*4468. Жизнь и идеи Людвига фон Мизеса

[Павел Усанов]

Часть 1

[Павел Усанов]

[Людвиг фон Мизес]

http://antisocialist.ru/papers/mizes...vidualizma.htm

Праксиология занимается деятельностью отдельных людей. И лишь в процессе ее исследований появляется знание о человеческом сотрудничестве, а социальная деятельность трактуется как особый случай более общей категории человеческой деятельности как таковой.

Этот методологический индивидуализм всегда подвергался яростной критике различных метафизических школ и пренебрежительно назывался номиналистическим заблуждением. Реальный человек всегда является членом общественного целого. Невозможно представить существование человека, отделенного от остального человечества и не имеющего связей с обществом. Человек суть продукт общественной эволюции. Его наиболее выдающаяся характерная черта разум могла появиться лишь в структуре взаимных связей общества. Не существует мышления, независимого от концепций и понятий языка. Но речь является общественным феноменом. Человек всегда член коллектива. Как целое логически и во времени предшествует своим частям или членам, так и изучение индивида следует за изучением общества. Единственный адекватный метод научного исследования проблем человека метод универсализма или коллективизма.

Дискуссия о том, что логически первично, целое или его части, бессмысленна. Логически понятия целого и части являются соотносительными. Как логические концепции они находятся вне времени.

Неуместна в отношении нашей проблемы и ссылка на антагонизм реализма и номинализма в том смысле, какой им придавали средневековые схоласты. Бесспорно, в области человеческой деятельности реально существуют общественные образования. Никто не рискнет отрицать, что нации, государства, муниципалитеты, партии, религиозные общины являются реальными факторами, определяющими ход человеческих событий. Методологический индивидуализм вовсе не оспаривает значимость коллективных целостностей, считая одной из основных своих задач описание и анализ их становления и исчезновения, изменяющейся структуры и функционирования. Он выбирает единственный метод, позволяющий добиться удовлетворительного решения этой проблемы.

Прежде всего мы должны осознать, что все действия производятся индивидами. Коллективное всегда проявляются через одного или нескольких индивидов, чьи действия относятся к коллективному как ко вторичному источнику. Именно значение, придаваемое деятельности индивидами и всеми заинтересованными сторонами, определяет ее характер. Смысл, придаваемый деятельности индивидами и всеми заинтересованными сторонами, определяет ее характер. Смысл характеризует ту или иную деятельность как деятельность индивида или как деятельность государства или муниципалитета. Преступника казнит палач, а не государство. Именно замысел тех, кто в этом заинтересован, различает в действиях палача действия государства. Пусть группа вооруженных людей захватила дворец. Именно замысел заинтересованных сторон ставит этот поступок в вину не офицерам и солдатам непосредственно, а их нации. Если мы тщательно исследуем смысл действий, предпринимаемых индивидами, то неизбежно узнаем все о деятельности коллективных целостностей, поскольку коллектив не существует вне деятельности отдельных членов. Коллектив живет в деятельности составляющих его индивидов. Реальность общественного образования заключается в направлении и облегчении деятельности со стороны индивидов. Таким образом, путь к познанию коллективных целостностей лежит через анализ деятельности отдельных индивидов.

Как мыслящее и действующее существо человек возникает из своего дочеловеческого существования уже как общественное существо. Эволюция мышления, языка и сотрудничества результаты одного процесса; они были нераздельно и необходимо связаны друг с другом. Но это происходит с индивидами. Этот процесс выражается в изменении поведения индивидов. Помимо индивидов нет другой субстанции, где бы этот процесс происходил. Помимо деятельности индивидов не существует другого субстрата общества.

Наличие наций, государств и вероисповеданий, общественного сотрудничества при разделении труда различимо только в деятельности конкретных индивидов. Еще никто не познал нацию, не познав входящих в нее индивидов. В этом смысле можно сказать, что общественные коллективы возникают через деятельность индивидов. Но это не означает, что индивиды предшествуют им во времени. Просто коллектив образуют определенные действия индивидов.

Нет необходимости спорить, равняется ли коллектив сумме своих элементов или больше ее, является ли он sui generis (В своем роде, своеобразный (лат.). - Прим. пер.), можно ли говорить о его воле, планах, целях и действиях и приписывать ему особую душу. Подобная доктринерская болтовня бессмысленна. Коллективное целое определенный аспект деятельности различных индивидов и в качестве такового является реальностью, определяющей ход событий.

Вера в то, что коллективное целое можно сделать видимым, иллюзорна. Оно никогда не видно; его познание - это всегда результат понимания значений, которые действующие люди придают своим действиям. Возьмем, к примеру, толпу, т.е. множество людей. Является ли толпа просто сборищем, массами (в смысле, в котором этот термин используется в современной психологии), организованной группой или другим общественным образованием? На этот вопрос можно ответить, только выяснив смысл, который они сами придают своему присутствию здесь. Не чувства, но понимание, мыслительный процесс позволяют нам осознать общественное образование.

Непреодолимым препятствием для того, кто захочет начать изучение человеческой деятельности с коллективных единиц, станет тот факт, что индивид в одно и то же время может принадлежать и, за исключением самых примитивных дикарей, реально принадлежит к разным коллективным образованиям. Проблемы, возникающие вследствие множественности общественных единиц и их взаимного антагонизма, могут быть решены только при помощи методологического индивидуализма.

Людвиг фон Мизес. Из книги "Человеческая деятельность"

[Людвиг фон Мизес]

http://antisocialist.ru/papers/mizes....torgovlya.htm

Демонстрация последствий покровительственного тарифа и свободной торговли является краеугольным камнем классической теории экономики. Она настолько ясна, настолько очевидна, настолько бесспорна, что противники свободной торговли не могли выдвинуть против нее каких-либо доводов, которые нельзя было бы сразу отвергнуть как полностью ошибочные и абсурдные.

Тем не менее в наши дни повсеместно мы сталкиваемся с покровительственными тарифами, часто даже с прямым запретом на импорт. Даже в Англии, родине свободной торговли, господствует сегодня протекционизм. Принцип национальной автаркии завоевывает с каждым днем новых сторонников. Даже страны с населением всего лишь в несколько миллионов человек, например Венгрия и Чехословакия, пытаются с помощью политики высоких тарифов и запрета на импорт отгородиться от остального мира. Основная идея внешнеторговой политики Соединенных Штатов заключается в обложении всех товаров, произведенных за рубежом с меньшими издержками, налогами на импорт в размере этой разницы. Ситуацию делает нелепой тот факт, что все страны хотят сократить свой импорт, увеличивая в то же самое время свой экспорт. Последствие такой политики - вмешательство в систему международного разделения труда и вследствие этого - общее снижение производительности труда. Этот результат не стал заметным по единственной причине: прогресс капиталистической системы всегда был настолько существенным, что перевешивал последствия такой политики. Однако сегодня любой был бы несомненно богаче, если бы покровительственный тариф искусственно не выводил производство из более благоприятных в менее благоприятные районы.

В условиях системы свободной торговли капитал и рабочая силы применялись бы там, где существуют наиболее благоприятные условия для производства. По мере развития средств транспорта, улучшения технологий и более тщательного исследования стран, недавно открывшихся для торговли, обнаруживается, что есть более благоприятные для производства места, чем используемые в настоящее время, - производство перемещается в эти районы. Капитал и рабочая сила имеют тенденцию перемещаться с территорий, где условия производства менее благоприятны, в районы, где они более благоприятны.

Но миграция капитала и рабочей силы предполагает не только полную свободу торговли, но также и полное отсутствие препятствий их передвижению из одной страны в другую. Это было далеко не так в те времена, когда впервые появилась классическая теория свободной торговли. На пути свободного перемещения капитала и рабочей силы стоял ряд препятствий. Из-за незнания условий, общей неуверенности в отношении законов и порядка и других подобных причин капиталисты не хотели инвестировать в зарубежные страны. Что касается рабочих, то они считали невозможным покидать свою родную землю не только из-за незнания иностранных языков, но из опасений правовых, религиозных и других трудностей.

В начале XIX века капитал и рабочая сила могли практически свободно передвигаться внутри каждой страны, препятствия стояли на пути их перемещения из одной страны в другую. Единственное оправдание отличия экономической политики в отношении внутренней и внешней торговли следует искать в том факте, что в первом случае капитал и рабочая сила свободно передвигаются внутри страны, тогда как в отношениях между странами дело обстоит иначе. Итак, проблему, которую предстояло решить классической теории, можно сформулировать следующим образом: каковы последствия свободной торговли потребительскими товарами между двумя странами, если передвижение капитала и рабочей силы из одной страны в другую ограничено?

Ответ на этот вопрос дала теория Рикардо. Отрасли производства распределяются среди стран таким образом, что каждая страна вкладывает свои ресурсы в те отрасли, в которых она обладает наибольшим преимуществом над другими странами. Меркантилисты опасались, что страна с неблагоприятными условиями производства импортировала бы больше, чем экспортировала, так что в конечном счете она оказалась бы без денег. Они требовали своевременно вводить покровительственные тарифы и запрет на импорт во избежание возникновения такой плачевной ситуации. Классическая теория показывает, что опасения меркантилистов были беспочвенны. Ибо даже стране, где условия производства в каждой отрасли промышленности менее благоприятны, чем условия в других странах, нет нужды опасаться, что она будет экспортировать меньше, чем импортировать. Классическая теория блестяще и неопровержимо доказала, не оставив никакой почвы для возражений, что даже страны с относительно благоприятными условиями производства должны считать выгодным импортировать из стран с относительно неблагоприятными условиями производства те товары, которые им, разумеется, было бы дешевле производить самим, но не настолько дешевле, чтобы сокращать производство других товаров, в котором они уже специализируются.

Итак, классическая теория свободной торговли говорит государственному деятелю следующее: есть страны с относительно благоприятными и с относительно неблагоприятными природными условиями производства. При невмешательстве правительств в международное разделение труда каждая страна найдет свое место в мировой экономике независимо от того, каковы ее условия производства в сравнении с условиями в других странах. Конечно, страны со сравнительно благоприятными условиями производства будут богаче, чем другие, но этот факт ни в коем случае нельзя изменять политическими мерами. Это простое следствие различий в природных факторах производства.

Такова была ситуация, с которой столкнулся прежний либерализм, и его ответом на эту ситуацию была классическая теория свободной торговли. Но со времен Рикардо изменилась и ситуация в мире, и проблема, с которой теории свободной торговли пришлось столкнуться за последние шестьдесят лет перед началом мировой войны, в корне отличалась от той, с которой ей пришлось иметь дело в конце XVIII - начале XIX века. В конце XIX века были частично устранены препятствия, которые в начале века стояли на пути свободного перемещения капитала и рабочей силы. Во второй половине XIX века капиталисту было гораздо легче вкладывать свой капитал за рубежом, чем это было в дни Рикардо. Законность и порядок были установлены на значительно более прочной основе, знание зарубежных стран, образа жизни и обычаев расширилось, а акционерная компания предоставила возможность поделить риск зарубежных предприятий среди многих людей, тем самым сократив его для каждого в отдельности. Конечно, было бы преувеличением сказать, что в начале XX века капитал был таким же мобильным при перемещении из одной страны в другую, как в рамках территории своей страны. Разумеется, все еще имелись определенные различия. И все же утверждение о том, что капитал должен оставаться в границах своей страны, больше не было верным. Не относилось оно и к рабочей силе. Во второй половине XIX века миллионы людей покинули Европу в поисках лучшей возможности найти работу за океаном.

Поскольку условия, предполагаемые классической теорией свободной торговли, а именно отсутствие перелива капитала и рабочей силы больше не существовали, различия между последствиями свободного перемещения товаров во внутренней и внешней торговле также перестали существовать. Если капитал и рабочая сила могут так же свободно перемещаться между странами, как и в рамках одной страны, то больше нет оправдания для проведения различия между последствиями свободной торговли во внутренних и внешних аспектах. То, что справедливо в отношении первого, также относится и к последнему: результат свободной торговли состоит в том, что производство размещается только в тех районах, где для него есть сравнительно благоприятные условия, в то время как районы, где условия производства сравнительно неблагоприятны, остаются неиспользуемыми. Капитал и рабочая сила перемещаются из стран с менее благоприятными условиями производства в страны, где условия производства более благоприятны, или, точнее, из давно и густо населенных европейских стран в Америку и Австралию - в регионы, которые предлагают более благоприятные условия производства.

Для европейских наций, в распоряжении которых, помимо старых районов поселения в Европе, имелись удобные для колонизации заморские территории, это означало лишь расселение части своего населения за океаном. Например, в случае с Англией - часть ее бывших жителей осела в Канаде, Австралии или Южной Африке. Эмигранты, покинувшие Англию, могли сохранить за собой английское гражданство и национальность на своей новой родине. Но для Германии дело обстояло совсем по-другому. Эмигрировавший немец селился на территории зарубежной страны и оказывался среди представителей иностранной нации. Он становился гражданином иностранного государства; вероятнее всего, связь его детей с немецким народом прервется уже через одно-два или, по крайней мере, три поколения, на чем и завершится процесс ассимиляции. Германия столкнулась с проблемой того, как ей относиться к миграции за океан части ее капитала и ее народа.

Не следует делать ошибки и полагать, что проблемы торговой политики, с которыми пришлось столкнуться Англии и Германии во второй половине XIX века, были одинаковыми. Для Англии вопрос заключался в том, следует ли ей позволить переселиться в доминионы части населения. Никаких причин препятствовать этому у Англии не было. Проблема Германии состояла в том, оставаться ли ей безучастным зрителем, когда ее граждане эмигрируют в британские колонии, в Южную Америку и другие страны, где, как ожидалось, с течением времени они отказывались бы от своего гражданства и национальности так же, как это сделали сотни тысяч, а на самом деле, миллионы ранее эмигрировавших немцев. Германская империя не желала, чтобы это происходило. Приблизившись в 60-70-е годы к политике свободной торговли, Германия к концу 70-х переключилась на политику протекционизма. Были введены налоги на импорт, призванные защитить немецкое сельское хозяйство и промышленность от иностранной конкуренции. Под защитой этих тарифов немецкое сельское хозяйство было способно в некоторой степени выдерживать восточно-европейскую и заокеанскую конкуренцию ферм, действующих на лучшей земле, а немецкая промышленность могла образовывать картели, которые удерживали внутренние цены выше цен мирового рынка и давали ей возможность использовать полученную таким образом прибыль для экспорта продукции по более низким ценам, чем ее зарубежные конкуренты.

Но конечная цель, которая намечалась при возврате к политике протекционизма, не могла быть достигнута. Чем выше росли издержки производства и стоимость жизни в Германии как прямое следствие этих покровительственных тарифов, тем в более трудном положении оказывалась ее торговля. Разумеется, Германия имела возможность предпринять мощный промышленный скачок в первые три десятилетия эры новой торговой политики. Этот подъем произошел бы и без введения протекционистских тарифов, а, главным образом, вследствие введения новых методов производства в немецкой чугунной и химической промышленности, позволивших лучше использовать обширные природные ресурсы страны.

Антилиберальная политика, запрещая свободное передвижение рабочей силы между странами и значительно ограничивая перемещение капитала, в определенной степени устранила различия в условиях международной торговли между началом и концом XIX века и вернулась к тем условиям, которые преобладали в то время, когда впервые была сформулирована теория свободной торговли. Снова капитал и, прежде всего, рабочая сила сталкиваются с препятствиями на пути своего передвижения. В нынешних условиях беспрепятственная торговля потребительскими товарами не могла бы вызвать сколь-либо существенных миграционных движений. И вновь результатом было бы такое положение вещей, при котором каждый народ был бы занят в тех видах и отраслях производства, для которых внутри его страны существуют относительно лучшие условия.

Каковы бы ни были предпосылки для развития международной торговли, покровительственные тарифы могут привести лишь к одному: помешать вести производство там, где для этого существуют наиболее благоприятные природные и социальные условия, и вынудить вести производство там, где условия хуже. Результатом протекционизма поэтому всегда является снижение производительности труда. Сторонник свободной торговли далек от отрицания того, что зло, с которым народы хотят бороться с помощью политики протекционизма, действительно является злом. Он лишь утверждает, что предложенные империалистами и протекционистами средства не могут уничтожить это зло. Поэтому он предлагает другой путь. Чтобы сделать необратимыми условия длительного мира, либерал хочет изменить одну из особенностей нынешней международной обстановки: когда эмигранты из таких стран, как Германия и Италия, к которым отнеслись как к пасынкам при разделе мира, должны жить в районах, где в силу антилиберальной политики они осуждены на утрату своей национальности.

Людвиг фон Мизес, из книги "Либерализм в классической традиции"

[Людвиг фон Мизес]

http://antisocialist.ru/papers/mizes...ogo.razuma.htm

В стремлении исключить из истории любые ссылки на индивидов и индивидуальные события, коллективистские авторы прибегают к помощи химерической конструкции - групповому разуму или общественному разуму.

В конце XVIII - начале XIX вв. немецкие филологи начали изучать средневековую поэзию, давным-давно преданную забвению. Большая часть эпосов, извлеченных ими из древних манускриптов, была имитациями французских работ. Имена авторов - главным образом рыцарей на службе герцогов и графов - были известны. Вряд ли этими эпосами стоило гордиться. Но два эпоса были совсем иного свойства, подлинно оригинальные работы высокой литературной ценности, намного превосходящие продукцию придворных стихотворцев: "Песнь о Нибелунгах" и "Кудрун". Первая - одна из великих книг мировой литературы и, безусловно, одна из самых выдающихся поэм, рожденных Германией до эпохи Гете и Шиллера. Имена авторов этих шедевров не дошли до потомков. Возможно, поэты принадлежали к классу профессиональных актеров, которые не только презирались знатью, но и были ограничены в правах. Они могли быть еретиками или евреями, и духовенство стремилось заставить людей их забыть. Как бы то ни было, но филологи назвали эти две работы "народным эпосом" (Volksepen). Этот термин навевает наивному уму идею, что они были написаны не конкретными авторами, а "народом". Такое же мистическое авторство было приписано народным песням (Volkslieder), чьи авторы были неизвестны.

Опять же в Германии после наполеоновских войн обсуждалась проблема всеобъемлющей кодификации законодательства. В этом споре историческая школа юриспруденции во главе с Савиньи отрицала компетентность любого века и любых людей писать законодательство. Подобно Volksepen и Volkslieder, заявляли они, законы страны суть эманация Volksgeist1, духа и специфического характера народа. Подлинные законы не пишутся произвольно законодателями: они органически вырастают и расцветают из Volksgeist.

Доктрина Volksgeist была разработана в Германии как сознательная реакция на идеи естественного права и "не-германский" дух Великой Французской революции. Но в дальнейшем она была развита и возведена в ранг всеобъемлющей социальной доктрины французскими позитивистами, многие из которых не только придерживались принципов, проповедуемых самыми радикальными революционными лидерами, но и стремились завершить "незаконченную революцию" путем насильственного свержения капиталистического способа производства. Эмиль Дюркгейм и его школа исследовали групповой разум, как если бы он был реальным феноменом, особым фактором, мыслящим и действующим. На их взгляд не индивиды, а группы являются субъектами истории.

Чтобы скорректировать эти фантазии, необходимо подчеркнуть трюизм о том, что мыслят и действуют только индивиды. Исследуя мысли и действия индивидов, историк устанавливает факт, что некоторые индивиды в своих мыслях и действиях оказывают друг на друга более сильное влияние, чем их влияние и испытываемое ими влияние со стороны других индивидов. Он замечает, что сотрудничество и разделение труда существует среди одних, а среди других - в гораздо меньшей степени или вообще отсутствует. Дюркгейм использует термин "группа" для обозначения совокупности индивидов, сотрудничающих друг с другом более тесно. Однако разграничение групп факультативно. В отличие от биологического вида группа не является онтологическим образованием. Различные концепции групп пересекаются друг с другом. В соответствии с планом своего исследования историк выбирает характеристики и признаки, определяющие классификацию индивидов по различным группам. Группировка может объединять либо людей, разговаривающих на одном языке, либо людей, исповедующих одну религию, либо занимающихся одним занятием или имеющих одну профессию, либо потомков одного рода. Концепция группы Гобино отличается от концепции группы Маркса. Одним словом, концепция группы представляет собой идеальный тип и в качестве такового является производным от понимания историком исторических сил и событий.

Мыслят и действуют только индивиды. Мышление и деятельность каждого индивида испытывает влияние мышления и деятельности окружающих. Эти влияния весьма разнообразны. Мысли и поведение отдельного американца невозможно объяснить, если приписывать его к одной группе. Он не только американец, но и член определенной религиозной группы, либо агностик, либо атеист; он работает на определенной должности, принадлежит к политической партии, испытывает влияние традиций, оставленных в наследство его предками и переданных ему в процессе воспитания, семьей, школой, соседями, а также влияние идей, доминирующих в его городе, штате и стране. Разговоры об американском складе ума являются чудовищным упрощением. Каждый американец имеет свой склад ума. Абсурдно приписывать какие-либо достижения и добродетели или преступления и пороки отдельных американцев Америке как таковой.

Большинство людей являются заурядными людьми. Они не имеют собственных мыслей; они только воспринимают. Они не создают новых идей; они повторяют то, что слышали и подражают тому, что видели. Если бы мир был населен только такими людьми, то не существовало бы никаких изменений и никакой истории. Изменения порождаются новыми идеями и направляемыми ими действиями. Одну группу от другой отличают результаты таких нововведений. Нововведения осуществляются не групповым разумом; они всегда представляют собой достижения индивидов. Что отличает американский народ от любого другого народа, так это совместный эффект, производимый мыслями и действиями бесчисленных выдающихся американцев.

Мы знаем имена людей, которые изобрели и постепенно совершенствовали автомобиль. Историк может написать подробную историю эволюции автомобиля. Мы не знаем имен людей, которые на заре цивилизации сделали величайшие изобретения - например, разожгли огонь. Но это незнание не позволяет нам приписывать это фундаментальное изобретение групповому разуму. Применять новые методы выполнения различных вещей всегда начинает индивид, а затем другие люди подражают его примеру. Обычаи и мода всегда провозглашаются индивидами и распространяются другими людьми путем подражания.

В то время как школа группового разума старалась исключить индивида, приписав активность мистическому Volksgeist, марксисты стремились, с одной стороны, преуменьшить вклад индивида, а с другой - приписать нововведения рядовым людям. Таким образом, Маркс пришел к выводу, что критическая история технологии показала бы, что ни одно из изобретений XVIII века не принадлежит тому или иному отдельному лицу2. Что это доказывает? Никто не отрицает, что технологический прогресс является постепенным процессом, цепью последовательных шагов, совершаемых длинным рядом людей, каждый из которых что-то добавляет к достижениям своих предшественников. История любого технического приспособления, если ее рассказать полностью, возвратит нас назад к самым примитивным изобретениям, сделанным пещерными людьми на заре человечества. Выбор любой, более поздней отправной точки является произвольным обрывом изложения. Историю беспроволочного телеграфа можно начать с Максвелла и Герца, но, кроме того, можно вернуться к первым экспериментам с электричеством или к любым предыдущим технологическим подвигам, необходимо предшествовавшим созданию радиосети. Все это ни в малейшей степени не влияет на ту истину, что каждый шаг вперед делался индивидом, а не какой-либо мистической безличной силой. Признание того, что вклад Максвелла, Герца, Маркони мог быть сделан только благодаря тому, что другие до этого внесли свой вклад, не умаляет их заслуг.

Чтобы проиллюстрировать разницу между новаторами и тупой толпой рутинеров, которые даже представить себе не могут, что возможны какие-либо улучшения, нам нужно только сослаться на пассаж в самой известной книге Энгельса3. В 1878 г. Энгельс категорично заявил, что оружие "теперь так усовершенствовано, что новый прогресс, который имел бы значение какого-либо переворота, больше невозможен". С этого времени "все дальнейшие [технологические] усовершенствования для полевой войны более или менее безразличны. Таким образом, в этом направлении эра развития в существенных чертах закончена"4. Этот самодовольный вывод показывает, в чем заключается достижение новатора: он совершает то, что другие люди считают немыслимым и неосуществимым.

Энгельс, считавший себя экспертом в военном искусстве, любил иллюстрировать свои доктрины ссылками на стратегию и тактику. Изменения в военной тактике, заявлял он, происходят не благодаря изобретательным военачальникам. Они являются достижениями рядовых, которые обычно толковее своих офицеров. Рядовые находят их благодаря своим инстинктам (instinktmassig) и отстаивают их вопреки противодействию начальства5.

Любая доктрина, отрицающая роль в истории "отдельного жалкого индивида"6 в конечном счете должна приписывать изменения и улучшения действию инстинктов. По мнению тех, кто разделяет подобные доктрины, человек является животным, который обладает инстинктом производить поэмы, соборы и самолеты. Цивилизация представляет собой результат бессознательной и непреднамеренной реакции человека на внешние раздражители. Любое достижение суть автоматическое творчество инстинкта, которым человек наделен именно для этой цели. Инстинктов существует столько, сколько на свете человеческих достижений. Излишне углубляться в критический анализ этих небылиц, изобретенных бездарностями для третирования достижений лучших людей и апеллирования к чувству обиды тупиц. Но даже основываясь на этой паллиативной доктрине, невозможно отрицать различий между человеком, обладавшим инстинктом к написанию книги "Происхождение видов" и теми, у кого данный инстинкт отсутствует.

1 дух народа (нем.). - Прим. Перев.

2 Маркс К. Капитал. Т. I // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 383. Сн. 89

3 Энгельс Ф. Анти-Дюринг// Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 2

4 там же. С. 174

5 там же. С. 172-175

6 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 176

Людвиг фон Мизес, из книги "Теория и история"

[Людвиг фон Мизес]

http://antisocialist.ru/papers/mizes...chiny.voyn.htm

Война - один из древнейших институтов человечества. С незапамятных времен люди с готовностью сражались между собой, убивали и грабили друг друга. Однако признание этого факта не означает, что война - необходимая форма отношений между людьми и попытки исключить ее из нашей жизни противоречат человеческой природе, а потому обречены на неудачу.

В полемических целях мы можем признать правоту милитаристского тезиса о том, что человеку по определению присущ инстинкт убийства и уничтожения. Однако характерными чертами человека являются не эти примитивные инстинкты и импульсы. Он стоит выше других живых существ потому, что обладает разумом и способностью к абстрактному мышлению. И разум подсказывает человеку, что мирное сотрудничество и взаимодействие на основе разделения труда выгоднее, чем вражда и насилие.

Не стану останавливаться на истории войн. Достаточно будет отметить, что в XVIII веке, на пороге современной капиталистической эпохи, характер войны был уже не таким, как во времена варварства. Люди больше не сражались друг с другом ради истребления или порабощения побежденных. Войны стали одним из инструментов политики и велись сравнительно немногочисленными профессиональными армиями, в основном состоявшими из наемных солдат. В ходе войн определялось, какая династия будет править той или иной страной или провинцией. Крупнейшие вооруженные конфликты в Европе XVIII века представляли собой войны за престолонаследие - за испанское, польское, австрийское и, наконец, баварское наследство. Для простых людей исход этих противоборств особого значения не имел. Их не слишком волновало, кто будет их сюзереном - Габсбурги или Бурбоны.

Тем не менее эти конфликты были тяжелым бременем для человечества. Они представляли собой серьезное препятствие на пути к росту экономического благосостояния. В результате философы и экономисты того времени начали уделять внимание причинам войн. Эти изыскания привели их к следующему выводу: в условиях частной собственности на средства производства и частного предпринимательства, когда единственная функция государства - это защита граждан от насильственных или мошеннических посягательств, жителям любой страны безразлично, где именно проходят ее границы. Никого не заботит, велика или мала их страна, завоюет она ту или иную провинцию, или нет. Простым гражданам захват территорий не приносит никакой выгоды.

Однако с точки зрения монархов и правящего класса аристократов все выглядит по-иному. Расширение территории владений позволяет им усилить собственное влияние и увеличить налоговые поступления. Завоевания им выгодны. Поэтому если простые граждане миролюбивы, то те - воинственны.

Таким образом, утверждали классики-либералы, избежать войн позволит система, где в экономике царит принцип laissez faire, а в политике - народовластие. Войны уйдут в прошлое, ведь для них не будет больше причин. Поскольку либералы XVIII-XIX столетий были убеждены, что переходу к экономической свободе и политической демократии ничто помешать не может, они с уверенностью утверждали: человечество стоит на пороге эры вечного мира.

Чтобы мир во всем мире стал реальностью, отмечали они, необходимо утверждение экономической свободы, свободной торговли и отношений доброй воли между народами, а также народовластия. Хотел бы подчеркнуть важность обоих этих условий: свободы внутренней и международной торговли и демократии. Роковая ошибка нашей эпохи заключается в том, что мы отказались от первого из этих условий - а именно, свободной торговли - и делаем акцент только на политической демократии. Тем самым люди игнорируют тот факт, что без свободы предпринимательства, торговли и экономической свободы демократия тоже не может сохраняться надолго.

Президент Вудро Вильсон был абсолютно убежден, что для обеспечения мира во всем мире необходимо, чтобы в нем восторжествовала демократия. В годы Первой мировой войны считалось: чтобы наступил прочный мир, достаточно отстранить от власти германскую правящую династию Гогенцоллернов и поземельное дворянство (юнкерство). Вильсон не понимал, что в ситуации растущего всесилия государства этого будет недостаточно. В мире, где полномочия государства постоянно расширяются, у войн появляются экономические причины.

Выгодны ли простым гражданам завоевательные войны?

Видный британский пацифист сэр Норман Энджелл (Angell) не устает повторять: отдельный гражданин ничего не выигрывает от захвата его страной чужих территорий. Ни один простой немец, утверждает он, не получил никакой выгоды от присоединения к Германской империи Эльзаса и Лотарингии в результате Франко-прусской войны 1870-1871 годов. Это абсолютно верно. Но так выглядела ситуация во времена классического либерализма и свободы предпринимательства. В наши дни, когда государство активно вмешивается в экономику, все изменилось.

Приведем пример: правительства стран, производящих натуральный каучук, заключили картельное соглашение, чтобы создать монополию в этой области. Они вынудили плантаторов ограничить производство, чтобы цены на каучук намного превысили уровень, существующий в условиях свободного рынка. И это отнюдь не исключение. Объектом такой же политики со стороны правительств разных стран стал целый ряд важнейших продуктов питания и видов сырья. Во многих отраслях промышленности государства осуществляют принудительную картелизацию, в результате чего контроль над соответствующими предприятиями переходит от частных предпринимателей в руки правительства. Конечно, некоторые из таких шагов завершились провалом. Но подобный результат не побудил государства отказаться от своих планов. Они стараются усовершенствовать применяемые методы и уверены, что после окончания нынешней - Второй мировой - войны их новая попытка увенчается успехом.

Сегодня много говорится о необходимости планирования на международном уровне. Однако, чтобы плантаторы выращивали каучук, кофе и др. никакого планирования, ни в национальном, ни в международном масштабе, не нужно. Они производят эти товары, потому что это для них - наилучший способ заработать на жизнь. Планирование в данном случае неизменно означает действия государства по ограничению производства и установлению монопольных цен.

В этих условиях уже нельзя говорить о том, что народ не получает никаких конкретных выгод от победоносной войны. Если государства, зависящие от импорта каучука, кофе, олова, какао и других сырьевых товаров, вынуждают правительства стран-производителей отказаться от монополистической политики, они улучшают тем самым материальное положение своих граждан.

Подобная оценка ситуации, конечно, не оправдывает агрессии и завоеваний. Она лишь демонстрирует, насколько ошибаются пацифисты вроде сэра Нормана Энджелла, исходя в своих аргументах в пользу мира из допущения, что все страны по-прежнему сохраняют приверженность принципам свободного предпринимательства.

Сэр Норман - член Лейбористской партии Великобритании. Эта партия выступает за прямое обобществление экономики. Однако лейбористам не хватает проницательности, чтобы понять, какими политическими последствиями это обернется.

Пример Германии

Объяснить суть этих последствий я хотел бы на примере ситуации в Германии.

Как и все другие страны Европы, Германия небогата природными ресурсами. Их недостаточно, чтобы прокормить и одеть ее население. Германия вынуждена импортировать сырье и продовольствие в больших объемах и оплачивать этот необходимый импорт за счет экспорта промышленной продукции, большая часть которой производится с использованием импортного сырья. В условиях свободы предпринимательства немцы блестяще приспособились к этой ситуации. Шестьдесят - семьдесят лет назад, в 1870-1880-х годах, Германия по экономическому благосостоянию занимала одно из первых мест в мире. Ее предприниматели сумели создать чрезвычайно эффективные промышленные предприятия. По объему промышленного производства страна занимала первое место в Европе. Немецкие товары триумфально завоевывали мировой рынок. Благосостояние немцев - всех классов населения - росло с каждым годом. Никаких оснований для изменения структуры германской экономики не существовало.

Однако большинству немецких идеологов и политических публицистов, профессоров, получавших жалованье от государства, лидеров социалистической партии и госчиновников рыночная экономика не нравилась. Они клеймили ее, называя "капиталистической", "плутократической", "буржуазной", "западной" и "еврейской". Они сетовали по поводу того, что свобода предпринимательства привела к интеграции Германии в систему международного разделения труда.

Все эти группы и политические партии стремились заменить свободное предпринимательство системой государственного управления бизнесом. Они хотели покончить с таким мотивом экономической деятельности, как получение прибыли. Они выступали за национализацию бизнеса и его подчинение указаниям властей. В стране, в целом обладающей экономической "самодостаточностью", сделать это сравнительно просто. Россия, занимающая шестую часть суши, может обходиться практически без импорта. Однако с Германией дело обстоит по-иному. Она не может отказаться от импорта, а потому ей необходимо экспортировать промышленные товары. Но обеспечить такой экспорт государственная бюрократия не в состоянии. Чиновничество может править бал лишь в условиях закрытости внутреннего рынка. Вести конкурентную борьбу на зарубежных рынках оно не способно.

Сегодня большинство населения нацистской Германии хочет, чтобы государство контролировало бизнес. Однако государственный контроль над экономикой и успешная внешнеторговая деятельность - вещи несовместимые. Социалистическое государство должно стремиться к экономической автаркии. И здесь в дело вступает агрессивный национализм, прежде называвшийся пангерманизмом, а ныне - национал-социализмом. Мы могучая нация, говорят национал-социалисты, нам по силам сокрушить все другие народы. Нам необходимо завоевать все страны, обладающие ресурсами, необходимыми для нашего экономического процветания. Нам нужна автаркия, а чтобы достичь ее, надо воевать. Нам нужен Lebensraum (жизненное пространство) и Nahrungs freiheit (продовольственная независимость).

Оба эти понятия означают одно и то же - завоевание территории настолько обширной и богатой природными ресурсами, что в результате немцы смогут и без внешней торговли обеспечивать себе такой же жизненный уровень, как у граждан любой самой богатой страны. Термин Lebensraum хорошо известен за пределами Германии. Иначе обстоит дело с Nahrungs freiheit. Freiheit - это свобода; Nahrungs freiheit - это в буквальном переводе "свобода от ситуации, при которой Германия должна импортировать продукты питания". В глазах нацистов только такая "свобода" имеет ценность.

Коммунисты и нацисты едины в одном: суть того, что они подразумевают под демократией, свободой и народовластием - это установление полного контроля государства над экономикой. И неважно, какое название дается этой системе - социализм, коммунизм или плановое хозяйство. Как ее ни назови, эта система требует экономической автаркии. Но если Россия в целом ею обладает, то у Германии такой возможности нет. Поэтому социалистическая Германия должна проводить политику завоевания Lebensraum или Nahrungs freiheit, т.е. политику агрессии.

Конечным результатом программы по установлению контроля государства над бизнесом является отказ от участия в международном разделении труда. Согласно нацистской философии, единственный подходящий режим международных отношений - это война. Их лидеры с гордостью цитируют римского историка Тацита, заметившего две тысячи лет назад: германцы считают постыдным приобретать упорным трудом то, что можно приобрести мечом. И кайзер Вильгельм II в 1900 году отнюдь не случайно призвал своих солдат брать пример с гуннов. Его слова были образным изложением осознанного политического курса.

Зависимость от импорта

Германия - не единственная европейская страна, зависящая от импорта. Население Европы - без России - составляет 400 миллионов человек: это в три с лишним раза больше населения Соединенных Штатов. Однако Европа не производит хлопок, каучук, копру, кофе, чай, джут, там нет месторождений многих важнейших металлов. Кроме того, она не в состоянии полностью обеспечить себя шерстью, фуражом, скотом, мясом, кожей и многими видами зерновых.

В 1937 году в Европе было добыто всего 56 миллионов баррелей сырой нефти (для сравнения, в том же году нефтедобыча США составила 1279 миллионов баррелей). Более того, почти вся нефть в Европе добывалась в Румынии и на востоке Польши. Однако по итогам нынешней войны эти территории окажутся под контролем России. Основу европейской экономики составляет производство и экспорт промышленной продукции. Но в условиях государственного контроля над бизнесом такой экспорт практически невозможен.

Таковы упрямые факты, и никакая социалистическая риторика их не изменит. Для выживания европейцы должны полагаться на проверенные механизмы свободного предпринимательства. Альтернатива - война и завоевания. Немцы дважды пошли по этому пути, и оба раза он привел их к неудаче.

Однако наиболее влиятельные в политическом отношении группы в Европе не осознают необходимости экономической свободы. В Великобритании, Франции, Италии и некоторых малых странах ведется мощная агитация в пользу полного контроля государства над бизнесом. Правительства этих стран практически глухи к аргументам об экономической свободе. Британская Лейбористская партия и те английские политики, что до сих пор, но уже без каких-либо оснований, называют свою партию Либеральной, рассматривают нынешнюю войну не только как защиту независимости своей страны, но и как возможность осуществить настоящую революцию в области контроля государства над экономикой. Третья британская партия - Консервативная - также в общем и целом сочувствует этим планам. Британцы хотят победить Гитлера, и в то же время жаждут применить его экономические методы в собственной стране. Они не подозревают, что государственный социализм в Великобритании обрекает ее население на печальную участь. Чтобы закупать за рубежом сырье и продовольствие, Британия должна экспортировать промышленную продукцию. И любое сокращение этого экспорта негативно отразится на жизненном уровне основной массы британцев.

Во Франции, Италии и большинстве других стран Европы существуют те же условия, что и в Британии.

В деле обеспечения отечественного потребителя тем, что ему необходимо, социалистическое государство диктует свою волю. Гражданин вынужден брать то, что оно ему дает. Но во внешней торговле все обстоит не так. Иностранный потребитель купит товар только в том случае, если будет удовлетворен его качеством и ценой. На этой международной арене обслуживания зарубежных потребителей капитализм демонстрирует большую эффективность и гибкость. Высокий уровень благосостояния и цивилизации в Европе в довоенный период не был результатом деятельности правительственных ведомств и структур. Все эти немецкие фотоаппараты и химикалии, британские ткани, парижские платья, шляпки и духи, швейцарские часы, венские кожаные сумки были изготовлены не на контролируемых государством предприятиях. Их производство организовали предприниматели, неустанно работавшие над улучшением качества и снижением цены своей продукции. Ни один разумный человек не скажет, что в этом плане государственное ведомство способно с успехом заменить частного предпринимателя.

Когда международную торговлю ведут частные предприниматели, речь идет о частном деле частных фирм из разных стран. Соответственно, возникающие разногласия представляют собой конфликты между частными компаниями, не влияющие на политические отношения соответствующих государств. Они касаются лишь герра Майера и мистера Смита. Но когда внешнюю торговлю берет в свои руки государство, эти конфликты превращаются в политические проблемы.

Представим, что голландское правительство предпочитает закупать уголь в Великобритании, а не в германском Руре. В этом случае у германских националистов может возникнуть мысль: "Почему мы должны терпеть такое поведение малой страны? В 1940 году Третьему рейху хватило четырех дней, чтобы разгромить голландские вооруженные силы. Надо проделать это еще раз, и тогда мы получим все, что производят Нидерланды, причем совершенно бесплатно!"

"Справедливое" распределение ресурсов

Давайте рассмотрим известное требование нацистских и фашистских агрессоров о новой, более "справедливой" системе распределения сырьевых ресурсов в мировом масштабе. В условиях свободного предпринимательства любитель кофе, не являющийся владельцем кофейной плантации, должен за него заплатить. Неважно, где он живет - в Германии, Италии, или даже Колумбии: ему необходимо оказать те или иные услуги своим соотечественникам, заработать деньги и отдать их часть за любимый напиток. Если же речь идет о стране, где не выращивают кофе, то ей приходится экспортировать сырье или товары, чтобы оплатить его импорт. Однако Гитлера и Муссолини такое решение проблемы не устраивает. Их рецепт - аннексия страны, где выращивают кофе. Но поскольку граждане Колумбии и Бразилии без энтузиазма относятся к перспективе рабства у германских нацистов или итальянских фашистов, речь идет о войне.

Другой нагляднейший пример - ситуация с хлопком. Более ста лет одной из важнейших отраслей промышленности в Европе была переработка хлопка и изготовление из него текстильных изделий. В самой Европе, как известно, хлопок не выращивают: климат не подходит. Однако ей всегда удавалось импортировать его в нужном объеме - единственным исключением стал период Гражданской войны в США, которая привела к перебою с поставками из южных штатов. Промышленно развитые страны Европы получали достаточно хлопка не только для удовлетворения собственных потребностей, но и для значительного экспорта хлопчатобумажных изделий.

Однако в последние годы перед началом Второй мировой войны ситуация изменилась. Предложение хлопка-сырца на мировом рынке осталось на прежнем уровне. Однако система валютного контроля, введенная в большинстве европейских государств, не позволяла частным бизнесменам закупать его в нужном количестве для своих производственных нужд. При Гитлере немецкая хлопчатобумажная промышленность пришла в упадок, поскольку он ограничил объемы производства и заставил предпринимателей уволить значительную часть рабочих. Над судьбой этих людей, лишившихся работы, Гитлер особо не задумывался - он отправил их трудиться на военные заводы.

Как я уже отмечал, в условиях свободы торговли и предпринимательства экономических причин для вооруженной агрессии не существует: отдельные граждане не извлекают никаких преимуществ из захвата той или иной провинции или колонии. Однако в мире, где существуют тоталитарные государства, у многих людей возникает убежденность в том, что в результате аннексии какой-либо территории, богатой природными ресурсами, их материальное благосостояние возрастет. Войны XX столетия, несомненно, обусловлены экономическими причинами. Однако они порождены не капитализмом, как пытаются нас уверить социалисты. Происхождение этих войн связано со стремлением государств обрести полное политическое и экономическое всемогущество, поддерживаемым введенной в заблуждение основной массой населения соответствующих стран.

В нынешней войне три главных агрессора - нацистская Германия, фашистская Италия и имперская Япония - не добьются своих целей. Они уже потерпели поражение, и сами это сознают. Однако в будущем они могут предпринять новую попытку, поскольку их ложная тоталитарная идеология не знает иных методов улучшения материальных условий жизни населения, кроме войны. Для тоталитаристов завоевание - единственный действенный политический способ достижения экономических целей.

Экономическое мышление

Я не хочу сказать, что все войны в истории были обусловлены экономическими соображениями, т.е. стремлением агрессора обогатиться за счет побежденных. Но в рамках настоящего анализа нет необходимости изучать первопричины, скажем, Крестовых походов или религиозных войн XVI-XVII столетий. Ведь я имею в виду другое: в наше время все большие войны были результатом определенного экономического мышления.

Вторую мировую войну определенно нельзя назвать конфликтом между белой и цветными расами. Между британцами, голландцами, норвежцами и немцами нет никаких расовых различий; то же самое можно сказать о французах и итальянцах или китайцах и японцах. Это также не война между католиками и протестантами: и тех и других можно встретить в обоих противоборствующих лагерях. О борьбе между демократией и диктатурой тоже говорить не приходится. Претензии нескольких стран, входящих в Объединенные нации (в частности Советской России), на звание "демократических" выглядят весьма спорными. С другой стороны Финляндия (союзница нацистской Германии) - это страна с демократической выборной властью.

Мой аргумент о том, что движущей силой последних войн стали экономические соображения, не оправдывает агрессоров. Политика агрессии и захватов, рассматриваемая как средство достижения тех или иных экономических выгод, обречена на неудачу. Даже если в краткосрочном плане она увенчается "техническим" успехом, в конечном итоге цели агрессоров не будут достигнуты. В современную промышленную эпоху создание социальной системы, которую нацисты называют "новым порядком", исключено. Рабство для промышленно развитого опыта - не метод. Если бы нацисты победили своих противников, это означало бы разрушение цивилизации и возврат к варварству. Что бы ни обещал Гитлер, создать Тысячелетний Рейх на основе "нового порядка" им бы точно не удалось.

Таким образом, главный вопрос заключается в том, как избежать новых войн. И ответом на него станет не создание улучшенного варианта Лиги наций, или усовершенствование Международного суда, или даже учреждение всемирных полицейских сил. Подлинная задача заключается в том, чтобы все страны - или по крайней мере страны с наибольшей численностью населения - обрели миролюбие. А достичь этого можно лишь одним способом: вернувшись к свободе предпринимательства.

Если мы хотим исключить из нашей жизни войны, необходимо устранить их причины.

Главным "идолом" нашей эпохи стало Государство. Государство - необходимый для общества институт, но обожествлять его нельзя. Оно не бог, а механизм, созданный простыми смертными. Поклоняясь ему, мы вынуждены будем приносить в жертву этому идолу цвет нашей молодежи, обреченный на гибель в будущих войнах.

Чтобы обеспечить прочный мир, мало построить новую штаб-квартиру для Лиги наций в Женеве, и даже создать международные полицейские силы. Нужно изменить политическую идеологию и вернуть экономическую систему, покоящуюся на прочной основе свободного рынка.

Людвиг фон Мизес
Впервые: The Economic Causes of War // The Freeman. Vol. 54. № 4 (April 2004).