*3438. Extra Jus: Польза конфликта

[Вадим Волков]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...efonnogo-prava
Статья опубликована в № 4035 от 17.03.2016 под заголовком: Extra Jus: Подделка телефонного права

Социолог о том, как суды меняли решения по звонку пранкера и порочит ли информация об этом достоинство судов

17.03.2016

Первоначально еще в 2012 г. с помощью звонка мировому судье от якобы заместителя председателя краевого суда Давыдов решил в свою пользу дело об административном правонарушении, которое велось в отношении его
С. Портер / Ведомости

Запреты создают героев, а те запреты, которые не отражают моральные установки большинства, делают это гарантированно. Когда в начале 2016 г. первый заместитель прокурора Пермского края Сысоева С. М. обратилась в суд с заявлением о необходимости запрета на распространение на территории России записей телефонных звонков Сергея Давыдова судьям Пермского края в 2013 г., эта история с розыгрышами уже сошла на нет и мало что предвещало ей вторую жизнь. Теперь же из местного Робин Гуда Давыдов превращается в пранкера федерального значения.

Первоначально еще в 2012 г. с помощью звонка мировому судье от якобы заместителя председателя краевого суда Давыдов решил в свою пользу дело об административном правонарушении, которое велось в отношении его, затем еще раз повторил этот опыт. Поняв, что судьи с готовностью выполняют просьбы заместителя председателя краевого суда Суркова П. Н., Давыдов использовал розыгрыш для помощи своим знакомым, которые оспаривали в суде лишение водительских прав. Одновременно он записывал и комментировал свои разговоры. Возможно, какие-то звонки потом уже делались и записывались исключительно для выявления телефонного права. В сентябре 2013 г. Управление Федеральной службы судебных приставов возбудило уголовное дело по статье 294 УК РФ «Воспрепятствование осуществлению правосудия». После этого Давыдов выложил в интернет 18 записей звонков судьям и написал письма в высшие органы государственной власти о телефонном праве в судах. Суд приговорил его к штрафу в 180 000 руб. Давыдов продолжил звонить сотрудникам ГИБДД и других правоохранительных органов, выкладывая на свой сайт их записи.

Понятно, что заставить собеседника поверить в розыгрыш можно только при условии достижения высокого уровня правдоподобия. Несмотря на то что голос Давыдова не был похож на тех, кем он представлялся, интонации, паузы, формы ненавязчивой просьбы и профессиональный юридический жаргон были отработаны до мелочей, как и техника предлагаемого «правильного» решения, которого он требовал от судей (отложить дело, а потом «сделать за сроками»). Но более важно другое. Подобные манипуляции всегда основаны на воссоздании нормальной и обыденной ситуации, задающей контекст практической веры в реальность происходящего.

Мы точно не знаем, все ли записи выложил пранкер и были ли судьи, которые отказывали начальству или указывали на недопустимость такой практики. Очень хотелось бы. Но все 18 судей, разговоры с которыми выложены в сеть, реагировали на звонок «от председателя суда» так, как если бы это не нарушало их повседневных ожиданий. Судьи выражали готовность «принять во внимание», подтверждали, что просьбу поняли, и многие решения действительно принимались в соответствии с указанием того, кто называл себя председателем суда или его заместителем. Автор розыгрыша воспроизводил норму.

Большинство дел, которые фигурируют в розыгрышах, относятся к административным правонарушениям, а большинство собеседников – мировые судьи, преимущественно женщины. В отличие от судей районных судов у мировых судей нет «своего» председателя, так как нет суда, а есть участок. Поэтому прямой звонок мировому судье от председателя (или зама) суда субъекта Федерации логичен, хотя статусная дистанция здесь максимальная. По сути, розыгрыш обнажил существующий организационный механизм ограничения независимости судей через неформальную власть председателей судов.

Вся эта история имела тогда некоторый резонанс в Пермском крае и, по-видимому, так бы и заглохла, если бы не федеральный запрет.

В мотивировочной части решения районного суда от 17 февраля 2016 г., в частности, говорится, что информация, размещенная Давыдовым, «порочит честь и достоинство председателя Пермского краевого суда Вельянинова В. Н. и других судей, упоминаемых в этой информации, что подрывает репутацию не только конкретных судей, но и судебной системы в целом и может сформировать негативное отношение граждан к должностным лицам, осуществляющим правосудие, и крайне негативно отразиться на доверии к судебной системе со стороны населения, а также может повлечь за собой возникновение публичных мероприятий и протестных акций».

Ирония ситуации состоит в том, что с этими доводами судьи Бузмаковой О. В. трудно не согласиться. Ныне запрещенные материалы действительно подрывают репутацию судей и доверие к судебной системе, поскольку показывают, как в действительности могут приниматься решения. Вряд ли результаты этого эксперимента с судебной системой способны вызвать «протестные акции», как того опасается судья, но сам факт этого опасения тоже показателен. С другой стороны, наивно полагать, что запрет на распространение подобной информации укрепит репутацию судов или будет способствовать снижению напряжения в обществе. Реальный эффект пока состоит в росте общественного внимания к работе судебной системы и продолжении обсуждения путей ее реформирования, в частности изменения работы института председателей и политики кадрового набора судей.

Автор – профессор социологии права им. С. А. Муромцева, научный руководитель Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге

[Кирилл Титаев]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...retenzii-nauke
Статья опубликована в № 4041 от 25.03.2016 под заголовком: Extra Jus: История и суд

Социолог Кирилл Титаев о том, что осуждение юридическое или моральное – не вопрос исторического исследования

24.03.2016

Солдаты Русской освободительной армии
Müller Karl / Bundesarchiv

Первого марта в Санкт-Петербургском институте истории РАН была защищена докторская диссертация Кирилла Александрова на тему «Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России 1943–1946 гг.». В работе исследуется социально-демографический состав Русской освободительной армии (РОА) – вооруженных формирований из военнопленных и эмигрантов, которые сражались в ходе Великой Отечественной против Красной армии. Автор показывает, что ни белоэмигранты, ни бывшие дворяне не были доминирующей силой в РОА, что нет данных о репрессиях в отношении большинства будущих власовцев в довоенном СССР. Это обычное историческое исследование, где на основании широчайшей информационной базы рассказывается, кто, когда и как оказался в рядах русскоязычных частей, воевавших на стороне гитлеровской Германии.

Тема диссертации возмутила отдельных представителей общественности. Помощник депутата законодательного собрания Виталия Милонова Анатолий Артюх попросил прокуратуру провести проверку по факту защиты. Несмотря на то что автор диссертации никоим образом не отрицает, что власовцы воевали на стороне гитлеровской Германии, сам вопрос о том, кем были эти люди и в каких обстоятельствах они принимали решение воевать против своей родины, встретил непонимание отдельных граждан и организаций. Претензии, как правило, звучат примерно так: «Диссертация служит уничтожению памяти о великой Победе, 70-летие со дня которой недавно всенародно отметила Россия» (Михаил Фролов, профессор ЛГУ им. Пушкина, участник войны, цитата по «Фонтанке»).

История знает примеры подобного общественного возмущения. В 1961 г. в Иерусалиме шел процесс над Адольфом Эйхманом, организовавшим отправку в газовые камеры и печи концентрационных лагерей сотен тысяч человек. Большинство журналистов на процессе ужасались деяниям подсудимого, искали в действиях Эйхмана проявление психопатологии, видели перед собой чудовище. В числе прочих по поручению журнала The New Yorker процесс наблюдала Ханна Арендт – один из самых влиятельных философов XX в. и человек очень непростой судьбы. По итогам этих наблюдений она опубликовала серию репортажей, а затем – книгу. Она показала, что действия Эйхмана – а по сути, и всех остальных «рядовых исполнителей» – можно объяснить, оставаясь в пределах вполне нормальной логики. Эйхманом двигали, с точки зрения Арендт, его понимание долга, необходимость исполнять законы, приказы и другие общечеловеческие мотивы. Спокойное совершение преступления возможно при отсутствии рефлексии, размышлений над собственными действиями. Работа по уничтожению людей, как полагает Арендт, перестала отличаться от любой другой работы и выполнялась спокойно, планомерно. Возникающие проблемы (например, нехватка транспорта) успешно разрешались. Даже на процессе Эйхман отказывался оценить свою «работу» и «работу» своих коллег в целом – он без конца рассказывал о том, как сложно было организовать учет, документальное переоформление имущества уничтожаемых евреев, согласовать каждый шаг с местными властями. Арендт показала рутину, которая полностью заслоняла само невероятное преступление, совершаемое Эйхманом. Все просто: долг диктует выполнение приказа, выполнение приказа распадается на мелкие рутинные операции, размышление о том, что происходит в целом, не нужно и невозможно.

Этого ей не простили. Наряду с обвинениями в том, что, показав сотрудничество еврейского самоуправления с подразделением Эйхмана, она возлагает часть ответственности на самих евреев, критики отказались понимать и саму постановку вопроса. Анализ того, как происходило преступление, они приравнивали к его оправданию. Это при том, что Арендт нигде не отрицает, что с юридической точки зрения Эйхман – преступник и должен понести наказание. У нас есть право и обязанность признать его действия преступными и осудить его. Но если мы хотим понять, что происходило и как вообще стала возможной ситуация, когда десятки тысяч европейцев спокойно участвовали в уничтожении миллионов других европейцев, то самое бессмысленное, что мы можем сделать, – это просто сказать «все они были преступниками». Арендт принципиально разделяет задачу юридическую – дать оценку – и задачу философскую или исследовательскую – понять, что же и почему произошло. И говорит о том, что гигантское зло возможно именно там, где прекращается размышление над действиями, где преступление раскладывается на мельчайшие рутинные действия, каждому из которых дается совершенно обычное бюрократическое название.

Диссертация Александрова не ставит моральных проблем такого масштаба. Она рассказывает о тех рутинных событиях, которые были сутью создания вооруженных формирований КОНРа. Осуждение юридическое или моральное – не вопрос исторического исследования. Если бы моральной или юридической стороне вопроса была отведена большая роль, эта работа стала бы философской, юридической или публицистической.

К чему нас призывают те, кто приравнивает объяснение к оправданию, кто считает, что такие исследования не должны проводиться? Они призывают ограничиться осуждением – моральным или юридическим. Но без понимания механики происходившего мы не сможем даже попытаться сделать что-то для того, чтобы такие ситуации не повторились. Книга Арендт в числе прочего серьезно изменила европейские представления о том, что делает государственный служащий, – обязательные тренинги с описанием общих целей и идеологии прокуратуры или налоговой инспекции стали непременной составляющей организационной культуры. Только поняв, как можно было превратить тысячи добропорядочных граждан в соучастников преступления, мы можем попробовать не дать этому преступлению повториться.

Автор – ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге

[Вадим Волков]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...a-storona-sili
Статья опубликована в № 4050 от 07.04.2016 под заголовком: Extra Jus:

Социолог о том, как следует понимать президентскую реформу МВД
06.04.1622:45

Об организационной реформе МВД было объявлено на этой неделе
Е. Кузьмина / Ведомости

В российской традиции для принятия какого-либо серьезного политического решения недостаточно одной причины или одной цели. Такие решения, как правило, «сверхдетерминированы», т. е. обусловлены одновременно несколькими причинами или целями, каждой из которых было бы вполне достаточно.

Организационная реформа МВД, о начале которой было объявлено на этой неделе, упраздняет два федеральных ведомства, ФСКН и ФМС, за счет включения их в состав МВД и создает новый федеральный орган исполнительной власти – Федеральную службу войск Национальной гвардии, в состав которой войдут Внутренние войска и отряды специального назначения, ранее входившие в МВД.

Включение ФСКН в состав МВД действительно устраняет дублирование функций, оно может привести к сокращению численности полицейских и экономии бюджетных средств. Напомним, что анализ всех возбужденных уголовных дел по наркотическим статьям показывает, что основной поток таких дел в обоих ведомствах состоял из изъятия мелких доз наркотиков, а крупные партии у ФСКН были относительно редкими и изымались лишь в нескольких регионах. Если внутри МВД теперь будет готовая структура со своими помещениями, оперативниками и следствием (бывшая ФСКН), то возникает необходимость ее организационного слияния с собственными отделами по борьбе с незаконным оборотом наркотиков (ОБНОН), которые ранее работали параллельно c ФСКН. Это потенциальные сокращения десятков тысяч полицейских, а также управленческого и вспомогательного персонала – если только не будет создана новая управленческая антинаркотическая вертикаль внутри МВД, которая сведет на нет усилия по экономии бюджета.

Возврат ФМС в МВД – это фактический отказ от курса на нерепрессивный подход к контролю за соблюдением миграционного законодательства и учету граждан. Раньше предполагалось, что выдавать паспорта, виды на жительство, гражданство и регулировать трудовую миграцию должны не люди в погонах, а обычные гражданские служащие. Но сотрудники ФМС сохранили в большинстве своем специальные звания внутренней службы, и за десять лет работы служба приняла на себя еще больше репрессивных задач. Так, в ее составе созданы центры временного содержания иностранцев и лиц без гражданства, вызывающие большие вопросы у правозащитников (по поводу того, что там длительное время могут содержаться люди, не совершавшие уголовных преступлений). В последние годы ФМС пыталась даже получить право ведения оперативно-розыскной деятельности и дознания.

Сегодня в общественном сознании проблема миграции совместилась с рисками безопасности и терроризма, и в этом контексте вхождение ФМС в МВД не выглядит только политикой экономии бюджетных средств. Реализация обеих целей – ответ на миграционные риски для безопасности и экономия бюджетных средств – будет зависеть, как и в случае с ФСКН, от конкретной формулы реализации организационного слияния. Сейчас ФМС решает три вида задач. Во-первых, это борьба с административными правонарушениями в сфере миграционного законодательства. Эти задачи логично полностью передать полиции вместе со штатом. Во-вторых, это содержание иностранцев и лиц без гражданства, совершивших административное правонарушение, – эту задачу можно также передать МВД или ФСИН, в составе которых есть практически аналогичные структуры.

Но самая масштабная работа ФМС – работа по миграционному учету, оказанию государственных услуг населению, ведение соответствующих баз данных. Это не функция людей в погонах. Непонятно, почему человек, общающийся с гражданами в своем офисе и работающий с базами данных, должен иметь льготы и статус, сопоставимые с патрульным полицейским, который в любую погоду работает на улице и регулярно переводится на казарменное положение. Прием обратно в МВД этого контингента сотрудников ФМС также может свести на нет потенциальную экономию от сокращения штата и бюджета.

Передача Внутренних войск, авиации и специализированных силовых подразделений (до 200 000 человек личного состава) из МВД во вновь создаваемые войска Национальной гвардии решает несколько принципиальных задач. С точки зрения современной полицейской функции – предотвращения преступности, охраны общественного порядка в ежедневном режиме, борьбы с преступностью, работы с населением – наличие в составе МВД войсковых бригад и военной техники было явным атавизмом. Теперь внутри МВД меняется баланс в сторону гражданских и оперативных, а не военно-силовых функций. Но параллельно меняется и баланс между силовыми ведомствами, поскольку появляется еще одно. По сути, Национальная гвардия становится универсальным силовым подразделением, напрямую подчиненным президенту, которое, согласно проекту закона, может привлекаться для решения любых задач, требующих применения силы и принуждения внутри страны: от обеспечения чрезвычайного положения до охраны объектов и от борьбы с терроризмом и беспорядками до контроля за оборотом оружия. Это новая форма организации силового ресурса – пока без полномочий на оперативно-розыскную деятельность и расследование (задерживать – да, арестовывать – нет), но с задачами федерального уровня. Возможности борьбы с организованной преступностью в такой конфигурации ограниченны, но скорее всего такие задачи на деле и не будут ставиться – кроме помощи в проведении масштабных операций.

То, что Национальная гвардия создается не только для оптимизации (читай – сокращения МВД), но и как реакция на воспринимаемые внешние, трансграничные и внутренние угрозы, это понятно. Отчасти это демонстрация готовности к любому развитию событий, произойди они в этнических республиках или российских городах, в том числе после думских выборов. Но с точки зрения нормальной гражданской жизни в создании нового ведомства остается много вопросов. Так, в указе президента упоминается, что федеральная служба, в составе которой будут войска Национальной гвардии, будет также регулировать оборот оружия и частную охранную деятельность. Это может оказаться еще одной мерой по выводу за пределы МВД не свойственных ему лицензионно-разрешительных функций, но это будет передача этих функций не по адресу. Сейчас хранение оружия де-факто контролируют участковые уполномоченные полиции, а лицензированием занимаются подразделения при районных ОВД. Создание отделов Национальной гвардии на уровне района с офисным штатом или использование «гвардейцами» участковых для контроля за оборотом оружия – абсурдно с организационной точки зрения.

Подведем первые итоги. По-видимому, в опубликованном перечне мер руководство страны, по его мнению, нашло-таки формулу, по которой можно и начать реформировать МВД, и не потерять контроль за силовым ресурсом, не «развалить систему», как любят говорить. При этом пока реализуется, хотя и ограниченно, только одно из двух насущных направлений реформы – вывод непрофильных функций из МВД и устранение дублирования профильных. Эта часть реформы вполне созвучна текущим интересам государственной элиты. Но вторая часть – децентрализация полиции и усиление контроля со стороны граждан – пока не реализована, хотя отвечает интересам гражданского общества. Возможно, вывод из МВД подразделений «грубой силы» облегчит давно назревшую децентрализацию того, что в МВД осталось.

Автор – научный руководитель Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге

[Ведомости]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...elo-kapremonte
Статья опубликована в № 4055 от 14.04.2016 под заголовком: Extra Jus: Дело о капремонте

Юрист Тимур Бочаров и социолог Арина Дмитриева о привычных мотивах и формулировках Конституционного суда
13.04.1622:36

Тимур Бочаров, Арина Дмитриева

Идея «общего котла» не вызвала возражения судей
Александра Мудрац / ТАСС

В решении, оглашенном 12 апреля, Конституционный суд (КС) не поддержал запрос депутатов Государственной думы по поводу взносов на капитальный ремонт в многоквартирных домах. Идея «общего котла», когда собранные денежные средства распределяются на ремонт домов в порядке очередности, не вызвала возражения судей. В принципе, согласно оспариваемым в депутатском запросе положениям Жилищного кодекса собственники имели возможность выбрать перечисление своих взносов на специальный счет (в таком случае деньги шли бы только на ремонт своего дома), но многие не были в курсе наличия такой опции, в итоге по умолчанию были отнесены к общему порядку. Кроме того, определенные неясности существовали по поводу обязательств государства провести капитальный ремонт в тех домах, где до приватизации такой ремонт не был проведен. Принятый порядок проведения капремонта (за счет взносов собственников), по сути, лишил возможности воспользоваться этим правом, что также оспаривалось депутатами.

В итоге КС признал оспариваемые нормы конституционными, хотя и нуждающимися в конкретизации. Этот кейс интересен не только своей содержательной стороной, он также является хорошим примером, на котором можно понять модели реагирования КС на возникающие социальные и политические проблемы, а также способы мобилизации КС для их разрешения. Это тем более актуально, что буквально на днях состоится заседание КС по схожему депутатскому запросу о дорожных сборах системы «Платон».

В первую очередь обращает на себя внимание нетипичный субъект обращения – группа депутатов, причем в случае с капремонтом таких групп было даже две (суд объединил их запросы в одно производство). Дело в том, что для парламентариев мобилизация КС на разрешение тех или иных проблем довольно проблематична. Для того чтобы подать запрос в КС о проверке конституционности нормативного акта, группа депутатов должна составлять одну пятую депутатов Госдумы (ст. 84 ФКЗ «О Конституционном суде Российской Федерации»). В Госдуме двух предыдущих созывов просто не было системной оппозиции в таком количестве, чтобы обратиться в КС.

Ситуация изменилась только после выборов в Думу 2011 г., когда число представителей тех партий, которые в определенных случаях готовы оспорить конституционность закона, оказалось достаточным. Но и после появления такой возможности депутаты не торопились ею воспользоваться. В 2012–2015 гг. Конституционный суд рассмотрел всего четыре запроса депутатов Госдумы. Предыдущие запросы депутатов касались преимущественно политических вопросов – в 2012 г. суд рассматривал конституционность закона о выборах, в 2013 г. – закона о митингах. Однако КС традиционно предпочитает «безопасную» социальную тему. Согласно нашим исследованиям, в среднем доля рассмотренных судом дел на социальную тематику составляет около четверти, но в последние годы дела по социальным и трудовым вопросам составляют от 30 до 50% дел, по которым КС выносит постановления. Депутаты, видимо, хотели попасть в повестку дня КС, конвертировав социальную проблематику в политические дивиденды. Например, в Санкт-Петербурге жители могли наблюдать билборды партии «Справедливая Россия», которые обещали защитить граждан от «поборов» на капремонт.

Однако в итоге такая стратегия не увенчалась успехом. КС не встал на сторону депутатов. В то же время, если посмотреть в целом на жалобы граждан по социальным вопросам, суд поддерживает позицию обратившейся стороны в 61% случаев. В противоположность этому при рассмотрении дел политической тематики оспариваемые положения признавались неконституционными лишь в 46% дел. Сам жанр депутатского запроса чаще всего предполагает выбор наиболее одиозных тем, по которым политическое решение уже имеется: например, запрос группы депутатов в 2012 г. по вступлению России в ВТО, запрос в 2014 г. по поводу объединения высших судов. При этом по частным социальным вопросам КС готов вставать на сторону граждан: из недавнего можно привести позиции по начислению пенсии военнослужащим (постановление от 14 января 2016 г. № 1-П/2016), по ограничениям на выезд лиц, имеющих разрешение на временное проживание (постановление от 16 февраля 2016 г. № 4-П), и т. д.

Поэтому исход дела по капремонту не сулил неожиданностей, равно как не стоит их ждать в ближайшем деле по «Платону». Однако форма и риторика этого решения (на момент написания статьи было только развернутое резюме на сайте) также была предсказуема. Для тех, кто внимательно следит за практикой КС, не составило труда спрогнозировать, каким будет обоснование решения, вплоть до типичных формулировок. Все чаще КС предлагает законодателю конкретизировать ту или норму, четче прописать критерии. Однако многие проблемы коренятся скорее в практиках правоприменителей (в случае капремонта – в дискреции исполнительных органов при определении очередности нуждающихся в ремонте домов, региональных операторов при расходовании средств), предлагаемые «позитивистские» подходы их не снимают. В целом подобная предсказуемость исходов и мотивировок решений, может, и неплоха для судов, разрешающих споры «на земле», но она никогда не была добродетелью высшего суда, призванного задавать новые векторы развития права.

Авторы – младший научный сотрудник и научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге

[Ведомости]

http://www.vedomosti.ru/opinion/arti...skie-grabli-20
Социологи Мария Шклярук и Ирина Четверикова о том, как от новой либерализации УК станет хуже всем экономически активным гражданам
28.04.1612:17

Мария Шклярук, Ирина Четверикова

Наиболее выгодная стратегия для предпринимателей – улучшение правил для всех граждан, подвергающихся уголовному преследованию
Pixaby

Весна 2016 г. проходит под знаком новой попытки провести либерализацию уголовного права для предпринимателей. Сложные взаимоотношения силовых структур и предпринимателей стали темой выступления президента, появилась специальная рабочая группа в администрации президента, на пороге первые изменения законодательства. Предприниматели в очередной раз начали битву за смягчение своей участи, оперируя цифрами официальной статистики и предпосылкой «можно смягчить уголовный закон для предпринимателей». Эти исходные позиции, к сожалению, неверные.

Цифра в 200 000 дел против предпринимателей, которой все с удовольствием оперируют после прошлогоднего послания президента Федеральному собранию, не соответствует действительности. Ни в 2014-м, ни в 2015 г. столько не было. В 2015 г. в России зарегистрировано 111 244 преступления экономической направленности, из них 29 789 – в сфере экономической деятельности (и 6908 преступлений, дошедших до суда). И это не только преступления из гл. 22 УК РФ (преступления в сфере экономической деятельности). В реальности это преступления, которые сами правоохранители отметили как преступления «экономической или налоговой направленности». Сотня тысяч «экономических» преступлений складывается из разных экономических, должностных и служебных: так, директор школы, устраивающий на работу «мертвых душ», или преподаватель, проставляющий сдачу зачета за взятку, также попадают в эту статистику (см. таблицу).

Итак, 200 000 преступлений предпринимателей у нас нет, но около сотни тысяч преступлений, которые потенциально совершили экономически активные граждане, а не безработные, имеется.

Именно экономически активные граждане были одним из главных выгодоприобретателей прошлой «либерализации» на судебной стадии. При этом в 2010–2013 гг. положение предпринимателей в среднем улучшилось в части осуждения (вероятность снизилась на 24%), а также в части применения реального лишения свободы (ниже на 27%) и его сроков (сократились на 23%), но схожие изменения в практике вынесения решений по уголовным делам коснулись и других экономически активных немаргинальных обвиняемых (-26,4%, -26% и -12,9% соответственно).

Однако если учесть тяжесть преступления, то все различия пропадают. Иными словами, смягчение наказаний для предпринимателей, скорее всего, связано именно с изменениями тяжести преступлений по отдельным статьям УК и в силу ст. 15 УК, которое затронуло в большей степени экономические, чем имущественные составы. Также повлияло введение специальных составов мошенничества в 2013 г. А вот введение для правоохранителя более сложных правил, по которым принимается решение о заключении под стражу предпринимателей, обвиняемых в совершении экономических преступлений, и других специфичных правил работы с обвиняемыми, имеющими предпринимательский статус, значимого влияния не оказало.

Анализ эффекта реформ, по данным судебной статистики, свидетельствует в пользу того, что наибольшее смягчение в применении уголовного закона происходило благодаря общим либеральным реформам уголовного закона, проведенным во время президентства Дмитрия Медведева, а не нововведениям, применение которых предполагало наличие предпринимательского статуса. Таким образом, с точки зрения эмпирических фактов наиболее выгодная стратегия для предпринимателей – улучшение правил для всех граждан, подвергающихся уголовному преследованию.

Однако сейчас происходит ровно обратное. Предприниматели предложили несколько направлений смягчения закона для себя, но лишь одно из этих направлений хоть сколько-то действенно – это повышение размера ущерба.

Возможность прекращения уголовных дел в связи с возмещением ущерба (ст. 76.1 УК РФ и ст. 28.1 УПК РФ) не пользовалась популярностью – в 2011–2013 гг. (данные судебной статистики) ею воспользовались только 29 человек в суде (а в 2013–2014 гг. на следствии – 297). Во многом это связано с тем, что гораздо дешевле было просто возместить ущерб и прекратить уголовное дело о преступлении небольшой или средней тяжести в связи с деятельным раскаянием или примирением с потерпевшим или дотянуть до сроков давности, т. е. по общим правилам для всех. Но в новых планируемых изменениях два из трех составов «предпринимательских» мошенничеств станут тяжкими преступлениями (до 6 и до 10 лет лишения свободы), в эту же категорию перекочуют и специальные составы мошенничества (например, в сфере кредитования или страхования), тем самым лишив возможности и обычных людей использовать традиционный способ прекратить уголовное дело. Увеличатся и сроки давности, а значит, под следствием и судом человек сможет находиться очень долго – даже для самого простого предпринимательского мошенничества срок, в течение которого можно расследовать уголовное дело, увеличился с двух до шести лет.

Иными словами, хотели сделать как лучше для одной социальной группы, но станет сложнее всем экономически активным гражданам, потенциально попадающим под уголовное преследование.

Авторы: научный сотрудник и младший научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге

[Вадим Волков]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...vnaya-ritorika
Статья опубликована в № 4077 от 19.05.2016 под заголовком: Extra Jus: Риторическая реформа

Социолого том, как была нейтрализована судебная реформа, начатая в 1991 году
19.05.1600:28

Судебной реформе не хватает прежде всего поддержки заинтересованных групп
Е. Разумный / Ведомости

Сейчас уже ясно, какое безжалостное и чуждое интересам людей правосудие получили мы в наследство от тоталитарного режима. С определенностью можно сказать, что суд не пользовался властью, а власть бесконтрольно пользовалась судом...» В октябре 1991 г. Верховный Совет РСФСР принял постановление «О концепции судебной реформы в РСФСР» – объемный текст, над которым работали ведущие юристы страны. В нем перечислены основные проблемы тогда еще советской судебной и правоохранительной системы и предложен подробный перечень мер для их устранения. Авторы констатируют зависимость судей от исполнительной власти и кураторов в вышестоящих судах, применение процедур отзыва судей, давление прокуратуры и стремление любым способом избежать оправдательного приговора, ограничение возможностей стороны защиты по приобщению материалов к уголовному делу на стадии расследования, высокую нагрузку, фальсификацию уголовной статистики. Констатируется обвинительный уклон (0,32% оправданий на тот момент). Далее предложены полтора десятка мер, в результате которых «судебная власть утвердится в государственном механизме как влиятельная сила, независимая от законодательной и исполнительной властей».

Судьба этого документа ценна и поучительна. Сейчас можно посмотреть, какие меры были реализованы и что в результате этого изменилось; какие предложения снова возникают в обсуждении судебной реформы. И почему судебная реформа опять на повестке дня, причем многие уважаемые авторы концепции 1991 г., такие как Тамара Морщакова, Сергей Пашин, Генри Резник, снова в числе ее активных сторонников?

Это только кажется, что история повторяется. На самом деле многие предложения ранних реформаторов были-таки реализованы. Например, введено пожизненное назначение федеральных судей, вопросы лишения судьи полномочий переданы органам судейского сообщества, введены суды присяжных, судебная система выведена из Министерства юстиции, введено санкционирование судом следственных действий, связанных с ограничением конституционных прав и свобод граждан, создан институт мировых судей, улучшены материальное положение и условия работы судей. Были в концепции и такие предложения. «Возможны два пути формирования состязательного расследования: либо через создание Следственного комитета как службы обвинительной власти при обеспечении активности защиты в расследовании и судебном разрешении спорных или касающихся ограничения прав личности вопросов, либо посредством учреждения института следственных судей в судебном ведомстве при признании за нынешним следственным аппаратом функций вспомогательной службы прокуратуры». Реализован, как мы теперь знаем, первый вариант (но без «обеспечения активности защиты»).
Россия выполнит решения иностранных судов, если они «не подрывают устои»

Таким образом, пожелай исполнительная власть отчитаться о выполнении ранней реформаторской программы, ей было бы что сказать. Есть, правда, ряд предложений, которые так и не были учтены. Они касаются в основном ограничения прокурорских проверок и повышения возможностей защиты по приобщению доказательств на любой стадии.

Каков же за прошедшие годы эффект этих нововведений? И почему судебная реформа снова актуальна?

Во-первых, многие из предложенных мер либо остались только на бумаге, даже будучи облечены в форму закона, либо были постепенно нейтрализованы серией поправок, а то и попросту игнорируются. Например, возможность обжалования действий должностных лиц в суде (это было важное предложение 1991 г. по контролю над следствием), предусмотренная в ст. 125 УПК, просто не работает, поскольку суды отказываются либо принимать жалобы, либо оставляют их без удовлетворения. Далее, оказалось, что судьи охотнее, чем прокуратура, удовлетворяют запросы следствия на досудебный арест (на 5–10% в зависимости от региона). После введения судов присяжных был принят ряд мер по сокращению их юрисдикции, что привело к тому, что доля дел с участием присяжных стабильно снижалась, достигнув 0,1% от всех дел (в 2015 г. снизилась еще). То есть те нововведения, которые потенциально ограничивали власть следствия и прокуратуры или угрожали ростом доли оправданий, успешно нейтрализовывались на практике.

Во-вторых, за последнее десятилетие возникли новые явления, которые не были учтены в концепции 1991 г., но которые эффективно свели на нет многие ее меры. Вопросы назначения, дисциплинарной ответственности и карьеры судей были переданы органам судейского сообщества, как и хотели реформаторы. Но они не учли роста власти председателей судов и их доминирования в судейском сообществе, а также новой специфики отбора и назначения судей. При выдвижении и продвижении судьи решающее слово не за сообществом, а за председателем суда, выступающим, по сути, в роли работодателя, а последнее слово в назначении на должность – за кадровой комиссией при президенте, половина состава которой приходится на выходцев из силовых структур. Риски появления независимых судей после введения пожизненного назначения были компенсированы перенастройкой фильтров: в судьи перестали брать из адвокатов и стали брать кадры из аппарата суда – без опыта самостоятельной юридической работы, с заочным образованием, но зато проверенных и предсказуемых, знающих правила игры.

В-третьих, предыдущие реформаторы судебной системы полагались на нормативный подход, прежде всего на примат процессуальных изменений над организационными или институциональными. Они не учитывали принципиальной недостаточности, контекстуальности норм, влияния организационного и политического контекста, неформальных практик на применение норм, которое было всякий раз успешно переориентировано на интересы правоохранительных органов. В своих основных чертах советский уголовный процесс так и не изменился, несмотря на другую нормативную риторику.
Молчание по поводу законов, регулирующих их деятельность, которое свойственно служителям Фемиды, в сегодняшней ситуации является неконструктивным и недостойным

И последнее. В Концепции реформы судебной системы 1991 г. есть загадочная фраза. «По-видимому, никто, кроме парламента и правительства России, не заинтересован в преобразовании системы юстиции на территории РСФСР и не будет способен провести его». Это важнейший момент о спросе на реформу и заинтересованных группах. Тогда их не просматривалось, и реформаторы полагались только на просвещенную власть. Последующая история показала правоту этого тезиса. Те прогрессивные судебные преобразования, которые проводились (в 2000–2002 гг. и в 2009–2012 гг.), инициировались и проводились правительством. Но полномочия и мотивация последнего непостоянны, а интересы государственной бюрократии и правоохранительных органов – в блокировании усиления судебной власти. Предпринимательское сообщество если и перестало предпочитать коррупцию судов как способ решения споров, то теперь настаивает на узкоклассовых послаблениях закона, а не на всеобщей защите прав, как это было с буржуазией в эпоху Просвещения. Средний класс больше заинтересован в ставках по потребительским кредитам, нежели в защите прав в суде, надеясь, что там окажется кто-то другой. В общем, еще один урок состоит в том, что не решена ключевая проблема социальной поддержки судебной реформы и именно она требует отдельной работы.

Автор – научный руководитель Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге, профессор социологии права им. С. А. Муромцева

[Дмитрий Скугаревский, Кирилл Титаев]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...-pravo-oshibku
Статья опубликована в № 4082 от 26.05.2016 под заголовком: Extra Jus: Право на ошибку

Экономист и социолог о главной проблеме профессии следователя
26.05.1600:36

Запрет на ошибку следствия ведет к низкому проценту оправдательных приговоров
AP

На прошлой неделе суд признал невиновной искусствоведа Елену Баснер, которую обвиняли в проведении недостоверной экспертизы картины. Мы не будем в этой колонке высказывать мнение о том, что происходило на самом деле, нам достаточно решения суда. Учитывая, что российский судья в среднем выносит один оправдательный приговор раз в семь лет, оправдание по этому громкому делу достойно внимания, равно как и несогласие Следственного комитета с решением.

Судья Анжелика Морозова, вынося приговор, пришла к выводу, что Баснер совершила не преступление, а профессиональную ошибку. Такое решение является знаковым, поскольку оставляет за российским профессионалом право на ошибку. Искусствоведы (вспомним недавний случай, когда американский специалист оценил вазу школьницы в $50 000, приписав авторство Пикассо), врачи (находящиеся под огнем критики после всякой неудачной операции), инженеры, представители технических профессий – все они работают в условиях, когда ошибки неизбежны. Поэтому у каждой из этих профессий разработаны кодексы этики, оговаривающие то, как надлежит реагировать на ошибки коллег.

Реакции могут различаться от профессии к профессии, но этические нормы объединяет одно – признание неизбежности какого-то числа ошибок. Если отнять у врача право на ошибку и преследовать его в уголовном порядке за каждый промах, что будет делать рациональный, например, хирург? Он будет проводить только максимально простые операции, где риск совершить ошибку минимален, и стараться избегать сложных пациентов с неясным исходом лечения.

В ряду перечисленных нами профессий очевидно не хватает одной – следователя. Следствие всегда ведется в обстановке неопределенности и сомнений в правильности принимаемых решений. Изучив фактические материалы дела, следователь приходит к внутреннему убеждению (ст. 17 УПК РФ) о виновности подозреваемого и направляет дело прокурору. Как бы ни хотели думать сторонники возрождения понятия объективной истины в уголовном процессе, внутреннее убеждение никогда не является абсолютным и ошибки уголовного преследования неизбежны.

Российская действительность такова, что следователь – профессия, которой отказано в праве на ошибку. Праве, которое есть у врачей, строителей, а теперь и искусствоведов. Оправдательный приговор в суде считается самым негативным показателем работы следствия. Запрет на ошибку следствия ведет к столь низкому проценту оправдательных приговоров и прекращений на досудебной стадии – следователи просто не занимаются сколь-либо «сомнительными» делами. Запрет на ошибку проявляется и в том, что уголовная реальность подгоняется следствием под простые рамки. Если в 2009 г. на 15 самых частых составов УК РФ (статья + часть) приходилось 67,5% приговоров в суде, то в 2013 г. это число увеличилось до 73,0%. Как врач, боясь ошибки, отказывается брать сложных пациентов, так и следователь, опасаясь оправдательного приговора, квалифицирует преступление по максимально простым и понятным составам.

Важной исторической причиной нынешнего «запрета на ошибку» стало повсеместное распространение следствия. До середины 1960-х гг. примерно равное количество дел в суд направляли следователи прокуратуры и органы дознания (участковые, оперативные работники, другие сотрудники милиции), они передавали в прокуратуру материалы, которые затем уходили в суд. Для большей части сотрудников милиции дознание по уголовным делам не было главной задачей, численность специалистов-дознавателей была невелика. Да и в прокуратуре следователей массово привлекали к работе, не связанной с расследованием уголовных дел. Зато велика была доля оправдательных приговоров. Суды признавали, что и прокуроры, и милиционеры имеют право ошибаться, а они – суды – имеют право эту ошибку исправить.

Указ президиума Верховного совета СССР от 6 апреля 1963 г. создал следственные органы в составе Министерства охраны общественного порядка (так тогда называлось МВД). За последующие 10 лет практически вся работа по расследованию преступлений перешла в руки профессионалов – дознавателей и следователей. И они утратили право на ошибку.

Внутренняя отчетность, создание которой сопутствует рождению любой специализированной службы, превратила оправдание подозреваемого судом из мелкой служебной неприятности (как это описывают мемуаристы начала 1960-х) в трагедию на грани увольнения. Даже ослабление следственных органов и текучка 1990-х гг. не изменили ситуацию.

Актуальный пример – признание судом права на ошибку специалиста-искусствоведа – повод для российских следователей не продолжать бороться за обвинительное решение, а начать серьезный разговор о том, как выбираться из ловушки, в которой они оказались в силу исторических причин. Ситуации, в которой в отличие от врачей, строителей, экспертов следователи не имеют права на добросовестную ошибку.

Пока следователь – представитель важнейшей и ответственной профессии – не получит права на ошибку, которую может исправить суд, и пока не сформируются этические правила, которые позволяют сообществу самому определять, как оно относится к разным ошибкам, следствие в России останется репрессивным и работающим, за редким исключением, со все более простыми и очевидными случаями.

Авторы – научный сотрудник; ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге

[Екатерина Ходжаева]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...i-no-eto-zakon
Статья опубликована в № 4106 от 30.06.2016 под заголовком: Extra Jus: Неправовой закон

Социолог о технологии проталкивания репрессивных норм
30.06.1600:30

В прошлую пятницу Государственная дума во втором и сразу в третьем чтении приняла пакет репрессивных законов
А. Гордеев / Ведомости

То, что в английском языке выражено одним словом law, в русском языке раздваивается на «закон» и «право». Это разделение позволяет уловить важную разницу: не всякий закон выражает дух права. Более того, мы все чувствуем, что в одном законе права меньше, а в другом больше.

Бывает и так, что закон утверждает то, что приводит потом к бесчеловечным последствиям. Сегодня в России часто вспоминают нацистскую Германию и законодательно закрепленные репрессии в отношении разных категорий граждан – коммунистов, сектантов, евреев. В режимах, основанных на репрессивном контроле над гражданами, власть всегда старается укрепить жесткие меры законодательно. Это дает возможность легитимировать действия чиновников: «Это не мы, это законы такие. А закон есть закон. Его не обсуждать надо, а исполнять». И чем шире и неопределеннее сформулированы нормы, тем легче развести руками и сказать: «Ну вы же понимаете...» Так говорят судьи, следователи, прокуроры. Чересчур широко сформулированная норма дает возможность списать на «закон» практически любое действие исполнителя и практически любую начальственную волю.

В прошлую пятницу Государственная дума во втором и сразу в третьем чтении приняла пакет репрессивных законов. Несмотря на явное недовольство граждан и обычно сдержанных юристов, тексты приняли максимально быстро (всего за 78 дней). Истинный интересант принятия законов и не скрывается – силовым структурам нынче сложно бороться с преступностью, им надо помочь.

А чтобы общество не испугалось, нужно прикрыться общественным благом – в данном случае борьбой с терроризмом. Во имя благой цели защиты граждан от этой напасти можно и недоносительство криминализовать, и подростков за терроризм судить, и телекоммуникационный бизнес заставить на хранение данных раскошелиться.

Был ли произведен анализ экономических последствий нового закона? Финансово-экономическое обоснование не содержит никаких соображений, кроме обычной фразы: «Принятие федерального закона не потребует дополнительных расходов федерального бюджета». Видимо, никто из разработчиков не задавался вопросом, сколько будет стоить государству уголовное преследование по новой статье. Сколько затратят религиозные организации на юристов при проверках на финансирование или склонение к участию в экстремисткой деятельности? Насколько дорого обойдется компаниям хранение данных и администрирование запросов спецслужб? Какой ущерб вся эта непродуктивная деятельность нанесет экономике, которая и так переживает не лучшие времена? Ключевой в современном мире экономический анализ стоимости того или иного управленческого решения, стоимости регулирующего воздействия, похоже, не производился в принципе.

Нам нужно помнить, что репрессивные законы используются не против тех групп, борьба с которыми декларируется. Статья о недоносительстве может оказаться очень удобной для преследования не только потенциальных террористов, но и многих других несогласных. И с учетом активности нашего законодателя вполне можно предположить, что вскоре мы увидим новые поправки, расширяющие перечень преступлений, о которых надо доносить под угрозой уголовного преследования.

То, как этот пакет законов был принят Думой, и то, что в него вошло в итоге из первоначальных предложений, отлично характеризуется поговоркой «проси больше, получишь сколько нужно». Просили очень много и разного – от уточнения участия муниципальных органов в антитеррористической политике до введения в Административный кодекс штрафов в отношении экспедиторов. Главные предложения в части усиления контроля за гражданами были следующие:

– лишать гражданства россиян, сотрудничающих с неправильными (т. е. теми, в которых не участвует российское государство) зарубежными и международными организациями, а также служащих в зарубежных армиях или осужденных за терроризм;

– последним запретить выезд из страны;

– снизить возраст привлечения к уголовной ответственности по делам о терроризме до 14 лет;

– сформулировать три новых состава преступления: участие в совершении международного теракта (т. е. за пределами РФ), что карается серьезно, вплоть до пожизненного срока (отметим, что подростков с 14 лет это также касается); недоносительство о преступлении террористической направленности, о захвате власти или покушении на государственного деятеля (максимальная санкция – 1 год); склонение к организации массовых беспорядков (санкция от 5 до 10 лет);

– организации, оказывающие телекоммуникационные услуги, обязать хранить в течение трех лет информацию о сообщениях пользователей, а также предоставлять государственным органам возможность декодирования зашифрованной переписки.

Из этого перечня непринятыми оказались первые два предложения, которые почти всеми экспертами оценивались как неконституционные. Все остальное принято почти без изменений, в последнем пункте срок сократили до полугода.

В данном случае мы имеем дело с рассчитанной стратегией проталкивания репрессивного закона – для начала отвлечь внимание явными нарушениями конституционного порядка. Вряд ли даже столь уверенные в своей позиции авторы законопроекта высоко оценивали шансы на то, что в Думе пройдут предложения о лишении гражданства людей, сотрудничающих с зарубежными организациями, или о запрете на выезд граждан, обвиненных в терроризме. Ведь выезд из страны и тех и других силовым структурам только на руку. Как показывают недавние исследования, все усилия наших спецслужб в последние годы были направлены на создание таких условий, когда несогласные сами уедут. А вот возвращение назад им грозит серьезным преследованием. Выпускаем мы потенциальных террористов легко, вернуться назад им уже невозможно.

Эти предложения были, по сути, отвлекающим маневром и разменной монетой. Россиянам в итоге приходится радоваться, что не все предложения вошли в принятые Думой законы. Однако самое важное для силовых структур в нем осталось: им удобнее работать с данными (которые будут собирать операторы связи) и придумывать организованную группу там, где ее, может быть, и нет. Криминализация недоносительства очень пригодится силовикам, потому что незавершенные теракты в нашей стране – это практически всегда преступления, которые выявлены правоохранительными органами самостоятельно, «инициативно». Тут появляется отличная возможность за счет ближнего круга лиц, которые якобы знали, но не донесли, увеличить число раскрытых преступлений террористической направленности.

Автор – научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге

[Екатерина Ходжаева]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...ka-otchetnosti
Статья опубликована в № 4111 от 07.07.2016 под заголовком: Extra Jus: Профилактика отчетности

Социолог о рисках роста бумажной работы участковых по новому закону
07.07.1600:34

Участковый, собственно, и есть тот самый главный полицейский на земле, в чьи обязанности входят наиболее широкие задачи по профилактике преступности
Д. Абрамов / Ведомости

Принят закон о профилактике преступности. Местные власти получили возможность в рамках нового регулирования согласовывать наконец-то свои задачи и цели с силовиками, разрабатывая программы по профилактике преступности. Хотя и раньше аналогичные программы успешно принимались на всех уровнях, а координационные органы по межведомственному взаимодействию работали повсеместно. Здесь закон просто описывает то, что давно существует. То же самое касается и ведомственных интересов – сферы ответственности отдельных структур определяются в соответствии с тем законодательством, на основании которого они работают. А профилактика преступности и правонарушений записана в обязанности всем без исключения ведомствам. Так что же нового дает закон?

Хорошо, что он дает максимально широкое определение профилактики: это не только организационные и правовые меры, но и соответствующая социальная политика. При этом добавляется, что профилактика предполагает и воспитательную составляющую в отношении людей, склонных не только к совершению правонарушений, но и к «антиобщественному поведению»; это то, что не тянет на нарушение статей КоАП или УК, но связано с нарушениями морали, права и интересами других лиц.

Однако более конкретные цели профилактики однозначно показывают, что социальные меры профилактики будут использоваться меньше всего и в очень узком специфическом понимании ФСИН. В первую очередь закон предполагает меры по учету и взаимодействию с «антиобщественными элементами». Их перечень открытый, а представления о морали у исполнителей могут меняться. Задумай какое-то ведомство новый профилактический учет – как, например, уже существующий учет мусульман в Дагестане, – закон позволяет оформить его без каких-либо сложностей.

Закон также детализирует меры, которые ведомства могут принимать в целях профилактики. И это не только профилактическая беседа и постановка на профилактический учет (чаще всего в полиции, но есть такая практика и в других структурах). Теперь это и официальное предостережение не только тем, кто собственно практикует «антиобщественное поведение» (что бы это ни значило в глазах правоприменителя), но также и к тем, кто своими действиями создает для него условия. Предостережение – это официальный документ, на основании которого антиобщественное поведение должно быть прекращено, а условия, его создающие, искоренены в течение месяца. А иначе возможен и административный штраф за неисполнение. На практике это может обернуться возможностью заставить, например, любого предпринимателя в сфере торговли или услуг или председателя гаражного кооператива раскошелиться на внедрение и содержание видеорегистрации. Такие системы очень облегчают раскрытие преступлений, а следовательно, усиливают их профилактику.

Важно проследить, чтобы реализация закона не изменила существующую практику оценки работы полицейских и профилактика правонарушений не стала еще одним показателем в оценке их работы. Возьмем в качестве примера участкового. Он, собственно, и есть тот самый главный полицейский на земле, в чьи обязанности входят наиболее широкие задачи по профилактике преступности. Если участковый ответственно подходит к этому, он старается за рабочий день посетить или обзвонить хоть кого-то из подучетного контингента, поговорить с жильцами, обойти территорию. Все проведенные в ходе обхода профилактические беседы он отразит в ежедневном рапорте руководству. Но спрашивают с него сейчас не за это. Основная нагрузка участкового – это работа по вызовам, сбор материалов для возбуждения уголовных дел (читай – раскрытия) и оформление «отказных» (постановлений об отказе в возбуждении уголовного дела). На это уходят его основные силы, и профилактика проводится им постольку, поскольку он сам заинтересован в том, чтобы порядка на «его земле» было больше.

Участковые иногда очень творчески подходят к этому, у каждого есть свои приемы общения с теми или иными беспокойными гражданами, склонными к «антиобщественному поведению». Кого-то надо припугнуть, с кем-то можно просто договориться, кого-то можно ввести в свой ближний круг информаторов. Но до принятия нового закона профилактика осуществлялась участковыми по остаточному принципу – приоритетным было раскрытие преступлений. Поэтому и документацию, которую заполнял участковый, не особенно проверяли. Кроме, пожалуй, ведения картотек или журналов подучетного контингента, где обычно указывалось, когда была проведена последняя беседа.

Новый закон устанавливает, что все федеральные органы власти, участвующие в профилактике правонарушений, разрабатывают внутренние нормативно-правовые акты, выстраивают организационные схемы и системы учета для сбора статистики. В связи с этим важно избежать ситуации, когда все эти показатели станут новыми критериями при оценке работы исполнителей на местах. Для участкового это может означать, что на уровне центрального аппарата МВД соответствующие департаменты разработают очередные формы учета его действий уже по профилактике, которые ему будут переданы через всю иерархию МВД, по дороге обрастая еще большими требованиями. Тогда могут возникнуть стимулы для фальсификации отчетности. Это создает риски полного поглощения сотрудников службы участковых бумажной работой.

Если мы хотим, чтобы профилактика правонарушений была эффективной, надо вообще освободить участкового от формального участия в расследовании преступлений в качестве дознавателя. Он также не должен составлять «отказные»: по оценке Института проблем правоприменения, более 5 млн из почти 7 млн постановлений об отказе в возбуждения уголовного дела готовит именно эта служба. Если участкового освободить от выполнения множества поручений по линии раскрытия преступлений, возможна переориентация этой службы на профилактические задачи. Просто добавление новой отчетности к уже существующей окончательно лишит участковых времени и сил на собственно профилактику.

Автор – научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге

[Вадим Новиков, Екатерина Ходжаева]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...ri-chinovnikov
Статья опубликована в № 4157 от 09.09.2016 под заголовком: Extra Jus:Онлайн-игры чиновников

Экономист и социолог о доказательной силе онлайн-опросов
08 сентября 23:26

Государственные органы не остались в стороне модного тренда
Е. Разумный / Ведомости

Онлайн-опросы дешевы, просты и удобны. Поэтому их используют практически повсеместно: они увеличивают аудиторию сайта, позволяют привлечь и даже развлечь посетителей. Очевидно, впрочем, что большинство онлайн-опросов несерьезны. Это просто игрушки – без соблюдения строгих профессиональных процедур они не позволяют действительно выявить общественное мнение или провести полезное для дела маркетинговое исследование.

Государственные органы не остались в стороне от этого тренда, особенно наиболее открытые вроде Федеральной антимонопольной службы. Она поддерживает контакт с посетителями федерального и региональных сайтов вопросами типа «Как вы оцениваете сайт управления X?». Однако в отличие от радиостанции или газеты ФАС использует результаты опросов не только чтобы вовлечь и развлечь. Полученные данные становятся аргументом при принятии решений и доказательствами, которые кладутся в основу решения ФАС по рекламному или антимонопольному делу, а затем используются в судебном разбирательстве.

Публичная критика использования онлайн-опросов в практике ФАС началась год назад со статьи «Нет методологии – нет опроса», которую написал ведущий эксперт по методическому аудиту социологических исследований Дмитрий Рогозин. Поводом к публикации послужило решение комиссии Сахалинского УФАС по поводу рекламы «Нет цветов – нет секса». В онлайн-опросе c целью выявить в рекламе «непристойное выражение» приняли участие 20 человек, и отрицательное мнение о рекламе 16 из них было использовано как единственное (!) доказательство. В ответе ФАС на личное обращение социолога с предложением обсудить методику опроса отвергалась возможность профессиональной дискуссии. Приемлемой формой обсуждения методических аспектов онлайн-опросов руководством службы была признана только судебная перспектива обжалования конкретного решения.

Разбор очевидных эксцессов вроде сахалинского опроса имеет ценность, однако важно понимать и общую картину. Для оценки практики онлайн-опросов ФАС нами была собрана база всех 274 вопросов, которые находились на сайтах территориальных управлений ФАС по состоянию на апрель 2016 г.

Оказалось, что лишь пятая часть вопросов относительно безобидна для граждан и бизнеса: они касаются деятельности управлений ФАС, источников информации об антимонопольном законодательстве и т.п. Все остальные вопросы заданы по конкретным поводам и по своей направленности предназначены для использования в решениях по делам, которые рассматривает ведомство.

Почти половина опросов касается контроля ФАС за исполнением законодательства о рекламе. В основном тут задаются вопросы, в которых пользователей просят дать интерпретацию информации – что изображено, является ли это рекламой, является ли это оскорбительной рекламой, – или же просьбы оценить воздействие, которое на опрашиваемых оказывает та или иная информация. И наконец, около четверти задаваемых региональными управлениями вопросов можно условно отнести к разряду квазимаркетинговых исследований.

Лишь незначительная часть формулировок отвечает профессиональным стандартам. Нередко задаются так называемые наводящие на желаемый ответ вопросы, или варианты ответов содержат по большей части негативные подсказки. Зачастую вопросы формулируются так, как будто организаторы верят, что пользователи сети понимают без разъяснений, что значит «ненадлежащая реклама», а также могут оценить, побуждает ли тот или иной образ к неназванным «противоправным действиям».

Обычно опросы ФАС критикуют за «малые выборки», как в упомянутом деле о рекламе цветочного магазина. Однако далеко не каждый опрос предполагает минимальное число респондентов: среднее число участников составляет 566 человек. Но при этом в половине случаев число опрошенных не превышало 59 интернет-пользователей. Это означает, что в регионах есть неоднозначные примеры чрезвычайно массового отклика. Скажем, опрос о схожести двух бензоколонок привлек более 12 000 жителей Амурской области. Возникает вопрос: кто были эти люди, в течение месяца ответившие на вопрос о бензоколонках в Благовещенске? Важно понять, что проблема репрезентативности связана не только с численностью опрошенных, но и со систематическим смещением выборки: средний ответивший может оказаться совсем не похожим на среднего россиянина. Подозрительно большие выборки, возможно, отражают не мнения рядовых граждан, а размеры административных ресурсов конкурирующих (уже в пространстве онлайн-опросов) компаний. А возможно, подключены даже и автоматические способы накрутки ответов, от которых опросы ФАС толком не имеют защиты. Однако в текстах решений комиссии ФАС качество и смещение выборки никак не оцениваются, как, впрочем, и ее размер – представительность выборки не считается значимой для принятия решения.

В качестве примера, как происходит систематическое смещение выборки, можно привести онлайн-опрос Пермского УФАС. Получив жалобу представителей РПЦ на баннерную рекламу «Иисус спаситель! Лучшее, что с Вами может случиться», сотрудники службы попросили оценить пользователей сети, направлена ли эта информация «на достижение общественно полезных целей». И, по сообщениям местной прессы, в первые дни большинство отвечало отрицательно. Но представители протестантских объединений не остались в стороне и в течение месяца мобилизовали сторонников так, чтобы нивелировать возможные претензии ФАС. В итоге 2174 человека (61% ответивших) не поддержали позицию православной общественности. Опрос оказался не независимым инструментом фиксации общественного мнения, а «полем сражения» религиозных групп.

Опросные технологии в сети развиваются благодаря их дешевизне, быстроте и удобству. Однако одно дело – «играть» в социолога, имитируя опрос для развлечения аудитории, другое – действительно проводить серьезное исследование. В последнем случае требуется соблюдать профессиональные стандарты: как минимум учитывать требования репрезентативности выборки, не предлагать наводящих вопросов и несбалансированных вариантов ответов. Без этих стандартов просто не обойтись, когда результаты опроса используются для наложения штрафа или других государственных санкций. Многие игрушки опасны в руках неподготовленного и мы знаем, что пиротехника может причинить реальный вред. «Игрушечные» опросы не менее опасны и их нельзя использовать при принятии решений. Когда штраф платят не фантиками, требуется полная определенность: опрос - не игра, игра - не опрос.

Авторы – старший научный сотрудник РАНХиГС при президенте РФ, член экспертного совета при правительстве; научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге. Авторы благодарят Александра Салиту за вклад в создание базы данных