*354. Спор Зорькина с Морщаковой

[Леонид Никитинский]

http://www.novayagazeta.ru/data/2004/51/16.html

...И СУДА НЕТ. ДИАГНОЗ ДОКТОРА МОРЩАКОВОЙ

Бывший судья КС об особенностях российской Фемиды. Так про это еще не говорили

Тамару Георгиевну Морщакову в юридических и судебных кругах или очень уважают, или уж очень не любят. Но даже те, кто ее терпеть не может, наверное, признают, что для Конституционного суда РФ (да и для российской судебной системы в целом) судья Морщакова сделала никак не меньше, чем все три председателя КС, вместе взятые.

Разговор с Тамарой Георгиевной у нас получился предельно откровенным и долгим, часто уклоняющимся в сложные юридические и процессуальные детали (а как иначе может говорить судья?). Но без сложных юридических аргументов нельзя понять, что происходит в нашем правосудии, оценить степень серьезности и обоснованности тех опасений за его судьбу, которые высказывает доктор юридических наук, профессор, бывший заместитель председателя Конституционного суда РФ Тамара Морщакова.

— Тамара Георгиевна, для меня вы — олицетворение юриста до мозга костей. Как вы выбрали для себя эту профессию?

— Совершенно случайно. В 1953 году приятель предложил пойти с ним за компанию на юридический — я и пошла. И чем дальше я там училась, тем больше благодарила судьбу: оказалось, что именно это — мое.

— Я ведь тоже там учился, хотя и почти на двадцать лет позже. Тогда у меня было впечатление, что советское право — сплошное вранье.

— Конечно. Но меня, выражаясь языком Канта, привлекала сфера должного, а не сущего. Именно юрист должен сказать: то, что записано в законе, — неправильно, вранье. Если нормы законодательства входят в противоречие с общими принципами права, право должно ставиться выше. В 1969 году профессор Михаил Шаргородский выступил на конференции в Ленинграде с такой репликой: «Юридическая наука начинается там, где она говорит законодателю «нет». Вот идея конституционного правосудия на все времена! А в то время Шаргородскому, конечно, досталось. Моим учителем в Институте государства и права АН СССР был Михаил Строгович, могучий, незапугиваемый человек. Его били за отстаивание идей состязательности в уголовном процессе и презумпции невиновности, которая тогда считалась буржуазной.

— Строговича травили еще в начале 70-х, а вы заразились его идеями. Вас тоже поставили в карантин?

— Меня? Нет. Правда, один раз мне объявили выговор. Я написала статью, которую даже приняли к публикации в советском журнале, но я решила послать ее знакомому немцу в ГДР для рецензии. Письмо не дошло — тогда рукописи вообще нельзя было отправлять за границу, даже свои собственные. И вот меня вызывает директор и говорит: «Это что такое?!». А я говорю: «А как это письмо вообще оказалось у вас в руках, ведь Конституция гарантирует тайну переписки?!».

— Значит, 1970 год. В это время советские диссиденты выступали ровно с тем же лозунгом: власть должна соблюдать собственную Конституцию, только-то и всего. Вы ощущали себя диссиденткой?

— Нет, я просто занималась правом. Мы начали делать тогда очень интересные вещи, связанные, например, с эффективностью действия норм права. В 1967 году учеными было задумано исследование, в ходе которого было опрошено 9 тысяч судей из 14 тысяч, которые тогда работали в СССР. А в 1974 году вышел двухтомник «Эффективность правосудия и проблема устранения судебных ошибок». Правда, под грифом «Для служебного пользования». Второй том по ошибке типографии вместо 1 500 издали тиражом 1 800 экземпляров. Так потом 300 лишних книг сожгли во дворе института, я помню.

— Вы всю жизнь работали в науке. А как стали судьей Конституционного суда?

— Сначала надо было еще его создать. Тут перестройка, эйфория, мы в группе Бориса Золотухина в Верховном Совете РСФСР работали над проектом судебной реформы, это было увлекательно, и нельзя сказать, чтобы вообще не дало никаких всходов. По крайней мере, Конституционный суд-то есть. Во всяком случае, пока. Первый проект закона о КС писал будущий опальный судья Сергей Пашин, но сначала этот суд мыслился как рассматривающий споры только между государственными органами. Я настояла на праве конституционной жалобы для граждан, Золотухин написал альтернативную главу о праве граждан на обращение в КС, и закон был принят в таком виде…

— Значит, нынешним правом обращаться в Конституционный суд российские граждане обязаны, в том числе, лично Тамаре Морщаковой?

— Да не Морщаковой, а, может быть, профессору Шаргородскому, которого чуть не съели в 1969 году. Ларисе Богораз обязаны, Михаилу Горбачеву. Вообще ветру перемен, который иногда вдруг начинает веять в российских мозгах. Потом, правда, куда-то пропадает или меняет направление…

— Вот к этому мы обязательно вернемся. Но как вы все-таки стали судьей КС? Допустим, вам кто-то позвонил и спросил…

— До этого мне как-то звонили и предлагали баллотироваться в депутаты, но меня политика не интересовала. А тут позвонил Золотухин и спросил, не хочу ли я стать членом Конституционного суда. Я сказала: да! Закон о Конституционном суде был принят Съездом народных депутатов РСФСР в начале лета 1991 года, а в конце лета шахраевский комитет предложил депутатам 23 кандидата на 15 (по тогдашнему закону) постов конституционных судей, из которых в несколько туров голосования прошли 13 человек. И я в том числе: я же не светилась в политике, и аллергии на меня тогда еще ни у кого не было. Вот и все.

— Наверное, в Конституционном суде вы сразу все переругались?

— Да ничего подобного! Мы были, не побоюсь высокопарных выражений, по-настоящему вдохновлены идеями правового государства, главенства Конституции, приоритета прав личности, совершенно небывалыми перспективами, которые с этих позиций открывались перед Россией. Правда, по первым же, еще не самым принципиальным решениям, сразу же начался саботаж со стороны судов и других правоприменительных органов.

— А знаменитое дело КПСС? Оно ведь ничем не кончилось?

— Оно не кончилось тем, чего бы хотелось, то есть запретом КПСС.

— Вам бы хотелось?

— Вернее так: мне, может быть, и хотелось бы запрета, но мой юридический идеализм этому мешал. Можно ли запрещать идеологию? Наверное, нет, даже если она большевистская. Идеологию надо побеждать идеологией, в том числе в рамках демократических выборов. А запретить партию может только суд, но только не конституционный, а обычный, где доказываются конкретные факты, конкретные правонарушения. Что такого суда не было, что ж — очень жаль, но это не вина КС. А может быть, и не жаль. Потому что 19 миллионов рядовых членов КПСС, хотя я к их числу никогда не принадлежала, ни в чем не были виноваты.

— Конституционный суд — это суд политический?

— Ни в коем случае. Это суд правовой. Но его решения могут стать, даже, скорее всего, обязательно становятся фактами политики. Принятие закона — политический факт? А его признание противоречащим Конституции — тем более.

— Вспомним ночь с 21 на 22 сентября 1993 года, вы не против?

— Нет, почему я должна быть против?

— Итак, Конституционный суд экстренно собрался и признал указ Бориса Ельцина № 1400 антиконституционным, а его самого — подлежащим импичменту. Вы тогда выступили с особым мнением. Сегодня, спустя 11 лет, вы стоите на том же или ваше видение событий как-то изменилось?

— Нет. Я осталась верна девизу Шаргородского: Право и Суд начинаются там, где они говорят законодателю «нет». Да, указом 1400 Ельцин фактически отменил тогдашнюю Конституцию. Но что она из себя к этому времени представляла? Чего стоила поправка о том, что Съезд народных депутатов вправе принять к своему рассмотрению любой вопрос? Ведь есть же высший принцип разделения властей. В тот момент Конституционный суд обязан был подняться над законодательством, пусть это даже сама Конституция, и судить с позиций высшего права.

— Но, может быть, своя правда была и на стороне тех, кто предостерегал против прецедента нарушения формальной Конституции? Все, что произошло дальше, начиная с расстрела Белого дома в 1993-м и заканчивая закрытием «Свободы слова» в 2004-м, — это все не есть ли следствие такого прецедента?

— Вы сейчас хотите говорить не как юрист, а как политик.

— Я сейчас хочу говорить как историк.

— А вот это, увы, вряд ли возможно. Когда первая Государственная Дума приняла противозаконное постановление о политической амнистии (а оно было противозаконным, потому что, по сути, речь шла о помиловании конкретных лиц — это прерогатива президента), то нас лишили надежных исторических источников, каким могла бы стать стенограмма суда. Если вы хотите услышать мое мнение не как судьи, а просто как человека, рассуждающего в исторической логике, то я думаю так. В случае победы Верховного Совета те тенденции, которые мы видим сегодня (я все-таки скажу осторожнее: которые мы можем увидеть через пару лет), проявились бы гораздо раньше и гораздо более злокачественно.

— Что ж, Конституционный суд после этих событий, по крайней мере, сохранил себя, вроде притих, но тихой сапой наделал немало переворотов в законах. Самая показательная линия, наверное, связана с растерзанием советского Уголовно-процессуального кодекса.

— После принятия Конституции 1993 года семь лет продолжал действовать УПК 1960 года. Он был построен на отсутствии состязательности в процессе, на придании суду роли «борца с преступностью», не было возможности обжаловать в суд решения, принимаемые на следствии, адвокат допускался только с момента предъявления обвинения… Много там было всякого, что входило в противоречие и с Конституцией, и с международными пактами о правосудии и о защите прав человека. КС все это действительно признал неконституционным и фактически поломал. Я даже придерживалась той точки зрения, что не надо было в спешке принимать новый УПК, а надо было разобраться со старым и инкорпорировать в него в виде норм все эти решения КС. Я видела, как идет работа над новым УПК, и понимала, что из-за борьбы политических и научных амбиций он может оказаться не лучшего качества. Но главная беда оказалась не в этом. Правоприменители, то есть в первую очередь судьи, не говоря уже о милиции и прокуратуре, остались прежними, их прежний менталитет держит их в рамках того, старого, по сути инквизиционного процесса. Сегодня они саботируют наиболее важные и либеральные положения уже нового кодекса. И нередко во главе этого процесса стоят, увы, наши коллеги из Верховного суда Российской Федерации.

— Что вообще происходит с судами общей юрисдикции?

— На мой взгляд, не столько даже суды, сколько судьи (а это самое главное, ведь дело решает конкретный судья), к сожалению, не стали независимыми. Посмотрите на принцип «пожизненного» назначения судей, чего мы так добивались в ходе судебной реформы и что является единственной надежной гарантией их подлинной независимости. Сегодня судью назначают сначала на срок в 3 года и только затем — «пожизненно». В КС по жалобе конкретного судьи рассматривали эту норму и сделали вывод, что это надо толковать как особый испытательный срок. Это значит, что если по истечении трех лет судье отказывают в пожизненном назначении, то, с одной стороны, ему должны быть сообщены соответствующие аргументы. С другой стороны, такой отказ в назначении может быть обжалован опять же в суд. В реальной жизни ничего подобного! Просто председатель не представит на утверждение: до свидания — и никаких аргументов. Если сначала требование 3-летнего испытательного срока распространялось только на судей районного уровня, то теперь оно распространено и на судей субъектов Федерации. Представьте себе положение судьи-«трехлетки», который полностью зависит от председателя суда. За три года его вымуштруют или, в крайнем случае, выгонят. Какая независимость? Мы не то что не боремся со старым судейским чиновничьим менталитетом — мы создаем среди новых судей новый чиновничий менталитет.

В свою очередь председатели судов назначаются на 6 лет, они зависят от председателей вышестоящих судов. Ведь именно председатели обращаются в квалификационные коллегии судей (в том числе ВККС), а коллегии делают все, что «рекомендуют» председатели судов. С жалобами на судей в квалификационные коллегии идут не граждане, чьи права нарушены, а вышестоящие судейские чиновники. В Думе уже лежит проект о включении в составы квалификационных коллегий председателей судов и их замов, что раньше было прямо запрещено законом. Карьера, материальное благополучие, судьба судьи зависят от того же лица, которое в вышестоящей инстанции может пересмотреть его решение. Выстроена судебная вертикаль, и это конец судебной власти, исчезает фигура независимого Судьи с большой буквы.

Расплата за это может прийти и с самой неожиданной стороны, например из Страсбурга. Европейский суд по правам человека не признает решения судов, если в том или ином конкретном деле суды и судьи не проявляют себя как независимые, автономные и заслуживающие общественного доверия. Чего же нам ждать?

— Вы упомянули об опыте Страсбургского суда, вы часто ссылаетесь на международно-правовые стандарты. Стал ли в этом смысле КС России «окном в Европу», сквозь которое к нам просачивается международное право?

— Не до такой степени, как мне бы хотелось. Довольно часто КС ссылается на нормы международного права, особенно о защите прав человека, но делает это только в мотивировочной части своих решений, а я считаю, что надо опираться на них и в части резолютивной. Тем более что Конституция закрепляет принцип приоритета международного права над национальным.

Продолжая разговор о Страсбургском суде, надо сказать, что у них, как и у нас, возникают и будут возникать проблемы с исполнением решений. Не в смысле штрафных санкций, применяемых к государству на многие тысячи долларов, а в смысле предупреждения нарушений таких же прав в будущем. В том числе такие проблемы возникают и в России. Я считаю, что одним из механизмов их решения может стать обращение Страсбургского суда в Конституционный суд РФ. В законе о КС записано, что он рассматривает запросы других судов. Страсбургский суд в этом смысле точно такой же, как какой-нибудь наш районный, поэтому и его запрос о непригодности какого-то конкретного закона является допустимым. Пока это мои собственные фантазии, к этому еще не готовы ни у них, ни у нас. Но это был бы важный вклад России в дела Совета Европы.

— Прокомментируйте, пожалуйста, слухи о переезде трех высших судов в Санкт-Петербург.

— А что комментировать? Все зависит только от воли, которая никакими соображениями целесообразности не определяется. Могу лишь сказать, имея в виду возможный набор нового аппарата высших судов из юристов Санкт-Петербурга, что ленинградская школа процессуального права всегда была достаточно реакционной. Реакционнее, чем свердловская, саратовская, не говоря уже о московской. Так, многие ее представители утверждали и продолжают утверждать, что адвокат вправе занять позицию, отличную от позиции его подзащитного. Например, подсудимый говорит, что невиновен, а его адвокат настаивает на виновности и просит снисхождения. Потому что защитник в суде выполняет-де публичные функции, которые перевешивают интересы конкретного лица. Чушь в смысле принципа состязательности в процессе. Но это так, для примера…

— Вы очень внятно и страшно изобразили опасности, которые угрожают судам общей юрисдикции. А об угрозах Конституционному суду вы готовы говорить?

— Не только говорить — кричать готова. Когда в 1994 году мы писали проект закона о КС, в последних главах были специально прописаны гарантии статуса судей, в частности их материального обеспечения. В прессе и в Государственной Думе поднялся страшный шум. В результате прерогатива решения материальных вопросов, таких как «квартирный» или вопрос повышения заработной платы для судей КС, оказалась в руках исполнительной власти. Вот как это выглядит. Указ президента о серьезной надбавке к заработной плате судьям КС (что давно было необходимо сделать) пришел ровно накануне перевыборов его председателя в феврале 2003 года. Но это уже был просто плевок в лицо, который не возымел ожидаемого кем-то эффекта: результат вы помните…

Угрозы независимости КС уже реализованы по линии законодательной власти. 15 декабря 2001 года принята новая редакция статьи 80 Конституционного закона о Конституционном суде РФ, где говорится об обязательной силе и исполнении его решений. Поправка, на первый взгляд, не только невинная, даже «прогрессивная». Смысл ее заключается в том, что отныне (в прежней редакции этого не было) после признания КС той или иной нормы закона не соответствующей Конституции, законодательные органы обязаны привести закон в соответствие с решением КС. Но как это теперь трактуют сам законодатель и правоприменители? А так, что, пока поправка не внесена, решение КС можно не выполнять. То есть оно лишается той самодостаточности, на которую прямо указывал раньше не только закон о КС, но и сегодня указывает Конституция. А чего стоит запрет официальной публикации одновременно с основным решением особых мнений отдельных судей? Или непрекращающиеся разговоры об объединении — путем принятия законодательного решения — трех высших судов под одной крышей?

Но что меня сейчас беспокоит больше всего — это подбор кадров в состав судей Конституционного суда. Я говорю об общеизвестном, но благополучно забытом. В Законе о КС прямо записано, что судьями должны назначаться люди, «обладающие признанной высокой квалификацией в области права». То есть это должна быть элита, способная принимать решения с позиций высших принципов права. Раньше такой критерий отбора все же соблюдался, несмотря на острейшую политическую борьбу вокруг каждой кандидатуры. Я даже не буду говорить о назначенных судьях, назову нескольких отвергнутых Советом Федерации: Михаил Краснов, Михаил Федотов, Валерий Савицкий, Анатолий Венгеров, Сергей Вицин…

А теперь возьмите процедуру нынешних назначений. Кем оцениваются ученые труды кандидатов? Ну, пусть не труды, но какие-то правовые Поступки (с большой буквы)? Чем именно доказывается их признанный авторитет в области права? Существует ли конкурс, если кандидаты представляются Совету Федерации в единственном экземпляре? И это конкурс каких именно качеств? Что знает обо всем этом гражданское общество, да и то же самое судейское сообщество?

— Может быть, это как у Стругацких в «Трудно быть богом»: «Нам не надобны умные, нам надобны послушные»?

— Это было бы гибельно для Конституционного суда и правосудия.

— Вы вообще о чем-нибудь думаете, кроме проблем права, процесса и суда? Чем-нибудь увлекаетесь?

— Ну почему же, я театр люблю, концерты, поэзию, цветы… Я увлекаюсь, например, дизайном. Дома, в саду — где придется — я сама себе дизайнер.

— Тамара Георгиевна, вас любят или не любят в Конституционном суде?

— Не знаю. Конечно, всякий человек по-человечески хочет, чтобы его любили. И это мне, конечно, не все равно. Но какой ценой? Для меня всегда было важнее — услышат меня или нет.

19.07.2004

[Российская газета]

http://www.rg.ru/2004/07/22/zorkin.html

Валерий Зорькин - по поводу интервью Т. Морщаковой в "Новой газете" (N 51 2004 г.)
"Российская газета" - Федеральный выпуск №3532 от 22 июля 2004 г.


Фото: Виктор Васенин
Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин передал в редакцию "Российской газеты" свою статью - по поводу интервью Т. Морщаковой в "Новой газете" (N 51 2004 года). Не в наших правилах вести полемику с авторами других изданий, поскольку читатели "Российской газеты" просто не знакомы с их текстами. Тем не менее на этот раз мы делаем исключение, поскольку в полученной статье не столько полемика с Т. Морщаковой, сколько позиция председателя КС В. Зорькина по исключительно важному вопросу: о судьбе права в России.

Есть публикации, на которые нельзя не отвечать. И к таковым я отношу интервью Т. Морщаковой в "Новой газете" N 51 2004 года. Это не мое личное мнение. Это личное мнение существенной части того самого юридического сообщества, к которому относит себя госпожа Морщакова. Вместе с тем нельзя, отвечая, превратить ответ в элементарную полемику по известному принципу "сам дурак". Может, кто-то этого и ждет. Но тот, кто ждет, не дождется. Госпожа Морщакова сетует на недостатки судебной реформы и ситуацию с правом в нашей стране. Будучи Председателем Конституционного cуда, я, возможно, острее многих ощущаю глубину этого неблагополучия. Оставим в стороне даже самые странные и вопиющие частности. Например, то, что критикуя судебную реформу, госпожа Морщакова выводит себя из разряда лиц, отвечающих (хотя бы интеллектуально) за качество этой самой судебной реформы. Все это тем не менее всего лишь частности. Вопрос о судьбе права в России на этом уровне обсуждаться не может. Тут нужен другой формат, другие принципы раскрытия сути происходящего.

ХХI век, в который мы вступили, оказался вовсе не веком конца истории. Кому-то казалось, что вся историческая энергия сконцентрирована в конфликте двух сверхдержав (СССР и США). И что после исчерпания этого конфликта (например, в форме распада СССР) эта энергия испарится, разрядится, уйдет в песок постистории. Но этого не произошло. И ясно почему.

Что представлял собой конфликт СССР и США? Это во многом был спор двух западных систем с западными же основаниями (что есть марксизм как не крайнее выражение того же западничества?). В этом смысле конфликт был управляемым. В чем-то разрешимым... Конвергенция, к которой призывали выдающиеся правозащитники, включая А.Д. Сахарова, была выражением этой разрешимости, в чем-то неантагонистичности. К сожалению, эта конвергенция так и не состоялась. Вопрос, почему не состоялась, до сих пор открыт. Это вопрос не только исторический, но и политический. Если она не состоялась, значит, кто-то не хотел, чтобы она состоялась, и этот кто-то располагал для этого огромными ресурсами и возможностями.

О мягкости и даже имитационности конфликта СССР и США говорит очень и очень многое. Тезис о мирном сосуществовании держав с различными социальными системами, тезис о разрядке, тезис о конвергенции. Когда-то и на каком-то повороте был упущен невероятно важный исторический шанс. Кто-то скажет, что это лишь историческая проблема. Но на самом деле это проблема исключительной актуальности.

Итак, историческая энергия на том этапе оказалась чем-то вроде укрощенного мирного атома (конечно, готового взорваться истребительной ядерной войной - наивно было бы это отрицать). И все же эта энергия не была заряжена последней мироистребительной ненавистью.

Возможно, кто-то и хотел, чтобы обрушение мира, построенного на постоянно смягчающемся конфликте двух в общем-то западных сверхдержав (называвшихся еще двумя "ялтинскими хищниками") высвободил историческую энергию. И перекачал ее в те формы, которые исключают какие-либо компромиссы и договоренности. В формы антагонистического и во многом даже онтологического "или - или".

Жертвой такого нового нагрева истории сразу же стало право. Категория, безусловно, западная. Модернизационная. Я не хочу сказать, что в других культурах и цивилизациях право не существует. Конечно же, оно существует и гармонично вписывается в соответствующую культурно-цивилизационную специфику. Без этого не может существовать ни одна сколько-нибудь нормальная цивилизация - западная, восточная, любая. И все же Запад - пионер права как центра социума. "Пусть погибнет мир, но восторжествует право"... Философ, настаивавший на подобном, не был мироненавистником. Он просто понимал, что без права мир погибнет окончательно и бесповоротно. Если под миром иметь в виду мир Божий и человеческий.

Запад - это субъект, опирающийся на Рим. Рим католический и Рим античный. Наивно идеализировать Древний Рим, но еще наивнее отрицать его решающий вклад в правовое развитие человечества. В Новое время Запад выдвинул еще один по сути доминантно-правовой лозунг. Я имею в виду "свобода, равенство, братство" - это нереализуемое триединство, ставшее высшим выражением и путеводной звездой всех буржуазных революций, французской в первую очередь.

Критики этих революций много говорили о нереализованности идеала. Но, увы, идеал никогда не реализуется в нашей действительности полностью. Если же говорить о реальных завоеваниях, достигнутых в горниле тех ужасных кровавых конвульсий, то они связаны не со свободой (об относительности завоеваний здесь говорилось очень и очень много) и тем более не с братством. А именно с равенством. Но равенством в чем?

Вопиющие неравенства общеизвестны. Они описаны не коммунистами, а величайшими буржуазными писателями ХIХ века. "Отверженные" Гюго построены не на вымысле, а на реальных фактах. Так в чем же тогда это самое равенство как высшее революционное завоевание? И есть ли оно (сытый голодного не разумеет)?

Оказалось, что оно есть, хотя и носит относительный характер. Это равенство перед лицом закона, ставшего высшим демиургом, миродержателем западного мира. Если богач нарушает закон - закон превратит богача в арестанта, а смокинг его в тюремную робу. Никто не говорит, что это реализовывалось когда-либо на Западе с неумолимой и абсолютной категоричностью. Но то, что именно это свойство западной жизни во многом приковало к ней внимание всего мира, тоже общеизвестно. Закон для всех один! Закон неумолим и неподкупен! Закон превыше всего! Равенство всех перед законом - единственный вид абсолютного равенства, совместимый с рынком и политической демократией. Если нет этого вида равенства - общество погибает.

Фильмы Стэнли Крамера, поднявшие на невероятную высоту образ неподкупного судьи как главного действующего лица всей новой западной цивилизации - лишь один пример на эту бесконечную тему. Если у Запада и есть идеал, то это идеал правовой (опирающийся на соответствующим образом понятое христианство). Никогда не относя себя к безоговорочным западникам (и глубоко переживая то, как сам Запад в последнее время способствует обрушению всех видов права, международного в первую очередь), всегда отчетливо понимая сущностное отличие нашего цивилизационного мира от Рима юриспруденции и Рима пап - я со студенческой скамьи и поныне восхищаюсь тем, как высоко было поднято западным миром Право - надо всем. Как в нем был возвеличен Человек и попран Зверь. И может быть, это восхищение решающим образом воздействовало на мой профессиональный выбор.

Это же восхищение к западному праву диктовало мое отношение к советской системе (в которой было слишком много неправового). Всегда сдержанно относясь к огульным отрицаниям завоеваний этой системы (принятой народом и создавшей вместе с ним своеобразный сплав, наделенный высокой способностью к историческому творчеству), я тем не менее слишком ясно видел, насколько далека эта система от идеала права. Высшего идеала в моем понимании.

И, наконец, это же восхищение во многом повлияло на мое отношение к правозащитникам. Я увидел в них то, что они сами начертали на своих знаменах. А именно рыцарей этого самого права, действительно часто попираемого монопартийной советской системой. Я верил и продолжаю верить, что многие из советских правозащитников (А. Сахаров, в первую очередь) мечтали о воцарении мира права на российской, шире - советской - земле. Я, увы, не романтик (сказываются и возраст, и тип профессии). И я понимаю, как были использованы правозащитные идеалы.

Что ж, многие знания умножают скорбь. Мы понимаем, как большой цинизм может использовать чей-то идеализм. Но идеализм от этого не превращается в цинизм. И светит в качестве путеводной звезды для мира и человечества.

Защищать право - всегда и во всем. Бороться за то, чтобы Россия взяла правовой барьер. И стала действительно правовым государством. Сознавать при этом, как далек подобный идеал от действительности. Терпеливо сокращать эту дистанцию - вот что такое для меня быть судьей вообще и конституционным в первую очередь.

Любой настоящий правозащитник здесь для меня союзник, соратник, собрат по священной войне за высшие цели, за все оставшиеся, не стертые шансы отстоять историческое бытие России и наполнить это бытие реальным нравственным и правовым содержанием.

И потому особо я не приемлю, когда под правозащитными лозунгами сознательно осуществляется праворазрушительная деятельность в прямом юридическом и общенравственном смысле этого слова.

Когда такую деятельность осуществляет новый Петр Верховенский, презирающий право с позиций бесовской революционности, это не так опасно. Ибо это осуществляется с открытым забралом. Дьявол не маскируется в одежды Господа Бога.

Когда по факту это право растаптывает обычный уголовный бандит или бандит, прикрывающийся высокими регалиями, это тоже не так опасно и не так омерзительно. Потому что "вижу знак твой на челе твоем".

Когда, наконец, этот правоподрыв осуществляет человек безграмотный, не понимающий, что такое право... Что ж, в каком-то смысле "прости им, ибо не ведают, что творят".

Но когда праворазрушение (оно и только оно осуществляется образованным судьей, ревнителем правозащитности, претендующим на выражение неких либеральных взглядов и ценностей, мною вполне ценимых в их идеальных формах), то это трижды неприемлемо.

А когда это осуществляется еще и лицом, не лишенным причастности к органам государственной власти, то это еще и страшно опасно.

Это сочетание опасности и неприемлемости - вот что побуждает меня хоть как-то отреагировать на интервью госпожи Морщаковой в "Новой газете".

Обсуждение "данным юридическим лицом" (по названию рубрики газеты) качества Конституционного суда и конституционных судей не вызвало бы во мне никакой реакции. Ни внутренней, ни требующей публичного печатного текста.

Прежде всего я и не считаю себя и своих сотоварищей лицами, стоящими вне критики. И всегда с благодарностью воспринимал любую содержательную критику нашей работы, сколь бы жесткой она ни была.

Далее, даже бессодержательная критика - отнюдь не повод для реакции критикуемого. Российское общество прошло очень серьезный путь. Наша интеллигенция, надеюсь, сохранила чувство вкуса. И может оценить с этой вкусовой позиции пассаж, суть которого состоит в следующем: "Пока я была в Конституционном суде - он был хороший. А когда я из него ушла - он стал плохой". Простите, но если он такой плохой, почему госпожа Морщакова до сих пор не отказалась от должности советника этой "порочной" организации? Организации, в которой все достойные кандидатуры в судьи, по мнению госпожи Морщаковой, отвергнуты, а работают одни недостойные? И что такое вдруг произошло? Госпожа Морщакова не наивная студентка. Почему у нее вдруг открылись глаза и родился такой порыв к бичеванию зла, к которому она сама же принадлежит по собственному желанию? Нет ли тут чего-то сугубо земного и политического? Типа выстраивания новых баррикад и нового движения "стенка на стенку"?

И, наконец, для меня любое поднятие правозащитных вопросов уже повод для того, чтобы не подвергать лицо, поднявшее эту тему, какой-либо категорической критике. Потому что косвенно такая критика бьет и по самой идее правозащитности. А я никогда не позволю этому состояться. И для того у меня есть, помимо моральных, еще и политические соображения. На новом витке непростого российского процесса категорически нельзя допустить, чтобы все правозащитное содержание было оседлано новым цинизмом для новой деструкции. Ряды защитников Российского государства должны сплотить, слить воедино в своем синергиуме два начала - державность и правозащитность. Слить воедино, а не противопоставить друг другу!

А госпоже Морщаковой хочется именно противопоставить. Но это никогда больше не состоится. Не "или право, или Россия", а "и право, и Россия". На том стою и не могу иначе. Не могу и не хочу.

Вот почему единственное, что побудило меня к ответу на публикацию, - это та вызывающая очевидность, с которой под знаменем правозащитительства госпожа Морщакова и, видимо, опирающиеся на нее как на правовое лицо создатели новой оппозиционности попирают сами основы права. Все основы любого права, а особенно - западного, в любви к которому они так рьяно клянутся.

В своем интервью госпожа Морщакова ставит во главу угла некий "принцип высшего права". Это фактически неприкрытый аналог высшей целесообразности (разновидность - высшая рентабельность и так далее). Это та самая высшая целесообразность, носитель которой в "Оптимистической трагедии" прямо заявляет, что последнее слово - это предрассудок буржуазного суда. Категорически настаиваю на том, что идея высшего права в том виде, в каком она развернута госпожой Морщаковой, на практике может обернуться только революционными "тройками" и трибуналами. И подозреваю, что кому-то подобная метаморфоза кажется желанной. Этот "кто-то" может считать, что он будет использовать подобные "тройки" и трибуналы против ненавистной власти. Власти, которая проявила не те тенденции, которые желаемы госпоже Морщаковой. Но у "троек" и трибуналов своя внутренняя логика. В их расстрельный ров попадают именно те, кто хочет их использовать для своих конкретных сиюминутных целей.

Мне возразят: "Какой расстрельный ров? Выступает интеллигентная, культурная женщина, юрист!" Но в том-то и дело, что эта идея высшей целесообразности и высшего права, декларируемая госпожой Морщаковой не впервые, ею же в 1993 году была превращена в индульгенцию на расстрел. Конституционный Суд отверг тогда логику революционной целесообразности. Особое мнение по этому вопросу заявила госпожа Морщакова. Тем самым уже тогда она встала в ряды не только теоретиков, но и практиков революционного права. Того самого права, которое и породило первый расстрельный ров в истории новой России. В этом смысле госпожа Морщакова действительно сделала одна больше всех вместе взятых конституционных судей! И разве не кощунственно светлый образ представителя "ленинградской школы права" профессора Ленинградского университета М. Шаргородского и проповедуемые им принципы ("юридическая наука начинается там, где она говорит законодателю "нет") использовать для обоснования необходимости этого расстрельного рва?

Кто-то впоследствии покаялся, осознал свою неправоту. Что ж, ситуация была настолько сложна, что народ вправе проявить здесь снисхождение. Но как быть в тех особо аморальных случаях, когда та кровь объявляется пролитой по праву, в соответствии с высшими принципами революционной целесообразности? Как быть с теми, кто пытается такую (прямо заявленную в рассматриваемом интервью) позицию соединить с апологией права?

Как быть с теми, кто уже раз вкусив плодов такого рода "права", стремится к повторению, к эскалации данной тенденции? Тяжело признать, но в этом уже есть что-то от влечения к насилию, тяготения к пролитию крови. К сожалению, в российской действительности вновь формируются тенденции, дающие чему-нибудь подобному новый исторический шанс. Этого нельзя допустить.

Я не зашоренный крючкотвор. Я знаю философию права, надеюсь, никак не хуже, чем госпожа Морщакова. Я понимаю, что над правом стоит некий высший смысл, который Гегель и Кант понимали по-разному. Но я знаю и то, что каждый очередной виток апелляции к трансцендентальному правосознанию оборачивается простым бесправием, подчинением права некоей высшей целесообразности. Так было у иезуитов ("для вящей славы господней"), так было у революционеров (перенявших у иезуитов "цель оправдывает средства"). Но ни иезуиты, ни революционеры никогда не рядились в тогу правозащитности.

Но положим даже, что госпожа Морщакова не знает (а она, безусловно, знает) всех подводных камней апелляций к трансцендентальным основаниям права. Она уж совсем не может не знать при этом, что подобные трансцендентальные основания всеми их апологетами (кроме вышеназванных открыто неправовых субъектов истории) настойчиво артикулируются, раскрываются, описываются.

Если уж госпожа Морщакова причастна к новой субстанции трансцендентального права, то пусть она назовет Имя этой субстанции, опишет ее, раскроет и предъявит. Кто знает, быть может, и я тут паду ниц, преклонюсь перед этими высшими основаниями. Но госпожа Морщакова хранит ведомые ей трансцендентальные основания в абсолютной тайне. Это уже даже не кастовый подход (глубоко противоречащий любым демократическим и правовым формам). Это подход по сути общаковый, где скорее говорят не языком права, а на языке "понятий". Может быть, в этих "понятиях" перечислены все носители трансцендентального права, а также все, у кого трансцендентальные основания нарушены.

Общак знает, кто хороший и кто плохой, кто свой и кто чужой, кто реакционный, а кто прогрессивный. Это, конечно, огромный "шаг вперед" по отношению к большевистской логике, потому что в той логике высшая целесообразность была развернуто обоснована и предъявлена обществу в виде учения Маркса, Энгельса, Ленина. Их труды стояли на всех полках - бери, читай трансцендентальные основания. А трансцендентальные основания госпожи Морщаковой заперты у нее в сейфе и выдаются только членам ее салона, видимо, в условиях особого доверия. Например, в салон не входят ленинградские юристы - процессуалисты. Значит, они не входят в число носителей трансцендентальной правосубъектности, ибо известно, что они "все реакционны" (по определению Морщаковой). Наверное, госпоже Морщаковой нужно формировать оппозицию. Но она вообще думает, что пишет? Давайте заменим ленинградских юристов на какую-нибудь другую категорию, которая вся поголовно должна быть объявлена реакционной по региональному (ленинградцы) или любому другому, например, этническому критерию.

Я знаю одного яркого носители такой трансцендентальной правосубъектности. Его звали Адольф Гитлер. А трансцендентальный правосубъектный трактат назывался "Майн кампф".

Назвать всю региональную (юридическую или любую другую) элиту только по факту рождения и проживания там реакционной - это путь в такое бесовство и такой правовой беспредел, из которого уже не будет никакого выхода.

Ленинградец имеет право занимать любую позицию и оцениваться по этой позиции, а не причисляться по факту своей прописки и рождения в разряд бесов или ангелов. Госпожа Морщакова не знает, что есть такое причисление по указанным фактам? Это синдром африканской дикости, трайболизация сознания. Трайб - это и есть региональная клановая группа (племя), наделяемая союзными племенами позитивными, а враждебными племенами негативными, совокупными абсолютными характеристиками. Какой Гоббс, какой Локк, какой либерализм, какой либеральный атом, какой суверенитет личности (без которого не может быть ни правозащитности, ни прав человека)? Племя Умбо - благое, племя Юмбо - поганое! Тот геноцид, который мы наблюдаем в современной "глобализируемой" Африке. Погром, возведенный в стадию высшей либерально-демократической посвященности.

Сказанного достаточно.

По роду службы я не имею права отождествлять себя ни с какой политической группой. И для меня есть одна группа, которая неприемлема и морально, и профессионально - праворазрушители, притворяющиеся правозащитниками. Апологеты революционной целесообразности, рядящиеся в либеральные одежды. Ревнители погромов и геноцидов (демонизация по региональному признаку - это пролог к геноциду), называющие себя рыцарями защиты суверенитета личности и правосвобод.

Призываю любые политические силы не допускать в свои ряды ничего подобного. Ибо допустив это, данные силы встают на путь разрушения. Россия уже прошла страшный путь, приобрела горький опыт. И второй раз этот грязный номер не пройдет.

Валерий Зорькин,
Председатель
Конституционного суда
Российской Федерации

20 июля 2004 года

[Российская газета]

http://www.rg.ru/2009/12/11/zorkin.html

Повторение пройденного
К шестнадцатилетию российской Конституции
Валерий Зорькин, председатель Конституционного Суда
"Российская газета" - Федеральный выпуск №5062 (238) от 11 декабря 2009 г.

Валерий Зорькин уверен, что с Конституционным Судом воюют информационно и политически.

Фото: ИТАР-ТАСС

Я, конечно, мог бы рассмотреть проблему российской Конституции, вообще никак не реагируя на те страсти, которые с недавних пор кипят вокруг Конституционного Суда.

Но, во-первых, есть разница между академическим ученым и лицом, ответственным за деятельность КС. Паралич КС или даже дезорганизация его деятельности неминуемо окажут - и это все понимают - крайне негативное влияние на российскую государственность.

А во-вторых, любые абстрактные рассуждения, приуроченные к юбилейной дате, неимоверно скучны. Как для рассуждающего, так и для читающего. В отличие от многих я убежден, что российская смута - родная дочь этой самой скуки. Разве не об этом говорит опыт распада СССР? Сначала застойная скука, а потом перестроечная смута. Нужно быть очень нечутким человеком для того, чтобы не понять, как именно одно переходит в другое.

Но в чем альтернатива юбилейной академической скуке? Казалось бы, очевидно. В острых ответах на задаваемые острые вопросы.

Так-то оно так... Но одно дело, когда остро ставятся вопросы больные и глубокие. Те самые, которые поэт когда-то назвал "проклятыми", потребовав, чтобы на них давались "прямые ответы".

И совсем другое дело, когда остро ставятся вопросы, сами по себе "не стоящие выеденного яйца".

Вопросы, используемые для того, чтобы развернуть против того или иного объекта полноценную войну, как минимум информационную. А как максимум - и организационную, и политическую.

Из собственного горького опыта (он же - пресловутая перестройка) мы знаем, что в отличие от войн обычных объектами политических войн являются те ключевые ведомства, без адекватной деятельности которых не может быть обеспечена стабильность государства и общества.

Объявлена ли такая война Конституционному Суду? Или же я превратно истолковываю адресованную ему здоровую критику?

Тем, кто хочет получить серьезный ответ на столь непростой вопрос, предлагаю сравнить происходящее вокруг Конституционного Суда со всем, что происходило и происходит вокруг министерства внутренних дел.

Конечно, наивный человек может упорно настаивать на том, что и критика в адрес КС, и критика в адрес МВД обусловлена только недостатками в деятельности данных узловых систем российской государственности.

Предоставив наивным людям возможность вновь и вновь обольщаться, хотел бы что-то обсудить с людьми ненаивными. Напомнив им о том, что в конце 80-х годов ХХ века были два борца с коррупцией - Тельман Гдлян и Николай Иванов. Боролись они с этой коррупцией повсюду. Особенно же - в Средней Азии. И были одним из звеньев перестроечного проекта.

Стала ли меньше коррупция после того, как данный проект был реализован? Если бы стала, то Гдлян и Иванов оказались бы героями, победившими страшнейшее зло. А если все произошло наоборот? И в результате осуществления проекта, в котором эти люди участвовали, коррупция увеличилась безумным, сногсшибательным образом? Таким, что все тогдашние среднеазиатские сюжеты вызывают сегодня только улыбку? Как тогда относиться к этим уже почти забытым героям?

Это не значит, что в каждом правдолюбце и критике надо видеть потенциального разрушителя. Подобный подход породил бы пресловутую неприкасаемость ведомств. И все, что вытекает из этой неприкасаемости. Чиновное чванство, сонное безразличие к собственной деятельности, цинизм.

Но как отличить подлинное правдолюбие от подделки?

Готовых рецептов нет и не может быть. Но доза здорового скептицизма все же необходима. Не надо, столкнувшись с чем-то, напоминающим вышеописанное перестроечное действо, восклицать: "Это заказ!" Но приглядываться надо повнимательнее: к тому, кем, что, как, где и когда сказано по тому или иному конкретному поводу.

Начну с "кем"

В МВД соискателем на роль, подобную роли Гдляна и Иванова, оказался некий майор Дымовский. Оставляю каждому возможность оценить эту личность сообразно своему профессиональному опыту. Мой опыт говорит о том, что сомнительные моральные качества майора Дымовского написаны крупными буквами на его челе. И что стереть этот текст с чела не могла даже блистательная пиар-команда, приставленная кем-то к раскручиваемому зачем-то майору. То, что команда была приставлена, - достаточно очевидно. Главное - кем приставлена и зачем?

Не хочу вдаваться в подробности "антимилицейской кампании". Тут важно лишь то, что речь идет о кампании. Никоим образом не собираюсь утверждать, что используемые в кампании негативные факты высосаны из пальца. В конце концов деятельность Гдляна и Иванова тоже разворачивалась не на фоне, лишенном самых разных черных пятен, свойственных тому времени. А вот то, что "черные пятна" в деятельности нынешнего МВД интересуют сегодняшних архитекторов "антимилицейской кампании" ничуть не больше, нежели архитекторов перестройки - уменьшение коррупции в СССР... Неужели это не очевидно?

Основное отличие между КС и МВД в том, что МВД является предельно разветвленной системой, в деятельности которой участвует огромное количество людей. Среди них просто не может не быть и героев, и "оборотней". А как иначе? Огромное количество милиционеров работает в непосредственном соприкосновении с преступностью, погружено в нашу весьма небезусловную действительность, заражено тем, что ей свойственно.

Найти в такой системе темные пятна не составляет никакого труда. Достаточно вывести за скобки героев, зафиксировать внимание общества на "оборотнях" (которые и впрямь ужасны и отвратительны) - и дело сделано. Кампания входит в правильную колею.

Конституционный Суд - крайне неразветвленная система. В ее ядре (вряд ли кого-то интересует аппарат КС) - девятнадцать человек. "Нарыть" тут какой-то объективный негативный материал очень трудно. Поэтому нужно проводить кампанию не с опорой на хоть какую-то "достоверность", а с опорой на абсолютную голословность. Место вчерашних Гдляна и Иванова предложено занять двум конституционным судьям - Владимиру Ярославцеву и Анатолию Кононову. Оба они, заявляя, что Конституционный Суд действует по указке Кремля, принципиально и не случайно воздерживаются от каких-либо доказательств.

Ведь одно дело, если обнаруженная скверна носит доказательный, а значит, конкретный и относительный характер. Такой-то конституционный судья плох тем-то. Путь к исправлению ситуации понятен.

Другое дело, если скверна носит характер бездоказательный, абстрактный и абсолютный. Плохи все судьи, за исключением критиков. Чем плохи? Тем, что Кремль ими руководит. Как это исправить? А никак! Даже если заменить этих судей другими - Кремль и выдвинет кого надо, и руководить будет своими выдвиженцами как надо. Суд неисправим! А что делают с неисправимыми - понятно.

В конце концов Дымовский, использованный в "антимилицейской кампании", всего лишь майор. Но в кампании против КС задействованы не майоры, а, так сказать, "маршалы". Сначала - Владимир Ярославцев, выступивший в испанской El Pais, затем - Анатолий Кононов, поддержавший коллегу в "Собеседнике".

Тем, кто все еще не уловил аналогии между двумя пиар-кампаниями, напоминаю, что сразу же после раскрутки Дымовского с оригинальным предложением выступил Андрей Макаров. Депутат Госдумы от партии "Единая Россия", то есть, так сказать, вовсе не майор, а как минимум политический генерал. Предложение состояло в том, чтобы... ликвидировать МВД. А поскольку все понимают, что просто так взять и ликвидировать МВД невозможно, то реальным содержанием проекта является, так сказать, "зачумление" ведомства. В конце 80-х годов такой проект очень активно осуществлялся по отношению к армии.

А теперь ставлю вопрос ребром: сколько ключевых звеньев в системе государственного управления надо подобным образом вывести за все возможные скобки, чтобы система в одночасье развалилась? При том, что ни о каких революционных очищениях речь, как мы понимаем, не идет. Нет ни революционной атмосферы, ни революционных кадров.

Но, может быть, Конституционный Суд и впрямь так погряз в сервильности, что он сам себя вывел за скобки, став придатком к кремлевской администрации, стремящейся перевести страну на рельсы политической деспотии?

Чем необходимое обсуждение такого вопроса отличается от грязного бездоказательного пиара, то бишь информационной войны? Известно, чем! Тот, кто всерьез обсуждает вопрос, не может игнорировать факты. А тот, кто ведет информационную войну, может.

19 ноября 2009 года Конституционный Суд Российской Федерации принял решение, согласно которому смертная казнь в России отменена. Это - непопулярное решение, которое Конституционный Суд совершенно не обязан был принимать в том виде, в каком оно было принято. Ему гораздо легче было переложить ответственность на законодательную власть. Но КС поступил иначе.

Итак, КС принял решение, во-первых, очевидным образом либеральное. И, во-вторых, столь же очевидным образом непопулярное. А ведь именно в неспособности КС принимать такие решения - суть демаршей Ярославцева и Кононова: "Мы-де, мол, либеральные люди! Люди просвещенные! Мы - настоящие западники! А наши коллеги настроены антилиберально, антизападно. Так же, как и руководящий их деятельностью Кремль! Стремящийся к установлению в стране политической деспотии".

Казалось бы, данное решение КС не оставляет камня на камне от таких рассуждений! В самом деле, если Конституционным Судом командует Кремль, стремящийся осуществлять антидемократическую внеправовую деспотию, то зачем этому Кремлю требовать от Конституционного Суда принятия решения, резко ограничивающего возможности деспотии?

Если бы речь шла о полноценном обсуждении изъянов в работе КС или даже неисправимой порочности Суда, то все было бы сконцентрировано вокруг ответа на сформулированный мною очевидный вопрос. А поскольку никто не только не сконцентрирован на обсуждении этого вопроса, но и не рассматривает его вообще, то речь однозначно идет о пиар-акции, участники которой убеждены в беспроигрышности используемой тактики: "Если вы нас тронете, то мы - гонимые жертвы. А если вы нас не тронете, то мы камня на камне не оставим от вашей репутации. Выбирайте!"

Что ж, коль скоро наше общество является "обществом спектакля", то такой номер проходит. Но "общество спектакля" - это прямая противоположность тому гражданскому обществу, за которое якобы ратуют Ярославцев и Кононов. Главное действующее лицо "общества спектакля" - зевака, жаждущий предъявления любой грязи. Главное действующее лицо гражданского общества - скептический, ответственный человек, которого тошнит от красивых, но бездоказательных слов.

Дискуссия - это прямая противоположность пиару. В основе дискуссии - вера в разум, в логику, в доказательность, аргументированность. В основе пиара - дешевая, крикливая ложь.

Так какое общество мы строим? И строим ли? Или же хотим повторить то свое прискорбное прошлое, в котором спектакль возобладал над гражданственностью? Но, повторив его, мы окончательно разрушим страну.

Запрет на критику? На дискуссионность? Полно! Не надо меня путать с кем-то другим! Я слишком хорошо понимаю, что любой запрет на дискуссионность, любое затыкание ртов может кончиться только гниением и развалом. Что именно такой запрет в годы застоя и породил потом перестройку.

Так в чем же выход?

В том, чтобы, борясь за подлинную дискуссионность, категорически отклонять ее патологическое альтер эго. Информационную войну, грязный пиар, политическую кампанейщину, так называемые "спецшоу".

В том, чтобы гранью между одним и другим сделать "сапиенс" - опору на факты, на хотя бы элементарную логику.

В том, чтобы не подменять цели. Ибо цель дискуссии - исправить объект. И потому дискуссия жаждет обнаружения и обсуждения реальных качеств объекта. А цель войны, политической и любой, - разрушить объект. Парализовать его. Дезорганизовать.

В конце концов если вы воюете с противником, то почему бы вам не делать этого? Но в том-то и беда, что это делают, "работая" не с противником, а со своим государством и своим обществом. Или они-то и являются противниками?

Заявляю со всей ответственностью - если бы речь шла о дискуссии по поводу реальных несовершенств объекта под названием "Конституционный Суд", то я как его руководитель сдувал бы каждую пылинку с мантии любого самого жесткого критика, обнаружителя реальных язв и пороков. Но если с Конституционным Судом воюют - информационно и политически? Если это касается не только, и даже не столько Конституционного Суда? Если проблема намного шире? Что тогда?

Да, для чинуши, боящегося любой критики, нет разницы между теми, кто обнажает подлинные язвы, и теми, кто ведет информационную войну. Да, такой чинуша любого критика назовет "злопыхателем". Но это лишь одна сторона медали!

Разве нет у этой медали и другой стороны? Так уж и нет?

Если государство не может обеспечить порядка демократическим образом, то граждане предпочтут антидемократический порядок хаосу. И потому главная цель государства - не допустить хаоса. Разве не об этом написаны мудрейшие политические трактаты? Разве не доказательству этой истины посвятили свое творчество философы и юристы, начиная с античных времен и вплоть до настоящего времени?

Впору поставить несколько ключевых вопросов. Потом уже будет поздно их обсуждать. А сейчас еще не поздно. Вопросы эти таковы.

Неужели никто не понимает, что нам пытаются снова навязать перестроечные подходы?

Неужели есть люди, которые искренне готовы поверить, что милицейские "революционные" майоры и судебные "революционные" маршалы руководимы в своей "революционности" чем-нибудь иным, нежели то, чем были руководимы их предшественники, актеры драмы под названием "обрушение СССР"?

Неужели кому-то хочется нового и последнего обрушения России?

Неужели никто не замечает, насколько грязно и скверно все, что именует себя борцами с грязью и скверной?

Неужели опять захотелось хаоса?

Неужели неясно, что маячит по ту сторону хаоса?

Мне бы хотелось, чтобы каждый сам ответил себе на эти вопросы. Имеющиеся у меня ответы выстраданы всей прожитой жизнью.

Я знаю, чем оборачиваются перестроечные разглагольствования о недопустимости правового беспредела, - абсолютным правовым беспределом, опирающимся на голую силу.

Я знаю, чем оборачиваются восклицания по поводу того, что нельзя допустить ни одной пролитой детской слезы, - морем слез, морем крови, вопиющей бесчеловечностью.

Я знаю, что является подлинной подоплекой восклицаний по поводу разрушенного права. Подлинной подоплекой является желание добить это право до конца. Уничтожить даже нынешнее несовершенное право. А ну как в острый момент Конституционный Суд станет защищать Российское государство! "Так добьем же гадину, чтобы она не смогла этого сделать! И добивать будем так же, как это делали двадцатилетием раньше! Наплевав не только на правду, но и на самый элементарный здравый смысл, критикуя товарища Вышинского за его подходы и воспроизводя их на собственной практике".

Двадцать лет назад удалось сбить с толку наивное советское общество. Удастся ли сделать это снова? Ведь общество уже совсем другое. Верю в то, что оно другое, что горькие уроки тех лет не забыты, что общество уже не удастся провести на мякине суррогатного правдолюбия. И потому лишь продолжаю начатый разговор.

Почему на самом деле Конституционный Суд принял 19 ноября 2009 года решение о запрете смертной казни в России? Потому что Конституционный Суд и впрямь охраняет Конституцию. Только поэтому. Может быть, он охраняет ее не так, как хотелось бы его оппонентам. Но он ее охраняет.

Не указания Кремля исполняет, а охраняет Конституцию.

Не общественного признания взыскует, а охраняет Конституцию.

Не на ценности ориентируется (они у каждого судьи разные), а на охрану Конституции.

Лично я, как человек и гражданин, против отмены смертной казни в России. Но до тех пор, пока я являюсь председателем Конституционного Суда, я не имею права ориентироваться на собственные человеческие и гражданские пристрастия. Никто не спрашивает меня, председателя Конституционного Суда, о том, в чем мое личное представление о должном, необходимом. Об этом меня могут спросить, как человека и гражданина. Кстати, пока я являюсь еще и главой КС, я просто не вправе давать свои человеческие и гражданские оценки до тех пор, пока ведется судебное разбирательство.

Меня, как главу КС, спрашивают только об одном: "Такое-то и такое-то решение соответствует имеющейся Конституции или нет?" Только на этот вопрос я должен ответить как профессионал.

Если я начну подменять точный ответ на этот вопрос чем-то еще - своими представлениями о благе, представлениями общества о благе, мнением начальства, я лишусь главного. Профессии как осмысленной деятельности. А значит, и самоуважения, и уважения коллег.

На моем рабочем столе лежали не чьи-то директивы, а правовые документы, суть которых я, как профессионал, не мог не понимать. Я не мог не отдавать себе отчет в том, что имеет место определенная правовая ситуация. Включенная в определенный правовой контекст и подкрепленная цепочкой уже сделанных правовых шагов. И что все это в совокупности требует вполне определенного окончательного решения.

Начну с рассмотрения правовой ситуации. Она определяется длительностью моратория на смертную казнь. Мы имеем дело с десятилетним комплексным мораторием. То есть с устойчивыми гарантиями неприменения смертной казни, сложившимся по факту конституционным правовым режимом. Игнорировать который юрист-профессионал не имеет права. Кроме того, смертная казнь изначально закладывалась в действующую Конституцию лишь как исключительная мера наказания, носящая временный характер!

Можно ли понимать, что такое десятилетняя длительность комплексного моратория, в каком виде норма, на которую оказался распространен такой мораторий, была изначально заложена в Конституции, и не отменять смертную казнь? Можно, но лишь отказавшись от профессии. От исполнения своего профессионального долга.

Но все не исчерпывается правовой ситуацией как таковой!

Эта ситуация погружена в определенный контекст. Нынешняя Россия - и ее политический класс, и большая часть общества - не отказывается от вхождения в Европу, от участия в европейском процессе. Действующая Конституция существенным образом ориентирована именно на это.

Если и у общества, и у политического класса поменяются ориентации, то это потребует, в том числе, и существенных конституционных корректив. Но главное - это потребует глубочайших политических корректив.

Задача Конституционного Суда не в том, чтобы ориентироваться на такие коррективы (для кого-то из судей желательные, а для кого-то - нет). Задача Конституционного Суда только в том, чтобы отстаивать действующую Конституцию, образующую единое целое с действующим политико-правовым стратегическим контекстом.

Чем является в этих условиях (а ведь они налицо!) ценностно обусловленное решение отдельного вопроса, даже такого важного, как вопрос о смертной казни?

Разрушительной глупостью, вот чем!

Выпадением из общеправовой ситуации и из действующего политико-правового контекста. Если бы я хотел менять общеправовую ситуацию и действующий политико-правовой контекст, я бы отказался от занимаемой должности и занялся политикой как таковой. Понимая, что для этого мне пришлось бы заняться сугубо революционной политикой. То есть сокрушением существующей государственности и построением новой.

Но я посвятил свою жизнь другому - прямо противоположному. И отказываться от того, чему посвятил жизнь, не собираюсь.

Не хочу говорить за других судей. Но твердо уверен, что в своих решениях они всегда исходят из чего-то сходного с тем, что является решающим для меня.

Никто из нас не ангел. Все мы живые люди, участвующие в современной общественной жизни. Живущие не в иных мирах, а на нашей грешной земле. Более того, в нынешней далеко не безупречной России. Но даже созвучие времени и ситуации (а я уверен, что ни для кого из нас оно не является единственной целью жизни) возможно только до тех пор, пока есть какой-то стержень.

Пока в основном ты сохраняешь верность принципам и профессии. А когда ты это теряешь, теряется и все остальное. Перестав понимать (и уважать) самого себя, ты перестаешь понимать (и уж тем более уважать) время. Ситуация исчезает следом за исчезновением чувства времени. Человек превращается в жалкую марионетку, в робота, в официанта, действующего по принципу "чего изволите", в презренное существо, которое пытается по любому поводу сориентироваться на начальство и путается даже в этих своих низкопробных потугах.

Конституционные судьи - это малый круг весьма уважаемых людей. Вход в такой круг для "официантов" закрыт. А если они случайно и проникают в него, то узкое судейское конституционное комьюнити реагирует по принципу самоочищения. Что и произошло.

Конституционные судьи - это люди, добившиеся в своей профессии многого. Такие люди редко бывают слабыми, лишенными самоуважения. Нельзя сохранять самоуважение, теряя хребет - профессию.

"Не мешайте нам работать", - вот кредо любого настоящего профессионала. То, что затеяли наши коллеги, было не просто возмутительным с моральной точки зрения. Если бы речь шла только о том, что тебя живописуют неприемлемым образом... Что ж, ХХI век - не XIX... Нет суда чести, нет дуэлей как общепризнанных норм... Человек, не являющийся судьей, еще может в особых случаях обратиться в суд по защите чести и достоинства. Но судье-то и обращаться некуда! Что ж! Порой приходится терпеть даже самые недоброкачественные суждения в свой адрес. Но - чьи суждения? Журналистов, прочей "сторонней публики".

А вот если эти суждения высказываются членами узкого рабочего коллектива, которому каждый день надо решать сложнейшие вопросы...

Если при этом речь идет о суждениях, явно неадекватных и донельзя двусмысленных...

В условиях всех этих "если" как может коллектив работать, не освободившись от тех, кто, находясь внутри него, ведет против него информационную войну? Странное занятие, не правда ли: "Коллеги - публичные девки, заведение - бордель, а мы двое - монахи". Невольно возникает вопрос: а что монахи делают в борделе? Как они в него забрели? Чем пробавляются в рабочее (да и свободное) время?

А коль скоро известно вдобавок, что коллеги ну никак не монахи... То есть настолько не монахи, что дальше некуда, то вновь с многократным усилением возникает все тот же вопрос: как работать?

Ты задаешь этот вопрос зарвавшимся членам твоего коллектива, а они улыбаются. И недвусмысленно дают понять, что их задача не в том, чтобы улучшить работу, а в том, чтобы эту работу парализовать. Дезорганизовать до предела.

Налицо частный случай чего-то общего и до боли знакомого.

Поняв и это, спрашиваешь себя: что делать? И принимаешь единственно возможное для тебя решение.

А когда его принимаешь, то не в Кремль бежишь советоваться. А действуешь сообразно принятым тобою однажды и навсегда этическим нормам. Действуешь на свой страх и риск. Понимая при этом и свою ответственность руководителя, и то, что судьи Конституционного Суда - это очень сильные, очень самостоятельные люди, которые поддержат тебя, только будучи убежденными в правоте принимаемого решения.

Но главное, ты понимаешь, что кому-то очень нужна очередная российская смута. Что такая смута всегда начинается с искусственно создаваемого паралича основных звеньев государственного аппарата. И что особое внимание в таких случаях уделяется звеньям, способным воспрепятствовать государственному развалу.

Общепринятое сегодня слово "элита" никоим образом не относится к числу моих любимых слов. Но я готов его использовать, коль скоро речь идет об элите, ответственной перед народом. Главное, в чем элита ответственна, недопущение смуты и государственного распада. Ибо, допустив это, она обрекает народ на огромные бедствия.

Дезорганизация государственной системы - путь к такому распаду. А значит, ее нельзя допустить. В этой констатации нет ни малейшего желания воспеть чванство высокопоставленных чиновников, холуйство, мздоимство, леность, тупость, безразличие ко всему, кроме собственного кармана, цинизм, бесчестность. Все это можно и должно искоренять. В том числе и самыми жесткими мерами. Но категорически недопустимо превращение подобного искоренения в развал системы. В ее оголтелое шельмование, создающее предпосылки для паралича и демонтажа.

Предлагаю в конце самый поразительный пример на обсуждаемую мною общую тему. В конце 80-х годов, как мы помним, советская система была окончательно ошельмована и парализована. Далее было сказано, что она не реформируема, а значит, подлежит только полному демонтажу. Ее демонтировали, разрушив при этом государство. Потом в течение двадцати лет судорожно создавали новую систему - ту самую, которую теперь опять ошельмовывают, парализуют... Для чего? Для того, чтобы снова назвать нереформируемой?

За это время китайцы на глазах у всего мира занялись медленной реформой своей системы. Категорически отказавшись от того, чтобы ее ошельмовывать, парализовывать и демонтировать. Занялись они этим, естественно, на свой манер. Каждая страна, которая хочет добиться какого-то позитивного результата, должна все делать на свой манер, то есть с учетом культурно-исторической специфики. Но ведь они именно этим занялись! И чего достигли? Превращения Китая в новую сверхдержаву, поразительного экономического роста, достаточной консолидации общества, успехов во всех отраслях социальной и культурной жизни... Если даже этот исторический урок нас ничему не научит, то мы займемся повторением пройденного.

Но я убежден, что наше общество усвоило горькие уроки. И что оно откажется исполнять очередной перестроечный танец. При том, что и состав оркестра уже понятен, и подлинное содержание предлагаемой музыки.

[Юрий Вдовин]

http://www.zaprava.ru/content/view/2112/2/

23.12.2009 08:13 0 Комментарии
Что можно Юпитеру…

Опубликованная в «Российской газете» 11 декабря 2009 года статья председателя Конституционного Суда Валерия Зорькина «Повторение пройденного. К шестнадцатилетию российской Конституции» производит на более или менее думающего человека чудовищное впечатление. Шоковое.
Да, понятно, что в стране есть махровые поборники страшного прошлого нашей страны. Как правило, это либо активные участники этого чудовищного режима, либо одураченные жертвы лживой многолетней коммунистической монопропаганды. Но заподозрить председателя Конституционного Суда первого в истории современной демократизирующейся России в таких взглядах и в голову не может прейти нормальному человеку! А уж о публичном признании в таких взглядах, да не просто сообщить о разделение таких взглядов, а о занятии активной пропагандой этих взглядов речь вообще не могла и пойти…
Я попытался отметить в статье те абзацы статьи, которые хотел бы прокомментировать как лживые и недопустимые от имени не то, что председателя Конституционного Суда, да и от имени любого судьи. И бросил эту затею. Скорее, не найти абзаца, который мог бы быть опубликован от имени судьи!
Когда же у председателя Конституционного Суда такой мировоззренческий винегрет в голове, и он этот винегрет вываливает на общественность как истину в последней инстанции, с чудовищными инвективами в адрес и своих бывших коллег, и в адрес, хоть поименно и неназванных, государственных деятелей, которые войдут в историю как радикальные реформаторы режима, погубившего десятки миллионов своих сограждан и отбросивший страну на десятки лет назад от мирового прогресса, тогда, пожалуй, действительно очевидно, что паралич Конституционного суда уже наступил, а с ним и паралич всей судебной системы в стране. Да и аргумент у председателя железный: «очевидно!»
Г-н Зорькин сообщил ошарашенным читателям, что «пресловутая перестройка» возникла не в результате тупика, в которую завели страну безжалостные и бездарные коммунистические идеи и вожди, а в результате каких-то внешних воздействий. В результате заговора. Мировая закулиса.
Видимо, статья писалась заранее, до дня Конституции, с кем-то согласовывалась, и в статье не нашло отражения разразившиеся позорные скандалы с УФСИНом и Министерством обороны, когда произошли резкие отставки и там, и там, и тем самым признана тяжелейшая болезнь этих ведомств. Если бы это произошло до написания статьи, автор, вероятно, объяснил бы нам, что это – тоже происки, ибо направлены туда же, что и те усилия, которые были направлены на «обрушение СССР». Мол, такие же усилия направлены на развал МВД и Конституционного суда. Ну, не могло ведь « наивное советское общество» само догадаться, что коммунистический режим – тупиковая ветвь развития страны. Не зря ведь советская пропаганда дурачило народ, он должен был быть «наивным», именно на это и нацелена была советская пропаганда. А тут нам снова «навязывают перестроечные тенденции»!
А чего стоит такой пассаж: «Если государство не может обеспечить порядка демократическим образом, то граждане предпочтут антидемократический порядок хаосу. И потому главная цель государства - не допустить хаоса. Разве не об этом написаны мудрейшие политические трактаты? Разве не доказательству этой истины посвятили свое творчество философы и юристы, начиная с античных времен и вплоть до настоящего времени?»
Вот главная мысль главного сторожа демократической Конституции РФ: нам нужен, необходим «антидемократический порядок»!
Г-н Зорькин! Мы 70 лет жили в «антидемократическом порядке»! Сколько жизней это «порядок» загубил в нашей стране, куда мы продвинулись? К катастрофе 1989 года, когда страна зашла в тупик, и противоестественная империя – социалистический «лагерь» рухнул! Гитлер навел в 33-м году в Германии антидемократический порядок. Какой ценой человечество заплатило за «антидемократический порядок», который пришел на смену демократическому хаосу разгромленной в Первой мировой войне Германии?
Неужели Председатель Коституционного Суда России хочет повторения таких трагедий? Осознанно?
…В доказательство отсутствия у себя ангажированности властью г-н Зорькин приводит свой юридический подвиг – подтверждение отмены смертной казни в России как акт противостояния Кремлю. Полно, г-н Зорькин! Невозможно государству, члену Совета Европы, сохранять смертную казнь. Ибо наши высшие чиновники хотят быть принятыми в Европе за цивилизованных людей. В противном случае Россия безоговорочно попадет в список стран изгоев, а сейчас она еще трепыхается в списке вроде бы цивилизованных стран. Но, как когда-то, во времена советско-китайского конфликта, говорили про Кастро, что он сердцем в Пекине, а желудком в Москве, так и про руководство сегодняшней России можно сказать, что оно сердцем во всяких антиамериканских и антидемократических странах-изгоях, а желудком – в цивилизованной Европе. Там учатся дети, там счета в банках, там недвижимость и другие престижные атрибуты нашей «элиты».
Притянутые «за уши» аналогии с Ивановым и Гдляном должны свидетельствовать о том, что именно они и им подобные борцы с коррупцией привели к чудовищному расцвету этого позора в современной России. Не отсутствие независимых от исполнительной власти представительной и судебных властей, независимых от властных структур средств массовой информации, не удушение нарождающегося гражданского общества с разветвленной сетью независимых от власти общественных объединений и организаций, контролирующих власть и доводящих до нее необходимость соблюдения прав граждан, прописанных в Конституции, и их законных интересов, а борцы с коррупцией привели к расцвету коррупции.
А что до критики решений нашего доблестного Конституционного Суда – так что ж делать, если многие решения действительно вызывают массу вопросов и у простых граждан, и у профессионалов-юристов. Взять хотя бы решения по выборам губернаторов – то отмена выборов недопустима – то, безусловно – необходима. Правда, критиковать коллегам решения и практику суда нельзя, а председателю – хвалить можно, и мировоззрение пропагандировать можно! Как говориться, что можно Юпитеру…
Да ведь и еще по ряду решений были особые мнения ваших бывших коллег - Ярославцева и Кононова, с которыми непредвзятому человеку, думающему о необходимости демократизации России, трудно не согласится.
Действительно очевидно, что целый ряд вопросов ставился перед Конституционным судом в связи с тем, что какие-то акты принимались нашими властными структурами по политическим, а не по юридическим мотивам, а Конституционный Суд (это очевидно!) руководствовался при оценке таких вопросов не юридическими соображениями, а политическими. А теперь мы еще узнали, что председатель Конституционного Суда РФ – ярый поборник старого коммунистического режима, клянет перестройку, тоскует по распавшейся империи, считает, что «советская система была окончательно ошельмована», зовет нас на китайский путь медленных реформ. В общем, как Зюганов, активно проповедует эти бредовые идеи и ценности.
Возможно ли такое? Я не о взглядах. Ну, кто-то придерживается коммунистических взглядов, кто-то либеральных, а кто-то и вовсе фашистских – наверное, имеют право. Но вот занимать при этом пост председателя Конституционного Суда и заниматься пропагандой – это невероятно!
Наверное, г-н Зорькин не подаст в отставку. Это не тот человек, но очевидно же, что в таком раскладе у нас в стране нет, и в ближайшее время не будет нормальной судебной системы. Да и то, под таким конституционным надзором и не выполняется наша Конституция властью, в которой прописано, если говорить простым человеческим языком, что в нашей современной России государство существует с исключительной целью – для реализации прав и законных интересов граждан, а не граждане существуют для реализации каких-то мифических государственных, национальных или геополитических интересов. И понимать надо, что на поверку все эти «интересы» оказываются интересами правящего класса чиновников, почти полностью состоящего из бывшей партхозноменклатуры или выходцев из преступного КГБ.
Нет, не подаст Зорькин в отставку. И не пошлют его в отставку. И не руководит Зорькиным Кремль. Зорькин сам знает, что нужно Кремлю. Добровольно и с песнями.
…Помню, на какой-то конференции, посвященной проблемам свободы прессы один сервильный по отношению к власти до мозга костей журналист-служака с пеной у рта кричал, что у нас в стране полная свобода прессы, и ему лично никто из властных кабинетов никогда ничего не указывал. И ему поверили все, потому что ему и указывать не надо…

[Marcus Porcius Cato]

Без сомнения я в этом споре на стороне Морщаковой. Праворазрушительством занимается именно Зорькин. Это стало особенно ясно после решения КС по поводу выборов губернаторов.
Цитирую мнение А. Гольца из его статьи в "ЕЖ" "Смерть профессии":

"Вряд ли можно было предположить, что, разбирая пусть даже чрезвычайно важное дело, КС придет к столь глобальным выводам. Однако это случилось. Перед судом стояла нетривиальная задача: нужно было опровергнуть собственное решение девятилетней давности. Тогда КС посчитал неконституционным ряд положений устава Алтайского края, предполагавших избрание главы края региональным парламентом. На этот прецедент ссылались те, кто подал в КС иск о неконституционности установленного Кремлем порядка, согласно которому как раз региональным парламентам надлежит утверждать предложенные Путиным кандидатуры губернаторов. И конституционные судьи приняли удивительное решение. Оказывается, решения КС «в системе прежнего правового регулирования» могут уточняться либо изменяться «с учетом конкретных социально-правовых условий их реализации, в том числе с учетом изменений в системе правового регулирования».

Замечу, что Конституция не менялась. И вот самые авторитетные юристы страны, которым поручено толкование Основного закона, заявили, что это толкование зависит от неких «социально-правовых условий». Не берусь судить, входит ли в список условий вся властная вертикаль, отстроенная Путиным В. В., или имелась в виду угроза переселить Конституционный суд в северную столицу.

До сих пор я полагал, что смысл профессии юриста заключается в разработке, трактовке и применении законов. А теперь выясняется, что первичен не закон (который, повторю еще раз, не был изменен), а изменившиеся «социально-правовые условия». Но если так, то выносить судебные решения, вести расследования преступлений, разбираться в спорах хозяйствующих субъектов должны не юристы – знатоки законов, а те, кто формирует эти самые «социально-правовые условия»: политики, чиновники, политтехнологи. Так что юристам и предстоит в ближайшее время выбрать для себя какую-то из вышеперечисленных профессий.

То, что решение КС представляет собой не только беспомощные потуги доказать законность очевидного беззакония, но еще и отражает государственную политику, подтвердил президент, выступивший на учредительном съезде Ассоциации юристов России. Он потребовал от юристов обеспечить правовыми средствами «общенациональные интересы страны». Заметим, не законы, а общенациональные интересы, право формулировать которые принадлежит, разумеется, президенту. Точно так же в свое время выше закона были поставлены интересы мирового пролетариата."

Только Зорькин ставит выше права не общенациональные интересы, а свои личные. Это для меня стало ясно ещё в 1993 году. Практически все тогда хвалили Зорькина за то что он защищал Конституцию. Но и тогда Зорькин защищал не общенациональные интересы, а свои собственные.
Недавно Р. Хасбулатов признался, что тогда Зорькин рассматривался оппозицией как реальный кандидат на пост президента страны. Более того я считаю, что Зорькин уже видел себя президентом. Вот что двигало им в тот момент-личные интересы.
Также продолжают им двигать они и сейчас.
Ничем более Зорькин и не обеспокоен.

[Юрий Рудкин]

http://www.rapsi-pravo.ru/judicial_a...256786826.html
17:20 28/10/2011

Из первого состава Конституционного суда (КС) РФ сегодня осталось всего четверо судей. Один из них – Юрий Рудкин – многие годы старается не общаться с прессой, оставаясь одним из самых закрытых конституционных судей .

В канун торжеств по случаю 20-летнего юбилея КС РФ судья все же сделал исключение для РАПСИ, рассказав обозревателю агентства Владимиру Новикову, чем запомнились за это время бывшие и нынешние коллеги, почему в канун событий октября-93 суд действовал единственно правильным образом, и какие дела за всю историю КС он считает наиболее знаковыми.


Пресс-служба Конституционного суда РФ
1991 год. Первый состав КС РФ вместе с первым президентом России Борисом Ельциным. Юрий Рудкин – третий слева
Спорные компетенции

- В 1991 году КС был для России чем-то совершенно новым. Для многих – и вовсе непонятным образованием. Были ли противники появления суда?

- Прежде чем ответить на этот вопрос, уместно вернуться к тому времени, когда на обсуждение вносился проект первого закона «О Конституционном суде РФ». Именно тогда велись серьезные дискуссии, что это за орган, какие споры он будет рассматривать. Проще говоря, между кем и кем. И когда комитетом по законодательству Верховного совета был внесен проект, в котором многие вещи были прописаны, споры начались с новой силой. Сначала, естественно, в самом Верховном совете.
1991 год. Первый состав КС РФ вместе с первым президентом России Борисом Ельциным. Юрий Рудкин – третий слева
Пресс-служба Конституционного суда РФ
1991 год. Первый состав КС РФ вместе с первым президентом России Борисом Ельциным. Юрий Рудкин – третий слева

- О чем спорили?

- Во-первых, звучали мнения, что как самостоятельный орган судебной власти КС не нужен. Некоторые считали, что Конституционный суд должен быть одной из коллегий Верховного суда РФ. Например, коллегией по рассмотрению конституционно-правовых споров. То есть, если это судебный орган, он должен быть встроен в имеющуюся судебную систему. На таком подходе настаивало большинство народных депутатов. Но в итоге победил здравый смысл. Договорились, что КС станет самостоятельным органом конституционного контроля, который осуществляет его в форме конституционного судопроизводства.

- Наверное, полемизировали о компетенции, полномочиях…

- И без этого не обошлось. Изначально ведь компетенция была очень широкой. Особенно дискутировался вопрос, вправе ли КС отменять законы, принятые Верховным советом и, особенно, Съездом народных депутатов. Мол, как это – какой-то там суд будет отменять акт, принятый практически всем народом? Но в итоге и здесь пришли к согласию: данное полномочие суд получил.

Дебатировался и вопрос о том нужно ли КС предоставлять право оценки действий и решений должностных лиц. Не только президента, но и, допустим, руководителей министерств и ведомств. И в этом случае большинство голосов было подано за то, чтобы дать суду такое полномочие.

Разумеется, шли разговоры, какие споры о компетенции предстоит разрешать суду, между кем и кем. Если это споры между федеральными органами власти – одно. Если между федерацией и ее субъектами – другое. И депутатские группы от субъектов федерации поначалу вообще категорически отрицали этот момент. Но только лишь после того как им было предоставлено право делегировать своих кандидатов в состав КС, это полномочие прошло.

Очень серьезные дискуссии также возникали по поводу полномочий конституционных судей, порядка их назначения. Сначала предлагалось установить возрастной ценз не менее 30 лет. Кандидат при этом должен был к моменту избрания иметь 10-летний стаж работы по юридической специальности, обладать обширными знаниями в области права и безупречной репутацией. Максимальный возраст для кандидата в судьи ограничивался 60-ю годами. Затем решением Верховного совета было определено, что судьей КС может являться юрист, обладающий вышеперечисленными качествами, но не моложе 35 лет.

- Все это предшествовало назначению первых судей. И они были избраны в два этапа.

- Даже в три. Сначала кандидатуры рассматривались на заседаниях комитетов Верховного совета. При этом выдвигать их могли как депутатские фракции, так и министерства и ведомства, а также научные, учебные заведения и общественные организации. После выдвижения каждая кандидатура обсуждалась на трех заседаниях комитетов – по законодательству, по законности и правопорядку, и, если мне память не изменяет, по правам человека, который возглавлял в то время Сергей Ковалев. Такое сито пройти было нелегко, и много кандидатов на этом этапе отсеялось.

Те, кто прошел отбор, были представлены на утверждение Верховного совета. И только после этого кандидатуры выносились непосредственно на Съезд народных депутатов. К 30 октября 1991 года в окончательном списке значилось то ли 23, то ли 25 фамилий.

13 друзей Конституции

- Но осталось всего чертова дюжина?

- Да, в первый день Съезда было избрано 10 судей, во второй – еще 3.

- Но ведь первый состав должен был состоять из 15 судей?

- Это так. Но в отношении двух вакантных должностей сначала было принято решение перенести голосование на более поздний срок. А потом постановили и вовсе ограничиться теми, кто уже был избран.

- Одним из полномочий КС по первому закону была дача заключений о действиях должностных лиц, в том числе и президента. Не сыграло ли это впоследствии злую шутку с самим судом?

- Считаю, что нет. Более того – такое полномочие у КС должно быть и сейчас. Ведь когда разрабатывался первый закон о Конституционном суде, его авторам было очевидно, что данный орган должен быть своеобразным судом над властью. И сверхзадачей КС предполагалось сделать то, чтобы он не позволял бы возвыситься одной ветви власти над двумя другими. Поэтому наш суд именовался высшим органом по охране Конституции. КС должен был оценивать как нормативно-правовые акты, которые издавал президент, так и его действия, решения. Иначе что бы у нас получалось? Верховный суд РФ не вправе оценивать поведение и шаги главы государства, никакие другие суды не вправе, и КС – тоже не вправе. В итоге выходило, что президент оказывался вне всякого судебного контроля.

- В итоге так и получилось. А данное полномочие КС легло в основу того, что с судом произошло после октябрьских событий 1993 года.

- Многие помнят политическую ситуацию в России того времени, противостояние между президентом и Верховным советом. КС пытался разрешить эту проблему доступным ему по закону способом. Мы, все на тот момент действующие судьи, приносили присягу на той Конституции РСФСР, что действовала в 1991 году. И работали мы в соответствии с тем Основным законом. И я нисколько не жалею о решениях, которые мы в тот момент принимали. Они были правильными с точки зрения буквы и духа той Конституции.

Ну а кто как голосовал – личное дело каждого. Иногда споры в совещательной комнате доходили до максимального накала. Но все равно мы приходили к общему знаменателю. И сейчас мы спорим. Но никогда за 20 лет такого не было, чтобы эти споры приводили к личностным конфликтам. Пожали друг другу руки – и пошли обедать.

- Из первого состава КС сегодня в суде, помимо вас, работают Валерий Зорькин, Гадис Гаджиев и Николай Селезнев. Что в первую очередь вспоминается об остальных коллегах?

- К сожалению, двух из них уже нет в живых – Эрнеста Аметистова и Владимира Олейника. Я уже говорил о том своеобразном сите, которое в ходе отбора проходил каждый кандидат. Поэтому состав суда в то время был очень профессиональным.

- То есть это были, что называется, люди одного калибра?

- Именно так. Сказать о ком-то, что этот – лучше, а тот – хуже, я не могу. Все были высококвалифицированными юристами. При этом вспоминаются в первую очередь коллеги, с которыми я работал раньше, еще в Верховном совете, с весны 1990 года.

И Николай Ведерников, и Олег Тиунов, ныне здравствующие, и Виктор Лучин, и Анатолий Кононов, и Тамара Морщакова – все замечательные профессионалы.

- Но единомышленниками вы не были. Иначе не было бы споров в совещательной комнате…

- У двух юристов всегда три мнения. Но к общему знаменателю мы приходили.

- В 90-е годы КС много времени уделял проверке норм действовавшего в то время уголовно-процессуального законодательства, которое досталось стране в наследство с советских времен. При этом Уголовный кодекс был уже российским. Неповоротливость законодателя значительно загружала КС, которому приходилось несколько лет делать лишнюю работу в ущерб более важным запросам?

- В первый период деятельности, с 1991 по 1993 годы, УПК оспаривался не так часто, как во второй, то есть после 1995 года. Ведь действовала старая советская Конституция, и оспаривалась в основном конституционность правоприменительной практики. Поэтому первые рассмотренные дела в основном были связаны с указами президента. Скажем, самое первое дело касалось указа президента от 19 декабря 1991 года об образовании министерства безопасности и внутренних дел. Тогда, если помните, из двух министерств был создан один орган. Мы тогда сказали свое нет, поскольку такое слияние министерств относилось к компетенции Верховного совета. А лично президент такие указы издавать не мог.

Много обжаловалось постановлений Правительства РФ. То есть в первый период, до 1993 года, тем, старым, УПК мы, можно сказать, загружены не были.

Когда же в 1993 году была принята новая российская Конституция, УПК действительно остался старый. И как мы не старались его латать-перелатать, жалоб и обращений было много. Но практически по всем им мы выносили решения.

- Получается, что самое первое решение КС, который признал неконституционным указ президента по слиянию силовых ведомств – и есть тот отправной момент, с которого началось противостояние между судом и президентом?

- Я и по сей день считаю, что не было у нас никакого противостояния. Глава государства издал нормативный акт по вопросам, не относившимся к его компетенции. Мы сказали, что это – компетенция законодателя. А президент вышел за пределы своих полномочий.

- Но ведь и потом были постановления КС, которые президента, мягко говоря, радовать не могли…

- Вынужден повториться - суд при принятии всех решений отталкивался от действовавшей тогда Конституции страны. Я прекрасно понимаю мотивы действий Бориса Ельцина. Он в максимально короткие сроки пытался модернизировать Россию. Но вся модернизация должна происходить в рамках, установленных Конституцией. А она в то время не позволяла издавать подобные указы. Поэтому-то не было никакой конфронтации, и уж тем более мы не находились в состоянии войны, как до сих пор считают некоторые сторонние наблюдатели. Просто КС исправно выполнял возложенные на него законом обязанности.

- А как же знаменитый указ Ельцина №1400, о роспуске Верховного совета, который появился на свет в сентябре 1993-го?

- И тут никакого противостояния не было! Наша задача и в данном случае заключалась в том, чтобы сказать – соответствовал он Конституции или не соответствовал. Мы свое слово сказали. А уж как потом действовали политики, что они говорили, в том числе, о том, что КС чуть ли не развязал бойню, пусть останется на их совести.

Деление на два

- После событий октября 1993 года деятельность КС была приостановлена почти на полтора года. Чем занимались это время вы, остальные судьи? Было ли ощущение, что КС когда-нибудь все же возобновит работу?

- Все мы смогли посвятить себя подготовке проекта нового закона «О Конституционном суде РФ», который затем был принят в 1994-м. Несмотря на подвешенное состояние самого суда. Замечу, что над проектом работали и сотрудники нашего аппарата. Что касается коллег-судей, все действовали сообща. И те, кто голосовал за конституционность указа №1400. И те, кто выступал с противоположной точкой зрения. Судьи принимали также непосредственное участие в работе Конституционного совещания, а также в Комиссии Конституционного арбитража. Мы не могли заниматься ни жалобами, ни запросами. Но все поступавшие в суд обращения регистрировались, накапливались. И когда приняли новый закон, нужно было рассмотреть все эти обращения. К тому же состав судей стал на шесть человек больше. Все 19 человек в составе двух палат начали работать над тем, что накопилось с осени 1993 года.

- Закон о КС образца 1994 года – самый сбалансированный за всю 20-летнюю историю суда из тех, по которым работал суд все это время?

- В основе концепции первого закона было положено то, что КС является судом над властью. С принятием же второго закона у нас забрали много полномочий. Поэтому-то самым удачным я до сих пор считаю первый закон. Единственное, что из него стоило исключить – проверку конституционности нормативных актов и действий должностных лиц по собственной инициативе суда. Все остальные полномочия можно было бы смело оставить. А вот в первый закон уместно было бы добавить разделение судебного состава на две палаты. Но понимание необходимости такой меры приходит только с годами.

- Разделение на палаты было велением времени? Ведь в первом составе было 13 судей, во втором, и по сей день – 19. Трудно достичь согласия по спорным вопросам при таком количестве участников дискуссии.

- Дело не в количестве. И первый состав прекрасно бы работал в двух палатах. В Конституционном Совете Франции, к примеру, избирательные дела три человека рассматривает, дела другой категории – тоже три человека. И ничего страшного в этом нет.

- Какие еще изменения принес с собой закон 1994 года?

- Помимо того, что у нас стало меньше полномочий, по тому новому закону предельный возраст судей, вновь назначаемых на должность, был ограничен. Изменился порядок назначения на должность, срок полномочий. По закону 1994 года предельный срок полномочий судей составлял 12 лет, 70 лет был предельный возраст. Затем стало, соответственно, 15 лет и 70 лет. Потом 15-летний срок убрали, а верхний возрастной предел оставили. А еще позже распространили 70-летний предельный срок по возрасту на судей, которые были избраны Съездом народных депутатов в 1991 году. То есть еще до принятия новой Конституции.

- Разве не налицо обратная сила, приданная закону?

- Я своим коллегам об этом говорил…

Дело КПСС, чернобыльцы и третий срок Ельцина

- Второй период работы КС продлился довольно долго: с 1995 по 2008 годы, то есть до переезда суда на постоянное место жительства в Санкт-Петербург. Если оценивать все эти годы, какие знаковые постановления, принятые КС, вы вспоминаете в первую очередь?

- Если в самом начале работы мы много запросов рассматривали в порядке абстрактного нормоконтроля, то последние лет пять к нам с подобными запросами никто не обращался. С чем это связано, думаю, очевидно. В основном мы рассматриваем сегодня жалобы граждан и запросы судов, то есть осуществляем конкретный нормоконтроль.

Если анализировать период до октября 1993 года, то лично для себя знаковыми я бы назвал самое первое постановление, по объединению министерств внутренних дел и безопасности.

- Потому что оно – первое?

- Наверное, да. Поэтому навсегда осталось в памяти.

- Какие еще?

- Ну, если судить по общественной значимости, это все же оценка конституционности указов президента РФ о приостановлении деятельности коммунистической партии и об ее имуществе. Так называемое "дело КПСС".

К значимым я также бы отнес дело о проверке конституционности отдельных положений статьи 1 федерального закона от 24 ноября 1995 года о внесении изменений и дополнений в закон РФ о соцзащите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие Чернобыльской аварии. "Дело чернобыльцев" помните? Все эти дела имели огромный резонанс.

- А так называемое дело о третьем сроке Бориса Ельцина в конце 90-х? Там-то общественно-политический резонанс, помнится, был побольше…

- Для меня это дело не представлялось сложным, поскольку в Конституции было четко закреплено положение о том, что президент России вправе занимать свой пост не более двух сроков подряд. Тем более что в пункте 3 раздела второго Конституции зафиксировано положение о том, что президент РФ, избранный в соответствии с Конституцией (Основным законом) Российской Федерации – России, со дня вступления в силу настоящей Конституции осуществляет установленные полномочия до истечения срока, на который он был избран. Не трудное это было решение. Другое дело – чернобыльский закон! А тут… Сказали: один срок был. Когда был подан запрос, шел второй срок. Вот через срок – пожалуйста, баллотируйтесь. Повторюсь - ничего сложного.

- Почему не вспоминаете два дела, по которым выступали с особым мнением?

- Хорошие были дела. Одно отлично помню, когда речь шла либо об избрании губернаторов непосредственно населением, либо законодательным собранием субъекта федерации. Дело мы рассматривали по запросу законодательного собрания Алтайского края. И я тогда четко сказал, что Конституция не запрещает избирать губернатора как непосредственно населением, так и законодательным собранием региона. Но тогда большинством голосов судей КС было принято решение, что нет – только населением.

А по второму запросу – о смертной казни – я вам так скажу, поскольку до сих пор стою на этой точке зрения: не делом КС было рассматривать данный вопрос. Законодатель должен был ратифицировать соответствующий протокол к Европейской Конвенции. Почему он этого не сделал, а перебросил разрешение вопроса на Конституционный суд, можно только догадываться. В первом решении по смертной казни, если помните, мы сказали, что такие приговоры не могут выноситься, пока суды присяжных не будут созданы на всей территории Российской Федерации. Тогда не было такого суда в Чеченской республике. А когда и он появился, ну, какие правовые основания? Однако большинство судей со мной не согласились, посчитав, что, поскольку мы присоединились к Европейской Конвенции, хотя Протокол №6 и не ратифицирован, применять смертную казнь нельзя.

С другой стороны, данная проблема решалась и совершенно другим путем.

- Каким именно?

- Как было у президента право помилования, так оно и осталось, никуда оно не делось. И раньше президент смело заменял смертную казнь на пожизненное заключение, или же на 25-летний тюремный срок.

- Президенту в таком случае можно немного посочувствовать, прислушайся он к вашему совету. Учитывая, какое количество пожизненных приговоров по России выносится каждый год.

- Но и преступность-то возросла в стране по сравнению с советским периодом! В то время таких преступлений, как терроризм, практически не совершалось. А сейчас террористические акты - это не такая уж редкость. И за такие преступления сейчас выносят именно пожизненные приговоры, а не смертную казнь. Такова жизнь и таков закон.

Прецедентное право нам не нужно

- Во все времена число обращений в КС было примерно одинаковым – около 18-20 тысяч ежегодно. Что будет дальше?

- Здесь прогнозировать трудно. Во-первых, многое зависит от качества законов, которые издает наш законодатель. Во-вторых, огромное значение имеет правоприменительная практика. Ведь в большинстве случаев законы, написанные на бумаге, неплохи, и Конституции соответствуют. Но вот правоприменительная практика очень часто искажает смысл, заложенный в законе. И мы опять же очень часто не признаем неконституционной норму проверяемого закона, а даем ей конституционно-правовое истолкование. При этом правоприменитель должен руководствоваться выявленным КС конституционно-правовым смыслом этого закона. Если рассуждать в общем, думаю, что значительного увеличения запросов не будет, поскольку российское законодательство делается стабильнее.

- Но правоприменитель-то лучше не становится.

- Как и любому человеку, ему свойственно допускать ошибки. В основном-то ведь суть жалоб сводится к тому, что заявители не согласны с решениями, которые были вынесены по их делам либо судами общей юрисдикции, либо арбитражными судами. Мы смотрим их жалобы, и получается, что гражданин-то к нам обращается не с просьбой проверить на соответствие Конституции закон, примененный в его деле. Он просит фактически пересмотреть то решение, которое его не устроило. И вот здесь мы говорим: "Извините! Закон ни при чем, вы оспариваете правоприменительное решение". Но мы не можем его пересмотреть, это должен сделать соответствующий суд общей юрисдикции. И дела пересматриваются.

- Глава Высшего арбитражного суда РФ Антон Иванов года полтора назад фактически призвал коллег-юристов к постепенному переходу к прецедентной системе права. Если на минуту представить фантастическую ситуацию, что эта система действует в России, это улучшило бы правоприменительную практику? И, соответственно, разгрузило бы КС?

- Я не сторонник введения у нас в стране прецедентного права. Но ведь что можно сделать - чаще выпускать обзоры судебной практики. Как Высшим арбитражным судом, так и Верховным судом. Вот тогда ничего страшного не будет. Проводите почаще совместные Пленумы Верховного суда РФ и Высшего арбитражного суда РФ. Выпускайте совместные постановления, давайте толкования, обобщайте правоприменительную практику. И вот тогда, думаю, и число обращений к нам снизится. Не на порядок, но значительно.

Санкт-Петербург – Москва.
4107+5195=9302