*2491. Разделение труда как закон общественного развития

[Людвиг фон Мизес]

Мы еще далеки от понимания последних и самых глубоких тайн жизни, законов происхождения живого. Раскроем ли мы их когда-либо? Сегодня нам известно лишь то, что при образовании организма из отдельных форм создается нечто, прежде не существовавшее. Растения и животные представляют собой нечто большее, чем скопление отдельных клеток, а общество больше, чем сумма составляющих его индивидуумов. Мы еще не осознали полного значения этого факта. Наше мышление все еще ограничено механистической теорией сохранения энергии и вещества, которая не способна помочь нам в понимании того, как один превращается в два. И опять для того, чтобы расширить наше знание о природе жизни, понимание общественных процессов должно опередить понимание биологических процессов.
Исторически разделение труда имеет два природных источника: неравенство человеческих способностей и разнообразие внешних условий жизни человека на земле. В действительности два этих факта сводятся к одному -- разнообразию природы, которая не повторяет себя, но творит бесконечную и неисчерпаемо богатую вселенную. Особенность нашего исследования, нацеленного на социологическое знание, оправдывает отдельный анализ этих двух аспектов.
Очевидно, что как только поведение человека становится сознательным и логичным, оно подпадает под действие этих двух условий. В общем-то, они таковы, что буквально навязывают человечеству разделение труда. [Дюркгейм (Durkheim, De la division du travail social, Paris, 1893, P. 294 ff.) <Дюркгейм Э., О разделении общественного труда, Одесса, 1900, С. 207 и след.> вслед за Контом и в споре со Спенсером стремится доказать, что разделение труда укоренилось не потому, что оно способствует росту производства (как думают экономисты), а в результате борьбы за существование. {Дюркгейм Эмиль (1858--1917) -- французский социолог. Конт Огюст (1798--1857) -- французский философ, один из основоположников социологии как науки. Спенсер Герберт (1820--1903) -- английский философ и социолог, родоначальник школы позитивизма.} Чем выше плотность населения, тем острее борьба за существование. Это понуждает индивидуумов к специализации, поскольку в противном случае им не прокормить себя. Но Дюркгейм при этом не замечает, что разделение труда делает возможным такой исход лишь потому, что ведет к росту производительности труда. Дюркгейм отрицает связь между ростом производительности труда и разделением труда, исходя из ложного понимания основного принципа утилитаризма и закона насыщения потребностей (Ор. cit., Р. 218 ff.; 257 ff.). Его представление о том, что цивилизация развивается под давлением изменений в размере и плотности населения, неприемлемо. Население растет потому, что труд становится более производительным и способен прокормить больше людей, а не наоборот.] Старые и молодые, мужчины и женщины в сотрудничестве находят подходящее использование для своих разнообразных способностей. Здесь же зародыш и географического разделения труда: мужчина идет на охоту, а женщина к ручью за водой. Если бы сила и способности каждого, так же как и внешние условия производства, были везде одинаковыми, идея разделения труда никогда бы и не возникла. Сам по себе человек никогда бы не додумался до того, чтобы облегчить себе борьбу за существование сотрудничеством и разделением труда. Общественная жизнь не смогла бы возникнуть у людей с одинаковыми от природы способностями в мире, наделенном географическим однообразием [о важном значении многообразия местных условий производства для начальных этапов разделения труда см. Steinen, Unter den Naturvolkern Zentalbrasiliens, 2 Aufl., Berlin, 1897, S. 196 ff. <Штейнен К., Среди первобытных народов Бразилии, М., 1935, С. 102 и след.>]. Может быть, люди бы объединялись порой для решения задач, непосильных для отдельного человека, но подобные союзы еще далеко не образуют общества. Такие отношения кратковременны и длятся, лишь пока не решена общая задача. Для происхождения общественной жизни эти альянсы важны только тем, что, сближая людей, приносят осознание различий в природных способностях, а это в свою очередь дает начало разделению труда.
Как только разделение труда стало фактом, оно становится фактором дальнейшей дифференциации. Делается возможным дальнейшее совершенствование индивидуальных способностей, а благодаря этому сотрудничество становится все более и более производительным. Сотрудничая, человек оказывается в состоянии выполнять то, что ему одному было бы не по силам, а посильные труды делаются более производительными. Понять значение всего этого можно лишь после того, как условия роста производительности в условиях сотрудничества формулируются с достаточной для анализа точностью.
Теория международного разделения труда представляет собой важнейшее достижение классической политэкономии. Она показывает, что до тех пор, пока движение труда и капитала между странами не свободно, географическое разделение труда определяется не абсолютными, а относительными расходами на производство [Ricardo, Principles of Political Economy and Taxation, P. 76 ff. <Рикардо Д., Соч., T. 1, С. 72 и след.>; Mill, Principles of Political Economy, P. 348 ff. <Милль Д. С., Основания политической экономии, С. 494 и след.>; Bastable, The Theory of International Trade, 3rd ed., London, 1900, P. 16 ff.]. Когда тот же принцип был приложен к разделению труда между индивидами, обнаружилось, что преимущество возникает не только от сотрудничества с теми, кто превосходит тебя в том или ином отношении, но и от сотрудничества с теми, кто решительно во всех отношениях тебе уступает. Если благодаря своему превосходству над В А нужно 3 часа труда для производства единицы товара p и 2 часа для производства единицы товара q, а В соответственно нужно 5 и 4 часа, тогда А выгодно сосредоточиться на производстве q, а производство р предоставить В. Если они оба затратят по 60 часов на каждый товар, тогда А произведет 20p+30q, В -- 12p +15q, а совместно они произведут 32p+45q. Если, однако, А затратит 120 часов на производство р, а В -- на производство q, тогда они произведут 24p+60q. Поскольку для А меновая ценность р равна 3:2p, а для В -- 5:4q, общий результат будет больше, чем в первом случае, -- 32p+45q. Отсюда ясно, что углубление разделения труда всегда выгодно для его участников. Тот, кто сотрудничает с менее одаренным, менее способным и менее прилежным, выигрывает столько же, как и тот, кто сотрудничает с более одаренным, более способным и более прилежным. Преимущество, даруемое разделением труда, имеет общий характер; оно не ограничено теми случаями, когда нужно выполнить работу, непосильную для одного.
Рост производительности в результате разделения труда способствует объединению. Этот рост учит человека смотреть на каждого скорее как на товарища в общей борьбе за благосостояние, чем как на конкурента в борьбе за выживание. Этот опыт обращает врагов в друзей, войну в мир и создает из разрозненных людей общество. ["Торговля обращает род человеческий, знавший изначально только видовое родство, в настоящее единое общество" (Steinthal, Allgemeine Ethik, Berlin, 1885, S. 208). Торговля, однако, есть не что иное, как техническое средство для разделения труда. О разделении труда в социологии Фомы Аквинского {Фома Аквинский (1225--1274) -- крупнейший представитель схоластики -- религиозно-философского направления Средневековья} см. Schreiber. Die volkswirtschaftlichen Anschauungen der Scholastik seit Thomas von Aquin, Jena, 1913, S. 199 ff.]

[Людвиг фон Мизес]

Организм и организация столь же несхожи, как жизнь и машина, как цветок естественный и искусственный. В естественном растении каждая клетка живет своей собственной жизнью и при этом находится в функциональном взаимодействии с другими клетками. Как раз это самостоятельное и самодостаточное существование мы и называем жизнью. В искусственном растении отдельные части входят в целое только в той мере, в какой были успешны усилия того, кто соединил их. Только в меру эффективности этой воли взаимосвязаны различные части в организации. Каждая часть занимает выделенное ей место и покидает его лишь, так сказать, в соответствии с инструкцией. Внутри этой структуры части могут жить, т. е. существовать ради самих себя, только в той степени, в какой создатель структуры предоставил им такую возможность. Лошадь, запряженная кучером, продолжает жить как лошадь. В организации, в "команде", лошадь столь же чужда повозке, как двигатель автомобиля кузову. То, что происходит с частями, может быть противоположно "организации", в которую они входят. Лошадь может выйти из повиновения, тонкая ткань, из которой сделаны искусственные цветы, может распасться под действием кислоты. С человеческими организациями дело обстоит не иначе. Подобно обществу, они представляют собой результат целенаправленного действия. Но при этом они оказываются живыми не в большей степени, чем бумажная роза. Организация сохраняет единство только до тех пор, пока остается действенной создавшая ее воля. Части, из которых составлена организация, связаны только в той мере, в какой они удерживаются вместе волей создателя организации. Для батальона на параде существует лишь одна воля -- воля командира, в остальном организация, именуемая "батальон", является безжизненным механизмом. В подавлении воли отдельного солдата, поскольку она не нужна для целей воинского соединения, и заключается суть военной муштры. При линейной тактике боя, когда отряд не выступает как организация, действующая по команде, необходимо, чтобы солдат уже был "выдрессирован". В войсковой части нет жизни индивидуума: он может жить как личность вне части, возможно, -- в борьбе с ней, но никогда в ней.
Современная военная доктрина, предполагающая самостоятельные действия участника схватки, пытается поставить на службу своим целям мысль и волю отдельного солдата, словом, его жизнь. Она рассчитывает на солдата не столько вымуштрованного, сколько обученного.
Организация основывается на господстве, организм -- на взаимности. Древние всегда рассматривали мир как нечто организованное внешней силой и никогда -- как нечто само возникшее, органическое. Человек видел выструганную им стрелу. Он знал, как сделал ее, как привел ее в движение. Поэтому про все остальное он спрашивал: как оно сделано и кто привел все это в движение. Он искал создателя для каждой формы жизни, автора -- для каждого изменения природы и находил анимистические объяснения. Так возникли боги. {Л. Мизес придерживался широко распространенной, особенно в прошлом веке, анимистической (от лат. anima -- душа) теории происхождения религии. Ее приверженцы считают, что любая религия восходит к анимистским представлениям первобытных людей о том, что всеми предметами окружающего мира управляют существующие вне их телесной оболочки духи, или души.} Человек видит организованную общину с ее правителями и подчиненными и соответственно пытается понять жизнь как организацию, а не как организм. Отсюда древнее представление о голове как о господине тела и использование того же термина "глава" для обозначения руководителя в организации.
Одним из величайших достижений науки стало осознание природы организма и преодоление концепции организации как основной модели понимания мира. При всем уважении к мыслителям ранних эпох нужно сказать, что в области общественных наук основные достижения датируются в основном XVIII веком, и главную роль в этом сыграла классическая политэкономия и ее непосредственные предшественники. Биология продолжила эту великолепную работу, отбросив все анимистические и виталистские верования. {Витализм (от лат. vitalis -- жизненный) -- представление о том, что в живых объектах присутствует особая нематериальная жизненная сила, обусловливающая специфику биологических организмов.} Для современной биологии голова больше не является правителем тела, его венцом. В живущем теле больше нет ведущих и ведомых, нет контраста цели и средства, господина и исполнителя. Есть только члены, органы.
Стремление "организовать" общество есть намерение столь же безумное, как попытка расщепить живое растение на части, чтобы из этих мертвых частей составить новое. Вопрос об организации человечества можно поставить только после того, как живой общественный организм будет убит. Уже в силу этого коллективистские движения обречены на неудачу. Может быть, удастся создать организацию, которая охватит всех людей. Но она навсегда останется только организацией, рядом с которой будет продолжаться общественная жизнь. Эта организация будет изменяться и подрываться силами общественной жизни, и она, конечно же, будет разрушена, как только предпримет попытку противопоставить себя этим силам. Чтобы осуществить строй коллективизма, нужно сначала покончить со всякой жизнью общества, а уж затем строить коллективистское государство. Большевики, таким образом, вполне логичны в своем желании разорвать все традиционные общественные связи, разрушить здание общества, которое созидалось бесчисленными столетиями, чтобы на руинах воздвигнуть новую структуру. Они только не учитывают того, что изолированные индивидуумы, между которыми не сохранилось никаких общественных отношений, уже не являются хорошим материалом для организации.
Организации возможны только до тех пор, пока они не направлены против органического, не разрушают его. Все попытки принудить живую волю человека служить чему-то, чему он служить не хочет, обречены на провал. Организация может процветать до тех пор, пока она опирается на волю тех, кого организует, и пока она служит их целям.

[Людвиг фон Мизес]

Общество -- это не только взаимодействие. Взаимодействуют и животные, например, когда волк ест ягненка или когда волк и волчица спариваются. Однако мы не говорим об обществе животных или об обществе волков. Волк и ягненок, волк и волчица являются членами одного организма -- организма природы. Но у этого организма отсутствуют специфические характеристики общественного организма: он пребывает вне воли и деятельности. По той же причине отношения между полами не являются сами по себе общественными отношениями. Когда мужчина и женщина сходятся, они следуют закону, который предписывает им место в природе. В этот момент они подчиняются инстинкту. Общество существует только там, где волеизъявление делается совместным, а действие превращается в содействие. Совместно стремиться к целям, которые для отдельного человека недостижимы вовсе или достижимы с меньшей эффективностью, кооперироваться -- вот в чем общество. [В силу этого следует отвергнуть идею Гюйо {Гюйо Жан Мари (1854--1888) -- французский философ, склонный к биологическому истолкованию нравственности и других социальных явлений}, который выводит общественные связи непосредственно из разделения полов. (Guyau, Sittlichkeit ohne Pflicht, Ubers. von Schwarz, Leipzig, 1909, S. 113 ff.) <Гюйо Ж. М., Нравственность без обязательств и без санкции, М., 1923, С. 58 и след.>.]
Таким образом, общество является не целью, но средством, с помощью которого каждый отдельный член общества стремится достичь собственных целей. И само-то общество возможно лишь потому, что воля одного человека и воля другого находят связь в общем стремлении. Общая работа возникает из стремления к одному и тому же. Поскольку я могу получить желаемое, только если и мой ближний получит желаемое, его воля и его деятельность становятся для меня средствами, с помощью которых я достигаю собственных целей. Поскольку моя цель с необходимостью включает его цель, моим намерением не может быть разрушение его воли. На этом фундаментальном факте строится вся общественная жизнь. [Фулье {Фулье Альфред Жюль Эмиль (1838--1912) -- французский философ, социолог, этнопсихолог и этик} следующим образом опровергает утилитаристскую теорию общества, которая называет общество "moyen universal" <"универсальное средство" (фр.)>: "Tout moyen n'a qu'une valeur provisoire; le jour ou un instrument dont je me servais me devient inutile ou nuisible, je le mets de cote. Si la societe n'est qu'un moyen, le jour ou, exceptionellement, elle se trouvera contraire a mes fins, je me delivrerai des lois sociales et moyens sociaux... Aucune consideration sociale ne pourra empecber la revolte de l'individu tant qu'on ne lui aura pas montreque la societe est etablie pour des fins qui sont d'abord et avant tout ses vraies fins a lui-meme et qui, de plus, ne sont pas simplement des fins de plaisir ou d'interet, l'interct n'etant que le plaisir differe et attendu pour l'avenir... L'idee d'interet est precisement ce qui divise les bommes, malgre les rapprochements qu'elle peut produire lorsqu'il у a covergence d'interets sur certains points" <"Каждое средство имеет только временную ценность; в тот день, когда средство перестает мне служить или делается для меня вредным, я его отбрасываю. Если общество есть только средство, в тот день, когда я решу, что оно действует вопреки моим целям, я освобожу себя от существующих в обществе законов и средств действия. ... Никакие социальные соображения не в силах предотвратить восстание, если не объяснить человеку, что общественные цели первичнее и выше всех его целей и, более того, они просто не имеют отношения к удовольствию или собственной пользе, которая представляет собой все то же удовольствие, ожидаемое в будущем... Именно идея собственной пользы разделяет людей, хотя При некоторых обстоятельствах совпадение интересов может порождать и сотрудничество" (фр.)> (Foillee, Humanitaires et libertaires au point de vue socioligique et moral, Paris, 1914, P. 146 ff.); см. также Guyau, Die englische Ethik der Gegenwart, Ubers. von Peusner, Leipzig, 1914, S. 372 ff. <Гюйо Ж. М., История и критика современных английских учений о нравственности, Спб, 1898, С. 287 и след.>. Фулье не видит, что временные ценности, используемые обществом как средства, действуют до тех пор, пока сохраняются неизменными природные условия жизни человека и пока человек сохраняет понимание преимуществ, даваемых сотрудничеством людей. "Вечность", а не временность общества, является следствием вечности условий его существования. Находящиеся у власти могут требовать, чтобы теория общества дала им средства предотвращать бунт индивидуума против общества, но это далеко не научное требование. Кроме того, никакая теория общества не может с такой легкостью побудить индивидуума примкнуть к общественному союзу как утилитариста. Но когда индивидуум проявляет себя как враг общества, последнему ничего не остается, как обезвредить его.]
Принцип разделения труда пролил свет на природу общественного бытия. Как только было осознано значение разделения труда, знание об обществе стало быстро углубляться, что легко видеть, сравнив Канта с теми, кто пришел после него. Выдвинутое экономистами в XVIII веке учение о разделении труда было еще далеко не разработано в тот период, когда писал Кант. Доктрине еще не доставало точности, которую внесла рикардовская теория международной торговли. {Работы, в которых Кант изложил свои воззрения на общество, относятся к последним десятилетиям XVIII в. ("Идея всеобщей истории..." -- 1784; "О вечном мире" -- 1795). Учение о сравнительных затратах как основе международного разделения труда и мировой торговли было разработано Давидом Рикардо во втором десятилетии XIX в. ("Начала политической экономии и налогового обложения" -- 1817).} Но учение о гармонии интересов уже содержало все далеко идущие приложения, столь важные для теории общества. Кант не был затронут этими идеями. У него было единственное объяснение общества: существует некий импульс, побуждающий людей жить в обществе, и противоположный импульс, направленный к расколу общества. Противостояние этих двух тенденций используется природой, чтобы вести человека к конечным, предустановленным ею целям [Kant, Idee zu einer allgemeinen Geschkhte in weltburgerlicher Absicht, Samtliche Werke, I Bd., S. 227 ff. <Кант И., Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Соч., Т. 6, С. 11>]. Трудно вообразить нечто более плоское, чем эта попытка представить общество турниром двух импульсов: к "общественной жизни" и к "самоизоляции". {Кант считал, что природа человека противоречива, вследствие чего люди одновременно склонны сотрудничать и противодействовать друг другу. Прогресс, конечной целью которого является достижение всеобщего правового гражданского состояния, осуществляется только через борьбу этих двух начал. Что касается роли разделения труда в функционировании и развитии общества, то Кант связывает именно с международным разделением труда и международной торговлей возможность будущего вечного мира, полного отказа от войн между государствами.} Она столь же глубока, как объяснение действия опия его virtus dormitiva, cuius est natura sensus assupire {virtus dormitiva, cuius est natura sensus assupire -- свойство вызывать сон, природа которого в притуплении чувств (лат.)}.

[Людвиг фон Мизес]

Поскольку возникновение общества происходило по ту сторону пробуждения человеческой мысли и воли, под господством инстинктов, -- оно не может быть предметом социологического рассмотрения. Но это не значит, что социология должна передать объяснение становления общества другой науке и принять сеть общественных связей как данность. Ведь если мы решим, -- а таков непосредственный вывод из отождествления общества и разделения труда, -- что образование общества не завершилось с появлением мыслящего и целеполагающего человеческого существа и что этот процесс продолжался в ходе исторического развития, то нам следует найти принцип, который бы сделал всю эту эволюцию умопостижимой. Этот принцип дает нам экономическая теория разделения труда. Существует высказывание, что цивилизация стала возможной в силу счастливого случая, который сделал хозяйство с разделением труда много более продуктивным, чем без разделения. Сфера использования принципа разделения труда расширяется вместе с осознанием того, что, чем дальше зашел этот процесс, тем производительнее сам труд. В этом смысле расширение сферы применения принципа разделения труда означает прогресс хозяйства, его приближение к цели -- максимально возможному удовлетворению потребностей. Это одновременно является и социальным прогрессом, поскольку предполагает интенсификацию общественных отношений.
Только в этом смысле, при полном исключении всех телеологических или этических оценок, можно использовать термин "прогресс" в исследовании истории общества. Мы предполагаем, что условия общественной жизни изменяются в определенном направлении, и мы подвергаем каждое такое изменение отдельному исследованию, чтобы проверить, действительно ли и в какой степени оно совпадает с нашим предположением. Может случиться, что будут выдвинуты разные предположения, каждое из которых окажется в той или иной степени соответствующим опыту. Возникнет проблема об отношениях между этими предположениями: независимы ли они друг от друга или между ними есть внутренняя связь. Затем нам придется идти дальше и выяснять природу этой внутренней связи. Но все это останется в рамках научного исследования, свободного от ценностных суждений, основанного на гипотезах о направлении последовательных изменений.
Если отбросить наивные теории эволюции общества, основанные на ценностных суждениях, в большинстве остальных мы найдем два крупных недостатка, которые делают теории совершенно неудовлетворительными. Первый недостаток состоит в том, что принцип эволюции никак не связан с самим обществом. Ни закон Конта о трех стадиях развития интеллекта, ни пять стадий социально-психического развития Лампрехта не дают нам ключа к пониманию внутренних и внешних зависимостей между эволюцией разума и эволюцией общества. {По О. Конту, человечество в своем развитии проходит три этапа: теологический (когда все объясняется исходя из религиозных представлений), метафизический (когда на смену религии приходит объяснение мира некими абстрактными сущностями, первопричинами и т. п.) и позитивный (когда мир понимается научно). Лампрехт Карл (1856--1915) -- немецкий историк. Под влиянием Конта он создал учение о пяти культурно-исторических стадиях развития человечества ("анимизм", "символизм" и т. д.), различающихся по социальной психологии масс, параллельно изменениям которой меняется экономика.} Нам показывают, как действует общество, когда оно переходит на новую ступень развития, но нам-то нужно знать больше: какой закон управляет созданием и изменением общества. Изменения общества истолковываются такими теориями как результат воздействия извне; но нам-то нужно понять их как действие неизменного закона. Второй недостаток состоит в том, что все эти теории являются теориями стадий. В стадиальных концепциях на самом деле нет места для эволюции, т. е. для непрерывных изменений, в которых мы могли бы усмотреть определенное направление. Эти концепции не выходят за пределы утверждений об определенной последовательности событий; они не доказывают наличия причинных связей, которые объясняли бы эту последовательность. В лучшем случае они устанавливают параллелизм развития разных народов. Но одно дело -- разделить человеческую жизнь на детство, юность, зрелость и старость и совсем другое -- найти закон, управляющий ростом и упадком организма. Каждой концепции стадий свойственна некая произвольность, и определение стадий очень изменчиво.
Современная немецкая история народного хозяйства сделала, конечно же, правильный выбор, положив в основу теории эволюции принцип разделения труда. {Имеется в виду так называемая "новая (молодая) историческая школа", сформировавшаяся в Германии в конце 60-х годов XIX в. и господствовавшая в немецкой экономической науке до 30-х годов нашего века. Представители этой школы считали, что государство, активно вмешиваясь в общественную жизнь, обеспечит постепенное утверждение социализма. Называемые ниже Мизесом немецкие экономисты Карл Бюхер (1847--1930) и Густав Шмоллер (1838--1913) -- основоположники этого направления, а Евгений Филиппович (1858--1917) -- его сторонник.} Но она не сумела освободиться от старой традиционной схемы стадиального развития. Ее теория до сих пор остается теорией стадий. Так, Бюхер различает стадию замкнутого домашнего хозяйства (производство только для собственного потребления, хозяйство, не знающее обмена), стадию городской экономики (производство по заказу, стадия прямого обмена) и стадию народного хозяйства (производство на рынок, стадия товарооборота) [Bucher, Die Entstehung der Volkswirtschaft, First collection, 10 Aufl., Tubingen, 1917, S. 91 <Бюхер К., Возникновение народного хозяйства, Пг., 1923, С. 54>]. Шмоллер различает периоды деревенского, городского, территориального и государственного хозяйства [Schmoller, Grundriss der allgemcinen Volkswirtschaftskehre, Munchen, 1920, II Bd., S. 760 ff. <Шмоллер Г., Народное хозяйство, наука о народном хозяйстве и ее методы, М., 1902, С. 213 и след.>]. Филиппович различает замкнутое домашнее хозяйство и торговое хозяйство, а в рамках торгового хозяйства он усматривает эпоху местной торговли, эпоху торговли, контролируемой государством и ограниченной территорией государства, и эпоху свободной торговли (развитое национальное хозяйство, капитализм) [Philippovich, Grundriss der politischen Okonomie. 1 Bd., 2 Aufl., Tubingen, 1916, S. 11 ff. <Филиппович Е., Основания политической экономии, Спб, 1901, С. 16 и след.>]. Против этих попыток загнать эволюцию в общую схему было выдвинуто много серьезных возражений. Не стоит обсуждать ценность таких классификаций для обнаружения свойств определенных исторических эпох или степень полезности их как вспомогательного средства представления общей картины. В любом случае пользоваться ими нужно с большой разборчивостью. Бесплодный спор о хозяйственной жизни древних народов показывает, сколь легко страсть классифицировать ведет к подмене исторической реальности схоластической игрой в слова. Для социологических исследований теории стадий бесполезны [о теории стадий смотри также мою работу Grundprobleme der Nationalokonomie, Jena, 1933, S. 106 ff.]. При рассмотрении одной из самых важных исторических проблем -- о непрерывности исторического развития -- они заводят нас в тупик.
Решение этой проблемы пытаются найти обычно, либо принимая, что общественное развитие (под которым мы понимаем развитие разделения труда) представляет собой непрерывную восходящую линию, либо утверждая, что каждый народ всегда должен проходить заново все ступени прогресса. Оба предположения несообразны. Абсурдно говорить о непрерывности эволюции, когда мы отчетливо различаем в истории периоды упадка, периоды регресса в разделении труда. В то же время прогресс, достигнутый отдельными народами в совершенствовании системы разделения труда, никогда полностью не утрачивался. Достижения схватывались другими народами, что ускоряло их развитие. Крушение античного мира, конечно же, отбросило на века развитие хозяйства. Но недавние исторические исследования показали, что связи между экономической культурой античности и культурой средневековья были гораздо сильнее, чем принято думать. Экономика обмена, конечно же, сильно пострадала от великого переселения народов, но пережила его. Города, служившие центрами обмена, не были полностью разрушены, а бартерный обмен стал соединительным звеном между остатками городской жизни и новым развитием торговли [Dopsch, Wirtschaftliche und soziale Grundlagen der europaischen Kulturentwicklung, Wien, 1918, 1 Bd., S. 91 ff.]. Городская культура сохранила фрагменты социальных достижений античности и перенесла их в жизнь средневековья.
Прогресс системы разделения труда целиком зависит от реализации ее преимуществ, т. е. -- более высокой производительности. Эта истина впервые была высказана во фритредерских доктринах физиократов и в классической политэкономии XVIII века. {Классическая культура -- условное название культуры Древней Греции периода ее расцвета (5--4 вв. до н. э.).} Но элементы ее обнаруживаются во всех аргументах в пользу мира, прославляющих мир и осуждающих войну. История являет нам борьбу двух принципов: принципа мира, способствующего развитию торговли, и принципа милитаристско-империалистического, который трактует человеческое общество не как дружелюбную систему разделения труда, но как насильственное подавление одних членов общества другими. Империализм побеждает вновь и вновь. Либерализм не может устоять до тех пор, пока свойственная массам склонность к мирному труду не будет осознана как важнейший закон эволюции общества. Там, где господствует империализм, мир может быть только локальным и временным явлением: он длится не дольше, чем позволяют обстоятельства. Интеллектуальная атмосфера империализма не благоприятна для развития и расширения системы разделения труда внутри государственных границ и практически враждебна распространению системы разделения труда через воздвигнутые между государствами военно-политические баррикады. Система разделения труда нуждается в свободе и мире. Только когда либеральная мысль в XVIII столетии выдвинула философию мира и общественного сотрудничества, был заложен фундамент удивительного развития экономической цивилизации того периода, который позднейшие империалистические и социалистические доктрины заклеймили как эпоху грубого материализма, эгоизма и капитализма.
Нет ничего более превратного, чем вывод, который в этой связи сделал исторический материализм: общественный строй зависит от достигнутой ступени технического развития. Совершенно ошибочно широко известное высказывание Маркса: "Ручная мельница дает вам общество с сюзереном во главе, паровая мельница -- общество с промышленным капиталистом". [Marx, Das Elend der Philosophie, S. 91 <Маркс К., Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 4, С. 133> В более поздних формулировках своей исторической концепции Маркс избежал ригидности этой ранней версии. За такими неопределенными выражениями, как "производительные силы" и "производственные отношения", скрываются критические сомнения, которые должен был испытывать Маркс. Но невнятность формулировок, допускающая множество толкований, не делает разумной эту нелогичную теорию.] Этот вывод даже формально некорректен. Попытка истолковать развитие общества как результат развития техники является просто способом обойти проблему, никак ее не решая. Как в рамках такой концепции можно объяснить само развитие техники?
Фергюсон {Фергюсон Адам (1723--1816) -- шотландский философ и историк, учитель А. Смита} показал, что развитие техники зависит от общественных отношений и что каждый век развития техники дает лишь то, что позволяет достигнутая ступень общественного разделения труда [Ferguson, Abhandlung uber die Geschichte der burgerlichw Gesellschaft, Ubers von Dom, Jena, 1904, S. 237 ff. <Фергюсон А., Опыт истории гражданского общества, Ч. III, Кн. IV, Спб, 1817--1818, С 1--20>; см. также Barth, Die Philosophie der Geschichte als Soziologje, 2 Aufl., Leipzig, 1915, I Bd., S 578 ff. <Барт П., Философия истории как социология, Спб, 1902, С. 256>]. Технические усовершенствования возможны лишь там, где разделение труда создало почву для их использования. Механизированное производство обуви предполагает такое общество, где на небольшом числе предприятий можно сконцентрировать производство обуви для десятков тысяч или миллионов человек. В обществе самодостаточных крестьянских хозяйств нет места для паровой мельницы. Только разделение труда может натолкнуть на мысль о механизации мукомольного производства. [Все, что осталось от исторического материализма, столь шумно явившегося миру, -- это открытие, что всякое индивидуальное и общественное поведение решающим образом зависит от редкости благ и тягостности труда. Но марксисты в наименьшей степени эту заслугу могут приписать себе, поскольку все их высказывания относительно будущего социалистического общества полностью игнорируют эти два условия хозяйственной жизни.]
Сведение всех общественных явлений к развитию системы разделения труда не имеет ничего общего с грубым и наивным материализмом технологических и других материалистических концепций истории. Но это не означает и недопустимого ограничения концепции общественных отношений, как склонны утверждать последователи идеалистической философии. Такой подход не сводит общество только к материальным аспектам бытия. Находящаяся вне хозяйственных отношений, сфера общественной жизни представляет собой конечную цель, но продвижение к цели необходимо подчинено закону всякого рационального действия; когда необходимо определить путь -- мы попадаем в сферу экономического поведения.

[Людвиг фон Мизес]

Самым важным результатом системы разделения труда является то, что она превращает независимого индивидуума в зависимое общественное существо. Под действием системы разделения труда общественный человек изменяется подобно клетке, которая приспосабливается к жизни организма. Он приспосабливает себя к новым способам жизни, отбрасывает некоторые прежние силы и органы и развивает другие. Он делается односторонним. Целое племя романтиков, непреклонных laudatores temporis acti {laudatores temporis acti -- восхвалители былых времен (лат.) -- ставшее крылатым выражение Горация}, оплакивало этот факт. Для них человек прошлого, чьи силы были "гармонически" развиты, является идеалом, которому больше не соответствует наше выродившееся племя. Они сторонники свертывания системы разделения труда, чем и объясняются их похвалы сельскохозяйственному труду, а в конечном счете -- самодостаточному крестьянскому хозяйству. [Адам Мюллер говорит о "порочной тенденции к специализации труда во всех видах частной и правительственной деятельности", а также о том, что человек нуждается в "округлой, я бы мог сказать в шаровой, сфере активности". Если "система разделения труда в больших городах, в промышленных или добывающих центрах штампует из человека, совершенно свободного человека, колеса, шарикоподшипники, колонны, спицы и пр., делает его совершенно односторонним для работы в односторонней области деятельности для удовлетворения одной-единственной потребности, как можно после этого требовать, чтобы этот фрагмент человека согласовывался с целостной, совершенной жизнью, с ее законом и правом; как могут ромбы, треугольники и всякие другие фигуры оказаться в согласии и соответствии с великой сферой политической жизни и ее законами?" (Muller, Ausgewahlte Abhandlungen, Jena, 1921. S. 46).]
В этом деле современные социалисты оказываются впереди всех. Маркс обещает, что при достижении высшей стадии коммунизма "исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда ... исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда". [Маркс К., К критике Готской программы // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 19, С. 20 Бесчисленные пассажи в его работах показывают, сколь ложно представлял Маркс природу труда в промышленности. Так, он полагал, среди прочего, что "разделение труда на фабрике характеризуется тем, что труд совершенно теряет здесь характер специальности. Фабрика устраняет обособленные профессии и профессиональный идиотизм". Он клеймит Прудона, который не понимал "даже этой единственно революционной стороны фабрики" (Marx, Das Elend der Philosophie, S. 129) <Маркс К., Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 4, С. 160>] Будет учитываться "потребность человека в разнообразии". "Чередование умственного и физического труда" "обеспечит гармоничность развития человека" [Bebel, Die Frau und der Sozialismus, S. 283 ff. <Бебель А., Указ. соч., С. 464 и след.>].
Мы уже имели дело с этой иллюзией [глава 8 (параграф 2) настоящего издания]. Если бы можно было осуществить все цели с затратой лишь того количества труда, которое не тяготит человека и одновременно избавляет его от раздражения, вызываемого бездействием, тогда труд вовсе не был бы экономическим фактором. Даже независимый в экономическом отношении работник должен, как правило, трудиться и тогда, когда трудовые усилия уже не приносят удовлетворения. Можно предположить, что труд для него менее тягостен, чем для специализированного рабочего. В отличие от последнего он в начале каждого вида деятельности получает свежее чувство удовольствия от деятельности самой по себе. Но человек, несмотря ни на что, все дальше уходит по пути специализации труда в первую очередь потому, что рост производительности специализированного труда более чем вознаграждает его за потерю удовольствия от самого труда. Система разделения труда не может быть ограничена без снижения производительности труда. Это справедливо для всех видов труда. Ошибочно думать, что можно сохранить достигнутый уровень производительности труда и одновременно уменьшить уровень специализации труда.
Упразднив систему разделения труда, мы не устраним вреда, причиняемого душе и телу работника специализацией, без общественного регресса. Заботиться о полноте человеческого бытия надлежит самому индивидууму. Средство от болезни -- в преобразованиях в сфере потребления, а не труда. Игра и спорт, наслаждение искусством, чтение -- вот очевидные пути избавления.
Поиски гармонично развитого человека у истоков хозяйственного развития -- тщетная задача. Почти совершенно независимый в экономическом отношении человек, каким мы его знаем на примере дальних хуторян, ничем не напоминает то благородное, гармонически развитое существо, которое воспето романтиками. Цивилизация есть продукт досуга и душевного мира, которые становятся возможными только благодаря системе разделения труда. Нет ничего более ложного, чем предположение, что человек появляется на арене истории с уже развитой, независимой индивидуальностью и только в ходе развития, ведущего к великому обществу, он утрачивает вместе с материальной свободой и свою духовную независимость. Все исторические свидетельства, факты и наблюдения за примитивными обществами прямо противоречат этому предположению. У человека примитивного общества вовсе отсутствует индивидуальность в нашем смысле слова. Два полинезийца похожи друг на друга гораздо больше, чем два современных лондонца. Личность не была дарована человеку изначально. Она была приобретена в ходе эволюции общества [Durkheim, De la division du travail social, P. 452 ff. <Дюркгейм Э., О разделении общественного труда, С. 325 и след.>].

[Людвиг фон Мизес]

Эволюция общества в смысле развития системы разделения труда есть результат воли: она целиком зависит от воли человека. Мы не будем вдаваться в вопрос, можно ли каждый шаг в развитии системы разделения труда, а значит, и каждое усиление общественных связей рассматривать как подъем на высшую ступень; нам следует задаться другим вопросом: является ли такое развитие необходимостью? Является ли поступательное развитие общества содержанием истории? Возможны ли остановка развития или регресс общества?
Мы должны a priori отбросить любое предположение, что историческое развитие имеет цель в соответствии с "намерением" или "скрытой целью" природы, как это воображали Кант и Гегель и предполагал Маркс; но нам не обойтись без исследования вопроса: нет ли какого-либо закона, который делает рост общества неизбежным? Первым требует рассмотрения закон естественного отбора. Более развитые общества становятся богаче, чем менее развитые. В силу этого у них больше возможностей предохранить своих членов от нищеты и убожества. Они лучше снаряжены для защиты от врагов. Нас не должно вводить в заблуждение то, что более богатые и более цивилизованные народы часто терпели поражение в войнах от народов менее богатых и менее цивилизованных. Народы, пребывающие на более высоком этапе общественного развития, всегда были способны, по крайней мере, устоять перед превосходящими силами менее развитых народов. Только клонящиеся к упадку народы, внутренне разложившиеся цивилизации поддавались натиску восходящих народов. Там, где более организованное общество уступало под ударами менее развитого народа, дело кончалось тем, что побежденные средствами культуры подчиняли себе победителей -- те принимали хозяйственный и социальный порядок и даже язык и веру покоренного племени.
Превосходство более развитого народа определяется не только материальным благосостоянием, но также численностью членов общества и качественно более высокой, надежностью внутренней структуры. Ведь более высокое развитие общества состоит именно в расширении сферы общественной жизни, включении в систему разделения труда большего числа людей и более сильном захвате этой системой каждого индивидуума. Развитое общество отличается от менее развитого более тесным союзом своих членов; это предотвращает насильственное разрешение внутренних конфликтов и создает замкнутую линию обороны перед любым внешним врагом. В менее развитых обществах, где общественные связи слабее, а союз между различными частями общества представляет собой скорее конфедерацию на случай войны, чем истинную сплоченность, основанную на совместном труде и экономическом сотрудничестве, разногласия разрушают общество легче и быстрее. Ведь военная конфедерация не создает такой уж прямой и сильной связи. По самой своей природе это просто временный союз, который скрепляется перспективами минутного преимущества, но распадается тотчас после победы над врагом, когда начинается схватка за добычу. В борьбе против менее развитых обществ важнейшим преимуществом более развитых всегда оказывалось отсутствие единства во вражеских рядах. Пребывающие на низших ступенях развития народы только изредка умудрялись организовать сотрудничество ради больших военных начинаний. Внутренняя раздробленность всегда бывала причиной быстрого распада их армий. Примером могут служить набеги монголов на центрально-европейские страны в XIII веке и попытки турок проникнуть на Запад. {В 1241 г. монголы под предводительством хана Батыя (Бату) вторглись в Венгрию, разбили под Лигницей войска польских и немецких князей, дошли до Адриатического моря, но вынуждены были повернуть обратно. Турки-османы неоднократно вели войны на европейской территории. Мизес, вероятно, имеет в виду XVII в., когда при попытках новых завоеваний в Европе турецкие войска терпели серьезнейшие поражения от Австрии, Венгрии и Венеции, в том числе в 1664 г. при Сенготхарде, в 1683 г. под Веной.} Превосходство промышленного общества над военным, если использовать выражение Герберта Спенсера, определяется главным образом тем, что чисто военные союзы всегда распадаются в силу отсутствия внутреннего единства. [Свойственное романтически-милитаристским идейным кругам представление о военном превосходстве народов, мало затронута" капитализмом, полностью опровергнутое недавним опытом мировой войны, есть результат веры в то, что на войне главное -- физическая сила. Это было не вполне верно даже для войн эпохи Гомера. Решает бой не физическая сила, а сила разума. Она определяет выбор оружия и тактики борьбы. Азбука военного искусства требует превосходства сил в решающий момент, при том, что в целом можно численно уступать противнику. Азбука приготовления к войне -- создать как можно более сильную армию и наилучшим образом экипировать ее. Это приходится подчеркивать только потому, что эти истины стремятся забыть, стараются провести различие между военными и экономико-политическими факторами победы и поражения. Было и останется истиной, что победа или поражение определяется до начала сражения -- совокупностью общественных возможностей враждующих сторон.]
Развитию общества способствует и еще одно. Доказано, что все члены общества заинтересованы в расширении влияния общества. Для высокоразвитого общественного организма далеко не безразлично, продолжают ли другие народы вести экономически самодостаточное существование, оставаясь на низшей ступени развития общества. Более развитые организмы заинтересованы в том, чтобы вовлечь менее развитые в хозяйственную и социальную общность, даже несмотря на то, что неразвитость делает их в политическом и военном планах безвредными, а оккупация их территорий, отличающихся, допустим, неблагоприятными природными условиями производства, не обещает немедленных преимуществ. Мы видели, что расширение круга вовлеченных в разделение труда всегда выгодно, так как и более развитые народы могут выигрывать от сотрудничества с менее развитыми. Именно это столь часто подталкивает народы высокоразвитых обществ к расширению радиуса хозяйственной деятельности за счет поглощения прежде недоступных территорий. Преодоление замкнутости отсталых регионов Ближнего и Дальнего Востока, Африки и Америки расчистило путь для создания мирового хозяйственного сообщества, так что накануне мировой войны нам уже грезилось вселенское общество. Прекратила ли война полностью развитие в этом направлении или просто на время приостановила его? Возможно ли, что это развитие может прекратиться и что общество может даже регрессировать?
При подходе к этой проблеме не обойти другую -- проблему смерти народов. Принято говорить о том, что народы стареют и умирают, о молодых и старых обществах. Сравнение хромает, как и все сравнения. При обсуждении такого рода вещей следовало бы избегать метафор. В чем же сердцевина этой проблемы?
Ясно, что мы не должны путать ее с другой, не менее трудной проблемой изменения национальных особенностей. Тысячу или полторы тысячи лет назад германцы говорили не на таком языке, как сегодня, но в связи с этим мы и не подумаем сказать, что средневековая культура Германии "умерла". Напротив, мы видим в культуре Германии непрерывную цепь развития, идущего от "Хелианда" и "Евангелия" Отфрида (не говоря об утраченных памятниках литературы) до наших дней. {"Хелианд" -- эпическая поэма, относящаяся к IX в. "Евангелие" -- написанное в то же время произведение Отфрида Вейсенбургского, в котором, как считается, впервые в немецкой литературе использован рифмованный стих.} Мы и на самом деле говорим о народах Померании и Пруссии, которые были ассимилированы в ходе германской колонизации, что они вымерли, но вряд ли кто-либо заявит, что эти народы были "дряхлыми". {На расположенных на южном побережье Балтийского моря землях, носящих со средних веков наименование Померании, жило славенское племя поморян. Западные поморяне, попавшие в конце XII в. в зависимость от германских феодалов, подверглись в течение XIII--XVII в. онемечиванию. Между Вислой и Неманом примыкающие к морю земли были заселены группой племен, носивших собирательное название пруссов. В XIII в. пруссы, родственные по языку летто-литовцам, а по материальной культуре отчасти близкие славянам, были завоеваны Тевтонским орденом. Большая часть пруссов была истреблена, а оставшиеся онемечены. От пруссов территория получила наименование Пруссии.} Чтобы избежать путаницы, приходится говорить о народах, умерших в молодости. Нас здесь не интересует трансформация наций; наша проблема иная. Не идет разговор и об упадке государств. Это явление, хотя иногда и выглядит как результат одряхления народов, нередко вызвано совершенно иными причинами. Падение древнего польского государства не связано с каким-либо упадком польской цивилизации или польского народа. Оно не остановило развитие польского общества.
Факты, упоминаемые при разговоре о старении культур, обычно таковы: сокращение населения, уменьшение благосостояния и упадок городов. Историческая значимость всех этих явлений делается ясной, как только мы начинаем видеть в дряхлении народов процесс свертывания системы разделения труда. Упадок древнего мира, например, был результатом движения общества вспять. Упадок Римской империи был всего лишь результатом распада древнего общества, которое сначала достигло высокого уровня разделения труда, а затем скатилось к почти безденежной экономике. В результате этого города обезлюдели, деревенское население уменьшилось, а нищета и убожество распространились повсеместно просто потому, что хозяйство, стоящее на более низкой ступени развития системы разделения труда, менее производительно. Постепенно технические навыки были утрачены, искусства пришли в упадок, научная мысль иссякла. Слово, наиболее адекватно описывающее этот процесс, -- разложение. Классическая культура умерла, потому что классическое общество регрессировало [об упадке античной греческой цивилизации см. Pareto, Les Systemes Soclalistes, Paris, 1902, Vol. I, P. 155 ff.].
Смерть народа -- это регресс общества и деградация общественного разделения труда. Что бы ни было причиной этого, в каждом отдельном случае в конечном счете все определяется ослаблением воли к общественному сотрудничеству. Прежде это могло представляться нам непостижимой загадкой, но теперь, когда мы с ужасом наблюдаем, как это происходит, нам легче понять проблему, хотя мы по прежнему не в силах осознать самые глубокие, конечные причины изменений.
Дух общества, дух общественного сотрудничества -- это то, что определяет возникновение, дальнейшее развитие и сохранение общества. Как только он утрачен, общество распадается на составные элементы. Смерть народа есть результат регресса общества, возврат от системы разделения труда к экономической самодостаточности отдельных производителей. Общественный организм распадается на клетки, с которых он и начинался. Человек остается, но общество погибает [Izoulet, La Cite moderne, P. 488 ff.].
Ничто не свидетельствует о том, что развитие общества должно идти по восходящей прямой. Стагнация и регресс общества -- исторические факты, которые мы не можем игнорировать. Мировая история представляет собой кладбище умерших цивилизаций, и сейчас в Индии и Восточной Азии мы видим масштабные примеры стагнирующей цивилизации.
Наша литературная и художественная клика, чье преувеличенное мнение о своей пустяковой продукции столь противоположно скромности и самокритичности действительно великих художников, заявляет, что не столь уж важно сохранение экономического развития, если растет внутренняя культура. Но ведь любая внутренняя культура требует внешних средств ее реализации, а эти внешние средства могут быть добыты только хозяйственными усилиями. Когда в результате регресса общественного сотрудничества падает производительность труда, следом идет падение внутренней культуры.
Все прежние цивилизации возникли и расцвели, не осознавая вполне внутренние законы развития культуры и значимость системы разделения труда и сотрудничества. В ходе своего развития им часто приходилось противостоять тенденциям и движениям, враждебным цивилизации. Нередко они выходили победителями, но рано или поздно сдавались. Они подпадали под власть духа распада. Через социальную философию либерализма человек впервые пришел к осознанию законов развития общества и, также впервые, уяснил, на чем основывается прогресс культуры. В тот период можно было смотреть в будущее с большими надеждами. Казалось, что открываются огромные перспективы. Но случилось иное. Либерализму пришлось столкнуться с противодействием милитаристско-националистических и прежде всего социалистическо-коммунистических доктрин, которые традиционно являются источниками сил, разлагающих общество. Националистическая теория называет себя органической, социалистическая называет себя социальной, но в действительности обе по своему действию являются дезорганизующими и антисоциальными.
Среди всех претензий к системе свободной торговли и частной собственности нет более дурацкой, чем обвинение, что это антиобщественная и индивидуалистическая система, ведущая к атомизации общества. Торговля не разъединяет, как утверждают романтические энтузиасты автаркической организации небольших районов, а объединяет. Первым источником общественных связей является система разделения труда: это чистый и простой источник социальности. Защитники хозяйственной самодостаточности государств и народов стремятся к разложению общемирового общества. Стремление к тому, чтобы методами классовой войны разрушить систему разделения труда в обществе, есть стремление антисоциальное.
Упадок общемирового общества, которое медленно формировалось два последних столетия под влиянием постепенного распространения либерализма, был бы абсолютно беспрецедентной мировой катастрофой. Ни один народ не будет пощажен. Кто же будет отстраивать разрушенный мир?