*2900. Pax Romana

[Нistoryancient.Ru]

http://historyancient.ru/romeresp/ranistor1.html

Важнейшими письменными первоисточниками ранней римской истории являются древнейшие латинские надписи, консульские фасты, официальные документы, например, «Законы XII таблиц», международные договоры. Первые исторические произведения создаются в Риме в Ш в. до н. э. (Квинт Фабий Пиктор), возникает «анналистическая» традиция. Так как сочинения анналистов утрачены, основным источником для этого периода истории становится литературная традиция конца Республики — начала Империи—Цицерон, Ливий, Дионисий, Плутарх.

V в. до н. э. — возникновение историографии в Риме (летопись — annales — понтификов).

III в. до н. э. — появление первого исторического сочинения в прозе — «Анналы» Квинта Фабия Пиктора.

I в. до н. э. — I в. н. э. — творчество Ливия, Дионисия, Диодора, Плутарха.
1. Первоисточники

Надписи

Документальный материал в римской истории представлен преимущественно надписями. Если эпоха Империи сохранила нам большое количество эпиграфического материала, то Республика оставила его очень немного, а в раннем периоде надписей почти нет. Правда, это утверждение нуждается в одной оговорке: латинских надписей почти нет. Что же касается нелатинских надписей, то они имеются в достаточном количестве, но, как увидим ниже, их почти нельзя использовать.

Самые ранние латинские надписи датируются концом VI или началом V в. Это прежде всего надпись на так называемом cippus (столб, колонна). Столб этот нашел на форуме Бони в 1898 г., на том самом месте, которое древними считалось могилой Ромула и было отмечено «черным камнем» (lapis niger) Надпись весьма архаична по языку и шрифту. Строки идут попеременно одна — слева направо, другая — справа налево. Такой способ письма называется по-гречески «бустрофедон», т. е. «как пашет бык». Надпись сильно испорчена, а поэтому смысл ее непонятен. Возможно, что она имеет отношение к какому-то религиозному обряду.

К древнейшим памятникам латинской письменности принадлежит так*же надпись на золотой пряжке, найденной в одной из могил г. Пренесте. Она написана справа налево и читается так: «Manios med fhe fhaked Numasioi», т. e. «Manius me fecit Numerio» («Маний меня сделал для Нумерия»). Можно отметить еще несколько мелких надписей на сосудах и других предметах. Как правило, они состоят из отдельных слов и исторического значения в собственном смысле слова не имеют.

Первые исторические надписи относятся к самому концу раннего периода римской истории. Это — похвальные надписи (элогии) на саркофагах знатного римского рода Сципионов (Scipionum elogia). Хронологически самая ранняя из них — стихотворная надпись Луция Корнелия Сципиона Барбата, консула 298 г. Она тоже еще довольно архаична по языку: «Корнелий Луций Сципион Бородатый, родившийся от отца Гнея, муж доблестный и мудрый, наружность которого вполне соответствовала его внутренним достоинствам, бывший у вас консулом, цензором, эдилом. Он взял Тауразию, Цизауну, Самний; покорил всю Луканию и вывел оттуда заложников». Другие элогии Сципионов уже выходят за рамки раннего периода, и рассматривать их здесь мы не будем.

Нелатинские надписи, сохранившиеся от ранних эпох, гораздо многочисленнее. Одних этрусских надписей в настоящий момент насчитывается около 10 тыс. (правда, из разных периодов). Но, к сожалению, они пока еще не могут быть использованы в сколько-нибудь широких размерах. Хотя они написаны греческими буквами, но этрусский язык очень мало известен. Читаются отдельные слова (в частности, имена собственные), можно понять общий смысл некоторых фраз, но в целом этрусский эпиграфический материал остается пока мертвым сокровищем.

С другими нелатинскими надписями (оскскими, умбрскими, венетски- ми и др.) дело обстоит лучше. Многие из них читаются и представляют интерес для культурной истории италийских племен. Греческие надписи юга Италии и Сицилии почти ничего не дают для ранней истории Рима.

Однако мы имеем латинские надписи более поздних эпох, которые, по- видимому, восходят к ранним периодам. Сюда относятся прежде всего так называемые консульские или капитолийские фасты (Fasti consulares или Capitolini), т. е. списки высших должностных лиц Римской республики. Но так как они были составлены, по-видимому, только в эпоху Августа, то ценности настоящего документа не имеют.

Еще в большей степени это приходится говорить о другом списке, составленном в ту же эпоху, — о списке триумфов (Fasti triumphales или Acta triumphorum). Он содержит имена всех тех лиц, которые праздновали триумф над врагом с обозначением повода триумфа и его даты. Список начинается с Ромула: «Romulus Martis f. rех de Caeninensibus К. Маr», т. е. «Царь Ромул, сын Марса, [справил триумф] над ценинцами 1 марта». Уже один факт внесения в список «сына Марса» говорит о фальсификации триумфальных фастов ранних периодов. Эта часть была составлена на основании домыслов ученых антикваров эпохи Августа, опиравшихся на историко-литературную традицию. Более или менее достоверными триумфальные фасты делаются только с эпохи Гракхов, т. е. с 30-х и 20-х гг. II в. до н. э.

Как первоисточник для культурной истории раннего Рима имеют значение так называемые «Fasti anni iuliani» — отрывки римского юлианского календаря конца I в. до н. э. и начала I в. н. э., дошедшие до нас в разных вариантах (например, пренестинские фасты).

Таким же первоисточником для культурной истории является гимн в честь Марса жреческой коллегии арвальских братьев (Carmen arvale). Этот гимн дошел до нас в поздних надписях (II и III вв. н. э.), содержащих протоколы арвальских братьев. Но архаизм языка, на котором составлен гимн, не везде даже поддающегося переводу, говорит о его чрезвычайной древности. Он начинается такими словами: «Enos, Lases, juvate», т. е. «Nos, Lares, iuvate» («Помогите нам, лары»).

Из всех надписей, датируемых царской эпохой в Риме, особо пристальное внимание уделяется стеле с римского Форума — «черному камню». Действительно, надпись сохранилась очень плохо, однако некоторые слова читаются полностью. Среди них слово PECEI (=regei=regi, Dat. Sing. от слова «царь»). Наличие этого слова явилось дополнительным аргументом для датировки надписи VII—VI вв. — временем правления в Риме царей. Вместе с тем некоторые ученые, как отмечает Е. В. Федорова, «склонились к мысли, что в надписи идет речь не о царе в прямом смысле этого слова, а только о царе священнодействий (rex sacrorum, sacrificulus), т. е. о жреце, который после изгнания царей унаследовал жреческие обязанности царя. Сторонники этого мнения датировали надпись концом VI — началом V в.» (Федорова Е. В., Введение в латинскую эпиграфику. М., 1982. С. 43).

За столетие, прошедшее с момента находки стелы, предпринято много попыток реконструировать текст надписи. Одним из наиболее удачных восстановлений признается гипотеза итальянских исследователей Думециля и Кальдерини. В переводе на русский язык текст надписи выглядит следующим образом: «Тот, кто разобьет и повредит этот камень, да будет проклят (букв., да будет посвящен Юпитеру, т.е. отдан во власть Юпитера и поэтому изъят из мира живых). Кто запачкает этот камень, с того причитается пеня в 300 ассов... Штраф будет служить компенсацией для царя. Всякий раз, когда царь будет совершать священнодействие, те авгуры, которыми царь будет предводительствовать, пусть приказывают, чтобы их слуга-глашатай объявлял следующее: «Если кто-нибудь явится с упряжкой скота, то пусть он распряжет скот (и не запрягает его) до тех пор, пока царь и авгуры шествуют, как подобает в процессии». Если у какого-либо скота из чрева выпадет что-нибудь нечистое, и если оно не жидкое, то пусть это будет считаться нечестием, а если жидкое, то на основании доброй приметы оно будет считаться чистым». (Цит. по: Федорова Е. В. Введение... С. 44—45).

Сильным ударом по гиперкритическому отношению к римской тра*диции об истории Рима (VIII—IV вв.) стала находка в 1978 г. на территории бывшего античного города Сатрик в Лации надписи конца VI в. Надпись состоит из двух строк неравной длины, направление письма слева направо и читается так:

[En aid]e iste Terai Popliosio Valesiosio suodales Mamartei.

В переводе на классическую латынь текст выглядит так:

In aedem isti (=hic) Terrae Publii Valerii sodales Mamartei.

«Здесь, в храме Земли (совершили посвящение) Марсу содалы Публия Валерия».

«В данном случае под содалами следует понимать не жреческую кол*легию, а друзей и близких Публия Валерия, действовавших по его поручению», — считает Е. В. Федорова (Подробный анализ надписей см.: Федорова Е. В. Введение... С. 45.). Время возникновения надписи определяется по имени Поплия Валезия (=Публия Валерия). По-видимому, это никто иной, как Публий Валерий Публикола, консул 509, 508, 507 и 504 гг., активный борец за свержение царской власти в Риме, поборник свободы народа.

Благодаря сатриканской надписи отпали сомнения в достоверности фигуры одного из первых римских консулов.

В последние десятилетия изменилось отношение исторической науки и к консульским фастам (Fasti consulares) как к документальному источнику. Действительно, остатки фастов, найденные на Капитолии, принадлежат эпохе Августа. Споры вызывает достоверность материала, на основе которого фасты были составлены (или восстановлены) на рубеже двух эр. Долгие годы, по крайней мере, древнейшая часть фастов (для V в.) считалась абсолютно недостоверной. Одним из важнейших аргументов было наличие в списке консулов плебейских имен (или, вернее, имен, которые в III—I вв. встречаются только у плебеев). В условиях господства нибуровской теории происхождения патрициев и плебеев подобное рассматривалось как позднейшая переработка списка. Однако с рождением в XX в. новой точки зрения на проблему возникновения римских сословий (см. ниже) изменилось и вос*приятие консульских фастов. Все больше историков становится на позицию доверия этому эпиграфическому памятнику.

Официальные документы

Таков основной эпиграфический материал, сохранившийся от раннего периода римской истории. Как видим, он почти ничего не дает историку. Однако кое-какие документы дошли до нас в передаче римских и греческих писателей. На первом месте здесь нужно поставить «Законы XII таблиц» («Leges XII tabularum»), чрезвычайно важный памятник середины V в. Отдельные статьи этого законодательного сборника дошли из более поздних эпох частью в цитатах, частью в пересказе различных римских авторов.

Менее достоверны так называемые Царские законы («Leges regiae») — собрание законов и постановлений, приписанных римским царям и относящихся главным образом к сакральному праву. Они сохранились у одного римского юриста императорской эпохи.

Дошли до нас в более или менее точной передаче греческих и римских писателей некоторые международные договоры, в которых Рим выступает в качестве одной из договаривающихся сторон. Таков, например, текст договора римлян с карфагенянами (вероятно, 508 г.), переданный греческим историком Полибием (III, 22). Но эти документы, строго говоря, характера первоисточника не имеют.

Итак, письменные первоисточники по истории Рима первых двух периодов весьма немногочисленны, некоторые из них сомнительны, а в целом все они дают для науки очень немного.

Монеты

Обратимся к другим категориям первоисточников. Монеты, являющиеся очень важным источником для императорской эпохи, почти не имеют значения для раннереспубликанского периода. Римские монеты появляются не раньше V в. (а вернее, с середины IV в.), и их очень немного. Во всяком случае, для общей истории они ничего не дают. Греческие монеты юга Италии и Сицилии древнее, и их гораздо больше, но, как и надписи, они почти не могут быть использованы для ранних эпох Средней Италии.

Вещественные памятники

Археологический материал для раннего периода истории Италии представлен довольно богато, хотя и неравномерно по различным районам. Если памятники палеолита встречаются только спорадически, то, начиная с неолита и кончая эпохой железа, вещественный материал быстро растет: неолитические погребения, остатки свайных построек на севере Италии, так называемые «террамары» к югу от По, раннее железо «культуры Виллановы», богатейшие этрусские гробницы, ранние римские погребения и более поздние саркофаги, остатки городских сооружений (этрусских и римских), большое количество посуды и утвари из разных частей Италии и проч. Археологические памятники как таковые без параллельных источников (письменных, этнографических, языковых) для общей истории дают немного. У них, как правило, отсутствует точная датировка, они «многосмысленны», т. е. допускают различные истолкования, они односторонни, т. е. характеризуют главным образом материальное производство и некоторые стороны идеологии (искусство, религию). Подтверждением этого служит спорность весьма многих вопросов, которые приходится решать на основании одних вещественных памятников. Такова проблема крито-микенской эпохи в истории Греции, такова, как увидим ниже, этрусская проблема.

Язык

Язык как исторический источник имеет большое значение для истории культуры, но для общей истории и он дает мало. По вопросам, например, италийского этногенеза проделана большая работа и индоевропейской лингвистикой, и яфетидологией. Однако выводы здесь очень спорны, что видно на той же этрусской проблеме.

Этнографический материал

Этнографические данные для истории ранних ступеней общественно*го развития играют, как известно, большую роль. Блестящим примером использования этих данных для истории Греции и Рима являются «Древнее общество» Моргана и «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса. Но и этнографический материал имеет значение только в качестве дополнительного к другим видам источников.

Фольклор

Остается последняя категория первоисточников: так называемый «фольклор» — памятники устного народного творчества (былины, песни, сказки, заговоры, пословицы и т. п.). Что касается римского эпоса, то в науке нет на этот счет единодушного мнения: одни ученые его отрицают, другие признают. Как бы там ни было, несомненно одно: римляне не имели ничего, подобного великим эпическим произведениям греков — «Илиаде» и «Одиссее». Весьма возможно, что у них существовали отдельные эпические сказания, но они не были обработаны и объединены в крупные поэмы, до нас не дошли и, самое большее, сохранились только в виде отдельных легенд в нашей наличной историко-литературной традиции (у Ливия, Плутарха и др.). Точно так же не дошел до нас (за ничтожным исключением) и более мелкий фольклорный материал.

Таким образом, первоисточники ранней римской истории — письменные памятники, монеты, археологический и этнографический материал, языковые данные, фольклор — не могут служить прочной базой для воссоздания начальных периодов римской истории. Такой базой может явиться только объединение всех этих видов источников с литературными памятниками, в первую очередь с историческими произведениями греков и римлян. Только эти произведения, несмотря на их малую достоверность для ранней эпохи, дают общую и связную картину исторического развития. Подвергая критике свидетельства греческих и римских писателей и комбинируя их показания с отрывочными данными первоисточников, можно надеяться установить основные вехи начальной истории Рима.

Чтобы решить вопрос о степени достоверности литературных источников, необходимо выяснить, как возникла в Риме историография.

[Нistoryancient.Ru]

http://historyancient.ru/romeresp/ranistor2.html

2. Историческая традиция

Возникновение историографии в Риме

По мнению, общепринятому в науке, первой формой исторического творчества у римлян была летопись (annales). Это были краткие погодные заметки о важнейших событиях, присоединяемые к спискам консулов или других должностных лиц, именами которых в Риме обозначался год (эпонимные магистраты). Такая летопись составлялась жрецами понтификами для календарных целей. Когда она возникла, мы точно не знаем: полагают, что в середине V в. С начала III в. летопись понтификов стала составляться более подробно. В III же веке, по-видимому, понтификами были восполнены пробелы в старом тексте летописи, а также составлена начальная история Рима (до середины V в.).

Дополнением к летописи служили «записи понтификов» (commentarii pontificum), содержавшие различные предписания богослужебного и юридического характера. Такие же commentarii существовали и у других жреческих коллегий (например, у авгуров).

Наряду с официальным историографическим материалом существовали и частные исторические записи. Возможно, что в знатных римских домах велись семейные хроники. Обычай произносить на похоронах похвальные речи в честь покойного (laudationes funebres) также был одной из форм историографического творчества. Впрочем, здесь же нужно искать и один из источников фальсификации исторического материала.

В какой мере все эти документы могли быть использованы позднейшей историографией? Ливий (VI, 1) сообщает, что большинство этого материала погибло во время галльского погрома 390 г.: «Если что и было занесено в комментарии понтификов и иные государственные и частные письменные памятники, то большая часть их погибла при пожаре города». Однако некоторая часть документального материала могла быть спасена или восстановлена позднее. Как бы там ни было, но у нас есть сведения, что в эпоху Гракхов верховный понтифик (pontifex maximus) Публий Муций Сцевола привел в порядок летопись и пополнил ее ранние части. Так были составлены «Большие анналы» («Annales maximi») в 80 книгах. Единственный отрывок из них сохранился у одного позднего римского писателя. После труда Муция Сцеволы составление летописи, по-видимому, прекратилось.

Летопись понтификов, по крайней мере до ее обработки Сцеволой, не содержала связного исторического рассказа и поэтому не может быть названа настоящим историческим произведением. Историография в собственном смысле слова возникает в Риме только в эпоху Пунических войн, во второй половине III в. Это совпадение не случайно. Войны с Карфагеном были поворотным пунктом в римской истории. Они в огромной степени расширили кругозор римлян и вызвали потребность отдать себе отчет в происходящих событиях, что, в свою очередь, породило интерес к родному прошлому. К тому же на эпоху Пунических войн падает первое широкое знакомство римлян с эллинистической культурой, что не могло не оказать огромного влияния на выработку литературного языка и литературно-исторических вкусов.

Невий

Первым римским историком был Гней Невий из Кампании (ок. 270 — 200 гг.). Это очень яркая фигура. Простой гражданин, он не побоялся выступить против знатных семей Метеллов и Сципионов. В те времена это было большой смелостью. Невий попал в тюрьму, откуда его освободили только благодаря вмешательству народных трибунов. Невий был плодовитым сочинителем трагедий и комедий, в которых он не только подражал греческим образцам, но и обнаружил некоторую самостоятельность. Невий принимал участие в Первой Пунической войне и написал о ней эпическую поэму на латинском языке неуклюжим «сатурнийским» стихом (versus saturnius). Это - древнейший размер латинской народной поэзии. Впоследствии поэма была разделена на семь книг, из которых первые две содержали предшествующую историю Рима, начиная с легендарного Энея. От произведения Невия сохранились только ничтожные фрагменты.

Энний

Поколением позже жил Квинт Энний, родом из Калабрии, участник Второй Пунической войны (239—169 гг.). Среди его многочисленных произведений особенное значение имеют «Анналы», огромное произведение в 18 книгах, написанное латинским гекзаметром. Введением гекзаметра Энний произвел важную реформу латинского стихосложения. Содержание поэмы обнимало всю римскую историю с Энея до последних лет перед смертью автора. «Анналы» оказали сильное влияние на выработку традиционных образов римской историографии. От них также дошли только фрагменты (600 стихов из 30 тыс.).

Квинт Фабий

Однако этот своеобразный жанр поэтической историографии по самому своему характеру был весьма несовершенен. Настоящая история могла быть изложена только прозой. Пионером в этой области был Квинт Фабий Пиктор, первый римский анналист. Он родился в 254 г., принадлежал к сенаторскому сословию, участвовал в войне с Ганнибалом и после Канн был отправлен во главе посольства в Дельфы. Фабий Пиктор написал историю Рима с мифических времен. События своего времени он излагал подробно, по годам магистратов, почему его и называют «анналистом». Он отличался хорошей осведомленностью в современных ему событиях, был ценим и широко использован позднейшими историками.

Показательно, что хроника Фабия Пиктора была написана на греческом языке. Это говорит о том, что литературный прозаический язык у римлян в эту эпоху не был еще выработан.

Цинций Алимент

К тому же поколению старших анналистов, писавших еще на греческом языке, принадлежит Луций Цинций Алимент, претор 210 г., участ*ник Второй Пунической войны, одно время бывший в плену у Ганнибала. Его «Летопись», вероятно, была такого же характера, как и произведение Фабия Пиктора.

Катон

Первая римская история, написанная прозой и на латинском языке, принадлежит Марку Порцию Катону Старшему, или Цензору (234— 149). Катон был уроженцем г. Тускула. Богатый землевладелец, сенатор, прошедший всю лестницу магистратур от квестора до цензора, он славился строгостью своих нравов, консервативными взглядами и охранительной программой. Как политический деятель Катон выражал захватнические стремления аграрно-рабовладельческих кругов Рима. Как писателю ему принадлежит заслуга выработки прозаического литературного латинского языка. Расцвет деятельности Катона падает на эпоху решающих побед римлян на Балканском полуострове. Естественно, что в связи с этим растет их национальное самосознание, и хроника, написанная на греческом языке, перестает удовлетворять потребностям римского общества. В качестве историка Катон написал замечательное произведение под названием «Начала» в 7 книгах. Первые три книги подробно излагали греческие и местные легенды о раннем Риме и о других италийских городах, 4-я и 5-я книги были посвящены Пуническим войнам, 6-я и 7-я — позднейшим событиям до 149 г. Свой материал Катон располагал не анналистически, но распределял его по отделам, в зависимости от однородности фактов. Поэтому его можно считать первым римским историком в собственном смысле этого слова. Катон, по-видимому, широко пользовался различными официальными документами и вообще тщательно изучал свои источники. От «Начал», к сожалению, дошли только фрагменты.

Другие старшие анналисты

Другие старшие анналисты под влиянием Катона также стали пользоваться латинским языком.

Первую хронику на латинском языке написал современник Катона Луций Кассий Гемина, который довел свое изложение до 146 г. Другой современник Катона, Гней Геллий, первый из анналистов оставил сжатую манеру письма и начал прибегать к более широкому рассказу. Его произведение состояло по меньшей мере из 97 книг.

В эпоху Гракхов жил Луций Кальпурний Пизон, консул 133 г. и цензор 120 г. Им широко пользовались более поздние писатели, о чем говорят многочисленные цитаты из его летописи. В эту же бурную эпоху появляется мемуарная и монографическая литература. Следует отметить мемуары крупного политического деятеля послегракханской реакции Марка Эмилия Скавра, консула 115 г. Луций Цэлий Антипатр написал монографию о Второй Пунической войне, вышедшую в свет после смерти Г. Гракха (121 г.). У Антипатра уже заметны первые элементы риторики. Например, отправку римской армии в Африку он описывает в таких выражениях: «От крика воинов птицы падали на землю, и столько народу взошло на корабли, что казалось, будто в Италии и в Сицилии не осталось ни одного смертного».

Младшие анналисты

Младшее поколение анналистов, жившее в первой половине I в., находилось под сильнейшим влиянием греческой риторики. Стремясь дать публике занимательное чтение, они усиленно переделывали старую сухую летопись, не стесняясь прибегать к выдумкам. Встречая в летописи пробелы, младшие анналисты заполняли их различными вымыслами, часто дублирующими более поздние факты. Желая скрыть неудачи Рима, они из патриотических соображений прибегали к прямым фильсификациям: поражения превращали в победы или в лучшем случае старались скрыть их размеры. Любовь к сенсациям и драматическим эффектам заставляла преувеличивать цифры (иногда даже вразрез с патриотическими тенденциями). Поздняя анналистика смотрела на историю как на литературу. Отсюда детальное изображение событий вплоть до речей и даже мыслей героя. Когда героев не хватало, их выдумывали. Смерть героя наступала тогда, когда этого требовал драматический эффект, а не реальный ход событий.

Таким образом, деятельность младших анналистов привела к сильным искажениям римской истории, особенно для ранних периодов. Это оказало чрезвычайно вредное влияние на римскую историографию, так как именно младшие анналисты были главным источником для Ливия, Дионисия и Плутарха, т. е. для всей нашей наличной традиции. От младших анналистов до нас почти ничто не дошло.

Квинт Клавдий Квадригарий написал 22 книги исторического произведения, охватывающего период с нашествия галлов (390 г.) до смерти Суллы (78 г.). На него часто ссылается Ливий. Валерий Анциат, современник Суллы, оставил произведение в 75 или 77 книгах, где рассказ был доведен до смерти знаменитого диктатора. Анциат стяжал себе печальную известность многочисленными выдумками, преувеличенными цифрами и проч. Такой фальсификацией истории он занимался главным образом ради прославления рода Валериев. Анциат также был одним из главных источников Ливия.

К младшим анналистам принадлежит и Гай Лициний Макр, современник Цицерона, демократический деятель. За дурное управление провинцией он был осужден в 66 г. судом и покончил жизнь самоубийством. Макр как историк интересен тем, что ссылается на какие-то использованные им архивные материалы, которые он называет «libri lintei» («льняные свитки»). Они хранились в храме Юноны Монеты, и в них якобы содержались списки магистратов. Если это не выдумка Макра, то такое указание очень ценно, так как свидетельствует о наличии в Риме государственного архива уже в эпоху Республики.

Последним аналистом был Квинт (или Луций) Элий Туберон, помпеянец, участник битвы при Фарсале (48 г.). Его анналы охватывали период с древнейших времен до гражданской войны Цезаря с Помпеем. Изложенное выше развитие римской исторической мысли подготовило появление больших исторических работ I в. до н. э. Саллюстия Криспа, Тита Ливия и др.

Наш очерк зарождения и первых шагов римской историографии показывает, что до нас почти не дошло материала из этой ранней эпохи (за исключением незначительных отрывков). Возникает вопрос, каков же наш наличный исторический материал для первых двух периодов римской истории? Иначе говоря, какие литературные источники для этих периодов находятся в нашем распоряжении?

Ливий

Здесь на первом месте стоит Тит Ливий из г. Патавия (теперь Падуя) в Северной Италии (59 г. до н. э. — 17 г. н. э.). Ливий получил прекрасное образование и был разносторонним и плодовитым писателем. Но из его сочинений сохранилась только часть монументального исторического произведения, которое обычно называют «Аb urbe condita libri» («Книги от основания Рима»). Оно состояло из 142 книг и охватывало период от прибытия Энея в Италию до 9 г. до н. э. Но сохранилось только 35 книг: первые десять (первая декада), доводящие изложение до 293 г., и с 21-й по 45-ю (т. е. 3, 4-я и первая половина 5-й декад), охватывающие эпоху с 218 по 167 г. Кроме этого, уцелели отдельные фрагменты и краткие изложения содержания (периохи) почти всех книг (кроме 136-й и 137-й). Для ранней истории Рима имеет значение, следовательно, только 1-я декада.

Ливий жил в эпоху Августа, и это не могло не отразиться на его произведении. По своим политическим убеждениям он был сторонником аристократической республики, за что Август называл его «помпеянцем». Но консервативно-патриотический характер его истории заставлял Августа мириться с этим «вольнодумством». Ливий ставит своей задачей прославить доблесть и величие римского народа. Он всюду подчеркивает добрые старые нравы, противопоставляя их испорченности своего времени. Ливий — историк-моралист.

«В этом-то и состоит нравственная польза и плодотворность изучения истории, — пишет он в "Предисловии" к своему труду, — что примеры всякого рода событий созерцаешь, точно на блестящем памятнике: отсюда можно взять и для себя и для своего государства образцы, достойные подражания, тут же найдешь и позорное по началу и концу, чего следует избегать» (Предисловие, 10).

Ливий — прекрасный стилист, хотя и не свободный от влияния риторики. Он любит вкладывать в уста действующих лиц выдуманные речи, построенные по всем правилам ораторского искусства.

Ливий — не исследователь, но скорее компилятор. Поэтому вопрос о его источниках приобретает особо важное значение. Не всегда эти источники можно установить. Бесспорно, во всяком случае, что для 4-й и и 5-й декад он пользовался почти исключительно Полибием, великим греческим историком II в. Для 3-й декады — отчасти Полибием, отчасти анналистами. Что же касается 1-й декады, то для нее определить его источники почти невозможно. Вероятнее всего, это были младшие анналисты. Своими материалами Ливий пользовался почти без критики. Если главный источник был один, то он излагал его целиком (например, списывал Полибия), если источников было несколько, то в каждом отдельном случае он либо субъективно отдавал предпочтение какому-нибудь одному, либо сообщал несколько версий, иногда разноречивых. Только в редких случаях Ливий поднимается до исторической критики.

Например, разбирая в 1-й книге, в 18-й главе мнение о том, что учителем Нумы Помпилия был Пифагор, он указывает, что Пифагор жил 100 лет спустя после Сервия Туллия и, следовательно, учителем Нумы быть никак не мог. Даже если бы они были современниками, то как Пифагор мог попасть к сабинам, на каком языке учитель и ученик разговаривали друг с другом и т. д.?

Тенденциозность Ливия заставляет его односторонне подбирать факты. Например, излагая Полибия, он выбрасывает из него все то, что могло бы бросить тень на Рим. К тому же Ливий не был знатоком ни в области государственных, ни в области военных вопросов, а ему постоянно приходилось говорить и о римской конституции, и о войнах. Это обстоятельство не могло не повлиять в отрицательном смысле на содержание его труда.

Главное значение Ливия для ранних эпох римской истории состоит в том, что только у него мы находим связную традицию о первых двух периодах. Однако это же обстоятельство сыграло и свою отрицательную роль в дальнейшем развитии римской историографии. Литературный талант Ливия, искусная систематизация легендарного материала, широкая популярность его труда сделали Ливия главным представителем традиции о возникновении Рима и его истории в раннюю эпоху. А эта традиция и по характеру материала, которым пользовался Ливий, и благодаря его собственным недостаткам в значительной части недостоверна. Поэтому утверждения Ливия в этой части нуждаются в тщательной проверке и сличении с параллельными источниками.

Дионисий

Современником Ливия был грек Дионисий Галикарнасский, профессор риторики и литературный критик. В 30 г. до н. э. он приехал в Рим, где и написал на греческом языке свой главный труд, над которым работал около 22 лет, выпустив его в 7 г. до н. э. Сочинение Дионисия — «Римская древняя история» — состояло из 20 книг, из которых первые 10 дошли полностью, 11-я — частично, а от остальных сохранились только фрагменты. В первоначальном виде «Древняя история» была доведена до начала Первой Пунической войны (264 г.). В своем теперешнем состоянии она обрывается на 443 г. Дионисий стоит на сенаторско-аристократических позициях. Он тенденциозен, стараясь доказать родство римлян с греками, доблесть римского народа и мудрость римских государственных людей. Риторический стиль Дионисия до известной степени сглаживается его приверженностью к аттическому классицизму (подражание Фукидиду).

Свои источники Дионисий сам указывает в 1-й книге, в 6-й и 7-й главах. Это — греческие историки, старшие анналисты, Катон и младшие анналисты. По-видимому, Дионисий знает и Ливия: он явно полемизирует с ним, хотя ни разу не называет его по имени.

Историческая критика у Дионисия также почти отсутствует. Он любит проводить некритические сравнения между римской и греческой историями. Так, например, он сравнивает патрициев с фессалийской знатью, консулов — со спартанскими царями и т. п. Часто Дионисий дает неверную хронологию. Однако некоторые варианты традиции у него лучше, чем у Ливия, поэтому он служит главным коррективом Ливия.

Плутарх

Третьим крупным представителем наличной традиции является Плутарх, грек из Херонеи, родившийся в середине I в. н. э. Он занимал видное положение в имперской администрации при Траяне и Адриане и был чрезвычайно образованным и плодовитым писателем. Для историка особенно важны его «Параллельные биографии» — жизнеописания выдающихся греческих и римских деятелей, соединенные попарно. До нас дошло 50 биографий — 46 парных и 4 отдельных. Для ранней римской истории имеют значение биографии Ромула, Нумы, Попликолы, Кориолана, Камилла и Пирра. Кое-какие факты можно найти в мелких работах Плутарха: «Римских вопросах» и др.

Плутарх — не столько историк, сколько философ-моралист. Он сам говорит, что пишет не историю, а биографии, откуда читатели должны черпать примеры того, чему надо подражать и чего следует избегать. Поэтому раскрытие истины стоит для Плутарха на втором плане. Отсюда вытекает его односторонность в подборе фактов, стремление к психологическим деталям, к анекдоту, к шутке.

«Добродетель и порок, — говорит он, — раскрываются не только в блестящих подвигах: часто незначительный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битва, приведшая к десяткам тысяч трупов» («Александр», вступление).

Этим же объясняется некритичность Плутарха. Но так как он в совершенстве владел исторической литературой, то это дало ему возможность собрать в своих биографиях множество ценнейших фактов. Нужно только уметь их отобрать. Большим достоинством Плутарха является то, что он часто указывает свои источники.

Диодор

Таковы три писателя, которые сохранили нам основную историческую традицию ранних периодов римской истории. Дополнением к ним служит ряд других литературных источников. Отдельные, иногда очень ценные замечания можно найти у историка I в. до н. э. грека Диодора Сицилийского. Его «Историческая библиотека» в сорока книгах является всемирной историей, охватывающей период с мифических времен до 54 г. до н. э. (экспедиция Цезаря в Британию). От нее остались первые 5 книг и затем с 11-й по 20-ю. От других дошло довольно много фрагментов. Ранние отделы римской истории представлены в 11—20-й книгах, охватывающих время с 479 по 301 г. Материал здесь расположен синхронистически: по олимпиадам, афинским архонтам и римским консулам. Главное внимание Диодор уделяет греческой истории, поэтому римская история изложена очень кратко, и под многими годами стоят только имена консулов.

Диодор — компилятор чистой воды, почти дословно списывающий свои источники. Впрочем, это имеет и свои достоинства, так как иногда Диодор пользовался хорошими авторами. Так, в основе 11—20-й книг, может быть, лежит хроника Фабия Пиктора. Поэтому труд Диодора важен для критики младших анналистов, которыми пользовались Ливий и Дионисий. У Диодора мы найдем ряд ценных замечаний. В частности, большое значение имеют его хронологические указания.

У писателей императорской эпохи (Плиния Старшего, Тацита, Аппиана, Диона Кассия) мы не найдем много материала по интересующему нас периоду. Но кое-что интересное есть и у них.

Варрон

Больше значения имеют так называемые «антиквары» позднереспубликанской эпохи. Это — не историки, но собиратели различных сведений о старине. Самый крупный из них — Марк Теренций Варрон, помпеянец, перешедший потом на сторону Цезаря (116—27). Варрон был ученым-энциклопедистом, обладавшим огромной трудоспособностью (он написал более 70 сочинений). Филолог, историк, поэт, агроном, математик Варрон старался охватить все сокровища греческой культуры и переработать их в римском духе. Из его произведений сохранилось очень немного. Для ранней римской истории имеет значение его исследование «О латинском языке» в 25 книгах. От него уцелели книги с 5-й по 10-ю, да и то в плохом состоянии.

Веррий Флакк

К этой же категории антикваров нужно причислить вольноотпущенника Веррия Флакка — ученого грамматика и воспитателя внуков Августа. Возможно, что он принимал участие в составлении консульских и триумфальных фастов, а также пренестинского календаря. Его большой энциклопедический словарь «О значении слов», к сожалению, потерян, но час*тично сохранилось извлечение из него грамматика II в. н. э. Феста. От извлечения Феста дошла только вторая половина (с буквы М), да и то в испорченном состоянии. Кроме этого, сохранилось скудное сокращение словаря Феста, сделанное писателем эпохи Карла Великого Павлом Диаконом. Несмотря на жалкий характер обоих извлечений, они не смогли полностью изуродовать ценнейший материал, содержавшийся у Веррия Флакка, и историку, занимающемуся ранним Римом, постоянно приходится к ним обращаться. История словаря Веррия Флакка типична для характеристики того печального состояния, в котором находится традиция о начальных эпохах Рима.

Цицерон

Хорошие варианты традиции можно найти у римских публицистов и знатоков права. К числу первых нужно отнести прежде всего Цицерона. Марк Туллий Цицерон (106—43), писатель, адвокат и государственный деятель, не будучи историком, часто касался в своих многочисленных произведениях вопросов древнейшей римской истории. В этом отношении особенно важное значение имеет его сочинение «О государстве» в 6 книгах, из которых почти целиком дошли 1-я и 2-я, а от стальных — несколько крупных фрагментов. Так как здесь Цицерон пользуется Полибием, то он часто излагает древнюю, а следовательно, меньше испорченную форму предания.

Юристы

Из огромного количества произведений римских юристов уцелели лишь очень немногие. Да и среди последних вопросы ранней римской истории застрагиваются редко. В «Дигестах», входящих в знаменитый законодательный сборник императора Юстиниана (VI в. н. э.) «Свод гражданского права» («Corpus iuris civilis»), находится большой отрывок из «Руководства» Помпония, юриста II в. н. э. В нем говорится о так называемых «царских законах», упомянутых нами выше. В четырех книгах «Институций» знаменитого юриста II в. н. э. Гая содержатся не только ценнейшие данные по римскому праву, но и ряд важных замечаний по социальной истории Рима.

Компиляторы позднеимператорской эпохи

Некоторое значение имеют также компилятивные произведения писателей позднеимператорской эпохи: «Аттические ночи» Авла Геллия (II в.), «О римских магистратурах» и «О месяцах» грека Иоанна Лидийца (VI в.), комментарии Сервия на Вергилия (IV или V в.), «Сатурналии» Макробия, римского грамматика первой половины V в., тощая компиляция из Ливия в двух книгах о римских войнах Флора (II в.), «Краткий очерк римской истории» Евтропия (IV в.) и др.

Очень ценные указания о римском календаре находятся в сочинении «О дне рождения» римского грамматика III в. н. э. Цензорина.

[Mythology.sgu.ru]

http://mythology.sgu.ru/mythology/su...niya_eneya.htm

1. Последняя ночь
2. Бегство
3. К берегам новой родины
4. Новые испытания
5. Дидона
6. Тень Анхиса
7. В обители праведных
8. На земле латинян
9. Эпилог
http://mythology.sgu.ru/images/im/skitaniya_eneya.jpg
Последняя ночь

Город ликовал. Троя праздновала победу1. Ночь уже давно опустилась на землю, но толпы горожан, опьяненные вином и радостью окончания великой войны, продолжали кричать: "Убрались восвояси проклятые ахейцы! Слава непобедимой Трое! Слава героям-троянцам!".
Не было в ликующей толпе ни одного человека, который знал бы о том, что родной город уже к рассвету будет обращен в пепел, что за плечами каждого троянца уже стоит смерть, и она только ждет, когда неотвратимая богиня Ананке скажет ей: "Пора!"
Эней, сын Анхиса, воин, прославивший имя свое в несчетных сраженьях Троянской войны, не принимал участия во всеобщем ликовании. Он сидел в мегароне своего дома и смотрел, как в огне очага догорают поленья. Смутная тревога не давала ему заснуть. "Почему ахейцы столь поспешно покинули троянский берег? Какую опасность таит в себе странный дар врага — огромный деревянный конь?" — мысли одна мрачнее другой хороводом кружились в его голове.
Огонь в очаге погас, и только трепетный отблеск тлеющих углей пробегал по стенам мегарона. Приближался рассвет, когда дремота одолела Энея. "Проснись, Эней! — вдруг услышал он чей-то знакомый голос. — Не время спать. Совсем скоро будет лежать во прахе гордая Троя. Беги отсюда. Возьми домашние святыни, они помогут тебе в трудном пути. Когда закончатся твои скитания, ты воздвигнешь для них новые стены. Встань и иди. Ищи себе новую родину".
Эней открыл глаза и багровом сумраке увидел тень Гектора, вождя троянцев, недавно погибшего в поединке с Ахиллом. "Ты ли это, бесстрашный Гектор? Как удалось тебе вернуться из царства Аида? Или мне снится сон? Разве есть дорога назад из царства мертвых?" — прошептал Эней. Ничего не ответила тень троянского героя, растаяла, как будто и не было ее. Только слово "Беги!" отозвалось троекратным эхом.
А на улицах Трои ликующие крики внезапно сменились воплями отчаяния. Звон оружия, стоны умирающих донеслись до слуха Энея. Понял Эней, что вернулись коварные ахейцы, ворвались в город, и за стенами его дома идет смертельный бой. Разве мог он думать о бегстве в этот роковой час, когда гибли его соратники, когда погибала Троя, город, где он родился и вырос? Взял Эней меч в правую руку, щит — в левую, и бросился в ночь, туда, где слышался лязг оружия, где шла беспощадная последняя сеча.
Величественный храм Аполлона был объят огнем. Его стены должны были вот-вот рухнуть. Горы мертвых тел лежали на храмовой площади. Гнев и отчаяние помутили разум Энея. "Умереть с оружием в руках — это все, что я могу сделать", — подумал он. Но где враг? С кем скрестить свой меч, с кем столкнуться щитами? Кругом только трупы троянцев: мужчин, женщин, детей, стариков…
Навстречу Энею бежал человек. Эней узнал его. Это был Пантус, жрец Аполлона. "Все кончено! — кричал он. — Настал последний час Трои! Боги оставили троянцев! Ахейская хитрость — деревянный конь — погубил великий город!" Увидев Энея, жрец остановился и, прерывающимся от ужаса голосом, заговорил: "Безумец! Брось свой меч, зашвырни щит в пламя пожарищ! Только в бегстве ты спасешь свою жизнь! Тысяча ахейцев ворвались в Трою, и еще тысяча входит в город через распахнутые настежь крепостные ворота. Беги, и на других берегах возроди наш город". В это мгновение рухнули стены храма Аполлона, и горячая волна бросила Энея на землю.
Когда Эней очнулся, жреца рядом не было. "Бежать? — подумал Эней. — Нет! Не стану я слушать ни тени великого Гектора, ни вопли потерявшего разум от страха жреца. Я — воин!" Боевой клич Энея: "Ко мне, троянцы!", казалось, достиг звезд. И, о чудо, из дымящихся развалин начали выходить оставшиеся в живых троянцы. Скоро вокруг Энея собралось не меньше полусотни воинов. Почти все они были покрыты ранами, и еле держались на ногах. "Братья-троянцы, — обратился к ним Эней, — если вы готовы идти со мной на смерть, я пойду впереди вас. Мы уже не сможем спасти наш город, но не покроем своих имен позором! Наше спасение — не помышлять о спасении!" — "Мы с тобой, Эней!" — ответили воины, и крошечный отряд героев двинулся к главной площади Трои, где смерть еще пожинала свою кровавую жатву.
Отряд Энея не прошел и двух городских кварталов, как столкнулся с ахейцами, тащившими мешки с награбленным добром. Уверенны были ахейцы, что все защитники Трои уже перебиты, и приняли вооруженных воинов за своих соплеменников. "Поторапливайтесь, друзья! — закричал один из них. — Где вас носят демоны преисподней? Все давно уже делят добычу!" В ответ, словно молнии, сверкнули мечи троянские, — и никто из врагов не остался в живых.
Глядя на убитых, один из воинов Энея по имени Короиб сказал: "Сама судьба подсказывает нам способ, каким мы отправим в Тартар немало подлых захватчиков. Давайте наденем их гривастые шлемы, возьмем их щиты, и пусть враги узнают в нас троянцев тогда, когда упадут мертвыми. Война не спросит, отвага это или недостойная хитрость". С этими словами Короиб одел на голову вражеский шлем, украшенный гребнем из перьев, вооружился ахейским щитом и мечом. Его примеру последовали остальные.
Через море огня и реки крови пробрался Эней со своими воинами к дворцу царя Приама. Многих врагов отправили они преисподнюю, прямиком в объятия Харона, но и своих потеряли не мало. Во дворце еще шел бой. Дворцовая стража, собрав последние силы, сдерживала натиск ахейцев. Пронзенные мечами и копьями, один за другим падали стражники. Ни кто из них не бросил оружия в надежде на пощаду.
Эней и его воины поспешили на помощь дворцовой охране. Мечами прорубали они дорогу внутрь дворцовых покоев, и не было силы, способной остановить их неукротимый натиск. Да слишком поздно пришла помощь — стража была уже вся перебита. Под сводами дворца, многократным эхом отражаясь от беломраморных стен, раздавались торжествующие крики ахейцев: "Нет больше царя Приама! Неистовый Неоптолем, сын великого Ахилла, отрубил Приаму голову!"
Услышал Эней эти крики, и меч выпал из его руки. "Вот и все, — обратился он к своим боевым товарищам, — нет царя Трои, значит, нет и Троянского царства. Мы не смогли спасти родной город, но, может быть, спасем свои семьи. Спешите на помощь к своим близким. Спасайте теперь их. Если боги будут благосклонны к нам, — встретимся у подножия Иды. Там, в потаенных горных пещерах найдем мы временное пристанище и решим, что делать дальше".
Молча разошлись воины Энея. Под покровом ночной темноты, каждый поспешил к своему дому, и каждый надеялся, что найдет своих детей, родителей, жену живыми и невредимыми.
Осторожно, обходя толпы грабивших дворец ахейцев, Эней пробирался к выходу. В одном из узких коридоров дальней половины дворца, освещенным брошенным кем-то и уже догоравшим факелом, он увидел прижавшуюся к стене женщину. Ее лицо, искаженное ужасом, показалось Энею знакомым. Это была она, виновница всех несчастий, обрушившихся на Трою — Елена. Она одинаково боялась и троянцев, ибо из-за нее погибло Троянское царство, и ахейцев, жаждавших отомстить ей за смерть многих героев Эллады. Но больше всего она боялась Менелая, своего мужа, который должен был, по обычаю, предать ее казни за супружескую неверность.
Волна гнева захлестнула Энея. "Ты жива еще, красавица? — сквозь зубы сказал он. — Тысячи людей погибли из-за твоих любовных шалостей, а ты живешь, и демоны не терзают твою тень в Аиде? Я помогу демонам!" Эней занес меч над головой Елены и уже приготовился опустить его на шею Елены, как вдруг перед ним в сиянии красоты и величия предстала богиня Афродита2. Она остановила его руку и заговорила: "Укроти гнев свой, Эней! Нет вины этой женщиной. Троя пала по воле богов. Елена была лишь оружием в их руках. Слышишь подземный гул? Это Посейдон своим трезубцем выворачивает корни города из его основания. Ты — сын мой. Я оберегала тебя в битвах. Я не хочу, чтобы пресекся род отца твоего, Анхиса, которого я когда-то любила. Спеши домой, собирай семью свою в дальнюю дорогу. Тебя ждет новая родина, и я укажу путь к ней". После этих слов образ богини исчез, растаяло и сияние, окружавшее. Эней еще несколько мгновений постоял над преклонившей колени Еленой, и пошел прочь.


Бегство

Беспомощный старец Анхис, внук правившего до Приама царя Ила, лежал в своей опочивальне. Когда-то, в далекой молодости, он встретил на горе Ида Афродиту. Богиня и смертный полюбили друг друга. Но не долго продолжалась эта любовь. Юный Анхис стал хвастаться любовью богини. И тогда разгневанный Зевс наказал его болезнью, сделав руки и ноги хвастуна неподвижными.
Эней, хранимый Афродитой, благополучно добрался до своего дома, которого еще не коснулось ни пламя пожара, ни оружие врага. Собрав у постели отца свою жену Креусу, и сына Юла, Эней объявил им о том, что царь Приам убит, Троя пала, все защитники города перебиты. "Мы должны, немедля, покинуть город. Мы найдем новую родину, и построим новую Трою", — сказал Эней.
Мутная слезинка скатилась по щеке Анхиса. "Нет, — ответил он, — я стар и немощен. Я буду только обузой. Да и не хочу я скитаться изгнанником. А вы еще молоды и полны сил. Вы не должны терять надежду. Оставьте меня. Я хочу принять смерть под кровом родного дома".
В это время по небу пролетел пылающий шар и, оставив огненный след, упал далеко в горах. Это боги подсказывали Энею предначертанный ему путь. "Знамение! Это знамение, — запричитала Креуса, — умоляю, супруг мой, спаси хотя бы нашего сына! Беги!" Не говоря ни слова, Эней завернул в плащ священные изображения богов-покровителей рода, взвалил на плечи отца, взял за руку Юла и навсегда покинул дом, в котором он родился и вырос. Креуса поспешила за ним.

Бушевавшее кругом пламя пожарищ было еще страшнее в предутреннем сумраке. Путь по горящим улицам Трои казался бесконечным. Сердце Энея, ни разу не дрогнувшее в жестоких сражениях, переполнялось ужасом. Он молил богов только об одном: дать возможность благополучно выбраться из города. Уже рядом с городскими воротами беглецов окружила толпа ахейцев. Эней, не выпуская из рук беспомощного отца, подхватил Юла и каким-то чудом успел метнуться в боковую улочку. Ахейцы же, занятые дележом добычи, и не подумали о преследовании.
В узких кварталах городской окраины затеряться было не трудно. Когда Эней понял, что за ними нет погони, он остановился, чтобы перевести дыхание. Креусы не было с ними! Она отстала в горящих переулках. Укрыв отца и сына в развалинах сгоревшего дома, Эней отправился на поиски пропавшей супруги. Вскоре он увидел ее, но, как только захотел обнять, она словно тень ускользнула. Увы, это была не Креуса, а только ее призрак. "Не угодно богам, чтобы я следовала за тобою, — сказал бестелесный образ супруги Энея, — тебе не следует меня искать. Я мертва. А ты иди. После долгих скитаний обретешь новый дом, новую семью. Вспоминай обо мне, и береги сына".
Со слезами на глазах Эней вернулся к развалинам, в которых укрыл отца и маленького Юла. "Скоро рассвет, — сказал он, — Креуса погибла. Нам надо выбраться из города до восхода солнца, иначе погибнем и мы". Посадил Эней отца себе на плечи, крепко взял за руку Юла, пошлел в сторону Идейской горы, туда, где всходила утренняя звезда, возвещавшая наступление нового дня.
Солнце взошло, когда беглецы добрались до предгорий Иды. С высоких холмов были хорошо видны черные развалины Трои, а за ними, на побережье, пестрые паруса кораблей. Это ахейцы готовились выйти в море. Им больше нечего было делать на разоренной земле Троады. Долго ли поделить награбленное добро да плененных троянок?
С вершины Иды дул холодный ветер. На поляне, окруженной густым кустарником, Эней развел костерок, чтобы согреть продрогших отца и сына. Сырые ветки горели плохо. Костер давал больше дыма, чем тепла. Глядя на чадящий огонь, Эней размышлял: "Многим ли жителям города удалось спастись? Как разыскать уцелевших? А, главное, — что делать дальше? Сколько раз за минувшую ночь прозвучал совет отправиться на поиски новой родины? Первый раз этот совет дал призрак Гектора, вторым был жрец Аполлона Пантус, третьей — мать Афродита, последней, четвертой — погибшая Креуса. Нет! Искать новую родину — это не просто совет, а воля богов. Но где эта новая родина? На каких берегах?"
Подозрительный шорох в зарослях кустарника прервал думы Энея. Он схватил меч, с которым уже десять долгих лет не расставался ни на мгновенье, и ринулся к кустам, готовый сразиться и с врагом, и с диким зверем.
"Убери меч, Эней, — раздался из зарослей голос, — здесь твои несчастные сограждане. Эней остановился, но меча не опустил. "Выходи!" — коротко приказал он. На поляну вышел человек. Незнакомец был сильно изранен и едва держался на ногах. "Кто ты?" — спросил Эней. "Что тебе в имени моем? — ответил тот. — Я простой троянец. Всю свою жизнь я был почти нищим, а теперь потерял даже то немногое, что имел. Я был плохим защитником Трои, ведь ни кто не учил меня владеть оружием. Но я вывел из города полсотни человек. Они здесь, со мной. Мы увидели дым костра и пришли сюда, чтобы стать под твое начало. Отныне ты наш вождь".
После этих слов на поляну вышел еще один человек, тоже покрытый ранами, за ним другой, третий… Скоро вся поляна заполнилась изможденными, дрожащими от холода людьми. Среди них были и совсем еще юноши, и зрелые мужчины, и дети, и старики, и женщины. Здесь же, на поляне, был устроен совет. На совете решили: в город не возвращаться. Наверняка в нем не осталось домов, пригодных для жилья. В городе всем грозила голодная смерть, а в лесах Иды водилось немало дичи. Наконец, в развалинах города лежало множество не погребенных тел, грозивших чумным мором. Значит, временное пристанище надо строить здесь: ставить шалаши, рыть землянки. А когда с побережья уберутся ахейцы, — рубить сосны и ладить корабли, крепкие, способные выдержать тяжкий морской путь к неведомому берегу, на котором будет возведена новая великая Троя.

К берегам новой родины

Шесть раз старая луна сменилась новой с той страшной ночи, когда коварством врага Троя была обращена в пепел. На морском берегу, где полгода назад шумел ахейский лагерь, стояло двадцать крутобоких, хорошо просмоленных кораблей, готовых выйти в море. Все троянцы, пережившие гибель родного города, а таких набралось почти тысяча человек, собрались на берегу. Пришел час прощания с землею предков.
"Братья-троянцы! — обратился к собравшимся Эней. — Мы отправляемся в дальний путь. Нам не удалось отстоять Трою от врага, но, когда путь наш будет закончен, мы построим другой город, в котором у детей наших и внуков будет дом, а у пенатов — убежище". Эней поднял правую руку с белой тряпицей, зажатой в кулаке. "Здесь горсть родной земли, ее я рассыплю на берегу новой Трои!" — такими словами закончил Эней свою короткую речь.
В скорбном молчании троянцы поднимались на корабли. У многих блестели на глазах слезы. Но вот затрепетали на ветру паруса, и корабли один за другим начали отходить от берега, а затем, вытянувшись в одну линию, взяли курс на север. Путь изгнанников лежал во Фракию, страну, где было не мало свободной земли, да к тому же расположенную ближе других.
Море было спокойным, ветер попутным, и уже на третий день пути троянцы вытащили свои корабли на пустынном фракийском берегу. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались унылые песчаные дюны. Обычай требовал принесения жертвы за благополучный исход плаванья. Для этой цели на кораблях имелся десяток овец. Но где взять дрова для жертвенного костра? Кругом был один желтый песок, и только чахлые, наполовину засохшие кустики сиротливо торчали на этой бесплодной почве. Эней подошел к ним и решил, что всех их, может быть, хватит для того, чтобы сжечь предназначенные богам части жертвенных животных. Он крепко ухватил самый большой куст и вырвал его с корнем.
То, что случилось дальше, заставило Энея побледнеть: с корней выдернутого куста потекли на песок тонкие струйки крови. Второй вырванный куст тоже кровоточил. Только взялся Эней за третий куст, как услышал голос, идущий из глубины песка: "Зачем ты мучаешь, Эней? Оставь мою могилу, не совершай святотатства. Ведь ты хорошо знал меня. Я тот, кто в мире живых был Полидором, младшим сыном царя Приама. Когда началась война с ахейцами, отец, опасаясь за мою жизнь, отправил меня к здешнему царю Полиместору. Он дал мне много золота, чтобы на чужбине я ни в чем не знал недостатка. Позарился Полиместор на троянское золото, и убил меня, а золото присвоил. О, эта проклятая жажда богатства! Оставь поскорее фракийскую землю, беги из этой преступной страны!"
Эней поспешил к кораблям и рассказал своим спутникам о том, что увидел и услышал. Без больших споров все сошлись на том, что лучше побыстрее убираться из этих мест, где были злодейски попраны священные законы гостеприимства. Покойному Полидору троянцы устроили новые похороны. Они насыпали могильный холм над местом его погребения, украсили траурными венками жертвенный алтарь, женщины распустили волосы в знак печали, а перед тем, как выйти в море, все громко произнесли имя убитого.
Земля Фракии скрылась за горизонтом. Ветер и морское течение понесли корабли Энея на юг. Немало островов лежало на пути изгнанников, но они не стали высаживаться на их берегах. Целью Энея был Делос, остров, на котором правил старый друг Анхиса, царь Анион.
Запасы еды и пресной воды уже были на исходе, когда Палинур, кормчий флагманского корабля, указал Энею на скалистый остров, медленно поднимавшийся над поверхностью моря. "Это — Делос, — сказал Палинур, — я привел корабли туда, куда было приказано. Не думаю, что здесь мы обретем новую родину. Не раз мне приходилось бывать на этом острове. Он слишком мал и густо заселен. Здесь мы не найдем свободной земли". — "Правь к берегу, кормчий, — ответил Эней, — и меньше рассуждай. Я знаю, что делаю".
Царь Анион встретил троянцев как дорогих гостей. Все были накормлены, размещены на отдых, а во дворце Аниона до самого утра шел пир, данный царем острова в честь Анхиса и его сына. На следующий день Эней отправился в храм Аполлона. Здесь он обратился к богу-прорицателю с мольбой: "О, Феб-Аполлон! Спаси и сохрани нас, последних троянцев! Укажи, где суждено нам заложить стены новой Трои? Дай знак, что ты не оставил нас!" Тотчас задрожали лавры в священной роще, загудела земля, и послышался голос оракула: "Вам откроет объятья страна, откуда берет начало ваш род. Ищите свою прародину. Там вознесется великий город, в котором будут править потомки троянцев, и городу этому покорятся все народы и страны".
С радостной вестью вернулся Эней к отцу. Анхис распорядился созвать всех троянцев и обратился к ним: "Выслушайте меня, соотечественники! Оракул открыл наше будущее: родина наших далеких предков станет нашей второй родиной. Еще ребенком я слышал, что наши прапрадеды приплыли к восточным берегам Серединного моря с острова Крит. Крит — колыбель великого Зевса, — колыбель и нашего рода. Направим же корабли наши, как велит Аполлон, к этому священному острову".
Дружно одобрили троянцы предложение Анхиса. Оно понравилось еще и потому, что уже здесь, на Делосе, они узнали об изгнании критского царя Идоменея, после того, как тот вернулся с Троянской войны. Значит, на острове сейчас безвластие, местным жителям будет не до незваных пришельцев. Да и Крит совсем рядом, — не больше трех дней морского пути. Все были полны нетерпения поскорее добраться до желанной цели. Налегли троянцы на весла, как будто участвовали в состязании, и полетели корабли Энея к священному острову — родине Зевса.
Никто не встречал троянских скитальцев, когда они высадились на северном берегу Крита. Остров казался вымершим: дома прибрежного поселения были брошены, на полях росли одни сорняки, вокруг — ни людей, ни домашних животных. Троянцы дружно принялись за восстановление брошенного жилья. Уверенность в том, что наступил конец скитаниям, придавала им силы. Но вскоре на несчастных беглецов обрушилась нежданная беда. Сначала налетел суховей, потом начали гореть окрестные леса, затем на людей напал мор. Каждый день уходили в Аид десятки мужчин, женщин, детей.
Эней был в отчаянии. Ему стало ясно, что боги не одобряют решения скитальцев поселиться здесь. Анхис советовал сыну вернуться на Делос и узнать, верно ли понят оракул Аполлона. Но делать этого не пришлось. Ночью боги домашнего очага — пенаты, чьи изображения вынес Эней из пылающей Трои, заговорили: "То, что ты хочешь узнать от Аполлона, можем открыть тебе и мы. Разве советовал Аполлон искать новую родину на Крите? Вспомни его слова! Он сказал, что конец скитаниям наступит тогда, когда прибудут троянцы на родину предков. А истинная родина троянцев вовсе не Крит. Много поколений назад в Гесперии, стране обширной и плодородной родился Дардан, который, достигнув поры зрелости, покинул место своего рождения и переселился во Фригию. Фригийский царь Тевкр принял его и отдал в жены свою дочь, а также уступил часть своего царства. От этого Тевкра и берет начало род троянский. Теперь Гесперию называют Италией. Не теряй времени, Эней! Тебе ведома цель, так выводи свои корабли в море".

Новые испытания

Все дальше и дальше на запад уходили корабли Энея от островов Эгейского моря. И вот лишь необозримые водные просторы вокруг. Страшна безбрежная морская стихия даже в тихую погоду, но вдесятеро страшнее, когда ветер поднимет огромные пенистые волны и спрячет небо за черными тучами. Тогда морякам остается лишь молиться Посейдону.
Свирепая буря настигла корабли Энея внезапно, только паруса успели убрать несчастные скитальцы. Как скорлупками ореха играл шквальный ветер кораблями, пока не выбросил их на берег крохотного островка. Но буря была только половиной беды. Другая беда ждала Энея и его спутников на самом острове, ибо был он прибежищем гарпий — чудовищных птиц, с ликами женщин и медными, острыми, как наконечник копья, перьями. Они так стремительно упали с неба, что троянцы, едва убереглись от них ближайшей пещере. Тогда крылатые твари набросились на запасы пищи, остававшиеся на кораблях. Чтобы спасти продовольствие, лучшие воины Энея засыпали гарпий стрелами, но ни одна стрела не оставила на их оперении даже царапины. В одно мгновение медноперые птицы пожрали все, что можно было съесть. Оставив после себя зловонные нечистоты, гарпии улетели, и только одна из них, самая отвратительная, уселась на выступе отвесной скалы и пропела:

"Слушайте вещее слово, внушенное мне Аполлоном,
Ждет Италия вас. Знайте, однако, что Трои не обрести вам
Прежде чем, мстя за обиду, которую вы нам причинили,
Голод заставит вас вгрызться зубами в столы".

Кровь застыла в жилах троянцев от этого страшного предсказания. Анхис и Эней стали молить богов, чтобы они отвели проклятие гарпий. Однако проклятие гарпий подтверждало правильность избранного скитальцами пути: "Ждет Италия вас…" Как только буря утихла, корабли Энея вновь вышли в море. Италия была где-то рядом. Но боги уготовили троянцам путь кружной и полный опасностей.
Несколько дней, без воды и пищи, блуждали скитальцы по бескрайнему морю. Наконец, на востоке, показались берега неведомой страны. Эта страна не могла быть Италией. Палинур, который по-прежнему стоял у руля флагманского корабля, знал, что земля Италии должна появиться на западной стороне горизонта. Как-то встречают здесь чужеземцев, чтят ли законы гостеприимства? Но выбора у морских странников не было. Угроза близкой голодной смерти заставила Энея без колебаний отдать приказ: "Убрать паруса! Весла на воду! Править к берегу!"
А на берегу несколько сотен воинов в полном вооружении уже поджидали высадки троянцев. Первым на берег сошел Эней. "Мы не морские разбойники, — обратился он береговой охране, — мы просим у вас временного пристанища! Во имя богов вашей страны, окажите нам гостеприимство! На головы наши обрушилось столько несчастий, что их хватило бы не на одно поколение. Перед вами последние троянцы, сохранить наш род — наше единственное желание". После этих слов береговая охрана, стоявшая до этого в суровом молчании, бросила оружие и принялась обнимать Энея.
Оказалось, что страна, куда прибыли скитальцы, — Эпир, и правит страной Гелен, сын Приама, переселившийся сюда за несколько лет до падения Трои. Так, далеко от навсегда потерянной родины, встретились соотечественники. Целую ночь за обильной трапезой и добрым вином рассказывал Эней о злоключениях, выпавших на долю последних защитников Трои: о коварстве ахейцев, о гибели царя Приама, о страшном пожаре, превратившим город родной город в груду пепла. Гелен не прерывал рассказа Энея, хотя все это ему было уже хорошо известно.
Когда Эней закончил свой печальный рассказ, начал говорить Гелен. "Выслушай меня со вниманием, мой дорогой гость, — сказал он. — Я с великой радостью оставил бы и тебя, и всех твоих людей здесь, в подвластной мне стране. Но ты должен довериться воле богов. Оракулы не лгут. Значит, путь твой и твоих спутников лежит в Италию. Терпеливо и стойко перенесите все, что предначертано вам свыше. Люди считают, что я обладаю пророческим даром. Наверно так оно и есть. Но не все открывают мне боги. Поведаю тебе лишь то, что мне открыто. Скоро твои корабли снова выйдут в море. Еще много испытаний ждет вас впереди. Когда вы доберетесь до Италии, ищите озеро у подножия высокого холма. На вершине этого холма стоит храм. В нем служит Аполлону жрица-сивилла. Она укажет тебе место, на котором ты построишь город. Но он не станет Новой Троей. Новую Трою воздвигнут только твои потомки".
Почти год прожили скитальцы на гостеприимной земле Эпира. На прощанье Гелен помог обзавестись всем необходимым для длительного плавания и щедро одарил каждого троянца. Рано по утру, поймав в паруса попутный ветер, корабли Энея вышли в море.
Путь до Италии не казался мореходам трудным. Надо было только держать полуденное солнце по правому борту кораблей, а заходящее — прямо по курсу. Но скоро на море опустился густой туман, и солнце скрылось за плотной белесой мглой. К ночи туман не рассеялся. Корабли упорно шли вперед. Но разве можно удержать верный курс, без солнца, без звездного неба?
Десять дней и ночей блуждали корабли Энея в этом тумане, а когда он, наконец, рассеялся, скитальцы оказались у берегов Сицилии. Палинур сразу узнал этот остров по высокой горе, над вершиной которой клубился черный дым. "Этна! — указал кормчий на мрачную гору. — Глубоко-глубоко, под этой горой лежит Энкелад, самый большой из всех гигантов, змееногих детей Геи, восставших против Олимпийских богов. Зевс поразил его молнией, а Афина обрушила на него этот остров вместе с горой. Много веков прошло после битвы богов и гигантов, а Энкелад до сих пор ворочается в недрах этой земли. Сицилия содрогается, небо заволакивается дымом, когда этот бессмертный гигант пытается выбраться из своей могилы".
Не хотелось троянцам выходить на берег этого страшного острова, да необходимость пополнить запасы воды и пищи заставила это сделать. Здесь их ждала неожиданная встреча. Из густого леса вышел человек, едва прикрытый лохмотьями. Он был худым, грязным, обросшим. Упав на колени и воздев руки к небу, он обратился к Энею, сразу признав в нем вождя. "Богами заклинаю тебя, доблестный воин, — сквозь рыдания сказал незнакомец, — возьми меня на свой корабль. Я готов плыть куда угодно, только не оставаться здесь!"
Не поднимаясь с колен, незнакомец начал рассказ о своей судьбе: "Мое имя — Ахайменид. Родом я с острова Итака и воевал в дружине хитроумного Одиссея. После победы над Троей мы, возвращаясь домой, попали на этот остров и забрели в пещеру киклопа. Оказалось, что этот одноглазый великан, по имени Полифем, любит питаться человеческим мясом. На моих глазах это чудовище съело двух моих друзей. Правда, киклоп не ушел от заслуженной кары. Тлеющим стволом дерева мы выжгли его единственный глаз и смогли убежать из пещеры. Но мне не повезло. Я отстал, и корабль Одиссея ушел без меня. Уже много дней я влачу на этом острове жалкую жизнь, содрогаясь от ужаса при одной мысли, что попадусь в лапы киклопа. А таких чудовищ, как ослепленный Одиссеем Полифем, здесь сотни! Покиньте скорее этот остров3! Себя же я вручаю вашей милости!"
Едва Ахайменид закончил свой рассказ, как на дымящейся вершине Этны показался киклоп. Спотыкаясь и падая, он брел к побережью. Это и был Полифем. В середине его покатого лба зияла пустая глазница. Он стонал и скрежетал зубами от боли. Бегство троянцев было поспешным. Когда Полифем добрался до берега, все корабли Энея были уже далеко в море. Вместе с троянцами налегал на весла и Ахайменид. Он был итакийцем, а, значит, смертельным врагом, но оставлять его на верную смерть в зубах киклопа, было бы грехом.
Запастись водой и пищей троянцы не успели, поэтому уходить в открытое море было просто безрассудно. Эней решил обогнуть остров и, если повезет, пополнить запасы на южном берегу Сицилии. Страх вновь столкнуться с киклопом был не сильнее страха неминуемой смерти от голода и жажды.
Багряное солнце опускалось в море, когда беглецы снова ступили на землю одноглазых великанов. Видно не зря о Сицилии ходила дурная слава. Ночью, внезапно, умер отец Энея, мудрый Анхис.
Утром старика завернули в обрывок паруса и похоронили в чужой земле. Пополнить запасы удалось быстро. Рядом со стоянкой нашелся источник пресной воды, а не пуганная человеком дичь водилась здесь в изобилии. Скоро спокойное море вновь послушно раздвигалось перед просмоленными килями троянских кораблей.

Дидона

Ничто не предвещало новой беды. Радовались троянцы, что Эол, бог ветров, запер все буйные ветры. Не знали мореходы, что к Эолу явилась богиня Гера и, пользуясь правами супруги Зевса, потребовала: "Выпусти ветры на волю, пусть они поднимут белопенные волны с гору величиной, ибо плывет в Италию ненавистный мне род".
Знал Эол, как и все другие боги, что Гера не простила троянцам того, что их соотечественник Парис отдал золотое яблоко с надписью "Прекраснейшей" не ей, а Афродите, матери Энея. Не мало трудов положила Гере, чтобы погубить Трою, и вот теперь захотела погубить и последних троянцев.
Не посмел Эол ослушаться Геру, выпустил все злые ветры, — и взъярилось море. Волны то поднимали корабли Энея к самому небу, то швыряли их в кипящую морскую бездну. Словно соломинки ломались мачты, уносились подхваченные ураганом паруса. А сколько троянцев было смыто с кораблей, кто сосчитает? На помощь гибнущим кораблям пришел Посейдон. Он утихомирил ветры и повелел волнам отнести истерзанные бурей суда к берегам Ливии, туда, где царица Дидона начала строительство величественного города Карфагена.
Судьба Дидоны тоже была судьбою беглянки. Она прибыла в знойную Ливию из далекой Финикии в поисках спасения от преследованй своего родного брата Пигмалиона. В Финикии Дидона была женой Сихея, царя Тира. Брат ее с раннего детства был одержим жаждой власти и богатства. Когда Пигмалион стал взрослым, он убил Сихея, завладел его богатствами и провозгласил себя царем. После этого жизнь Дидоны, как законной царицы4, повисла на волоске. Ей удалось бежать из Тира и морем добраться до Ливии. Здесь купила она у Иарба, местного вождя дикарей, не мало земли. При покупке Дидона ловко провела недалекого умом вождя. Согласно уговору с ним, Иарб должен был продать Дидоне столько земли, сколько покроет шкура быка. Хитрая Дидона разрезала шкуру на тонкие полоски и отмерила ими участок, на котором можно было построить целый город.
Корабли Энея укрылись от жестокой бури в бухте, на берегу которой один за другим вырастали кварталы Карфагена, нового финикийского города. Скитальцы, измученные борьбой с морской стихией, сошли на берег, мечтая только об одном, — отдохнуть, хотя бы денек.
Как раз в это время Дидона в окружении многочисленной свиты осматривала строящиеся портовые сооружения. Эней почтительно обратился к ней с такими словами: "Царица! Мы, троянцы, гонимые морскими ветрами и бурями, пришли к тебе не как недруги, а как люди, нуждающиеся в помощи. Наш путь лежит в Италию. Позволь нам здесь, на принадлежащей тебе земле, починить наши корабли, и боги вознаградят тебя за твою доброту. Приюти в своем городе вынужденных беглецов, потерявших все свое имущество, близких и даже саму родину".
Дидона так ответила Энею: "Слава о доблести троянцев, десять лет сражавшихся с могучим врагом, облетела весь мир. Мой город открыт для вас. Оставайтесь в нем столько, сколько хотите, хоть навсегда, если будет на то ваше желание. Я сама настрадалась с избытком и поэтому с радостью помогаю всем несчастным и гонимым". Самого Энея Дидона пригласила во дворец, а троянцам, оставшимся у кораблей, приказала пригнать двадцать быков, сто откормленных свиней и целую отару жирных овец.
Приближался вечер. Спутники Энея пировали на берегу, а их вождь, с сыном Юлом, в роскошном дворце Дидоны. Маленький Юл сидел на коленях царицы и вместе с нею внимательно слушал рассказ отца о перенесенных троянским народом страданиях. Слезы дрожали на ресницах Дидоны. Рассказ Энея был так ярок, что царица, будто своими глазами видела, как пылает Троя, как Эней несет на руках своего немощного отца…
Любовь к Энею и надежда на семейное счастье с благородным троянцем просыпались в сердце Дидоны. Слезы, катившиеся по щекам царицы, тронули сердце и самого Энея. Продолжая рассказ, он невольно любовался красотой этой нежной, и в тоже время решительной и твердой женщины. Оба они не знали, что находившаяся поблизости Афродита приказала своему сыну Эроту пустить в их сердца не знающие промаха любовные стрелы.
Прошло несколько дней. Счастье взаимной любви захватило и понесло за собой Энея и Дидону. Они не расставались ни на миг. Они забыли о прежних невзгодах и не представляли себе будущего друг без друга. Больше не вспоминал Эней о своем высоком предназначении, о новой Трое, которую боги предначертали ему построить на италийском берегу.
Слух о предстоящем бракосочетании Энея и Дидоны разнесся по всей Ливии и за ее пределами. Фамма, богиня молвы, не сидела сложа руки. А раз услышали молву люди, то тем более услышали ее и боги. В гнев пришел Зевс, когда узнал о готовящейся свадьбе вождя троянцев и царицы Карфагена. Тотчас отправил он быстролетного Гермеса на далекий ливийский берег с приказом напомнить Энею о его долге — привести соотечественников на землю новой родины.
В золотых крылатых сандалиях, с кадуцеем в руках, посланец богов предстал перед Энеем и, видимый только ему, сказал: "Стал ты рабом женщины! Нечего делать тебе в этом краю! Если тебе не нужна слава созидателя великого государства, подумай о сыне! Оставь Карфаген и плыви туда, куда тебе повелевают боги!"
Эней и сам понимал, что должен как можно скорее покинуть Карфаген и продолжить предначертанный путь. Но как оставить любимую? Словно раненый олень метался Эней по дворцовым покоям, неустанно повторяя: "Счастливы не ведающие любви, ибо не ведают они и ее мук". Заметила Дидона терзания своего возлюбленного и все поняла. Как только Эней захотел объясниться с Дидоной, она прикрыла его рот рукой и сказала: "Не говори ничего. Я все знаю сама. Я не удерживаю тебя".
А троянцы уже готовили свои корабли к отплытию. На рассвете Эней приказал обрубить канаты, соединявшие давно починенные суда с землей, которая не стала, да и не могла стать их новой родиной.
Все дальше отступал берег, на котором осталась прекрасная гордая женщина. Эней стоял на корме и смотрел, как тает в морской дымке белоснежный город. Вдруг он увидел, что на берегу бухты, где стояли его корабли, взметнулось пламя. Смутное чувство непоправимой беды острыми когтями впилось в сердце Энея. Но он так никогда и не узнал, что произошло на берегу.
Еще ночью Дидона приказала сложить неподалеку от корабельной стоянки сухие дрова и смолистые ветви в погребальный костер. На него она бережно уложила цветы, дары Энея и меч, оставленный им как память о себе. Когда троянские корабли подняли паруса, Дидона распустила волосы, произнесла слова заупокойного гимна и взошла на костер. Верная служанка царицы, рыдая и царапая ногтями лицо, стояла рядом. Последний раз Дидона посмотрела на уходящие в море троянские корабли, взяла в руки меч Энея и вонзила в свое сердце. Служанка поднесла факел к смолистым ветвям, костер запылал, его пламя и стало прощальным приветом Дидоны.

Тень Анхиса

Снова бороздят волны троянские корабли. У берегов Сицилии Эней решил почтить память своего отца. Здесь, неподалеку от укромной бухты, среди старых прибрежных смоковниц, покоился прах Анхиса. Девять дней продолжалась тризна над могилой мудрого старца. На десятый день, после принесения даров духу Анхиса, троянцы, по обычаю, устроили состязания. До самого вечера мерились силами мастера кулачного боя, соревновались в быстроте бегуны, звенели стрелы, выпущенные остроглазыми лучниками.
Смотреть на состязания женщинам не полагалось, и они остались у кораблей. Кто-то из них продолжал оплакивать Анхиса, кто-то горевал о своей бездомной жизни да жаловался на бесконечные скитания. Богиня Гера, по-прежнему не желавшая удачи троянцам, приняла облик вдовы одного из воинов Энея и тихо присела среди женщин. "Подруги,— сказала она. — Как же надоели эти бесконечные странствия. Чего мы ищем? Чем этот берег хуже других? Давайте сожжем корабли, и разом положим конец нашим скитаниям". И Гера, выхватив из костра головню, швырнула ее в ближайший корабль, который сразу же запылал. Женщины с радостными криками тут же последовали ее примеру. Скоро от четырех кораблей остались лишь головешки. Сгорели бы все троянские корабли, но прибежавшие мужчины быстро потушили огонь.
Разыскивать зачинщицу Эней не стал. Не поднялась бы его рука на измученную и потерявшую разум от бесчисленных лишений женщину. "Но как быть дальше? — размышлял Эней. — Оставшиеся корабли не смогут взять на борт всех людей, а на постройку новых уйдет много времени". И тут ему явилась тень отца. "Сын мой, — услышал Эней знакомый и такой родной голос, — оставь на сицилийском берегу всех уставших от долгого пути. С сильными же, готовыми на подвиги, отправляйся в путь. Когда достигнешь Италии, постарайся увидеть меня. Я пребываю не в мрачном Аиде, а в Элисии светлом. Путь ко мне тебе укажет Сивилла. Она служит Аполлону в храме близ италийского города Кумы. Когда мы встретимся, я открою тебе будущее твоих потомков на сотни лет вперед".
Тень Анхиса исчезла так же внезапно, как и появилась. Совет отца был единственным разумным решением. Троянцев, не желавших плыть дальше, оказалось не мало5. Но самые мужественные воины были полны решимости твердо следовать к заветной цели, — ведь до италийских берегов оставался только один морской переход.

В обители праведных

На этот раз ни что не помешало Энею и его спутникам благополучно достигнуть обращенного на запад берега Италии6. Теперь, следуя совету отца, надо было добраться до города Кумы и разыскать пророчицу Сивиллу.
Местные жители, дружески настроенные к пришельцам, показали самую короткую дорогу, и вскоре Эней уже стоял перед седой жрицей Аполлона. "Избранница богов, почтенная Сивилла, — обратился к пророчице Эней, — прошу, проводи меня в обитель праведных светлый Элисий. Там обитает дух моего отца. Недавно он явился ко мне и сказал, что ждет меня там для благого совета, и что моим провожатым станешь ты". Сидящая золотом треножнике, Сивилла долго и внимательно смотрела на Энея, а потом ответила: "Путь в Элисий лежит через Аид. В Аид спуститься не трудно. Но, если ты хочешь вернуться назад, разыщи в чаще лесной, посвященной Персефоне, ветвь с золотыми листьями. Эта ветвь станет для владыки подземного царства напоминанием о солнечном свете, и он позволит тебе вернуться из мира мертвых в мир живых. Приходи ко мне с золотой веткой в руке, и я провожу тебя".
Долго бродил Эней по темному лесу Персефоны. Может и не нашел бы он заветную ветвь вовсе, но Афродита подсказала своему сыну, где ее найти. Вернулся Эней к Сивилле, и пошли они к черному смрадному озеру, спрятавшемуся неподалеку от храма в кипарисовой роще. Возле озера темнел провал, окруженный замшелыми валунами. В него и повела Сивилла Энея, и чем глубже спускались они, тем гуще становилась тьма. Но Эней продолжал все видеть вокруг, правда, в таинственном, трепещущем, словно отблеск далекого пожара, свете. Спуск закончился огромной пещерой. Едва вступил Эней под своды этой пещеры, как увидел ужасного, готового к броску дракона. Но Сивилла успокоила своего спутника. "Это не чудовище, — сказала она, — это всего лишь тень его бесплотная".
Затем они пробрались через сонмы человеческих теней, стремившихся к ладье Харона. Этот мрачный лодочник перевозил тени умерших через реку, первую из пяти рек Аида. Эней удивился, что Харон одних охотно пускает на свой челн, а других отгоняет с бранью. "Нет равенства и среди мертвых, — ответила Сивилла на вопрос Энея, — Харон не пускает в челн тех, кто не может заплатить ему за перевоз7, и тех кто не был погребен. И пока земля не покроет их останки, или не вознесется их прах к небесам вместе с дымом погребального костра, не попасть им в Аид".
Энея и Сивиллу Харон тоже не хотел пускать в лодку. Но как только пророчица показала ему золотую ветвь, сразу место нашлось. Не мало теней стенало перед непреодолимой для них водной преградой. Были здесь тени тех, кто пропал на чужбине, кто сгинул пучине моря8, кто сам свел счеты с жизнью.
Элисий, обитель праведных, находился за пределами Аида9. Здесь никогда не заходило ласковое солнце, пели птицы, журчали хрустальной чистоты ручьи. Не случайно Элисий еще называли счастливыми Елисейскими полями. Здесь, в вечном покое, обитали души мудрецов, справедливых царей, героев, великих поэтов и художников. Всякий смертный посчитал бы за счастье побеседовать с ними, но Эней жаждал встречи с отцом. Наконец он увидел его и попытался обнять. Однако бестелесный дух дорогого человека ускользал из его рук. Светлый образ Анхиса жестом остановил Энея и сказал: "Теперь я освободился от бренной плоти, временной оболочки души10. Не пытайся, сын мой, заключить меня в объятья. У нас мало времени. Ты должен поскорее вернуться в мир живых. Смотри внимательно. Видишь широкую реку? Эта река называется Летой. За ней, на лугу, души наших еще не рожденных потомков. Среди них и душа твоего сына, рожденного от твоей будущей жены Лавинии. От него пойдет прославленный род, к которому будет принадлежать и божественный Ромул. Именно ему предначертано возвести новую Трою, которая будет носить его имя и будет стоять вечно на земле Италии. Запомни главное! Земля, уготованная тебе богами, находится в устье реки под названием Тибр".
Затем дух Анхиса рассказал сыну о том, что ждет его в ближайшем будущем — о войнах и победах, о славе и новой встрече в обители праведных. Близился час разлуки. Истекало время, данное Энею богами для этой удивительной встречи. Дух Анхиса предостерег Энея от ошибок и ложных шагов и растаял искрящимся облачком.

На земле латинян

Когда Эней вернулся к своим товарищам, было решено тотчас же отправляться в путь. Корабли Энея держались вблизи берега, и скоро море поменяло свою окраску под влиянием вод, вытекавших из широкого устья реки. Гребцы взялись за весла и направили свои суда вверх по ее течению. Никто не сомневался, что эта река и есть тот самый Тибр, на берегах которого кончатся их скитания.
Как сладко было ступить на мягкую зеленую траву, укрыться в тени деревьев! Эней со своими спутниками расположились на широкой лужайке, чтобы утолить голод. Они разложили на траве пшеничные лепешки, а сверху на них положили куски хорошо прокопченного мяса. Когда мясо было съедено, троянцы принялись за лепешки. Доедая последнюю лепешку, сын Энея в шутку сказал: "Вот мы и съели свои столы". И все сразу вспомнили ужасное пророчество гарпии: "голод заставит вас вгрызться зубами в столы"… Эней радостно воскликнул: "Друзья! Мы достигли земли, заповеданной нам богами! Здесь будет наша новая отчизна!" Сорвав зеленую ветку бука и венком обвив ее вокруг лба, Эней принес бескровную жертву гению этой земли. Удар грома раздался в небе, — это всевидящий Зевс подтвердил, что жертва троянского вождя принята.
Так завершились скитания Энея и его спутников. Троянцы разбили временный лагерь неподалеку от города Лаврента, где правил царь Латин. Он доброжелательно принял посольство чужестранцев. Особенно понравился ему Эней. Латин сразу же дал разрешение скитальцам поселиться на его земле навсегда.
Был царь Лаврента богат и могуществен. Но не было у него сына-наследника. Только красавица дочь Лавиния покоила старость царя и его жены Аматы. Не мало знатных женихов искали руки Лавинии, а самым настойчивым был Турн, сын царя соседнего племени рутулов. Однако Латин не спешил выдавать за него свою дочь. Когда Лавиния еще была совсем девочкой, дед ее Фавн, предсказал ей жениха-чужестранца из далеких краев, потомки которого заставят весь мир преклонить колени перед родом латинян. "Не этот ли чужеземец должен по воле судьбы стать мужем моей дочери?" — глядя на Энея думал Латин.
И быть бы в скором времени свадьбе Энея и Лавинии, да не дремала Гера, которую на берегах Тибра звали Юноной. Призвала она злобную фурию Аллекто и поручила ей позаботиться о том, чтобы поднять италийские племена на кровавую войну с пришельцами. "Пусть троянцам, мне ненавистным, не достанутся земли латинян!" — приказала Гера-Юнона.
Первой жертвой фурии стала Амата, мать Лавинии. В гневе стала она проклинать мужа, решившего отдать голубку-дочь в когти залетного коршуна. "Ты уверяешь, — кричала Амата, — что супружество Лавинии с чужеземцем угодно богам? А разве Турн латинского племени? Он потомок аргосцев!"
Понимая, что ее крики не изменят решения супруга, Амата покинула дом и ушла, распустив волосы, в леса. А фурия Аллекто устремилась к отвергнутому жениху Турну. Она посоветовала ему сжечь троянские корабли и повести свои войска против наглых пришельцев, да и против самого Латина. В ярость пришел Турн. Он собрал войско рутулов и призвал его к битве.
Не нужна была война ни Энею, ни Турну. На городской площади Лаврента стоял храм бога всех начал двуликого Януса. В мирное время дубовые двери храма были всегда закрыты. Распахивались они лишь тогда, когда начиналась война. Узнали жители Лаврента, что войско рутулов идет на их город, и возбужденной толпой собрались у храма. Пришел храму и царь Латин. Долго стоял он в глубоком раздумье перед его дверями. А затем, вместо того, чтобы раскрыть их, повернулся и быстро пошел прочь. И вдруг двери храма открылись сами по себе, будто створки толкнул кто-то изнутри.
Так война пришла на землю латинян. Как и всякая война, была она жестокой и кровавой. Немало лучших воинов местных племен поддержали рутулов и их предводителя Турна. На помощь к нему пришли даже италийские амазонки во главе с царицей Камиллой. Даже сами боги не остались в стороне. Гера-Юнона, конечно, была на стороне Турна, Афродита-Венера же делала все для победы Энея. Долго длилась беспощадная борьба, в которой погибли многие троянские и италийские герои. Пал ближайший соратник Энея Паллант, пала бесстрашная Камилла. И сам Эней едва не стал жертвой угодившей в него вражеской стрелы. Лишь забота матери спасла его. Афродита принесла раненому Энею цветок, сорванный ею на склонах Иды троянской, и соком этого цветка исцелила его.
Чаши весов военной удачи склонялись то в одну, то в другую сторону. И тогда Турн решил сразиться с Энеем в единоборстве. "Войска наши поредели, — сказал он, — но кто из нас посчитает себя побежденным? Выйдем, чужеземец, один на один, и пусть победитель владеет страной и невестой".
Оба вождя призвали на помощь богиню победы. В смертельной схватке сошлись они, равные по силе и мужеству. Но боги благоволили Энею. Могучим ударом копья он поверг соперника на землю. Пробило копье и щит семислойный, и бронзовый панцирь Турна. Простер руку к Энею побежденный вождь рутулов и сказал: "Об одном тебя прошу, сжалься над моим отцом, отдай ему мое тело".
Смягчилось сердце Энея, отвел он занесенное для нового удара копье, решил пощадить Турна. Но увидел вдруг Эней на поверженном враге пояс Палланта. "Не я, а убитый тобою Паллант наносит этот удар моею рукой!" — воскликнул Эней, и копье вонзилось в грудь Турна.
Так закончилась война троянцев на своей новой родине. Убедившись, что именно Эней должен стать мужем Лавинии, царь Латин отдал зятю вместе с рукой дочери и свой трон. Победители-троянцы покинули свой стан и переселились в Лаврент. Здесь они переженились на девушках-горожанках, положив тем самым начало новым италийским родам и династиям.
Лишь сердце Энея не знало покоя. Вместе с юной женой пришел он как-то к старику Латину с просьбой благословить его на начало строительства еще одного города. "Я хочу этому городу дать имя твоей дочери, — сказал Эней, — и пусть возвысится он на морском берегу, пусть принимает в свою гавань корабли со всего света".
Благословил Латин зятя, и закипела работа. Строительство новой Трои-Лавинии началось с сооружения храма Весте, богини семьи и домашнего очага. В этот храм были перенесены вынесенные из горящей Трои пенаты. Рядом с храмом Весты вознеслись храмы Юпитеру — италийском Зевсу и Марсу — здешнему Аресу. В храме Марса Эней повесил на стену свое копье.
Город рос быстро. Казалось, мир победил навсегда. Но, затаившие ненависть сподвижники Турна, совершили набег на новую Трою. Они получили достойный отпор. Лишь немногие из них спасли свои жизни в паническом бегстве. Во время этой быстротечной битвы Эней исчез. Не нашли его ни среди мертвых, ни среди живых. Многие участники битвы рассказывали, что видели собственными глазами, как среди ясного неба на землю опустилось облако, накрывшее их вождя. Это боги забрали к себе на Олимп славного сына Афродиты.

[Марианна Алферова]

https://coollib.com/b/251457/read

ЧАСТЬ I
ПРАВЛЕНИЕ ЦАРЕЙ

Ромул сказал: «Здесь будет город».

«Город, как солнце», — ответил Рем.

Н. Гумилев

Первые страницы римской истории, впрочем, как и последующие, похожи на миф.

Предание гласит, что после падения Трои лишь одному Энею с горсткой соратников удалось спастись. На кораблях они достигли западных берегов Италии. Беглецы поселились в Лации. Как любой народ, доведенный войной до нищеты и отчаяния, троянцы занялись грабежом. Они угоняли у аборигенов скот, чем вызвали законное возмущение пострадавших. Царь Латин (согласно поэту Вергилию — сын бога Фавна и нимфы Марики, то есть происхождения божественного), вышел с оружием против пришельцев. Но сражения не состоялось, враги примирились, и царь Латин выдал за Энея свою дочь Лавинию. Эней основал городок, назвав его именем жены. Вскоре у них родился сын Асканий.

Одни историки верят, что эти события имели место, другие считают их мифом. Однако археология вновь и вновь подтверждает один и тот же факт: людская фантазия бедна на выдумки. А римляне, какими мы их знаем в более позднее время, никогда не увлекались абстракциями. Можно предположить, что некоторые реальные факты эта история хранит, тем более, что при раскопках в Италии найдены доказательства древности культа Энея.

Главное затруднение: Троянскую войну историки относят к 1194–1184 гг. до н. э., в то время как датой основания Рима принято считать 753 г. до н. э. То есть между этими событиями более 400 лет, о которых нет ни письменных источников, ни мифов. Лакуну между Энеем и Ромулом римские историки пытались заполнить сообщениями: «От Аскания родился Сильвий, от Сильвия Эней Сильвий» и так далее до появления на свет царских сыновей Нумитора и Амулия. С распри этих братьев и начинается история основателей Ромула и Рема.

Итак, два брата царствовали в Альбе-Лонге, городе, основанном сыном Энея Асканием. Старший, Нумитор, был человеком благородным, ну а младший, Амулий, — злодей. Царский трон наследовал положительный Нумитор, Амулию достались в наследство деньги. Власть без денег всегда ненадежна, и богатый Амулий сверг своего старшего брата. Чтобы никто не мог оспаривать его права, он убил сына Нумитора, а дочь его, Рею Сильвию, сделал весталкой (в этом сообщении нет анахронизма, ибо культ весталок был заимствован Римом из Альбы-Лонги). Однако, как всегда, все планы расстроила женщина. Несмотря на данный обет безбрачия, Рея Сильвия родила двух здоровых и бойких мальчуганов. При этом заявила, что родила детей от самого бога Марса. Ходили, правда, слухи, что Амулий надел доспехи, выдал себя за самого Марса, пробрался к племяннице и обесчестил ее. Даже если дело было именно так, рождение детей не входило в планы Амулия. Царь велел бросить младенцев в реку — мотив, встречающийся и в других мифах, уже не римских. Слуга, которому поручили совершить злодеяние, придя на берег Тибра, увидел, что река разлилась. Лодки у него не было, на глубину он лезть боялся, потому бросил малышей у берега — решил, что дети все равно погибнут. Но малыши выжили. Вода вскоре схлынула, пробегавшая мимо волчица накормила орущих человеческих детенышей своим молоком. Потом младенцев нашел свинопас, принес подкидышей к себе в хижину и воспитал как своих сыновей. Мальчиков назвали Ромулом и Ремом. Братья выросли сильными и смелыми, но не питающими склонности к ремеслу свинопаса. Они собрали в окрестностях буйную ватагу, свергли с престола Амулия и возвратили Альбу-Лонгу своему деду. Сами же решили основать новый город. Поскольку братья были близнецами, равными по возрасту и силе, то между ними тут же начались разногласия. Первым делом стали спорить, где основать город. Ромул предлагал поселиться на Палатинском холме, а Рему больше нравился Авентин. Спор разрешили с помощью птиц. Братья сели подальше друг от друга и стали ждать знака свыше. Рем первым увидел в небе шесть коршунов, а Ромул — немного погодя — двенадцать. Все решило количество пернатых — Ромул победил. Поговаривали, что Ромул обманул брата, но правдивая или придуманная позже цифра двенадцать магическим числом вошла в историю Рима. Со временем ее стали трактовать вполне однозначно: двенадцать птиц, увиденные Ромулом, означали двенадцать веков могущества Рима. Предсказание сбылось: Рим действительно просуществовал двенадцать веков.

Ромул, выиграв спор (или удачно обманув брата), приступил к закладке города.

Город был основан по древнему этрусскому обряду: в плуг запрягли корову и быка, Ромул пропахал борозду — померий — вокруг Палатинского холма. Поднятый плугом пласт отворачивали вовнутрь, ни одному комочку земли не дозволяли упасть наружу. Это была черта будущей стены. Там, где надлежало построить ворота, плуг поднимался, и борозда прерывалась. Стены города считались священными, переступать через борозду нельзя никому. Рем, несомненно, знал о благоговейном отношении окружающих к проводимому обряду, и все же перепрыгнул через сакральную черту, желая хоть как-то уязвить бра-та-победителя. Возможно, он полагал, что ссора кончится парой зуботычин и разбитыми носами. Но в восемнадцать лет трудно рассчитать все последствия неосмотрительных поступков. Дело кончилось смертоубийством. Ромул убил Рема.

(Заметим в скобках, что археологи на Палатинском холме в самом деле обнаружили остатки поселения, датируемые VIII веком до н. э. Более того, в 1985–1987 гг. были раскопаны остатки стены — той самой, о которой говорит предание. Нижняя, самая древняя часть стены опять же относится к VIII веку до н. э. Найдены были также следы рва, окружавшего стену.)

Вернемся к легенде.

Избавившись от брата, Ромул стал полновластным правителем нового городка. Земли у него было много (по масштабам того времени), людей мало, юный правитель стал принимать под свое покровительство всех желающих, в том числе беглых рабов и преступников. В итоге в Риме собралась буйная ватага молодых и одиноких мужчин. Сорвиголовы пытались посвататься к девушкам из соседних городков и деревень, но всюду получали отказы: римляне в те годы считались неперспективными женихами. Среди тогдашних обитателей Рима нашлась лишь сотня парней, которые знали своих отцов. Их назвали «патрициями», из них основали совет старейшин — сенат[1].

Капитолийская волчица. VI в. до н. э.

Тогда Ромул и его друзья решили прибегнуть к хитрости. Они пригласили на праздник соседей-сабинян[2]. Соседи прибыли в Рим с женами и с детьми — посмотреть на новый Город и попировать. Но праздник завершился совсем не так, как рассчитывали гости. По условному знаку римляне набросились на молодых девушек и, схватив добычу, потащили по домам. Поскольку римляне были при оружии, а сабиняне — нет, то разъяренным отцам и братьям осталось только одно — бежать. Если верить легенде, похитители вели себя более чем галантно и первым делом заявили, что захватили девушек исключительно с честными намерениями, то есть для заключения законных браков и обретения потомства — обещания, которые во все века звучат наисладчайшей музыкой для женского уха. Сабинянкам были даны и другие обещания: женщины не должны делать тяжелой работы по хозяйству, задача будущей хозяйки — следить за домом, лелеять мужа, воспитывать детей, а из обязанностей не столь приятных — прясть шерсть. Ко всему тому римляне обещали женщинам всегда оказывать знаки уважения: мужчины должны при встрече пропускать женщин вперед, в их присутствии не говорить скабрезности. Девушки не могли устоять, и дело закончилось многочисленными свадьбами.

Ликторы. Прорисовка с колонны Марка Аврелия

Через год сабиняне вернулись уже с оружием в руках. Не для того, чтобы отбить дочерей — через год это было делом бессмысленным, — ас тем, чтобы отомстить за прежнее поражение. В окрестностях сабиняне набрали в свое войско всех, кто надеялся на легкую добычу, и подступили к Городу. Поначалу им удалось захватить крепость на Капитолии[3].

Затем противники сошлись в низине между холмами. Битва происходила на месте будущего форума: сабиняне наступали с Капитолия, римляне отступали к Палатину. Поначалу сабинянам удалось опрокинуть римлян, Ромул был ранен в голову, но сумел остановить бегущих. Впоследствии он приписал этот подвиг Юпитеру: бог откликнулся на призыв молодого царя и вселил в сердца бегущих мужество. В этом месте потом был построен храм Юпитера Статора (Юпитера Останавливающего). Командовавший сабинянами Меттий Курций пустился бежать, конь понес его, и лошадь Курция увязла в трясине — на месте будущего центра мира находилось самое обычное болото, которое жители маленького городка использовали под свои нужды — в качестве кладбища. Неизвестно, чем бы кончилась битва, если бы не вмешались женщины. Сражение показалось им совершенно бессмысленным: отцы и братья не пришли освободить их сразу после похищения, а теперь зачем-то явились, чтобы обратить любимых дочерей и сестер во вдовиц. Мужчины вняли доводам женщин, и бывшие враги примирились.

Решено было, что сабиняне переселятся в Рим, городом будут править два царя — Ромул и царь сабинян Тит Таций. К сотне римских патрициев добавилось еще сто, избранных их числа сабинян. Совместное правление длилось недолго. Спустя несколько лет Тит Таций был убит, но Ромул, по всей видимости, не особенно опечалился из-за этого и не спешил отомстить за царя-соправителя.

Постепенно характер властителя стал меняться, он все больше и больше отдалялся от остальных, стал носить трабею с пурпурной каймой[4], завел для себя специальное курульное кресло[5], в котором мог сидеть только он; теперь перед ним всегда шествовали ликторы со связками прутьев (фасциями) на плечах. И плащ с каймой, и кресло, и ликторы — все это символы власти, заимствованные у этрусков. Ромул уже не советовался с сенатом, принимая решение, патриции обладали единственным преимуществом перед остальными: первыми узнавали, что решил царь.

Смерть Ромула окутана тайной. Якобы в 717 г. до н. э. он производил смотр войска. Внезапно поднялась буря, ударила молния, и густая туча опустилась на землю — все атрибуты перехода бога из одного мира в другой были налицо. Ромул исчез. Его подданные стояли растерянные и испуганные. Однако ходили слухи, и слухи, надо полагать, упорные, что отцы-сенаторы, недовольные правлением Ромула, убили царя в храме, тело расчленили и вынесли по частям под одеждой.

«Кто видел настоящее, тот уже видел все, бывшее в течение вечности, и все, что еще будет в течение беспредельного времени. Ибо все однородно и единообразно», — напишет император Марк Аврелий много лет спустя.

Одушевленный мир

Римляне верили, что каждый дом, каждая деревушка, каждый город и, наконец, народ — все имеют своего гения-покровителя. Гению Рима на Капитолии был посвящён щит с надписью «Или мужу, или женщине». Имя и пол хранителя Рима скрывалось от врагов. Воинские части, коллегии ремесленников находились под присмотром своих покровителей.

Нет места без гения. Мир одушевлен. Животворный дух пронизывает все и вся. Божественна не только созревающая нива, но и сам процесс созревания.

Первоначально гений был божеством прародителя рода, позднее трансформировался в бога мужской силы. Считалось, что гений рождался вместе с человеком, а после его смерти по одной версии исчезал, по другой — оставался возле могилы умершего. Гении знаменитых римлян обретали бессмертие.

Гений руководил всеми действиями человека, отвечал за деторождение и увеличение семьи, в свой день рождения римлянин приносил своему гению в жертву цветы, плоды, совершал воскурения и возлияния. В честь гения устраивался пир, на который приглашались ближайшие друзья. Все значительные события в жизни римлянина также отмечались жертвоприношением его гению.

Символом этого «смертного бога» считалась змея. Изображался гений в виде юноши с рогом изобилия и чашей в руках.

Клятва гением хозяина считалась для раба священной, а клятва гением императора была священной для всех римлян. Нарушение такой клятвы приравнивалось к оскорблению величия. Культ гения императора ввел Октавиан Август. При жизни императора божественные почести воздавались только его гению, после смерти — обожествленному императору. Гений императора почитался вместе с Ромой, богиней Города.

Юноны считались духами-покровительницами римских женщин. Как и гении, эти духи появлялись на свет в момент рождения и исчезали после смерти.

В день своего рождения римлянка приносила в жертву своей покровительнице цветы, плоды, воскурения и возлияния. Главной среди этих божеств считалась богиня Юнона.

Во время родов рядом с кроватью роженицы зажигали свечу, ибо считалось, что в момент прихода нового человека в наш мир присутствует особенное божество «Светоносица». Едва малыш вступал в этот мир, как его встречал целый рой божеств: Диспитер даровал ему свет, Витумн — жизнь, Сентин — чувства.

В древнейшем периоде истории Лация богов не изображали в виде людей. В храме или святилище устанавливали делубрум — символ бога. Юпитер, как правило, изображался в виде каменной стрелы (молнии), Марс — в виде копья, Церера — в виде хлебного колоса. Бога могли символизировать простая палка, кусок кремня или очищенное от коры дерево.

Нума Помпилий подтвердил запрет чтить бога в образе человека или животного законом. Во всех храмах устанавливали только делубрумы. В те времена храм считался домом бога и не был приспособлен для массовых религиозных мероприятий. Для жертвоприношений рядом с храмом устанавливали жертвенник. Закон Нумы продержался около 170 лет. Только при последних царях в храмах Рима стали появляться скульптурные изображения богов.

Вся жизнь римлянина от рождения до смерти была накрыта причудливым кружевом обрядов. Огонь нельзя гасить: он живой и должен умереть сам, когда иссякнет масло в светильнике. Многие из этих обрядов становились покровом для уважительного или снисходительного отношения друг к другу. Полагалось, к примеру, вставая из-за стола, что-нибудь непременно оставить в дар ларам. Хотя хозяева прекрасно знали, что эти остатки съедят слуги.

В Кельнском музее хранится плита с посвятительной надписью: «В честь божественной императорской семьи и гения объединения кухонного персонала», — гласит посвятительная надпись. Право же, готовить становится проще, когда тебе помогает гений.

Храм Юпитера Статора

Святилище Юпитеру Статору посвятил по обету Ромул. Но храм был построен только в 294 г. до н. э. консулом Марком Атилием Регулом по обету во время Третьей Самнитской войны. Храм был целиком реставрирован при Августе или Домициане. В I веке н. э. около храма Юпитера Статора была воздвигнута арка Тита.

[Πλούταρχος]

http://ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1439000200

Текст приводится по изданию: Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах, М.: издательство «Наука», 1994. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. I.
Перевод С. П. Маркиша, обработка перевода для настоящего переиздания — С. С. Аверинцева, переработка комментария — М. Л. Гаспарова.
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler, iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957—1973. V. I—III. Из существующих переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Römer / Eingel, und Übers, u. K. Ziegler. Stuttgart; Zürich, 1954. Bd. 1—6 и комментариями к нему.
Издание подготовили С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Ответственный редактор С. С. Аверинцев.

Plutarchi Vitae parallelae. C. Sintenis, Teubner, 1908.
Plutarchi Vitae parallelae, with Eng. transl. by B. Perrin, Loeb Classical Library, 1914/1967.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Разноречие о начале Рима (1—2).
Чудесное рождение и юность (3—8).
Основание Рима (9—13).
Война за сабинянок (14—19).
Объединение с сабинянами и войны с соседями (20—25).
Самовластие и чудесная смерть (26—29).
— Сопоставление (30 [1] — 35 [6]).
1. От кого и по какой причине получил город Рим свое великое и облетевшее все народы имя, — суждения писателей неодинаковы. Одни полагают, что пеласги, обошедшие чуть ли не весь свет и покорившие чуть ли не все народы земли, поселились там и нарекли город этим именем в ознаменование силы своего оружия1. Другие утверждают, что после взятия Трои немногочисленные беглецы, которым удалось сесть на корабли, ветром были прибиты к берегу Этрурии и стали на якорь подле устья реки Тибр. Женщины с большим трудом переносили плавание и очень страдали, и вот некая Рома, по-видимому, превосходившая прочих и знатностью рода и разумом, подала подругам мысль сжечь корабли. Так они и сделали; сначала мужья гневались, но потом волей-неволей смирились и обосновались близ Паллантия2, а когда вскоре все сложилось лучше, чем они ожидали, — почва оказалась плодородной, соседи приняли их дружелюбно, — они почтили Рому всевозможными знаками уважения и, между прочим, назвали ее именем город, воздвигнутый благодаря ей. Говорят, что с той поры у женщин вошло в обычай целовать3 в губы родственников и мужей, потому что, предав корабли огню, именно так целовали и ласкали они своих мужей, умоляя их сменить гнев на милость. 2. Есть и такое мнение, будто имя городу дала Рома, дочь Итала и Левктрии (по другим сведениям — Телефа, сына Геракла), вышедшая замуж за Энея (по другим сведениям — за Аскания, сына Энея). Иные думают, что город основал Роман, родившийся от Одиссея и Кирки, иные — что Ром, сын Эматиона, отосланный Диомедом из Трои, иные — что тиран латинян Ромис, изгнавший этрусков, которые когда-то переселились из Фессалии в Лидию, а оттуда в Италию.

Даже те, кто высказывает самое правильное мнение, считая, что город наречен в честь Ромула, разно судят о происхождении последнего. Одни полагают, что он был сыном Энея и Дексифеи, дочери Форбанта, и попал в Италию еще совсем маленьким ребенком вместе со своим братом Ромом. В разливе реки погибли все суда, лишь то, на котором находились дети, тихо пристало к отлогому берегу; это место спасшиеся сверх ожидания и назвали Римом. Другие пишут, что Ромула родила Рома, дочь той троянки, о которой речь шла выше, и жена Латина, сына Телемаха, третьи — что он был сыном Эмилии, дочери Энея и Лавинии, зачатый ею от Ареса. Существует, наконец, и вовсе баснословный рассказ о его рождении. Царю альбанов Тархетию, человеку до крайности порочному и жестокому, было удивительное видение: из очага в его доме восстал мужской член и не исчезал много дней подряд. В Этрурии есть прорицалище Тефий, откуда Тархетию доставили прорицание, гласящее, чтобы он сочетал с видением девушку: она-де родит сына, который стяжает громкую славу и будет отличаться доблестью, силою и удачливостью. Тархетий поведал об этом одной из своих дочерей и велел ей исполнить наказ оракула, но она, гнушаясь такого соития, послала вместо себя служанку. Разгневанный Тархетий запер обеих в тюрьму и осудил на смерть, но во сне ему явилась Веста и запретила казнить девушек; тогда царь измыслил вот какую хитрость: он дал узницам ткацкий станок и обещал, что, когда они закончат работу, то смогут выйти замуж, но все, что они успевали соткать за день, другие женщины, по распоряжению Тархтия, ночью распускали. Рабыня родила двойню, и Тархетий отдал младенцев некоему Тератию, чтобы тот их убил. Тератий, однако, оставил детей на берегу реки, и туда к ним стала ходить волчица и кормила их своим молоком, прилетали всевозможные птицы, принося новорожденным в клювах кусочки пищи, — до тех пор, пока их не заметил какой-то пастух. Он был чрезвычайно изумлен, но все же решился подойти и унес детей. Так они были спасены, а возмужав, напали на Тархетия и одолели его. Эту повесть приводит некий Промафион в своей «Истории Италии».

3. Самую правдоподобную и подкрепленную наибольшим числом свидетельств версию в главных ее чертах впервые передал грекам Диокл с Пепарефоса. Ее принял почти без изменений Фабий Пиктор, и хотя между ними имеются некоторые расхождения, в общем содержание их рассказа сводится к следующему.

В Альбе4 царили потомки Энея, и порядок наследования привел к власти двух братьев — Нумитора и Амулия. Амулий разделил отцовское достояние на две части, противопоставив царству богатства, включая и золото, привезенное из Трои, и Нумитор выбрал царство. Владея богатством, которое давало ему больше влияния и возможностей, нежели те, которыми располагал брат, Амулий без труда лишил Нумитора власти и, опасаясь, как бы у дочери свергнутого царя не появились дети, назначил ее жрицею Весты, обрекши на вечное девство и безбрачие. Эту женщину одни называют Илией, другие Реей, третьи Сильвией. Немного времени спустя открылось, что она беременна и что, стало быть, закон, данный весталкам, нарушен. Лишь заступничество царской дочери Анто́ перед отцом спасло ее от казни, но преступницу держали взаперти, и никого к ней не допускали, дабы она не разрешилась от бремени неведомо для Амулия.

Наконец она произвела на свет двух мальчиков необыкновенной величины и красоты. Это встревожило Амулия еще сильнее, и он приказал своему слуге взять их и бросить где-нибудь подальше. Слугу звали Фаустул, как говорят некоторые, но другие утверждают, что это имя не слуги, а того, кто нашел и подобрал младенцев. Итак, слуга положил новорожденных в лохань и спустился к реке, чтобы бросить их в воду, но, увидев, как стремительно и бурливо течение, не решился приблизиться и, оставив свою ношу у края обрыва, ушел. Между тем река разлилась, половодье подхватило лохань и бережно вынесло на тихое и ровное место, которое ныне зовут Кермал5, а в старину называли Герман — видимо, потому, что «братья» по-латыни «германы» [germanus].

4. Поблизости росла дикая смоковница, именовавшаяся Руминальской, — либо в честь Ромула (таково мнение большинства), либо потому, что в ее тени прятались от полуденного зноя жвачные животные [ruminales], либо — всего вернее — потому, что новорожденные сосали там молоко: сосок древние называли «рума» [ruma], а некую богиню, надзирающую, как они думали, за вскармливанием младенцев, — Руминой, и жертвоприношения ей совершали без вина, окропляя жертву молоком. Под этим деревом и лежали дети, и волчица, как рассказывают, подносила к их губам свои сосцы, а дятел помогал ей кормить и охранять близнецов. И волчица, и дятел считаются священными животными Марса, а дятел пользуется у латинян особым почетом. Поэтому, когда дочь Нумитора утверждала, что родила от Марса, ей охотно верили. Говорят6, впрочем, что она была введена в обман Амулием, который предстал перед нею в доспехах и силой отнял у нее девство. Согласно же иному взгляду, в сторону чистой сказки повернула предание двусмысленность имени кормилицы. «Лупа» [lupa] по-латыни и самка волка, и женщина, занимающаяся ремеслом блудницы, но как раз такою женщиной и была жена Фаустула, по имени Акка Ларентия, выкормившая мальчиков. Римляне приносят ей жертвы, а в апреле7 жрец Марса совершает в ее честь заупокойное возлияние, и праздник этот зовется Ларентами.

5. Римляне чтут еще одну Ларентию8, и вот по какой причине. Однажды блюститель храма Геракла, не зная, по-видимому, чем себя развлечь, надумал сыграть с богом в кости, оговорившись, что если он выиграет, бог ниспошлет ему милость, о которой он попросит, а если проиграет, то выставит богу щедрое угощение и приведет красивую женщину. На таких условиях он бросил кости за бога, потом за себя и проиграл. Желая сдержать слово и честно выполнить уговор, он приготовил богу обед и, наняв Ларентию, миловидную и еще не предававшуюся блуду открыто, сначала потчевал ее, постлав ложе в храме, а после обеда замкнул ее там, словно бог действительно намеревался ею овладеть. Но рассказывают, что Геракл и в самом деле возлег с женщиной, а затем приказал ей рано поутру выйти на форум, поцеловать первого, кто встретится на пути, и сделать его своим возлюбленным. Встретился же ей человек преклонного возраста, богатый, бездетный и холостой, по имени Тарутий. Он познал Ларентию, привязался к ней и, умирая, оставил ее наследницей большого и богатого имущества, бо́льшую часть которого Ларентия завещала народу. Она была уже знаменита среди сограждан и считалась любимицей богов, когда внезапно исчезла подле того места, где покоился прах первой Ларентии. Это место зовется теперь Велабр9, ибо во время частых разливов реки через него переправлялись на плотах, чтобы попасть на форум, а переправа по-латыни «велатура» [velatura]. Некоторые говорят, что начиная именно с этого места устроители игр и зрелищ застилали дорогу, ведущую с форума к цирку парусиной, «парус» же у римлян — «велон» [velum]. Таково происхождение почестей, которые римляне оказывают второй Ларентии.

6. Младенцев подобрал свинопас Амулия Фаустул — тайно от всех или же (так утверждают другие, чье мнение, вероятно, ближе к истине) с ведения Нумитора, который втихомолку помогал растить найденышей. Говорят, что их перевезли в Габии и там выучили грамоте и всему остальному, что полагается знать людям благородного происхождения. Детям дали имена Ромула и Рема — от слова, обозначающего сосок, ибо впервые их увидели сосавшими волчицу. С первых лет жизни мальчики отличались благородной осанкой, высоким ростом и красотой, когда же они стали постарше, оба выказали отвагу, мужество, умение твердо глядеть в глаза опасности, одним словом — полную неустрашимость. Но Ромул был, казалось, крепче умом, обнаруживал здравомыслие государственного мужа, и соседи, с которыми ему случалось общаться — по делам ли о пастьбе скота или об охоте, — ясно видели, что он создан скорее для власти, нежели для подчинения. Поэтому братья были в добрых отношениях со своей ровней и с теми, кто стоял ниже их, но с царскими надсмотрщиками, начальниками и главными пастухами, которые нимало не превосходили молодых людей силою духа, держались высокомерно, не обращая внимания ни на их гнев, ни на угрозы. Они вели жизнь, приличествующую свободным людям, считая, однако, что свобода — это не праздность, не безделье, а гимнастические упражнения, охота, состязания в беге, борьба с разбойниками, ловля воров, защита обиженных. Все это принесло им добрую славу.

7. Случилось раз, что пастухи Амулия повздорили с пастухами Нумитора и угнали их стада. Ромул и Рем, не стерпев, избили и рассеяли обидчиков и, в свою очередь, завладели большой добычей. Гнев Нумитора они не ставили ни во что и начали собирать вокруг себя и принимать в товарищи множество неимущих и рабов, внушая им дерзкие и мятежные мысли.

Однажды, когда Ромул исполнял какой-то священный обряд (он любил приносить жертвы богам и гадать о будущем), пастухи Нумитора повстречали Рема с немногими спутниками, набросились на него и, выйдя победителями из драки, в которой обе стороны получили и раны и тяжелые ушибы, захватили Рема живым. Хотя его доставили прямо к Нумитору и там изобличили, последний, страшась сурового нрава своего брата, не решился наказать преступника сам, но пошел к царю и потребовал правосудия, взывая к братским чувствам Амулия и к справедливости государя, чьи слуги нагло его, Нумитора, оскорбили. Жители Альбы разделяли гнев Нумитора, считая, что он терпит унижение, несовместное с высоким его достоинством, и, приняв это в расчет, Амулий выдал ему Рема головой. Приведя юношу к себе, Нумитор долго его разглядывал, дивясь его росту и силе, превосходившим все, что он видел до тех пор, смотрел ему в лицо, на котором были написаны самообладание и решимость, не склоняющиеся пред обстоятельствами, слушал рассказы о его делах и поступках, отвечавшие тому, в чем он теперь убедился воочию, и наконец — но прежде всего, вероятно, волею божества, направляющего первые движения великих событий, — напавши благодаря счастливой догадке и судьбе на след истины, спросил Рема, кто он таков и откуда происходит, ласковым голосом и милостивым взором внушив ему надежду и доверие. Рем твердо отвечал: «Что ж, я ничего от тебя не скрою. Мне кажется, ты ближе к истинному царю, нежели Амулий. Прежде чем наказывать, ты выслушиваешь и расследуешь. А он отдает на расправу без суда. Раньше мы считали себя детьми Фаустула и Ларентии, царских слуг (мы с братом — близнецы), но с тех пор, как нас ложно обвинили перед тобой и нам приходится защищать свою жизнь, мы слышим о себе поразительные вещи. Насколько они верны? Это, по-видимому, решит опасность, которой я теперь подвергаюсь. Говорят, что наше рождение окружено тайной и что еще более таинственно и необычно мы кормились и росли, едва появившись на свет: нас питали те самые дикие птицы и звери, на съедение которым нас бросили, — волчица поила нас своим молоком, а дятел приносил в клюве кусочки пищи, меж тем как мы лежали в лохани на берегу большой реки. Лохань эта цела до сих пор, и на ее медных скрепах — полустершиеся письмена. Быть может, когда-нибудь они станут опознавательными знаками для наших родителей, но — бесполезными, ибо нас уже не будет в живых». Выслушав эту речь и определив по внешности Рема его возраст, Нумитор не мог не загореться радостной надеждой и стал думать, как бы тайно поговорить с дочерью, все еще содержавшейся под караулом.

8. А Фаустул, узнав, что Рем схвачен и выдан Нумитору, просил Ромула выручить брата и тогда впервые поведал ему все, что знал о его рождении. Раньше он говорил об этом лишь намеками, приоткрывая истину настолько, насколько требовалось, чтобы, обратив в нужном направлении мысли юношей, не дать чувству смирения поселиться в их душах. Сам же он, понимая, как опасно сложившееся положение, полный страха, взял лохань и поспешил к Нумитору. Вид пастуха внушил подозрение царской страже у городских ворот, а расспросы караульных привели его в полное замешательство, и тут они заметили лохань, которую он прятал под плащом. Среди караульных случайно оказался один из тех, кто когда-то забрал новорожденных, чтобы их бросить. Он увидел лохань, узнал ее по работе и письменам на скрепах, и у него мелькнула догадка, которую он счел немаловажной, а потому, не откладывая, предложил дело на рассмотрение царю. После долгих и жестоких пыток Фаустул не остался совершенно неколебим, однако и не был окончательно сломлен: он сказал, что дети живы, но находятся со стадами далеко от Альбы. А он-де принес лохань Илии, которая много раз говорила, что хочет взглянуть на нее и коснуться собственными руками, чтобы надежда свидеться с детьми стала еще крепче. И тут Амулий допустил ошибку, какую обыкновенно совершают те, кто действует во власти смятения, страха или гнева: он поторопился отправить к Нумитору его друга, человека вполне порядочного, и наказал ему выведать, не доходили ли до Нумитора какие-нибудь слухи о спасении детей. Придя к Нумитору и увидев, как тот ласков и нежен с Ремом, посланный окончательно подтвердил все его предположения, советовал деду с внуком скорее браться за дело и сам остался с ними, предложив свою помощь.

Впрочем, будь они даже и не склонны к решительным поступкам, сами обстоятельства не терпели промедления. Ромул был уже близко, и к нему бежали многие граждане, боявшиеся и ненавидевшие Амулия. Кроме того, он и с собою привел немалые силы, разбитые на отряды по сто человек; предводитель каждого из отрядов нес на шесте вязанку сена и хвороста. Такие вязанки латиняне зовут «маниплами» [maniplus]. Вот откуда слово «манипларии»10, и ныне употребляемое в войсках. Итак, Рем поднимал мятеж в самом городе, а Ромул подходил извне, и тиран, в растерянности и замешательстве, не зная, как спасти свою жизнь — что предпринять, на что решиться, — был захвачен врагами и убит.

Хотя основную часть этих сведений приводят и Фабий и Диокл с Пепарефоса, — по-видимому, первый историк, писавший об основании Рима, — их драматическое и сказочное обличье вселяет в иных недоверье. Но если мы подумаем, какой удивительный поэт сама судьба, и примем в рассуждение, что Римское государство никогда не достигло бы нынешней своей мощи, не будь истоки его божественными, а начало истории сопряженным с великими чудесами, — все основания для недоверия отпадают.

9. После смерти Амулия в Альбе установился прочный порядок. Ромул и Рем не захотели, однако, ни жить в городе, не правя им, ни править, пока жив дед, и, вручивши верховную власть ему, отдав долг уважения матери, решили поселиться отдельно и основать город там, где они были вскормлены. Из всех возможных объяснений это самое благовидное. Братья стояли перед выбором: либо распустить беглых рабов, во множестве собравшихся вокруг них и тем самым потерять все свое могущество, либо основать вместе с ними новое поселение. А что жители Альбы не желали ни смешиваться с беглыми рабами, ни предоставлять им права гражданства, с полной очевидностью явствует уже из похищения женщин: люди Ромула отважились на него не из дерзкого озорства, но лишь по необходимости, ибо доброю волей замуж за них никто не шел. Недаром они с таким необыкновенным уважением относились к своим силою взятым женам. Далее, едва только поднялись первые здания нового города, граждане немедленно учредили священное убежище для беглецов и нарекли его именем бога Асила11; в этом убежище они укрывали всех подряд, не выдавая ни раба его господину, ни должника заимодавцу, ни убийцу властям, и говорили, что всем обеспечивают неприкосновенность, повинуясь изречению пифийского оракула. Поэтому город быстро разросся, хотя поначалу насчитывал не больше тысячи домов. Но об этом — ниже.

Не успели еще братья начать работу, как между ними возник спор из-за места. Ромул заложил так называемый «Рома квадрата»12 (то есть — Четыреугольный Рим) и там же хотел воздвигнуть город, а Рем выбрал укрепленное место на Авентине, которое4 в его честь называлось Реморией, а ныне зовется Ригнарием. Уговорившись решить спор с помощью вещих птиц, они сели порознь и стали ждать, и со стороны Рема показалось, говорят, шесть коршунов, а со стороны Ромула — вдвое больше. Некоторые сообщают, что Рем на самом деле увидел своих птиц, а Ромул-де солгал и что лишь когда Рем подошел, тогда только перед глазами Ромула появились двенадцать коршунов. Вот почему, мол, и теперь, гадая по птицам, римляне отдают предпочтение коршунам. Геродор Понтийский пишет, что и Геракл радовался, если, приступая к какому-нибудь делу, вдруг замечал коршуна. И верно, ведь это самое безобидное из всех существ на земле: он не причиняет вреда ничему из того, что сеют, выращивают или пасут люди, питается падалью, не губит и не обижает ничто живое, а пернатых, как свою родню, не трогает даже мертвых, тогда как орлы, совы и ястребы убивают и своих единоплеменников. Недаром Эсхил говорит:

Терзает птица птиц — ужель она чиста?13

Кроме того, остальные птицы так и снуют у нас перед глазами, их увидишь в любое время, а коршуна случается видеть редко, и мы едва ли найдем людей, которым бы довелось натолкнуться на гнездо с птенцами коршуна; все это в совокупности внушило некоторым нелепую мысль, будто коршуны прилетают к нам издалека, из чужих краев. Подобным образом прорицатели приписывают божественное происхождение всему, что возникает само по себе или не в строгом соответствии с законами природы.

10. Раскрыв обман, Рем был в негодовании и, когда Ромул стал копать ров, чтобы окружить стены будущего города, Рем то издевался над этой работой, а то и портил ее. Кончилось тем, что он перескочил через ров и тут же пал мертвым; одни говорят, что удар ему нанес сам Ромул, другие — что Целер, один из друзей Ромула. В стычке пали также Фаустул и его брат Плистин, вместе с Фаустулом, как гласит предание, воспитывавший Ромула. Целер бежал в Этрурию, и с той поры римляне называют «келером» [celer] каждого проворного и легкого на ногу человека. Это прозвище они дали и Квинту Метеллу, изумившись проворству, с каким он уже через несколько дней после смерти отца устроил, в память о нем, гладиаторские состязания.

11. Похоронив Рема и двух своих воспитателей на Ремории, Ромул принялся строить город. Он пригласил из Этрурии мужей, которые во всех подробностях научили его соответствующим обрядам, установлениям и правилам, словно дело шло о посвящении в таинства. На нынешнем Комитии14 вырыли круглую яму и сложили в нее первины всего, что люди признали полезным для себя в соответствии с законами, и всего, что сделала необходимым для них природа, а затем каждый бросил туда же горсть земли, принесенной из тех краев, откуда он пришел, и всю эту землю перемешали. Яму эту обозначают словом «мундус» — тем же, что и небо. Отсюда, как бы из центра, словно описывая круг, провели границу города. Вложив в плуг медный сошник и запрягши вместе быка и корову, основатель сам пропахал глубокую борозду по намеченной черте, а люди, которые шли за ним, весь поднятый плугом пласт отворачивали внутрь, по направлению к городу, не давая ни одному комку лечь по другую сторону борозды. Этой линией определяют очертания стены, и зовется она — с выпадением нескольких звуков — «померием»15, что значит: «за стеной» или «подле стены». Там же, где думают устроить ворота, сошник вытаскивают из его гнезда, плуг приподнимают над землей, и борозда прерывается. Поэтому вся стена считается священной, кроме ворот: если бы священными считались и ворота, неизбежный и необходимый ввоз и вывоз некоторых нечистых предметов был бы кощунством.

12. По общему взгляду основание Рима приходится на одиннадцатый день до майских календ16, и римляне празднуют его, называя днем рождения отечества. Сначала, как сообщают, в этот день не приносили в жертву ни одно живое существо: граждане полагали, что праздник, носящий столь знаменательное имя, следует сохранить чистым, не обагренным кровью. Впрочем, и до основания города в тот же самый день у них справлялся пастушеский праздник Парилии. Ныне римские календы не имеют ничего общего с греческими новомесячиями; день основания города точно совпадает, говорят, с тридцатым днем греческого месяца, когда произошло сближение луны с солнцем, повлекшее за собою затмение, о котором, по-видимому, знал эпический поэт Антимах Теосский и которое случилось в третьем году шестой олимпиады.

Одним из друзей философа Варрона, глубочайшего среди римлян знатока истории, был Тарутий, философ и математик; из любви к умозрениям он составлял гороскопы и считался замечательным астрологом. Варрон предложил ему вычислить день и час рождения Ромула по его судьбе, в которой отразилось влияние созвездий, подобно тому как решают геометрические задачи, ибо, рассуждал Варрон, то же учение, что позволяет, зная время, когда человек появился на свет, предсказать события его жизни, должно по событиям жизни определить время рождения. Тарутий согласился и, всмотревшись в деяния Ромула и выпавшие ему на долю бедствия, уточнив, сколько он прожил и как умер, сопоставив все эти и им подобные сведения, весьма отважно и уверенно объявил, что основатель Рима был зачат в первый год второй олимпиады17, в двадцать третий день египетского месяца хеака, в третьем часу, в миг полного затмения солнца, родился в двадцать первый день месяца тоита на утренней заре, а Рим основал в девятый день месяца фармути между вторым и третьим часом (ведь астрологи думают, что не только человеку, но и городу строго отмерено время жизни, о котором можно судить по взаимному расположению светил в первые минуты его бытия). Я надеюсь, что эти подробности скорее займут читателя своею необычайностью, чем вызовут его раздражение полным неправдоподием.

13. Заложив основания города, Ромул разделил всех, кто мог служить в войске, на отряды. Каждый отряд состоял из трех тысяч пехотинцев и трехсот всадников и назывался «легионом», ибо среди всех граждан выбирали [legere] только способных носить оружие. Все остальные считались «простым» народом и получили имя «популус» [populus]. Сто лучших граждан Ромул назначил советниками и назвал их «патрициями» [patricii], а их собрание — «сенатом» [senatus], что означает «совет старейшин». Советников звали патрициями либо потому, что они были отцами [patres] законнорожденных детей, либо, вернее, потому, что сами могли указать своих отцов: среди тех, что стекались в город в первое время, сделать это удалось лишь немногим. Некоторые выводят слово патриции от «патрония» — так называли и теперь называют римляне заступничество: среди спутников Эвандра был якобы некий Патрон18, покровитель и помощник нуждающихся, от него-то, говорят, и пошло название самой заботы о более слабых. Однако ближе всего к истине мы подойдем, пожалуй, если предположим, что Ромул считал долгом первых и самых могущественных отеческое попечение о низших и одновременно хотел приучить остальных не бояться сильных, не досадовать на почести, которые им оказывают, но относиться к сильным с благожелательством и любовью, по-сыновнему, и даже называть их отцами. До сих пор чужестранцы именуют сенаторов «повелителями», а сами римляне — «отцами, внесенными в списки»19. В этих словах заключено чувство величайшего уважения, к которому не примешано ни капли зависти. Сначала их звали просто «отцами», позже, когда состав сената значительно пополнился, стали звать «отцами, внесенными в списки». Таково было особо почетное наименование, которым Ромул отличил сенаторское сословие от простого народа. Ибо он отделил людей влиятельных от толпы еще по одному признаку, назвав первых «патронами», то есть заступниками, а вторых «клиентами», то есть приверженцами, и вместе с тем установил между ними удивительное взаимное доброжелательство, ставшее впоследствии источником важных прав и обязанностей. Первые объясняли вторым законы, защищали их в суде, были их советчиками и покровителями во всех случаях жизни, а вторые служили первым, не только платя им долг уважения, но и помогая бедным патронам выдавать замуж дочерей и рассчитываясь за них с заимодавцами, и ни один закон, ни одно должностное лицо не могли заставить клиента свидетельствовать против патрона или патрона против клиента. Впоследствии все прочие права и обязанности сохранили силу, но брать деньги у низших стало для человека влиятельного недостойным и позорным. Однако достаточно об этом.

14. Похищение женщин состоялось, согласно Фабию, на четвертом месяце после основания города20. По некоторым сведениям, Ромул, воинственный от природы и, к тому же, повинуясь каким-то прорицаниям оракулов, гласившим, что Риму суждено подняться, вырасти и достигнуть величия благодаря войнам, умышленно оскорбил сабинян. Он взял-де всего-навсего тридцать девушек, ища не столько брачных союзов, сколько войны. Но это мало вероятно. Скорее, видя, что город быстро заполняется пришельцами, из которых лишь немногие были женаты, а большинство представляло собою сброд из неимущих и подозрительных людей, не внушавших никому ни малейшего уважения, ни малейшей уверенности, что они пробудут вместе длительный срок, Ромул надеялся, что если захватить в заложники женщин, это насилие некоторым образом положит начало связям и общению с сабинянами, и вот как он приступил к делу.

Прежде всего он распустил слух, будто нашел зарытый в земле алтарь какого-то бога. Бога называли Консом, считая его то ли богом Благих советов («совет» и ныне у римлян «консилий» [consilium], а высшие должностные лица — «консулы» [consules], что значит «советники»), то ли Посейдоном-Конником, ибо алтарь этот установлен в Большом цирке, и его показывают народу только во время конных состязаний. Иные же утверждают, что, вообще, коль скоро замысел держали в тайне и старались не разглашать, было вполне разумно посвятить божеству алтарь, скрытый под землею. Когда его извлекли на свет, Ромул, предварительно известив об этом, принес щедрые жертвы и устроил игры и всенародные зрелища. На праздник сошлось множество народа, и Ромул в пурпурном плаще сидел вместе с лучшими гражданами на первых местах. Сигнал к нападению должен был подать сам царь, поднявшись, свернувши плащ и снова накинув его себе на плечи. Множество римлян с мечами не спускали с него глаз и, едва увидев условленный знак, немедленно обнажили оружие и с криком бросились на дочерей сабинян, не препятствуя отцам бежать и не преследуя их. Некоторые писатели говорят, что похищенных было только тридцать (их именами, якобы, затем назвали курии21), Валерий Антиат называет цифру пятьсот двадцать семь, Юба — шестьсот восемьдесят три. Все это были девушки, что и служило для Ромула главным оправданием. В самом деле, замужних женщин не взяли ни одной, кроме Герсилии, захваченной по ошибке, а стало быть, похитители руководились не дерзким своеволием, не желанием нанести обиду, но мыслью соединить оба племени неразрывными узами, слить их воедино. Герсилию взял в жены либо Гостилий, один из знатнейших римлян, либо сам Ромул, и она родила ему детей — сперва дочь, так и названную Примой22, а затем единственного сына, которому отец дал имя Аоллия23 в память о стечении граждан в его, Ромула, царствование, но впоследствии он был известен под именем Авиллия. Впрочем многие историки опровергают Зенодота Трезенского, приводящего последние из этих данных.

15. Среди похитителей, говорят, обращала на себя внимание кучка людей из простого народа, которые вели очень высокую и необыкновенно красивую девушку. Им навстречу попалось несколько знатных граждан, которые стали было отнимать у них добычу, тогда первые подняли крик, что ведут девушку к Таласию, человеку еще молодому, но достойному и уважаемому. Услышав это, нападавшие ответили одобрительными возгласами и рукоплесканиями, а иные, из любви и расположения к Таласию, даже повернули назад и пошли следом, радостно выкрикивая имя жениха. С тех пор и по сей день римляне на свадьбах припевают: «Таласий! Таласий!» — так же как греки «Гименей! Гименей!» — ибо брак Таласия оказался счастливым. Правда, Секстий Сулла из Карфагена, человек, не чуждый Музам и Харитам, говорил нам, что Ромул дал похитителям такой условный клич: все, уводившие девушек, восклицали «Таласий!» — и восклицание это сохранилось в свадебном обряде. Но большинство историков, в том числе и Юба, полагают, что это призыв к трудолюбию, к прилежному прядению шерсти [talasia]: тогда, мол, италийские слова еще не были так густо примешаны к греческим24. Если их предположение верно и если римляне тогда употребляли слово «таласиа» в том же смысле, что мы теперь, можно все объяснить по-иному и, пожалуй, более убедительно. Ведь между сабинянами и римлянами вспыхнула война, и в мирном договоре, заключенном после ее окончания, было сказано: похищенные сабинянки не должны делать для своих мужей никакой работы, кроме прядения шерсти. И впоследствии родители невесты, или сопровождавшие ее, или вообще присутствовавшие на бракосочетании шутливо возглашали: «Таласий!», — напоминая и подтверждая, что молодой жене предстоит только прясть шерсть, а иных услуг по хозяйству требовать от нее нельзя. Принято и поныне, чтобы невеста не сама переступала порог спальни, но чтобы ее вносили на руках, ибо и сабинянки вошли в дом мужа не своею волею, но были приведены силой. Некоторые прибавляют, что и разделять волосы новобрачной острием копья принято в знак того, что первые браки были заключены, если можно так выразиться, с боя. Об этом мы говорим подробнее в «Изысканиях»25.

Похищение состоялось восемнадцатого числа тогдашнего месяца секстилия, нынешнего августа; в этот день справляют праздник Консуалии.

16. Сабиняне были многочисленным и воинственным народом, но жили по деревням, не укрепленным стенами, полагая, что им, переселенцам из Лакедемона26, подобает гордость и бесстрашие. Однако видя себя скованными великим залогом и боясь за дочерей, они отправили послов со справедливыми и умеренными предложениями: пусть-де Ромул вернет им захваченных девушек и возместит ущерб, нанесенный его насильственными действиями, а потом уже мирными и законными путями устанавливает дружеские и родственные связи между двумя народами. Девушек Ромул не отпустил, а к сабинянам обратился с призывом признать заключенные союзы, и меж тем как остальные совещались и теряли время в долгих приготовлениях, ценинский царь Акрон27, человек горячий и опытный воин, с самого начала настороженно следивший за дерзкими поступками Ромула, а теперь, после похищения женщин, считавший, что он опасен для всех и станет совершенно невыносим, если его не наказать, — Акрон первым поднялся войною и с большими силами двинулся на Ромула, который, в свою очередь, двинулся ему навстречу. Сойдясь поближе и поглядев друг на друга, каждый из полководцев вызвал противника на поединок с тем, чтобы оба войска оставались на своих местах в боевой готовности. Ромул дал обет, если одолеет и сразит врага, самолично посвятить Юпитеру его доспехи. Он одолел и сразил Акрона, разгромил войско неприятеля и взял его город. Ромул ничем не обидел попавших под его власть жителей и только приказал им снести свои дома и перебраться в Рим, где они получили все права гражданства. Нет ничего, что бы в большей мере способствовало росту Рима, всякий раз присоединявшего побежденных к себе, вводившего их в свои стены.

Чтобы сделать свой обет как можно более угодным Юпитеру и доставить приятное и радостное зрелище согражданам, Ромул срубил у себя в лагере огромный дуб, обтесал его наподобие трофея, потом приладил и повесил в строгом порядке все части оружия Акрона, а сам нарядно оделся и украсил распущенные волосы лавровым венком. Взвалив трофей на правое плечо и поддерживая его в прямом положении, он затянул победный пэан и двинулся впереди войска, в полном вооружении следовавшего за ним, а граждане встречали их, ликуя и восхищаясь. Это шествие было началом и образцом дальнейших триумфов. Трофей назвали приношением Юпитеру-Феретрию (ибо «сразить» по-латыни «ферире» [ferire], а Ромул молил, чтобы ему было дано одолеть и сразить противника), а снятые с убитого доспехи — «опимиа» [opimia]. Так говорит Варрон, указывая, что «богатство» обозначается словом «опес» [opes]. С бо́льшим основанием, однако, можно было бы связать «опимиа» с «опус» [opus], что значит «дело», или «деяние». Почетное право посвятить богу «опимиа» предоставляется, в награду за доблесть полководцу, собственной рукой убившему вражеского полководца, и это выпало на долю лишь троим28 римским военачальникам: первому — Ромулу, умертвившему ценинца Акрона, второму — Корнелию Коссу, убившему этруска Толумния, и наконец — Клавдию Марцеллу, победителю галльского царя Бритомарта. Косс и Марцелл въехали в город уже на колеснице в четверку, сами везя свои трофеи, но Дионисий ошибается29, утверждая, будто колесницею воспользовался и Ромул. Историки сообщают, что первым царем, который придал триумфам такой пышный вид, был Тарквиний, сын Демарата; по другим сведениям, впервые поднялся на триумфальную колесницу Попликола. Как бы то ни было, но все статуи Ромула-Триумфатора в Риме изображают его пешим.

17. После взятия Ценины прочие сабиняне все еще продолжали готовиться к походу, а жители Фиден, Крустумерия и Антемны выступили против римлян, но также потерпели поражение в битве. Их города были захвачены Ромулом, поля опустошены, а сами они вынуждены переселиться в Рим. Ромул разделил между согражданами все земли побежденных, не тронув лишь те участки, которые принадлежали отцам похищенных девушек.

Остальные сабиняне были в негодовании. Выбрав главнокомандующим Татия, они двинулись на Рим. Но город был почти неприступен: путь к нему преграждал нынешний Капитолий, на котором размещался караул под начальством Тарпея, а не девушки Тарпеи, как говорят некоторые писатели, старающиеся представить Ромула простаком. Тарпея была дочерью начальника, и она сдала укрепления сабинянам, прельстившись золотыми запястьями, которые увидела на врагах, и попросив у них в уплату за предательство то, что они носят на левой руке. Татий согласился, и, отворив ночью одни из ворот, она впустила сабинян. Видимо, не одиноки были и Антигон, говоривший, что любит тех, кто собирается предать, но ненавидит тех, кто уже предал, и Цезарь, сказавший по поводу фракийца Риметалка, что любит измену, но ненавидит изменника — это общее чувство, которое испытывают к негодяям, нуждаясь в их услугах (как нуждаются иногда в яде и желчи некоторых животных): мы радуемся получаемой от них выгоде и гнушаемся их подлостью, когда цель наша достигнута. Именно такое чувство испытывал и Татий к Тарпее. Помня об уговоре, он приказал сабинянам не поскупиться для нее ничем из того, что у них на левой руке, и первый, сняв вместе с браслетом и щит, бросил их в девушку. Все последовали его примеру, и Тарпея, засыпанная золотыми украшениями и заваленная щитами, погибла под их тяжестью. За измену был осужден и Тарпей, изобличенный Ромулом, как пишет Юба, ссылаясь на Гальбу Сульпиция. Среди других рассказов о Тарпее ни малейшего доверия не вызывает сообщение, будто она была дочь сабинского главнокомандующего Татия, против воли стала супругою Ромула и, сделав то, о чем говорится выше, была наказана собственным отцом. Этот рассказ приводит и Антигон. А поэт Симил вовсе мелет вздор, утверждая, будто Тарпея сдала Капитолий не сабинянам, а кельтам, влюбившись в их царя. Вот что у него сказано:


Древле Тарпея жила на крутых Капитолия скалах;
Гибель она принесла крепкого Рима стенам.
Брачное ложе она разделить со владыкою кельтов
Страстно желая, врагу город родной предала.

А немного ниже — о смерти Тарпеи:

Бойи убили ее, и бесчисленных кельтов дружины
Там же, за Падом рекой, тело ее погребли.
Бросили кучу щитов на нее их отважные руки,
Девы-преступницы труп пышным надгробьем закрыв.

18. По имени Тарпеи, которую погребли там же, где она была убита, холм назывался Тарпейским вплоть до времен царя Тарквиния, который посвятил его Юпитеру. Останки девушки перенесли в другое место, а имя ее забыли. Только одна скала на Капитолии — та, с которой свергали преступников, до сих пор зовется Тарпейской.

Когда сабиняне овладели укреплениями, Ромул в гневе стал вызывать их на битву, и Татий решился на бой, видя, что в случае неудачи его людям обеспечено надежное убежище. Место, на котором предстояло встретиться войскам, было тесно зажато меж многочисленными холмами, и потому сражение обещало быть ожесточенным и тяжелым для обеих сторон, а бегство и погоня непродолжительными. Незадолго до того случился разлив реки, и стоячие воды спали лишь несколькими днями раньше, оставив на низменных участках, там, где теперь находится форум, слой ила, толстый, но неприметный для глаза. Уберечься от этой коварной топи было почти невозможно, и сабиняне, ни о чем не подозревая, неслись прямо на нее, как вдруг произошла счастливая для них случайность. Далеко впереди прочих скакал на коне Курций, человек известный, гордившийся своей славою и отвагой. Вдруг конь погрузился в трясину, Курций ударами и окриками попытался было повернуть его вспять, но, видя, что это невозможно, спасся, бросив коня. Вот почему и в наши дни это место зовется «Куртиос лаккос» [Lacus Curtius]30.

Избежав опасности, сабиняне начали кровавую сечу, однако ни им самим, ни их противникам не удавалось получить перевеса, хотя потери были огромны. В битве пал и Гостилий, по преданию, муж Герсилии и дед Гостилия, преемника Нумы. В течение короткого времени, как и можно было ожидать, непрерывно следовали схватка за схваткой, но самою памятной оказалась последняя, когда Ромул, раненный камнем в голову, едва не рухнул на землю и был уже не в силах сопротивляться с прежним упорством, а римляне дрогнули и, под натиском сабинян покидая равнину, бежали к Палатинскому холму. Оправившись от удара, Ромул хотел с оружием в руках броситься наперерез отступавшим, громкими криками старался задержать их и вернуть в сражение. Но вокруг него кипел настоящий водоворот бегства, никто не отваживался снова встретить врага лицом к лицу, и тогда Ромул, простерши руки к небу, взмолился Юпитеру, прося его остановить войско римлян и не дать их государству погибнуть. Не успел он закончить молитву, как стыд перед царем охватил сердца многих, и отвага снова вернулась к бегущим. Первые остановились там, где ныне воздвигнуто святилище Юпитера-Статора, то есть «Останавливающего», а затем, вновь сомкнув ряды, римляне оттеснили сабинян назад, до теперешней Регии и храма Весты.

19. Противники уже готовились возобновить сражение, как вдруг застыли, увидев поразительное, неописуемое зрелище. Отовсюду разом появились похищенные дочери сабинян и с криком, с воплями, сквозь гущу вооруженных воинов, по трупам, словно вдохновляемые божеством, ринулись к своим мужьям и отцам. Одни прижимали к груди крохотных детей, другие, распустив волосы, с мольбою протягивали их вперед, и все взывали то к сабинянам, то к римлянам, окликая их самыми ласковыми именами. И те и другие не выдержали и подались назад, освободив женщинам место меж двумя боевыми линиями, и жалобный их плач достигал последних рядов, и горячее сострадание вызывали и вид их и, еще в большей мере, речи, начавшиеся упреками, справедливыми и откровенными, а закончившиеся просьбами и заклинаниями. «Что дурного сделали мы вам, — говорили они, — чем вас так ожесточили, за что уже претерпели и терпим вновь лютые муки? Насильственно и беззаконно похищенные нынешними нашими владыками, мы были забыты братьями, отцами и родичами, и это забвение оказалось столь продолжительным, что соединило нас с ненавистными похитителями теснейшими узами и ныне заставляет страшиться за вчерашних насильников и беззаконников, когда они уходят в бой, и оплакивать их, когда они погибают! Вы не пришли отомстить за нас обидчикам, пока мы еще хранили наше девство, а теперь отрываете жен от супругов и матерей от младенцев — помощь, которая для нас, несчастных, горше давешнего небрежения и предательства! Вот какую любовь мы видели от них, вот какое сострадание видим от вас! Даже если бы вы сражались по какой-либо иной причине, даже в этом случае вам бы следовало остановиться — ведь благодаря нам вы теперь тести, деды, близкие! Но коль скоро война идет из-за нас, уводите нас, но только — вместе с вашими зятьями и внуками, верните нам отцов и родичей, но только — не отнимая детей и мужей! Избавьте нас, молим, от нового рабства!»

Долго еще говорила в том же духе Герсилия, и в один голос с нею просили остальные; наконец было заключено перемирие, и командующие вступили в переговоры. А женщины подводили к отцам и братьям своих супругов, показывали детей, приносили еду и питье тем, кто хотел утолить голод или жажду, раненых доставляли к себе и ухаживали за ними, предоставляя им возможность убедиться, что каждая — хозяйка в своем доме, что мужья относятся к женам с предупредительностью, любовью и полным уважением. Договаривающиеся сошлись на следующих условиях мира: женщины, изъявлявшие желание остаться, оставались, освобожденные, как мы уже говорили, от всякой домашней работы, кроме прядения шерсти, римляне и сабиняне поселялись в одном городе, который получал имя «Рим» в честь Ромула, зато все римляне должны были впредь называться «квиритами» в честь родины Татия31, а царствовать и командовать войском обоим царям предстояло сообща. Место, где было достигнуто соглашение, до сих пор зовется Комитием, ибо «сходиться» по-латыни «комире» [comire].

20. Когда население города, таким образом, удвоилось, к прежним патрициям добавилось сто новых — из числа сабинян, а в легионах стало по шести тысяч пехотинцев и по шестисот всадников. Цари разделили граждан на три филы и назвали одну «Рамны» — в честь Ромула, вторую «Татии» — в честь Татия, а третью «Лукеры» — по роще32, в которой многие укрывались, пользуясь правом убежища, чтобы затем получить права гражданства (роща по-латыни «лукос» [lucus]). Что фил было три, явствует из самого слова, которым обозначается у римлян фила: они и сейчас зовут филы трибами, а главу филы трибуном. Каждая триба состояла из десяти курий, названных, как утверждают некоторые, по именам похищенных женщин, но, мне кажется, это неверно: многие из них именуются по различным местностям. Впрочем, женщинам и без того оказывают многочисленные знаки уважения. Так, им уступают дорогу, никто не смеет сказать ничего непристойного в их присутствии, или появиться перед ними нагим, или привлечь их к суду по обвинению в убийстве; их дети носят на шее украшение, называемое «буллой»33 по сходству с пузырем, и тогу с пурпурной каймой.

Цари не сразу стали держать совет сообща: сперва они совещались порознь, каждый со своими ста сенаторами, и лишь впоследствии объединили всех в одно собрание. Татий жил на месте нынешнего храма Монеты34, а Ромул — близ лестницы, называемой «Скала Кака» [Scala Caci] (это подле спуска с Палатина к Большому цирку). Там же, говорят, росло священное кизиловое дерево, о котором существует следующее предание. Как-то раз Ромул, пытая силу, метнул с Авентина копье с древком из кизила. Острие ушло в землю так глубоко, что, сколько людей не пытались вырвать копье, это никому не удалось, а древко, оказавшись в тучной почве, пустило ростки и постепенно превратилось в изрядных размеров ствол кизила. Последующие поколения чтили и хранили его как одну из величайших святынь и обнесли стеной. Если кому-нибудь из прохожих казалось, что дерево менее пышно и зелено чем обычно, что оно увядает и чахнет, он сразу же громогласно извещал об этом всех встречных, а те, словно спеша на пожар, кричали: «Воды!» — и мчались отовсюду с полными кувшинами. При Гае Цезаре стали обновлять лестницу, и, как рассказывают, рабочие, копая рядом землю, ненароком повредили корни дерева, и оно засохло.

[Πλούταρχος]

21. Сабиняне приняли римский календарь, о котором в той мере, в какой это уместно, говорится в жизнеописании Нумы35. Ромул же заимствовал у них длинные щиты36, изменив и собственное вооружение и вооружение всех римских воинов, прежде носивших аргосские щиты. Каждый из двух народов участвовал в празднествах и жертвоприношениях другого (все они справлялись по-прежнему, как и до объединения), а также были учреждены новые праздники, и среди них Матроналии37, дар женщинам за то, что они положили конец войне, и Карменталии. Карменту одни считают Мойрой, владычицей человеческих рождений (поэтому-де ее особо чтут матери), другие — супругой аркадянина Эвандра, вещею женой, дававшей предсказания в стихах и потому нареченною Карментой (стихи по-латыни «кармена» [carmina]); а настоящее имя ее — Никострата (последнее утверждение наиболее распространено). Иные же толкуют слово «кармента» как «лишенная ума», ибо божественное вдохновение отнимает рассудок; между тем лишаться у римлян «карере» [carere], а ум они зовут «ментем» [mens]. О Парилиях уже говорилось выше.

Луперкалии38, если судить по времени, когда их справляют, — праздник очистительный. Он приходится на один из злосчастных дней месяца февраля (что в переводе значит «очистительный»), и самый день праздника издавна именуется Фебрата. В греческом языке названию этого праздника соответствует слово «Ликеи», а стало быть, он очень древен и ведет начало от аркадян, спутников Эвандра. Впрочем, это не более чем ходячее мнение, ибо слово «луперкалии» [lupercalii] может происходить и от «волчицы». И в самом деле, мы знаем, что луперки начинают бег с того места, где, по преданию, лежал брошенный Ромул. Но смысл выполняемых ими действий едва ли постижим. Они закалывают коз, затем к ним подводят двух подростков знатного рода, и одни луперки касаются окровавленным мечом их лба, а другие немедленно стирают кровь шерстью, смоченной в молоке. После этого мальчики должны рассмеяться. Располосовав козьи шкуры, луперки пускаются бежать, обнаженные, в одной лишь повязке вокруг бедер, и своими ремнями бьют всех, кто попадается им на пути. Молодые женщины не стараются увернуться от ударов, веря, что они способствуют легким родам и вынашиванию плода. Особенность праздника состоит в том, что луперки приносят в жертву собаку. Некий Бутас, пересказывающий в элегических двустишьях баснословные причины римских обычаев, говорит, что Ромул и Рем после победы над Амулием, ликуя, помчались туда, где некогда к губам новорожденных младенцев подносила свои сосцы волчица, что весь праздник есть подражание этому бегу и что подростки

Встречных разят на бегу; так некогда, Альбу покинув,
Юные Ромул и Рем мчались с мечами в руках.

Окровавленный меч у лба — намек на тогдашние опасности и убийство, а очищение молоком — напоминание о пище, которой были вскормлены близнецы. Гай Ацилий пишет, что еще до основания города у Ромула и Рема однажды пропали стада. Помолившись Фавну, они побежали на поиски совсем нагими, чтобы их не беспокоил стекающий по телу пот; вот почему-де и луперки раздеваются донага. Наконец, собаку, коль скоро праздник очистительный, приносят, можно полагать, в очистительную жертву: ведь и греки на очистительные обряды приносят щенят и нередко совершают так называемые «перискилакисмы»39. Если же это благодарственный праздник в честь волчицы — кормилицы и спасительницы Ромула, в заклании собаки нет ничего удивительного, ибо собака — враг волков. Но есть, клянусь Зевсом, и еще одно объяснение: а что если луперки просто-напросто наказывают это животное, досаждающее им во время бега?

22. Говорят, что Ромул впервые учредил и почитание огня, назначив для служения ему священных дев, именуемых весталками40. Но другие историки приписывают это Нуме, сообщая, однако, что вообще Ромул был чрезвычайно благочестив и притом опытен в искусстве прорицания, а потому носил с собою так называемый «литюон» [lituus]. Это загнутая с одного конца палка, которою, садясь гадать по полету птиц, расчерчивают на части небо41. «Литюон» Ромула, хранившийся на Палатине, исчез при взятии города кельтами, но когда варвары были изгнаны, нашелся под глубоким слоем пепла, не тронутый пламенем, хотя все кругом сгорело дотла.

Ромул издал также несколько законов, среди которых особою строгостью отличается один, возбраняющий жене оставлять мужа, но дающий право мужу прогнать жену, уличенную в отравительстве, подмене детей или прелюбодеянии. Если же кто разведется по какой-либо иной причине, того закон обязывает часть имущества отдать жене, а другую часть посвятить в дар Церере. А продавший жену должен быть принесен в жертву подземным богам42. Примечательно, что Ромул не назначил никакого наказания за отцеубийство, но назвал отцеубийством любое убийство человека, как бы считая второе тягчайшим злодеянием, но первое — вовсе немыслимым. И долгое время это суждение казалось оправданным, ибо без малого шестьсот лет никто в Риме не отваживался на такое дело. Первым отцеубийцей был, как сообщают, Луций Гостий, совершивший это преступление после Ганнибаловой войны. Впрочем, довольно об этом.

23. На пятом году царствования Татия какие-то его домочадцы и родичи случайно повстречали дорогой лаврентских послов, направлявшихся в Рим, и попытались силою отнять у них деньги, а так как те оказали сопротивление, убили их. Узнав о страшном поступке своих сограждан, Ромул счел нужным немедленно их наказать, но Татий задерживал и откладывал казнь. Это было причиною единственного открытого столкновения между царями, в остальном же они всегда почитали друг друга и правили в полном согласии. Тогда родственники убитых, не добившись правосудия по вине Татия, напали на него, когда он вместе с Ромулом приносил жертву в Лавинии, и убили, а Ромула, громко прославляя его справедливость, проводили домой. Ромул доставил тело Татия в Рим и с почетом похоронил — его останки лежат близ так называемого Армилустрия43 на Авентине, — но позаботиться о возмездии нужным не счел. Некоторые писатели сообщают, что город Лаврент в страхе выдал убийц Татия, однако Ромул их отпустил, сказав, что убийство искуплено убийством. Это вызывало подозрения и толки, будто он рад, что избавился от соправителя, но ни беспорядков, ни возмущения сабинян не последовало: одни любили царя, другие боялись, третьи верили, что он во всем без изъятия пользуется покровительством богов, и чтили его по-прежнему. Чтили Ромула и многие из чужих народов, а древние латиняне, прислав к нему послов, заключили договор о дружбе и военном союзе.

Фидены, сопредельный Риму город, Ромул захватил, по одним сведениям, неожиданно послав туда конницу с приказом выломать крюки городских ворот44, а затем, столь же неожиданно, появившись сам, по другим — в ответ на нападение фиденатов, которые взяли большую добычу и бесчинствовали по всей стране, вплоть до городских предместий; Ромул устроил врагам засаду, многих перебил и занял их город. Он не разорил и не разрушил Фидены, но сделал их римским поселением, отправив туда в апрельские иды две с половиной тысячи римлян.

24. Вскоре затем в Риме начался мор, неся людям внезапную смерть, не предварявшуюся никакою болезнью, и в придачу поразив поля и сады неурожаем, а стада бесплодием. Затем над городом прошел кровавый дождь, и к подлинным несчастьям прибавился еще и суеверный ужас. А когда те же несчастья постигли и жителей Лаврента, никто уже более не сомневался, что гнев божества преследует оба города за попранную в делах и Татия и послов справедливость. Обе стороны выдали и наказали убийц, и бедствия заметно пошли на убыль; Ромул очистил город, как передают, с помощью обрядов, какие и ныне исполняют у Ферентинских ворот. Но еще до того, как мор прекратился, на римлян напали камерийцы45 и вторглись в их землю, считая, что обороняться они теперь не в состоянии. Ромул немедленно двинулся против них, нанес им сокрушительное поражение в битве, которая стоила неприятелю шести тысяч убитых, захватил их город и половину уцелевших от гибели переселил в Рим, а в секстильские календы прислал на их место вдвое больше римлян, чем оставалось в Камерии ее прежних жителей, — так много граждан было в его распоряжении всего через шестнадцать лет после основания Рима. Среди прочей добычи Ромул привез из Камерии бронзовую колесницу четверкой и поставил в храм Вулкана ее, а также собственную статую с богиней Победы, увенчивающей царя.

25. Итак, могущество Рима росло, и слабые его соседи с этим смирялись и радовались, если хотя бы сами были вне опасности, но сильные, боясь и ненавидя римлян, считали, что нельзя сидеть сложа руки, но следует воспротивиться их возвышению и смирить Ромула. Первыми выступили этруски из Вей, хозяева обширной страны и большого города: они нашли повод к войне, потребовав передачи им Фиден, якобы принадлежавших Вейям. Это было не только несправедливо, но просто смешно, ибо, не вступившись за фиденатов, когда те терпели опасности и сражались, они требовали у новых владельцев дома и землю тех, к чьей гибели прежде отнеслись с полным равнодушием. Получив от Ромула надменный отказ, они разделили свои силы на два отряда, и один отправился против войска фиденатов, а другой — против Ромула. При Фиденах этруски одержали верх, перебив две тысячи римских граждан, но были разгромлены Ромулом и потеряли свыше восьми тысяч воинов. Затем состоялась вторая битва при Фиденах, в которой, по общему признанию, величайшие подвиги были совершены самим Ромулом, обнаружившим исключительное искусство полководца в соединении с отвагой, силу и проворство, казалось, намного превосходившие обычные, человеческие способности. Но совершенно баснословен или, вернее, вообще не заслуживает никакого доверия рассказ иных писателей, будто из четырнадцати тысяч павших, свыше половины убил Ромул собственноручно, — ведь пустой похвальбой считаются и рассказы мессенцев о трех гекатомфониях46, которые якобы принес Аристомен после победы над лакедемонянами. Когда враги обратились в бегство, Ромул, не тратя времени на преследование уцелевших, сразу двинулся к Вейям. Сломленные страшным несчастьем граждане без сопротивления стали просить пощады и заключили договор о дружбе сроком на сто лет, уступив значительную часть своих владений — так называемый Септемпагий (то есть Семь областей), лишившись соляных копей близ реки и дав в заложники пятьдесят знатнейших граждан. Ромул справил триумф в октябрьские иды, проведя по городу множество пленных и среди них — вейского военачальника, человека уже старого, но не выказавшего на деле ни рассудительности, ни опыта, свойственных его годам. В память об этом и поныне, празднуя победу, ведут через форум на Капитолий старика в тоге с пурпурной каймой надев ему на шею детскую буллу, а глашатай возглашает: «Продаются сардийцы!»47 (ведь этрусков считают переселенцами из Сард, а Вейи — этрусский город).

26. Это была последняя война Ромула. Он не избег участи многих, вернее, — за малыми исключениями — всех, кого большие и неожиданные удачи вознесли к могуществу и величию: всецело полагаясь на славу своих подвигов, исполнившись непереносимой гордыни, он отказался от какой бы то ни было близости к народу и сменил ее на единовластье, ненавистное и тягостное уже одним своим внешним видом. Царь стал одеваться в красный хитон, ходил в плаще с пурпурной каймой, разбирал дела, сидя в кресле со спинкой. Вокруг него всегда были молодые люди, которых называли «келерами»48 за расторопность, с какою они несли свою службу. Впереди государя шли другие служители, палками раздвигавшие толпу; они были подпоясаны ремнями, чтобы немедленно связать всякого, на кого им укажет царь. «Связывать» по-латыни было в древности «лигаре» [ligare], а ныне «аллигаре» — поэтому блюстители порядка называются «ликторами», а ликторские пучки — «бакила» [bacillum], ибо в ту давнюю пору ликторы пользовались не розгами, а палками. Но вполне вероятно, что в слове «ликторы» «к» — вставное, а сначала было «литоры», чему в греческом языке соответствует «служители» (leitourgoi): ведь и сейчас еще греки называют государство «леитон» [lḗïton], а народ — «лаон» [laós].

27. Когда дед Ромула Нумитор скончался, царская власть над Альбой должна была перейти к Ромулу, но, желая угодить народу, он предоставил альбанцам самим распоряжаться своими делами и только ежегодно назначал им наместника. Это навело и знатных римлян на мысль домогаться государства без царя, государства свободного, где они сами будут и управлять и подчиняться попеременно. Ведь к тому времени и патриции были уже отстранен от власти, почетными оставались только их имя и знаки оказываемого им уважения, но их собирали в Совет, скорее блюдя обычай, нежели для того, чтобы спросить их мнения: они молча выслушивали приказы Ромула и расходились, обладая единственным преимуществом перед народом — правом первыми узнать то, что решил царь. Впрочем все это было ничто по сравнению с тем, что Ромул один, по собственному усмотрению, распределил меж воинами отнятую у неприятеля землю и вернул Вейям заложников, не справляясь с мнением и желанием сенаторов — вот тут он, по-видимому оскорбил и унизил их до последней степени! И поэтому когда вскоре он внезапно исчез, подозрения и наветы пали на сенат. Исчез Ромул в ноны июля (или, по-старинному, квинтилия), и о его кончине не существует никаких надежных, всеми признанных за истину сведений, кроме указанного выше срока. В этот день и теперь исполняют многочисленные обряды, воспроизводит тогдашние события. Не следует изумляться такой неопределенности — ведь когда Сципион Африканский скончался после обеда у себя в доме, оказалось невозможным установить и распознать, каким образом он умер, но одни говорят, что он был вообще слабого здоровья и умер от внезапного упадка сил, вторые — что он сам отравился, третьи — что его задушили прокравшиеся ночью враги. А между тем труп Сципиона был доступен взорам всех граждан, вид его тела внушал каждому какие-то подозрения касательно случившегося, тогда как от Ромула не осталось ни частицы праха, ни клочка одежды. Некоторые предполагали, что сенаторы набросились на него в храме Вулкана, убили и, рассекши тело, вынесли по частям, пряча ношу за пазухой. Другие думают, что Ромул исчез не в храме Вулкана и не в присутствии одних лишь сенаторов, но за городскою стеной, близ так называемого Козьего болота49; народ по приказу царя сошелся на собрание, как вдруг неописуемые, невероятные перемены произошли над землею: солнце затмилось, наступила ночь, но не спокойная и мирная, а с оглушительным громом и ураганными порывами ветра со всех сторон. Многочисленная толпа рассеялась и разбежалась, а первые граждане тесно сгрудились все вместе. Когда же смятение в природе прекратилось, снова стало светло и народ возвратился, начались поиски царя и горестные расспросы, и тут первые граждане запретили углубляться в розыски и проявлять чрезмерное любопытство, но приказали всем чтить Ромула и поклоняться ему, ибо он-де вознесен к богам и отныне будет для римлян благосклонным богом, как прежде был добрым царем. Большинство поверило этому и радостно разошлось, с надеждою творя молитвы, — большинство, но не все: иные, придирчиво и пристрастно исследуя дело, не давали патрициям покоя и обвиняли их в том, что они, убив царя собственными руками, морочат народ глупыми баснями.

28. Вот как складывались обстоятельства, когда один из самых знатных и уважаемых патрициев, верный и близкий друг Ромула, переселившийся в Рим из Альбы, по имени Юлий Прокул, пришел на форум и коснувшись величайших святынь, поклялся перед всем народом, что ему на дороге явился Ромул, красивее и выше, чем когда-либо раньше, в ослепительно сиявшем вооружении. Испуганный этим зрелищем Прокул спросил: «За что, с каким намерением, о царь, ты сделал нас предметом несправедливых и злых обвинений, а весь город оставил сиротой, в безмерной скорби?» Ромул отвечал: «Богам угодно было, Прокул, дабы мы, прожив долгое время среди людей и основав город, с которым никакой другой не сравнится властью и славою, снова вернулись на небеса, в прежнее наше обиталище. Прощай и скажи римлянам, что, совершенствуясь в воздержанности и мужестве, они достигнут вершины человеческого могущества. Мы же будем милостивым к вам божеством — Квирином». Нравственные качества рассказчика и его клятва заставили римлян поверить этому сообщению; вместе с тем их душ словно бы коснулось некое божественное чувство, подобное наитию, ибо ни словом не возразив Прокулу, но разом отбросив подозрения и наговоры, граждане стали взывать к богу Квирину и молиться ему.

Все это напоминает греческие предания об Аристее Проконнесском и Клеомеде Астипалейском. Рассказывают, что Аристей скончался в какой-то сукновальне, но когда друзья пришли за его телом, оказалось, что оно исчезло, а вскоре какие-то люди, как раз в это время вернувшиеся из дальних странствий, говорили, что встретили Аристея, державшего путь в Кротон. Клеомед, отличаясь громадной силою и ростом, нравом же безрассудным и неистовым, не раз чинил насилия, а в конце концов ударом кулака сломал средний столб, поддерживавший кровлю в школе для детей, и обрушил потолок. Дети были раздавлены обломками; спасаясь от погони, Клеомед спрятался в большой ящик и, захлопнув крышку, до того крепко держал ее изнутри, что множество народа, соединив свои усилия, как ни бились, а поднять ее так и не смогли. Тогда ящик сломали, но Клеомеда ни живым, ни мертвым не обнаружили. Изумленные граждане послали в Дельфы вопросить оракула, и пифия возвестила:

Это — последний герой, Клеомед из Астипалеи.

Рассказывают, что и тело Алкмены исчезло перед самыми похоронами, а на погребальном ложе нашли камень, и вообще немало существует подобных преданий, вопреки разуму и вероятию приравнивающих к богам существа смертной природы. Разумеется, совершенно отказывать доблести в божественном начале — кощунство и низость, но смешивать землю с небом — глупость. Лучше соблюдая осторожность, сказать вместе с Пиндаром:

Всякое тело должно подчиниться смерти всесильной,
Но остается навеки образ живой.
Он лишь один — от богов50.

Вот единственное, что роднит нас с богами: это приходит от них и к ним же возвращается — не вместе с телом, но когда совершенно избавится и отделится от тела, станет совсем чистым, бесплотным и непорочным. Это и есть, по Гераклиту, сухая и лучшая душа, вылетающая из тела, словно молния из тучи; смешанная же с телом, густо насыщенная телом, она, точно плотные, мглистые испарения, прикована долу и неспособна к взлету. Нет, не надо отсылать на небо, вопреки природе, тела достойных людей, но надо верить51, что добродетельные души, в согласии с природою и божественной справедливостью, возносятся от людей к героям, от героев к гениям, а от гениев — если, словно в таинствах, до конца очистятся и освятятся, отрешатся от всего смертного и чувственного — к богам, достигнув этого самого прекрасного и самого блаженного предела не постановлением государства, но воистину по законам разума.

29. Принятое Ромулом имя «Квирин» иные считают соответствующим Эниалию52, иные указывают, что и римских граждан называли «квиритами» [quirites], иные — что дротик или копье древние называли «квирис» [quiris], что изображение Юноны, установленное на острие копья, именуется Квиритидой, а водруженное в Регии копье — Марсом, что отличившихся на войне награждают копьем, и что, стало быть, Ромул получил имя Квирина как бог-воитель или же бог-копьеносец. Храм его выстроен на холме, носящем в его честь название Квиринальского. День, когда Ромул умер, зовется «Бегством народа» и Капратинскими нонами, ибо в этот день приносят жертвы, выходя за город, к Козьему болоту, а коза по-латыни «капра» [capra]. По пути туда выкрикивают самые употребительные у римлян имена, такие как Марк, Луций, Гай, подражая тогдашнему бегству и взаимным окликам, полным ужаса и смятения. Некоторые, однако, думают, что это должно изображать не замешательство, а спешку, и приводят следующее объяснение. Когда кельты взяли Рим, а затем были изгнаны Камиллом53 и город, до крайности ослабев, с трудом приходил в себя, на него двинулось многочисленное войско латинян во главе с Ливием Постумом. Разбив лагерь невдалеке, он отправил в Рим посла, который объявил от его имени, что латиняне хотят, соединив два народа узами новых браков, восстановить дружбу и родство, уже пришедшие в упадок. Итак, если римляне пришлют побольше девушек и незамужних женщин, у них с латинянами будет доброе согласие и мир, подобный тому, какой некогда они сами заключили с сабинянами. Римляне не знали, на что решиться: они и страшились войны, и были уверены, что передача женщин, которой требуют латиняне, ничем не лучше пленения. И тут рабыня Филотида, которую иные называют Тутулой, посоветовала им не делать ни того, ни другого, но, обратившись к хитрости, избежать разом и войны и выдачи заложниц. Хитрость заключалась в том, чтобы послать к неприятелям самоё Филотиду и вместе с нею других красивых рабынь, нарядив их свободными женщинами; ночью же Филотида должна была подать знак факелом, а римляне — напасть с оружием и захватить врага во сне. Обман удался, латиняне ни о чем не подозревали, и Филотида подняла факел, взобравшись на дикую смоковницу и загородив огонь сзади покрывалами и завесами, так что противнику он был незаметен, а римлянам виден со всей отчетливостью, и они тотчас же поспешно выступили и в спешке то и дело окликали друг друга, выходя из ворот. Неожиданно ударив на латинян, римляне разбили их, и с тех пор в память о победе справляют в этот день праздник. «Капратинскими» ноны названы по смоковнице, которая у римлян обозначается словом «капрификон» [caprificus]. Женщин потчуют обедом за городскими стенами, в тени фиговых деревьев. Рабыни, собираясь вместе, разгуливают повсюду, шутят и веселятся, потом обмениваются ударами и кидают друг в дружку камнями — ведь и тогда они помогали римлянам в бою. Не многие писатели принимают это объяснение. В самом деле, взаимные оклики среди бела дня и шествие к Козьему болоту, словно на праздник, по-видимому, лучше согласуется с первым рассказом. Правда, клянусь Зевсом, оба события могли произойти в один день, но в разное время.

Говорят, что Ромул исчез из среды людей в возрасте пятидесяти четырех лет, на тридцать восьмом году своего царствования.

[Сопоставление]
30 [1]. Вот и все, достойное упоминания, из тех сведений, какие нам удалось собрать о Тесее и Ромуле. Очевидно, во-первых, что один из них добровольно, без всякого принуждения, сам устремился навстречу великим подвигам, хотя мог спокойно править в Трезене, приняв по наследству царство отнюдь не безвестное, а другой, спасаясь от рабства, в котором он жил, и от наказания, которое ему грозило, сделался, как говорит Платон54, мужествен от страха и отважился на великое дело по необходимости, боясь испытать самые худшие бедствия. Далее, главный подвиг второго — убийство одного тирана, царя Альбы, а для первого и Скирон, и Синид, и Прокруст-Растягатель, и Коринет — всего только проба сил; убивая их и казня, Тесей освобождал Грецию от лютых тираннов, да так, что спасенные поначалу даже не знали имени своего спасителя. Первый волен был ехать морем, без всяких хлопот, не подвергаясь нападениям разбойников, второму невозможно было жить спокойно, пока не расстался с жизнью Амулий. Вот еще важное свидетельство в пользу Тесея: сам не претерпев никакой обиды, он поднялся на злодеев не ради себя, но ради других, а Ромул и Рем, пока злоба тиранна их не коснулась, были равнодушными свидетелями его бесчинств над всеми остальными. И если немалый подвиг — тяжело раненным выстоять в битве с сабинянами, сразить Акрона, одолеть многочисленных врагов, то всему этому можно противопоставить борьбу с кентаврами и с амазонками.

То, на что решился Тесей, во имя избавления отечества от дани обрекши себя на пожрание какому-то чудовищу, или в заупокойную жертву Андрогею, или, по меньшей мере, на низкое, позорное рабство у строптивых и жестоких господ и добровольно отплыв на Крит вместе с девушками и мальчиками… впрочем нет! едва ли сыщутся слова, чтобы сказать, о какой решимости, каком великодушии, какой праведной заботе об общественном благе, какой жажде славы и добродетели свидетельствует этот поступок! И, мне кажется, философы не ошибаются, определяя любовь, как услугу богов, пекущихся о спасении молодых людей. Во всяком случае, любовь Ариадны, по-моему, — не что иное, как дело божественной заботы и орудие спасения Тесея, и никак нельзя винить ее за это чувство, напротив, следует изумляться, что не каждый и не каждая его испытали; более того, коль скоро это выпало на долю одной лишь Ариадне, я бы, не колеблясь, назвал ее достойной любви бога, ее, поклонявшуюся добру, поклонявшуюся красоте, влюбленную во все самое лучшее и высокое.

31 [2]. Хотя оба владели природным даром управлять государством, ни тот, ни другой не уберегли истинно царской власти: оба ей изменили, и один превратил ее в демократию, другой в тираннию, поддавшись различным страстям, но допустив одинаковую оплошность. Главнейшая обязанность властителя — хранить самоё власть, а она сохраняется не только приверженностью должному, но ничуть не менее и отвержением недолжного. Кто совсем отпустит поводья или натянет их слишком туго, тот уже не царь и не властитель, но либо народный льстец, либо тиран и не может внушить подвластным ничего, кроме презрения или ненависти, хотя вина первого, мне кажется, заключается в излишнем добросердечии и кротости, а второй повинен в себялюбии и жестокости.

32 [3]. Если несчастья также не следует всецело относить за счет рока, если надобно и тут доискиваться различия нравов и страстей человеческих, пусть никто не оправдывает безрассудного гнева и слепой, скорой на расправу ярости, поднявших Ромула на брата, а Тесея на сына. Но, узнав, что послужило началом гнева, мы охотнее окажем снисхождение тому, кого, подобно более сильному удару, всколыхнули и вывели из себя более важные причины. Ведь едва ли возможно предположить, что, совместно обсуждая и рассматривая вопросы, касающиеся общей пользы, Ромул из-за возникших при этом разногласий был внезапно охвачен такой безудержной яростью. Тесея же ввели в заблуждение и восстановили против Ипполита те силы, воздействия которых почти никому из смертных избежать не удается, — любовь, ревность и женская клевета. Но что еще важнее — гнев Ромула излился в действии, которое привело к печальному исходу, а ярость Тесея не пошла дальше слов, брани и старческих проклятий — в остальном, мне кажется, виновата злая судьба юноши. Таковы доводы, которые можно, пожалуй, высказать в пользу Тесея.

33 [4]. Ромулу придает величия, прежде всего, то, что начал он с самого малого. Рабы и, в глазах окружающих, дети свинопаса, Ромул и Рем, не успев еще освободиться сами, освободили почти всех латинян и разом стяжали самые прекрасные имена истребителей врагов, спасителей близких, царей народов и основателей городов — да, они основали совершенно новый народ, а не привели переселенцев в уже существующий, как Тесей, который, собирая и сводя многие обиталища в одно, стер с лица земли много городов, носивших имена древних царей и героев. Ромул делал то же, но лишь впоследствии, заставляя врагов разрушать свои дома и присоединяться к победителям. Сперва же он ничего не перемещал и не расширял, но все создавал заново и только так приобрел себе страну, отечество, царство, потомство, жен и родичей, никого не губя и не умерщвляя, благодетельствуя тех, что из бездомных скитальцев желали превратиться в граждан, в народ. Разбойников и злодеев он, правда, не убивал, но покорил народы силой оружия, подчинил города и провел за собой в триумфальных шествиях царей и полководцев.

34 [5]. Что касается Рема, принял ли он смерть от руки брата — вопрос спорный; бо́льшая часть вины обычно возлагается не на Ромула, а на других. Зато всем известно, что Ромул спас свою мать, погибавшую в заточении, деда, влачившего бесславное рабство, посадил на престол Энея, сделал ему по собственному почину немало добра и никогда не вредил даже непреднамеренно. Между тем нерадивость Тесея, забывшего о наказе сменить парус, вряд ли избегнет обвинения в отцеубийстве, даже после самой красноречивой защитительной речи перед самыми снисходительными судьями. Недаром один афинянин, убедившись, что при всем желании, оправдать его чрезвычайно трудно, изображает дело так, будто Эгей, когда корабль уже подходил к берегу, побежал на Акрополь, откуда открывался широкий вид на море, но второпях поскользнулся и сорвался вниз, — точно царь был один и никто из слуг его не провожал!

35 [6]. И проступки Тесея, связанные с похищением женщин, также лишены благовидных оснований. Во-вторых, они были неоднократны: ведь он похитил и Ариадну, и Антиопу, и трезенянку Анаксо́, а под конец Елену, отцветший — еще не расцветшую, старик, которому и о законных-то соитиях впору было уже забыть, — малолетнюю, не созревшую для соития. Во-вторых, трезенянки, спартанки и амазонки (не говоря уже о том, что они не были с ним обручены!) рожали детей нисколько не лучше, чем афинские женщины из рода Эрехтея или Кекропа, а это наводит на мысль, что Тесеем руководили разнузданность и похоть. Ромул, во-первых, похитив без малого восемьсот[1] женщин, взял себе, говорят, только одну, Герсилию, остальных же разделил меж холостыми гражданами. Во-вторых, уважением, любовью и справедливостью, которыми затем были окружены эти женщины, он доказал, что его насильственный, несправедливый поступок был замечательным, мудрым деянием, направленным к объединению двух государств: и верно, ведь Ромул слил римлян с сабинянами, сплотил их в одно, открыв им источник будущего благополучия и могущества. О целомудрии и прочности, которые придал браку Ромул, о взаимной приязни супругов, свидетельствует само время: в течение двухсот тридцати лет ни один муж не решился покинуть жену, ни одна жена — мужа, и если особо любознательные из греков могут назвать имя первого отцеубийцы или матереубийцы, то у римлян каждый знает, что первым развелся с женой Карвилий Спурий, сославшись на ее бесплодие. О том, насколько правильны были установления Ромула, свидетельствуют, помимо их долговечности, сами последствия их: благодаря перекрестным брачным союзам цари разделили верховную власть, а народы — гражданские права. Напротив, браки Тесея не принесли афинянам ни дружбы, ни сою*за с кем бы то ни было, но лишь вражду, войны, убийства граждан и, наконец, потерю Афидн; едва-едва, лишь благодаря состраданию врагов, к которым афиняне воззвали, словно к богам, и перед которыми благоговейно преклонились, им не пришлось разделить участь, выпавшую Трое по вине Александра55. Зато участь Гекубы не только грозила матери Тесея, но и постигла ее, оставленную и забытую сыном, если только пленение Этры — не вымысел, но ложь, каковою ему, этому пленению, и следовало бы оказаться вместе с большею частью остальных россказней! Наконец, немалое различие и в преданиях о божественном вмешательстве: новорожденный Ромул был спасен при участии и явном благоволении богов, меж тем как полученное Эгеем предсказание оракула, повелевавшего ему воздерживаться на чужбине от связи с женщиной, доказывает, видимо, что Тесей родился вопреки воле богов.

ПРИМЕЧАНИЯ

1…силы своего оружия. — Rhōmē по-гречески значит «сила», «мощь». И эта и все последующие этимологии подбирают произвольные имена, созвучные с названием Рима, и по возможности связывают их с греческим мифом о бегстве Энея из Трои в Италию.
2Паллантий — легендарное поселение на месте будущего Рима, еще за 60 лет до прихода троянцев основанное Эвандром, сыном Гермеса, царем одноименного города в Аркадии; это предание использовано Вергилием в «Энеиде», VIII.
3…обычай целовать… — на нем Плутарх останавливается в другом своем сочинении, «Римские вопросы», 265 bc.
4Альба — древний город Лация, по преданию, основанный Асканием, сыном Энея; Нумитор и Амулий были его потомками в 13-м колене.
5Кермал — склон Палатина со стороны Тибра. Этимология (идущая от Варрона, «О латинском языке», V, 54) фантастична.
6…говорят… — В частности, Дионисий Галикарнасский, I, 77.
7…в апреле… — т. е. в месяц основания Рима; но, по-видимому, Плутарх ошибается: римский праздник Ларент(ий) справлялся в декабре и примыкал к Сатурналиям.
8…еще одну Ларентию… — первоначально она отождествлялась с блудной кормилицей Ромула, а ее 12 детей, «полевых братьев» Ромула, считались чиноначальниками жреческой коллегии «арвальских братьев» (Геллий, VI, 7). Потом, когда воспитание Ромула стало в легенде облагораживаться, этот образ раздвоился.
9Велабр — низина между Капитолием и Палатином, под склоном Кермала; с севера примыкал к форуму, юга — к цирку.
10Манип(у)ларии — рядовые воины, бойцы манипула (отряда из 60—120 пехотинцев).
11Священное убежище… — пифийского оракула… — Плутарх переносит на Ромулово время обычаи эллинистической эпохи, когда дельфийский оракул объявлял декретами такое-то святилище «неприкосновенным (asylon, отсюда имя “бога” у Плутарха) убежищем от всех…»
12…«Рома квадрата»… — Название дано по очертаниям верхней части Палатинского холма.
13«Терзает птица птиц — ужель она чиста?» — Эсхил. Просительницы, 226.
14Комитий — место на форуме (в низине к северу от Палатина), где происходили народные собрания.
15Померий — (pomoerium из post-Moerium, «с выпадением нескольких звуков») — священная граница города, охватывавшая Палатин, Целий, Эсквилин, Виминал и Квиринал; потом к этим 5 холмам прибавились Капитолий и Авентин.
16…одиннадцатый день до майских календ… — 21 апреля 753 г. (ниже: «3-й год 6-й олимпиады»). Но затмения в этот день не было.
17…был зачат… — В декабре 772, родился в сентябре 771, основал Рим в апреле 753 г., 18 лет. Счет ведется по египетским месяцам от того, что астрология из «халдейского» Вавилона проникала в Грецию и Рим через Египет.
18Патрон — это имя, введенное ради этимологии, нигде более не встречается.
19«…отцами, внесенными в списки…» Перевод (спорный) официального латинского названия сенаторов: patres conscripti.
20На четвертом месяце после основания города. — Действительно, описываемый праздник «Консуалий» справлялся 21 августа.
21Курии — группировки из 10 родов. Десять курий составляли трибу («филу», племя: см. ниже, гл. 20).
22Прима — т. е. «первая».
23Аоллия — от греч. aolles — «собранный вместе».
24…примешаны к греческим… — Плутарх полагает, что в древние времена потомки Эвандра говорили по-гречески и лишь потом их язык был «испорчен» италийскими словами. Ср. Нума, 7.
25…в «Изысканиях»… — «Римские вопросы», 285 c, где предлагаются три объяснения этого обычая.
26…из Лакедемона… — См. Нума, 1. О презрении лакедемонян к стенам города см. Лик., 19.
27…ценинский царь… — Где жило это сабинское племя, неизвестно.
28…лишь троим… — Кроме Ромула, Коссу в 437 г. и Марцеллу в 222 г. (см. Марц., 7—8).
29Дионисий — Дионисий Галикарнасский, II, 34.
30«Куртиос лаккос» — т. е. «Курциево озеро», священный колодец на форуме; чаще его связывали с именем М. Курция, на этом месте бросившегося в пропасть, во имя Рима принося себя в жертву подземным богам (Ливий, VII, 6). Битва происходила на форуме, сабины наступали с Капитолия, римляне отступали к Палатину (где потом был поставлен храм Юпитера Статора), Регия (см. Нума, 14) и круглый храм Весты стояли на границе форума и Палатина.
31…в честь родины Татия… — Город Куры (в действительности слово «квириты» происходит от имени бога Квирина). Ср. Нума, 3.
32…по роще… — Цицерон и Варрон производят «лукеров» от этрусского имени Лукумон, указывая, таким образом, на третий народ, из которого вместе с латинами и сабинами, сложился римский.
33Булла — золотой или кожаный шарик, внутри которого был амулет. Другие объяснения этого слова — «Римские вопросы», 287 f.
34…храм Монеты… (Юноны Монеты, «подательницы советов»; в этом храме хранились деньги, отсюда позднейшее значение этого слова) стоял в северной крепости Капитолия. «Скалой Кака» — Так назывался южный склон Палантина. Как — великан, убитый Гераклом на месте будущего Рима.
35…в жизнеописании Нумы — Гл. 18—19.
36…длинные щиты… — Щиты прямоугольной формы были характерным оружием римского войска в классическое время; до этого же, по представлению Плутарха, римские потомки троян и аркадян носили греческие круглые щиты.
37Матроналии и Карменталии — два праздника замужних женщин (матрон), Матроналии в честь Юноны Луцины (1 марта) и Карменталии 11 и 15 января. Имя Карменты, действительно, связано со словом carmen; вторая этимология фантастична.
38Луперкалии — праздник в честь Фавна (15 февраля), чтившегося в Луперкале, гроте на Палатинском холме. Цель праздника — посредством очищения оживить плодородие земли, людей и стад (ср. Цез., 61; Ант., 12). Им, действительно, соответствовал аркадский праздник Зевса Волчьего (Ликейского) на горе Ликее.
39Перискилакисмы — очистительный обряд, во время которого приносили в жертву или носили вокруг жертвенника щенят (содержание обряда точно неизвестно).
40…весталками… ср. гл. 3, где весталкою названа мать самого Ромула.
41…расчерчивают на части небо. — Для того, чтобы следить, с какой стороны появятся вещие птицы. О жезле Ромула ср. «Камилл», 32.
42…подземным богам. — Т. е. предан смерти.
43Армилустрий — площадь на Авентине, где римляне после военного сезона (19 октября) справляли праздник «Очищения оружия».
44…крюки городских ворот… — Створки дверей и ворот поворачивались не на петлях, а на стержнях («дверных крюках»), входивших в особые гнезда в притолоке и пороге.
45Камерийцы — место города Камерия, разрушенного римлянами, неустановимо (как и упоминаемого ниже Септемпагия).
46Гекатомфония — благодарственная жертва за сто убитых врагов.
47«Продаются сардийцы!» — Латинская поговорка о презренных, нестоящих людях. Но Sardi в этой пословице — не жители Сард в Малой Азии (откуда, по преданию, переселились в Италию этруски), а жители Сардинии, массами обращенные в рабство Семпронием Гракхом-отцом в 178 г.
48Келерами — ср. гл. 10 и ниже, Нума, 7.
49Козье болото — Находится на Марсовом поле, близ позднейшего цирка Фламиния.
50Всякое тело… от богов… — фрагмент несохранившейся надгробной песни.
51…надо верить… — По учению Плутарха, между людьми и богами стоят два класса существа — герои и гении; добродетельные души людей постепенно возвышаются до степени героев, потом гениев, а потом и богов, как было с Гераклом и Дионисом.
52Эниалий — «Воинственный», эпитет Ареса.
53…изгнаны Камиллом… — Подробнее Кам., 33.
54Платон — «Федон», 68 d.
55Александр — т. е. Парис, похититель Елены.

ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

[1]В изд. 1961: «восемь
сот», в изд. 1994: «восемьдесят». В оригинале: ὀκτακοσίων, «восемьсот». ИСПРАВЛЕНО.

[Monarhs.info]

http://monarhs.info/rimskie-cari/romul.html




1-й царь Древнего Рима
21 апреля 753 года до н.э.-5 июля 717 года до н.э.
Соправитель Тит Таций (750 до н.э.-745 до н.э.)
Преемник-Нума Помпилий
Место рождения-Альба Лонга
Место смерти-Рим
Вероисповедание-древнеримская религия
Место погребения-
Отец-Марс
Мать-Рея Сильвия
Род-
Жена-Герсилия
Дети
Прима
Авилия

Ромул — основатель и первый царь Древнеримского царства. По легенде он сын бога войны Марса и весталки. После рождения Рема и Ромула узурпатор Амулий приказал выбросить близнецов на погибель. Но братья выжили, их спасла волчица, а затем нашел и воспитал царский пастух Фаустул.

И Ромул и Рем вступались за несправедливо обиженных, и вокруг них охотно собирались самые разные люди, среди которых можно было встретить не только пастухов, но и бродяг и даже беглых рабов. Таким образом, у каждого из братьев оказалось по целому отряду. Жители Альба-Лонги под предводительством Ромула освободили Рема, свергли с престола и убили Амулия.

Затем близнецы решили основать свой город в месте спасения, и при выборе места постройки города Ромул в гневе убил Рема. Ромул, совершивший обряд основания города по всем требованиям религиозных представлений того времени, сделался его первым царем. И дал ему свое имя — Рим.

Ромул
26 марта 771 г. до н. э. — 5 июля 717 г. до н. э.
лат. Romulus

1-й царь Древнего Рима
21 апреля 753 г. до н. э. — 5 июля 717 г. до н. э.
Соправитель Тит Таций (750 г. до н. э. — 745 г. до н. э.)
Предшественник —
Преемник Нума Помпилий
Место рождения Альба-Лонга
Место смерти Рим
Вероисповедание древнеримская религия
Место погребения —
Отец Марс
Мать Рея Сильвия
Род —
Жена Герсилия
Дети Прима
Авилий

Ромул и Рем родились в Альба-Лонги, одном из древних латинских городов, недалеко от будущего местонахождения Рима.

Астролог Тарутий, по просьбе своего друга Варрона, предпринял попытку вычисления дат рождения Ромула и Рема и основания Рима астрологическими методами, сообщал Плутарх. Он решил, что братья были зачаты в день солнечного затмения 24 июня 772 г. до н. э. в 3-м часу после восхода и появились на свет 26 марта 771 г. до н. э., а Рим был основан 4 октября 754 г. до н. э.

В Альба-Лонге правили потомки Энея и в их числе два брата – Нумитор и Амулий, которые должны были наследовать престол. Амулий разделил все наследство на две части и предложил Нумитору на выбор – или корону, или привезенное из Трои золото. Тот взял корону. Владея богатством, которое давало ему больше влияния и возможностей, нежели те, которыми располагал брат, Амулий без труда лишил Нумитора власти.

Рея Сильвия, мать Ромула и Рема, была дочерью законного царя Альба-Лонги Нумитора, смещённого с престола его младшим братом Амулием. Дети Нумитора мешали честолюбивым замыслам Амулия, поэтому сын Нумитора пропал во время охоты, а Рею Сильвию Амулий заставил стать жрицей (весталкой), что обрекало её на 30-летнее безбрачие.

На четвёртый год служения к Рее Сильвии в священной роще явился Марс, от которого Рея Сильвия и родила двух сыновей. Лишь заступничество царской дочери Анто перед отцом спасло ее от казни, но преступницу держали взаперти, и никого к ней не допускали, чтобы она не разрешилась от бремени без ведома Амулия. Рождение двух мальчиков необыкновенной величины и красоты встревожило Амулия еще сильнее, и он приказал своему слуге взять их и бросить где-нибудь подальше.

Слуга положил новорожденных в корыто и спустился к реке Тибр, чтобы бросить их в воду, но, увидев, как стремительно и бурливо течение, не решился приблизиться и, оставив свою ношу у края обрыва, ушел. Между тем река разлилась, половодье подхватило лохань и бережно вынесло на тихое и ровное место, которое ныне зовут Кермал, а в старину называли Герман – видимо, потому, что «братья» по-латыни «германы» [germanus].

Корыто с детьми прибило к берегу у подошвы Палатинского холма, где их вскормила волчица, а заботы матери заменили прилетевшие дятел и чибис. Все эти животные стали священными в Риме.

Затем братьев подобрал царский пастух Фаустул. Жена его, Акка Ларенция, недавно потерявшая своего ребёнка, стала заботиться о близнецах.

Их перевезли в Габии и там выучили грамоте и всему остальному, что полагается знать людям благородного происхождения. Детям дали имена Ромула и Рема – от слова, обозначающего сосок, так как впервые их увидели сосавшими волчицу. С первых лет жизни мальчики отличались благородной осанкой, высоким ростом и красотой, когда же они стали постарше, оба были отважны, мужественны, умели твердо глядеть в глаза опасности. Они вели жизнь, приличествующую свободным людям, считая, однако, что свобода – это не праздность, не безделье, а гимнастические упражнения, охота, состязания в беге, борьба с разбойниками, ловля воров, защита обиженных. Все это принесло им добрую славу.

Однажды пастухи Амулия повздорили с пастухами Нумитора и угнали их стада. Ромул и Рем, не стерпев, избили и рассеяли обидчиков и, в свою очередь, завладели большой добычей. Гнев Нумитора их не волновал, и они начали собирать вокруг себя и принимать в товарищи множество неимущих и рабов, внушая им дерзкие и мятежные мысли.

Однажды пастухи Нумитора взяли в плен Рема и доставили в Альбу Лонгу. И его дед, и царь подозревали о его истинной личности. Фаустул, узнав, что Рем схвачен и выдан Нумитору, просил Ромула выручить брата и тогда впервые поведал ему все, что знал о его рождении. Рем поднимал мятеж в самом городе, а Ромул с немалыми силами подходил извне, Амулий был захвачен врагами и убит.

После смерти Амулия в Альбе-Лонге Ромул и Рем не захотели ни жить в городе, не правя им, ни править, пока жив дед, и, вручили верховную власть ему, а сами решили поселиться отдельно и основать город там, где они были вскормлены. Братья стояли перед выбором: либо распустить беглых рабов, во множестве собравшихся вокруг них и тем самым потерять все свое могущество, либо основать вместе с ними новое поселение.

«Жители Альбы не желали ни смешиваться с беглыми рабами, ни предоставлять им права гражданства», поэтому Ромулу и Рему пришлось вместе со своими людьми уйти из города, чтобы основать собственный. Они отправились к Тибру искать место для основания новой колонии.

Рем выбрал, по разным источникам, не то низменность между Палатинским и Капитолийским холмами, не то Авентинский холм, но Ромул настаивал на том, чтобы основать город на Палатинском холме.

Чтобы разрешить спор, братья сели подальше друг от друга и стали ждать знака свыше. Рем увидел шесть летящих коршунов, а Ромул — чуть позже — двенадцать (позднее это число толковали как двенадцать веков могущества Рима). Ромул солгал — лишь когда Рем подошел, тогда только перед глазами Ромула появились двенадцать коршунов.

Раскрыв обман, Рем был в негодовании и, когда Ромул стал копать ров (священную борозду — померий), чтобы окружить стены будущего города, Рем то издевался над этой работой, а то и портил ее. Кончилось тем, что он перескочил через ров и тут же пал мертвым; одни говорят, что удар ему нанес сам Ромул, другие – что Целер, один из друзей Ромула. В стычке пали также Фаустул и его брат Плистин, вместе с ним воспитывавший Ромула. Целер бежал в Этрурию, и с той поры римляне называют «келером» [celer] каждого проворного и легкого на ногу человека.

Ромул основал город, которому дал своё имя (лат. Roma), и стал его царём. Датой основания города считают 21 апреля 753 г. до н. э., когда вокруг Палатинского холма плугом была проведена борозда, обозначившая границу города.

По средневековой легенде, сыном Рема — Сением был основан город Сиена.

Ромул заботился об увеличении населения города. С этой целью он предоставил пришельцам права, свободы и гражданство наравне с первыми поселенцами. Для них он отвёл земли Капитолийского холма. Благодаря этому в город начали стекаться беглые рабы, изгнанники и просто искатели приключений из других городов и стран. Едва только поднялись первые здания нового города, граждане немедленно учредили священное убежище для беглецов и нарекли его именем бога Асила, в этом убежище они укрывали всех подряд, не выдавая ни раба его господину, ни должника заимодавцу, ни убийцу властям, и говорили, что всем обеспечивают неприкосновенность, повинуясь изречению пифийского оракула. Поэтому город быстро разросся, хотя поначалу насчитывал не больше тысячи домов.

Соседние народы справедливо считали постыдным для себя вступление в родственные союзы с толпой бродяг, как они называли в то время римлян. Поэтому в Риме не хватало женского населения, и тогда в третий год своего царствования Ромул придумал уловку — 21 августа он устроил торжественный праздник — консуалии (праздник в честь бога Конса), с играми, борьбой и разного рода гимнастическими и кавалерийскими упражнениями. Ромул распустил слух, будто на территории Рима найден алтарь, выстроенный неизвестному богу. Его назвали Консом — богом света (отсюда и консул — советник, и консилиум — совет). В честь этой находки был объявлен праздник с играми.

На праздник, ничего не подозревая, съехались многие соседи римлян, в том числе сабиняне. В минуту, когда зрители и, в особенности, зрительницы были увлечены ходом игры, по условному знаку Ромула (он снял с себя плащ и взмахнул им) римляне набросились на сабинских девушек: каждый хватал первую попавшуюся и нес, кричащую и отбивающуюся, к себе в хижину. Началось смятение, гости разбежались. Сам Ромул взял себе в жёны сабинянку Герсилию.

Сабиняне пытались договориться о возвращении похищенных сабинянок, но Ромул отказался это сделать. Он предложил сабинянам переселиться к нему в Рим. Тогда негодующие соседи римлян стали готовиться к походу на город.

Войску Ромула удалось отбить нападение и взять города Ценин и Крустумерий. Римляне легко разбили латинян, напавших на Рим, однако примерно через год сабиняне под началом царя Тита Тация захватили Капитолий.

Военная слава Ромула привлекла в город новых поселенцев — этрусков, которые заселили Эсквилинский холм.

Сабиняне, оправившиеся от тяжёлой утраты, под предводительством своего царя Тация пошли походом на Рим и, несмотря на героизм защитников города, почти сумели его взять. Но в самый разгар битвы на поле боя появились сабинянки: держа младенцев на руках, они заклинали, с одной стороны, своих отцов и братьев, с другой — мужей прекратить кровопролитие. Сабиняне и римляне заключили мир. Они решили называться квиритами (копьеносными мужами) и жить вместе под властью Тация и Ромула. Сабиняне заселили Капитолийский и соседний с ним Квиринальский холм.

Шесть лет Таций и Ромул правили вместе. Они совершили несколько удачных походов, в том числе — в альбанскую колонию Камерию, но в городе Лавиниум Тит Таций был убит в результате кровной мести за оскорбление, нанесённое лаврентским послам родственниками Тита. Таций был убит, когда он пошел один, чтобы убедить желавших мести лаврентцев отказаться от мести и простить. Когда они обнаружили, что он не привел к нему людей, как это делали сенат и Ромул, сердитая толпа побила его камнями до смерти.

Ромул не наказал убийц, что давало основание подозревать, что заказчиком убийства был именно он. Так он стал единовластным царём объединённых народов.

По мнению Орозия, Таций был убит Ромулом вскоре после того, как предложил ему царствовать совместно. Реальность существования и правления Тита Тация не доказана.

Ромул воевал с многочисленными соседями, нападал на их города и деревни и подчинял своей власти.

Ромулу приписывается создание сената, состоявшего в то время из 100 «отцов». Он же установил знаки отличия верховной власти, учредил должность ликторов, разделил народ на 30 курий, по именам сабинских женщин, учредил три трибы: Рамны (латиняне), Тиции (сабиняне) и Луцеры (этруски). Ему же приписывается разделение римлян на патрициев и плебеев.

Ромул поставил над каждой трибой наиболее выдающихся из людей в качестве предводителя. Затем, поделив вновь каждую трибу на 10 и назвав их куриями, он назначил и над ними предводителей, равных между собой и самых храбрых. Те, кто стоял во главе триб, назывались трибунами, стоящие же во главе курий — курионами. Курии Ромул поделил на декады, возглавляемые декурионом. Ромул разделил землю Рима на 30 равных клеров (участков по жребию) и назначил каждой курии клер.

Ромул отделил знатных по роду и прославленных доблестью и богатством в те времена людей, у которых уже были дети, от безвестных, бедных и неудачливых. Людей незавидной судьбы он назвал плебеями, а людей лучшей доли — «отцами» (их потомков стали называть патрициями). На «отцов» было возложено руководство Римом. Граждане, которые участия в общественных делах не принимали, назывались сельчанами.

Ромул определил на уровне законодательства, что надлежит делать каждым из них: патрициям — быть жрецами, управлять и судить, вместе с ним заниматься государственными делами; плебеев Ромул решил освободить от всего этого и назначил им занятия земледелием, скотоводством и прибыльными ремёслами.

Ромул счёл целесообразным поручить плебеев патрициям, каждому из них предоставив выбор, кому из народа он пожелает стать патроном. Ромул назвал защиту бедных и низших патронатом, таким образом, установив между ними человеколюбивые и гражданственные связи.

Ромул учредил институт сенаторов, с которыми намеревался управлять государством, набрав 100 человек из патрициев. Он назначил одного, который должен был руководить государством, когда сам он поведёт войско за его пределы. Каждой из трёх триб он предписал выбрать трёх человек, бывших наиболее разумными благодаря своему возрасту и наиболее знаменитыми по происхождению. После же этим девяти он приказал из каждой курии назначить трёх самых достойных из патрициев. Затем, добавив к первым девяти, выдвинутым трибами ещё 90, которых заранее избрали курии, и, назначив из них предводителя, которого он сам наметил, Ромул дополнил число сенаторов до 100.

Чем больше Ромул правил Римом, тем деспотичнее он становился: на первоначальном этапе он делил власть с группой старых соратников — патрициев, впоследствии он просто отдавал сенаторам приказания, как пишет Плутарх, «не справляясь с мнением и желанием сенаторов — вот тут он, по-видимому, оскорбил и унизил их до последней степени! И поэтому когда вскоре он внезапно исчез, подозрения и наветы пали на сенат… Некоторые предполагали, что сенаторы набросились на него в храме Вулкана, убили и, рассекши тело, вынесли по частям, пряча ношу за пазухой».

Патриции попытались пресечь эти слухи — «первые граждане запретили углубляться в розыски и проявлять чрезмерное любопытство, но приказали всем чтить Ромула и поклоняться ему, ибо он-де вознесен к богам и отныне будет для римлян благосклонным богом, как прежде был добрым царем. Большинство поверило этому и радостно разошлось, с надеждою творя молитвы, — большинство, но не все: иные, придирчиво и пристрастно исследуя дело, не давали патрициям покоя и обвиняли их в том, что они, убив царя собственными руками, морочат народ глупыми баснями».

Тогда один из самых знатных и уважаемых патрициев, верный и близкий друг Ромула, переселившийся в Рим из Альбы-Лонги, по имени Юлий Прокул поклялся перед народом, что он лично встретил Ромула после исчезновения, и Ромул заявил ему, что он вознёсся на небеса и теперь он будет божеством по имени Квирин, милостивым к римлянам. Народ в эту сказку почему-то поверил, и перестал задавать патрициям неудобные вопросы о том, куда они девали Ромула.

Смерть Ромула описывается римской мифологией как сверхъестественное исчезновение. Ромул исчез из среды людей в возрасте пятидесяти четырех лет, на тридцать восьмом году своего царствования. Но, скорее всего, он был просто убит.

Считают, что Ромул вознёсся на небо 5 июля 717 г. до н. э. После смерти Ромул был отождествлён с сабинским богом Квирином, который считался мирным образом Марса.

После Ромула царём Рима стал Нума Помпилий.

[Drevniebogi.Ru]

https://drevniebogi.ru/romul-syin-ma...-pervyiy-tsar/
22 февраля 2014 •

Ромул, лат. — сын бога войны Марса и весталки Реи Сильвии, сооснователь Рима и первый римский царь.

По отцу Ромул был прямым потомком одного из самых могучих богов, по матери — потомком Аскания или Юла, сына предводителя троянских поселенцев в Италии — Энея. После падения Трои роду Энея было предназначено править всем троянским народом и (в расширительном истолковании этого пророчества) даже всем миром. К тому же Асканий-Юл тоже мог похвастать божественным происхождением: его отец Эней был сыном богини Венеры (Афродиты), а прадед Дардан — даже сыном верховного бога Зевса. Таким образом, Ромул обладал всеми генеалогическими предпосылками, чтобы стать одной из главных фигур римских мифов и преданий.

Однако, несмотря на столь высокое происхождение, Ромул вырос не в царском дворце, а среди пастухов. А мог и вообще не вырасти, так как двоюродный дедушка Амулий хотел утопить и Ромула, и его брата-близнеца Рема сразу после их рождения. Но боги не допустили смерти невинных младенцев по очень серьезной причине: если Риму было суждено править миром, то, естественно, его нужно было сначала основать, а для этого обязательно нужно было оставить в живых будущих основателей Рима.

Romulus.Remus.Wolf

Легенда о рождении и спасении Ромула и Рема — одна из самых известных в античном мире. Двенадцатым преемником Аскания-Юла, основателя города Альба-Лонги, был царь Прок, у которого было два сына: старший Нумитор и младший Амулий. После смерти Прока на его трон по праву взошел Нумитор, но вскоре Амулий лишил его власти и изгнал, убил всех его сыновей, а его дочь Рею Сильвию сделал весталкой (жрицей богини Весты), а весталки, как известно, должны были давать обеты девственности. Обеты обетами, но Рея Сильвия не устояла перед богом войны Марсом и родила от него близнецов: Ромула и Рема. Узнав об этом, Амулий велел бросить Рею Сильвию в реку Тибр. Та же судьба ждала и ее детей. Слуги положили младенцев в корзину и отнесли к Тибру. Но река вышла из берегов, поэтому они просто поставили корзину на воду и, вернувшись, сказали Амулию, что его приказ выполнен. Однако Рея Сильвия не погибла: речной бог Тиберин не дал ей утонуть и взял ее себе в жены. Не погибли и ее сыновья, так как вода вскоре спала и корзина очутилась на суше.

Плач голодных младенцев привлек к ним внимание волчицы, которая пришла к Тибру напиться воды, и она унесла их в свое логово на холме Палатин. Там она поила их своим молоком, согревала теплом своего тела, а дятел, священная птица бога Марса, приносил им мясную пищу. Однажды пастух стад Амулия, Фаустул, увидел волчицу с двумя мальчиками. Дождавшись ухода волчицы, он отнес мальчиков к себе домой и дал им имена Ромул и Рема. Фаустул и его жена Акка Ларенция, у которых было двенадцать сыновей, вырастили Ромула и Рема в статных, крепких юношей, привычных к суровой пастушеской жизни и умевших постоять за себя. Но однажды во время стычки с пастухами бывшего царя Нумитора, пасшими скот на соседнем холме Авентин, Ромул и Рем были побеждены и приведены к Нумитору. Нумитор признал в них своих внуков и без большого труда уговорил их отомстить Амулию. Собрав большой отряд своих друзей с Палатина, Ромул и Рем ворвались в Альба-Лонгу, убили Амулия и вернули власть Нумитору.

Узнав о своем царском происхождении, Ромул и Рем захотели стать царями, но в то же время они не собирались лишать деда власти или ждать его смерти. Поэтому решили заложить на холме Палатин новый город, еще больший, чем Альба-Лонга. Однако между ними сразу же разгорелся спор о том, чье имя получит будущий город. Наконец было принято решение положиться на волю богов, которая, как принято было считать, особенно надежно угадывается по полетам птиц. Ромул остался на Палатине, чтобы наблюдать за небом, а Рем отправился на Авентин с той же целью. Едва придя на место, он тут же увидел в небе шесть коршунов, сообщил об этом прорицателям и потребовал, чтобы его объявили победителем. Однако не успели прорицатели объявить свое решение, как Ромул увидел двенадцать коршунов. Так как условия не были точно оговорены, спор возобновился с новой силой: Рем ссылался на то, что первым получил знамение, Ромул — на вдвое большее число птиц. Спор между братьями и их приверженцами перешел в ссору, ссора — в драку, в которой был убит Рем. Согласно другой версии, более распространенной, Рем погиб позже, когда вздумал в насмешку перепрыгнуть через городскую стену, возведенную Ромулом. В ответ разгневанный Ромул убил его со словами, которые должны были стать проклятием для всех будущих врагов Рима: «Так да погибнет каждый, кто перепрыгнет через мои стены!» Так или иначе, но город получил имя Рим (Рома) в честь Ромула, который и стал первым его царем.

Ромул обеспечил жителей Рима женами

Первыми жителями города стали бывшие друзья Ромула, вместе с которыми он пас скот на Палатине, затем к ним стеклось множество молодых людей из ближайших и более отдаленных поселений Альбы и Латия (в основном это были беглецы, как свободные, так и рабы). Поскольку без женщин Рим мог стать только крепостью, но никак не городом, Ромул разослал по окрестным городам послов с просьбой разрешить жителям Рима подыскать себе невест в этих городах. Получив повсюду отказ, Ромул прибегнул к хитрости. Он устроил праздничные игры в честь бога хлебных запасов Конса (консуалии) и пригласил на них всю округу. На праздник явилось множество гостей, особенно соседних сабинян со своими женами и дочерями. По данному знаку римские юноши бросились к сабинским девушкам и похитили их, после чего в срочном порядке сыграли свадьбы (сам Ромул женился на сабинянке Герсилии) и позаботились о том, чтобы Рим не остался без потомства.

Само собой, сабиняне не смирились с похищением своих девушек, и их царь Тит Таций объявил Ромулу войну. Однако во время массового медового месяца жены были привлекательнее для римлян, чем воинские подвиги, и они укрылись под защиту городских стен. Воспользовавшись предательством Тарпеи, сабиняне про*никли в римский Акрополь, и Ромулу и его соратникам пришлось бежать из города. Когда на другой день он попытался отбить его, сабинянки бросились в гущу сражения и примирили своих отцов и братьев со своими мужьями. После заключения мира римляне и сабиняне объединились в один народ. Ромул и Тит Таций стали совместно править государством из Рима, ставшего его центром; после смерти Тация Ромул снова стал править единолично. Он дал Риму законы и могучие укрепления, войску — организацию, населению — землю и этим заложил фундамент будущего величия и славы римского государства.

О смерти Ромула сохранились две версии, одну из них смело можно назвать аристократической, другую — плебейской. Согласно первой, Ромул был заживо вознесен на небо в огненной колеснице Марса во время традиционного смотра войск у Капрейских болот (на Марсовом поле у Тибра) 17 февраля; год неизвестен. Согласно второй версии, Ромула убили патриции за то, что он пытался ограничить их власть, и римляне торжественно похоронили его на Форуме. Обе версии единодушны в том, что после смерти Ромул стал богом и принял имя Квирина. Под этим именем Ромул охранял город, который он основал, и населявший его народ — до тех пор, пока римляне не перестали почитать Ромула как своего бога.

сабинянки

Согласно римской исторической традиции, которая охватывает, конечно же, и легенды, и предания, Ромул заложил Рим где-то в середине 8 в. до н. э.; в 1 в. до н. э. римляне приняли расчеты ученого-энциклопедиста М. Т. Варрона, согласно которым Рим был заложен 21 апреля третьего года шестой олимпиады. Исходя из этого, историк Дионисий Эксигий вычислил в 6 в. н. э., что Рим был основан в 753 г. до н. э.

После Ромула в Риме сменилось шесть царей: Нума Помпилий, Тулл Гостилий, Анк Марций, Тарквиний Приск (Древний), Сервий Туллий и Тарквиний Суперб (Гордый), которого в 510 г. до н. э. римский народ низложил и изгнал из Рима. Многие современные исследователи считают этих царей историческими личностями, хотя их образы и окутаны дымкой мифов. Однако в целом история римских царей (и ранней Республики) остается легендарной, а Ромул — мифической личностью. Любопытно, что именем Ромула история античного Рима не только начинается, но и заканчивается. Последний римский император сочетал в своем имени имя первого легендарного римского царя и первого исторического римского императора. Звали его Ромул Августул (т. е. дословно — «Ромул Императорчик, или Императришка» — так его прозвали за несамостоятельность и короткий срок правления). Его лишил власти предводитель восставших германских наемников из племени скиров Одоакр в 476 г. н. э. Этот год падения Западной Римской империи формально считается водоразделом древних веков и средневековья.

Что касается основания Рима Ромулом и Ремом, то, по-видимому, Рим вообще не был «основан». Скорее всего, он возник в результате слияния латинских поселений, жители которых со временем подчинили себе сабинские и другие поселения на территории нынешнего Рима. Судя по археологическим находкам, древнейшее поселение на земле Рима можно датировать примерно 10 в. до н. э. Следы его были найдены на холме Палатин — это согласуется с данными мифологии и римской традиции. Имя «Рим» (на латыни и на италийском — «Рома»), очевидно, этрусского происхождения, а из него, наверное, выведено имя Ромул.

Предания об основании Рима обрабатывали в древние века Квинт Энний в «Анналах» (3—2 вв. до н. э.), Тит Ливий в «Истории» (1 в. до н. э.), Овидий в «Метаморфозах» и «Фастах», у греков — Полибий, Дионисий Галикарнасский и Плутарх.

Ромул, победитель Акрона приносит богатые дары в храм Зевса

Широко известна бронзовая скульптурная группа «Капитолийская волчица»: статуя самой волчицы — этрусская работа начала 5 в. до н. э., а в 15 в. Поллайоло выполнил фигурки Ромула и Рема, дополнившие эту скульптуру. «Ромул и Рем с волчицей и пастухами» изображены на рельефном алтаре 125 г. н. э., найденном и хранящемся в Остии. Из живописных изображений нужно отметить цикл фресок «Основание Рима» д’Арпииа (начало 15 в.), картины «Ромул и Рем с волчицей» Рубенса (1607—1608), «Ромул после победы над Акроном» Энгра (1812). Похищение сабинянок и последовавшие за этим события — тема картин «Похищение сабинянок» и «Примирение римлян с саби*нянами» Рубенса (1632—1640), «Похищение сабинянок» Пуссена (1635), большого полотна «Сабинянки, останавливающие сражение между римлянами и сабинянами» Давида (1799), «Похищение сабинянок» Пикассо (1962, Национальная галерея в Праге); из статуй назовем «Похищение сабинянки» Джамболоньи (1559).

Ромул и Рем — главные герои опер Кавалли (1645) и Берка (1829).

Так называемая «гробница Ромула» в северо-западной части Форума, обнаруженная при раскопках в 1899 г., удивительно близка к ее описаниям у древних авторов, но в лучшем случае представляет собой только кенотаф (т. е. пустую, символическую могилу). Храм Ромула в юго-восточной части Форума, построенный в 4 в. н. э., назван так не в честь мифического основателя Рима, а в честь сына императора Максенция. А так называемая «хижина Ромула» (или «хижина Фаустула») на холме Палатин, которая была бы тесноватой для шестнадцати человек даже в эпоху основания Рима, — не более чем приманка для туристов, так же как и волчица, которую содержит на Капитолии римский сенат в память о чудесном спасении Ромула и Рема.

[Drevniebogi.Ru]

https://drevniebogi.ru/roma-lat-rim-...sonifikatsiya/
27 сентября 2014

Римляне всегда гордились своим городом, но при Республике даже во времена величайшей славы города они не считали его божеством и не персонифицировали (не воплощали) его в виде богини. Этой почести город удостоился только во времена Империи, причем произошло это сначала в восточных провинциях и лишь затем в самом Риме.

фонтан богиня рима
Храмы и алтари посвящались Роме (Риму), как правило, вместе с каким-нибудь другим божеством или с обожествленным императором. Например, храмы Ромы и Августа имелись в Остии и Таррацине, на афинском Акрополе, в малоазийской Анкире (Анкаре), алтарь Ромы и Августа — в нынешнем Лионе и т. д. В Риме храм Венеры и Ромы был возведен по распоряжению императора Адриана, который лично освятил его 21 апреля (в годовщину основания Рима) 121 г. н. э. Это крупнейшее храмовое сооружение античного Рима имело два входа: в храм Венеры поднимались по лестнице со стороны Колизея, в храм Ромы — со стороны Форума. Развалины этого храма относятся к главным достопримечательностям, оставшимся от Древнего Рима. В развалинах храма Ромы и Августа до сих пор стоит культовая статуя Ромы сохранилось довольно много изображений этой богини, причем в художественном отношении наиболее ценными считаются рельефы: ’’Торжествующая Рома” (2—3 вв. н. э.), ”Р.” на триумфальной арке Тита (кон. 1 в. н. э.).

[Drevniebogi.Ru]

https://drevniebogi.ru/bellona-bogin...ra-boga-marsa/
24 августа 2013

Беллона (Дуэллона), лат. (от bellum — «война») — римская богиня войны, сестра Марса.

В мифологии и культе играла лишь второстепенную роль, оттесненная богом войны и хранителем Рима Марсом. В ее храме сенат принимал иноземных послов и победоносных полководцев, добивавшихся триумфа, т.е. торжественного вступления в Рим полководца после успешного завершения войны.

Фрагмент знаменитой картины «Беллона» (1633). Рембрандт. Нью-Йорк, Метрополитен-музей.

Культ другой Беллоны, «азийской», которую звали также Ма, проник в Рим в конце республиканской эпохи из малоазийской Каппадокии и имел оргиастический характер: например, жрецы Беллоны, «беллонарии», во время ритуальных шествий кололи себя ножами, посвящая богине свою кровь; поэтому государство лишь терпело этот культ, но запрещало римским гражданам участвовать в нем.

Скульптура «Янус и Беллона» (где-то).

Остатки римского храма Беллоны археологам удалось обнаружить лишь в конце 1967 г. поблизости от театра Марцелла. Античных изображений Беллоны до нас дошло очень мало, и то не бесспорных. Из немногочисленных работ нового времени упомянем «Беллону» Родена и картину Рембрандта «Саския в одеянии Б.» (1633).

В переносном смысле «дети Беллоны» — воины, солдаты: «Питомец пламенный Беллоны…» — А. С. Пушкин, «Орлову» (1819).

Статуя Беллоны на Шефском корпусе казарм Кавалергардского полка, Шпалерная улица в Санкт-Петербурге (1800-1806). Архитектор Л.Руска. Фото: Валерий Глотов.