*2320. Валерий Зорькин

[Молитвина Т.А., судья Тверского районного суда города Москвы]

ОПРЕДЕЛЕНИЕ
12 сентября 2019 года город Москва
Судья Тверского районного суда города Москвы Молитвина Т.А., ознакомившись с административным исковым заявлением Marcus Porcius Cato к Совету Федерации Федерального Собрания РФ об обжаловании нормативного акта.
В силу п. 1 ч. 1 ст. 128 КАС РФ, если иное не предусмотрено настоящим Кодексом, судья отказывает в принятии административного искового заявления в случае, если административное исковое заявление не подлежит рассмотрению и разрешению судом в порядке административного судопроизводства.
В силу статьи 11 Конституции РФ государственную власть в РФ осуществляют Президент РФ, Федеральное собрание (Совет Федерации и Государственная Дума), Правительство РФ, суды РФ.
В соответствии со статьей 10 Конституции РФ государственная власть в РФ осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную.
Органы законодательной, исполнительной и судебной власти самостоятельности.
Как следует из искового заявления, требования Marcus Porcius Cato об обжаловании нормативного акта постановления Совета Федерации Федерального Собрания РФ от 31.01.2018 №5-СФ.
При таких обстоятельствах обстоятельствах суд приходит к выводу, что принятие искового заявления Marcus Porcius Cato с указанными выше требованиями нарушает основные принципы разделения властей на территории РФ, в связи с чем, указанное заявление не подлежит рассмотрению Тверским районным судом города Москвы.
На основании изложенного, руководствуясь ст. 128 КАС РФ, судья

ОПРЕДЕЛИЛ:

Отказать в принятии административного искового заявления Marcus Porcius Cato к Совету Федерации об оспаривании нормативного акта.
Определение суда может быть обжаловано в Московский городской суд в течение 15 дней. Частная жалоба подается через канцелярию Тверского районного суда города Москвы.
Судья

[Валера, ептыть, ты же верующий]

23.10.2015, 17:07
http://www.rg.ru/2012/12/10/zorkin-site.html
Смута основана на лжи. И рождает ложь. Этим она отличается от позитивных революций

11.12.2012, 00:50

Право вообще и конституционное право, в частности, - вот чему я хочу посвятить эту статью. Но право - лишь один из регуляторов жизни человеческого общества. Для того, чтобы этот регулятор мог нормально функционировать, необходимо, чтобы наряду с ним (а также над ним, под ним и так далее) существовала совокупность других регуляторов жизни. Только тогда население, живущее на определенной территории, является полноценным социально-политическим организмом - обществом.

Человек может оставаться человеком, лишь будучи по-настоящему причастным к полноценной общественной жизни. Иначе говоря, обладая этой самой "полноценной причастностью к полноценному".

Обладать же этим он может, только тренируя некие "социальные мышцы". И он их тренирует всегда. Даже лишаясь непосредственной общественной жизни (оказавшись на необитаемом острове или в тюремной камере-одиночке), человек тянет из своего внутреннего мира нити тончайших связей с отнятым у него обществом. Потеряв простейшую систему коммуникаций с себе подобными, человек начинает усложнять и использовать другие уровни все той же системы коммуникаций. Например, чаще читать стихи и петь песни, напрягать воспоминания об этих коммуникациях, мечтать об их восстановлении и так далее.

Казалось бы, нельзя мечтать о полноценной правовой жизни - и отвергать весь комплекс проблем, связанных с обретением и потерей полноценной социальной жизни, как чего-то такого, что объемлет правовую жизнь и без чего этой жизни не существует. Но, увы, многие наши требовательные сограждане отрывают одно от другого с необычайной легкостью. "Где полноценное право?" - спрашивают самые "продвинутые" из этих сограждан. И предъявляют факты, говорящие о том, что право и впрямь не является полноценным.

Иногда речь идет о ложно трактуемых фактах. Или даже о фактах, сознательно извращаемых.

Иногда речь идет всего лишь о лукавой избирательности, позволяющей лидерам наших требовательных сограждан справедливо указывать на неполноценность правового поведения их противников. Но - яростно отказываться от обсуждения неполноценности собственного правового поведения.

А иногда в том, что обсуждают такие лидеры, нет никаких изъянов. И надо признать их правоту, с глубоким сожалением констатируя глубочайший разрыв между правовым идеалом и нашей действительностью.

Нельзя катиться в сторону превращения общества в примитивную стаю

Можно даже пойти дальше и признать, что этот разрыв не уменьшается, а увеличивается. И что увеличение такого разрыва сулит нам всем большую беду.

Ведь никто не может хотеть пришествия беды на нашу многострадальную землю. Хотя бы потому, что придя, эта беда не будет делать различий между домами бедных и домами богатых. Исторический опыт говорит о том, что в таких случаях она приходит именно в каждый дом.

Наверное, кто-то постарается покинуть родину в момент беды. А кто-то постарался сделать это загодя, ориентируясь на горький опыт предшествующих поколений. Я не хочу читать морали людям, покидающим в горький час свое Отечество. Каждый сообразуется в своем поведении со своими нормами. Да и что делать рядовому гражданину, наблюдающему рост системного неблагополучия и не имеющему никаких способов личного противодействия такому росту? Ведь не может отдельный человек, отдельная семья оказать этому противодействие, изменив протекающие макропроцессы. Такое по плечу только крупным силам, способным к самоорганизации. То есть гражданскому обществу, слабость которого мы с прискорбием ощущаем.

Но опять же, для того, чтобы общество было гражданским, оно должно быть обществом. Я не социолог. И не берусь утверждать, что общество в полном смысле этого слова подвергается мощнейшей эрозии. Но я гражданин страны и ученый. Я не могу не видеть, что чаще и чаще население ведет себя не как единое общество, пронизанное мощными связями, а как совокупность разорванных социальных сред.

Что каждый из клочков общества обладает своими ценностями и нормами. Что эти ценности и нормы не преодолевают границы социальных сред, то есть клочков, на которые общество все в большей степени разделяется. Что обитатели двух разных клочков того, что должно быть обществом, относятся к ряду явлений нашей жизни диаметрально противоположным образом. Что скрепы рушатся. Что единственный объединяющий нас по-настоящему праздник - это день великой нашей Победы в войне с фашизмом. Но что и тут есть нарастающие проблемы. Для кого-то победителями являемся не мы, а американцы. Кто-то скорбит о победе и считает, что нацисты обеспечили бы нормальную жизнь. А кто-то прямо говорит, что Победа - это последняя макросоциальная скрепа. И потому ее надо побыстрее обрушить.

Я не буду приводить конкретных примеров такого рода скверных и опасных суждений.

Прежде всего, потому, что категорически не желаю наращивать потенциал конфронтации. Кроме того, не этим частностям я хочу посвятить свой анализ, а генезису нарастающего неблагополучия. И наконец, все перечисленные мною инвективы в адрес Победы, политой кровью наших отцов и дедов, спасшей мир от чудовищного зла и являющейся нашим великим историческим свершением, - что называется, на слуху.

Итак, я всего лишь обращаю внимание на связь между состоянием общества и состоянием права в этом обществе. Нельзя катиться в сторону деградации, в сторону превращения общества в примитивную стаю, - и ограничиваться сколь угодно справедливыми констатациями несовершенства нашей нынешней правовой ситуации.

Нужно воспрепятствовать деградации социальной жизни. Нужно воздействовать на общество так, чтобы оно не превращалось в некое подобие криминальной стаи. И только при переломе общественных неблагоприятных тенденций мы можем рассчитывать на уменьшение разрыва между правовым идеалом и нашей действительностью. Иного метода борьбы за утверждение правового идеала нет и не может быть.

С каких пор великие революции возглавляются королями?

У нас много говорят о модернизации. Не хочу здесь вступать в спор по поводу того, своевременна ли задача модернизации, о какой модернизации должна идти речь, в чем различие между модернизацией и вестернизацией. Обращу лишь внимание на то, что все великие теоретики модернизации проводили грань между так называемым современным обществом (слово "модерн" и означает "современность", не правда ли?) и тем обществом, в котором регуляторами выступают предание, традиция, религиозные предписания. Такое общество теоретики модернизации называли традиционным. И говорили, что абсолютно недопустимо критиковать традиционное право за его несоответствие праву собственно модернистскому.

Можно превращать традиционное общество в общество модернистское. И тогда внедрять нормы модернистского права, закрепляя этим полученные результаты. Но нельзя, например, констатируя расхождение законов шариата с философией права Канта и Гегеля, утверждать на основе этой констатации, что шариат - это патология. Это не патология, уважаемые коллеги! Это другая норма.

Категорически отстаивая конституционную законность на территории Российской Федерации, понимая, насколько важно иметь одни нормы закона на всей территории, сознавая, что в нашей Конституции право носит светский характер, - я как ученый имею право присмотреться к правовому опыту других стран.

В том числе стран, где норма шариата вполне допустима постольку, поскольку этому не противоречит конституция этих стран, культурная традиция этих стран, религиозность этих народов и так далее. Для кого-то нормы шариата крайне проблематичны. А для кого-то нет. Где-то вам, критикующим несовершенство шариата, скажут: "Да, он не соответствует вашему идеалу, но он соответствует нашему идеалу. Мы - люди, укорененные в определенную религиозную традицию. У нас такая конституция. Тот идеал, на котором она основана, поддерживает подавляющее большинство наших граждан. Поэтому живите, пожалуйста, у себя сообразно вашему идеалу, а мы у себя будем жить сообразно нашему".

Мне бы очень не хотелось смещать дискуссию в сторону обсуждения правомочности или неправомочности законов шариата. Поэтому я еще раз подчеркну, что там, где на общегосударственном уровне, на уровне единой для всего народа религиозно-культурной нормы наличествует то, что созвучно шариату - там шариат нормален. А называть его патологией - ненормально. А также бестактно, аморально, контрпродуктивно.

Пример шариата нужен лишь для того, чтобы доказать очевидное. А именно, что каковы основы общественной жизни - таковы и правовые нормы. Что игнорирование связей между состоянием общественной жизни и состоянием права - это проявление чудовищной близорукости.

И что именно эту близорукость, увы, проявляют сегодня те, кто справедливо негодует на недостатки нашей правовой жизни, но категорически отказывается обсуждать степень обусловленности этих недостатков недостатками нашей жизни социальной.

Каково общество, таково и право.

Так каково же оно, наше общество? В полной ли мере оно является обществом? И почему оно пребывает в нынешней прискорбной ситуации?

Мне кажется, что нет более острого вопроса, имеющего самое непосредственное и животрепещущее отношение к конституционному праву и праву вообще.

Я с большим интересом прочел статью Леона Арона в "Независимой газете" за 28 ноября 2012 года "Самоограничение власти. О моральном и личностном выборе при построении новой российской государственности".

Господин Арон - научный эксперт и директор российских исследований Американского института предпринимательства (American Enterprise Institute for Public Policy Research, сокращенно AEI). Я понимаю, что AEI - вполне солидная научная институция. И исхожу из этого, никоим образом не желая, чтобы мои рассуждения были истолкованы как негодование российского почвенника по поводу точки зрения американского западника.

Я, напротив, считаю, что статья господина Арона выгодно отличается от статей наших западников отсутствием пренебрежения к тому, что называется идеалами. Я только не понимаю, как именно господин Арон сопрягает свое понимание идеального - и ту нашу практику, которая получила название перестройки (а также постперестройки и "перестройки-2").

Впрочем, для меня и это мое непонимание - не барьер тканевой несовместимости, а возможность обсудить острейшие проблемы нашей современной жизни.

В начале своей статьи господин Арон цитирует известного французского поэта, писателя и философа Шарля Пеги, который некогда написал: "Все начинается с таинства и кончается политикой".

Далее господин Арон пишет: "Самое глубокое среди этих политикообразующих таинств - мораль, то есть представление о добре и зле и выбор между добром и злом". Я не буду здесь полемизировать с господином Ароном по поводу того, является ли данное таинство самым глубоким. Ибо в любом случае оно является одним из глубочайших. Кроме того, мне тут важно не зафиксировать расхождения с Ароном в данном вопросе, а, напротив, согласиться с ним в том, что из выбора между добром и злом "произрастают государственные институты, то есть опосредованная, как бы окаменевшая государственная мораль".

Соглашусь я и в том, что "революции… сметают посреднические структуры, обнажая на очень короткий исторический миг моральную сердцевину государственности".

Данные высказывания господина Арона важны для меня потому, что, в отличие от наших западников, господин Арон не отказывается сопрягать право (и институты вообще) с моральным состоянием общества. Каково это моральное состояние, таково и право, говорит господин Арон, и я с ним в этом согласен.

Но далее господин Арон начинает восхвалять моральное состояние общества, породившее горбачевскую перестройку. Это состояние он называет "моральным отрицанием советского тоталитаризма". Господин Арон пишет: "Моральное отрицание старого режима - это отличительная характеристика действительно великих, классических революций Нового времени: английской, американской, французской".

Обратив внимание читателя на такую черту названных им революций, господин Арон начинает восхвалять и горбачевскую перестройку, которая, якобы, во всем подобна этим великим революциям.

Но разве великая революционная мотивация сводится к моральному отрицанию старого режима? Разве в ней отсутствует новый идеал и новая моральная страсть? Разве не являлись мотором революции некие представления о позитивном идеале? Причем идеале, до тонкости разработанном, соединяющем в себе жесткий рационализм и глубинные мечты народа о справедливости?

Разве в отсутствие всего этого позитивного морального содержания революция не превращается в смуту? То есть в свою противоположность?

Революция всегда ужасна. Она несет колоссальные страдания очень и очень многим. Она растаптывает судьбы невинных людей. Почти всегда вслед за нею приходят гражданские войны, разочарование, реставрации, новые революции. В силу этого многие вообще отрицают наличие в революциях какого-либо позитивного содержания. Однако такая радикально-консервативная антиреволюционность вряд ли отвечает логике исторического развития человечества.

Но для того, чтобы революция могла сыграть позитивную роль, став повивальной бабкой истории, должно сформироваться полноценное дитя. То есть представление о благом образе жизни, который будет утвержден после совершения революции. И только формирование этого нового благого образа жизни оправдывает в какой-то мере революционные ужасы.

Революционер приходит, имея в своих руках все необходимые чертежи или скрижали нового устройства. Он использует общественную страсть для преодоления сопротивления своему замыслу. Но одновременно он использует эту же страсть для построения новой жизни.

Революционная лава насыщена великой и глубоко моральной мечтой о справедливости и только потому, остыв, она может превратиться в окаменевшую государственную модель. Сохраняющую, при всей ее окаменелости, и моральное, и в целом идеальное содержание. Которое, конечно же, к одной морали сведено быть не может. И уж тем более оно не может быть сведено к негативному аспекту морали. То есть к отрицанию своих предшественников.

Разве можно оторвать работу французских просветителей над чертежами нового устройства жизни - от революционной деятельности Мирабо, Дантона, Марата, Сен-Жюста, Робеспьера и других?

Разве преуспела бы французская революционная созидательность, если бы над ней не трудились такие гении, как Дидро, Даламбер, Вольтер?

Разве смогла бы французская революция хоть отчасти преодолеть свое негативистское разрушительное начало, если бы революционеры не знали почти наизусть того же Монтескье с его "Духом законов"?

И разве все это не очевидно? И разве не очевидно, что восхваление и оправдание нашей перестройки и расстрела Ельциным собственного парламента адресует не к прошлому, а к будущему? Что так моделируется - именно моделируется - новая волна абсолютного морального негативизма к тому, что происходит сейчас, и что эту волну абсолютного морального негативизма многие уже называют "перестройкой-2".

Сравнение перестроек с подлинно великими революциями, видимо, должно преодолеть в российском обществе то глубокое отвращение перед состоявшейся смутой, которое препятствует нашему скатыванию в пучину новой смуты, и пригласить общество катиться в эту пучину под громогласные возгласы о моральном несовершенстве всего наличествующего.

Меньше всего я хотел бы оправдывать эти моральные несовершенства или даже преуменьшать их. Но давайте на примере, предложенном господином Ароном, порассуждаем о том, чем же отличается смута от великого революционного ужаса, несущего с собой и новую надежду, и новую созидательность.

Я уже сказал о том, что первое отличие революционера от смутьяна - это наличие позитивного идеала. Причем идеала, отвечающего глубоким народным чаяниям, созвучного новым историческим тенденциям и глубочайшим образом проработанного. Но революционер несет с собой не только моральную позитивность этого совокупного текста, написанного на его революционных скрижалях. Он несет с собой еще и личную моральную позитивность.

Революционер не просто бичует пороки свергаемых им властителей. Он утверждает свою несопричастность этим порокам. Революционер говорит массам: "Наши властители погрязли в роскоши и гульбе. Они безответственны и безграмотны. Они потеряли способность управлять ситуацией". Массы видят, что революционер прав. Или же их убеждают в том, что он прав, в данном случае это не так важно.

Говорила ли Мария-Антуанетта, что если у бедняков нет хлеба, они должны кушать пирожные, или не говорила… В любом случае аристократический двор накопил совокупность вполне реального морального негатива и к этой совокупности что-то могло бы, вдобавок, пропагандистски прилеплено. Но даже прилеплено оно могло быть только потому, что реальный моральный негатив наличествовал.

Но сказав массам обо всех пороках властителей, революционер этим не ограничивается. Он приносит массам не только идеальный текст, идеальную проповедь, идеальные чертежи новой высокоморальной жизни. Он приносит массам еще и себя как высокоморальную личность. Подлинный революционер усмиряет гордыню своего "я" тем посланием, которое он воплощает в жизнь. Он ставит это идеальное послание выше своих амбиций. Он готов умереть за это послание. И потому он революционер, а не смутьян.

С каким своим морально-позитивным революционным посланием пришли к народу Горбачев и Шеварднадзе, которых господин Арон ставит на одну доску с Кромвелем и Робеспьером?

И с каких это пор великие революции возглавляются королями? Великие революции королей свергают. Да, перед этим короли могут начать либеральные реформы. Во Франции подобные попытки связаны с именем крупного экономического реформатора господина Неккера. Но осуществляют-то революции люди из новой социальной среды. Ведь не герцог же Орлеанский реализует новый позитивный моральный идеал!

Что же это за революция, в которой победителями являются высшие представители дореволюционного сословия? Когда и в какой революции движущей силой были ренегаты? Я сейчас не обсуждаю качество этого ренегатства. Я говорю об очевидности ренегатства как такового.

И Горбачев, и Яковлев, и Шеварднадзе, и Ельцин - это ренегаты в строго научном смысле этого слова. То есть это революционеры-короли (или же короли-революционеры). Что это за новый феномен Людовика XVI, не гибнущего на гильотине, а триумфально наслаждающегося переходом от роялизма к республике? Ведь нельзя же не видеть, насколько этот феномен беспрецедентен. Нельзя не понимать, что этот феномен не имеет абсолютно никакого отношения к великим революциям, упомянутым господином Ароном. Но что он поразительно совпадает с тем, что характерно для смуты.

Стоит почитать Карамзина или пушкинского "Бориса Годунова".

Моральная критика - и оседлывающие ее бояре Шуйский, Воротынский.

Моральная критика - и военный предатель Басманов, всем обязанный своему благодетелю, детей которого он беспощадно уничтожает.

Моральная критика - и циничный, двуличный мошенник, паразитирующий на иноземных сплетнях и отчаянии народа.

Моральная критика - и распутные, хищные, беспощадные иноземные оккупанты.

Можно по-разному относиться к Робеспьеру или Кромвелю. Но они никоим образом не были пропагандистами вседозволенности, сексуальной распущенности, идеи обогащения всеми возможными средствами. Они говорили о справедливости, служили справедливости и утверждали новый моральный порядок вещей.

А какой моральный кодекс провозгласил и утвердил Ельцин? Моральный кодекс хищнической олигархии?

О каком самоограничении власти говорит господин Арон? И кому это он говорит? Он говорит это родителям детей, погибших в парламенте, который Ельцин расстрелял из танков? Какое отношение к самоограничению имеет желание Ельцина спрятать концы в воду и уйти от расследования всего, что связано с расстрелом нашего парламента? Ведь до сих пор расследование не проведено!

И чем, кроме желания сохранить власть и обогатиться, мог быть порожден ельцинский указ №1400?

Сокрушительная моральная критика была обрушена на коммунистическую номенклатуру, которая якобы жила в условиях неимоверной роскоши. К 2012 году общество все уже понимает. Оно понимает, что у Молотова на сберкнижке были скудные сбережения, что члены брежневского Политбюро не имели и этих сбережений, что тогдашняя моральная критика была основана на чудовищных преувеличениях. И что результатом этой критики стала эволюция Ельцина от поездок на трамвае и ботинок фирмы "Скороход" - к беспрецедентному олигархическому режиму с его вопиющей оргией богатства. И к чудовищной всеобщей бедности.

Не это ли все запустило страшные процессы нарастающей общественной деградации? И не является ли новая волна моральной критики, критики, опять лишенной всякого серьезного позитивного содержания, - желанием усугубить деградацию общества?

Но тогда о каком праве можно будет говорить? О праве пещерного человека, вооруженного ядерной дубинкой? Сначала господин Арон и его коллеги раз за разом будут к этому подталкивать тех, кого они считают туземцами. А потом они будут ужасаться результату и усмирять туземцев? При этом реальным содержанием происходящего и в начале, и в конце будет вывоз из России гигантских ценностей, ограбление народа и оргия богатства нуворишей. Наглецов, постоянно поучающих ограбленный народ и убеждающих этот народ в том, что благо - это отсутствие морали. Такое моральное содержание нам предлагается воспроизвести?

Я подробно знакомился с американскими работами, посвященными управляемому хаосу. Это интересные работы. Подумав над статьей господина Арона, я сделал для себя вывод, которым хочу поделиться с обществом. Вывод этот таков: В ХАОСЕ НЕТ МОРАЛИ.

Если смута - это хаос, то в ней морали нет. У нее нет морального ядра. У нее нет морального содержания. Она основана на лжи. И рождает ложь. Этим она отличается от подлинных революций, которые я отказываюсь восхвалять, но в которых моральное позитивное содержание присутствует.

В 1993 году я сделал все возможное для того, чтобы Ельцин своим указом №1400 и последующими кровавыми действиями не подорвал в обществе моральные основания права. Я понимал, что если моральные основания будут подорваны, то права не будет. Но сколько же людей тогда возжелало подрыва моральных оснований права! И теперь именно эти люди сетуют на отсутствие права в России, никак не связывая такой результат со своими тогдашними словами и действиями, породившими все негативы нынешней ситуации!

В России издревле литература была мощнейшим моральным источником. Герой Достоевского Родион Раскольников говорит Соне Мармеладовой, признаваясь в убийстве старухи-процентщицы: "Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя навеки!.."

Насколько выше этот герой всех тех, кто убил моральные основания российской демократии, убил моральные основания российского права и потом сетует на несовершенства этой демократии, этого права… И, сетуя, уже затачивает новый топор для нового убиения.

Я испытал на себе, что такое способность Ельцина (а также очень многих других) проявлять "властное самоограничение" в том, что касается судьбы своих оппонентов. Но разве во мне дело? Разве может быть мораль в обществе, если внутри элиты власть будет самоограничиваться тем или иным способом, а по отношению к простому человеку проявлять неограниченный самодурский норов? Живем ли мы для себя или для своих простых соотечественников? И где проходит грань между самодурством (Ельцин очень любил использовать слово "опала") и моралью? Есть ли в самодурстве мораль?

Но как бы существенна ни была данная моральная нюансировка, намного важнее другое. Кризис моральной позитивной легитимности элиты как таковой. И попытка самой этой элиты подменить отсутствие позитивной моральной легитимности - пафосом неискренней моральной критики.

Разве не так же поступала эта элита, например, в эпоху хрущевских разоблачений Сталина?

Разве не к этому сводились ее игры при Горбачеве и Ельцине? Разве не этим же она занимается сейчас?

Мы живем не для себя. И не своей судьбой меряем происходящее на нашем веку.

Осознавая всю губительность событий 1993 года, я и в 1994 году, и впоследствии отказался присоединиться к силам, мечтающим о новой перестроечной смуте. Потому что нет, повторяю, морали в хаосе. Наш народ убедился в этом на горьком опыте. И будет давать отпор хаосу, под какими бы масками он ни скрывал свой античеловеческий, антиисторический, антиобщественный и антиправовой лик.

"Российская газета" - Федеральный выпуск №5958 (285)

[Валера, ептыть, ты же верующий]

https://rg.ru/2017/06/06/valerij-zor...-proizvol.html
06.06.2017 11:40
Рубрика: Власть

Текст:Автор (председатель Конституционного суда России)
Российская газета - Федеральный выпуск №7288 (122)

Как понять, что является подлинным правом
В современном мире с его борьбой многочисленных интересов постоянно предпринимаются попытки расширить объем прав и обязанностей, поскольку разные группы стремятся обеспечить приоритет своих интересов над другими.

Это ведет к своего рода инфляции законодательного материала, в который попадают случайные предписания, не имеющие правового содержания. На данную тенденцию накладываются широко распространенные как в обыденном сознании, так и в правосознании юристов представления о том, что право - это всего лишь узы законов, сочиненных ради удобства управления. И тот, у кого сила, может их менять по своему усмотрению.

Однако, к счастью, это не так. Подобно тому, как стрелки часов не движут вперед время, так и законы не создают права - они лишь отмеряют его естественный ход. То, что под видом права было выдумано и принято второпях ради случайных целей и сиюминутных выгод, есть не что иное, как юридический "спам". Правители, принимающие право за служанку, рано или поздно уходят, оставляя за собой лишь бумажную шелуху мертвых законов.

Но как понять, что является подлинным правом, а что нет, в условиях, когда правотворчество многими воспринимаются как чисто технический процесс по разработке и созданию нового продукта? Поискам ответов на эти вопросы и посвящена данная статья.

"Сон разума рождает чудовищ"

Так назвал свою известную картину, написанную в конце XVIII в., Франсиско Гойя. Сам автор дал к ней следующий комментарий: "Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ. Но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех его чудесных творений". А древнеримские юристы характеризовали право как "искусство добра и справедливости".

Проснувшийся от средневековой "спячки" разум дал человечеству право Нового времени ("право модерна"), основанное на признании достоинства личности, равенства всех перед законом и судом.

Неоспоримым источником разумного веками считалась религия, но "божественный разум" сдал свои позиции под бременем научных открытий, и тогда был изобретен его заменитель - секулярный культ не связанного какими-либо этическими рамками рационализма. И без такой связанности разум есть абсолют - не часть природы, а господин, царствующий над ней как над объектом и полагающий своим все, к чему он только прикоснется. Сегодня в мире явственно ощущаются признаки кризиса модели развития, основанной на абсолютном, ничем не ограниченном, "голом" рационализме.

Но примерно со второй половины XX века начало приходить осознание, что такого рода безграничный рационализм таит в себе смертельную опасность нового апокалиптического "сна". Ибо, отрицая принципиальную конечность возможностей человеческого познания, он не знает никаких пределов, в том числе пределов человеческих. Гордыня разума приняла угрожающие формы: атомная бомба и ее "дети" - чернобыли и фукусимы; экономический и политический глобализм, превращающий на планете в "лишние рты" целые страны и народы; человек-"гомункул" как искусственный продукт генной инженерии, а затем и постчеловеческий, искусственный интеллект - вот её последствия, которые уже состоялись или не за горами.

Наиболее опасное "чудовище разума" - это великодержавное стремление некоторых политических сил, не считаясь ни с чем, немедленно переделать мир по своему рецепту, насадить порядки, объявленные ими единственно разумными и справедливыми, используя свое, как им представляется, подавляющее интеллектуальное и технологическое превосходство.

Недавний тому пример, когда в ночь с 4 на 5 апреля 2017 года США нанесли массированный удар высокоточным оружием - крылатыми ракетами - по базе ВВС Сирии - в ответ на инцидент с химическим оружием, вину в котором они приписывают правительству Сирии. Однако по многим имеющимся данным отравление произошло в результате совсем других причин: возможно, бомбардировки сирийской авиацией складов террористов, на которых оказались запасы химического оружия, а возможно, и в результате заранее срежиссированной кем-то провокации. А ведь этот инцидент легко мог привести к открытому конфликту США и России и перерасти в глобальную войну с последствиями, непредсказуемыми для всей человеческой цивилизации.

И это при том, что ракетный удар США по Сирии есть открытое и циничное пренебрежение международным правом. Среди экспертов-международников уже сложилось практически единодушное мнение, что международный правопорядок был грубо нарушен. Действительно, Устав ООН прямо запрещает применение силы, и ни одно из допускаемых исключений - самооборона либо действия по осуществлению решений Совета Безопасности ООН, - к данному случаю неприменимы. Международно-правовой документ "Определение агрессии" 1974 года прямо указывает, что агрессией является "бомбардировка вооруженными силами государства территории другого государства или применение любого оружия государством против территории другого государства" (п. b ст. 3).

Другие угрозы, исходящие от "чудовища разума", скрываются за впечатляющими успехами на пути создания искусственного интеллекта. Британский физик-теоретик Стивен Хокинг, выступая в 2016 году на открытии Центра по изучению искусственного интеллекта и будущего человечества в Кембриджском университете, заявил, что мы не можем предсказать, чего могли бы достичь в случае усиления нашего интеллекта искусственным. Создание искусственного интеллекта может стать и последней технологической революцией, если человечество не научится контролировать риски. Это может выразиться в появлении нового мощного оружия или возможностей для немногих угнетать большинство. В результате возникнут огромные проблемы в экономике. Хокинг не исключает, что искусственный интеллект может усовершенствовать себя и вступить в конфликт с людьми. Короче говоря, отмечает ученый, рост мощного искусственного интеллекта будет либо лучшим, либо худшим, что когда-нибудь случится с человечеством.

Йлон Рив Маск - основатель и глава компаний SpaceX и Tesla Motors, вообще называет возможное создание искусственного интеллекта величайшей угрозой существованию человеческой расы. Похожего мнения придерживается и основатель корпорации Microsoft Билл Гейтс. Соглашаясь с Маском, он отмечает в своем блоге, что остается непонятной причина столь беспечного отношения к этой теме.

Многих думающих людей тревожит мысль, что как только глобальный и самостоятельный искусственный разум будет создан, он, попросту говоря, возьмет и "все выключит" - хотя бы из соображений рациональной экономии энергии, а может быть, просто не видя перспектив для homo sapiens.

Аналогичные опасения с не меньшим основанием могут быть выдвинуты и в отношении ряда других "полезных изобретений". Такой "рационализм", по сути своей, стихиен и слеп, он подводит нас к точке сингулярности, за которой любые предсказания модели развития социума становятся бессмысленными. Все это свидетельствует о том, что, когда рассудок полностью эмансипируется от эмоционально-нравственной составляющей разума и отказывается от готовности учиться "разумному, доброму, вечному", он становится разрушительным.

Чтобы избежать катастрофы, разуму надо соблюдать свои естественные пределы, учиться слушать и воплощать в права то, о чем говорит ему Этос, слаженный с человеческой природой.

Сила идет впереди права?

Рационализм в сфере должного принял форму юридического позитивизма, коррелирующего с понятием позитивного права. Права человека в позитивизме - это все, что человек таковыми заявляет, или все, что можно уговорить людей считать таковыми. Однако это равнозначно признанию того, что права, в сущности, являются чисто процедурным вопросом.

Как остроумно заметил американский социальный философ Ёсихиро Фрэнсис Фукуяма в своей работе "Наше постчеловеческое будущее: последствия биотехнологической революции", если можно квалифицированным большинством (или как угодно) согласиться, что каждый имеет право разгуливать в белье в общественном месте, то это станет фундаментальным правом человека вместе со свободой союзов и свободой слова. И что тогда можно ответить отличному от нас обществу, где посредством совершенно правильных процедур практикуются такие страшные вещи, как самосожжение вдов, или рабство, или обрезание женщин? В этом случае, по мнению Фукуямы, никакой ответ невозможен, поскольку было с самого начала декларировано, что нет всеобщего стандарта определения хорошего и дурного, помимо того, что сама культура объявляет правом.

В позитивистском рационалистическом подходе кроется и причина постоянно предпринимаемых попыток максимально расширить объем прав и обязанностей, поскольку каждый хочет обеспечить приоритет одних интересов по сравнению с другими, что ведет к своего рода инфляции законодательного материала, в который попадают случайные предписания, не имеющие, в сущности, правового содержания. В то же время юридический позитивизм хорошо ложится на почву обыденного правосознания, потому что абсолютное большинство людей, принимая кажимое за действительное, свято верят в то, что право - это всего лишь узы законов, сочиненных ради удобства управления, которые тот, у кого сила, может менять по своему свободному усмотрению.

"Сила идет впереди права", - полагал прусский канцлер Отто фон Бисмарк. Так считали и многие его последователи. Однако, к счастью, это не так. Подобно тому, как стрелки часов не движут вперед время, так и законы не создают права - они лишь отмеряют его естественный ход. То, что порой принимают за право, что было выдумано и принято второпях ради случайных целей и сиюминутных выгод, есть не что иное, как юридический "спам". К несчастью, такое "законотворчество" случается все чаще. Однако правители, принимающие право за служанку, рано или поздно уходят, оставляя за собой лишь бумажную шелуху мертвых законов.

Но как понять, что является подлинным правом, а что нет, в условиях, когда правотворчество многими воспринимаются как чисто технический процесс по разработке и созданию нового продукта?

Конечно, мне как правоведу прекрасно известно, что любая правовая система, закосневшая в своей самоуспокоительной неизменности, обречена на загнивание и гибель, и что правовые новации в быстро развивающемся глобальном мире насущно необходимы. Но одновременно я хорошо понимаю, что правовая новизна бывает разной. И что необходимо уметь точно определять дистанцию между разумными новациями - и рисками создания болезненных разрывов между законами и укорененными в социальном большинстве морально-этическими нормами. Включая массовые представления о должном и справедливом, о добродетели и грехе, о добре и зле.

Когда безудержный поток юридического волюнтаризма пробивает такие бреши в социальной ткани с ее сложными переплетениями правовых, религиозных и морально-нравственных начал, общество рискует быть ввергнутым в хаос смутного времени. А это обычно вселяет в массы такой страх, что они готовы принять любой - пусть даже тоталитарный - порядок, который обещает им обуздать разыгравшуюся стихию.

В связи с этим не могу не напомнить исторический урок Веймарской Германии, где нараставший разрыв между суперкризисной социальной реальностью и игнорирующими эту реальность предельно "свободными" правовыми нормами вверг страну в государственный, политический, экономический, социальный хаос. Тот самый хаос, ужас которого привел к власти - причем вполне демократическим путем - нацистскую партию и Гитлера.

Но даже если речь не идет об угрозе тоталитарного перерождения общества и государства, хаос в конечном итоге неизбежно приходится усмирять. Усмирять тем более жесткими и болезненными правовыми мерами, чем глубже упадок нравов и чем шире был спровоцировавший этот хаос поток "позитивной" законодательной новизны.

Отсюда следует логический вывод в отношении стратегии развития национальных правовых систем: нельзя углублять разрывы между естественными социальными ощущениями благого, должного и справедливого - и новой правовой нормативностью. Нельзя, игнорируя базовые ценностные этические установки подавляющего социального большинства, "через колено" гнуть законы противно их естеству.

Проблема правовой истинности законов заставляет задуматься, не является ли большой исторической ошибкой то, что со всем высокомерием прозелитизма была объявлена устаревшей и легко отброшена наивно-диалектическая, но гениальная изначальная догадка, что права человека основаны на природе человека? И не дает ли единая природа, общая для всех народов мира, естественную основу для создания системы универсальных прав человека? Иначе говоря, не пора ли всерьез задуматься о новом "издании" концепции естественных прав, или, если угодно, о естественно-правовой конституции человека?

О естественном праве

Знаменитый римский юрист, живший на рубеже II-III веков н. э., один из "созидателей права" Домиций Ульпиан говорил: "Естественное право состоит в том, что природа учит всех живых существ". В этом проявилось миросозерцание последователя стоиков: всеобъемлющий логос природы проникает и в область права.

Концепция естественного или природного права (Naturrecht), которая заново была открыта в XVII веке Гуго Гроцием, Джоном Локком, Самуэлем фон Пуфендорфом, Фрэнсисом Бэконом и другими мыслителями, основывалась на идее органической взаимосвязи разума и природы. При этом признавалось, что человеческий разум ("lumen naturale") ограничен природой, в том числе природой самого человека, в отличие от абсолютного метафизического божественного разума. Осознание человеческим разумом своего места в созданном Богом естественном порядке вещей (то есть своей соразмерности), собственно, и сообщает разуму и праву - как разуму писанному ("ratio scripta") - объективно этическое начало. В этой связи вспоминаются удивительные, провидческие стихи Гавриила Романовича Державина, посвященные человеку:

Я связь миров повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества.

Однако с момента принятия в 1789 году французской Декларация прав человека и гражданина термин "естественные права" вышел из моды и был заменен более общим понятием "права человека", происхождение которых никак не связано с какой-либо естественнонаучной теорией. С победой дарвиновской эволюционной теории естественный подход к разуму и праву был отвергнут, поскольку, де, природа слепа и неразумна, пусть в ней и есть некоторое место осмысленному началу. Но такой радикальный поворот от концепции прав, основанной на человеческом естестве, к позитивистской свободе правотворчества, вполне объяснимый политически как реакция нового, светского общества на клерикализм, в сущности, оказался заблуждением.

Говоря о правах человека, нельзя забывать, что мы говорим не только о правах, но и о самом человеке. Понимая свою ответственность перед будущим, мы должны вновь и вновь спрашивать себя: "Что такое есть человек?" Стоим ли мы по-прежнему на той самонадеянной позиции, что он - не "черта начальна божества", а конечная цель, или даже уже состоявшийся венец Творения? Готовы ли мы продолжать проводить сплошную демаркационную линию между природой и культурой, видя в последней лишь забавную игрушку, а не закономерную часть мирозданья? Готовы ли мы противостоять отчуждению человека от человечности?

Существует тесная связь между природой человека и понятиями права, справедливости и морали. Иначе как объяснить, например, поражающую воображение стремительность, с которой завоевывали сердца сотен миллионов людей религии и учения, проповедовавшие справедливость и человечность, а также устойчивость и долговременность их влияния? Очевидно, они находили себе уже изначально подготовленное место в душах целых народов.

Вот что по этому поводу писал в XIX веке Петр Алексеевич Кропоткин в своей "Этике": "Почему, вследствие какого умственного или чувственного процесса человек, сплошь да рядом, в силу каких-то соображений, называемых нами "нравственными", отказывается от того, что, несомненно, должно доставить ему удовольствие. Почему он часто переносит всякого рода лишения, лишь бы не изменить сложившемуся в нем нравственному идеалу?".

Конечно, эта связь между правом, нравственностью и природой человека не прямолинейна и не однозначна. История дает массу примеров прямо противоположного, эгоистического поведения. Это, собственно, и позволяет многим нынешним исследователям говорить о том, что нет никакой особой человеческой природы, а даже если и есть, то, подобно ницшевскому Заратустре, она находится "по ту сторону добра и зла".

Но как бы кто-то не желал возвести китайскую стену между природным "есть" и политическим "должно быть", утверждая, что одно никак не вытекает из другого, в самой наследственной природе человека, обусловленной действием особых биологических, а потом и социальных факторов, игравших существенную роль в механизмах естественного отбора в процессе эволюции наших предков, заложено нечто, неудержимо влекущее его к самоотвержению и подвигам во имя святых идеалов справедливости и альтруизма.

Поэтому любая серьезная дискуссия о правах человека должна, в конечном счете, опираться на понимание цели, или назначения человека, а они, в свою очередь, - на какую-то концепцию человеческой природы, а в идеале и природы в целом, ибо исследовать человеческую природу вне общего естественного контекста было бы весьма самонадеянно. Как писал, перефразируя Лафонтена, Николай Карамзин, "гони природу в дверь - она влетит в окно".

Универсальный принцип соразмерности и правовое равенство

Признание таких универсальных и очевидных свойств материи, как ее дискретность и движение, закономерно ведет к идее глобального эволюционизма как результата столкновения и естественной конкуренции между собой дискретных элементов материи, когда система из множества различных виртуальных состояний выбирает самые реальные (в смысле - самые релевантные сути данной системы). В современной науке эволюционистские представления постепенно становятся доминантой синтеза знаний о глобальном мире. Согласно этим представлениям развитие мирового целого направлено на повышение его структурной организации. Причем эволюционизм в своей первооснове имеет характер энергоэволюционизма.

В контексте этих представлений преимущество, в конечном счете, получают лучше организованные и наиболее эффективные, то есть менее энергетически затратные формы. Постепенно в ходе естественного отбора закрепляются и механизмы, благодаря которым такая эффективность перестает быть эпизодической и случайной, переходя в разряд закономерности. Это регуляторы рациональной соразмерности обмена потребляемой и производимой той или иной сущностью энергии в процессе эволюционной конкуренции - своего рода аналог и предтеча понятия справедливости.

Данный процесс, согласно так называемому антропному принципу, неминуемо влечет за собой на определенном этапе развития возникновение разума как сознательной, а значит, наиболее соразмерной, рациональной, а значит, и самой эффективной формы в этой всеобщей конкурентной борьбе.

В славянском мифологическом миропонимании (в некоторых его интерпретациях) различают три стороны бытия или три мира - Явь, Навь и Правь. Явь - это мир явленный, осязаемый, соотносимый с понятием материи. Навь - можно уподобить области отражения, или информации. Правь - это мир "богов", а, точнее говоря, сфера должного, законов, управляющих реальностью, или мера вещей.

Причем все эти три мира неразрывно связаны и одновременно заключены один в другом, подобно трем сказочным царствам - хрустальному, серебряному и золотому, - свернутым внутри волшебного яйца. Понятие Правь можно соотнести с естественным правом. В нем субъект не противопоставляется объекту, а психологические и социальные законы составляют онтологическое единство с законами физики Универсума.

При таком подходе понятие естественного права превышает сугубо юридические границы и возвышается до природной меры рационального начала, или вселенского количественного регулятора конкурентности и эволюционизма, продуктивной соразмерности Яви и Нави, Янь и Инь. Или в физическом отношении, - обмена потребляемой и производимой энергии в процессе эволюционной конкуренции. В чисто юридическом же смысле - это соразмерность предоставления и отдачи благ. Равенство в естественном праве есть его основное имманентное энергетическое свойство, определяемое тем, что названная мера "железно" и универсально равно задана законами природы. Случается лишь то, что энергетически получает возможность случиться и никак не раньше достижения своего разрешительного порогового значения. Право в таком понимании предстает как природное диалектическое единство возможного и должного.

Если это так, то выходит, что Ульпиан не ошибался - право, действительно, изначально заложено в самой природе вещей и "учит" все сущее. Но в таком случае смысловой горизонт невероятно расширяется, поскольку - вслед за классиком римской юриспруденции - есть смысл говорить не только о правах человека. Тогда уже не столь экзотично, а напротив, вполне естественно, выглядит наделавшее много шума решение, вынесенное 21 марта 2017 года Высоким судом индийского штата Уттаракханд, которым священные реки Ганг и Ямуна были признаны юридическими лицами. Необходимость такой меры объясняется тем, что в противном случае Ганг и Ямуна, являющиеся, по сути дела, важными составляющими тех начал, которые сформировали социокультурную идентичность индийского общества, "теряют само свое существование".

И, кстати, почти одновременно, 16 марта 2017 года стало известно, что реку Уонгануи в Новой Зеландии признали живым существом и наделили ее соответствующими правами, чего в течение многих лет добивались члены племени маори.

Человечество как цивилизация права

Меня могут спросить: почему бы нам не говорить об "интересах" и "потребностях" человека, просто пользуясь понятиями социологии, вместо привлечения юридической терминологии? Надо признать, что такие основоположники философии, как Платон и Аристотель, действительно, не употребляли в этих смыслах язык права: они говорили о благе человека и счастье человека, о его доблестях и обязанностях.

Ответ на этот вопрос дает принятое в теории глобального эволюционизма понятие "коэволюции". Оно обозначает новый этап развития, когда существование человека и природы является согласованным. То есть люди, изменяя окружающую среду для приспособления ее к своим нуждам, должны изменяться и сами, чтобы соответствовать объективным требованиям природы. В соответствии с таким представлением понятие "естественное право", в отличие от понятий просто потребностей и интересов, вплетает в ткань реальности коэволюционное по своей сути и структурно-функциональное по форме понятие меры, тем самым допуская в саму природу на правах элемента ноосферы моральное суждение. При таком подходе понятие права включает в себя Этос (например, "правое дело"), которое акцентирует внимание на равенстве, справедливости и тех целях, которые являются существенными и функциональными для человечества.

Коэволюция сопровождается формированием комплекса взаимных адаптаций (коадаптаций), оптимизирующих устойчивые взаимодействия не только между социумом и внешней средой (природой), но и внутри самого социума, между его элементами, или членами. Это означает выработку таких системных качеств социума как когерентность и кооперативность, которые являются условием успешной эволюции человечества. Иначе говоря, люди - для того, чтобы выживать, эволюционировать и выполнять свое естественное предназначение во Вселенной - должны и быть, и чувствовать себя единым органическим целым, то есть человечеством как цивилизацией права. Это и есть первейший принцип, управляющий естественным правом, которое, в сущности, имеет глубоко коэволюционный, т.е. взаимосогласованный с Этосом, характер.

Все эти рассуждения, казалось бы, сугубо умозрительны и имеют весьма абстрактное значение. Но так ли это на самом деле?
Естественное право, преступность и смертная казнь

Возьмем для примера такую сложнейшую проблему, как смертная казнь. Можно ли решить ее посредством учения о естественном праве? Не секрет, что большинство населения смертную казнь склонны одобрять. Рассуждают они просто: преступник отнял чью-то жизнь, значит, должен заплатить своей, то есть "око за око, зуб за зуб". Смерть виновного (убийцы) они считают воздаянием равным за равное, искуплением вины и очищением от нравственного зла.

Сторонниками такого подхода были многие выдающиеся мыслители прошлого, полагавшие, что естественное право необходимо предполагает принцип равного воздаяния за равное. Достаточно назвать такие имена, как Гегель и Кант, а если говорит о России - то это Б.Н.Чичерин. В наши дни В.С.Нерсесянц, считавший, что смертная казнь юридически эквивалентна умышленному убийству, тем не менее признавал, что отказ от смертной казни возможен как уступка твердого и уверенного в себе правопорядка в пользу более мягких общественных нравов. Думаю, что такая уступка - это необходимый в современных условиях шаг по пути гуманизации права, его движения в сторону нравственных начал милосердия, т.е. той "милости к падшим", пример которой государство должно подавать своим гражданам.

Сторонников смертной казни - легион. Призывы о восстановлении смертной казни в последнее время все чаще раздаются и в России. 24 марта 2017 г. в нижнюю палату российского парламента депутатами Госдумы от "Справедливой России" был внесен законопроект о возвращении смертной казни за преступления террористического характера. Впрочем, он получил негативные отзывы Верховного Суда и Правительства России. Согласно социологическим опросам, число сторонников этой меры наказания в нашей стране медленно, но постоянно снижается. Даже респонденты, считающие казнь приемлемой, говорят, что она допустима лишь по отношению к террористам, убийцам и педофилам.

Как известно, в 1996 г. Россия вступила в Совет Европы. Условием было то, что она должна была в течение года подписать Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод, в том числе и протокол № 6, отменяющий смертную казнь в мирное время. 16 мая 1996 г. Президент России Борис Ельцин подписал указ о поэтапном сокращении применения смертной казни. Был установлен фактически мораторий на смертную казнь, но в Уголовном кодексе РФ этот вид наказания до сих пор имеется. Хотя Конституционный Суд сначала в 1999 году поддержал мораторий, а в 2009 году окончательно констатировал невозможность - ввиду сложившегося конституционно-правового режима - вынесения в нашей стране смертных приговоров.

Главный же теоретический довод в пользу неприменения смертной казни - по крайней мере, в современном мире - состоит в том, что если государство физически уничтожает отдельных, пусть и сильно виноватых членов общества, то и остальные перестают воспринимать государство как сообщество свободных граждан и начинают ощущать его как внешнюю и довлеющую над ними, чуждую силу.

Но как же тогда предотвратить ужасные преступления, прежде всего, убийства? А кто сказал, что убивая, государству удастся убедить граждан, что убивать нехорошо? Разве не государство должно первым подавать пример абсолютного почтения к человеческой жизни? И не лучшая ли это из превенций?

В этой связи вспоминается персонаж из известного кинофильма "Холодное лето 53-го года" - кровожадный главарь банды освобожденных по амнистии уголовников, захвативших глухую северную деревню. Сопоставляя себя с государством, он говорит:

- Чем оно лучше меня? Может убить? Но ведь и я тоже могу!

Конечно, можно и возразить: а почему, собственно, следует считать, что в ходе эволюции отбирались именно "положительные", или, так сказать, синергетические человеческие качества, делающие акцент на коэволюцию, когерентность, кооперативность? А если допустить иное, а именно, что естественный отбор - как ему, казалось бы, и положено - имел в ходе формирования человечества характер войны всех против всех, о которой, кстати, писал Томас Гоббс? Тогда почему бы не предположить, что все этические начала в человеке порождены одним лишь воспитанием, то есть неприродным, ненаследственным образом, что человек как социальное существо - это tabula rasa, чистая поверхность, на которой можно начертить все, что угодно?

Зато нередко случающиеся в истории вспышки жестокости - это возврат к первобытным звериным инстинктам, этим подавляемым искусственно свойствам человека, которые и есть его подлинное естество. Тогда, мол, только поступки, направленные к личной выгоде, естественны, а человека удерживают от их совершения лишь страх и навязанные воспитанием стереотипы. И может быть, действительно, прав был Оскар Уайльд, который сказал, что "любовь к самому себе - это единственный роман, который длится всю жизнь"?

Уверен, что это не так и что концепция созданного естественным отбором абсолютного эгоизма, которая многим кажется более ясной и убедительной, ошибочна и опасна.

Власть права и право власти

Впрочем, может быть и еще вопрос, который, на первый взгляд, "режет на корню" концепцию естественного права, а именно: всякое право, де, потому и право, а не благое пожелание или тенденция, что оно может быть защищено силой. Если же право - лишь природная мера вещей, то кто тогда позаботится о его непреложности, если мера нарушена? Иначе говоря, разве право может существовать без силы и власти? Мой ответ прост: нет, не может, но естественное право само по себе есть и сила, и власть, ибо все то, что с ним несогласно, - противоестественно, то есть противно законам природы, а значит, обречено на вымирание и гибель.

Из двуединства же права и власти следует, что право без власти погибнет, а власть без права сама себя уничтожит. Задача политики, собственно, и состоит в том, чтобы произвести диалектическое снятие власти правом и таким образом обеспечить осмысленное существование власти, которая как бы распредмечивается, лишаясь признаков высокомерного господства. И снова вспомним Гавриилу Державина: - Я царь - я раб, я червь - я Бог!

Власть, упорядоченная правом, есть антипод насилию. И потому общество не может себе позволить относиться к праву с подозрением - оно, де, помогает власти втайне примерять на себя "шапку Мономаха", - ибо только посредством права может быть предупрежден произвол и предотвращен хаос.

Впрочем, мятеж против права периодически будет повторяться до тех пор, пока само оно не будет мерилом справедливости для всех, а не разбойничьим кистенем в руках власть имущих. Поэтому задача ограничения власти правом требует ответа на вопрос: а что является источником права, и каково должно быть его правильное устройство с тем, чтобы оно служило проводником справедливости, а не привилегией для немногих осчастливленных?

На первый взгляд, эта проблема решается просто - общая польза формируется через механизм демократического волеизъявления, в котором принимают участие все граждане, а значит, право есть их общее дело и совместное предприятие. Действительно, как говорится, "если есть Бог, то откуда зло"? То есть когда сам народ - творец законов, то может ли власть быть несправедливой? Однако, как писал Умберто Эко ("Маятник Фуко"), для каждой сложной проблемы всегда имеется одно простое, ясное для всех неправильное решение.

Дело в том, что единомыслие и консенсус среди людей случаются невероятно редко, а потому демократическое волеизъявление нуждается в определенных, так сказать, фильтрах: прежде всего, это принятие решений большинством голосов (в том числе относительным) и делегирование полномочий от всех немногим представителям. Но ведь и большинство часто бывает незрячим. Сколько таких примеров бывало в истории! Именно большинство населяло Содом и Гоморру, заклинало Моисея вернуться обратно в Египет, поклонялось золотому тельцу, наконец, требовало от Понтия Пилата распять Христа. Даже Москва в 1605 году поначалу колокольными перезвонами встречала Дмитрия-Самозванца.

А если большинство, каким бы значительным оно ни было, подавляет своим диктатом меньшинство (возможно, более правое по сути дела), то как тогда можно говорить о справедливости и праве? Имея в виду эту проблему, один из влиятельных конституционных комментаторов двадцатого века, профессор права Йельского университета Александр Бикель, ввел термин, который можно по общему смыслу перевести как "дилемма большинства" (counter-majoritarian difficulty).

Принцип большинства оставляет открытым вопрос об этических основах права. И неужели не существует субстанции, которая по своей сути обязательно должна считаться правом, требуя уважения к себе от любого большинства и ограничивая его произвол? Новое время в различных заявлениях о правах и свободах человека сформулировало целые комплексы таких нормативных элементов и осудило применение власти большинства по отношению к ним. Но это означает, что существуют постоянные ценности, которые неприкосновенны для всех и каждого - хоть большинства, хоть меньшинства. На институциональном уровне защита этих ценностей в отношении меньшинства обеспечивается через судебную власть, которую Бикель поэтому считал наименее опасной среди всех ветвей власти.

Но, с другой стороны, есть меньшинство, и есть меньшинство. Как нам отделить "агнцев от козлищ"? Как показывает практика, оппозиция тоже подвержена самым разным порокам, но просто имеет меньше возможностей проявить себя по сравнению с власть предержащими.

Зададимся, например, вопросом: какая беда могла приключиться, если бы до высшей власти дорвался такой, несомненно, святой человек, как Джироламо Савонарола? Рискну даже предположить (и надеюсь, что история и демократическая общественность меня за это простят), что благороднейшее меньшинство русского общества первой четверти XIX века - декабристы, которыми нас учили восхищаться, - если бы победили, то, вполне возможно, наворотили в России таких дел, что французские якобинцы, как говорится, "нервно бы курили в сторонке". Во всяком случае, как известно, лет через сто их "разбуженные" стараниями Герцена ученики справились с этой задачей "блестяще".

Однако над большинством и меньшинством, вечно рождаемыми политической борьбой и занятыми рутиной конкуренции, незримо господствует третий актор, который призван смирять разрушительное действие политических протуберанцев и оберегать общество - независимо от накала царящих в нем страстей - от распада и самоуничтожения. Этот невидимый арбитр есть не что иное, как неотъемлемые права и свободы человека, эта "совесть права".
Естественные права и обязанности человека

Однако следует со всей определенностью подчеркнуть: права человека могут претендовать на роль такого "верховного судии" только при том условии, если они - принадлежность права не придуманного, не искусственного, а естественного, существующего во всяком случае - как необходимый внутренний элемент глобально эволюционной системы.

При этом возникает весьма непростая проблема квалификации и верификации тех или иных прав и свобод именно как естественных прав, то есть высшей правовой категории, обладающей свойством jus cogens, или неоспоримости и неотчуждаемости.

В отличие от октроированных прав, которые государство "дарует" своим гражданам, естественное право понимается как совокупность прав, которыми все люди обладают от природы в силу самого факта своего рождения. К ним, несомненно, относятся такие права и свободы, как:

право на жизнь;
право на личную свободу;
право на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну;
право на равенство всех перед законом и судом;
право на достойный образ жизни, включая право частной собственности, свободу труда и право на отдых;
право на защиту чести, достоинства и доброго имени;
свобода передвижения и выбора места жительства;
свобода определения своей этнической принадлежности и пользования родным языком;
право на информацию и доступ к культурным ценностям, образование и творчество;
свобода мысли, выражения мнений и убеждений, в том числе - свобода совести, религий, слова, печати, митингов, объединений;
право участвовать в управлении делами государства и общества;
право на сопротивление гнету;
право на мир и всеобщую безопасность;
право народов на самоопределение и некоторые другие.

Стремление гарантировать права и свободы, образующие правовой статус человека, обусловило принятие целого ряда правовых актов, начиная от английской Хартии свобод (1215 г.) и заканчивая Всеобщей декларацией прав человека 1948 г., Международным Пактом о гражданских и политических правах, Международным Пактом об экономических, социальных и культурных правах 1966 г., Конвенцией о защите прав человека и основных свобод 1950 г., являющимися, по сути дела, материально-правовой основой формирующегося правового механизма универсальной правозащиты.

Многие из этих прав и свобод уже получили настолько широкое признание, что обязательства по их обеспечению носят обычно-правовой характер и, по сути, их наличие не зависит от участия (либо неучастия) государства в соответствующих международных договорах. Более того, часть представителей доктрины относит те или иные положения о защите отдельных прав и свобод человека к категории императивных норм международного права (jus cogens).

Однако для создания такой нормы требуется opinio juris, то есть общее мнение субъектов международного права, выражающее их убежденность в юридической полноценности (действительности) нормы права. А это не позволяет разрешить вопрос об отнесении нормы, закрепляющей то или иное право человека, к категории jus cogens автоматически.

С точки зрения культурно-индифферентного подхода к проблематике прав человека основные права и свободы базируются на общезначимых для всего человечества в целом и для каждого человека в отдельности ценностных установках. При этом прямая связь между демократией и правами человека считается установленной.

Вразрез с этим существуют и релятивистские концепции, согласно которым универсальных ценностей нет вообще (постмодернизм), либо что права человека представляют собой лишь западные ценности (культурный релятивизм). Идеи культурного релятивизма особенно популярны в бывших колониальных и полуколониальных странах, где идея универсальности прав человека часто трактуется как часть западной стратегии культурного империализма. Так, культурный релятивизм проявляет себя в системе т.н. "азиатских ценностей", которая обычно характеризуется идеей об относительности индивидуальных прав, признанием семьи ядром общества, повышенной значимостью экономических, социальных и культурных факторов, взаимосвязью между правами и обязанностями, акцентом на национальном суверенитете (Индия, Китай, Япония, Южная Корея, Сингапур).

Показательно, что при подготовке к Всемирной конференции по правам человека (Вена, 1993 г.) универсальная природа прав человека, содержащихся во Всеобщей декларации 1948 г., была поставлена под вопрос представителями ряда азиатских государств. Признавая универсальный характер некоторых прав, они отмечают, что другие права основаны на западном идеале индивидуальной автономии и не сочетаются с коллективными азиатскими ценностями. Тезисы релятивистов получили частичное выражение в Бангкокской декларации 1993 г., в статье 8 которой записано, что права человека должны рассматриваться с учетом значимости национальных и региональных особенностей.

Не будет ли большой ошибкой не прислушиваться к мнению, которому следует, как минимум, полмира? В частности, не пора ли констатировать, что формирование полного каталога естественных общечеловеческих ценностей уже невозможно без признания не только прав и свобод человека, но и его естественных обязанностей? Лишь Всеобщая декларация прав человека в самой общей форме упоминает о том, что "каждый человек имеет обязанности перед обществом, в котором только и возможно свободное и полное развитие его личности" (п. 1 ст. 29). В целом же международные документы о правах человека содержат только положения о возможности ограничения со стороны государства предоставляемых человеческому индивиду прав и свобод (ст. ст. 12, 18, 19, 21, 22 Международного пакта о гражданских и политических правах, ст. 4 Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах). Но ограничение прав и свобод индивида и его обязанности - это все же понятия разные. Между тем, правовые обязанности настойчиво, так сказать, "стучатся в окно". Среди них такие естественные и очевидные обязанности как:

соблюдать конституцию и законы,
поддерживать и защищать суверенитет, безопасность, единство и целостность страны;
заботиться о детях и престарелых;
сохранять национальное и общечеловеческое культурное наследие;
защищать и сохранять естественную природную среду;
стремиться к совершенству во всех личных и коллективных сферах деятельности и т.п. (См., например, ст. 51A Конституции Республики Индия).

Конституционная юстиция - защитник права

Концептуальные и институциональные особенности и трудности, свойственные способам наднациональной правозащиты, обусловливают повышенную роль национального конституционного правосудия в верификации и реализации естественных прав человека. Конечно, с учетом диалога между конституционной юстицией и наднациональными органами по защите прав человека.

Действующая Конституция России признает и гарантирует права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права" (ч. 1 ст. 17). Каталог прав и свобод, содержащийся в российской Конституции если не целиком, то почти совпадает с перечнем, закрепленным в документах универсальной правозащиты.

Однако, выясняя содержание конституционных прав и свобод, Конституционный Суд РФ порой ссылается в своих решениях и на общие правовые принципы, чья обязательность на конвенционном международном уровне пока не установлена, то есть положения, касающиеся общечеловеческих ценностей, например, "золотое правило нравственности" - не делай другим того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе, а также гуманность, разумность, справедливость и истина (См., например: постановления от 12.05.1998 № 14-П (пункт 5); от 20.07.2010 № 17-П (пункт 3.1); определения от 15.01.2008 № 201-О-П, от 22.12.2015 № 2906-О др.).

Из того факта, что в рамках конституционной юстиции разрешаются лишь вопросы права, было бы неправильно делать вывод, что конституционная юстиция полностью оторвана от политики. Правда, если рассматривать политику как борьбу различных партий и групп за власть, за принятие тех или иных нужных им властных решений, то Конституционный Суд в политике действительно не участвует.

Он подобен образу из пушкинского "Бориса Годунова":

Так, точно дьяк, в приказах поседелый,

Спокойно зрит на правых и виновных,

Добру и злу внимая равнодушно,

Не ведая ни жалости, ни гнева.

Но, витая над схваткой, Конституционный Суд остается частью политической системы, причем одной из важнейших. Будучи сам органом государственной власти, он в то же время выступает арбитром между государством, с одной стороны, и гражданским обществом - с другой. В этом смысле он объективно находится в самом фокусе политики. Фигурально, его решения - это флажки, за которые не может вырваться государство.

Только конституционная юстиция может преодолевать возведенную в закон волю политического большинства. Но в таком случае закономерен вопрос: можно ли считать конституционный контроль легитимным, коль скоро он позволяет небольшому "ареопагу" судей преодолевать волю большинства? Как это можно примирить с принципом разделения властей и аутентичностью воли законодателя, сконцентрированной в законах? На этот, действительно непростой вопрос можно ответить тем, что конституционная юстиция не сама по себе, "в одиночку" порой спорит с "волей законодателя" - необдуманным и нелегитимным законам противостоит сама Конституция, в которой - посредством принятия ее на референдуме - воплощена прямая воля всего народа, то есть подавляющего большинства, даже перед лицом любого парламента.

Причем важно отметить тот "метаполитический" факт, что конституционная юстиция посредством легитимной интерпретации смыслов может не только селектировать "волю большинства", но и сглаживать возмущения, привносимые политическим меньшинством, реализуя тем самым механизмы не столько нормативного, сколько коммуникативного способа действия, то есть сохранения и обновления консенсуса как фактора социальной устойчивости. Таким образом, посредством конституционной юстиции удовлетворяется общественный заказ на взаимное понимание и политическую соразмерность и стабильность.

Так называемая "воля законодателя" - это, в сущности, выявляемая путем юридического толкования непротиворечивость логической правовой нормы в системе права, ибо "король не делает зла", а "законодатель презюмируется мыслящим непротиворечиво". Но поскольку Конституция в системе права играет главенствующую роль, ее положения должны учитываться в каждом случае применения любой отраслевой нормы. Иными словами, в каждом законе, в каждой норме незримо присутствуют своего рода конституционные монады, эксплицирующие Этос права, которые априорно составляют органичную общую часть всякого закона, нивелируя тем самым имеющиеся в нем неясности, выправляя неточности и заполняя лакуны. И это не юридическая фикция, а реальность, ибо Конституция, как известно, действует непосредственно.

Логическим продолжением этой теоретической мысли является тот практический вывод, что возможности конституционной юстиции не могут сводиться только к выполнению роли "негативного законодателя", который признает определенные юридические нормы не соответствующими Конституции, лишь элиминируя их из правового поля. Конечно, как говорится, "прополотый сорняк прежней силы не берет", но все же возникающую после такой "прополки" поляну будет вновь заполнять тот же самый сеятель-законодатель, который, ведь, может иметь и свои собственные, отличные от Конституционного Суда, представления о том, как должен выглядеть в итоге тот или иной закон.

Конституционная юстиция, как единственный источник официального легального толкования Конституции, на самом деле не пополняет закон, а как бы открывает то, что уже объективно существует в системе права, но просто не нашло еще своей отчетливой юридической дефиниции. Лишь в этом, узком смысловом коридоре можно говорить о том, что Конституционный Суд обладает правотворческой, а я бы сказал - правооткрывательской - функцией. Все, что для этого ему нужно - конституционно-правовое истолкование закона.

Благодаря поправкам к Федеральному конституционному закону "О Конституционном суде РФ", которые были приняты 28 декабря 2016 года, эта функция за Судом была, наконец, окончательно признана.

Если говорить в целом, смысл этих новаций состоит в том, что Конституционный Суд получил полномочие давать обязательное конституционно-правовое истолкование нормам в связи с рассмотрением им конкретных обращений, в том числе и тогда, когда эти нормы не признаются им неконституционными. Причем такое истолкование обязывает законодателя внести правки в закон.

Откровенно говоря, такое полномочие у Конституционного Суда было и прежде, однако не все правоприменители, прежде всего, суды общей юрисдикции, всегда целиком разделяли это наше убеждение. Статья 79 Закона о Конституционном Суде в новой редакции теперь прямо предусматривает, что применение нормативного акта или отдельных его положений в истолковании, расходящемся с данным Конституционным Судом, не допускается.

Вместе с тем было бы заблуждением полагать, что конституционно-правовая интерпретация смысла норм Конституционным Судом подменяет законодателя. Дело в том, что конституционно-правовое толкование вовсе не предлагает взамен обнаруженных просчетов или пробелов в законе детальное нормативное регулирование. Оно обычно формирует лишь такие юридические конструкции, именуемые правовыми позициями, которые выявляют конституционно-правовую модель как основу для надлежащих отраслевых норм, которая по степени общности располагается где-то между конституционными принципами и отраслевым уровнем нормативного регулирования, не претендуя на все нюансы новой отраслевой нормы, а лишь выставляя для законодателя необходимые конституционно-правовые "флажки"-ориентиры.

Говорят, что в традиционной японской дзенской живописи смысл картины в стиле "сумиэ" заключается именно в пустом, незаполненном пространстве, в сдержанных ударах кисти.

"Как сказать, в чем сердца суть? Шум сосны на сумиэ", писал мастер поэзии хайку XV века Иккю.

Так и в решениях Конституционного Суда должна сохраняться некая загадка, намеренная многозначительная недоговоренность, скрывающая многозначность, которая лишь подчеркивает главное, конституционное содержание, в остальном оставляя законодателю полную свободу выбора. Это мы называем принципом "конституционно-правовой сдержанности", и в этом тоже обнаруживает себя подлинный Этос права!

В заключение хочу подчеркнуть, что право есть существенный и необходимый признак человека разумного. Современное человечество не может существовать, развиваться и реализовать свою миссию во Вселенной иначе, как в виде цивилизации права. Никак иначе. И поэтому - во имя единства прошлых, нынешних и будущих поколений мы обязаны сохранить право как искусство добра и справедливости!

[Евгений Ихлов]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=593C215350808

Владимир Путин и Валерий Зорькин. Источник - kommersant.ru

10-06-2017 (19:58)
Зорькин категорически не принимает нынешнюю степень расширения либеральных свобод

! Орфография и стилистика автора сохранены

Путинский пример про душ с подводником-геем потряс умы и нравы.

Значительно меньшую сенсацию вызвала статья Зорькина* с его противопоставлением права "естественного" и "позитивного", которая на самом деле была посвящена апологии божественного права по сравнению с современным либеральным конституционализмом.

Но глава Конституционного суда формально еще светского государства на "господа нашего Иисуса Христа" или на "заповеди Моисеевы" сослаться впрямую не мог, и потому аргументировал древнеславянской мифологией (трехслойность бытия - Явь, Правь, Навь), что должно было бы вызвать куда большую ажиотацию, наряду с трогательным признанием, что решения подведомственного ему органа она старается делать в духе буддийского коана - "с туманной недосказанностью".

Как я понял Валерия Дмитриевича, он категорически не принимает нынешнюю степень расширения либеральных свобод. 30 лет назад на острие борьбы были аборты, 60 лет назад - право женщины быть инициатором развода ("священное" право выгнать жену признавалась испокон века). Теперь это проблема однополых браков, о которых Зорькин пишет столь часть и столь же негодующе, как и "преступлениях американского империализма" (мем) на Ближнем и Среднем Востоке.

Извините за самоповтор, но еще и еще раз выскажу свое мнение: легализация однополых браков и ювенальная юстиции (а также криминализация супружеского изнасилования и семейных побоев) - это четкий разрыв стран демократического мира с представлениями о том, что источником права хоть в какой-то степени является библейская (иудео-христианская) традиция.

Принятие подобных законов означает, что общество демонстративно отказывается от сакрализации любых общественных институтов, признавая источником права только волю морального социума. Под последним определением я понимаю ценности людей доброй воли, а не прихоти экстремальных субкультур.

Зорькин не согласен с полным разрывом западного свободного общества, осуществленном в правовом аспекте, с религиозной традицией и с архаическими социальными мифами. Это - его священное и неотъемлемое право как правоведа-теоретика. Но тут происходит подмена понятий.

Когда мыслители античности, а затем и масоны XVIII века (составители Американской и Французской деклараций) институировали понятие естественного права, они исходили из концепции богоподобности человека (пусть первоначально только европейски образованного белого взрослого мужчины), а не из его биологического "естества" или из следования Дао [то, к чему обращался Зорькин в своих этнографических штудиях, на самом деле в современном мире формулируется именно так].

Либеральное право вышло из представлений о гипотетической свободе Адама Кадмона**, а не правах и запретах для "Ветхого Адама", который суть лишь "жалкая душонка, обременённая трупом", как писал Эпиктет.

В этом смысле Зорькин как бы парирует знаменитый призыв Маяковского и утверждает, что надо жить "законом, данным Адамом и Евой".

Но уж коли зашла речь об однополых делах, не могу не вернуться к теме морячка в душе. Постараюсь без обобщений. Психоанализ подробно разрабатывает тему объективации страхов и "переноса" комплексов. Надо просто выстроить в один ряд постоянную, уже доктринальную, критику свержения, пусть тиранов, но "легитимных"***: категорическое осуждение американского содействия таким свержениям; обстоятельства предсмертных мучений плененного Каддафи, первый серьезный скандал после прихода к власти, связанный с гибелью крейсерской подводной лодки "Курск", - и мы увидим намеки на непрекращающийся ужас перед картиной насилия после победы бунтарской революции, организованной из-за океана. И все воплотилось в кошмарном видении агрессии похотливого американского моряка... Может быть, даже чернокожего... И явное постоянное самоуверение, что, мол, отобьюсь - не лыком шит, дзодоист...

* "Сон права рождает произвол", 6 июня 2017 г., "Российская газета" (Федеральный выпуск №7288 (122).

** В каббале АК - это ментальный прообраз человечества - высший уровень сотворённых духовных миров.

*** Кстати, это противоречит позиции Зорькина, признавшего в своей последней, критикуемой здесь статье право на сопротивление гнёту среди основных естественных прав человека.

Приложение

Praemonitus praemunitus

6 июня в "Российской газете" (Федеральный выпуск №7288 (122) опубликована статья "Сон права рождает произвол". Её автор обозначен так "Валерий Зорькин (председатель Конституционного суда России)".
В пространной статье много исторических и философских рассуждений, вызвавших споры. Но я предлагаю обратить внимание на тот перечень прав, которые Валерий Дмитриевич считает "естественными", исторически присущими каждому человеку от рождения. Возможно, это пригодится при дискуссии с представителями власти или общественных и политических объединений.

Вот этот фрагмент из статьи главы суда, решения которого по авторитетности и значимости приравнены к тексту Конституции.
Особенно я прошу обратить внимание на последние три пункта.

"В отличие от октроированных [т.е. полученных от высшей инстанции] прав, которые государство "дарует" своим гражданам, естественное право понимается как совокупность прав, которыми все люди обладают от природы в силу самого факта своего рождения. К ним, несомненно, относятся такие права и свободы, как:

право на жизнь;
право на личную свободу;
право на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну;
право на равенство всех перед законом и судом;
право на достойный образ жизни, включая право частной собственности, свободу труда и право на отдых;
право на защиту чести, достоинства и доброго имени;
свобода передвижения и выбора места жительства;
свобода определения своей этнической принадлежности и пользования родным языком;
право на информацию и доступ к культурным ценностям, образование и творчество;
свобода мысли, выражения мнений и убеждений, в том числе - свобода совести, религий, слова, печати, митингов, объединений;
право участвовать в управлении делами государства и общества;
право на сопротивление гнету;
право на мир и всеобщую безопасность;
право народов на самоопределение и некоторые другие".

[Валера, ептыть, ты же верующий]

8,302

[Валера, ептыть, ты же верующий]

http://www.rg.ru/2010/10/29/zorkin.html

"Российская газета" - Федеральный выпуск №5325 (246) от 29 октября 2010 г.

Я против того, чтобы правовой ситуацией в России "дирижировали" извне.

Веками человечество мечтало о том, что прекратятся войны - как мировые, так и региональные.

В прошлом останутся межконфессиональные и межэтнические конфликты. Многие выдающиеся мыслители связывали возможность избежать всех этих ужасов с созданием мирового правительства и передачей ему полномочий правительств национальных.

Чтобы нации не могли, используя мощь созданных ими государств, воевать друг с другом. Ибо исчезнут предпосылки подобных войн - конкурирующие между собой национальные государства. Следом исчезнут и межконфессиональные, и межэтнические конфликты, поскольку мировое правительство окажет благотворное воздействие на мироустройство.

Эта вековечная мечта обрела особую силу после того, как человечество пережило ужас двух мировых войн и обнаружило себя на пороге третьей, ядерной. Новые надежды возникли в связи с отказом от противостояния коммунистической и капиталистической мировых систем. Считалось, что именно оно является последним препятствием на пути объединения человечества и создания спасительного мирового государства.

После того как исчезло и это препятствие, все заговорили о спасительной глобализации. Семнадцать лет (с 1991 г., когда прекратилось противостояние двух мировых систем, до глобального кризиса 2008 г.) речь шла только о плюсах глобализации и ее неизбежности.

В 2008 году оказалось, что кроме плюсов есть и минусы. Что глобализация порождает не только новые возможности для людей, но и новые риски. В том числе связанные с неустойчивостью всего на свете - финансовой системы, мирового разделения труда, чреватого выводом за скобки развития существенной части человечества, и так далее.

Кризис 2008 года породил еще один очевидный для всех вывод. Глобализация не спасла мир от кризисов.

Даже если поверить оптимистам (а их немного) и предположить, что в ближайшее время не будет нового глобального кризиса, мир все равно будет жить десятилетиями в ожидании оного. Под его дамокловым мечом. А это - совсем не та жизнь, в которую верили до 2008 года.

Отнюдь не коммунистические ортодоксы, а лидеры ведущих мировых конфессий и выдающиеся ученые мира стали переоткрывать для себя Карла Маркса. И - задаваться вопросом: если нельзя избежать кризисов в условиях глобализации, то можно ли избежать всего остального - мировых войн, революций? И что это за мир, в котором кризисы есть, а всего, что их сопровождало ранее, нет? Обладает ли подобный мир исторической динамикой? Сохраняет ли он верность основополагающим принципам гуманизма, включая великий принцип прав человека? Не превращается ли в нечто совсем антигуманистическое, в антиутопию Джорджа Оруэлла или в "Железную пяту" Джека Лондона?

Вновь подчеркну, что этими вопросами стали задаваться отнюдь не те, кто говорил о непогрешимости марксизма. Его начали переосмысливать крупнейшие общественные деятели, всегда относившиеся с крайней настороженностью к марксистской идеологической практике.

После 2008 года мир окончательно разделился. Одни осознали издержки ускоренной глобализации и перестали видеть в ней панацею от всех бед человечества. Другие "закусили удила" и, видя крах безоблачной утопии глобализма, стремятся реализовать свой сомнительный проект ускоренной глобализации - любой ценой, с любыми издержками.

Анализируя работы "ястребов" глобализации, таких как Жак Аттали, вчитываясь в их категорические требования, касающиеся необходимости мирового правительства и парламента, мировых сил безопасности и наднациональной судебной системы, невольно спрашиваешь себя: откуда такое упорство в условиях, когда все существующие наднациональные системы себя скомпрометировали? Мировой банк и Международный валютный фонд не только не смогли упредить финансовый кризис, но своими неадекватными (или нетранспарентными?) действиями во многом способствовали тому, что кризисные явления развернулись во всю мощь. Даже столь консервативная организация, как ООН, поставила в результате кризиса под вопрос эффективность вышеназванных наднациональных структур. А все национальные правительства мира стали выбираться из кризиса, опираясь на собственные возможности. Договариваясь и кропотливо согласуя национальные и наднациональные интересы - а не отменяя собственные суверенитеты и обязательства перед своими народами!

Окончательного ответа на подобные вопросы нет и не может быть, поскольку только исторический опыт может расставить точки над "i". Малопочтенные рассуждения о мировом заговоре злых сил, стремящихся к установлению зловещего антигуманистического мироустройства, предоставим досужим сплетникам и впечатлительным барышням. Сами же - не будем шарахаться из крайности в крайность. Признаем необходимость движения человечества в сторону окончательного глобального объединения и огромные блага, которые оно сулит, признаем его историческую безальтернативность. И проведем отчетливую грань между этой принципиальной безальтернативностью и оголтелой поспешностью, которая, если верить русской народной мудрости, полезна только при ловле блох. Такая поспешность противопоказана для решения самых сложных и запутанных мировых проблем, к числу которых, безусловно, относится вся проблема соотношения наднациональных и национальных институтов - политических, финансовых, юридических и иных.

Как профессиональный юрист и как председатель Конституционного суда я считаю приоритетными вопросы соотношения наднациональных и национальных юридических институтов. Понимая, что их нельзя решать в отрыве от вопросов политических, финансовых и иных, сосредоточусь на том, что в наибольшей степени отвечает и моему долгу, и моей компетенции.

Углубление в юридическую проблематику мотивировано еще и тем, что только внимательное рассмотрение конкретной международной практики может быть по-настоящему эффективным. Отрыв же общих рассуждений от практики порождает спекулятивность, которой сегодня следует избегать более чем когда бы то ни было.

Проанализируем противоречивый характер сопряжения наднационального и национального на конкретных примерах. Рассмотрим практику взаимоотношений между Европейским судом по правам человека (ЕСПЧ) и Конституционным судом Российской Федерации.

Сразу подчеркну, что всегда был и остаюсь сторонником глубокого конструктивного диалога со Страсбургским судом. И выражаю глубокую уверенность в том, что подобный диалог ничем не будет омрачен в ближайшее время. Россия сделала необходимые шаги в сторону подобного диалога и вовсе не желает подвергать сомнению правильность своего исторического выбора. Мы ратифицировали Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод в 1998 году. 30 марта 1998 года наш парламент принял Федеральный закон N 54-ФЗ о ратификации данного договора, направленный на сопряжение Европейской конвенции и российской юридической практики. Длительное время Россия не ратифицировала протокол N 14, предусматривающий упрощение принятия решений в ЕСПЧ. Но недавно мы выполнили и это свое обязательство.

Да, Российская Федерация лишь подписала, но не ратифицировала протокол N 6, касающийся отмены смертной казни в мирное время. Но, как известно, в конце 2009 г. КС ввел по сути бессрочный мораторий на смертную казнь. Так что нас-то уж никак нельзя заподозрить в нежелании разумным образом сопрягать наднациональное и национальное в том, что касается юридической практики!

Еще раз хочу заявить о нашей готовности обеспечивать подобное сопряжение в интересах сограждан, чьи права и свободы ущемляются в силу чьей-то косности и зловредности. Конституция требует от КС деятельности по защите подобных прав и свобод. И мы всегда стремились выполнять свой конституционный долг. К нам обращаются граждане России, чьи права нарушены, и мы устраняем эти нарушения. Как в диалоге со Страсбургским судом, так и собственными усилиями.

Мы исходим из того, что нарушения прав и свобод могут быть связаны с дефектами того или иного российского закона. И что подобные дефекты надо исправлять. Мы можем и должны этому способствовать, ибо после выявления дефектов закона его судьба, проверка его конституционности - именно наша прерогатива. ЕСПЧ может указать на дефекты нашего законодательства? Что ж, мы будем ему только благодарны! Мы не проявляли и не собираемся проявлять чиновной замкнутости, не пытаемся защитить "честь мундира". Приведу лишь некоторые конкретные примеры.

20 ноября 2007 года Конституционный суд принял постановление N 13-П о положениях Уголовно-процессуального кодекса, не позволявших лицам, к которым применяются принудительные меры медицинского характера (по заключению психиатров), лично участвовать в уголовном процессе и судебном заседании, знакомиться с материалами дела, заявлять ходатайства и обжаловать принятые решения.

КС признал не соответствующими Конституции эти положения статей УПК в той мере, в какой они - по смыслу, придаваемому им сложившейся правоприменительной практикой, - не позволяли гражданам реализовывать свои процессуальные права.

По существу, данное решение КС можно рассматривать как исполнение постановления ЕСПЧ от 20 октября 2005 г. по делу "Романов против России". Именно в нем было указано, что присутствие заявителя в судебном заседании является необходимым условием для того, чтобы судья лично мог убедиться в его психическом состоянии и принять справедливое решение. Данная правовая позиция была воспроизведена Конституционным судом. Таким образом, КС, рассматривая вопрос о конституционности ряда норм УПК, одновременно разрешил вопрос о приведении его в соответствие с европейскими стандартами.

Своего рода исполнением постановлений ЕСПЧ по делу "Рябых против России", "Волкова против России", "Засурцев против России" и др. следует считать постановление КС N 2-П от 5 февраля 2007 г., в котором федеральному законодателю предписано реформировать надзорное производство. КС указал, что не только положения Конвенции о защите прав человека и основных свобод, но и решения ЕСПЧ в той части, в какой ими, исходя из общепризнанных принципов и норм международного права, дается толкование содержания закрепленных Конвенцией прав и свобод, включая право на доступ к суду и справедливое правосудие, являются составной частью российской правовой системы, а потому должны учитываться федеральным законодателем при регулировании общественных отношений и правоприменительными органами при применении соответствующих норм права.

В России надежно обеспечен пересмотр судебных решений по результатам решений ЕСПЧ. Последний пробел в имплементации решений ЕСПЧ устранен постановлением КС от 26 февраля 2010 года по делу о проверке конституционности статьи 392 ГПК. При этом важно следующее. Каждое решение ЕСПЧ, установившее нарушение прав человека, влечет два последствия: это, во-первых, финансовая санкция для государства, во-вторых, принятие решения внутригосударственными органами о восстановлении нарушенного права. Постановление Конституционного суда исходит из того, что в любом случае дело о пересмотре внутригосударственных судебных решений нужно принимать к рассмотрению, а уже суд в каждом конкретном случае определит, сделано ли все необходимое для того, чтобы право было восстановлено, то есть достаточной ли, например, является денежная компенсация по решению ЕСПЧ.

Внедрение многих подходов и позиций Европейского суда в ткань российского правового пространства происходит непросто, большинство правоприменителей просто не готовы вот так, напрямую, этими подходами и позициями руководствоваться как обязательными. Этому есть причины и содержательного, и технического свойства. Не будем забывать и о том, что официальный перевод постановлений ЕСПЧ в России отсутствует.

В этой ситуации Конституционный суд выступает своего рода посредником, адаптируя подходы и позиции ЕСПЧ к реалиям нашей сегодняшней жизни. В своей практике КС активно использует правовые позиции Страсбургского суда. Кроме того, зачастую при выработке концепции решения принимаются во внимание общие подходы ЕСПЧ по той или иной группе вопросов. Безусловно, учитываются, и в первую очередь - те решения Страсбургского суда, в которых признаются нарушения Конвенции со стороны России. Здесь до последнего времени не возникало какого-то противоречия между этими позициями ЕСПЧ и ролью и задачами КС, поскольку речь идет о защите конституционных и конвенционных ценностей, которые мы призваны охранять.

Диалог этот всегда был двусторонний. Здесь не может быть улицы с односторонним движением. Если КС активно ссылался на практику Европейского суда по правам человека, то и ЕСПЧ достаточно часто в своих решениях по России ссылался на наши решения.

За весь период участия России в Европейской конвенции по правам человека не было случаев, когда решение Конституционного суда РФ вызвало бы в практике Европейского суда по правам человека сомнение с точки зрения соответствия такого решения Конвенции!

Вообще, как известно, ЕСПЧ не оценивает "конвенционность" принимаемых по делу заявителя судебных актов или соответствие Конвенции о защите прав человека и основных свобод каких-либо норм национальных законов. Он рассматривает вопрос о результате: привела ли вся сложившаяся вокруг заявителя в данном государстве обстановка, в том числе вынесение в отношении него каких-либо судебных актов, к нарушению его прав, гарантированных Конвенцией.

До октября этого года таких выводов в отношении решений Конституционного суда Европейским судом сделано не было.

Но ситуация, возникшая после принятия Европейским судом постановления от 7 октября 2010 года по делу "Константин Маркин против России", изменилась кардинальным образом.

Впервые Европейский суд в жесткой правовой форме подверг сомнению решение Конституционного суда РФ. В этом определении от 15 января 2009 г. N 187-О-О Конституционный суд отметил, что российское правовое регулирование, предоставляющее военнослужащим-женщинам возможность отпуска по уходу за ребенком до достижения им трехлетнего возраста и не признающее такое право за военнослужащими-мужчинами (они могут воспользоваться лишь кратковременным отпуском), не нарушает положения Конституции о равенстве прав и свобод независимо от пола.

С учетом условий и специфики военной службы в России и особой, связанной с материнством и детством социальной роли женщины в нашем обществе (ч. 1 ст. 38 Конституции), вряд ли можно утверждать, что предоставление права на отпуск по уходу за ребенком военнослужащим-женщинам при одновременном отказе в этом праве военнослужащим-мужчинам "лишено разумного обоснования", как это определил ЕСПЧ.

Вопрос о том, что является для государства приоритетом в конкретном случае, с точки зрения права на уважение семейной жизни, сформулированного в статье 8 Конвенции лишь самым абстрактным образом, далеко не однозначен.

Лучшее знание национальными властями своего общества и его потребностей означает, что эти власти в принципе занимают приоритетное положение, в отличие от международных судов, для оценки того, в чем состоит публичный интерес. В этом заключается общий смысл принципа субсидиарности, на основе которого должен действовать Европейский суд. В подобном случае ЕСПЧ обычно уважает выбор политики законодателем, если только такой выбор явно не "лишен разумного обоснования" (постановление Европейского суда по правам человека по делу "Диксон против Соединенного Королевства").

В связи с этим беспрецедентным является вывод ЕСПЧ о том, что "рассматриваемое российское законодательство не является совместимым с Конвенцией и обнаруживает широко распространенную в правовом механизме проблему, касающуюся значительного числа людей".

Может ли, однако, Европейский суд, исходя из статьи 46 Конвенции, в решении по конкретному делу рекомендовать (а фактически указать) государству-ответчику внести необходимые изменения в законодательство - притом что суд неоднократно подчеркивал в своих же решениях приоритет государства-ответчика в выборе необходимых мер для исправления нарушения? Не является ли такое указание суда прямым вторжением в сферу национального суверенитета, явно выходящим за рамки предусмотренных Конвенцией прав и полномочий, и с этой точки зрения - явно выходящим за рамки компетенции, установленной Конвенцией? И насколько тогда такое решение подлежит исполнению с учетом того, что вопрос о наличии проблемы конституционности данной нормы, не устроившей Европейский суд, был уже решен Конституционным судом в рамках конституционного судопроизводства?

Интересно отметить, на какой правовой базе основаны указанные выводы ЕСПЧ о дискриминации в реализации права на уважение семейной жизни. Восприятие женщин как главных воспитателей детей он считает "гендерным предрассудком" и поэтому критически относится к выводам Конституционного суда об особой, связанной с материнством социальной роли женщины в обществе. Между тем выводы КС, основанные на норме ч. 1 ст. 38 Конституции, согласно которой материнство и детство, семья находятся под защитой государства, корреспондируют также результатам современных научных исследований в области педиатрии, детской психологии.

Не имея прямых прецедентных решений по вопросу о предоставлении отпуска военнослужащему-мужчине по уходу за ребенком, Страсбургский суд в данном случае использовал правовую позицию по делу "Смит и Грейди против Соединенного Королевства", касавшемуся увольнения из вооруженных сил гомосексуалистов. Разумеется, в Российской Федерации, как и в любой современной стране, сексуальные меньшинства находятся под защитой принципа юридического равенства, согласно которому все равны перед законом и судом; государство гарантирует равенство прав и свобод в том числе независимо от пола (ст. 19 Конституции). Однако "увлеченность" современных европейских юристов защитой прав и свобод лиц с нетрадиционной ориентацией приобрела гротескные формы. Иногда этот гротеск может переродиться и в трагедию, как это недавно произошло в Сербии, когда неприятие гей-парада в традиционно православной стране вылилось в массовые беспорядки.

Проще всего эти беспорядки списать на экстремизм неких националистических и фашистских сил. А что если это реальное возмущение большинства граждан конкретной страны, которая протестует против действий меньшинства? Действий, которые ломают культурный, нравственный, религиозный код. В связи с этим как оценивать недавнее решение Европейского суда о неправомерности запрета гей-парадов в Москве? Не приведет ли это к повторению событий по сербскому сценарию уже в России?

Нельзя не отметить также, что ЕСПЧ через несколько лет "раздумий" вдруг взял в производство жалобу "объединенной оппозиции", которая ставит под сомнение итоги выборов в Государственную Думу в 2003 году. По прогнозам самих заявителей, решение будет принято в течение полугода, то есть до следующих думских выборов. Как заявил недавно СМИ один из представителей оппозиционеров, он "изумлен" тем, что иску пятилетней давности наконец дан ход, и считает, что "даже его частичное удовлетворение будет иметь для властей серьезные последствия".

Представим, что Европейский суд удовлетворит жалобу "объединенной оппозиции". Не будет ли такое решение использоваться для раскачивания российского общества по сценариям оранжевых, тюльпановых и прочих конструируемых "революций"? И будет ли это способствовать укреплению процесса, в котором, как никогда за последние годы, конструктивно выстраиваются отношения руководства России с лидерами ведущих европейских государств?

В подобной ситуации возможны три принципа реагирования, три альтернативных сценария.

Первый сценарий предполагает замыкание в себе, выдвижение принципа жесточайшего приоритета национального над наднациональным. Но подобный принцип может быть применен лишь во всех сферах национального бытия одновременно. Его выдвижение и осуществление никак не может быть продиктовано одними лишь юридическими казусами, сколь бы серьезны они ни были. И самое главное, Конституция России, закрепляя нахождение страны в мировом правовом сообществе, отвергает подобный принцип. Ибо это подорвало бы всю инфраструктуру мучительно выстраиваемых отношений между национальными государствами. Подрыв такой инфраструктуры привел бы к необратимым негативным последствиям.

Второй сценарий, по моему мнению, столь же неприемлемый, как и первый, предполагает полное подчинение национального наднациональному, полный отказ от суверенитетов сначала де-юре, а потом и де-факто.

Но есть ли третий сценарий? Притом что необходим конкретный сценарий, основанный на реальных юридических прецедентах. К счастью, таковой имеется.

В октябре 2004 года Федеральный конституционный суд Германии (ФКС), рассмотрев конституционную жалобу заявителя Гёргюлю (кстати, тоже по семейным вопросам), поданную уже после вынесения постановления ЕСПЧ, сформулировал необычно жесткую позицию в отношении мотивировки, юридической силы и исполнения в Германии постановлений ЕСПЧ.

Особое внимание ФКС уделил вопросу о том, обладает ли постановление Европейского суда по правам человека такой юридической силой, которая отменяла бы окончательные и вступившие в законную силу постановления германских судов.

Согласно правовой позиции ФКС, "основной закон имеет целью интеграцию Германии в правовое сообщество мирных свободных государств, но он не предусматривает отказа от суверенитета, закрепленного прежде всего в германской Конституции. Следовательно, не противоречит цели приверженности международному праву, если законодатель, в порядке исключения, не соблюдает право международных договоров при условии, что это является единственно возможным способом избежать нарушения основополагающих конституционных принципов".

Как профессиональный юрист и как председатель Конституционного суда считаю, что России, равно как и другим странам мира, надо опираться в своих дальнейших действиях именно на этот германский прецедент. И потому, что он конструктивен, поскольку опирается на конституционный принцип государственного суверенитета и принцип верховенства Конституции в системе нормативных правовых актов государства. И потому, что никто никогда не посмеет назвать решение германского конституционного суда - одного из самых авторитетных и гибких конституционных судов в мире - оголтелым, экстремистским, архаичным, реакционным и так далее.

Принципы государственного суверенитета и верховенства Конституции в правовой системе России относятся к основам ее конституционного строя. Конвенция как международный договор России является составной частью ее правовой системы, но она не выше Конституции. Конституция в статье 15 устанавливает приоритет международного договора над положениями закона, но не над положениями Конституции. Монополия на истолкование положений Конституции и выявление конституционного смысла закона принадлежит Конституционному суду. И поэтому истолкование Конституции, данное высшим судебным органом государства, не может быть преодолено путем толкования Конвенции, поскольку ее юридическая сила все-таки юридическую силу Конституции не превосходит.

Вопрос о том, как именно использовать германский прецедент, нельзя решать умозрительно. Ибо это тот вопрос, который можно проверять только юридической практикой. В одном я уверен на сто процентов: использование германского прецедента должно быть очень мягким, деликатным и просвещенным.

Ни в коем случае мы не должны своими действиями разрушать наметившиеся позитивные международные тенденции. Мы должны быть предельно тактичны, умны и уступчивы.

Когда я говорю предельно, то, естественно, обязан обозначить предел. Ибо альтернатива предельной уступчивости - уступчивость беспредельная, абсолютно недопустимая и разрушительная. В нашей истории были такие прецеденты. И они наглядно показывают, что подобная беспредельная уступчивость, унижая страну и народ, не приводит ни к каким результатам. Она, напротив, прерывает позитивные тенденции сближения России с Западом, рождая в чьих-то головах неприемлемые и деструктивные ожидания.

Пределом нашей уступчивости является защита нашего суверенитета, наших национальных институтов и наших национальных интересов. К этому обязывает наша Конституция. И подобная защита не имеет ничего общего с оголтелостью, самоизоляцией, ортодоксальностью и так далее.

Мне могут возразить и сказать, что не надо излишне политизировать проблему отношений со Страсбургским судом. Настаиваю на том, что любая правовая политика не может строиться от политики как таковой. И потому, конечно же, излишняя политизация юридической сферы категорически не нужна. Но полная деполитизация этой сферы категорически невозможна.

Каждое решение Европейского суда - это не только юридический, но и политический акт. Когда такие решения принимаются во благо защиты прав и свобод граждан и развития нашей страны, Россия всегда будет безукоснительно их соблюдать. Но когда те или иные решения Страсбургского суда сомнительны с точки зрения сути самой Европейской конвенции о правах человека и тем более прямым образом затрагивают национальный суверенитет, основополагающие конституционные принципы, Россия вправе выработать защитный механизм от таких решений. Именно через призму Конституции должна решаться и проблема соотношения постановлений КС и ЕСПЧ.

Если нам навязывают внешнее "дирижирование" правовой ситуацией в стране, игнорируя историческую, культурную, социальную ситуацию, то таких "дирижеров" надо поправлять. Иногда самым решительным образом.

Но ясно и то, что в непростое время глобальных изменений Россия не может и не имеет права выйти из европейского правового поля.

Так же как и другие европейские государства, Россия должна бороться и за сохранение своего суверенитета, и за бережное отношение к Европейской конвенции, защиту ее от неадекватных, сомнительных решений.

207+1,488

[Молитвина Т.А., судья Тверского районного суда города Москвы]

ОПРЕДЕЛЕНИЕ
20 сентября 2019 года город Москва
Судья Тверского районного суда города Москвы Молитвина Т.А., ознакомившись с административным исковым заявлением Marcus Porcius Cato
к Совету Федерации об обжаловании нормативного акта,

УСТАНОВИЛ:

Marcus Porcius Cato обратился в суд с административным исковым заявлением к Совету Федерации Федерального Собрания Российской Федерации об обжаловании нормативного правового акта.
В силу п. 1 ч. 1 ст. 128 КАС РФ судья отказывает в принятии административного искового заявления в случае, если административное исковое заявление не подлежит рассмотрению и разрешению судом в порядке административного судопроизводства.
В силу статьи 11 Конституции РФ государственную власть в РФ осуществляет Президент РФ, Федеральное собрание (Совет Федерации и Государственная Дума), Правительство РФ, суды РФ.
В соответствии со статьей Конституции 10 РФ государственная власть в РФ осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную.
Органы законодательной, исполнительной власти самостоятельны.
Как следует из искового заявления, требования ЧВМ об обжаловании нормативного акта постановления Совета Федерации Федерального Собрания РФ от 31.01.2018 №5-СФ.
При таких обстоятельствах суд приходит к выводу, что принятие искового заявления Marcus Porcius Cato с указанными выше требованиями нарушает основные принципы разделения властей на территории РФ, в связи с чем указанное заявление не подлежит рассмотрению Тверским районным судом города Москвы.

На основании изложенного и руководствуясь ст. п. 1 ч. 1 ст. 128 КАС РФ,

ОПРЕДЕЛИЛ:

Отказать в принятии административного искового заявления Marcus Porcius Cato об оспаривании действий об обжаловании нормативного акта.
На определение может быть подана частная жалоба в Московский городской суд в течении 15 дней.
Частная жалоба подается через Тверской районный г. Москвы.
Судья Молитвина Т.А.

[Marcus Porcius Cato]

В Московский городской суд

Заявитель: Marcus Porcius Cato

Краткая частная жалоба

Я обжалую незаконное и необоснованное определение судьи Молитвиной Т.А. от 20 сентября 2019 года и прошу его отменить и обязать Тверской суд рассмотреть мой иск к Совету Федерации со стадии принятия.
Пока подаю краткую частную жалобу, так как у меня возникли вопросы с определением судьи. Все дело в том, что то что написано в ее определении я уже читал. У судьи Москаленко. Вплоть до запятых. Отсюда вопросы: Судья сама писала это определение? Это ее мнение или мнение Москаленко? А может это мнение Егоровой, которая снабжает московских судей такими вот шаблонами. К достоинству Молитвиной можно отнести, что она в отличие от Москаленко правильно перепечатывает шаблоны. А не так как это делает Москаленко. У той в начале про ГП РФ, а в конце про Уполномоченного в РФ. Как в той поговорке: В огороде бузина, а в Киеве дядька.
Ну и по существу. Судья Молитвина пишет про какую то статью 10 Конституции. Только причем здесь 10 статья Конституции? Прошу мне разьяснить-зачем судья о ней упоминает. Я и без судьи Молитвиной знаю, что у нас власть разделяется на законодательную, исполнительную и судебную. И что? Что из этого следует? Ну самостоятельны и что? Прошу разьяснить. Далее судья Молитвина пишет, что рассмотрение моего иска с моими требованиями нарушает разделение властей. Вот здесь поподробнее. Как рассмотрение моего иска к СФ нарушает разделение властей? Прошу разьяснить. Мне кажется судья Молитвина не понимает сути судебной власти. То есть не понимает того, чем она должна заниматься. Того за что государство ей платит деньги. Вот и прошу разьяснить с точки зрения судьи Молитвиной в чем заключается ее судебная власть? А ведь то чем должна заниматься судья Молитвина записано в другой статье Конституции. В статье 47. Вот и прошу судью Молитвину мне разьяснить-а не есть ее отказ рассматривать мой иск к СФ нарушением статьи 47 Конституции? Прошу разьяснить. Другими словами сама то судья Молитвина понимает, то чем она должна заниматься на посту судьи или нет? Мне кажется не понимает. Ну этот вопрос я буду ставить перед ККС.
Забывает судья о статье 47 Конституции-о праве на судебную защиту. Вот и прошу судью Молитвину разьяснить статья Конституции о праве на судебную защиту в данном конкретном случае действует или нет? Или статья 47 Конституции на Совет Федерации не распространяется? Прошу разьяснить.
И еще. Определение судьи Молитвиной и является доказательством того, что в результате деятельности председателей что Верховного, что бывшего Басманного, в России уничтожено правосудие. Нету у наших судей своего мнения. Все решения ими принимаются по шаблону спущенного откуда-то.
Разьяснение определения проводится в судебном заседании прошу проводить его в мое отсутствие, а процессуальный акт вынесенный по итогам этого заседания выслать на мой домашний адрес.

10 октября 2019 года

№ 77RS0027-101-19-0000048
от 12.10.2019 17:16
Тверской районный суд (Город Москва)
Административное исковое заявление
Передано на рассмотрение судье
История рассмотрения▼
12.10.2019 17:16:50 Отправлено в суд
Квитанция об отправке
Краткая частная жалоба от 10 октября 2019 года на 2 листах
12.10.2019 17:16:50 Проверка ЭП пройдена
Протокол проверки файла «Краткая частная жалоба от 10 октября 2019 года на 2 листах»
16.10.2019 10:34:41 Зарегистрировано
16.10.2019 10:34:44 Передано на рассмотрение судье

[Marcus Porcius Cato]

Председателю Тверского суда г. Москвы

Жалоба

Ваши судьи чесаться будут? Или мне жалобу подать, чтобы их почесали? Вы же знаете я подам. Их почешут и вас заодно тоже почешут.

05 декабря 2019 года

Судебный орган:
Тверской районный суд
Дата и время отправки:
05.12.2019 10:48:41
Номер:
77RS0027-900-19-0000130