*256. Когда бы речь шла о Прохорове и его коллегах, то не больно-то и жалко, но Россию жалко, и весьма

[Максим Соколов]

http://izvestia.ru/news/566550
25 февраля 2014, 14:32 | Политика

Об исторических прецедентах российской реакции на европейскую революцию

Карантинные мероприятия

С появлением буржуазных революций, то есть переворотов, осуществляющихся от имени народа и претендующих на универсальную полезность «для нашей страны и для всего мира» (прежние смуты были более партикулярны, «Это Фронды ропот, Мазарини долой!» — а нам-то что), правители других стран стали проявлять озабоченность, чтобы их так же не затронула революционная зараза. Началась эпоха карантинов, когда успешных, когда не очень.

У Екатерины II французская революция вызвала сильное беспокойство, она разорвала дипломатические отношения с Парижем, а наследовавший ей Павел I проводил антифранцузскую и, следственно, антиреволюционную внутреннюю политику по полной программе: ограничил выезд за границу, возбранил использование слов революционного звучания (типа «гражданин») и ввел строгий дресс-код, отвергающий французские новшества в этой области — примерно как сейчас в России были бы запрещены жупаны, шаровары и рубахи-антисемитки.

Сын Павла Николай I не менее отца был склонен к карантинным мероприятиям, тем более что на его царствование пришлось целых две революции. На события 1830 года Николай Павлович отреагировал обращением к гвардии «Седлайте коней, господа офицеры! В Париже опять революция» и сильным устрожением внутренних порядков, а на панъевропейскую революцию 1848 года — бунтовала не только Франция, но и Германия, Австрия и Италия — ответил еще большим устрожением. Николаевская реакция тогда явилась во всей своей силе.

Вожди СССР в смысле призывов седлать коней и всемерного укрепления единства партии и народа вполне продолжали политику Романовых. После венгерского восстания («контрреволюционного мятежа» в советской терминологии) 1956 года оттепель в СССР резко притормозила и идеологи, бичующие отступления от марксизма-ленинизма, ссылались на мадьярский «Кружок Петефи», который тоже начинал в качестве невинного литературного общества, а потом сделался не столь невинным. Через 12 лет заморозки повторились уже в связи с Чехословакией и «социализмом с человеческим лицом».

В XXI веке ситуация особо не изменилась. Украинские майданы — и первый, 2004 года, и тем более второй, нынешний — усиливали в российской власти консервативные настроения, причем провластные и противовластные идеологи пели в один лад. Провластные указывали на безобразные терроризмы республиканские и вопрошали: «Хотите ли вы таких же буйств в России?». Противовластные — друг свободы сенатор Маккейн, друг свободы и Маккейна Б.Е. Немцов etc. — приветствовали всякий погром в той или иной стране, грозно предупреждая: «Путин, ты следующий! Мы идем к тебе!».

Политика властей после таких анонсов была предсказуемой — «А как лютые враги // К нам придут на пироги, // Зададим гостям пирушку, // Зарядим картечью пушку». Предупрежден — значит вооружен.

При оценке такой реакционной политики на предмет ее целесообразности — то есть способствует она недопущению революции или революционная зараза спокойно проникает через границы, — а также на предмет того, были ли вообще основания опасаться заразы (ведь революция все-таки вызревает в первую очередь внутри страны) наверное, нужно различать две вещи.

С одной стороны, карантинные мероприятия конца XVIII века, 1830 и 1848 годов, а равно 1956 и 1968 годов были тем успешнее, что явных предпосылок — таких, как во Франции 1789 года или в Венгрии 1956-го, — в Российской империи (resp.: СССР) в общем-то не наблюдалось. Слишком разными были страны, и слишком разными были степень и характер общественного брожения в них. В этом смысле реакция была не только жестокой (свирепой, мрачной), но и избыточной. Была чрезмерная бдительность.

С другой стороны, переворот — это не такая вещь, которая вычисляется математически, на основе строгих и однозначных формул. Доля субъективных факторов очень высока, и к ним не в последнюю очередь относятся степень твердости властей, их решимости противостоять безобразным терроризмам республиканским, а также степень безоглядности карбонариев. О годах, предшествующих падению российской монархии, сказано: «Топору давали невозбранно рубить. А топор своего дорубится». И невозбранность карбонарской деятельности весьма способствует невозможным переворотам. Равно как и реакционная власть не дает топору невозбранно рубить и тем самым отодвигает катаклизм.

Бесспорно, лучшая и прочнейшая гарантия от революции есть внутреннее благоустройство, но и при самом лучшем благоустройстве беспокойный и безоглядный элемент должен знать свое место и не слишком много о себе понимать. Вопрос в дозировке реакции.

И правильно ли она была дозирована в так называемом болотном деле, когда случайные соблазненные получили по три с половиной года, а сознательные соблазнители как были на свободе, так на ней и остались, чтобы и далее невозбранно рубить, — это большой вопрос. С иной точки зрения, это своеобразная постановка карантинного дела.

[Максим Соколов]

http://izvestia.ru/news/566880

3 марта 2014, 13:38 | Политика

O том, насколько для России страшно исключение из «восьмерки»

В рамках давления на Россию в украинском вопросе державцы Запада последовательно объявили о своем отказе ехать в Сочи, где 4–5 июня должен был состояться юбилейный — 40 лет со дня съезда тогда еще «большой шестерки» в замке Рамбуйе — съезд G8.

Сперва объявил о нежелании ехать Б. Обама, затем его поддержали президент Франции, а также британский и канадский премьеры. Они указали, что ими уже сейчас отозваны референты (шерпы), готовящие повестку мероприятия. Наконец, все страны «семерки» сделали заявление о коллективном бойкоте саммита.

Между тем единственный оставшийся смысл ежегодных съездов — в обстановке показного единодушия продемонстрировать солидарность крупнейших держав и принять несколько деклараций за всё хорошее, против всего плохого, которые призваны явить всему миру глубокую заботу богатых держав о всеобщей свободе, благополучии и процветании.

Если бы на саммит не приехали только англосаксы и примкнувший к ним Олланд, она сильно потеряла бы в своей представительности и тем самым вообще лишилась смысла.

Отдельный дипломатический казус — устроят ли альтернативный съезд G7 уже без России или просто, воспользовавшись подвернувшимся случаем, закроют лавочку, ибо изначальная неформальная сверка часов, имеющая определенный смысл, давно уступила место довольно бессмысленному ритуалу, который подобен несению чемодана без ручки — и тяжело, и неудобно, и бросить жалко.

Поскольку официального статута встречи G8 не имеют — это даже не клуб со своим уставом, но сообщество, членство в котором никак не формализовано, — то, может быть, устроят альтернативные игры доброй воли, а, возможно, сочтут, что о делах своих скорбных при надобности следует и по телефону поговорить.

Россия от неприезда державцев в Сочи понесет, безусловно, моральный урон, ибо она будет изгнана из верховной ложи, члены которой нарочито изображают, что они вершат судьбы мира. Теперь к этому изобразительному ритуалу она допущена не будет. Судьбам мира от того ни жарко, ни холодно, они вообще вершатся в основном человеческой глупостью, для всевластного действия которой не надобно никакой тайной, а равно и явной ложи, но все-таки неприятно.

Не вполне утешит даже то соображение, что об исторических саммитах все забывают на следующий день и никаких общезначимых мер во исполнении исторических решений не наблюдается — не то что съезды, но даже пленумы КПСС в смысле практических последствий были более значимы.

С другой стороны, если цель изгнания недостойного брата состоит в том, чтобы путем такой чувствительной санкции повлиять на его политику и не допустить дальнейшего ухудшения отношений между Москвой и Киевом, то в действенности такого средства позволительно усомниться. Не только потому, что нынешнее руководство РФ, учитывая чувствительные уроки прошлого, вообще сильно разочаровалось в жанре гефсиманских лобзаний и практическую действенность бесед без галстуков, пиджаков и прочих предметов гардероба оценивает довольно низко. Магические словосочетания «друг Билл» и «друг Борис» больше не исполняют душу приятным чувством.

Дело еще и в том, что экстренные пожаротушительные мероприятия — а какие же тут могут быть еще, кроме экстренных, когда озабоченность выражается криками «Война! Война!» — не производятся с отлагательством на три месяца. Когда на дворе начало марта, а грозные санкции в виде неприезда предполагается осуществить только летом, это значит, что не очень-то и припекает. Если бы припекало по-настоящему, то вступило бы в силу то очевидное соображение, что за три весенних месяца можно таких дел наворотить, после которых ежегодные съезды державцев станут сильно неактуальными.

Либо властелин мира со своими подвластелинками намерен вынуть более действенные и более срочные аргументы — но тогда зачем вообще поминать июньский съезд державцев, обыкновенно более сильная и более быстрая санкция перекрывает более слабую, — либо никаких героических действий предпринимать не предполагается, а для России назначено лишь ритуальное наказание.

Которое она, скорее всего, мужественно перенесет.

[Максим Соколов]

http://izvestia.ru/news/567162
7 марта 2014, 13:38 | Политика |

О том, почему профессору МГИМО МИД РФ следует быть осторожнее с выбором исторических аналогий

История профессора Зубова

На этой неделе профессор кафедры философии МГИМО А.Б. Зубов сообщил СМИ, что его увольняют от должности. Он связал это со своей алармистской статьей в газете «Ведомости», в которой он обратился к читателям: «Друзья!» и призвал: «Ради мира в нашей стране, ради ее действительного возрождения, ради мира и настоящей дружественности на пространствах России исторической, разделенной ныне на многие государства, скажем «нет» этой безумной и, главное, совершенно ненужной агрессии», имея в виду включение Крыма в состав России и сравнивая его с аншлюсом Австрии Германией в марте 1938 года. «Мы на пороге полного разрушения системы международных договоров, экономического хаоса и политической диктатуры. Мы на пороге войны с нашим ближайшим, родственнейшим народом Украины, резкого ухудшения отношений с Европой и Америкой, на пороге холодной, а, возможно, и горячей войны с ними», — отмечал профессор.

Смелость великодушного профессора, не побоявшегося выступить против зловещих планов российского рейха, тронула публику, заступившуюся перед руководством МГИМО за А.Б. Зубова и за университетскую автономию вообще. В том смысле, что с воззваниями профессора можно соглашаться или не соглашаться, но от должности его увольнять нельзя, тем более с такой неприличной поспешностью.

Профессора уже числили в уволенных, Киевский университет уже предложил ему кафедру: «Будем рады видеть среди нас выдающегося историка, честного ученого и честного человека», а смелый киевский журналист В.Э. Портников уже приветствовал А.Б. Зубова на новой родине: «В Украину — почему бы и нет. Здесь тоже говорят по-русски, здесь собираются проводить настоящие экономические реформы, идти в Европу. Здесь также блестят на солнце купола православных храмов — только в храмах этих живет Бог, а не Путин. Здесь нужны именно порядочные профессионалы».

Всё уже было на мази, но тут последовало разъяснение ректората МГИМО: «О якобы «увольнении» А. Зубова узнали 4 марта с.г. из его многочисленных интервью, комментариев в СМИ и социальных сетях», а на доске объявлений кафедры философии появилось объявление: «Студентам проф. А.Б. Зубова. Слухи об увольнении любимого профессора оказались сильно преувеличены».

С чем связано то, что «принесли его домой, оказался он живой», неизвестно. То ли ректорат одумался, то ли он об увольнении профессора и не помышлял, а просто у страха глаза оказались велики.

Дело совсем в другом. Статья в «Ведомостях» не может быть поводом для немедленного наказания — статус университетского профессора защищен законом, но к чести профессора она тоже никак не может служить по причине своей исторической непрофессиональности.

Вопрос о присоединении (Anschluss) Австрии к Германскому рейху встал еще в 1919 году. Двуединая монархия столь катастрофически сократилась, и поэтому большинство австрийцев не видели больше смысла в самостоятельном государственном существовании, предпочитая быть членами общегерманского государства. В связи с чем в мирных Версальском и Сен-Жерменском договорах победителями был особыми статьями прописан прямой запрет на воссоединение — хотя бы этого желали и немцы, и австрийцы.

В 1931 году, то есть до всякого Гитлера, победители возбранили и таможенный союз между Германией и Австрией.

В присоединении 1938 году как таковом ничего специфически гитлеровского и зловещего не было — во всяком случае, не более, чем присоединении Техаса к США или в создании объединенных Италии и Германии во второй половине XIX века. Не объявляем же мы гитлероподобными существами президента Полка, графа Кавура и князя Бисмарка. А равно бессчетное число других правителей, округлявших свои владения.

Зловещесть аншлюса была в том, что присоединяющая страна, то есть Германия, была национал-социалистическим государством с нюрнбергскими расовыми законами, концентрационными лагерями и т.д., и т.п. Чтобы находить параллели между 2014 и 1938 годами, нужно показать и доказать, что сегодняшняя Россия ничем не отличается от гитлеровской Германии 1938 года.

Без такого доказательства выходит явный софизм, заключающийся в смешении рода («аншлюс» вообще) и вида (Третий рейх 1938 года). Когда с подобными софизмами выступает, допустим, сатирикер В.А. Шендерович, с него взятки гладки, поскольку он человек простой и не книжный и вообще не читатель, а писатель.

Со всемирно-ученого профессора уважаемого учебного заведения, редактора труда «История России. XX век» (1 том: 1894–1939; 2 том: 1939–2007) спрос, очевидно, несколько больший.

Причем специфика МГИМО как заведения, находящегося под эгидой МИДа, и прежде всего ответственного за подготовку дипломатических кадров для России, предъявляет и к обучающимся, и к обучаемым дополнительные требования. МГИМО, будучи школой кастовой и ведомственной, можно уподобить элитным военно-учебным заведениям.

Примерно на той же линии, что и Вест-Пойнт в США или Сен-Сир во Франции, где академические вольности достаточно ограничены. Человек, который тяготится особым стилем подготовки офицеров или дипломатов — в смысле дисциплины и служения профессии куда более близкие, чем обычно принято думать, — всегда может избрать какую-нибудь Сорбонну, где «мели, Емеля, твоя неделя».

Поп-история в стиле Резуна–Солонина — дело и своевременное, и доходное, но уместность поп-профессора в привилегированном учебном

[Максим Соколов]

http://izvestia.ru/news/567606

7 марта 2014, 16:05 | Политика |

О том, почему именно сейчас не грех вспомнить об уроках первой крымской кампании

Крымская кампания 1853–1856 годов, так несчастливо окончившаяся для России, началась с убедительнейшей русской победы. 18 (30) ноября 1853 года эскадра адмирала П.С. Нахимова в Синопском морском сражении наголову разбила турецкую эскадру. Нахимов мог, подобно Отелло, победно рапортовать: «Флот мусульманский на дне морском», да его соратники так и делали. «Битва славная, выше Чесмы и Наварина! Ура, Нахимов!» — писал адмирал Корнилов.

В последующем ликовании — вполне основательном — не принимал участие только один человек. Это был сам адмирал Нахимов. «Он полагал, что эта морская победа заставит англичан употребить все усилия, чтобы уничтожить боевой Черноморский флот, что он невольно сделался причиной, которая ускорила нападение союзников на Севастополь», — читаем в свидетельстве современника.

Сама-то Турция, хотя и не достигла тогда степени государственного разложения, являемого ныне Украиной, но уже была «больным человеком» и не могла противостоять российской мощи. Проблема в том, что ни Англия, ни Франция звания «больного человека Европы» в ту пору отнюдь не заслуживали.

Англия сразу же обнаружила, что турецкий султан встал на путь «цивилизационных преобразований» не в пример России, продолжавшей коснеть в традиционном варварстве (англосаксонская риторика довольно неколебима в веках), а Синоп дал формальный повод для вмешательства. Началась Севастопольская страда, закончившаяся для России тяжким поражением. 11-я статья Парижского мирного договора 1856 года запрещала всем державам — в первую очередь имелась в виду, конечно, Россия — иметь военный флот на Черном море.

Режим ограниченного суверенитета действовал 14 лет — вплоть до 1870 года, когда Россия объявила державам, что более не считает себя связанной статьями Парижского договора. Державам было несколько не до того — Франция была разгромлена Пруссией, именно тогда преобразовавшейся в Германскую империю, и было не с руки дать новый урок русскому царю. Так планомерная и терпеливая политика канцлера А.М. Горчакова — «Россия не сердится, Россия сосредотачивается», было заявлено в циркулярной депеше 1856 года — привела к возвращению утраченных прав.

Нынешнее, сколь можно понять, решенное возвращение Крыма под русскую державу можно в плане исторических аналогий интерпретировать и как Синоп-2, и как ноту Петербурга европейским дворам от 1870 года. Всё зависит от готовности держав вмешаться в российско-украинский кризис и от того, сколь верно эта степень готовности просчитана в Москве. Уже ближайшие дни покажут, что это было — безумство храбрых русских или торжество холодного расчета.

Как русскому мне, безусловно, хотелось бы, чтобы события пошли по второму варианту. Дай-то Бог, это будет именно так, но, впрочем, и в этом случае негоже забывать, что ирредентизм — «Те земли, кровью предков облитые, принес я в дар своей святой отчизне» — это всегда крайне рискованная игра.

Версальский мир был недопустимо грабительским, освобождение Германии от него было совокупной волей нации, но эта справедливая воля была исполнена таким образом, что породила несправедливость, гораздо более худшую и ужасную. Это не к тому, что искупление Крыма есть деяние, по низости своей сравнимое только с преступлениями Третьего рейха — с этим, пожалуйста, к нашей прогрессивной интеллигенции, которая твердо исповедует принцип «Хто иде? — Чорт! — Добре, сынку, абы не Путин».

Но помнить «Блюдите, сколь опасно ходите» и воздерживаться от безрассудного шапкозакидательства — это еще никогда и никому не мешало. Тем более когда наша страна волей или неволей становится на острие большой политики.

[Максим Соколов]

http://izvestia.ru/news/567921

21 марта 2014, 16:15 | Мир |

O том, почему написание истории пишущему обходится всегда дорого

Если бы переписка последних дней между Кремлем и Белым домом велась в жанре дидактической поэмы, получилось бы что-нибудь в таком роде: «А еще островерхий колпак свой вдави // В знак покорности хану Ахмету, // А не то потоплю твою землю в крови, // По хребтам по боярским проеду» — «Государь прочитал и, спокоен и строг, // Повернулся к ахметовым (вар.: обаминым) людям, // Бросил наземь ярлык под сафьянный сапог // И сказал: Дань платить мы не будем».

И по смыслу, и по драматизму происходящее начинает напоминать 1480 год с топтанием ханского ярлыка и последующим стоянием двух войск — русского и ордынского — на р. Угре с испытанием, у кого первого сдадут нервы. Тогда сдали нервы у Ахмета, Орда ушла, а Иван III получил прозвание Великого.

Конечно, аналогия со стоянием на Угре окажется действенной — сейчас войска только выдвигаются на берега реки, — лишь в том случае, если по итогам стояния хан удалится туда, откуда пришел. И сейчас гарантию может дать только страховой полис.

Если, ритуально погрозив, Орда уйдет восвояси, В.В. Путин повторит достижения Ивана III. Если Орда покажет, что она еще очень сильна и всякий ослушник будет безжалостно наказан, В.В. Путин уподобится тверским князьям первой половины XIV века, пытавшимся предвосхитить успех Ивана, но делавших это с недостаточными средствами и без учета того, что Орда еще слишком сильна.

Какой век у нас действительно на дворе — начало XIV или конец XV — покажет ближайшее будущее. Ибо разговоры про небывалый XXI век, новое политическое мышление, благодетельную глобализацию и пр. тут следует спокойно оставить. Речь идет о выступлении против ослабевшего (или недостаточно ослабевшего) сюзерена и утверждения в новом, самодержавном статусе. А сюзерены слабеют — и будут слабеть — на всем протяжении истории.

Причем Ивану III в известном смысле было легче потоптать ярлык, поскольку он сам выбирал время для топтания, выбрав наиболее благоприятный момент и стравив союзников Ахмета: крымский хан Менгли-Гирей, вместо того чтобы рука об руку с польским королем Казимиром маршировать на Москву, предпочел под шумок пограбить владения Казимира, оставив Ахмета разбираться с Иваном, как знает.

У В.В. Путина особого выбора не было, руина на Украине настала без его участия, темпы и формы развития украинской смуты от него не зависели. Зависел от него только выбор — расслабиться и получить удовольствие, как то и подобает государству, находящемуся в вассальной зависимости, или попытаться отбить земли предков, несмотря на все великие риски такого решения. Потому что окончательно закрепление сил Запада в Крыму и под Харьковом означало бы окончательное же поражение России, и никакие сладкие речи про XXI век тут ни Россию, ни ее правителя не утешили бы.

Поэтому триумф В.В. Путина в Кремле при оглашении послания о воссоединении Крыма, а фактически, по общему смыслу, — о восстановлении самодержавной империи был, может быть, неслыханным, но отнюдь не безмятежным. Ликующее собрание, возможно, не вполне осознавало, что за такой заявкой последует, но сам новоявленный самодержец осознавал это хорошо — не первый год замужем.

Речи, выдержанные в духе блоковских «Скифов»: «В последний раз — опомнись, старый мир! // На братский пир труда и мира, // В последний раз — на светлый братский пир // Сзывает варварская лира!» обыкновенно произносятся без особой надежды на дружеский отклик, но скорее для очистки совести.

Началось стоянье на Угре, которое, Бог даст, решится в пользу России, но легким в любом случае оно не будет. Легким — до поры до времени — бывает только постисторическое бытие, оно же — историческая эвтаназия, а написание страниц истории всегда обходится пишущему довольно дорого.

[Максим Соколов]

http://izvestia.ru/news/568467

1 апреля 2014, 12:07 |

О том, что нашему обществу не помешало бы приобрести умеренное чувство юмора

Процесс размежевания и взаимного отмежевания шел в обществе и раньше, но с вступлением украинского кризиса в острую фазу он окончательно приобрел черты религиозного раскола. Люди разных взглядов не сообщаются между собой ни в еде, ни в питье, ни в молитве, а ежели и общаются, то разве в манере «хохлосрача», мало способствующей не то что установлению истины, но хотя бы поддержанию минимального взаимного уважения. До уважения ли и политеса, когда речь идет о финальном Армагеддоне и сокрушении еретиков, врагов божьих.

Наблюдение за неизбежным уплощением личности, происходящем в религиозной борьбе, показывает, что самым наглядным проявлением этого уплощения является полная утрата чувства юмора. Те люди, у которых и прежде это чувство было ослаблено или вовсе отсутствовало — nomina sunt odiosa, входят в максимальную группу риска, именно про таких сокрушенно говорят: «NN совсем рехнулся».

Причем такая звериная серьезность проявляется не только в отношении к предметам и идеям совсем заветным и священным, где даже легкий оттенок шутливости воспринимается как запредельное кощунство. Идея борьбы выжигает и не вполне серьезное отношение к событиям и явлениям периферийным, с основным вопросом философии никак не связанными или если и связанными, то весьма косвенно. «Какие шутки, когда идет смертная борьба?» Единожды вставши на ходули, человек с них уже не слазит, и вчуже представляется, что он так на ходулях даже и до ветру ходит.

«Любви, надежды, тихой славы // Недолго нежил нас обман, // Исчезли юные (а также зрелые и старческие. — М.С.) забавы, // Как сон, как утренний туман», — только борьба, только хардкор. Что, в общем-то, и понятно. Если кроме борьбы есть и другие проявления многообразной жизни, есть и сюжеты забавные, достойные юмористических заметок на полях, то с таким отвлечением на прочие предметы и сюжеты размывается цельность борьбы и цельность борца. Как можно шутковать, когда мир рушится и когда это есть наш последний и решительный бой, — никак нельзя.

Когда же шутковать нельзя и во всем должна царить звериная серьезность смертного боя, тогда борец лишается возможности осознать через юмор и общее несовершенство — на стороне верных-праведных какое же может быть несовершенство — и, что еще более печально, — несовершенство свое собственное. Напротив, крайне серьезное отношение к себе нарастает с соответствующим снижением до нуля способностей к рефлексии.

Секту так можно устроить — собственно, они всегда именно так и устраиваются, что-нибудь более социабельное — не слишком.

Разумеется, юмористическое отношение к жизни — не панацея, и человек, беспрестанно шуткующий, заслуженно пользуется репутацией человека довольно пустого. В высшей степени юмористический настрой общества во Франции эпохи Регентства — «Имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей» — также вряд ли может считаться идеалом добрых социальных нравов.

Более того, прозвучавший в 1979 году в фильме «Тот самый Мюнхгаузен» призыв: «Я понял, в чём ваша беда: вы слишком серьёзны. Умное лицо — это ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь!» был подобен беганию с огнетушителем во время наводнения. Когда вся страна не то что улыбалась, а надрывала животики, рассказывая анекдоты про дорогого Леонида Ильича и партию Ленина — силу народную, дополнительное обличение угрюмой серьезности было как бы и излишним.

Сейчас же завет Мюнхгаузена — Янковского выглядел бы более уместным. Звериная серьезность нынче такова, что как бы беды не наделали.

[Максим Соколов]

http://expert.ru/expert/2014/14/on-vzyal-parizh/

«Эксперт» №14 (893) 31 мар 2014, 00:00

В два часа ночи 19 (31) марта 1814 года в пригородном местечке Лавилет было подписано соглашение о капитуляции Парижа. Днем 31-го император Александр Благословенный во главе русских войск торжественно вступил в Париж, сделавшись на месяц фактическим правителем — причем правителем милостивым и обожаемым — Парижа и Франции. Король Людовик XVIII прибыл в Париж из многолетнего изгнания только 3 мая.

В руках иноземного правителя город оказался впервые с времен Столетней войны, когда с 1419 по 1435 г. Париж находился в руках англичан и союзных им бургиньонов. С тех пор без малого четыре века столица Франции не видала чужой армии. Взятие русским императором столицы первейшей европейской — что в XIX в. означало и мировой — державы, притом расположенной в трех с лишним тысячах верст от Петербурга, в любом случае было бы событием экстраординарным. Capitale du monde не каждый день капитулирует.
Реклама

В случае же с Александром лишний раз подтвердилась правота его соперника, императора Наполеона: «На войне ситуация меняется с каждым мгновением». Менее двух лет назад, 12 (24) июня 1812-го, Бонапарт перешел через Неман и начал свой неостановимый марш на Москву, которую и захватил в сентябре. Спустя полтора года — срок по историческим меркам ничтожный — от империи Наполеона не осталось ничего, а Александр вступил во французскую столицу: «Но Бог помог — стал ропот ниже, // И скоро силою вещей // Мы очутилися в Париже, // А русский царь главой царей». Или в более сниженном варианте: «Казалося, ну, ниже // Нельзя сидеть в дыре, // Ан глядь: уж мы в Париже, // С Louis le Désiré».

Именно с 1814 г. сложился образ — иногда позитивный, чаще сугубо негативный, но весьма устойчивый — русских, которые долго запрягают, но потом быстро едут. А главное — далеко. Песня про казаков в Берлине в 1945 г.: «Распевает верховой: // “Эх, ребята, не впервой // Нам поить коней казацких // Из чужой реки”» — содержит явную отсылку к событиям более чем вековой давности, когда казаки водили лошадей на водопой не только на Шпрее, но и на еще более удаленную от Тихого Дона Сену. Равно как и угроза Николая Павловича французскому послу: император был недоволен антирусским спектаклем в парижском театре и обещал прислать в Париж миллион зрителей в серых шинелях, которые спектакль освищут, — явно восходила к культурным переживаниям 1814 года.

С другой стороны, важным примером — реальным или хотя бы идеальным — для последующих зарубежных освистываний и водопоев было явленное в Париже милосердие Александра. Собственно, брутальность Благословенному никогда и не была свойственна, «в нем слабы были нервы, но был он джентльмен», но после того, как французы двадцать лет дразнили всю Европу, и после пожара Москвы и той вакханалии грабежа, которую явила в Первопрестольной Великая Армия, у парижан были основания опасаться, что русский царь учинит в их городе нечто на той же линии. Не обязательно буквально, т. е. запалив rive droite, а равно и rive gauche и устроив в Нотр-Дам конюшню, но и простое «три дня на откуп» тоже бы мало не показалось. Тем более что прецеденты были. «On dit, le православное est terrible pour le pillage», — говорил в кампанию 1805 г. дипломат Билибин кн. Андрею Болконскому.

Царь, однако, принял образ le terrible лишь вербально и лишь однажды — в ответе парламентеру маршала Мармона 30 марта: «Я прикажу остановить сражение, если Париж будет сдан: иначе к вечеру не узнают места, где была столица». Поскольку уже после этой угрозы русский отряд взял высоты Монмартра, откуда весь Париж был как на ладони, Мармон и его коллега Мортье сочли за благо не подвергать город ожесточенному штурму, а прежде того — бомбардировке.

На следующий день, к удивлению, а потом и к радости жителей Парижа, в город вошли вежливые люди в русской военной форме, включая — что было совсем удивительно — даже и вежливых казаков. Более состоятельные гвардейцы отдыхали после дальнего похода в притонах Пале-Рояля, менее состоятельные армейцы — где придется, нижние чины обогатили французский язык словом «бистро»1, а свой лексикон — словом «берлагут», как они называли водку (от фр. à boire la goutte): «Вино красное они называли вайном и говорили, что оно гораздо хуже нашего зелена вина. Любовные хождения назывались у них триктрак, и с сим словом достигали они исполнения своих желаний». Александр тем временем обращался к населению со всемилостивейшим манифестом: «Жители Парижа! Союзные войска пред вратами Парижа. Они пришли к столице Франции с тою уверенностью, что могут теперь совершенно и навсегда примириться с сим государством». Уже к 1 апреля мирная жизнь восстановилась: заработали присутственные места и почта, возобновили работу банки, был открыт свободный въезд и выезд из города. Понятно, что без шероховатостей не обошлось: прусские союзники ограбили винные погреба в предместье и русские тоже к этому делу приобщились, но в общем и целом в Париже царила развеселая атмосфера, даже не вполне соответствующая падению Единой Европы. Облегчение от возвращения к мирной жизни было столь всеобщим, что Contre nous de la tyrannie // L’étendard sanglant est levé // Entendez-vous dans nos campagnes // Mugir ces féroces soldats? нимало не прозвучало, хотя и знамя чужеземной тирании, и свирепые солдаты (les cosaques) были явлены конкретно, в натуре.

В таком идиллическом завершении (то есть не совсем, впереди еще были Сто Дней) кровавой двадцатилетней эпопеи сыграли роль и либеральные наклонности русского царя, и его несомненный дипломатический дар, но, впрочем, и палочная армейская дисциплина. Вежливые солдаты промеж себя жаловались на строгость содержания — в 1812 г. в Москве воины Великой Армии жаловались на что угодно, но только не на суровость командиров. Но самое важное, в последний, наверное, раз кардинальные изменения на европейской карте не сопровождались чувством великой мести и озлобления. «Лягушки заплатят за все» даже и не предлагалось в качестве победительного девиза.

Именно поэтому благодарное потомство может с чистой совестью почтить память слабого и лукавого царя: «Он взял Париж, он основал лицей».

[Максим Соколов]

http://izvestia.ru/news/568693

4 апреля 2014, 13:43 | Мир

О том, как умелые политики превращают несчастья своей страны в повод для национальной гордости

Известное положение «Чем столетье интересней для историка, тем для современника печальней» имеет смысл расширить. Слова «современник» и «историк» указывают на то, что тот, кто на своей шкуре претерпевает век необычайный, и тот, кто в уютном кабинете, пыль веков от хартий отряхнув, описывает этот век необычайный, разделены далью времени.

Налицо, как говорят ученые люди, диахронический подход.

Возможен, однако, и подход синхронический, когда и непосредственно претерпевающий, и отстраненно наблюдающий являются современниками и разделяет их даль не времени, а пространства. В Южной Африке англичане и буры режутся и бьются, а далеко на севере, в России, популярен чувствительный романс «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне».

Видеть в такой эмоциональной сопричастности к удаленной разрухе проявление всемирной отзывчивости значило бы слишком хорошо думать о роде человеческом. О сердечной сопричастности к далеким братьям по большей части речи не идет. Тем более о готовности возложить на себя их бремя. Тут скорее либо проекция собственных коллизий, проекция, позволяющая в комфорте чувствовать себя тоже героем и борцом — по крайней мере в душе, либо — что еще чаще — налицо просто пристрастие к наблюдению драматических зрелищ.

Римляне удовлетворяли такую потребность, посещая амфитеатры, современный человек смотрит топ-новости то из одной, то из другой точки земного шара.

Действующим лицам этих новостей и тем более массовке, которую особо и не спрашивали, желает ли она участвовать в гладиаторских боях на потеху римской черни, казалось бы, не должно быть особого дела до развлечений глобальной аудитории — есть заботы понасущнее.

Но нет: из раза в раз мы наблюдаем, как мимолетное внимание мировых СМИ искренно воспринимается действующими лицами как свидетельство чрезвычайной важности того, что с ними происходит. Глухая провинция вдруг оказывается пупом земли и с точки зрения опьяненных этим обстоятельством жителей провинции теперь всегда будет в этом качестве пребывать.

Ведь потеха римской черни отличается глубоким постоянством. Раз мы получили доступ к шарниру истории — а о таком доступе с несомненностью свидетельствует внимание мировой прессы, — то теперь так всегда и будет.

В первую чеченскую кампанию такой вывод сделали моджахеды, сейчас совершенно аналогичных воззрений на Украине придерживается Ю.В. Тимошенко: «Украина является духовным центром Европы, именно сюда вскоре съедутся ведущие интеллектуалы мира, чтобы создать новую модель мирового общественного устройства. Украина станет площадкой для создания обновленного образа человечества, более справедливого и более свободного, чем когда-либо в истории. В недалеком будущем все европейские народы, которые чем-то недовольны в собственной стране, будут перенимать украинский опыт создания эффективных общественно-политических систем. Здесь, в Украине, будет дан старт Новой Цивилизации, которая поведет за собой все народы мира. Сразу же после президентских выборов начнется перерождение отечественной педагогики, которой предстоит в течение десяти лет создать Нового Человека, который будет физически не способен терпеть коррупцию и несправедливость».

Какой-нибудь Сияющий Город на Холме (не говоря уже о Германии, Великобритании etc.) по сравнению с Украиной — просто тьфу.

Разумеется, Юлия Володимировна — демагог экстра-класса и врет как дышит, на ее фоне и наши, и европейские демагоги — сама скромность и ответственность. Но ведь врет-то не из любви к искусству, просто упиваясь звуками собственного голоса. Как жесткий — жестче не бывает — прагматик она говорит то, что ее аудитория желает услышать. Сейчас публика желает услышать шарнирные новости — будет вам и про шарнир.

В принципе феномен не нов и распространяется не только на шарнир истории. Способ утешения громкой славой, которая компенсирует незавидные обстоятельства, встречается и в сугубо неполитической ситуации. Например, рогатый муж утешается тем, что о своих рогах он повествует широкой аудитории в телевизионном шоу, благодаря чему делается известен и узнаваем.

Более того, от таких доброхотных стяжателей славы отбою нет. Какой-нибудь А.Н. Малахов со своей программой «Пусть говорят» отбою не знает от людей, попавших под лошадь и тем самым получивших в руки шарнир истории. Психологически нет разницы между таким рогатым мужем и нацией, которая дает старт «Новой Цивилизации».

Опять же можно утешиться тем, что со временем это обыкновенно проходит, ну а пока надо смириться и не мешать обладателю рогов упиваться славой. В острый период все попытки вразумления бесполезны.

[Максим Соколов]

http://izvestia.ru/news/569088

11 апреля 2014, 14:59 | Политика |

О том, что обвинять М.С. Горбачева в развале Советского Союза не только поздно, но и безосновательно

Патриотический подъем весьма часто переходит в патриотический угар. Признаком последнего является усердие не по разуму, причем усердие с явным репрессивным оттенком. При угаре очень хочется свести счеты, причем порой весьма давние.

Не иначе как к действию угара можно отнести инициативу группы думцев. Видя в украинском кризисе прискорбные последствия распада СССР, депутаты — члены фракций ЕР, КПРФ и ЛДПР решили привлечь первого и последнего президента СССР М.С. Горбачева к уголовной ответственности за случившийся при нем распад СССР.

При крушении прежней политической системы бывает, что верховный правитель попадает под суд и даже восходит на эшафот. Но ни революционный конвент, осудивший Людовика XVI, ни екатеринбургский ревком, осудивший Николая II (если, конечно, постановление ревкома вообще можно назвать судебным решением) не вменял сверженным монархам в вину их слабость и недостаточную решительность в подавлении революции. Оно было бы и странно, если бы Дантоны и Робеспьеры судили короля за то, что он не распорядился подавить силой восстание парижской черни, а самих Дантонов отправить куда Макар телят не гонял.

Тогда как думцы вменяют М.С. Горбачеву в вину именно нерешительность. Каковое обвинение со стороны представителей законодательной власти РФ несколько парадоксально. Прояви президент СССР в 1990–1991 году жесткую волю и удержи он Советский Союз от распада, РСФСР не стала бы суверенным государством и Дума вообще вряд ли появилась бы как институт. Претензии думцев к М.С. Горбачеву, таким образом, заключаются в том, что своей слабостью и безволием он позволил своим обвинителям стать депутатами.

Тем более что слабость и безволие — это такие вещи, которые хорошо инкриминируются задним (в нашем случае даже сильно задним) числом, причем инкриминируются людьми, которые сами никогда не несли личную ответственность за державу. Тогда как М.С. Горбачев, такую ответственность несший, хотя, конечно, несший не слишком удачно, столкнулся с известной дилеммой «недотерпеть — пропасть, перетерпеть — пропасть». До какого момента можно было сохранить СССР, с какого момента уже поздно было пить боржоми, где была пропущена решающая историческая развилка, до сей поры точно не знает никто и, похоже, в наименьшей степени (уж точно — не в наибольшей) знает сам М.С. Горбачев.

То, что его воззрения — соответственно, и деяния — были хаотичны и непоследовательны и в конечном счете привели к тому, что мы имеем сейчас, это несомненно, но этот грех мировоззренческой сумбурности он разделял со всем современным ему политическим классом и даже со всем обществом в целом.

Полезли в воду, не зная броду, полезли с таким безрассудством и ошибками, что вообще-то еще хорошо отделались, могло быть хуже и много хуже, но будем уже честными. «Так жить нельзя», «Перемен требуют наши сердца», «Иного не дано» — это всё Горбачев придумал? Или этот безоглядный порыв владел несколько более широкими общественными слоями, и в итоге разворачивающиеся процессы довольно быстро вышли из-под контроля, сам всадник выпустил из рук поводья и ему только и оставалось, что держаться за хвост очумелого коня.

Положим, угар перестройки можно описать словами: «Но в полдень нет уж той отваги; // Порастрясло нас; нам страшней // И косогоры, и овраги; // Кричим: полегче, дуралей!» Но, во-первых, и кричали-то далеко не все, криков «Покруче, дуралей!» было, пожалуй, даже больше, а во-вторых, было уже поздно.

Разве что составить обвинительное заключение, предполагающее за президентом СССР сознательный и обдуманный план по разрушению СССР, составленный давно и, возможно, даже не им, но принятый им к действию и неукоснительно исполненный. То есть видеть в М.С. Горбачеве не мастера тактических ходов и при этом никудышного стратега, но тщательного исполнителя многоходовой инструкции. Сколь-нибудь внимательное изучение горбачевского государственного творчества вселяет сильные сомнения в существовании такого всеобъемлющего плана — разве что вдаться в совсем глубокую конспирологию. Маленький человек, не сумевший управиться (а кто бы сумел?) с пришедшими в движение материковыми платформами, причем движение и столкновение их продолжается и до сего дня, процесс как пошел, так всё и не остановится — это более похоже на истину.

Суд маленьких депутатов над маленьким генсеком, желающих осудить его за катастрофу геологического масштаба, — вот что мы сейчас наблюдаем в нашей Думе, богатой задумками.

Тем более что собрались судить вовремя и без промедления. Со времени распада СССР и отречения М.С. Горбачева прошло 22 с лишним года. История знает только одного монарха, пережившего крушение своей великой империи и долго и беспечально проживавшего на покое, — это кайзер Вильгельм II в голландском Дорне, что близ Утрехта. Но чтобы в начале 1941 года депутатам рейхстага пришло в голову судить Вильгельма за то, что в 1918 года он утратил все полимеры — до этого даже тевтонское безумие не доходило.

[Максим Соколов]

http://izvestia.ru/news/569268

15 апреля 2014, 16:58 | Политика

O том, удастся ли избежать крови на юго-востоке Украины

Пока что киевское руководство проявляет очевидную нерешительность в деле усмирения юго-востока. Тиран В.Ф. Янукович свержен, однако сейчас дух его как будто вселился в А.В. Турчинова, А.П. Яценюка и А.Б. Авакова — проливать в Донецком крае кровь (не будем даже говорить «братскую», просто кровь) страшно. А без пролития крови не ясно, как усмирять восточную окраину, не ждущую от Киева ничего хорошего.

Лозунг «Героям слава!» применительно к активистам майдана и «Правому сектору» сейчас звучит всё более издевательски. Выяснилось, что иррегулярные майдановские сотни хороши — то есть кому как — при завладении и разграблении уже поверженной и не сопротивляющейся территории, но не слишком хороши против мало-мальски организованного неприятеля. «Героям слава!» — это всё больше молодец против овец, но вот против молодца (а молодцы среди иррегулярных сил Донбасса есть) — сами знаете.

То есть киевская революция пошла явно не по Ленину, который учил, что всякая революция только тогда чего-нибудь стоит, когда она умеет защищаться. Большевики в конечном счете одержали победу благодаря безжалостности организатора Красной Армии тов. Троцкого, сумевшего волей, а также неволей использовать военную машину царской России и призвать под красные знамена довольно значительную часть офицерства.

Аналогичных успехов достигли и якобинцы, что в сочетании с безжалостным фанатизмом и крайней жестокостью помогло им усмирить Вандею, Лион («фюзийяды», т.е. массовые расстрелы) и Нант («нуайяды», т.е. затопление контрреволюционеров целыми баржами). У Ленина и Троцкого в этом смысле были достойные учителя. Гильотина работала как швейная машинка, и как швейная же машинка работал печатный станок. Соотношение бумажного ливра и золотого (как впоследствии и рубля) превосходило всякое вероятие. Так в далеком XVIII веке отстаивались европейские начала, позволившие победить Вандею («быдло», «ватников»), а потом еще два десятилетия сотрясать весь континент.

Как ни называй киевское руководство — хунтой или лучшими и просвещеннейшими людьми, — но персонажей, соединяющих в себе энергию, талант и безжалостность Дантона, Ленина, Троцкого, там — и слава Богу — не проглядывается. Скорее проглядывается нашкодивший ученик чародея или «Берия, похожий на вурдалака, ждущего кола».

Что не так уж и плохо, ибо страх парализует волю к кровопролитию. А наделано уже так много и злобы против киевских революционеров накоплено в Новороссии столько, что усмирить взбаламученное море можно только по рецептам гражданки Фарион, киберактивиста Мальгина или большевиков в незабываемом 1919-м — то есть беспримерной жесточью, чтобы у пары поколений вперед кровь застыла в жилах от ужаса.

К тому же кроме страха начальников наблюдается и весьма малое рвение исполнителей. Войска явно саботируют приказы, ибо непосредственные исполнители не имеют ни малейшей ясности, как дело повернется завтра, и брать на себя ответственность за кровь никому не хочется. Тем более что и киевское руководство, в наличии у которого безусловной суверенной воли есть большие сомнения, находится в сходном положении.

Если бы мировые державцы выдали киевским руководителям окончательный и решительный документ — «Всё, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага западной цивилизации», — тогда, возможно, паралич воли был бы преодолен. Но на то и западная цивилизация проделала большой путь со времен кардинала Ришелье, что выдача такого окончательного документа маловероятна — покровители и наставники нынче предпочитают намеки и подмигивания. «Милый мой, хороший, догадайся сам», тогда как милым и хорошим киевским руководителям нужно совсем другое — гарантии, что от них в случае чего не отступятся, а с этим проблема.

Поэтому, если не будет иррационального срыва, который тоже вероятен, никакой 100-процентной уверенности нет, есть всё же надежда, что крови на востоке удастся избежать и потом медленно распутывать весь клубок противоречий — и уже с учетом воли востока.

Пока остается только ждать, надеяться и молиться. «Как крестный ход идут часы Страстной недели».