*2409. Публикации Пола Кругмана

[Пол Кругман]

http://www.ng.ru/krugman/2016-07-11/5_brexit.html
11.07.2016 00:01:00

Об авторе: ПРЕДЫСТОРИЯ: Последствия под вопросом После того как в прошлом месяце Великобритания проголосовала за выход из ЕС, она столкнулась с серьезной экономической неопределенностью. Многие полагают, что брекзит приведет в долгосрочном периоде к негативным последствиям, есть разногласия относительно его последствий и в краткосрочном периоде. Сразу после голосования экономические индикаторы давали противоречивую картину. Фунт упал по отношению к доллару с 1,49 до 1,33, а акции британских банков резко просели. Тем не менее через несколько дней британский биржевой индекс F.T.S.E. 100 оправился после первоначального падения и достиг самого высокого уровня с августа прошлого года. Джон Ван Ринен, директор Центра экономических показателей Лондонской школы экономики, заявил New York Times, что неопределенность, вызванная брекзитом, может скоро спровоцировать рецессию в стране. «Мы оказались в ситуации, когда бизнес не хочет принимать новое решение или инвестировать, потому что не уверен в будущем, – сказал Ван Ринен. – Немедленным следствием этого будет снижение инвестиционной активности, снижение найма. Сразу же начнется замедление темпов роста». Лоуренс Саммерс, бывший министр финансов США, утверждает в своем блоге, что краткосрочные экономические последствия могут быть неоднозначными. «Для Великобритании экономические последствия будут двоякими, – написал он. – С одной стороны, был нанесен серьезный удар по доверию, по будущему единству и в перспективе по торговле. С другой стороны, британская валюта стала более конкурентоспособной, и будет изобилие ликвидности». Саммерс также отметил, что спад на итальянском и испанском фондовых рынках был почти в два раза сильнее, чем в Великобритании. Он утверждает, что «в некотором смысле у Европы перспективы могут быть хуже, чем у Соединенного Королевства. Ряд стран могут заразиться идеей «популистского выхода из ЕС».

ФОТО ANDREW TESTA FOR THE NEW YORK TIMES. Противник брекзита на демонстрации в Лондоне.

Дискуссия о брекзите и его последствиях беспокоит меня. Cчитаю брекзит трагедией, которая в долгосрочном периоде нанесет серьезный вред экономике. Однако мы постоянно слышим от экономистов, что он будет иметь крайне негативные последствия в краткосрочном периоде. И это утверждение выглядит сомнительным.

Если точнее, то оно не согласуется со стандартной макроэкономикой, но его преподносят так, будто все наоборот. И я опасаюсь, что перед нами пример анализа на основе предубеждений, что может в итоге нанести удар по репутации экономистов.

Давайте посмотрим с самого начала: брекзит почти наверняка негативно отразится на британской торговле. Даже если в итоге страна заключит с ЕС примерно такое же соглашение, как Норвегия, утрата гарантированного доступа на европейский рынок повлияет на решения фирм относительно инвестиций и уменьшит товаропотоки.

Уменьшение объемов торговли, в свою очередь, сделает британскую экономику менее продуктивной и более бедной. Нужны героические усилия, чтобы назвать конкретную цифру, но снижение доходов на 2–3% представляется вполне вероятным.

Чем дальше, тем хуже: так утверждает стандартная экономика.

Но как насчет предупреждений, что брекзит приведет к рецессии в Великобритании или по крайней мере к резкому замедлению роста в краткосрочном периоде? Откуда берутся эти предупреждения?

Торговые аргументы касаются стороны предложения: снижение объемов торговли означает снижение производства, а значит, сокращение производственных мощностей. Однако тот тип рецессии, о котором мы здесь говорим, связан со спросом – спад, вызванный недостаточными тратами. И почему такое должно произойти?

Насколько я могу судить, сценарий с рецессией (или по крайней мере с замедлением роста) основан на двух не совсем ясных предположениях: идее, что неопределенность помешает инвестициям и, возможно, скажется на потреблении и идее, что повышение предполагаемых рисков ухудшит финансовые условия. Давайте теперь их рассмотрим.

Относительно первой идеи можно сказать, что брекзит действительно усиливает неопределенность, но разве это непременно плохо с точки зрения инвестиций? Это совсем не вытекает из теории: компании на самом деле могут инвестировать даже больше перед лицом неопределенности, чтобы прикрыть свои тылы. Так почему же тогда легко принимается на веру тезис о том, что неопределенность негативно скажется на инвестициях?

Отчасти, я подозреваю, это своего рода игра слов. Когда бизнесмены говорят о «возросшей неопределенности», они на самом деле имеют в виду более высокую вероятность чего-то плохого. И, наверное, это имеют в виду люди, которые пишут о возросшей неопределенности в связи с брекзитом.

Однако в этом случае мы говорим, что плохие вещи случатся, потому что фирмы будут верить в возросшую вероятность чего-то плохого. Это циклическое мышление.

Я также хочу отметить, что любое крупное политическое решение порождает неопределенность, поскольку никто не знает, чем все обернется. Так почему же мы не слышим предупреждений о грядущей рецессии, когда страны объявляют о либерализации торговли, или приватизации, или реформах рынка труда? Аргумент, что «неопределенность уменьшает инвестиции», похоже, применяется избирательно, только в отношении той политики, которая не нравится экономистам по другим причинам.

А как насчет аргумента, что брекзит ухудшит финансовые условия и приведет к увеличению распределения риска? Это еще один циклический аргумент – что-то плохое должно произойти, поскольку инвесторы будут ждать этого.

Другими словами, аргументы в пользу масштабных потерь в долгосрочной перспективе довольно слабы. Экономист, который бы попытался использовать подобные аргументы, чтобы выступить за или против какой-либо политики, в большинстве случаев столкнулся бы с резкой критикой в свой адрес. Но в данном случае мы наблюдаем практически консенсус в плане принятия этих слабых аргументов. Почему?

ФОТО ADAM FERGUSON FOR THE NEW YORK TIMES. Найджел Фарадж, бывший лидер Партии независимости Соединенного Королевства и главный сторонник брекзита, празднует победу после референдума.

Ну среди части экономистов есть тенденция снижать свои интеллектуальные стандарты, когда дело касается торговли, своего рода ощущение, что для защиты свободы торговли можно себе позволить мыслить неряшливо. Например, распространены утверждения, что либерализация торговли способствует созданию рабочих мест, хотя они и не основываются ни на какой стандартной модели. Как я уже писал ранее, некоторые выпады против экономических идей Трампа (которые и впрямь ужасны) страдают неаккуратностью с интеллектуальной точки зрения. Иногда с лету делаются очень странные предположения (например, что пошлины снизят расходы на импортные товары, но средства не будут тратиться на отечественную продукцию).

Подозреваю, то же самое происходит и в случае с брекзитом. У экономистов есть все основания считать, что брекзит нанесет вред в долгосрочном периоде, и они испытывают сильное искушение сделать свои прогнозы более броскими за счет сомнительных предсказаний относительно того, что будет происходить в краткосрочном периоде. А тот факт, что подобным образом поступают очень многие уважаемые люди, придает этим сомнительным заявлениям правдоподобность, которой там на самом деле и не пахнет.

К сожалению, такие вещи, помимо того что они плохи сами по себе, могут еще и аукнуться в будущем. Уже сейчас рост стоимости британских активов, которая превысила уровень до брекзита, провоцирует критику в адрес экономистов и их предупреждений.

Извините, ребята, интеллектуальная неряшливость – всегда порок, невзирая на мотивы.

[Пол Кругман]

http://www.ng.ru/krugman/2016-08-29/5_tupik.html
29.08.2016 00:01:00

ПРЕДЫСТОРИЯ: Отрицательные ставки, устойчивый спрос С момента появления на рынке в 2014 году продажи облигаций с отрицательными процентными ставками стремительно выросли, а их совокупная стоимость превысила 13 трлн долл. Успех этих инструментов удивил некоторых аналитиков, поскольку по определению инвесторы теряют деньги на облигациях с отрицательными ставками. Обычно инвестор покупает облигацию по цене ниже номинала, а погашает через некоторое время за полную стоимость. Начальная цена облигации зависит от предполагаемой стабильности института, который ее продает, а поскольку развитые страны считаются очень стабильными, их облигации обычно стоят дороже. Чтобы убедить покупателей вкладывать деньги не в безопасные государственные облигации, а в более экономически продуктивные виды активности, которые стимулируют спрос, центральные банки начали продавать облигации с отрицательными процентными ставками, например, облигация с номиналом 100 долл. может продаваться за 101 долл. Но, несмотря на отрицательную прибыль, спрос со стороны инвесторов остается устойчивым. «Почему кто-то будет одалживать правительству деньги на 10 лет, зная, что в итоге получит меньшую сумму? – задалась вопросом бизнес-аналитик CBS News Джилл Шлезингер в своей статье для Chicago Tribune. – Есть ряд причин. Многие инвесторы полагают, что глобальные центральные банки продолжат покупать облигации, чтобы стимулировать экономики, а следовательно, цена облигаций продолжит расти. В этом случае инвестор может смириться с отрицательными процентными ставками, поскольку считает, что сможет продать эти облигации по более высокой цене тем, кто сильнее жаждет безопасности». Наблюдатели также отмечают, что готовность инвесторов платить правительствам за привилегию заимствовать деньги предоставляет идеальную возможность для фискального стимулирования или увеличения государственных расходов на инфраструктуру и развитие, чтобы подстегнуть экономический рост.

экономика, кризис, банки, ставки, сша, аналитика, пол кругман ФОТО MAX WHITTAKER/THE NEW YORK TIMES Строящийся дорогой особняк в закрытом коттеджном поселке в пригороде Лас-Вегаса.

Глава исследовательского подразделения Resolution Group Дункан Уэлдон недавно написал хорошую аналитическую статью об обстоятельствах, которые привели к появлению отрицательных процентных ставок в значительной части развитых стран.

Как отмечает Уэлдон, проблема не только в слабом инвестиционном спросе и серьезных последствиях затяжной стагнации. Дело еще и в сознательном выборе крупнейших экономик прибегнуть к ответным мерам, которые «все больше полагались на монетарную политику в плане ускорения незаконченного восстановления экономики, а фискальная политика при этом выполняла роль тормоза (или в лучшем случае играла нейтральную роль). Это относится в первую очередь к Европе и в меньшей степени к США». (Читайте пост Уэлдона здесь: bit. ly/2by3Pad)

Затем он указывает на то, что считает загадкой: учитывая, что очень низкие процентные ставки бьют по интересам зажиточных (но не супербогатых) пожилых людей, которые обладают непропорционально большим политическим влиянием, почему такая политика продолжается?

Согласен, что это очень хороший вопрос, но думаю, что не такой уж и сложный.

Прежде всего Уэлдон полагает, что избиратели в возрасте что-то понимают в макроэкономической политике и ее последствиях. Без сомнения, подобные люди существуют, но из опросов мы знаем, что основная масса всегда и всюду боится бюджетного дефицита. Более того, у меня сложилось впечатление (благодаря периодическому просмотру передач CNBC, рекламе на сайтах, разговорам в парикмахерских и другим «научным» методам), что те люди в возрасте, которые действительно обращают внимание на экономические дебаты, с куда большей вероятностью завопят: «Грядет гиперинфляция! Рон Пол так сказал!», чем спокойно скажут: «Я бы хотел, чтобы правительство увеличило предложение безопасных активов».

Надо также помнить о роли Очень Серьезных Людей, для которых рассуждения о дефиците служат опознавательным знаком. Эти рассуждения срабатывают отчасти потому, что публика всегда считает дефицит чем-то плохим.

Но если оставить эти циничные рассуждения в стороне, то мы увидим, что по политическим причинам две крупнейшие экономики развитого мира (США и еврозона) столкнулись с параличом фискальной политики и вся надежда теперь на центральные банки.

В США во всем виноваты республиканцы из палаты представителей, которые блокируют расходы на все, кроме оружия (они не выделяют средства даже на борьбу с вирусом Зика). В Европе никакие фискальные меры не могут быть приняты без согласия Германии, где официальные лица вполне довольны сложившейся ситуацией и живут в собственном интеллектуальном мире.

Верно, что у Великобритании есть некоторое пространство для маневра, однако при премьере Дэвиде Кэмероне и министре финансов Джордже Осборне страна сделала ставку на экономию, по крайней мере в плане риторики. С другой стороны, это можно рассматривать как политический шаг с целью дискредитировать предыдущее правительство, обвинив его в расточительности, и ситуация может измениться после ухода разрушительного тандема и назначения премьером Терезы Мэй.

Япония представляет собой любопытный кейс, поскольку там нет политического тупика, который наблюдается в США и еврозоне. Но все же ситуация не такая ясная, как мне хотелось бы, поскольку премьер-министр Синдзо Абэ в начале своего правления позволил Очень Серьезным Людям убедить его в необходимости ужесточения фискальной политики, тем самым переложив весь груз на Харухико Куроду, управляющего Банком Японии.

Однако если взглянуть на ситуацию в более долгосрочном плане – с 90-х годов, то выяснится, что Япония применяла сочетание бюджетного дефицита и относительно осторожной монетарной политики, а, по мнению Уэлдона, это и нужно повсеместно.

Проблема сейчас заключается в том, что, хотя сторонники фискальных мер выигрывают на интеллектуальном фронте, институциональные ограничения, которые создают макроэкономический тупик, скорее всего сохранятся.

Понадобится огромная демократическая волна, чтобы преодолеть его в США, а как быть с Европой, я даже не знаю.

[Пол Кругман]

http://www.ng.ru/krugman/2016-10-17/5_economists.html
17.10.2016 00:01:00

ФОТО STEPHEN CROWLEY/THE NEW YORK TIMES
Кандидат в президенты от Республиканской партии Дональд Трамп выступает на митинге в Эмбридже (штат Пенсильвания).

В прошлом месяце Брэд Делонг опубликовал в своем блоге письмо, которое экономисты написали для Дональда Трампа, хотя, как он подчеркнул, они не осмеливаются признаться в этом. Вместо этого они называют себя критиками Хиллари Клинтон (читайте его пост тут: bit.ly/2esimcu).

В этом письме примечательны несколько вещей, включая отсутствие многих заслуживающих доверия экономистов-республиканцев. Однако в этой группе есть нобелевский лауреат Юджин Фама, который фигурирует в самом начале списка. А суть письма (правительство – это плохо! Налоги и регулирование – плохо! Свободный рынок и Рейган – хорошо!) довольно стандартная.

Любопытно другое – почему кто-то должен вообще поверить в эту историю? Насколько я помню, президент Джордж Буш-младший обещал нам экономический бум, но его так и не случилось, а вместо этого разразилась катастрофа. При Обаме экономика, может, и не оправдала всех ожиданий, но, как отметили многие обозреватели, если бы Митт Ромни стал президентом, то отмеченные за последние три года темпы роста занятости и наконец начавшийся рост доходов преподносились бы как невероятный триумф. Если посмотреть в более отдаленной перспективе, то президент Билл Клинтон справлялся лучше, чем президент Рейган, а Обама справился лучше, чем Буш, практически по всем показателям.

Почему никто не замечает эти реалии? Ответ заключается в невежестве, в том, что, по мнению некоторых, история – это то, что должно быть, а не то, что есть на самом деле. Некоторое время назад Фама утверждал, что после 1980 года благодаря финансовому дерегулированию произошел скачок глобального роста. На самом деле после 1980 года рост в развитых странах был медленнее, чем раньше, и очень трудно объяснить рост Китая при Дэн Сяопине дерегулированием банковской сферы в США. Но мы же говорим о правых: они просто сочиняют легенды, которые подтверждают правоту нелепых заявлений Трампа.

И давайте говорить начистоту: это проблема, которая не исчезнет, даже если Трамп потерпит поражение.

[Независимая газета]

http://www.ng.ru/krugman/2016-10-24/..._business.html
24.10.2016 00:01:00


Президент Барак Обама и председатель КНР Си Цзиньпин жмут руки перед началом переговоров по изменению климата в городе Ханчжоу, Китай, в сентябре этого года. STEPHEN CROWLEY/THE NEW YORK TIMES

В сентябре New York Times организовала экспертную дискуссию о взаимоотношениях демократии и бизнеса, которая прошла в рамках Афинского демократического форума – 2016. Модератором выступил Пол Кругман. Участниками были профессор глобальной экономики и менеджмента Массачусетского технологического института Яшен Хуан, руководитель направления свободы слова и международных отношений Google Росс ЛаЖенесс и Янис Варуфакис, экс-министр финансов Греции. Далее приводится первая из двух выдержек отредактированной стенограммы дискуссии.

Пол Кругман: Мы живем в мире, где по многим показателям основной род занятий наших стран заключается в ведении бизнеса. Тут присутствуют очень сильные корпоративные акторы, наблюдается высокая концентрация частного капитала, и в то же время в большинстве случаев общество в наших странах по крайней мере теоретически (и, надеюсь, в определенной степени практически) является демократическим. Это поднимает всевозможные вопросы о взаимоотношениях с обеих сторон. Демократия – это благо для бизнеса и благо ли бизнес для демократии? Хочу начать с Яшена. Вопрос: насколько интересы бизнеса согласуются с демократическими процессами? В истории были случаи, когда многие бизнесмены, кажется, считали, что автократия решит ряд проблем. Может быть, порассуждаем о том, что вы наблюдаете сейчас?

Яшен Хуан: Итак, прежде чем начать говорить о бизнесе и демократии, нужно сказать о бизнесе и автократии. Дональд Трамп, знаете ли, очевидный пример человека, который боготворит Владимира Путина. Он не заявлял, что восхищается председателем КНР Си Цзиньпином, быть может, он не в состоянии выговорить его имя. Но история знает бизнесменов, которые восхваляли автократические режимы, если вспомнить 1920-е и 1930-е годы. Есть и современные деловые люди, которые позитивно отзываются о Китае. Так что, думаю, фактов тесных взаимоотношений бизнесменов и автократии вполне предостаточно. Полагаю, более глубокий вопрос, почему это происходит.

Причин может быть две. Одна прагматическая: автократии любят контролировать осязаемые вещи – энергию и землю. Так что, возможно, в интересах бизнеса приходится воздавать хвалу автократам, поскольку эти активы контролируются автократами. Интересно, что и в США, и в Китае препоны реформам, как правило, ставятся в энергосекторе. В 1970-х годах лидеры реформаторов разбили нефтяную банду и открыли дорогу к реформам. Но вторая причина, возможно, идеологическая, которая заключается в том, что много, много сильных бизнесменов видят копию автократии в своих собственных организациях. Так что, может быть, дело и в этом.

П. Кругман: Демонстрация покорности действующему автократу – это понятно, можно себе представить, почему бизнес так себя ведет. Но стремление к автократии в обществе, где ее сейчас нет, это другое. И вы говорите, что это отчасти связано с тем, что руководители видят в автократе самих себя или же собственное возвеличенное отражение.

Я. Хуан: Что ж, я думаю, что многие капитаны бизнеса осуждают политику. В 1972 году в журнале Fortune вышла позитивная статья по поводу ситуации в Бразилии, а в то время Бразилию, кстати, считали экономическим чудом. Бразилией правила военная хунта. И Бразилию в статье хвалили за отсутствие политики. Таким образом, руководители управляют собственными компаниями, действуя как самые сильные мужчины, не вдаваясь в политику. Но они не понимают, что политика где-то должна проявиться. Так что, если ты не проводишь такую политику, тогда за это расплачивается кто-то еще. Получается, что в автократиях простой народ, сельские жители расплачиваются за тяжкое бремя автократии.

П. Кругман: Итак, вы говорите об автократиях, которые контролируют активы. Росс, вы работаете в компании, которая меньше всего занимается осязаемыми вещами. Не хотите порассуждать о том, как это воспринимается в информационной отрасли?

Росс ЛаЖенесс: Конечно. Думаю, первое, что я, однако, должен сказать, хотя я и участвую в экспертной дискуссии с тремя очень известными экономистами, я единственный, кто представляет здесь бизнес.

Но я думаю, что это в некоторой степени упрощение, говорить о демократии и бизнесе. На самом деле такого не бывает. Есть много разных отраслей, много разных способов ведения бизнеса. И даже в такой отрасли, как наша, в которой работает Google, а именно информация, технология, Интернет, существует много разных бизнес-моделей, много разных философских подходов, много разных способов оперативного управления компанией.

Так что я могу говорить только про Google и про наш бизнес. Когда мы говорим про Интернет, когда мы говорим про инновации, когда мы говорим про технологию, довольно ясно, что все это явилось фантастическим ускорителем демократии. Это дало трибуну голосам, которых никогда прежде не слышали. Расширило общение и связи между людьми. И обеспечило доступ к информации и уровень прозрачности, не виданный до сих пор.

Да, все не так гладко. Я не хочу сказать, что все просто и что мир вдруг становится значительно проще понять. Во многих отношениях дело, возможно, даже усложняется в этом потоке информации и связей. Но, хотя все не так гладко, то, чем мы занимаемся, это благо. Это по-настоящему замечательно. И я думаю, то, что я сейчас описал, когда говорил об этой неоднозначности и потоке информации и связей, на самом деле очень похоже на саму демократию.

П. Кругман: Демократия заключается не только в том, чтобы можно было услышать разные точки зрения. Она также подразумевает определенную защищенность и уважение таких ценностей, как личная жизнь. И возникает по крайней мере один потенциальный конфликт: этот широкий открытый поток информации способен на многое, например встают проблемы справедливости, клеветы. В Европе существует право на забвение, а Facebook никак не решит ужасные проблемы со своими алгоритмами, пытаясь предоставлять новостную ленту, в первых строчках которой в итоге всплывают конспирологические теории. Что вы думаете обо всем этом, где тут найти баланс?

Р. ЛаЖенесс: Вы абсолютно правы, мы определенно сталкиваемся с массой сложных вопросов и вызовов. Но я напомню всем, что это лишь первые шаги Интернета. Я помню, как еще совсем недавно у нас не было устройств, которые есть сегодня, у нас не было таких возможностей, таких технологических преимуществ, которые у нас есть сегодня.

Некоторые из нас могут тосковать по тем временам, но я думаю, что ценность этой технологии доказана: все, что мне нужно, это посмотреть сейчас на аудиторию, и я увижу сотни включенных экранов устройств. Думаю, что это само по себе является доказательством силы этой технологии, и сила эта во благо.

П. Кругман: Особые ощущения вызывает, когда пытаешься преподавать, а каждый смотрит в свое устройство, и ты надеешься, что они делают пометки, но они с таким же успехом могут просматривать...

Р. ЛаЖенесс: Можно я скажу несколько слов по этой теме? Как я уже говорил, это лишь первые шаги. Но я думаю, что перед нашим обществом стоит очень актуальный вызов, который заключается в том, как научить наших детей быть цифровыми гражданами. У меня две маленькие племянницы. Знаете, мы научили их смотреть налево и направо, когда переходишь дорогу. Некоторым базовым вещам, которым учат каждого ребенка.

Однако, когда мы думаем, какую большую роль в нашей жизни играет Интернет, как активно мы пользуемся этим инструментом и какую невероятно большую роль он будет играть в будущем, мы делаем недостаточно. Нам нужно не только научить своих детей, как пользоваться этой штукой, но и решить ряд вопросов, которые вы, Пол, подняли. Они таковы: не верьте всему, что вы видите в сети Интернет, защитите себя и свою личную жизнь онлайн и научитесь быть цифровыми гражданами.

Быть онлайн и стать цифровым гражданином – это невероятная ответственность. И нам действительно надо действовать на опережение, чтобы ответить на этот вызов.

[Пол Кругман]

http://www.ng.ru/krugman/2016-12-05/..._progress.html
05.12.2016 00:01:00


Фото ERNIE SISTO/ THE NEW YORK TIMES На 64-м этаже небоскреба R.C.A. на Манхэттене.

Представляем вашему вниманию рецензию Пола Кругмана на книгу Роберта Гордона «Взлет и падение американского роста», опубликованную ранее в этом году в «Книжном обозрении» New York Times.

В 1960-х наблюдался кратковременный рост популярности «футуризма», выражавшегося в публикации книг и статей, авторы которых пытались предугадать грядущие перемены. Одной из таких наиболее известных и самых подробных работ определенно стала книга Германа Кана и Энтони Винера «Год 2000» (1967). В ней помимо прочего был представлен систематизированный перечень технологических инноваций, появление которых г-да Кан и Винер считали «крайне вероятными в последней трети ХХ века».

К сожалению, оба автора в большинстве случаев ошиблись. Они немногое упустили из виду, предсказав прогресс, который очевидно соответствует всем основным элементам революции информационных технологий, включая смартфоны и Интернет. Но большинство предсказанных ими инноваций («индивидуальные летательные платформы») к 2000 году так и не появились. И спустя полтора десятилетия их по-прежнему нет.

Правда заключается в том, что, если вы отвлечетесь от заголовков о последнем гаджете, станет очевидным, что мы достигли значительно меньшего прогресса с 1970 года и столкнулись со значительно меньшими изменениями в укладе жизни, чем почти все ожидали. Почему?

Роберт Гордон, выдающийся макроэкономист и историк экономики из Северо-Западного университета, давно выступает против технооптимизма, пронизывающего нашу культуру и неизменно предполагающего, что мы находимся в разгаре революционных перемен. Еще на пике доткомовского сумасшествия он неоднократно призывал взглянуть на перспективу: он настаивал, что прогресс в информационных и коммуникационных технологиях просто не дотягивает до достижений прошлых лет. В частности, он утверждал, что IT-революция имеет меньшее значение, чем любое из пяти великих изобретений, стимулировавших экономический рост с 1870 до 1970 года: электричество, санитарные нормы в городах, химикаты и лекарства, двигатель внутреннего сгорания и современные коммуникации.

Фото NEAL BOENZI/ THE NEW YORK TIMES Туристы делают моментальные фотографии в городе Нью-Йорк. Фото 1954 года.

Затронув эту тему в книге «Взлет и падение американского роста», г-н Гордон пошел ва-банк, заявив, что быстрый экономический рост, который мы воспринимаем как должное и который, на наш взгляд, должен продолжаться вечно, на самом деле был разовым событием. Сначала появились пять великих изобретений, почти все из которых датируются концом XIX века. Затем были шлифовка и применение этих изобретений – процессы, которые потребовали времени и дали наивысший результат по экономическому росту между 1920 и 1970 годами. Все, что происходило с тех пор, в лучшем случае было слабым эхом той великой волны, и, по мнению г-на Гордона, нам не стоит ждать больше чего-то подобного.

Прав ли он? Я бы ответил: определенно может быть. Но независимо от того, согласны ли вы с гипотезой г-на Гордона, эта книга действительно заслуживает того, чтобы ее прочитали – это поучительная комбинация глубоких знаний истории технологий, ярких описаний повседневной жизни на протяжении последних шести поколений и качественной экономической аналитики. Читатели, не являющиеся экономистами, возможно, посчитают некоторые графики и таблицы трудными для понимания, но г-н Гордон никогда не забывает про реальных людей и реальные жизненные истории тех, кто стоит за этими графиками. Эта книга заставит вас задуматься о справедливости ваших взглядов на будущее; она определенно изменит ваше представление о прошлом.

По сути, почти половина книги посвящена изменениям, которые имели место до Второй мировой войны. Другие авторы также работали над этой темой. Прежде всего отмечу Дэниела Бурстина и его книгу «Американцы. Демократический опыт». Однако, даже несмотря на то что я знаком с подобной литературой, меня поразило исследование г-на Гордона, в котором перечисляются изменения, привнесенные упомянутыми им великими изобретениями. Как говорит он: «Если не принимать в расчет сельские поселения юга, между 1870 и 1940 годами повседневная жизнь американца изменилась до неузнаваемости». Электрические лампы заменили свечи и китовый жир, унитазы со смывными бачками пришли на смену уличным уборным, машины и электропоезда заменили лошадей. (В 1880-х некоторые уголки финансового района Нью-Йорка были под двухметровым слоем навоза.)

Тем временем непосильный труд на рабочем месте и дома по большей части ушел в прошлое, уступив место значительно менее тяжелым занятиям. Этот момент слишком часто упускают из вида экономисты, которые, как правило, думают только о покупательной способности народа, а не о том, что народу надо делать, чтобы эта способность появилась. И г-н Гордон делает важное дело, напоминая нам, что условия, в которых трудятся мужчины и женщины, не менее значимы, чем размер их жалованья.

Однако если забыть о том, что это интересно, почему важно изучать эту трансформацию? По мнению г-на Гордона (скажу, правда, своими, а не его словами), главным образом потому, что нужно дать точку отсчета. Он отмечает (и я с ним согласен), что события, происходившие с 1870 вплоть до 1940 года, демонстрируют, каким бывает истинное преобразование. Любые заявления о современном прогрессе необходимо сравнивать с той точкой отсчета, чтобы понять, насколько они значимы.

И трудно не согласиться с ним, что все из того, что происходило после, едва ли вообще можно ставить в один ряд с достижениями прошлого. Городская жизнь в Америке накануне Второй мировой войны уже была узнаваемо современной; мы с вами могли бы войти в квартиру времен 1940-х годов, в которой уже были установлены сантехника, газовая плита, электрическое освещение, холодильник и телефон, и мы посчитали бы, что в целом всем можно пользоваться. Нас раздражало бы отсутствие телевизора и Интернета, но мы отнюдь не ужаснулись бы и не почувствовали отвращения.

В отличие от этого городские жители-американцы из 1940 года, войдя в жилье в стиле 1870-х, которое они могли еще найти в южных селениях, действительно испытывали ужас и отвращение. Жизнь фундаментально улучшилась между 1870 и 1940 годами таким образом, какого мы после этого еще не видели.

Фото THE NEW YORK TIMES Строительство моста Трайборо в Нью-Йорке в 1935 году.

В 1940-м многие американцы жили в среде, в которой действительно можно узнать современный мир, но многие другие жили иначе. В последующие 30 лет благодаря дальнейшему развитию великих изобретений быстро росли доходы, а современный жизненный уклад становился типичным для всей страны. Но потом все замедлилось. И г-н Гордон утверждает, что это замедление скорее всего носит перманентный характер: великая эпоха прогресса уже позади. Но, возможно, г-н Гордон просто из другого поколения, неспособного в полной мере оценить чудеса новейших технологий? Я подозреваю, что такие вещи, как социальные сети, значительно сильнее меняют жизнь людей к лучшему, чем признает он. Но он выдвигает два по-настоящему сильных аргумента, которые должны довольно сильно охладить пыл выступлений технооптимистов.

Во-первых, он отмечает, что истинно крупные нововведения обычно привносят серьезные перемены в деловую сферу, это касается того, как выглядят и функционируют рабочие места. И некоторые изменения в этом направлении имели место между серединой 1990-х и серединой нулевых, но потом мало что менялось, что подтверждает правильность точки зрения г-на Гордона, согласно которой основной эффект революции информационных технологий мы уже почувствовали.

Во-вторых, один из основных аргументов технооптимистов заключается в том, что официальные способы измерения экономического роста не отражают реальных масштабов прогресса, поскольку не в полной мере учитывают выгоды от действительно новых товаров. Г-н Гордон признает это, но отмечает, что так было всегда и что прогресс, возможно, даже больше, чем сегодня, недооценивали во время межвоенных преобразований.

Так что это говорит нам о будущем? Г-н Гордон предполагает, что в будущем большинство американцев скорее всего столкнутся со стагнацией уровня жизни, поскольку эффект замедления технологического прогресса усилится из-за ряда «встречных ветров»: увеличения неравенства, падения динамики в повышении уровня образования, старения населения и др.

Это шокирующий прогноз для общества, которое воспринимает себя как прогрессивное и сама идентичность которого связана с ожиданием постоянного движения вперед. И остается только догадываться о социальных и политических последствиях очередного поколения стагнации или снижения доходов рабочего класса.

Конечно, г-н Гордон мог бы ошибаться. Возможно, мы на пороге поистине кардинальных перемен, скажем, в сфере искусственного интеллекта или радикального прорыва в биологии (все это повлекло бы собственные риски). Но его позиция обоснованна.

Быть может, будущее станет чем-то иным по сравнению с тем, каким оно было прежде.

[Пол Кругман]

http://www.ng.ru/krugman/2016-12-27/..._krugman2.html
27.12.2016 00:01:00

Экономист Брэд Делонг недавно опубликовал в своем блоге интересную статью о рынках и политических требованиях (читайте ее тут: bit.ly/2h6TdEu), которая дает богатую пищу для размышлений. Впрочем, мне кажется, что его рассуждения слишком абстрактны. Кроме того, там не до конца раскрыта разница между ожиданиями избирателей Трампа и реальностью. Так что я написал собственную статью.

Делонг пишет о вере большинства людей в то, что они имеют право на те блага, которые им давала рыночная экономика. Это отражение веры состоятельных людей, что они заслужили то, чем обладают. Однако на протяжении этого жуткого политического года речь шла о людях в Аппалачах, которые гневно требовали вернуть им высокооплачиваемые рабочие места в угледобывающей промышленности, даже несмотря на то что миру не нужно больше угля (ведь есть сланцевая нефть), а компании могут добывать необходимый им уголь из разрезов, не привлекая большого количества рабочей силы.

И Делонг пишет, что американцы, ратующие за возвращение угля, на самом деле хотят получить работу, которую заслуживают и на которой смогут хорошо зарабатывать. Им не нужны подачки от правительства, ни в коем случае.

Знающий реальную ситуацию кандидат, владеющий фактами, не смог бы пообещать таким людям то, что они хотят. Однако для Трампа это не проблема.

Но неужели это все? Избиратели Трампа из числа представителей рабочего класса на самом деле получают множество выплат от правительства: они почти полностью зависят от социального страхования в плане пенсии, благодаря программе Medicare они имеют доступ к здравоохранению в пожилом возрасте, многие из них получают продовольственные купоны, а многие недавно приобрели медстраховки в рамках Акта о доступной медпомощи. Довольно многие также получают пособия по нетрудоспособности. Они не хотят лишиться этих выплат, но сумели убедить самих себя (не без помощи Fox News и других структур), что не являются бенефициарами государственных программ или что они не получают «настоящую социальную помощь», которая достается только каким-то другим людям.

И вы можете увидеть это, если взглянете на результаты голосования по регионам. Калифорния – зажиточный штат и крупный донор для федерального бюджета. Этот штат проголосовал за Хиллари Клинтон. Западная Вирджиния бедна и получает огромные объемы помощи от федеральных властей. Этот штат поддержал Трампа.

Не думаю, что экономический анализ способен объяснить эту ситуацию. Дело в культурных различиях, а также, вероятно, в расовых противоречиях.

[Пол Кругман]

http://www.ng.ru/krugman/2017-02-20/...notdepart.html
20.02.2017 00:01:00


ФОТО JIM WILSON/THE NEW YORK TIMES Манифестанты в Окленде, Калифорния.
Вашему вниманию предлагается отредактированная и адаптированная версия стенограммы лекции имени Роберта Силверса, которую Пол Кругман прочитал в 2016 году. Лекция под названием "Публичный дискурс во время безумия" названа в честь г-на Силверса, редактора "Нью-Йоркского книжного обозрения" и была представлена в Нью-Йорке 6 декабря 2016 года.

Чего не следует делать после этого по-настоящему разочаровавшего года? Разные люди в разной степени будут подвергаться трем большим искушениям. Я называю их самосозерцанием, потаканием и подражанием.

Самосозерцание

Позвольте начать с самосозерцания. По сути, в этом случае вы отрекаетесь от попыток взаимодействия с окружающим миром. Вы замыкаетесь в себе. Вы погружаетесь в собственную специальность. Если вы занимаетесь экономикой, то вновь начинаете писать работы, которые будут прочитаны несколькими сотнями людей, и отказываетесь от попыток достучаться до более широкой аудитории. По крайней мере для меня это определенно очень сильное искушение.

Позвольте мне рассказать вам, что я делал в воскресенье утром. В тот день я должен был написать колонку, но решил, что мне нужно кое-что прояснить для самого себя, а потом, быть может, писать для других людей. Так что я провел несколько счастливых часов за чтением ряда научных работ, а потом потрепался со своим другом по имени F.R.E.D. – Базой экономических данных Федерального резерва. Это фантастический вебсайт для поиска статистики.

Это было невероятно расслабляющее и успокаивающее занятие. Ощущение напоминало то, что испытывает чудак, который смотрит видео про котов на YouTube, что я, кстати, тоже делаю. Так что это было замечательно.

Очевидно, люди продолжат так себя вести. Люди продолжат работать в своих особых мирах, работать над вещами, которые необязательно будут востребованы широкой аудиторией. И вполне возможно, что большинство людей поступят именно так: не каждый способен или должен пытаться влиять на неэкспертную, непрофессиональную точку зрения. Я хочу сказать, что не каждый способен писать для «Нью-Йоркского книжного обозрения».

На самом деле давным-давно я попробовал написать что-то для Роберта Силверса, тогда я был намного, намного моложе, и он с ходу отклонил это. Может быть, он этого уже не помнит. Но он был прав, написано было ужасно, потому что тогда я не представлял себе, как это делается.

Но я все-таки думаю, что в конце концов, даже если вы самый замкнутый ученый человек, для всех нас наши

ФОТО DOUG MILLS/THE NEW YORK TIMES Президент Трамп прибыл на церемонию своего вступления в должность.

действия оказываются в высшей степени оправданными, когда они меняют мир. Это должно делать жизнь лучше.

Если вы почитаете фундаментальный труд Джона Мейнарда Кейнса, крайне влиятельного экономиста, «Общая теория занятости, процента и денег», то убедитесь в истинности сложившегося мнения, что это сложная книга (очень утомительное чтение даже для профессионалов), и все же он приводит аргумент в свое оправдание. Зачем он пишет эту книгу, которая в действительности предназначена узкоспециальной аудитории, зная, что политики не станут ее читать? По его словам, потому, что сами идеи имеют значение. Вот его слова: «Практики, считающие себя не подверженными интеллектуальному влиянию, обычно являются рабами какого-то канувшего в лету экономиста. Наделенные властью безумцы, слышащие потусторонние голоса, черпают свои бредовые идеи в ученых трудах творившего несколько лет назад писаки».

Так что идеи находят себе дорогу в мир. Но как быть, если наделенные властью безумцы черпают свои бредовые идеи на сайте подложных новостей, управляемом из Санкт-Петербурга? Какую роль может сыграть активный аналитический подход в этом случае?

Что ж, если не верить в то, что голос ученого все-таки найдет канал, чтобы его услышала настоящая аудитория, занятие это довольно удручающее. Так что действительно хочется, чтобы люди по-прежнему не теряли этой связи.

Из всего разнообразия вещей, о которых я говорю, для себя лично я считаю самосозерцание одним из самых больших искушений, но я не хочу в него погружаться.

Потакание

Вы ведь видите, что это уже происходит, не так ли? Раз уж набор идей принес политический успех, в нем, должно быть, что-то есть.

ФОТО JIM WILSON/THE NEW YORK TIMES Эйва Силлс сидит на плечах отца Илая Силлса в Окленде, Калифорния. Снимок января 2017 года.

Есть ряд политических интеллектуалов, которые являются профессиональными центристами: если есть две стороны, правда всегда должна быть где-то посередине, а если существует крайность, то крайности должны быть сопоставимыми, и не важно, каков контекст.

Определенно встречается немало людей, которые уже ищут способы, как доказать, что у избранного президента и его внутреннего круга есть ряд правильных идей. Конечно, проблема здесь в том, что власть не делает правым, власть не определяет истины. Если что-то выстрелило, это не означает, что это обосновано.

На самом деле необходимо придерживаться собственных принципов. Не нужно считать, что ваша сторона всегда права (что определенно не соответствует действительности), что сами вы непогрешимы; но следует верить, что доводы разума, то есть попытка разобраться в том, как устроен мир, и попытка выстроить свои взгляды на то, каким должен быть мир, исходя из этого понимания, независимы от капризов политической фортуны. Надо придерживаться этого.

Подражание

Итак, мы только что стали свидетелями, впрочем, уже не впервые, того, что простые, в корне неверные идеи получили очень хороший отклик. Мы увидели, что за упрощенное представление, которое легко развенчивается, не наказывают. И что уверенное выражение собственной точки зрения, даже если это откровенный подлог, кажется, дает большее преимущество, чем мудреная, но не слишком трогающая сердце позиция. Так, может, нам следует сделать то же самое?

В настоящий момент я чувствую, что мне надо было бы привести аналогичные примеры, относящиеся к противоположной стороне политического спектра, но ничего сопоставимого на самом деле нет.

Это один из моментов, на которые я ранее указывал, говоря о профессиональных центристах: существует своего рода аксиома, что обе стороны политических дебатов должны быть симметричными, но это не так. Между ними просто огромная разница.

Когда я слышу заявления, что, «если мы введем трампистские тарифы и займемся протекционизмом, это вызовет очередной спад и уничтожит миллионы и миллионы рабочих мест», это не тот вывод, который следует из экономического анализа ситуации. Аргумент, согласно которому протекционизм – убийца рабочих мест, в учебнике не найти (а этот учебник написал я). Учебник гласит, что протекционизм снижает эффективность и в долгосрочной перспективе делает вас беднее. Книжка не говорит, что он уничтожит много рабочих мест. И тем не менее вы видели немало людей, которые и впрямь должны были понимать, о чем говорят, выступавших с пугающей аналитикой.

Moody’s опубликовало аналитическую статью о последствиях торговой политики Трампа, которая была шокирующе необоснованной. Дело даже не в том, что экономическая модель была неверной; она вообще ни на чем не основывалась, ни на одной модели, которую можно было бы хоть к чему-то еще применить. Историю просто слепили на лету в попытке напугать людей торговой политикой, а это соблазнительно. Можно было бы сказать: «Когда выясняется, что твоя позиция неверна, ты должен заплатить», но в реальности мы не видели, чтобы хоть кто-то в последние месяцы заплатил за то, что ошибался. Есть много других похожих вещей, и некоторые, возможно, гораздо серьезнее, чем эта.

Вы должны помнить, за что на самом деле мы тут боремся. У меня есть ценности, политические предпочтения, есть перемены, которых я хотел бы добиться. То же самое можно сказать про подавляющее большинство людей, пишущих для «Нью-Йоркского книжного обозрения», и, возможно, это справедливо в отношении большинства присутствующих в этом зале.

Вам нужно общество, которое проявляет снисхождение к менее удачливым, которое защищает притесняемых и не дает покоя тем, кто хорошо устроился, а не наоборот. Вам нужно общество, которое будет во многих смыслах открытым.
ФОТО NINA WESTERVEL/THE NEW YORK TIMESТысячи демонстрантов приняли участие в «Женском марше» в Вашингтоне 21 января, на следующий день после инаугурации президента Дональда Трампа.
ФОТО NINA WESTERVEL/THE NEW YORK TIMES Тысячи демонстрантов приняли участие в «Женском марше» в Вашингтоне 21 января, на следующий день после инаугурации президента Дональда Трампа.

Однако есть нечто более важное, чем налоговая политика, программы социальной поддержки или минимальный размер зарплаты. За те 17 лет, на протяжении которых я писал для New York Times, стало ясно, что борьба идет не просто между либерализмом и консерватизмом (между отношением к правительству как защитнику или как слуге олигархии), а между теми, кто хочет защитить просвещение, и теми, кто хочет его уничтожить.

Интеллектуальная честность является не менее важной базовой ценностью, чем любая другая. Вы не захотите лгать ради того, чтобы убедить людей последовать за вами, поскольку это будет значить, что вы отреклись от самого себя. Не прячьтесь в своем саду. Не ищите способы сказать, что чушь якобы имеет смысл.

Что дальше?

Так что же вы можете сделать?

Даже те из нас, кто вышли за рамки академических исследований и попытались достучаться до людей, недостаточно упорно работали над тем, чтобы расширить свою аудиторию. Мы все еще слишком сильно полагаемся на то, что люди знают или понимают вещи, которые многим из них недоступны. Это недостаточно широкий охват.

Хуже всего попытки что-то навязать людям с высоты своего авторитета. Не думаю, что я так поступал (вы, возможно, найдете случаи, когда я все же поступал подобным образом, но я действительно стараюсь этого избегать). Меня просили подписать различные письма на тему, какой ужасной будет политика Трампа. Но у меня был предлог этого не делать: New York Times не разрешает мне участвовать в подобных инициативах. Впрочем, в любом случае подобная стратегия крайне неэффективна. Она просто не работает – не в этой Америке, не на этой стадии развития цивилизации. Бесполезно говорить: «Я эксперт, поверьте мне». Это просто не сработает.

Однако даже если вы так не поступаете, всегда есть огромное искушение расслабиться и не заниматься делом перевода абстракций в нечто более конкретное и понятное людям. И с этим надо бороться. Нужно учиться избегать использования профессионального жаргона и находить формулировки, которые люди смогут понять. Давным-давно, еще когда я был студентом, мой ментор, покойный Руди Дорнбуш, говаривал, что, если пишешь статью для широкой аудитории, нельзя начинать с фразы «Давайте рассмотрим небольшую, открытую экономику». Надо просто сказать: «В Бельгии…»

Я не хочу показаться человеком, который говорит: «Делайте то же, что и я. Все должны быть как я». Я немного покопался в себе и хочу сказать, есть кое-то, чего я никогда не делаю. Я никогда не индивидуализирую, то есть не отталкиваюсь от истории конкретных людей. Это не в моем стиле. Я не из тех, кто полетит в какую-нибудь страну и встретится с местным экспертом, говорящим то же самое, что и я. И я не из тех, кто будет вести репортаж с улиц и разыскивать семьи, пострадавшие от притеснений. Однако для этого есть причина. Меня всегда раздражало, когда политики в своих речах произносили что-то вроде: «Позвольте мне рассказать вам о семье Гарсия».

Однако они это делают не просто так. Это позволяет большинству людей лучше понять ситуацию. Нужно делать так, чтобы для аудитории все вами сказанное становилось личным делом. Поэтому даже интеллектуалы должны научиться это делать, если они ориентируются на широкую аудиторию.

Нужно также сосредотачиваться на чем-то одном. Вы не должны понижать планку, но следует задаться вопросом: что будет эффективно? Есть люди, которых нужно убедить, есть идея, которую нужно донести. Как мы этого добьемся? И о чем нужно сказать? Люди не могут слушать вас бесконечно, их время и возможности концентрации внимания ограниченны (даже у тех, кто прочитывает New York Review от корки до корки каждый раз, когда он выходит), и они легко переключатся на что-то другое, если вы начнете ходить вокруг да около. Так что нужно быть предельно конкретными.

Вчера вечером я вместе с бывшим конгрессменом-демократом Барри Франком выступал в Обществе выпускников Городского университета Нью-Йорка. Мы говорили о дальнейшей судьбе финансовой реформы, и в итоге все закончилось обсуждением в духе «а можно ли что-то спасти?».

Барни высказал гениальную мысль о том, как должны общаться с людьми политики: «Вы должны говорить правду и только правду, но необязательно говорить всю правду. Иногда это отвлекает людей от главного».

Я согласен с этим. Нужно сосредотачиваться на чем-то одном. Также важно забыть про разборки с коллегами и оставить в стороне свои личные амбиции. Такое поведение в принципе никому не нравится, но для публичного интеллектуала это просто непростительный грех. Потому что речь не о вас, а о судьбах мира.

И еще. Не суетитесь. Моя бабушка, которая иногда говорила по-английски в весьма эксцентричной манере, частенько повторяла, что Рим не сразу строился. Нужно иметь терпение и смириться с тем, что вам не всегда удастся побеждать в спорах, по крайней мере в краткосрочной перспективе. Негодяи будут побеждать на выборах, пустомели будут влиять на мнение облеченных властью и многих простых людей. Но это не значит, что вы (если вы, конечно, будете упорны) не сможете изменить ситуацию к лучшему. Нужно просто последовательно делать свое дело.

Нужно уметь держать удар и быть готовыми к неудачам. Нужно также быть готовыми к личным выпадам, направленным против вас. Например, в моем почтовом ящике можно найти много всего нелицеприятного и в ближайшие годы, несомненно, таких писем станет еще больше. Однако на это не надо обращать внимания.

Боритесь за то, чтобы разум не дремал, и тогда, возможно, со временем жизнь в целом станет лучше.

Силы, действие которых мы только что наблюдали, всегда существовали, и об этом знал любой неравнодушный человек. Однако они оказались мощнее, чем мы могли себе представить. Эта ночь может оказаться долгой. Если я выгляжу спокойным и смирившимся, это совсем не так. Ни дня не проходит без метаний и панических переживаний. Но следует делать то, что должно.

В нынешней ситуации как никогда важно думать и стараться донести свои выводы до широкой аудитории.

Я очень горд, что меня попросили прочитать эту лекцию. Это стало возможно благодаря Бобу Сильверсу. И пусть через 10 лет мы все оглянемся назад и скажем: «У нас были большие неприятности, но в конце концов все встало на свои места».
© Перевод с английского Николая Суркова и Андрея Терехова

[Пол Кругман]

http://www.ng.ru/krugman/2017-02-13/5_6927_trump.html
13.02.2017 00:01:00


NIELS; DENMARK/CARTOONARTS INTERNATIONAL/THE NEW YORK TIMES SYNDICATE
Всем известно, что после избрания Дональда Трампа президентом США биржевые котировки и процентные ставки выросли. В то же время если вас не беспокоит эксцентричная политика Главного болтуна, то вы не обращаете на все это внимания. Так что же, рынки все поняли неправильно?
Я размышлял над этим и в течение первых часов после выборов ошибочно полагал, что нас ждет скорый крах.
Однако я решил поработать с цифрами и был очень удивлен. Я все еще считаю, что рынки недооценивают риск катастрофы.

Впрочем, я уже не так сильно, как прежде, верю в существование пузыря Трампа, поскольку если внимательно изучить статистику, то становится понятно: изменения на рынках не соответствовали поднятой вокруг них шумихе.
В первую очередь все говорят про подорожание ценных бумаг после выборов. Однако насколько они реально выросли в цене по сравнению с предыдущими колебаниями рынка? Не так уж и сильно (см. график тут: nyti.ms/2kJUzYo).
А как насчет реальных процентных ставок? Я утверждал, что всеобщая вера в серьезное фискальное стимулирование ошибочна, а это означает, что по-настоящему большой рост процентных ставок не гарантирован. Однако выясняется, что подвижки не так уж велики: к настоящему моменту – всего 30 базовых пунктов, что соответствует фискальному стимулированию в объеме 1% ВВП. Это высокий показатель, но не гигантский.

Инфляционные ожидания тоже выросли, но это может быть следствием различных не связанных с Трампом факторов, например, данных о том, что экономика действительно близка к полной занятости.
Я по-прежнему считаю, что рынки настроены слишком оптимистично. Дело в том, что они не выросли настолько, насколько утверждает расхожее мнение, так что эффект Трампа или пузырь Трампа куда меньше, чем можно подумать.

Где моя политика, чувак?
Все, что Трамп сделал или попытался сделать на протяжении последних нескольких недель, было просто ужасно. Однако давайте на время забудем об этом и разберемся, чего же важного не делается. Кто-нибудь слышал хоть что-то о формировании внутренней политики?

Помните, после выборов на Уолл-стрит решили, что нас ждет большой рост инвестиций в инфраструктуру и налоговых льгот. Некоторые аналитики предупреждали, что прогрессистам следует ожидать от Трампа своего рода реакционного кейнсианства. Проводились тревожные параллели между политикой Трампа и строительством автобанов во времена сами знаете кого.

Однако если в Белом доме и есть команда, занимающаяся разработкой плана развития инфраструктуры, то она, должно быть, очень хорошо засекречена.

Между тем никакой заменой для Акта о доступной медицинской помощи и не пахнет, а конгрессмены-республиканцы в буквальном смысле убегают от журналистов, когда их спрашивают об этом.

Масштабное снижение налогов (и варварское урезание социальных программ) – главный вопрос повестки дня для конгрессменов-республиканцев, и партия вполне способна свести все воедино, передать бумаги главному стратегу Трампа Стиви Бэннону, а президент все подпишет, даже не читая. Но вот я недоумеваю: администрация планировала объявить о новых инициативах уже в первые месяцы президентского срока Трампа, хотя публика и уверена, что все это делается в его личных интересах. Даже Джордж Буш-младший в начале своего президентства рассчитывал на пассивность демократов и добрую волю СМИ, когда собирался продвигать свой план снижения налогов.
Но сейчас? На фоне общественного недоверия и готовности СМИ писать о распределении этих самых налоговых льгот? Когда любовь СМИ к «серьезному и честному» Полу Райану временно ослабела из-за поддержки им запрета на въезд мусульман и прочего? Возможно, команда Трампа все равно это сделает, но теперь нет такой уверенности в успехе, какая была в ноябре.

Сейчас я начинаю задумываться, будут ли реальные подвижки в плане разработки экономической политики вместо периодических оскорблений, звучащих в адрес союзников.
Странно, что рынки пока не реагируют на все это. Они остаются на том уровне, который был достигнут на волне изначальной эйфории по поводу Трампа. Однако ситуация изменилась, и есть большая вероятность, что по крайней мере в плане внутренней политики нас ожидает период шумихи, негативных эмоций и бессмысленных твитов.