*828. Навстречу моногамии

[Георгий Бовт]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10254641.shtml
17.10.2016, 08:27
о том, насколько велико становится отчуждение между властью и населением

Маринус ван Реймерсвале. «Сборщики податей». ок. 1540 г. Фрагмент
Wikimedia Commons

Неужто новый «Тамбовский мятеж»? — мог кто-то подумать, прочитав новость о том, как ошарашенные новыми ставками налогов на недвижимость жители города «задумались об акциях протеста». Однако задуматься — еще не значит протестовать. Зато про тамбовские брожения можно было прочесть в соцсетях злорадные комментарии: вот, мол, расплата за тупое (пассивное) отношение к выборам, «а поутру они проснулись». Сами выбрали тех, кто голосовал за такие драконовские налоги.

Действие закона о новом порядке расчета налогов на недвижимость в этом году охватило практически всю страну. Теперь налоговая база исчисляется по кадастровой стоимости, «максимально приближенной к рыночной». Однако известна масса случаев, когда такая оценка заметно выше рынка. Налог поступает в местные бюджеты, и местным властям даны широкие полномочия определять ставки с помощью «коэффициента-дефлятора». Для основной массы недвижимости он на практике колеблется между 0,1 и 0,5% (в Москве — между 0,1 и 0,3%). В этом году люди заплатят 20% от полной ставки, а через четыре года путем 20-процентного ежегодного повышения платежи выйдут на полную сумму.

Для элитной недвижимости (критерий элитарности определяют тоже местные власти) можно получить коэффициент и в 1,5%. В Тамбове элитными стали квартиры дороже 2,5 млн руб. Для недвижимости стоимостью до 300 тыс. руб. там ставка составит 0,1%, от 300 до 500 тыс. — 0,3%, от 500 тыс. до 1 млн — 0,4%, от 1 млн до 1,5 млн — 0,6%, от 1,5 млн до 2 млн — 0,7%, от 2 млн до 2,5 млн — 1%. Далеко не везде есть столь дробная разбивка, соотношение цен и коэффициентов тоже разное.

Тамбовская гордума «креативно» подошла к вопросу. По принципу «очень деньги нужны».

Если бы по таким же ставкам определялись налоги на московскую недвижимость, полгорода, думаю, съехало бы вон и пробки на дорогах наконец рассосались.

В Москве при кадастровой стоимости квартиры до 10 млн руб. процентная ставка составляет 0,1%. Московские власти деликатнее тамбовских? Или у них есть другие налоговые источники, поощряющие такой гуманизм? Пусть каждый сам для себя ответит.

Рассылать в нынешнем году налоговые уведомления власти предусмотрительно стали не летом, как всегда, а лишь после думских выборов. Простой ход. Как говорилось в старом советском анекдоте про отправку космонавта на Солнце, «в политбюро тоже не дураки сидят, ночью полетите». И вот теперь граждане убедились, что налоговая база их нехитрого real estate увеличилась порой в десятки раз.

И к 2020 году они почувствуют на себе всю тяжесть «ответственности» настоящих лендлордов и эсквайров.

Теперь представим, ну на минуту, что мы живем во Флориде. Где налог на недвижимость тоже кусается. В разных графствах штата он колеблется для «медианной недвижимости» (то есть такой стоимости, ниже которой — половина объектов, а выше – другая половина) от «божеских» 0,54% до более 1,5% в год. Так, в престижном Palm Beach за «медианный домик» ценой в $199 тыс. придется платить налог в $2587 по ставке 1,3%. В дорогущем Monroe аналогичная недвижимость тянет на $381 тыс., но по ставке лишь в 0,69% обойдется в $2638. В самом «бедном» графстве Washington «медианная» стоимость не превысит $86 тыс. («тамбовский уровень»), что встанет в $652 в год по ставке 0,76%. Флоридские власти «креативят», сверяя ставки налога с бюджетными потребностями, стремясь не отпугнуть покупателей/жителей определенного слоя и не задавить экономику «на районе».

Вопросы налогообложения и расходов бюджетов — постоянная тема местных выборов. Вот что важно! Помимо того что с учетом более низких цен на жилье, в Тамбове ставки налогов — вполне «флоридские».

Про Флориду вам любой Пехтин («условный персонаж, выдуманный Навальным», якобы это некий видный единоросс, обзаведшийся флоридской real estate) скажет, что налоговая база недвижимости регулярно пересматривается в зависимости от ситуации на рынке. Падают цены — уменьшается база. Такой пересмотр подпадает под «понятия» отношений, выстроенных между властью и налогоплательщиком в Америке еще со времен революции, которая и началась с лозунга «Нет налогов без представительства!».

У нас иные «понятия», посему «рыночная стоимость», положенная в основу налоговой базы на пике цен, пребудет с нами в течение кризиса, конца которому не видно, при падении цен на жилье и доходов населения.

О новых налогах на недвижимость было известно давно. Можно было узнать свою «налоговую базу». И даже оспорить, хотя власти ограничили возможности независимой оценки.

Однако наш человек не хочет воспринимать реальность, пока она его не шибанет в лоб цифрами новой «жировки». Ему вообще «неинтересно про политику». В ходе выборной кампании налоговые вопросы почти не поднимались.

Хотя тема столь резкого повышения налогов могла бы сформировать повестку выборов в любой стране. Но мы живем под лозунгом «Есть налоги без представительства». И будут. У нас механизм обратной связи иной. Почуяв ропот улицы, тамбовский губернатор Александр Никитин дал поручение пересмотреть ставки. Но в следующем году. Посмотрев, как сдюжит народ в этом. И сохранится ли ропот.

Вышеописанная ситуация с налогами является одним из наглядных проявлений известного явления — отчуждения между властью и населением. Первые «под собой не чуют страны». Населению же, кажется, все по фигу, оно не верит, что может что-то изменить, даже когда решения власти касаются его непосредственно.

Местные власти, принимающие налоговые решения, уж куда, казалось, ближе к избирателю. Однако подход практикуется чисто фискальный: нам надо столько-то денег, последствия (экономические, социальные) — вторичны.

В экстремальном выражении такой подход можно назвать «кормлением». Либо «оккупационным».

В 90-е социологи считали, что такое отчуждение сыграло важнейшую роль в гибели СССР. Это так. Хотя есть некоторое упрощение. Отчуждение нарастает и в постсоветской России. Однако столь же тектонические его последствия на горизонте не просматриваются. Оно ни во что не выливается. Что же касается политической активности и электорального поведения, то тут есть разные походы.

Алексис де Токвиль, изучая американскую демократию, в ХIХ веке писал, что размеры государства (речь не о территории) и связанное с этим налоговое бремя зависят как от расширения избирательных прав, так и от распределения богатств в обществе. Выборы определяют демократическое представительство разных интересов, а имущественное неравенство мотивирует государство к перераспределению ресурсов в пользу большинства.

После Второй мировой войны вовлечение в избирательные процессы небывало широких прежде масс обывателей привело к расширению «социального государства» во многих странах. Сейчас же более актуален вопрос о реальной электоральной активности разных социальных слоев.

В развитых демократиях имеется стойкая положительная корреляция между уровнями достатка и образования, возрастом — и электоральной активностью: активны состоятельные, образованные и возрастные. Мужчины активнее женщин.

Если проще, то «богатые» активнее на выборах, так как увязывают это с налогами, которые им потом платить.

«Бедные» менее активны во всех странах развитой демократии.

Политтехнологи, стремящиеся мобилизовать «бедных», делают ставку на «облегченные» популистские лозунги, в том числе на раздачу обещаний. Главный ресурс мобилизации «бедных» — именно популизм, вне увязки с «налоговыми вопросами», каковые для «бедных» не являются важными.

А как влияет на активность электората социальное неравенство? В России, напомним, коэффициент Джини (разрыв между самыми богатыми и самыми бедными) близок к американскому и является одним из самых высоких в Европе.

Изучая западные демократии (прежде всего европейские), Антонио Джейм-Кастильо из Университета Гранады пришел к интересным выводам (Economic Inequality and Electoral Participation. A Cross-Country Evaluation. Antonio M. Jaime-Castillo). При высоком уровне неравенства немногочисленный в таких странах средний класс солидаризируется скорее с богатыми, а не с бедными, ибо сложившийся политический баланс сил (в пользу богатых) обесценивает электоральную значимость альянса с бедными: все равно «ничего не добьешься» (а именно — справедливого перераспределения общественных благ). И такой альянс с богатыми способствует еще большей консолидации их доминирующего положения в обществе.

Там, где неравенство менее выражено и богатые имеют меньше власти, средний класс склонен вступать в альянс с бедными ради социальной справедливости. Это классическая «скандинавская модель».

Высокий уровень социального расслоения, как правило, приводит к снижению электоральной активности в обществе в целом, низкий уровень расслоения — к высокой. И та и другая модель способствуют в каждом случае сохранению того уровня социального расслоения, который уже существует.

Подставив вместо слова «богатые» в такой модели «правящая бюрократия», получим нынешнюю Россию.

У нас модель поведения — типичная для бедной страны с сильным социальным расслоением и немногочисленным средним классом (чаще представленным самой же бюрократией), который «за стабильность».

Ждать в такой ситуации, что массовый избиратель осознает на собственной шкуре (кошельке) прямую связь между своим электоральным поведением и, условно, уровнем налогов или качеством госуправления во имя общественного блага, с исторической точки зрения преждевременно.

Уровень налогов/поборов будет по-прежнему определяться не на избирательных участках, а угрозой «бессмысленного и беспощадного русского бунта». Вернее, ее субъективным восприятием властями. Чем она им чудится выше (пусть это чисто параноидальный страх, не основанный на реальной ситуации), тем больше осмотрительности с «непопулярными решениями» и упор на разного рода популизм. И наоборот.

При чем здесь выборы? Совершенно ни при чем: электоральная демократия как способ достижения социальной справедливости у нас еще долго будет не востребована. Мы с властью будем стараться жить параллельно друг другу, как можно реже пересекаясь. И пытаться добиться справедливости будем другими способами.

[Георгий Бовт]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10267133.shtml
24.10.2016, 08:23
О том, почему образ будущего в России настолько мрачный

Владимир Манюхин. «Красная площадь в пасмурную погоду» Wikimedia Commons

«Нынешнее поколение советских людей будет жить при стагнации!» Ой… «российских». Такой лозунг можно повесить на здании Минэкономразвития, а заодно и над Белым домом, где живет и работает правительство РФ. И переименовать его в Серый дом, что ли. И добавить: и дети ваши будут жить при стагнации, и внуки, если успеют появятся… нет, не на свет, а в сумраке стагнации. И всюду будут тлен, беспроглядная серость, как небо в октябре, загнивание и умирание всего сущего. Аминь!

Конечно, врать в прогнозах нехорошо. И Минэкономразвития послало в Минфин по-своему честный «долгосрочный прогноз социально-экономического развития до 2035 года». Теперь Минфин сделает долгосрочный бюджетный прогноз, определив приоритеты и размеры финансирования тех госпрограмм, что еще останутся. Хотя зачем еще что-то финансировать, если все вокруг и на 20 лет вперед — «унылое г….о». И сколько его ни финансируй, унылым г…ом останется. Лучше сразу лечь в гроб, накрыться крышкой и «потушить свет» в Великом русском проекте, начатом, как теперь принято толковать, не варягами, а киевским (увы) князем по имени, конечно же, Владимир, памятник которому сейчас водружают близ Московского Кремля.

Или, может, напоследок устроить ядерный апокалипсис типа прощального фейерверка? После нас хоть потоп. Ведь жить с таким «диагнозом» 20 тоскливых лет, а то и больше страна, претендующая на величие, не может.

Нам обещают процента два роста в год. Это более чем в полтора раза ниже среднемировых. Учитывая и без того невысокий уровень жизни в стране, это будет означать сползание в третий мир. В Африку, но со средней годовой температурой по стране минус четыре. Выйти на «докрымский» уровень 2013 года реальных доходов населения удастся лишь в начале 2020-х. Если повезет. Мы весь ХХ век сравнивали себя с 1913-м. Теперь весь ХХI век будем сравнивать с 2013-м?

И это еще Минэкономразвития исходило из относительно оптимистичной цены на нефть – от $57 за баррель в 2020 году до $70 в 2030-м и более $76 в 2035-м. Будто не будет никакого роста использования возобновляемых источников энергии. И не забегают по миру электрические «теслы» и прочие «гибриды», а все будет «как при бабушке». Вернее, при «дедушке» уже к тому времени.

На мой взгляд, приукрашено и влияние демографического фактора. Минэкономразвития считает, что демографический провал 2020–2030-х будет компенсирован за счет работающих пенсионеров, а также притока мигрантов числом от 300 тысяч в год. Но почему будет больше работающих пенсионеров на фоне развала медицины? Почему мигранты должны будут неослабевающим потоком ехать в «умирающую страну»? И почему бы тогда не рассчитать прогноз, по которому Россия (и когда в этом случае?) станет страной с преимущественно мусульманским населением, а откуда еще к нам притекут мигранты? Кстати, Владимир, выбирая «правильную религию», рассматривал вариант ислама.

Что касается массовой роботизации, которая оставит без работы миллионы людей, перехода к принципиально новой экономике в остальном мире, предусматривающего в том числе отказ от нынешних форм «глобализации», все это не нашло адекватного отражения в прогнозе.

Он проникнут философией «пусть все идет как идет». Это есть абсолютизация застоя.

Хрущевский лозунг «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» был пропагандистско-завиральным. Однако даже он по-своему ложился в контекст «оттепели», когда после сталинского террора Советский проект, получив сверху ограниченные вольности, достиг пика своего развития в научном, образовательном, технологическом плане. Но даже и в годы «застоя» России Николая I едва ли не главный охранитель режима граф Бенкендорф «отлил в граните»: «Прошлое России было изумительно; ее настоящее более чем великолепно; что же касается будущего, то оно выше всего, что может представить себе самое горячее воображение».

У нас сегодня государственная пропаганда сосредоточена на «изумительном прошлом» и «великолепном настоящем». Образ будущего либо напрочь отсутствует, либо предстает, в том числе в документах правящей партии, в таком виде, что уже несколько лет спустя после обнародования вызывает лишь издевательские усмешки ввиду неадекватности реально содеянному.

По степени популярности эсхатологических и даже апокалиптических воззрений насчет будущего России нынешнее время сравнимо с концом ХIХ — началом ХХ веков. Когда ощущение надвигающегося краха охватило что консерваторов, что либералов. И даже такой известный охранитель, как один из идеологических столпов контрреформ Александра III Константин Леонтьев, писал: «Даже самые великие политические успехи наши и в Азии, и в Европе таят в себе нечто трагическое и жестокое… господствуя, мы расплываемся в чем-то неслыханно космополитическом… Не повторяем ли мы в новой форме историю старого Рима? Но разница в том, что под его подданством родился Христос, под нашим скоро родится — Антихрист?»

Хотя даже тогда в общественной мысли нашлось немало места вполне оптимистичным и даже сверхоптимистичным футуристическим ожиданиям. Аж дух захватывало.

Причем в начале ХХ века в гораздо большей мере, чем сейчас, мрачные апокалиптические прогнозы скорее отражали морально-нравственный кризис самой правящей элиты, нежели реальную экономическую ситуацию. Сейчас они проистекают и из того, и из другого.

Тогдашняя Россия стояла на пороге индустриализации, переживая также демографический бум. Средний возраст был около 20 лет против примерно 40 сейчас. Она имела все предпосылки стать для мира тем, чем стал теперь Китай. Россия была ведущим экспортером продовольствия, прежде всего зерна (нынешняя Россия тоже по зерну занимает ведущие позиции). Темпы железнодорожного строительства были беспрецедентными: мы никогда больше не строили столько железных дорог. Построенные при Александре III и Николае II — по-прежнему основная часть современной сети. С 1885 по 1913 год протяженность железных дорог выросла в 35 раз. Рост промышленности во многом обеспечивался иностранными инвестициями (до 40% вложений).

Россия была встроена не только в европейскую экономику, но и в европейскую систему образования. К примеру, порой до 40% студентов, обучавшихся в университетах Бельгии на инженерно-технических специальностях, были подданными Российской Империи. В европейских университетах учился каждый восьмой студент России. Быстрыми темпами росла грамотность населения в целом. В первое десятилетие ХХ века русские, притом работавшие на Родине, ученые Иван Павлов и Илья Мечников были удостоены почти подряд двух Нобелевских премий по медицине. Больше такого не случалось никогда. Страна стала, по сути, конституционной монархией, двигаясь к правовому государству. Она задавала моду в мировой культуре в не меньшей степени, чем сегодня это делает Америка.

Однако в условиях кризиса Первой мировой войны, прежде всего общественного, мировоззренческого, морально-нравственного, охватившего русское общество, образ будущего смогли представить в конечном счете лишь большевики.

Что стало катастрофой для страны, привело к вялотекущему (а порой и не вяло) геноциду титульной нации и не только, выпадению из мирового цивилизационного контекста. И наконец, к становящемуся ныне катастрофическим технологическому отставанию.

Уже после революции Василий Розанов напишет в «Апокалипсисе нашего времени», бросая обвинение в адрес тогдашних «интеллектуалов», русской интеллигенции, которая отказалась верить в будущее страны: «Бог не захотел более быть Руси. Он гонит ее из-под солнца… Значит, мы «не нужны» в подсолнечной и уходим в какую-то ночь. Ночь. Небытие. Могила… Мы умираем от единственной и основательной причины: неуважения себя. Мы, собственно, самоубиваемся… мы сами гоним себя».

Любопытно, как в отсутствие сегодня привлекательного образа будущего, который никак не может выдавить хоть по капле из себя политический класс, нас настойчиво хотят «патриотично воспитать». Возлюбить то, что есть. Возлюбить без будущего. Возлюбить, цепляясь за «скрепы» как за последний спасительный рубеж, предотвращающий сползание в цивилизационную пропасть и небытие.

Давайте вернем «патриотическое воспитание» в школы. А дабы подчеркнуть сопричастность к «нашим самым великим политическим успехам и в Азии, и в Европе», но не «расплыться в чем-то неслыханно космополитическом», укрепим начальной военной подготовкой и православием. А еще возвратом «к истокам» — без абортов, политкорректности, «низкопоклонства перед Западом» (созвучность позднесталинской кампании борьбы с космополитизмом, породившей этот лозунг, по-своему символична теперь) и даже без книжек отлученного как раз в начале ХХ века от церкви графа Толстого.

А для пущего закрепления патриотизма среди тех, кого, в отличие от подрастающего поколения, уже трудно воспитать заново, а нужно просто «поставить в рамки», предлагается банально выпороть рублем.

Представители правящего класса вообще видят свое взаимодействие с обществом преимущественно «через бабло». Давайте введем «налог в пользу Крыма». Налог на выезд за границу. Чтоб дома отдыхали. И даже так называемый «налог на тунеядцев» пытаются подать под патриотическим соусом: дескать, эти «трутни» истощают нашу казну притязаниями на социальные блага. Для госслужащих уже прописан отказ от иностранных мессенджеров, иностранных поездок и как можно больше всего иностранного. Под подозрением или ударами порой бездумного импортозамещения — иностранное образование и лечение, гуманитарные программы и кино, медицинская техника и лекарства, софт и сыры с фруктами.

Растущая на глазах Стена становится символом патриотизма. Но и символом Тупика.

И чем больше будет проявляться идейной, нравственной и моральной импотенции по части формирования привлекательного образа будущего нашей страны, так чтобы не надо было именно что «заставлять Родину любить», тем выше будет эта Стена. Которая рано или поздно падет. 20 лет стагнации мы не осилим. И не потому, что мы не Аргентина какая-нибудь. А просто не привыкли так, чтобы совсем без Мечты. А противостояние с Западом (хотя тут инициатива и двусторонняя) таковым быть не может. Да и не должно.

[Георгий Бовт]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10294181.shtml
31.10.2016, 08:32
О том, почему Россия не сможет договориться с Западом так, как договаривался с ним СССР

Wikimedia

Список претензий России к Западу обширен и растет. С этим набором теоретически можно было организовать новую Ялтинскую конференцию — вроде той, на которой в конце Второй мировой войны СССР оговорил с союзниками по антигитлеровской коалиции условия раздела мира. В 1970-х заговорили о «мирном сосуществовании» — на фоне разрядки и так называемого хельсинкского процесса. Раздел продержался несколько десятилетий. А мирное сосуществование, подразумевавшее элементы дружеского взаимодействия, не задалось.

Сегодня, если Москва и хотела бы «Ялты-2» и новой «конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе», то понимания на Западе это не встречает. Кремль оглашает свои претензии, сопровождая их оговорками о готовности сотрудничать. В том числе с любой новой администрацией США. В ответ раздаются обвинения в экспансионизме, милитаризме и «советском имперском реваншизме». После чего следуют столь же рутинные оговорки о готовности «взаимодействовать с Россией» по целому ряду проблем.

Однако ни та ни другая сторона не готова откровенно обрисовать тот мир, который бы устроил каждую из них. Что «нельзя и недопустимо» — высказано. А «как надо, чтобы было хорошо» — нет.

Но разве само по себе снятие претензий на основе даже уступок одной из сторон приведет к устойчивому всемирному согласию?

Выступая на днях на Валдайском форуме, Владимир Путин в очередной раз обозначил список российских претензий. Адресованный прежде всего Америке. Которая «навязывает» свои условия всему миру. В этом плане если что и изменилось со времен «Мюнхенской речи» 2007 года (а Путин упоминал ее), так это еще более выросший список «озабоченностей».

Но в основе своей повестка нынешней конфронтации — «холодной войны – 2» — сформировалась еще в конце 1980-х. С перерывом на «проклятые 90-е», когда мы якобы «стояли на коленях», а козыревский МИД «торговал» нашими национальными интересами налево и направо.

Для российского руководства окончание «холодной войны» — это фантомная боль.

Вопрос «Что пошло не так и почему?» продолжает будоражить мозг, будто что-то можно поправить, открутив «машину времени» назад. Прошлое вообще важный фактор текущей российской политики. Внешней политики — тоже.

Отсюда желание вдруг обнародовать, как будто это что-то кому-то докажет, записи переговоров Горбачева с тогдашним руководством ФРГ. Или воспоминания о том, что обещали тогдашний генсек НАТО или госсекретарь США: мол, как же так, ведь были устные соглашения не расширять НАТО на территорию бывшего Варшавского договора. Обманули. И досада не отпускает. А натовские подразделения уже размещаются и в Прибалтике.

Тема ПРО, поднятая Путиным, тоже не нова. Выход США в 2001 году из советско-американского Договора по ПРО, когда между Москвой и Вашингтоном отношения были куда лучше, и тогда воспринимался Кремлем как угроза (вопреки уверениям, что это против Ирана и КНДР), а сейчас и подавно.

Что касается «экспорта демократии», то эта группа противоречий между Москвой и Западом уходит корнями в 1970-е, когда всякий разговор о так называемой пятой корзине (гуманитарной) воспринимался Москвой как грубое вмешательство во внутренние дела. Сейчас это называется «поддержкой цветных революций», что есть еще более грубое вмешательство. И никакие объяснения американских внешнеполитических устремлений миссионерством, традиционно присущим внешней политике США (почему, если определенные принципы устройства общества привели Америку к процветанию, плохи для других стран, ведь тогда США будет легче иметь с ними, более понятными в своей мотивации, дело?), в Кремле никогда никого не убеждали. Как и советское руководство противилось идеям конвергенции. И все поползновения влиять на эволюцию общества через НКО и т.д. воспринимаются теперь еще более враждебно. И пресекаются в зародыше.

Как могли бы выглядеть переговорные позиции Кремля на гипотетической конференции «Ялта 2.0»?

1) Как минимум нераспространение НАТО далее — на Молдавию, Грузию, Украину и т.д. Как максимум сворачивание НАТО в Восточной Европе. Из фантастического — роспуск блока или принятие в него самой России, но на «особых условиях». Ревизия давно уже никем не соблюдаемого договора об ограничении обычных вооружений в Европе.

2) Как минимум сворачивание американской системы ПРО, как максимум подключение к ней Москвы. Последнее, правда, в Америке всегда рассматривали как «троллинг» со стороны Кремля.

3) Раздел «сфер влияния», по которому все постсоветское пространство рассматривается как сфера исключительных интересов России. Проще говоря, в Киеве, Тбилиси, Кишиневе и т.д. должны сидеть правительства, дружественные Москве. В эту сферу интересов могут попасть отдельные «традиционно дружественные» режимы в других частях света, с которыми имеется большой объем торговых связей либо военно-технического сотрудничества. Скажем, таковыми, условно, могли бы считаться до недавнего времени Куба, Вьетнам, Сирия и ряд других.

4) Диалог с ЕС и вообще с Западом должен подразумевать, что «старшие товарищи» на той стороне дадут окорот «младшим партнерам» из числа восточноевропейцев, которые, обуреваемые «русофобскими комплексами», пытаются втянуть солидные отношения солидных господ в «мелкие склоки» по поводу трактовок исторического прошлого и т.д.

Тут «бабло» («северные потоки»), как в советское время соглашение «Газ в обмен на трубы», должно победить зло.

5) Допуск российских компаний, прежде всего энергетических, на европейский рынок, прежде всего восточноевропейский, на условиях «статуса наибольшего благоприятствования».

6) Признание «гуманитарных ценностей» в российской сфере влияния, главное, в самой России, сферой безраздельной «заботы» Москвы и больше никого. У нас свой путь, и нечего нам указывать. Информационное и «гуманитарное» присутствие западных НКО и СМИ в России и сфере ее интересов — только с санкции Москвы. Заключение отдельных соглашений по поводу регулирования интернета, в том числе под флагом недопущения «информационных войн», антирежимного «экстремизма» и во имя «охраны персональных данных».

Взамен Москва может предложить Западу отказ от экспансии за пределами своей сферы влияния, отказ от «гибридных» войн, включая кибервойны.

Можно обсуждать «интеграцию» в транснациональные зоны свободной торговли и «экономические партнерства», но при условии, что отечественный бизнес получит по крайней мере временную защиту от внешней конкуренции. Инвестиции в российскую экономику и в разработку природных ресурсов приветствуются, как и импорт технологий, но «на наших условиях» и с учетом реалий отечественного госкапитализма и господствующих «групп интересов». Импорт технологий не должен угрожать общественно-политической системе — никаких «демократизаций» под зонтиком инноваций. Он не должен ущемлять интересов влиятельных «групп интересов», завязанных на освоении природной ренты. Всякие «мелочи» типа отмены «акта Магнитского» и прочих санкций, а также «забыть про Крым» — это «само собой разумеется».

В обмен на готовность Запада, и прежде всего США, пойти на уважительный диалог по вышеперечисленным пунктам Кремль мог бы начать новую «разрядку международной напряженности», пойдя на ряд дружеских жестов, сделанных навстречу, скажем, новой администрации США. Однако новая «разрядка» не должна повысить уязвимость российского режима по отношению к внешнему влиянию. Она не должна касаться ни «общечеловеческих», ни «европейских ценностей». Взаимодействие по гуманитарным вопросам может развиваться, но не проникать в сферу «внутренних интересов России».

Не надо нам советовать, как проводить выборы, содержать заключенных, «оптимизировать» свободу слова и третировать геев.

Зато мы готовы были бы к борьбе с «общими угрозами» — природными катастрофами, изменением климата, распространением опасных заболеваний, включая СПИД, к совместным программам на уровне научного и академического сообществ.

В остальном «разрядка» может проявиться на уровне примирительных заявлений, сворачивания антиамериканской пропаганды и угроз превратить США в «радиоактивный пепел», а также в готовности обсуждать новые соглашения в области разоружения, в том числе ядерного, вместо угроз выйти из оставшихся, например СНВ-3 или Договора об ограничении ракет средней и меньшей дальности. То есть сворачивание «торговли страхом».

Какие у Запада, прежде всего США, мотивы, чтобы начать такой торг? Их, прямо скажем, мало.

Расхожие фразы о пользе совместной борьбы с терроризмом наталкиваются на многочисленные противоречия, за которыми стоят системные различия, в том числе ценностные. Поэтому дальше общих фраз дело не шло никогда. Запад по-прежнему видит Россию как «чуждое явление». Как оппонента. Не только как соперника и даже угрозу в определенных регионах и сферах, но и в ценностном, культурологическом плане. Можно называть это русофобией или приверженностью двойным стандартам, но сути это не меняет.

Что «разрядка», что «Ялта 2.0» с таким партнером возможны лишь тогда, когда к этому толкает, во-первых, восприятие исходящей от него угрозы как серьезной и непреодолимой силовым противодействиям, во-вторых, ожидание таких «бонусов» от улучшения отношений, даже и ценой «разграничения сфер влияния», которые недостижимы при нынешних условиях и явно перевешивают те преимущества, которых можно пока продолжать пытаться добиться силой и давлением (санкциями и пр.).

То есть если мы уже уперлись в потолок «торговли страхом» и дальше она не работает, потому что дальше уже только война, то вместо пополнения списка «озабоченностей» можно было бы попытаться предложить нечто позитивное.

Пока же одна сторона (Запад) не считает, что надо сворачивать прессинг против тех, кто уже один раз проиграл «холодную войну». А другая сторона, имея список претензий, не очень представляет, как мог бы в реальности выглядеть мир, если бы по мановению волшебной палочки все они оказались сняты. В этом плане Сталину в Ялте было проще: представления о «новом дивном мире» у советского руководства были. Да и за спиной у него стояла самая сильная на тот момент армия.

[Георгий Бовт]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10351907.shtml

21.11.2016, 08:05
О том, почему в Кремле никто никому не доверяет

Wikimedia

Если бы люди, закончив говорить по телефону, могли узнать, какие оценки им дает собеседник, когда его уже не слышат, то половина человечества уже рассорилась бы с друзьями и родней.

Если бы сослуживцы имели возможность подслушивать разговоры друг друга, перехватывать электронную переписку, а также познавать все нюансы безответственного трепа в курилках, затрагивающего честь и достоинство отсутствующих там в данный момент, началась бы «война всех против всех». Тотальное недоверие парализовало бы работу, сорвав все планы и графики. И даже прозрение, что все прослушивается и просматривается, не помогло бы избежать коллапса. Любая предосторожность была бы в этом смысле тщетной. Ведь подслушивающий, подозревая, что подслушиваемый в курсе, что его слушают, будет думать, что тот врет. Что тот с ним играет, как разведка с двойным агентом, которого раскусили. Или как контрразведка.

А где же правда? Ее уже почти нет. Она ускользает, как призрак из проклятого замка, опутанного паутиной тлена, в сумраке подозрительности и безотчетных страхов. Размываются и критерии лояльности. А как проверить, что «наблюдаемый объект» не фальсифицирует поведение, «шифруясь» и «заметая следы»?

Добросовестность уже невозможно отличить от изощренного вредительства. Законопослушность и дисциплинированность в выполнении служебного долга — от корысти.

Мотивация почти каждого — потемки. А что он думает на самом деле? Предсказуемость действий людей — это вопрос к психоаналитику, астрологу или духовнику. Если только речь не о собаках. Только они не лгут. А психоаналитик, зараза, тоже врет. И еще неизвестно, кто его нанял и проплатил. А священнослужитель, похоже, двойной агент. Молится одному Богу, а попутно прислуживает другому божку.

И получается паранойя. А где правильный баланс между следованием поговорке про «доверяй, но проверяй» и осознанием того, что чем глубже проникаешь в мозг другого человека, пытаясь его «раскусить», тем омерзительнее картина того, что обнаруживаешь? Кого ни надкусишь — везде порок, темные мысли, тайные страстишки, неудовлетворенные амбиции и не выраженные явно, загнанные внутрь себя злоба и зависть.

Ах, да, был еще Ганди, но он умер. Вроде святой человек. Такое у него реноме. Личное дело, так сказать. Но реноме не алиби, ни одно личное дело не может быть исчерпывающим.

И он, вообще-то, умер до того, как современные средства тотального контроля достигли все возрастающих возможностей как оцифровать, так и «расцифровать» любую личность, положив на бумажный носитель и подав в папочке генеральному заказчику. А вдруг и у Ганди на уме было то, что он утаивал? А вдруг там диссонанс с делами его? А вдруг полиграф открыл бы нам, избранным копаться во всегда корыстных умыслах людей, нечто такое, что низвергло бы и Ганди? Теперь уж не узнать. Хорошо, что умер. Не успел разочаровать старик.

А все ведь почему? Потому что люди по природе порочны. Они в большинстве своем алчны, завистливы, склонны к обману. Или, скажем мягче, они несовершенны. И чем больше их — а вернее, о них — узнаешь, тем это всякий раз обнаруживаемое несовершенство мешает с ними общаться. Даже с теми, с кем надо по работе.

Опять это «надо». И эта неимоверная тяжесть Миссии — для обладающих таким знанием. Нести все тяжелее, а бросить все опаснее.

Потому что опасно оставаться среди «таких» после того, как они перестанут тебя бояться. А на них все приносят и приносят. Доносят и доносят. Причем доносящие фильтруют доносимое, так что хорошо бы проверить еще и их.

Все новые и новые потоки информации о «несовершенстве» даже тех, кто вроде до сих пор казался менее «несовершенным», лишь сильнее укрепляют недоверие к окружающим. «Ну вот, и этот прокололся, спалился, скурвился, погорел, облажался и подставился. И он продажен». Как и все. А ведь как преданно в глаза глядел. На какой-то момент — очень, впрочем, короткий — показалось, что честно. Даже простодушно. Как послушно кивал, как вовремя и с нужной интонацией и подобием достоинства вставлял эти свои «будет сделано», «разумеется, выполним», «вот отчет, как исполнено ваше недавнее указание».

Разумеется, все это гиперболизация и не относится буквально к «казусу Улюкаева», министра, внезапно для посторонних погоревшего то ли на взятке, то ли на «выходном пособии». То ли на умело проведенной против него «активки». Для которой, наверное, были мотивы, но «мотивацию мотивов» этих мы вряд ли узнаем. А с честью из этой истории ее фигуранту уже в любом случае не выйти.

Но согласимся — уже в который раз, — что когда про первое лицо страны говорят, что он никому не верит, то он ведь имеет на это веские основания.

И пока ничто в той системе, которая сейчас сложилась, не говорит в пользу того, что основания эти могут быть в обозримом будущем поколеблены.

Не будут. А утверждение, что это «он сам построил», неверно. У этого строительства много, очень много соавторов, архитекторов, технологов, прорабов и разнорабочих. Это результат воистину всенародной стройки Храма Всеобщего Недоверия и Подозрительности. Мы все — соучастники. И прихожане в нем. Что же теперь — ну, не теперь, а в неопределенно далеком будущем, — ломать? Но тогда что взамен?

В деле Улюкаева много, конечно, психологии. Он, похоже, подозревал, что его «пасут». Собирался вроде «соскочить». Может, последнее его и сгубило. И другие не могли не догадываться, что «пасут» их. Однако и он, и они продолжали ходить на работу, обсуждать непростые вопросы и делать публичные заявления, которые заведомо ясно кому не понравятся. Делать такие заявления — это разве в этом случае проявление свободы (мнения, прости господи) или, напротив, обреченность играть отведенную роль?

А когда господин министр, срываясь с заседания, летит, словно бабочка на огонек (или муха на кое-что еще), — это необоримая тяга к свободе (выходному пособию), самоуверенность в принадлежности к тем, с кем ни тюрьмы, ни сумы приключиться не может по определению, или вдруг помутившая опытный мозг неосмотрительность a la профессор Плейшнер из «Семнадцати мгновений…»?

Притом что сама ситуация, когда в офисе госкомпании тебя могут поджидать кейсы, набитые баксами, судя по всему, не является чем-то вызывающим удивление. Это само по себе не настораживает. Да мы просто не представляем себе «их нравы» во всем разнузданном монетарном великолепии и масштабе. Там другое измерение морали и магия совсем других цифр. И именно поэтому часы за десятки тысяч долларов что на руке начальника управления, что служителя культа, что министра у них там, между собой, не вызывают вопросов, а считаются нормой.

Они знают, что мы не знаем то, что знают они. И что мы и знать не хотим, по большому счету.

Система неумолимо воспроизводит себя, умножая сущности всеобщего недоверия и, главное, неверия руководства в то, что вообще существуют люди, с которыми можно сделать хоть что-то путное, если их все время не контролировать, не держать в страхе и на крючке подшиваемого днем за днем в папочку компромата. С этого крючка если и захочет кто сорваться, то только туда, откуда обратно в чертоги, где обитают считающие себя неприкосновенными, хода уже нет.

Невыносимая тяжесть бытия во всемогуществе власти. А как ее сбросить? Да ведь просто. Не держать в себе. Поделиться с миром. Тем, который граф Толстой писал через i.

Пусть бремя «слежки и разоблачений», бремя возносить и ниспровергать ляжет на общественность.

Если бы, скажем, та же сделка по покупке одной государственной нефтяной компанией другой за показавшуюся многим странной цену и на странных условиях обсуждалась публично хотя бы даже в таком парламенте, что есть (но лучше все-таки в более дееспособном), с оглашением всех условий, то «под ковром» осталось бы меньше поводов для «бульдогов» мотать друг друга за холки. А на публике они вели бы себя по-другому.

А если бы пресса могла не только задавать вопросы, но и получать удобоваримые ответы — о том, сколько все же получают миллионов в день руководители госкомпаний и где проходят границы их «частной жизни», — то, глядишь, веры в собственную вседозволенность у некоторых поубавилось.
Михаил Захаров о том, почему «дело Улюкаева» — исключение из всех правил
Так не бывает

Задержание министра экономического развития Алексея Улюкаева — новый кейс во всей истории постсоветской России. У нас бывало так —... →

Почему у министра и замгубернатора такие дорогие часы? Что значит появление их «однофамильцев» в «панамском досье»? Почему господряды пошли «друзьям и близким кролика»? Никто не спрашивает всерьез. Публично не спрашивает. Наконец, какие именно действия побудили правоохранителей отправиться за судебным решением (к кому и когда именно) для организации прослушки чиновников категории А?

Любая из этих тем не только была бы интересной для специального парламентского расследования, но и, став таковой, способствовала бы облегчению бремени копаться, открывая все новые и новые поводы для разочарования в людях, в пороках и несовершенстве всех и каждого ответственного лица, каковое бремя во многом сегодня лежит на всего одном человеке. Который парадоксальным образом сочетает в себе и «злого», и «доброго» следователя, но момент смены амплуа патологически неуловим для «подследственных».

Про него «несовершенные» люди думают, что они с ним о чем-то «договорились». А это не так. Будь они вынуждены действовать гласно и под пристальным (пусть даже враждебным и завистливым) взором таких же несовершенных, как они, они бы питали меньше иллюзий — в силу отсутствия явного объекта потенциальной «договоренности».

Как ни покажется странным ныне властям предержащим, но именно публичная конкурентная политика делает людей не лучше, но осмотрительнее, поскольку число агентов, с которыми надо договариваться, становится тем больше, чем политика конкурентнее, так что «договориться по понятиям» становится все труднее, а по закону, наоборот, все проще.

Но мы не верим в институты, в силу гласности и в то, что это может изменить поведение людей. Не верим в суды, которые могут не только обслуживать запросы Охотника, но и защищать интересы Жертвы. Мы верим в тайные операции. Чтобы сажать тех, кто попался, играя по тем правилам, которые были предложены и считаются несменяемыми.

[Георгий Бовт]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10403657.shtml
05.12.2016, 10:52
О том, когда исчезнет цензура

Александр Кабанель. «Флорентийский поэт». Париж, 1861

Владимир Путин призвал определить грань «между циничным, оскорбительным эпатажем и творческой акцией». Сделал он это на совместном заседании советов по культуре и искусству и русскому языку. И призвал самих творческих работников решить, что можно, а что нельзя. Стоит ли такое предложение воспринимать как реверанс в сторону трепетных людей искусства, поскольку ясно, что они между собой ни о чем никогда не договорятся? Или это отсыл к советским временам, когда творческие союзы под чутким партийным руководством вполне справлялись с сепарацией на агнцев и козлищ в своих рядах? Тогда многие творческие работники считали себя «солдатами партии». А сами мысли о «побеге» от генеральной линии жестоко карались.

Вступить в дискуссию отважились двое. Артист Евгений Миронов пожаловался на запреты спектаклей на местах (например, уже перешедшей в разряд «винтажной» рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда»). Вопрос о том, кто именно виноват в запретах, был утоплен со стороны Минкультуры в чиновничьей «несознанке» и обещании «разобраться». Режиссер Сокуров, хлопотавший за осужденного украинского коллегу Сенцова, кажется, получил более внятный намек на то, что тому, возможно, не придется сидеть все 20 лет по приговору о терроризме, поскольку президент считает вопрос деликатным и лично за ним следит.

В остальном деятели культуры были верны себе и традиционному русскому жанру челобития царю. Такие выступления обычно начинаются со слов «Спасибо, что вы есть…».

Создалось впечатление, что не данному собранию по зубам задача, над которой веками бились философы, да так и не пришли к единому мнению. Как найти баланс между свободой и ответственностью? Путин и в послании сказал, что первого не бывает без второго.

«Свобода и ответственность: в поисках гармонии» — так, кстати, называется книга патриарха всея Руси Кирилла. Впервые изданная в 2008 году, она буквально на днях была презентована в очередном переиздании на немецком. Возможно, именно на немецком, которым отлично владеет Путин, это звучит «жестче», каковое звучание как раз более имманентно нынешним временам — «Freiheit und Verantwortung».

Патриарх ищет гармонию (но разве достижима она?) в таких формулировках: «Именно совокупность свободы и ответственности дает ориентиры развития для личности и общества в целом. Ценность ответственности человека не может быть уделом правовой системы, однако последняя не должна игнорировать роль ответственности личности в реализации прав и свобод… Свобода выбора, которую исповедует современный мир, сама по себе не способна принести человеку счастье и благополучие, когда выбор определяется исключительно материальными факторами».

Президент, в свою очередь, в послании говорил, что только сплоченное общество, в том числе на основе патриотизма, но никак не разобщенное, способно достигать поставленных стратегических целей. В этом смысле там, где у патриарха Бог, у президента — Государство.

И вы не встретите у Путина пространных рассуждений о том, что надо защищать индивида (личность) от государства. Только от отдельных чиновников. Единство страны и крепкая государственность в этом смысле выше интересов и прав отдельной личности. И в таком подходе нет ничего, что противоречило бы русской исторической традиции, не познавшей в полной мере европейского Просвещения и всегда считавшей индивидуализм пагубным.

Владимир Путин, с одной стороны, говорит о принципе свободы творчества как «абсолютно незыблемом». Но что значит «абсолютно»? Если он же говорит, что «у всех свобод всегда есть вторая сторона: ответственность». Тогда, получается, не абсолютно, а относительно.

А какая ответственность? Моральная, гражданская или уголовная? Без уголовной ни в одном государстве не бывает. Но где та грань, когда именно уголовная полагается за то, что тот или иной индивид подает как «свободу творчества»? Когда суждение об «ответственности» того или иного эпатажного творца за свое творчество вправе выносить уже не другие индивиды в меру своего понимания прекрасного, а «искусствоведы в штатском»? И вправе ли? Была бы интересна, конечно, личная оценка президентом сентенции патриарха о том, что «ценность ответственности человека не может быть уделом правовой системы…».

Впервые развив учение об этике и о моральной ответственности, Аристотель при этом отделял собственно человеческие поступки и творчество. О роли государства в регулировании творчества он, кажется, не распространялся.

Но если (и когда) государство берет на себя функции оценивать те или иные произведения искусства с точки зрения их «полезности» или «вредоносности» для общества, то речь уже не столько о моральной ответственности творцов, сколько о цензуре.

Это еще один древний предмет для дискурса. Ни одна страна в своей истории длительного периода цензурирования художественных произведений не миновала.

Понятие цензуры в общественный дискурс внес Сократ. Его ученик Платон цензуру уже оправдывал. А, к примеру, Эврипид защищал безусловное право свободно рожденных людей — не рабов, заметим, что важно — самовыражаться без каких-либо ограничений. Первой страной, запретившей цензуру законом, стала Швеция. В 1766 году. В то же время, к примеру, Американская ассоциация библиотекарей и по сей день публикует списки книг, запрещенных разного уровня властями страны для той или иной категории читателей/пользователей.

К началу ХХI века даже страны развитой демократии так и не избавились от цензуры. По крайней мере в форме самоцензуры. И еще неизвестно, какая форма хуже. Или лучше? Является ли самоцензура формой ответственности?

Вырабатывать критерии цензуры проще и даже честнее, чем пытаться разрешить неразрешимое — определить некой санкционированной сверху договоренностью гармонию между свободой и ответственностью. Определение такой гармонии всякий раз индивидуально. Или, в случаях с изысканиями первосвященников, ограничено пределами данной конфессии. Нельзя заставить все общество жить в рамках, одобренных сверху, при деятельном содействии (почти как «деятельное раскаяние») представителей культуры «ответственности».

Когда тот же Евгений Миронов говорит об «ответственности художника, властителя дум», он понимает одно. Если человек творчества вообще может мыслить конкретно. Его больше беспокоят хулиганские попытки патриотических или православных самозванных цензоров сорвать спектакль. Когда же об «ответственности» некоторых настроенных на безграничную свободу творчества «шибко умных» говорит президент, то он подразумевает скорее другое: угрозу таких либерал-радикалов «расшатать лодку» государственности путем разжигания плюрализма мнений. Что видится недопустимым не только с моральной точки зрения, но и с уголовно-правовой.

В сегодняшней России споры об ответственности художника, цензуре, погромах выставок и запретах спектаклей являются лишь продолжением русской исторической традиции всякий раз привлекать верховного правителя — царя-батюшку, генсека, правящую партию (вариант — ОНФ), президента — в арбитры-защитники.

Каждый творец, мнящий себя современным Пушкиным, непременно хочет, чтобы его личным, чутко понимающим его трепетную душу цензором был не какой-то назначенец Бенкендорф, а лично государь-император.

Личность «государя-императора» все время меняется. А понятие патриотизма и приверженности неким морально-этическим принципам, которые, слава богу, пока не доведены единым списком до мастеров культуры, пришло на смену советским «партийности в литературе» и «социалистическому реализму».

Нынче не те времена, когда лично генсек (особенно Сталин и Хрущев) вершил судьбы художников и поэтов, публично распиная их, как нашкодивших недоумков.

Сейчас, на самом деле, времена невиданной в истории России свободы. Просто обрушилась она на внутренне несвободных людей.

Путин, высказываясь на темы культуры искусства, старается предстать «над схваткой» и ограничиться общими, вполне бесспорными фразами. Старается не давать оценок тем или иным произведениям. Разительный отход, между прочим, от наших исторических традиций. Хотя наверняка ему многое не по нутру бывшего советского чекиста. С другой стороны, и погромщикам власти окорот не давали до сих пор публично. Подспудно, возможно, испытывая так называемое гражданское общество: а само-то оно на что способно? Что же оно не дает отпор мракобесам-черносотенцам, а раболепно всякий раз бежит жаловаться высокому начальству?

В этом смысле диалог в рамках совета по культуре с теми, кто у нас сегодня признаны «лицензированными творцами и художниками», был не диалогом между выборным должностным лицом, с одной стороны, и в полной мере свободными людьми — с другой. Свободными в понимании Эврипида — как «рожденные свободными». Они почти все — люди из советского прошлого, даже если застали его еще детьми. И все в той или иной степени зависимы от государства, значит, от чиновников. В том числе зависимы внутренне.

Именно чиновники и являются главными толкователями президентских «эманаций» насчет свободы и ответственности. Услышат один намек как более важный — будет вам чуть больше свободы, уловят другой (о недопустимости «шибко умным» оскорблять чувства верующих и национальные традиции) — будут напирать на ответственность. Вплоть до уголовной.

Противодействия со стороны гражданского общества постоянно колеблющаяся линия партии в лице чиновников/жрецов/толкователей не встречает. Сегодня из Кремля могут подуть ветры заморозков, завтра — оттепели. Но никто не выходит на улицы в защиту запрещенного спектакля. Никто не дает отпор ряженым погромщикам, закрывающим выставку.

И пока это ощущение внутренней свободы и достоинства в обществе не появится, диалог Поэта и Государя, Художника и Партии будет проходить примерно в таком духе, как описано в рассказе Льва Толстого «После бала». Помните? На балу герой встречает прекрасную Вареньку, влюбляется. Затем появляется ее отец, статный полковник николаевской России. В сапогах от явно батальонного сапожника. («Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», — подметил наш герой.) Танцует мазурку он по всем правилам. «Надо все по закону», — говорит он, готовясь к танцу с любимой дочерью и натягивая замшевую перчатку на правую руку. А затем тот же полковник руководит экзекуцией беглого татарина (его прогоняли, побивая палками, через строй). И очень сердится, когда тот или иной солдат ослабляет удар в ответ на вопли наказуемого «Помилосердствуйте, братцы». Братцы-солдаты, как известно, не милосердствовали.

Татарин после несостоявшегося бегства к свободе не сопротивлялся. А любовь к прекрасному — Вареньке — у героя рассказа тотчас прошла.

[Георгий Бовт]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10436021.shtml
19.12.2016, 08:30
О том, почему брежневские времена на самом деле не закончились

Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев и глава Коммунистической партии Югославии Иосип... Владимир Мусаэльян/ТАСС

О чем напомнил законопроект, принятый Думой в первом чтении, насчет введения платного въезда в города? Не только о том, что «Единая Россия» вовсе не с этим шла на выборы в своей предвыборной платформе. Отдельные ее представители такие намерения даже всячески отрицали. Ну, это, впрочем, дело привычное: на выборы — с одним, в парламенте — с другим.

И не только о временах феодализма напомнил сей законопроект, когда подобными «заставами» была утыкана вся Европа. Французская революция и ей подобные «мероприятия» решили этот вопрос — о свободе передвижения по дорогам и равноправии на них. В числе прочих.

Поскольку мы от феодализма довольно быстро перешли к социализму, то эти моменты как-то не отфиксировали.

Так что нынешние мигалки — это всего лишь аналог «ку», которое делают простолюдины, когда барский кортеж проносится мимо. Неравные условия на дорогах рано или поздно должны были трансформироваться в неравные условия для передвижения по стране. А неравные условия передвижения по стране и сегрегация по географическому принципу рано или поздно приведут к росту сепаратистских настроений. Так что, по идее, президенту, назвавшему распад СССР величайшей геополитической катастрофой, надо бы сей законопроект завернуть в зародыше. Но не похоже, что он это сделает.

А еще думская «новелла» напомнила славные брежневские времена (других я не помню). Когда царила система прописки, въезд на проживание в Москву был ограничен, но «колбасные электрички» все равно ломились от страждущих. А на время московской Олимпиады город и вовсе закрыли. И настал «квазикоммунизм» на две недели. Светлый образ его столь прочно засел в головах, что «образцовый коммунистический город», видимо, решили реинкарнировать в новых обстоятельствах.

Впрочем, некоторые обстоятельства наши никогда не новы. Они пребывали с нами в том числе в упомянутые брежневские времена. Мы сейчас как раз празднуем 110-ю годовщину Леонида Ильича, будет сказано много добрых слов в адрес этого, безусловно, доброго человека. Для кого-то он символ застоя. Для кого-то — «золотого века социализма». Впрочем, одно другому не противоречит.

Для многих покойный застой — это и есть воплощенный «золотой век». Ты никого не трогаешь, тебя никто не трогает. С голоду не помрем — и хорошо. Лишь бы не было войны. Афганистан, Чечня, Сирия и даже Украина — в общенациональном плане не считаются.

Подсознательно многим и сейчас хочется туда вернуться. В простые и понятные времена. А если не удается, хотя руководство кое-что, отдадим ему должное, делает для этого, то можно вернуться хотя бы в чем-то, частично, виртуально, понарошку. «… Ах, как хочется вернуться, / Ах, как хочется ворваться в городок / На нашу улицу в три дома, / Где всё просто и знакомо — на денек».

Матрица в чем-то неизменно воспроизводит себя самое. Что бы с ней ни делали новые поколения, кто бы ни правил в Кремле. Какие бы ни изобретали иноземцы технологии. Вне зависимости от режимов и экономических форм хозяйствования корневые, базисные нормы жизни, формы взаимодействия общества и власти не меняются, кажется, веками.

Главный, пожалуй, это неравенство граждан одной страны перед законом. Не декларируемым, а перед реально действующими правилами.

Кстати, прописку/регистрацию/паспортную систему еще Петр Первый ввел. Идея «запретного города», куда вход только избранным — а нет сомнения, что все чиновники тотчас получат «пропуск-вездеход» и платить ни за что не будут, как сейчас не платят за парковку, а за них будут платить все остальные налогоплательщики, — это идея глубоко феодальная и сегрегационная. Согласно такому принципу, не может быть равных правил для всех, должны быть исключения и ограничения при непременном получении привилегий правящей касте. На неконкурентной основе.

То, что сейчас кое-какие «привилегии» можно купить за деньги случайно (недоглядели, конечно) разбогатевшим представителям не правящих каст и категорий населения, является, конечно, шагом вперед по сравнению с совсем уж азиатским феодализмом. Однако если простолюдины и дальше будут мешаться под ногами у начальства, то для них придумают новые ограничения.

Сегрегация в позднесоветское время проводилась в жизнь разными средствами.

Притом что в СССР была вполне на словах демократичная Конституция, а здравицы в честь «подлинного народовластия» отскакивали от зубов пропагандистов еще бойчее и с большей убежденностью в голосе, чем у нынешних бойцов гламурно-казарменного фронта «инфотейнмента».

Сегрегация в потреблении выражалась в том, что партийные бонзы и приравненные к ним начальники имели доступ к «спецраспределителям». Тут, конечно, многое изменилось. Полки нынешних магазинов не сравнить с убогим советским ассортиментом. Однако разный доступ к товарам, благам и, главное, возможностям сейчас попросту «монетизирован»: государственные чиновники (аналогия партийных бонз) получают такие несусветные суммы, что сам их образ жизни становится не то что недостижим — его не могут себе даже представить простолюдины.

Как не могли себе представить образ жизни партийных вождей и номенклатуры простолюдины в брежневское время. А когда в России вообще было иначе?

Один из других, тоже практически неизменных веками, элементов «матрицы» — это стремление верхов оградить страну от внешнего мира.

Прежде всего — от идейного «вредного влияния». Будь то католический прозелитизм, влияние буржуазных революций Европы, «антисоветская пропаганда» или «НКО-иностранные агенты». Павел Первый и Николай Первый всячески ограничивали общение с внешним миром даже дворянства, вплоть до полных запретов дворянам в том, чтобы те не отдавали детей учиться за границу (Павел Первый так и вовсе выезд для них закрыл, открыла Екатерина). Загранпоездки при Брежневе, не говоря о временах Сталина и Хрущева, осуществлялись примерно под таким же жестким надзором и по высочайшему дозволению, как при Николае Первом. Хотя стали уже разрешены многим чиновникам и отличившимся партийно-комсомольским активистам.

Теперь вроде бы с этим свобода. Однако уже не для всех, система постепенно отрабатывает назад последствия «попустительства» лихих 90-х: выезд уже ограничен для ряда категорий чиновников и по-прежнему на уровне пропаганды трактуется как дело «непатриотичное». Учеба за границей подается тоже как нечто подозрительное: мол, нахватаются там всякого, а Европа по-прежнему полна идейной и духовной «заразы». Как в брежневские времена был полон «заразы» «загнивающий Запад».

Хотя в официальные трактовки, разумеется, в душе мало кто верит. И почти никогда не верили. Сам этот принцип «двоемыслия» — исторически традиционен.

В брежневские времена, как, собственно, почти всегда в России, в литературе и искусстве царила цензура. Ее вообще мало какая страна избежала. Но когда мир двинулся в сторону открытости и падения запретов, в том числе в культуре, сексе, информации, мы стали чаще говорить о том, что не надобно нам тут вседозволенности. Новшества опасны по определению. Информационная открытость во всех ее формах есть угроза устоям. И всегда была. Споры с Западом по поводу третьей (гуманитарной) корзины знаменитого Хельсинкского акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписанного Леонидом Ильичом, — это сегодняшнее преследование НКО-иностранных агентов и борьба за «чистоту интернета», вплоть до полной его изоляции от внешнего мира.

И если раньше были невыездными десятки миллионов людей, то сегодня хотят сделать невыездными их «персональные данные». Дух крепостничества вновь напомнил о себе — в оцифрованном виде.

«Просветительство» власти может ограничиться разве что тем, что импортировать отдельные нужные инновации: флот, индустриализацию или завод «Фиат», как при Брежневе. Но никак не систему отношений власти и избирающего ее населения.

Жизнь чиновников что в закрытых «цековских» санаториях в 70-х, что на яхте «Ольга» или как их там, их яхты, звать — табу за высочайшим забором. Разглашение наказуемо. С чиновников не положено спрашивать отчета. Они сами знают, как лучше. Все что можно сделать «для служебного пользования» — сделают. Все что можно засекретить — засекретят.

При Сталине нельзя было фотографировать мосты и железнодорожные станции. Сегодня — дачи высших чиновников. При Брежневе секретили подробные карты, сегодня GPS в районе Кремля упорно показывает вам, что вы во Внуково. Руки-то помнят, как говорится.

При Брежневе западные СМИ, книги и журналы лежали в спецхранах и выдавались по спецразрешению. Сегодня Роскомнадзор «чистит» интернет по своему усмотрению и постановлениям провинциальных судов, работающих не хуже всяких райкомов партии.

Если вы хотите окунуться в стилистику брежневских времен «идеологических постановлений» (до сталинских, слава богу, пока не дотягиваем), то не нужно глубоко лезть в неоцифрованные архивы (архивы, кстати, по-прежнему под замком, прошлое по-прежнему непредсказуемо и является частью политической повестки). Просто можно почитать доктрину информационной безопасности, подготовленную Совбезом (в чем-то аналогом Политбюро ЦК КПСС) в начале декабря. Там весь интернет — это одна сплошная угроза. Один сплошной «вражеский голос». Который надо, разумеется, глушить. И будут, конечно. Технологически пока не тянут просто. Но стараются.

Google и Facebook сегодня — это «Голос Америки» и «Свободная Европа» вчера.

То, что вчера лежало в спецхранах, сегодня «оптимизируется» иначе: ограничением или полным запретом иностранного владения. Плюс фильтрация по параметрам «оскорбления чувств верующих» и «экстремизм». Ранее — «антисоветская пропаганда».

А вокруг — та же безразличная безропотность. «Больше трех не собираться» трансформировалось в невозможность согласовать любую акцию протеста под какими угодно мирными лозунгами. Даже одиночный пикет почти заведомо преступен. Но, как и в брежневское застойно-золотое время, подавляющему большинству привычно сосуществовать с тем, что есть, нежели конфликтовать с реальностью. Мечта о «золотом веке», когда все рутинно и не надо ничего менять, будет вечной. И эту мечту мы неустанно делаем былью.

[Георгий Бовт]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10449071.shtml
26.12.2016, 08:30
О причинах и последствиях крушения Ту-154

Сергей Савостьянов/ТАСС

Ту-154. В одной трагедии сошлось сразу столько чудовищных обстоятельств, что хватило бы на несколько происшествий. И это снова происходит с нами. Нечто чудовищное в самое неподходящее время. Всех обстоятельств, связанных с этим, мы не знаем, а возможно, не узнаем никогда.

Что самое чудовищное? Что трагедия стала для некоторых поводом для злорадства. Мол, вот этих жалко, а этих — нет. Мол, вот она, «расплата за Сирию», нечего там делать. Хотя вон, к примеру, Германия ни в какой Сирии не воюет, а люди от терактов гибнут и там. Хотя эти некоторые, как и все мы, не знают пока причин катастрофы. Среди погибших есть те, чья потеря… Нет, наверное, неэтично писать «особенно трагична» или что-то подобное. Каждый человек заслуживает таких слов, по крайней мере от своих близких. Будь он Доктор Лиза, сотрудник Министерства обороны, артист Ансамбля песни и пляски имени Александрова или журналист НТВ, «Звезды» или иного любого канала.

Каковы бы ни были их взгляды и поступки при жизни — подвижничество в помощи сирым и убогим или хотя бы даже участие в информационно-пропагандистских акциях, пафос которых кто-то может не разделять и даже осуждать, — это наши люди. И это главное, что должно объединять в такие моменты общество, а не разделять его.

Эти наши люди стали жертвами трагедии. Причем невинными. Все, кто устраивает «пляски на костях», являются по меньшей мере моральными уродами. А в случае, если все-таки подтвердится версия теракта, они подпадают со своими плясками по статью «Оправдание терроризма», пусть даже данная статья многими (в том числе мною) считается явным перегибом в антитеррористической борьбе по части зажима свободы слова.

Если бы наше общество было достаточно здорово, чтобы воздействовать на таких «людей» силой презрения, если бы понятие стыда имело какое-то значение… Но нет. Не имеет. Глумление над мертвыми — это край. И на том же краю — сотни (даже тысячи) лайков в соцсетях под людоедским постом, который замаскирован под «идеологический».

Теперь о версиях и их последствиях. В зависимости от того, какая из них подтвердится.

Почему сразу обращает на себя внимание скоропалительное заявление сенатора Виктора Озерова, главы комитета Совета Федерации по обороне и безопасности (это тот самый, что соавтор известного «пакета Яровой»)? Он однозначно заявил в первые же часы, что версия теракта исключается категорически. Откуда он знает? Или он знает, что можно говорить в такой ситуации, а что нет? При том что ФСБ спустя несколько часов все же призналась, что и эта версия отрабатывается, хотя и не как самая главная. Но Озеров еще до ФСБ знает, что это «точно не теракт».

Просто его реакция — это реакция прежде всего политическая. А с политической точки зрения версия теракта на борту самолета Минобороны на Рождество (так называемое католическое, но тем громче резонанс в таком случае), летевшего на празднование освобождения Алеппо, повлекшего за собой гибель такого числа известных всей стране людей, в том числе крайне уважаемых, а также высокопоставленных чинов Минобороны (часть засекретили), — это катастрофа вдвойне.

Реакция на такие события не может не быть политической. И политизированной.

Разумеется, во всех подобных случаях у нас тут же начинаются одергивания: мол, из уважения к погибшим не надо сейчас «заниматься спекуляциями», дайте следствию во всем спокойно разобраться, не надо нагнетать и все такое. Будут апелляции опять же к морали. Однако в таких случаях как раз подобные разговоры, мне кажется, не совсем этичны. И даже политически вредны. Потому что общество, с которым пытаются разговаривать как с душевнобольным, которого нельзя «пугать» как можно дольше, в том числе самыми страшными версиями, как раз и порождает потом уродов, которые глумятся над невинно погибшими как бы «в отместку за то, что тут такая завравшаяся власть». Что, впрочем, не является им оправданием.

Есть ли основания относиться к официальным оценкам таких событий, в которых заведомо слишком много политики, по меньшей мере с некоторым недоверием? Увы. Еще относительно свежи воспоминания о том, сколь долго отказывались признавать версию теракта на борту пассажирского самолета, вылетевшего из Египта. С нынешней катастрофой также связано слишком много совпадений, которые, если все же принять версию теракта, указывают на то, что с точки зрения созданного медийного резонанса он может стать одним из самых мощных за последнее время. Тут та же роковая (формальная) связь с Алеппо спустя всего несколько дней после убийства российского посла в Турции. Это помимо Рождества, факта принадлежности самолета военным и самого места катастрофы близ резиденции президента и столицы «тех самых» Олимпийских игр.

Против версии «типичного теракта», впрочем, говорит то, что никто до сих пор не взял на себя ответственности за него и не распиарил это преступление. На исламистов не очень похоже.

Хотя в российской недавней истории были случаи, когда исламисты на себя ответственность не брали. Как правило, это были «свои, домашние», и этим они отличались.

Можно ли заранее полностью доверять результатам расследования? Сложный вопрос. С одой стороны, по самой своей природе военное ведомство не расположено к излишней открытости. Как у них там обставлено дело с проверкой на безопасность их бортов? Проходят ли полный досмотр люди, летящие как бы «на корпоратив» на военную базу? В полной ли мере строга проверка пассажиров и их багажа? Ведь все вокруг свои, все друг другу известны. Мы этого не знаем. И сенаторы типа Озерова чисто теоретически могли бы инициировать какое-нибудь парламентское расследование на сей счет. Но Озеров и иже с ним тоже ничего не знают. Боюсь, что и не хотят ничего знать — в том смысле, что вдаваться слишком глубоко в неприятные политические обстоятельства (если они там есть) и затем признавать неудобные версии публично. У Озерова ведь уже заранее был готов ответ. Такой ответ он считает самым «верным». Для него важнее «не нагнетать».

Другие версии, кстати, не лучше. «Ошибка пилотирования» в исполнении пилотов Минобороны? Притом пилотов заслуженных и не раз награжденных. Выглядит и странно, и даже оскорбительно для таких профессионалов. Техническая неисправность? Как же они там в этом случае в Минобороны тогда обслуживают самолеты? Халатность с топливом или обслуживанием в аэропорту Адлера? Это там, где чуть ли не главная резиденция президента страны? Это до какой же степени развала надо дойти? Либо технологического, либо по части безопасности.

И какая такая техническая неисправность самолета приводит к его разрушению в воздухе, притом что экипаж не успевает сообщить на землю о неполадках? Возможно, бывает и такое, и специалисты скоро все объяснят.

В то же время почему-то кажется, что при всем «политическом неудобстве» совершенно чудовищной версии теракта, если эта версия все же найдет свое точное и неопровержимое подтверждение для спецслужб (а уж установить истину, по крайней мере для себя, они будут стараться в любом случае), ее замалчивать все же не будут. Хотя она, как подчеркивалось в первые сутки расследования катастрофы, и не является основной. Не будут замалчивать, как мне лично кажется, просто потому, что ее подтверждение будет означать полную неадекватность принятых в масштабе всего общества мер антитеррористической безопасности в условиях ведения масштабной войны против террористического исламизма. И уйди мы из Сирии хоть завтра, война эта не прекратится. Найдут другие «поводы» убивать «неверных».

Косвенным признанием усиления такой угрозы в эти дни стало закрытие Красной площади на Новый год, чего не было никогда. Если следы терроризма будут найдены в нынешней трагедии, они в силу повышенного резонанса данной катастрофы могут потребовать еще более масштабных антитеррористических мер в масштабах всей страны, чем до сих пор были приняты. Это неизбежно потребует далеко идущих политических решений и действий, которые не могут остаться тайными для всего общества.

Если мы в состоянии войны, то это не может не возыметь наконец внутриполитических последствий и качественно иных решений, чем рутинное «закручивание гаек».

Нельзя исключать, что объективно встанет вопрос и о введении чрезвычайного положения. В каких конкретно формах оно найдет свое воплощение — трудно сказать заранее. К примеру, после Беслана отменили прямые выборы губернаторов. Но не будем пока загадывать так далеко…

Так или иначе, перед опубликованием любой версии авиакатастрофы Ту-154 ее сначала утвердят на уровне высшего политического руководства. И именно оно решит, что надо по этом поводу сообщать, а что, возможно, не надо. И какие должны быть приняты, если это потребуется, политические меры. Которые мы, разумеется, в этом случае прочувствуем в полной мере. Или не прочувствуем. Если подтвердится и будет политически утверждена версия о технической неисправности.

[Георгий Бовт]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10499621.shtml

30.01.2017, 11:01
О казусе Воронежского механического завода

Иллюстрация к «Злоумышленнику» А.П.Чехова

«...За всякое с умыслом учиненное повреждение железной дороги, когда оно может подвергнуть опасности следующий по сей дороге транспорт и виновный знал, что последствием сего должно быть несчастье... А ты не мог не знать, к чему ведет это отвинчивание... он приговаривается к ссылке в каторжные работы. — Конечно, вы лучше знаете... Мы люди темные... нешто мы понимаем? — Все ты понимаешь! Это ты врешь, прикидываешься! — Зачем врать? Спросите на деревне, коли не верите... Без грузила только уклейку ловят, а на что хуже пескаря, да и тот не пойдет тебе без грузила».

Со времени публикации рассказа Чехова «Злоумышленник» (1885), кажется, ничего не изменилось. Подследственный Денис Григорьев, темный мужик, никак не возьмет в толк, отчего его приговорили к каторге. Он всего лишь откручивал гайки с железнодорожных путей. Ему, как и всей деревне, они нужны были как грузила.

Работники Воронежского механического завода, где делают ракетные двигатели, кажется, пошли дальше. Они, есть такое предположение, уносили с завода цветные и драгметаллы, а в двигателях использовались детали из заменителей худшего качества.

Может, оттого и падали ракеты (у Чехова поезд сошел с рельсов)? Сейчас двигатели отозваны для проверки, российская космическая программа полузаморожена. Все это кажется совершенной дикостью для ХХI века, для страны, «вставшей с колен» и играющей далеко не последнюю роль в мировой политике.

А проистекает эта дикость во многом из-за того, что страна разрозненна не только по принципу материального богатства, но и по принадлежности к разным бытовым, поведенческим культурам и трудовой этике.

(Коэффициент Джини, отражающий разрыв между самыми богатыми и самыми бедными, в 2016 году вновь стал у нас расти и составил 0,39. Неравенство считается высоким, если он выше 0,4; для сравнения: в КНР коэффициент вырос с 0,3 в 1980-х до 0,53 в 2016 году, еще выше он в ЮАР и Бразилии — 0,63 и 0,53, в США — 0,41, в Германии и Скандинавии — 0,3 или ниже.)

В Москве и крупных городах многие уже вросли в информационную среду ХХI века, пользуясь смартфонами для банковских операций, вызова такси или проката велосипеда. Эти люди свободно передвигаются по миру, черпают новости не из телевизора, а из интернета, следят за новинками культуры, восприимчивы к новейшим технологиям. Кто-то пристрастился к здоровому образу жизни.

С другой стороны — миллионы, живущие не просто в бедности, а по законам архаики.

Они не видят проблемы в сортире «на ветру», в покосившемся заборе, пьют «боярышник», живут с огорода, как при дедах, а вместо новомодных гаджетов, следящих за пульсом, количеством пройденных шагов и потребленных калорий, лечатся водкой от всех болезней, а если не помогает, то идут к ясновидящим или вливают яичный желток внутривенно. Поскольку «скорая» «все равно в такую даль не приедет».

Часто этим двум Россиям, которые и при Чехове были, и до него, и после, не о чем разговаривать друг с другом. Они не понимают мотивацию поведения друг друга и даже речь, взаимно презрительны к манерам и привычкам «иных». Частный случай такого взаимного непонимания — неспособность, с одной стороны, политических либералов найти путь к народной душе, с другой — отторжение этих либералов со стороны массового избирателя как инопланетян.

Это диалог слепого китайца с глухонемым болгарином.

Представители правящей элиты, кстати, тоже инопланетяне, но их как представителей власти (вариант — людей из телевизора) генетически привыкли бояться, заискивать перед ними при встрече и бить челом. Разумеется, социальная и общекультурная рознь взаимозависимы, второе во многом проистекает из первого. Оставим в стороне еще и национально-культурные различия, затрудняющие поиск взаимопонимания, скажем, для жителей русского Северо-Запада и мусульманских регионов Северного Кавказа.

Часто эти разные культуры сожительствуют на одном предприятии. С одной стороны, «эффективные менеджеры» в хороших костюмах и на дорогих машинах, непрестанно придумывающие все более эффективные правила, всякие KPI и получающие приличную даже по европейским меркам зарплату. С другой — простые работяги, не понимающие, почему ими командуют эти непонятно откуда взявшиеся чужаки, но тянущие лямку за унылые 15–25 тысяч. Потому что «куда-деваться-работы-нет-жена-дети». Ну и видя, как беспардонно разруливают денежные потоки с вящей пользой для себя эффективные менеджеры, весь талант которых состоял лишь в том, чтобы вовремя присосаться к растранжириваемому советскому наследию, либо работают на сторону, либо подворовывают.

Система трудовых отношений, построенных на контроле и принуждении, но не на взаимной заинтересованности в успехе предприятия начальников и работников, примерно та же, что во времена «Евгения Онегина», когда девушек-крестьянок заставляли песни петь, чтобы собираемую малину не ели.

А потом еще было советское «вы делаете вид, что нам платите, мы делаем вид, что работаем».

Если зайти на сайт того же Воронежского механического завода, то в разделе «Вакансии» вы не найдете ничего относящегося к категории эффективных менеджеров. На вчерашний день (может, теперь с испугу удалят) было две. «Оператор — наладчик станков с программным управлением, 4–5 разряд, зарплата 35 000–45 000 руб., образование: среднее-профессиональное». И вторая: «Слесарь-ремонтник, 4–6 разряд, зарплата 28 000–33 000 руб.». Оба должны быть знакомы с «фрезерным станком FQS-400 с системой ЧПУ CNC H-646, фрезерным станком С-500 с системой ЧПУ CNC 600-1, токарным станком PT 755 ФЗ с системой ЧПУ NC-210, обрабатывающим центром с системой ЧПУ simens sinumerik» (орфография сохранена).

Примем такую квалификацию равной примерно американской категории mechanic и отправимся с этим знанием в корпорацию «Боинг». Если уж мы говорим о конкуренции с аэрокосмической Америкой.

Средняя зарплата «механика» в аэрокосмической и энергетической отраслях США составила в прошлом году по стране $22,9 в час (медианная зарплата, когда половина получает больше, а половина меньше этого значения — $22 в час). Плюс за сверхурочные в разных штатах — $24–49 в час. Еще есть бонусы, зависящие от успешности предприятия. Они, конечно, не идут в сравнение с бонусами топ-менеджмента. Но название символично — «участие в прибыли». Где вы видели у нас для рядовых работников в зарплатной ведомости графу «участие в прибыли»? В США для данной специальности — до $12 тыс. в год. Доход (до налогов) таких «механиков» составляет в разных штатах $35–75 тыс.

Если взять конкретно корпорацию «Боинг», то мы там не увидим большого разрыва в зарплатах производственно-технического персонала и финансово-управленческого.

Скажем, механики и техники по обслуживанию самолетов получают от $30 до $102 тыс. в год в разных штатах, работая на «Боинг», в зависимости от стажа и квалификации. Работник бухгалтерии и административный помощник — до $50–70 тыс., инженеры — $50–126 тыс., сборщики — от $27–$60 тыс., бизнес-аналитики, менеджеры по развитию и менеджеры среднего звена получают вполне сопоставимые $47–119 тыс., $44–173 тыс. и $80–163 тыс. соответственно. Главный инженер — уже $118–274 тыс., компьютерщики — $64–135 тыс., HR (кадровик) — от $55–$102 тыс., региональный директор по маркетингу — $64–166 тыс.

Технический персонал с уровнем зарплат, сопоставимым с зарплатами «эффективных менеджеров», не просто принадлежит к той же поведенческой и мировоззренческой культуре. Он не озабочен тем, как вынести деталь и с завода и сдать сэкономленные цветные металлы во вторсырье. Или сварганить из титановых или иных отходов себе забор или еще чего на даче.

Цены на космические запуски, осуществляемые Россией при помощи двигателей, изготовленных в Воронеже, сопоставимы с ценами на запуски, осуществляемые США (кстати, они тоже используют российские двигатели Р-180, изготовленные в Химках). Почему же тогда зарплаты у «конкурентов» не сопоставимы?

У наших эффективных менеджеров готов презрительный ответ: «Эти люди столько не стоят». А вот сами они стоят. Обученные на квази-курсах MBA лишь тому, чтобы резать косты, и больше ничему, они не могут уразуметь, что в «они столько не стоят» надо включить и падающие «Протоны», и упущенную выгоду от незаключенных контрактов по причине растущей подозрительности заказчиков качеством российской техники, и нынешнюю полузаморозку космической программы.

Эти «манагеры» в силу своей недальновидности консервируют сохранение всех этих денисов григорьевых в их нынешнем ущемленном социальном и материальном положении. Ровно то же самое происходит практически по всей России.

В том числе в госкорпорациях, где руководители получают доходы, отличающиеся от медианной зарплаты работников отрасли в такие разы, которые никакому Рексу Тиллерсону из ExxonMobil и не снились (имеется в виду разрыв, а не абсолютное значение).

Кстати, если продолжить изучение сайта Воронежского завода, то там едва ли не самый обширный раздел — это «ликвидация непрофильного движимого имущества». В том числе оборудования и «неликвида» — лома цветных и черных металлов. В этом разделе можно найти не только латунную, медную и прочую «цветную» стружку, но и серебряную проволоку, завалявшуюся на складе номер 280 аж с 2002 года. Это, конечно, можно счесть за проявление рачительности. Но почему-то от нее веет «проклятыми 90-ми», каким-то диким кооперативным движением, когда начали распродавать советское наследство, да так с тех пор оно все никак не кончится. На счастье и на карман эффективным менеджерам.

На общенациональном социально-политическом уровне правящий класс совсем не обеспокоен задачей выравнивания не только материальных доходов, но и общекультурного уровня разных слоев населения.

Консервация архаики, которой еще и подыгрывают, предлагая мракобесные законы из разряда «о скрепах» и подпитывая фильмами о том, как «раньше было хорошо», считается политически комфортной. Таких «вчерашних людей» якобы легче контролировать, они — послушное электоральное стадо.

Опасность того, что «стадо» становится все менее понятным и предсказуемым в своей реакции для самих «пастырей», не осознана.

Опыт стран, где под сенью якобы «модернистской авторитарной диктатуры» вызрели свой «Талибан» или «Исламская революция», движимая неимущими, непросвещенными и антимодернистски настроенными массами, ничему не учит. Собственно, и наш 1917-й был ровно такой историей. Когда блистательная Империя, задававшая тон не только в мировой экономике, но и в культуре и искусстве, во многом и в науке, слиняла за три дня. Когда восстали те, кто десятилетиями «откручивал гайки» на железной дороге. А ведь эти денисы григорьевы правящему классу казались вполне беззащитным, политически неопасным тупым быдлом, которое всегда можно отправить на каторгу, и оно туда покорно отправится «тянуть лямку».

[Георгий Бовт]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10522487.shtml
13.02.2017, 08:26
О том, почему государству выгодна бесплатная приватизация жилья

Wikimedia

Бесплатная приватизация жилья продлена навсегда. Еще год назад премьер Медведев говорил, что вечной она быть не может. Но она смогла. Все партии-фракции слились в политическом единомыслии. И проголосовали «за». Как в старые добрые советские времена в Верховном Совете. Жириновский назвал решение «праздником». Хотя первоначально законопроект предлагал как раз прекращение бесплатной приватизации жилья с 1 марта 2017 года. Возможность сделать это, но лишь до 2020 года, сохранялась лишь для жителей Крыма, детей-сирот и очередников, чьи дома признаны аварийными до 1 января 2012 года.

Только в нашем парламенте умеют так передумать между первым и вторым чтениями.

В приступе невиданной щедрости депутаты единогласно вскричали народу: «Да заберите даром все!» Напрашивается вопрос: «Так в чем подвох?» Чего это они, придумывающие чуть ли не каждый месяц новые поборы, вдруг так расщедрились?

И другой вопрос: а стала ли наша страна страной победившего частного собственника (в части владения хотя бы квартирами), как предлагалось и грезилось в далеком 1992 году, когда началась бесплатная приватизация. Она и была бессрочной. Однако в Жилищном кодексе 2004 года ее сроки ограничили 2007 годом. Затем «крайний срок» продлевали еще четыре раза.

Теперь депутаты говорят, что, мол, по мере приближения сроков окончания бесплатной приватизации чуть ли не по всей стране начался страшный ажиотаж, люди боятся, что не успеют, надо людям пойти навстречу. Официальная статистика, впрочем, иная: число бесплатно приватизированных именно в прошлом году квартир снизилось по сравнению с 2015 годом на 40% (с миллиона до 600 тыс.). То есть никакого ажиотажа на самом деле не было. Если и был относительно повышенный спрос, то в таких городах, как Москва и Петербург. А вот в наиболее бедных регионах (типа Ингушетии, Кабардино-Балкарии или Республики Алтай) спрос на бесплатную приватизацию уже стремился к нулю. И тому есть причины.

Сегодня бесплатная приватизация выгоднее на самом деле государству в большей степени, чем гражданам.

Если исключить бесплатную приватизацию так называемого социального жилья, которой вообще, по идее, быть не должно. Просто далеко еще не все граждане прочувствовали, почем им обойдется этот бесплатный «праздник».

Россия — страна относительно небогатая, но по сравнению с богатыми и благополучными странами доля частного жилья в ней — не менее 84% от всего жилого фонда. Это недостижимая пока цифра, к примеру, для богатой Америки, где доля частного жилья составляет от 42–45% для семей афроамериканцев и «латинос» (относительно более бедных в среднем) до 71% для белых (в среднем получается около 65%, примерно на уровне Новой Зеландии и Франции). Для таких богатых европейских стран, как Германия, Финляндия (менее урбанизирована), Дания или Великобритания (где «мой дом — моя крепость»), эти показатели составляют соответственно 52%, 72%, 62%, 63%.

И наоборот, для относительно более бедных стран процент частного владения выше: Румыния — 96%, Словакия — 90%, Литва — 89%, Польша — 83%, Болгария — 82%. Если взять крупные города благополучных стран, то там доля частного владения намного меньше, чем в наших мегаполисах. К примеру, в Берлине — всего лишь около четверти жилья приватизировано. Разительный контраст с Москвой.

В странах с меньшим уровнем неравенства (Германия, Швеция, Дания и т.д.) ниже доля частного жилья. Странно? Вовсе нет, если учесть фактор развитого социального найма, а также меры государственной защиты частных арендаторов от произвола «лендлордов». Каковых мер у нас нет и в помине:

снимающий квартиру абсолютно бесправен, а представить среднего российского пенсионера в таком качестве можно разве что в кошмарном сне. Лучше сразу эвтаназия.

Кстати, главным возражением против бессрочной приватизации было то, что оно демотивирует строительство социального жилья. Если его можно приватизировать (там есть ограничения, но они преодолимы, всегда можно приватизировать такое жилье на достигших совершеннолетия детей), то к чему строить? Из почти 4 миллионов человек, что стояли в очереди на улучшение жилищных условий по этой линии, квартиры получили лишь несколько десятков тысяч человек в последние годы. Ну а поскольку теперь, в условиях трудностей и бюджетных ограничений, властям стало не до социального жилья, то проблема отпадет сама собой.

Напомним, что собственник жилья не имеет права на улучшение жилищных условий за счет государства, он может это делать только за свой счет.

Если бы темпы строительства социального жилья были выше, многие не стали бы приватизировать квартиру, а удовольствовались бы наймом у муниципалитета. А если бы еще государство, вспомнив, что оно у нас «социальное», субсидировало малоимущим и тем же пенсионерам стоимость аренды у частных владельцев, то не только снизился бы спрос (и цены) на частные квартиры, но и повысилась бы мобильность населения, произошло бы резкое улучшение качества рынка труда.

В определенном смысле приватизация жилья в наших условиях — это отчасти вынужденная мера социальной самозащиты в условиях сворачивания социальных гарантий со стороны государства. Своя квартира видится спасительным якорем от падения в полную нищету. За неимением других.

Приватизируя жилье, собственник идет на повышение трат по его содержанию. Плюс налог на недвижимость. Всю «прелесть» которого многие уже успели в этом году оценить, а в полной мере оценят к 2020 году, когда он будет взиматься в полном объеме. Ставки за год даже для по западным меркам халуп выросли в разы, достигнув размеров, взимаемых с real estate во Флориде.

К 20-му году наверняка будет принят и закон, разрешающий деприватизацию жилья только малоимущим. Он давно лежит в Думе. Им почти что пугают детей: мол, бедных людей будут выбрасывать на улицу. Но суть его, мне кажется, даже не столько в этом (будут выбрасывать вообще всех), а в том, что

когда кто-нибудь, прочувствовав непосильное бремя новых налогов на недвижимость, захочет избавиться от этого «счастья» быть лендлордом в нашем государстве, то сделать это будет не так-то просто.

Теперь о том, что такое в наших условиях этот самый «собственник». Лендлорд (как в англоязычных странах называют хозяина квартиры), прости господи.

Когда все начиналось в начале 90-х, ведь сколько было благостных разговоров, что вот, мол, получит человек в собственность квартирку, и сразу вырастет у него частнособственническое самосознание. И станет он относиться к своей собственности ответственно. И настанет у нас жилищно-коммунальное счастье. Примерно такие же разговоры велись и о становлении «среднего класса». Который есть опора демократии.

Везде есть — и у нас станет, дескать. Ну и где она, эта «опора», во многом состоящая нынче из чиновников, «взошедших» на взятках силовиков и бюджетников? Они теперь могут позволить себе поехать кто в Крым, кто Турцию, кто в Египет с Таиландом, они накупили машин, взяли ипотеку, обставились мебелью и бытовой техникой, а по уровню распространения высшего образования (не будем тут о его качестве) превзошли многие куда более «сытые» страны. Стало ли больше демократии? И разве жилищно-коммунальное счастье таки настало? Где можно посмотреть на его блеск и великолепие?

Есть, конечно, примеры, когда собственники жилья ответственно и сознательно подходят к управлению своим домом. Они понимают, что такое «капитализация» собственной квартиры, зависящей от того, в каком состоянии подъезды, дворы и лифты, есть ли в доме консьерж. Но в большинстве случаев этим «лендлордам» как было «нас…ть в лифте», так и осталось. Гопничество от факта наличия свидетельства о собственности никуда не делось.

За пределами своей «хаты» их не волнует никакая «капитализация», они не хотят платить ни копейки лишней добровольно на так называемые «общие нужды».

Термин «самообложение» остается экзотикой. Способность к «горизонтальной солидарности и мобилизации» во имя общих целей среди собственников жилья — примерно та же, как на политическом уровне по всей стране, когда дело касается отстаивания общих прав. То есть близкая к нулю. Как на политическом уровне господствует подход «без нас все решат, от нас ничего не зависит», так и в отношениях с какой-нибудь управляющей компанией. Все то же безволие, граничащее с раболепием.

Многим таким людям было бы по-прежнему удобнее, проще и комфортнее не быть никакими собственниками, а полагаться во всем на, условно, государство. Которое, в свою очередь, после начала приватизации жилья сделало немало для того, чтобы удавить в зародыше всякие именно здоровые частнособственнические инстинкты. Их пробуждение в людях просто не нужно властям. Такие люди неудобны, они все время требуют отчета и контроля.

А вопрос «На что пошли наши деньги?» — самый неприятный для властей. И когда его некому задать — это просто прекрасно. Идеал русского чиновника — это лозунг «Даешь налоги БЕЗ представительства!».

Собственников жилья постарались начиная с 90-х лишить как можно большего объема прав, о которых говорили/мечтали вдохновители приватизации жилья. Они максимально ограничены теперь в возможностях управлять (в целях получения доходов с целью компенсации коммунальных трат) общим имуществом. Если не на основании формальных правил, то путем придумывания неформальных препон. Им чинят препятствия для проведения такого разграничения придомовой территории, которое могло бы повысить материальную самостоятельность жилищного самоуправления.

Само это самоуправление куда бесправнее западных аналогов в возможностях понуждать платить на общие нужны (если так решило большинство) «халявщиков». Первые этажи зданий с приватизированными квартирами оказались почти везде во владении муниципальных властей, но не жилищного самоуправления. Их сдают в аренду. И с жильцами, разумеется, не делятся. Вместо того чтобы поддерживать всевозможные ТСЖ, учить людей, как правильно организовать самоуправление, власти повсеместно насаждают всевозможные ГУПы и МУПы, прочие реинкарнированные ЖЭКи под именем какого-нибудь ГБУ «Жилищник» и т.п.

Поощряется безволие и безынициативность так называемых собственников, но никак не их ответственность и самостоятельность.

Главное, чтобы платили повышенные налоги и теперь еще и взносы на капремонт. Последние — самое яркое воплощение «мутных» и бесконтрольных поборов. По факту все эти деньги аккумулируются в руках местных властей, которые ими распоряжаются как хотят. В том числе расходуя (чему уже появились свидетельства) совершенно нецелевым образом.

И даже в распоряжении своей же непосредственно собственностью владельцы квартир стали более бесправны, чем в 90-х. Появились новые возможности принудительного выкупа собственности (прецедент создан в связи с сочинской олимпийской стройкой и теперь шагает по стране) по выгодной государству цене. Сократились возможности оспаривать в суде стоимость недвижимости. Сократились на практике и возможности «прописать» на своей площади «кого угодно». Ужесточились (хотя подчас и оправданно) условия перепланировки. Дело идет к тому, чтобы даже единственного жилья станут лишать по разным «долговым» основаниям.

В случае признания жилья «ветхим» собственников далеко не всегда устроит то, что им предложат в порядке «компенсации». А жилье им никакое, в отличие от жителей «по социальному найму», которые могут в таком случае претендовать на 18 кв. м. на человека в новой квартире, не положено. Иными словами, повышение «материальной ответственности», финансового бремени по обслуживанию собственности растет на фоне сокращения прав собственников и гарантий неприкосновенности этих прав.

Разве такая приватизация задумывалась и представлялась в 1992 году? Впрочем, обманутые ожидания присущи не только этой сфере. И эти обманутые ожидания тоже будут, конечно, продлены бессрочно.

[Георгий Бовт]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10546121.shtml
27.02.2017, 11:35
О том, чего ждать от сноса хрущевок

Снос пятиэтажных панельных домов в московском районе Солнцево, 2007 год
Руслан Кривобок/РИА «Новости»

Встреча мэра Москвы Сергея Собянина с президентом Владимиром Путиным привлекла внимание «экономикой больших цифр». Объявлено о проекте сноса всех хрущевских пятиэтажек. Неформально его оценили в 2,5–3 трлн руб. (примерно равно объему работ по «недоремонтированному жилью» по всей стране). Переселят 1,6 млн человек, снесут 25 млн кв. м, что не меньше 10-летнего объема московского жилищного строительства. За 17 лет действия «лужковской» программы расселения пятиэтажек снесли 6,3 млн кв. м.

Критики всякий раз ищут в любом деле, где инициатором является власть, корысть и тайный умысел. Других мотивов и быть не может. Привыкли, что без подвоха у нас общение власти и народа не бывает.

А кто-то уже его отыскал: мол, смысл в спасении закредитованных застройщиков, которые не могут распродать настроенное, выселить «коренных москвичей» под Калугу, а на освободившемся месте понастроить элитного жилья (кстати, откуда столько элиты, чтобы его потом раскупить?). Привычно такое слышать. И скорее всего, у многих людей, причастных к планируемым грандиозным свершениям, в головах действительно защелкали счетчики. Но…

На самом деле в данном, как и других случаях взаимодействия власти и населения, которое она вроде хочет облагодетельствовать, а оно сопротивляется, речь о понимании того, что в теории называется «общественным благом» и «общественным договором».
Путин назвал целесообразным снос всех хрущевок в Москве
Москва прощается с хрущевками

Президент России Владимир Путин заявил о целесообразности сноса всех хрущевок в Москве вместо их капитального ремонта. Так глава государства... →

Хотя многие полагают, что никакого общественного договора, придуманного умниками-просветителями, у нас отродясь не было, а вместо заботы об общественном благе — вековые традиции сатрапства и мздоимства. На деле все своеобычнее, иными словами — кучерявее.

Как проблема видится из замызганной «хрущобы»? Либо как безнадежное «никогда нам отсюда не выбраться». Либо есть надежда, что власти вдруг подарят благоустроенное жилье вместо разваливающегося на глазах. В идеале именно бесплатно и в том же районе. Да еще по таким нормам, чтобы вместо двушки в 35 метров, куда успели прописать всех, кого смогли, — просторные хоромы. Либо привыкшие жить в ужасных условиях люди заведомо враждебно относятся ко всем попыткам их снять с насиженного места — «нам и так хорошо, не надо ничего менять».
РЕКЛАМА
inRead invented by Teads

В момент приватизации жители «хрущоб» оказались в неравных условиях с теми, у кого было благоустроенное жилье. Государство могло бы давно субсидировать им, например, ипотеку или стимулировать частных застройщиков расселять эти дома, как в свое время расселяли (без участия государства причем) коммуналки покупатели квартир в исторической части городов страны. Но государству было не до того. К тому же многих приватизация застала вообще без своего жилья.

Москва сегодня чуть ли не единственный город страны, где вообще в таких объемах расселяют «хрущобы», составляющие до 10% ветшающего жилого фонда страны.

За четверть века сфера ЖКХ в регионах не перестала быть черной дырой, куда улетают миллиарды. Их либо разворовывают, либо прожигают в латании разрухи. Соучастниками стали и сами владельцы жилья. Во-первых, приватизация не распространялась на общедомовую собственность, она осталась как бы бесхозной и часто деградирует. Во-вторых, «нувориши» в большинстве своем не научились относиться к свалившемуся на них богатству ответственно, грамотно контролируя деятельность управляющих компаний. В том числе, как правило, не хотят модернизировать, чинить его за свой счет, где целесообразно, по решению домового самоуправления. Сейчас почти везде взносы на капремонт собираются обезличенно в общий котел, который в руках у чиновников, а не на конкретные домовые счета.

В иных странах подобные проблемы решаются без материального участия городских властей. За счет частных застройщиков, выплачивающих переселяемым адекватные компенсации «за престижное место». За счет жителей, софинансирующих модернизацию жилья при наличии доступных кредитов: в ряде стран уже встречаются случаи отрицательного процента выплат по ипотеке. За счет налоговой политики, делающей выгодным переселение из престижных районов тех, кто не тянет дорогую там жизнь, и т.д. Что касается бедных, то они получают социальное жилье, доказав, что они действительно бедны (у нас такие оценки при наделении новым жильем вместо ветхого не применяются).

При этом должны быть некие общие понятия об общественном благе и принципах, по которым оно должно достигаться. В частности, понимание, что город должен развиваться согласно проектам, которые тестируются жителями в момент выборов городских властей.
Денис Драгунский об истоках и расцвете культуры ненависти
Ставка на сволочь

Когда-то давно Михаил Светлов сказал: «У нас, чтобы жить, надо умереть». Речь шла о том, что художника начинают ценить после смерти: художника... →

Планы улучшения жизни в таких общественных условиях не могут свалиться как снег на голову. И в таких планах неизбежно будет интерес у девелоперов и прочих инвесторов, иначе они не сработают. Есть суды, где можно оспорить размеры компенсации. Есть возможности открытого общественного протеста против того, что кажется «злоупотреблениями и коррупцией». И есть оппозиция, которая выступает с альтернативными планами и выискивает у власть предержащих ошибки или корысть, особенно если таковое вредит «общественному благу».

В силу очень многих причин у нас это все либо не работает, либо работает иначе. Так называемая оппозиция если и выступает на уровне города, то предпочитает обсуждать проблемы типа перезахоронения Ленина либо выступать с обличениями, что «все воры». Исключения есть, но их немного, а главное, самими жителями-избирателями они не поддерживаются. К городским проектам они относятся, как правило, безучастно, пока те не коснутся их лично. И то следует в основном реакция в духе «от нас ничего не зависит», разве что удастся как-то индивидуально договориться/приспособиться.

Как видится проблема из окон чиновничьих кабинетов? Как более комплексная. Во-первых, город должен развиваться, а вместо полуаварийных бараков надо строить новую недвижимость и показывать в том числе результат своего управления. Ибо плох тот политик, который по-хорошему не тщеславен.

Во-вторых, строительные контракты/подряды — непременная часть политики мэрии любого города мира. Эта часть всегда сугубо коммерческая. В-третьих, если можно не плодить, а ликвидировать «фавелы», гетто и прочие рассадники социальных проблем, то это надо делать. Тем более в столице. Наконец, в-четвертых, денег в казне всегда меньше, чем планов по их освоению, хоть какому.

Совместить эти два видения бесконфликтно — большое искусство и суть той самой «низовой демократии». В идеале такое возможно, когда обе стороны друг другу хоть в чем-то доверяют, правила игры едины и понятны, а в случае конфликта на помощь придет беспристрастный суд. У нас, разумеется, и тут все кучерявее.

Программа массового строительства жилья начата в 50-х годах, когда по проекту Виталия Лагутенко (дедушка того, кто станет «Мумий Троллем») и по примеру послевоенной Европы стали строить быстровозводимые железобетонные коробки.

Потолки — 2,48 м, кухня — 4–5 м, совмещенный санузел, тонкие стены, через которые слышишь храп соседа, без лифта и мусоропровода. Люди, привыкшие к коммуналкам и баракам, были счастливы получить отдельную конурку.

К 80-му году ожидался коммунизм. Срок службы «времянок» определили в 25 лет, а потом всем раздадут дворцы. В Москве пятиэтажки строились до 1972 года. Проблема, соглашаться ли ехать в «отдаленный район», не стояла: где давали метры, туда и ехали.
Дмитрий Карцев о том, как страх революции превратился в фобию и почему ее нужно лечить
Лишь бы не было революции

Прошло целых четыре дня, прежде чем 25 февраля 1917 года до уехавшего в Ставку Николая II дошли первые известия о беспорядках в Петрограде. Из... →

В 1999 году в Москве утвердили программу расселения около 1700 самых негодных «хрущоб». Планировали завершить к 2010 году. Она выполнена примерно на 95%. Но сейчас программа фактически заморожена. Чиновники мэрии еще пару месяцев назад жаловались на отсутствие средств и новых площадок под застройку, рисуя проблему как нерешаемую. Притом что не только уже сносимые серии домов стали невыносимыми для проживания — на подходе 9-этажные и 12-этажные дома, которые строились позже. Некоторые пытались «улучшать» и даже надстраивать, потратив немалые деньги. Но это, похоже, тот случай, когда дешевле снести, чем бесконечно ремонтировать по мере сползания к полной аварийности.

Новая программа коснется уже примерно 8 тысяч домов. Откуда же теперь деньги? Притом что, по заверению мэра, новые квартиры будут предоставляться «недалеко от места проживания».

Ясно, что программа неосуществима без принципиального изменения схемы расселения.

Уже с 2011 года рассчитывать на «халявное» расширение жилплощади по щедрым нормативам обитателям хрущевок не приходится. Перестали наделять бесплатными метрами всех прописанных. Стали учитывать реально имеющееся жилье у людей. Стали давать новые метры по принципу «один к одному», разве что можно выиграть в площади кухонь и подсобных помещений, поскольку такого убожества, как полвека назад, сейчас не строят.

Очевидны две проблемы — бесплатности/платности нового жилья и его месторасположения. Поскольку со строительством коммунизма мы завязали, очевидно, придется платить. Хотя многие по-прежнему уверены, что государство им должно.

Проблемы застройщиков, ради которых все якобы затевается, есть, но все же не критичны. Объем открытого предложения жилья на московском рынке новостроек сейчас менее 3 млн кв. м. Это раза в два больше, чем пару лет назад, но не катастрофа. В последние годы выдавалось разрешений на строительство от 13 до 20 млн. кв. м нового жилья в год. Но свободных метров, требуемых для расселения 1,6 млн человек, живущих на 25 млн кв. м, нет. Темпы строительства можно стимулировать, если побудить людей, расселяемых из «хрущоб», частично финансировать улучшение своих жилищных условий. Вопрос, конечно, в условиях, как дьявол — в деталях.

Также появился и фонд капитального ремонта, куда почти все москвичи (кроме жителей домов, признанных аварийными и подлежащими расселению) платят по 15 руб. с метра (жители ранее считавшихся несносимыми хрущевок платят тоже, и вопрос теперь, что будет с этими деньгами), а скоро будут платить по 17 руб. Переселившись в новые дома, люди начнут платить в разы более высокие налоги на недвижимость, так что программа в перспективе выгодна городскому бюджету.
Дмитрий Воденников о том, почему пора перестать мучать друг друга
Остались только детали

У меня одно достоинство. Возможно, единственное. Я внимательно слушаю людей. Нет, не люблю людей (я их не люблю), а просто слушаю. →

Кстати, возможно, главной причиной, почему президент поддержал идею массового расселения, стало то, что увидел в этом аналог «Сочинского олимпийского проекта»: сработало там (хотя с известными грехами, та же логика за подготовкой к ЧМ по футболу) — сработает и в Москве. А иначе у нас никогда ничего делать не будут. Путин верит в «большие проекты» как драйверы роста.

Все как в задачке про козу, волка и капусту, которых надо перевезти на другой берег партиями. У бюджета нет денег на бесплатную раздачу жилья в таких объемах. Еще надо решать проблему неремонтируемых домов. И проблему улучшения городской среды — тоже, в том числе сопутствующую масштабному строительству транспортную проблему. При этом никакая программа не заработает без интереса застройщиков. И он есть. И большой. При этом сами расселяемые, в идеале для себя, не хотели бы ни за что никогда и никому платить, но хотели бы жить комфортнее, в этом смысле массовый спрос жителей хрущевок на расселение есть.

Все эти проблемы по-своему решаемы двумя путями.

Один выстраивается на основе более-менее общего понимания властью и населением того, что есть общественное благо (вариант — улучшение городской среды, развитие города) и методы его достижения, которые подразумевают деятельное участие самих жителей/избирателей в их обсуждении, одобрении и софинансировании (в виде налогов или иначе). Другой — путь «осчастливливания сверху», подразумевающий, что «мы сами знаем, как вам лучше», при покорном принятии его самими осчастливливаемыми и силовом подчинении отдельных «несогласных». В принципе, работают оба варианта. Просто цена разная.