*2338. СОЦИАЛИЗМ. Экономический и социологический анализ

[Людвиг фон Мизес]

1. Движущая сила эволюции общества
Простейший способ изобразить развитие общества -- показать различие между двумя тенденциями эволюции, которые можно условно назвать интенсивным и экстенсивным развитием. Общество развивается и как субъект, и по отношению к объекту. Развитие общества как субъекта -- это умножение числа членов общества; развитие по отношению к объекту -- это умножение целей деятельности. Система разделения труда, которая первоначально была ограничена самым узким кругом, ближайшими соседями, постепенно становится все более универсальной, пока, наконец, не охватывает все человечество. Этот процесс еще далеко не завершен, но он конечен. Когда все население земли включится в единую систему разделения труда, цель будет достигнута. Наряду с расширением сети общественных связей идет процесс их интенсификации. Круг целей совместных действий все более расширяется; область заботы индивидуума только о собственном потреблении оказывается все более узкой. Не будем останавливаться здесь на вопросе, не приведет ли этот процесс, в конце концов, к специализации всякой производительной деятельности.
Развитие общества всегда означает сотрудничество в совместных действиях; общественная жизнь всегда предполагает мир, а не войну. Война и убийство всегда антисоциальны. ["La guerre est une dissociation" <"Война есть разрушение сотрудничества" (фр.)> Novicow, La Critique du Darwinisme Social, Paris, 1910, P. 124; см. также критику теорий вражды, предложенных Гумпловичем, Ратценхофером и Оппенгеймером Y. Holsti, The Relation of War to the Origin of the State, Helsingfors, 1913. P. 276 ff. {Гумплович Людвиг (1838--1909) -- австрийский социолог и юрист, пытавшийся биологическими началами оправдать колониализм, расизм и захватнические войны. Ратценхофер Густав (1842--1904) -- австрийский генерал, социолог и философ, сторонник социального дарвинизма. Оппенгеймер Франц (1864--1943) -- немецкий экономист и социолог, объяснявший происхождение государства завоеванием одной группы людей другой группой. В отличие от первых двух, названных здесь Л. Мизесом Оппенгеймер выступал против социального дарвинизма, хотя и разделял некоторые идеи Гумпловича.}] Все теории, которые рассматривали прогресс человечества как результат межгрупповых конфликтов, игнорировали эту истину.
3,345

[Людвиг фон Мизес]

Судьба индивидуума однозначно определена его бытием. Все, что он имеет, с необходимостью определено его прошлым; а все, что будет, есть необходимый результат того, что есть. В каждый данный момент ситуация представляет собой завершение истории [Taine, Histoire de la literature anglaise, Paris, 1863, Vol. 1, P. XXV <Тэн И., Развитие политической и гражданской свободы в Англии в связи с развитием литературы, Ч. I, Спб, 1871, С. 16>]. Кто до конца понимает все это, сможет предвидеть будущее. Долгое время считалось необходимым, чтобы человеческие воля и действия не могли воздействовать на ход вещей, поскольку не было понято особое значение "вменения", этого хода мысли, неотъемлемого от всякого рационального действия. Полагали, что причинное объяснение несовместимо с идеей вменения. Теперь это не так. Экономическая теория, философия права и этическое учение прояснили проблему вменения достаточно, чтобы устранить прежнее непонимание.
Для упрощения исследования мы можем вычленить из единства, называемого индивидуумом, некоторые функциональные механизмы, но только помня, что эта операция оправдана желанием облегчить анализ и никакого другого смысла не имеет. Попытки разделить, ориентируясь на некоторые внешние характеристики, то, что разделено, в сущности, быть не может, в конечном счете, не выдерживают испытания. Только помня об этих ограничениях, можно попытаться выделить факторы, влияющие на жизнь индивидуума.
То, с чем человек рождается в этом мире, т. е. врожденное, мы называем национальными, расовыми особенностями [Ibid., Р. ХХШ <там же, С. 14>: "Се qu'on appelle la race, се sont ces dispositions que 1'homme apporte avec lui a la lumiere" <"Под словом раса мы разумеем то врожденное наследственное предрасположение, которое человек вносит за собой в мир" (фр.)>]. Врожденное в человеке есть то, что накоплено историей всех его предков, их судьбой и всем их опытом. Жизнь и судьба индивидуума не начинаются в момент рождения; они тянутся из бесконечного, невообразимого прошлого. Потомки наследуют предкам; этот факт не имеет отношения к спору о наследовании приобретенных свойств.
После рождения начинается непосредственный опыт. Индивидуум начинает испытывать влияние окружения. Взаимодействуя с врожденными свойствами, это влияние определяет бытие индивидуума в каждый момент его жизни. Окружение человека включает природу (почву, климат, питание, растительный и животный мир) и общество (социальные факторы и явления). К последним относят язык, положение в процессе производства и обмена, идеологию и силы принуждения (неограниченное и упорядоченное насилие). Упорядоченную организацию насилия называют государством.
Со времен Дарвина мы склонны рассматривать зависимость человека от природного окружения как борьбу с враждебными силами. Возразить на это было нечего до тех пор, пока образное выражение не применили в сфере, где оно оказалось совершенно неуместным и вызвало тяжкие ошибки. Когда формула дарвинизма, возникшая из идей, заимствованных биологией у общественных наук, вернулась в общественные науки, люди забыли о первоначальном значении этих идей. Так возникло это чудовищное образование -- социал-дарвинизм, который выродился в романтическое прославление войны и убийства и который в особенно большой степени ответствен за подавление либеральных идей и создание той интеллектуальной атмосферы, которая и привела человечество к мировой войне и сегодняшней социальной борьбе.
Хорошо известно, что Дарвин пребывал под сильным влиянием книги Мальтуса "Опыт о законе народонаселения". {Английский экономист Томас Роберт Мальтус (1766--1834) сформулировал в 1798 г. "естественный закон народонаселения", согласно которому население имеет тенденцию размножаться в геометрической прогрессии, тогда как средства существования могут расти лишь в арифметической прогрессии, что порождает нищету масс. Сам Дарвин говорил, что его теория борьбы за существование есть теория Мальтуса, примененная к миру животных и растений.} Но Мальтус был далек от того, чтобы видеть в борьбе необходимое общественное установление. Даже Дарвин, когда говорит о борьбе за существование, не всегда имеет в виду смертельную битву, борьбу на жизнь или смерть за места кормления или за самку. Он часто использует это выражение метафорически, чтобы указать на зависимость живых существ друг от друга и от окружения [Hertwig, Zur Abwehr des ethischen, des sozialen und des politischen Darwinismus, P. 10 ff.]. Это метафора, и понимать ее буквально не следует. Путаница усугубляется, когда уравнивают борьбу за существование с войной на уничтожение, которая нередка у людей, и стремятся соорудить теорию общества, основанную на борьбе за существование.
Не имеющие социологического образования критики просто не знают того, что мальтузианская теория народонаселения является лишь частью либеральной теории общества и может быть понята только в этих рамках. Сердцевиной либеральной теории общества является теория разделения труда. Лишь с ее учетом можно использовать закон народонаселения для истолкования общественных явлений. Общество представляет собой союз отдельных людей для лучшей эксплуатации природных условий существования; по самой сути своей эта концепция предполагает не борьбу за существование, а взаимопомощь, которая является важным мотивом для всех членов единого организма. В пределах общества борьбы нет, есть только мир. В действительности каждый акт борьбы прерывает общественные связи. Общество в целом как организм ведет борьбу за существование с недружественными силами. Но внутри его, если общество полностью включило индивидуумов, царит только сотрудничество. Ведь общество и есть не что иное, как сотрудничество. В современном обществе даже война не в силах разорвать все узы. В войне между государствами, признающими обязательность международного права, некоторые узы сохраняются, хотя и ослабленными. Частицы мира выживают даже во время войны.
Частная собственность на средства производства образует в обществе механизм регулирования, который поддерживает равновесие между имеющимися ограниченными средствами существования и менее ограниченными возможностями потребления. Установление зависимости доли каждого члена общества в общественном продукте от того, что может быть ему экономически вменено, т. е. вменено его труду и его собственности, меняет механизм изменения численности членов общества. Вместо борьбы за существование, царящей в растительном и животном мире, регулятором численности населения делается ограничение рождаемости под воздействием общественных сил. "Нравственное ограничение", ограничение числа детей в соответствии с положением в обществе, -- вот что приходит на смену борьбе за существование.
В обществе нет борьбы за существование. Тяжкая ошибка предполагать, что логично развитая либеральная теория общества может вести к другому выводу. Отдельные фразы в работе Мальтуса, которые могут быть истолкованы иначе, легко объяснить тем, что первоначальный набросок своей знаменитой работы Мальтус завершил до того, как он полностью постиг дух классической политэкономии. В доказательство того, что его учение не допускает иного толкования, можно указать на тот факт, что до Спенсера и Дарвина никто и не помышлял рассматривать борьбу за существование (в современном значении этого выражения) как закон человеческого общества. Дарвинизм первый выдвинул теории, в которых борьба индивидуумов, рас, народов и классов предстала основным фактором общественной жизни; и именно в дарвинизме, который развился в кругах либеральной интеллигенции, теперь находят люди оружие для войны с ненавистным либерализмом. В гипотезах Дарвина, долго считавшихся неопровержимыми, марксизм [Ferri, Sozialismus und moderne Wissenschaft, Ubers. von Kurella, Leipzig, 1895, S. 65 ff.], расовый мистицизм и национализм нашли, как им кажется, несокрушимую основу своих учений. Особенно привержен популярным лозунгам дарвинизма современный империализм. [Gumplowicz, Der Rassenkampf, Innsbruck, 1883, S. 176, О зависимости Гумпловича от идей дарвинизма см., Barth, Die Philosophie der Geschichte als Sozlologie, S. 253 <Барт П., Указ. соч., С. 215> "Либеральный" дарвинизм является непродуманным до конца продуктом эпохи, которая перестала понимать значение либеральной философии общества.]
Дарвинизм, а точнее говоря, псевдодарвинистские теории общества, никогда не сознавал той главной трудности, которая возникает при попытке применить к общественным отношениям их лозунг борьбы за существование. В природе за существование борется индивидуум. В природе исключительно редки явления, которые можно было бы истолковать как проявление борьбы между группами животных. Конечно, бывают войны между группами муравьев, -- хотя вполне возможно, что однажды нам придется принять совсем другое объяснение тому, что мы здесь наблюдаем [Novicow, La Critique du Darwinisme Sozial, P. 45]. Теория общества, основанная на идеях дарвинизма, должна прийти к тому, чтобы объявить войну всех против всех естественной формой отношений между людьми и, таким образом, отвергнуть возможность каких-либо общественных связей. Либо эта теория должна объяснить, с одной стороны, почему в некоторых группах царит и должен царить мир, а с другой стороны, почему принцип мирного объединения, который и сделал возможным возникновение таких групп, не действует вне их, так что группы обречены на взаимную вражду. Именно на этот риф наталкиваются все антилиберальные теории общества. Нельзя признать закон, который управляет объединением всех немцев, всех долихокефалов {выделяемая антропологами по форме черепа группа "длинноголовых".} или всех пролетариев в особую нацию, расу или класс, действенным только внутри некоего коллектива. Антилиберальные теории общества предполагают, что совпадение интересов внутри групп самоочевидно и может быть принято без всякого обсуждения, а потому и сосредоточивают все внимание на доказательстве того, что существуют межгрупповые конфликты интересов и что этот род конфликтов необходим как единственная движущая сила исторического развития. Но если война есть мать всех вещей, плодотворный источник исторического прогресса, тогда непонятно, зачем пресекать действие этого плодотворного фактора внутри государств, народов, рас и классов. Если природа нуждается в войне, почему тогда не в войне всех против всех? Почему всего лишь в войне всех групп друг против друга? Единственная теория, которая объясняет, как возможен мир между индивидуумами и как общество создается из объединения индивидуумов, -- это либеральная теория общества как системы разделения труда. Но принятие этой теории делает невозможной веру в то, что враждебность между группами есть некая необходимость. Если ганноверцы и бранденбуржцы мирно живут в обществе бок о бок, почему не могут так же жить немцы и французы? {Ганновер и Бранденбург -- исторические германские земли. Ганновер был последовательно герцогством, курфюршеством, королевством (до 1866 г.). Бранденбург, бывший в средние века маркграфством, а затем курфюршеством, в 1618 г. объединился в единое государство с герцогством Пруссией.}
Социологический дарвинизм неспособен объяснить явление роста общества. Это не теория общества, а "теория несоциальности" [Barth, Die Pholosophie der Geschichte als Soziologie, P. 243 <Барт П., Указ. соч., С. 202>].
Об упадке социологической мысли в последние десятилетия ясно свидетельствует тот постыдный факт, что социальный дарвинизм начали теперь опровергать примерами взаимопомощи, симбиотических отношений, которые биологи только недавно обнаружили в мире животных и растений. Кропоткин, дерзкий противник либеральной теории общества, никогда не понимавший, что именно он отрицает и с чем сражается, обнаружил у животных рудименты общественных связей и выдвинул их как противоположность конфликта. {Кропоткин Петр Алексеевич (1842--1921) -- теоретик анархизма коммунистического толка, видный естествоиспытатель и этик. Основные принципы нравственности выводил из поведения животных. Признавая естественный отбор, Кропоткин считал его лишь одной стороной медали, другую сторону он видел во взаимной поддержке особей одного вида.} Он противопоставил благоприятный принцип взаимопомощи разрушительному принципу войны на истребление [Kropotkin, Gegenseitige Hilfe in der Tier und Menschenwelt, Leipzig, 1908, S. 69 ff. <Кропоткин П., Взаимная помощь как фактор эволюции // Соч., Т. 7, Спб, 1907, С. 13 и след.>]. Биолог Каммерер {Каммерер Пауль (1880--1926) -- австрийский зоолог; антирасист и пацифист по убеждениям, он был близок к левым кругам}, захваченный идеями марксистского социализма, продемонстрировал, что в природе принцип конфликта дополняется принципом помощи [Kammerer, Genossenschaften von Lebewesen auf Grund gegenseitiger Vorteile, Stuttgart, 1913; Kammerer, Allgemeine Biologie, Stuttgart, 1915, S. 306 <Каммерер П., Общая биология, М.-Л., 1925, С. 383>; Kammerer, Einzeltod, Volkertod, biologische Unsterblichkeit, Wien, 1918, S. 29 ff.]. В этом вопросе биология вновь присоединяется к своему истоку, к социологии. Она несет с собой заимствованный некогда у социологии принцип разделения труда. Она не учит социологию ничему новому, что не было бы уже ранее включено в теорию разделения труда, как ее сформулировала презираемая классическая политэкономия.

[Александр Ковалёв]

http://antisocialist.ru/papers/koval...iskussyiyi.htm
1. Введение

Всякий раз, услышав или прочитав об очередных успехах белорусской экономики, следует задавать себе два важных вопроса: "А могла ли иная экономическая политика (шире – экономическая идеология) привести к еще более впечатляющим результатам?" и "Произойдут ли количественные и качественные (выражающиеся в том числе в снижении цен) изменения в моем индивидуальном благосостоянии при достижении экономикой очередных прогнозных показателей, и насколько эти изменения соответствуют моим желаниям как потребителя?"

Наследованный от социалистического прошлого этатистско-патерналистский подход в долгосрочном периоде не может обеспечить устойчивость экономического развития. Между тем, в стране существует громадный пласт людей, которые являются бенефициарами от сохраняющегося положения – коллективы дотационных государственных предприятий; предприятия различных форм собственности, реализующие свою продукцию за бюджетные деньги; разного рода чиновники, распределяющие бюджетные деньги, "управляющие" предприятиями из министерств и ведомств, составляющие планы экономического и социального развития; научные сотрудники, осуществляющие помощь в составлении вышеуказанных планов; журналисты и те же ученые – одни ярко и публицистично, вторые строго и на научной основе – доказывающие необходимость сохранения status-quo. Система воспроизводится – и только лишь когда неуспехи становятся очевидными, "политической волей" принимается решение отказаться от дотаций какому-либо предприятию, а то и сектору экономики1. Впрочем, высвобождение средств не означает сокращения бюджетных расходов и, соответственно, налогов – средства перераспределяются на другие направления расходования...

В экономической науке прошлого столетия произошла длительная дискуссия о возможности эффективного планирования при социализме (читай – в системе, где отменена частная собственность на средства производства2). Дискуссия велась на различных языках (русский, немецкий, английский), в различном составе участников – иногда результаты (и мнения) из одной страны перекочевывали в другую – и в ходе споров австрийская школа в лице Л. Мизеса и Ф. Хайека выстроила убедительное теоретическое доказательство невозможности эффективного планирования в общественном масштабе. К сожалению, аргументы эти не слишком известны в нашей стране ни полисимейкерам, ни даже экономистам-теоретикам3.

В настоящей статье представлена история дискуссии, аргументация сторон, разъяснены причины распространения общепринятого взгляда о поражении "австрийцев".

2. Датировка дебатов

Наиболее распространенная датировка дискуссии открывает ее статьей Мизеса [3] и заканчивает Хайековской критикой [4] "конкурентного решения" О.Ланге [5] в 1940-м году. Впрочем, появившиеся в последнее десятилетие работы представителей "австрийской" школы [6,7] доказывают необходимость расширить временнЫе рамки дискуссии от Мизесовской "Теории денег и кредита" 1912 года до его же "Человеческой деятельности" [8] 1949 года, включая важные работы Хайека 1940-х годов "Дорога к рабству" [9], "Использование знания в обществе", "Смысл конкуренции".

Мы разделяем "расширительную трактовку" окончания дискуссии, поскольку именно в результате четко сформулированных возражений социалистам Хайек построил свою концепцию "рассеянного" знания с упором на рыночный процесс (вплоть до 1970-х годов), а Мизес вывел проблему расчета в качестве основы всей человеческой деятельности как проблему соизмеримости вариантов использования разнородного капитала в производстве различных потребительских благ.

Что касается начала эпизода, то "Теории денег и кредита", безусловно, заложила австрийское понимание сущности денег и снабдила сторонников весомыми аргументами в будущей дискуссии, основанными на идее именно "денежного расчета", но вряд ли данная работа может рассматриваться как некое послание интеллектуальному сообществу, направленное именно как возражение социалистам. В таком случае дискуссия должна быть возведена в XIX век, поскольку в основополагающей для австрийской школы работе Менгера заложены теоретические корни аргументов о невозможности эффективного планирования в масштабах общества. Именно в "Основаниях..." находим и идею постепенного освоения "рассеянного" знания [10, 58-59], и идею невозможности учета ресурсов с точки зрения "условий места и времени" [10, 72-73], и "фикцию общественной цели", когда народ представлен в виде единого экономического субъекта [10, 93], и необходимость хозяйственного, а не технологического подхода к классификации товаров [10, 133].

3. Критика Мизеса начала 1920-х годов

В опубликованных статье об экономическом расчете (1920 год) и книге "Социализм" (1922 год) Мизес "в такой форме сформулировал главную проблему социалистической экономики, чтобы она никогда больше не исчезала из дискуссий": неспособность рационального распределения ограниченных ресурсов из-за невозможности экономического расчета [11].

Аргументацию Мизеса можно представить следующим образом.

В социалистическом обществе сохраняется проблема редкости и необходимость рационально распределить имеющиеся сегодня ресурсы для максимального удовлетворения завтрашних потребностей. В развитой экономике "процессы производства столь многочисленны и столь продолжительны, а условия достижения успеха столь многообразны, что для решения, стоит ли приниматься за дело, нужны тщательные расчеты" [12, гл. 5.3]. Для расчетов нужны некие мерные единицы. Субъективная ценность благ не может быть измерена. В экономике, основанной на обмене, мерной единицей выступает меновая ценность, выражаемая в деньгах. Денежные вычисления используются ради контроля экономичности использования ресурсов.

Чтобы денежная калькуляция стала возможной, необходимо, чтобы существовал рынок как конечных потребительских благ, так и благ высших порядков, и чтобы существовали деньги: "предположение, что социалистическое общество может вместо денежных расчетов использовать расчеты в натуральных показателях, совершенно иллюзорно. В обществе, которое отказалось от обмена, расчет в натуральных показателях способен охватить разве что потребительские блага. Такой расчет непригоден там, где замешаны блага более высокого порядка. Как только общество отказывается от установления свободных цен на производственные блага, рациональная организация производства делается невозможной" [12, гл. 5.3].

В условиях частной собственности на средства производства шкала ценностей является результатом действий каждого независимого члена общества. Все блага высших порядков ранжируются и направляются в те сферы производства, продукты которых соответствуют требованиями общества. В результате возникает система цен. При социализме все это отсутствует. Управляющие экономикой могут знать потребности в благах, но с оценкой имеющихся возможностей производства они справиться не в состоянии.

Даже если социализм будет использовать деньги для обмена потребительских благ, но цены различных ресурсов, включая труд, в деньгах не будут выражены, то "социалистическое общество будет пребывать в состоянии постоянного недоумения. Оно примет решение за или против предложенного проекта и издаст декрет. Но такое решение в лучшем случае будет основано на туманных оценках" [12, гл. 5.3].

Не решает проблему и разрешение обмена между подразделениями единого хозяйства, создание некой обособленности предприятий. Без частной собственности обмен не приведет к формированию системы цен, отражающих редкость ресурсов: "Нельзя отделить рынок и его функционирование в качестве механизма установления цен от жизнедеятельности общества, основанного на частной собственности... движущей силой процесса, который порождает рыночные цены на факторы производства, является неустанное стремление части капиталистов и предпринимателей к максимизации прибыли за счет удовлетворения желаний потребителей... Рынок... является фокусом капиталистического общества; в нем сущность капитализма" [12, гл. 6.3].

Также не решается проблема и если "руководители различных производственных единиц научатся действовать как если бы они были предпринимателями в капиталистическом обществе, а единственным различием будет то, что при социализме результаты труда управляющих достанутся обществу, а не держателям акций". Проблема экономического расчета не сводится к вопросам текущего управления; главный вопрос – в необходимости перераспределения капитала из одних производственных цепочек в другие. Эти вопросы решают не менеджеры, а капиталисты, принимающие решение кому доверить свой собственный капитал. На рынок факторов производства воздействуют не только производители, но и предложение капитала: "социалист склонен предложить, чтобы социалистическое государство как владелец всего капитала и всех средств производства просто направляло капитал туда, где ожидается наибольшая прибыль". Но в таком случае капитал получат наиболее рискованные управляющие, а более осторожные останутся с пустыми руками. Отсюда следует, что "социалистическое общество не может не передать распоряжение капиталом в руки государства... это означает устранение рынка, что, собственно, и является основной целью социализма" [12, гл. 6.3.]

Что касается практического осуществления социализма в России, то фактором, обеспечившим на некоторое время возможность расчета, стало наличие капиталистического окружения, где формируются цены на средства производства, которые правительство большевиков и закладывает в калькуляции.

Возражения Мизесу велись по двум направлениям: во-первых, "были люди, думавшие, что потери в эффективности... будут не слишком высокой ценой за осуществление более справедливого распределения", во-вторых, критика Мизеса считалась обоснованной только в отношении определенной – безденежной – формы социализма [11].

Оставляя в стороне первый, "этический" аргумент (хотя далеко не факт, что уравнительное распределение справедливее рыночного), на вопросе адекватности формы социализма хочется остановиться подробнее.

К моменту совершения большевиками социалистического переворота в теории социализма не был разработан раздел о механизме функционирования социалистической экономики: "То, что люди десятилетиями могли писать и говорить о социализме, даже не затрагивая эту проблему [экономического расчета], показывает только, сколь разрушительно было влияние запрета, наложенного Марксом на научное исследование природы и функционирования социалистической экономики" [12, гл. 6.3]. Вместе с тем, была четко определена цель социальной революции – "замена товарного производства социалистическим" [13], а поскольку товарное производство предполагало существование обособленных товаропроизводителей, то достигаться подобная цель должна уничтожением частной собственности на средства производства, организацией учета и контроля над всеми предприятиями и организацией распределения продуктов, идущих на общественное потребление "непосредственно, а не через рынок".

Практика социалистического строительства также подтверждает первоначальное намерение построить безденежную экономику, элементами политики которой были "форсированная национализация промышленности; жесткая централизация управления промышленностью; продразверстка в сельском хозяйстве; высокая степень натурализации хозяйственных связей; трудовая повинность; уравнительное распределение" [14, 31]. При этом факторами, обуславливавшими натурализацию отношений, были не только расстройство финансово-кредитной системы, но и "широкое распространение идей безденежного хозяйства" [14, 35]. На построение безденежной системы были направлены и Декреты Совнаркома от 02.04.1918 года "Об организации товарообмена для усиления хлебных заготовок", по которому губернские и областные продовольственные органы передавали промышленные товары уездам для распространения между волостными и районными объединениями крестьян, и от 21.11.1918 года "Об организации снабжения населения всеми продуктами и предметами личного потребления" [15, 18-28]. Проект программы РКП (б), принятый на VIII съезде в 1919 году, ставил задачу "продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов, стремиться к возможно более быстрому проведению самых радикальных мер, подготавливающих уничтожение денег" [16, 427]. В июне 1920 года ВЦИК принимает резолюцию по докладу Наркомата финансов, в которой деятельность по "установлению безденежных расчетов для уничтожения денежной системы" признается "в основном соответствующей основным задачам хозяйственного и административного развития" [17]. Такую же безденежную систему "военного коммунизма" пытались выстраивать и венгерские социалисты в 1919 году.

Таким образом, изначально социализм задумывался и осуществлялся его авторами и реализаторами именно как "бестоварная, безденежная экономика", а потому обвинение Мизеса в недооценке использования товарно-денежных отношений [2] носит определенную степень лукавства. Наоборот, осознание большевиками невозможности организации прямого "продуктообмена" привело их к видоизменению практических форм осуществления социализма. Впрочем, аргументы Мизеса, как будет видно ниже, оказались действенными и для других форм социализма.

4. Вклад Хайека в дискуссию в 1930-е

Сила аргументов Мизеса заставила сторонников социализма создавать альтернативные теоретические построения социализма, неуязвимые для предыдущих возражений.

Ф. Тэйлор [18] и Д.Диккинсон [19] попытались доказать, что если предположить полное знание всех необходимых данных, то ценность и объем производства можно было бы определить таким же путем, каким неоклассическая экономическая теория определяет состояние равновесия (т.е. решить систему уравнений спроса и предложения в Вальрасовском духе). Хайек выступил издателем сборника о планировании [20], в который вошли работы самого Хайека [11, 21], Мизеса [3], а также Н.Пирсона, еще в 1902 году ясно описавшего проблему соизмеримости при принятии решений в планировании, Э.Бароне, составившего в 1908 году подобную систему уравнений, и Г.Хальма. В своем ответе социалистам Хайек не стал отрицать логическую возможность такого определения цен, поставив под сомнение лишь практическую осуществимость проекта. Проблема, по его мнению, заключается в характере и объеме информации, необходимой для составления уравнений, и осознание масштаба задач. Центральному аппарату планирования придется входить в мельчайшие подробности каждого бизнеса, каждой технологии, поскольку каждая единица оборудования имеет совершенно отдельную полезность, а значит, должна расцениваться "не как единица из класса физически одинаковых объектов, а как индивидуальный экземпляр", потому даже чисто статистически задача представляется невероятной. Следующая проблема – необходимость концентрации всего заявленного знания в голове того человека, который будет формулировать уравнения, что, по мнению Хайека, абсурдно. Наконец, прошлый опыт не в состоянии определить важность различных потребительских товаров – изменение вкусов потребителей потребует пересмотр системы уравнений, изменение отдельной цены повлечет за собой изменение (причем в разной степени, в зависимости от эластичности спроса, заместимости, условий производства) сотен других цен – и такая постоянная смена приказов центральной власти просто невозможна практически [21].

Когда стало ясно, что свободный выбор потребителя и централизованное планирование несовместимы, некоторые наиболее радикальные социалисты типа М.Добба [22] призвали отказаться от свободы потребительского выбора ради возможности осуществления социализма! Проблема бы, конечно, упростилась, но условиям ведения производства свойственна не меньшая изменчивость.

Попытки вкрапления в схему конкурентных рынков, в том числе средств производства, позволили Хайеку остроумно поставить проблему: Будет ли это социализм? Имеет ли такая система отношение к планированию? И если на первый вопрос ответ у автора скорее положительный, то на второй явно отрицательный. При этом такая конкурентная социалистическая система не могла бы функционировать эффективнее капиталистической, поскольку невозможно бы было определить критерии оценки эффективности деятельности того или иного менеджера, поскольку собственник средств производства (государство) должно бы было все равно принимать на себя все риски в экономике при предоставлении ресурсов тому или иному предприятию: "предполагать, что можно создать условия полной конкуренции, не заставляя тех, кто отвечает за принятие решений, платить за свои ошибки – чистейшая иллюзия" [21, п. 9].

Хайек не заявил в отличие от Мизеса о невозможности социализма – и дал повод еще одному витку дискуссии.

В опубликованной Оскаром Ланге в 1936-37 статье в журнале The Review of Economic Studies (позже переизданной в сборнике [5], в который также была включена статья Тэйлора [18]) и книге Диккинсона [23] была предложена усовершенствованная модель "конкурентного" социализма, что подвигло Хайека на ответ в виде статьи в журнале Economica в 1940 году, позже переизданной как [4].

Ланге и Диккинсон предложили решить проблему экономического расчета (определения ценности благ) посредством конкуренции, но не позволяют рынку напрямую определить систему цен, а возлагают данную миссию на центральный планирующий орган (называют его по-разному, мы для удобства будем именовать его Госплан), при этом движение к равновесным ценам будет осуществляться методом проб и ошибок. Госплан предусматривается всезнающим и всемогущим, практически мгновенно меняющий цену до равновесной: объявляются цены на ресурсы, предприятия делают заявки – и начинается процесс ценовой корректировки для устранения неравновесных количеств.

С точки зрения Хайека в предложенной модели очень много узких мест. Во-первых, предложенная система доказывает, что у лидеров социалистов-экономистов произошел отказ от идеи превосходства плановой системы над конкурентной в деле управления экономикой. Во-вторых, предложенный метод установления цен не является эффективным, поскольку:

постоянно меняющиеся условия не позволят Госплану реагировать адекватно быстро ("проблема не в том, приведет ли какой-нибудь метод к гипотетическому равновесию, а в том, какой метод обеспечит более быстрое и полное приспособление к ежедневно меняющихся условиям" [4, п. 4]);

невозможно определить цены для нестандартизированных товаров;

цены на товары будут "выпускаться" в конце производственного периода и на непонятный с точки зрения планирования издержек срок;

неясно, каким образом мыслится самостоятельная производственная единица – ее размер, выбор руководителя и т.п.;

не решена проблема распределения капитала длительного пользования;

равная зарплата в разных отраслях при изменении спроса на готовую продукцию планируется к обеспечению мощным механизмом пропаганды, который развернет спрос в общественно полезном направлении;

абсолютно неясны принципы функционирования планируемого к сохранению частного сектора.

Впрочем, как и в предыдущем раунде дискуссии, Хайек не расставил все точки над "и": он не говорит о невозможности социализма, хотя и ставит под сомнение возможность сочетания даже конкурентного социализма с сохранением политических свобод – он просто изящно замечает, что анализируемые "книги настолько неортодоксальны с социалистической точки зрения, что заставляют задуматься, не осталось ли у их авторов слишком мало от традиционных побрякушек социалистической аргументации, чтобы сделать их предложения приемлемыми для социалистов" [4, п. 10]. Изящность пошла в ущерб однозначности – несказанная Хайеком фраза "Да не социализм вовсе то, что предлагают Диккинсон и Ланге!" стоила "австрийской школе" на долгие годы реноме проигравших в дебатах.

5. Дополнительные аргументы Хайека в 1940 – 1960-е

Впрочем, благодаря вовлечению в дискуссию и необходимости искать возражения социалистам, Хайек сконцентрировался на проблеме использования знаний в обществе. Основные идеи данной концепции были заложены им еще в работе [24] в 1937 году, а в [25] (1945 г.) базовые аргументы Хайек обратил и против социалистического планирования.

Формальный равновесный анализ неоклассической экономической теории может что-либо сказать о причинных связях в реальном мире, только ответив на вопрос о том, как приобретаются и передаются знания. Если для достижения равновесия необходимо, чтобы все люди следовали неким заранее разработанным планам, то, во-первых, необходимо, чтобы все планы были составлены в ожидании одного и того же ряда внешних событий, что само по себе нереально. Кроме того, любая перемена, заставляющая человека пересмотреть план (и эта перемена происходит в режиме реального времени, а не итерационно!), подрывает равновесное отношение между действиями, которые человек осуществлял до и после этого изменения знаний. Индивидуальные наборы субъективных данных различны – и никак нельзя говорить о неком объективном знании, поскольку оно никому не дано одновременно в полном объеме4. Таким образом, можно говорить только о тенденции к равновесию – и оно может быть достигнуто только в том случае, когда любое событие становится одновременно известно всем участникам рынка, которые отреагируют на него одинаково! Но знание распространяется постепенно, возникает проблема разделения знания – и "движение к равновесию" может осуществляться только методом проб и ошибок, когда каждый человек корректирует свои ожидания и действия на основе вновь получаемого знания.

Обращаясь к вопросу о создании рационального экономического порядка, Хайек указывает, что главная проблема, которую невозможно решить, – это то, что "знание обстоятельств... никогда не существует в концентрированной или интегрированной форме, но только в виде рассеянных частиц неполных и зачастую противоречащих знаний... индивидов" [24, п.1]. Научное знание не является суммой всех знаний, существует масса важного, но неорганизованного знания – "знание особых условий времени и места", доступных менеджеру в целях постоянной борьбы за снижение издержек, за лучшее удовлетворение чаяний потребителя [24, п. 3]. Такое знание является важным ресурсом каждого отдельного предпринимателя – то есть система централизованного планирования просто не знает имеющегося в обществе объема ресурсов, ибо такая разновидность знания не может схватываться статистикой! В рыночной экономике знание передается через систему цен, позволяющую скоординировать разрозненные действия отдельных лиц. Но развиться такая система цен может только как результат действий миллионов людей, независимо от их желания и воли – и потому истинная проблема "в том, как сделать сферу нашего пользования ресурсами шире сферы, подконтрольной чьему бы то ни было разуму... и обойтись без необходимости сознательного контроля" [24, п. 6].

Последним камнем в фундамент концепции явилась идея, что преимущества конкурентного рынка связаны с существованием самого рынка и не могут рассматриваться в неких "суррогатных социалистических рынках", предлагавшихся Ланге. Знание "обстоятельств места и времени", требуемое для рационального экономического расчета, возникает в рыночном процессе. Конкуренция есть процедура открытия рассеянного знания.

Другим вкладом в критику социализма стала "Дорога к рабству" (1944). В данной работе Хайек в качестве экономической сущности социализма определяет отсутствие частной собственности и замену частного предпринимательства системой плановой экономики. Такая экономическая система будет неизменно приводить к неспособности своевременно реагировать на изменяющиеся запросы потребителей (ибо власти не смогут иметь абсолютную и исчерпывающую систему ценностей) – и власти будут устанавливать прямой контроль как над сферой потребления, так и над сферой производства – а это прямой путь к тоталитаризму. Социализм не осуществим ни в каких иных гипотетических формах, кроме тех, в которых он фактически осуществляется. Выбор между децентрализованной конкуренцией и централизованным планированием – это выбор между свободой и рабством.

6. Выводы для "австрийцев" из дискуссии

Невзирая на аргументированность позиции Мизеса и Хайека, с 1940- годов утвердилось мнение, что "австрийцы" потерпели поражение в дискуссии. Как отметила профессор Karen I. Vaughn, "господствующая тенденция приняла логическую неопровержимость плана Ланге и рассматривала критику Хайека как "второстепенную сложность", которая не влияет непосредственно на возможность социализма" [26, 483]. При этом сами сторонники австрийской школы всегда гордились участием в дебатах и считали Мизеса и Хайека победившей стороной, а генерированные дискуссией идеи – катализатором "современного австрийского взгляда на рынок как конкурентно-предпринимательский процесс открытия" [27, 1].

Причины сложившегося в мэйнстриме в то время мнения имеют под собой объективные и субъективные причины.

Существование социалистической системы в СССР доказывало возможность существования социализма, "невзирая" на утверждение Мизеса, что социализм невозможен. Но Мизес имел в виду невозможность безденежного социализма (что подтвердилось практикой социалистического строительства) и невозможность экономического расчета, которая в долгосрочном плане искажает деятельность экономической системы и ведет к ее неэффективности (что, собственно, тоже подтвердилось). Социализм как таковой, безусловно, возможен (это видно и из цитаты Мизеса на с. 6 настоящей статьи) – любую политику можно испробовать, вопрос лишь в том, насколько результаты ее осуществления будут соответствовать целям, на которые изначально ориентировались. Таким же образом можно поставить ответный вопрос: "А возможна ли на практике та "замечательная" конкурентная схема, которую предложил О.Ланге?" Почему реальный социализм ничего не взял из "выигранной" дискуссии? Почему сам Ланге, став председателем Экономического Совета польского правительства в 1960-е, не попытался реализовать предложенные идеи?

Главной же субъективной причиной, на наш взгляд, являлось постоянное мимикрирование "социалистов". Данный тезис подтверждает отказ от рассмотрения социализма как безденежной экономики, после чего Ланге заявил, что раз противники в дискуссии дополняют свои старые аргументами новыми (разработанными против разработанных "социалистами" в ответ на прежнюю критику новых схем социализма – !), то "они уступили в главном вопросе... и отступили на вторую линию обороны"! С ног на голову! Точно так же Ланге представляет читателю, что "идея того, что ценности нужно и можно определять с помощью методов математической экономики... есть зловредное изобретение критиков с целью высмеять усилия современных социалистических авторов", а не предложенный самими социалистами способ [4, п. 2].

Наконец, критика "недостаточности данных" осталась непонятой для экономистов-неоклассиков. Диккинсон в 1966 году говорил о том, что "дискуссия не дала крупных теоретических результатов... и носила бесплодный характер" [2, 542]. Ланге незадолго до смерти в 1965 году говорил, что сегодня бы его задача упростилась – все уравнения просто загрузили бы в электронную машину, а она просчитала бы равновесные значения [28, 71].

"Социалисты" так и не поняли значения теории рыночного процесса "австрийской" школы: рынок и система цен есть не просто механизм передачи знания, он есть источник возникновения "хозяйственного" (в противовес технологическому) знания! Чем быстрее произойдет осознание данной концепции среди экономистов и "экономических политиков", тем интенсивнее мы начнем отказываться от тех инструментов государственного вмешательства, которые искажают относительные цены и мешают эффективному распределению ресурсов. Как метко заметил Мизес, ключевым институтом, отличающим рыночную систему от социализма, является рынок ценных бумаг [28, 59], на котором миллионы разрозненных решений точнее и эффективнее распределят капитал, чем любой государственный чиновник, которому не известна ни шкала ценности, ни объем ресурсов.

Последние работы представителей австрийской школы [29] переоценивают итог дискуссии о возможности экономического расчета при социализме с точки зрения изменения общего подхода к оценке результатов научных дискуссий.

Весьма интересными и перспективными направлениями развития рассмотренной темы являются анализ общностей и различий в подходах к доказательству невозможности экономического расчета при социализме у Мизеса и Хайека и переоценка дискуссий 1920-х годов в СССР в преломлении к дебатам об экономическом расчете, что может стать темами отдельных статей.

Список цитированных источников

1. Л. Мизес. Либерализм. – М.: Социум, 2001.

2. Всемирная история экономической мысли: В 6 т. – Т. 4 – Теории социализма и капитализма в межвоенный период. – М.: Мысль, 1990, с. 427-430, 532-542.

3. Mises, L. (1920) Economic calculation in the Socialist commonwealth, republished in Hayek, F.A. von. (1935) Collectivist Economic Planning, London: George Routledge & Sons.

4. Хайек, Ф.А. фон. Экономический расчет при социализме (III): конкурентное "решение". // В кн. Хайек, Ф.А. фон. Индивидуализм и экономический порядок. – М.: Изогран, 2000.

5. Lange, Oskar (1939) On the Economic Theory of Socialism, in Benjamin E. Lippincont, ed. On the Economic Theory of Socialism, New York: Augustus M. Kelley, 1970, pp. 57-143.

6. Boettke, Peter J. (1997) Economic Calculation: The Austrian contribution to Political Economy. Laissez-Faire, a magazine by Universidad Francisko Marroquin, September

7. Horwitz, S. (1998) Monetary calculation and Mises's Critique of Planning, History of Political Economy, v.30

8. Л. Мизес. Человеческое действие: Трактат по экономической теории. – Челябинск: Социум, 2005.

9. Хайек, Ф.А. фон. Дорога к рабству. – М., 1992.

10. Менгер К. Основания политической экономии. // Австрийская школа в политической экономии. – М.: Прогресс, 1984.

11. Хайек, Ф.А. фон. Экономический расчет при социализме (I): характер и история проблемы. // В кн. Хайек, Ф.А. фон. Индивидуализм и экономический порядок. – М.: Изограф, 2000.

12. Л. Мизес. Социализм: Экономический и социологический анализ. – М.: Catallaxy, 1994.

13. Ленин. ПСС, т. 6, с. 199.

14. Богомазов Г.Г. Формирование основ социалистического хозяйственного механизма в СССР в 20-30-е годы. – Ленинград: изд. ЛГУ, 1983.

15. Малафеев А.Н. История ценообразования в СССР (1917 – 1963). – М.: Мысль, 1964.

16. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК, ч.1. – М., 1953.

17. Известия ВЦИК. – 20 июня 1920 г.

18. Taylor, Fred M. (1929) The Guidance of Production in a Socialist State, American Economic Review, 19 (March 1929)

19. Dickinson, H.D. (1933) Price Formation in a Socialist Community, Economic Journal, 43, No 170 (June), pp. 237-250.

20. Hayek, F.A. von. (1935) Collectivist Economic Planning: Critical Studies On the Possibility of Socialism, London: George Routledge & Sons.

21. Хайек, Ф.А. фон. Экономический расчет при социализме (II): состояние дискуссии. // В кн. Хайек, Ф.А. фон. Индивидуализм и экономический порядок. – М.: Изогран, 2000.

22. Dobb, M. (1933) Economic Theory and the Problem of Socialist Economy, Economic Journal, 43, No 172 (December), pp. 588-598.

23. Dickinson, H.D. (1939) Economics of Socialism, Oxford.

24. Хайек, Ф.А. фон. Экономическая теория и знание. // В кн. Хайек, Ф.А. фон. Индивидуализм и экономический порядок. – М.: Изограф, 2000.

25. Хайек, Ф.А. фон. Использование знания в обществе. // В кн. Хайек, Ф.А. фон. Индивидуализм и экономический порядок. – М.: Изограф, 2000.

26. Vaughn, Karen I. The socialist calculation debate, in The Elgar Companion to Austrian Economics (1996), Ed. by P.Boettke, pp. 478-484.

27. Kirzner, I. (1987) The Economic Calculation Debate: Lessons for Austrians, Review of Austrian Economics, 2, 1-18.

28. Rothbard, Murray (1991) The End of Socialism and Calculation Debate: Revisited, Review of Austrian Economics, 5, no 2: 51-76.

29. W. Block, C.Westley, A.Padila. Internal vs. external explanations: a new perspective on the history of economic thought.

1Свежие примеры – заявленное сокращение наполовину дотаций сельскому хозяйству и создание на базе ОАО "Горизонт" совместного предприятия.

2То, что в Беларуси существует негосударственный сектор экономики, не отменяет актуальность рассматриваемой проблемы: "Не имеет решающего значения, осуществляется ли социализм посредством формального перехода собственности на средства производства государству... или социализация состоит в том, что... правительство решает что и как должно производиться, кому продаваться и по какой цене…" [1, гл. 2, п. 1]. Государственное вмешательство в ценообразование, "планерки" в районных администрациях с частными сельскохозяйственными производителями, запрет частным предприятиям на работу без прибыли – все это свидетельствует о грандиозном вмешательстве государства в экономическую систему.

3Изучение трехсеместрового курса "Истории экономических учений" не включало раздела о данной дискуссии. Изданный шеститомник всемирной истории экономической мысли [2] при рассмотрении данной страницы истории науки изобилует как фактологическими ошибками (например, датируя книгу Мизеса "Социализм" 1936 годом вместо 1922), так и ангажированной расстановкой акцентов в дискуссии.

4В этой связи весьма интересным представляется и затронутый Хайеком вопрос о том, что издержки производства не могут быть подвергнуты объективизации – у каждого предпринимателя они субъективны (opportunity costs). С таких же позиций Р.Коуз критикует теорию общественного благосостояния А.Пигу.

Опубликовано в Вестник БНТУ. – 2008. - № 2. – с. 52-60

[Людвиг фон Мизес]

http://antisocialist.ru/papers/mizes...uktsionizm.htm

Социализм не желал сознательного разрушения общества. Он думал создать более высокую форму общественной жизни. Но поскольку существование социалистического общества невозможно, каждый шаг в этом направлении вредоносен.

История марксистского социализма очень хорошо показывает, что любая социалистическая политика непременно оборачивается разрушением. Марксизм характеризовал капитализм как необходимую предварительную ступень к социализму и ждал прихода нового общества как следствия зрелого капитализма. Если стоять на почве этой части учения Маркса (правда, он выдвигал и другие теории, совершенно несовместимые с этой), тогда политика всех партий, признающих авторитет Маркса, есть политика немарксистская. Марксисты должны были всячески бороться со всем, что препятствует развитию капитализма. Им бы следовало выступать против профсоюзов с их методами, против законов о защите труда, против принудительного социального страхования, против налогов на собственность. Марксисты должны были бы сражаться с законами, препятствующими работе бирж и затрудняющими обмен, с установлением фиксированных цен, с преследованием картелей и трестов. Марксистам нужно было бы противодействовать инфляционной политике. Но они во всем поступали как раз наоборот. Они удовлетворялись повторением проклятий Маркса в адрес "мелкобуржуазной" политики, не делая из этого никаких выводов. Марксисты, которые вначале хотели определенно отмежеваться от политики партий, исповедовавших докапиталистические идеалы, скатились к этой точке зрения.

Вражда между марксистами и партиями, которые гордо именуют себя антимарксистскими, с обеих сторон ведется в таких грубых выражениях, что легко сделать предположение об их полной непримиримости. Но это никоим образом не так. И марксизм, и национал-социализм согласны друг с другом в отрицании либерализма и капиталистического общественного порядка. Оба стремятся к социалистическому переустройству общества. Их программы рознятся только небольшими и, как легко показать, малосущественными отличиями в представлениях о будущем социалистическом государстве. Агитационные требования национал-социализма отличаются от марксистских. Марксисты говорят об уничтожении товарного характера труда, национал-социалисты - о разрушении процентного рабства. У марксистов в ответе за все зло капиталисты, национал-социалисты предпочитают выражаться более конкретно: "Juda verrecke" {"Смерть евреям!" - нем., жаргонное)} [о критике национал-социалистического учения см. мою работу Kritik des Interventionismus, Jena, 1929, S. 91 ff., а также Karl Wagner, Brechung der Zinsknechtschaft? // Jahrbucher fur Nationalokonomie und Statistik, III Folge, 79 Bd., S. 790 ff.].

Что на самом деле разделяет марксизм, национал-социализм и другие антикапиталистические партии, так это не только борьба клик, размолвки и личные обиды, слова и формы, но и вопросы философии и жизненного поведения. И все же они согласны между собой в решающем вопросе переустройства общественной жизни: они отрицают частную собственность на средства производства и жаждут построения общества на началах социализации собственности. Действительно, их пути к общей цели совпадают только на коротких отрезках, но даже когда они расходятся, они пролегают по смежным территориям.

Неудивительно, что при всей этой взаимной близости они отчаянно враждуют между собой. В социалистическом обществе судьба политических меньшинств должна быть невыносимой. Как смогут национал-социалисты жить при большевистском правлении или как смогут жить большевики под национал-социалистами?

На результаты деструкционистской политики не влияет, под какими лозунгами и знаменами выступают ее проводники. Придут ли к власти "левые" или "правые", "завтра" все равно будет без колебаний принесено в жертву "сегодняшнему дню", и чтобы как-то поддержать систему, капитал будет проедаться, пока еще остаются хоть крохи. [Лучшая характеристика деструкционизма дана Стурмом {Стурм (Штурм) Рене (1837-1917) - французский экономист и историк народного хозяйства} в описании политики якобинцев: "L'esprit financier des jacobins consista exclusivement en ceci: epuiser a outrance le present, en sacrifant l'avenir. Le lendemain ne compta jamais pour eux: les affaires furent menees chaque jour comme s'il s'agissait du dernier: tel fut le caractere distinctif de tous les actes de la Revolution. Tel est aussi le secret de son etonnante duree: la depredation quotidienne des reserves accumulees chez une nation riche et puissante fit surgir des ressources inattendues, depassant toute prevision" ["Финансовая политика якобинства заключалась исключительно в следующем: потребляй все, что можешь, в настоящем за счет будущего. Завтра для них никогда ничего не значило: ежедневно дела велись так, как будто это последний день. Таким был отличительный дух всех действий революции. В этом же секрет ее поражающей продолжительности: ежедневное расхищение накопленных запасов богатой и могущественной страны обнаружило неожиданное изобилие ресурсов" (фр.)]. Следующая характеристика Стурма слово в слово приложима к немецкой инфляционной политике 1923 г.: "Les assignats, tant qu'ils valurent quelque chose, si peu que ce fut, inonderent le pays en quantites sans cesse progressives. La perspective de la faillite n'arreta pas un seul instant les emissions. Elles ne cesserent que sur le refus absolu du public d'accepter, meme a vil prix, n'importe quelle sorte de papier-monnaie" ["Ассигнатки продолжали наводнять страну в постоянно нарастающих количествах до тех пор, пока они хоть что-то стоили, даже очень мало. Перспектива разрушения системы не остановила эмиссии ни на миг; выпуск денег прекратился, только когда публика совершенно отказалась принимать, даже по чертовски дешевой цене, какие бы то ни было бумажные деньги" (фр.)] (Stourm, Les Finances de l'Ancien Regime et de la Revolution, Paris, 1885, Vol. II, P. 388)]

из книги "Социализм. Экономический и социологический анализ"

[Людвиг фон Мизес]

http://antisocialist.ru/papers/mizes...otsializma.htm

Социализм обычно считается неосуществимым на том основании, что человеку не хватает моральных качеств, требуемых для социалистического общества. Существует опасение, что при социализме большинство людей не будут проявлять того же усердия в исполнении своих обязанностей и задач, какое они вкладывают в ежедневную работу при общественном порядке, основанном на частной собственности на средства производства. В капиталистическом обществе каждый человек знает, что плоды его труда принесут удовольствие ему самому, что его доход растет или уменьшается в соответствии с тем, насколько продукт его труда растет или уменьшается.

В социалистическом обществе человек будет думать, что от эффективности его труда мало что зависит, поскольку ему в любом случае причитается фиксированная доля совокупного продукта, а размер этого последнего не может заметно сократиться вследствие потерь, вызываемых ленью любого человека. В действительности следует опасаться того, что данное убеждение станет всеобщим и производительность труда в социалистическом обществе значительно упадет.

Возражение, выдвигаемое, таким образом, против социализма, совершенно логично, но оно не проникает в существо дела. Если бы в социалистическом обществе возможно было выделить продукт труда каждого работника с той же точностью, с какой это делается в капиталистической системе при помощи экономического расчета, осуществимость социализма не зависела бы от доброй воли конкретного человека. Общество могло бы, по крайней мере в определенных пределах, определить долю суммарного выпуска, предназначенную каждому рабочему, на основе размера его вклада в производство. Неосуществимым социализм делает именно то, что расчет такого рода в социалистическом обществе невозможен.

В капиталистической системе подсчет прибыльности дает тот способ, который указывает человеку, должно ли его предприятие при данных обстоятельствах действовать вообще, и работает ли оно наиболее эффективным способом из возможных, т.е. при наименьших издержках факторов производства. Если дело оказывается неприбыльным, то это означает, что сырье, полуфабрикаты и труд, которые для него требуются, применяются другими предприятиями для получения результата, более необходимого и более важного с точки зрения потребителей, или для получения того же самого результата, но более экономичным способом (т.е. с меньшими затратами капитала и труда). Так, например, ручное ткачество стало в какой-то момент невыгодным. Это означало, что капитал и труд, занятый в машинном ткачестве, дает больше продукции и, следовательно, неэкономично держаться того метода производства, в котором те же самые затраты капитала и труда приносят меньший результат.

Когда планируется новое предприятие, то можно посчитать заранее, станет ли оно вообще прибыльным и каким образом этого добиться. Если, например, есть намерение построить железную дорогу, то можно путем оценки ожидаемого объема перевозок, затрат и выручки подсчитать, стоит ли вкладывать капитал и труд в такое предприятие. Если результат такого расчета покажет, что проектируемая железная дорога не обещает прибыли, то это лишь сигнализирует, что существует другая, более необходимая обществу сфера применения капитала и труда, чем сооружение этой железной дороги. Мир пока не настолько богат, чтобы позволить себе такой расход. Но расчет затрат и прибыли является решающим только тогда, когда возникает вопрос, стоит ли вообще начинать данное дело. Он управляет каждым шагом, который делает предприниматель при ведении своего бизнеса.

Капиталистический экономический расчет, который только и делает возможным рациональное производство, основан на денежной оценке затрат. Только потому, что ценность всех товаров и услуг на рынке может быть выражена в денежных единицах, эти товары и услуги могут, несмотря на их неоднородность, входить в расчет, предусматривающий однородные единицы измерения. В социалистическом обществе, где всеми средствами производства владеет государство и где, следовательно, не существует рынка и обмена производимыми товарами и услугами, не может также быть цен, выраженных в денежных единицах на сложные товары и услуги. Таким образом, у такой общественной системы не оказалось бы инструмента для рационального управления предприятиями, т.е. не было бы экономического расчета, поскольку экономический расчет не может проводиться без общего знаменателя, к которому могут быть приведены все разнородные товары и услуги.

Рассмотрим простейший случай. Железную дорогу из пункта А в пункт Б можно проложить по нескольким маршрутам. Представим, что между А и Б стоит гора. Железная дорога может быть построена так, чтобы она проходила по горе, вокруг горы или с помощью туннеля сквозь гору. В капиталистическом обществе вычислить, какая ветка окажется наиболее прибыльной, - простейшее дело. Определяются капитальные затраты, необходимые на сооружение каждой из трех линий, и различия в текущих издержках, связанных с эксплуатацией каждой дороги. Из этих цифр нетрудно определить, какой вариант строительства будет наиболее прибыльным. В социалистическом обществе не могло быть сделано таких расчетов. Оно не имело бы реального способа приведения к единому измерителю всех товаров и услуг - разнородного количества и качества, - которые в данном случае берутся в расчет. Перед обычными, ежедневными проблемами, связанными с управлением экономикой, социалистическое общество будет беспомощно, поскольку у него не будет верного способа вести такие расчеты.

Процветанием, которое дало возможность сегодня жить на нашей земле значительно большему число людей, чем в докапиталистическую эпоху, мы обязаны единственно капиталистическому методу производства, состоящему из очень длинных производственных цепочек, функционирование которых необходимо требует денежного расчета. А именно это и невозможно при социализме. Напрасно трудились социалистические писатели, чтобы продемонстрировать, как можно обойтись даже без денежной оценки затрат и результатов. Все их усилия в этом отношении потерпели неудачу.

Итак, руководители социалистического общества столкнулись бы с проблемой, которую едва ли смогли бы решить. Невозможно было бы определить, какой из бесчисленных способов действия является наиболее рациональным. Возникший хаос в экономике быстро и неминуемо привел бы к всеобщему обнищанию и к движению назад, к примитивным условиям, при которых когда-то жили наши предки.

Социалистический идеал, доведенный до своего логического завершения, вылился бы в общественный порядок, в котором все средства производства принадлежат народу в целом. Производство всецело находится в руках правительства, центра власти в обществе. Оно одно определяет, что и как следует производить и каким способом распределять товары. Не имеет большого значения, будет ли социалистическое государство построено демократическим или каким-либо иным путем. Даже демократическое социалистическое государство непременно представляло бы собой жестко организованную бюрократию, в которой каждый, за исключением высших властей, находился бы в подчиненном положении чиновника, обязанного неукоснительно выполнять директивы. При этом он мог бы, используя свою возможность как избирателя, даже принимать участие каким-либо способом в выработке этих директив центральной власти.

Социалистические государственные предприятия такого типа несопоставимы с государственными предприятиями, независимо от их размеров, которые, как мы видим, развиваются в последние десятилетия в Европе, особенно в Германии и в России. (Речь идет о России периода "новой экономической политики". - Прим. науч. ред.). Все они процветают бок о бок с частной собственностью на средства производства. Они вступают в коммерческие сделки с предприятиями, которыми владеют и управляют капиталисты, и они получают от этих предприятий разнообразные стимулы, укрепляющие их деятельность. Государственным железным дорогам, например, их поставщики, производители локомотивов, вагонов, сигнальных сооружений и другого оборудования, предоставляют механизмы, которые уже успешно проявили себя где-нибудь на железных дорогах, находящихся в частной собственности. Таким образом, государственные предприятия получают стимул вводить инновации и не отстают от прогресса в технологии и в методах управления бизнесом, который совершается вокруг них.

Общеизвестно, что государственные и муниципальные предприятия в общем и целом потерпели провал: они дороги и неэффективны, их приходится субсидировать из налоговых фондов. Конечно, там, где общественное предприятие занимает монопольное положение, как, например, обычно бывает в случае муниципального транспортного оборудования, электрического освещения и электростанций, негативные последствия неэффективности не обязательно выражаются в видимом финансовом крахе. При определенных обстоятельствах эту ситуацию можно скрыть, используя монопольное положение, - поднять цены на товары и услуги на такой высокий уровень, что сделать эти предприятия прибыльными, несмотря на неэкономичное управление. Более низкая производительность социалистического способа производства здесь просто проявляется иначе и не так легко распознается. По существу, однако, дело обстоит так же.

Но ни один эксперимент социалистического управления конкретными предприятиями не может дать нам каких-либо оснований для заключения о том, что было бы, если бы реализовался социалистический идеал общественной собственности на все средства производства. В социалистическом обществе будущего, в котором не останется никакого простора для свободной деятельности частных предприятий, работающих бок о бок с теми предприятиями, которыми владеет и управляет государство, центральному плановому органу будет не хватать того критерия, который дается всей экономике рынком и рыночными ценами. На рынке, куда поступают все товары и услуги, обменные соотношения (пропорции), выраженные в денежных ценах, охватывают все, что покупается и продается. В общественном порядке, основанном на частной собственности, появляется, таким образом, возможность прибегнуть к денежному расчету для сравнения результатов всех видов экономической деятельности. Общественная производительность каждой экономической операции может быть измерена посредством бухгалтерии и калькуляции затрат. Остается еще показать, что общественные предприятия не способны производить калькуляцию затрат тем же способом, что и частные предприятия. Тем не менее денежный расчет все же дает даже государственным и общественным предприятиям некоторую основу для выяснения успеха или неудачи их деятельности. В полностью социалистической экономической системе это было бы совершенно невозможно, так как в отсутствие частной собственности на средства производства не могло бы быть обмена товарами производственного назначения, не было бы рынка и, следовательно, рыночных цен, денежного расчета. Общее руководство чисто социалистического общества не будет, следовательно, иметь средства привести к общему знаменателю издержки производства всех разнородных товаров, которые оно планирует произвести.

Также нельзя достичь этого путем определения расходов в натуральном выражении для сравнения со сбережениями в натуральном выражении. Нельзя ничего рассчитать, если невозможно привести к общей мере часы труда различного качества, железо, уголь, стройматериалы каждого вида, машины и все остальные продукты, требуемые для деятельности и управления различными предприятиями. Расчет возможен только тогда, когда мы в состоянии привести все рассматриваемые товары и услуги к денежным единицам. Конечно, и денежная калькуляция имеет свои несовершенства и недостатки, но у нас нет ничего лучшего в качестве замены. Действенность денежной системы достаточна для практических целей жизни. Если бы мы отказались от денежной оценки, никакое экономическое вычисление стало бы абсолютно невозможным.

Это и есть то решающее возражение, которое экономическая наука выдвигает против возможности социалистического общества. Такое общество должно было бы отказаться от узкой сферы особого рода интеллектуального труда, которая представляет собой не что иное, как сотрудничество всех предпринимателей, землевладельцев и рабочих - производителей и потребителей - при формировании рыночных цен. Но без этого рациональность, т.е. возможность, экономического расчета немыслима.