9734. Проигрывать можно, нельзя ошибаться

[Общая газета]

https://web.archive.org/web/20000929...3/mat/i1.shtml

Елена ЕРМОЛЕНКО,
Елена СКВОРЦОВА

Адвокат сегодня - профессия массовая, но лучших по-прежнему - единицы. Генри Резник - бесспорно, лицо российской адвокатуры. Он защищал журналиста Поэгли и диссидентку Новодворскую, отказников, обитателей коммуналок и - новую экономическую элиту. Его процессы - от "хлопкового дела" и ГКЧП до "коробки из-под ксерокса" и дела Бабицкого - как яркая кинолента о переменах в стране, в обществе, в его цехе. Сегодня Россия снова в ожидании перемен. На этот раз нам обещана диктатура закона...

- Символ человеческой беззащитности сегодня - СИЗО, где бьют и пытают. Как адвокат может с этим бороться?

- Судебная реформа - в какой мере она состоялась? Излечился ли суд от своей главной болезни - обвинительного уклона?

[Генри Резник]

- КАК ПРАВИЛО, подозреваемого избивают, когда адвоката у него еще нет, поэтому противостоять издевательствам на следствии может и должен главным образом суд. Если бы наши суды не принимали доказательств, добытых пытками, отказывались бы от них, как это делают суды присяжных, смысл выбивать показания сразу бы пропал.

Но наш суд уникален - всего 0,5% оправдательных приговоров. Суды России по-прежнему запрограммированы на борьбу с преступностью, первейшая задача - устанавливать истину - отошла на второй план, и каждый оправдательный приговор расценивается как сбой системы. В самолетах и то заложен меньший запас прочности - там допускается, мне кажется, 1% аварий. Суды экономны на справедливость, и я мог бы сказать, что российский суд - по-прежнему карательный орган, если б не суды присяжных. Здесь совершенно иная картина: 18-20% оправданных, среднемировая цифра.

Дело в том, что вопрос "Виновен этот человек или не виновен?" отучает смотреть на преступность обобщенно. Ведь для обывателя, пресыщенного отборной криминальной информацией, преступник - это кто? Правильно, Чикатило, самый крайний вариант. И на вопрос "как бороться с преступностью?" обыватель отвечает - вешать, сажать, стрелять. При этом каждый из нас склонен идентифицировать себя с жертвой, а не с преступником. Между тем многочисленные исследования показывают, что 95% убийств - непредумышленные. То есть за 3 минуты до совершения преступления человек не знает, что убьет. Коммуналка, выпивка, обидное слово - кто-то хватает нож со стола, и вот труп. Или - не хватило денег на бутылку, а тут пьяный бредёт, и его грабят. По статистике, таких ситуационных краж и грабежей - большинство. Жертва становится охотником - превращение молниеносное. Преступность - это материя, раскрашенная в разные тона. И присяжные, сталкиваясь с конкретным человеком, все это учитывают.

[Общая газета]

- Адвокат, зная всю правду о преступлении, убежденно доказывает невиновность своего клиента. Как вам удается совмещать две эти вещи?

- В каких случаях вы можете отказать клиенту в защите?

- Есть ли адвокатские приметы, которые говорят вам о неизбежности победы или поражения?

- Какие дела вы считаете своими откровенными неудачами?

[Генри Резник]

- АДВОКАТ - особая профессия, у нас общие моральные принципы с врачами. Представьте, хирург вскроет полость и начнет ахать: ах, какая жуткая опухоль, и цвет какой-то не такой... Твои чувства никого не интересуют - выполняй свою задачу. В законе написано: адвокат приглашается в дело с единственной целью - быть односторонним, отыскивать и представлять суду смягчающие доказательства. Конечно, адвокат смотрит дело, там вагон и несколько тележек изобличающих доказательств, клиент твердит, что невиновен, но факты внятно говорят о другом, и убеждение, что все-таки виновен, уже сложилось. Но ведь убеждение - штука субъективная, может подвести. История знает случаи, когда в виновности человека были убеждены буквально все, кто соприкасался с делом, но выяснялось, что это всего лишь роковое стечение обстоятельств. Я вам приведу очень интересную историю.

История первая. Шахтерский поселок недалеко от Караганды. Из дворового нужника извлекли мешок, в нем труп полуразложившийся, не узнать. Сбежался народ, соседи. Следователь спрашивает - кто в мешке? Они - как кто? Это ж Кужлукова Тонька. Жила здесь, она и есть. Следователь про индивидуальные признаки спрашивает. Есть, отвечает народ, подломанный мизинчек на левой руке и зубика вот тут нету, все вставить собиралась. Осмотр трупа - все точно. Начинают выяснять. У Тоньки был муж, шахтер Вася, и вот она исчезла, а потом он исчез. Жили, говорят, жутко, он бил ее смертным боем, но поделом, потому как любовник был у Тоньки, солдат Власов. Отыскивают мужа: он уехал на Крайний Север. Его привезли, допрашивают. Он говорит, жили прекрасно, в любви, но жена пропала, и я уехал - ее забыть, подзаработать. Проверяют - правда, заработок у Васи стал больше, но на Крайнем Севере и цены выше, и следователь доказывает, что уезжать ему никакой выгоды не было. Поднадавили, он виновным себя признал, мертвую жену по фотографиям опознал, а в суде вину отрицает. Ну а с такими доказательствами никакого признания не надо: следствие объективное, все факты против него. Дают смертную казнь. Шахтер Вася приговор обжалует, и уж не знаю, что у судьи дрогнуло, но смертную казнь десятью годами заменяет.

Через год на прием к прокурору входит баба:

- Слышала, мужика моего посадили...

- Значит, было за что. Фамилия!

- Кужлукова, Тонька.

Живая. Оказалось, уехала к какой-то товарке в Омск. Шахтер Вася, когда ее к нему в лагерь привезли, в обморок упал.

По теории вероятности, такие случаи бывают крайне редко. Но теория вероятности не говорит, когда конкретно они бывают. Поэтому, если мой подзащитный отвергает вину, я, несмотря на все доказательства, должен ставить вопрос о его оправдании. Хотя, вы понимаете, это безумно тяжело.

Конечно, желательно, чтобы подзащитный был симпатичным человеком. Мне повезло: многих людей я защищал от преследования по политическим мотивам, и у меня больше, чем у других адвокатов, клиентов, с которыми по-человечески приятно общаться. Хотя, по общему правилу, среди обвиняемых симпатичных людей меньше, чем среди тех, кто не привлекается к уголовной ответственности. Бывает, что подзащитный не откровенен со мной. Но он и не должен быть откровенным. Человек хочет быть оправданным. Чего ради он будет говорить адвокату - мол, знаешь, я действительно убил, но ты сделай, чтобы меня оправдали. Не было такого в моей практике. Случались другие истории.

История вторая. Был у меня клиент - рецидивист, вор в законе. У него сильно косил глаз - очень редкое, непростое и неизлечимое заболевание. Я настоял на экспертизе, добился, чтобы его до суда выпустили из СИЗО, добился щадящего наказания... Через пять лет мы с ним встретились, на улице столкнулись. Глаз здоровый, смотрит прямо.

- С глазом-то я тогда - "косил", - говорит.

- Как же так, родному-то адвокату - и врал?!

- Понимаете, Генри Маркович, если бы я вам правду сказал, вы бы не были так убедительны на суде.

Недавно один молодой, но уже известный адвокат на вопрос, смог бы он защищать Радуева, ответил: "Ни в коем случае. Я берусь только за дела с позицией". Это самое опасное заблуждение - о праве адвоката на выбор. Да, в гражданских делах - спорах об имуществе, об авторских правах, о защите чести и достоинства - необходимо, чтобы позиция клиента имела под собой правовые основания.

Предположим, приходит к адвокату человек и говорит - хочу получить наследство, я племянник, но завещания на мое имя нет. Все, что должен сказать адвокат: "До свидания. По закону вы не можете быть наследником", потому что, принимая поручение без позиции, он просто введет клиента в расходы без всякой надежды на успех. В уголовных делах совершенно другой принцип: человеку, который обратился за помощью, адвокат не имеет права отказать, если он свободен, не болеет и не в отпуску. И если они сошлись в цене - это тоже важный момент. Я не могу сказать: "Я не стану вас защищать, потому что личность ваша мне омерзительна, а преступление ваше чудовищно и потрясает мои нравственные чувства". В таком случае нужно менять профессию и в проповедники идти, в моралисты.

Процесс - штука чрезвычайно тонкая, подвижная, самые неожиданные повороты могут случиться. К примеру, дело судьи Пашина - ярчайшего человека, в чьей практике процент оправдательных приговоров соответствовал мировому уровню в 20%. Честно могу сказать, я оказался среди самых черных пессимистов - тогда вообще мало кто верил, что это дело можно выиграть. Вместе со мной за Пашина бились мои товарищи по Хельсинкской группе Сергей Ковалев и Валерий Борщов - в качестве общественных защитников. Я очень жестко в процессе дирижирую и предупредил обоих - ни одного вопроса без моего разрешения! Сергей Адамович все делал, как мы договорились, а когда дело дошло до речей защиты, по поводу которых я указаний не давал, Ковалев встал и с обычной своей прямотой начал: "У нас нет правосудия (это он суду говорит!). Самое безнадежное заведение - это Верховный суд (где мы находимся!)...", и дальше в том же духе. Реакцию суда на такие заявления даже прогнозировать не надо, но мы были у совершенно потрясающего судьи, помните, как у Высоцкого - "но был один, который не стрелял". Мы выиграли дело, это была блистательная победа. И неожиданная.

А вот Дина Каминская, защищавшая тех, кто в 1968-м "вышел на Площадь", пишет в своих записках, что, когда судья перед удалением в совещательную комнату делал ей комплимент по поводу ее замечательной речи, у нее все внутри опускалось - в ее практике это был верный знак плохого приговора. У меня был другой опыт насчет предчувствий.

История третья. Судили Новодворскую. Судила очень хорошая судья, Губанова, но я чувствовал, что она искренне считает Новодворскую врагом порядка и постарается вынести обвинительный приговор - не обязательно лишение свободы, хотя бы штраф. В деле были допущены гигантские процессуальные нарушения, и я полагал, что судья сразу же отправит дело на доследование. Этого не произошло. Губанова бесстрастно выслушала мою речь и аплодисменты зала (судьи не любят, когда адвокатам хлопают) и дала последнее слово обвиняемой. И Новодворская говорит: "Генри Маркович, Вы говорили час и пять минут, но так как судят все-таки меня, а не Вас, я буду говорить час десять". Вообще, Валерия Ильинична - одна из самых одаренных людей, которых я встречал. Сложись иначе жизнь, мы бы имели Зощенко в юбке. Господи, одни заглавия ее статей чего стоят: "Не отдадим наше право налево", "Россия номер шесть"... Это был удивительный процесс, не столько состязание защиты и обвинения, сколько состязание адвоката и подзащитной. Она говорила ровно час десять, не глядя ни на часы, ни в бумажку, цитируя по памяти Соловьева, Мережковского, Волошина... Она закончила, и зал встал, взорвавшись овацией. Весь зал, хотя либералов там была только половина, а другая половина пришла совсем из другого стана. И - холодный голос Губановой: "Я вижу, что приговор суда никого в этом зале уже не интересует". Театральным шепотом отвечаю: "Да вроде того". И суд уходит... на неделю. Я был убежден - обвинительный приговор невозможен. Но через неделю Губанова оглашает решение - дело отправить на доследование. И я понял, что был прекраснодушен, радовался своим надеждам, а судья использовала эту неделю, изыскивая возможность не оправдать, а осудить Новодворскую. С тех пор, пока не оглашен приговор, я, как Станиславский, не верю.

Что считать поражением адвоката - вопрос сложный. Был в моей практике такой случай. Молодая женщина обворовала соседей по коммуналке. У нее маленький ребенок, из-за него она могла рассчитывать на исправительные работы, но она была настолько антипатична, заряжена такой отрицательной энергией, что это - я чувствовал - могло решить дело не в ее пользу. Я ей сказал: "Катя, ты плакать умеешь? Плачь на суде!" А она - не смогла. Ее посадили. Проигрыш это? Наверное, да - здесь я оказался плохим режиссером.

В гражданских делах критерии поражений более-менее понятны. Один адвокат говорил, что у него не было поражений, но были ошибки. Наверно, слукавил. О себе я скажу так - у меня были поражения, но я не делал ошибок. Однажды я неверно спрогнозировал ход процесса, подумал, что смогу преодолеть антипатию судьи ко мне, в итоге проиграл. Потом я все же добился отмены решения. Вообще, у меня богатый опыт борьбы за пересмотр приговора. Как-то мой коллега адвокат, которого я защищал по уголовному делу, получил очень тяжелый приговор, для меня это было крупным поражением. Но, защищая его, я остановил атаку на московскую адвокатуру, и это была победа. Мне удалось добиться и смягчения приговора. Пожалуй, это дело - одно из лучших в моей практике. Много дел, проигранных в первой инстанции, я потом выигрывал в Верховном суде. Вообще, с самого начала моей практики я буквально молюсь на Верховный суд России, именно там я находил и до сих пор нахожу понимание. Сегодня по обществу проходит разлом, он проходит через все структуры, но порядочных людей все-таки очень много. Поверьте, я встречал их даже в прокуратуре.

[Общая газета]

- Как за годы вашей практики менялась адвокатура?

- Какой диагноз можно поставить адвокатуре сегодня?

[Генри Резник]

- ПРОИСХОДЯЩЕЕ в нашем цехе парадоксально: с одной стороны, увеличились возможности приносить пользу клиентам, с другой - снизились профессиональные и нравственные характеристики адвокатуры. Я поясню.

Родословная адвокатуры. Российская адвокатура в 1864 году была создана по самым высоким мировым стандартам. Это был слепок с адвокатуры французской, самой передовой, независимой, вольной. И все это к чертовой матери порушили большевики, объявив ее контрреволюционным сословием. В 1922-м, с нэпом и появлением некоторого правового поля, Советская власть восстановила адвокатуру, но ситуация изменилась в 1929 году - не де-юре, а де-факто: исчез слой людей, который обеспечивал адвокатов гонорарами. Ведь адвокаты работают за деньги, которые им платят клиенты. Государство не платит ни копейки. Так вот в 1929-м индивидуальная практика закончилась. Адвокаты переселились в мир юридических консультаций, стали демократической декорацией уникального правосудия - правосудия без оправданий. Такого история вообще не знала - на 20 лет оправдательные приговоры просто исчезли, даже как реликты не сохранились. Что говорить, были черные страницы, когда такие великолепные адвокаты, как Брауде, Коммодов, Казначеев, участвовали в сталинских процессах-фарсах. Но как только красное колесо засбоило, адвокатура реабилитировалась на защите диссидентов. При всех издержках, при низком престиже, при маленькой возможности принести реальную пользу в смысле результата, особенно по уголовным делам, адвокатура оказалась на высоте. Работали профессиональные нормы, была сплоченность, была высокая культура. И понятно, почему.

"Пятый пункт" адвокатуры. Один мой знакомый говорил мне, что, когда у него плохое настроение, он открывает адвокатскую книжку и читает все фамилии на "Р". Сначала у него появляется улыбка, потом он начинает хохотать: Розенцвайг, Розенкранц, Розеншвиц, несколько Рабиновичей, ну и я, стопроцентный иудей... Почему среди адвокатов повышена доля лиц моей национальности? Исторически это все-таки связано с еврейской культурой. Посмотрите, какая, в общем-то, небольшая Библия и насколько огромен Талмуд, ее толкующий. А что такое работа юриста? Толкование текстов. Но на протяжении десятилетий применить себя мы не могли - нас не брали ни в МВД, ни в прокуратуру... Вернулось с войны фронтовое поколение (евреев очень много воевало), они закончили юрфаки, ну и куда им? Только в адвокатуру. И вот как-то одномоментно в московскую городскую коллегию пришли сотни людей, которые стали лицом этой корпорации. Попадались отдельные мерзавцы, но ведь и адвокатура имеет на них право. Тем не менее это был высокий профессиональный уровень, честность, солидарность. В 1948 году в московской городской коллегии состояла 1 тысяча человек. В 1985-м, когда я в нее пришел, тоже была 1 тысяча - лимит.

Диагноз адвокатуры. В перестроечные времена поднялся крик: "У нас мало адвокатов! Надо больше!" А что значит - больше? Числом поболе? И было принято решение, неправильное, на мой взгляд, о создании альтернативных адвокатских коллегий. Сегодня таких только в Москве - десятка полтора, и зачастую туда приходят люди, которым вступительный взнос заменяет вступительные экзамены. В результате в судах звучат косноязычные речи, заявляются безграмотные ходатайства... В адвокатском сообществе увеличилось число шелупони, которая носит подзащитным наркотики, а судьям и следователям - взятки. Безусловно, нельзя все новые образования мазать одним цветом, но в целом адвокатура все больше превращается в сборище ходатаев и стряпчих, и это примета времени для нашей профессии.

Еще одно изменение, произошедшее в адвокатуре, связано с частным бизнесом. Сейчас гонорары адвокатам обеспечивают, главным образом, коммерческие структуры, предприниматели. И потому многие лучшие адвокаты традиционных коллегий стали адвокатами бизнеса. Я, считайте, ископаемое, продолжаю выступать в качестве судебного адвоката. Совместить эти две вещи мало кому удается.

Происходящее внутри нашего цеха не вызывает у меня особо радостных настроений, и все же я могу сказать - защита стала эффективней. Наши суды стали выносить оправдательные приговоры, пусть и со скрежетом зубовным.

Кошелек адвокатуры. Эта клятая советская уравнительность в наиболее абсурдной форме проявила себя в адвокатуре. Был тариф. Например, "судодень" адвоката в областном суде стоил 15 рублей. По этому тарифу больше 330 рублей в месяц адвокат заработать не мог, не имел права. Понятно, к чему это приводило - деньги не проходили по кассе, потому что клиентам самим представлялось справедливым оплачивать работу адвокатов по сложным делам значительно выше тарифных ставок.

Сегодня в России, как и во многих странах мира, цена защиты и представительства в суде определяется свободным соглашением адвоката и клиента. В действительности мы все равно далеки от Америки, где каждый адвокат имеет свою цену, ее просто определяет фирма: скажем, услуги адвоката такого-то стоят 500 долларов в час. Несколько лет назад московские бизнес-адвокаты выработали минимальную ставку, она действует только для иностранных клиентов - 200 долларов в час. Для наших - никаких критериев нет, хоть рубль, если договорились. Лично мой ценовой диапазон очень широк. Есть дела, которые я могу проводить практически бесплатно, причем дела очень сложные, такие, как дело Новодворской, Поэгли, Никитина - это правозащитная часть моей работы. На другом конце этого диапазона я получаю гонорары, соизмеримые с гонорарами самых известных западных адвокатов, что позволяет мне бесплатно вести защиту людей, преследуемых властью за убеждения. Вообще, есть три стимула адвокатского труда - гонорар, честолюбие и профессиональный интерес. Прекрасно, когда они совпадают. Если есть противоречие между профессиональным интересом и гонораром, я решаю в пользу профессионального интереса.

[Общая газета]

- Вы играли в волейбол и пошли учиться на юриста, из следователей - в науку, написав десятки работ по праву, перешли в адвокатуру. В каких случаях вами двигали порывы, в каких - расчет?

- Есть жанр политических сценариев. А каков ваш правовой сценарий развития ситуации после президентских выборов?

[Генри Резник]

- У МЕНЯ совершенно уникальная биография. Я был одарен качеством, которое компенсировало мои анкетные травмы, - прыгучестью, играл за молодежную сборную Союза. Нас, несколько человек, пригласили в Казахстан - доучиваться и играть за местную команду. Тогда в республиканском МВД была кадровая чистка, этим занимались два московских начальника. Один из них попутно создавал ансамбль песни и пляски, другой просто обожал волейбол и всех нас, зеленых выпускников, пригласил в МВД Казахстана. Так я, минуя все ступени роста, стал следователем по особо важным делам. Это заняло пять лет. Потом - аспирантура в Москве и 16 лет науки. В партию я не вступал - из гигиенических соображений.

Порывы или расчет двигали мною? Скорее - парадоксы. Я первый в семье юрист. У нас были: историк, крупные хозяйственники, раввины. Мой предок - известный любавичский рэббе Шнеерсон, с другой стороны - главный раввин кременчугской синагоги Рафалович. А мой сын стал православным священником. Сам я родился в Питере. В блокаду семью эвакуировали в Саратов, куда отца назначили ректором консерватории. У меня было "американское воспитание" - я рос "сорняком". Родители разошлись рано, и мама, концертирующая пианистка, предоставляла мне полную свободу. А сейчас мое имя вписано в новую еврейскую энциклопедию. Не думаю, что прадеду очень уютно рядом со мной - так, адвокат, попрыгунчик. Относительно будущего России я - розовый пессимист. Если сейчас появится диктатор (дальше ставьте любую фамилию), может ли он пустить кровь? Может. И много крови. Посадить? Тоже может. Но сможет ли он заставить людей работать за нищенскую зарплату? Нет! Для этого придется превратить Россию в лагерь. Но диктатор N, если в его голове останется хотя бы одна, как Военно-грузинская дорога, извилина, не вернет ситуацию, когда куча неквалифицированного народа с мотыгами в руках готова была копать котлован. Слишком далеко ушла страна.