*2450. Еconomist.com

[Константин Сонин]

http://www.economist.com/economics/b...t_their_status

A response to:
How does inequality matter?

The "haves" have a strong incentive to protect their status
Jan 22nd 2011, 20:15 GMT

INEQUALITY matters. In unequal societies—even those that have mature democratic institutions—the rich spend a lot of money trying to shape “rules of the game” in their favour. In countries with immature or non-existent institutions of democracy the problem is much worse: the rich elite pursue anti-competitive policies both in the marketplace, and in politics.

Contrary to Adam Smith’s intuition, “haves” are not necessarily a source of political demand for non-corrupt bureaucracy and efficient courts. High barriers to entry and red tape protect rents of those firms that are already in the market, while election restrictions, vote manipulation, and outright fraud keep potential reformers at bay. This problem has been present in Latin America for decades, is profound in Russia, Ukraine and other countries of the former Soviet Union today, and may be a serious impediment to China’s growth down the road.

[Фредерик Бастиа]

Как неравенства дело?

"Имущих" имеют сильный стимул, чтобы защитить свой статус
Константин Сонин наш гость пишет на 22 января 2011, 20:15 GMT

НЕРАВЕНСТВО вопросы. В неравной общества, даже те, которые зрелых демократических институтов, богатые тратят много денег, пытаясь формировать "правила игры" в свою пользу. В странах с незрелыми или несуществующих институтов демократии проблема гораздо хуже: богатой элиты проводить антиконкурентной политики как на рынке, и в политике.

В отличие от интуиции Адама Смита, "имущих" не обязательно являются источником политической спрос на не-коррумпированной бюрократии и эффективного суда. Высокие барьеры для входа и волокиты защиты арендной платы тех фирм, которые уже на рынке, в то время как выборы ограничений, голосование манипуляции и прямого мошенничества держать потенциальных реформаторов в страхе. Эта проблема присутствует в Латинской Америке на протяжении десятилетий, глубокие в России, Украине и других странах бывшего Советского Союза сегодня, и может быть серьезным препятствием для экономического роста Китая в будущем.

[Константин Сонин]

На сайте журнала The Economist есть рубрика Economics by Invitation – экономисты всего мира, и учёные, и «прикладники» - отвечают на вопросы, который задаёт журнал, связанный, как правило, с одной из тем, которая обсуждается в очередном выпуске. Бывает очень интересно – особенно, когда мнения известных экономистов расходятся. Последней такой темой на прошлой неделе была необходимость реструктуризировать долги Ирландии, Греции, Португалии, не дожидаясь дефолта.

В декабре меня позвали быть одним из этих экономистов и я обрадовался – это лестно, когда кто-то считает твоё мнение достойным того, чтобы его выслушивали другие. И, конечно, я читаю журнал Economist. Однако на первые три вопроса я так и не решился отвечать. Зато ответил сейчас – на вопрос How Does Inequality Matter? Тема только что обсуждалась в журнале и на круглом столе на ASSA в начале января - у Раджана интересная гипотеза, у Асемоглу и Глейзера - интересная критика.

Ответ мой короткий – два маленьких абзаца. Смысл моего ответа – у неравенства есть политические последствия и одно из них – самоподдерживающееся равновесие, в котором богатые, вместо того, чтобы по Адаму Смиту, Дугласу Норту и Андрею Шлейферу, быть источником спроса на хорошие экономические институты (защиту прав собственности), поддерживают плохие институты – те же высокие барьеры на вход – что в экономике, что в политике. Иными словами, пересказал, в два абзаца, и Polishchuk, Savvateev (1997), великую, я считаю, статью, и свою "институциональную теорию бесконечного передела", и статью Дарона Асемоглу про олигархические экономики.

[Еconomist.com]

http://www.economist.com/node/17957381

Inequality
Unbottled Gini
Inequality is rising. Does it matter—and if so why?
Jan 20th 2011 | from PRINT EDITION

.FOR the head of the IMF to quote Adam Smith may seem unremarkable. But here is Dominique Strauss-Kahn citing the great man in November 2010: “The disposition to admire, and almost to worship, the rich and the powerful and…neglect persons of poor and mean condition…is the great and most universal cause of the corruption of our moral sentiments.”

Mr Strauss-Kahn then bemoaned “a large and growing chasm between rich and poor—especially within countries”. He argued that inequitable distribution of wealth could “wear down the social fabric”. He added: “More unequal countries have worse social indicators, a poorer human-development record, and higher degrees of economic insecurity and anxiety.”

That marks a huge shift. Just before the financial crisis America’s Congress was gaily cutting taxes for the highest earners, and Tony Blair, Britain’s prime minister, said he did not care how much soccer players earned so long as he could reduce child poverty. So why has fear of inequality stormed back into fashion? Does it matter in some new way? Does it have previously unknown effects?

Related items
A special report on global leaders: The few
Jan 20th 2011
Economics focus: The beautiful and the damned
Jan 20th 2011The most obvious reason for the renewed attention is inequality’s apparent increase. A common yardstick is the Gini coefficient, which runs from 0 (everyone has the same income) to 1 (one person has all the income). Most countries range between 0.25 and 0.6.

The Gini coefficient has gone up a lot in some rich countries since the 1980s. For American households it climbed from 0.34 in the mid-1980s to 0.38 in the 2000s. In China it went up even more, from under 0.3 to over 0.4. But this was not universal. For decades, Latin America had the world’s worst income inequality. But Brazil’s Gini coefficient has fallen more than five points since 2000, to 0.55. And as poor countries are on average growing faster than rich ones, inequality in the world as a whole is falling.

Getting richer quicker

Greater inequality can happen either because the wealthier are getting wealthier, or the poor are falling behind, or both. In America it has had more to do with the rich. The income of the wealthiest 20% of Americans rose 14% during the 1970s, when the income of the poorest fifth rose 9%. In the 1990s the income of the richest fifth rose 27% while that of the poorest fifth went up only 10%. That is a widening income spread, but not a drastic one. Robert Gordon, an economist at Northwestern University in Illinois, reckons that for the bottom 99% of the population, inequality has not risen since 1993.

The problems at the bottom are reasonably well understood: technology enables the automation of blue-collar trades; globalisation lets unskilled jobs move to poorer, cheaper countries; shrinking trade-union membership erodes workers’ bargaining power. But inequality is rising more sharply at the top, among what George Bush junior called the “haves and have-mores”. Here the causes are more mysterious.

The economists Emmanuel Saez and Thomas Piketty studied the incomes of the top 0.1% of earners in America, Britain and France in 1913-2008. America’s super-rich, they found, were earning about 8% of the country’s total income at the end of the period—the same share as during the Gilded Era of the 1920s and up from around 2% in the 1960s. A study by the Economic Policy Institute, a think-tank in Washington, DC, looked at the ratio of the average incomes of the rich and the “bottom” 90% of the population between 1980 and 2006. It found that the top 1% earned ten times more than the rest at the start of the period and 20 times as much at the end—ie, its “premium” doubled. But for the top 0.1% the gain rose from 20 times the earnings of the lower 90% to almost 80-fold.

You can understand why people might regard this as unfair: the top 0.1% do not seem to be working 80 times as hard as everyone else, nor are they contributing 80 times more to welfare. But that is a matter of public opinion, and mostly of politics. The question of the economic impact of extreme inequality is separate. Recent evidence suggests it may not be as damaging as many imagine. Our special report casts doubt on the widespread view that inequality causes (or is associated with) a host of social problems. Economics focus finds little evidence that it stoked the financial crisis.

But recent research does suggest two other reasons why the rise in inequality is a problem. One is that rich economies seem to provide disproportionate and growing returns to the already wealthy. The other is that inequality may literally be making people miserable by increasing stress and the hormones it releases.

In a recent series of lectures at the London School of Economics, Adair Turner, the chairman of Britain’s Financial Services Authority, cited several factors that appear to be pushing up the incomes of the rich. First, financial, legal and health services have increased their shares of GDP in most rich economies—especially Anglo-Saxon ones—and these professions contain some of the richest people in the country. Financial services’ share of GDP in America doubled to 8% between 1980 and 2000; over the same period their profits rose from about 10% to 35% of total corporate profits, before collapsing in 2007-09. Bankers are being paid more, too. In America the compensation of workers in financial services was similar to average compensation until 1980. Now it is twice that average. Rich bankers really are all around you.

Turner turns the screw

Next, argues Lord Turner, as people get wealthier they tend to devote more discretionary income to what are called “positional goods”—items such as limited-edition, celebrity-endorsed sneakers whose main value lies in their desirability in the eyes of others. The willingness of people to buy such stuff, combined with the vast new markets of millions of emerging middle-class consumers in China, India and elsewhere, has boosted the stars’ brands beyond anything that was possible in the past. Bobby Jones, the best golfer of the 1920s, was an amateur. Tiger Woods earned $90m in 2009, before sex scandals wrecked his image. Writing children’s novels used to keep authors in chintz and twinsets. J.K. Rowling, author of the Harry Potter books, is a billionaire.

Admittedly, truly global celebrities are few in number. But they have a penumbra of agents, lawyers and image-makers. As Lionel Robbins, a British economist, once said, “a substantial proportion of the high incomes of the rich are due to the existence of other rich people.”

The growth of celebrity rents explains more than just why there may be more rich people around. The point about positional goods—and of fashion and brands in general—is their relative attractiveness. Owning the latest gadget or garment is particularly attractive when others don’t have it, rather as buildings are valuable because of their location: ie, how desirable they seem to others. With such goods, a rising tide does not lift all boats. You yearn to be not merely richer, but richer than your neighbours. So the more brands, fashion and houses become important, the more relative income and inequality matter.

.This would seem to qualify one of the commonest justifications for being relaxed about inequality: that it is not a big concern if the rich are getting richer so long as the poor are doing well too. That view was shared by Margaret Thatcher and Ronald Reagan and more recently by Mr Blair and Ben Bernanke, the Fed chairman. But if positional goods are taking a larger share of people’s salaries, then relative income does matter and so do income disparities between rich and poor. Positional goods do not affect material welfare, as do poor schools or substandard housing. But they do affect people’s quality of life and well-being. That leads to a second reason for worrying about inequality: its physiological and physical consequences.

In “The Spirit Level”, a bestselling book of 2009, Richard Wilkinson and Kate Pickett argue that inequality “gets under the skin” and makes everyone worse off, not just the poor. They mean “gets under the skin” literally. The argument is that inequality causes chronic stress, and makes people secrete too much of a hormone called cortisol. This normally has benign metabolic and other functions. Produced in large quantities it can harm among other things the brain and the immune system. So cortisol may be a direct link between inequality and bad health.

Another is that inequality impairs the production of a second hormone, oxytocin. Sometimes referred to as the “cuddle hormone”, this is secreted in childbirth and during breastfeeding, and seems to encourage pair-bonding and trust in others. The claim is that people living in unequal societies secrete less oxytocin, hence they have lower levels of trust. These accounts might be dubbed the medical, as opposed to material, explanations for inequality’s bad effects.

The hypothesis is plausible. Humans are social animals and have been refined by evolution to be extremely sensitive to social interactions. Though intuitively attractive, the link is not yet well established. Most studies of hormonal stress markers have focused on particular groups subject to huge, chronic woes, such as carers of patients with Alzheimer’s disease. Little research so far has dealt with the general population. A recent review of the scientific literature found little consistent evidence of a link between bio-markers of stress and social or economic status.

Nor is it certain that income inequality is the right problem to focus on. What seems to affect levels of stress hormones is not income, but competition for status, a broader, fuzzier notion. Evolution has primed humans to seek high status. Losers in competitions for esteem may well suffer. Societies with fierce status competition may well be unhealthier and more violent. But it is the disparities of status, not of income, that matter.

Often the two go together: Nordic countries have low income inequality and not too much status competition. But one can also imagine societies with narrow income disparities that are riddled with status conflict. The old Soviet Union is a vivid example. The inverse is conceivable too: countries with large income disparities but less status conflict, perhaps because competition is smoothed by social mobility. Arguably America fitted that description until recently. Overall though, it is true that in most places growing income disparities are a reasonable proxy for growing status competition.

Economists have long argued that inequality is a much less important problem than poverty. The recent research linking inequality to widespread social ills has not decisively overturned that view: the evidence is still mixed, at best.

The claim that inequality now matters more because of brands and status competition may turn out to be more robust. Such concerns could seem peripheral compared with global woes such as poverty. But inequality is local. As Adam Smith also once wrote, “if he was to lose his little finger tomorrow, he would not sleep tonight; but provided he never saw them, he would snore with the most profound security over the ruin of a hundred million of his brethren.”

from PRINT EDITION | International

[Адам Смит]

Неравенство
Разливное Джини
Неравенство растет. Имеет ли значение, и если так, почему?

InequalityJan двадцатых 2011 | от печатной версии

ДЛЯ глава МВФ по словам Адама Смита может показаться ничем не примечательный. Но вот Доминик Стросс-Кан ссылкой великий человек в ноябре 2010 года: "расположение, чтобы полюбоваться, и почти до поклонения, богатых и сильных и ... пренебрежение лиц бедные и средние условия ... это большой и наиболее универсальная причина коррупции наших нравственных чувств ".

Г-н Стросс-Кан то жаловался "большой и растущий разрыв между богатыми и бедными, особенно в странах". Он утверждал, что несправедливое распределение богатства может "износиться социальной ткани". Он добавил: "Больше неравных стран хуже социальных показателей, бедных человеческого развития запись, и более высокой степени экономической незащищенности и тревоги."

Это знаменует собой огромный сдвиг. Незадолго до финансового кризиса Конгресс Америки было весело снижение налогов для работников высоким, и Тони Блэр, премьер-министр Великобритании, заявил, что не безразлично, как много футболистов заработали до тех пор, как он может снизить детскую бедность. Так почему же страх неравенство ворвались обратно в моде? Имеет ли значение, по-новому? Есть ли у нее ранее неизвестные эффекты?

Связанных с ним элементов
Специальный доклад о мировых лидеров: несколько
20 января 2011
Экономика внимания: красивые и проклятые
20 января 2011The Наиболее очевидной причиной для новой внимание очевидное увеличение неравенства в. Общий критерий является коэффициент Джини, который проходит от 0 (каждый человек имеет одинаковый доход) до 1 (один человек имеет все доходы). Большинство стран диапазоне от 0,25 до 0,6.

Коэффициент Джини вырос много в некоторых богатых странах с 1980 года. Для американских домохозяйств он поднялся с 0,34 в середине 1980-х годов до 0,38 в 2000-х годов. В Китае он вырос еще больше, из-под 0,3 до более 0,4. Но это не было всеобщим. На протяжении десятилетий, Латинской Америки худшем неравенство доходов в мире. Но Джини Бразилии коэффициент упал более чем на пять пунктов с 2000 года, до 0,55. И, как бедных странах в среднем растет быстрее, чем богатые страны, неравенство в мире в целом падает.

Богатеют быстрее

Большее неравенство может произойти либо потому, что богатые становятся богаче, бедные или отстают, или обоих. В Америке это было больше связано с богатыми. Доходы самых богатых 20% американцев вырос на 14% в течение 1970-х годов, когда доходы беднейшей пятой выросли на 9%. В 1990-х годов доходы богатой пятой Роуз 27% в то время как беднейшая пятая поднялся лишь на 10%. Это расширение доходов распространение, но не резким один. Роберт Гордон, экономист в Северо-Западном университете в штате Иллинойс, считает, что для нижних 99% населения, неравенство не поднялся с 1993 года.

Проблемы в нижней части достаточно хорошо понимал: технология позволяет автоматизации синих воротничков торгов, глобализация позволяет двигаться неквалифицированных рабочих мест для бедных, дешевле странах; сокращением профсоюзного членства подрывает рыночную власть трудящихся. Но неравенство растет более резко, в верхней части, между тем, что Джордж Буш младший называется "имущими и нравов". Здесь причины более таинственным.

Экономисты Эммануэль Саез и Томас Piketty изучал доходы топ 0,1% работников в Америке, Англии и Франции в 1913-2008. Америка супер-богатых, они обнаружили, были зарабатывать около 8% от общего дохода страны в конце периода такая же доля, как в эпоху Позолоченный 1920-х годов и по сравнению с около 2% в 1960-х годов. Исследование Института экономической политики, мозгового центра в Вашингтоне, округ Колумбия, посмотрел на отношение средних доходов богатых и "снизу" 90% населения в период между 1980 и 2006 годах. Он обнаружил, что верхний 1% заработал в десять раз больше, чем отдых на начало отчетного периода и 20 раз больше, в конце-то есть, его "премиум" вдвое. Но для топ 0,1% прирост увеличился с 20 раз доходы ниже 90% до почти 80-кратное.

Вы можете понять, почему люди могут рассматривать это как несправедливо: топ 0,1%, кажется, не работает в 80 раз так сложно, как и все остальные, и они не способствуют в 80 раз больше благосостояния. Но это вопрос общественного мнения, и в основном о политике. Вопрос экономического воздействия крайнее неравенство отдельно. Последние данные свидетельствуют о том он не может быть столь же вредны, как многие себе представить. Наш специальный доклад ставит под сомнение широко распространенное мнение, что неравенство вызывает (или связан с) множество социальных проблем. Экономика внимания находит мало доказательств того, что он топил финансового кризиса.

Но недавнее исследование позволяет предположить два других причин роста неравенства является проблемой. Во-первых, богатые экономики всей видимости, обеспечивают непропорциональное и растущей возвращается уже богатым. Других является то, что неравенство может в буквальном смысле, чтобы люди несчастны, увеличивая напряжение и гормонов она выпускает.

В последней серии лекций в Лондонской школе экономики, Адэр Тернер, председатель финансовым услугам Великобритании Орган, назвал несколько факторов, по всей видимости, привело к росту доходов богатых. Во-первых, финансовые, юридические и медицинские услуги увеличили свои доли ВВП в большинстве богатых стран, особенно англо-саксонской те, и эти профессии находятся некоторые из самых богатых людей в стране. Доля финансовых услуг в ВВП в Америке удвоилась до 8% в период между 1980 и 2000 годов; за этот же период прибыль увеличилась с 10% до 35% от общего числа корпоративных прибылей, прежде чем упасть в 2007-09. Банкиры платят больше, тоже. В Америке компенсации работникам в сфере финансовых услуг был похож на средней оплаты труда до 1980 года. Теперь он в два раза, что средний. Богатые банкиры на самом деле все вокруг вас.

Тернер оказывается винт

Далее, утверждает, лорда Тернера, как люди богаче они, как правило уделять больше дискреционных доходов, чтобы так называемые "позиционные товары"-элементы, такие как ограниченное издание, знаменитости одобрил кроссовки, основная ценность заключается в их желательности в глазах других. Готовность людей покупать такие вещи, в сочетании с огромной новые рынки миллионов нарождающегося среднего класса потребителей в Китае, Индии и других странах, увеличила брендов звезд "за все, что было возможно в прошлом. Бобби Джонс, лучший гольфист 1920-х годов, был любителем. Тайгер Вудс заработал 90 млн долларов в 2009 году, до сексуальных скандалов разрушил свой имидж. Дать романов детских используются для авторов в ситец и twinsets. J.K. Роулинг, автор книг о Гарри Поттере, является миллиардер.

Правда, по-настоящему глобальной знаменитостей мало. Но у них есть полутени агентов, адвокатов и имиджмейкеров. Как Лайонела Роббинса, британский экономист, однажды сказал: "Значительная часть высоких доходов богатых в связи с существованием других богатых людей".

Рост арендной платы знаменитости объясняет больше, чем просто почему может быть и больше богатых людей вокруг. Дело о позиционных товаров и моды и брендов в общем-это их относительную привлекательность. Владение последних гаджета или одежды особенно привлекательным, когда другие не имеют его, а также зданий являются ценными, поскольку от их местонахождения, т.е., как они, кажется, желательно с другими. С такими товарами, прилива не поднимет все лодки. Вы стремятся быть не только богатым, но богаче, чем ваши соседи. Чем больше брендов, модных домов и становятся важными, тем более относительно доходов и неравенство вопросу.

. Это, казалось бы право одним из наиболее распространенных оправданий за то, что спокоен за неравенство: что это не имеет большого значения, если богатые становятся богаче тех пор, пока бедные делают тоже хорошо. Это мнение разделяет Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана, а в последнее время г-н Блэр и Бен Бернанке, председатель Федеральной резервной системы. Но если позиционные товары с большей долей заработной платы людей, то относительный доход имеет значение и так что неравенство в доходах между богатыми и бедными. Позиционные товаров не влияют на материальное благополучие, как и бедные школы или неудовлетворительные жилищные условия. Но они влияют на качество жизни людей и благополучия. Это приводит к Вторая причина беспокоиться о неравенстве: его физиологические и физические последствия.

В "уровень духа", бестселлера 2009 года, Ричард Уилкинсон и Кейт Пикетт утверждают, что неравенство "попадает под кожу" и делает все хуже, а не только бедных слоев населения. Они имеют в виду "попадает под кожу" в буквальном смысле. Аргумент, что неравенство вызывает хронический стресс, а также делает людей выделяют слишком много гормона кортизола. Это обычно имеет доброкачественный метаболические и другие функции. Производятся в больших количествах он может причинить вред, среди прочего, мозга и иммунной системы. Так кортизола может быть прямой связи между неравенством и плохое здоровье.

Другая в том, что неравенство ограничивает производство второй гормон, окситоцин. Иногда их называют "гормон объятий", это выделяется во время родов и при грудном вскармливании, и, кажется, поощрять пару-связей и доверия в других. Утверждается, что люди, живущие в неравных общества выделяют меньше окситоцина, следовательно, они имеют более низкий уровень доверия. Эти счета могут быть перезаписаны медицинской, в отличие от материала, объяснения плохие последствия неравенства в.

Гипотеза правдоподобным. Люди являются социальными животными и были уточнены в ходе эволюции, чтобы быть чрезвычайно чувствительны к социальным взаимодействиям. Хотя интуитивно привлекательным, ссылка не до конца проработанным. Большинство исследований гормональных маркеров стресса были сосредоточены на конкретных групп предметом огромного, хронические беды, такие, как опекуны пациентов с болезнью Альцгеймера. Мало исследований до сих пор рассматривались с населением в целом. Недавний обзор научной литературы нашел мало последовательных данных о связи между био-маркеров стресса и социального или экономического положения.

Также не уверен, что неравенство доходов является право проблема сосредоточиться. Что, кажется, затрагивает уровни гормонов стресса является не доход, а конкуренция за статус, более широкие, расплывчатой понятие. Эволюция загрунтовать людей искать высокий статус. Проигравшие в конкурсах на достоинства может пострадать. Общество с жесткой конкуренцией статус может быть unhealthier и сильнее. Но это различия статуса, а не дохода, в этом отношении.

Часто две идут рука об руку: Северные страны имеют низкую неравенство доходов и не слишком большая конкуренция статус. Но можно представить себе общество с узкими неравенство в доходах, которые пронизаны состояние конфликта. Бывшего Советского Союза является ярким примером. Обратная Возможно слишком: страны с большим неравенством в доходах, но менее статус конфликта, возможно, потому что конкуренция сглаживается социальной мобильности. Можно утверждать, что Америка оборудованы описание до недавнего времени. Целом, хотя, это правда, что в большинстве мест растущего неравенства в доходах являются разумными прокси для выращивания статус конкурса.

Экономисты уже давно утверждают, что неравенство гораздо менее важной проблемой, чем бедность. Последние исследования связей между неравенством к широкому распространению социальных болезней не решительно отменил эту точку зрения: доказательства еще смешанной, в лучшем случае.

Покажем, что неравенство в настоящее время имеет большее значение из-за марки и состояния конкуренции может оказаться более устойчивым. Такие проблемы могут показаться периферической сравнению с глобальной беды, как нищета. Но неравенство является локальным. Как Адам Смит писал: "Если он должен был потерять свою маленькую завтра палец, он не будет спать ночью, но если он никогда не видел их, он будет храпеть с самым глубоким безопасности за гибель ста миллионов своих братьев. "

[Еconomist.com]

http://www.economist.com/node/17957107

Economics Markets & Data .
The beautiful and the damned
The links between rising inequality, the Wall Street boom and the subprime fiasco
Economics focus
Jan 20th 2011 | from PRINT EDITION



THERE was not a single year between 1952 and 1986 in which the richest 1% of American households earned more than a tenth of national income. Yet after rising steadily since the mid-1980s, reckon Thomas Piketty and Emmanuel Saez, two economists, in 2007 the income share of the richest percentile reached a staggering 18.3%. The last time America was such an unequal place was in 1929, when the equivalent figure was 18.4%. The similarities in the evolution of income inequality in the years leading up to the Depression and the global economic crisis make for one of the most striking parallels between the two episodes. Some talk of a repeat of the Roaring Twenties, when Jay Gatsby threw lavish parties at his Long Island mansion—although this time round, the dubious profits have been made from real-life finance, not fictitious bootlegging.

Economists have been thinking hard about the causes, extent and consequences of the recent rise in inequality. At the annual meeting of the American Economic Association (AEA) in Denver this month, there was a spirited debate about one of the most controversial hypotheses so far. That has been advanced by Raghuram Rajan, of the University of Chicago Booth School of Business, in a recent book, “Fault Lines”. He argues that increased inequality—more precisely, the political response to it—helped to cause the financial crisis.

Mr Rajan reckons that technological progress increased the relative demand for skilled workers. This led to a widening gap in wages between them and the rest of the workforce, because the supply of the skilled did not keep pace with demand. This reasoning is widely accepted. But Mr Rajan goes further than most when he argues that this growing gap lay behind the credit boom whose souring precipitated the financial crisis.

Governments, he argues, could not simply stand by as the poor and unskilled fell farther behind. Ideally, more should have been spent on education and training. But in the short run, credit was an easy way to prop up the living standards of those at the bottom of the economic pile. This was especially true in America, with its relatively puny welfare state.

Mr Rajan thinks, therefore, that it is no coincidence that America in the early 2000s saw a boom in lending to the poor, including those folks that banks used to sniff at. He points to the pressure the government put on the two state-backed housing giants, Fannie Mae and Freddie Mac, to lend more to poorer people. Affordable-housing targets, slacker underwriting guidelines and the creation of new “low down-payment” mortgages were all used as instruments of public policy.

The push for affordable credit worked. Subprime mortgages, whose share of all mortgages serviced rose from less than 4% at the turn of the century to a peak of around 15% before the crisis, were the most visible examples of this. They helped push American home-ownership rates to record highs. But the credit boom also inflated an enormous housing bubble, whose collapse precipitated a financial crisis brought on by defaults on those very subprime mortgages. According to Mr Rajan, therefore, well-intentioned political responses to the rise in inequality that many found disturbing ended up having devastating side effects.

This is a provocative idea. But do the facts support it? Two prominent economists—Daron Acemoglu of the Massachusetts Institute of Technology and Edward Glaeser of Harvard University—argued at the AEA meetings that Mr Rajan’s hypothesis, for all its plausibility, is flawed. Neither critic doubts that inequality rose and that poorer people gained access to more credit. But they disagree with Mr Rajan on the link between the two.

Mr Acemoglu argues that the expansion in credit came far too late for Mr Rajan’s hypothesis. The subprime boom began around 2000. Yet those at the bottom of the income distribution were getting hammered by technological change in the 1980s. Since then, the least-skilled workers in America have not become still worse-off, largely because they work in service industries which are hard to automate. Inequality has continued to rise because the rich have done even better; it is those in the middle who have fared relatively poorly. Why would the state try to help the poorest at a time when they were doing better than before?

Mr Glaeser has a different criticism. He thinks that the role of easy credit in the housing bubble was not as large as Mr Rajan believes. He refers to research by Atif Mian, of the University at California, Berkeley, and Amir Sufi, of the Booth School, which shows that increased mortgage availability pushed up American home prices by only around 4.3%. This was a small fraction of the rise in prices during the boom. Irrational exuberance and a willingness to bet on prices rising for ever were probably much bigger contributors to the bubble than credit expansion.

Let’s all agree to blame the speculators and lobbyists

Mr Acemoglu does believe that there is a link—albeit not a causal one—between increased inequality and the crisis. He thinks both were the consequence of politicians’ willingness to deregulate the financial sector, which partly reflected the industry’s lobbying prowess. A consequence, documented by two more economists, Ariell Reshef and Thomas Philippon, was that salaries in finance soared, causing a substantial part of the explosion in top incomes noted by Messrs Piketty and Saez. Runaway lending and lax standards, which fuelled the boom and contributed to the crisis, were others. So he thinks Mr Rajan is right to focus on politics but that they did not play out in quite the way he believes.

Ultimately it may be hard to prove a causal connection between inequality, subprime lending and the Wall Street boom. Even so, most economists at the AEA gathering agreed that the three forces combined in the American economy in an unsustainable and unhealthy way. To misquote “The Great Gatsby”, the rock of the world was founded securely on a fairy’s wing.

[Томас Мальтус]

Экономика Рынки и данных.
Красивый и проклятые
Связь между ростом неравенства, бум Уолл-стрит и субстандартного фиаско
Экономика внимания
20 января 2011 | от печатной версии

Не было ни одного года с 1952 и 1986 годов, в котором богатые 1% американских семей заработал больше чем на одну десятую от национального дохода. Однако после неуклонно растет, начиная с середины 1980-х годов, считают Томас Piketty и Эммануэль Саез, два экономиста, в 2007 году доля доходов богатейших процентиль достигли ошеломляющий 18,3%. В последний раз Америка была такой неравной место в 1929 году, когда аналогичный показатель был 18,4%. Сходство в эволюции неравенства доходов в годы, предшествовавшие Великой депрессии и мировой экономический кризис делает для одного из самых поразительных параллелей между этими двумя эпизодами. Некоторые говорят о повторение Ревущие двадцатые, когда Джей Гэтсби бросился щедрые Сторон на своей Лонг-Айленде особняк, хотя на этот раз, сомнительной прибыли были сделаны из реальной жизни финансирование, а не фиктивной бутлегерства.

Экономисты уже думал над тем, причины, масштабы и последствия недавнего роста неравенства. На ежегодном совещании Американской экономической ассоциации (AEA) в Денвере в этом месяце, был энергичным дебаты об одной из наиболее спорных гипотез до сих пор. Это была выдвинутая Рагурам Раджан из Чикагского университета Бут школы бизнеса, в недавно вышедшей книге "линии разлома". Он утверждает, что усиление неравенства, точнее, политический ответ на это, помогла вызвать финансовый кризис.

Г-н Раджан считает, что технический прогресс увеличился относительно спроса на квалифицированных рабочих. Это привело к увеличению разрыва в заработной плате между ними и остальной рабочей силы, так как поставка квалифицированных не идти в ногу со спросом. Это рассуждение получило широкое признание. Но г-н Раджан идет дальше, чем большинство, когда он утверждает, что это растущий разрыв скрывалось за кредитный бум которого раздражающий осаждают финансового кризиса.

Правительства, утверждает он, не может просто стоять, как бедные и неквалифицированные упал дальше позади. В идеале, еще должны были быть потрачены на образование и профессиональную подготовку. Но в краткосрочной перспективе, кредитные был легкий путь, чтобы поддержать уровень жизни тех, в нижней части экономического кучу. Это особенно актуально в Америке, с ее относительно слабый государство всеобщего благосостояния.

Г-н Раджан считает поэтому, что это не совпадение, что Америка в начале 2000-х увидел бум кредитования бедных, в том числе тех людей, которые банки использовали для обнюхивать. Он указывает на давление на правительство положить на две поддерживаемой государством жилья гигантов, Fannie Mae и Freddie Mac, чтобы придать больше бедных людей. Доступное жилье-цели, принципы андеррайтинга бездельник и создание новых "низкий авансовый платеж" ипотеки были использованы в качестве инструментов государственной политики.

Стремиться к недорогим кредитам работал. Ипотечных кредитов, доля которых всех ипотечных кредитов обслуживается увеличилась с менее чем 4% в начале века до пика в 15% до кризиса, были наиболее заметных примеров. Они помогли толчок американской ставки владения жильем до рекордного уровня. Но кредитный бум также завышенных огромный пузырь на рынке жилья, чей коллапс и осаждают финансовый кризис, вызванный по умолчанию на тех самых низкокачественных ипотечных кредитов. По словам Райан, следовательно, благими намерениями политических ответов на рост неравенства, что многие обнаружили тревожные оказались без разрушительных побочных эффектов.

Это провокационная идея. Но факты подтверждают это? Два видных экономистов-Дарон Acemoglu из Массачусетского технологического института и Эдвард Glaeser из Гарвардского университета утверждают, на заседании AEA, что гипотеза г-н Раджан, для всех ее достоверности, является недействительным. Ни критик сомневается, что неравенство встал и, что более бедные люди получили доступ к более кредита. Но они не согласны с г-ном Раджан на связь между этими двумя.

Г-н Acemoglu утверждает, что расширение кредитной пришла слишком поздно для гипотезы г-н Раджан's. Субстандартного бум начался в 2000 году. Однако те, в нижней части распределения доходов получали забиты технологических изменений в 1980-х годов. С тех пор, наименее квалифицированных рабочих в Америке не стало еще хуже-офф, в основном потому что они работают в сфере услуг, которые трудно автоматизировать. Неравенство продолжает расти, поскольку богатые сделали еще лучше, это те, в середине, которые повезло относительно слабо. Почему государство пытается помочь бедным в то время, когда они делают лучше, чем раньше?

Г-н Glaeser имеет различные критики. Он считает, что роль легкий доступ к кредитам в жилищный пузырь был не столь велика, как г-н Раджан считает. Он ссылается на исследование, Атиф МИАН, из университета в Калифорнии, Беркли, и Амира Суфи, из Booth School, которая показывает, что повышение доступности ипотечного толкнул вверх американские цены на жилье лишь около 4,3%. Это была небольшая доля роста цен во время бума. Иррациональное изобилие "и готовность сделать ставку на рост цен на все, вероятно, гораздо больше участников, чтобы пузырь, чем кредитная экспансия.

Давайте все согласны с тем, чтобы обвинять спекулянтов и лоббистов

Г-н Acemoglu верит, что существует связь, хотя и не причинно одной между ростом неравенства и кризиса. Он считает, что оба были следствием готовность политиков к дерегулированию финансового сектора, что частично отражено лоббирования доблесть отрасли. Следовательно, документально еще два экономистов, Ariell Решеф и Томас Филиппон, было то, что зарплаты в финансовой взлетели, в результате чего значительная часть взрыва в верхней доходы отметил г-да Piketty и Саез. Runaway кредитования и либеральные нормы, что привело к буму и к кризису, были и другие. Поэтому он считает г-н Раджан правильно сосредоточить внимание на политике, но что они не играют в совсем так, считает он.

В конечном счете это может быть трудно доказать причинно-следственную связь между неравенством, субстандартного кредитования и бума Уолл-стрит. Тем не менее, большинство экономистов на сбор AEA решено, что три силы объединены в американской экономике в неустойчивых и нездоровый образ. Для переврать "Великий Гэтсби", рок мира был основан в безопасности на крыло феи.

[Еconomist.com]

A response to:

Jan 21st 2011.
Economic power begets political power

Daron Acemoglu our guest wrote on Jan 23rd 2011, 16:52 GMT.THERE are three main reasons why society may care about inequality. First, people's well-being may directly depend on inequality, for example, because they view a highly unequal society as unfair or because the utility loss due to low status of the have-nots may be greater than the utility gain due to the higher status of the haves. Second and more importantly, equality of opportunity may be harder to achieve in an unequal society. Many economists have, by and large rightly, focused more on poverty than inequality. Poverty not only causes low standards of living and poor health but damages both individuals and society by preventing those at the bottom from realising their potential, perhaps because they are unable to obtain a decent quality of education to prepare them for competition in the labour market. While poverty is clearly the more important factor in creating a non-level playing field, inequality may also be a nontrivial factor: those with greater wealth provide to their children resources and thus opportunities that the less wealthy cannot, and this may make it more difficult for society to achieve equality of opportunity.

Third and most importantly, inequality impacts politics. Economic power tends to beget political power even in democratic and pluralistic societies. In the United States, this tends to work through campaign contributions and access to politicians that wealth and money tend to buy. This political channel implies another, potentially more powerful and distortionary link between inequality and a non-level playing field. It may also create pathways from inequality to instability, because both the economic and political implications of inequality can create various backlashes.

The structure of inequality is not only a deeply political issue because of inequality's impact on politics but also because the extent of inequality is shaped in part by politics. The recent changes in wage and income inequality in the United States illustrate this. The substantial increase in inequality in the US labour market since the late 1970s undoubtedly has many economic causes, including the slowdown in the supply of skills and the increase in the demand for skills driven by new technologies and globalisation (see this, for example), though some economists also see political factors at work here, like those associated with the weakening of unions. But the purely economic factors are unlikely to account for the massive increase in top inequality—inequality between the top 1% or even the top 0.1% and the rest of society. As research by Thomas Piketty and Emmanuel Saez documents there has been a perhaps unprecedented increase in how much of total national income is captured by the very rich and the very wealthy.

A case can be made that top inequality has been soaring in part because of politics. Piketty and Saez document that the very rich today are different than those several decades ago, most importantly because they are not rentiers enjoying returns on their or their parents' capital, but W-2 earners, enjoying very, very high salaries. Recent research by Thomas Philippon and Ariel Resheff shows a concurrent increase in salaries in the financial sector relative to the rest of the economy, confirming the pattern suggested by casual empiricism that many of these very high W-2 earners are in the financial sector. But the expansion of the financial sector and the salaries therein over the last two decades may not have been just an unavoidable consequence of economic tides but a very political process. The deregulation of finance, despite the presence of implicit and explicit government guarantees to financial institutions which would have ordinarily necessitated significant regulation, appears to have been partly won by the financial industry as a result of lobbying, campaign contributions and the access to politicians that the industry enjoys (though this is not to argue that some of this deregulation did not have a compelling economic logic nor that free-market ideology played no role).

If so, politics may have been the key factor in setting in motion the forces that have led to the massive rise in top inequality and also shaped the path of development of the financial industry which arguably played a central role in the making of the recent financial crisis. This underscores a particular connection between inequality and economic instability over last three decades, though both of these are in turn caused by underlying political forces. Going forward, however, politics may play out differently, creating yet even closer connections between inequality and instability. As the lie of the land as far as finance, political connections and inequality are concerned haven't changed, we may witness further increases in inequality underpinned by continuing close connections between the financial industry and politicians. And this may lead to a strong backlash, taking aim not only at the super-rich in the financial sector but also at those in other sectors. While inequality in general may create various economic, social and political problems for society, sweeping actions against the rich would likely do more harm than good as it would hurt the vital entrepreneurial dynamics of the US economy in innovative sectors such as software, telecommunications or biotech.

[Адам Смит]

Ответ на:
Как неравенства дело?
21 января власти 2011.
Economic порождает политическую власть

Дарон Acemoglu наш гость пишет на 23 января 2011, 16:52 GMT.THERE

три основные причины, почему общество может заботиться о неравенстве. Во-первых, людей благополучие может напрямую зависеть от неравенства, например, потому что они считают крайне неравномерно общество как несправедливое или потому, что утилита потери из-за низкого статуса неимущих может быть больше, чем полезность выигрыш за счет более высокого статуса из имущих. Второй и более важно, равенство возможностей может быть труднее достичь в неравном обществе. Многие экономисты, в общем и целом справедливо, сосредоточены больше на бедности, чем неравенство. Бедность не только вызывает низкий уровень жизни и плохое здоровье, но ущерб как физическим, так и общества путем предупреждения тех, кто внизу реализовать свой потенциал, возможно, потому, что они не могут получить достойного качества образования, чтобы подготовить их к конкуренции на рынке труда. Хотя бедность явно более важным фактором в создании поля не-равные, неравенство может быть нетривиальной фактор: с большим богатством обеспечить своим детям ресурсов и, таким образом возможности, что менее богатые не могут, и это может сделать его более трудным для общества в целях обеспечения равенства возможностей.

Третье и самое главное, неравенство воздействия политики. Экономическая власть стремится породить политическую власть, даже в демократических и плюралистических обществ. В Соединенных Штатах, это ведет к работе через кампанию вкладов и доступ к политикам, что богатство и деньги, как правило, покупают. Это политическое русло следует другой, потенциально более мощный и искажающих связь между неравенством и поля не-равных. Он может также создать пути от неравенства к нестабильности, так как оба экономические и политические последствия неравенства можно создавать различные зазоры.

Структура неравенство не только глубоко политический вопрос из-за воздействия неравенства на политику, но и потому, что степень неравенства формируется частично политике. Последние изменения в заработной плате и неравенство доходов в США иллюстрируют это. Существенное увеличение неравенства на рынке труда в США с конца 1970-х годов, несомненно, имеет множество экономических причин, в том числе замедление поставку навыков и увеличение спроса на навыки, движимый новыми технологиями и глобализацией (убедиться в этом, к примеру), хотя некоторые экономисты см. также политических факторов на работе здесь, как и те, что связаны с ослаблением профсоюзов. Но чисто экономические факторы вряд ли будут составлять значительно увеличить верхнюю неравенства-неравенство между верхней 1% или даже топ 0,1% и остальной частью общества. Как показали исследования Томас Piketty и Эммануэль Саез документы там был, возможно, беспрецедентный рост, сколько от общего национального дохода захватывается очень богатых и очень богатых.

Случае можно утверждать, что верхняя неравенство было парящих в части из-за политики. Piketty и Саез документ, который очень богат сегодня отличаются от тех, несколько десятилетий назад, самое главное, потому что они не рантье наслаждаясь отдачу от их капитала или их родителей, но W-2 работников, пользующихся очень, очень высокую зарплату. Недавние исследования Томас Филиппон и Ариэль Resheff показывает одновременное увеличение зарплат в финансовом секторе по сравнению с остальной экономикой, подтверждающие картины предложил случайными эмпиризма, что многие из этих очень высокой W-2 работники находятся в финансовом секторе. Но расширение финансового сектора и зарплаты в нем на протяжении последних двух десятилетий, возможно, не только неизбежным следствием экономических приливов, но очень политического процесса. Дерегулирование финансов, несмотря на наличие явных и неявных гарантий правительства финансовых учреждений, которые бы обычно необходимость значительного регулирования, как представляется, были частично выиграл финансовой индустрии, как результат лоббирования, кампании взносов и доступ к политикам, что промышленности пользуется (хотя это и не утверждают, что некоторые из этих дерегулирования не имеют очевидной экономической логики, ни, что идеология свободного рынка не играл никакой роли).

Если да, то политика, возможно, было ключевым фактором в движение силы, которые привели к массовому росту верхнего неравенства, а также формы пути развития финансовой отрасли, возможно, играет центральную роль в принятии недавних финансовых кризиса. Это подчеркивает частности связь между неравенством и экономической нестабильности в течение последних трех десятилетий, хотя оба они, в свою очередь вызвано основных политических сил. В дальнейшем, однако, политика может играть по-другому, создавая еще даже более тесные связи между неравенством и нестабильности. Как рельеф местности, как далеко, как финансы, политические связи и неравенства обеспокоены не изменились, мы можем стать свидетелями дальнейшего увеличения неравенства подкрепляется продолжения тесных связей между финансовой отрасли и политиков. И это может привести к сильной реакции, с целью не только на супер-богатых в финансовом секторе, но и на тех и в других секторах. Хотя неравенство в общем случае может создавать различные экономические, социальные и политические проблемы для общества, радикальные действия против богатых, скорее всего, делать больше вреда, чем пользы, как это повредит жизненно предпринимательской динамики американской экономики в инновационных секторах, таких как программное обеспечение, телекоммуникации или биотехнологическими .

На латиницеСловарь - Открыть словарную статью
242

[Еconomist.com]

https://openrussia.org/post/view/13667/

Фото: The Economist
Внешняя политика Путина порождена слабостью и сделана для телевидения, считают авторы The Economist

Торжествующие толпы размахивали российскими флагами, женщины в традиционной национальной одежде протягивали свежеиспеченный хлеб возвращающимся домой летчикам. Судя по телевизионной картинке, Владимир Путин на этой неделе одержал в Сирии славную победу. После неожиданного заявления о завершении кампании он теперь утверждает, что прекращение огня и начало мирных переговоров — его заслуга. Он показал всем свою силу и, не особенно задумываясь о жизнях гражданского населения, спас режим своего союзника Башара Асада (хотя сам Асад, возможно, окажется разменной монетой). Он сделал из беженцев своего рода оружие, понудив их рассеяться среди его противников в Евросоюзе. И он перехитрил Барака Обаму, который никак не мог осознать всю чудовищность гражданской войны и ту угрозу, которую она несет союзникам Америки на Ближнем Востоке и в Европе.

Но если приглядеться поближе, окажется, что весь этот победный звон — впустую. ИГИЛ продолжает существовать. Мир хрупок. Даже оптимисты сомневаются, что переговоры в Женеве принесут успех. И, что самое важное, Путин разрядил свое пропагандистское оружие. Он создавал волнующий образ войны, сначала в Украине, потом — в небе над Алеппо, чтобы убедить своих граждан, начавших уже было беспокоиться, что их глубоко больная страна — снова великая держава. Теперь большой вопрос для Запада — на какой сцене он поставит свою следующую драму.

Вернуть России величие

Путинская Россия более хрупка, чем пытается казаться. Экономика переживает крах. Рост цен на нефть после 2000 года, когда Путин впервые стал президентом, неожиданно принес $1,1 трлн дохода от экспорта, которые можно было тратить как угодно. Но сейчас нефть потеряла три четверти своей максимальной стоимости. Россиянам пришлось туже затянуть ремни еще и из-за санкций, введенных после того как Путин напал на Украину. Жизненные стандарты падали в течение двух лет и продолжают падать. В январе 2014 года средняя зарплата в России равнялась $850 в месяц, год спустя она составляла всего $450.

Путин начал терять легитимность еще до того, как российская экономика стала съеживаться. Множество россиян зимой 2011–12 годов вышли на улицы с требованием сделать страну современным государством с конкурентными выборами. На это Путин ответил аннексией Крыма и обещанием восстановить величие России после коллапса Советского Союза — «величайшей геополитической катастрофы XX века», как он его назвал. Одной из частей его программы была модернизация вооруженных сил (принятая в 2010 году программа обновления вооружений стоила $720 млрд), другой частью — использование СМИ для создания образа России как крепости, осаждаемой враждебным Западом, и еще одной частью — вторжение в зарубежные страны.

После событий в Украине и Сирии Путин добился того, что Россия стала выглядеть как равный соперник Америки. Это не только способствовало росту его популярности среди простых россиян, в этом еще и заключается серьезное послание. Путин боится, что ослабевшая Россия в ее нынешнем состоянии может быть уязвимой для того, что ему представляется американской практикой ниспровержения режимов с использованием языка универсальной демократии. Он считает, что и в Украине, и в Сирии Америка опрометчиво способствовала свержению правительств, не имея возможности справиться с последовавшим за этим хаосом. Его интервенции продиктованы отчасти страхом: если революции в этих странах не закончатся провалом, когда-нибудь революция может случиться и в России.

Пока его планы срабатывают. Россияне, сбитые с толку прокремлевскими СМИ, готовы обменять материальный комфорт на национальную гордость. Рейтинг Путина остается на уровне выше 80%, что значительно больше, чем у любого из западных лидеров. Но действие наркотика авантюризма скоро проходит. С прошлого октября доля тех, кто считает, что страна развивается в верном направлении, сократилась с 61% до 51%. Россияне стали уставать от Украины, теперь и сирийская война прошла свой пик. Рано или поздно телекамеры снова почувствуют жажду кровавых боев. Украинцы снова окаменели в ожидании нападения.

Что это означает для Запада? До последнего времени Америка по меньшей мере не понимала целей Путина. Осенью Обама предсказывал, что Сирия станет трясиной, в которой увязнет Россия. Недавно он, разговаривая с корреспондентом The Atlantic, утверждал, что то, что Россия постоянно прибегает к силе, есть признак слабости. Это правильно, но вовсе не потому, что это якобы показывает, как предполагает Обама, что Путин не способен достичь своих внешнеполитических целей методами убеждения. Для него военная акция самоценна. Ему нужны кадры хроники с военными самолетами, чтобы заполнить выпуски новостей. Никакой трясины для России в Сирии не может быть, потому что Кремль не занят государственным строительством.

Обама считает, что Россию надо оставить наедине с неизбежностью ее падения. Он думает, что Россия, подобно проказливому ребенку, воспринимает внимание взрослых (Америки) как награду. Но Сирия показала, что пока Обама надеется, что региональные лидеры перестанут паразитировать на американской силе и начнут вместе работать ради общего блага, вакуум заполняют такие разрушительные силы, как Иран, ИГИЛ и Россия в ее поисках новых источников пропаганды.

Киев: продолжение

Самой большой проверкой будет Украина — фокус внимания России и в то же время страна, больше всех похожая на саму Россию. Если Украина станет благополучным европейским государством, она покажет россиянам, что и у них есть путь к либеральной демократии. Напротив, если Украина превратится в несостоявшееся государство, это усилит позицию Кремля — Россия якобы принадлежит к своей собственной «православной культуре», и либеральная демократия ничему не может ее научить.

Увы, Америка и Евросоюз устали от Киева. Вместо того чтобы всеми силами помогать Украине, они ждут от украинских политиков, чтобы те показали, что способны реформировать страну своими силами. Это ошибка. Запад должен предложить финансовую помощь и техническое содействие. Должен помочь искоренить коррупцию. И должен быть терпеливым.

В конце концов глубокое падение России ограничит ее агрессивность. Однако пока что Путин с его ядерным оружием еще склонен навязывать себя странам бывшей советской сферы влияния. В последний год президентства Обамы Путин, ободренный успехом в Сирии, может еще раз испытать Запад на прочность.