*3177. Публикации Сергея Гуриева

[Сергей Гуриев]

https://www.vedomosti.ru/newspaper/a...niya-oligarhov
25 ноября 2004 00:00

Ведомости

Не пора ли подвести черту под эпохой олигархического капитализма в России? Опыт других олигархических экономик показывает, что происходящее сейчас наступление власти на крупный бизнес скорее всего приведет не к деолигархизации, а к перераспределению собственности и назначению новых олигархов.
Россия – не исключение

Термин “олигархия” был впервые употреблен в работах Платона и Аристотеля и с тех пор широко используется для описания политической системы, в которой реальная власть принадлежит немногим. Многие благополучные теперь страны проходили через олигархический этап развития, когда несколько крупнейших бизнесменов обладали не только экономической, но и политической властью.

Российские олигархи уникальны тем, что их состояние основано на активах, находившихся в собственности государства и приватизированных по заниженной стоимости. Но с точки зрения экономики такая приватизация всего лишь один из способов перераспределения общественных ресурсов в пользу узкого круга лиц.

Олигархи из других стран не приватизировали свои империи, а строили их с нуля, но и они опирались на поддержку государства. Американские железнодорожные магнаты XIX в. получали субсидии и земельные гранты. При этом они подкупали конгрессменов и сенаторов для лоббирования выгодных законов и не гнушались прямым подлогом.

Так, при сооружении трансконтинентальной железной дороги стандартной практикой стал “перенос гор”, когда компания выдавала равнину за гористую местность и получала субсидии по горным ставкам. Неудивительно, что американцы назвали первое поколение крупных капиталистов “баронами-разбойниками”, а президент Теодор Рузвельт говорил о них не иначе как о “преступниках с большим кошельком”.
Правила игры олигархов

Так же отрицательно относилось общество и к крупнейшим корпорациям в Швеции в 1930-х гг., в Японии и Италии после Второй мировой войны, в Корее в начале 1960-х. В этих странах олигархи так же построили свои империи, подкупая политиков и получая взамен налоговые льготы, субсидии, льготные кредиты, выгодные военные заказы и защиту от внешней конкуренции.

Олигархия расцветала, когда быстрее всего развивались те отрасли, в которых размер имеет значение: сырье и инфраструктура. Чем больше железная дорога, тем ниже удельные издержки и тем легче захватить лидерство на рынке. Поэтому первое поколение капиталистов хорошо понимало: победитель получает все.

Впрочем, большие предприятия выигрывали не столько за счет технологических преимуществ масштаба. Неразвитость правовой и политической системы позволяла большим компаниям с успехом навязывать свои правила игры: защита от конкуренции с импортом, неразвитость финансового сектора, слабая антимонопольная политика, барьеры на вход малых предприятий.

Сами не уйдут

Тем не менее названные страны сейчас живут совсем неплохо. Как же им удалось преодолеть барьеры развития, присущие олигархической системе?

Некоторые олигархические корпорации разваливаются под весом собственной неэффективности. Состарившись, талантливый основатель промышленной империи сталкивается с трудным выбором: его наследник скорее всего менее предприимчив. Поэтому в семье фирму оставить нельзя. Но если финансовые рынки неразвиты, то и продать ее можно лишь с огромным дисконтом. Так погибли большинство семейных фирм в Италии.

В России этот сценарий неактуален: российские олигархи в расцвете сил, среднему олигарху всего 44 года. Кроме того, хотя российский финансовый рынок и не позволяет мобилизовать средства для перепродажи крупных промышленных активов, это легко сделать на глобальном рынке.

Открытая экономика против трестов

Более радикальный подход деолигархизации был реализован в Америке сто лет назад. После убийства президента Маккинли власть досталась вице-президенту, представителю среднего класса Теодору Рузвельту. Он начал первую в истории антимонопольную кампанию, раздробил крупнейшие тресты и заложил основы открытой и конкурентной экономики с развитыми финансовыми рынками, что и сделало невозможным возвращение олигархов.

Даже сейчас, когда, по данным журнала Forbes, в США небывалое количество миллиардеров – 275, их суммарное состояние составляет менее 7% годового ВВП страны. Для сравнения: состояние 26 российских миллиардеров соответствует примерно 19% ВВП России.

В американской экономике и сейчас крупнейшие состояния возникают в отраслях, где размер имеет значение (например, Microsoft). Однако правила игры там защищены от влияния даже самых богатых предпринимателей. Отсутствие избыточного регулирования и развитая финансовая система позволяют новым предприятиям успешно конкурировать с большими фирмами.

Сделки за чужой счет

В Швеции и Корее ситуация развивалась по другому сценарию. Олигархам удалось заключить сделку с правящей элитой. В социал-демократической Швеции 1930-х гг. олигархи договорились с профсоюзами, а в авторитарной Корее 1960-х гг. – с военными. В обоих случаях сделка фактически заключалась в перераспределении бюджетных средств в пользу самых богатых и самых бедных за счет среднего класса.

В Швеции это была налоговая реформа, которая финансировала социальное государство за счет крупного бизнеса, но ухудшала жизнь средним и малым предприятиям. В Корее президент пообещал чеболям льготные кредиты в обмен на развитие экономики и рост экспорта.

Эти соглашения действовали до самого недавнего времени. В Корее они были уничтожены кризисом 1997 г., а в Швеции их эффект в последнее время нивелируется обязательствами перед Евросоюзом. Неудивительно, что средний бизнес до сих пор практически отсутствует в обеих странах. Большинство крупнейших шведских корпораций по-прежнему в руках семей, подписавших соглашение 1938 г.

Раскулачивать бесполезно

Непосредственное “раскулачивание” олигархов ничего не меняет. В Японии после Второй мировой войны оккупационная администрация приказала раздробить и распродать (практически бесплатно) активы крупнейших бизнес-групп (дзайбацу). Однако объективные условия для возникновения больших интегрированных групп не были устранены, и уже через 10–15 лет те же группы были восстановлены фактически в том же составе, правда, с другими собственниками в виде так называемых кейрецу. Кейрецу доминировали в японской экономике (и политике!) вплоть до конца 1990-х гг.

Для того чтобы действительно преодолеть олигархический капитализм, необходимы экономические, политические и правовые институты, которые обеспечивают равенство возможностей для всех предпринимателей, независимо от размера и политического веса,– защиту прав собственности от конкурентов и чиновников, честную и эффективную судебную систему, развитые финансовые рынки, внешнюю и внутреннюю конкуренцию.

[Сергей Гуриев]

https://www.vedomosti.ru/newspaper/a...izm-na-doverii
09 декабря 2004 00:00

Ведомости

В последнее время слово “доверие” стало часто использоваться не только в общественных дискуссиях, но и в официальных документах. На прошлой неделе Дума приняла в третьем чтении закон о губернаторах, которые займут свой пост, если обладают “доверием президента”. Какую роль доверие играет в капиталистической экономике?

Доверие и рост

Современная экономическая наука рассматривает доверие в качестве одной из ключевых составляющих “социального капитала”. Под социальным капиталом понимается система неформальных правил и механизмов, действующих внутри определенной группы людей или даже внутри целой страны.

Зачем нужен социальный капитал? Формальные институты – законы и суды – не в полной мере обеспечивают защиту прав собственности и контрактов даже в развитых странах. Поэтому и нужны репутационные механизмы, этические нормы, моральные ценности и принципы, ограничивающие оппортунистическое поведение.

Понятие социального капитала получило широкое распространение в экономической науке относительно недавно, но уже появился ряд работ, которые показывают наличие положительной корреляции между социальным капиталом и экономическим ростом как на уровне стран, так и на уровне отдельных регионов. Например, успех Северной Италии некоторые специалисты склонны объяснять именно более высоким уровнем социального капитала, чем в Южной Италии. Аналогично в развитых странах социальный капитал, как правило, выше. В этих работах социальный капитал измеряется как уровень членства в общественных организациях и как процент людей, считающих, что незнакомцам можно доверять.

Некоторые результаты получены и на индивидуальном уровне. Например, дети, родители которых часто переезжали, не приобретали достаточного социального капитала и добивались в жизни меньших успехов. С другой стороны, в школах с более активными родительскими советами ученики получали образование более высокого качества.

Однако не все так просто. Во-первых, наличие корреляции не означают причинно-следственной связи. Членство в организациях гражданского общества является добровольным и зависит от других характеристик, которые и сами могут напрямую влиять на экономические достижения. Например, возможно, что родители, которые часто переезжают, скорее всего больше заботятся о своей карьере, чем об образовании детей, поэтому неудивительно, что частые переезды коррелируют с проблемами в карьере детей. Обратное, скорее всего, верно для родителей, активно участвующих в жизни школы.

Во-вторых, социальный капитал очень трудно измерить. Как соотнести членство в небольших кружках и в национальных ассоциациях? В послевоенной Америке членство в локальных организациях постоянно снижалось, но национальные ассоциации становились больше и сильнее. С точки зрения экономики национальные ассоциации лучше, чем локальные, – люди доверяют незнакомцам, а не только соседям; но неясно, насколько именно лучше. Вырос ли социальный капитал, если вместо двух локальных кружков средний американец теперь состоит в одной национальной организации?

Эти и многие другие трудности пока не дают возможности дать окончательный ответ на вопрос о количественном влиянии социального капитала на экономический рост и развитие.

Доверие и блат

Однако самая большая проблема исследований социального капитала заключается в том, что он играет роль именно тогда, когда не работают формальные институты. Поэтому естественно, что рост интереса к механизмам, основанным на “доверии”, резко вырос в России именно сейчас, когда обществу и бизнесу, как, впрочем, и самому государству, было продемонстрировано низкое качество работы правительства, законодателей, судов и правоохранительных органов. Социальный капитал – это ответ на несостоятельность государства, но даже и самый хороший социальный капитал не может полностью заменить эффективные формальные институты.

Во-первых, в отличие от закона, который един для всех, радиус доверия ограничен членством в группе. Например, неформальные институты кредита и страхования гораздо лучше работают внутри небольших сообществ. Они не могут справиться ни с задачей эффективного распределения капитала, ни с задачей диверсификации рисков. Поэтому высокий уровень социального капитала вряд ли может способствовать экономическому росту.

Не случайно неформальный сектор больше именно в бедных странах; именно там и возникли самые известные примеры успехов неформальных институтов (например, пионер микрокредита – бангладешский банк “Грамин”).

Даже если неформальные ассоциации и приносят выгоду своим членам, это может быть механизмом не создания стоимости, а лишь ее перераспределения (не всегда эффективного). Партийная номенклатура КПСС или “корпоративная солидарность” питерских чекистов помогали повысить лояльность членов группы, но с точки зрения аутсайдеров всего лишь представляли собой круговую поруку, систему, в которой “оступившимся” товарищам всегда подадут руку помощи, а не накажут за ошибку. Институт блата в Советском Союзе перераспределял дефицитные блага в пользу тех, у кого были “связи”, – за счет всех остальных

Наконец, накопление социального капитала стоит времени и, следовательно, может отнимать ресурсы у экономического роста. Например, упомянутое выше сокращение членства в локальных общественных организациях послевоенной Америки во многом объясняется и тем, что женщины стали работать, а не сидеть дома. Последнее обстоятельство безусловно внесло существенный вклад в экономический рост, несмотря на снижение социального капитала.

Инфраструктура доверия

И все же в современной России формальные институты настолько неэффективны, что потребность в социальном капитале бесспорна. Как же создать условия для накопления социального капитала? По аналогии с физическим и человеческим капиталом, необходимо построить инфраструктуру доверия. Нужны механизмы, облегчающие создание неформальных ассоциаций, координации ожиданий и построения репутаций.

Однако инфраструктура является необходимым, но не достаточным условием. Отсутствие доверия – это устойчивое равновесие. Для вывода общества из этого равновесия необходимо активное лидерство. Новые лидеры гражданского общества должны не только представлять себе конечную цель изменений и уметь их осуществлять. Лидеры должны быть уверены в успехе изменений и быть оптимистичными (или сверхоптимистичными) относительно готовности к изменениям других сограждан.

Опыт других стран показывает, что доверие к незнакомым согражданам постепенно вырастает из доверия к одноклассникам, соседям, коллегам, сотрудникам, а эффективные национальные организации возникают из локальных. Для того чтобы создать доверие на уровне целой страны, необходима упорная работа в течение длительного времени; однако нет причин полагать, что у нас нет шансов на успех.

[Сергей Гуриев]

https://www.vedomosti.ru/newspaper/a...sya-vdohnovene
23 декабря 2004 00:00

Ведомости

Российское правительство собирается передать права на результаты научно-технической деятельности, полученные за счет бюджета, самим авторам. Реализация этой идеи, по мнению чиновников, должна резко расширить возможности коммерциализации научных разработок и трансфера технологий. Опыт аналогичного Акта Бэя – Доула (Bayh-Dole Act), принятого в США в 1980 г., убеждает в полезности такого шага. Но это лишь вершина айсберга.

Патент на успех

После принятия Акта Бэя – Доула в США действительно наблюдался резкий всплеск инновационной деятельности. Застой 1960–1970-х гг. сменился быстрым ростом числа ежегодно выдаваемых патентов: за 20 лет их количество увеличилось более чем в два раза.

Однако закон Бэя – Доула – это лишь часть широкомасштабной патентной реформы начала 1980-х, направленной на защиту прав изобретателей. Частью этой реформы стало удлинение срока патента, создание специальных судов, расширение толкования патентуемых технологий.

Да и сам закон Бэя – Доула позволил не только передавать созданную на федеральные деньги интеллектуальную собственность университетам, но и разрешил эксклюзивное лицензирование изобретений, что является ключевым условием их коммерциализации. Такой комплексный подход и принес положительные результаты.

Впрочем, целый ряд исследований показывает, что патентной защитой в американской экономике пользуются лишь несколько отраслей. Между тем инновационный бум последних двух десятилетий наблюдался не только и даже не столько в этих отраслях, но и во многих других. Кроме того, суммарная выгода от патентной защиты для компаний, которые ею пользуются, составляет всего около 15–25% от их расходов на НИОКР.

Без патента дешевле

Эти результаты заставили исследователей и практиков переосмыслить роль патентов в стимулировании инноваций. В последнее время становится все яснее тот факт, что патенты – лишь один из нескольких компонентов системы защиты изобретателей. Реформы, которые сосредоточены только на патентах, могут не дать ожидаемых результатов. Более того, они могут быть контрпродуктивны.

Исследования эффективности патентных реформ в развитых странах за последние 150 лет показали, что если зависимость инновационной деятельности от патентов и имеет место, то она немонотонна: как слишком слабая, так и слишком сильная защита патентов снижает инновационную деятельность.

Дело в том, что в современном мире новые продукты не создаются с нуля. Изобретения являются последовательными: новые технологии основаны на уже существующих изобретениях. Как говорил Исаак Ньютон, изобретатели “видят далеко, потому что стоят на плечах гигантов”. Слишком сильная патентная защита предыдущих изобретений увеличивает издержки последующих инноваций, поэтому эффект от усиления роли патентов может быть неоднозначным.

Например, один из секретов успеха российских программистов заключается в том, что в период своего обучения они имеют бесплатный доступ к огромному количеству дорогих пакетов за счет пренебрежения авторскими правами в России.
Слишком много гласности

Для того чтобы продать оригинальную идею или привлечь средства на ее реализацию, авторам этой идеи необходимо убедить покупателя в своей гениальности и при этом сохранить права собственности на свое изобретение. Очень часто описание идеи выдает существенную часть ее стоимости. Патенты позволяют решить эту проблему. Но, с другой стороны, при получении патента приходится слишком много рассказывать о сути изобретения. Даже в Америке это позволяет конкурентам, хотя бы и частично, имитировать чужие изобретения, формально не нарушая патент.

В тех отраслях, где описание новой технологии невозможно без раскрытия ее сути и от имитации трудно защититься в суде, изобретатели предпочитают двусторонние переговоры с отдельными покупателями идеи. Однако в этом случае покупатель не может получить гарантию, что изобретатель не продаст свою идею еще раз, причем конкуренту. Поэтому стороны часто договариваются о продаже изобретения за долю в доходах покупателя. Например, компания Spyglass продала Microsoft свою технологию для создания веб-браузера по цене $1 за каждую проданную копию программы Internet Explorer. В такой схеме у изобретателя появляется прямая заинтересованность в успехе покупателя, а не его конкурентов.

До встречи в суде

В современном мире система стимулов для инновационной деятельности должна быть многосторонней и гибкой. Продавцы и покупатели знаний должны иметь возможность заключать достаточно сложные контракты, а суды – уметь их интерпретировать и гарантировать выполнение. Важна и компетентность и объективность судов.

Когда в отношениях Microsoft и Spyglass возникли проблемы с уплатой роялти за бесплатно распространяемые копии браузера, обе стороны знали, что огромный экономический и политический вес Microsoft не повлияет на решение суда в пользу маленькой Spyglass. Принял бы российский суд решение в пользу небольшой компании, спорящей с гигантами, например с “Газпромом”?

С другой стороны, контракты, связанные с интеллектуальной собственностью, можно заключать и исполнять только в белом секторе экономики. Как показывают исследования, чем сложнее венчурный контракт, тем эффективней оказывается инвестиция. Но в сером секторе, куда государство заталкивает российский бизнес своим регулирующим и налоговым бременем, заключать подобные юридически сложные контракты бесполезно. История физика Данилова показывает, насколько высоки в России риски легализации торговли технологиями.

Для привлечения к инновационной деятельности в России профессиональных венчурных инвесторов нужны не только специальные гарантии прав на интеллектуальную собственность, но и гарантии защиты прав собственности вообще. До сих пор российские политические риски слишком высоки даже для таких азартных игроков, как американские венчурные капиталисты.

Инициативы Министерства науки по стимулированию рынка технологий можно только приветствовать. Но успех реформы зависит не от Миннауки, а совсем от других органов власти. Американский инновационный бум последних 20 лет нельзя воспроизвести в России, просто скопировав Акт Бэя – Доула. Как это ни банально звучит, необходимо снижение политических рисков и создание независимой и компетентной судебной системы.

[Сергей Гуриев]

https://www.vedomosti.ru/newspaper/a...ny-jekonomisty
13 января 2005 00:00

Ведомости

Глядя на тысячи высокооплачиваемых профессоров по экономике, из года в год переполняющих центр американского города Филадельфии, трудно не задаться вопросом: зачем вообще нужны экономисты?

Ежегодно в первый уик-энд января они съезжаются сюда на конференцию Американской экономической ассоциации – без сомнения, крупнейшую конференцию по экономике в мире.

Это не только место обмена мнениями, но и своего рода биржа труда экономистов. Сотни ищущих работу выпускников докторантур по экономике проходят собеседования с потенциальными работодателями – университетами не только из Америки, но и со всего мира.

Почему американское общество считает нужным тратить миллиарды долларов в год на поддержание многочисленных факультетов экономики? Почему другие страны нанимают ученых-экономистов, выпускников американских докторантур?

Поствашингтонский консенсус

Мне хочется верить, что квалифицированные экономисты способствуют ускорению экономического роста. Подавляющее большинство ведущих экономистов мира работают в развитых странах, а безусловным лидером в области экономической науки является богатейшая страна мира – США. Даже по данным Европейской экономической ассоциации, среди 10 лучших факультетов экономики в мире нет ни одного неамериканского, а среди 50 лучших – от силы 15 европейских и канадских. Факультеты экономики развивающихся стран, способные конкурировать с западными, можно пересчитать по пальцам двух рук, а в посткоммунистических странах – по пальцам одной руки.

С другой стороны, корреляция между уровнем развития экономики и экономической науки скорее всего объясняется по-другому: именно богатым странам по карману иметь ведущие экономические школы, а бедные страны вынуждены импортировать экономические знания.

Казалось бы, что в этом плохого? Компьютеры и холодильники работают по всему миру вне зависимости от того, какой национальности были их изобретатели. Если законы экономики так же универсальны, как и законы физики, то для экономического развития не так важно, в какой стране они открыты.

Именно верой во всесилие современной (“неоклассической”) экономики и руководствовались авторы так называемого вашингтонского консенсуса. Изначально (в 1989 г.) вашингтонский консенсус был предложен в качестве наименьшего общего знаменателя рекомендаций различных экспертов в области экономической политики для стран Латинской Америки. Впоследствии эти рекомендации были интерпретированы как набор универсальных экономических рецептов для всех развивающихся стран.

Когда эти рецепты были взяты на вооружение экономистами, международными финансовыми организациями и реформаторами в развивающихся странах, именно на вашингтонский консенсус была возложена ответственность не только за успехи, но и за все неудачи реформ.

В конце 1990-х среди экономистов, в том числе и внутри Всемирного банка, назрело понимание необходимости нового, поствашингтонского консенсуса: без учета особенностей конкретной экономики универсальные рецепты обречены на провал. К сожалению, поствашингтонский консенсус пока не дает четкого, операционального определения экономических институтов и способов их измерения, а главное – их построения.

Найти свой путь

Вопреки распространенному мнению, в число целей вашингтонского консенсуса включались не только бюджетная дисциплина, приватизация, либерализация финансового рынка, обменного курса и внешней торговли, но и обеспечение прав собственности, снижение налоговых ставок, дерегулирование, увеличение госрасходов на здравоохранение, образование, инфраструктуру.

С этими положениями и сейчас согласны подавляющее большинство экономистов, однако все очевиднее, что весь список реализовать не так легко. Для достижения результатов реформы должны быть легитимными в глазах большинства граждан страны.

При определении последовательности и скорости реформ необходимо сделать все возможное, чтобы большинство населения получали осязаемые выгоды на протяжении всего процесса реализации пакета реформ. Если же это условие не выполняется, то реформы либо останавливаются, либо даже обращаются вспять.

Так как изначальные условия – распределение доходов и человеческого капитала, отраслевая структура экономики, экономическая география – в разных странах различны, то и оптимальный пакет реформ для каждой страны свой. Путь к общим целям оказался не общим.

Детальный анализ успешных реформ был опубликован недавно одним из самых известных критиков вашингтонского консенсуса, гарвардским профессором Дани Родриком, вместе с рядом других ведущих экономистов (“Справочник экономического роста”, сборник статей “В поисках процветания”). Выяснилось, что устойчивого экономического роста удалось добиться тем странам, которые нашли подходящие именно для них пути достижения неоклассических целей. При этом избранные ими стратегии роста необязательно совпадали с рекомендациями стандартных учебников.

Вот поэтому для экономического развития каждой стране необходимы ученые. Они не только разбираются в хитросплетениях современной экономической науки, но и хорошо знают особенности конкретной страны.

Дворцы экономики

Как показал опыт Китая и Индии, необязательно даже иметь выдающиеся университеты, достаточно наличия мощной научной диаспоры. Впрочем, сейчас и в Китае, и в Индии предпринимаются серьезные усилия по построению конкурентоспособных центров экономической науки внутри страны.

Ясно, что эти специалисты должны быть не только “читателями”, но и “писателями”: не просто ориентироваться в самых последних результатах экономической науки, но и работать на переднем крае науки, чтобы при необходимости разработать новые модели, подходящие именно для данной страны.

Проблемы развивающихся и переходных экономик носят комплексный характер, поэтому при построении подобных центров нельзя ограничиться какой-нибудь одной областью исследований. Необходимы ведущие специалисты сразу в нескольких отраслях экономики, а еще лучше привлечь специалистов и в смежных областях знаний – политологии, социологии и праве. Это, в свою очередь, означает, что необходимо создание целых научных центров с 20–30 профессорами каждый.

Съехавшиеся в Филадельфию молодые экономисты рассчитывают на стартовую зарплату в $65 000–85 000 в год. Это на порядок-полтора превышает уровень дохода квалифицированных кадров в развивающихся странах. Тем не менее многие бедные страны готовы платить сопоставимую зарплату для того, чтобы создать собственную экономическую науку и перестать зависеть от универсальных рецептов из учебников для первого курса.

Если учесть разницу в стоимости жизни, годовой бюджет полноценного факультета экономики международного уровня составляет в России несколько миллионов долларов. Это, конечно, немало, но и не так много, если нас интересует качество экономической политики и долгосрочный экономический рост.

[Сергей Гуриев]

https://www.vedomosti.ru/newspaper/a...skoj-korrupcii
27 января 2005 00:00

Ведомости

Вопреки распространенному мнению, что “бабло победит зло”, повсеместная коррупция – это не просто перераспределение денег в карманы чиновников, а верное средство замедления экономического роста.

Межстрановые исследования показывают, что отрицательное влияние коррупции на рост вполне осязаемо. По оценкам экономиста МВФ Пауло Мауро, если бы современной России удалось снизить коррупцию всего лишь до уровня Греции или Чехии, то инвестиции увеличились бы на 4% ВВП, а темп роста самого ВВП – как минимум на 0,5 процентных пункта каждый год. Если бы нам удалось достичь уровня Скандинавских стран, эффект был бы втрое больше.

Причины влияния коррупции на рост очевидны – повсеместная коррупция не только является самым искажающим налогом на частный сектор, но и полностью уничтожает возможность государства проводить любую социально-экономическую стратегию. Поэтому все страны так или иначе борются с коррупцией.

Больше недоверия, меньше взяток

Успехов достигают немногие. Бороться с коррупцией особенно трудно, если коррупция поразила сразу несколько ветвей власти и несколько уровней бюрократической иерархии. Необходимым условием успеха является неотвратимость наказания для коррупционеров. Даже если наказание будет жестоким, но будет применяться избирательно, то в коррумпированной сверху донизу системе очень велика вероятность ошибки – за взятку можно как откупиться от наказания самому, так и посадить конкурента. Кроме того, если власть коррумпирована не только на нижнем, но и на верхнем уровне, сами правила игры выстраиваются так, чтобы воспроизводить коррупцию.

Один из рецептов успеха в борьбе с коррупцией основывается на нелегитимности коррупционного контракта. Взаимные обязательства сторон при передаче взятки не могут быть исполнены при помощи суда. Как заставить чиновника выполнить обещанное после того, как он взял деньги? И, наоборот, зачем платить чиновнику, когда он уже выполнил свою нелегальную услугу?

Оказывается, что при наличии угрозы обмана или даже доноса взяткодатель и взяточник оказываются в весьма затруднительной ситуации. Чем больше недоверия между участниками коррупционных сделок, тем меньше будет коррупции. Именно поэтому во многих странах информаторы защищены законом, причем не только в государственном, но и в частном секторе. В недавно принятом в США Акте Сарбейнса – Оксли целый раздел посвящен защите корпоративных инсайдеров, выносящих сор из избы.

Та же логика применима и к российской действительности. Действительно, не угрозой ли разоблачения объясняются вежливые, но настойчивые приглашения сотрудников ГИБДД проследовать в их автомобиль для составления протокола? Простейшее решение, резко осложняющее сбор взяток на дорогах, заключается в том, чтобы запретить водителю покидать свое место, как это, например, сделано в США.

Владивидео

Исследования коррупционных контрактов по определению крайне затруднительны. Тем примечательнее статья экономистов Джона Макмиллана и Пабло Зойдо о шефе Национальной службы разведки Перу Владимире Ленине Монтесиносе Торресе, опубликованная в последнем номере Journal of Economic Perspectives.

Монтесинос фактически управлял страной все 1990-е гг. Хотя эскадроны смерти и борьба с терроризмом унесли за эти годы около 70 000 жизней, его власть основывалась в первую очередь не на уничтожении, а на подкупе политических противников. На примере Чили Монтесинос хорошо понял опасность возмездия за насилие и предпочитал ежемесячно тратить миллионы (бюджетных) долларов на взятки политикам, судьям, чиновникам и журналистам. С тем чтобы обеспечить исполнение обещаний, полученных в обмен на взятки, Монтесинос не только брал расписки, но и снимал выдачу взяток на видео. Эти пленки были впоследствии названы по имени автора “владивидео”.

Макмиллан и Зойдо смогли проанализировать размеры взяток, которые позволяли Монтесиносу контролировать всю систему власти в стране, имевшую все внешние признаки демократии – выборы, ограничение двух сроков, независимую судебную власть, независимую прессу.

Результаты их исследования показывают, какие именно институты Монтесинос считал наиболее важными. Взятки рядовым судьям исчислялись тысячами долларов, а руководителям судебного корпуса, депутатам и премьер-министрам – от $5000 до $20 000 в месяц. Зато владельцы телеканалов получали сотни тысяч или даже миллионы в месяц; газеты стоили на порядок дешевле. С точки зрения Монтесиноса полный контроль власти именно над телевидением лишал оппозицию малейших шансов на успех. Как он выразился о пресс-конференции одного из оппозиционеров, “если ни один телеканал не показал пресс-конференцию, значит, ее и не было”.

При помощи СМИ Монтесиносу удалось создать феномен сверхпопулярного президента Фухимори. В глазах избирателей Фухимори олицетворял экономический рост и успехи в борьбе с терроризмом. Действительно, Фухимори удалось уничтожить маоистских повстанцев из организации “Сияющий путь”, а темпы роста составили в среднем 4% в год (по сравнению со спадом в 1,2% в год в предыдущем десятилетии). Однако какой ценой были достигнуты эти успехи, обществу стало ясно только после ухода Фухимори.

Нелегитимность коррупционных контрактов, которая заставила Монтесиноса вести коррупционную отчетность, в конце концов его и погубила. Одна из пленок владивидео попала к оппозиции. Так как это произошло сразу после избрания Фухимори на третий срок (с соответствующим изменением Конституции и махинациями при подсчете голосов), народное недовольство оказалось достаточным, чтобы свергнуть режим.

Фухимори бежал в Японию, а Монтесинос – в Венесуэлу, откуда был выдан перуанским властям. К несчастью для него, архив попал в руки победившей оппозиции и предоставил ей достаточно доказательств, чтобы осудить его сначала на девять лет, потом еще на пять, потом еще на восемь, а затем еще на 15. Обвинения были также выдвинуты против примерно полутора тысяч его соратников.

Польза газетных киосков

Еще один универсальный рецепт для снижения коррупции в бюрократии – это прозрачность. В Уганде центральная власть смогла прекратить разворовывание средств на поддержку школ, запустив мощную информационную кампанию по публикации приходящих в каждый округ бюджетных средств. Как показано в недавней статье экономистов Ритвы Рейникка и Якоба Свенссона, эта кампания помогла снизить разворовывание средств с 80% до 20%.

Коррупция особенно сильно снизилась в округах с более высокой плотностью газетных киосков. В России необязательно распространять информацию в газетах. Большим прогрессом стало бы, например, требование публикации решений органов власти – например, судебных решений, результатов тендеров по госзакупкам – в Интернете.

Первый шаг в борьбе с коррупцией – это перестать врать самим себе, что все нормально. Проблему коррупции невозможно решить, если сделать вид, что такой проблемы не существует.

[Сергей Гуриев]

https://www.vedomosti.ru/newspaper/a...-monetizatorov
10 февраля 2005 00:00

Ведомости

Как показало обсуждение монетизации льгот, соотношение ответов на извечные вопросы русской интеллигенции остается прежним. Как и 150 лет назад, гораздо проще ответить на вопрос “кто виноват?”, чем на вопрос “что делать?” и тем более – “с чего начать?”.

Все специалисты в один голос говорят о том, что сама идея монетизации верна, а вот конкретный способ ее реализации в спешке не успели разработать. При этом наблюдается полное отсутствие предложений о том, как, собственно, надо было делать реформу.

По-видимому, дело в том, что никто не знает, сколько людей на самом деле используют те или иные льготы, а без этих данных нельзя разработать систему денежных компенсаций, которая удовлетворила бы всех бывших льготников. Российское общество еще раз убедилось в том, что реформы нужно готовить и для их успеха необходимы серьезные количественные исследования с использованием обширных массивов микроэкономических данных.

Влияние Progresa

Замечательным примером успешной социальной реформы является мексиканская Программа образования, здравоохранения и питания – Programa de Educacion, Salud y Alimentacion (сокращенно Progresa).

Эта программа начала работать в 1997 г. Ее вдохновитель, экс-президент Мексики Эрнесто Седильо, с гордостью рассказывает, что реализации программы предшествовала исследовательская работа стоимостью $10 млн – небольшая сумма для программы с годовым бюджетом в $1 млрд, но беспрецедентно огромная величина для исследовательских расходов в развивающейся стране.

Кроме хорошей предварительной подготовки правительство Мексики одновременно с началом действия программы заказало проверку ее эффективности американскому Институту исследований международной продовольственной политики (IFPRI). Впечатляющие результаты, полученные учеными института, не только доказали пользу “социальной инновации” Мексики, но и стали поводом для расширения масштабов программы.

Действие Progresa, первоначально предназначавшейся для борьбы с бедностью в сельских регионах страны, было расширено на городские территории, в ней появились новые компоненты. Перемены привели в 2002 г. и к необходимости смены названия программы – вместо Progresa появилась Oportunidades.

Успех программы можно оценить не только по тому, как ее оценивают авторы и независимые исследователи. Свидетельством международного признания стало и то, что сразу несколько стран Латинской Америки решили последовать примеру Мексики и разработали аналогичные программы. Впрочем, самым ценным свидетельством правильности выбранной стратегии стало то, что мексиканская оппозиция, выигравшая выборы 2000 г. (после полувекового господства партии Седильо), не только не свернула программу, но, наоборот, увеличила ее бюджет.

На первый взгляд между программой Progresa и реформой монетизации льгот нет ничего общего. Progresa выплачивала денежные субсидии бедным семьям за то, что они инвестировали в свое здоровье и образование. Однако, как и все другие социальные реформы, Progresa и монетизация льгот – это всего лишь реструктуризация контракта гражданина с государством. С точки зрения отдельно взятого гражданина реформа является успешной, если она улучшает его баланс налогов, уплаченных государству, и благ, полученных от государства.

Очевидно, что монетизация льгот ухудшила положение слишком большого числа избирателей, как очевидно и то, что Progresa улучшила – или по крайней мере не ухудшила – положение подавляющего большинства мексиканцев. Бедные получили стимулы к инвестициям в человеческий капитал, в здоровье и образование. Богатые, непосредственно не затронутые реформой, вначале просто не проиграли от того, что собранные с них налоги были потрачены на борьбу с бедностью более разумным способом. В долгосрочной же перспективе богатые выиграли – и немало – от увеличения человеческого капитала в стране.

Телевидение вместо экономики

Для определения количественного эффекта – и, следовательно, целесообразности – конкретной реформы исследования должны удовлетворять двум условиям. Они должны проводиться независимыми специалистами и быть выполнены на высоком уровне качества. Как и во многих других странах, в России общество понимает, что авторы реформ часто преследуют свои собственные цели. Более того, даже если авторы искренне хотят принести пользу обществу, они склонны переоценивать эффект реформ, так как они примеривают ее на тех потенциальных “бенефициаров”, которые хотят в этих реформах участвовать.

Для того чтобы дать точную оценку, необходима случайная и репрезентативная выборка. Если бы монетизации льгот в России предшествовало исследование такой выборки, то не заметить недостатки реформы было бы невозможно. В то же время если опираться на репортажи государственных телеканалов, интервьюирующих только пенсионеров, безоговорочно поддерживающих правительство, то авторы реформ обречены на самоуспокоенность – вплоть до начала реформы.

Вот почему так нужны независимые от государства и групп интересов исследователи и инвестиции в базы микроэкономических данных, которые были бы всем этим исследователям доступны. Сейчас даже те данные, которые есть у Росстата, охраняются как государственная тайна, а лучшие открытые базы данных по российским домохозяйствам находятся во Всемирном банке и Университете Северной Каролины.

Торопиться без спешки

Исследования нельзя сделать за неделю и даже за месяц. Речь идет об одном-трех годах в зависимости от сложности реформы. Как показывают события вокруг монетизации льгот, сделанное на скорую руку все равно придется переделывать.

С другой стороны, структурные реформы нужны сейчас. Даже не потому, что в 2008 г. кончится политический ресурс, а потому, что грех не использовать беспрецедентные внешнеэкономические условия для их проведения. Опыт Progresa говорит о том, что сделанное на совесть не отменит даже пришедшая к власти оппозиция. Впрочем, не исключено, что именно неподготовленные реформы и приведут лидеров оппозиции в Кремль.

[Сергей Гуриев]

https://www.vedomosti.ru/newspaper/a...i-universitety
03 марта 2005 00:00

Ведомости

Российское правительство задумалось над идеей реструктуризации системы высшего образования. Предлагается сконцентрировать финансовые ресурсы на 10–20 “национальных” и еще 100–200 ведущих университетах.

Целью этого шага, видимо, является создание современных исследовательских университетов, которые могли бы восстановить престиж российского образования в мире.

Опыт других стран, и в первую очередь США – лидера в области науки, образования и интеграции науки и образования, показывает, что одних денег для достижения этой цели недостаточно. Нужно еще и исправление системы управления и стимулов внутри университетов.

Волшебный endowment

В рейтингах американских университетов по качеству исследований бросается в глаза безусловное лидерство частных заведений. Почему это так? Привычное объяснение “частные университеты богаче” не вполне удовлетворительно.

В Америке государственные университеты имеют доступ ко всем тем же источникам финансирования, что и частные, плюс государственный бюджет. Безусловно, государственные университеты не могут назначать слишком высокую плату за обучение, но вопреки распространенному мнению плата за обучение не является существенным источником дохода ведущих частных университетов.

В бюджете Принстонского университета плата за обучение составляет лишь около 20% всех доходов, а всем нуждающимся студентам (таких больше половины) предоставляются скидки или даже полное освобождение от платы.

Главное преимущество частных университетов – это более гибкая и эффективная система управления, которая позволяет обеспечить им “инвестиционную привлекательность” и привлечь большее количество пожертвований, чем в бюрократизированных государственных университетах.

Ключевую роль в управлении университетами играют советы, которые называются в разных университетах по-разному – советы попечителей, наблюдательные советы или даже “корпорации”, но играют одну и ту же роль.

Именно совет отвечает за соответствие деятельности университета его миссии. Поэтому неудивительно, что совет принимает активное участие в деятельности университета, а президент университета (аналог нашего ректора) подотчетен совету в той же или даже в большей степени, чем генеральный директор корпорации – совету директоров.

Совет, в частности, отвечает и за разумное использование привлеченных средств. Не случайно ведущие частные университеты – это как раз те, которым удалось накопить самый большой капитал (endowment), проценты с которого позволяют финансировать до 40% расходов университета. Endowment Гарварда составляет $19 млрд (на 19 000 студентов), Принстона – $9 млрд (на 6000 студентов), Массачусетского технологического института – $5 млрд (на 10 000 студентов).

Наличие такого долгосрочного источника финансирования, как endowment, позволяет поддерживать систему высокооплачиваемых пожизненных (tenure) и долгосрочных (tenure-track) контрактов для профессоров. Именно система tenure-track/tenure и обеспечивает правильные стимулы для передовых научных исследований.

Долгосрочный горизонт дает ученому возможность сконцентрироваться на серьезных научных проектах, а не на тех, которые дают быстрый, хотя и не прорывной результат. Безусловно, получатели пожизненных контрактов проходят очень жесткий отбор. Зато, получив такой контракт, старшие профессора больше не опасаются конкуренции со стороны молодых талантливых коллег, а, наоборот, помогают им; так от научной репутации всего университета в конечном счете зависит его процветание. Кроме того, молодые ученые, которые стремятся получить пожизненный наем, вынуждены работать с наибольшей отдачей. А ведь производительность ученого максимальна как раз в молодости.

Как и в случае с акционерными обществами, чем лучше корпоративное управление, чем подотчетнее и прозрачнее менеджмент, чем активнее и компетентнее совет директоров, тем легче привлечь внешние ресурсы, тем больше будет endowment.

С другой стороны, оценить качество работы ректора университета не так легко – в отличие от гендиректора корпорации: простых критериев эффективности нет. Кроме того, работа ректора, скорее всего, принесет плоды через десятилетия.

Именно поэтому так важно сформулировать миссию, сформировать стратегический план с измеримыми показателями успеха и создать совет, который сможет следить за выполнением миссии и стратегического плана. Это предъявляет к членам совета исключительно серьезные требования. Члены совета должны знать, как устроена научная и преподавательская работа, как управлять большой организацией и финансировать ее. Они должны быть лично обеспечены для того, чтобы иметь возможность уделять работе в совете много времени и заботиться в первую очередь о своей репутации, а не о материальных благах. Кроме того, работа в совете должна быть исключительно престижной в обществе.

Отличный шанс России

Можно ли воспроизвести успех частных американских университетов в российских государственных? Нет никаких причин полагать, что это невозможно.

Во-первых, и в США те штаты, которые задались задачей построения ведущих госуниверситетов, вполне с ней справились. Штаты Среднего Запада – Мичиган, Висконсин, Миннесота построили госуниверситеты, которые входят в первую или вторую десятку по различным дисциплинам.

Калифорния создала разные системы стимулов для преподавательских университетов (California State University) и элитных исследовательских университетов (University of California). Последние (особенно Беркли и UCLA в Лос-Анджелесе) на равных конкурируют с частными университетами.

Во-вторых, у России – как раз сейчас, при наличии замечательной внешнеэкономической конъюнктуры, – есть средства для формирования начальных капиталов исследовательских университетов.

В-третьих, у нас наконец появляются возможности для формирования эффективных советов. Первое поколение успешных предпринимателей и топ-менеджеров начинает отходить от дел, а эмигрировавшие в Америку и Западную Европу ученые достигли достаточно многого в своей научной карьере для того, чтобы принять участие и в судьбе своих российских alma mater. Поэтому нет сомнений в том, что при желании нам удастся создать если не 200, то хотя бы 20 эффективных и компетентных советов.

[Сергей Гуриев]

https://www.vedomosti.ru/newspaper/a...i-cena-insajda
17 марта 2005 00:00
Ведомости

В борьбе за диверсификацию экономики российское правительство готово пойти на все – обсуждаются и частно-государственные партнерства, и особые экономические зоны, и резкое снижение налогов. Однако руки по-прежнему не доходят до самого очевидного инструмента диверсификации – российского фондового рынка.

В его капитализации на долю несырьевых компаний приходится ничтожный процент, а количество первичных размещений акций в России можно пересчитать по пальцам одной руки. Мало кто рассматривает российский рынок как источник средств для инвестиций. При этом рецепты резкого повышения ликвидности и эффективности фондового рынка в России хорошо известны (и даже опубликованы на сайте ФСФР), а вот интереса к тому, чтобы следовать этим рецептам, как не было, так и нет. Более того, в прошлом году беззастенчивость инсайдерской торговли вышла на качественно новый уровень.

Ни в одной экономике фондовый рынок не является главным источником средств для инвестиций. Даже в Америке, где этот рынок наиболее развит, большинство инвестиций финансируется из собственных средств компаний, еще 20–30% – за счет заемных средств или выпуска облигаций и лишь менее 10% – за счет выпуска акций.

Хотя рынок акций не так важен для инвестиций в среднем по экономике, он является практически единственным источником финансирования для новых компаний, а также тех, которые производят новые услуги и новые идеи. Есть целые секторы экономики, в том числе высокотехнологичные, основанные на акционерном финансировании. У таких компаний нет ни собственных средств, ни материальных активов, которые можно было бы использовать в качестве залога для получения кредита. Для них даже дорогой акционерный капитал является единственной возможностью роста.

Для российских сырьевых компаний фондовый рынок не так важен (им легче получить кредит или выпустить облигации), но он жизненно необходим для диверсификации экономики.

Как ни парадоксально, ключевой институт либеральной экономики – развитой фондовый рынок – немыслим без регулирования. Наличие асимметричной информации, проблемы коллективных действий огромного числа акционеров современной корпорации, многочисленные конфликты интересов в деятельности менеджмента, аудиторов, инвестиционных аналитиков и рейтинговых агентств требуют соответствующих действий финансовых регуляторов.

Безусловно, легко перегнуть палку – например, среди участников американского рынка растет опасение, что принятый в 2002 г. Акт Сарбейнса – Оксли обойдется эмитентам слишком дорого. Тем не менее все согласны, что для нормальной работы рынка должны быть обеспечены несколько базовых условий. Причем самое главное – это законы, предписывающие полное раскрытие всей важной информации при выпуске ценных бумаг (см. статью американских экономистов Рафаэля ЛаПорты, Флоренсио Лопеса-де-Силанеса и Андрея Шлейфера “Что работает в законодательстве о рынке ценных бумаг?” в Journal of Finance, 2005 г.).

Впрочем, даже при наличии правильных законов нет однозначного ответа на вопрос, нужны ли для их исполнения регуляторы. Если нет сомнений в качестве судебной системы, достаточно позволить внешним акционерам подавать иски и наказывать инсайдеров за нарушения правил. Однако суды несовершенны, и иногда регуляторы – пусть и слишком ретивые – могут добиться лучшего результата. В статье “Коуз против своих последователей” (Quarterly Journal of Economics, 2001 г.) Глэйзер, Дьянков и Шлейфер анализируют сравнительные достоинства и недостатки судебной системы и регулирования. В случае стран с переходной экономикой регулирование выглядит предпочтительней, в частности, именно активными действиями польского регулятора авторы объясняют различие в развитии фондовых рынков Чехии и Польши. В начале 1990-х гг. польский рынок был на порядок меньше чешского; а в 1999 г. различие было в четыре раза в пользу польского.

Насколько дорого обходится отсутствие законов и их исполнения фондовым рынкам? В статье, опубликованной в Journal of Finance в 2002 г., профессора бизнес-школы Университета Индианы Утпал Бхаттачариа и Хазем Даук рассмотрели регулирование инсайдерской торговли в 103 странах, имеющих фондовые рынки.

В 1990-х гг. многие из этих стран приняли законодательство о борьбе с инсайдерской торговлей. Однако большинство из них это законодательство ни разу не применили. Неудивительно, что само по себе принятие законов не было воспринято инвесторами с энтузиазмом и не повлияло на цены акций. Зато начало применения закона (хотя бы в одном случае в каждой стране!) привело к повышению ликвидности рынка и росту цен.

Законодательство в России практически не дает никаких возможностей для борьбы с инсайдерской торговлей, закон “Об инсайдерской информации и манипулировании рынком” парламент не может принять уже несколько лет, а у ФСФР отсутствуют соответствующие полномочия. Казалось бы, цена вопроса невелика – в каждом конкретном случае инсайдерской торговли речь идет о сравнительно скромных суммах, украденных у остальных инвесторов. Но на самом деле цена попустительства инсайдерам только кажется небольшой: они снижают и ликвидность рынка, и капитализацию российских компаний, и стимулы к выходу на рынок новых игроков.

По оценкам Бхаттачариа и Даука, при прочих равных действенная борьба с инсайдерской торговлей уменьшает стоимость привлечения финансовых ресурсов на фондовом рынке на 6–7 процентных пунктов. Трудно придумать другие рецепты снижения стоимости капитала, которые давали бы такой огромный эффект – кроме, пожалуй, прекращения налогового администрирования задним числом и преследования акционеров компаний, придерживающихся передовых стандартов раскрытия информации.

[Сергей Гуриев]

https://www.vedomosti.ru/newspaper/a...ennej-migracii
07 апреля 2005 00:00

Ведомости

Недавнее заявление президента Путина о необходимости пересмотра миграционной политики и создания условий для трудовой миграции более чем своевременно. Впрочем, президент в основном настаивал на особом внимании к привлечению иностранной рабочей силы в Россию. Действительно, демографическая ситуация в России такова, что без внешней трудовой миграции трудно рассчитывать на сбалансированное социально-экономическое развитие страны. С другой стороны, для России важна не только – и не столько – внешняя, сколько внутренняя, межрегиональная миграция. В то время как крупные города задыхаются от нехватки рабочих рук, безработица в среднем по стране уже несколько месяцев растет и почти достигла 9%; количество безработных опять превысило 6 млн человек. Если считать, что естественный уровень безработицы в любой экономике равен 5,5%, то в России имеется около 2,3 млн человек, которые хотят устроиться на работу, но не могут ее найти.

Внутренняя миграция позволяет также решить одну из ключевых задач, поставленных перед правительством на среднесрочную и долгосрочную перспективу, – сгладить существенные межрегиональные различия в уровне и качестве жизни.

В 1992 г. американские экономисты Бланшар и Кац рассмотрели послевоенные циклы деловой активности на уровне отдельных штатов и показали, как устроено сглаживание региональных различий в США. Как и в других странах, американские штаты время от времени проходят через серьезные рецессии. Например, в 1987 г. безработица в штате Массачусетс была на 3 процентных пункта (п. п.) ниже среднеамериканской, а всего через четыре года превышала среднюю по Америке на 2 п. п. Как же экономики штатов справляются с такими испытаниями? Оказывается, что региональный спад сводится на нет за счет оттока трудовых ресурсов, при этом уровень безработицы возвращается к норме уже через семь лет. Высокая мобильность приводит и к тому, что уровень зарплаты почти не реагирует на рецессию, а межрегиональные различия в зарплатах неуклонно сокращаются со временем.

В Европе дела обстоят совсем не так. В 1995 г. Декрессен и Фатас воспроизвели расчеты Бланшара и Каца для европейских стран. Для сопоставимости авторы выделили в общей сложности 51 регион в 15 странах Евросоюза, так что и количество, и размер регионов, и даже амплитуда региональных циклов деловой активности были похожи на американские показатели. Оказалось, что в Европе мобильность населения гораздо ниже (как между странами, так и внутри стран). Поэтому спад региональной экономики преодолевается, во-первых, за счет других механизмов, а во-вторых, не полностью – каждая рецессия оставляет после себя долгосрочные последствия. Вместо миграции рабочие вытесняются из экономически активного населения: женщины уходят с рынка труда в семью, а рабочие старшего возраста выталкиваются на преждевременную пенсию.

Различия между Европой и США объясняются, в первую очередь, зарегулированностью рынка труда и высокой степенью социальной защиты в странах Евросоюза.

Насколько опыт развитых стран применим к переходным экономикам, и в частности к России? В прошлом году появилось сразу две работы, воспроизводящие анализ Бланшара и Каца для посткоммунистических стран: экономисты ЕБРР Борнхорст и Коммандер рассмотрели экономики отдельных регионов Чехии, Венгрии, Польши, Болгарии, Румынии и России, а экономисты МВФ Квон и Спилимберго ограничились анализом российских регионов.

К выводам этих исследований нужно подходить осторожно – временные ряды в переходных экономиках гораздо короче, а качество данных – существенно ниже, чем в развитых странах. Тем не менее полученные результаты вполне соответствуют общепринятым представлениям о нашей экономике.

Основной отличительной чертой России является сам уровень региональных различий. Он существенно превышает и европейский, и американский, и тенденции к сближению пока не наблюдается. В остальном механизм реакции на региональный спад в переходных экономиках больше похож на европейский – миграция находится на низком уровне, а рабочие просто уходят из экономически активного населения. При этом российский рынок труда является наименее динамичным из всех восточноевропейских. Впрочем, Квон и Спилимберго указывают на еще одну проблему России: если в Европе государственные расходы в депрессивных регионах увеличиваются с тем, чтобы сгладить негативные эффекты спада, в России расходы регионов, напротив, сокращаются во время рецессии, тем самым делая региональный спад еще более болезненным для населения.

Итак, межрегиональная мобильность населения могла бы помочь преодолеть межрегиональные различия в России. Почему же этого не происходит? В прошлом году было опубликовано сразу несколько работ, посвященных анализу причин низкой географической мобильности в России.

Оказалось, что россияне, которые проживают в регионах с высоким уровнем безработицы, плохими общественными благами и низкими доходами, хотят переехать в регионы с низкой безработицей, хорошими общественными благами и высокими доходами. Но они не всегда могут найти деньги на переезд, и это особенно существенный фактор в самых депрессивных регионах.

Неразвитый рынок жилья и отсутствие доступа к кредиту делают переезд невозможным как раз для самых уязвимых слоев населения в самых бедных регионах, которые попадают в своего рода “ловушку бедности” – все так плохо, что надо уезжать, но уехать не на что. Нередки случаи, когда зарплаты и уровни безработицы даже в соседних регионах отличаются в разы. В этом есть заслуга и административных ограничений миграции, преодоление которых требует еще больших средств. Искусственные барьеры мобильности настолько высоки, что, согласно расчетам, в “ловушке бедности” оказались около трети российских регионов, в которых проживает почти 30% населения России.

Как показал опыт 1990-х, федеральные миграционные программы вряд ли способны помочь переселению миллионов людей. В ряде случае чиновникам не удавалось правильно предсказать динамику регионального развития: программы ориентировались на вывоз людей из регионов, в которых впоследствии имели место экономический бум и нулевая безработица.

Разумная миграционная политика должна быть, в первую очередь, направлена на уничтожение барьеров к миграции. Российский гражданин должен обладать одинаковыми правами и возможностями вне зависимости от места рождения и прописки. Необходимо также развивать рынок покупки и аренды жилья – вывод из тени, снижение транзакционных издержек и рисков. А главное – необходимо развивать банковскую систему, чтобы россиянин, как и американец, имел возможность получить кредит по разумной ставке, чтобы профинансировать переезд и поиск работы в другом городе.

[Сергей Гуриев]

https://www.vedomosti.ru/newspaper/a...likaya-rossiya
21 апреля 2005 00:00

Ведомости

В Кремле идет работа над очередной национальной идеей. Старая идея удвоения ВВП выглядит уже либо нереализуемой, либо не согласующейся с представлениями о справедливости распределения прав и свобод между федеральным центром, бизнесом и регионами. Теперь в качестве цели нам предлагается сохранение национальной целостности российского государства.

Выбор удачен: величие цели позволяет использовать для ее достижения любые средства – отмену региональных выборов, установление абсолютного контроля над федеральными СМИ, консолидацию власти в парламенте.

Насколько обоснованы опасения российского руководства по поводу возможного распада страны? Трудно дать точный ответ. Но аналогичные опасения мучают не только Кремль. Последние теоретические и эмпирические исследования факторов, вызывающих дезинтеграцию и объединение государств, суммировали в 2003 г. Альберто Алесина и Энрико Сполаоре в своей книге “Размер государств” (The Size of Nations).

В двух словах теория Алесины – Сполаоре очень проста. С одной стороны, чем больше государство, тем ниже издержки производства общественных благ и услуг, которые государство предоставляет своим гражданам, – например, обороны, безопасности, социального обеспечения. Кроме того, большие государства обладают преимуществом большого внутреннего рынка, необходимого для развития как индустриальной, так и постиндустриальной экономики. С другой стороны, если страна настолько велика, что ее население оказывается слишком разнородным, тогда ее гражданам трудно прийти к согласию относительно роли государства, количества и качества предоставляемых им благ и, следовательно, уровня налогообложения.

Даже этот простейший анализ позволяет сделать ряд нетривиальных выводов. Во-первых, международная торговля снижает роль большого внутреннего рынка. Для стран с доступом на мировой рынок размер внутреннего рынка больше не имеет значения. По мере глобализации вполне естественно ожидать увеличения количества стран и успешного развития очень небольших государств типа Гонконга и Сингапура. Этому способствуют и появившиеся после Второй мировой войны наднациональные организации – оборонные альянсы, МВФ, Всемирный банк, Интерпол, которые предоставляют глобальные общественные блага.

Во-вторых, при прочих равных размер авторитарных государств больше демократических. В авторитарном государстве выбор уровня налогообложения и направлений деятельности правительства отражает интересы лишь правящей элиты, которая, как правило, однороднее населения в целом. Чем больше государство, тем большую ренту собирает правящее меньшинство; единственное ограничение его аппетита – это возможность массовых протестов. Поэтому внутренне неоднородные государства при демократизации имеют склонность к дезинтеграции. Так, например, демонтаж коммунистической системы привел к появлению новых стран в Европе и Азии.

На первый взгляд эта теория подтверждает правоту кремлевских “медведей”. Для сохранения большого государства необходимо изолировать страну от внешнего мира, выстроить барьеры для торговли и инвестиций, консолидировать власть в руках единого центра, подавить демократические механизмы, институты гражданского общества и другие способы влияния разнородных избирателей на принятие решений в государстве.

Однако такая стратегия не выдерживает критики. Во-первых, она исходит из предположения, что интересы государства превыше интересов его граждан. Во-вторых, опасность распада России существенно преувеличена. В отличие от СССР Россия вполне однородная страна. По данным последней переписи, 79% процентов населения относят себя к титульной национальности и почти все граждане владеют русским языком. Широко используемый количественный показатель неоднородности (индекс этнолингвистической фракционализации) в России ниже, чем в США, Индии, а также в шести из 15 стран старой Европы.

Во-третьих, демократизация скорее всего приведет не к полной дезинтеграции, а к вполне разумной децентрализации. Опыт Чечни наверняка отбил у региональных лидеров охоту мечтать о независимости. И в США, и в Индии именно при помощи децентрализации удается справляться с существенной межрегиональной неоднородностью, при этом сохраняя эффективность предоставления общественных благ на национальном уровне. Поэтому эти государства остаются и большими, и вполне демократическими.

Возможно, в 1990-х гг. децентрализация в России зашла слишком далеко. Впрочем, легко представить себе и способ решения этой проблемы. Восстановление настоящего федерализма, например, референдумы по укрупнению регионов позволят обеспечить настоящее единство России, основанное на консенсусе граждан, а не правящей элиты.