*3628. Краткая история инноваций

[Юрий Аммосов]

https://slon.ru/posts/66018
1 апреля, 07:00

Советник руководителя Аналитического центра при Правительстве РФ

Ванневар Буш (1890–1974) – человек множества достижений, каждое из которых по отдельности уже вполне заслуживает места в истории. Он основал компанию Raytheon. Он создал самую мощную вычислительную машину до появления цифровых компьютеров. Он поднял инженерную школу Массачусетского технологического института (MIT) на первые позиции в мире. В годы Второй мировой войны он руководил «министерством науки» США, где были созданы пенициллин, авиарадары, дистанционные взрыватели, ядерная бомба. Он создал идейные основы современной государственной научной политики и сформулировал роль науки в жизни современного общества, государства и мира. Он придумал, как использовать машины для хранения знаний, предвосхитив Всемирную паутину (WWW) наших дней. Этим абзацем эссе можно было бы и ограничить, тем более что полная история Буша и его роли в истории еще не написана.

Ванневар Буш не видел ценности в истории науки. Будучи главой Института Карнеги, в 1938 году он резко урезал финансирование ведущему журналу Isis, объяснив свое решение так: «Я очень настороженно отношусь к исследованиям, в которых кто-то берет интервью у кучи народа, много читает, пишет книгу, ставит ее на полку, и никто ее не читает». Историческая наука вернула Бушу долг взаимности – до настоящего времени единственной биографической книгой о нем остается книга, из которой взята эта цитата, и та написана не ученым, а журналистом деловой газеты Wall Street Journal Паскалем Зэкари (Zachary, G. Pascal (1997). Endless Frontier: Vannevar Bush, Engineer of the American Century. New York: The Free Press). Книга Зэкари очень хорошо документирована, но все же обладает неустранимым недостатком журналистского творчества: автор перемешивает с фактами свои впечатления о личности Буша и свои представления о его эмоциях, мыслях, мотивах. Поэтому эту книгу следует читать критически, отделяя факты от оценок. А вот чуть не убитый Бушем журнал Isis с 1970-х годов стал одним из первых публиковать статьи о наследии Буша и роли его и его оппонентов в создании современной инфраструктуры науки и инноваций – и организационной, и философской.

Этот очерк будет посвящен в меньшей мере личности Ванневара Буша, а в большей – его достижениям в контексте времени. Все эти интеллектуальные прорывы Буша лежат в основе нашей современности, каждый по-своему.

Ванневар Буш родился в Челси, приморском городе Массачусетса, издавна бывшим центром китобойного промысла США. Много поколений его предков были капитанами-китобоями. Эта примечательная субкультура непреклонных, целеустремленных и суровых людей была описана и воспета в классическом романе Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит». К концу XIX века китобойный промысел потерял былое значение. Ворвань (жир, вытапливаемый из кашалотов) применялась как сырье для мыла и как светильное масло, но с появлением во второй половине XIX века керосинового и газового освещения (см. предыдущие очерки) и созданием промышленного производства растительных масел (рапсового, пальмового, соевого, подсолнечного) спрос на ворвань рухнул на порядок. В 1850 году США ввозили через порты Новой Англии до 10 млн галлонов ворвани; в 1875 году объем торговли упал до 1 млн галлонов. Китобойный флот также сократился на порядок – с почти 600 до 50 судов (Tower, Walter S. A History of the American Whale Fishery. Philadelphia, 1907). Поэтому отец Буша, начав карьеру корабельным коком, ушел на берег и стал протестантским священником. Но со слов Буша, дедовский несгибаемый дух и готовность без колебаний принимать ответственные решения были живы в его семье – отсюда, мол, и его командирские замашки (Isaacson, Walter. The Innovators: How a Group of Hackers, Geniuses, and Geeks Created the Digital Revolution. Simon and Schuster, 2014).

Ванневар Буш с сыном на отдыхе, 1946
AP/ TASS

Хотя весь мир знает Буша как Ванневара, но это имя при жизни Буша принадлежало лишь документам и газетам. Имя Ванневар Буш получил по фамилии друга и однокурсника отца по Тафтс-колледжу (ныне Университет Тафтса); как и многие новоанглийские фамилии, это была англизированная староголландская фамилия ван Эвре. Своим полным именем Буш перестал представляться довольно рано из-за сложности его произношения («Вэннэйвер, произносится как “биэйвер” – “бобр”» – так ему приходилось объяснять, как правильно выговаривается его полное имя). Друзья звали его Вэн, официально к нему чаще всего обращались «доктор Буш».

Ранняя биография Ванневара Буша не отмечена большими достижениями. Буш окончил Тафтс-колледж в Бостоне, как и его отец до него, получил диплом инженера, представив на защиту механический построитель геодезических профилей. В ходе обучения с Бушем произошел интересный случай: Буш экономил плату за обучение и стремился получить за четыре года сразу объем кредитов и для бакалавра, и для магистра. В начале семестра Буш прочел учебник по какому-то предмету и пришел к профессору с просьбой разрешить ему прогулять курс и явиться сразу на экзамен (это очень любят проделывать и студенты Физтеха, которых автор учит различным предметам, увы, часто не утруждая себя получением разрешения). Профессор отреагировал иначе и потребовал от Буша сдать экзамен по курсу сразу тут же на месте – Буш справился с заданием и ушел с положительной оценкой и воспоминаниями о том, как иногда бывает важно решительно сломать все принятые правила и поступить как должно, а не как положено. «Я очень хотел быть похожим на этого профессора», – вспоминал Буш впоследствии.

После выпуска Ванневар Буш некоторое время работал инженером-электриком, получил стипендию на докторскую диссертацию и, защитив ее меньше чем за год, вернулся в Тафтс уже на преподавательскую должность, где в ходе Первой мировой войны занимался в том числе разработкой магнитного детектора подводных лодок (устройство работало только на деревянных судах и поэтому применения не нашло). Через несколько лет, в 1919 году, Буш перешел в Массачусетский технологический институт. Это произошло в самом начале периода, когда MIT превратился из регионального политехнического института Бостона в один из ведущих международных научных центров. Одним из первых аспирантов профессора Буша был радиоинженер Фред Терман – будущий создатель Стэнфорда как инновационного университета и крестный отец будущей Кремниевой долины.

Одним из первых достижений Ванневара Буша, сделанным совместно с Лоренсом Маршаллом и Чарльзом Смитом, был, используя современный термин, «стартап» Raytheon – сейчас один из крупнейших ракетостроителей США. Raytheon («бог света» – на смеси греческого и латыни), а тогда производитель газовых выпрямителей тока для радиоприемников.

Изначально, в 1922 году, Лоренс Маршалл, с которым Ванневар Буш делил комнату в общежитии Тафтса, планировал производить холодильники. Именно в это время технологии искусственного охлаждения пошли в промышленность, розничную торговлю, ресторанное дело и в зажиточные домохозяйства. До этого основной объем спроса на холод обеспечивала промышленная заготовка пресноводного льда. Главным мировым производителем пресного льда была Норвегия, где для этой цели были выстроены гигантские водохранилища. В США главным поставщиком льда были окрестности Бостона – там лед заготавливали в специально выкопанных искусственных прудах. В Москве же лед брали прямо из Москвы-реки – ледяные бруски пилили у берега там, где сейчас находятся Театр эстрады, «Цифровой Октябрь» и парк «Музеон». Ледяная индустрия умерла под давлением прогресса в рефрижераторном деле уже к началу Второй мировой войны. Бостонские пруды сейчас используются как водохранилища и рекреационные зоны. Норвежские плотины были переделаны под гидроэлектростанции; в годы Второй мировой войны там также выделялся дейтерий и тритий для гитлеровского уранового проекта, и бывшие ледовые плотины стали полем испытания новейших «прыгающих бомб» и ожесточенной тайной войны британских коммандос и гитлеровских контртеррористических подразделений (History of Artificial Cold, Scientific, Technological and Cultural Issues. Ed. Gavroglu, Kostas. Boston Studies in the Philosophy and History of Science, Vol. 299. Springer Netherlands, 2014).

Но разработать такой холодильник оказалось непросто, и в 1924 году компания сделала, как принято говорить сейчас, «пайвот» – резко сменила бизнес-модель. В «ревущие двадцатые» радио стремительно становилось коммерческим. По всей стране появлялись радиостанции, транслировавшие джазовую музыку, спортивные соревнования, новости и дебаты политиков; в промежутках между репортажами формировался новый разговорный жанр – радиоведущих. Ранние радиопередатчики и радиоприемники работали от двух батарей, простой A и высоковольтной B, и поэтому были очень громоздки. Полевые радиостанции возили на специальных тележках, а гражданские стоили дорого, занимали очень много места и требовали частого профессионального обслуживания. Выпрямитель позволил подключить радио прямо в электросеть переменного тока и избавиться от батарей – радиопередатчики, а затем и радиоприемники очень быстро уменьшились в размерах, со шкафа до небольшой тумбочки (Douglas, Alan. Radio Manufacturers of the 1920's: A-C Day Dayton to J. B. Ferguson, Volume 1. Sonoran Publishing, 1988.; Earls, Alan R.; Edwards, Robert E. Raytheon Company: The First Sixty Years. Arcadia Publishing, 2005).

Создание Raytheon было первым в череде успехов Ванневара Буша. Параллельно с разработкой новых холодильников и радиоламп Буш занимался научной работой по специальности, электротехнике. В 1922 году в свет вышел написанный Уильямом Тимби и Ванневаром Бушем учебник «Основы электротехники», долгое время остававшийся классическим текстом по этой дисциплине (Timbie, William Henry; Bush, Vannevar. Principles of electrical engineering. New York, 1922). Одной из текущих актуальных задач в этой области был расчет топологии электросетей (силовых и телефонных), требовавший многократного решения преобразования Карсона, содержавшего интегралы.

Механические решающие устройства появились очень рано; первый известный среди них – антикитерский механизм II века до н.э. для определения положения небесных светил. В XVII веке появились первые логарифмические линейки, а Блез Паскаль создал первый механический калькулятор «Паскалина» (1642–1645), в дальнейшем переработанный Готфридом Лейбницем. С середины XIX века стали повсеместно применяться механические калькуляторы, представлявшие собой модификации машины Лейбница. Чарльз Бэббидж в 1837 году спроектировал аналитическую машину, которая может считаться первым программируемым аналоговым компьютером, обладавшим полнотой по Тьюрингу (это продемонстрировала Ада Лавлейс, написавшая в 1843 году первый алгоритм под нее). Наконец, в 1876 году Джеймс Томсон и его брат Уильям (в будущем патриарх физики лорд Кельвин) дали теоретическое описание аналоговой механической машины, способной использовать вращение цилиндров и сфер для анализа гармонических колебаний. Машина братьев Томсон предназначалась для расчета приливных волн (Williams, Michael R. Differential Analyzers. IEEE STARS Project. Proceedings of the IEEE, Vol. 101, No. 3, March 2013).

В 1925 году дипломники Буша Герберт Стюарт, Кинг Гулд и Харольд Хазен собрали под наблюдением Буша механическую счетную машину для решения интегралов, используя идеи братьев Томсон. Дипломная работа 1920-х годов очень отличалась от дипломной работы 2020-х в лучшую сторону – это было оригинальное решение новой задачи, которое сейчас встречается не во всякой докторской диссертации. Используя эти машины как узлы, коллектив под руководством Буша с 1927 по 1930 год собрал из них машину для решения дифференциальных уравнений второго порядка. В отчетной статье осенью 1931 года Буш назвал это устройство дифференциальным анализатором (Differential Analyzer) – так машина Буша и стала известна в истории, хотя это просто родовое имя всех устройств, способных считать дифуры (Bush, Vannevar. The differential analyzer. A new machine for solving differential equations. Journal of the Franklin Institute 212 (4), October 1931. pp. 447–488).

Дифференциальный анализатор
wikipedia.org

Дифференциальный анализатор был электромеханическим устройством, напоминавшим огромный стол для настольного футбола. Батарея из шести интеграторов позволяла решать одно дифференциальное уравнение шестого порядка или два-три уравнения второго порядка одновременно (Архивная справка к личному архиву Ванневара Буша в MIT. Manuscript Collection – MC 78). Интеграторы вращали сервомоторы с усилителями крутящего момента, чтобы диски интеграторов не проскальзывали под нагрузкой. Условия решаемого уравнения задавались установкой осей, кулачков и рычагов на большом столе, напоминавшем гигантский настольный футбол. Дополнительные физические параметры можно было выставить с помощью электроприборов – например, изменение напряжения задавалось путем движения реостата, подключенного к реальному вольтметру. Вся эта сложная система рычагов приводила на выходе в движение перо, вычерчивавшее на миллиметровке кривую решения уравнения. Оператор мог также использовать перо и на входе: вводить им в систему кривую, чтобы механика разложила ее на параметры.

Графический способ решения задачи современный читатель часто считает грубым и неточным, для нас истинный ответ – это ответ численный. Но наука и инженерное дело XIX – первой половины XX века полагалась на визуальное представление устройств и задач намного больше современной. Язык науки 1920-х годов был языком графики, языком черчения и кривых на миллиметровке. Именно таким языком говорил с читателем о будущей космонавтике уже известный нам Герман Поточник-Ноордунг. Когда Ванневар Буш только начинал учиться в Тафтс-колледже, там ввели курс «английский язык для инженеров». Преподаватель этого курса Сэмюэл Эрл сообщал, что не мог объяснить студенту, как передавать характер персонажа рассказа косвенными образами, пока проходивший мимо преподаватель черчения не произнес волшебное слово «пунктир» (которым в черчении обозначают невидимые линии), после чего студент все сразу понял. Глава инженерного департамента Тафтса написал в начале 1920-х годов влиятельную книгу «Введение в графический язык: словарь, грамматика, идиомы и история применения, включая чтение чертежей» (так начали создаваться теоретические основы для современной дисциплины «Человеко-машинные интерфейсы», изучающей семантику и законы взаимодействия людей и машин; Owens, Larry. Vannevar Bush and the Differential Analyzer: The Text and Context of an Early Computer. Technology and Culture, Vol. 27, No. 1 (Jan., 1986), pp. 63–95).

Дифференциальный анализатор был самым мощным вычислительным устройством мира в 1930-е годы, и несколько крупных научных центров (Кембридж, Осло) изготовили себе копии. Основной массив задач, которые на нем решались, был из области электротехники, но на него поступали запросы из сейсмологии, ядерной физики, квантовой механики и астрофизики. Обращение с ним было трудоемким, подготовка к решению задачи могла занимать сотни и даже тысячи человеко-часов. Когда Мануэль Валларта (профессор MIT и в скором будущем научный руководитель студента MIT Ричарда Фейнмана) и его соавтор Жорж Леметр передали Бушу чрезвычайно актуальную на тот момент задачу анализа рассеяния космических лучей в магнитном поле Земли, ее решение готовили в течение тридцати недель пять штатных специалистов, которым помогали восемнадцать студентов. Решение этой задачи впервые экспериментально подтвердило существование широтного эффекта Комптона – магнитное поле Земли создает вокруг планеты экран в форме тора, который защищает ее от частиц с малой энергией, оставляя неприкрытыми только полюса (Lemaitre G.; Vallarta M. S. On Compton's Latitude Effect of Cosmic Radiation. Phys. Rev. 43, 87. 15 January 1933).

Дифференциальный анализатор Ванневара Буша стал последним переходным звеном к созданию в 1940-х годах электронных цифровых компьютеров – не только как протокомпьютер, но и как источник одного из важнейших открытий в компьютерных науках. Ванневар Буш размышлял над архитектурой цифрового компьютера еще в 1930-е годы; кроме одного концептуального доклада, публичных презентаций этой работы он не делал, и ее следы были обнаружены уже много лет спустя в его архивах (Lee, J.A.N. Computer Pioneers. IEEE Computer Press, 1995). Но критически важный шаг сделал его ученик, студент-магистрант Клод Шеннон (1916–2001), входивший в коллектив дифференциального анализатора. Изучая релейные цепи машины, которые стихийно создавались в процессе решения конкретных задач, Шеннон увидел возможность выразить понятия булевой алгебры через переключатели. Его магистерская работа «Символьный анализ реле и коммутаторных цепей» (1937) заслуженно признается «самой важной дипломной работой в истории» – в ней Шеннон показал принципы создания логических электронных схем, создав теоретическую основу всей современной электроники.

В 1932 году Ванневар Буш стал главой Инженерной школы и вице-президентом (близкий аналог проректора) MIT, а в 1938 году был назначен на пост главы Института Карнеги в Вашингтоне, который неформально выполнял функции головного научного фонда США и консультировал президента США по вопросам науки и технологий.

Институт Карнеги не имел государственного статуса, оставаясь частным некоммерческим учреждением. Наука в США считалась частным делом благотворителей и промышленности, гумбольдтова идея чистого ученого познания и государственной поддержки университетов Америке была чужда. Университеты по «модели Гумбольдта» создавали из своих состояний промышленные магнаты, начиная с Джонса Хопкинса (Университет Джонса Хопкинса в Балтиморе, 1876). С 1933 года новый президент США Франклин Делано Рузвельт проводил политику «нового курса» (New Deal), расширявшую полномочия государства и особенно федеральных властей США далеко за пределы, считавшиеся нормальными в предшествующее время. Великая депрессия, одолевавшая США с 1929 года, сделала американцев более терпимыми к идее «большого правительства». Но в 1930-е годы этот политический процесс еще не коснулся науки и высшего образования. Буш критически писал Рузвельту в 1945 году в докладе «Наука: бесконечные рубежи» о традиционном американском взгляде на науку:

«Большая часть научных исследований, которые ведут государственные агентства, имеет промежуточный характер между фундаментальными и прикладными исследованиями… [государству] не так важна практическая польза, как лабораториям [частной] промышленности, но с другой стороны, у них нет той свободы изучать природные явления без учета возможного экономического эффекта, как у образовательных и частных научных учреждений. <…> У нас нет государственной научной политики». (Science: The Endless Frontier. A Report to the President by Vannevar Bush, Director of the Office of Scientific Research and Development, July 1945. United States Government Printing Office, Washington: 1945. – Здесь и далее пер. с англ. автора.)

На посту главы Института Карнеги Буш начал прекращать все исследования, твердая научная ценность которых казалась ему сомнительной. Под нож попали не только журнал Isis и другие гуманитарные дисциплины вроде археологии, но и исследования в области евгеники.

Институт Карнеги был много лет головным центром мысли в области псевдонаучного расизма. Департамент евгеники Института Карнеги много лет возглавлял Гарри Лохлин, бывший школьный директор, одержимый фанатичной идеей выведения «идеальной породы человека». Лохлин добился запрета на иммиграцию в США итальянцев и русских на том основании, что они «склонны к безумию», грубо фальсифицировав для этой цели научное исследование. Лохлин презирал «белое быдло» (white trash, букв. «белый мусор» – презрительное название необразованных бедняков) и добивался их поголовной стерилизации, добившись принятия в штате Виргиния образцового Закона о расовой чистоте.

В 1927 году Лохлин устроил показательный процесс, доведя до Верховного суда США дело Buck v. Bell, о стерилизации девушки-сироты, которую объявили умственно отсталой на том основании, что она получала удовлетворительные оценки по математике, и «потенциальной матерью антиобщественного элемента» на том основании, что ее изнасиловал родственник. Девушку стерилизовали как «дефективную», под одобрительное замечание уважаемого судьи Оливера Уэнделла Холмса «Хватит плодить имбецилов» (Gould, Stephen Jay. Carrie Buck’s Daughter. Natural History, July 1984).

Опыт Лохлина был воспринят в Европе: новое правительство Германии под руководством канцлера Адольфа Гитлера приняло в 1933 году Закон о предотвращении рождения потомства с наследственными заболеваниями, списанный с «улучшениями» с законодательного творения Лохлина. В рейхе был издан агитплакат «Wir stehen nicht allein» (нем., «Мы стоим не одни»), на котором была изображена «истинно арийская» пара в окружении флагов, среди которых на первом месте был американский. За заслуги перед рейхом и арийской расой Лохлин был удостоен почетной докторской степени Гейдельбергского университета (Proctor, Robert N. Racial Hygiene: Medicine Under the Nazis. Harvard University Press, 1990).

Буш собрал комиссию, которая перепроверила евгенические исследования, признала их лженаучными, и Буш отправил «заслуженного» человека на пенсию, а его департамент распустил.

Но гражданской наукой Буш был занят недолго – надвигалась новая мировая война. Уже летом 1938 года, между аншлюсом Австрии и оккупацией Чехословакии Германией, ФБР пригласило Буша для консультаций о создании машины для взлома германских шифров (Буш с этой задачей не справился, но через несколько лет ее решил в Великобритании Алан Тьюринг). В 1939 году Буш стал исполняющим обязанности главы Национального совета по аэронавтике (NACA, с 1958 года NASA), добившись на этом посту создания новой лаборатории в Саннивейле (Калифорния). Сейчас эта лаборатория выросла до крупнейшего центра космических и компьютерных исследований и известна как NASA Ames (Hansen, James R. Engineer In Charge. A History of the Langley Aeronautical Laboratory, 1917–1958. The NASA History Series. SP-4305. Scientific and Technical Information Office, National Aeronautics and Space Administration. Washington, D.C., 1987).

10 мая 1940 года Германия вторглась во Францию, 4 июня завершилась эвакуация британских и французских войск из окруженного Дюнкерка через Ла-Манш. 12 июня 1940 года Ванневар Буш прорвался на встречу с президентом Рузвельтом и подал ему меморандум на одной странице, где описывалось преобразование Национального совета по оборонным исследованиям (National Defense Research Committee, NDRC) из консультативной комиссии в организацию, уполномоченную на руководство любыми военными исследованиями по ее усмотрению. Из опыта Первой мировой войны Буш знал, что военные не прислушиваются к гражданским ученым и закупают только уже готовую военную продукцию, о чем он и рассказал президенту. Через десять минут на предложении появилась резолюция «ОК. ФДР». В мемуарах Буш комментировал эту встречу так: «Меня обвиняли в том, что я прыгнул через голову всех инстанций и выбил для крохотной группы инженеров огромные полномочия… Ну да, я именно это и сделал» (Изл. по: Bush, Vannevar. Pieces of the Action. New York: Morrow, 1970).

На новой должности Буш сразу показал и свой талант руководителя науки, и свой капитанский характер. Он посещал лаборатории и научные центры, заказывал им военные исследования, выбивал у чиновников ведомств вооруженных сил заказы на новейшее вооружение, а генералитету объяснял, какие возможности даст войскам новое оружие, – и командовал всеми налево и направо именем президента. Военно-исследовательская машина Ванневара Буша за считаные месяцы развернулась в десятки подразделений, где вели собственные исследования и руководили лабораториями сотни ученых и инженеров.

Через год, 27 июня 1941 года, NDRC был преобразован в Управление научных исследований и разработок (Office of Scientific Research and Development, OSRD), которое стало получать государственное финансирование через утверждаемый Конгрессом бюджет вместо денег из президентского фонда на чрезвычайные нужды в ограниченном объеме. Мандат новой организации позволял ей мобилизовывать ученых, вести инициативные исследования, заключать договоры на НИОКР. OSRD занималось всем – от разработки оружия и боеприпасов до фундаментальных исследований, от науки и технологий до медицины и психологии. Так возникло то ли первое в истории США министерство науки и инженерного дела, то ли «научная армия» – пока как чрезвычайная организация, созданная в порядке исключения по крайней нужде военного времени (Executive Order 8807 Establishing the Office of Scientific Research and Development. June 28, 1941).

Ванневар Буш собрал на работу над новым оружием все лучшие умы США. Практически у всех американских ученых и инженеров, вошедших в историю науки и технологий середины XX века, в биографии за 1940–1945 годы значится работа на тех или иных проектах ведомства Буша.

OSRD организовало разработку процесса массового производства открытого в 1928 году Александром Флемингом пенициллина, промышленный выпуск которого начался в 1942 году и благодаря которому многие ранее неизлечимые заболевания перестали быть смертельными (Bud, Robert Penicillin: Triumph and Tragedy. Oxford University Press, 2007). Иногда пенициллин называют первым массовым антибиотиком, но это не вполне верно; с 1939 года германский концерн Bayer начал выпускать стрептоцид, препарат сульфаниламидного ряда, который в 1932 году создал химик Герхард Домагк.

В MIT в октябре 1940 года была организована Радиационная лаборатория – центр по разработке радарных технологий, где был создан микроволновый радар. Первый год программу из личных средств финансировал ее руководитель физик Альфред Лумис, наследник многомиллионного состояния. Крупнейшим достижением RadLab был резонаторный магнетрон, позволивший уже в 1941 году резко уменьшить микроволновый радар до такой степени, что его стало возможно разместить на самолете. Радары RadLab, 14-го управления и их коллег-исследователей в Великобритании переломили ход воздушной войны в Европе. Созданная Лумисом и его коллегами радарная система LORAN обеспечивала навигацию в Мировом океане до 2010 года. В рамках радарного проекта также шли фундаментальные исследования электромагнитного излучения и элементарных частиц. В другой лаборатории «радарного проекта», в Bell Labs, в 1948–1950 годах Уильям Шокли, Джон Бардин и Уолтер Браттейн открыли p-n переход и создали первый транзистор, раз и навсегда превратив электронику из ламповой в полупроводниковую.

В подразделении A-T (лаборатория в Университете Джонса Хопкинса) шла работа над миниатюрным дистанционным радиовзрывателем для снарядов «земля-воздух», которые поражали бы цель не прямым попаданием, а осколками в непосредственной близости от самолета. Когда такие снаряды впервые поступили в конце 1944 года в войска, потери германских самолетов выросли в разы – и это с учетом того, что новые снаряды сначала разрешали применять только на море, чтобы неразорвавшиеся взрыватели не попали в руки нацистов.

Самым засекреченным подразделением был отдел S-1, который напрямую подчинялся Ванневару Бушу и не значился ни в каких организационных планах – комитет по урану. Он был создан Бушем менее чем за сутки до удара Японии по Перл-Харбору и объявления Германией войны США. Глава Национального бюро стандартов Лайман Бриггс, ранее возглавлявший комиссию по урану, не придавал проекту большого значения. Бюджет ядерного проекта составлял 6000 долларов, и работа шла в основном на энтузиазме Ферми и Силларда. Члены комиссии даже не получили для ознакомления отчет о британской ядерной программе, а сам Бриггс убрал его в сейф и прочесть не удосужился.

Ванневар Буш стремительно развил комитет по урану в огромную сеть организаций. Оперативное управление атомным проектом с осени 1942 года осуществлял Корпус военных инженеров США (саперные войска), а сам комитет был переименован в Манхэттенский проект. Глава проекта, военный строитель генерал Лесли Гровс, построивший до этого знаменитый Пентагон в 1940 году, ничего не понимал в ядерной физике, но в минимальные сроки выстроил с нуля колоссальные секретные объекты, без которых не удалось бы получить необходимое количество тяжелых изотопов. Так возникли урановый завод в Ок-Ридже, плутониевый реактор в Хэнфорде и исследовательский центр в Лос-Аламосе (в первые годы – комплекс времянок и модульных двухэтажных домиков-бараков).

Ключевое слово в описании роли Ванневара Буша – «руководитель», а не «научный». Буш понимал в большей части проектов под его руководством меньше любого из исследователей, но знал, как создать условия для их работы. Он добивался сотрудничества между исследователями и военными. В 1940 году офицеры по старинной традиции считали, что войны выигрывает полководческое искусство, воинский дух и крепкий тыл (особенно полевая кухня и транспорт), а техника играет в лучшем случае четвертую роль, тем более новая и передовая, которую и к фронту подпускать страшно, еще подведет. Большого уважения к гражданским умникам они также не испытывали, считая, что были бы бюджеты – и военные инженеры по приказу решат те же задачи не хуже. В 1944–1945 годах «большая наука» наконец понравилась генералитету – да так, что в 1950 году оборонные деньги уже составляли 80 процентов всего бюджета США на НИОКР.

Буш вдохновлял ученых и инженеров, переубеждал офицеров и вел дипломатические игры с Конгрессом, Сенатом и Белым домом, памятуя о том, что война скоро окончится и нужно закладываться на мирную перспективу. Современники вспоминали, что Буш всегда шел напролом, требовал и забирал себе все, что хотел, умалчивал, лукавил и обманывал, если это работало на его цели, и вообще не считался ни с чем и ни с кем, до президента США включительно, кроме своей миссии – победить страны «оси» силой науки и технологий.

Одним из наиболее серьезных и принципиальных противников Ванневара Буша с 1943 года был сенатор-демократ Харли Килгор, глава мобилизационного подкомитета Сената, где решались вопросы финансирования НИОКР. Килгор, выходец из бедного угольного штата Западная Виргиния, считал, что федеральные средства на НИОКР следует распределять равномерно по стране, давать преимущество малым компаниям, а полученные частными разработчиками результаты – патенты и ноу-хау – забирать бесплатно и раздавать всем желающим. Буш концентрировал деньги там, где были лучшие умы, и считал, что патенты и решения нужно безвозмездно оставлять разработчикам, чтобы те могли на них заработать. Общественные и гуманитарные науки юрист Килгор считал не менее важными, чем инженерные и точные; отношение инженера Буша к гуманитариям нам уже известно.

Спор Килгора и Буша продолжался и после войны; у каждого была своя правда, и мир до сих пор не пришел к окончательному выводу, у какой из этих версий госполитики инноваций больше преимуществ. Российская инновационная политика долгое время была ближе к варианту Килгора, демократично размазывая деньги по всем возможным получателям без разбору, как масло по хлеьбу, и лишь в последние годы начала преодолевать страх элитарности, ограниченно концентрируя ресурсы на лучших научных и инженерных центрах (например, программа 5–100).

Проекты Буша возрастали по сложности и масштабу, и, казалось бы, военный проект Буша должен был стать абсолютной вершиной, дальше которой не подняться. Но оказалось, что главные вершины Буша еще впереди.

Осенью 1944 года Ванневар Буш получил от президента Рузвельта подготовленное самим Бушем развернутое «поручение» (этот бюрократический термин означает не столько приказ, сколько полномочие на исследование той или иной проблемы). В письме от 17 ноября 1944 года содержалось четыре вопроса: о гражданских «спиноффах», о борьбе с болезнями, о поддержке науки и о научно-технической подготовке молодежи. Поручение завершалось фразой, авторство которой, без сомнения, принадлежит Бушу:

«Перед нами новые рубежи разума, и если пионеры будут идти к ним с тем же видением, отвагой и стремлением, с которыми мы вели войну, мы можем создать более полную и плодотворную занятость и более полную и плодотворную жизнь».

25 июля 1945 года (через 9 дней после ядерного испытания «Тринити») Буш подал в Белый дом доклад по этому поручению под заглавием «Наука: бесконечные рубежи» и с таким же эпиграфом. Формально доклад писал целый комитет профессоров и ректоров, участвовавших в работе OSRD, но фактически немалая часть текста, весь его содержательный план и редактура принадлежали Бушу (это подтверждает переписка по докладу). Рузвельт к этому времени уже скончался, и доклад поступил новому президенту Гарри Трумэну. Трумэн унаследовал пост, пробыв вице-президентом при Рузвельте всего 82 дня, и во внутренней политике в целом следовал политике «большого правительства» Рузвельта.

Практической целью доклада было создание организации-преемника OSRD. Ванневар Буш предложил преобразовать OSRD в независимый негосударственный Национальный научный фонд (NSF) с отдельным бюджетным финансированием и полномочиями по поддержке и фундаментальной, и прикладной науки. Конгресс был настроен на роспуск OSRD. Одних парламентариев не устраивали огромные полномочия организации. Других – то, что до половины всех заказов OSRD без всяких конкурсов уходили в MIT, где глава OSRD занимал должность вице-президента и долгое время руководил профильным подразделением. Ядерная программа финансировалась помимо OSRD, но радарная программа, к которой прикрепили массу фундаментальных физических исследований, была ведущей статьей бюджета OSRD. Даже сторонники Буша считали, что вряд ли существование «армии ученых» имеет смысл и после демобилизации исследователей, и без такого «маршала», как Буш.

Преобразовать OSRD напрямую не удалось, в 1948–1950 годах никакого гражданского научного ведомства не существовало, первоначальный план Буша несколько раз переделывался и в Сенате, и в Белом доме. В итоге независимость NSF была ограничена, основной массив финансирования НИОКР пошел через Министерство обороны, Комиссию по атомной энергии (сменившей в 1948 году «Манхэттенский проект») и Министерство энергетики. Буш не испытывал энтузиазма к этой схеме и к началу 1950-х годов отошел от научного руководства, оставив должности и в NSF, и в Институте Карнеги. Но эти события представляют для нашего времени только ограниченный интерес. Доклад «Бесконечные рубежи» интересен за пределами краткого периода бюрократической ценности своей философией государственной политики и, шире, – философией науки.

Идея, что наука должна пользоваться безвозмездной заботой власти, не нова. Правящий класс разделился на правителей и интеллектуалов только в раннее европейское Средневековье, с появлением сословия христианских клириков; в Китае и исламском мире такого разделения не было вплоть до современности. Фрэнсис Бэкон писал в 1620 году в «Новом Органоне» о том, что государство должно безвозмездно содержать ученых: «…достаточным препятствием для роста наук оставалось бы то, что деятельность и усилия этого рода лишены вознаграждения». Он также проводил различие между «плодоносными» механическими и «светоносными» науками, направленными на чистое знание: «Надежду же на дальнейшее движение наук вперед только тогда можно хорошо обосновать, когда естественная история получит и соберет многочисленные опыты, которые сами по себе не приносят пользы, но содействуют открытию причин и аксиом» (Бэкон, Фрэнсис. Великое восстановление наук. XCI; XCIX).

Ванневар Буш настаивал, что в основе научной политики должны лежать безвозмездность финансирования и право научных организаций самим выбирать предмет и направление исследований. А сам фонд должен иметь источник долгосрочного финансирования, чтобы текущие проблемы и запросы никак не влияли на долгосрочные задачи.

Гарри Трумэн, награжденный медалью «За заслуги» Джеймс Брайант Конант и Ванневар Буш в Белом доме, 1948
AP / TASS

Буш также выступал за максимальное рассекречивание науки. Осенью 1944 года он предлагал поделиться с СССР частью ядерных секретов, в том числе опасаясь, что собственная ядерная программа СССР может привести к войне «через 20 лет» (Bush-Conant Files, RG 227, microfilm 1392, roll 5, folder 38, Memorandum For Dr. Conant, September 25, 1944, National Archives). Скорую конфронтацию США и СССР в это время предвидели только ее организаторы с обеих сторон – высшее руководство союзных держав; Буш не знал о планах будущего конфликта, но зато предчувствовал, что ядерный паритет будет фактором сдерживания и сохранения мира.

Но, пожалуй, самая глубокая мысль доклада – это его заглавие. Ванневар Буш использовал для названия доклада термин «фронтир» – так называлась западная граница колонизации в XIX веке, продвигаемая вперед пионерами – первопроходцам и колонистами. В широком смысле этот термин значил «неведомые земли». Сухопутные и морские рубежи, писал Буш, исследованы, но наука остается. Вступительная часть доклада разворачивает широкую панораму того, как наука влияет на благосостояние общества:

«В 1939 году миллионы людей работали в отраслях промышленности, которые даже не существовали в конце последней войны (Первой мировой. – Ю.А.) – в качестве примеров такой продукции можно привести радио, кондиционеры, вискозу и другие синтетические волокна и пластики. Но эти вещи не означают конца прогресса – они только начало, если мы полностью используем наши научные ресурсы».

Ванневар Буш не утверждал в докладе, что научный прогресс действительно бесконечен, и не делал заявлений, что именно наука позволила одержать победу над «осью» или является единственным ключом к будущему. В конце концов, это был не философский трактат, а политический документ. Но за него эти вопросы поставили читатели доклада. Бесконечна ли наука? Всемогуща ли наука? Есть ли конец у прогресса?

Эти вопросы человечество обсуждало с начала «века прогресса», когда просветитель Шарль-Ирене Кастель (аббат Сен-Пьер) сформулировал в 1737 году идею прогресса в книге «Замечания о непрерывном прогрессе всеобщего разума», но в докладе Буша они прозвучали особенно акцентированно. В 1967 году Ванневар Буш опубликовал сборник эссе «Науки недостаточно», где высказался против превращения науки в «новую религию», заметив, что современная наука не только не объясняет мир, но часто и не дает ответов (для состояния физических наук в это время, когда хаос фактов не укладывался ни в одну модель, это было верное замечание). Джон Хорган, один из наиболее видных современных сторонников конечности познания, ссылаясь и на свой анализ, и на мнение других гносеологических скептиков, полагает, что и сам Ванневар Буш тоже не утверждал, что «рубежи» бесконечны (Хорган, Джон. Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки. Пер. с англ. М. Жуковой. М., 2001).

Буш-мыслитель, Буш-профессор, Буш-менеджер, безусловно, не стремился делать резких и, главное, не обоснованных вне сомнений заявлений о будущем. Но Буш-инженер, Буш-капитан, Буш-лидер не мог говорить о будущем бесстрастно, и насыщавшие каждый абзац оптимизм и положительные эмоции убедили читателей в том, в чем он не рискнул признаться прямо. Общественность приняла «Бесконечные рубежи» как пламенную речь за восстановление репутации научно-технического прогресса, разрушенной мировыми войнами.

Через пятнадцать лет, в 1960 году, президент-демократ Кеннеди в инаугурационной речи назвал «новым рубежом» науку, космос и победу над «бедностью и невежеством» – эти слова принадлежат его спичрайтеру Теду Соренсену; фраза дала имя всему внутриполитическому курсу администрации Кеннеди. А еще через пять лет, в 1966 году, в массовую культуру был навечно впечатан звучный девиз телесериала, ставшего одним из ярчайших культурных феноменов XX века:

«Космос – последний рубеж. Это странствия корабля “Энтерпрайз”, его пятилетняя миссия – исследовать странные новые миры, искать новую жизнь и новые цивилизации, смело идти туда, куда не ступала нога человека» (Девиз сериала «Звездный путь», «Star Trek»).

В сентябре 1945 года, пока в Белом доме не спеша читали доклад Буша, в популярном журнале The Atlantic Monthly вышло эссе Ванневара Буша «Как мы могли бы мыслить». Работу над этой темой Буш начал еще в 1939 году, написав эссе «Механизация и запись» и письмо в журнал Fortune, где возник термин Memex («машины-памяти»). Эссе 1945 года возвращалось к этой теме уже на новом уровне актуальности – необходимости осмысления массива знаний, накопленного в военных исследованиях.

В 1939 году Буш описывал устройство, которое облегчило бы работу с достаточно новым на тот момент медиумом – микрофильмами. Технология микрофильмов была в целом создана в 1890-е годы, а в 1920–1930 годах стала коммерческой, и объем микрофильмированных архивов и библиотек в Европе и США нарастал с каждым годом. Сосед-соперник MIT, Гарвард, был первым университетом, который начал микрофильмировать диссертации. В 1945 году Буш вернулся к этому решению на более высоком уровне, как к способу управлять знаниями. Ванневар Буш формулировал проблему послевоенной науки так:

«Гора исследований растет. Но все очевиднее, что по мере роста специализации нас заваливает. Исследователя сдерживают открытия и выводы тысяч других тружеников – выводы, которые по мере их выхода он не успевает оценить, тем более запомнить. Но для прогресса нужна специализация, а усилия по связи дисциплин соответственно поверхностны» (Bush, Vannevar. As We May Think. The Atlantic Monthly, September 1945).

По-видимому, эта проблема была достаточно реальна. Ричард Фейнман говорил о себе, что периодически брался читать научные журналы и бросал это занятие, поскольку перед ним стоял выбор: или догонять чужие достижения, или создавать свои, на то и другое одновременно времени и сил не хватало.

Устройство, описанное Ванневаром Бушем для создания микрофильмов «на лету», очень напоминает современные экшен-камеры наподобие GoPro – объектив с орех на лбу, очки с сеткой-визором, пульт удаленного управления на запястье. Единственное отличие – пленочная кассета на сто кадров (до цифровой фотосъемки еще почти три десятилетия), но уже с электронно-лучевым фотосенсором. Далее Буш описывает распознавание голоса в текст, синтез речи, математические и логические преобразования и анализ данных (Шеннон не упоминается, но в этой части эссе явно заметно влияние «самой важной дипломной работы»). Интересно, что при попытке создать воображаемый кейс для применения этих компонентов для автоматизации розничной сети Буш описывает не только принципиальную архитектуру базы данных, но и форму оптической записи информации, которая уже в полшаге от цифровой.

Но самое интересное описание содержится в последней части эссе – это Memex. «На нем наклонные прозрачные экраны, на которые материал проецируется для удобного чтения. Там же клавиатура и набор кнопок и рычагов. В остальном он выглядит как обычный письменный стол». Далее Буш говорит, что «мемекс должен работать не как иерархическая картотека, а подобно памяти – на ассоциативных связях». Документы будут связаны следами (trails), по которым можно будет переходить из одного места в другое. Пользователи будут читать, размечать, аннотировать документы, обмениваться ими и создавать новые документы и следы по новым темам. Так, говорит Буш, будут работать исследователи, так появятся новые энциклопедии, связанные следами в новые смысловые сетки, патентные базы, специалисты по поиску и созданию следов, научные школы…

Как себе представляли мемекс читатели 1945 года, сказать сложно, а вот современный читатель отчетливо видит в этом описании персональный компьютер с монитором, клавиатурой и мышью. И гипертекст. И «Википедию». И едва ли не веб-сайты и поисковики. И у автора этих строк на экране тоже сейчас его личный мемекс – сотня закладок в электронных копиях статей, книг, статьях энциклопедии, связанных сведениями о жизни и достижениях Ванневара Буша. В сущности, Ванневар Буш описал на нескольких страницах резюме даже не «компьютерных наук», а всего цифрового компьютерного мира на много десятилетий вперед.

Чертеж гипотетического прототипа гипертекстовой системы Мемекс
wikipedia.org

Машину как средство увеличения силы человека, как счетное устройство и даже как самостоятельное мыслящее нечто представляли и до Буша. Хотя принято считать, что вопрос «Могут ли машины мыслить?» поставил Алан Тьюринг в 1950 году, но еще в 1920-м «восстание машин» было описано Карелом Чапеком в пьесе «R.U.R.» (где появилось выдуманное слово «робот», от чешского robotnik – батрак), а сам Тьюринг в качестве первоисточника идеи ссылался не на кого иного, как на программистку «машины Бэббиджа» Аду Ловлейс (Turing, A.M. Computing machinery and intelligence. Mind, 59, 1950, pp. 433–460).

Ванневар Буш впервые увидел в машине устройство хранения и обработки информации, и это видение трансформировало компьютер из «вычислителя», решающего математические задачи, в универсальный центр удовлетворения вычислительными средствами всех информационных нужд. Буш, хотя и был создателем предкомпьютера, породившего машинную логику будущих микросхем, на столько шагов вперед не заглядывал. Memex, который он описал, был еще лишь проектором с аналитикой и логикой, а не компьютером. Но за него эти шаги достаточно скоро сделали другие.

24 мая 1962 года исследователь из Стэнфордского исследовательского института (Stanfrod Research Institute, SRI) Дуглас Энгельбарт написал Ванневару Бушу:

«Я прилагаю для вашего сведения относительно краткое и довольно общее описание программы, которую я пытаюсь осуществить здесь в Стэнфордском исследовательском институте. Отчет, который я пишу (и для которого я прошу разрешение цитировать вас), содержит детальное описание концептуальной структуры, которую я создавал в течение многих лет с целью улучшения интеллектуальной эффективности отдельного человека. Он также будет содержать ряд примеров того, какими способами новое оборудование может вести к новым методам и повышенной эффективности, чтобы иллюстрировать мой более общий (но не количественный) фреймворк, и ваша статья лучше всего, что я нашел в печати, чтобы взять примеры из нее.

Позволю добавить, что ваша статья, вероятно, оказала на меня глубокое воздействие. Я помню, как нашел ее и прочел залпом в библиотеке Красного Креста на краю джунглей Лейте, одного из Филиппинских островов, осенью 1945 года. <…> Я повторно открыл для себя вашу статью около трех лет назад и был весьма поражен, поняв, насколько близко моя точка зрения следовала описанному вами вектору» (Д. Энгельбарт – В. Бушу. 24 мая 1962 г.).

Результатом этого отчета стал проект NLS, который 9 декабря 1968 года продемонстрировал обещанный «ряд примеров». Среди множества придуманных Энгельбартом и его коллегами концепций были графический интерфейс «с окнами», редактирование текста в режиме WYSIWIG, контроль версий, совместная работа над одним документом, архитектура «клиент – сервер». Для управления этой системой Энгельбарт и его коллега Билл Инглиш придумали и запатентовали ручной манипулятор с шариком, за провод-«хвостик» названный «мышь». Эта демонстрация получила впоследствии неформальное имя «мать всех демо».

В 1965 году Тед Нельсон придумал для следов Буша современный термин «гипертекст» (Nelson, Theodor Holm. Complex Information Processing: A File Structure for the Complex, the Changing, and the Indeterminate. ACM National Conference 1965 (ACM '65). Это были лишь самые важные из многих работ по компьютерным инновациям, которые прямо ссылались на «как мы могли бы мыслить» в качестве источника развитых ими идей.

Ванневара Буша иногда называют великим ученым, но это неверно. Он не был и не считал себя ученым. Ванневар Буш – великий инженер. Ученый изучает мир, инженер изменяет его, создавая новые устройства и технологии. Инженер – это человек проекта, который говорит вещи «будь», и она возникает (Ср. Коран 3:47 «Когда Он присудит быть чему-либо, то скажет только: “Будь!” – и оно бывает»). Задача инженера – добиться, чтобы задуманное решение заработало. Именно этим занимался Буш всю свою жизнь – создавал работающие механизмы и решал задачи на конечный результат, будь то машинка для геодезистов, выпрямитель, вычислительная машина, механизм лучшего технического университета, научная машина воюющей насмерть страны или компьютерный мир, в котором мы живем.

Для Ванневара Буша будущее, главный проект его жизни, было не мечтой, а творением – зданием, механизмом, машиной, которое человечество может создать, если пожелает, и которое каждое поколение будет делать лучше. Выдумать, описать, сконструировать и сделать. Нужно представлять странные новые миры – и смело идти туда, куда не ступала нога человека. Пожалуй, именно этот завет можно вынести из творческой жизни великого инженера XX века, который всю жизнь брал рубеж за рубежом, каждый значительно больше предыдущего.

[Юрий Аммосов]

http://worldcrisis.ru/crisis/2335869?COMEFROM=SUBSCR

Последняя статья цикла статей по истории инноваций
Слово «венчур» (англ. venture – затея, предприятие) родственно русскому слову «авантюра» – они оба восходят к старофранцузскому aventure – приключение, риск. Глагол venture по смыслу ближе всего русскому слову «отважиться» – так, к примеру, можно сказать про выход на тонкий лед. Этот термин достаточно хорошо отражает смысл финансовой поддержки новой технологии или бизнес-модели: можно или хорошо заработать, или потерять все. Современный термин, по некоторым сведениям, возник в инвестиционной фирме J. H. Whitney & Company как сокращение от private adventure capital, которое придумал управляющий партнер Бенно Шмидт.

История инвестиций в новые бизнесы и технологии и в Великобритании, и в США, и в континентальной Европе едва ли не так же долга, как и торгово-промышленный капитализм. В английской экономике Нового времени термин venture, по некоторым сведениям, изначально прилагался к финансированию колониальных экспедиций. Навар на обмене европейских товаров на заморские многократно окупал перевозку, но из-за риска утери груза и судна в одно торговое плавание нужно было отправлять сразу несколько кораблей, чтобы хотя бы один вернулся. Для этой цели финансисты образовывали разовые товарищества или постоянные «компании» (см. предыдущие очерки), которые могут считаться прото-венчурными фондами. В торговых центрах Америки XVIII-XIX в. – в первую очередь, Бостоне – эта заимствованная из Англии практика продолжала существовать. Когда значение морской торговли и рыболовства стало сокращаться, США вступили в период интенсивного промышленного роста, и старые торговые капиталы стали перетекать в индустрию и новые технологии. Но в своем современном виде, как особый инвестиционный институт со своими нормами и структурами, венчурный капитал сформировался лишь в США в 1940–1960 гг., а окончательно закрепился в экономике благодаря «рейганомике» 1980-х гг.

С 1921 г. фондовый рынок США переживал период резкого подъема, получившего впоследствии название «The Roaring Twenties» – «ревущие двадцатые». Послевоенный инвестиционный бум породил всеобщее чувство уверенности в завтрашнем дне. Фондовый рынок рос, подогреваемый маржинальной торговлей (кредитное «плечо» спекулянтов достигало 1 к 10). Рост сопровождался всего лишь умеренным ростом производства, но это мало кого беспокоило. Среди брокеров самой популярной стала теория «большего дурака», по которой считалось, что ценная бумага может быть сколь угодно дорогой, но всегда найдется еще «больший дурак» – инвестор, который купит ее по этой цене.

Эйфория «бычьего рынка» и связанная с ней беспечность массы инвесторов оборвалась в одночасье. Спровоцированный рядом причин биржевой крах 24 октября 1929 года обратил начавшееся еще летом этого года замедление темпов роста экономики в Великую депрессию – глубочайший кризис, продолжавшийся вплоть до начала Второй мировой войны. За четыре года, прошедших до прихода к власти Франклина Д. Рузвельта, фондовый рынок обесценился втрое. Его падение привело к доминообразному развалу банковской системы США, так как значительную часть активов банков составляли акции. Население США резко обеднело, от процветания не осталось и следа.

Тщетность попыток администрации Эдгара Гувера сохранить механизм саморегулирования рынка позволила демократу Рузвельту в ходе избирательной кампании 1932 года выдвинуть требования жесткого государственного регулирования экономики, получившую название «Нового курса» (1933–1937). Выборы совпали с окончанием работы комиссии подкомитета Сената по банковским и валютным реформам, которая в ходе 17-месячного расследования обнаружила на фондовом рынке массу вопиющих злоупотреблений, мошенничеств и обмана акционеров, причем в них были замешаны чрезвычайно высокопоставленные лица, включая президента Нью-Йоркской фондовой биржи (NYSE), руководителей крупнейших брокерских фирм и ведущих банкиров. Возмущение было настолько велико, что Рузвельт смог провести обещанные реформы через объединившийся в своем негодовании Конгресс в рекордно короткие сроки, включая законы о регулировании фондовых бирж и управления инвестициями.

К концу 1930-х фондовый рынок был жестко зарегулирован, и кроме богатых частных лиц, рисковать деньгами, как в 1920-е, уже никто не мог. Поэтому исходно первым более или менее системным источником денег для новых инновационных компаний были наследники крупных состояний. Многие созданные ими портфели впоследствии превратились в венчурные фирмы, носящие их имена и часто почти ничем не связанные с прежними именитыми инвесторами. Наиболее известные инвесторы предвоенного периода – это Джон Хэй «Джок» Уитни из Бостона и Лоренс Рокфеллер из Нью-Йорка.

Джок Уитни был потомственным инвестиционным банкиром из богатого новоанглийского клана, сделавшего состояние еще в XIX веке на торговле мылом и спичками. При жизни Уитни знали в основном как плейбоя, любовника кинозвезды Джоан Кроуфорд и приятеля великого танцора Фреда Астора, затем как героя Второй мировой войны (он служил в авиационной разведке, побывал в нацистском плену и бежал оттуда), позже как посла США в Великобритании и одного из богатейших людей мира. Его венчурная деятельность известна меньше, но для истории имеет значения больше.

Джок Уитни, 1935 год

Hulton Archive / Getty Images

Инвестиционная деятельность Уитни в значительной мере подпадает под понятие «прямых инвестиций», но в его достаточно разнообразном портфеле были и компании в традиционных отраслях, начинавшие на его деньги с нуля, и новые технологии – то есть области, сейчас относимые к домену венчурных инвестиций. Уитни финансировал, сначала как индивидуальный инвестор, в разработку и производство цветной кинопленки «Technicolor», которая стала технологической основой перехода от черно-белого к цветному кинематографу. Дорогостоящая экранизация тогда еще нового бестселлера «Унесенные ветром» М.Митчелл также получила половину бюджета от Уитни. Вопреки прогнозам, вошедший в число мировых киношедевров фильм не только не оказался убыточным, но принес своим создателям очень высокую прибыль, покрывшую рекордные по тому времени постановочные расходы. Уитни также финансировал создание нескольких журналов, среди которых в том числе были «Newsweek» и «Scientific American».

После окончания Второй мировой войны Уитни вместе с четырьмя партнерами создал J.H.Whitney and Company, чтобы целиком сосредоточиться на венчурных проектах, по выражению самого основателя, «интересных, привлекательных и конструктивных». Одну из самых успешных инвестиций фирма сделала почти сразу – это был проект по производству концентрата апельсинового сока, основанный на сублимационной технологии бостонской компании NRC. Продукт изначально предназначался для фронта, и инвестиции J.H.Whitney позволили переориентировать его на потребительский рынок. Так появился бренд Minute Maid, положивший начало всей индустрии консервированного сока. До этого сок был сезонным продуктом, который отжимали сразу перед употреблением из фруктов (сейчас такие соки – премиальный продукт под названием «фреш»).

Заслуга Уитни перед венчурной индустрией – это практическая отработка ее бизнес-модели, основанной на жестком отсеве проектов – соискателей инвестиций. Со слов партнера самой компании, за 20 лет компания Уитни осуществила 80 инвестиционных проектов (более чем из 5000 предложений), 38 из которых были меньше 500 тыс. долл. и не принесли компании ничего, кроме разочарований. Только 13 проектов дали заметную прибыль, еще 4 принесли доход значительно меньше ожиданий, 6 – позволили вернуть вложенные средства, а оставшиеся 15 были списаны в убытки. Более крупные вложения (и в более традиционные отрасли) принесли несколько более стабильный доход, без драматических провалов, но и без ярких удач. Тем не менее, за это время активы компании выросли с 10 до 120 млн. долл. (примерно 13,5% среднегодового эффективного роста) – фондовый рынок за тот же период показал примерно пятикратный рост.

Так же, как и Джок Уитни, с личных инвестиций начинал и Лоуренс Рокфеллер, один из наследников империи знаменитого Джона Д. Рокфеллера. Традиция финансирования новых технологий в семье Рокфеллеров существовала много лет – в конце XIX в. Джон Рокфеллер был финансистом и совладельцем инженерной империи Томаса Эдисона. Лоренс Рокфеллер изначально начал инвестировать в авиационную индустрию. В 1938 году Рокфеллер купил на $220 тыс. акции авиалинии Eastern Air Lines. Со слов самого Рокфеллера, им руководили не инвестиционные соображения, а желание помочь владельцу компании, кумиру своего детства воздушному асу Эдди Рикенбэкеру (всего Рикенбэкер собрал $3,5 млн). Eastern Air Lines достаточно долго процветала в послевоенный период, обеспечивая основной объем пассажирооборота на туристическом маршруте Нью-Йорк – Майами.

Другой протеже Рокфеллера, Джим Макдоннел, в будущем конструктор знаменитой серии боевых самолетов «Фантом», получил от Рокфеллера $10 тысяч на создание прототипа своего первого самолета. Это, вероятно, был один из самых недорогих авиапроектов в истории. Какой именно прототип был создан на эти деньги, достоверно неизвестно – вероятнее всего, что это был двухвинтовой Model I, благоадря которому компания Макдоннела была принята в число военных поставщиков ВВС США. Впоследствии Рокфеллер так комментировал свои действия: «… это долг богатых перед обществом – рисковать своими богатствами, поддерживая творческие умы и конструктивные проекты…»

Вскоре после ее окончания войны Рокфеллер создал инвестиционную фирму Rockfeller Brothers с достаточно небольшим капиталом ($1,5 млн). На фирме работали сам Рокфеллер, его четверо братьев, сестра и двое внешних сотрудников (один из них инженер из MIT). Вероятно, из-за малого объема фонда Рокфеллер был одним из первых, кто начал практиковать ставшее сейчас стандартным в венчурной индустрии соинвестирование с другими инвесторами; в его же компаниях, вероятно, впервые возникла практика выделения пакетов акций ключевым сотрудникам. Под руководством Рокфеллера фирма постепенно накапливала опыт, все более уходя в область высоких технологий – в частности, он финансировал уже известную нам Itek, разработавшую камеру для спутниковой разведки. В 1969 году фонд братьев Рокфеллеров был переименован в Venrock и под этим названием функционирует и сейчас как венчурный фонд, известный более всего как ранний инвестор Intel и Apple.

Вклад Джока Уитни, Лоренса Рокфеллера и нескольких других менее значимых частных инвесторов в создание венчурного капитала как отдельного инвестиционного продукта, ориентированного на молодые быстрорастущие компании, был значителен. Но отцом-основателем венчурного капитала в США считается их современник генерал Жорж Дорио (1899–1987), создатель American Research and Development Corporation (ARD). (Биографические сведения изложены по: Ante, Spencer E. Creative Capital: Georges Doriot and the Birth of Venture Capital. Harvard Business Press, 2013)

Жорж Дорио был уроженцем Парижа и производственным инженером во втором поколении – его отец Огюст Дорио был автоконструктором «Рено», а затем владельцем собственного автозавода Doriot, Flandrin, and Parant (D.F.P.), где собирались первые модели Bentley. Дорио провел свое детство в цехах отцовской компании. В 1917 году Жорж Дорио пошел в армию, а после демобилизации учился на инженера. После окончания лицея в 1921 году Дорио-отец отправил сына учиться в MIT машиностроению с рекомендательным письмом к другу Лоренсу Лоуэллу. Это обстоятельство сыграло критическую роль в карьере молодого человека: приехав в США, он выяснил, что друг отца – президент Гарвардского университета и со-основатель не так давно созданной Гарвадской школы бизнеса (HBS). Как мы помним, у MIT и Гарварда в этот период отношения складывались непросто, и Лоуэлл убедил Жоржа Дорио пойти в Гарвард в новую школу бизнеса. Окончив HBS в 1922 году, Дорио некоторое время проработал в инвестиционном банке аналитиком по промышленным компаниям, но в 1925 г. вернулся в HBS заместителем декана школы. HBS в это время только формировалась, была небольшой и неустроенной, и Дорио внес серьезный вклад в превращение HBS в то всемирно известное учебное заведение, которым она стала сейчас.

Жорж Дорио

wikipedia.org

В последующие 15 лет Дорио разработал и вел в HBS курсы по промышленному производству и деловой политике, сближая теорию управления и производственные нужды. В курс по промышленному производству Дорио ввел для студентов обязательные практические проекты на местных предприятиях и написание для базовых предприятий отчетов с рекомендациями по устранению обнаруженных проблем. Сейчас такая проектная методика обучения стала повсеместной, а тогда была нова. В курс «деловой политики» Дорио ввел тему по привлечению инвестиций для новой компании. Дорио также заставлял студентов читать и комментировать текущие новости с профессиональной точки зрения (ту же практику независимо от Дорио применяет в МФТИ и автор). Студенты Дорио впоследствии вспоминали его и за индивидуальный подход к ним. В летние отпуска Дорио возвращался в Париж и лоббировал в Парижской торгово-промышленной палате создание европейской бизнес-школы (на базе созданного Дорио к 1930 году учебного центра в 1957 году была открыта бизнес-школа INSEAD).

В 1940 году Дорио, как и многих других его современников, захватила мобилизация на Вторую мировую войну – его призвал лично президент Ф.Д.Рузвельт, попутно приняв его в гражданство США, поскольку Дорио все это время оставался гражданином Франции. Дорио получил звание подполковника и место руководителя управления военного планирования в управлении генерал-квартирмейстера (Тыле США). Это назначение не было произвольным, Дорио консультировал военных по проблемам эффективной организации мобилизационной экономики как минимум с 1930 года, а новый генерал-квартирмейстер Эдмунд Грегори получал второе образование в HBS у Дорио еще в 1929 году.

На войне Дорио занимался материально-техническим и ресурсным обеспечением армии, а с 1942 года также и организацией научно-исследовательских работ по задачам тыла. Биографы Дорио отмечали, что с ним связан рост внимания к нуждам солдата на войне, которые до этого игнорировались – например, при Дорио были введены рюкзаки и ткани с водооталкивающей пропиткой, маскировочные подошвы, которые имитировали следы местных жителей на Тихоокеанском театре военных действий, а сам Дорио как-то проверял, достаточно ли пространство дна кабины в танке для ног, обутых в армейские ботинки. Современники считали, что именно в военные годы Дорио накопил опыт создания инновационных продуктов и новых предприятий с нуля. В 1945 году он вернулся в HBS в звании бригадного генерала и занялся важнейшим проектом жизни (как показало будущее).

American Research & Development Corporation (ARD) была основана 6 июня 1946 года в Бостоне. Это был первая в истории венчурный фонд, где бизнес-модель венчурного инвестирования прошла тест на практическую пригодность и показала свою жизнеспособность. ARD учредили в форме акционерного общества; более удобная современная форма «ограниченного партнерства» возникла только в конце 1960-х гг.

Идея создания ARD принадлежала, вероятно, не только Дорио; ее активно поддерживали Ральф Фландерс, председатель Федерального Резервного Банка Бостона (окружного отделения ФРС по Новой Англии), руководство MIT и бостонских «старейшин» (наследственной финансовой и промышленной элиты Новой Англии). В «ревущие двадцатые» деньги для новой компании можно было привлечь через IPO без ограничений, а само IPO рекламировать в прессе, не неся отвественности за ложные обещания. Добросовестную инициативу было сложно отличить от мошеннической; инциденты, когда организаторы собирали с наивных индивидуальных инвесторов миллионы и растрачивали деньги или скрывались, или когда эмитенты лгали о реальном положении дел в бизнесе, происходили регулярно. Фондовые реформы 1930-х гг. ввели жесткое регулирование фондовых рынков, но частные инвесторы и без запретов после Великой Депрессии боялись любых непроверенных инвестиций. Без государственного вмешательства фонд для финансирования новых предприятий создать бы не удалось – такие попытки перед войной уже были.

В речи, адресованной собранию Национальной ассоциации фондовых дилеров (NASD) в Чикаго 16 ноября 1945 года, Фландерс, замещавший должность главы ARD, пока Дорио ждал демобилизации, заявил о необходимости отмены ограничений Закона об инвестициях для крупных организаций доверительного управления инвестициями (fiduciary – т.е. паевых фондов, банков и страховых компаний). Эта норма запрещала размещение активов в ценные бумаги, не входящие в перечень высоконадежных «разрешенных бумаг», что исключало высокорисковые и продолжительные венчурные инвестиции. Фландерс аргументировал свое предложение так: «Нельзя гарантировать постоянное процветание американского бизнеса, американской занятости и граждан в целом, если в структуре бизнеса не рождаются постоянно здоровые младенцы. Мы не можем неограниченное время зависеть от развития наших старых больших индустрий. Нам нужны новая сила, энергия и способности снизу. Мы обязаны поженить небольшую часть наших огромных доверительных ресурсов с новыми идеями, ищущими поддержки».

Размещение акций ARD проходило на фоне разворачивающейся послевоенной депрессии и падающего фондового рынка. Главной уставной целью ARD значилось не получение прибыли для акционеров, а «восстановление экономики», что звучало почти как благотворительность. Более того, руководство компании настаивало на том, что первые семь-десять лет компания будет терпеть убытки и не производить никаких выплат акционерам. Многие финансисты, ознакомившиеся с проектом, прямо заявляли, что собрать деньги на таких условиях будет невозможно. Из намеченных к первому траншу $5 млн удалось собрать только $3,4 млн, с этим капиталом Дорио и приступил к работе.

Первые годы ARD пережила как стартап в «долине смерти» – ее акции обращались на рынке по заниженной цене (по сравнению с оценочной стоимостью ее активов), методы оценки текущей стоимости молодых растущих портфельных компаний оспаривались, а сама ARD была вынуждена ввести плату за консультации с тем, чтобы иметь возможность выплачивать зарплату сотрудникам. В 1949 году ARD с большим трудом разместила только 43% новой эмиссии. Полностью финансовое положение ARD стабилизировалось только к 1951 году, а первые дивиденды ARD выплатила только в 1953-м.

Первой инвестицией ARD была High Voltage Engineering Corp. (HVE). Проект HVE целиком основывался на начатых еще в военные годы разработках MIT по высоковольтной физике, проводившихся под руководством профессора Ричарда Ван Дер Граафа. Вложения в $200 тыс. позволили создать базу для создания на основе исследований специализированных приборов. Первым покупателем продукта стал Пентагон, применивший созданный HVE «ускоритель Ван Дер Граафа» (высокомощная рентгеновская установка) для дефектоскопии при изготовлении и осмотре систем вооружения. HVE же стала одним из первых примеров спиноффов: разработанная для ускорителя технология имплантации ионов спустя годы, в середине 1960-х, неожиданно оказалась незаменимой при изготовлении микропроцессорных чипов Intel и AMD. За HVE последовали другие инвестиции. В общей сложности, к концу первого раунда инвестирования в портфеле ARD было восемь компаний, из которых две – Tracelab и Circo Products – были также преобразованными разработками MIT, еще четыре – вновь основанными компаниями, и еще две существовали ранее.

В 1950-е гг. ARD, разместив, наконец, новую эмиссию и, продав часть портфеля из числа окончательно ставших на ноги компаний, инвестировала в новую группу проектов (по некоторым подсчетам, общим количеством в 87), многие из которых были еще на фазе лабораторных исследований. Подавляющее большинство компаний были так или иначе связаны с технологическим прогрессом. Некоторые из них потерпели сокрушительные неудачи – как, например, производство быстрозамороженного яблочного сока, разработка новых аудиоприборов, обезжиривание излучением, переработка креветок и тунца.

Вспоминая ARD в 1940–1950-е гг., Дорио писал, что его миссия состояла в том, чтобы «смотреть, подталкивать, будоражить и распространять надежду», так как каждая из этих фирм в первом потоке не менее раза была на грани внезапной смерти. Эта собственная оценка, вероятно, не передает всех нюансов взаимодействия Дорио и подопечных предпринимателей. Подход Дорио, который до него не практиковал никто, состоял в том, что венчурным компаниям позволяли расти так, как они сами считают нужным – но с подстраховкой. Уважение к инициативе у Дорио сочеталось с инвесторским активизмом. Его собственный опыт и опыт его сотрудников в части освоения рынка, ведения переговоров, организации производства, кадровых решений, и многого другого из того, о чем начинающие предприниматели имели весьма смутное понятие, дополняли технические и производственные познания руководителей его портфельных компаний. Как говорил о себе сам Дорио, он и его люди «знают физику на уровне второго курса», но это им совершенно не мешало.

В эти годы Дорио с профессорской тщательностью формулировал – а правильнее сказать, формировал идеологию венчурного капитализма. До нас дошли его максимы: «Нет такого проекта, который MBA не может заанализировать до полной потери привлекательности» и «Никогда не инвестируй в первосортную идею от второсортного предпринимателя; ищи первосортного предпринимателя хотя бы со второсортной идеей». Дорио приписывают и знаменитое изречение о том, что «лимоны зреют раньше слив», на венчурном жаргоне означающее, что провалы обычно становятся очевидными раньше успехов. Возможно, успехи Дорио были связаны с тем, что он мог воспринимать саму ARD не столько как капиталист (механизм для извлечения прибыли из научно-технического прогресса), сколько как ученый (экономический эксперимент в области причин и механизма экономического роста, который нужно было довести до конца, не отвлекаясь на промежуточные результаты).

Деликатный баланс между помощью и вмешательством был именно тем катализатором роста, который обеспечил Дорио славу «отца» венчурного капитализма. Вряд ли можно измерить этот эффект количественно, но вот некоторые факты: у ARD завершились убытками и списаниями или ликвидацией компаний лишь примерно четверть всех проектов (при среднестатистическом шансе типичного стартапа в 1 из 5). Едва ли такой эффект можно приписать только послевоенной щедрости американского правительства в финансировании новых научных и технологических изысканий и закупку всего, что хотя бы отдаленно было связано с обороной. Многие из предпринимателей, прошедшие школу жизни в бизнесе у Дорио, впоследствии говорили, что его совет и поддержка были подчас тем фактором, который позволил им выжить. Эти доверительные «синергетические» отношения составили главный вклад ARD в копилку инструментов венчурного капитализма.

Однако вряд ли роль ARD в создании новой философии и практики инвестирования была бы признана за пределами узкого круга делового мира Новой Англии, если б ее результат не был валидирован самым убедительным образом на практике. Это сделала единственная инвестиция, которая не только многократно покрыла все многолетние убытки, но и привела к созданию компьютеров, которые надолго стали новым стандартом рынка – линейка PDP компании Digital Equipment Corporation (DEC).

По версии сотрудника ARD Билла Конглтона, который и открыл DEC, обстоятельства этого проекта были таковы. В 1957 году он посетил Lincoln Laboratory в MIT, который сам окончил незадолго до этого. Там ему представили двух недавних выпускников аспирантуры Кена Ольсена и Харлана Андерсона, работавших над проектом в области компьютеров. Ольсен уже зарекомендовал себя как талантливый инженер, в кратчайшие сроки разработавший блоки памяти для лампового компьютера «Whirlwind», бывшего на тот момент (1950-е гг.) высшим достижением мировой технической мысли. Он же курировал связи MIT с IBM в рамках проекта SAGE (Semi-Autonomous Ground Environment) ВВС США, для которого, собственно, «Whirlwind» и строился. Кроме того, Ольсен имел опыт работы на сборочном производстве IBM в Покипси.

Продуктом, который Ольсен и Андерсон по совету Конглтона предложили на рассмотрение ARD и Дорио, были цифровые системные и логические модули для лабораторного оборудования, но амбиции молодых исследователей простирались гораздо дальше. Разработкой, которая, в конечном счете, заставила Конглтона взять Ольсена и Андерсона под опеку, был компьютер нового поколения. Их идея состояла в том, чтобы дать возможность пользователю компьютера самому программировать компьютер с клавиатуры (исходно в виде панели переключателей, а не клавиатуры машинописного типа) и получать результаты на ленте или мониторе.

Концепция компьютера 1950-х гг. выглядела так: компьютер максимально доступной мощности находился в изолированном помещении, сообщаясь с внешним миром посредством периферийных устройств. Ввод информации проходил на перфокартах, вывод – на перфоленте. И те, и другие данные передавались двоичным кодом, который шифровали и расшифровывали сами пользователи. Ввод данных в компьютер осуществлял специальный оператор, а машинное время нормировалось. Между компьютером и пользователем не было обратной связи в режиме реального времени. Пользователю требовалось составить машиночитаемую программную команду, ввести ее и дожидаться результата (порой несколько часов или дней), чтобы затем получить адрес сбоя, из-за которого программа не работала, и повторять процедуру для получения следующего адреса ошибки. Отладка даже сравнительно простого запроса при таких обстоятельствах затягивалась порой на недели, не говоря уже о комплексных программах.

Изначально ни руководство ARD, ни лично Дорио не испытывали ни малейшего энтузиазма по поводу этой идеи. Идею компьютера с концептуально новым интерфейсом Ольсену и Андерсону пришлось при первом обращении к ARD не акцентировать. Из-за господства идеи супергигантских ЭВМ бизнес по производству компьютеров считался бесперспективным. Компьютерный рынок, по оценке консалтинговой фирмы Arthur D. Little, составлял $2,4 млрд, из которых более $1 млрд приходилось на IBM, а использование их, как ожидалось, не выйдет за рамки мегавычислений. По цене такие машины были доступны лишь узкому кругу покупателей – федеральному правительству США, крупнейшим университетам, ведущим корпорациям (среди последних иметь ЭВМ было скорее данью моде, чем необходимостью). В общей сложности в 1958 году существовало только 1700 компьютеров всех разновидностей в пользовании 1200 организаций. Некоторые ведущие американские корпорации, как, например, RCA и General Electric (GE), неудержимо теряли деньги на опытных производствах ЭВМ.

Возможные последствия адаптации компьютера «для масс» не были очевидны ни для кого, и ARD не была исключением. Прощупав почву, Конглтон лично заставил Ольсена заменить везде в бизнес-плане и других документах слово «компьютер» на «цифровое оборудование» (отсюда и название Digital Equipment). Это никого не ввело в заблуждение, но, тем не менее, Дорио распорядился выделить DEC $70 тыс. и еще $30 тыс. – в форме ссуды под залог ее акций. Впоследствии, в 1963 году, ARD выделила DEC еще 300 тысяч в форме ссуды, и на том ее участие в DEC завершилось. Дорио так никогда и не объяснил, почему он пересмотрел свое решение и оказал помощь DEC, а Конглтон высказывал мнение, что Дорио хотел заставить его научиться на собственной ошибке и не быть впредь неоправданно самонадеянным.

Урок Конглтону так и не пошел впрок, главным образом, потому, что DEC перевернула все представления о возможном и невозможном в венчурных индустриях. Первой мастерской Ольсена и Андерсона в видах экономии стала шерстовальня XIX века, где большую часть оборудования они собрали сами, используя детали из каталогов Sears. DEC уже в первый год продала с небольшой прибылью цифровых модулей на $94 тыс., чем приятно удивила (а возможно, изумила) своих спонсоров, не привыкших видеть положительные финансовые результаты ранее третьего-четвертого года. В 1959 году создатели DEC приступили к разработке задуманного компьютера нового поколения. Неизвестно, было бы воплощение идеи настолько успешным, если бы не третий инженер, Гордон Белл, который присоединился к ним летом 1960-го, еще будучи аспирантом MIT, и разработал архитектуру персонального компьютера, опираясь на созданную в MIT экспериментальную модель транзисторного компьютера TX-0.

В конце 1960 года DEC отправила заказчикам первые компьютеры PDP-1 (акроним programmable data processor – программируемый процессор данных), построенные на основе полупроводников и занимавшие пространство размером с холодильник. PDP-1 выполнял 100 тыс. операций сложения в секунду и имел 4 Kb оперативной памяти (менее трех современных трехдюймовых дискет), но для пользователей и это было сверх ожиданий. Одна из первых машин была установлена в MIT, где студенты и аспиранты сразу стали экспериментировать с ее возможностями. В результате для PDP-1 была написана первая компьютерная игра в истории Spacewar (шутер «со стороны» в невесомости с первой «игровой физикой»), графическое демо Snowflakes и первая программа для написания музыки Harmony Compiler. (Фонд восстановленной копии PDP-1 и архив документации, Computer History Museum, Mountain View, California, U.S., 2004.)

В 1965 году DEC выпустила модель PDP-8, которая при начальной цене в $18 тыс. моментально разошлась. Эта модель выпускалась до 1980 года и была продана в количестве более 50 тысяч штук. Наконец, в начале 1970-х гг. DEC выпустила очень удачную модель PDP-11, выпуск которой предположительно составил до 600 тыс. единиц. PDP-11 оставалась «рабочей лошадкой» многих научных центров и компаний вплоть до начала 1990-х гг., когда персональные компьютеры окончательно вытеснили с рынка почти все остальные альтернативы. Именно для PDP-11 Кен Томсон и Деннис Ричи разработали язык C («Си»), ставший предком современных языков C++, Objective-C, Java и ряда других.

Компьютер PDP-8

SSPL / Getty Images

Так DEC неожиданно для ARD оказалась ее счастливым билетом: уже в 1959 году ее успехи настолько улучшили репутацию ARD как первооткрывателя талантов, что ARD смогла разместить в 1959 и 1960-х гг. два новых выпуска своих акций на $8 млн (доведя общую сумму всех собранных ARD средств до $19 млн, не считая прибылей, полученных от продаж подорожавших акций). Спустя шесть лет, эта сумма померкла перед результатами IPO DEC: в день выпуска стоимость доли ARD в DEC подскочила до $37 млн, а к 1971 году, накануне начала экономических трудностей Америки, поднялась до $335 млн.

Успех DEC породил множество подражателей в компьютерном бизнесе – за последующие три года количество новых компаний, решивших заняться сборкой компьютеров, подскочило до 60, а к 1980 году достигло 170 (выжило, разумеется, гораздо меньше). Вокруг DEC стал формироваться круг новых стартапов, создаваемых выходцами из MIT и Гарварда, размещавшихся в районе «Шоссе-128» (U.S. Route 128), рядом с кампусами этих университетов. «Шоссе-128» со временем превратилось в аналог понятия «Силиконовая доилна» применительно к Бостону.

История DEC вызвала бурный интерес к венчурному капитализму. Ранее эзотерическая область бизнеса, известная лишь некоторым финансистам, ученым и профессорам экономики, получила всеобщее признание. Почти стократный рост вложений за 8 лет безоговорочно обеспечил венчурному капиталу авторитет и право на существование. ARD существовала до 1972 года, когда Дорио, уже на восьмом десятке жизни, организовал ее слияние с промышленных конгломератом Textron. DEC прекратила свое самостоятельное в январе 1998-го, когда ее за $9.8 млрд приобрел производитель PC Compaq Computers, другой бывший венчурный стартап (к нашему времени поглощенный Hewlett Packard).

Следующий толчок венчурным фондам США дало также федеральное правительство в лице Администрации по делам малого бизнеса (Small Business Administration, или SBA), созданной в 1953 году. Ключевой мерой был институт «инвестиционных компаний малого бизнеса» (Small Business Investment Companies – SBIC), созданный Законом об инвестициях в малый бизнес 1958 года.

«Общество потребления» требовало все большего количества стандартизированных товаров; после двух десятилетий лишений люди хотели жить спокойно и комфортно (Джек Багас, второй человек в Ford Motors Co. придумал термин «консьюмеризм» изначально как позитивный эпитет, описывающий ментальность 1950-х). Крупные корпорации развивали «экономику масштаба», вторгаясь в отрасли, которые ранее были вотчиной малого бизнеса. Так, например, благодаря внедрению промышленных холодильных установок, способных осуществлять глубокую заморозку продуктов, возникла целая индустрия «fast food», где место приготовленной пище уступили замороженные промышленным способом полуфабрикаты.

Экономическое значение малых фирм на фоне крупных корпораций было невелико и снижалось в течение всех «золотых пятидесятых». Если в 1950 году 18% всех трудоспособных американцев работали на себя, через десять лет, в 1960-м, их число упало вдвое до 9%. Вместо ожидаемой доли в процветании, все больше мелких бизнесменов наблюдали, как сливки послевоенного расцвета экономики уплывают к большим корпорациям, а бывшие хозяева вынуждены идти к ним на службу. Для многих это означало крах дела всего жизни и представлений об «американской мечте», для всех – психологическую травму. В массовом сознании виноватыми, помимо злобных корпораций, естественным образом оказывались и политики, игнорирующие интересы «настоящих американцев» в угоду «жирным котам».

Первые несколько лет SBA выдавала малому бизнесу ссуды «последнего прибежища». Предвоенные годы практически отсекли малый бизнес от доступа к денежным средствам финансовых институтов, и хотя в послевоенные годы ситуация постепенно выправилась, ставки по кредитам были, как и прежде, высоки, а условия получения – жестки. Право на ссуду в рамках «программы ссуд для бизнеса» SBA, как правило, обосновывалось отказом банка малой фирме в кредитовании. Программа позволяла предоставить предпринимателю на срок до 10 лет гарантию на 90% искомой суммы, которую должен был предоставить коммерческий банк. Риск банка, таким образом, при том же процентном доходе, сокращался вдесятеро, так как в случае невозврата кредита он получал от SBA назад 90% суммы с процентами на них, что при сроке кредита в два года и более покрывало выданный кредит. Если же банк не хотел предоставлять кредит даже под гарантию SBA, SBA (хотя официально это не поощрялось) сама выдавала деньги напрямую малому бизнесу.

Закон 1958 года распространил льготный ссудный режим на инвестиционные проекты. Для фирмы, желающей получить статус SBIC и с ним ссуду для инвестиций в малый бизнес, был установлен минимальный объем собственного капитала в $150 тыс. (наличными деньгами или государственными ценными бумагами) и предельный размер активов в $5 млн. Такая компания после одобрения SBA получала статус SBIC, а с ним – и право обратиться за правительственной гарантией на ссуду в размере до $7.5 млн, но не превышающей оплаченный капитал более чем вчетверо. Ссуда выдавалась либо частными банками под правительственную гарантию, либо само правительство в лице SBA покупало долговые обязательства SBIC под ту же ставку. Срок ссуды по закону должен был быть не менее пяти лет (банковские ссуды редко выдавались на срок свыше двух-трех лет). SBIC также получили право учитывать в налоговых целях доходы от продажи акций (чаще доли) в SBIC как долгосрочный доход с капитала, а не как прибыль, что сокращало налогооблагаемую базу на 45%.

Со SBIC также связана существенная инвестиционная новинка. Так как они должны были выплачивать проценты SBA, им был необходим постоянный источник наличных денег. Поэтому вместо приобретения акций SBIC выдавали компаниям кредиты в форме конвертируемых облигаций. В случае успеха эти облигации можно было обратить в акции, получив в свое распоряжение несколько меньший пакет, а до того облигации приносили доход, достаточный для обслуживания долга правительству. Из-за этого SBIC почти не финансировали компании на ранней фазе, без стабильных денежных потоков и продаж. Впоследствии в венчурных фондах без заемных бюджетных денег схема видоизменилась до привилегированных акций с опцией конвертации – это сняло с компаний необходимость обслуживать эти ценные бумаги как долговые, через регулярную выплату уже никому не нужных процентов.

Официальная точка зрения экономистов и политологов на программу SBIC довольно пессимистична: успешной она не считается. К 1966 году общее число SBIC, по данным SBA, достигло 686, а к 1971 году – 841, и они аккумулировали более $6 млрд правительственных средств. Часть их была основана банками или крупными корпорациями с целью расширения своих портфелей ценных бумаг, ограниченных законами 1930-х гг. Некоторые, как предполагалось по замыслу SBA, инвестировали в малые компании в традиционных стабильных отраслях экономики. После того, как Конгресс поднял вопрос о том, почему SBIC пренебрегают отчетностью и, в общем, не проявляют признаков финансового здоровья, SBA начала свое расследование. В результате разразился скандал: выяснилось, что только 338 SBIC продолжают работу, а 232 фактически обанкротились. На выдачу новых лицензий был объявлен мораторий, а SBA начала работу по повышению требований к новым компаниям и сокращению числа старых.

Молодыми технологическими компаниями в этом периоде интересовалась лишь меньшая часть SBIC. Инвестиций, которые могли бы считаться венчурными, за 1960–1966 гг. насчитывается 281 сделка общей суммой в $135 млн. Вероятно, в значительной мере этот инвестиционный спрос был создан славой успехов DEC и ARD, и несколькими другими технологическими IPO конца 1950-х гг. (Varian и Hewlett Packard). Между тем, фондовый рынок нанес SBIC новый удар: в конце 1969 года он обвалился, и интерес к малоликвидным молодым компаниям, акций которых только за 1968–1969 гг. было размещено на $1.4 млрд, исчез в одночасье.

Закон 1958 года безусловно не замышлялся для венчурных индустрий, но именно эта программа дала толчок созданию множества современных венчурных фондов. У фондов есть своя родословная – создающие их люди ранее работали в других компаниях или фондах, создатели этих фондов – в других, и так далее. Некоторые венчурные фирмы Калифорнии создавались вокруг удачных частных инвестиций – так создал фирму Davis & Rock финансист Fairchild Semiconductor Артур Рок. Другие, как например Kleiner Perkins Caulfied & Buyers, создали выходцы из компьютерных компаний – Юджин Клейнер был одним из легендарных «восьми изменников», создателей Fairchild Semiconductors, бежавших из Shockley Semicondictors, а его младшие партнеры были создателями Sun Microsystems. Но несколько сотен венчурных фондов Силиконовой долины все восходят к одному-единственному «фонду-прадеду» – Draper Johnson Investment Company, созданной по программе SBIC двумя учениками профессора Жоржа Дорио – Уильямом (Биллом) Дрейпером и Франклином Питчером (Питчем) Джонсоном.

Питч Джонсон окончил HBS в 1952 году, Билл Дрейпер – в 1954-м. Они познакомились на сталелитейном заводе, где Джонсон был мастером литейного цеха, а Дрейпер работал в отделе продаж (карьерные треки MBA 1950-х гг. были очень не похожи на современные). В 1959 году отец Билла Дрейпера (бывший глава экономического управления «плана Маршалла» и генерал в отставке) пригласил его на работу в семейную инвестиционную фирму, которая работала в Калифорнии и также начала заниматься венчурными инвестициями. По некоторым сведениям, именно в Draper, Gaitner & Anderson был структурирован первый фонд в форме ограниченного партнерства; по другим, ключевым инвестором ее фондов был Лоренс Рокфеллер.

(Kenney, Martin. Understanding Silicon Valley: The Anatomy of an Entrepreneurial RegionStanford University Press, 2000)

Северная Калифорния (точнее, Bay Area – «Край залива», местность вокруг южной части залива Сан-Франциско от города Сан-Франциско до города Сан-Хосе) к этому времени уже располагала значительным технологическим сектором, работавшим на оборону. Инновационная экономика активно пользовалась ресурсами Стэнфордского университета, который его проректор Фред Терман активно развивал в университет нового типа, инновационный. Билл Дрейпер был в Калифорнии новым человеком – семья Дрейперов была родом из Нью-Йорка. Чтобы разобраться в местой жизни, он пригласил Питча Джонсона, чей отец был тренером Стэнфордского университета по легкой атлетике, приехать к нему и на месте перезнакомиться с людьми. Именно в это время программа SBIC стала набирать обороты.

Со слов Дрейпера и Джонсона, своих денег у них было слишком мало, около $50 тыс. на двоих и еще $100 тыс. заемных. Трехкратное плечо от SBA довело эту сумму до $600 тыс., и с этой суммой в 1962 году они открыли собственную венчрную фирму и приступили к поиску инвестиций. Как рассказывал Питч Джонсон, они ездили по дорогам, высматривали вывески компаний, стучались в каждую дверь, и если компания оказывалась технологической – предлагали свои инвестиционные услуги.

В течение трех лет Дрейпер и Джонсон сделали таким образом пять инвестиций (больше правила SBIC не позволяли), но очень хорошего качества. Затем Дрейпер ушел в фирму Sutter Hill, купившую этот инвестиционный портфель целиком, чтобы самой начать венчурные инвестиции, а Джонсон на полученные деньги открыл свою венчурную фирму – и так куст венчурных фирм в Калифорнии начал расти.

Образно можно представить, что программа SBIC дала непреднамеренный результат «венчурного типа». Все ее бенефициары оказались неудачами, кроме одного-единственного. Но этот единственный бенефициар стал зерном, из которого вырос целый инвестиционный сектор венчурных фирм, ставших одним из факторов создания Кремниевой долины как уникального инновационного кластера не просто экономики США, но всей глобальной экономики.

Третья и последняя мера государственного вмешательства также непреднамеренно превратила венчурные инвестиции из узконишевого сегмента с крошечным капиталом в значительный сектор финансового рынка США. Это были несколько реформ, традиционно считающиеся частью политического курса «рейганомики».

Законы о доходах 1979 года (Revenue Act) с т.н. «поправкой Стейгера» и о налоговом восстановлении экономики 1981 года (ERTA – Economic Recovery Tax Act) сократили налог на прибыль от продажи ценных бумаг (capital gains tax) с 49,5% до 28% и с 28% до 20%.

Закон о поощрении инвестиций в малый бизнес 1980 года (Small Business Investment Incentive Act – SBIIA) обязал Комиссию по ценным бумагам (SEC) выпустить правила для т.н. «квалифицированных инвесторов» (accredited investors), по которым были разрешены эмиссии ограниченного размера без регистрации публичного проспекта эмиссии. Такой набор правил под общим названием «Инструкция D» (Regulation D, или сокращенно Reg D) вступил в законную силу 15 апреля 1982 года Reg D состоял из 6 «правил», с 501 по 506,

Правило 501 ввело перечень признаков, по которым «квалификация» определялась однозначно. В него вошли практически все категории институциональных инвесторов и частные инвесторы с имуществом свыше $1 мл. или доходом свыше $200 тыс. за два последних года, и все директора и руководители продаваемой компании. Если все ценные бумаги размещаются по закрытой подписке с участием только квалифицированных инвесторов и не более чем 35 инвесторов «неквалифицированных» (например, сотрудники стартапа с опционами), Reg D полностью освободил эмитента от федеральной отчетности.

И наконец, пенсионная реформа 1979 и 1980 гг. (поправки в закон о защите пенсионных накоплений Employee Retirement Income Security Act – ERISA) разрешила пенсионным фондам инвестировать часть средств в венчурные фонды в пределах нормативов риска. Фактически этими тремя мерами венчурные инвестиции были выведены из зоны действия жестких законов о ценных бумагах эры Рузвельта и получили льготное налогообложение.

В дополнение к этим трем мерам, закон Бэй-Доула 1981 года резко упростил процесс трансфера технологий из федеральной собственности в частные руки – это имело большое значение для стартапов в области биотехнологий, фармакологии и медицины, где патентный контроль имеет крайне важное значение.

Президент Рональд Рейган и его советники в реальности имели мало отношения к этим реформам, которые готовились еще до избрания Рейгана президентом. С Рейганом эти реформы связывает только время их проведения и общая идеология дерегулирования инвестиционного рынка. «Рейганомика» вообще не была системной программой действий, а скорее звучной фразой, которой политики круга Рейгана пользовались ситуативно. Но в отличие от многих других инициатив эры Рейгана, эти меры оказались крайне удачными.

В 1978 году в венчурные фонды США поступило в общей сложности $216 млн. Из этой суммы 32% было предоставлено индивидуальными инвесторами, 9% частными фондами, 10% корпорациями, 16% страховыми компаниями, 15% пенсионными фондами (использовавшими разные лазейки в правилах) и 18% иностранными инвесторами. К 1988 году, спустя десятилетие, эта сумма выросла до $2,95 млрд. Доля частных индивидуальных инвесторов в ней снизилась до 8%, частных фондов – выросла до 12%, корпорации предоставили 11%, страховые компании составили 9%, а доля пенсионных фондов взлетела до 46%. Именно пенсионные фонды стали главной финансовой причиной венчурного бума. За десять лет общий объем их инвестиций увеличился с 32 млн в 1978 году до 1,357 млрд в 1988-м – в 42,4 раза.

Так венчурные фонды стали неотъемлемой частью американского и мирового финансового рынков.

P.S.

«Чему вас учил генерал Дорио?» – спросил автор этого очерка в 2005 году у Питча Джонсона. «Как делать инвестиции?» «Нет, – ответил Питч Джонсон. – Он учил нас, как работать с людьми».

«А чем венчурный бизнес в ваше время отличался от венчурного бизнеса в наше?» – спросил автор этого очерка в 2003 году у Билла Дрейпера. «Мы не платили нашим покупателям, чтоб те покупали у нас», – ответил Дрейпер.

Эта история еще не совсем стала историей. И Билл Дрейпер, и Питч Джонсон сейчас живы – и дай им Бог еще долгих лет.

А полученные ими уроки легко забываются в периоды бума, когда масса легких денег вздувает стоимость стартапов и поощряет бестолковые инвестиции. Но зато они всегда вспоминаются в периоды, когда деньги перестают доставаться без труда, и качество инновации, будь то технология или бизнес-модель, и способность команды стартапа решать нетривиальные задачи в тяжелой обстановке обретает цену. В такие периоды, как 2016 год. Венчурный цикл повторяется раз за разом, каждый раз подтверждая, что только эти отработанные десятилетиями правила и двигают вперед инновационные стартапы.

[ChronTime]

https://chrontime.com/sobytiya-izobr...erevoiy-ruchki
600 год
Испания, Севилье

Ручка — письменная принадлежность, с помощью которой можно оставить чернильный след на поверхности (обычно бумаги).

Различают следующие типы ручек:

шариковые ручки,

авторучки,

капиллярные ручки,

маркеры,

инженерные ручки,

гелевые (гелиевые) ручки.

Шариковые ручки, авторучки и гелиевые ручки иногда имеют «стираемые» чернила.

Писчие перья известны с глубокой древности, примерно с 3000 года до н. э., и вырезались из стеблей тростника. Английское слово «pen» (ручка, писчее перо) произошло от латинского «penna» (перо птицы), поскольку большое распространение приобрели гусиные перья, которые обтачивались у корня. С VI века до н. э. перья использовали на протяжении более тысячи лет многими цивилизациями. Лучшие образцы изготавливались из перьев лебедей, индюков и гусей как имеющих в крыльях перья наибольшего размера. Археологические находки в руинах Помпеи включают бронзовые варианты перьев, однако распространение они получили лишь к концу XVIII века. Спустя столетие появились авторучки, капиллярную систему для которых придумал Л. Е. Уотерман (L.E. Waterman), нью-йоркский продавец канцелярских товаров. Ласло Биро (Laszlo Biro), опираясь на последние методы изготовления шарикоподшипников для машин и оружия, добавил капиллярам шариковый механизм и представил миру шариковую ручку около 1944 года. Токийская канцелярская фирма Pentel стала первой, представившей миру фломастер в 1960 году.

Русский термин происходит от слова «рука».

600—1800 гг нашей эры

Европейцы обнаружили, что использование заточенного пера меняет стиль письма (почерк). Сначала они используют только заглавные буквы, но позже появляются и прописные для увеличения скорости написания. Перьевая ручка (гусиное перо) (впервые появившаяся в Севилье, Испания) использовалась как пишущий инструмент с 600 по 1800 гг нашей эры.

Ссылка на источник: http://azimuth-nt.ru/articles/46-avtoruchka.html

Перьевая ручка Parker Sonnet

Основные части перьевой ручки (на рисунке приведена ручка с надетым колпачком)

Перьевая ручка — письменная принадлежность для письма на бумаге жидкими чернилами.

Современная перьевая ручка обычно состоит из корпуса с заправочным механизмом, ёмкости для чернил, и металлического раздвоенного пера

Подпись перьевой ручкой

Старинная перьевая ручка

Перо из прошлого

Патент на перьевую ручку Ватерман

Одна из самых дорогих перьевых ручек

На сегодняшний день перьевые ручки массово применяются в школах Западной Европы на этапе обучения письму, при выполнении больших объёмов записей (например студентами) и как имиджевый пишущий инструмент, конкурируя, правда, в этой сфере с ручками-роллерами. В повседневном бытовом использовании перьевые ручки уступают другим типам ручек, прежде всего шариковым и гелевым из-за простоты и дешевизны последних, не требующих минимальной культуры использования.

Перьевая ручка Parker Sonnet F540 (S0947360) Pearl PGT (F) нержавеющая сталь перо

Перьевая ручка Parker Sonnet F535 (1859488) Silver PGT (F) латунь

Перьевые ручки Паркер 1920-х годов

Картриджи для заправки перьевых ручек

Перо — основной элемент пишущего узла перьевых ручек независимо от их типа и конструкции.

Перьевая ручка Aurora Leonardo da Vinci

Старинная реклама перьевой ручки Waterman

Перо птицы — прототип современной ручки

Коллекционная перьевая ручка Montegrappa из эбонита. Корпуса самых первых перьевых авторучек делались из эбонита. После изобретения целлулоида большое распространение получили ручки из целлулоида. В 70-х годах ХХ века в связи с горючестью целлулоида от его использования отошли, но материал иногда по-прежнему применяется в некоторых коллекционных сериях ручек. Корпуса большинства современных ручек теперь изготавливают из акрилатных пластмасс, как наиболее стойких в повседневном использовании.

Современная перьевая ручка

[ChronTime]

https://chrontime.com/sobytiya-izobreten-tyajelyiy-plug
600 год
США, Месопотамия

Много тысячелетий до нашей эры человек обрабатывал землю с помощью мотыги. Это был весьма изнурительный и малопроизводительный труд. К тому же мотыгой можно было легко обрабатывать поля с мягкой почвой, например, в Месопотамии и в Египте. Здесь земледелие начало усиленно развиваться еще в глубокой древности. Со временем человек начинает осваивать целинные земли, поросшие многолетними травами, в которых было очень много корней. Здесь условия для земледелия были неблагоприятными, человеку приходилось затрачивать много труда и времени для возделывания почвы. Появилась острая необходимость в изобретении такого орудия труда, которое позволило бы не только вскапывать землю, но и подрезать снизу пласты дерна. Таким орудием стал плуг. Изобретение плуга тесно связано с таким инструментом древних земледельцев, как «бороздовая палка», при помощи которой прокладывались в поле борозды.

Она состояла из рукоятки и прикрепленной к ней под острым углом рабочей части. Невозможно сказать, кто первый, глядя на этот незатейливый инструмент, пришел к выводу, что землю можно возделывать не только копанием, но и волочением. Так появилась раздвоенная палка с заостренным основанием на конце — прообраз плуга. Землепашец тянул его за собой, проделывая борозду. Однако такое орудие облегчало труд на землях, которые обрабатывались уже много лет, почва на них была мягкая и не было камней и дерна. Чтобы обрабатывать более твердую почву, понадобилось усилить давление на лемех, так был изобретен плуг с рукояткой. Дальнейшее усовершенствование плуга увековечено в древнеассирийском памятнике, где плуг уже имел три основные части: рукоятку, дышло и лемех. Для обработки земли таким плугом требовалось два человека, один из которых тащил плуг, а другой направлял его. Чтобы облегчить свой труд, люди стали впрягать в плуг быков, что во много раз увеличило и скорость обработки земли. Вначале плуг привязывали к рогам животных, позже изобрели ярмо и упряжь. Первые плуги делались из цельного куска дуба, клена, бука и других деревьев твердых пород, позже лемех укрепили железом. Со временем плуг подвергся дальнейшим усовершенствованиям. Так, в сочинениях древнеримского писателя Плиния, жившего в первом веке, описан плуг, имевший колесо, нож и отвальные доски.

Теперь благодаря колесу плуг не входил глубоко в землю, а нож срезал дерн. Огромное значение имело изобретение отвала. Если раньше плуг лишь рыхлил землю, то теперь отвал переворачивал подрезанный дерн и сорная трава оставалась под землей. Земледельцы пользовались плугом в таком виде до конца средних веков. Кардинальным переворотом в земледелии явилось изобретение плуга с железным лемехом, оно изменило жизнь многих людей, появились народы, основным родом хозяйственной деятельности которых являлось земледелие. Не удивительно, что древние люди считали изобретение плуга даром Богов.

Ссылка на источник: http://mirnovogo.ru/plug


Деревянный плуг.

Плуг с колесом.

Тяжелый плуг. V век.

Распашка с использованием плуга и волов. Миниатюра поэмы «God Spede ye Plough», относящаяся к началу XVI века. Британский музей

Различные плуги конца XIX — начала XX века. Энциклопедия Брокгауза и Эфрона

Римский колесный плуг. Первые плуги изготовлялись из корневищ дуба, бука, клена и некоторых других деревьев и представляли собой цельные куски дерева. Затем лемех стали укреплять железом. Прошло много лет, прежде чем в плуге были сделаны дальнейшие усовершенствования

Примитивный плуг

Деревянный плуг кабилов

Древнеегипетский плуг с рабами, служащими тягловой силой

Египетские работники: 1 – египтянин разрыхляет землю примитивной киркомотыгой; 2 – работник управляет плугом, который тянут привязанные за рога волы, другой работник разбрасывает семена. Рисунок взят из подземного хранилища в Илифии; 3 – корзина для ношения семян. На царских могилах в Фивах можно видеть рисунок, изображающий сеятеля с похожей на эту корзиной, атрибутом, который носил на спине Осирис; 4 – египтянин с серпом, по форме сильно напоминающим косу. Денон из французской экспедиции доказал, что зерно также жали косами; 5 – транспортировка винной бочки

Греческий и римский плуги: 1 и 2 – составлены из нескольких частей. Первый рисунок из «Эрудита» Спона, второй – гравировка на камне; 3 – плуг, сделанный из цельного изогнутого куска древесины; 4 – плуг в том виде, в каком его использовали галлы

Самые ранние упоминания о колёсном плуге, который использовался в Малой Азии, относятся к I в. Оставил их римский писатель и учёный Плиний Старший (23 или 24—79). В Европе плуг появился в долине Рейна не позднее VIII в. Есть, впрочем, указания на то, что это устройство славяне применяли уже в V в. От них оно могло попасть через Северную Италию и на Рейн.

Украинский плуг. Простых орудий у крестьян было больше, чем плугов. На один плуг приходилось по три-четыре рала и несколько борон.

Колонистский плуг

Рязанский плуг

Ротердамский плуг

[ChronTime]

https://chrontime.com/sobytiya-izobr...livnye-melnicy
619 год Газа,
Северная Ирландия

Интуитивно человечество энергию приливов научилось применять задолго до открытий законов Ньютона. Электрических генераторов тогда тоже еще не было. Зато вовсю работали мельницы, жернова которых крутились колесами с лопастями, опущенными в воду там, где морские волны вели себя наиболее активно. Обычно место для строительства подобных объектов пищевой промышленности старинные мукомолы выбирали в заливах с узкой горловиной. Там водяные потоки вертели немудреные механизмы особенно эффективно. Шел прилив – направление вращения одно, а во время отлива - другое, противоположное, а зерну безразлично, как крутятся жернова, оно перемалывается в любом случае. По своей сути приливно-отливные мельницы были тем же ветряками, только работали они не в воздушной, а в водяной среде. Устройства эти функционировали на Британских островах уже в XII веке, о появлении их в России на Белом море известно из хроник XVII столетия. Возможно, поморы применили английский опыт, увидев эти мельницы во время своих торговых миссий, но не исключено, что и сами додумались, они были талантливы.

После фундаментальных открытий в области теоретической электротехники вплотную встал вопрос о практической промышленной добыче нового вида энергии. Вращать вал генератора могла паровая машина, ось винта гидроустановки или любой другой механический источник с крутящим моментом.

Ссылка на источник: http://www.syl.ru/article/167993/new...ektrostantsiya


Приливные мельницы — это особый вид водяных мельниц, которые используют энергию приливов. Дамба со шлюзом возводится на пути приличной волны, либо используется рукотворный резервуар в эстуарии реки. Когда приходит прилив, вода входит в мельничный пруд через специальные воротца, и воротца автоматически закрываются, когда прилив начинает спадать.

Когда уровень воды достаточен, запертую воду начинают понемногу спускать, и она вращает водяное колесо. Самые ранние из известных приливных мельниц датируются 787 годом. Прежде всего это мельница монастыря Нендрам на острове Стрэнгфорд-Лох в Северной Ирландии. Его жернова имеют 830 миллиметров в диаметре, а горизонтальное колесо может создавать на пике работы давление 7/8ГПк. Найдены останки и более старой мельницы, предположительно построенной в 619 году.

Китайское водочерпальное колесо

Старинная водяная мельница. В древнем Риме уже во II в. водяные мельницы были распространены почти повсеместно, все больше и больше работ выполнялось с их помощью. Водяные колеса использовались и для выжимания масел, и для размягчения яблок, из которых приготовляли любимый римлянами напиток – сидр, с их помощью заполнялся водой знаменитый римский водопровод. А когда во время осады Рима остготы разрушили водопровод и «вечный город» остался без воды, император Вилезарий устроил прямо на Тибре огромные плавучие водяные колеса, служившие для ее подачи в город.

Водяная мельница в Украине (с картины 1900 г.)

Швацкая машина. Постепенно конструкция водяного колеса совершенствуется, и оно становится основным двигателем в мануфактурном производстве, превращаясь в гидравлический двигатель, преобразующий энергию воды в механическую энергию, например, вращающегося вала.

Переливное колесо, использовавшееся для привода механизмов

Водяные колеса: а – нижнебойное; б – среднебойное; в – верхнебойное

Водяное колесо XVII в. с нижним подводом воды, приводящее в действие кузнечный молот и меха

[ChronTime]

https://chrontime.com/sobytiya-sirii...echeskiiy-ogon
673 год
Византия, Сирия

"Морской огонь" — так византийцы называли таинственное оружие, при помощи которого они боролись с арабским господством. Если бы «греческий огонь» не был изобретен, Европа, вероятно, была бы завоевана мусульманами.

Казалось, приближался конец столице христианства. Уже долгие месяцы огромное арабское войско вело осаду Константинополя. Смирна (Измир) и главная база флота Кизикос в Мраморном море уже пали. Падение важнейших бастионов христианства на востоке казалось только вопросом времени.

Это был 677 год, третий год осады, когда огромная «железная цепь», долгое время защищавшая от нападений военный порт в бухте Золотой Рог, опустилась, и византийские военные корабли вновь решились отправиться в море. По своему количеству они явно и безнадежно уступали флоту халифа. Но на борту кораблей византийцев было то, что должно было предрешить исход боя в их пользу — «греческий огонь», супероружие непревзойденного действия.

В течение нескольких часов арабский флот оказался охвачен пламенем. Даже вода не сулила спасения, огонь полыхал и на ее поверхности. Византия была спасена, халиф Муавия лишился крупной дани. С этим поражением снизился и его авторитет, необходимый для определения порядка правления наследников. После своей смерти в 680 году Арабская империя погрязла в гражданской войне.

Речь идет не только о морской битве, которой историки Арне Карстен (Arne Karsten) и Олаф Радер (Olaf B. Rader) посвятили главу своей новой книги «Крупные морские битвы». Речь идет об изобретении, которое ознаменовало поворотный момент в мировой истории. «Греческий огонь» помог Византии выжить, утвердиться в качестве морской державы на более чем 400 лет. И тем самым она обезопасила себя от дальнейших нападений исламского востока.

Для византийцев случай был понятен. Маловероятное спасение от оков арабского господства возможно лишь при большой поддержке. Феофан Византийский писал, что только Бог и пресвятая Богородица охраняют эту столицу и империю христиан. Возможно, ирония судьбы состоит в том, что Бог обратился к юродивому из Сирии, вдохновлявшемуся языческими писаниями. Вероятно, его звали Каллиник. Он бежал из ставшего мусульманским Гелиополя (современный Ливан) в Константинополь, где ему удалось пробраться через кольцо осады и представить императору свое изобретение, которое позже стало известным как «морской огонь».

Возможно, все было несколько прозаичнее. Уже в поздний античный период римские адмиралы изготавливали горящие метательные заряды. Был также известен принцип нагнетательного насоса, который изобрел инженер Ктезибий. Вероятно, с Каллиником объединилась группа алхимиков и инженеров, которые работали в императорских мастерских над устройствами, позволяющими дать отпор вражескому господству. В этом контексте под вопросом оказывается четырехлетняя осада столицы. Возможно, речь шла о многочисленных атаках арабского флота на Босфор, последнее из которых закончилось катастрофой.

Гениальная идея Каллиника состояла в том, чтобы снабдить смесь на нефтяной основе возможностями нагнетательного насоса. В результате появился «сифон». «Сифон на дромонах был из бронзы и поджигался, вероятно, снизу для подогрева зажигательной смеси, температура вспышки которой тем самым падала. Жидкость, с помощью вентиля соединявшаяся с соплом, загоралась от пламени и могла быть направлена в сторону противника», — пишут Карстен и Радер.

«Бегун» и его парус

Возгоравшиеся под высоким давлением материалы издавали жуткий шум, за счет чего, помимо огня, создавалась инфернальная шумовая завеса, служившая психологическим оружием. По этой причине выходное отверстие этих зарядов оформлялось в виде пасти льва или монстра. На королевских кораблях размещали до трех таких установок.

Для доказательства роли морской державы был также необходим соответствующий корабль. У византийцев были дромоны (быстроходное парусное судно, — прим. перев.). При разработке этого весельного судна были приняты к сведению выводы о причинах падения Восточно-Римской империи в ходе арабских завоеваний. Императорский флот долгое время не мог позволить себе огромные боевые корабли. Вместо этого по образцу легких либурн (военное судно, — прим. перев.) времен Августа возник быстрый весельный корабль, приводимый в движение сотней людей.

Была создана новая парусная конструкция. Этот «латинский парус» позволял передвигаться по ветру быстрее, чем при помощи прямого паруса. Название «дромон», что в переводе означает «бегун», говорит о его высокой скорости.

Благодаря комбинации дромонов и греческого огня появилось непобедимое оружие, и исламские флоты отошли на почтенное расстояние. После того, как при Муавии последние кедры Ливана пошли на реализацию амбиционной программы по строительству флота, в странах халифа было недостаточно дерева, из которого можно было построить качественные корабли. Историк Экехард Айкхоф (Eckehard Eickhoff) отмечает, что как минимум столько же кораблей, сколько сгорело от «греческого оружия», стали жертвой недостающего материала.

Морская империя

В 717 году мусульманский флот из более 2-х тысяч кораблей решился на нападение на Константинополь. Император Лев III вступил в бой, вооружившись «греческим огнем». Десятки тысяч арабов погибли в огне и утонули. Впоследствии центры ислама были перенесены вглубь материка, в Багдад и Каир.

Византия стала морской империей, которая смогла обезопасить свои владения от Италии до Леванта до 11 века, когда одна из провинций — Венеция — затмила ее. Императорский флот пришел в упадок, а «греческий огонь», охранявшийся как государственная тайна, оказался забыт.

Мировую историческую роль византийского оружия подчеркивает имя, которое укоренилось в мусульманском мире для обозначения Средиземного моря — «море римлян». Даже турецкие султаны высказывали свое почтение морскому господству запада. Лишь в течение нескольких десятилетий, до морской битвы при Лепанто в 1571 году, им удавалось давать отпор западным кораблям.

Ссылка на источник: http://inosmi.ru/world/20131105/214469040.html

Использование греческого огня. Миниатюра Мадридского списка «Хроники» Иоанна Скилицы

Осадная машина забрасывает замок бочками с греческим огнём, XIII век. Гравюра из «Harper’s Magazine», 1869 год

Ручные гранаты с греческим огнём и чеснок арсенала Ханьи, X и XII века

Мобильный огнемет с принудительным нагнетанием воздуха

Возможное устройство стационарного сифона для греческого огня

Схема устройства сифона для метания греческого огня (реконструкция)

Византийский дромон. Подобные суда одни из первых получили на вооружение пусковые установки с Греческим огнем

Византийский корабль, вооруженный специфическим устройством, напоминающим колодезного «журавля», поливает Греческим огнем судно неприятеля

Уничтожение арабского флота при помощи «греческого огня» под стенами Константинополя в 718 г. Современная реконструкция

Византийский корабль, вооруженный «греческим огнем»

Греческий огонь при осаде крепости

Византийский корабль, гружёный горшками с "греческим огнем"

Воин с ручным огнеметным сифоном. Из Ватиканской рукописи "Полиоркетики" Герона Византийского (Codex Vaticanus Graecus 1605). IX-XI вв

Греческий огонь (или жидкий огонь, греч. ὑγρός πῦρ) — горючая смесь, применявшаяся в военных целях во времена Средневековья. Впервые была употреблена византийцами в морских битвах

Вероятно, Каллиник изобрел не «греческий огонь» как таковой, а средство его доставки – сифон

[Юрий Аммосов]

https://republic.ru/posts/52629
http://worldcrisis.ru/crisis/2080726?COMEFROM=SUBSCR

О первом достоверно известном учёном...

Кто такой Имхотеп, скажет каждый: это красивый, страшный и лысый бессмертный египетский колдун, который вытягивает из людей жизненную силу. Кто пообразованнее, уточнит, что «Мумия» – ремейк одноименного фильма, где Имхотепа играл «король ужасов» Борис Карлофф. Это, пожалуй, самая ироническая, ничтожная и смешная почесть, которой удостоился этот великий человек за тысячелетия. Подлинный Имхотеп если чем и похож на свою кинематографическую пародию, так только бритой налысо головой. Его роль в нашем мире намного больше: если у цивилизации нашей планеты может найтись один человек, имеющий право именоваться ее основателем – это он, Имхотеп.

У многих народов были мифы о культурных героях (основателях их цивилизаций) и о богах и полубогах, давших людям знание. Интересно, что до всех этих мифов, древних и новейших – о Прометее, укравшем огонь; об Одине, повесившемся на Мировом дереве, чтобы добыть руны; о кузнеце Ильмаринене и о Гайавате, – был совершенно реальный человек, давший имя первому из мифов творения. Имхотеп, визирь и главный строитель фараона Джосера (и, видимо, его брат или племянник), прошел обратный путь: от простого человека к легендарному мудрецу, от мудреца к полубогу, от полубога к богу, и его культ жил и процветал в Египте в общей сложности около трех тысячелетий – на пятьсот лет больше буддизма, на тысячу лет больше христианства и на полторы тысячи больше ислама.

Мы не так много знаем об Имхотепе достоверно. Египтяне Древнего царства (2686–2181 гг. до н.э.), хоть уже и создали письменность, текстов почти не создавали. Но об Имхотепе говорят две прижизненные надписи: одна на постаменте статуи фараона Джосера (Каирский музей – JE 49889), где перечисляются все его титулы, и другая – граффити на стене незавершенной пирамиды наследника Джосера Сехемхета. Этого более чем достаточно, чтобы быть уверенным в том, что Имхотеп – не миф, а реальный человек, что он действительно жил примерно в 2650–2600-х годах до н.э. и что уже при жизни он был велик настолько, что его имя высекали на статуях царя и писали на стенах простые люди – никто из других древних египтян его эпохи такой чести и славы не удостоился.

Имхотеп, бронзовая статуэтка времен Птолемеев
Jimmy Dunn

Здесь нужно сразу уточнить: такие слова, как «визирь» и «фараон», моложе Имхотепа на несколько тысячелетий. «Фараон» («пер-о» – «великий дом») буквально означает «правительство» и применялось к египетскому монарху в Новое царство (примерно с 1000 года до н.э.). В Древнем царстве царя окружающие могли именовать «несу-бити» (царь Верхнего и Нижнего Египта), «небти» (Любимец двух богинь), «Золотой Гор», «Сын Ра», а Джосер чаще именовался Нечерихетом – Божественное тело. Термин «фараон» прилип к трем тысячелетиям египетской истории благодаря греческому историку Геродоту, который внедрил этот эллинизированный термин в свою многотомную «Историю». Слово «Египет» тоже греческое («айгюптос» – так греки передали в своем языке название города Хикупта, «дом бога Птаха», более известного нам опять-таки по греческому имени Мемфис). Египтяне называли свою страну Кемт – «черная земля», по цвету полосы плодородной почвы вдоль Нила. Верховный помощник «небти» на все виды занятий именовался в Египте «чати». «Визирь» – это термин от арабского «вазир» («помощник»), хотя в персидском есть аналогичное слово «васира» – «судья», «миротворец». В терминах египтологии много тысячелетней путаницы, хотя последняя расшифровка неожиданно подходит к Имхотепу, чье имя расшифровывается как «И-м-хтеп» – «Я принес вам мир». Это имя как нельзя лучше описывает Имхотепа, который вошел в нашу память не победами над врагами, а самыми мирными делами, какие можно выдумать, – как первый в мире архитектор, медик и математик.

Главное достижение Имхотепа стоит и по сей день – это знаменитая Ступенчатая пирамида Джосера. Имхотеп не выдумал письменность и счет – эти искусства уже появились за несколько сотен лет до него. Имхотеп не выдумал строительство домов и строительство из камня – и это уже было до него, царей предыдущих поколений хоронили в каменных прямоугольных строениях (мастабах). Но именно Имхотеп начал возводить здания не вширь, а ввысь. Интеллектуальный прорыв, совершенный им, состоял в том, что он поставил одно здание на крышу другого.

Представьте себе образ мысли современника Имхотепа: что есть идея здания? Здание – это фундамент, на нем стены с дверью и окнами на стенах, крыша. И все. И вдруг некто говорит: «Мы поставим здание на здание!» Что? Все знают, что крыша здания – его абсолютный верх, это не менялось десять тысяч лет с того дня, как были изобретены первые здания (ну, пять тысяч лет точно, первые достоверно известные дома археологи нашли в библейском Иерихоне, они построены примерно 8350 лет до н.э., и все они – одноэтажные). А Имхотеп сделал это не один, а шесть раз. Пирамида Джосера – шесть мастаб, стоящих одна на другой. Можете себе представить, насколько фантастической для своего времени была эта постройка, причем единственная в своем роде.

Зачем египтяне строили пирамиды, нам до сих пор достоверно неизвестно. Версий много. По одной, климат Египта требовал от земледельцев работать на земле только два сезона из трех, остальное время они могли бездельничать, и протоегиптяне тратили это время на набеги, грабежи и прочие антиобщественные занятия. Создатели единого государства вызывали общинников каждый год на стройки, чтобы отвлечь их от войн (изложение этой версии см.: Cottrell, Leonard. The mountains of Pharaoh. New York, Rinehart, 1956). По другой – пирамиды были важной частью культа царя как «земного солнца», символизируя то ли лучи солнца, падающие с неба, то ли первобытную кучу глины, из которой бог Птах создал мир (верхушечный камень пирамиды (пирамидион) по-египетски назывался так же, как и «первобытная куча», – «бенбен»; пирамидион был покрыт золотом или электром (природный сплав золота с серебром) или содержал изображения солнца; отсюда наши выводы о символизме пирамид. – Ю. А.). Наиболее интересна версия, по которой пирамиды были «машинами бессмертия». В пирамидах следующего поколения (это три знаменитые «великие пирамиды» Хуфу, Хафра и Менкаура) были обнаружены ведущие от погребальных камер царей штольни, которые смотрели под углом вверх в небо в точку, где находится небесный полюс. В наше время рядом с полюсом находится Полярная звезда, но так как земная ось прецессирует – пять тысяч лет назад на этом месте была пустота, где невооруженный глаз не мог различить ни одной звезды. Насколько можно судить, египтяне совершенно разумно сделали вывод, что в звездной пустоте находится дырка от небесной оси, то есть проход из мира людей в мир богов. А дальше божественное тело царя Ба остается на земле (собственно, египетские надписи так и именуют пирамиды – «Ба»), божественный дух царь Ка уходит в небо, и вместе они создают канал бессмертия, по которому то ли лично царь, то ли все жители Кемт попадут в загробный мир (

Wilkinson, Toby. Before the Pyramids. In: Egypt at its Origins. Proceedings of the International Conference «Origin of the State. Predynastic and Early Dynastic Egypt», Krakow, 28th August – 1st September, 2002).

Но это был далеко не единственный прорыв Имхотепа. Крышу могут подпирать столбы, сделанные из бревен или связок тростника. Так? А могут ли быть бревна из камня? Вздор? Не для Имхотепа. В комплексе Ступенчатой пирамиды впервые в мире появляются колонны, внешне оформленные как связки тростника. Имхотеп первым сделал прыжок от одного материала к другому. Чтобы верхние этажи не раздавили нижний своей колоссальной тяжестью, нужно строить ее не из сыробитных кирпичей. Имхотеп создает технику резки известняка и доставки его к месту строительства. Чтобы пирамида не падала, нужно строить ее так, чтобы ее собственный вес стабилизировал ее. А это уже не самое простое инженерное и математическое решение.

Но стройка еще и место, где постоянно случаются травмы, инфекции и заболевания. В 1862 году египтолог Эдвин Смит купил в Египте папирус. Расшифровка в 1920-х годах показала, что это древнейший справочник врача, причем составленный по той же системе, что и современные справочники: классификатор травм и болезней «от головы вниз», описание и процедуры диагностики, методы лечения и прогнозы по трем категориям: «я буду лечить эту болезнь», «я постараюсь вылечить эту болезнь» и «я не буду лечить эту болезнь». Автором этого текста назван Имхотеп. Хотя текст папируса Смита датируется эпохой Среднего царства, примерно 1600 годом до н.э., считается, что протограф этого текста действительно принадлежит Имхотепу. А это означает, что именно Имхотеп создал современное рациональное и организованное медицинское знание.

Неудивительно, что статус Имхотепа рос по ходу времени. При жизни Имхотепа чтили как первого мудреца. В последующие столетия его стали считать сначала отцом мудрости, в Среднем царстве (2055–1650 годы до н.э.) он стал полубогом, сыном творца вселенной Птаха. Видимо, тогда же сложился канон изображения Имхотепа: он не стоит, как другие египетские божества, демонстрируя власть и силу, а спокойно сидит со свитком (чертежом?) на коленях, на его бритой голове ярко-синяя плотная шапочка, как у его небесного отца Птаха. На некоторых изображениях, однако, мы видим более реалистическое изображение: шапочка оказывается синей банданой. Совершенно необходимая вещь для того, кто дни напролет бегает под палящим солнцем по стройке.

В середине-конце I тысячелетия до н.э. Египет стал частью эллинистической ойкумены, и Имхотепа отождествили с египетским богом мудрости Тотом и греческим богом медицины Асклепием. От эпохи Птолемеев до нас дошла «стела Голода», где описано, как Имхотеп спас Египет от семи голодных лет. В этой истории есть множественные параллели с историей Иосифа Прекрасного; нет, Имхотеп не был библейским Иосифом, просто потомки приписывали ему все подвиги былых времен разом. Культ Имхотепа известен вплоть до IV века, фактически до христианской эры.

Интересно, что с эпохи Имхотепа на изображениях начинают появляться три царских символа: анх – узел Жизни, джед – колонна Порядка и уас – жезл Власти. Что они значат, можно лишь гадать. Их внешний облик разные египтологи объясняли по-разному: это и три части тела расчлененного Осириса, и три косточки жертвенного быка, и атрибуты богов Исиды, Сета и Осириса. Но возможно, что изначальное значение у этих символов более простое и практическое. Уас – это молоток, которым вбиваются колышки на стройке, и мерный шест. Джед – отвес и одновременно простая линейка с десятью делениями. А анх – бухта веревки. Без всех трех вещей на стройке не обойтись. Может быть, инструменты архитектора приобрели божественный статус именно со строительства Ступенчатой пирамиды.

Имхотеп – первый архитектор, первый медик и первый математик мира, но его подлинное достижение и прорыв, возможно, куда больше, чем шаг к созданию основ сразу нескольких наук и искусств. Имхотеп дерзко, отважно и самонадеянно замахнулся на решение задачи, над которой, собственно, бьется вся человеческая цивилизация – жить наперекор всему. Солнце будет сиять вечно, тьма не опустится, и род человеческий не сгинет – вот завет, который достался нам от египтян и Имхотепа. Вот цель, на достижение которой Имхотеп бросил свой интеллект, труды и силы. Нам его достижения могут показаться мелкими – но лишь потому, что мы живем в эпоху, основы основ которой созданы его интеллектуальными прорывами. Именно поэтому Имхотеп и может считаться основателем нашей цивилизации. Заслужил ли он почитание потомков и свой божественный статус? Заслужил. А вот забвение, которым его покрыло наше время, нет

[Юрий Аммосов]

http://worldcrisis.ru/crisis/2080227?COMEFROM=SUBSCR
https://republic.ru/posts/54548

05.10.2015 18:25

Краткая история инноваций

Наши современники чаще всего убеждены, что древние греки считали, что Земля плоская, лежит на спинах четырех слонов, а те стоят на огромной черепахе. От Стивена Хокинга мы знаем, что оппонировавшая философу-атеисту Бертрану Расселу благочестивая леди заявила, что эта черепаха стоит на второй черепахе, та на третьей, «и дальше там черепахи до самого низа». Так вот, все это городские легенды: байка про черепах до самого низа восходит к анекдоту начала XIX века, а космологию в виде слонов и черепах впервые изложил некий португалец из Гоа Эммануэль да Вега в начале XVI века (John Hay, De rebus Japonicis, Indicis, and Peruanis epistulæ recentiores. – Antwerp, 1605. P. 803f). Причем да Вега приписал ее индийцам, а оригинальные индийские источники слонов и черепах не упоминают.

Мысль о том, что Земля плоская, в античной литературе встречается у Гомера. Правда, не так просто понять, считал ли Гомер Землю диском, полушарием или чем-то иным: в его произведениях вокруг обитаемого мира течет мировая река Океан, вот и вся космология. В классическую эпоху греки разработали уже сложные космологические модели, хотя в их основе лежали представления о движущих силах Вселенной, составляющих ее идеальных элементах, природе божественных сил и другие умозрительные теоретические конструкты. Но при этом гипотезы, основанные на философских теориях, обосновывались наблюдениями природных явлений.

«Споры ведутся и относительно формы [Земли], – пишет Аристотель. – По мнению одних, [Земля] шарообразна, по мнению других – плоская и имеет форму барабана» (Аристотель. О небе, гл.13). Сторонники плоской Земли утверждали, что заходящее Солнце отсекается прямой, а не дугообразной линией, что, по мнению Аристотеля, не опытный факт, а просто оптическая иллюзия из-за малой кривизны горизонта. Сторонники шарообразной Земли, с одной стороны, полагали, что такова идеальная форма неподвижного тела, а с другой стороны, ссылались на большое количество наблюдаемых фактов, причем тщательно проанализированных – на дугообразный терминатор во время лунных затмений, на заметное изменение звездного неба при путешествиях по направлению север – юг.

«…Из этого ясно не только то, что Земля круглой формы, но и то, что она небольшой шар: иначе мы не замечали бы [указанных изменений] столь быстро в результате столь незначительного перемещения. Поэтому те, кто полагает, что область Геракловых столпов соприкасается с областью Индии и что в этом смысле океан един, думается, придерживаются не таких уж невероятных воззрений. В доказательство своих слов они, между прочим, ссылаются на слонов, род которых обитает в обеих этих окраинных областях: оконечности [ойкумены] потому, мол, имеют этот [общий] признак, что соприкасаются между собой. И наконец, те математики, которые берутся вычислять величину [земной] окружности, говорят, что она составляет около четырехсот тысяч [стадиев]» (Там же, гл. 14).

Как рассчитали окружность Земли предшественники Аристотеля, мы можем только догадываться. А вот как ее считали через сто лет, мы знаем точно из трактата астронома Клеомеда, описавшего расчеты живших до него Посидония и Эратосфена (Клеомед. Учение о круговращении небесных тел. Гл. 10. Пер. А.И. Щетникова. ΣΧΟΛΗ, 3, 2009). Посидоний делал расчеты по углу над горизонтом звезды Канопус, а Эратосфен воспользовался методами геодезии, возможно, впервые в истории.

Эратосфен Киренский (276–194 гг. до н.э.) был третьим главой Александрийской библиотеки (после философа Деметрия Фалернского и его преемника поэта Аполлония Родосского). Эратосфен был одним из крупнейших полиматов эллинистической эпохи. С его именем связан алгоритм вычисления простых чисел «решето Эратосфена», который до сих пор применяется в начальном обучении программированию, создание научной хронологии «от разрушения Трои», астрономические измерения расстояния от Земли до Луны. Этот очерк касается только его географических достижений.

Эратосфен измерил меридиан на отрезке от Сиены (совр. Асуан) до Александрии. Сиена, по его мнению, лежала точно на Северном тропике. Тропик – это зона, где в полдень летнего солнцестояния Солнце поднимается точно в астрономический зенит. По указанию Клеомеда, Эратосфен определил положение Сиены, зная, что Солнце там в этот день освещает дно колодца. В тропиках в этот день в полдень тени исчезают; в Александрии, которая лежит строго на север от Сиены на 5000 стадиев, в полдень предметы отбрасывают тень. Замерив тень от гномона солнечных часов в полдень, Эратосфен определил, что Александрия отстоит от Сиены на одну пятидесятую земной окружности (попутно исчислив еще и угол наклона земной оси к эклиптике). В этом расчете было несколько неверных допущений: Александрия лежала от Сиены не строго на север по меридиану, а Сиена лежала не строго на тропике. Но эти поправки меняют результат Эратосфена только на доли процента.

Посидоний получил окружность 240 тысяч стадиев. Эратосфен – 250 тысяч стадиев (по Клеомеду) или 252 тысячи стадиев (по Герону Александрийскому). С чем связана поправка, неизвестно: то ли с тем, чтобы меридиан было удобнее делить на 60, то ли с тем, что исходные данные Эратосфена были уточнены, возможно, им же самим.

К сожалению, мы не можем быть уверены до конца, чему эти величины соответствуют в метрической системе. Со дней Имхотепа и вплоть до XVIII века меры были привязаны к частям тела и действиям человека: локоть, палец, миля (тысяча шагов), выстрел. Карл Великий, по легенде, ввел меру фут (стопа), поставив в ряд десять своих баронов и поделив линию из их стоп на 20, чтобы получить усредненную стопу. Еще хуже обстоит дело с площадями: поскольку мерили в первую очередь сельскохозяйственные угодья, в меры вносилась поправка на производительность участка. Римский «югер», хоть и был стандартизирован, был рассчитан как пашня, которую можно вспахать на паре быков в ярме (iugum –

лат. «ярмо», тот же индоевропейский корень, что и русское «иго»), а его потомки, средневековые виргата (Британия), морген (Пруссия) и обжа (Новгород), могли сильно различаться в линейных размерах за счет качества почвы: чернозем пашется легко, подзол тяжелее, суглинок еще хуже, а каменистый грунт – едва-едва. Поэтому одноименные меры нельзя сравнивать прямо: в разных странах и в разное время они не одинаковы. В XVI веке Франсуа Рабле иронизировал над этим разнобоем в своем романе «Гаргантюа и Пантагрюэль».

Дорогою Пантагрюэль, обратив внимание на то, что во Франции мили гораздо короче, нежели в других странах, спросил Панурга, что служит тому причиной и основанием, Панург же рассказал ему историю, которую приводит Маротус дю Лак, monachus, в Деяниях королей Канарийских, а именно:

В древности земли не мерились ни милями, ни милиариями, ни стадиями, ни парасангами, пока наконец король Фарамонд не ввел этого разделения, и вот каким образом: он отобрал в Париже сто красивых и статных молодых людей, неробкого притом десятка, и сто красивых девушек-пикардиек, целую неделю держал их в неге и холе, а затем призвал к себе, каждому из молодых людей дал по девушке, дал денег на расходы и велел идти в разные стороны и там, где они пощекочут своих девиц, класть камень, – это, мол, и будет миля.

И вот молодые люди и их спутницы начали веселое свое путешествие, а так как делать им было нечего, силы же у них были свежие, то и баловались они на каждой меже, – вот почему французские мили такие короткие. Hо потом, когда они много прошли и устали как собаки, а масла в лампах поубавилось, они уже не резвились так часто и довольствовались (я говорю о мужчинах) жалким и несчастным разочком в день. Вот откуда в Бретани, в Ландах, в Германии и других более отдаленных странах такие длинные мили (Ф. Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. Кн. II, гл. XXIII).

Стадий определялся как 600 мужских стоп. Но стадии были разные: самый известный, олимпийский (176,4 м), применялся, вероятно, только на Олимпийских играх, в других странах и в другие времена были в ходу аттический, египетский, вавилонский, персидский, италийский. Попытки рассчитать стадии дают разбросы от 157 (египетский дорожный) до 210 метров (ассиро-вавилонский).

Нельзя исключать и возможность того, что стадий был мерой, которую приводили к местному стандарту для удобства расчета. Возможно, что Эратосфен ввел изменения в длину меридиана именно затем, чтобы получить на его основе удобный для картографии стадий – и в этом случае стадий Эратосфена первая в истории не субъективная, а объективная мера длины!

Сравнение расстояний в стадиях и современных метрах между точками на карте, которое приводит сам Эратосфен и более поздний географ Страбон, активно цитирующий не дошедшую до нас «Географию» Эратосфена (гр. «Географика» – «Описание Земли»), дает усредненный результат 157,7 метра (

Donald Engels. The Length of Eratosthenes' Stade. The American Journal of Philology, Vol. 106, No. 3 (Autumn, 1985), pp. 298–311), что очень близко к одному из египетских стадиев,157,5 метра. Если считать, что этот расчетный стадий и есть стадий Эратосфена, то окружность Земли по Эратосфену составляет 6295 километров. Реальный полярный радиус Земли, измеренный в XXI веке средствами GPS, – 6356,8 километра. Итого: больше чем за 2000 лет мы улучшили оценку Эратосфена чуть менее чем на 1%. А то, что Земля имеет форму геоида (сплюснута с полюсов за счет вращения), Эратосфен не знал, да и знать не мог.

В дальнейшем Эратосфен создал, вероятно, первую карту известной ему части Земли, применив к ней систему своих полярных координат. Его трехтомное сочинение «География» не сохранилось кроме как в цитатах у Страбона и других античных авторов (Плиния Старшего, Полибия, Марциана), но по имеющимся данным мы можем судить, что Эратосфен создал каталог географических пунктов, присвоив им координаты (широту и долготу). Это означает, что Эратосфен может по праву считаться отцом научной географии (и во всяком случае, автором названия науки). Следующий прорыв в знаниях о Земле принято связывать с именем Птолемея, который жил через несколько столетий после Эратосфена.

Клавдий Птолемей (90–168) стал нам известен в основном по его собственным сочинениям (биографических данных у современников о нем нет, ясно лишь, что он не имел отношения к династии Птолемеев – это личное имя было популярно у греков после войн Александра Великого). Основные сочинения Птолемея – это астрономический и астрологический «Трактат о математике» (гр. Mathematike Syntaxix) и «География», сводный каталог географических пунктов. «Трактат о математике» был так назван самим Птолемеем, но в будущем стал известен как «Великое построение» (гр. Megale Syntaxis; лат. Magna Syntaxis; араб. «Аль-мажист»), или, в средневековой латинизированной арабской форме, «Альмагест». В какой степени эти труды являются оригинальной работой Птолемея, сказать сложно, поскольку значительная их часть опирается на систематизацию знаний из других источников, но завершенность и системность этих трудов способствовала тому, что в течение следующего тысячелетия они были главными монографиями по своим наукам.

Клавдий Птолемей

Оценивая роль Птолемея, необходимо учитывать, что античную астрологию нельзя оценивать как лженауку. В середине XX века значение астрологии было предметом спора между такими видными историками науки, как Карл Поппер, Томас Кун, Имре Лакатос, и общий консенсус этой дискуссии наиболее точно выразил историк науки Марк Гробар, назвавший астрологию и алхимию «ископаемыми науками» (Astrology and Alchemy: Two Fossil Sciences. Mark Graubard, New York: Philosophical Library, 1953). Астрология постулировала представление о всеобщей взаимосвязи явлений и о влиянии небесных тел на происходящее на Земле – разумеется, определяя эти связи умозрительно и наивно. Дисциплина астрологии приходила к ложным выводам, но делала это методами, которые впоследствии создали основу научной астрономии. Разумеется, все это верно лишь для исторической астрологии; современная астрология привилегиями научности не располагает ни в малейшей мере и на наследство Птолемея претендовать не может – это классическая паранаука, пригодная разве что для массового развлечения.

Геоцентрическая система, которая была создана задолго до Птолемея (сам Птолемей сообщал, что математически описывает систему Аристотеля), но носит его имя, является визуальным воплощением представления о единстве небесного и земного в виде двух концентрических сфер (точнее, ряда сфер, поскольку каждая из планет также располагается на отдельной сфере). Эмпирически геоцентризм начиная с Аристотеля доказывался наличием гравитации – если все предметы во Вселенной падают к центру Земли, то это и есть центр Вселенной (опыты Галилея, показавшие, что все предметы притягиваются друг другу пропорционально их массе, будут поставлены лишь спустя полтора тысячелетия). «Альмагест» описывает небесную сферу, а «География» – земную.

«Альмагест» – это системное математическое описание движения небесных тел, причем Птолемей создал весьма остроумные решения для видимых парадоксов в наблюдаемом движении небесных тел, создаваемых предположением, что Земля находится в центре Вселенной (таких, например, как ретроградное движение – наблюдаемый «поворот» движения светил на небосводе в обратную сторону). «География» – это сводный каталог всех известных точек по широте и долготе, причем именно Птолемей впервые разместил нулевую широту на экваторе, а нулевую долготу западнее островов Блаженных (Канарских) в Атлантике. Нулевая долгота сейчас считается на 15 градусов к западу, а нулевая широта – там, где ее и поставил Птолемей. Но «География» описывает не весь мир, а, по словам Птолемея, только его четверть. Зато максимально обстоятельно – трактат, скорее всего, был создан Птолемеем как исходник для карт в улучшенной проекции. Птолемей знал про Канарские острова на крайнем Западе, про Китай на Востоке, про Рифейские горы (Урал) на севере и про Цейлон и экваториальную Африку на юге (мыс Доброй Надежды и Тихий океан «География» не упоминает). Это, конечно, не четверть земного шара (до восточной половины Северного полушария немного не хватает), но близко к этому.

Птолемеевы карты до нас не дошли, да и сами сочинения Птолемея нам известны по спискам, сделанным спустя более тысячи лет. Но карты Птолемея все же существовали: античный панегирист Евмений упоминает сделанный по Птолемеевым наставлениям orbis pictus – «разрисованный шар» с картой известной «четверти земли». То есть, собственно говоря, первый глобус Земли. Пока только четвертинка, но четвертинка сферы.

Сказанного о том, считали ли античные греки Землю плоской, достаточно. Hoper edei deixai – что и требовалось доказать (др.-гр.).

[Юрий Аммосов]

http://worldcrisis.ru/crisis/2080779?COMEFROM=SUBSCR
https://republic.ru/posts/53858
06.10.2015 07:39

О бронзовом и железном веке, а также о хозяйственных связях в ту далёкую эпоху


Египтяне с бронзовой пилой. Египет, 1350 г. до н.э.
Школьная история оставляет впечатление, будто в течение многих тысячелетий цивилизации Египта и Шумеро-Вавилонии были единственными городами, окруженными едва ли не людьми в шкурах. Это очень далеко от истины. На самом деле уже пять тысяч лет тому назад Европа и Ближний Восток были плотно населенным местом, где шел интенсивный обмен знаниями и товарами.
Жители той эпохи заметно отличались от современных людей. Нам кажется, что расовые различия людей имеют долгую историю, но современная генетика устанавливает, что это совершенно ложное представление. Современные расы не насчитывают и нескольких тысячелетий, а фенотипические черты всех рас в группах конца неолитической эпохи были перемешаны. Европейцы были темнокожими, темноволосыми и голубоглазыми. Представьте себе жителя Южной Индии, но с голубыми глазами – таков типичный портрет первонасельника Европы. Светлая кожа, как считают современные исследователи, возникла вследствие «полового отбора» – мужчины и девушки со светлыми оттенками кожи считались более красивыми. Еще европейцы не могли употреблять в пищу коровье молоко – и до сих пор половина европейцев рождаются с непереносимостью лактозы (один из них автор этих строк).
Египтяне также не походили на современных египетских арабов, и, судя по всему, Египет, перекресток тогдашних мировых дорог, был не особенно гомогенным. В XIX веке некоторые белые историки тратили много сил, чтобы доказать, что египтяне были арийцами, а в XX веке были черные историки, искавшие доказательств, что Египет был черной цивилизацией, прошлое которой фальсифицировано белыми расистами. Пустые усилия и тех и других. Реальность была намного сложнее. Египетские фрески – изображения в первую очередь символические, а не реалистические, но некоторые закономерности по ним видны. На фресках Древнего царства (2686–2181 гг. до н.э.) египтяне отдаленно напоминают современных жителей Эфиопии. После раздробленности и волн миграций Первого переходного периода (2181–2055 гг. до н.э.) эпоха Среднего царства (2055–1650 гг. до н.э.) изображает египтян более светлокожими, а в лицах появляются левантинско-средиземноморские черты. В период Нового царства (1550–1069 гг. до н.э.) египтяне выглядят уже на европейский лад – вероятно, за счет смешения с гиксосами (мигрантами с Ближнего Востока Второго переходного периода, 1650–1550 гг. до н.э.) и затем с «народами моря» (мигрантами с Балкан) (Использована хронологическая серия изображений департамента египетских древностей Лувра, Париж). Генетические исследования останков древних египтян находятся еще на очень ранней фазе, но анализ отдельных мумий подтверждает наличие у них предков и из Северной Африки, и из Центральной Африки, и из Западной Азии.
Говоря о бронзовом веке, мы не отдаем себе отчета в том, насколько непросто давалась людям эта самая бронза. Ни Египет, ни шумерская цивилизация самостоятельно бронзу создать не могли. Бронза – сплав меди и олова. Для ее производства необходимо иметь два вида руд и создавать температуру 1084°С, чтобы получить расплав меди (олово плавится при температуре 232°С). Богатых рудами гор и лесов, которые можно перевести на топливо, не было ни в Египте, ни у шумеров. Поэтому первая обнаруженная археологами бронза появляется в местах, которые никак не выглядят очагами цивилизации, – это современные Сербия и Румыния, около 2500 года до н.э. Вскоре после этого бронза появляется также в Анатолии (современная восточная Турция), на Кавказе и в Китае. Более вероятно, что это был не импорт технологии, а независимые открытия. Затем бронзу начинают плавить на территории современной Баварии, Испании и Италии.
Первые бронзы делают из одной меди с добавкой природного мышьяка, а затем из полиметаллических руд, где медь и олово находятся рядом исходно. Исчерпав эти мелкие локальные источники, первые металлурги начинают понимать, что им нужно два металла. Меди в горах Европы и Азии – в Карпатах, в современной Анатолии, на Синае, на Кипре (от имени острова происходит латинское название меди «cuprum») было много. Меди было достаточно и в горных районах Китая. А вот олово – металл редкий. И еще практически в каменном веке появляется международное разделение труда и торговля, да какого размаха!
Китайские металлурги закупают оловянные руды в современных Камбодже и Таиланде; в Европе первая оловянная разработка обнаруживается в современных чешских Рудных горах; вскоре после этого олово начинают добывать кельты современных британского Корнуолла и Девона и французской Бретани. Корнуоллское олово – основной источник бронзы расцвета бронзового века от Балтики до Египта. Со временем появляется и стандартный слиток металла в форме бычьей шкуры, который легко грузить на судно или на вьючное животное. В 1982 году в море близ турецкого Улу-Буруна был найден древний корабль (ок. 1300 г. до н.э.) с полным набором материалов для бронзового литья: десять тонн меди, тонна олова и 150 амфор смолы терпентинной фисташки для изготовления литейных форм.
Дорог еще нет, поэтому основные торговые пути идут по прибрежным водам и рекам. Отсюда необходимость судостроения: первый корабль с наборным корпусом (пока еще внахлест) обнаруживается в Египте в составе погребального комплекса царя Хуфу (Хеопса), через столетие после уже известного нам Имхотепа. Это судно сделает честь иным современным мегаяхтам – его длина 143 фута (около 40 метров)! Хотя этот корабль ритуального назначения, он ходил по Нилу с загробными дарами покойному царю и вполне способен идти и по рекам, и по морю. В 2013 году в регионе Вади-аль-Джарф был обнаружен древнейший порт мира, построенный тоже в царствование Хуфу, и, судя по обнаруженному там древнейшему папирусу, грузооборот в этом порту был

интенсивным. На территории Британии в Ферреби и Дувре обнаружены остатки подобных кораблей уже коммерческого назначения: это сорокафутовые яхты из трех-четырехдюймовых досок. А где доски, там и пилы и другие инструменты из той самой бронзы.
Назад из Египта и шумеро-вавилонского Междуречья везли не только технологии изготовления судов и инструментов, но и другой тогдашний хай-тек. В Иберии (современная Испания) недавно были открыты крепости, выстроенные по тем же технологиям, что и египетские пирамиды, и примерно в то же время: инженеры Имхотепа работали и на противоположном конце Средиземного моря. Затем важным египетским экспортом стало стекло – первый наряду с бронзой искусственный материал человечества. Египетские бусы находят по всему миру – и в Шотландии, и на янтарных берегах Балтики, и даже на Урале. Вещь в хозяйстве ненужная, но зато красивая!
Так прошли почти два тысячелетия человеческой истории, а затем эту налаженную систему постиг разрушительный кризис. Между 1206 и 1150 годом по цивилизациям Восточного Средиземноморья – Микенам, Криту, Хеттскому царству, Египту – проходит волна агрессии, пожаров и разрушений. Сокращается население, новые строения, керамика и предметы делаются примитивнее, могучие династии сменяют мелкие города-государства, от нескольких мировых столиц не остается ничего (например, столица хеттов Хаттуса превращается в пепелище, усеянное непогребенными трупами). Многие годы историки были уверены, что причиной коллапса стало открытие на Балканах железной металлургии. Вооруженные новым оружием северяне в пернатых шлемах: данайцы, ахейцы, этруски, сарды, филистимляне (египетские тексты исправно перечисляют незнакомые имена «народов моря» – денен, ахвеш, тереша, шерда, пелесет) – высадились на беззащитные берега развитых народов, огнем и мечом стерли их с лица земли и создали на их месте свои примитивные, но могучие варварские цивилизации железного века (Killebrew, Ann E. The Philistines and Other «Sea Peoples». In: «Text and Archaeology», Society of Biblical Literature Archaeology and biblical studies, 2013). Картинка красивая, но, как выяснилось не так давно, неверная. Неверной оказалась и версия, что цивилизации бронзового века были ослаблены катастрофическим взрывом вулкана Тера-Санторин (VEI 6 из 8), обрушившего на средиземноморский мир сокрушительное цунами, память о котором превратилась в легенду о всемирном потопе. Извержение датируется 1600–1650 годами до н.э., а легенда о всемирном потопе получила еще полдюжины таких же не особенно надежных объяснений от послеледникового затопления Черного моря до падения метеора в Индийский океан.
А коллапс бронзового века мог происходить более прозаично: с севера на юг хлынули не только отряды вооруженных воинов, но и орды голодных людей. Примерно каждые полтора тысячелетия Атлантический океан испытывает циклические периоды похолодания и потепления (так называемый цикл Бонда). Климат Европы в этот период делается холоднее, земля родит хуже, а в Африке и на Ближнем Востоке из-за связанного ослабления муссонов в Индийском океане начинаются продолжительные засухи (вспомним «семь голодных лет» Библии). Развитые народы бронзового века Европы столкнулись с нехваткой пищи, беженцы и переселенцы двинулись на юг. Бедствия еще больше усилились масштабным извержением вулкана Гекла (1109 г. до н.э, VEI 5 из 8), похолодание от которого тянулось несколько лет. Обескровленные цивилизации южан, потерявшие к тому же доступ к европейской торговле, а с ней и к бронзе, сопротивлялись, как могли, но шансов устоять против этого людского потопа у них было немного, и в итоге средиземноморский мир скатился на несколько столетий в «темные века» (другие очаги цивилизации, Индию и Китай, эти бедствия не затронули).

Железная металлургия, судя по всему, стала не причиной падения цивилизаций эпохи бронзы, а основой нового восстановления цивилизации. Коллапс бронзового века сделал олово и медь дефицитными товарами, и в поисках замены бронзе люди перешли на железо. Железо было известно людям не меньше времени, чем бронза и золото, но несколько тысяч лет его источником были железно-никелевые метеориты и самородное железо. Их не плавили, а проковывали в холодном виде, как и золото. Поэтому железные предметы были в основном украшениями; один из первых железных предметов, известных археологам, – бусы из железа египетской работы. Единичные экземпляры железного оружия известны – например, знаменитый кинжал фараона-мальчика Тутанхамона из метеоритного железа. Но для боя и работы железное оружие и инструменты III–II тысячелетий до н.э. не годились: слишком мягкие.
Чтобы железо смогло сменить бронзу, пришлось создать принципиально новый процесс его обработки – сыродутную, или кричную металлургию. Железная руда, смешанная в строго определенной пропорции с древесным углем, закладывалась в специальную печь, в которую мехами накачивался воздух. Температура в печи была недостаточно высокой, чтобы расплавить железо (1539°С), но достаточно высокой (800–1000°С), чтобы железо начинало восстанавливаться из окислов. Полученная губчатая масса – крица – многократно проковывалась; проковка удаляла из нее шлаки и одновременно меняла структуру металла, делая его прочнее. Из полученного металла можно было отковать окончательное изделие, придав ему прочность закалкой в холодной воде. На создание этого процесса по частям у человечества ушло несколько сотен лет. Попутно были созданы и вспомогательные индустрии: добыча железной руды, производство древесного угля (путем пережигания древесины в земляной яме без доступа воздуха), прочная и огнеустойчивая керамика для печи.
Только к VIII веку до н.э. наши предки научились получать этими методами железо достаточного объема и качества, чтобы делать оружие, способное сравниться по размеру с бронзовым (впервые это, по-видимому, произошло на территории современной Испании). После этого бронзовый век начал подходить к концу: железо вытеснило его настолько, чтобы новую эпоху можно было назвать железным веком. Созданный в эту эпоху металлургический процесс продержался до начала XIX века, когда доменная металлургия перешла на горячее дутье и кричная металлургия уступила место горячему литью.
Принято считать, что железный век завершился в эпоху раннего Средневековья, но в каком-то смысле мы и сейчас в нем живем.

[Юрий Аммосов]

http://worldcrisis.ru/crisis/2084381?COMEFROM=SUBSCR
https://republic.ru/posts/55119
09.10.2015 09:14

Аль-Кинди беседует с Аристотелем. Аллегорическое представление из средневекового арабского манускрипта.
wikipedia.org
В традиционной историографии раннее европейское Средневековье называют «Темные века». Этот термин родом из полемических памфлетов Петрарки (первым мнение о том, что термин «Темные века» восходит к полемике Петрарки, высказал классик исторической науки Теодор Моммзен); он прижился в XVIII–XIX веках, когда средневековье воспринимали как тьму невежества и мракобесия, а свое время как свет просвещения и прогресса. Смотреть так на раннее Средневековье Европы было бы неверно, но в течение нескольких веков современная западная Европа находилась на грани физического выживания и поддерживать уровень процветания римской эпохи просто не могла. Где нет ресурсов, не стоит ждать расцвета наук и письменной культуры.
Нам неизвестны точные причины, повлекшие за собой упадок цивилизации Древнего Рима. На поверхности событий – триста лет почти постоянных гражданских войн, переворотов и нашествий извне. Римская империя пережила полвека военных диктатур (235–275), разделение власти между четырьмя полунезависимыми императорами и в итоге – перенос центра власти на восток в Константинополь (Византий) и создание на месте западной части империи «варварских королевств». Специально цивилизацию Рима никто не разорял: покорители Рима были давно романизированы. Да и сами «римляне» к тому времени были представителями всех народов мира – уроженцы Рима перестали править Вечным городом уже в конце I века н.э. Варварские короли считали себя продолжателями римской цивилизации и берегли ее, как умели. Правление готского короля Теодориха (493–526) иногда даже называют «остготским возрождением», но это возрождение было прервано изнурительной войной Византии и готов за Италию. Территории, которые достались Византии, были опустошены.
Чем дольше тянулись войны, тем в больший упадок приходила торговля и мирное перемещение людей, рос ссудный процент – и так немалый; в период расцвета империи процентные ставки составляли 12% и повышались с шагом 1% в месяц (Письма Плиния Младшего, письмо 54). Одновременно шло изменение климата, которое особенно жестко ударило по западной части империи – археологические исследования показывают, что в Галлии площадь сельскохозяйственных угодий сокращалась, а дендрохронология указывает на похолодание (Michael McCormick et al. Climate Change during and after the Roman Empire: Reconstructing the Past from Scientific and Historical Evidence (PDF). Journal of Interdisciplinary History (Autumn 2012); Bianchi GG, McCave IN; McCave, Holocene periodicity in North Atlantic climate and deep-ocean flow south of Iceland, Nature 397 (6719) (February 1999): 515–7). Возможно, это и стало одной из причин, почему именно Западная Европа пришла в такой упадок, в то время как Византия продолжала оставаться центром цивилизации.
Последний удар по всей европейской и средиземноморской цивилизации почти одновременно нанесли вулканы и болезни. В 535–536 годах в Северном полушарии стояли аномально холодная погода и смог, причиной которых стало извержение вулкана то ли в Илопанго (совр. Сальвадор), то ли где-то в Исландии, а возможно, сразу два

(Sigl et al. Timing and climate forcing of volcanic eruptions for the past 2,500 years. Nature, 08–07–2015). Прежде чем Европа успела оправиться от четырехлетнего голода (535–539), в 541–542 годах по миру прошла «чума Юстиниана» – первая волна истребительной эпидемии Yersinia pestis (вторая волна этой болезни, в 1347 году, сократила население Европы в 2–5 раз и осталась в истории как «черная смерть»). Yersinia pestis (чумная палочка) вызывает три формы чумы почти со стопроцентной смертностью, а лечат от нее лишь современные антибиотики.

Томас Коул. Путь Империи. Разрушение
«Римский мир», а с ним торговля и мирное передвижение людей, был уничтожен. А через столетие в средиземноморском мире стала возникать новая гегемония – ислам. Мухаммед при своей жизни подчинил только Аравию. Его соратники-«рашиды» («четыре праведных халифа») и их наследники, династия Омейядов, постепенно справились с сасанидской Персией, правителями Средней Азии, долин Инда и Ганга, Северной Африки от Египта до Марокко (по-арабски «Магриб» – «запад») и вестготскими королями Испании (по-арабски «Аль-Андалус» – «Вандалия», отсюда совр. «Андалусия»). Но Византия (по-арабски «Рум» – «Рим») и франкские Каролинги («франками» мусульмане долгое время называли любых европейцев-христиан) оказались серьезными противниками, и в Европе и Передней Азии возникло примерное равновесие сил.
Халифат не следует считать мировой империей или результатом победоносного шествия арабов под зеленым знаменем Пророка. На территории ислама (дар-уль-ислам) было много правителей, которые конфликтовали друг с другом. Первый такой конфликт расколол мусульман на шиитов и суннитов и привел к власти суннитскую династию Омейядов (т.н. первая фитна 656–661 годов), династия Аббасидов также пришла к власти в ходе суровых внутренних конфликтов. В X веке за титул халифа соперничали сразу три правителя – Аббасиды в Багдаде, Фатимиды в Каире и Омейяды в Кордове. К началу крестовых походов значительные территории изначального халифата контролировались правителями-тюрками (Сельджукский султанат, Хорезмское государство), а Египтом c 1174 года правили курды, первым из которых был прославленный рыцарь Саладин (Юсуф ибн Айюб Салах ад-Дин).
Исламское завоевание состояло из периодических походов, перемежавшихся долгими периодами мира, в ходе которых местное население покоренных стран постепенно исламизировалось. Принято считать, что это был в основном мирный процесс: ранний ислам предусматривал распространение «на острие меча» для «язычников», а местное христианское население считалось «людьми Книги» (ахль аль-Китаб) и пользовалось веротерпимостью, в ислам же христиане переходили добровольно, кто затем, чтобы не платить подати «харадж» и «джизья», а кто и будучи обращен проповедью ислама

(Кардини, Франко. Европа и ислам: история непонимания. СПб., Александрия, 2007).
Ислам дал покоренным народам и землям новый lingua franca – язык Корана, арабский язык и письменность. Общий язык и общая вера стали основой распространения уммы – единой мусульманской общины (шииты и сунниты до Нового времени были в основном политическими течениями, возводившими себя к разным наследникам халифата, их богословские различия были малы). Арабы только дали толчок процессу распространения уммы. Исламская цивилизация включала в себя уроженцев всех народов, которых объединила общая вера, общий язык и общий культурный багаж, – арабов, персов, сирийцев, курдов, тюрок, берберов, вестготов, – и на этой почве начался период, который в XIX веке историография назвала «золотым веком ислама». Его принято отсчитывать с правления халифа Харуна ар-Рашида (786) и завершать монгольским разорением Багдада (1268). В течение этого времени именно исламский мир был лидером в науке и инновациях в Западной Евразии (одновременно шло Сунское возрождение в Китае).
Почти утратив собственные науки и технологии, Европа получила их назад от арабов. О том, насколько значим «золотой век» для прогресса знаний и технологий, можно судить по тому, что арабские термины с тех пор насыщают многие отрасли знания. Слово «алхимия» – заимствование из арабского. Арабские имена носят множество звезд (Аль-Таир – Летящий; Аль-Дабаран – Последователь; Яд-аль-Джуза, она же Бетельгейзе – Рука близнецов; Фом-аль-Гаут – Рот кита), астрономические термины «азимут» и приборы «алидада», «альмукантара». Целый раздел математики получил имя по трактату Мухаммеда аль-Хорезми «Китаб аль-Джебр ва-ль Мукабаля» («Краткая книга восполнения и противопоставления») – «алгебра».
Практически все интеллектуальные лидеры «золотого века» также вошли в историю с двумя именами – собственным арабским и его латинизированной формой. Европа, где всеобщим языком была латынь, читала арабские трактаты на латыни. Отец алхимии Джабир ибн Хайан (Гебер), алхимик и медик Абу Бакр Мухаммед ар-Рази (Разес), философ и математик, создатель «арабских цифр» и криптографии Абу Юсуф аль-Кинди (Киндес), первый оптик мира Абу Али Хасан аль-Хайсам (Альхазен), открывший инфекционные болезни гениальный медик Абу Али Хасан ибн Сина (Авиценна) – этот список насчитывает десятки имен, а имя создателя алгебры аль-Хорезми превратилось в термин «алгоритм». Как и греко-римские мыслители, арабские интеллектуалы были полиматами, многие из них имели богословское образование и наряду с деятельностью в одной или нескольких областях знаний были шариатскими судьями (кади) и администраторами. В литературе за ними закрепился термин «хакам» – это слово означает одновременно «судья» и «ученый, мудрец».

Мусульмане с самого начала создания своей собственной научной и интеллектуальной жизни активно и с большим почтением усваивали и перерабатывали греко-римское наследие. Уже первые из дошедших до нас трудов хакамов несут на себе отпечаток знакомства с греческой ученостью. Античную литературу хакамы читали изначально на сирийском и греческом языках. Придворную библиотеку завел еще халиф Харун ар-Рашид. В начале правления его сына Абдаллаха aль-Мамуна интерес к античной литературе у мусульманских ученых достиг такого уровня, что в начале 820-х годов аль-Мамун учредил аналог Александрийской библиотеки – Бейт аль-Хикма (Дом мудрости), который стал центром т.н. Переводческого движения. Там были переведены на арабский почти все сочинения Платона, Аристотеля, Гиппократа, Евклида, Птолемея, Галена и других классиков. «Альмагест» Птолемея аль-Мамун потребовал у Византийской империи по мирному договору как особый трофей, и драгоценную книгу привез лично патриарх Иоанн Грамматик, сам алхимик и астролог (Лемерль П. Первый византийский гуманизм. – СПб.: Свое издательство, 2012). Крупнейшими переводчиками были ассирийские несториане (несторианство – ветвь восточного христианства, восходящая к патриарху-еретику Несторию, бывшая в описываемый период очень массовой к востоку от Византии; в отличие от православных христиан несториане считают, что Божественная и человеческая природы Христа раздельны) Хунайн ибн Исхак (Иоаннит) и его сын Исхак ибн Хунайн, переводили книги и другие видные хакамы.
Интересно, что традиционные исламские богословы резко возражали против перевода «румской мудрости», но персидская аристократия поддержала рецепцию, утверждая, что это возвращение исконного знания персов, которое греки просто захватили, когда Искандер (Александр Македонский) покорил Персидское царство. Один из лидеров «Дома мудрости» аль-Кинди приложил много усилий, чтобы обосновать важность учения Аристотеля для исламского богословия, и в последующем философию Аристотеля развивали и комментировали крупнейшие исламские философы – Абу Наср Мухаммед aль-Фараби (Альфарабий), ибн Сина, Абу аль-Валид ибн Рушд (Аверроэрс), а комментарии ибн Рушда на Аристотеля, в свою очередь, были источником вдохновения для отца католического богословия Фомы Аквинского.
В «Доме мудрости» также переводились тексты на санскрите и, что еще более важно, велись собственные научные исследования по математике, астрономии, механике, географии и многим другим наукам. Это была своеобразная академия наук исламского мира. «Золотой век» характеризовал не только интеллектуальную жизнь Багдада, видные хакамы работали в Кордове, Каире, Дамаске, Исхафане, Бухаре, Самарканде. Мусульмане не только сохраняли научное и технологическое наследие древних – они его энергично развивали.
Византия, не утратившая доступа к античному наследию, не создала и доли того прогресса, который дал исламский мир. Причина этого может быть в разном отношении к учености: для византийцев было важно слово, идея, теория. Византийцы создали множество остроумных богословских учений, помогли разработать письменность для союзных народов (армян, грузин, славян), а их бюрократия была настолько эффективна, что в покоренных мусульманами провинциях Византии делопроизводство еще не один век велось на греческом языке и по византийским правилам. Мусульмане же сочетали любовь к мудрости с практицизмом, который поддерживала необходимость решать задачи большого исламского мира; самые значительные прорывы исламского мира были сделаны в математике, астрономии, медицине, географии, истории. Возможно, что необходимым условием этого была встреча народов, которую сделал возможной халифат. Один из мыслителей «золотого века ислама» сказал: «У арабов – речь, у персов – мысли»

(Al-Khalili, Jim. The House of Wisdom: How Arabic Science Saved Ancient Knowledge and Gave Us the Renaissance. Penguin, 2011).
Исламские государства также стали каналом, по которому на Запад шло знание из Индии и Китая, переживавшего в это время собственный подъем наук и искусств (т.н. Сунское возрождение). Наиболее яркий пример этого трансфера технологий даже не «арабские цифры», пришедшие из Индии, а бумага. По легенде в 751 году после битвы на реке Талас (совр. Казахстан) в плен к арабам попали китайские мастера бумажного дела. До этого времени бумага только экспортировалась из Китая, секрет ее тщательно берегли. Но уже в следующем, 752 году бумажная мастерская открылась в Самарканде, а в 794 году визирь Харуна ар-Рашида и политический лидер персидского меньшинства Джафар ибн Яхья аль-Бармак (будущий злодей-визирь Джафар арабских сказок; исторический Джафар Бармакид пал жертвой политической борьбы в халифате) завел бумажное производство в Багдаде. В течение следующего столетия бумажное дело распространилось по всему исламскому миру, позволив сделать книги намного дешевле и легче на вес. В XI веке бумаги было уже столько, что во всех крупных городах были не просто книжные лавки, а целые их ряды, а на рынке в Каире в бумагу заворачивали фрукты (Twede, Diana. The Origins of Paper Based Packaging. Conference on Historical Analysis & Research in Marketing Proceedings, 2005). В христианской Европе первое бумажное производство возникло, вероятно, на рубеже X–XI веков в герцогстве Амальфи (Южная Италия), которое тогда было главной точкой морской торговли с исламскими странами; произведенная по традиционной технологии «амальфийская бумага» до сих пор является одной из национальных традиций Италии. Бумажное производство в Испании досталось христианам в ходе Реконкисты.
Европа не утратила свои тексты полностью – в папской библиотеке Рима и монастырях были оставшиеся от римлян собрания. Но желающих их читать было мало, да и знающих латынь было немного, а древнегреческий был и вовсе утрачен. Единственным античным текстом, доступным латиноязычной Европе, были «Категории» Аристотеля в переводе Боэция.
Первый мостик к арабской учености проложил монах Герберт Орильякский, впоследствии папа Сильвестр II (946–1003) – он изучал математику и астрономию по арабским книгам, первым познакомил Запад с арабскими цифрами и абаком (счетами). Это были настолько экзотические занятия, что после смерти о папе Сильвестре рассказывали легенды – он-де продал душу дьяволу, научился у арабов колдовству и имел книгу заклинаний (именно труды «чернокнижника Герберта Аврилакского» в романе «Мастер и Маргарита» якобы прибыл искать в Москву Воланд).
В 1085 году король Леона и Кастилии Альфонсо VI Смелый в ходе Реконкисты покорил небольшой эмират (тайфу) со столицей в Толедо. Так под контролем христиан оказалась бывшая столица вестготов, ставшая при мусульманах одним из крупнейших центров учености. В следующем веке архиепископ Раймунд начал собирать в Толедо переводчиков с арабского на латинский. Звездой толедской школы переводчиков с 1167 года стал монах Герард Кремонский – он изучил арабский язык с помощью толедских евреев и перевел на латынь с арабского почти 90 книг, включая «Альмагест», почти весь «корпус Аристотеля», «Начала» Евклида, «Измерение круга» Архимеда, «Китаб аль-Джебр», «Канон» Авиценны… Вслед за Толедо переводы с арабского начали делать и клирики Германии, Англии, Фландрии.

Одновременно с этим цивилизационный обмен пошел через другой канал – крестовые походы. Когда европейские рыцари создали так называемые латинские королевства, это привело к тому, что движение людей и товаров через Средиземное море многократно увеличилось и две цивилизации начали знакомиться с жизнью и обычаями друг друга. Ближний Восток не был в состоянии перманентной войны – мир длился намного дольше, и рыцари-крестоносцы стали осваивать исламскую кухню, медицину и мытье в бане. Как показывают современные исследования, осведомленность увеличивает толерантность; чем лучше европейцы понимали мусульман, тем легче им было принимать от них их достижения.
Этот поток знаний шел с исламского Востока на Европу в течение XII – начала XIII века. В 1268 году монгольский хан Хулагу разрушил Багдад и уничтожил Дом мудрости (очевидцы поэтично писали: «Тигр тек красный от крови хакамов и черный от смытых чернил»). Арабскую ученость это не остановило – впереди у исламского мира были и географ Абу Абдаллах ибн Батутта (1304–1369), и гениальный историк Абдурахман ибн Халдун (1332–1406), и хан-звездочет Улугбек (1394–1449). Латинские королевства на Ближнем Востоке сокращались в размере, пока к концу XIII века не пали совсем. Но к этому времени европейцы уже освоили полученный багаж знаний и получили доступ к греческим текстам.
Падение Константинополя и создание на месте Византии недолговечной Латинской империи привело к тому, что в руки «франков» попала колоссальная библиотека текстов на греческом, а греческие ученые массово переехали от бедствий войны в Западную Европу, прежде всего в близлежащую Италию. Ученый доминиканец Вильгельм Мербекский (1235–1286), в чье распоряжение попали эти манускрипты, с 1253 года начал переводить Аристотеля и других великих греков уже с греческого – благодаря чему европейцы познакомились с «Политикой», которой на арабском не было. Работа Вильгельма Мербекского завершила возвращение античного наследия в Европу. А греческие мудрецы, знатоки поэзии, литературы и права, дали толчок процессу, который получил имя Ренессанс.
Но здесь интеллектуальные пути исламского и христианского мира снова расходятся, и дальнейшие события – тема для новых очерков.