1915. Публикации Константина Сонина

[Константин Сонин]

Публицист Никита Кричевский ответил на мою сегодняшнюю колонку в ФБ. Если не считать глупости (предполагать, что я знал про совещание по приватизации ), он приводит цифры в поддержку моего вывода про "смысл национализации - больший сбор налогов". «Всем известно – по крайней мере, тем, кто следит за отчетностью, – что в 2013 г. на высокой цене общая сумма налогов и сборов двух компаний составила 2,7 трлн рублей, а в 2014 г. на падающей цене – 3,1 трлн рублей», пишет Кричевский. Конечно, за этим всегда и национализируют. Но национализируют от слабости - от неспособности собирать налоги. А те правительства, которые могут, не национализируют, потому что и так могут собрать ту же сумму. Надо было налаживать работу минфина и налоговой полиции (как собирались в 2003-ем), а не национализировать. Потому что у национализации в остальном - сплошные риски (которые в данном случае оправдались, принеся многомиллиардные потери). Но Кричевский так раздухарился, что не заметил, что написал в поддержку моего основного тезиса.

А вот к коллегам из Polit.ru у меня вопрос, не охуели ли они писать в таком тоне. (К содержанию у меня претензий нет - слова Кричевского переданы, наверное, правильно.) Стоило ли много лет строить репутацию и отношения?

UPD: Умные люди подсказывают, что Кричевский свои цифры не понимает: Во-первых, средняя рублевая цена нефти Юралс, от которой зависят налоговые ставки, в 2014 г. была выше, чем в 2013 г. Во-вторых, налоговые ставки по нефти рассчитываются с запаздыванием, соотвественно даже при одинаковых средних ценах на траектории роста доходы бюджета будут ниже, чем на траектории спада. Так такая поддержка ещё дороже

[Константин Сонин]

№ 4042 от 28.03.2016

Главный аргумент

Одна из самых сложных проблем для экономического обозревателя – подобрать новые слова в ситуации, которая повторяется. Особенно если она повторяется не во второй, третий или четвертый раз. Для тех, кто наблюдает за российской экономической политикой много лет, предложения о выделении ЦБ средств избранным предприятиям по субсидируемой ставке процента выглядят именно так.

Стандартный ответ, которые дают противники «активной денежной политики», состоит в том, что она приведет к гиперинфляции. Гиперинфляция или просто высокая инфляция (скажем, 100% в год) – очевидное зло. Соответственно, всё, что к ней ведет, порочно. К сожалению, этот аргумент не так хорош, как может показаться. Гиперинфляции или даже просто высокой инфляции в результате этих предложений не будет – масштаб кредитования, о котором мечтают сторонники идеи, недостаточно велик, чтобы разогнать инфляцию.

Аргумент с гиперинфляцией или высокой инфляцией не годится, но, может быть, можно сказать, что субсидирование просто приведет к повышению инфляции? Это правда, что приведет – как всякое «печатание денег». К сожалению, и здесь есть тонкость. То, что высокая инфляция вредна, хорошо известно, но вредна ли инфляция, скажем, в 10% в год – более сложный вопрос. Есть пример стран, которые росли быстрыми темпами в течение многих лет с такой инфляцией (Россия в начале века – один из таких примеров). В феврале 2016 г. инфляция была чуть больше 8% в годовом исчислении, а ключевая ставка оставлена на уровне 11%, что означает, что ЦБ, по всей видимости, достигнет своей цели – 4% инфляции в 2017 г.

Политика ЦБ понятна (и хорошо разъясняется в материалах, которые ЦБ регулярно публикует) – мягкая денежная политика, т. е. низкая ключевая ставка или «количественное смягчение», если ключевая ставка уже снижена до нуля, помогает в ситуации, когда в экономике есть избыточные мощности и, главное, незанятая рабочая сила. Если экономика находится близко к полной занятости, то денежная политика бессильна – это проверено и подтверждено опытом многих стран. Безработица в России низка (что, конечно, хорошо само по себе), но это означает, что денежная политика никак не может помочь производству. Могла бы помочь фискальная – к слову, ничего очевидного в том, что правительство сокращает уже второй год подряд расходы во время кризиса, нет. Также могли бы помочь структурные реформы, но, главное, ни то ни другое никак не относится к ведению Центробанка.

Главный же аргумент против субсидированных кредитов ЦБ избранным предприятиям должен звучать так. ЦБ – очень специфический государственный орган, специально устроенный так, чтобы отвечать за денежную политику и банковский надзор. Он не предназначен как госорган для отбора «хороших» предприятий или проектов – этим, уж если заниматься, должен заниматься парламент. Поддержка отдельных предприятий должна идти через бюджет. (Внимание! Я лично считаю, что поддержки отдельных фирм вообще быть не должно. Но если уж ее осуществлять, то не искажая денежную политику и работу ЦБ.)

Это правильный аргумент в пользу того, что центробанк никогда не должен заниматься кредитованием отдельных предприятий. Однако надо признать, что крики «осторожно, гиперинфляция!» действуют лучше.

[Константин Сонин]

http://www.newtimes.ru/articles/detail/109403/
№11 (402) от.04.16

30 марта Глава Россельхознадзора Сергей Данкверт не исключил введения запрета на поставки продуктов из Турции. Во что нам это встанет?

Каждое новое ограничение в международной торговле наносит большой ущерб десяткам миллионов потребителей и приносит небольшую — по сравнению с ущербом — выгоду производителям товаров, конкуренция с которыми уменьшается с новым запретом. Производителей — это десятки владельцев и тысячи занятых на предприятиях, защищаемых от конкуренции, — мало, но их выгода сконцентрирована, а каждый из десятков миллионов потребителей теряет от роста цен совсем чуть-чуть, так что в политическом пространстве производители всегда выигрывают. Если экономисты по своей инициативе не бросаются защищать их интересы, никто и не беспокоится.

А у нас в последние годы ситуация другая — событий так много, что специально привлекать внимание не надо. Они и так все время обсуждаются. Не проходит и недели, чтобы какое-то внешнеполитическое событие не вызвало реакции, — кто-то из чиновников объявляет об очередных ограничениях на торговлю. На прошлой неделе глава Россельхознадзора Сергей Данкверт объявил о возможных новых ограничениях на импорт турецких овощей и фруктов. В дополнение к тем ограничениям, которые действуют с 1 января. Стоит ли проговаривать в очередной раз экономические последствия? Введение запрета обязательно увеличит цены для десятков миллионов граждан — они смогут купить меньше апельсинов, мандаринов, винограда и других фруктов (потому что на них вырастут цены) и меньше всех других товаров (потому что на эти товары останется меньше денег). Как всегда, особенно скажется запрет на благосостоянии бедной части населения, потому что бедные семьи тратят на еду большую часть своего дохода, чем богатые. Прибыль владельцев фирм-конкурентов (экспортеров из других стран) вырастет, потому что они смогут продать тот же объем товара по более высоким ценам.

Введение запрета обязательно увеличит цены для десятков миллионов граждан

Конечно, на цены влияют многие факторы. Например, спад в экономике и снижение доходов граждан ведет — при относительно жесткой денежной политике, которую проводит российский Центральный банк, — к снижению цен. Во всяком случае, «давит» в сторону снижения. У людей меньше денег, в том числе и на еду. Неудивительно, что к марту 2016 года «продовольственная инфляция» стала даже отставать от «непродовольственной». Точно так же «помогает» борьбе с инфляцией замедленное повышение пенсий — то есть действительно помогает: гражданам становится хуже не от роста цен, а от того, что у них стало меньше денег.

Надо признать: потери каждой семьи от каждого конкретного запрета невелики. Даже в целом потери от очередных ограничений невелики. Однако этот аргумент — «мера приводит к снижению уровня жизни, но совсем небольшому» — мне кажется странным. Ничего хорошего за эту цену, пусть небольшую, граждане не получают. Вот если бы у нас была политическая сила, защищающая интересы бедных — бедной, скажем, половины населения, — то было бы кому поднять этот вопрос. Однако как раз интересы бедных у нас вообще никто не представляет — впрочем, это совсем другой разговор, мало связанный с вопросами международной торговли.

[Константин Сонин]

№ 4052 от 11.04.2016

Левый марш

Продолжающийся уже больше года экономический спад (а стагнация продолжается уже минимум три, а по-хорошему, почти семь лет) вызовет в какой-то момент вопрос «кто виноват?». Какая экономическая политика была ошибочной? Не знаю, каков будет правильный ответ, но знаю точно: либеральная – назовите ее как угодно, «правая», «рыночная» – экономическая политика абсолютно ни при чем. Все, что происходило в последние 10 лет, – это политика «левая», антирыночная, прогосударственная и т. п. Именно на ней лежит ответственность за результат.

Термин «либеральная экономическая политика» используется у нас, конечно, как попало, но на самом деле все довольно просто. Либеральные экономисты выступают за максимальную свободу рынка, поощрение частной инициативы, минимальное регулирование, низкие налоги и низкие расходы. Опираясь на опыт всех, без единого исключения, примеров успешного и устойчивого экономического развития, они считают, что чем больше свободы, тем больше стимулов для усилий, инвестиций, инноваций и всего того, что делает жителей страны более богатыми и счастливыми. Но мне не хочется затевать очередную дискуссию о преимуществах рынка и частной инициативы. Мне просто хочется отметить бесспорный факт: экономическая политика, проводившаяся в нашей стране последние 10 лет, никакого отношения к либеральной политике не имеет.

Какие ключевые, важные изменения произошли в российской экономике? Во-первых, масштабная, хотя и мирная, национализация производственных активов. Во-вторых, резко выросло количество ограничений для частных предпринимателей и резко усилилась роль государственных органов по отношению к бизнесу. Именно то, за что так активно выступали «дирижисты-государственники».

Похоже, слово «либерал» применяется критиками нынешней политики по двум причинам. Во-первых, в правительстве по-прежнему немало людей, которые когда-то, много лет назад, выступали за различные либеральные меры. Некоторые даже осуществляли какие-то либеральные реформы. Не исключено, что у кого-то из них и по сей день либеральные взгляды. Только на их практической деятельности это давно уже никак не сказывается.

Во-вторых, «либералом» у нас принято называть всех реформаторов. Соответственно, в «либералы» попадает любой министр, пытающийся сломать сложившуюся практику. Даже если «сломать» – это просто навести порядок. Скажем, в бюджетной реформе, продавленной тогдашним министром финансов Алексеем Кудриным, ничего либерального не было – наоборот, она резко усилила исполнительную власть. А социальные расходы он как раз не сокращал. Удивительно выглядит клеймо «либералы» на Центробанке – при новом руководстве он гораздо жестче регулирует банковский сектор. В данном конкретном случае это правильно, только в этом нет ничего либерального.

Точно так же ЦБ проводит довольно жесткую денежную политику для борьбы с инфляцией. А в этом что либерального? Инфляция бьет сильнее всего по бедной части населения – его защита – это, конечно, «левая» политика. Вот если бы ЦБ выдавал, как требуют критики, субсидированные кредиты миллиардерам – владельцам крупных предприятий, это была бы политика «правая», в пользу богатых. Если использовать слово «либерал» вместо «тот, кто мне не нравится», то и здесь либералы...

[Константин Сонин]

Ещё ни разу не побывав в Чикаго, я не раз участвовал в обсуждениях – стоило ли Милтону Фридману и Арнольду Харбергеру, выдающимся академическим экономистам, помогать советами диктаторам разной степени кровавости. С одной стороны, понятно, не надо, с другой – если спрашивают твоего профессионального совета, почему его не давать? Профессиональный совет, предположительно, один и тот же независимо от того, кому ты его даёшь.

Вот я тут подумал, что советы, в сущности, различаются больше в зависимости от обстоятельств. Вот я бы какие советы давал, неважно кому, но в разных обстоятельствах?

Экономические советы нынешнему российскому лидеру #прямосейчас (это уже далеко не первый раз)
• немедленно отменить «контрсанкции» и другие ограничения на торговлю
• восстановить полноценную работу правительства, назначив реального премьер-министра
• сократить военные расходы
• уволить коррумпированных чиновников
• внятно произнести, что всё хорошее, что создаётся – результат усилий предпринимателей

Экономические советы в духе #программареформ – эти советы хороши как программа долгосрочных действий для нынешнего лидера и как программа долгосрочных действия для (сейчас) будущего лидера
• приватизировать предприятия, и большие, и малые
• модернизировать регулирование (да, отменить, наконец, трудовые книжки)
• сократить роль (число, размер, объём финансирования, полномочия) силовых органов
• возвратить парламенту бюджетные полномочия (и сам парламент)
• отменить внутреннюю сертификацию того, что сертифицировано в ЕС и США

В то же время понятно, что экономист, дающий рекомендации следующему лидеру #прямосейчас, будет говорить совсем о другом (следующий лидер же не просто так появится – он появится, когда развалится власть нынешнего)
• надо назначить председателя ЦБ, который будет проводить жёсткую денежную политику (ту же Набиуллиуну, которая уже столько лет сидит без дела, а у неё как раз нужная репутация)
• не надо оказывать поддержку предприятиям, у которых есть задолженность по зарплате (и пусть новый лидер сам думает, как ему поддержать популярность)
• надо обращаться к МВФ за стабилизационным кредитом (хотя бы для того, чтобы было на кого свалить ответственность за то, что и так придётся делать)
• не надо проводить никакой приватизации, пока не избран новый, настоящий парламент (наоборот, надо следить, чтобы в наступившей смуте не стало ещё больше воровства - вот и коллеги из силовых органов - которым спасибо за поддержку того как мы здесь оказались - подсказывают...)
ну и так далее...

[Константин Сонин]

Из рубрики "Во что - неважно, главное - выиграть"

23 мая 2016 года

Тем, кто интересуется внешней политикой США, например политикой в отношении России, обычно не нужно следить за ходом президентских выборов в Америке. Конечно, это всегда интереснейший процесс со своими внутренними драмами и комическими эпизодами, он оказывает огромное влияние на государственную политику, но ни ход избирательной кампании, ни ее результат не влияет, как правило, на политику внешнюю. В течение десятилетий внешняя политика была «беспартийной»: отношения между президентом и конгрессом могли быть очень напряженными (в США со второй половины ХХ в. президентство и хотя бы одна из равноправных палат парламента контролируются разными партиями), но в области внешней политики напряжение чувствуется минимально. Тем более что в ней – в отличие от внутренней политики! – прослеживается очень сильная преемственность даже тогда, когда президента-республиканца сменяет демократ, или наоборот.

Так было десятилетиями, если не столетиями, – внешняя политика США была результатом некоторого политического консенсуса, крайне нетипичного для столь конкурентной политической системы. 2016 год выглядит по-другому. Уже почти официальный кандидат от республиканцев Дональд Трамп, очевидно, нисколько не озабочен преемственностью внешней политики, и значит, результаты выборов могут, впервые в американской истории, иметь большое значение для других стран.

Трамп – крайне необычный кандидат в президенты США. Настолько необычный, что, когда он объявил год назад о том, что попытается стать кандидатом от республиканской партии, в это не поверил никто – буквально – из серьезных аналитиков. Человек без какого-либо политического опыта, сделавший состояние на рынке недвижимости и имя в качестве ведущего реалити-шоу, – такие персонажи появляются в качестве кандидатов (изредка побеждают) в каких-то молодых и неустойчивых демократиях, но в Америке ничего близкого на национальном уровне никогда не было. Не было и кандидатов, которые придумывали бы оппонентам оскорбительные клички в прямом эфире, выдумывали факты, а на следующий день спокойно отказывались бы от своих слов. Не было кандидатов, которые вели бы избирательную кампанию с помощью Twitter, телефонных интервью и относительно редких (раз в 2–3 дня) выступлений на митингах (обычно кандидаты в президенты проводят несколько месяцев, выступая ежедневно на 3–5 встречах с избирателями и давая интервью вживую). Тем не менее результат уже есть – Трамп разгромил своих оппонентов на первичных выборах, получив более 10 млн голосов.

В области внешней политики Трамп пообещал многое, но собрать из его планов цельное видение практически невозможно – одни предложения явно противоречат другим. Однако что-то можно сказать определенно: внешняя политика президента Трампа не будет продолжением того, что было раньше. Стоит посмотреть на два среди множества предложения – роспуск НАТО (потому что, по мнению Трампа и его избирателей, Америка тратит слишком много денег на поддержание альянса) и выход фактически из Договора о нераспространении ядерного оружия (чтобы Япония и Южная Корея могли иметь ядерное оружие, чтобы самим себя защищать). То, что эти предложения озвучены на таком уровне, уже разрыв традиции и преемственности во внешней политике.

Интересно обсуждать, что произойдет во внешней политике, если Трамп станет президентом. (Я, как и большинство экспертов, считаю, что шансы примерно 55:45 в пользу Клинтон, но я, как и большинство экспертов, уже однажды сильно ошибся на счет Трампа). Что будет, если США выйдут из НАТО – Германия (а значит, и Франция) увеличит военные расходы в 10 раз? Испания и Италия всерьез займутся своими армиями? Как повлияет на стабильность в Азии ядерное оружие у Южной Кореи и Японии? Бесконечные возможности для анализа – и необходимость следить за избирательной кампанией в Америке даже тем, кто интересуется только внешней политикой. Уникальный в этом отношении год.

[Константин Сонин]

В идеальном мире спор об экономической политике должен вестись без перехода на личности. Без намёков на тайные мотивы и попыток обвинить кого-то "по ассоциации" (Вася болеет за мадридский "Реал", любимую команду фашистского диктатора Франко, значит, Вася - фашист или, как минимум, поклонник Франко.) Без построения конспирологических теорий о том, что высказывание оппонента - это часть большого заговора. (Если все блоггеры написали о том, что Вася - взяточник, это не значит, что против Васи ведётся медиа-компания. Скорее всего, он просто взяточник.) Без, в конце концов, любого перехода на личности. (Если позиция Васи по экономическому вопросу глупа или ошибочна, это ещё не значит, что Вася - плохой экономист.)

К сожалению, идеального мира не имеется, так что приходится смотреть на важный экономический спор, в котором оппоненты (в данном случае, один, но это неважно) переходят на личности. И в таком споре может выясняться истина, и позиция одного из оппонентов можно счесть более убедительной. И может так случиться, что именно тот оппонент, который - совершенно напрасно! - перешёл на личности, прав по существу вопроса.

Это у меня такое сложное предисловие к высказыванию о споре Сергея Гуриева, профессора Science Po и, с осени, главного экономиста ЕБРР, и Андрея Илларионова, сотрудника Института Катона, а в прошлом - экономического советника президента Путина по поводу Резервного фонда на сайте "Эха Москвы". Сразу хочу сказать, что "институционально" я совершенно нейтрален - с Сергеем я не разговаривал уже года три, а с Андреем - так и вообще лет десять (хотя обмениваться репликами публично приходилось). Коротко говоря, Сергей считает, что "денег нет" и это - важное ограничение экономической политики на сегодня, а Андрей - что дело не в том, что "денег нет", они есть, а в том, что приоритеты расставлены совершенно неправильно. Это два принципиально разных взгляда и, на мой взгляд, именно позиция Илларионова правильная.

Дискуссия развивалась так:

Илларионов отметил фразу Гуриева "Резервный фонд близок к исчерпанию..." и коротко оспорил эту опозицию.

Сергей коротко пояснил, что он имеет в виду. Сергей много лет пишет про то, что "денег осталось на два года" (вот обсуждение прошлого такого спора), но нужно, как всегда, аккуратно "следить за руками" - одни и те же слова про то, что "деньги кончаются" сопровождаются тонкими оговорками.

К слову, там всплыл второй важный вопрос - про то, стоит ли проводить "контрциклическую" политику (это спор, грубо говоря, о том, какой у российской экономики "тренд" - если он совсем низок, как многие считают, то сейчас нет циклического спада и, значит, нет особого смысла в контрциклической политике). Однако Бог с ним, со вторым вопросом.

Андрей ответил длинным постом, который можно вставлять в учебное пособие "Как перейти на личности в споре по существу". Тут и "вина по ассоциации", и выявление тайных мотивов...

Вдогонку Андрей написал комментарий по существу, который, как мне кажется, стоит прочитать. Вот это - правильный и убедительный аргумент в споре. "Денег нет" - иллюзия, вызванная неправильной расстановкой приоритетов. Не упавшие цены на нефть, не финансовые санкции и даже не снижение деловой активности, а контпродуктивные расходы "на оборону" и "на безопасности" - основная проблема российского бюджета. Тридцать лет назад эта же проблема - невозможность снизить расходы на оборону и безопасность в ситуации, когда было абсолютно необходимо это сделать - внесла решающий вклад в экономическую катастрофу СССР. Мне эта тема кажется очень важной и я всё время пишу об этом в колонках - вот октябрь 2015, март 2015, февраль 2015, вот - январь 2006-го, десять лет назад. Андрей Илларионов в последние годы много пишет на эту тему, приводя необходимые цифры про взрывной рост и без того слишком высоких оборонных расходов, что, конечно, правильно. (Сергей Гуриев тоже считает, что российский бюджет излишне милитаризован.)

[Константин Сонин]

Продолжая тему "денег нет", затронутую в предыдущей записи про спор Гуриева и Илларионова о Резервном фонде. Сергей Медведев спросил в Фейсбуке, насколько это возможно, что "вообще не будет пенсий" - это из текста его подробного интервью с Владимиром Назаровым, одним из самых компетентных и вдумчивых специалистов по практической экономической политике в России.

Про пенсионные системы можно - и нужно - говорить бесконечно, это большая, сложная и важная тема. Собственно, интервью Владимира Назарова - отличный способ узнать про многие проблемы, возникающие при попытках создать оптимальную пенсионную систему. Мой ответ на вопрос Сергея Медведева - возможно ли, что не будет пенсий? - затрагивает только одну, и далеко не самую сложную часть вопроса. А именно - политэкономическую. И ответ - нет, невозможно, перераспределительные пенсии - когда работающие сейчас платят за неработающих сейчас, будут всегда.

Проще всего увидеть это, предполагая полную демократию, при которой у каждого человека есть один голос - в голосовании по вопросу о перераспределении у "бенефициаров" всегда будет больше голосов. Это верно и в авторитарных режимах - там лидерам популярность нужна не меньше, а часто и больше, так что вес "голосов" пенсионеров и бедных всегда велик. Это верно и в разного рода "плутократиях", при которых деньги играют большую роль в демократическом процессе - можно добиваться более низких перераспределительных налогов, но вовсе убрать их просто невозможно. Исторически, режимы, которые недостаточно занимались перераспределением (разного рода монархии, например), кончали революциями и бунтами. Те, в которых осознание необходимости - чтобы избежать революций, бунтов или голосований за фашистов - привело к изменениям. Основная ценность New Deal Рузвельта была вовсе не в том, что она запустила какие-то невероятные реформы, а в том, что стала мирной, прогрессивной альтернативой тому, что в России кончилось коммунизмом, а в Германии - фашизмом. (Книга Раджана и Зингалеса "Спасение капитализма от капиталистов" по-прежнему очень рекомендуется.)

Хочу подчеркнуть, что мои экономические взгляды - либертарианские. Я целиком, всегда и последовательно за свободный рынок - на русском языке за последние пятнадцать лет никто, по-моему, не написал столько публицистики в защиту свободного рынка, против излишнего регулирования, свободу торговли и за приватизацию. Не потому, что это какая-то специальная идеологическая позиция, а потому что свободный рынок - это то, что делает жизнь людей лучше, богаче, здоровее, длиннее. (Я уже не раз на это жаловался - столько народу называет себя "либертарианцами", но за приватизацию и снижение торговых барьеров выступают единицы.) Да, не исключено, что при системе "каждый откладывает себе на жизнь и потом живёт на отложенное", эффективность была бы значительно выше. Стимулы к работе уж точно были бы лучше. Кроме того, хочу заметить, что никто не мешает желающим при такой системе объединять деньги в разного рода фонды и пулы (имеет смысл по страховым соображениям) и никто не помешает зарабатывающим добровольно помогать тем, кто ничего не отложил. Это - правильная логика, но эта логика не имеет никакого отношения к реальной жизни - см. на один абзац выше. Не в нормативном, а в позитивном смысле - в этом конкретном мире перераспределительные пенсии будут существовать всегда.

С пенсионными реформами, как и со многими другими сложность в том, что можно строить хорошие теории и экспериментировать "на границах существующей системы", но трудно провести реальный эксперимент. Чилийская реформа 1980 года была такого рода экспериментом - созданная Хосе Пиньерой (на штыках правой военной диктатуры) система была максимально далека, из существующих на практике, от системы, при которой работающие сегодня платят тем, кто работал вчера. Нельзя сказать, что она провалилась экономически - то ли нет, то ли не совсем. Но факт состоит в том, что политически она проиграла - по очевидным соображениям, изложенным выше. В 2008 году новая реформа вернула Чили "в строй". Между прочим, это произошло вовсе не на фоне каких-то экономических потрясений - наоборот, при всех (!) президентах Чили после Пиночета темпы роста экономики были выше чем при "генерале". Так что "частная" (точнее, максимально частная из практических) система не выжила, политически, даже в хорошие экономические времена.

[Константин Сонин]

6 июня 2016 года

Цвет глаз экономиста

Как известно, в экономике, как в медицине или футболе, разбираются все. Во всяком случае, множество людей считают, что не требуется никакой базовой подготовки для того, чтобы рассуждать о конкретных проблемах. Достаточно, мол, знать факты и обладать здравым смыслом. Это неправда: есть инструментарий, без которого высказывание по экономическим вопросам наверняка окажется бессмысленным. Вот простой пример. Подавляющее большинство тех, кто считают себя компетентным для того, чтобы высказываться на эту тему, считает, что «либерал» (сторонник свободного рынка) и «государственник» (сторонник активного государственного управления экономической жизнью) – это свойства человека, а не характеристика его позиции. Таким образом, взгляд на конкретный вопрос или даже система взглядов оказывается чем-то вроде этнического происхождения или цвета глаз, т. е. чего-то, с чем человек рождается и что не может изменить.

Однако позиция экономиста по вопросам экономической политики – это не цвет глаз. Профессиональный экономист анализирует ситуацию и выдает рекомендации на основе теории, на которую он опирается, и практики, которую знает, и эти рекомендации могут быть разными в разных обстоятельствах. Очень важно, что в какой-то ситуации рекомендации можно пересмотреть. Двадцать пять лет назад экономистам не было известно, окажутся ли приватизированные предприятия более эффективными, чем оставшиеся под государственным управлением. Не было известно, сможет ли развиваться отечественное производство продовольствия в отсутствие тарифной защиты. Не было известно, какую роль будет играть частная инициатива в развитии и применении новых технологий. В 2016 г. экономисты, глядя на результаты «экспериментов», знают, что приватизированные предприятия оказались, хотя и с большой задержкой, более эффективными, что российская пищевая промышленность в 1990-е гг. развивалась так, как не развивалась ни до, ни после, и что именно частные предприятия – от «Кофе хауз» и IКЕА до «Яндекса» и «Билайна» – стали основным каналом инноваций, улучшивших жизнь граждан. Экономист, который 25 лет назад не был убежден на опыте других стран, получил данные, на которых можно основывать новые рекомендации.

Это не значит, что в одной и той же ситуации два экономиста дадут одну и ту же рекомендацию. Точно так же, как два врача с одинаковым образованием могут дать разные рекомендации, глядя на одного и того же больного. Один скажет – нужно резать, другой предложит консервативное лечение (спор о том, как ЦБ должен бороться с инфляцией, очень на это похож). Это не будет означать, что первый врач – «резальщик» и всегда будет рекомендовать операцию, а другой – «консерватор», при всех обстоятельствах отговаривающий от нее. Мнение профессионала зависит от обстоятельств. В области экономики российские обстоятельства – уровень экономического развития, неравенство, запас природных ресурсов, климат – таковы, что нам не обойтись без либерализации всех мыслимых рынков – от товарных до образовательных. Это, конечно, большой разговор. Пока же формулирую тезис: в российских обстоятельствах либерализм экономистов – следствие анализа обстоятельств и проблем, а не свойство их личности.

[Татьяна Трофимова]

http://www.colta.ru/articles/society/11872

Автор узнала у экономиста, как элиты наживаются на санкциях и законах, сколько мы еще будем беднеть и падать и почему СССР ближе, чем кажется

— У нас все по привычке следят за курсом доллара-евро-нефти. Но вот сейчас эти показатели такие же, какими они были год назад, а уровень жизни, как кажется, существенно упал. Это все по-прежнему санкции? Или мы не замечаем чего-то важного?

— С одной стороны, уже много лет, с 2008 года, продолжается общая стагнация российской экономики. Стагнация, понятно, складывается из спада в один год, небольшого роста в другой, опять спада. С другой стороны, за последние год-два принято немало мелких неправильных решений. То есть понятно, что контрсанкции были контрпродуктивными. Но, например, прошлой осенью испортились отношения с Турцией. И санкции против Турции, даже и небольшие, тоже не могли не иметь отрицательного эффекта. Это сказалось на уровне жизни — и сказалось в худшую сторону. И тут хороший вопрос: должен ли вот тот спад, который продолжается последние два года (это же не просто стагнация, а прямо спад), остановиться по каким-то естественным причинам. Но я бы сказал, что, если опережающим темпом будут приниматься экономически вредные законы, ухудшающие жизнь населения, спад может так и не остановиться, а продолжаться и три, и четыре года.

— А какие мелкие неправильные решения за эти два года оказались неожиданными даже для вас? То есть вы думали, что до этого не дойдет?

— За два года много чего произошло. Например, я не думал, что дойдет до убийства Немцова. Но если говорить про разные мелкие решения, принимаемые Госдумой, то я не думал, что будет приниматься закон за законом, постановление за постановлением просто в интересах либо какой-то очень узкой группы лиц, либо физических лиц. Потому что, судя по всему, все эти многочисленные законы, связанные с хранением данных и якобы безопасностью, продиктованы не безопасностью, а созданием прибыли для небольшого количества производителей конкретных программных продуктов. Конечно, в любой ситуации есть роль лоббизма, и бизнес лоббирует свои интересы в парламенте и правительстве, чтобы получить удачные условия для работы. Но вот такого, что просто для того, чтобы какой-то там деятель из какой-то компьютерной фирмы, разрабатывающей вот этот лицензированный софт, заработал, наносится ущерб всей отрасли и, соответственно, потребителям, раньше не было. То же самое в сельском хозяйстве. Есть небольшое количество людей, прежде всего — семья министра Ткачева, которые являются бенефициаром всех этих контрсанкций. Страдает сто миллионов человек — наживается маленькая группа. Ну, раньше это было как-то более завуалированно. Чтобы было так нагло, я не припомню за многие годы.

Все эти законы, связанные якобы с безопасностью, продиктованы созданием прибыли. Чтобы было так нагло, я не припомню за многие годы.

— То есть вы не видите в ставке на сельское хозяйство какого-то системного решения и попытки изменить структуру экономики, как это декларируется?

— Понимаете, если смотреть на вещи структурно, то вся эта масштабная программа импортозамещения абсолютно бессмысленна. Ее единственным последствием может быть только сильное снижение уровня жизни населения. Никакого другого варианта нет — и теоретически не может быть, и на опыте никогда не было. Когда у нас смотрят на пример Советского Союза, то надо понимать, что в Советском Союзе уровень жизни был значительно ниже, чем сейчас. Соответственно, если мы движемся в том направлении, то, значит, уровень жизни будет намного хуже. Но такая программа — по ухудшению уровня жизни граждан, — конечно, не имела бы никаких политических перспектив, если бы она одновременно не создавала точек прибыли для небольшой группы лоббистов. В случае сельхозпродуктов все население скидывается на увеличение прибыли агрохолдингов. Причем понятно, что, с одной стороны, каждый человек теряет мало — может быть, одну или две тысячи рублей в год, но поскольку от этой программы страдают миллионы, то, соответственно, прибыли огромны. Интересно, что и экономические данные показывают в точности это: потребление упало, внутреннее производство чуть-чуть выросло, и совершенно безумным образом выросли прибыли агрохолдингов.

— А на это накладывается еще и то, что цены выросли чуть ли не в два раза.

— На самом деле цены выросли не в два раза, а все-таки меньше. Другое дело, что 2015 год был очень травматичным в том смысле, что впервые за 16 лет правления Путина реальные доходы населения с учетом инфляции упали. То есть это первый год, когда люди стали жить хуже — не часть людей потеряла работу, как это было в 2008 году, а в целом стали жить хуже. И, по всей видимости, это немного усилило ощущение, что цены резко выросли. Кроме того, понятно, что человек ежедневно имеет дело с ценами, например, на продукты, которые, видимо, выросли больше, чем на другие вещи. А, например, то, что за последние годы сильно упали цены на бензин, никто особо не оценил.

— А что вы думаете о концепции политологов об отложенных протестах? То есть год население разбирается с падением своего уровня жизни и пытается как-то выжить в новых условиях, а потом должно что-то последовать.

— Я не знаю, откуда берется мысль про то, что протесты отложены на год, потому что, я так понимаю, все-таки эта теория построена на одном наблюдении: был кризис 2008—2009 годов, положение ухудшилось, а в 2011—2012 годах начались протесты. Но, во-первых, надо понимать, что несмотря на то, что миллионы людей осенью 2008 года потеряли работу и в 2009 году был сильный спад производства, реальные доходы населения ни в какой из этих годов не упали. То есть сейчас более масштабные вещи. Во-вторых, эти события — это все-таки, как говорят экономисты, одна точка наблюдения. Если мы посмотрим, например, на то, что было в 80-е, то жизнь ухудшалась на протяжении десяти, а может быть, и больше лет, но первые серьезные демонстрации появились только к концу десятилетия.

В 2015-м впервые за 16 лет правления Путина реальные доходы населения с учетом инфляции упали. И это усилило ощущение, что цены резко выросли.

— То есть нам не стоит ждать какой-то критической точки или условного дна, после которых что-то случится?

— Сейчас вроде бы уже стали хорошо понимать: в протестах, как и в банковских кризисах, нет критических точек. То есть если ты предвидишь критическую точку, если ты знаешь, что через год режим рухнет, то он уже рухнул сейчас, в тот момент, когда ты осознал, что он рухнет через год. Более того, получается, что если, например, усиливать меры по стабилизации режима сейчас, то издержкой может быть то, что мы как бы откладываем, и через несколько лет результат будет значительно более шумным и громким. В этом смысле, как ни странно, у нас слишком много стабильности. Потому что, может быть, лучше легкая смена в результате бархатной революции сейчас, чем как в 1991 году, когда на протяжении многих лет были разброд и шатание, а потом тяжелая, с развалом всей страны, передача власти.

— На фоне всего этого продолжаются тем не менее разговоры о привлечении инвестиций и развитии чего-то. Но буквально недавно стало понятно, что идет обратный процесс. Например, Фридман уходит из российского бизнеса, собирается вкладываться в американскую медицину, и волнует даже не то, что крупный инвестор вкладывается за пределами страны, а то, что это не нефть, не что-то еще, а медицина. Почему?

— Цены на нефть упали, медицина стала выгоднее. Понимаете, трудно анализировать индивидуальные решения. У Фридмана, насколько я знаю, существенная часть активов связана с нефтью. Мне кажется, довольно естественно в такой ситуации значительную часть своих денег вкладывать во что-то, с этим совершенно не связанное. Поэтому то, что он принимает такое инвестиционное решение, может мало говорить о перспективах отраслей в целом или о том, что мы должны делать в такой ситуации. Может, это ничего и не значит.

Ресурсы — не такая большая ценность. Человеческий капитал, имеющийся в Москве, больше, чем все запасы нефти и газа, находящиеся в Сибири.

— И это не симптом того, что ресурсы — уже не такая большая ценность и нужно вкладываться во что-то другое?

— Безусловно, ресурсы — не такая большая ценность. Эта мысль совершенно в России не воспринимается и, мне кажется, не будет восприниматься. Понятно, что капитализация «Газпрома» в несколько раз меньше капитализации Apple или Samsung, у которых нет никаких ресурсов. И то, что все наши ресурсы в Восточной Сибири, — это все ценная вещь, но в мире — да и в России — куда больше гораздо более ценных вещей. Скажем, человеческий капитал, имеющийся в Москве, больше, чем все запасы нефти и газа, находящиеся в Сибири. Поэтому даже не понимаю, зачем мы так об этом заботимся.

— То есть нам пора переставать следить за ценами на нефть и присмотреться к какой-нибудь другой кривой?

— Мне кажется, что весь мир уже давно понимает это. Многие страны добились экономических чудес и достигли высокого уровня жизни без всяких ресурсов. Ресурс — это такая же вещь, как и все остальное. У него есть своя цена, и стоит он не очень дорого.

— Еще два года назад в повестке дня было: раз Запад накладывает санкции, то и не надо, повернемся к Китаю и будем развивать сотрудничество на Востоке. Сейчас про это ничего не слышно.

— Мне эта логика совершенно непонятна. Потому что если спросить любого разумного экономиста, то он скажет: конечно, должно быть как можно больше торговли с Восточной Европой и западными странами и как можно больше торговли с Китаем. А в рассуждении, что надо «повернуться к Китаю», можно подумать, что одна торговля каким-то образом мешает другой. Наоборот. Если мы будем быстро развиваться, мы будем торговать и с теми, и с другими. И в точности так делают все страны. Когда у тебя растет торговля с одним партнером, это только увеличивает возможности заработка с другим. Поэтому поворот к Китаю — это одна из тех бессмысленных фраз, которые одни люди любят произносить, а другие, наверное, любят слышать. Но если попытаешься придать ей смысл — он не придается. Это разговор, который начался с ложной посылки: что есть какая-то польза от ухудшения торговых отношений с западными странами. После этого можно от ложной посылки танцевать куда угодно.

У «железного занавеса» будут бенефициары. На концерт Лепса придет больше людей, если группы из-за границы будут приезжать, как в 80-е, раз в год, а Depeche Mode — получать разрешение от Министерства культуры.

— Сейчас все чаще слышно, что сложно говорить о перспективах, потому что как опыт перехода от плана к рынку был, в общем, уникальным, так и санкции для такой страны, как наша, — тоже ситуация уникальная. Так мы снова оказались в парадигме уникальности своего пути. Это действительно так?

— Когда произносится слово «уникальность», надо понимать, что уникальность — это универсальная концепция и ее надо применять осторожно. Подумайте про медицину: каждый человек уникален, у него уникальная история, но это не значит, что если он попадает в больницу с каким-то заболеванием, то все, что с ним будет происходить, ни на что не похоже и никакие лекарства, которые помогали другим больным, ему не помогут. Точно так же с Россией. Да, мы не видели такого распада демократических институтов, мы не видели такого уровня коррупции в стране с таким богатством и с таким образованием, такая крупная страна никогда не была под санкциями. Ну и что? Это не значит, что мы не можем видеть последствия, и это не значит, что нет уроков, которыми можно воспользоваться.

— А имеет какое-то отношение наша ситуация к мировой тенденции — экономический рост замедляется и, может быть, вовсе остановится?

— Не имеет. Потому что наша страна — это развивающаяся страна. Мы должны были бы расти, догоняя — ну, конечно, в течение десятилетий — развитые страны. По сравнению, скажем, с темпами роста Японии после войны и мировая экономика росла медленно. Сейчас мировая экономика растет очень медленно, но это же не мешает Китаю быстро расти, это не мешало Бразилии быстро расти, как это не мешало Италии быстро расти после Второй мировой войны. Тот факт, что ты догоняешь и что те, кого ты догоняешь, растут медленно, не значит, что ты не можешь их догонять. Хотя замедление мировых темпов роста, конечно, плохо для российской экономики, но главный эффект состоит в том, что мы не догоняем, а не в том, что мы тормозим вместе со всем миром.

— Сейчас все в основном боятся возврата «железного занавеса», понимая под ним запрет на выезд за границу и ограничение передвижения. Но из ваших слов понятно, что наш «железный занавес» — это то, что мы живем с санкциями и контрсанкциями, пока весь мир движется в другую сторону.

— Понимаете, вот что нам подсказывает пример импортозамещения: у многих мер, во-первых, идиотских, во-вторых, наносящих значительный ущерб огромному проценту населения, могут быть бенефициары, и они это будут поддерживать. Так же во многих сферах — в искусстве, в науке, даже в некоторых областях бизнеса — у «железного занавеса» будут бенефициары. Это не такая серьезная вещь, но на концерт какого-нибудь Лепса или Стаса Михайлова придет больше людей, если группы из-за границы будут приезжать, как в 80-е, раз в год, а Тото Кутуньо или Depeche Mode будут получать разрешение от Министерства культуры. И также, несмотря на то что, конечно, российские ученые, российская наука от «железного занавеса» невероятно пострадают в целом, будут люди, чьи позиции улучшатся. Эти люди из Академии наук, которые по-английски не говорят, наукой не занимаются, но «железный занавес» для них — это возможность вытягивать ресурсы. Надо понимать: тот факт, что мера идиотская, наносит ущерб всему, чему возможно, не значит, что у этой меры не будет политической поддержки.

У нас средние темпы роста за последние восемь лет такие же, как были при Брежневе. И такое же полное ничегонеделание.

— А сейчас, на ваш взгляд, еще можно что-то сделать, чтобы повернуть ситуацию? Хотя, конечно, такие вопросы задаются каждый год, и безрезультатно…

— Сейчас проблема с этими вопросами в том, что ответы — как большие, так и маленькие — такие же, как и два года назад. Большие такие: что нужно глобального сделать? Нам нужно улучшить качество институтов. Это значит, что у нас должна лучше работать полиция, должны лучше работать суды, должны быть менее коррумпированные чиновники. Если говорить про конкретные вещи, про то, что можно сделать прямо сейчас, — мы уже несколько лет живем фактически без премьер-министра, потому что нынешний премьер-министр не выполняет никакой координирующей функции. Соответственно правительство способно только воспроизводить то, что было в прошлом году. В прошлом году был спад. Вот оно этот спад и воспроизводит. Нам нужна какая-то реформа правоохранительных органов. Даже если эта реформа будет состоять в том, что просто вдвое будет сокращено финансирование, потому что экономика не может жить с такой нагрузкой. Нам нужно резкое снижение расходов на оборону. Потому что нынешние расходы не оправданы никакой ситуацией. Они отвлекают ресурсы от экономики, они ухудшают уровень жизни.

Опять-таки даже эти меры, которые, казалось бы, можно просто взять и принять, тоже своего рода долгосрочные и идеалистические по сравнению, например, с отменой контрсанкций. Контрсанкции просто наносят ущерб десяткам миллионов граждан. Они ухудшают уровень жизни, но больше всего бьют по беднейшей части населения, потому что бедная часть населения тратит больше денег на продукты. Но я не знаю, сколько раз еще можно это повторять. За последние два года ничто не сдвинулось в сторону каких-то практических мер по облегчению ситуации, ничего не делается. Когда я рос, я все время слышал про застой. Вот мы сейчас живем в середине застоя. У нас средние темпы роста за последние восемь лет такие же, как были при Брежневе. И такое же полное ничегонеделание.