*2136. «Конституция Российской Федерации (1993)»

[Андрей Медушевский]

https://openrussia.org/post/view/7364/
Ответ Владимиру Пастухову
Опубликовано 23 мая 2015 года

Вступая в полемику с политологом Владимиром Пастуховым, правовед Андрей Медушевский называет «парадоксальным» заключение о необходимости революции для достижения конституционного идеала и предлагает концепцию «мыслящей демократии», утверждая, что механизмы для реформации политической системы есть и в действующей конституции, нужно их только найти.

правовед, политолог, доктор философских наук.
Сформулировал теорию конституционных циклов и концепцию российского конституционализма. Автор более 400 научных трудов и монографий в ведущих российских и зарубежных изданиях. Академик РАЕН, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН. С 1995 года работает в НИУ ВШЭ, где в 2009 году получил статус ординарного профессора, который присваивается выдающимся преподавателям. Читал лекции по философии права, социологии, теории государства и права в российских и зарубежных университетах.

Конституционная реформа не сводится к выработке «идеального текста»

В чрезвычайно интересной, но полной противоречий статье Владимир Пастухов поставил ряд фундаментальных вопросов конституционной дискуссии. Я безусловно приветствую обращение к проблематике конституционных преобразований, актуальность которых не вызывает сомнений в современной России. В условиях глобализирующегося мира место любой страны определяется не только военной и экономической мощью, но и совершенством институтов, способностью быстро и эффективно решать социальные проблемы с сохранением легитимности и правовой преемственности политической системы.

Kлассический европейский конституционализм оказался полностью отвергнут в советский период истории

Полноценный конституционализм — реализация важнейших правовых принципов демократического общества — основа стабильности, устойчивости и предсказуемости такого развития. Согласен с Пастуховым в том, что Россия в настоящее время еще далека от этого идеала, ей предстоит длинный и сложный путь к его достижению. Согласен и с тем, что российская традиционная политико-правовая культура не очень способствует такому развитию, но во многом противостоит ему. Действительно, классический европейский конституционализм, как он сложился в новое и новейшее время, плохо приживался в российском обществе эпохи абсолютизма (где был скорее частью культуры вестернизированной элиты, но не традиционалистского общества) и оказался полностью отвергнут в советский период истории. Номинальный советский конституционализм, разумеется, был в целом антиправовым феноменом. В эпоху перестройки и демократических преобразований 1990-х годов Россия обратилась к либеральной модели конституционализма: Конституция РФ 1993 года служит историческим продолжением конституционных экспериментов начала ХХ века и в то же время интегрирует достижения европейской либеральной правовой мысли ХХ века. Последующие трудности реализации конституционных принципов 1993 года и отступления от них связаны как с влиянием социальной среды, так, возможно, и с ошибками реформаторов и конституционалистов. Можно принять тезис о том, что потенциально возможная конституционная реформа должна учесть опыт (как позитивный, так и, особенно, негативный) — она не сводится к вопросу о ревизии текста конституции, или, тем более, выработке «идеального текста», но предполагает глубокие духовные, интеллектуальные и политические преобразования, введение новых принципов социализации в демократической культуре. Все это, на мой взгляд, очевидно, и не нуждается в дальнейшей аргументации.

«Сельскохозяйственная терминология»

Во второй части данной реплики я отреагирую на те идеи предложенной статьи, с которыми я не согласен или которые нуждаются, как минимум, в более серьезной аргументации. Прежде всего, вопрос о масштабах конституционных преобразований.

Конституция 1993 года стала результатом радикального пересмотра русской абсолютистской и тоталитарной традиции

Пастухов говорит, что масштаб был недооценен современными русскими конституционалистами, которые с 1989 года должны были ставить вопрос о радикальном пересмотре всей русской традиции, а не заниматься корректировкой отдельных положений. Мне представляется, что, во-первых, они поставили эту проблему, и добились принципиального результата. Конституция 1993 года и стала результатом радикального пересмотра русской абсолютистской и тоталитарной традиции, причем именно на уровне ценностей, а не только и не столько институциональных и инструментальных норм. Тот факт, что этот пересмотр не был в должной мере воспринят обществом — другая проблема. Это, скорее, проблема социальных и политических преобразований — введения многопартийности, судебных реформ, осуществления политических свобод и тому подобного, но не собственно конституционная повестка в узком смысле. Решение этих проблем зависит от уровня развития гражданского общества, умения и настойчивости активистов-правозащитников, а не от концепций конституции и профессиональной деятельности конституционалистов.

«Есть что-то в русской почве», «рост посеянных зерен» — вряд ли эта сельско- хозяйственная терминология продвигает нас в решении вопроса

Далее, не могу согласиться с чрезвычайно априорным и граничащим с карикатурой описанием российской политико-правовой традиции (автор сам говорит о «дилетантском обзоре»). Конечно, она опирается на византийско-православную традицию, плохо разграничивает общество и государство, определяет слияние власти и собственности, тяготеет к авторитаризму. Но с этим, в сущности, никто не спорит: либеральные авторы принимают это с критикой, а консервативные — с комплиментами русской традиционной культуре. Проблема, по моему, заключается в другом — насколько эта традиция уникальна (автор опять повторяет понятие «матрицы»), стабильна в настоящее время («неизменна») и способна интегрировать универсальные конституционные ценности. Комментируя тезисы автора по всем трем темам, я скорее склонен везде вместо восклицательных знаков поставить знак вопроса. Проблема уникальности и «матрицы» очень просто снимается, если выйти за рамки европоцентристской модели и поставить вопрос о том, как реализуются ценности конституционализма за пределами США и Европы. Не трудно увидеть, что все те «уникальные» черты правовой традиции, которые якобы представлены только в России, есть в большинстве «нелиберальных демократий» государств Азии, Африки и Латинской Америки. «Неизменность» этих порядков также под вопросом, учитывая богатый опыт конституционного строительства многих традиционных обществ (Япония, Индия, Южная Корея и т.п., если приводить только отдельные примеры).

«Уникальные» черты правовой традиции, якобы представленные только в России, есть в большинстве «нелиберальных демократий»

Историческая неспособность этой традиции к изменениям — также под большим вопросом. Доказательства? Чрезвычайно беглый анализ знаменитой триады понятий — «свобода», «равенство», «братство», буквальная реализация которых в период Французской и иных революций приводила к торжеству гильотины, а последующие интерпретации зависели исключительно от доминирующего идеологического тренда (либерализм, консерватизм, социализм, национализм и их гибридные формы). В России, считает автор, эти понятия наполнялись противоположным содержанием — понимались как «вольность», «уравниловка», «соборность». Характерен используемый ряд понятий: «есть что-то в русской почве», что препятствует «росту посеянных зерен» и так далее — язык славянофилов-почвенников дореволюционной России, но не их либеральных оппонентов-западников. Вряд ли эта сельскохозяйственная терминология продвигает нас в решении вопроса. Данный тезис, взятый у старых консервативных философов, не находит, по-моему, фактического подтверждения. Российское государство периода империи (то есть как минимум 200 лет, начиная с Петра Великого) делало все для внедрения в сознание традиционного общества именно западной (либеральной) трактовки этих понятий, о чем свидетельствует последовательное раскрепощение общества, трансформация гражданского права в пореформенной России по лучшим западным образцам («Кодекс Наполеона» и другие западные кодексы как основа кодификации — «Свода законов Российской империи»), изменение отношений собственности, судебные и административные реформы, наконец, переход к дуалистической монархии и республике (Временное правительство и программа его реформ). Эта работа дала значительный эффект, последовательно продвигая концепцию политических прав, доказательством чему служит гражданская война, ставшая ответом на роспуск Учредительного собрания в 1918 году).

Дилемма «конституция или традиция» — это радикальное упрощение ситуации

Тот факт, что тенденция либерально-правовой модернизации была опрокинута большевистским переворотом, не может служить доказательством бесперспективности либеральной альтернативы в иных исторических условиях и при другом соотношении сил. Автор говорит, что в России за двести лет не произошло никакого поступательного движения — значит ли это, что мы до сих пор живем в эпоху крепостного права или тоталитарного государства? Все это — публицистические преувеличения, которые, возможно, эффектны в публичной полемике, но не выдерживают сопоставления с реальностью. Конструируемая дилемма — «конституция или традиция» — представляется радикальным упрощением ситуации. На практике данный диагноз работает на консервативных оппонентов либерального конституционализма и способен дезориентировать современное общество и конституционалистов.

Концепция «мыслящей демократии»

Остановлюсь на проблеме способов и инструментов преобразований. Поставленный Пастуховым диагноз о полной нереализованности и даже бесперспективности конституционализма в российском обществе приводит его к парадоксальному заключению о необходимости революции для достижения конституционного идеала.

Конституция может быть следствием революции или переворота, но никак не сводится к этим явлениям

В разных местах своей статьи он неоднократно повторяет, что «конституция — синоним революции», «конституция — изнанка революции» и так далее, что не делает эту мысль более убедительной. С точки зрения общепринятого понимания терминов, данные понятия являются абсолютной противоположностью: конституция означает правовой характер социальных изменений, а революция — спонтанный и неправовой характер таких изменений. Это справедливо, даже если использовать сложные понятия — «конституционная революция» (конституционные изменения с разрывом правовой преемственности) или «цветная революция» (радикальные социальные изменения во имя соблюдения властью действующей конституции). Конституция, следовательно, может быть следствием революции (или переворота), но никак не сводится к этому явлению. Отстаивая свой тезис, автор предлагает даже новое определение революции — не социально-политический переворот, а радикальное изменение сознания общества. «Действительная революция, — полагает он, есть только там, где проявляет себя не разрушительная, а организующая сила». Почему «организующая сила» не может быть разрушительной (например, в отношении традиционных устоев)? И кто может поручиться, что эта сила не выйдет из-под социального и правового контроля? Как не вспомнить Бакунина, заявлявшего, что страсть к разрушению есть созидательная страсть.

Если ряд проблем не находит немедленного решения — почему бы не отложить их на будущее?

Таким образом, соглашаясь с Пастуховым в констатации важности темы конституционных преобразований и перспективности ее разработки, предлагаю другую перспективу обсуждения. Отправной точкой, по-моему, могла бы служить концепция «мыслящей демократии» — поиск теоретических и инструментальных рычагов реформирования существующей конституционной и политической системы. Если в ходе этой трудной и долгой работы, требующей широких знаний, международного опыта и даже самоотречения, потребуется изменить Конституцию — пусть так, но эти изменения не должны предшествовать серьезной и профессиональной работе мысли. Если ряд социальных проблем не находит немедленного решения — почему бы не отложить их на будущее (как сделали отцы-основатели США, принимая Конституцию 1787 года, изъяв из обсуждения вопрос о рабстве)? Центральным вопросом становится при таком подходе не метафизическая дискуссия о причинах неспособности России к восприятию ценностей конституционализма, и не алармистские призывы к революции, но прагматический поиск правовых и институциональных механизмов реализации правовых принципов, закрепленных в либеральной Конституции 1993 года.

[Сергей Ожич]

https://openrussia.org/post/view/7600/

Чтение Конституции РФ на Старом Арбате, 2012 год. Фото: http://sin-avgustina.livejournal.com/242964.html

Владимир Пастухов в своей статье «Свободы не бывает без равенства, а равенства не бывает без братства» поднял очень важную тему, которая сегодня обязательно должна обсуждаться в нашем обществе. Что такое конституция? Какие у нее основы? Нужна ли она России и что делать, чтобы она действительно работала?

Сразу скажу, что к данной статье у меня двоякое отношение: часть из того, что изложил автор, я поддерживаю, но есть и другая часть, которая, на мой взгляд, является серьезным заблуждением автора.

Вначале я приведу несколько цитат из статьи, с которыми полностью согласен и которые очень важны для дальнейшей дискуссии.

«Многие думают, что конституция — это текст. В крайнем случае, ее рассматривают как политическое «лего», из которого по инструкции надо собрать государство. Поэтому, если что-то пошло не так, то обычно предлагают один "ветхозаветный" текст заменить на другой, "новозаветный", полагая, что все после этого "станет кока-кола"».

«Вопрос о создании конституционного государства в России - это не вопрос написания "идеального текста". Это вопрос подготовки и осуществления глубочайшей нравственной, социальной и, как следствие, политической революции, прежде всего, в умах и в делах миллионов людей».

«Конституция — это враг понятий, она вытесняет их законом (нигде в мире — до конца). Для того, чтобы построить конституционное государство, необходимо отречься от старых понятий. Чехов призывал русского человека по капле выдавливать из себя раба, настоящий конституционалист должен сейчас призывать русских людей по капле выдавливать из себя "понятийность"».

«Речь идет о духовном, интеллектуальном преобразовании, сопоставимом с петровскими реформами и большевистской революцией, а, может быть, даже и превосходящем их по масштабу».

«Что формирует тот конституционный строй мыслей, который является предпосылкой и условием возникновения конституционного строя?

Обычно предметом тщательного исследования являются конституционные принципы, то есть те базовые парадигмы общественно-политического устройства, которые обеспечивают поддержание конституционного порядка в противовес традиционному или, выражаясь более привычным для русского человека языком, «понятийному» порядку: сменяемость власти, политический плюрализм, разделение властей, независимость суда и так далее.

Но, помимо конституционных принципов, есть нечто более важное — конституирующие принципы, то, что расположено одним уровнем глубже и что формирует в общественном сознании потребность в конституционном порядке. Конституирующие принципы и задают тот конституционный строй мысли, который делает неизбежным появление, рано или поздно, конституционного строя общества. В России главная проблема – это пробел конституционной мысли, и его устранение является стратегической задачей русского конституционализма. Конституция работает лишь там, где имеется соответствующий общественный запрос и где сформировалась конституционная потребность».

Все вышеизложенное я полностью поддерживаю и разделяю. Более того, в последнем процитированном абзаце Владимир Пастухов подходит к самому важному — к необходимости назвать конституирующие принципы. Однако то, что он далее называет в качестве этих принципов, на мой взгляд, является самой большой ошибкой его исследования, которая уводит его и всех, кто поддержал данную дискуссию, от главной цели поднятого вопроса.

«Как это ни парадоксально, но основные конституирующие принципы, форматирующие общественное сознание и обеспечивающие конституционный спрос, до банальности просты и хорошо известны в России. Для того, чтобы их назвать, достаточно вспомнить, что конституция - это изнанка революции, ее обратная сторона

Таким образом, революционные принципы, открывшие эпоху Нового времени в Европе, собственно и являются базовыми конституирующими принципами. Это всем известная триада: свобода, равенство и братство».

Далее Владимир Пастухов начинает объяснять смысл и значение указанных принципов, противопоставляя Россию и Запад, что повергло меня в полное недоумение.

Мое глубокое убеждение в том, что «свобода, равенство, братство» никак не могут быть конституирующими принципами российской Конституции. Постараюсь объяснить почему.

Свобода — это слишком общая и всеобъемлющая категория, имеющая множество аспектов и значений. Свобода является скорее не принципом, а идеей, причем сформулировать для этой идеи некое общее значение, устраивающее всех, вряд ли получится, потому что субъективно каждый понимает свободу по-своему и, главное, имеет на это право. Как говорил Авраам Линкольн:

«Овца и волк по-разному понимают слово "свобода". В этом суть разногласий, господствующих в человеческом обществе».

Но основная проблема заключается в том, что даже если попытаться сформулировать определение свободы как конституирующего принципа, оно неизбежно будет включать в себя некоторое количество составляющих его «над-принципов». То есть категорию «свобода» нельзя назвать самым глубоким уровнем в основании Конституции. Ярким подтверждением этого являются рассуждения самого Владимира Пастухова о свободе в его статье: «Путь к свободе лежит через постоянную борьбу человека со своей "естественной природой", то есть через самоограничение» — утверждает автор, тем самым показывая, что свобода является составной, а не самоценной категорией и обусловлена самоограничением. Бернард Шоу считал, что «Свобода означает ответственность». Поль Гольбах в свое время говорил: «Общество свободно, если все его члены без различия подчиняются неизменным нормам справедливости». А Жан-Жак Руссо утверждал: «Отказаться от своей свободы — это значит отречься от своего человеческого достоинства». Так почему же Владимир Пастухов хочет заложить в основу нашей конституции сложную, составную, многозначную и неопределенную идею, при этом имея одним уровнем глубже простые, однозначные и самоценные принципы?

Что касается равенства — это скорее не конституирующий принцип, а условие, при котором конституирующие принципы могут действовать и эффективно функционировать. Таким же условием, на мой взгляд, также может являться рациональность. Но главное противоречие идеи равенства как конституирующего принципа заключается в следующем: равенство в том значении, в котором его формулирует Пастухов, а именно равенство перед законом, закреплено в пункте 1 статьи 19 Конституции РФ: «Все равны перед законом и судом». В связи с чем достаточно странно считать конституирующим принципом то, что уже отражено и раскрыто в самой конституции в виде нормы.

Братство для меня всегда являлось самой загадочной категорией из рассматриваемой триады. Однако если даже мы определим братство как некое цивилизованное гражданское единение, то так же, как и в случае со свободой, мы достаточно быстро обнаружим, что «гражданское единение» как конституирующий принцип является многосложной и составной категорией, включающей в себя некоторое количество «над-принципов», без которых оно просто не сможет существовать.

Пастухов практически подошел к правильному ответу. И я уже указывал на это выше. Его мысль двигалась в верном направлении, но выводы он сделал неправильные. Объясняя значения триады «свобода, равенство, братство», он постоянно указывал на самоограничение, контроль над своей собственной «естественной природой», страстями, прихотями, потребностями. Более того, в заключении к своей статье он пишет: «Это тот самый мостик, который позволит России перейти над пропастью произвола от русской анархии к русской свободе, в основе которой лежит ответственность и самоограничение». Ему не хватило буквально одного шага, чтобы понять: не «свобода, равенство, братство» являются конституирующими принципами, а то, что лежит в их основе, одним уровнем глубже:

Достоинство — соответствие нижеизложенным принципам, реализация прав и выполнение обязанностей, основанных на них. «Основное достоинство человека – умение противостоять самому себе». (Самуэл Джонсон)

Справедливость — беспристрастная и рациональная оценка соотношения прав и обязанностей, деяния и воздаяния, благ и издержек. «Когда справедливость исчезает, то не остается ничего, что могло бы придать ценность жизни людей». (Иммануил Кант)

Гуманность (человечность) — признание людей в качестве величайшей ценности в мире, бережное отношение к окружающему миру.

«Счастье целого мира не стоит слезинки хотя бы одного замученного ребенка». (Ф.М. Достоевский)

Уважение — отношение к другим людям как к себе равным, признание их прав. «Свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого». (М.А. Бакунин)

Порядочность — воздержание от противоправных, аморальных и бестактных действий. «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». (Золотое правило нравственности)

Честность — выражение истинного отношения к чему или кому-либо, избегание обмана. «Вовсе не требуется всегда говорить полностью то, что думаешь, это было бы глупостью, но все, что бы ты ни сказал, должно отвечать твоим мыслям; в противном случае это злостный обман». (Мишель де Монтень)

Верность слову — выполнение данного обещания. «Если мы не всегда властны исполнить наше обещание, то всегда в нашей воле не давать его». (Пьер Бауст)

Ответственность — быть в ответе за свои действия и их последствия. «Человек действительно становится человеком, когда он принимает полную ответственность — кем бы он ни был, он за это ответственен». (Бхагван Шри Раджниш)

Последовательность — логичность и отсутствие противоречий в действиях. «Кто неправильно застегнул первую пуговицу, уже не застегнется как следует». (Иоганн Гете)

Договороспособность — нахождение решений, приемлемых для всех заинтересованных сторон; умение договариваться, объединяться и осуществлять совместную деятельность. «При единении и малое растет, при раздоре и величайшее распадается». (Саллюстий Гай Крисп)

Гражданственность — участие в создании общественных благ в процессе достижения блага личного. «Все мы способны выполнять что-нибудь такое, что может увеличить сумму человеческого счастья и сделать мир более хорошим и более светлым, чем мы его нашли». (Чжуан-Цзы)

Заложив в основу нашей конституции девиз Французской Республики, Владимир Пастухов делает, на мой взгляд, абсолютно ложные выводы: «В одном многочисленные прохановы и дугины правы — конституционная идея глубоко противна "традиционной русскости" Конституционализм несовместим с тем, что мы привычно называем "русской матрицей", то есть набором русских "исторических" социальных и политических практик, имеющих источником своего происхождения православную (и, в конечном счете, византийскую) религиозную традицию».

Если бы Владимир Пастухов смог найти указанные 11 конституирующих принципов, он так же, как и я, сразу бы пришел к простому и ясному выводу: не существует никакого противопоставления России и Запада, никакой «русской матрицы» и «византийскости». Изложенные 11 принципов указывают на то, что мы — Россия — всегда являлись, являемся и будем являться частью цивилизованного мира, мы ничем не лучше и не хуже его. Мы не противоположность, которую нужно ломать и устранять «до основанья, а затем…», а часть единого целого, нам необходимо только понять это. Этот вывод можно сразу сделать даже при первом взгляде на эти 11 слов.

В России, как и во всем мире, всегда были люди, которые придерживались указанных 11 конституирующих принципов. Нам не нужно, как предлагает Владимир Пастухов, создавать «нового человека». Он был, есть и будет здесь всегда. Он не просто готов принять указанные принципы в качестве основы конституции, он уже по ним живет и всегда жил. Именно он все эти годы формировал общественный запрос и потребность замены «понятийной конституции» на настоящую Конституцию, основанную на общечеловеческих цивилизованных нравственных принципах. Именно наличие таких людей не дает и никогда не даст превратить нашу страну в вечную беспросветную Северную Корею. Для того, чтобы построить цивилизованное общество, этим людям необходимо только поверить в свои силы и объединиться.

Однако больше всего меня удивило даже не то, что Владимир Пастухов определил конституирующими принципами «свободу, равенство, братство», а то, что многочисленные ответы на его статью не выходят за рамки предложенной им парадигмы. Никто не указал ему на его фатальное заблуждение. Оппоненты Пастухова в своих статьях критикуют автора со всех сторон и с разных точек зрения, но идея «свободы, равенства, братства» как основы Конституции остается нетронутой, в связи с чем все опять обсуждают нормы и институты, но не принципы. Обсуждается следствие, но не причина.

Прежде чем осуществлять юридический всеобуч, о котором говорит в своей статье «Нам не нужен новый текст, пока мы до конца не познали старый» доктор юридических наук Елена Лукьянова, прежде чем реализовывать концепцию «мыслящей демократии», которую предлагает в своей статье «Свобода как познанная необходимость» доктор философских наук Андрей Медушевский, прежде чем придумывать схему формирования работы для «благонамеренного деспота», о котором рассказывает в своей статье «О конституции, мыслящей демократии и заветах дедушки Ленина» Юрий Фогельсон, прежде чем формировать рабочую группу по выработке поправок к действующей Конституции, о которой пишет в своей статье «Конституция o muerte?» Артур Кроитор, нам необходимо в первую очередь найти, определить, понять и сформулировать настоящие конституирующие принципы и сделать их основой, фундаментом, каркасом, цементом, источником энергии и направляющей силой нашей Конституции. Именно это и ничто иное должно быть первым шагом создания нашего гражданского общества, его Конституции и конституционного государства в целом. Если мы пропустим этот шаг, не поймем его основополагающего значения, не уделим ему должного внимания или заполним его ложными понятиями, мы так же, как и в 90-х, построим общественно-политическое здание без фундамента, каркаса и цемента, вследствие чего оно сразу же рухнет под любым, даже самым слабым натиском.

Я призываю всех образованных людей в России понять то, о чем я сейчас говорю.

P.S. Очень часто в социальных сетях обсуждается вопрос, чего боится нынешняя власть. Одни говорят, что власть боится Запада, другие утверждают, что власть боится кризиса, третьи уверены, что реальную угрозу власти представляют Ходорковский и Навальный. Мое мнение, что ни Запад, ни кризис, ни Ходорковский, ни Навальный сегодня нашей власти не страшны. Единственное, чего реально боится наша власть, — это образованных, свободных, независимых, самодостаточных, уважающих себя и объединенных общими цивилизованными человеческими принципами граждан.

[Юрий Фогельсон]

https://openrussia.org/post/view/7474/
Статьи г-д Пастухова, Медушевского и Лукьяновой я читал не в порядке их публикации, а именно в той последовательности, в которой они здесь перечислены. Прочёл статью г-на Пастухова и вспомнил цитату из А.И. Герцена

«Русский, какого бы звания он ни был, обходит или нарушает закон всюду, где можно сделать безнаказанно; и совершенно так же поступает правительство».

Ну, думаю, и зачем Владимир Борисович свою статью на 0,5 а/л написал, если Александр Иванович задолго до него в одной фразе всё сказал? И после Александра Ивановича много ещё писали про правовой нигилизм, русскую матрицу, архетипы соборности, про жизнь по понятиям, а не по законам и проч. А почему тогда современные российские граждане всё чаще и чаще обращаются в суды? Уже и мировых судей поназначали, чтобы районных разгрузить, федеральных судей из года в год прибавляется, а граждане всё идут и идут, грузят и грузят суды своими проблемами. И вот ещё интересно, как объяснить такое простое обстоятельство: в СССР никто и никогда пешеходов на «зебре» не пропускал — они, бедолаги, стояли и ждали, пока все машины проедут. А в ПДД и тогда было написано, что пешеход на «зебре» имеет преимущество, и сейчас это же в ПДД написано. Но сейчас в Москве и в Питере почти все пропускают пешеходов на «зебре», а в маленьких городках — нет. Если мы все только по понятиям живём, то почему москвичи и питерцы вдруг стали правила соблюдать, если всю жизнь такое понятие было, чтобы стоял и ждал, пока проедут? Насчёт этих простых вещей Владимир Борисович не заморачивается.

Кроме того, Владимир Борисович ещё о свободе, равенстве и братстве нам рассказал, но всё это известный славянофил, профессор МГУ И.Д. Беляев ещё в 1888 году в своей книге написал. Дескать, для русского человека передельная община и круговая порука и были всю жизнь и свободой и равенством и братством (ну я это утрирую, конечно, — он не совсем так написал, но по смыслу похоже). Но кто, господа, помнит декабрь 1991 года — ельцинский указ о свободе торговли? Я как сейчас это вижу — дня через два вдоль Ленинского проспекта встали тётеньки и на деревянных ящичках выложили: колбаску копчёную финскую-сервелат, гречку, сгущёночку, тушёнку, сыр, который к тому времени мы уже пару лет в магазинах днём с огнём искали, шпроты рижские, лосось консервированный в собственном соку и т.д. — всё то, что мы давно уже не видели. И всё это на продажу для целей личного обогащения. А как приватизация началась в торговле, промышленности, сфере услуг, все начальники потащили к себе любимым, что у кого ближе лежало. Как вот эта вот соборность, общинность, моральные скрепы с запредельной коррупцией стыкуются — никто мне пока ещё не объяснил. Я с Еленой Анатольевной Лукьяновой согласен: « населению России коллективизм вовсе не свойственен. Это нация индивидуалистов».

Объясняет-то нам Владимир Борисович ясно что (читать умеем): ничего у нас не выйдет, пока не «отречёмся от старого мира, отряхнём его пыль с наших ног», сделаем всем 140 миллионам лоботомию и создадим новую Конституцию. Но есть одна проблема: в Институте Бурденко лоботомия стоит примерно 150 тыс. рублей, а если помножить на 140 млн, то получится 21 трлн рублей и весь резервный фонд в это ухнет, на армию ничего не останется и тут-то США нас и расчленят, нашему Мишке когти-то и повырвут. Поэтому если честно, то я так и не понял, чего в действительности хочется Владимиру Борисовичу — «конституции, то ли севрюжины с хреном».

А вот Андрей Николаевич Медушевский понял, нашёл статью г-на Пастухова «чрезвычайно интересной, но полной противоречий», но — пишет — надо ждать. Спокойнее, господа, Россия — не родина слонов. Всё то, что у нас происходит, у многих было и прошло. Или не прошло — так пройдёт. Надо, чтобы была «мыслящая демократия», а если сразу не получается, то потом получится. « Если ряд проблем не находит немедленного решения — почему бы не отложить их на будущее?» Не надо лоботомии, античеловечно это и — добавлю я от себя — дорого. Мозги со временем сами встанут на место и время само приведёт нас к «мыслящей демократии». Голосую «за» двумя руками. Только два замечания. Первое — что это за такое «мыслящая демократия»? Думаю, что-то хорошее. Каждое слово по отдельности точно хорошее. Оба слова мне нравятся, ну, значит, и вместе тоже понравятся, когда объяснят, что такое оно есть. Хотелось бы поподробнее, но если нельзя, значит, пока время не пришло. Второе — севрюжина с хреном у меня уже есть. Вопреки Гайдару, Чубайсу, Ельцину и всем этим завлабам голоштанным, благодаря Владимиру Владимировичу, Игорю Ивановичу, Вагифу Юсуфовичу, Эльвире Сахипзадовне, Алексею Леонидовичу, многим другим и, конечно, Владимиру Михайловичу (Гундяеву) с его мощной командой у меня уже есть севрюжина с хреном и фуа-гра. И поэтому я конкретно хочу мыслящую демократию. Понятно, как и всякий человек, я несовершенен и греховен до крайности. Но раз это такая хорошая вещь и у меня её нет — я её хочу. Скажите хоть, что делать-то надо, чтобы её получить? На марши миллионов я хожу, посты на «Эхе» и «Открытой России» пишу, студентов учу, но всё это не то, видимо. Как-то не видно даже и краешка этой прекрасной вещи. Как поступать, что делать, чтобы самому на неё поглядеть? Зря я, видимо, тут выступаю — сказано же, надо ждать.

И вот Елена Анатольевна, которая, похоже, так же, как и я, думает насчет лоботомии, конституции и мыслящей демократии, пишет простую вещь, которую нам ещё дедушка Ленин завещал:

« Учить, учить, учить, разъяснять, спорить, доказывать. Масштабный, но не самый сложный проект. Особенно в современных условиях, когда можно не гонять лектора с путевкой общества «Знание» живьем по городам и весям, а создать хорошо обученную сетевую структуру, оснащенную циклом блестяще подготовленных видеоуроков. И интернет, которого в России уже реально много. В общем, знаю, как сделать, поскольку думаю об этом не первый десяток лет. При наличии телеэфира, дело двинется кратно быстрее. Так что глаза боятся — руки делают».

Елена Анатольевна — я весь Ваш! Даёшь телеэфир, интернет! Видеоуроки сам своими руками буду делать. Давайте сделаем мощную команду преподов, сетевую структуру и «учить, учить, учить…». Но тут вопросы:
1) а не экстремисты ли мы, не искажаем ли Конституцию?
2) а не уклоняемся ли от уплаты налогов? Ну и что, что мы все частные лица — фактически ведь действуем совместно, по общему плану, ради общей цели, значит организация и должны платить НДС и налог на прибыль;
3) а не иностранные ли мы агенты? Ну и что, что денег никаких иностранных не получали — пока не получали, но вдруг завтра получим. Разве можем это гарантировать? Ах, валютного счёта нет — ну и что, у банка-то есть. Ах, ни у кого нет банковского счёта — как нет, а пенсию кто на сберкнижку получает? Ну, я думаю, Вы, Елена Анатольевна, и сами продолжите. То есть в современных условиях этот Ваш проект прикроют в тот самый момент, как поймут, что он начал реально работать.

Предположим, другой вариант. Вы, уважаемая Лукьянова Елена Анатольевна, стали Президентом, спикером Госдумы уговорили г-на Медушевского, все депутаты сплошь конституционные демократы с небольшой примесью коммунистов (как без них в современной России) и Владимир Вольфович для понта один, без своей команды. Но, конечно, без бюрократии, спецслужб, военных ничего не сделать. Огромная когорта грамотных и неглупых людей. И среди них, как и везде, много тех, кто любит власть, деньги и несильно заморачивается насчет средств.

И проблемы. Чечня ведь, сами понимаете, опять возбухнет. Да что Чечня, как бы весь Кавказ не рванул. Нефть только вчера была по 100, а сегодня уже по 60 и выше не будет. Монополизм даже не в экономике — в головах. Веймарский синдром. Национализм и ксенофобия стучат в 86% сердец. Репрессий ждут и хотят 53% граждан. Порядок в большой степени держится на силе и коррупции. Ну и много чего ещё, пока великий проект « учить, учить, учить…» не дал свои прекрасные плоды. Пока мы будем всех учить, бюрократия, спецслужбы, военизированные подразделения должны будут не покладая рук решать и решать проблемы и сохранять порядок. Как думаете, Елена Анатольевна, сможете Вы лично как Президент, вместе с единомышленной Вам Госдумой, в течение всего периода обучения граждан ценностям Конституции (а это ведь три-четыре поколения) контролировать эту бюрократию, спецслужбы и проч., чтобы они потихоньку власть к рукам не прибрали, опираясь на самые простые вещи? Например, Крым хотят отнять — ведь хотят же.

Я уже слышу Ваш ответ — в Европе бюрократию контролируют, и мы, конечно, сможем. Механизмы известны. Согласен, когда научим граждан, обопрёмся на них, конечно, сможем. Но пока на-по-ми-на-ю: проект « учить, учить, учить…» ещё только начат. И пока Крым для российского гражданина во много раз важнее лекций профессора Лукьяновой (извините меня за это, Елена Анатольевна, но ведь это правда).

Вернёмся к началу. Почему российские граждане, недоверие которых к российским судам зашкаливает (так показывает вся социология), всё чаще решают свои споры в судах? Парадоксально, верно? Но социологи ответили на этот вопрос. Оказывается, российские граждане совсем не правовые нигилисты и никакой русской матрицы, заставляющей людей жить не по закону, а по понятиям, нет. Российские граждане — правовые утилитаристы: для решения своих проблем они используют закон, когда им выгоднее использовать закон, и используют внезаконные методы (взятка, блат и так далее), когда выгоднее эти методы. Жизнь усложняется, и внесудебными методами решить многие проблемы становится трудно. Вот они и бегут в суд. Но и там взвешивают — что выгоднее: действовать по закону или использовать внезаконные методы. Так же ведут себя и неплохо обученные российские судьи. Формально осознавая, что их миссия — выносить решения по закону, они легко выносят незаконные решения, когда это выгоднее или когда они, например, считают закон неправильным.

Бывает, что определённое поведение втемяшено глубоко в сознание человека. Например, прикрывать рукой рот, когда чихаешь. Это называют интернализацией. Человек, принимая решение, как ему себя вести, взвешивает «за» и «против». Интернализация добавляет тяжёлую гирьку на эти весы в пользу того поведения, которое интернализовано. У европейских граждан обязанность жить по правилам (закону, конституции и т.д.) интернализована, а у наших граждан — нет. Вот и всё отличие. Поэтому европейцы нарушают закон редко, только тогда, когда на их внутренних весах обстоятельства перевешивают гирьку интернализции законного поведения. У российских граждан эта гирька отсутствует. На их внутренних весах законное поведение в принципе ничем не отличается от незаконного. Что выгоднее в данных обстоятельствах, то и перевесит.

Так сложилось исторически. Европейцы уверены в том, что право создается людьми для людей. Римское право создавали профессионалы, и Император потом штамповал, разработанные ими правила. В Средневековой Западной Европе право создавали учёные юристы в университетах, а судьи использовали созданные ими правила для решения споров, когда местных обычаев не хватало (а это было довольно часто). И только в XVI веке, когда в Западной Европе стали создаваться национальные государства, суверены стали использовать право для управления, как инструмент власти. Но за полторы тысячи лет всем западноевропейцам втемяшилось в голову, что правовые нормы должны выполняться не потому, что так велел суверен, а потому, что оно создано мудрецами, прежними и сегодняшними знатоками справедливости. Закон надо выполнять потому, что он обеспечивает справедливый порядок. Если же суверен отступает от изданного им же закона — это тиран, которого можно убить. И уже давно огромная группа людей — адвокаты, судьи, юристы компаний, правовые консультанты — из кожи вон лезут, чтобы убедить людей жить по закону, потому что для жизни по закону людям нужны юристы. И европейские граждане очень даже в этом убеждены.

В России ничего этого не было. Кода в России в конце XV века появились законы — это были правила, которые власть создала для себя, для управления людьми. Профессиональные юристы появились в России только в конце XVIII века и ни о какой справедливости Московские государи не думали. Они относились к своим подданным как к налогоплательщикам, солдатам, то есть как к средству, но не как к цели своего правления. Эта традиция сохранилась и до сегодняшнего дня. Команда Гайдара решала сложнейшую задачу перехода к рыночной экономике в условиях, когда их предшественниками все ресурсы были буквально пущены по ветру. О людях они не думали, так как считали, что находятся в цугцванге. Возможно, и так. Но результатом явилось сегодняшнее отношение людей к этим важнейшим реформам. Я не верю, что не было средства хоть как-то смягчить тот жуткий удар по сбережениям граждан, который вызвала реформа. Просто не было ни времени, ни привычки об этом думать. В декабре 2014 года Центробанк откровенно нарушил своё обещание поддерживать курс рубля в определённом валютном коридоре. Это было необходимо для того, чтобы спекулянты не лишили страну золотовалютных резервов. Но о валютных ипотечниках, которых откровенно надули, никто не подумал. У российской власти нет привычки думать о людях, когда они решают проблемы, которые, как они полагают, для страны очень важны. Неудивительно, что обязанность исполнять законы, издаваемые властью, у людей не интернализована. Они считают эти законы просто инструментом власти, которые имеют к ним лишь то отношение, что власть может их силой заставить эти законы исполнять. Ну, а тотальный контроль ведь невозможен. Значит, надо подумать, что выгоднее: заплатить штраф за езду по полосе, выделенной для городского транспорта, или опоздать на встречу. Если встреча не очень важная — можно не нарушать ПДД, а, если она важна и перевесит штраф, то ПДД будет нарушено без каких-либо сомнений.

Думаю, можно подвести предварительный итог. Идеи г-на Пастухова исходят из тезиса, который мне, и, как я понял, другим участникам этой дискуссии представляется весьма сомнительным. Наличие специальной русской матрицы, сознания, не приемлющего жизнь по правилам, а, напротив, требующего от человека жить по общинным понятиям и так далее, не подтверждено ничем, кроме рассуждений. Напротив, умение и желание российских граждан жить по закону, когда им это выгодно, но обходить закон, когда им выгодно его обойти, подтверждено фактическим материалом, социологическими исследованиями.

Идея г-на Медушевского о мыслящей демократии очень классная, но пока мне лично непонятно, о чём эта идея. Подождём, как он предлагает и « посмотрим, посмотрим — сказал старик Дракон».

Но пока мы ждём мыслящей демократии, можно, как мне представляется, пробовать вполне конкретный проект г-жи Лукьяновой: « учить, учить, учить…». Во всяком случае, он, похоже, не противоречит ничему, кроме того, что, без сомнения, будет задавлен правящей бюрократией, как только она почувствует опасность, исходящую от этого проекта.

Но тут есть два момента. Первый: целью проекта « учить, учить, учить…» должна быть интернализация одного общего для всех правила — жить по закону. Методы интернализации норм уже давно исследуются в социологии и антропологии права. Поэтому программа учения должна включать именно эти методы. Второй момент: правящая бюрократия, включая Президента, депутатов, правительство, должна быть взята на жёсткий ошейник. Она должна поддерживать в стране порядок, но не должна мешать интернализации в сознании граждан жизни по закону. Более того, все решения правящей бюрократии должны контролироваться в том смысле, что люди не должны в этих решениях быть средством — они должны быть целью. Всей душой поддерживаю апелляцию г-жи Лукьяновой к статье 18 Конституции РФ. Причём здесь не будут работать обычные в западных демократиях способы контроля власти гражданским обществом. Пока идея «жить по закону» не интернализована в правосознании граждан, правовых утилитаристов очень легко купить. Что нам и было с блеском продемонстрировано правящей у нас сегодня группой. Пока реализуется проект «учить, учить, учить…», а это период лет в 50-70, в стране должен существовать и действовать натуральный «благонамеренный деспот», о котором так много писали в Европе в XIX–ХХ веках. Он должен быть, конечно, коллегиальным, состоять из людей, в которых правило «жить по закону» глубоко интернализовано, чтобы уменьшить риск подкупа бюрократией, и должен принудительно часто ротироваться, чтобы уменьшить, как риск подкупа, так и риск узурпации власти. Полагаю, не так сложно придумать схему формирования и работы этого «деспота».

А без этого, по-моему, долго будем ждать мыслящей демократии, а дождёмся ли — Бог весть.

[Виктор Шейнис]

https://openrussia.org/post/view/9489/
Соавтор Конституции РФ в ответ политологу Владимиру Пастухову делится своими тезисами о том, как может и должен быть устроен Основной закон

Автор — народный депутат РСФСР-РФ, член Конституционной комиссии СНД в 1990-1993 годах, член Верховного совета в 1991-1993 годах, координатор секции Конституционного совещания в 1993 году. Доктор экономических наук, профессор, главный научный сотрудник ИМЭМО РАН. Член Политкомитета партии «Яблоко».

Помещенная на сайте «Открытой России» первая часть статьи Владимира Пастухова «Конституция России 2.0» в неявном виде содержит ответ авторам, выступившим с комментариями по ранее опубликованной им статье на ту же тему: Елене Лукьяновой, Андрею Медушевскому и Юрию Фогельсону. Соглашаясь в основном с критическими замечаниями оппонентов Пастухова, я остановлюсь преимущественно на положениях этой второй его статьи.

Хороша или плоха Конституция–93

Всем хороша наша Конституция, утверждает В. Пастухов, одна беда: подобно красивому телефону, изготовленному стариком Хоттабычем, она не работает. Хромает, однако, само броское сравнение. Во-первых, Конституция — документ своего времени, далеко не всем хороша. Во-вторых, так ли уж она не работает? Не вернее ли сказать, что не работает она своими «вполне западными», прогрессивными и современными положениями и очень даже работает иными своими нормами? В-третьих, как и почему страна получила именно такую, на мой взгляд, глубоко противоречивую Конституцию?

В отличие от В. Пастухова, полагающего, что Конституция-93 не была вписана в социальный и культурный контекст, я думаю, что она была как раз чрезмерно «привязана к конкретным условиям места и времени». Она была не документом общественного согласия, исторического компромисса (как, к примеру, принятая в 1947 году Конституция Италии, высвобождавшейся от фашизма), а законом победителя, закрепившим победу одной из сторон в остром политическом противостоянии.

Изъяны российской Конституции

Переход к демократической ротации власти, как в странах Восточной Европы, у нас осуществить не удалось. На то были серьезные причины. Едва ли не главная из них — уж очень неприглядна была альтернатива, рисовавшаяся при смене власти: угроза иной властной монополии, чем та, от которой мы уходили. Так, во всяком случае, в глазах подавляющего большинства демократически настроенных людей того времени выглядела бы победа ГКЧП в 1991 году, национал-державников, сплотившихся вокруг руководителей Верховного Совета в 1993, и национал-коммунистического блока на выборах 1996 года. Верна ли такая оценка — вопрос дискуссионный. Но я как участник тех событий и разработки новой российской Конституции могу засвидетельствовать: конституционалисты того времени были озабочены не тем, чтобы удовлетворить властолюбие доставшегося им лидера. В сконструированной ими модели власти они видели действенный инструмент, способный защитить страну от распада и сохранить демократические преобразования перестройки и постперестройки.

Они (мы) перевыполнили свою социально-политическую задачу с лихвой. Разработали и утвердили Конституцию с существенным перевесом властных полномочий президента и сверх того — широкими возможностями их внеконституционного расширения. И с недоразвитыми парламентом, судебной системой, федерализмом — и возможностями их дальнейшего ущемления.

Дефект Конституции не в том, что она была написана без учета российского социокультурного контекста. Не в том, как в ней сформулированы основы конституционного строя, до которого мы будто бы не доросли. Не в приоритете прав и свобод человека перед государственными интересами. Не в провозглашении принципа народовластия, вроде бы исторически преждевременном. Не в прорывной главе о правах и свободах человека и гражданина. А в том, что реализация всех этих замечательных положений не гарантирована. Не гарантирована Конституцией. Не гарантирована реальным соотношением общественных сил, при котором она действует (точнее — бездействует).

Если прав В. Пастухов, то менять надо первые главы Конституции. Если верна критика Конституции с иных позиций, совершенствовать следует механизм сдержек
и противовесов, накидывать узду на российскую традицию концентрации власти
в едином центре и так далее.

Обо всем этом — чуть дальше. А пока немного об исторических превращениях, которые претерпел российский конституционализм. Ему триста лет. Два века — в идеях, замыслах, проектах. И еще больше века — в сменявших друг друга шести Конституциях (или даже семи, если считать за таковую реформу последней советской Конституции при Горбачеве). Схематически это движение — во всяком случае, до 1918 года, когда цивилизованный конституционализм потерпел историческое поражение, — можно представить как поступательное, хотя со срывами и откатами. (Правда, и в эволюции номинального советского конституционализма на протяжении 70 лет можно усмотреть продвижение от «права власти, соединенного с правом войны», к более адекватным нормам.)

В Конституции 1993 года была воскрешена структура власти, во многом сходная с нарисованной в Основных законах 1906. Круг замкнулся. Только с той разницей, что тогда Конституция была пусть неуверенным, но шагом вперед, а теперь, перешагнув через советский провал, возвращала государственно-правовую систему в России на исходный рубеж ее первой Конституции. И была шагом назад — и по отношению к замаху демократической революции 1980-1990-х годов, и по европейскому календарю.

Конституционный текст и конституционный строй

В. Пастухов разграничивает строй и текст Конституции. Верно, что в России настоящий конституционный строй (на Западе он — порождение общей, а не только политической культуры, отмечает Пастухов) никогда не существовал. Что ж, на этом направлении, как и во многом другом, мы обречены на догоняющее развитие. (Как это ни прискорбно для записных патриотов и поклонников «особого пути»). Наша история, писал Василий Ключевский, идет по нашему календарю: в каждый век отстаем от мира на сутки. Догонит ли когда-нибудь Ахиллес черепаху, бог весть. Но он то ускоряет, то замедляет бег, а порою бросается назад и в сторону.

Догоняющее развитие предполагает приближение к строю современного западного общества. Но ускоренное к нему приближение минует некоторые стадии, пройденные на Западе и оставившие важные отложения в его современном культурном контексте. Это создает напряжение, которого Запад не знал.

Опыт Запада

«Аутентичный» конституционализм Запада В. Пастухов противопоставляет «производному» — в России. Во-первых, ко всеобщему избирательному праву Запад шел постепенно. Поэтому народовластие никогда не мыслилось там как власть массы, толпы. Десятки и сотни лет совершалось превращение совокупности жителей в гражданское общество.

Во-вторых, конституционализм изначально получил государственническую прививку. Параллельно развивалась современная бюрократия. Сама государственная власть нашла высшее воплощение в «организованной бюрократии», и это было цивилизационным достижением. Доктрина конституционализма дополнялась общественным контролем над бюрократией, а не ее заменой, скажем, народным самоуправлением.

В-третьих, сильная и эффективная государственная власть была проявлением общественного прогресса. Она пришла на смену феодальному абсолютизму. Абсолютистское государство, слабое и неэффективное, выполнило все же свою миссию — переработало грубую и невежественную архаичную государственность и сформировало зачатки институтов, которые стали неотъемлемой частью заместившего ее конституционного строя.

Так, да не совсем так. Во всяком случае, не везде и не столь гладок был путь.
Никто не доказал, что инверсия — переход ко всеобщему избирательному праву параллельно или даже до становления полноценных институтов гражданского общества (а не вслед за ним) — более конфликтный и болезненный путь.
К тому же выбросов охлократии было немало и в цензовом обществе. Взять хотя бы французские революции.

Абсолютистское государство далеко не всегда и не везде было слабым и неэффективным: оно нередко довольно эффективно, в том числе и в России при Петре I, решало собственные исторические задачи. Кроме того, в большинстве случаев оно передало современному государству в наследство не только зачатки конституционных институтов, но и не искорененные рецидивы варварства. (В таком искоренении В. Пастухов усматривает историческую роль абсолютизма.)

Отдельно — вопрос о «государственничестве» западного конституционализма. Рискну утверждать, что он является столь же контргосударственным хотя бы потому, что включает контроль общества над государственными структурами как альфу и омегу строя, что справедливо отмечает В. Пастухов. Но развитый механизм общественного контроля — независимые СМИ, НКО и т. д. — располагается вне государства, ограничивает возможности применения его рычагов принуждения. И не сводится современное государство к «организованной бюрократии». Бюрократия — нарост, часто паразитический, на государственных институтах, которые выстраиваются как система сдержек и противовесов при разделении ветвей власти.

В некоторых странах Запада в первой половине ХХ века происходили рецидивные вспышки самого оголтелого варварства. И прошли эти страны, по словам Августа фон Хайека, свою «дорогу к рабству» именно из-за дефицита «здравого презрения и нелюбви к власти». Закономерны поэтому антигосударственные, антибюрократические склонения в современных западных обществах. Общественно признанным становится лишь ограниченное, условное, основанное на контроле и информированности доверие к государству. Во второй половине ХХ века десакрализация государства стала, справедливо подчеркивает А. Оболонский, одним из главных социальных изобретений человечества.

Продвижение российского конституционализма

Уникальность и устойчивость «русской культурной матрицы», силу ее противостояния внешним влияниям, неспособность интегрировать универсальные конституционные ценности, что отмечали оппоненты В. Пастухова, не следует преувеличивать.

Важное отличие русского культурного контекста от западного В. Пастухов видит в том, что он «скорее демократичен, чем либерален», и доказательство тому усматривает в «настоящем культе народа». Отсюда — «точкой, вокруг которой вращалась русская конституционная мысль, всегда оставались права человека». Здесь необходимо внести некоторые уточнения.

Во-первых, русский культурный строй долгое время не был ни демократическим, не либеральным. Не стал он таким и поныне. Во-вторых, «культ народа» в русской общественной мысли (который трудно разглядеть ранее ХIХ века) занимает своеобразное место.

Действительная озабоченность интересами народа, равно как и предпочтение народной «правды» в противовес праву, восходящие к народнической и анархистской традиции, возникли в стороне от идеологии и практики конституционализма.

Концепция прав человека и в Россию, и на Запад пришла сравнительно поздно. Критика угнетенного и приниженного состояния крестьянства — большинства русского народа — возникла как реакция просвещенной части общества на социальную архаику средневекового крепостного права. В конституционном дискурсе эта проблематика занимала относительно скромное место. В официальной же доктрине «народность» в духе Уварова и Победоносцева была противопоставлена конституционализму и притязаниям интеллигентского меньшинства на участие в решении общественных дел. Между тем именно эти притязания, получившие институциональную реализацию в учреждениях времени Великих реформ Александра II, стояли у истоков русского конституционализма, его теории и практики.

В русском конституционализме и культурно-исторической традиции вообще присутствовали не только отторжение от Запада и некритическое восприятие приходивших оттуда веяний. В конце ХIХ — начале ХХ века на научной и общественной арене заявила о себе блестящая когорта русских правоведов. Обобщив опыт мировых преобразований, они выдвинули концепцию правового государства. Вовсе не отвергая роль государства как такового, они разрабатывали теорию, отвечавшую задачам модернизации русского общества и перехода к конституционному строю. Оригинальные конституционные проекты русских либералов были ориентированы на эволюционный путь развития, на совмещение сильной исполнительной власти и развитого народного представительства как важнейшего элемента социального контроля, на ограничение царской власти и произвола вороватой и дисфункциональной русской бюрократии. Важные элементы их проектов были в известной мере воспроизведены в Основных законах 1906 года.

Законы эти («Конституция Николая II») в истории русского конституционализма были шагом не менее значимым, чем отмена крепостного права. Они — при всей их ограниченности и зарезервированных за самодержавием прерогативах — отразили глубокие изменения, которые претерпел к началу ХХ века социокультурный строй российского общества под воздействием крестьянской, земской и иных реформ.

Надо было идти дальше, обратить новые установления в инструмент дальнейших преобразований. Но исторический компромисс, юридической основой которого

могла стать Конституция, как известно, не состоялся.
Мы, следуя логике детерминизма, думается, не сумели адекватно оценить трагический выбор неверного пути на развилке, к которой Россия подошла в начале ХХ века — едва ли не самой важной в ее новой истории. Императорский двор и правящая бюрократия оказались неспособными не только своевременно действовать, повести политическую игру на опережение событий, но даже осознать приближение катастрофы. Вместо того, чтобы ринуться в военную авантюру 1914 года, следовало сделать как минимум две вещи: ослабить социальное напряжение в деревне и разделить власть с дееспособным парламентом, который был бы в состоянии воспринимать и транслировать запросы общества. Общие рассуждения об извечных будто бы качествах российского традиционалистского «софта», препятствовавших продвижению по конституционному пути, нимало не помогают оценить упущенные возможности промелькнувшего было исторического момента.

Конституция в России не была преждевременной — она запоздала. Дождались революции, которая обесценила уступки, на которые, сцепив зубы, ковыляя и каждый раз прикидывая, как бы не отдать лишнего, пошли было царь и его правительство. И тогда в конституционном развитии России наступил провал в семь десятилетий.

Что же дальше?

Нужна ли нам новая Конституция? — В. Пастухов уточняет вопрос: нужен ли России новый конституционный текст? И дает на него ответ: «Судьбу нынешнего конституционного текста нужно решать по-разному в зависимости от политического контекста». С этим следует согласиться. Что действительно необходимо России, так это иной конституционный строй. Но его формирование (перекодировка традиции) — длительный и сложный процесс, продвижение которого лишь в небольшой степени зависит от замены текста. Можно допустить, что работа над новым текстом могла бы стать триггером возобновления конституционного процесса. Но вот послужит ли сейчас это занятие стержнем, вокруг которого «начала бы складываться кристаллическая решетка нового конституционного политического строя», — под большим вопросом.

На вопрос, желательно ли вынести работу над новым текстом на уровень существующих государственных законотворческих структур незамедлительно, следует дать категорически отрицательный ответ. Правда, будет ли это сделано в ближайшее время, от нас (то есть от участников данной дискуссии и вообще от демократически ориентированных и сознающих собственную ответственность экспертов), к сожалению, при нынешних условиях не зависит. Но на опасность того, что существующий режим решит вдруг заняться заменой или перекройкой действующей Конституции, надо смотреть открытыми глазами. Инициативы, которые как из рога изобилия сыплются из нашей «бесподобной палаты», не оставляют сомнений в том, что жертвой такой суеты могут стать как раз главные достижения конституционалистов 90-х годов.

Хотя структура и распределение полномочий органов государственной власти в существующей Конституции нуждаются в основательном пересмотре, приходится согласиться с тем, что ее правовой потенциал не исчерпан. То есть глубокая политическая реформа может быть проведена и при сохранении данного конституционного текста — хватило бы у ее сторонников сил.

Исследование конституционной истории России привело меня к непреложному заключению: в континууме власть (политическая система) — закон (Конституция) первичным и определяющим всегда была власть.

Исходя из разных соображений, под давлением или по произвольному выбору власть вводила или изменяла Конституцию. Но никогда ни одна Конституция не сдерживала власть, когда та действовала в нарушение конституционных норм. (В. Шейнис. Власть и закон. Политика и конституции России в ХХ-ХХI веках. М., «Мысль», 2014.) А чтобы переформатировать власть, переориентировать ее практическую деятельность, в чем я согласен с В. Пастуховым, надо заниматься не столько модернизацией политических институтов (тем более — на бумаге), сколько модернизацией политического сознания (и поведения!) общества, проращивания его гражданских структур. А это длительный, сложный и не приносящий видимых плодов процесс. Он существенно осложнен и затруднен реакционной политической контрреформой, которую проводит власть начиная с 2012 года, и затянувшимся амоком «крымнашизма», в который впало российское общество после 2014-го.

Постановка этой — главной — задачи, к решению которой мы даже не знаем, как подступиться, нисколько не умаляет целесообразность и полезность экспертной, академической работы над конституционным проектом. Надо лишь отдавать себе отчет в ее вспомогательной, резервной роли. И важно при этом не воображать, что она начинается с чистого листа. Стадия дискуссии на уровне общих понятий в основном уже пройдена. Призывы развернуть дискуссию вообще подобны толчению воды в ступе.

Мы поразительно небрежны и нерачительны по отношению к уже проделанной работе специалистов. В числе имеющихся наработок в первую очередь следует указать на исследовательский проект, осуществленный и представленный группой экспертов под руководством А. Н. Медушевского в 2011-2014 годах, проект новой Конституции России (18 глав, 201 статья), подготовленный творческим коллективом студентов под руководством М. А. Краснова и С. В. Василенко и заявленный в 2012 году, и проект группы петербургских «яблочников», опубликованный в 2010 году. В идеале их (а возможно, и некоторые другие проекты) следовало бы сопоставить, обсудить и попытаться выйти на синтетический текст (хотя бы с вариантами по спорным нормам) от имени широкого круга экспертов. Так работали Конституционная комиссия и Конституционное совещание в начале 90-х годов. Только теперь этим пришлось бы заняться на инициативной основе и на общественных началах.

Мне грезится, что когда-нибудь примерно такую работу завершат структуры демократически избранного Учредительного собрания. Но вот уж этим следует заняться незамедлительно нам.

И приходится положиться в том на энтузиазм общественников, сознающих, что работать приходится в заведомо неправовой политической ситуации. И отдающих отчет в том, что силы, стремящиеся привести Россию к конституционному строю, унизительно слабы — слабее, чем на старте нашего последнего конституционного перехода на рубеже 80-90-х годов. Но — глаза боятся, а руки делают.

[Елена Лукьянова]

https://openrussia.org/post/view/3983/
Опубликовано 6 апреля 2015 года

Владимир Пастухов в статье «Свободы не бывает без равенства, а равенства не бывает без братства» предложил начать дискуссию о том, нужен ли России новый конституционный текст, или можно попытаться построить конституционный режим, опираясь на тот текст, что есть сейчас. Доктор юридических наук считает, что в Конституции нужно заменить только часть.

Читая Владимира Пастухова
О «русскости»

Владимир Пастухов:

До тех пор, пока в сознании русской элиты лозунг «свобода — равенство — братство» будет интерпретироваться как «анархия — уравниловка — соборность», политическая система будет выстроена по уваровской триаде «православие — самодержавие — народность». Это как в старом анекдоте: сколько красивых идей в Россию ни завози, после сборки все равно выйдет автомат Калашникова.

У меня есть целая глава докторской диссертации, написанной 12 лет назад, ровно о том, чему посвящена большая часть статьи Владимира Пастухова. Мы фактически разными словами об одних явлениях говорим. Только Пастухов, как всякий мальчик, пишет, что любая новая идея превращается в России при сборке в автомат Калашникова, а я, как девочка, рассказываю, что иностранный камзол превращается в русский сарафан.

Так называемая «русская матрица» или «русскость» — абсолютный пропагандистский миф

И о двухсотлетней конституционной идее, и о соборности, и о державности, и о правовом нигилизме, о прочих русских чудесах. Но, в отличие от самой себя двенадцатилетней давности, теперь я уверена, что так называемая «русская матрица» или «русскость» — абсолютный пропагандистский миф. Я очень внимательно читала все последние годы работы по социологии и психологии. И теперь понимаю, что населению России коллективизм вовсе не свойственен. Это нация индивидуалистов. А значит, вся соборность, которую совершенно гениально описал Пастухов, ничего не стоит. И вымывается из мозгов при правильном алгоритме действий пусть и не мгновенно, но довольно быстро. Потому как индивидуалистическим мозгам гораздо ближе самоценность личности как приоритет. А, следовательно, и все иные ценности на нашей почве приживаемы и адаптируемы без большого ущерба для психики. Эти мифы развеются как дым, и лишь немногие упертые останутся в стане язычников среди массы новообращенных. Это вам не Британское владычество в Индии.

О конституции и конституционализме

Владимир Пастухов:

Конституционализм — это привычка жить в условиях правового самоограничения и, как следствие, требовать самоограничения (воздержания от произвола) от государственной власти… Там, где царит всеобщая расхлябанность, нравственная вседозволенность, никакого конституционализма не будет, даже если обклеить текстами конституции все стены домов. Декоративная демократия в таком обществе всегда будет вырождаться в анархию, которая по законам, открытым еще древними греками, будет неизбежно эволюционировать в деспотию. В этом, по сути, состоит разгадка тайны бурных российских девяностых и пришедших им на смену тихих нулевых.

Честно говоря, у того же Пастухова мне гораздо больше нравится определение конституционализма как рационализации государства. Его сущностью (по Пастухову) является самоуправление. Хотя, конечно, и от «свободы-равенства-братства» тут кое-что есть. Но мне кажется, что это чуть-чуть другое… Здесь, скорее, об откапывании смыслов.

Наша конституционная наука, к сожалению, крайне консервативна

Пастухов пишет: «Конституция — враг понятий» Если понятийных понятий, то да. Если юридических — то нет. В то же время, Конституция действительно не текст. С этим я согласна абсолютно. Вернее, внешне-то это текст, конечно. Но его нельзя рассматривать как обычный набор правил, как позитивное право. Это текст совершенно особый, в котором каждая норма — не совсем норма. Это норма-ценность, норма-принцип, норма- философия и мировоззрение. Поэтому и называется Основной закон. И опять-таки именно поэтому надо говорить не о соблюдении конституционных норм, а о внедрении конституционных ценностей. Собственно, Пастухов тоже об этом, но, опять же, немного другими словами.

Это понимание, в первую очередь, важно для конституционной науки и юридической школы. Если она первая не пересмотрит своего отношения к Конституции, то мало что получится. А наша конституционная наука, к сожалению, крайне консервативна. Хотя не вся. За последнее десятилетие много в нее пришло и хороших современных молодых ребят, да и в среде зрелых ученых потихоньку стали меняться взгляды, чему немало способствовал, надо отдать ему должное, Конституционный суд. Но пока еще не настолько, чтобы количество перешло в качество. Пока еще доминирует юридический позитивизм.

О новой Конституции

Владимир Пастухов:

России нужна новая Конституция не потому, что нынешний текст плох, а потому, что предыдущий конституционный проект провалился. Это печальное обстоятельство надо честно признать и снова взяться за работу… Главное, о чем не следует забывать: на самом деле работающая конституция — это единственный шанс сохранить Россию как единое и суверенное государство на больший исторический срок, чем несколько десятилетий.

Нам не нужен новый текст, пока мы до конца не познали старый

Нам не нужен новый текст, пока мы до конца не познали старый. Нам его еще познавать и познавать, откапывая смыслы. Нам нужен всего лишь новый кусок текста. Нужна замена того, что не дает работать принципам, — разграничение полномочий между государственными органами. И дополнение о выборах, о которых в Конституции практически ничего не сказано. Мы об этом предупреждали еще двадцать с лишним лет назад за месяц до референдума по принятию Конституции.

О конституционном проекте

Владимир Пастухов:

Конституционный проект гораздо шире, чем конституционный текст. Его цель — вывернуть наизнанку русское традиционное политическое сознание, которое, в свою очередь, обусловлено всей системой испокон веков существующих в России религиозно-философских воззрений. Причем, как показал печальный опыт последних десятилетий, простой импорт «готовых» конституционных идей проблемы не решает — на предложение хороших идей необходимо создать такой же хороший покупательский спрос.

Да, конечно, конституционный проект в современной России гораздо шире, нежели просто конституционный текст, но я не могу согласиться с тем, что для его реализации нам придется «вывернуть наизнанку русское традиционное политическое сознание», или провести реформы, равные петровским или раннесоветским. Общество в России при условии аккуратной дезактивации от Останкинской наркотической иглы в значительной степени уже готово к квантовому переходу на другой уровень. Не готово к этому государство (его верхушка). Я могу это доказать. Исследовано, в том числе на основе работ Владимира Пастухова.

Нам нужен юридический всеобуч

Нам нужен юридический всеобуч. Странно звучит? Так называлась моя статья в газете «Известия» в сентябре 1988 года. «Юридический» не в смысле познания права, а в смысле познания смыслов. В том числе и в первую очередь таких как «свобода-равенство-братство». А еще из всех конституционных преамбул мне больше всего нравится преамбула Конституции РСФСР 1918 года: «ввести преподавание данной Конституции во всех школах и ВУЗах Российской республики». Только не отдавать это на откуп учителям истории. Все, на самом деле, не так сложно. Учить, учить, учить, разъяснять, спорить, доказывать. Масштабный, но не самый сложный проект. Особенно в современных условиях, когда можно не гонять лектора с путевкой общества «Знание» живьем по городам и весям, а создать хорошо обученную сетевую структуру, оснащенную циклом блестяще подготовленных видеоуроков… И интернет, которого в России уже реально много. В общем, знаю, как сделать, поскольку думаю об этом не первый десяток лет. При наличии телеэфира, дело двинется кратно быстрее. Так что глаза боятся — руки делают.
Самая нереализуемая статья Конституции — это статья 18

…И еще я не согласна с тем, что самая нереализуемая статья Конституции — это статья о равенстве перед законом. Будем справедливы — это не совсем так даже при всех безобразиях и мерзостях в отечественной правоприменительной практике. За двадцать лет мы прошли в этом направлении огромный путь. Неровный, трудный, не всегда последовательный. Но прошли. Самая нереализуемая статья Конституции — это статья 18. О том, что «права и свободы человека и гражданина … определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием». Решим эту проблему — решатся и другие.

[Владимир Пастухов]

https://openrussia.org/post/view/9206/

Как нам эффективно организовать
конституционное импортозамещение
26 августа 2015 года

Принятие польской конституции королем Станиславом II Августом в Варшаве. Картина Яна Матейко «Конституция 3 мая 1791 года»

Политолог объясняет, почему составители будущей Конституции должны брать пример с Бориса Пастернака, а не с «гуглтранслейта»

Для большинства составителей конституций подготовка конституционного проекта является соревнованием мечты и желания. В действительности, однако, простор для конституционных фантазий не так велик, как этого многим бы хотелось. Конституция эффективна лишь в том случае, если она жестко вписана в определенный социальный и культурный контекст. Вне этого контекста конституция существует только как литературное произведение, но не как политический и правовой документ. Привязка конституционного проекта к конкретным условиям «места и времени» является главным проблемным пунктом любого конституционного начинания. Это всегда плохо получалось в России, где, по образному выражению Александра Солженицына, принято было лечить свои болезни чужим здоровьем. Русские конституционалисты, как правило, начинают «западом», а заканчивают «востоком», в то время как надо бы наоборот.

Конституция старика Хоттабыча

Однажды любимый книжный герой советских пионеров джин Хоттабыч решил преподнести своему юному другу Вольке подарок — телефон. Он подарил ему раритет из цельного куска мрамора, инкрустированного золотом, который выглядел точь-в-точь как настоящий телефон, но только не работал. Что-то похожее произошло чуть более 20 лет тому назад с российскими конституционалистами, которые подарили стране вполне «западную» на вид конституцию, которая всем хороша, кроме одного: она не работает.

При интерпретации любого из кажущихся простыми положений западного конституционализма требуется вытаскивать на поверхность все скрытые в нем смыслы

Западный конституционализм есть часть общей европейской культуры, в том числе, но не только, — политической. Он включает в себя как свою органическую часть огромный пласт философских, социальных и политических смыслов с бесконечным числом культурных ассоциаций, наработанных за тысячи лет европейской истории. Это кажется настолько естественным, само собою разумеющимся, что на присутствие этого пласта смыслов и ассоциаций давно перестали обращать внимание. Он входит в западный конституционализм «по умолчанию», незаметно для постороннего, неискушенного в перипетиях европейской идеологии глаза.

Тем не менее при интерпретации любого из кажущихся простыми и понятными положений западного конституционализма требуется совершать огромный объем мыслительной работы, вытаскивая на поверхность все эти скрытые смыслы и ассоциации, разворачивая в полном объеме весь этот «зазипованный» культурный контекст. В противном случае мы каждый раз при попытке повторить европейский опыт на русской почве будем оказываться в положении старика Хоттабыча, воспроизводящего роскошную форму, которая лишена разумного содержания.

Аутентичный конституционализм

Понятно, что развернуть этот культурный контекст в рамках одного небольшого эссе невозможно — для этого не хватит и нескольких жизней. Но обратить внимание на некоторые существенные моменты контекста, без которого западный конституционализм в принципе не может быть понят, вполне по силам. Это позволит, в свою очередь, лучше понять в дальнейшем, какие трансформации переживает конституционная идея, будучи помещенной в другой (в чем-то даже противоположный) культурный контекст.

Народовластие, которое так любят поминать «всуе» в России, никогда не мыслилось в Европе как власть массы

Во-первых, при своем рождении европейский конституционализм был скорее либеральным, чем демократическим. Конечно, он апеллировал к народу как источнику государственного суверенитета, но что такое «народ», в старой Европе понимали по-своему. Отцы-основатели были весьма трезвы в оценке народных добродетелей и проводили строгую границу между толпой и гражданским обществом, только за последним признавая «народные» привилегии. Народовластие, которое так любят поминать «всуе» в России, никогда не мыслилось в Европе как власть массы. Народ в конституционном понимании есть совокупность граждан, а не совокупность жителей. Гражданственность есть особая связь человека с обществом, которая только и дает отдельному человеку возможность считаться частью народа в конституционном смысле слова. Прошли десятки, а в некоторых случаях — сотни лет, прежде чем западный конституционализм пополнился институтом всеобщего избирательного права, уравнявшего членов общества в политических правах. Все эти годы на Западе не прекращалась интенсивная работа по культурной перекодировке общества, подготовке его к демократическому конституционализму.

Во-вторых, с самого начала западный конституционализм был «государственническим». Конституционные идеи в Европе развивались одновременно с развитием современной европейской бюрократии (и одновременно с развитием современного капитализма). Поэтому с первых же шагов конституционализм позиционировался как доктрина установления общественного контроля над бюрократией, а не как доктрина ее устранения или замены чем-нибудь «лучшим», например, «народным самоуправлением».

С первых шагов конституционализм позиционировался как доктрина установления общественного контроля над бюрократией

В строгом смысле слова конституционализм как был, так и остается не учением о власти, а учением о контроле над властью. Создатели конституционного учения не подвергали сомнению ценность государственной власти (как в социальном, так и в политическом отношениях). Они рассматривали государство, государственную власть и ее высшее воплощение — государственную бюрократию — как цивилизационное достижение. Сильная и эффективная государственная власть есть свидетельство общественного прогресса. Поэтому конституционное учение было учением о замене слабой и неэффективной абсолютистской государственной модели Средних веков сильной и эффективной моделью национального государства Нового времени.

В-третьих, архаичная государственность с присущими ей примитивизмом, грубостью и невежеством была в существенной степени преодолена в Европе к тому моменту, когда там начали активно развиваться конституционные идеи. Конституционалисты имели перед собой в качестве «антитезы» не варварское государство, а феодальный абсолютизм, который, несмотря на всю заслуженную критику, в институциональном отношении был гораздо более развитым государственным строем, чем, например, современный российский. Знаменитый процесс Фуке, случившийся во Франции в XVII веке, имеющий во всех отношениях много сходства с делом ЮКОСа, продемонстрировал, однако, гораздо большую независимость суда от государства и гораздо более высокий уровень юридической культуры судей, чем то, что более трех веков спустя пришлось наблюдать в России. Именно в утробе европейского феодального абсолютизма, вынесшего на себе основное бремя забот по переработке традиционалистского государства в организованную бюрократию, сформировались зачатки тех институтов, которые позже вошли в конституционную систему как ее неотъемлемая часть. Так или иначе, задачи борьбы с дикостью в ее самой непритязательной и непосредственной форме перед европейскими конституционалистами изначально не стояло. Этот вопрос был снят предыдущими поколениями.

Иоанн Безземельный в 1215 году подписывает Великую хартию вольностей, которая признана старейшей частью некодифицированной британской конституции. Гравюра Эдмунда Эванса

Производный конституционализм

На Западе конституционализм (как и многие другие попавшие сегодня под санкции товары) является натуральным продуктом. Во всех других местах, включая Россию, он появляется как продукт переработки. Переработка может быть качественной и некачественной — в ходе нее зачастую происходит не просто уничтожение авторской «прошивки», а полная подмена оригинального культурного контекста местным, «доморощенным» подтекстом. В итоге с конституционными идеями происходит то же, что и со знаменитыми «импортозамещательными» таблетками в миниатюре Михаила Жванецкого: «Точно по формуле СН3СОС2Н5 плюс метилхлотилгидрат на пару — не помогает, а точно такая же швейцарская сволочь эту бациллу берет… и, что собственно противно, названия у них одинаковые».

Чтобы понять, почему эта «конституционная сволочь» не работает, нужно как минимум разобраться, чем именно был заменен «родной» культурный софт. В случае России это особенно актуально: мало того, что здесь никогда не было западного культурного «софта» (это еще полбеды), но тут давно сложился свой собственный очень мощный и глубоко укорененный культурный контекст. Он враждебен западному контексту, потому что веками конкурировал и конфликтовал с ним, поэтому западный конституционализм в него нужно не вписывать, а втискивать.

Даже для самого схематичного отображения русского «антиконституционного культурного софта» потребуется напряженный труд многих поколений исследователей. Но можно попытаться бегло и избирательно обозначить несколько его значимых элементов.

Точкой, вокруг которой вращалась русская конституционная мысль, всегда были права человека, а не контроль над государственной машиной

Во-первых, русский культурный контекст, в отличие от западного, скорее демократичен, чем либерален. Для России характерен настоящий культ народа (что никак не помешало нахождению этого обожествляемого народа в рабском состоянии в течение многих веков). Как справедливо неоднократно отмечал Вадим Цымбурский, представления о суверенитете народа в России носят тотальный и даже тоталитарный характер. Это мистическая абстрактная сущность, наделенная свойством абсолютной исторической правоты. Здесь умудряются одновременно сосуществовать безграничная идеализация человека в теории и полное презрение к нему на практике. В свое время Гегель заметил, рассуждая о правовых категориях: те, кто полагают, будто высшая мудрость состоит в утверждении, что человек по своей натуре добр, будут немало удивлены, узнав, что не меньше мудрости заключено в утверждении, что человек по натуре зол. В отличие от Запада в России природу человека всегда предпочитали публично ретушировать. В результате в основание всех русских конституционных построений был положен не реальный портрет, а утопический социальный фотошоп.

Во-вторых, русский «конституционный софт», в отличие от европейского, является преимущественно анархистским, антигосударственным. В России никогда не было цивилизованной бюрократии (попытку создать ее в рамках первого издания тоталитарной системы предприняла советская власть, но и та оказалась неудачной), и поэтому представление о ценности государства было здесь весьма неразвитым. К середине XIX века в интеллигентской среде стало доминировать мнение о том, что всякая государственная власть есть зло. Из этой среды оно перекочевало в конституционную доктрину. Поэтому внутренней интенцией русского конституционализма (если о нем можно говорить, как о чем-то определенном и самостоятельном) было всяческое преуменьшение роли государства и возвышение роли отдельной личности. Точкой, вокруг которой вращалась русская конституционная мысль, всегда оставались права человека, а не контроль над государственной машиной. То, на чем был зациклен западный конституционализм, в России все время оставалось в лучшем случае на периферии внимания.

Русское чиновничество до сих пор остается бастионом невежества и ничем не ограниченной алчности

В-третьих, патриархальный традиционализм так никогда и не был окончательно изжит из русской публичной сферы. Русское чиновничество, вся организация русского государственного быта оставались (и до сих пор остаются) бастионом невежества и ничем (то есть ни этически, ни политически) не ограниченной алчности. Между русским конституционализмом и русским варварством нет никакой прокладки, никакого промежуточного слоя, как было на Западе. В России конституционализм непосредственно противостоит архаике, которая для европейского конституционализма была на момент его зарождения уже преодоленной историей. Это неизбежно приводит к радикализации идей русского конституционализма, делает его более концептуальным, чем практическим.

Понятно, что с таким «софтом» первая российская посткоммунистическая конституция долго протянуть не могла. Если молодого вина не наливают в старые меха, то тем более не рекомендуется наливать в старые меха серную кислоту. Европейский конституционализм не был приспособлен к тому, чтобы в него вливали русскую анархистско-народническую смесь.

Первая и последняя страницы конституции Германской империи с подписью Вильгельма I (она была принята в 1871 году)

Конституционализм как архитектурный проект

Мало кто в России отдает себе отчет в том, каким грандиозным переворотом, прежде всего, в духовной истории человечества, стало появление конституционализма. История государственности насчитывает более десяти тысяч лет (если смотреть на нее широко). Истории конституционализма — всего каких-то полтысячи лет (тоже если смотреть на него широко). В определенном отношении конституционализм есть отрицание всего ранее накопленного человечеством опыта — это величайшая и очень смелая революция, глубину которой придется еще очень долго постигать.

Все предыдущие государственные формы, известные человеку, появлялись непосредственно из практического опыта человечества. Вплоть до Нового времени государственность росла, как растут сталактиты и сталагмиты в темной пещере: незаметно, но неуклонно. Это был, если так можно выразиться, естественный рост, которому конституционализм положил конец. Конституционализм отличается от всех остальных форм государственного устройства уже одним только тем, что он является вымышленной формой, причем не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова.

Известно высказывание Карла Маркса о пчеле и архитекторе: «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т.е. идеально».

Конституционное государство сначала возникает как философский проект, а лишь потом становится политической системой

Точно так же конституционализм сначала создает государство идеально и лишь потом на практике. Конституционное государство — это «умственное» государство, оно сначала возникает как философский проект, а лишь потом становится политической системой. Конституционализм возникает не естественным путем, как все предшествующие ему политические формы, а из осознанного желания выстроить политическую систему в соответствии с определенными принципами. Причем это уже не просто отрицание грубой и примитивной архаики (как я отмечал выше, эта работа была уже проделана в эпоху европейского возрождения, которого в России, к несчастью, не случилось до сих пор), а отрицание отрицания, или «снятие» в гегелевской терминологии, в рамках которого делается попытка восстановить целостность предмета.

Конституционализм решает две ключевые задачи: он окончательно и бесповоротно (на «втором уровне») прощается с традиционалистским (естественным) государством и создает вместо него «искусственную» всеобъемлющую бюрократическую машину, гораздо более мощную и эффективную. Эту социальную модернизацию по смелости можно сравнить только с созданием «политического киборга», когда к человеческой голове приделывается железное тело. Естественно, что, создав столь мощную машину, надо позаботиться о том, чтобы она не вышла из-под контроля — нет толку в мощной машине, если человек не способен ею управлять.

Конституционализм часто рассматривается очень узко либо как учение о правах человека, либо как учение о контроле над властью (что ближе к истине). Но не надо забывать, что и первое, и второе — это лишь производные функции конституционализма. В основе своей конституционализм — это политический конструктор, который позволяет создавать государства не по наитию, а по строго продуманному плану. И от качества этого плана, от его реалистичности и сбалансированности, в первую очередь зависит успех проекта.

«Сцена подписания конституции Соединенных Штатов». Картина Говарда Чендлера Кристи изображает конвент в Филадельфии 1787 года

«Техзадание» для русского конституционализма

В России в конституционализме не увидели главного: что это — учение о новом государстве, которое должно быть сильнее и эффективнее своих предшественников. Уже только следующим на очереди стоит вопрос о системе контроля над этим государством. Ему в затылок дышит вопрос о правах человека, без соблюдения которых этот контроль невозможно организовать. Но во главе угла стоит вопрос о сильном государстве, без которого современное общество существовать не может.

Все это значит, что по-настоящему к конституционному строительству Россия еще не приступала, и именно поэтому новую Конституцию придется делать практически с «чистого листа» (хотя в нее могут войти и наработки, и даже целые блоки из предыдущих конституционных проектов). Перефразируя Ленина, который, в свою очередь, перефразировал Энгельса, можно сказать, что все предыдущие конституции перелицовывали империи, новая конституция должна создать русское национальное государство.

Сегодня надо сосредоточиться на той Конституции, которой в России никогда не было, но должна была бы быть

В центре конституционной дискуссии, соответственно, должны быть совершенно другие вопросы, чем те, которые по привычке обсуждаются. Сегодня надо сосредоточиться не на той конституции, которая у России как бы была, но на самом деле не было, а на той Конституции, которой в России никогда не было, но должна была бы быть. В связи с этим, как мне кажется, надо учесть опыт прошлого и принять во внимание ряд условий, которые ранее были проигнорированы. При разработке новой российской Конституции следует стремиться к тому, чтобы она была:

— прагматичной, то есть она должна исходить из конкретных вызовов, с которыми Россия столкнулась здесь и сейчас, а не писаться на все времена и под любой народ;

— конкретной, то есть нужно максимально усложнить возможность ее нейтрализации — принятия конституционных законов, искажающих дух конституции;

— стимулирующей, то есть быть скроенной на вырост, чтобы подталкивать общественную и политическую эволюцию в определенном направлении, поскольку конституция является мощным инструментом культурной индоктринации, как сказал бы Андрей Кончаловский;

— легко интерпретируемой, то есть содержать в явном виде внятные принципы, позволяющие осуществлять качественное толкование конституционных норм (сегодня в конституции нет даже принципа законности и плюрализма, кстати).

Тексты статей 118 и 119 из Конституции СССР 1936 года

Трудности конституционного перевода

Английский историк Арнольд Тойнби утверждал, что при наличии цивилизации-лидера все ее ближние и дальние соседи, как правило, двояко реагируют на неизбежное со стороны лидера давление. Они либо начинают подражать лидеру, пытаясь скопировать и перенести на родную почву те технические и институциональные решения, которые, с их точки зрения, обеспечили цивилизационное превосходство, либо, наоборот, стремятся отгородиться от чуждого влияния, сделав упор на свои традиционные ценности. Оба решения Тойнби считал неверными, так как они не способствуют развитию собственных творческих сил следующей в фарватере за лидером культуры. Только ставка на ускорение развития собственного культурного потенциала, а не изоляция или слепое копирование, может позволить находящемуся под прессингом обществу сохраниться и решить свои проблемы.

Именно ставка на развитие собственного культурного потенциала может позволить обществу решить свои проблемы

То, что верно для цивилизаций в целом, верно для отношений России и Запада, в частности, и для конституционного строительства в России в особенности. Россия демонстрирует полярное отношение к европейским конституционным идеям: она либо полностью их отвергает, либо пытается механически применить европейский конституционный опыт, что по описанным выше причинам всегда обречено на провал. В действительности западная конституционная модель является всего лишь важным ориентиром, руководством к действию, но, разумеется, не догмой. Задача состоит не в том, чтобы импортировать эту модель в Россию, — она ни при каких обстоятельствах не приживется в этой, как говорил поэт начала прошлого века, «скудоумной местности», — а вырастить нечто подобное на собственной культурной почве, творчески адаптируя чужие идеи под свои специфические нужды и, возможно, даже развивая их. Но поставить так задачу — не значит, к сожалению, решить ее. Что такое творческая адаптация конституционных идей, каждый склонен понимать по-своему.

В некоторой степени эта сложность известна переводчикам поэзии, да и вообще переводчикам с иностранных языков. Прямой, дословный перевод, особенно сложных, насыщенных глубокими ассоциациями и яркими метафорами текстов, приводит либо к потере смыслов, либо только к частичной или искаженной их передаче. И, напротив, литературный перевод, который зачастую оказывается совершенно самостоятельным произведением искусства, передает дух оригинала с наибольшей точностью. России нужен не прямой, «дословный», а «литературный» перевод западных конституционных идей, пропущенный через свой собственный опыт, насыщенный собственным ассоциативным рядом.

Нужно докапываться до тех глубинных уровней конституционализма, где общечеловеческое уже доминирует над специфически цивилизационным

Нужно докапываться до самых корней европейского конституционализма, до тех его глубинных уровней, где общечеловеческое уже доминирует над специфически цивилизационным. Нужно вычленять фундаментальные принципы в их наиболее общей и поэтому максимально гибкой форме, и затем уже думать о том, как реорганизовать русскую социальную и политическую реальность в соответствии с этими принципами. И не надо пугаться, если итоговый результат будет внешне сильно отличаться от того, что было взято за образец. В любом случае, Пастернак всегда ближе к оригиналу Шекспира, чем «гуглтранслейт».

[Владимир Пастухов]

https://openrussia.org/post/view/9615/
Гамлетовский вопрос: самодержавие или федерация?
Политолог объясняет, почему унитарное устройство так и оставит Россию империей с самодержавием, а федерация позволит ей стать национальным государством с работающей властью.

Допускаю, что очень многим людям — как в России, так и за ее пределами — дилемма, вынесенная в подзаголовок, покажется либо надуманной, либо неуместной, либо некорректно сформулированной. Тем не менее я полагаю, что вопрос о федерации — это ключевой вопрос, от ответа на который зависит будущее российского конституционализма. От способности России создать жизнеспособную федерацию зависит ее способность создать национальное государство. Думаю также, что отказ от федерализма (а к этому отказу явно или тайно склоняются в удивительном единодушии и власть, и значительная часть оппозиции) обрекает Россию на бесконечное хождение по замкнутому политическому кругу, когда любая демократизация и либерализация заканчивается восстановлением самодержавия (разумеется, каждый раз в новой и до поры до времени неузнаваемой форме).

Перефразируя классиков марксизма, можно сказать, что в то время, как все предыдущие российские конституции лишь перелицовывали империю, действительная задача русского конституционализма состоит в том, чтобы навсегда покончить с империей. Сегодня по каким-то труднообъяснимым причинам в центре конституционной дискуссии оказался малозначимый и несущественный вопрос о предпочтительной для России форме правления — президентская или парламентская республика. Это лжедилемма, чрезмерное внимание к которой только тормозит конструктивную конституционную дискуссию. Полагаю, что в центре этой дискуссии должен находиться совершенно другой вопрос — об унитарном и федеративном государстве.

Выбор в пользу унитарного государства будет означать выбор в пользу империи, а выбор в пользу федерации открывает в перспективе возможность создания национального государства.
Подлинный федерализм не имеет ничего общего ни с советским федерализмом, ни с его посткоммунистической сублимацией. Вообще никакого отношения к федерализму как прошлые, так и настоящие политические реалии России не имеют. Русский федерализм еще только предстоит создать. Его не только никогда не было на практике, но для него даже не создана теоретическая модель. Это не задача близкого будущего, а своего рода перспективная цель, которая задает вектор политического движения. Я сомневаюсь, что эту цель можно достичь в один «конституционный присест». Поэтому надо свыкнуться с мыслью о том, что предстоящая конституционная реформа в России — это долгосрочный и многоступенчатый проект, в котором есть как неотложные задачи, так и перспективные цели. Они взаимосвязаны, но не взаимозаменяемы, и поэтому очень важно не путать первые со вторыми.

Конституция «несуществующей России»

Для начала проблема состоит в том, что национального государства в России как никогда не было, так и нет до сих пор. Так же, впрочем, как до сих пор не существует и самой русской нации.
Есть русский народ, который исторически объединил вокруг себя в имперском государстве десятки (если не сотни) других народов и народностей, но это вавилонское скопище этносов, собранных под одной государственной крышей, так и не стало нацией.
Ближе всего к решению национального (в строгом смысле слова) вопроса, как ни странно, подошли большевики, конструируя «единую общность — советский народ», но этот амбициозный, хоть и насквозь фальшивый, проект с треском провалился в 1991 году. И по сей день русская посткоммунистическая государственность остается обломком советской империи, которая, в свою очередь, является отредактированным изданием Российской (царской) империи.

Но и это даже — полбеды. Беда же состоит в том, что нигде, кроме как в розовых псевдолиберальных снах, невозможно в один прыжок преодолеть то гигантское расстояние, которое отделяет империю от национального государства в России. Не существует такой волшебной конституционной палочки, взмахнув которой, можно в одночасье создать и русскую нацию, и русское национальное государство. А это значит, что, в отличие от Европы или Америки, где формирование нации в существенной степени произошло в недрах феодализма (пресловутое «третье сословие») и предшествовало конституционному строительству, в России придется сначала создавать конституционные предпосылки формирования нации, довольно долго ждать, пока она наконец сформируется, и лишь потом окончательно конституционно закреплять рождение национального государства.

Понятно, что все это требует времени, причем немалого даже по историческим меркам. В отличие от Божественного акта творения, все, что люди делают своими руками, особенно в России, — это процесс. Андрей Кончаловский любит вспоминать слова Чехова о том, что между утверждением, что «Бог есть» и утверждением, что «Бога нет», лежит огромное поле титанической душевной и умственной работы, которое русский человек никак не может перейти. Точно так же между утверждением «конституции нет» и утверждением «конституция есть» лежит такое же огромное поле неопределенности, преодолевать которое, по всей видимости, придется сразу нескольким послепутинским поколениям. И на весь этот переходный период России тоже нужна будет какая-то конституция, не идеальная (какой уж может быть идеал, если нет еще ни нации, ни национального государства), но достаточно стабильная, чтобы задать необходимый вектор общественного развития.

Именно это обстоятельство приводит меня к мысли о неизбежной двухступенчатости конституционной реформы в России. Сначала должен быть дан первичный толчок, для которого нужна «конституция переходного периода», призванная обеспечивать конституционное развитие в течение всего того времени, пока будут преодолеваться последствия нынешнего «конституционного эксцесса» (или «конституционной контрреформы» — в терминологии Тамары Морщаковой) и пока будет идти становление национального государства. И лишь намного позже потребуется повторная конституционная реформа, в рамках которой и будет решена проблема федерализации, а значит — зафиксированы окончательные параметры русского национального государства. Эта двухступенчатость представляется даже естественной, если вдуматься: при «ампутации» правового сознания, как и при ампутации конечности, сначала кладут в реанимацию, и лишь потом занимаются реабилитацией и реконструкцией.

Конечно, с высоты (хотя точнее было бы сказать — «из глубины») сегодняшнего дня разговор о федерализме и об окончательных параметрах российского конституционного проекта кажется несколько отвлеченным, словно спор о конституции для какого-нибудь утопического русского «Города Солнца», которого никогда еще не было и неизвестно, будет ли он вообще. Но начинать, как это ни парадоксально, надо все-таки именно с него, а не с «переходной конституции», актуальность которой ни у кого не вызывает сомнений.
Дело в том, что в России под «переходными состояниями» обычно понимается движение из ниоткуда в никуда. Может быть, именно поэтому они здесь длятся вечно.
Вся политическая история России есть своего рода сплошное «переходное состояние». Поэтому прежде, чем обсуждать детали конституционного маршрута, необходимо определить его конечную точку и обозначить те параметры, которые мы в итоге должны получить. В России всегда приходится начинать с утопии.

Размер имеет значение

Все сложное проистекает, как правило, из довольно простых причин. При всем разнообразии постоянно меняющихся парадигм в российской политической истории есть одна безусловная константа — территория. Если Россия в чем-то и является по-настоящему уникальной страной, то именно благодаря своей обширности. На протяжении как минимум последних пятисот лет она продолжает оставаться бескрайней материковой империей, раскинувшейся на двух континентах, и даже потеря контроля над огромными по меркам других государств пространствами в конце XX века (после распада СССР) в масштабах России выглядит как нечто совершенно несущественное. Казалось бы, кто только не писал о влиянии территории, географического положения и климатических условий на историю России, — но практические выводы из этого не делаются: Россию зачастую продолжают мерить «чужим аршином», который к ней попросту неприменим.

В то же время обширность территории в течение многих веков оказывала на политическое развитие России двоякое и притом весьма противоречивое воздействие. С одной стороны, размеры страны всегда были мощным стабилизатором политической власти и, как следствие, важнейшим условием сохранения суверенитета и независимости русского государства (в том числе, конечно, и благодаря ресурсам, «зарытым» на этих территориях). С другой стороны, именно грандиозность пространств, которые надо было обживать и контролировать, немыслимой длины сухопутные и морские границы, которые надо было обслуживать и защищать, разнообразие географических, экономических и культурных условий, которые надо было сводить к общему знаменателю, тормозили успешную эволюцию социальной и политической систем и, в том числе, препятствовали превращению империи в национальное государство. Любой преобразовательный импульс на русских пространствах очень быстро растрачивал весь свой потенциал и растворялся бесследно.

К сожалению, история пока не знает примеров успешного превращения такой огромной страны из империи в национальное государство (по очень многим причинам США не могут рассматриваться как образец для подражания, что не исключает заимствования некоторых идей и механизмов). Поэтому России чрезвычайно трудно опереться на чужой опыт. По всей видимости, решать задачу построения собственного национального государства ей придется, двигаясь практически по целине.
Масштаб задачи выглядит настолько пугающе, что психологически легче признать ее нерешаемой. Это и происходит негласно на практике в двух взаимоисключающих формах.
С одной стороны, есть люди, — и их немало, — которые полагают, что Россия есть «вечная империя» и ничем другим быть не может и не должна (то есть они в принципе отказывают России в возможности конституционного развития). С другой стороны, есть немало людей, которые негласно (потому что громко об этом говорить не принято) готовы признать возможность разделения России на несколько независимых друг от друга государственных образований, каждое из которых будет решать задачу построения национального государства самостоятельно.

Мне представляется, что, несмотря на масштабность вызовов, которые возникают в процессе конституционного строительства в стране, раскинувшейся на одной седьмой части суши, приоритетом в этом процессе остается сохранение России как единого государства в пределах ее нынешних границ.
Опуская риторические и патриотические мотивы, я полагаю, что идея разделения России является контрпродуктивной по целому ряду причин.
При разделении она растеряет все те преимущества, которые вытекают из ее нынешнего геополитического положения и благодаря которым она исторически оформилась как относительно самостоятельная цивилизация. Более того, в этом случае русский народ окажется в положении одного из самых больших «разделенных народов» мира, что неизбежно приведет к появлению гуманитарных проблем, в свою очередь, порождающих проблемы политические. Представить себе мирное существование и, тем более, сосуществование нескольких русских государств на территории бывшей империи практически невозможно.

Самодержавный крест России

В такой огромной стране, как Россия, выстраивание эффективных управленческих цепочек является очень трудноосуществимой задачей. Если бы Швейцария была размером с Россию, то и швейцарские часы шли бы с опозданием, не говоря уже о труде чиновников. Но обширность территории — это только полбеды. Не меньшую сложность представляет разнообразие ее условий. Россия развита неравномерно: густонаселенные районы перемежаются огромными практически пустынными пространствами, плохо пригодными для проживания человека. При таких размерах и при таком разнообразии условий управленческий механизм обречен на плохую работу вследствие постоянного «торможения сигнала», отклонений от вектора движения и бесконечных разрывов связей. Если добавить к этому традиционную неспособность русской бюрократии работать по четко установленному шаблону, то не может не возникнуть вопрос: как вообще российская государственность смогла состояться и стабильно просуществовать несколько веков?

Ответ на него хорошо известен — это сверхцентрализация. Речь идет не просто о централизации власти, известной нам из истории других народов, а о сосредоточении ее буквально в одной точке, чуть ли не в одном лице, то есть самодержавии.
Русское самодержавие — не зигзаг эволюции, не сбой политической программы, а эволюционный ответ России на исторический вызов, брошенный ей природными и культурными условиями.
Достаточно обратить внимание на то, что становление самодержавия шло все время параллельно с формированием колониальной империи и наращиванием территории. Это одна из причин, по которой самодержавность превратилась в сквозной признак российской государственности, кочуя из одной исторической формации в другую: из царской — в имперскую, из имперской — в советскую, из советской — в посткоммунистическую. В этом нет ничего удивительного, ведь базовые предпосылки — размер территорий и их разнообразие — остаются неизменными.

Испокон веков чрезмерная централизация власти рассматривается как один из главных пороков системы государственного управления России. Соответственно, испокон веков же существует оппозиционная (реформаторская) мантра «децентрализации». Каждый уважающий себя русский реформатор начинает с того, что предлагает осуществить немедленную децентрализацию русской власти и развить в ней местное самоуправление. Практика, однако, показывает, что долгосрочным результатом всех проводимых в России реформ оказывалась только большая, чем прежде, централизация власти. Единственное, чего иногда удавалось достичь реформаторам, — сделать централизацию скрытной (латентной), спрятать ее за забором какой-нибудь очередной децентрализованной «потемкинской деревни». Государственная власть в этом случае осуществлялась по «двухканальной» системе: через формальные и неформальные институты. Независимость советских республик (краев, областей и так далее) с лихвой компенсировалась жестким партийным контролем, а свобода посткоммунистических «субъектов федерации» ограничена жестко централизованным «понятийным» (по сути своей криминально-силовым) контролем над государственной властью.

Несколько лет назад в России был опубликован манифест группы ученых-конституционалистов, которые назвали самодержавность главным пороком действующей российской Конституции. Проблема в том, что они обошли стороной вопрос об объективных причинах возникновения этого порока, сведя все к влиянию субъективного фактора (стремлению к узурпации власти первого президента России и его преемника). Можно бесконечно счищать самодержавность с поверхности русской политической жизни, но она будет там появляться снова и снова, как желтая соль на поверхности сапог после прогулки по современной зимней Москве. Устранить самодержавность можно, только ликвидировав объективные, а не субъективные причины ее существования в России. Надо понять и признать, что самодержавность накрепко привязана к унитарному устройству России и непосредственно вытекает из необходимости более или менее эффективно контролировать обширную территорию страны.
Пока российское государство будет оставаться «плоским» (одноуровневым, унитарным), оно будет самодержавным, кто бы ни пришел к власти в стране. Чтобы вырваться из этого замкнутого круга, государство должно стать «объемным» (многоуровневым, составным).
Такая задача решается только с помощью федерализма, истинный смысл и предназначение которого, к сожалению, остаются в России практически не понятыми.

Неизвестный федерализм

Надо воздать должное «отцам-основателям» посткоммунистической российской конституции за то, что они хотя бы отстояли федерализм как конституционный принцип. Это немало, учитывая, что сегодня, например, в обществе сложился латентный антифедералистский консенсус, объединяющий в некое тайное общество как действующую власть, так и «патриотическую», и даже отчасти «либеральную» оппозицию ей. Признавая (в лучшем случае) федерализм на словах, огромное количество людей считают его неким советским рудиментом, вроде мавзолея Ленина на Красной площади в Москве: мол, хорошо было бы похоронить, но пока живы советские ветераны, лучше не трогать. Связано это во многом с полным непониманием того, что же есть федерализм на самом деле: трудно найти конституционный институт, понимание которого в России было бы сопряжено с такими интеллектуальными извращениями и политическими заблуждениями.

Если посмотреть внимательно на палитру русских «федералистских перверсий», то в глаза бросаются «извращения», которые встречаются чаще других — «федеративный формализм» и «федеративный национализм». В первом случае под федерализмом понимается что-то сугубо внешнее, некая механическая организация органов государственной власти в центре и на местах, при которой существует разделение компетенции и двухпалатный парламент, одна из палат которого избирается по принципу равного представительства. Наличие или отсутствие федерализма определяется методом «галочки»: есть законодательное разделение компетенции или двухпалатный парламент — значит, есть и федерализм. Во втором случае (и это гораздо более запущенная патология) федерализм рассматривается как политический инструмент решения «национального вопроса». Здесь корни уходят в насквозь фальшивый сталинский метод государственного строительства, когда тот или иной этнос получал «атрибутивную государственность» в качестве психологической компенсации политической травмы, которую ему нанесла коммунистическая диктатура. Дело доходило до того, что государственность могли либо давать в качестве поощрения, либо отбирать в качестве наказания.

Действительный федерализм с этими советскими политическими сублиматами, конечно, не имеет ничего общего. Это философская и политическая концепция, корни которой уходят в глубинные пласты конституционного мышления; она самым тесным образом связана с концепцией разделения властей.
Федерализм, собственно, и есть еще одно разделение властей, еще одно его измерение, наряду с уже привычным для русского уха разделением на законодательную, исполнительную и судебную власть.
Политические основания федерализма, с моей точки зрения, четче всего выражены в американской конституционной системе, где он является одним из основополагающих конституционных принципов. В рамках этой системы федерализм — не просто метод выстраивания отношений между бюрократическими учреждениями, а важнейший инструмент функционирования политической свободы. Что важно для России, потребность в федерализме как в некоем дополнительном измерении разделения властей возникает в первую очередь именно в крупных и сверхкрупных государствах, где первичного «центрального» разделения оказывается недостаточно.

Разделение властей: сила или слабость?

Дальнейшее осмысление сути федерализма оказывается затруднено еще и тем, что в России смысл отправной для него конституционной концепции, из которой он, собственно, и вырастает, — «разделения властей», — остается таким же непроясненным. На бытовом уровне «разделение властей» является, пожалуй, самой популярной из всех конституционных идей в России. Однако со временем понимание того, что же это все-таки такое, не стало менее варварским. В большинстве случаев люди интерпретируют этот конституционный принцип как способ «ослабления власти» в духе знаменитой римской формулы «разделяй и властвуй». Выглядит это приблизительно так: «Есть государственное чудище ''Левиафан'', где все щупальца срослись в одну отвратительную лапу. Если это чудище ''разрубить'' на три части (законодательную, исполнительную и судебную), то оно ослабнет и станет меньше угрожать обществу. И тогда общество станет более свободным». Отсюда и подсознательное отношение к федерализму как чему-то ослабляющему власть, а значит, для России с ее просторами, диким чиновничеством и засильем криминала на местах не подходящему.

Действительность не только не совпадает с этим расхожим мнением, но и прямо противоположна ему.

Разделение властей необходимо не для ослабления власти, а для ее усиления. Вопрос — в чем мы видим силу? В произволе или в способности исправно исполнять управленческие функции?
Бюрократия, являясь необходимым инструментом осуществления власти, обладает способностью гасить любой управленческий сигнал (который она вроде бы должна реализовывать) и даже вовсе сводить его на нет. «Проводник» сначала становится «полупроводником», а потом и вовсе «изолятором». Поэтому чем длиннее бюрократическая цепочка с последовательно-иерархическим соединением чиновников друг с дружкой, тем меньше шансов, что она окажется функциональной. На каждом следующем сочленении девиация власти будет удваиваться. Эту проблему и решает «разделение властей», заменяя последовательное подключение параллельным. Бюрократические цепочки ломаются, усложняются, выстраиваются в группы, конкурирующие друг с другом, и таким образом обеспечивается прохождение управленческого сигнала. Власть становится сильнее, она способна преодолевать сопротивление собственного несовершенного материала.

Все это имеет прямое отношение к федерализму как к иному, горизонтальному (по отношению к классической «триаде») срезу разделения властей. Федерализм (но только настоящий, «живой») является единственной реальной альтернативой сверхцентрализации (то есть извечной русской самодержавности). Он разрывает (укорачивает) непомерно длинную иерархическую цепочку, вводит промежуточные «узловые точки» контроля и создает конкурентное движение, позволяющее поддерживать эффективность управления на гораздо более высоком, нелинейном уровне.

Только федералистская идея, воплощенная последовательно во всей своей полноте как идея конкуренции властей, способна избавить Россию от той избыточной концентрации власти в одних руках, которая так раздражает современных конституционалистов.

Просто борясь со следствиями, надо устранять причину.

Попробую для простоты изложения воспользоваться упрощенной, но зато наглядной метафорой. Представьте себе, что власть — это действительно вертикаль, то есть, попросту говоря, шест. Попробуйте установить этот шест вертикально на плоскости. Если вы не оказались случайно на экваторе, сделать это вам вряд ли удастся, не вбив шест глубоко в землю. Это и есть метод русского самодержавия, при помощи которого управляется Россия. Но стоит вам рассечь шест и сделать из него треногу властей, как он легко установится на плоскости. Это то, что происходит с властью при обычном разделении властей. Представим себе, однако, что плоскость эта обширная и неровная, так что тренога все время расползается по ней, скользя всеми «конечностями» по плоскости. Тогда уже для дела подойдет платформа не на трех, а на четырех ногах, которой можно накрыть большой участок суши. Так приблизительно действует система, основанная на разделении властей с опцией федерализма.

Русский федерализм — уравнение с одними неизвестными

Говоря о возможном русском федерализме, проще начать с перечисления того, чего для него не хватает, чем с указания того, что есть. Просто потому что пока на деле, кроме записи в Конституции о том, что Россия является федеративным государством, больше ничего и нет. Но из всех этих несуществующих предпосылок две стоят особняком — отсутствие субъекта и отсутствие универсального (единого, равномерно организованного) пространства.

Это как раз те два условия, которые при любых обстоятельствах нельзя создать в одночасье и которые поэтому, собственно, предопределяют двухступенчатый характер грядущей конституционной реформы.

Из природных и географических условий существования России следует, что здесь очень долго будет невозможно добиться приемлемого для федерализма уровня однородности территорий. Уравнять Москву и Якутию можно только в конституционном воображении. Полагаю в связи с этим, что Россия обречена поначалу на создание «асимметричной федерации», объединяющей территории двух типов: условно говоря, «федеральные штаты» и, условно говоря, «федеральные земли». Первые должны стать полноценными субъектами федерации, а вторые должны оставаться территориями с особым статусом, управляемыми федеральным центром. Это, наверное, неправильно с точки зрения чистой теории, но это практично и честно, а главное — позволяет расшить те политические узлы, которые превращают сегодня идею федерализации в сплошную профанацию.

Никакой федерализм не будет действенным, если федерация состоит из почти сотни мелких, порядками отличающимися друг от друга своим потенциалом, несамостоятельных, несамодостаточных псевдогосударственных образований. Субъекты федерации должны иметь потенциал, достаточный для того, чтобы реализовать в полном объеме федеративные полномочия, в том числе развивать свое законодательство, иметь реально автономную судебную и административную системы, опираться преимущественно на собственный бюджет. Таких субъектов в России может набраться от 20 до 30 максимум. Со временем их число может увеличиться за счет роста потенциала федеральных земель.

Таким образом, для того, чтобы продвинуть идею федерации в России, необходимо провести новую нарезку территорий и отвязаться наконец от схемы, принятой еще во времена Екатерины Второй (если не раньше).
Новые субъекты должны создаваться вокруг нескольких крупнейших мегаполисов, которые должны стать центрами экономического роста, а заодно и административными центрами федеральных штатов.

Излишне добавлять, что новые федеральные штаты не должны иметь привязки к какой-либо титульной нации и должны быть полностью избавлены от большевистского наследия решать «национальный вопрос» при помощи «нарезки» внутригосударственных границ. Опыт XX века показал, что в споре между Троцким, с одной стороны, и Лениным со Сталиным — с другой, по национальному вопросу, Троцкий, выступавший за культурную автономию, был ближе к истине. Защита культурных и вообще особых интересов того или иного народа в составе России должна быть сосредоточена на уровне местного самоуправления. Это болезненное, но совершенно необходимое решение, без которого нормальное развитие конституционализма в России в долгосрочной перспективе трудно себе представить.

Школа конституционализма

Конечно, предлагать начать конституционную реформу с полномасштабного «передела земель» было бы авантюрой. На первый взгляд, задача построения действительного федеративного (не на бумаге, а на деле) национального конституционного государства кажется в России вообще нереализуемой. В стране, разделенной на несколько десятков полуфеодальных «княжеств», приводимых к общему знаменателю отчасти при помощи произвола, отчасти при помощи криминала, любые перемены чреваты анархией. Но в том-то все и дело, что федерализация России — это не непосредственная задача, а перспективная, конечная цель конституционных реформ. Это своего рода ориентир, который позволяет определить долгосрочный вектор конституционного развития. Он позволяет обозначить конституционный «коридор возможностей», внутри которого реформаторам России придется двигаться довольно долго, прежде чем он выйдут на финишную прямую.

Россия неизбежно вынуждена будет пройти в своем конституционном развитии через «эклектический» период, в течение которого будут создаваться и оформляться необходимые (недостающие), но отсутствующие сегодня предпосылки национального государства. С одной стороны, попытка найти сегодня конституционное решение «на века» обречена на провал (так же, как она была обречена на провал и в 1993 году, чего многие тогда не поняли). С другой стороны, чтобы когда-то дойти до конца, необходимо с самого начала видеть цель и следовать установленным курсом.

Есть разные этапы конституционного строительства, и для каждого из них существуют свои ориентиры. На первом этапе конституционной реформы России понадобится «временная конституция», у которой будут две функции — сдерживающая и стимулирующая.

Она должна предотвращать сползание России обратно в имперскую парадигму и стимулировать движение в сторону национального государства и федерализма (что в случае России почти одно и то же). Возможно, весь XXI век России предстоит продолжить обучение в «школе конституционализма».

Как и в любой другой школе, в школе русского конституционализма самым главным является поддержание политической дисциплины. Уже очевидно, что при любом историческом вызове Россия имеет тенденцию «сваливаться» в имперский штопор. Она напоминает корабль, который никак не может выйти из гавани, потому что, когда начинается шторм, самым «практичным» и «безопасным» решением оказывается — повернуть обратно. Но если конституционно заблокировать саму возможность постоянно возвращаться в излюбленную гавань империи, то Россия вынуждена будет идти вперед и искать новые политические, на этот раз — конституционные, формы стабилизации политического режима. И тогда она неизбежно сама собою безо всякого понуждения придет к федерализму. Потому что такая огромная страна, как Россия, может существовать только либо в имперской, либо в федеративной форме — третьего для нее не дано. Но империя исчерпала себя исторически и обрекает Россию на политическое топтание на месте, в то время как федерализация откроет для нее новые исторические горизонты.

[Владимир Пастухов]

https://openrussia.org/post/view/10361/
Первоочередные задачи конституционной власти переходного периода

Политолог предлагает конструкцию камертона, политическая настройка по которому позволит реанимировать гражданское общество и государство

Когда речь заходит о новой российской конституции, у энтузиастов — прямо по Пушкину — пальцы просятся к перу, перо к бумаге, и вот уже готовые тексты свободно текут со всех сторон. Парадоксальным образом в тот самый момент, когда практически для установления (а не восстановления, как многим кажется) конституционного строя в России ничего сделать нельзя, русской общественностью овладел настоящий конституционный зуд. Альтернативные конституционные проекты размножаются быстрее, чем кролики, причем каждый следующий проект оказывается экзотичнее и радикальнее предыдущего. При этом часто так называемые новые конституционные проекты являются новыми только на первый взгляд. В них нет существенных институционных новаций по сравнению с текстом действующей Конституции. Старое содержание разливают в новые конституционные меха, и просто хорошие слова заменяют очень хорошими. Вся эта суета неизбежно приводит к девальвации конституционной идеи в России, принося больше вреда, чем пользы. Это тот самый случай, когда, перефразируя известный пункт завещания Ленина, «лучше дольше, но лучше». Проблема в том, однако, что что такое «лучше» — в России каждый тоже понимает по-своему.

Философия конституционного минимализма

Чем безрадостней выглядят перспективы правового государства в России, тем сильнее соблазн совершить большой конституционный скачок, одним махом разрешив все накопившиеся проблемы. До сих пор, однако, ни в политике, ни в экономике идеология «большого скачка» не оправдывала возлагавшихся на нее надежд. Маловероятно, что и в деле конституционного строительства это будет выглядеть как-то иначе. За «большим скачком», как правило, следует такой же «большой откат», который очень быстро нивелирует достижения «скачка», а историческая цена такого возвратно-поступательного движения оказывается слишком высокой. Поэтому, занимаясь конституционным реформированием России, лучше всего «поспешать с промедлением».

Очевидно, что в точке старта, когда конституционные реформы только начинаются, общество является новым лишь по своим намерениям.

Принимать и исполнять новую конституцию предстоит тем самым людям, которые привыкли жить в условиях правового произвола. Большая их часть будет готова к переменам только на словах, продолжая в своей повседневной жизни реализовывать неконституционные практики.

Не исключено, что одномоментное внедрение всего комплекса институциональных реформ, которые надо осуществить с целью преобразования имперского по своей сути государства в национальное, вызовет у этого общества конституционный шок, с которым оно не сможет справиться.

В этом, отчасти, состояла ошибка конституционалистов 90-х, предложивших политическую модель, рассчитанную на существование развитого гражданского общества, которого в России как не было, так и нет до сих пор. Естественно, что эта модель быстро «сдулась» и деградировала сначала в авторитарное, а потом и в неототалитарное государство. И эта ситуация может повторяться бесконечно, потому что в момент начала конституционного движения светлое конституционное будущее существует только как интенция и как потенция. Если политический авангард в такой момент оторвется от своих «социальных тылов», то он рискует улететь прямо на Луну, где, как справедливо отмечал классик марксизма-ленинизма, только и можно оставаться свободным от общества, в котором живешь.
По этой причине, собственно, необходим конституционный переходный период, в рамках которого должны быть созданы социальные предпосылки для полноценного конституционализма. Конституционная реформа — не одноразовая акция, а длительный многоступенчатый процесс, о чем я подробно писал в предыдущей статье. Задача первого этапа — стимулирующая: содействовать формированию гражданского общества, что является предпосылкой перехода ко второму этапу реформ, то есть к завершению формирования национального «политического» государства.

На первом этапе конституционной реформы предпочтительно придерживаться философии «конституционного минимализма», что предполагает соблюдение принципа разумной достаточности предлагаемых новаций. Нужно соблюсти баланс, при котором вносимые в конституцию поправки твердо задают новый вектор общественного развития, то есть стимулируют развитие гражданского общества, но при этом не позволяют захлебнуться от конституционного восторга и свалиться в хаос анархии или гражданской войны.

Нужно, действуя в логике «необходимых и достаточных» конституционных поправок, найти золотую середину между сугубо декоративными изменениями, ничего по существу не меняющими, и стремлением изменить сразу все.

Надо различать импульс и движение в целом. При этом вопрос о том, будет ли это новая конституция или новая редакция старой конституции, является сугубо техническим и второстепенным. Ответ на него в большей степени зависит от того, как будет развиваться общая политическая ситуация и какая общественная потребность сформируется. Также нужно помнить, что подготовка конституционного текста — это не только счастливое политическое озарение, но и тяжелейшая кропотливая работа профессиональных юристов над каждым словом.

Конституционная преемственность

Меня часто упрекают в недооценке значимости действующей Конституции 1993 года. Эти упреки не совсем справедливы. Я считал и продолжаю считать принятие Конституции 1993 года важнейшей вехой эволюции конституционной идеологии в России. Главным ее достижением является признание универсального характера европейских конституционных ценностей и основополгающего значения соблюдения прав и свобод человека. Другое дело, что принятие Конституции 1993 года не способствовало, по моему мнению, установлению конституционного строя в России на практике. Россия после 1993 года, как и до него, оставалась авторитарным государством, в ткань которого были несколько искусственно встроены отдельные конституционные институты. Но это нисколько не умаляет заслуг Конституции 1993 года и ее авторов перед историей. И вперед Россия может двигаться, только отталкиваясь от того, что уже было сделано предшествующими поколениями.

Разумеется, главной мыслью нового конституционного проекта должен оставаться банальный тезис о том, что вся власть в России принадлежит российскому народу.

Принципиально важным я считал бы небанальное продолжение этой мысли, которого сегодня в конституции нет: о праве народа на восстание в случае узурпации власти, то есть ограничения демократии.

Учитывая российские исторические реалии, этот тезис, позаимствованный из преамбулы Декларации о независимости США, в России заслуживает включения непосредственно в текст конституции.

Я бы не назвал структуру Конституции 1993 года идеальной. Она выстроена вокруг главы о правах и свободах человека как центральной идеи. С моей точки зрения, центральной должна быть идея общественного контроля над властью. Глава же о свободах и правах человека (кстати сказать, блестяще составленная) вполне может быть самостоятельной частью, вроде «Билля о правах», но не системообразующим элементом. В будущем я перевернул бы пирамиду разделов конституции, расположив их следующим образом:

— Основы конституционного строя Российской Федерации;
— Государственное устройство Российской Федерации;
— Декларация прав российского народа.

Но я не считаю изменение структуры конституции принципиальным вопросом. Безусловно, это не то, с чего нужно начинать. Лишь в том случае, если ситуационно будет принято решение готовить совершенно новый текст конституции, есть смысл сшить конституционный костюм «на вырост», чтобы в дальнейшем можно было обходиться точечными конституционными поправками.

Гораздо важнее сейчас другое: восполнение тех институциональных пробелов, которые позволили нейтрализовать Конституцию 1993 года, превратить ее в оберточную бумагу для авторитартной требухи.

Принципиальное значение имеет качественный конституционный аудит всей имеющейся сегодня конституционной правоприменительной практики, который позволит выявить слабые места в «конституционной обороне».

В этом смысле движение вперед должно осуществляться «от обратного», от действующей конституции, путем выявления и устранения ее недостатков, — как присущих ей изначально, так и приобретенных позднее в ходе многочисленных конституционных контрреформ.

Дефект конституционной защиты

Вспоминая революционные лозунги вековой давности, можно сказать, что только та конституция чего-либо стоит, которая умеет защищаться. Сколько бы хороших слов ни было сказано о Конституции 1993 года, как бы мы ни восхищались ее стилем, наполненностью высокими идеями, гуманизмом и глубиной отражения тематики прав и свобод человека, мы не можем не признать того, что она не смогла себя защитить, и все ее высокие смыслы оказались два десятилетия спустя растоптаны авторитарным сапогом власти.
Можно заламывать по этому поводу руки, взывая к справедливости, а можно попытаться понять, почему это стало возможным. На первый взгляд кажется, что случившееся имеет мало отношения к самому тексту конституции. Сила оказалась выше права, и конституции просто нечего было ей противопоставить. На самом же деле это не совсем так. В конституции есть свои собственные механизмы защиты, своя антивирусная программа, которая почему-то не сработала. Не претендуя на формулирование истины в последней инстанции, осмелюсь сделать предположение, почему это произошло.

С моей точки зрения, с самого начала разработчиками конституции была допущена существенная ошибка: в то время, как права и свободы человека были расписаны в конституции предельно детально, конституционные принципы оказались в ней сформулированы очень общо и неполно.

Часть принципов сформулирована «индикативно» путем их обозначения (как, например, принцип разделения властей). Предполагается, что это такое «общее место», которое не требует детализации; во Франции, наверное, так оно и есть, но только не в России.

Часть принципов разбросана по разным статьям конституции, и их нужно извлекать из каких-то других норм (например, принцип верховенства права). Часть принципов вообще не сформулирована (например, принцип политического и идеологического плюрализма): видимо, полагалось, что для их применения достаточно доктринального толкования конституции.

Почему это, простите за каламбур, так принципиально? Конституция является наиболее общим правовым документом с двойственной политической и юридической природой. Именно посредством конституции право соединяется с политикой; конституция — это та горловина, через которую политические принципы поступают в право, чтобы потом рассредоточиться по всей правовой системе и проникнуть в каждый закоулок правоприменительной деятельности. В этом смысле конституция есть не что иное, как камертон, по которому производится настройка всей политической системы.

Вопреки широко распространенному мнению, правоприменение не является механическим актом (иначе бы всех юристов можно было заменить машинами). Еще 150 лет тому назад Маркс писал, что закон — всеобщ, а случай — единичен.

Применение всеобщего к единичному является творческим процессом, в который вовлечены миллионы людей, ориентиром для которых служат принципы и ценности, в том числе политические. Представьте себе, насколько осложняется этот процесс, если камертон (конституция), по которому они должны настраивать правовую систему, издает либо невнятные, либо неоднозначно интерпретируемые звуки.

Конституционное обрезание

Но это еще полбеды. Помимо камертона, для успеха нужен еще и настройщик, причем настройщик квалифицированный, с идеальным политическим и правовым слухом.
Создатели Конституции 1993 года совершенно справедливо посчитали, что в России обычные судьи таким настройщиком быть не смогут, потому что у них в ушах обитает грибок правового нигилизма. Поэтому был создан Конституционный суд, куда предполагалось штучно отбирать людей с безукоризненным правовым слухом.
На первых порах он очень качественно и мужественно справлялся со своей задачей. Достаточно вспомнить эпохальное решение о признании неконституционным указа Бориса Ельцина о роспуске первого российского парламента. Но в дальнейшем именно Конституционный суд оказался главной мишенью и главной жертвой конституционной контрреформы, которая началась практически сразу же после принятия «самой демократичной из всех конституций», а вовсе не после прихода Владимира Путина к власти.

Наступление на Конституционный суд велось одновременно по двум направлениям: сужение его компетенции и подрыв его независимости.

Компетенция Конституционного суда, и так не самая широкая, претерпела с годами существенные изменения. Из поля зрения суда выпали все подзаконные акты, а также неконституционные решения должностных лиц. В эту «черную дыру» впоследствии как раз и хлынул бурный поток неконституционных практик. Если проанализировать сегодня постановления Конституционного суда России, то к подавляющему большинству из них (если не ко всем вообще) будет практически невозможно предъявить существенных юридических претензий. Дисфункциональность Конституционного суда проявляет себя преимущественно в латентной, пассивной форме — путем виртуозного отлынивания от рассмотрения подавляющего числа принципиальных споров.

Наступление на независимость Конституционного суда более осязаемо, чем тайное, мало кому понятное обрезание его компетенции.

Отказ от избрания председателя суда (раньше председатель избирался, теперь — назначается) принципиально изменил его положение. К этому следует добавить общие для всех других судов методы давления: регулирование материального обеспечения судей чиновниками администрации президента, постоянное давление со стороны правоохранительных органов на судей и членов их семей, фактический отказ от принципа несменяемости судей (он превратился в пустую формальность, так как против любого судьи можно инсценировать уголовное дело, и каждый судья об этом знает). Все это со временем способствовало введению конституционной самоцензуры в суде, по сути делающей ненужным открытое давление.

Восстановление функциональности Конституционного суда как conditio sine qua non конституционной реформы

Восстановление функциональности Конституционного суда — это даже не часть конституционной реформы, а ее предварительное условие. Представьте себе, как будет работать рояль, если его готовит к концерту глухой настройщик с испорченным камертоном в руках. Осознание этого фундаментального изъяна российской конституции является само по себе огромным шагом вперед, поскольку указывает направление дальнейшего движения. Потенциал конституционного контроля можно восстановить, только одновременно отремонтировав камертон и прочистив уши настройщику.
С одной стороны, раздел «Основы конституционного строя Российской Федерации» должен быть переформатирован таким образом, чтобы базовые конституционные принципы занимали в нем центральное место.
Они должны быть перечислены полно и ясно с необходимыми пояснениями, исключающими их дальнейшую ложную интепретацию. Это одна из наиболее трудоемких задач, которую предстоит решить, требующая гораздо больше интеллектуальных инвестиций, чем простое восстановление «потерявшихся» демократических норм. От качества этой работы во многом будет зависеть стабильность конституционной и в целом правовой системы на десятилетия вперед.

С другой стороны, необходимо восстановить в первоначальном и даже большем объеме компетенцию Конституционного суда, предоставив ему возможность принимать решения о конституционности не только подзаконных актов (которые в основном и определяют правовой климат в России), но и действий или бездействий должностных лиц. Внутреннее судебное самоуправление должно быть, естественно, восстановлено в полном объеме. Отношения суда с администрацией президента и правительством по поводу материального обеспечения судей должны быть отрегулированы публично.

Две эти неброские меры общего характера позволят существенно поправить конституционное правоприменение и предотвратить в будущем его повторную деградацию.

Конституция — это всегда очень ограниченный по объему документ. Попытка расширить его за счет детализации бесперспективна и даже вредна. В этом случае Конституция может стать тормозом развития общества. Но в конституцию должны быть имплантированы базовые принципы и методы их интерпретации, позволяющие приводить самые разные правовые коллизии к единому конституционному знаменателю. Именно такими мерами можно и нужно обеспечивать конституционную стабильность.

Конституционное оформление сменяемости власти

Как я писал в предыдущей статье, по моему глубокому убеждению, самодержавность есть эволюционный ответ русской цивилизации на исторические вызовы, и избавиться от нее окончательно и бесповоротно можно, только осуществив конституционную реформу в полном объеме и выстроив национальное государство на альтернативных имперским принципах, например, федеративных. Тем не менее, не ослабив каким-либо образом эту самую «самодержавность», продвинуть конституционную реформу будет невозможно. Авторитарная тенденция развития каждый раз будет побеждать демократическую спустя какое-то время, — хотя бы по той причине, что люди всегда предпочитают двигаться по линии наименьшего сопротивления до тех пор, пока это направление не будет заблокировано.

Чтобы разорвать этот замкнутый круг, российскому конституционализму можно сделать прививку от самодержавности. Эта прививка, конечно, не сможет стать панацеей, на сто процентов исключающей рецидивы болезни, но она сможет существенно ослабить симптомы и облегчить выздоровление.

Вакциной от самодержавности является, конечно, сменяемость власти. К слову сказать, в действующей конституции принцип сменяемости власти вообще нигде и никак отдельно не обозначен как общее руководство к действию, хотя он и подразумевается.

Внедрение его в конституционную ткань и последовательное проведение через все нормы, так или иначе касающиеся формирования органов государственной власти, является важнейшей после реорганизации Конституционного суда задачей конституционной реформы.

Разумеется, в первую очередь должна быть устранена искусственная неопределенность в вопросе о президентских сроках (на самом деле никакой реальной неопределенности в этом вопросе нет, а есть лишь неудачная редакция статьи, которая была использована в политически корыстных целях). Безусловно, ограничение сроков пребывания в должности президента не является обязательным атрибутом демократии вообще. Но в конкретных условиях России, учитывая ее тяжелый политический анамнез, такое ограничение является необходимым. Это заставит элиту «шевелиться», прибегать к более сложным методам обеспечения преемственности власти, в том числе — путем укрепления партийных институтов. Любое движение в этом направлении есть прогресс по сравнению с сегодняшним положением вещей.

Но дело не может и не должно быть ограничено только определением четких сроков нахождения у власти президента.
Сменяемость должна быть закреплена в общем виде как «сквозной» конституционный принцип, регулирующий формирование всех политических институтов — правительства, органов исполнительной власти в регионах, руководителей ключевых департаментов и так далее.
Конституция должна стимулировать движение крови в системе, бесперебойную работу социальных лифтов. Это одно из проявлений стимулирующей роли российской конституции, которая должна обеспечивать стабильное развитие общества.

Конституционный запрет на пропаганду

В посткоммунистической России особенно наглядно вскрылась антидемократическая сущность и опасность государственной пропаганды, осуществляемой через прямо или косвенно подконтрольные правительству средства массовой информации. И дело не только и не столько в пассивном контроле государства над телевидением, прессой и отчасти интернетом. Это часть проблемы, но не вся проблема. Еще большую угрозу развитию гражданского общества, как показала практика, представляют финансируемые правительством программы активной индоктринации, то есть моделирования индивидуального поведения путем агрессивного навязывания населению выгодных правительству и в большей части основанных на лжи идеологем и стереотипов.
То есть проблема значительно шире, чем вопрос о цензуре или вообще о государственном контроле над средствами массовой информации. Речь идет о необходимости осуществить деидеологизацию власти, о запрете программ «государственной лжи», собственно всего того, что составляет сегодня основное содержание работы государственных телеканалов в России, многочисленных лабораторий по дезинформированию общества, маскирующихся под всевозможные экспертные институты или частные медийные корпорации. Все они по поручению государства навязывают сегодня обществу не просто какую-то определенную точку зрения, но и определенную систему ценностей.

По сути, российское общество подвергается сегодня ежеминутном информационному изнасилованию. Это состояние несовместимо с каким бы то ни было здоровым конституционным развитием.

При относительно невысоком уровне репрессий, которые до сих пор применяются гораздо реже и гораздо избирательнее, чем в СССР, при довольно мягкой цензуре, допускающей свободу слова в объемах, которые трудно было себе представить в СССР, но при помощи агрессивной пропаганды современной российской власти удалось полностью подавить способность гражданского общества к самостоятельному движению и установить в России неототалитарный режим. При этом следует заметить, что государственная пропаганда сверхэффективна в России отчасти потому, что у населения нет культуры критического восприятия информации, распространяемой прямо или косвенно контролируемыми правительством источниками (начиная от государственного телевидения и заканчивая управляемыми государственными агентами интернет-ресурсами).

Избегая тотальной цензуры, допуская существование оппозиционных СМИ (везде, кроме телевидения), система научилась «выключать» и «включать» по заказу общественное сознание. Давние традиции манипулирования массовым сознанием наложились сегодня на безграничные возможности, предоставляемые постиндустриальным, информационным обществом, привели к превращению современной России в настоящую «фабрику лжи», которая уже работает не только на внутреннем рынке, но даже на экспорт. Это не просто политическая, но и конституционная проблема.

Конституционный строй и демократия несовместимы с существованипем государственного «пропагандитского кулака», при помощи которого правительство может размозжить любую оппозиционную голову.

Поэтому одной из первоочередных «восстановительных» мер в рамках конституционной реформы должен стать конституционный запрет на пропаганду.

Это профилактическая мера, ее цель — недопущение рецидивов тоталитаризма, в какой бы форме он себя ни проявлял. Это достаточно трудная задача, над формой решения которой предстоит тщательно поработать. Очевидно только то, что она значительно шире, чем декларирование принципа запрета цензуры или ограничения государственной монополии на средства массовой информации, хотя и включает в себя эти меры.

Запрет на пропаганду предполагает конституционное декларирование жестких стандартов объективной подачи информации, недопустимости навязывания одной точки зрения в ущерб альтернативным взглядам, недопустимости злоупотребления эмоциональным воздействием на подсознание начеления с целью получения просчитываемого поведенческого эффекта. Частью мер по недопущению использования средств массовой информации с целью пропаганды является, разумеется, создание реального общественного контроля над СМИ (прежде всего, электронными), обеспечение их внепартийности, политической толерантности и нейтральности. Конкретные меры по реализации конституционного запрета на пропаганду должны быть предусмотрены соответствующими конституционными законами, но сам принцип должен быть сформулирован в конституции.

Право на суд присяжных

Исправление судейского «косоглазия» — одна из первоочередных задач конституционной реформы. И, хотя основная нагрузка по проведению судебной реформы и общей реформы правоохранительной сферы должна лечь на конституционные законы, есть одна принципиальная конституционная поправка, которая должна быть принята незамедлительно: это закрепление за гражданами России права на суд присяжных не как на исключительную процессуальную меру, применяемую предельно редко, а как на регулярную процедуру, применяемую по желанию обвиняемого практически по всем тяжким преступлениям и преступлениям средней тяжести.

Суд присяжных, безусловно, является очень трудоемкой и дорогостоящей процедурой. Но другого пути у России, кроме как пойти на эти траты, больше нет. Суд находится на вершине «правоохранительной пищевой цепочки», и поэтому именно деградация судебной системы, ее неуклонное «опрощение» (сегодня в России более половины всех приговоров выносится в так называемом упрощенном порядке, то есть судьей единолично вообще без рассмотрения дела по существу и без исследования доказательств) приводят к росту энтропии во всей правоохранительной системе.

Суд более не работает как «контролер» для дознания и следствия, а превратился в регистрирующий орган, своего рода «регистрационную палату уголовных обвинений».

Переломить ситуацию можно, только оторвав суд от следствия и прокуратуры, а сделать это можно, только сделав суд присяжных массовым. Таким образом, крупные инвестиции в судебную систему неотвратимы. Причем суд присяжных должен быть имплантирован не только в уголовную юстицию (где он хоть в незначительной степени, но присутствует), но также и в гражданское судопроизводство.

Конечно, судом присяжных реформа правоохранительной системы и судебная реформа исчерпаны быть не могут. Но большинство мер, которые следует принять, требует появления соответствующих конституционных законов. А вопрос о праве на суд присяжных для каждого гражданина должен быть разрешен в самой конституции. Это конституционная новация должна будет в дальнейшем потянуть за собой всю цепочку конструктивных перемен в правоохранительной сфере.

Равный доступ к ресурсам и общественный контроль на выборах

Важнейшим условием нормализации политической жизни в России является проведение честных и эффективных выборов федеральных и региональных органов власти. Корректировка избирательного законодательства, которое должно обеспечивать достижение указанной цели, является долгосрочной задачей, которая также должна быть решена путем принятия целого комплекса конституционных законов. Однако есть один вопрос, по которому необходимо прямое конституционное регулирование, — это вопрос о доступе к ресурсам на выборах.
Практика избирательных кампаний последних пяти лет показала, что основной проблемой является неравенство участников выборов в отношении трех видов ресурсов: финансовым, информационным и политико-административным.
Формально равные претенденты на те или иные выборные позиции (будь то президент или депутат регионального законодательного собрания) оказываются фактически не равны, поскольку близкие к правительству кандидаты имеют возможность получать скрытое финансирование в почти неограниченных объемах, пользоваться плохо скрываемой поддержкой контролируемых правительством СМИ и опираться на помощь государственных служащих (от обязательного участия в митингах поддержки провластных кандидатов до распределения квот для голосования по государственным и муниципальным учреждениям). Сегодня очевидно, что справедливые выборы — это лишь выборы, где участникам гарантирован равный доступ к ресурсам. Это настолько важно, что должно быть закреплено в конституции как основополагающий принцип.

И, конечно, выборы, помимо того, что они справедливы, должны быть легитимны. Выборы являются легитимными, если устранены всякие сомнения в том, что их результаты могли быть подтасованы.
С этой целью должен быть конституционно закреплен институт общественного контроля на выборах и устранена монополия Центральной избирательной комиссии Российской Федерации как единственного контролирующего института.
Возможно, этому будет способствовать децентрализация работы этой комиссии и изменение порядка ее формирования.

Конституционная реанимация и конституционная реабилитация

Создание основ конституционного строя в России есть длительный и невероятно сложный процесс, который, скорее всего, может растянуться на несколько десятилетий и будет проходить целый ряд последовательных стадий. В этой связи необходимо различать первоочередные меры, цель которых — придать импульс конституционной реформе, вывести общества из состояния ступора (конституционная реанимация), и меры долгосрочного характера, которые, с одной стороны, требуют серьезной проработки, широкой общественной дискуссии, а с другой — не могут быть сразу реализованы, так как требуют возникновения предпосылок, которые в момент начала конституционной реформы очевидно будут отсутствовать (конституционная реабилитация).

Конституционная реанимация

Конституционные реанимационные мероприятия, как и любые реанимационные мероприятия, должны быть осуществлены незамедлительно, как только для этого откроется политическое окно возможностей. С моей точки зрения, к таким мерам быстрого конституционного реагирования относятся вышеперечисленные новации по восстановлению функциональности конституционного суда, конституциионному оформлению принципа сменяемости власти, закреплению в конституции запрета на пропаганду, права на суд присяжных для широкой категории граждан по уголовным и гражданским делам, равного доступа к ресурсам и общественного контроля на выборах. Безусловно, общественная дискуссия по данному вопросу выявит и некоторые другие, упущенные мною новации, принятие которых, будь то в формате новой конституции, будь то в формате поправок к действующей, должно быть произведено незамедлительно.

Конституционная реабилитация

Для реализации более долгосрочных мероприятий, целью которых является форматирование политической системы России под «национальное государство», должна быть создана постоянно действующая конституционная комиссия (конституционное совещание, конституционное собрание, конституционный совет), которая должна готовить предложения по глубокому реформированию государственного строя России в трех основных направлениях: федеративные отношения, форма правления и местное самоуправление.

Новая федерация

В рамках дискуссии о новой федерации, по всей видимости, придется выйти за традиционно узкие, ложно очерченные рамки, сводящие обсуждение к спору о полномочиях центра и существующих региональных образований, и начать наконец болезненный, но необходимый разговор об укрупнении субъектов федерации и формировании ограниченного числа образующих федерацию земель (штатов) с самыми широкими, вплоть до собственного гражданского и уголовного законодательства, полномочиями, а также о создании специальных управляемых территорий там, где формирование полноценных субъектов федерации невозможно и нецелесообразно (обширные, но малонаселенные территории).

Новое правительство

Единство России может быть обеспечено только при неукоснительном соблюдении политической формулы «сильные регионы — сильный центр». Поэтому вопрос о переформатировании и укреплении центральной власти является не менее актуальным, чем вопрос о создании и укреплении новых субъектов федерации. Россия нуждается в по-настоящему сильном правительстве, для создания которого нужно решить проблему устранения существующего (и при этом неконституционного) дуализма исполнительной власти: в современной России роль собственно правительства номинальна, оно исполняет функции советского ВСНХ (существовавшего в ранние годы советской власти органа по управлению экономикой), а все реальные властные полномочия сосредоточены в так называемой администрации президента России и связанном с ней Совете безопасности, конституционный статус которых является совершенно неопределенным.
По сути, в посткоммунистической России сохраняется традиция существования некой «главной» внутренней власти, являющейся авторитарным сублиматом гражданского общества.
Нужно заставить власть «выплюнуть» из себя это псевдогражданское общество и сформировать полноценное правительство. Сделать это можно двумя диаметрально противоположными способами, каждый из которых должен быть подвергнут критическому разбору в рамках подготовки конституционной реформы. Первый сценарий состоит в совмещении позиций президента и главы правительства, при котором происходит соединение аппаратов правительства и президента, а политические функции уходят из администрации президента туда, где они и должны быть сосредоточены — к партии. Другой сценарий состоит в превращении России в парламентскую республику, где главой исполнительной власти является глава правительства победившей на выборах партии. Президент в этом случае занимается политическим тюнингом, исполняя роль гаранта конституции. Но для успешной реализации такого сценария необходимо изначально иметь хорошо развитую партийную систему, что на первых этапах реализации конституционной реформы вряд ли возможно.

Новое самоуправление

Высвобождение местного самоуправления из-под государственного пресса, безусловно, является важнейшим условием оздоровления современного российского общества и существенной частью программы конституционной реформы. Местному самоуправлению должны быть гарантированы выборность, полномочия и бюджет. Основные параметры должны быть определены в конституции. В качестве модели, скорее всего, было бы полезно использовать опыт работы земства — как более органичный для России.
Вышеперечисленными направлениями, безусловно, не исчерпывается весь список вопросов, подлежащих обсуждению в рамках проведения конституционной реформы. Это обсуждение можно и нужно начинать прямо сегодня, но вряд ли его можно закончить завтра. Тем более, вряд ли удастся завтра же воплотить в жизнь новые идеи. Именно поэтому нужна институционализация этой общенациональной дискуссии. Как это ни парадоксально, но для ее организации даже не потребуется дополнительных затрат.
Сформировать конституционную комиссию (собрание, совещание, совет) можно на базе совершенно бесполезной сегодня Общественной палаты Российской Федерации, играющей роль пятого колеса в системе политического управления России.

[Федор Крашенинников]

https://openrussia.org/post/view/11521/
Как предотвратить узурпацию власти и почему надо упразднить федеральные партии? Политолог, президент Института развития и модернизации общественных связей Федор Крашенинников описывает ключевые структурные элементы будущего Основного закона
Вступление Михаила Ходорковского в дискуссию о будущей российской Конституции и организация публичного обсуждения этой темы — крайне важный шаг. Хотелось бы, чтобы эта дискуссия вовлекла как можно больше представителей гражданского общества и привела к практическим шагам — например, формированию постоянно действующей общественной комиссии по конституционной реформе, гласно обсуждающей предложения и готовящей проект нового Основного закона.

К подготовке Конституции действительно надо относиться со всей серьезностью. Если у оппозиции не будет четкого представления о том, куда идти дальше, то крах нынешнего режима быстро обернется реваншем и повторением всех прошлых ошибок.

Никаких надежд на реанимацию действующей Конституции возлагать не следует, и я полностью согласен с Михаилом Борисовичем в том, что «нынешний политический режим и Конституция-1993, совместно прожив долгую, хотя и не очень счастливую жизнь, должны уйти в один день». Не сомневаюсь, что именно так и будет.

В своей статье Михаил Ходорковский отмечает ключевые пункты, которые не проработаны детально в нынешней версии и которые должны быть в новой. В целом я согласен с ним по большинству пунктов.
Позволю себе подробно высказать свое мнение по ряду вопросов, связанных с будущей Конституцией и смежными проблемами.
Когда мы обсуждаем новый Основной закон России, мы должны думать о той стране, в которой хотели бы жить, а также учитывать те проблемы, которые привели к фактическому краху действующую конституционную систему, и ошибки авторов нынешней Конституции. Об этом мне приходилось писать совсем недавно.

Во-первых, Конституция должна быть конкретной и очень ясно написанной — и в вопросах устройства государства, и в вопросах защиты прав и свобод человека.

Во-вторых, она ни в коем случае не должна создаваться под конкретного человека или ситуацию: люди уходят, а ситуации меняются. Особенно важно не писать ее «под победителей». Это роковая ошибка авторов прошлой Конституции: они подстраивали ее под нужды победившего парламент Ельцина, даже не предполагая ситуации, в которой угроза провозглашаемым ценностям исходит от президента, а не от парламента.

В-третьих, Основной закон не должен писаться келейно, в Москве, без учета реальной ситуации в регионах. Иначе именно из регионов придет реакция, которая сметет конституционный порядок.

В-четвертых, каждая статья должна быть многократно проверена в процессе деловых игр, моделирующих все возможные варианты манипулирования буквой закона в ущерб его духу.
Надо учитывать, что извращенный ум российской бюрократии способен любые благие намерения вывернуть наизнанку, но в полном соответствии с буквой закона.
В-пятых, Конституция должна быть законом прямого действия, причем для граждан, а не для каких-то структур. Надеяться, что в наших условиях защищать ее смогут только государственные органы, опрометчиво: скорее всего, именно они и окажутся механизмами манипулирования Конституцией в интересах чиновников или самих себя.

Остановлюсь подробнее на нескольких сложных темах, по которым хотелось бы высказаться.

Минимализация возможностей узурпации

Очевидной проблемой действующего Основного закона является отсутствие в нем реальных механизмов ограничения узурпации власти уже находящимся в должности президентом. Проблему следует рассматривать гораздо шире: ведь узурпация власти возможна и премьер-министром в условиях формальной парламентской демократии (как было в Португалии, Италии и еще много где), и региональным руководителем, и даже на уровне муниципалитета власть может оказаться в руках кучки бандитов, терроризирующих население, — и здесь уместно будет вспомнить станицу Кущевская и банду Цапков.

Новая Конституция должна быть детально проработана именно в вопросах невозможности узурпации — на любом уровне. Более того, необходимы четкие механизмы противодействия попыткам узурпации. Право народа на восстание — это обязательная вещь, но оно не должно быть декларацией.
Конституция должна быть законом прямого действия как можно в большем количестве практических случаев.
Она должна не просто декларировать право на восстание в случае прямого и явного нарушения Конституции, но даже и вменять в обязанность каждому гражданину отказываться исполнять антиконституционные акты и всеми способами противостоять их принятию и реализации.
Парламентская республика и федерализация
Во-первых, радует консенсус большинства представителей оппозиции по вопросу о парламентской республике. Это уже большой шаг вперед. Во-вторых, важным является и растущее понимание того, что без децентрализации и подлинной федерализации все мечты о демократии так и останутся мечтами.

Правда заключается в том, что единственная возможность уничтожить предпосылки для узурпации власти в стране — это значительно уменьшить полномочия федеральной власти и ликвидировать все возможности для вмешательства федеральной власти в региональные и тем более местные выборы, если только речь не идет о неконституционном захвате власти. Федеральная власть должна быть гарантом справедливых и честных выборов на всех уровнях, но любое вмешательство исполнительных органов власти в ход выборов — на своем уровне или на нижестоящем — должно быть объявлено антиконституционным.
Вместо нынешней уродливой «вертикали власти» должна быть создана принципиально иная система: председатель правительства России избираем и подотчетен федеральному парламенту, а председатели региональных правительств избираются и подотчетны региональным парламентам.
Таким образом, региональная исполнительная власть входит в систему региональной власти, а с федеральной властью только взаимодействует в рамках прописанных в Конституции полномочий, но ни в коем случае не механически подчиняется ей. Никаких теоретических и тем более практических возможностей для выстраивания «вертикали» быть не должно.

Возникает вопрос: что делать, если какие-то регионы не захотят оставаться в составе обновленной федерации?
Возможно, этот ответ кому-то и не понравится, но единственная гарантия прочности федерации — это ее добровольность и гарантированная возможность выйти из нее для всех желающих сделать это субъектов, если она перестает отвечать интересам общего блага и процветания.
Жесткие и тщательно прописанные правила существования федерации должны стать преградой и для шантажа регионов центральной властью, и для шантажа федерации каким-либо регионом, требующим особого статуса и дополнительных вложений.

Федерализация и политические партии

Попытка создать в России партийную систему «сверху», предпринятая в 1993 году, провалилась. Никаких реально существующих партий в России так и нет, а в последние годы партийная жизнь окончательно выхолостилась. Особенно печально обстоят дела на уровне регионов. Нынешние законы запрещают региональные партии. Это уничтожило предпосылки для полноценной политической жизни в регионах. По сути, все острые вопросы местной политики решаются не путем дискуссий в законодательных органах, а где-то за кулисами, методом давления, торга или сговора, а чаще всего — через апелляцию к Москве, что окончательно превращает регионы в колонии федеральной власти.
Представляется, что на самом деле надо запретить именно федеральные партии. Несмотря на кажущуюся странность этого предложения, оно вполне рационально.
Если в каждом из субъектов федерации существуют и активно действуют местные партии, то какой смысл заставлять людей вступать в какие-то федеральные структуры? По сути, аналогом федеральных партий должны стать федерации местных партий или объединения депутатов федерального парламента, избранных от местных партий со схожими платформами. То есть вместо Коммунистической партии Российской Федерации должна возникнуть Федерация Коммунистических партий и движений России и так далее. Такая мера приведет к переносу основной политической жизни в регионы и осложнит любой сговор политической элиты в столице. По сути, лидеры федеральных партий перестают быть диктаторами — они лишь генеральные секретари, зависимые от множества местных партий со своими лидерами, повестками и целями.
Иллюстрация: Майк Че
Запрещенные нынешним законодательством блоки — это то, что надо не просто вернуть, но и пропагандировать всеми способами. В условиях федерации нормальная политическая жизнь только и возможна в виде постоянно создающихся и распадающихся коалиций местных партий по различным вопросам.
Внутренняя жизнь политических партий должна регулироваться ими самими.
Если людям хочется создать вождистскую партию, где все будут лишены права голоса, а все решать будет лидер, — это их право, государство лишь должно обеспечить право каждому гражданину как вступить в такую партию, так и выйти из нее. С другой стороны, если анархисты хотят минимизировать иерархию, никто не должен им навязывать какую-то стандартную громоздкую структуру, как это происходит сейчас.

Регистрация кандидатов и партий должна быть максимально упрощена на всех уровнях. Универсальным фильтром можно сделать систему денежных залогов, главная цель которых — удостовериться, что кандидат или партия действительно способны к реальному участию в выборах.

Субъекты федерации

Говоря о субъектах федерации, мы не должны себя обманывать: нынешняя структура России уйдет в прошлое вместе с нынешним режимом и действующей Конституцией, а если она сохранится, то рано или поздно станет причиной серьезных кризисов и проблем.

Границы нынешних субъектов федерации, сама логика их «нарезки» — все это никак не соответствует ни экономическим, ни инфраструктурным потребностям развития страны в XXI веке.

Подлинная федерация в нынешнем виде невозможна хотя бы потому, что в ее составе практически нет самодостаточных в экономическом смысле регионов, зато очень много маленьких регионов, во всем зависимых от милости федерального центра. Следовательно, какие бы красивые слова ни были записаны в новой Конституции, любой руководитель федеральной власти, имеющий полномочия и возможности для раздачи дотаций регионам, очень быстро окажется диктатором и легко сомнет недовольные богатые крупные регионы, опираясь на большинство маленьких, зависимых и бедных. Похоже, именно для таких целей федеральная власть и бережет от укрупнения россыпь бедных дотационных территорий.
Субъектов федерации должно быть меньше, а сами они должны быть гораздо крупнее — богатыми самодостаточными территориями с примерно равным потенциалом.
Кроме того, обилие субъектов федерации априорно превращает любой процесс согласования сложного вопроса в бесконечное словоблудие, — особенно если учесть разность интересов больших и маленьких субъектов федерации, богатых и бедных и так далее.

Самая большая проблема — пресловутые национальные республики, доставшиеся России от ленинско-сталинской национальной политики. Ликвидировать национальные автономии вопреки воле их жителей нельзя, но и финансировать за счет соседних регионов чье-то национальное возрождение тоже довольно неловко, особенно в условиях настоящего федерализма, когда сами регионы могут поднять вопрос о том, почему они обязаны это делать. В условиях демократии и федерализма объяснять регионам, почему они должны скидываться на мечети и небоскребы Грозного или строительство новой столицы Ингушетии, уже не получится. Таким образом, заранее необходимо сформулировать предложения по этому вопросу.

Итак, во-первых, стоит подвергнуть переформатированию все субъекты нынешней РФ.
Сделать это можно через серию референдумов в муниципалитетах по вопросу, к какому из формирующихся субъектов федерации и жители хотели бы относиться.
Во-вторых, субъектом федерации может считаться только тот регион, который способен за счет доходов своего бюджета содержать свои органы власти и социальные службы. Пристальное внимание стоит обратить на северные субъекты федерации: под вывесками национальных регионов там, по сути, существуют колонии федеральной власти, где большинство населения так или иначе работает на государство (в его же органах!) или на огромные корпорации, что тоже не способствует развитию плюрализма мнений. При этом на таких территориях существуют все структуры, положенные многомиллионному региону. Сохранение национальной жизни коренных народов — дело хорошее, но это вовсе не повод сохранять заповедники федеральных силовиков и бюрократии, не имеющей никакого отношения к титульному народу и его культуре.

В-третьих, если все-таки небольшие субъекты федерации останутся, необходимо уравнять права жителей крупных и мелких регионов. Например, сенатор от небольшого региона голосует одним голосом, а представители крупных — несколькими, пропорционально своему размеру. Во всяком случае, в экономических вопросах, потому что в некоторых вопросах субъекты федерации должны быть равноправны.

В-четвертых, дотации бедным и неспособным к самофинансированию субъектам федерации должны выделяться только с согласия регионов-доноров и никак иначе.

Национальная и религиозная политика

Национальную политику можно и нужно целиком отдать в муниципалитеты, — чтобы каждый населенный пункт сам решал, считает он себя «национальным» или нет. Несомненно, эта идея не понравится элитам существующих национально-территориальных образований, но, если вдуматься, это лучший вариант для обычных граждан.


Расширение прав муниципалитетов и конституционные гарантии их самоуправления позволят жителям любого поселения — от хутора до большого города — объявить себя национальной, религиозной, культурной или любой другой общиной. Государство не должно в это вмешиваться, если только речь не идет о попрании прав и свобод граждан. Если в составе какого-то субъекта федерации образуются национальные муниципалитеты или сельские районы, то они могут объединяться в национально-культурные автономии и через участие в выборах добиваться изменения региональных законов в пользу усиления роли, которую играют национальные языки и культуры.
Таким образом регионы с преобладанием какого-то этноса в итоге станут национальными по форме и по содержанию, — но не сверху, как сейчас, а естественным путем.
В новой конституции надо уйти от архаичной формулы «отделение церкви от государства». Религия должна быть личным делом каждого конкретного гражданина, а не предметом отношений государства и общегосударственных религиозных организаций. Религиозные организации юридически должны считаться особой формой общественных объединений и ничем больше.

Государство лишь должно гарантировать каждому человеку его право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Это же право должно быть гарантировано детям, родившимся как в религиозных, так и в атеистических семьях, — исповедовать любую религию, даже если это не религия их семьи, или не исповедовать никакой, даже если это не в традициях их родителей. Отдельно в конституции необходимо прописать схему защиты общества от изуверских культов, которые так или иначе пропагандируют ценности, прямо вредящие здоровью людей.
Для обеспечения прав человека на свободу совести государство должно поставить в центр религиозного законодательства приход, месту общину верующих.
Создавать или нет общероссийские иерархические структуры и на каких основаниях — это должно быть внутренним делом религиозных общин и никак не регулироваться государством. Если главной единицей является приход, то и взаимоотношения религии и общества тоже уходят на уровень муниципалитетов.

Президент и губернаторы

Большая проблема — пост президента в условиях парламентской демократии. Наши традиции значительно усложняют внедрение в стране германской модели, при которой президент — совершенно блеклая и неинтересная гражданам фигура. Вековые традиции почитания верховной власти в России обрекают ее носителя быть чем-то большим, чемпросто нотариусом при парламенте, тем более что в условиях парламентской демократии ему придется в некоторых ситуациях противостоять премьер-министру и парламенту по ключевым вопросам, — а может ли это делать человек без влияния, полномочий и популярности в народе?

Самым красивым вариантом было бы учреждение в России конституционной монархии по образцу Нидерландов, Бельгии или Скандинавии.

С одной стороны, любители старины, красоты и помпезных церемоний получили бы удовлетворяющую их фигуру, с другой — вопрос первого лица государства был бы решен в долгой перспективе. Такая модель априорно изолировала бы первое лицо от реальных рычагов власти, оставив его лишь символом и гарантом, в то же время выделяющимся на фоне чиновников за счет харизмы своего титула.

Интересным вариантом стало бы совмещение постов всенародного избираемого главы государства и председателя Конституционного суда. Суд, в свою очередь, — наделить расширенными полномочиями и дать возможность гражданам обращаться туда как в суд высшей инстанции, перед ЕСПЧ. Роль гаранта конституции, председательствующего в Конституционном суде, можно усилить правом назначать генерального прокурора или судей, возможно — контролем над одной из спецслужб, надзирающей за конституционным порядком. Всенародно избранный президент как гарант конституции и контролер власти, возможно, — хороший вариант. Тогда президент избирается на один срок и потом пожизненно заседает в Конституционном cуде — это неплохая возможность сформировать орган, который не будет так, как сегодня, послушен сиюминутным поветриям.

В любом случае, вопрос о главе государства следует обсудить со всех сторон, в том числе и с учетом культурных и исторических особенностей развития нашей страны.

Если упраздняется фигура сильного президента, то исчезает и необходимость выбирать сильных губернаторов. Предполагалось, что губернаторы будут уравновешивать президента; этого не получилось, но вот что точно получилось — так это конфликты выборных губернаторов с выборными же мэрами крупных городов.

Поэтому на региональном уровне должна воспроизводиться федеральная схема формирования правительства, а губернатор может быть назначенным президентом наблюдателем и арбитром, координирующим деятельность федеральных структур (но не подчиняющимся напрямую премьер-министру, как вариант).

Муниципальная власть

По сути, каждый регион должен стать федерацией муниципалитетов, которые отдают региональной власти лишь те полномочия, которые сами не могут эффективно использовать. Прежде всего, регионы должны заниматься улучшением инфраструктуры — дорогами, связью, — а также образованием, экологией и социальной поддержкой.
Если в очередной раз раздавить муниципальную власть и сделать ее беспомощным придатком к федеральной или региональной, то никакой демократии в стране не будет и все вернется на прежнюю колею.
Тем не менее региональные власти и федерация должны мониторить ситуацию в муниципалитетах и иметь право и возможность вмешиваться в критических ситуациях.

С одной стороны, решение вопросов о форме организации муниципальной власти логично целиком отдать на откуп муниципальным же законодательным органам. С другой стороны, существует проблема городов-миллионников. Сохранение фигуры мэра в большом городе на фоне символической фигуры губернатора и назначаемого региональным парламентом главы администрации может обернуться новым этапом противостояния. Возможно, и для муниципалитетов с численностью населения более полумиллиона человек стоит предусмотреть парламентский вариант формирования исполнительной власти.

В любом случае, предложения по муниципальной реформе должны быть глубоко проработаны и предложены муниципалитетам в нескольких вариантах, учитывающих все разнообразие местных ситуаций.

[Друг истины и Платона]

Сообщение от Федор Крашенинников

https://openrussia.org/post/view/11521/
Как предотвратить узурпацию власти и почему надо упразднить федеральные партии?

Отвечу Вам здесь. А то Вы в Ведомостях чушь написали и здесь пишете. Не надо никакой новой конституции. Надо научиться выполнять для начала существующую конституцию. Ведь ныне действующая конституция ставит преграду узурпации власти. Статья 81, но она не работает. Ну примите вы новую конституцию, где все пропишите, она также не будет работать. Также не действует статья 18 сегодняшней конституции. Вот если бы она работала то все проблемы бы были решены. У американцев надо учиться. Они приняли один раз конституцию, а затем просто вносили в нее поправки. Вот и нам так надо действовать. И нет у американцев права на восстание. В Декларации независимости была, но эту статью в конституцию не включили.
Ну по федеративному устройству и МСУ не буду с вами спорить, хотя тоже мог бы. Потому что по ныне действующей конституции МСУ отделена от государственной власти и может делать все что хочет. Но она не очень то хочет.