*258. Равенство не значит справедливость

[Владислав Иноземцев]

http://www.mk.ru/specprojects/free-t...servatsii.html

Когда мы успели так постареть?

фото: Геннадий Черкасов
С нашим обществом происходит нечто такое, чего не должно было бы происходить. Президент говорит о консерватизме как о государственной идеологии. Политологи восхваляют охранительство и стабильность. Воспитатели молодого поколения ужасаются, узнав, что кое-кто из молодежи намерен строить жизнь по «Катехизису революционера» Нечаева и «жертвовать собой во имя общего блага». В такой ситуации стоит задать единственный вопрос: когда, как и почему мы успели так постареть душой? Почему в мире, бунтарском, как и прежде, мы выглядим старцами, озабоченными только тем, как дожить свой век? Зачем мы внушаем себе, что все лучшее — в прошлом? Неужели мы верим, что развитие может происходить без каких-либо потрясений?

Оглянемся в прошлое. Что сделало современную Европу тем, чем она является? Ответ однозначен — различные катаклизмы. Восстания против королей, воплотившиеся в Великой хартии вольностей. Реформация, сокрушившая догмат о непогрешимости Папы. Вольные города, ограничившие власть феодалов. Несколько десятков американских вольнодумцев, подписавших Декларацию независимости и начавшие войну с Британской империей за право не платить налоги тем, кого они не выбирали. Безумцы 1789 года, пошедшие на штурм Бастилии и в итоге истребившие самих себя. Карбонарии, отвоевавшие свою Италию у Австро-Венгрии. Парижские коммунары, не имевшие ни малейшего шанса на успех. Революционеры 1918 года, не получившие широкой поддержки. Парижские и пражские протестанты 1968-го, гданьские 1981-го и берлинские 1989-го. Эти люди и события меняли облик мира, как меняли его большевики, борцы с колониальными режимами, Троцкий и Че Гевара. И как к ним ни относись, они, несомненно, остались лицами и вехами человеческой истории. Которым идеологам консерватизма и «стабильности» в плане прогресса человечества нечего противопоставить.

Сегодня особо достойные депутаты Государственной думы намерены принять законы, которые по сути запретят критику советского прошлого. В какой-то степени я поддерживаю такое намерение. Потому что, если подобные нормативные акты будут приняты, всем нам придется задуматься о наследии советской эпохи — наследии, глубоко проникнутом духом бунтарства. Напомню: страна, критика которой будет запрещена, родилась на руинах империи, бывшей «жандармом Европы». Она шагнула в мир, презрев идеологию суверенитета во имя продвижения мировой революции. Новая республика Советов легитимировала «параллельные» органы власти и в итоге распустила те, которые казались законными. Она родила идеи равенства и солидарности, получившие мировое признание, — идеи, которые наши нынешние апологеты консерватизма не способны даже осмыслить. Эта система, о которой сегодня многие плачут, даже умерла так же, как жила, — объявив «перестройку» продолжением революции и не воспрепятствовав переменам, которые были не менее естественными, чем те, что ее породили.

Перемены — естественный двигатель истории. Они меняют отношение общества к самому себе, придают ему заряд энергии, которого не может дать ни одна из консервативных доктрин. Они меняют социальную композицию, открывая путь наверх пассионарным личностям, — не случайно, что несколько постреволюционных десятилетий ускоряют развитие любого общества. Наконец, они приводят к смене поколений, задающих тон общественному развитию в каждой конкретной стране.

Не буду спорить — «возвращение к истокам» иногда бывает полезным. В истории любого общества случаются моменты, когда перемены заходят слишком уж далеко и определенная реакция оказывается необходимой. Но проблема в том, что эта реакция никогда не порождает развития.

Между тем именно развитие выступает императивом нашего времени. Мир сегодня устроен так, что для консерватизма в нем не оставлено места. Консерваторы не создают новых технологий и идей; они не порождают социальных движений; они не управляют странами, находящимися в авангарде прогресса. И вопрос не в том, какая революция имеется в виду — технологическая или социальная, сексуальная или культурная; в быстро меняющемся мире любая революция лучше застоя. В каждом обществе молодежь — как ее ни воспринимай — это лучший слой общества, а ее бунтарство представляет собой самый значимый актив социального организма.

Мощный подъем западного мира в 1990-е годы был порожден отнюдь не только «капитуляцией» его восточного противника, но и зарождением философии безудержного экспериментирования. Один из ее идеологов, великий европейский космополит Пол Фейерабенд, еще в 1975 г. сделал девиз «Anything goes!» («Дозволено все!») центральной темой своей основной книги об «анархической теории знания». Он оказался прав: общества, которые придерживаются иного подхода, в XXI веке оказываются, увы, безнадежно отставшими. Консервативные социальные общности не рождают Биллов Гейтсов и Стивов Джобсов; они выдвигают на авансцену людей вчерашнего дня — единственным оправданием которых, правда, может служить то, что они своей деятельностью подготавливают почву для будущих революций.

Вглядываясь в современное российское общество, невольно задаешься вопросом: когда мы успели стать такими несовременными, настолько боящимися новизны? На что променяли присущее любой живой нации бунтарство? На неожиданно повысившиеся зарплаты? На возможность «более лучше одеваться»? На временную сытость или ощущение превосходства над соседями? Мы мечтаем о стабильности, когда все ждут перемен. Мы утопаем в религиозных практиках в то время, когда подобная зашоренность давно воспринимается большинством жителей планеты как рудимент эпохи варварства. Мы от всей души поливаем грязью людей, выходящих на площади (неважно, в Стамбуле, Бангкоке или Киеве), забывая о том, что только так и делается история — история, которая сегодня проходит мимо практически так же незаметно, как утекают по трубопроводам дающие нам жизнь нефть и газ.

В наше время бояться изменений нельзя. Опасаясь их, мы отказываемся от даже гипотетических шансов занять достойное нашей страны и наших людей место в глобальном мире. Подавляя их, мы не передаем власть молодежи, перед которой открыто будущее, а оставляем ее людям, озабоченным лишь тем, как сохранить нажитое, нередко далеко не своим трудом, и как удержать в руках рычаги власти, которые в них попали.

Боготворя консерватизм, мы презираем будущее. Но история показывает, что это слишком дорого обходится любой элите, рискнувшей пойти подобным путем. Исключений в истории просто нет. Да и быть не может.

Революции XX и XXI веков не будут такими кровавыми и жестокими, как революции прошлых столетий. За исключением совсем уж «консервативных» территорий человечество стало более социально гуманным и экономически рациональным. Перемены не должны провоцировать страх. Бояться, напротив, следует преждевременного морального и интеллектуального старения. Ибо за ним следует только смерть — как личности, так и общества.

[Владислав Иноземцев]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...chniki-ameriki
17.03.2014

В последние сто лет США добивались успехов не только собственными силами, но и благодаря неудачным действиям своих противников

Фото: shutterstock.com

Во всем мире политологи и эксперты по-разному относятся к Соединенным Штатам. Одни, если говорить в общем, считают, что Америка — страна, навязавшая свою волю остальному миру и эксплуатирующая его; государство, «держащееся на плаву» исключительно за счет неконтролируемой денежной эмиссии и мощной, но постепенно слабеющей военной машины. Они ждут «заката Америки» и прихода «азиатского столетия» или какого-то иного варианта «постамериканской эры». Другие уверены, что США доминируют потому, что обладают идеальным политическим и экономическим строем, раскрепощающим инициативу масс и препятствующим узурпации власти; что эта страна создает самые хорошие возможности для предпринимателей и новаторов, будучи образцом для подражания для остальной планеты. Они считают, что Америка пришла в мир навсегда, а о «постамериканской эпохе» стоит забыть.
Недавно один из самых активных сторонников второй точки зрения, немецкий политолог и журналист Йозеф Йоффе издал книгу*, в которой методично описал многочисленные обсуждения «заката Америки», ведшиеся в 1950-е, 1970-е, 1980-е,2000-е годы, а также происходящие в наши дни. Сам такой экскурс показывает, что все они были как минимум преждевременны. Естественно, главным выводом автора стал тезис о совершенстве Америки и продолжении ее доминирования в XXI веке.
Против фактов сложно возражать — и вправду, все громкоголосые пророки краха Соединенных Штатов всегда оказывались посрамлены. Не споря с тем, что Америка успешно выходила из всех проблем, с которыми сталкивалась в ХХ веке, я тем не менее внес бы в эту картину одну поправку: мне кажется, что помимо внутренней мощи США помогало еще одно — и немаловажное, если не критическое — обстоятельство.
Вспомним историю. В самом начале ХХ века Америка пережила три мощных экономических кризиса в течение десяти лет: в 1901-м, 1907-м и 1910—1911-м. Многим тогда казалось, что Германия выглядит «страной будущего», а Соединенным Штатам предписано быть европейской провинцией. Но… через несколько лет европейцы сошлись в братоубийственной бойне, и к 1923 году их экономики были отброшены к уровням 1883—1894 годов, Америка же стала всемирным лидером. В 1929—1939-м все повторилось снова: Великая депрессия, ускорение роста теперь уже в СССР — и снова война и катастрофа, из которых США выходят единственным бенефициаром: с развитой экономикой, лучшими умами мира, да еще и управляя всеми глобальными финансами.
После Второй мировой войны история развивалась спокойнее, но, казалось бы, расслабляться не приходилось. К началу 1960-х СССР стал опасным соперником даже в технологической сфере. К тому же США практически проиграли войну во Вьетнаме, советские сателлиты появились по всему миру, экономика Америки вошла в кризис в связи с повышением цен на нефть в 1973—1974 годах. Казалось бы, вот где конец Штатам. Но — чудо! Советы припали к «нефтяному подсосу», технологический прогресс в СССР замедлился, экономика остановилась. К середине 1980-х Советский Союз был приговорен собственными ошибками. Зато подросла Япония, превращение которой в державу № 1 сами американцы ждали к 2000 году. Но и тут все пошло в правильном направлении: в 1989 году, всего через два года после краха Нью-Йоркской биржи и в самый разгар savings and loan crisis, японская огосударствленная хозяйственная модель рухнула; после четверти века стагнации государственный долг составляет сейчас 300% ВВП, а фондовый индекс — 30% (!) от показателя конца 1980-х. Америке вновь улыбнулась удача.
Очередное «счастье» подваливает «единственной сверхдержаве» на наших глазах. Китай, который в 2000-е годы получил шанс сместить США с позиции первой экономики на планете, становится все агрессивнее и в последнее время входит в клинч со всеми своими соседями, повторяя те же ошибки, которые допустила Германия в канун Первой мировой войны. А Россия, которая могла бы стать мирным объединителем постсоветского пространства, ударилась в настолько бездарную авантюру на Украине, что больше уже никогда сможет претендовать на эту роль.
В общем, наступление «постамериканской эры» в очередной раз откладывается. И, как и прежде, это происходит не только потому, что Соединенные Штаты проводят разумную и взвешенную политику. А скорее, потому, что их потенциальным противникам постоянно «сносит крышу» от воображаемых успехов. Имея таких соперников, не нужно и друзей…

[Владислав Иноземцев]

http://www.mk.ru/specprojects/free-t...z-nalogov.html
Миф или возможность?

фото: Геннадий Черкасов

Каждый уважающий себя российский эксперт-экономист когда-нибудь да высказывался об отечественной налоговой системе — и, как правило, критически. Либералов не устраивает постоянное повышение налогов и «строгости» налоговых органов, государственников — офшорный характер олигархической собственности, а радетелей социальной справедливости — плоская шкала подоходного налога. Довольных нет. При этом никто не спрашивает: а нужны ли вообще налоги в такой стране, как наша? Может ли существовать «Россия без налогов», коль «России без Путина», видимо, быть не может?

Что представляет собой российская экономика, которую искренний друг нашей страны сенатор Маккейн недавно назвал «бензоколонкой»? Собственно, ее она и представляет.

Экспорт России состоит из нефти и газа на 76%, а доходы от этого экспорта достигают 19% ВВП в рыночных ценах. Федеральный бюджет страны на 29% наполняется экспортными пошлинами (3,903 трлн руб. по плану на 2014 г.) и на 20% — налогами на добычу полезных ископаемых (2,681 трлн руб. по тому же плану). При этом прибыль двух главных сырьевых компаний — «Газпрома» и «Роснефти» — составила в 2013 г. до налогообложения 1,520 трлн руб. К чему все это? Скоро поясним.

А есть ли еще в мире экономики, к которым применимы ласковые слова почтенного сенатора? Разумеется, как на хорошей автостраде, подобных точек в мире предостаточно. Саудовская Аравия: ее экспорт нефти превышает российский по объему, а отношение стоимости продаваемого страной за рубеж «черного золота» к ВВП составляет 50%. В Катаре последний показатель (включая нефть и газ) достигает 54%, а в Кувейте — 57%. Куда более классические бензоколонки, чем наша. Но у этих бензоколонок есть принципиальные отличия от российской.

В этих странах национальные энергетические компании принадлежат нации. То есть всем, и хотя не в равной степени, конечно, но в более равной, чем «Газпром» и «Роснефть». И потому что они действительно являются национальным достоянием, их доходы идут туда, где национальному достоянию и дóлжно консолидироваться, — в бюджет. Но самое интересное — это то, сколько платят граждане и компании этих стран в тот же самый бюджет. Интегральный показатель бюджетной политики называется «налоговой нагрузкой на экономику» — и, согласно расчетам, приводимым в Index of Economic Freedom за 2014 г., он составляет в Саудовской Аравии 3,7%, в Катаре — 2,9%, а в Кувейте — 0,8% ВВП.

В России в текущем году эта цифра находится на уровне… 34,9% ВВП (не считая отчислений во внебюджетные фонды). Заметим, 34,9% отличаются от 0,8–3,7% куда больше, чем 50–54% доли сырьевого экспорта в ВВП от 19%.

А теперь предадимся фантазиям.

Доходная часть федерального бюджета России в 2014 г. должна составить 13,5 трлн руб. На экспортные пошлины и налог на добычу полезных ископаемых приходится 49% от этой суммы. Если пойти по пути нефтяных эмиратов и дополнить бюджет прибылями как «Газпрома», так и «Роснефти», доля «сырьевых» поступлений достигнет 61%. Если повысить экспортные пошлины на 25%, показатель дойдет до 70%. Наконец, если добавить к этой массе прибыли государственных же Сбербанка, ВЭБа и ВТБ, федеральный бюджет будет наполнен на три четверти. Значит, НДС и налог на прибыль можно сократить как минимум вдвое, а если вспомнить, что в свое время Дмитрий Медведев говорил, что только федеральный бюджет теряет на воровстве до 1 трлн руб. в год, и начать не только пресекать коррупцию, но и пустить «под нож» десятки бессмысленных государственных программ — то и вообще отменить.

Но бюджетная система не исчерпывается федеральным бюджетом: есть и бюджеты регионов, и местные бюджеты. Общая сумма их доходов составляет 8,4 трлн руб. Чем закрыть эту дыру?

Прежде всего — более серьезными платежами за добычу иных полезных ископаемых (сегодня на них приходится 0,7% данного налога, тогда как более 99% платят газовики и нефтяники, — а где уголь, руда, бокситы, песок и щебень, лес и т.д.?), платежами за лицензии (на то же освоение месторождений, на частоты связи, телевещание, рекламу и т.д.), а также главным разумным налогом — на имущество физических и юридических лиц. В этой логике государство будет обеспечивать себя платежами за принадлежащие всему народу недра и за находящееся в собственности граждан и компаний имущество. Можно отменить налог на прибыль, НДС, ввозные пошлины и даже налог на доходы физических лиц. Главная цель такой реформы — полностью освободить от налогообложения любую производственную деятельность в несырьевом секторе.

Убежден: в условиях России эта задача вполне реализуема.

Можно ли представить себе, как отреагирует экономика на такую перемену? Из производственного сектора перестанет изыматься до $170 млрд в год — половина той суммы, которая пришла в нашу страну в качестве прямых иностранных инвестиций более чем за 20 последних лет. Проблема офшоров снимется как таковая: Россия станет самым привлекательным офшором в мире — при этом единственным офшором с огромным внутренним рынком и более чем стомиллионным населением. Будет нанесен смертельный удар силовой олигархии — ментам и прокурорам не за что будет сажать предпринимателей в тюрьму и в то же время придется заняться легализацией собственных имущества и доходов. В экономике начнут создаваться миллионы рабочих мест, возникнет спрос на инновации, начнется приток иностранных инвестиций. Через 10–15 лет Россия перестанет быть сырьевой державой, превратившись в промышленно-сервисную страну. Тогда и наступит развилка: либо нужно будет задуматься о сокращении трат на пособия и пенсии ввиду того, что уровень жизни населения повысится (такой вариант позволит сохранять предложенную систему очень долго), либо начать медленное повышение налогов — но уже в совершенно иной экономике, где лидирующие позиции будут занимать промышленники, а не сырьевики, где сложится широкий средний класс, принципиально не зависящий от государства и способный ставить ему условия, и где иностранный капитал будет одной из главных опор экономического роста.

Негативные последствия? Да, «Газпром» и «Роснефть» не будут стоить на бирже миллиарды долларов. Ну и что? Крупнейшая в мире нефтяная компания Saudi Aramco никогда на ней и не торговалась. Еще проблемы?

Можно ли представить себе такую перспективу? Пока у власти находится нынешняя «элита» — нет. Но разве не предложенный план выглядит одним из самых реалистичных рецептов превращения России в великую страну? Если он будет осуществлен, миллиарды долларов ринутся в нашу экономику из западных финансовых центров; рубль станет конвертируемой и уважаемой в мире валютой; лучшие инноваторы мира обоснуются в «Сколково»; расцветет российская глубинка, а страна станет крупнейшим экспортером сельскохозяйственной продукции. Разве это не то, о чем мечтают наши правители? Наверное, то. Проблема лишь в том, что мечтают они об одном, а наслаждаются совершенно иным. И потому Россия останется тем, чем является.

[Владислав Иноземцев]

http://www.rbc.ru/opinions/economics...79473ce3b3c556

Директор Центра исследований постиндустриального общества
В ближайшие пять-шесть лет даже серьезные трудности, с которыми сталкивается сейчас режим Владимира Путина, не угрожают его выживанию. Большие вызовы системе находятся за горизонтом 2020 года. Каковы они и какие риски несут стране? Эта статья публикуется в рамках проекта РБК «Сценарии-2020», в котором известные экономисты и эксперты прогнозируют развитие России в ближайшие годы

Когда в 2008 году лучшие интеллектуалы страны предались сочинению сценариев развития «вставшей с колен» державы, их воображение почти ничто не ограничивало. Подъем на финансовых и сырьевых рынках, приток иностранных инвестиций, ощущение, что «свобода лучше, чем несвобода» – все позволяло строить оптимистичные прогнозы. Нефть по цене $105/барр. (вместо нынешних $60); сокращение неэффективных бюджетных расходов как минимум на 2% ВВП (против их явного роста); активное развитие негосударственной пенсионной системы (уже дважды обворованной в 2013 и 2014 годах); отказ от интервенций ЦБ (оказавшихся в уходящем году максимальными) – это лишь немногое из того, чем гражданам России должен был запомниться 2014 год, по мнению авторов знаменитой «Стратегии-2020».

За это время 2020-й год стал вдвое ближе, а потенциал России и ее политического класса – в разы понятнее. Поэтому сегодня вполне можно наметить основные ориентиры развития страны к этому знаменательному году и предположить, что может ждать всех нас в середине очередного «путинского десятилетия» (термин этот звучал в речах Вячеслава Володина и Игоря Шувалова на сессии «Валдайского клуба» в этом октябре).
Состояние России в ближайшие десятилетия определят два тренда – политический и экономический.

В политике мы окончательно увидели путинский идеал: сочетание советской державности, административного стиля управления и несменяемости лидера. Фактически восстановлена система власти андроповского типа – и за это Владимир Путин заслуживает звание одного из самых талантливых политических экспериментаторов рубежа ХХ и XXI столетий. Проблема, однако, в том, что такая система нереформируема – и это показала история Советского Союза. Поэтому общий прогноз выглядит очевидным: на каком-то этапе (вероятно, нескоро, а не в ближайшей перспективе) режим рухнет, сменившись не либеральным раем и не националистическим кошмаром, а банальным в своей обыденности хаосом.

Вероятность этого тем выше, чем сильнее наша отчужденность от мира. Запад может простить России украинское приключение – но он его не забудет. Россия сегодня и на довольно долгом горизонте выглядит для него опасным, непредсказуемым и агрессивным государством, от которого лучше держаться подальше. Диалогу с относительно разнообразным Западом придет на смену ориентация на Китай, младшим партнером которого Россия и станет как раз к началу 2020-х годов. Это сделает антиавторитарный поворот (часто происходивший в странах, ориентированных на Запад – таких, как Бразилия, Тайвань и даже Южная Корея) крайне маловероятным и заметно снизит его шансы на успех.

Таким образом, в плане политической организации Россию в 2020 году ждет, может быть, и не очень значительная, но очевидная деградация по сравнению даже с временем начала третьего срока президентства Путина.

За годы правления Дмитрия Медведева стало ясно, что модернизация явно противоречит и фундаментальным основам доминирующей в стране рентной экономики. В 2008–2009 и 2014 годах два цикла падения цен на нефть показали всю иллюзорность пресловутой экономической стабильности. В России не сложилась устойчивая национальная финансовая система, страна остается сырьевым придатком развитых держав и полностью зависит от ситуации на глобальных финансовых рынках. Убежден, что в ближайшие годы этот факт будет признан правящей элитой и попытки переломить негативные тренды будут отвергнуты. Россия начнет свое осознанное движение по «сырьевой траектории» с уклоном на восток и юг – и это будет не свободным политическим выбором, а единственной продиктованной экономической логикой возможностью.

Судя по всему, Россия сейчас меняет парадигму развития с условно «казахской» (активное промышленное развитие на основе мощного роста в сырьевом секторе, приток зарубежного капитала, внешнеполитическая многовекторность) на условно «белорусскую» (огосударствление; попытка игры на противоречиях между соседями с Запада и Востока; жизнь «от девальвации до девальвации» с медленным повышением уровня благосостояния и затем «сваливанием» в рецессию).

Цикл такого бессмысленного движения составляет 4–6 лет, и я думаю, что к 2020 году мы как раз и придем к очередной низшей точке синусоидной траектории. Как и в белорусском случае, все возможности и резервы (включая и китайскую поддержку, которая потребуется неизбежно) будут отмобилизованы к президентским выборам, после чего вновь наступит спад. При этом сырьевые цены, которые с большой долей вероятности в ближайшие годы начнут восстанавливаться, поддержат систему еще довольно долгое время, не ставя на повестку дня вопрос ее существования.

Фундаментальная черта путинского режима – полная условность прав на крупную собственность – останется основой его сохранения в обозримом будущем. Российская политическая и экономическая система основана не на целях, а на состоянии, не на результатах, а на процессе. Все в ней – временщики, от министра финансов успешного региона, исчезающего за границей с сотнями миллионов долларов, до бизнесмена, который рад уже тому, что у него отобрали его компанию, но не дивиденды, полученные за время владения ею. В стране нет идеологии – она давно заменена жаждой денег. При этом система открыта, и недовольные правилами всегда имеют право (и возможность) на «выход», что делает ее намного более устойчивой, чем в свое время СССР. Поэтому серьезные трудности, с которыми сталкивается режим, не угрожают пока его выживанию.

Большие вызовы системе находятся за горизонтом 2020 года. ​С одной стороны, технологический прогресс в ближайшие десять лет резко сократит зависимость развитых стран от нефти и газа. Россия с ее поставками будет оттеснена на восток, где с ней будут разговаривать куда более жестко, чем сегодня в Европе. Финансовые потоки, контроль над которыми составляет цель существования политической элиты, начнут истощаться, и борьба за них станет восприниматься как рискованная, но не приносящая должной выгоды.

В этой ситуации элита предпочтет «рассеяться по миру», наслаждаясь плодами награбленного (заработанного); для Запада было бы верхом неосмотрительности мешать этому. Некой аналогией может быть крах СССР: тогда центральная власть, по сути, просто разошлась, спустив флаг и «выключив свет». Разница будет лишь в том, насколько далеко уедут от Кремля его бывшие обитатели.

С другой стороны, к середине 2020-х годов эпоха Владимира Путина подойдет к своему концу и чисто физиологически. «Маневр» по образцу 2008 года будет невозможен по причине очевидной нереалистичности возврата в 2030-м. Поэтому, вероятно, будет принят тот или иной вариант пожизненной власти – причем, скорее, вариант не Дэн Сяопина, а Нурсултана Назарбаева. Политическое «поле» к тому времени будет зачищено так, что никто из находящихся на нем не сможет претендовать на что-либо большее, чем любой другой участник игры.

В такой ситуации уход признанного лидера практически наверняка вызовет череду конфликтов, оборачивающихся политической смутой. Если учесть, что она наступит после еще одного десятилетия выталкивания из страны деятельного, молодого и образованного населения, то она окажется достаточно затяжной, а методы противостояния вовлеченных в нее сил – не слишком цивилизованными.

Всего пять лет назад казалось, что Россия способна отрефлексировать внешние вызовы; «перезагрузить» отношения с Западом; провести хотя бы ограниченную модернизацию; сменить одно поколение лидеров на другое. Тогда все было в режиме light: пятидневная война, полугодовое снижение цен на нефть, быстрое восстановление доверия. Сейчас понятно, что перелома не случилось – и потому дальнейший путь системы просматривается вполне четко: это путь, ведущий к ее коллапсу и хаосу.

Но хотя такая перспектива не слишком оптимистична, она вовсе не безнадежна. После 2020 года видятся контуры «новых 1990-х», которыми, надеюсь, Россия воспользуется лучше, чем «настоящими» 1990-ми. Хотя бы потому, что у страны уже будет пример очередного тупикового пути, по которому она прошла, возглавляемая человеком из авторитарного прошлого.

Несколько лет назад ведущие экономисты по заказу правительства разработали «Стратегию-2020» –​ план долгосрочного развития России. Сегодня об этом плане и показателях, которые в нем ставились, уже мало кто помнит. Горизонты планирования для бизнеса, чиновников и потребителей сузились в лучшем случае до нескольких месяцев. Но думать о будущем все равно необходимо. В проекте РБК «Сценарии-2020» известные экономисты и эксперты рисуют сценарии развития России в ближайшие годы, по окончании экономического и политического кризиса.​ Другие материалы проекта читайте здесь.

Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.

[Владислав Иноземцев]

http://worldcrisis.ru/crisis/2107263?COMEFROM=SUBSCR

Сегодня среди отечественных демократов и либералов принято говорить о том, что Россия, сначала отойдя от цивилизованного курса во внутренней политике, а затем и оккупировав часть соседней страны, отвергла европейский путь развития, превратив себя — самую большую страну Европы — в яв*ного изгоя, кото*рый ныне может найти союзников только среди антизапад*ных автократий. С последним сложно спорить, но, оценивая, как мы «дошли до жизни такой», не нужно быть излишне категоричными.

Разумеется, развитие России начиная с 2000 г. подчинялось лишь одной задаче: сохранению ныне правящей элитой власти в своих руках ради бесконечного обогащения через некон*тролируемое присвоение природных богатств страны и бюджетных средств. Такая логика предполагала отторжение всего, что мешало восприятию страны как вотчины, а ее населения — как хо*лопов.

Однако это не извиняет европейцев, которые в своей политике в отношении России допустили за четверть века всевозможные ошибки.

1. Старт был дан еще в период перестройки и в первые последовавшие за ней годы. Советский Союз, как известно, начал клониться к закату после восточноевропейских революций 1989 г. и прекратил существование 25 декабря 1991 г. В Европе именно этот период стал временем осмысления как внутренней логики европейских сообществ, так и выработки отношения к внешнему (т.е. восточному) измерению. В результате, с одной стороны, были реализованы реформы, приведшие к подписанию 7 февраля 1992 года — через 44 дня после краха СССР — Маастрихтского договора о создании Европейского союза (вступил в силу 1 ноября 1993 года). С другой стороны, бывшим «союзникам» СССР — Польше, Чехословакии (с 1 января 1993 года Чехии), Венгрии, и даже странам Балтии — было недвусмыслен**но обещано членство в этом новом объединении. Россия же, реформы в которой способствовали историческому воссоеди*нению всех европейских народов и концу холодной войны, оказалась «в стороне» от происходивших перемен. Европейцы не только не предложили ей перспективного членства (которое могло быть обставлено массой обсто*ятельств и переговоры о котором могли длиться десятилетиями), но и в целом отказались от рассмотрения России как полноценной части Европы.

Собственно говоря, проведение границы, «фронтира» Европы по новым рубежам, сложившимся после краха СССР — по сути, по границам Советского Союза конца 1939 г., — стало первой и очень значимой ошибкой европейских политиков.

Уже в этот период было бы гораздо правильнее признать Россию естественной составной частью Европы (которой она была до этого на протяжении как минимум 300 лет и чьи пределы она раздвинула до Тихо*го океана) и попытаться объединить потенциалы западной и восточной ветвей европейской цивилизации. Однако сделано этого не было.

2. Кроме того, европейцы допустили еще одну ошибку, сочтя новую Россию «нормальной» страной и недооценив социальные, политические и мента*льные последствия краха Советского Союза. Если сравнить потерянные тер*ритории, глубину экономического спада, число русских, вдруг оказавшихся за пределами собственной страны, а также массу других обстоятельств, ока*жется, что Россия 1992 г. поразительно похожа на… Германию 1919-го, как раз после Версальского договора. Да, Россия проигрывала не настоящую, а всего лишь холодную войну; да, на нее не накладывались контрибуции, ее «лишь» попросили выплатить долги бывшего СССР, но сходство было сложно не заметить. По сути, на востоке Европа имела не просто «новую страну с переходной экономикой» (an emerging country with a tran*sition economy), а рухнувшую империю со всеми постимперскими комплексами и проблемами. Я не буду прорисовывать эту линию более подробно, но факт остается фактом: Европа, прекрасно помня про то, какую опасность таят в себе униженные империи, не предприняла ровным счетом ничего, чтобы Россия не воспринимала себя проигравшей стороной. Как минимум Европейский союз, уж если он и не стремился инкорпорировать в себя Российскую Федерацию, должен был максимально поддерживать постсоветскую интеграцию, предложить оставшимся странам СНГ «развернуть» европейскую модель на постсоветском пространстве, по сути, начать активный диалог между Берлином и Москвой как столицами крупнейших государств реального и потенциального интеграционных объединений. Это было тем более очевидно, что европейские со*общества сами создавались как средство подавления очагов военных кон*фликтов — и именно эта их способность была крайне необходима в первой половине 1990-х на просторах бывшего СССР. Однако, повторю, и в данной сфере ничего не было сделано.

Я полагаю, что искусственное разделение постсоветского пространства (и особенно его западных и южных «окраин») на Россию и «прочие» страны было второй очень важной ошибкой европейцев, которая во многом обусловила современные конфликты на европейско-российских границах.

Ни Украина, ни Белоруссия не были «колониями» или «покоренными терри*ториями» России даже в том смысле, в каком ими можно назвать государства Балтии. Киев был столицей Древней Руси, Полоцк намного старше Мос*квы; искусственное проведение линии между «метрополией» и другими частями империи означало ни больше ни меньше как покушение на часть «исторической России» (как ее называет В.Путин) и никак не могло сыграть положительной роли. «Объединяющая» Европа выступила на постсоветск*ом пространстве в роли «разделителя», подпитывающего конфликты.

3. Европейцы постоянно использовали применительно к России некие новые, особенные форматы взаимодействия, которые в значительной мере провоцировали разочарования, создавая впечатление (причем вполне обоснованное), что ЕС не рассматривает Москву как стратегического партнера. В 1996 г. специально «под Россию» был предложен формат «Сог*лашения о партнёрстве и сотрудничестве (Partnership and Coopertaion Agre*ement)», который родился из «Соглашений о сотрудничестве (Coopertaion Agre*ement)», до этого подписывавшихся только с группами стран (с АСЕАН в 1980 г. и Советом стран Персидского залива в 1989-м), но не с отдельными государствами. Сразу же после подписания данного документа с Россией по его подобию были заключены соглашения с бывшими постсоветскими республиками, не имевшие серьезных последствий. За этим последовала новая стратегия «Политики соседства» на южном и восточном «флангах». Не сли*шком желая оказаться в одной компании с Марокко, Алжиром, Тунисом, Ливией и Палестинской автономией (равно как и с Арменией, Грузией или Молдовой), Россия отказалась от участия в проекте и сейчас довольствуется ничего не значащим «особым статусом».

В 2010 г. в той же логике с Россией было заключено соглашение о «Партнерстве для модернизации» — и в этом случае сама концепция выглядела еще более двусмысленной, так как Россия однозначно воспринималась как государство, которое необходимо модернизировать, причем по целому ряду параметров и направлений.

Мне кажется, что
опорные попытки европейцев изобразить Россию как страну, которая ну никак не «вписывается» в обычные параметры сотруд*ничества и взаимодействия, является третьей существенной ошибкой наших партнеров.

Так как, хотя в Москве, наверное, были и не против подчеркивания особого статуса своей страны, но только не таким образом, который демонстрирует ее периферийный статус и указывает на невозмо*жность выстраивания по-настоящему партнерских отношений.

4. Следует также отметить, что Европа — и в этом никто не собирается ее обвинять, но всё же — в последние годы стремится не строить никаких стратегических планов. Основа европейского успеха в том, что она движется к достижению своих целей небольшими выверенными шагами, но всё же создание единой Европы было большим стратегическим проектом. В начале XXI века этот проект можно считать завершенным, и теперь от Европы ждут «нового лидерства». Политические безумства России в последнее время — это как раз трагедия великого государства, которое не может ни само стать лидером, ни войти органичным образом в некое ядро государств, открыва*ющих новые горизонты. Союз России с США или Китаем маловероятен и ситуативен, так как экономические и политические «веса» не позволят ему стать союзом равных. В такой ситуации Россия и Европа — естественные союзники: для Европейского союза Россия может стать крайне важным партнером, сотрудничество с которым приносит большие выгоды, но который в то же время остается на более низком уровне, чем ЕС в целом; для России взаимодействие с Европой не менее важно, но при этом она может успокаивать себя тем, что на равных разговаривает с каждым из крупнейших государств Евросоюза. В такой конфигурации ни Москва не сталкивается с неким унижением, ни Брюссель не утрачивает своих лидирующих возможностей.

Я не буду говорить о том, каким потенциалом может обладать европейско-российский альянс, — от совместного освоения российских природных богатств и территорий и расширения общеевропейского рынка до новых уровней влияния сторон как потенциально самой мощной военной сверхдержавы и доминирующей силы в Евразии, — но он, несомненно, стал бы фактором как стабилизации России в рамках мировой политической системы, так и получения Европой нового стимула к стратегическому видению мира XXI века и своего места в нем.

Недооценка стратегического потенциала европейско-российского сотру*дничества — четвертая критическая ошибка западных европейцев,

отказывающихся понимать, что, с одной стороны, европейский проект многие десятилетия жил прежде всего своим расширением и развитием и, с другой стороны, что Россия (как прежде та же Германия) не может быть безопасной для Европы иначе, как будучи инкорпорирована в европейские институты и развиваясь с учетом, а не вопреки, их внутренней логике.

5. Эти — а также некоторые другие — ошибки так или иначе имеют политическую природу. Но следует также признать, что
европейцы оказались не слишком дальновидными и в выстраивании собственного образа в глазах как большинства россиян, так и широких профессиональных групп внутри России,

которые могли бы выступить естественными союзниками Европы как люди, в общем и целом разделяющие европейские ценности.

Прежде всего крайне значимым сигналом со стороны ЕС могла бы стать отмена виз для российских граждан.

Большинство аргументов, которые мо*жно слышать в связи с этой проблемой, не выдерживают критики. С одной стороны, проблема мигрантов из третьих стран не стоит остро, так как отсутствие виз не оз*начает отсутствия контроля на границе. Как сейчас в аэропортах и на вокзалах проверяют наличие у отъезжающего визы, так проверяли бы и наличие российского паспорта. С другой стороны, всегда можно составить базу нежелательных лиц и не допускать их в европейские страны — эта прак*тика существует почти везде; появление в Европе россиян, официально внесенных в санкционные списки, делает рассуждения европейцев о «проблематичности» безвизового въезда совершенно смешными. Между тем принятие соответствующего решения стало бы мощнейшим ударом по антиевропейской риторике, которая сегодня нарастает внутри России.

Не менее существенным фактором выступила бы

либерализация торговых отношений — и, в частности, применение к России, например, таких же норм, которые обычно содержатся в Соглашениях об ассоциации, — причем даже в одностороннем порядке.

Россия — страна, экспортирующая в основном сырье, которое в Европе не производится в достатке; аграрная продукция, в которой мы тоже можем оказаться конкурентоспособ*ными, регулируется Единой сельскохозяйственной политикой, и ее экспорта из России тоже можно не бояться. Всё остальное сводится лишь к продукции нескольких отраслей, которая ни при каких обстоятельствах не разорит европейские компании, — но в то же время подобное одностороннее открытие рынка, если бы оно стало реальностью, могло бы оказать поистине заворажива*ющее действие на российское предпринимательское сообщество.

Я даже не говорю о том, насколько серьезное влияние на российское общество могли бы иметь даже символические шаги со стороны ЕС, — наприм*ер, прямое предложение России подать заявку на прием в Европейский со*юз

(а еще лучше — приглашение начать переговоры о членстве, исходящее от самого Брюсселя). Разумеется, учитывая основные цели и «идеологические постулаты» российской элиты, такое предложение сегодня было бы отвергнуто, — но оно разделило бы проевропейскую и традиционалистскую части российского общества сильнее, чем любой другой фактор, и мобилизовало бы прозападные силы, которые сейчас пребывают в стране в полном анабиозе. Иначе говоря, Европа, которая сегодня обладает одной из самых мощных «мягких сил» в мире (замечу: ни одна другая страна или союз не расширился столь масштабно за полвека, как ЕС), практически полностью отказывается применить ее для «соблазнения» России.

И это, на мой взгляд, непростительный промах современной Европы.

* * *

Сегодня мы имеем уникальную ситуацию. В то время, как в значи*тельной части мира, от Восточной Азии до Латинской Америки, элементы европейской культуры и европейского образа жизни проникают всё глубже в повседневные практики; когда Европа оказывается крайне успешной в установлении новых стандартов производства, природопользования и качества жизни даже в отношении неевропейских народов, самая крупная европейская нация показательно демонстрирует свою «неевропейскость» — которая на деле никогда не была ей свойственна.

Причину этому я вижу, разумеется, не в том, что Россия сильна, а Европа слаба, хотя некоторые кремлевские политологи и пытаются изобразить ситуацию именно в таком свете. Она скорее заключается в том, что Россия сегодня слишком слаба для того, чтобы требовать достойного ее места (никакое «вставание с колен» не воплотилось в реальной экономической мощи и политической влиятельности), но при этом слишком горда, чтобы общаться с более серьезным партнером с позиций младшего. Если бы политики в ЕС были более мудры, если бы они почаще вспоминали стратегию и тактику тех своих предшественников, которые в свое время превратили Германию в самого последовательного «европейца», — они нашли бы правильный язык и правильные концепты для общения с Россией. Во все времена и на всех континентах, если союзы более сильного с более слабым проваливались, вина за это могла возлагаться только на первого, который не нашел подходящего метода общения со вторым. Сегодня, я убежден, крайне важно повторять, что значительная часть вины за то, что современная Россия действительно не является Европой, — лежит на самих европейцах. Потому что в условиях, ко*гда российским властям выгодно противостоять Европе, изменение нынешнего положения вещей может прийти не из Москвы, а из Берлина или Парижа, Рима или Брюсселя.

Автор — доктор экономических наук, директор Центра исследований пост*индустриального общества.

[Владислав Иноземцев]

https://snob.ru/selected/entry/108803
24.05.16

Иллюстрация: GettyImages

Очередной виток скандалов, связанных с российским спортом, не выглядит неожиданным — по крайней мере по трем причинам.

Во-первых, огромную роль сыграло нарастающее ощущение «ненорма*ль**ности» России, которое в последнее время становится повсемес*тным и вездесущим. Период, когда к стране относились как к успешно раз*виваю*щейся экономике, ответственному члену международного сообщества, потенциаль*но разделяющему глобальные ценности и нормы, окончательно и бесповоротно остался в прошлом. Россия добилась того, чего хотела — ее «вс*тавание с колен», ради которого все методы считались приемлемыми, сейчас вопринимается именно так: как нарушение всех и всяческих правил. И если позволительно отправлять убийц с радиоактивным полонием в столицу европейского государства; если можно захватывать части территории соседних стран; если логично пользова*ться сомнительными офшорами для «возвращения в государственную соб*ственность» ценных активов, то почему, в конце концов, в российском спорте, который давно объявлен Кремлем по*лем битвы в политике и идеологии, следует соблюдать правила? Сетующие на то, что внимания нашим спортс*менам уделяется намного больше, чем атлетам из других стран, отечественные чиновники правы: так и есть. Но что странного в том, что полицейские у какого-нибудь вокзала, знающие в лицо наперсточников и карманников, пристальнее присматрива*ются к ним, чем к простым прохожим? России сегодня не верят во всем — и это естественная цена нашей борьбы за свою «особость». Так что стоит в чем-то согласиться с нашими политиками, считающими, что Россию сегодня пытаются наказать за ее «вста*вание с колен». Перефразируя известную фразу Бориса Ельцина, так и хочется сказать: «Не так встали!»

Во-вторых, можно лишь удивляться тому, что скандал затронул Олимпиа*ду в Сочи только сейчас. Достаточно посмотреть на статистику успехов советских и российских спортсменов на зимних Олимпийских играх. В после*дние советские годы (с Игр 1976 года в Инсбруке до Игр 1988 года в Калгари) доля наших медалей колебалась от 19,3 до 24,3%, т. е. «максимальное отклонение» от одних Игр к другим составляло менее четверти от числа наград. В росс*ийский период достижения становились все более скромными: показатель снижался с 12,5% в 1994 году до 8,8% в 1998-м и, наконец, до 5,8% в 2010-м (Рос*сия в итоге переместилась по числу завоеванных золотых медалей с 1 на 11-е место). В 2014 году она неожиданно вернулась на первую позицию, увеличив ко*личество завоеванных высших наград почти в 4,5 раза. Конечно, можно сказать, что «дома и стены помогают», а наличие восторженных болельщиков в своей собственной стране позволяет спортсменам творить чудеса. Однако в недавнем прошлом подобный же случай — в Пекине на летних Олимпийских играх 2008 году — имел совершенно иную историю: китайская команда завоева*ла 28 медалей на Играх 1988 года в Сеуле, 50 — в 1996 году в Атланте, 63 — в 2004-м в Афинах и пришла к домашней победе со 100 медалями (немного сбавив темп в 2012-м в Лондоне — до 88 наград). Проблемы допинга и судейства в Пекине также активно обсуждались, но очевидно, что колебания по числу медалей на 13–25% не имеют ничего общего с российскими «девиациями» (и могут в том числе быть объяснены чисто возрастным фактором, ведь китайцы гото*вили спортсменов именно к пекинской Олимпиаде за много лет до ее проведения, и часть атлетов к Лондону уже была не в лучшей форме). В случае же с Россией допинг является самым простым объяснением, а подробные рассказы рос*сий*ских чиновников от спорта, которые предпочли уехать в США, а не скоропостижно умереть, заведомо воспринимаются с очень высо*кой степенью доверия (тем более что деятельность международных экспертов по допингу в России действительно сталкивалась и сталкивается с серьезными препятствиями). И можно не сомневаться, что WADA найдет если и не подтверждения приема допинга (что вряд ли можно сделать, если на самом деле большинство проб было уничтожено), то хотя бы докажет факты нарушавшего правила обраще*ния с биоматериалами, что будет однознач*но трактоваться в сложившейся ситуации как доказательство вины российс*ких спортсменов.

В-третьих, следует заметить, что сама история борьбы с допингом являет*ся относительно недавней, как, кстати, и масштабная коммерциализация спорта. Первый ставший обязательным анаболический контроль участники Олимпи*йских игр прошли лишь в 1976 году в Монреале, но по-настоящему на первый план допинговые скандалы вышли только в 1990-е годы. Масштабы же применения стимулирующих средств стали понятны еще позже — и то, что спортивные ассоциации начали борьбу с этим злом, не должно вызывать удивления. Причина — не только в бескорыстном желании сделать спортив*ную борьбу честной, но и в масштабе коммерческой выгоды, которая оказы*вается на кону. В 1970-е годы профессиональные гольфисты в США зара*батывали за удачный сезон до $70 тыс., тогда как сейчас победа в Открытом чемпионате США оценивается в $1,62 млн, а его общий призовой фонд дос*тигает $10 млн. Не будем вспоминать о рекордных заработках теннисистов или боксеров, о рекламных контрактах, зависящих от показанных результа*тов, о трансфертных ценах на футболистов и хоккеистов. Большой спорт — это огромные деньги, а проведение соревнований — еще бóльшие. Сочи был рекордсменом с точки зрения затрат на организацию зимних Олимпийских игр, и поэтому вполне логично предположить, что на этом фоне любые из*держки, позволявшие приблизить победу, казались оправданными. Допинг в спорте — это прием нечестной конкуренции в обычной коммерческой дея*тельности, на этом поприще современной России практически нет равных, а большинство успешных стран видят в строгом соблюдении установленных ими правил fair play залог собственной конкурентоспособности (и это каса*ется не только спортивных соревнований, но и противостояния демпингу, уважения прав ин*теллектуальной собственности и т. д.). Любая экономичес*ки значимая отрасль рано или поздно подвергается жесткому регулирова*нию — и это сейчас дошло и до большого спорта, особенно со времени окон*чания эпохи Жака Рогге в Международном Олимпийском комитете и Йозефа Блатте*ра в ФИФА. А в стране «ручного управления» и «чего изволите» такие пра*вила не в чести — за это мы сегодня и платим.

Подводя предварительный итог, можно сказать: спортивные скандалы по*следнего времени порождены фундаментальным отношением российской политической элиты к любым правилам. Эта элита считает, что честность — это уходящий в прошлое рудимент, принципиальный человек — это лох, а в конечном счете побеждает и становится успешным тот, кто окажется более умелым шулером, чем остальные игроки. Такой подход, однако, хорош для решения частных задач, и он тем более эффективен, чем реже применяется. В случае же, если подобное отношение становится единственно допустимым, проблемы не заставляют себя долго ждать.

Какими окажутся последствия допинговых скандалов? В отличие, скажем, от публикации компрометирующих финансовых документов, они окажутся зримыми и очевидными. К российским спортсменам будут применены меры наказания, принятые в МОК и международных спортивных федерациях. Десятки атлетов будут дисквалифицированы, а часть из них вынуждена бу*дет завершить свои спортивные карьеры. Вполне вероятен пересмотр итогов Олимпийских игр в Сочи — а там, если Россия лишится хотя бы 4–5 медалей, она может переместиться с 1 на 4–5-ю позиции в командном зачете. По мере на*растания волны проблем возможны дисквалификация национальных кома*нд по отдельным видам спорта и даже запрет России участвовать в Олимпийских играх в Рио-де-Жанейро. В любом случае, не концентрируясь то*ль*ко на России, вспыхнувший скандал является на сегодняшний день наи*более значительным из когда-либо затрагивавших мировой спорт, и поэтому его отзвуки будут слышны еще очень долго.

Что следует сделать сегодня России в такой ситуации? Уже известно о том, что Виталий Мутко выступил с примирительной статьей в Sunday Times, в которой он, следуя лучшим российским бюрократическим традициям, возложил всю ответственность на «атлетов, которые пытались обмануть нас и весь мир» и выразил сожаление, что «они не были пойманы ранее». Вряд ли извинения будут приняты; расследование продолжится и выявит массу неприятных для России моментов. Поэтому, быть может, если уж мы столь решительно «встали с колен», стоит еще и «расправить плечи» и самим от*казаться от участия в предстоящей Олимпиаде? Мы ведь уже принимали та*кое же решение в советские времена, столь любимые нашим руководством. Как можно участвовать в соревнованиях, организуемых по правилам, кото*рые диктуют Соединенные Штаты? В Латинской Америке, где в той же Па*наме не умеют хранить банковскую тайну? Наконец, в Бразилии, где какой-то парламент посмел отрешить от власти президента всего-то за банальный грабеж национальной энергетической компании? Пропаганда может найти новое поле для экспериментов, а Москва этим летом — стать столицей Спар*такиады стран СНГ, где Россия получит то количество медалей, к которому ее так стремились приблизить офицеры ФСБ, рядившиеся в сотрудников РУСАДА. Чем не вариант? Мне кажется, только он способен поддержать уже сложившуюся линию в нашей политике, тем более что все альтернативы, я уверен, окажутся столь унизительными, что Кремль не сможет долго с ними мириться.

[Владислав Иноземцев]

http://www.rbc.ru/opinions/politics/...ource=detailed
13 мар, 15:50
Оценивая программы и заявления российских властей, можно уверенно утверждать, что никогда еще в российской истории разрыв между декларируемыми намерениями и реальными результатами не был столь огромным

Костры тщеславия

Восемь лет назад в уважаемом академическом журнале Psychological Sci*ence специалисты из университетов Нью-Йорка, Констанца и Шеффилда Питер Голлвитцер, Паскаль Ширан, Верена Михалски и Андреа Зейферт опубликовали полную формул и таблиц статью под скромным названием «Когда намерения становятся публичными». Авторы провели ряд несложных тестов, предлагая студентам, специализировавшимся на психологии и праве, изложить свои жизненные цели в присутствии аудитории или в анонимном письме, а также ответить на серию вопросов о том, каким образом они собираются исполнить задуманное. Получив результаты тестов, ученые предложили участникам помочь им в анализе некоторого числа запутанных уголовных дел и историй болезни сложных пациентов. Результат поразил: практически со стопроцентной корреляцией достижения студентов в предложенной работе были тем меньше, чем масштабнее оказались их жизненные цели и чем детальнее были перечислены этапы их реализации. Авторы пришли к четкому выводу: «Настоящее исследование указывает, что сам факт обнародования формирующих идентичность личности поведенческих намерений подрывает [возможность] их реализации».

Ситуация объясняется довольно просто. Чем охотнее человек говорит о своих целях, тем больше он склонен завышать обозначаемые ориентиры, прежде всего для того, чтобы не показаться другим потенциальным лузером. Понятно и принятие на себя широкого круга обязательств по решению поставленной задачи — ведь без их детализации тебя легко могут счесть голословным. Размышляя о том, кем он станет и по каким сияющим ступеням поднимется на пьедестал, человек начинает разделять уверенность в достижимости цели, что подсознательно перетекает в ощущение простоты поставленной за*дачи, позволяющее не слишком концентрироваться на усилиях по ее реализации. Результат: распыление внимания, снижение мотивации, пренебрежительное отношение к методологии и процедуре, потеря причинно-следственных связей и в итоге недоведение до логическо*го завершения относи*тельно легко реализуемых действий.

Обещалкины

Значимость вывода, к которому пришли академические ученые, понятна, если провести хотя бы несколько дней на сайтах главных российских новостных агентств, сообщающих о действиях высокопоставленных чиновников и первых лиц страны. Присмотревшись к сообщениям, осознаешь, сколь малая толика их заявлений имеет отношение к чему-либо, уже случившемуся в реальной жизни. Зато подавляющее большинство формулировок, выдающихся за новостные, содержит отсылки к событиям, которые имеют некий шанс совершиться в будущем.

Отечественные новостные ленты пестрят «новостями» о том, что в ближайшие 20 лет производители самолета МС-21 поставят на рынок не менее 1 тыс. машин; что по Северному морскому пути к 2020 году будет ежегодно перевозиться 64 млн т грузов (при советском рекорде в 8,3 млн т); что доля импортных товаров в общем объеме оборудования, приобретаемо*го для нужд отечественного ТЭКа, не должна к 2035 году превышать 10%, а пять отечественных фармацевтических компаний к тому же моменту войдут в число 70 крупнейших в мире. Я даже не говорю про намерения президента Путина то удвоить ВВП страны, то создать 25 млн новых высококвалифицированных рабочих мест за 20 лет начиная с 2012-го.

Все данные обещания, равно как и заявления о cкорой модернизации, сокращении числа чиновников, расселении аварийного жилья, улучшении инвестиционного климата, ограничении роста цен на услуги ЖКХ и многие другие, не просто радикально расходятся с делами, но в большинстве случаев являются принципиально невыполнимыми. Обещали, что Superjet-100 еще к 2010 году будут поставлять по 60 штук в год, но на начало 2017-го по всему миру летают лишь 92 таких самолета против 838 Embraer E-серий. Та же российская авиатехника востребована в основном на внутреннем рынке, который не может создать соответствующего спроса; нельзя увеличить и так стагнирующую занятость в стране за оставшиеся 15 лет на 34,6% при предположении, что российский ВВП будет расти на 0,6–1,7% в год (о чем говорит Минэкономразвития); невозможно эффективно бороться с нарастанием бюрократических процедур и умножением чиновничества, если бюрократия является доминирующим в обществе классом.

Последствия

Распространяющийся в современном мире популизм часто объясняют тем, что политики рассуждают о малознакомых им материях и раздают не*выполнимые обещания. Однако одно дело вести электоральную кампанию при неизвестном исходе голосования и пытаться расположить к себе максимальное число избирателей, и совсем другое — находиться у власти десятилетиями, участвовать в бутафорских выборах и тем не менее постоянно рисовать воздушные замки. Первое может рассматриваться как элемент рационального поведения, тогда как второе — как устойчивая психологическая девиация.

Население в России давно не надеется, что бензин перестанет до*рожать, по всей стране появятся хорошие дороги, наши лекарства станут качествен*нее импортных, а научные прорывы российских ученых удивят весь мир. Между тем заявления властей, делающиеся для повышения собственного статуса в своих собственных глазах и в глазах ближайших соратников, провоцируют, как и говорят уже цитировавшиеся психологи, вал программ и стратегий, призванных доказать достижимость избранных ориентиров. Естественно, такие программы и стратегии не выполняются, а сроки постоянно меняются. Хотя ни одна стратегия в области развития транспорта (на срок до 2010-го [2004-го], до 2020-го [2005-го] и до 2030-го [2011-го] годов) не была через пять лет выполнена даже наполовину, готовится новая, уже на более отдаленный период. Показательно, что время отмеряется уже не завершением планового периода, как это было в СССР, а точкой начала разработки новой программы. «Мы на сегодняшний день стоим на по*роге корректировки
[Энергетической] стратегии на период до 2035 года», — заявлял министр энергетики Александр Новак на заседании правите*льства 30 октября 2013 года. Поэтому подведение итогов реализации любой программы оказывается неактуальным, так как до окончания периода ее действия принимается новая и еще до того, как прежние ориентиры могут быть соотнесены с реальностью, обозначаются уже другие цели и задачи.

Иной мир

Логика поведения российского бюрократического класса, объясняемая не политическими, а психологическими закономерностями, становится особо пугающей по мере того, как растет понимание: она не меняется в зависимости от состояния экономики и социальной сферы в стране. Можно, конечно, сводить причину любого начинания власти к непреодолимой страсти к обогащению (недавняя инициатива Сергея Собянина о сносе пятиэтажек в Москве большинством либеральных комментаторов была объяснена именно так), однако, на мой взгляд, даже это было бы не так страшно, если бы планы удерживались в рамках реальности. Но когда даже то, что за последние 20 лет удалось расселить менее 6 млн кв. м хрущевок, не спасает от обещаний справиться с 25 млн кв. м такого жилья, а снижение, например, транзитных перевозок по Севморпути с 1,26 млн т в 2012 году до 240 тыс. т в 2016-м — от планов до*вести показатель к 2025 году до 20 млн т, начинает казаться, что права была Меркель, отмечавшая, что российское руководство живет «в ином мире».

Оценивая программы и заявления российских властей, можно уверенно утверждать, что ни в какой предшествующий период российской истории разрыв между декларируемыми намерениями и реальными результатами в развитии страны не был столь огромным. Учитывая, что в условиях отсутствия конкурентного избирательного процесса и реальной ответственности власти перед населением умножение обещаний бессмысленно (а в некоторых случаях даже контрпродуктивно), нельзя не прийти к выводу, что креативный процесс обусловлен не политической необходимостью, а особенностью психической организации отечественной элиты, которая комфортно чувствует себя только лишь в выдуманном ею мире и потому не собирается возвращаться в реальный. Методы со*временного российского «планирования» поэтому не тактика, а диагноз. Что заставляет волноваться скорее не за достижение тех или иных целей, а за перспективы самого существования страны.

Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.

[Владислав Иноземцев]

http://www.rbc.ru/opinions/economics...?from=detailed
25 апр, 16:05
Ситуация на российском лекарственном рынке — образцовый пример того, как при поддержке чиновников «отечественные производители» побеждают «отечественных потребителей»

Проблемы здравоохранения — его организации, стоимости и качества — в последнее время привлекают к себе в России особое внимание. В стране вот уже не*сколько лет идет «оптимизация» лечебных учреждений, в ходе которой c 2000 по 2015 год закрыта половина (5,3 тыс. из 10,7 тыс.) больниц; численность медицинских работников сокращается. Качество подготовки кадров год от года ухудшается, а ограничения на использование некоторых препаратов, прежде всего анальгетиков, граничат с мерами, направленными на постоянное унижение человеческого достоинства, и порой доводят тяжелых онкологических больных до самоубийства.

Обо всем этом написаны тысячи статей и предложены десятки рецептов по исправлению ситуации, среди которых встречаются весьма основательные и рациональные. Однако сегодня хочется коснуться иной, куда менее обсуждаемой проблемы.

«Уникальное» средство

Не так давно официальная защитница прав детей Анна Кузнецова предложила отказаться от обязательного использования для диагностики туберкулеза так называемой пробы Манту и заменить ее применением препарата «Диаскинтест». Многие комментаторы обратили внимание на то, что это решение приведет к росту доходов группы фармацевтических компаний, принадлежащих Виктору Харитонину, которая и без того уже является поставщиком ряда лекарств, внесенных в утвержденный правительством список жизненно необходимых и важнейших лекарственных препаратов. Однако это не столь существенно, как тот факт, что сам препарат, разработанный группой под руководством академика Михаила Пальцева в 2000-е годы, нигде в мире не используется и полноценной заменой пробе Манту, каковой его представляют в России, считаться не может.

Проблема распространенности подобных препаратов в России поднимается редко, но актуальность ее сложно переоценить. В отличие от большинства развитых стран в России 70% фармацевтического рынка в натуральном объеме приходится на лекарственные препараты безрецептурного отпуска, тогда как в мире эта доля не превышает 28%. При этом подозрительно значительную долю на российском рынке занимают лекарства, клинические испытания которых проводились в ограниченном объеме и сжатые сроки, а также такие, которые производятся и предлагаются рынку только в России или странах постсоветского пространства. Рассмотрим несколько случаев.

Продается, но не лечит

Начнем со знаменитого «Арбидола», «рекламным агентом» которого выступал в 2010 году сам Владимир Путин. Разработанный группой советских ученых в середине 1970-х годов по заказу Минобороны, он не имеет открытых исследований эффективности (проводившиеся в советское время работы засекречены). Практически все публикации про данный препарат, зарегистрированные в базе данных Medline, принадлежат российским и украинским авторам. В 2010 году американская Food and Drug Administration отказалась за*регистрировать «Арбидол» в качестве лекарственного средства, и хотя срок патента на этот препарат, в 2011–2012 годах занимавший в России первые строчки по продажам, истек в 2007 году, интереса к его производству не проявили ни в одной стране мира. Продажи сегодня ограничены Россией, Украиной и Белоруссией.

Стоит упомянуть, например, и «Актовегин» — препарат, входящий в пятерку наиболее активно продаваемых в России в последние десять лет. Производимый компанией Nycomed, он не упоминается на ее международном сайте и не продается в Европе и США, так как использование там вытяжек из крови крупного рогатого скота, каковым является «Актовегин», запрещено с начала 1990-х годов. Nycomed вышел с данным препаратом еще на советский рынок, поэтому сегодня более 80% продаж приходится на страны СНГ. Несмотря на то что препарат, безусловно, устарел, он по-прежнему активно рекламируется в России и занимает около 0,8% коммерческого рынка лекарственных препаратов в стране.

«Анаферон», еще одно дитя российских ученых, зарегистрирован как «пре*парат, активирующий противовирусный иммунитет». Разработанный в Томском НИИ фармакологии в конце 1980-х годов, он коммерциализирован компанией «Материа Медика холдинг» и более десяти лет находился в списке ЖНВЛП, откуда был исключен по просьбе самого производителя, так как присутствие в списке не позволяло повышать цены на препарат. С «Анафе*роном» связан чисто российский рекорд: все 18 публикаций о его испытаниях, зарегистрированные на Medline, принадлежат перу его разработчиков. За все время выпуска препарата за пределами СНГ не было продано ни одной упаковки лекарства, но продажи в России (15-е место в начале 2010-х годов) обеспечивали «Материа Медика» шестое место по обороту среди отечественных фармкомпаний.

Очевидный лидер российского фармрынка — препарат «Эссенциале» в его различных вариациях (первое место по продажам за восемь из десяти последних лет) — еще один пример нишевого продукта западной компании, SanofiAventis. Исследования, проведенные в США в 2003 году, не выявили никаких его положительных влияний на функции печени, зато установили его противопоказанность при вирусных гепатитах. В России лекарство присутствует исключительно из-за того, что наше законодательство позволяет выводить на рынок препараты, не прошедшие двойных слепых контролируемых испытаний, и он удерживает лидерство по продажам, даже несмотря на то что Формулярный комитет РАМН еще в 2009 году поместил его в список препаратов с недоказанной эффективностью.

Среди наиболее распространенных в аптечных сетях России средств практически все сказанное относится также к «Мезиму», «Линексу», «Милдро*нату», «Амиксину», «Оциллококцинуму» и десяткам других препаратов, о которых в большинстве развитых стран даже не слышали.

Другой путь

Развитие фармацевтической отрасли, о котором во времена забытой уже медведевской «модернизации» говорили как об одном из ее «движителей», во всем мире связывается не с маргинальными безрецептурными препаратами, а с лекарствами по рецепту (presc*rip*tion drugs), рынок которых достиг в прошлом году $772 млрд и имеет потенциал роста в 5,8–6,6% в год на горизонте до 2020 года. При этом действительно оригинальные разработки высоко оцениваются рынком: доля дженериков в общем объеме продаж в этом секторе не превышает сегодня 11,5%. Основные продажи сосредоточены в четырех секторах — лечении онкологических заболеваний и гепатита; борьбе с диабетом; помощи при артрите и псориазе; купировании различных видов склероза и болезни Альцгеймера. В России практически не производится современных препаратов ни по одному из на*правлений; ни одно отечественное лекарственное средство в этих секторах не сертифицировано FDA.

На мой взгляд, проблема сокращения финансирования в российском здравоохранении не является сегодня основной. В начале 2010-х годов средние расходы на покупку лекарств в России отставали от США в десять раз и, будут они отставать в восемь или 12 раз, не имеет принципиального значения. Основными вопросами являются те, на какие препараты расходуются эти средства и какой эффективности от их применения можно ожидать. К сожалению, в России власти либо не обращают на это внимания, либо сознательно лоббируют пусть и недорогие, но бесполезные «лекарства». Важнейшей задачей в такой ситуации являются максимальная переориентация на те средства и те протоколы лечения, которые используются в Северной Америке и Европе; отказ от препаратов, не прошедших сертификацию в США или ЕС; отмена дополнительной сертификации в России тех лекарственных средств, которые такую сертификацию прошли; и пересмотр с учетом всего этого утверждаемого правительством списка ЖНВЛП. А роста цен, которого можно опасаться при такой реформе, помогут избежать реорганизация процесса закупок и исключение из него лишних посредников.

Ситуация на российском лекарственном рынке — образцовый пример столкновения интересов «отечественных производителей» и «отечественных потребителей», в котором в очередной раз при поддержке и с учетом интересов чиновников выигрывают первые. Однако если это и можно терпеть в случае с производством промышленных товаров и даже аграрной продукции, то терять здоровье и жизни наших со*граждан из-за меркантильных и идеологических интересов бюрократов и нуворишей — это, на мой взгляд, все-таки чересчур. Нездоровое здравоохранение не вылечить несертифицированными таблетками.

Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.

[Владислав Иноземцев]

http://www.rbc.ru/opinions/politics/...7947f9ee9c3206
Вчера, 16:48

Президент и его окружение, возможно, еще надеются, что «хорошие» силовики разберутся с «оборотнями в погонах», но осно*ваний для этого нет

Арест выдающегося борца с коррупцией полковника Захарченко и изъятие у него почти $125 млн наличными — достойный повод поговорить о том, что происходит в России с этой главной «скрепой» нашего общества.

Хотелось бы разделить эту теоретическую, в общем, статью, на две части: методологическую и прогностическую.

Начнем с методологии.

Избирательное (не) применение

Я бы сразу отметил, что коррупция — явление крайне широкое и требующее более четких дефиниций. Ее можно определить как получение наделенным властью лицом денег или некоторых иных благ от граждан или юридических лиц с целью избирательного (не) применения к ним определенных в законах норм. Не должны согласовывать вам разрешение на строительство, но за мзду согласовывают — вот один пример. Передают компании контракт без конкурса за некий откат — еще один. Отпускает полицейский пьяного водителя за пачку купюр — то же самое. Возбуждают «подмасленные» следователи уголовное дело на вашего конкурента по анонимному навету — тоже хороший пример. Повторю: главное, что объединяет все эти случаи — избирательное (не) применение правил.

Единое с юридической и моральной точки зрения явление с экономической точки зрения распадается на два. С одной стороны, это то, что я бы наз*вал взяточничеством (bribery) — низовая коррупция, субъектами которой выступают полицейские, работники коммунальных служб, местные власти, специалисты разного рода инспекций и т.д. Их деятельность сводится в конечном счете к перераспределению внутри единой экономической системы части сгенерированного в ней дохода. Взяточники тратят деньги на покупку машин, часов и украшений, квартир и участков, постройку домов, отправку детей в столичные вузы. Пусть это звучит цинично, но особого вреда в целом экономике страны они не наносят, напротив, даже помогают многим проблемам решаться быстрее. Бороться с ними довольно бессмысленно; исследования показывают, что в большинстве развивающихся стран до 3–5% ВВП перераспределяется именно таким образом.

Присвоение ренты

С другой стороны, однако, существует то, что я бы назвал собственно коррупцией (corruption): аналогичные действия высокопоставленных чиновников, на уровне которых масштаб присваиваемых денег намного больше, а «горизонт мышления» выходит далеко за пределы страны. Коррупция в этом смысле слова всегда международная: доходы здесь столь велики, что инвестировать их в рамках собственных границ вызывающе и небезопасно. Отсюда — «панамские досье», офшоры, зарубежные счета и недвижимость. Эта коррупция намного опаснее: она обескровливает страну и радикально искажает логику управленческих решений на самом высоком уровне, приводя к бессмысленной трате гигантских ресурсов. С ней можно и нужно бороться — в большинстве стран правительства пытаются делать это с разной успешностью.

Уникальность России, однако, заключается не в масштабе коррупции, а в том, что большинство, казалось бы, коррупционных средств движется вполне легально. Законы при этом не нарушаются — они специально принимаются в интересах обогащающихся. Вспомним дело ЮКОСа: компанию обанкротили потому, что на «Юганскнефтегазе» висела самая большая в истории страны налоговая недоимка — но когда его купила «Рос*нефть», она оспорила решение суда, и оно было отменено. По нашим законам вице-премьеру законно дать олигарху ссуду на $50 млн и через пять лет получить обратно $119 млн. Фирмы родственников губернаторов легально получают бюджетные контракты. Всем этим людям не предъявляется обвинений в коррупции. Они убеждены, что это законно — и потому можно быть уверенным, что и новая Дума никогда не ратифицирует 20-ю статью Конвенции о борьбе с коррупцией (о наказании за незаконное обогащение чиновников).

Систематическое и постоянное обогащение чиновничества за счет народа является сутью существующего сегодня политического режима. И поэтому его «винтики» справедливо возмущаются, когда их арестовывают. Полковник Захарченко виновен не в том, что работал в этой системе, а в том, что в какой-то момент перестал соблюдать ее правила. Задача российского государства состоит в том, чтобы обеспечивать экономическими (через повышение пенсий и зарплат достаточному для своей легитимации числу избирателей) и неэкономическими (посылая ОМОН и национальную гвардию успокаивать тех, кто не понял) способами поддержание условий, позволяющих чиновничьему классу присваивать все возрастающую часть природной ренты, которой живет страна. Политическая элита не заботится ни о чем ином. Там, где власти нацелены на демократию и соблюдение прав, мы имеем развитие по европейской и американской модели. Там, где они ориентированы на технологический рывок, мы видим развитие по китайскому пути или по пути нефтяных эмиратов. В России власти ставят задачей личное обогащение — и потому мы вообще не видим никакого развития.

Но это теория. Обратимся к прогностике.

«Технократы» против «оборотней»

Всех нас, россиян, не может не интересовать, насколько жизнеспособна эта система и что может положить ей конец. Мы хорошо видим, что прогнозы о «скором крахе» режима с каждым годом вызывают все больше иронии. Система, сложившаяся в стране, соблюдала и соблюдает баланс интересов между господами и подданными — и поэтому последние год от года голосуют за первых. Возможны эксцессы (начиная с монетизации льгот в 2005 году до отказа от полноценной индексации пенсий в 2016-м), но они не меняют общей картины. Власти, разумеется, «непросто со всеми нами», но она, видимо, считает, что есть смысл (и мотивы) помучиться. Проблема, на мой взгляд, вызревает несколько в иных сферах.

Созданная в нашей стране система отличается двумя чертами. Во-первых, она непроизводительна — то есть она не создает новой продукции и услуг, не предлагает миру инноваций. Она живет за счет постоянного потока рентных до*ходов, которые, как предполагается, должны неуклонно расти (и они росли до поры: по сравнению с 1999 годом продажа нефти приносила дополнительно в 2000–2004 годах по $33,5 млрд в год, в 2005–2008 годах — по $223,6 млрд, а в 2011–2013 годах — по $394 млрд ежегодно. Однако когда рост прекращается, система не знает, чтó можно этому противопоставить: сегодня ничего, кроме траты резервов, так и не предложено — и посмотрим, какую фантазию власти проявят, когда те закончатся. При этом, несмотря на часто бытующее противоположное мнение, жестко сокращать доходы граждан и социальные программы власти не решатся ни сегодня, ни завтра — они пока убеждены в том, что игра стоит свеч, что еще есть чем поживиться, и поэтому стремятся поддерживать состояние, в котором «народ безмолвствует». Соответственно, власть попытается «ужаться», если только нефть снова не пойдет вверх.

Во-вторых, отечественная экономическая система — именно по причине ее основной цели — не является эффективной. Механизм «допуска» к использованию богатств страны предполагал обмен возможности их присваивать на лояльность вышестоящему начальству. При этом критерии лояльности задавались и формализовывались, а размеры присвоения — нет. В результате доля знаменитого «распила» постоянно росла, превышая сейчас в некоторых случаях 50%. Примечательно, что шестикратный рост финансирования дорожного строительства в 2003–2014 годах вообще не привел к росту ввода новых дорог. Если МКАД построили хотя бы один раз, плитку в Москве успели за последние годы переложить уже трижды. Существование «общественного договора» между властью и народом пока поддерживает систему в состоянии относительной стабильности и предсказуемости, но отсутствие какого бы то ни было «корпоративного соглашения» о принципах экспроприации народного достояния, становится, похоже, единственным, что способно ее разрушить.

Иначе говоря, система, которая сделала всемерное обогащение чиновничьей элиты своим основным принципом — притом отвергающим все прочие принципы и нормы — сегодня сталкивается с тем, что это обогащение прямо исключает возможность решения любых значимых задач, стоящих перед государством и народом. Мне кажется, что такая проблема уже хорошо осознается высшими руководителями страны, хотя, разумеется, не артикулируется публично. «Коррупционные» дела последних месяцев — скорее всего, не просто борьба различных кланов внутри системы, но ее попытка противостоять саморазрушению. Президент и его окружение, возможно, еще надеются на то, что «хорошие» силовики разберутся с «оборотнями в погонах», а честные бюрократы (которых по недоразумению начали называть «технократами») вычистят из власти отщепенцев — однако я не вижу для этого никаких оснований. Внутри политической и административной элиты начнет нарастать борьба за раздел сжимающегося «пирога» —​ причем в условиях, когда все бóльшее количество поставленных общегосударственных задач решаться вовсе не будет. Справится ли с этим система, неизвестно.

Совершенно очевидно, что из сложившейся ситуации имеется два выхода. Можно отказаться от имперских амбиций, забыть о резвой риторике, по*считать Россию нормальной страной и продолжить тихое разворовывание ее богатств, установив определенные нормы «корпоративного поведения». В такой ситуации система может жить бесконечно долго. Можно, напротив, кинуться в воображаемую войну против всего мира, потратить всё, что есть и что удастся занять на проплату реальными деньгами виртуальных проектов, и после «пира во время чумы» убедиться, что управление страной приносит больше проблем, чем выгод — а затем убыть к местам, где «припаркованы» нажитые непомерным трудом миллиарды. Какой сценарий реализуется, не скажет никто — просто потому, что столь гротескная система, как та, что сложилась в России, не появлялась в последние полвека ни в одной из достаточно высокоразвитых стран. Так что остается только ждать, чем закончится очередной поставленный над всеми нами эксперимент.

Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.

[Владислав Иноземцев]

http://www.gazeta.ru/column/vladisla...10204055.shtml
21.09.2016, 11:21
о том, когда и при каких условиях может измениться политический пейзаж России

Игорь Коротченко/@i_korotchenko/livejournal.com

Выборы в Государственную думу остались позади. Как предполагали многие, никаких сенсаций они не принесли. Избирателям была предложена на порядок более разнообразная палитра потенциальных политиков, чем в 2011 году, а кампания и подсчет голосов ознаменовались куда меньшим количеством злоупотреблений и скандалов. Однако все равно больше половины пришедших на выборы граждан и сегодня предпочли «Единую Россию» и малоотличимые от нее три прокремлевские партии, что в целом соответствует рейтингу Путина, как его определяют основные социологические исследования.

Выборы, таким образом, показали, что избиратели воспринимают политику властей если и не как успешную, то не требующую радикальной коррекции.

Все это создает предпосылки для того, чтобы Путин отбросил «лукавые сомненья» относительно того, идти ли ему на выборы в 2018 году, и в очередной раз продлил свой мандат на шесть лет. Его нынешняя популярность не предполагает конкуренции, а сложность допуска на президентские выборы независимого кандидата — возможности появления новых лиц.

Однако почти одновременно с выборами, консолидировавшими путинское большинство, Ходорковский, последовательный оппонент режима, запустил проект определения кандидата в президенты от оппозиции, который мог бы противостоять Путину через полтора года.

Во-первых, он противоречит прежнему, куда более реалистичному прогнозу Михаила Борисовича о том, что в России серьезные перемены вряд ли произойдут в ближайшие десять лет.

Сказанные вскоре после освобождения из тюрьмы эти слова остаются актуальными и сегодня: ближайшая «точка бифуркации» системы — 2024 год, когда, вполне вероятно, Путин покинет президентский пост, как он сделал это в 2008-м, но на этот раз не на четыре года, а, возможно, навсегда.

К тому времени уровень поддержки президента, несомненно, снизится — нынешний экономический кризис, уверен, надолго. Да и передать преемнику то, что от этого уровня останется, будет намного сложнее, чем восемь лет назад, когда доверие россиян ко всем ветвям власти достигало максимальных значений.

В такой ситуации выдвигать кандидата в 2018 году попросту контрпродуктивно: довольно позорное поражение даже в случае, если такой человек и будет допущен до выборов, гарантирует не бóльшую узнаваемость, а закат, по сути не начавшейся политической карьеры. Или, если ориентироваться на ряд представленных на сайте Vmestoputina.ru лиц, жирную точку в чересчур затянувшейся.

Мне кажется, что в чем-то Ходорковский напоминает другого лондонского эмигранта — Карла Маркса, который, с одной стороны, создавал блестящую философию истории, из логики которой следовало, что коммунизм как новая общественная формация, сменяющая экономическое общество, должен складываться сотни лет. При этом, с другой стороны, в каждом проявлении протеста на континенте видел всполохи пролетарской революции.

Эмоционально легко понять тех, кто стремится приблизить перемены, но практика показывает, что без необходимых предпосылок такое приближение вряд ли может принести хороший результат.

Во-вторых, что даже более существенно, проект воспроизводит основную проблему российской политики — ее безнадежный персонализм. Вывешенные на пустой странице девять портретов призваны, вероятно, убедить потенциально заинтересованных посетителей сайта в наличии выбора из числа демократических кандидатов, а краткие справки дают представление об их жизненном пути. То есть гражданам предлагается в качестве альтернативного тот же подход, как и на обычных российских выборах, где ограничиваются визуальным образом и послужным списком кандидата.

Между тем, на мой взгляд, самым интересным было бы узнать позицию претендентов по наиболее важным вопросам российской политики.

Поддерживает ли, например, Кудрин радикальное перераспределение бюджетных потоков с регионального уровня на федеральный, которое он сам осуществил в бытность свою министром финансов. Или как соотносятся у Навального его приверженность исполнению законов своей страны, отраженная в бескомпромиссной борьбе с коррупцией, с тем, что на Западе назвали бы пренебрежением к международному праву, когда он выражает поддержку присоединению Крыма. Ну и так далее.

Иначе говоря, если бы у Михаила Борисовича возникло желание реально переформатировать российскую политику, следовало бы начать с обсуждения взглядов, а не лиц.

Именно это предлагал ему около года назад работающий в Литве российский политолог Арсений Соболевский в своем проекте «Альтернатива», но его письмо, видимо, не удостоилось внимания приближенных к Ходорковскому политтехнологов. Между тем мы видим, что личностям политиков пока так и не удается консолидировать протестный электорат.

В-третьих, и это продолжает вторую мысль, России сегодня необходимы не столько «человек принципиально новой формации — не «царь, вождь и отец», а грамотный и профессиональный управленец», сколько нормальные политические партии, в которых их идеология и программа значат намного больше, чем находящиеся во главе их лидеры.

Проблема страны не в том, что Путин плох, а Явлинский будет лучше, а в том, что оба создали вполне персоналистские структуры.

Первый — государственную машину, а второй — партию, и нет оснований полагать, что в случае смены одного на другого политический режим в России радикально изменится.

Напомню: вовсе не Путин написал и вынес на референдум современную российскую Конституцию, а самые демократичные из российских демократов.

Отнюдь не при Путине реальные властные полномочия перетекли из Думы и правительства в неконституционный орган, называющийся администрацией президента, а при Ельцине и Чубайсе. Поэтому обсуждать сегодня стоило бы не электоральные шансы очередного потенциального автократа типа Навального, а, скорее, программу превращения России в парламентскую республику, а наряду с ней — различные более частные стратегии развития нашего общества, экономического, социального, политического.

Михаил Ходорковский искренне стремится изменить политическую ситуацию в России и демонтировать нынешний режим, что достойно всяческого уважения. Он неоднократно заявлял о том, что не видит возможности самому стать государственным лидером, и это тоже вполне реалистичный и заслуживающий высокой оценки подход. Однако раз за разом повторяются все прежние ошибки: персонализм, поспешность, ориентированность не на эффективность, а на эффект.

На мой взгляд, перед страной в начале 2020-х годов будут стоять две фундаментальные задачи.

Первой станет создание реальной многопартийной системы, не формирующей, а отражающей мировоззрения россиян.

Поразительно, что до сих пор в стране беснующейся поповщины нет нормальной христианско-демократической партии европейского типа.

Столь же феноменально, что в государстве, где имущественное неравенство недавно было признано одним из самых значительных в мире, нет и партии социал-демократов с реалистичной программой борьбы за социальную справедливость. Что в стране олигархов и крупных корпораций нет либеральной партии, выступающей с позиций защиты интересов бизнеса, в том числе малого и среднего. В обществе, захлестываемом волнами иммиграции, нет умеренно националистической силы, нишу которой занимают откровенно фашиствующие элементы. И так далее.

Все, что мы имеем, — это партии-фейки, специально, казалось бы, созданные для дискредитации нормального избирательного процесса и ублажения наполеоновских комплексов своих руководителей.

Второй станет формулирование программы, которая не имеет партийно-идеологической окраски: стратегии возвращения страны в цивилизованный мир, ее встраивания в Европейский союз, западную архитектуру безопасности, глобальные экономические и правоохранительные структуры.

Основной причиной провала нашего демократического и рыночного транзита в 1990-е и начале 2000-х годов стали не внезапно вспыхнувшая в народе ностальгия по Советскому Союзу и ненависть неудачников к успешным и состоятельным согражданам, а «незакрепленность» транзита включения России в основные структуры евроатлантического мира, что было сделано всеми государствами Центральной Европы и странами Балтии.

Вместо того чтобы с им самим отобранным коллективом писать новую Конституцию для России, Михаилу Борисовичу следовало бы озаботиться именно стратегией реинтеграции страны в мир, тем более что его пребывание в Европе и доступность контактов с политиками большинства демократических стран вполне позволяют проверить реалистичность тех инициатив и рецептов, которые могут быть предложены. Без такой стратегии — и без ее реализации — самый демократический кандидат в президенты России, выиграв выборы, всего через несколько лет станет новым Путиным, если не хуже.

Исходя из сказанного, мне кажется, что самым разумным для такого maître d'esprit, каким мог бы стать Михаил Ходорковский, было бы не конструирование сайтов с портретами граждан, большинство из которых уже выразили свое неудовольствие упоминанием всуе их имени, а попытка понять, могут ли изменить политический пейзаж России парламентские выборы 2021 года, если, конечно, к тому времени в стране появятся нормальные партии с новыми лидерами, которые смогут составить серьезную конкуренцию как разномастным филиалам «Единой России», так и окончательно «вышедшим в тираж» политикам из 1990-х…