*580. Судьи о правосудии

[Мария Эйсмонт]

http://www.echo.msk.ru/blog/publicpost/904104-echo/
"В суд зайдешь — охранники с автоматами. Кого охранять? Лохудр этих?"
29 июня 2012, 15:23

Выпускник юридического факультета Московского университета, Геннадий Крылов был судьей, а потом — председателем городского суда подмосковного города Жуковский с 1970 по 1979 год. После этого работал референтом министра внутренних дел СССР Щелокова. Последние 20 лет возглавляет городскую коллегию адвокатов Жуковского.

— Как Вы стали судьей?

В 1970 году, 13 декабря, меня избрал народ народным судьей Жуковского городского народного суда. Единогласно. Я был кандидатом от блока коммунистов и беспартийных.

— Это была совсем чистая формальность, или все же Вы что-то для избрания предпринимали?

А как же, была предвыборная борьба в то время

— Были другие кандидаты?

Не было альтернативы, я был единственным кандидатом от блока коммунистов и беспартийных.

— А с кем тогда была предвыборная борьба?

Да ни с кем! Я просто народу рассказывал, как я буду работать. Я еще сам не знал, как я буду работать, — я только диплом получил. В судах я бывал, но только в качестве зрителя, или архивы разбирал. Сейчас много идет разговоров, что было "телефонное право". За 9 лет моей работы никто не позвонил мне: ни первый секретарь, ни второй секретарь обкома, ни из области — никто не позвонил. Хотя были такие дела, которые требовали вмешательства, я чувствовал.

— Какие это были дела, которые, по-Вашему, требовали вмешательства?

Да разные.

— Ну, например?

Ну, например... Да я уже их и забыл.

— Странно, обычно судьи помнят свои первые дела.

Первое дело я помню, но оно никого не интересовало. Это было дело по развратным действиям. Его никто не хотел брать — и мне его передали. И чтобы мне его (подсудимого) разоблачить, мне пришлось куклы покупать и приносить (в суд) — девочке (жертве) было 3 годика. Но там ничего "такого" не было: подсудимый просто показывал ей свои органы. Ну, я ему 6 лет вкатал.

— Какой был у Вас самый суровый приговор?

У меня планка была — свыше 15 лет я не мог давать. Или 15 лет, или смертная казнь.

— У Вас был смертный приговор?

У меня — не было. У меня 15 лет было. К смертной казни приговаривали больших расхитителей, убийц одного и более человек. А у нас убийств на город — одно-два в год, и то на бытовой почве. Мы работали буквально по 16 часов. Раньше компьютеров не было — все ручечкой писали. И зарплата была (это если говорить о нашем городе) почти ниже средней. И еще мне приходилось исполнять обязанности председателя суда — все то же самое, только зарплата на 15 рублей выше.

— Сколько у Вас под началом было судей?

Нас всего двое было — я и еще один.

— Вы были председателем суда, который состоял из двух судей? То есть Вы были начальником того, второго судьи?

Конечно, кто-то же должен был быть председателем. В Серебряных прудах один судья был — он же и председатель.

— У Вас бывали оправдательные приговоры?

В то время оправдательных приговоров не было и не могло быть. Но у судьи, у которого была совесть — как, например, у меня, — была отдушина: мы имели право отправлять дело на доследование, и оно там в недрах следствия потом пропадало.

— Как это пропадало?

Когда отправляли на доследование — давали столько поручений, сколько следователи не могли выполнить. А поручения суда были обязательны к исполнению. Вот, например, у меня было одно дело, когда надо было выносить оправдательный приговор.

Суть дела такова: у нас в то время холодильник был стратегический — в нем хранились запасы на всякий случай "Ч". И пришел туда новый начальник технологического цеха, кандидат в члены партии. И как раз было большое поступление масла из Франции, им были все емкости забиты. И одна женщина, которая была там товароведом (я их называл "товароворами"), решила спереть масло. Охрана была — бабушки-старушки. И она решила не сверху пачку спереть, а снизу, и вся эта гора (там масло в больших пачках было) на нее свалилась, и она получила тяжкие телесные повреждения. Это статья 140 — "Нарушение техники безопасности". И как раз перед этим была статья прокурора области об усилении борьбы с нарушениями техники безопасности. В результате привлекли начальника цеха — а он не при делах, все там вечером случилось, он что, круглосуточно должен был там сидеть? И я сразу увидел, что состава преступления не было никакого. Но пришлось рассматривать дело в суде, допрашивать свидетелей.

Я посмотрел: человек молодой, 26 лет ему было, кандидат в члены КПСС. Там лишением свободы не пахло, но любой приговор — значит, исключение из партии, а это значило бы, что ему с карьерой начальника цеха пришлось бы расстаться. И я отправил дело на доследование, и оно там пропало. Вот так — все по-человечески.

— Взятки брали в судах при советской власти?

Взяток тогда не брали.

— Совсем?

За всех не могу поручиться, но у меня руки чистые — это все могут подтвердить. Со мной здороваются те, кого я судил, — например те, кто по малолетке велосипеды угонял. Когда такие попадались — их сразу арестовывали, а я при подготовке дела к слушанию им изменял меру пресечения. Некоторые из них потом учеными стали — а если б я их отправил туда? Конечно, были недовольные, так я же не грамоты раздавал. Хотя недовольных было сильно меньше. Сейчас в суд любой зайдешь — стоят охранники с автоматами. Кого охранять? Лохудр этих? Дур этих? Ты разбирай дела по закону, и больше ничего от тебя не требуется, никто тебя пальцем не тронет. Люди возмущаются, когда решения выносят вопреки закону. Все прогнило. Я уж могу сравнивать. И мне хотелось бы знать, кто сегодня занимается разработкой закона о статусе судей.

— Вы хотите предложить внести в него изменения?

Пора, уже назрело. Потому что суда у нас нет — есть только такое учреждение, которое называется "суд". И я хочу, чтобы вы подчеркнули: судья — венец юридической карьеры. Человек, чтобы достигнуть ее сияющих вершин, должен пройти все ступени. Он должен поработать следователем, ну, или помощником прокуратура, поработать в народном хозяйстве, адвокатом — обязательно. В любых так называемых цивилизованных государствах если ты не был адвокатом, тебя судьей просто не назначат. Потому что адвокат — человек, который переживает за судьбу своих подзащитных, даже преступников. А у нас сейчас какое положение: посидела секретуткой — и вот, она уже федеральный судья. Если судья (у которой она была секретарем) — воспитанная и умная, значит, она чего-то наберется, а если судья — хабалка, и вообще — человек темный и необразованный, то и секретарь станет потом так же отправлять правосудие, а на самом деле — творить безобразия. Она будет зависима от всех, потому что у нее знаний маловато, образования — ноль, газет она не читает, но умеет пользоваться компьютером. Ну, сейчас компьютером все умеют пользоваться. Судья должен быть независим: достойная зарплата, но никаких бонусов! Так и передайте разработчикам закона. Бонусы — это покупка представителей судебной власти и возможность держать их на коротком поводке. На самом деле, надо, чтобы судей выбирал народ. А у нас назначают, и все — секретари.

— И в чем главный недостаток их образования?

Надо, чтобы судьи знали, что существует в любом кодексе презумпция невиновности. Вот ему говоришь — тому же (судье) Паше (Сидорову) (мировой судья из Жуковского Павел Сидоров сначала оправдал несколько участников протестных акций, однако после отмены всех приговоров начал выписывать штрафы и сутки ареста даже при полном отсутствии каких-либо доказательств — PP), что не должен невиновность свою нарушитель доказывать, а наоборот — должны его вину доказать. Он (Сидоров) — нормальный парень, но, извините, "чего изволите?" — когда позвонят из области или из ментовки.

Вот академик, который абсолютно невиновен (речь идет о недавно осужденном на штраф за сопротивление сотрудникам полиции активисте движения в защиту Цаговского леса — РРost), — он свидетельские показания представил, а судья пишет (приговор), опираясь на показания мента, который ради пресловутой палки на все что угодно идет.

— Они Вам как-то объясняют такие свои приговоры? Вы же общаетесь.

Да всех я их знаю как облупленных! Никак не объясняют. Сидоров говорит: "Что мне, писать заявление об уходе?". А я говорю: "Пиши".

Неужели нет ни одного судьи, который бы плюнул на бонус и хорошие отношения с областью ради честной работы?

Ну нет у нас сейчас Матросовых! Не дай бог война начнется –амбразуру никто не будет закрывать.

А в ваше время были Матросовы? Ведь тогда, в советское время приходилось судить по статьям, которых сейчас уже нет в кодексе - измена Родине, незаконное предпринимательство, или, например, мужеложество. У вас такого не встречалось?

Нет, такого не было. Изнасилования были. Они были вообще интересные, с той точки зрения, что теперь девушка может забрать заявление, а раньше не могла: написала – и все. Был такой случай: Солнечный день, лето, сидит девушка, и мимо идет дембель, только что из армии. Не хулиган был – работяга, но парню-то представляться надо, а она молодая, ей только исполнилось 17 лет. Он спросил: ты что делаешь вечером? Она: ничего. Они встретились, он взял гитару. Выпили конечно, не без этого. И в теплый день прямо на скамейке совершили свое приятное дело. Потом пошли к столовой (она была там, где сейчас мэрия), там как раз были выборы, избирательная комиссия заседала, они зашли туда в сад, он говорит: мы еще не пробовали на бревнах. Ну молодость, вы же понимаете.

Понимаю.

И вот я это все слушаю [на судебном заседании], и говорю: «Ну-ка расскажите, как было на бревнах, поподробнее». Она рассказывает. Я ее спрашиваю: «Вы испугались?» Она говорит: «Да чего пугаться? Тишина, нормальная погода». Я говорю: «А что же вы не кричали? Там же милиция рядом - охраняет этот избирательный участок». То есть в суде она забыла, что ее навострили в прокуратуре, и рассказывает правду. Потом они продолжили в подъезде, вышла матушка – увидела все, и возникло это заявление. Девушка говорит: «Он оказал на меня психологическое давление». А я спрашиваю ее: «Может оно называлось любовью, влюбленностью?» Она говорит: «Может и так». Никаких телесных повреждений, то есть насилия никакого не было, но все физиологические доказательства есть. И у меня дилемма: что делать? Я не помню, к чему придрался, но не мог я его осудить и отправил дело на доследование. Потом его раменцы (судьи из Раменского) судили, дали 5 лет.

Вы отправили дело на доследование, а оно не затерялось?

Не могли его прекратить, хотя следователи со мной были все согласны.
Девушка уже говорит: «Мы будем замуж выходить». Я говорю «Замуж вы теперь, девушка, выйдете, когда он выйдет с зоны. Раньше надо было думать». Я не мог взять на себя ответственность [и вынести ему обвинительный приговор]. Но и по-другому тоже было никак.

То есть оправдать было нельзя?

Нельзя оправдать было, понимаете!? Органы у нас не ошибаются, понятно?

Это было вам кем-то сказано, или где-то написано, что нельзя оправдывать?

Никто ничего не писал – вот видите, какие вы идеалисты. Неписанные правила – они более устойчивые, чем писанные.

Но по закону тогда можно было оправдать?

По закону все можно. У нас самая передовая конституция была в 1937 году, между прочим, самая демократическая. Да, можно было, можно... Но у меня маленький ребеночек был – сейчас он большой начальник. Я не хотел, чтобы он страдал.

А что бы с вами было?

Ну отозвали бы, может к чему-то бы придрались. Нашли бы, не беспокойтесь. Это у нас быстро делают. Да, можно расценить это как трусость, но я не считаю это трусостью: я принципиально не стал судить, и отправил на доследование.

В таком случае вы должны понимать судью Сидорова. У него тоже ребенок, он тоже не хочет отзыва, не хочет отмены своих приговоров.

Пашу Сидорова я не понимаю. Им сейчас никто не запрещает выносить правильные приговоры. Время тогда было другое - тогда существовала КПСС, членом которой был ваш визави. Он (Сидоров) все может сделать. Раньше была партия. Партия сказала бы, что я не придерживаюсь линии – и все, и говорить больше ничего не надо. А сегодня существует корпоративный сговор между судом и полицией, которая борется за палочную систему.

Так что делать с сегодняшними судьями?

Сначала провести аттестацию. Во-первых профессиональную, а еще можно попросить население, которое должно доверять суду, дать оценку конкретным судьям – можно заказать, например, социологический опрос. Вот, гражданка Петрова, видите, народ высказался: за то, что вы хамка - 50 процентов опрошенных, за то, что вы дура – 90 процентов опрошенных. Спасибо, гражданка Петрова, что вы работали, идите теперь поработайте в народном хозяйстве.

Вот они все из секретарей сразу попадают в федеральные судьи. Это огромная власть, но властью нужно еще уметь пользоваться. И власть – они должны это понимать – дело временное. Сегодня ты ее имеешь, а завтра- нет. Сколько мы знали правителей – уж какие были правители – но все изменилось, и кирдык!

Оригинал на PublicPost

[Мария Эйсмонт]

http://www.publicpost.ru/theme/id/14...ikam_na_slovo/
25.05.2012 15:00

Бывшая судья уголовной коллегии Волгоградского областного суда Марианна Лукьяновская была лишена статуса в апреле 2009 года по представлению председателя суда после того, как коллегия судей, в которой она была докладчиком, освободила из-под стражи подсудимого из-за процессуальных нарушений, допущенных предыдущей инстанцией.

Выпускница Саратовского юридического института, Лукьяновская 10 лет работала по распределению в адвокатуре, пока председатель районного суда не пригласила ее к себе сначала судьей, а потом своим заместителем. Всего Лукьяновская была судьей 14 лет, из которых десять — в Советском районном суде и 4 — в уголовной коллегии областного суда Волгоградской области. В настоящее время работает адвокатом.

— Насколько независимы сегодня судьи?

— Независимость только провозглашена. На самом деле судья зависим от своего руководства. Во-первых, обязательно надо докладывать каждое дело председателю суда. Обязательно. Раньше у меня был председатель суда, который говорил всегда: "Мой начальник — это закон". Сейчас все поменялось: сейчас обязательно каждый судья должен доложить своему руководству о деле, и оттуда уже принимается решение.

— Вы можете сказать, хотя бы примерно, когда и почему все начало меняться?

— Могу сказать про свой суд, где я работала. Это поменялось с приходом нового председателя областного суда. Я прямо считаю это вредительством судебной системы — больше никак не назовешь. Вот он пришел, и 90 процентов кадров — мудрых кадров, профессионалов, председателей районных судов — поменялось.

— А разве председатель областного суда может поменять председателя районного суда? По закону же он не имеет право увольнять судей.

— Ну как "поменять"? Сначала туда (в райсуд) отправляется комплексная проверка с определенной целью — накопать. Накопать можно много: у судей, например, есть сроки, которые они часто нарушают при их загруженности, и так далее... Потом председатель районного суда вызывается в областной суд, где ему говорят: "Или Вы идете на квалификационную коллегию, или пишите в отставку". И вот странно: еще год назад этого председателя рекомендовали на следующие 6 лет, есть даже указ президента — а тут меньше чем через год он пишет заявление об отставке. Почему Верховный суд не интересуется, отчего так резко поменялись намерения у этого судьи? А сам судья говорит: "Зачем я на старости лет буду позориться на коллегии?". И пишет по собственному желанию.

— А почему он так уверен, что на коллегии ему придется позориться? Может быть, наоборот — коллегия решит не поддержать представление председателя облсуда и проголосует за то, чтобы оставить этого судью в должности?

— Для этого — можете записать как предложение в будущую судебную реформу — надо изменить состав квалификационной коллегии. Основная масса — это судьи: арбитражных судов, судов общей юрисдикции, мировые, военные судьи — и представители общественности. Конечно, судьи должны туда входить, но как-то надо сделать так, чтобы они не имели решающего голоса. Судьи принимают дисциплинарное решение по представлению председателя суда, от которого они зависят. Поэтому они обязательно принимают нужное ему решение.

Вот взять, например, повестку коллегии, на которой решался вопрос о прекращении моих полномочий по представлению председателя суда, и на том же заседании рассматривалось представление того же председателя областного суда о назначении такого-то судьи (члена коллегии) председателем районного суда, и рекомендация такого-то судьи на неограниченный срок (имеется в виду конец испытательного 3-летнего срока, после которого судья получает уже пожизненное назначение — РР). Вот если проанализировать состав квалификационной коллегии — что с ними произошло после? Все имеют повышение по службе. Идет зависимость членов коллегии от председателя областного суда. Вот когда ее не будет, этой зависимости, тогда и будут самостоятельные решения.

— Как Вы потеряли работу судьи?

— Приходит новый председатель, приглашает меня и предлагает уйти в отставку за то, что прокуратуре не понравилось наше решение. Решение это принимала не я одна, а тройка судей, где я была докладчиком. Председатель мне сказал: "Не так ты доложила". Суд предыдущей инстанции принял решение о мере пресечения — содержании под стражей — с процессуальными нарушениями, и мы отменили это решение и, соответственно, постановили освободить человека из-под стражи. Человек обвинялся в том, что по телефону вымогал 5 тысяч рублей. И хотя в деле только этот эпизод и фигурировал, силовики на него что-то имели и были заинтересованы, чтобы он сидел и отсидел до конца.

У нас только говорят, что мы строим правовое государство, а мы, оказывается, должны силовикам верить на слово, а не доказательствам, которые нам представлены. Силовики сказали, что он бандит, и мы им должны верить на слово, хотя они никаких доказательств не представили.

Потом этому подсудимому Шамаеву другой судья присудил ниже низшего — и против того судьи тоже комплексную проверку инициировали, но за него кто-то вступился, и прекращать полномочия не стали, но приговор отменили — и так продолжалось, пока подсудимому не дали реальный срок.

— Что же это за человек такой, что им так интересовались? Может, действительно бандит?

— Если вы считаете, что он бандит — кто же против его наказывать? Так вы докажите нам серьезный состав преступления, а не 5 тысяч рублей. То решение принимали втроем, причем единогласно. Тогда все были ЗА, это когда потом прокуратура начала писать, все поменяли свое мнение.

— Как они потом это объясняли?

Они потом сказали: "Как нам доложили, так мы и решили". Списали все на докладчика, хотя материалы всего дела — 4 листочка, плюс в заседании выступали и адвокат, и прокурор. Там в принципе невозможно чего-то не посмотреть и не проверить, при желании — все доступно.

Когда у меня был материал на проверке, я не знала, что там какой-то контроль со стороны правоохранительных органов. Это потом я уже узнала, когда шум поднялся. Говорила председателю: "Что ж ты мне раньше не сказал?". Не знаю, почему-то они все время приходили, а в этот раз не пришли.

— А если бы пришли в этот раз? Если бы Вы знали, что они интересуются и что для них важно оставить человека под стражей вне зависимости от законности этой меры? Что бы изменилось?

— А если б пришли, то либо у меня забрали бы дело, либо — даже если бы я не согласилась идти у них на поводу — двое других по желанию руководства не проголосовали бы за это решение.

— Когда председатель предложил Вам подать в отставку, Вы отказались?

— С какой стати я пойду в отставку? Я работала 14 лет, у меня почти стопроцентное качество работы. Он говорит: "Я покопаюсь". И нашел — 5 лет назад мы там исправили чисто техническую ошибку, исправили в отчестве О на А. Он комплексную проверку мне организовал и написал на меня представление в квалификационнную коллегию. После меня уже все в подобных ситуациях шли в отставку. Меня ж никто не поддержал, Верховный суд меня не поддержал, а против каждого судьи можно найти в одном из дел какую-нибудь техническую ошибку. Кто ж хочет денег лишаться.

— Пенсия-то большая?

— 50 тысяч в месяц.

— Не жалко было таких денег лишаться?

— Тогда я была возмущена несправедливостью, о пенсии не думала. Сейчас мне, конечно, жалко пенсию, которую я законно заработала. Я одна ребенка воспитываю — девочка учится в 9 классе. И государство мне не помогает. Я ему (председателю) говорила: "У меня ребенок, как я буду одна ее содержать?".

— История с вашим уходом сильно повлияла на других судей? Многое изменилось?

— У нас раньше споры были в тройке в совещательной комнате, пока не началась борьба за качество. Раньше, бывало, даже по незначительному делу очень сильно спорили, бывало, что кто-то из тройки писал отдельное мнение, не соглашаясь с коллегами. Сейчас нет никаких споров — все сидят, успокоились. Сейчас идет борьба за качество. Качество почему-то у нас определяется так: если кассация засиливает (оставляет в силе — PP) приговор — то это показатель качества. Я считаю, наоборот: они сейчас засиливают безобразные приговоры — какое это качество?!

Когда я работала, мы отменяли приговоры, если они были юридически неграмотно написаны. Через три месяца после моего ухода качество взлетело под сто процентов — все приговоры засиливаются. Судьи-то те же работают — что, они сразу все так поумнели, что ли? У нас пришел молодой контингент, столько молодых судей, им надо указывать на их ошибки, если они есть. А сейчас хорошо, плохо, юридически безграмотно написано — все равно оставляют в силе. Адвокаты уже говорят: "Бесполезно писать жалобы — все равно все отменят". Как решила первая инстанция — так и будет.

— Я слышала, что иногда судьи просто переписывают обвинительное заключение, чуть ли не с флешки копируют. Это не преувеличение?

— Вот оправдательный — это тяжело написать, да. А обвинительный — что писать... Многие так и делают, я знаю: говорят следователям, чтобы флешку приносили... Сколько в мою бытность мы таких приговоров отменяли — там даже ошибки те же, что и в обвинительном заключении. Был даже такой случай: передрали с флешки следствия приговор, а указанный в нем свидетель не только не был в судебном заседании, он уже к тому времени умер. И ничего, фигурировал в приговоре.

— И что было за это судье?

— Отменили приговор, судью вызвали на заседание президиума и отругали.

— А человека оправдали того? Или просто получше написали обвинительный приговор?

— Ну, естественно, получше написали.

— Многих очень интересует, что чувствует судья, вынося приговор? О чем думает судья, когда назначает наказание? Или со временем чувства притупляются?

— Я всегда чувствовала. И я всегда понимала, что можно дать такое наказание, а можно и другое — это все субъективно. Я переживала всегда. Вы знаете, не уснешь иногда после приговора. Вот женщина убила своего мужа, который над ней издевался. Вся улица пришла за нее — мол, правильно сделала, мы бы его тоже убили на ее месте, этого изверга. А ведь убийство — куда деваться? Надо наказывать.

— И что Вы сделали?

— Дала ей отсрочку — у нее ребенок был, вот до достижения ребенком 14 лет.

— Вас не ругали за мягкий приговор?

— Да нет, тогда время было другое, тогда не ругали.

[Мария Эйсмонт]

http://publicpost.ru/theme/id/1505/y...dto_eto_norma/
28.05.2012 13:28

Сергей Злобин — один из самых высокопоставленных судей, которые в последнее время выступали с обличением судебной системы. Бывший заместитель председателя Волгоградского областного суда, судья с 15-летним стажем, Злобин был вынужден в 2011 году подать в отставку: как он рассказывал, под угрозой заведения уголовного дела на него и его жену. Позже он выступил с разоблачительными интервью в эфире радио "Эхо Москвы" и на телеканале "Дождь", в которых обличал коррумпированную судебную систему Волгоградской области. За эти выступления совет судей Волгоградской области направил в Совет судей РФ и Высшую квалификационную коллегию обращение о лишении его статуса судьи в отставке за нарушение кодекса судейской этики. В блоге на РublicPost Сергей Злобин написал, что любой честный и принципиальный человек на его месте сделал бы то же самое.

— Самый важный, кажется, вопрос, который волнует наше общество: что происходит в голове у российских судей? О чем они думают, что они чувствуют, когда выносят приговоры? Мучает ли их совесть? Чего они боятся? Что вообще происходит с человеком, когда он становится судьей в нашей стране?

Я вам могу сказать, что человек превращается в машину. Не поверите? В бесчувственную. Как компьютер. Но он превращается в нее не с первых дней работы.

Сначала, когда выходишь на работу судьей первый день — я свои ощущения рассказываю, — очень тяжело. Потому что ты не понимаешь, в какую обстановку ты попадаешь. Ты приходишь с воли, с улицы, может, ты где-то до этого юристом работал — и попадаешь в обстановку отягощенную. В течение месяца — я уже рассматривал дела, готовился, изучал — у меня были страшенные головные боли. Немаловажный момент — когда выносишь первый приговор. Особенно я бы рекомендовал молодым судьям не давать сразу решать вопросы о взятии под стражу. До такой степени все человеческое кипит — потому что ты еще не судья, ты только пришел. Не знаю, сколько это все работает: это сердцебиение, давление, стенокардия — у каждого по-разному.

А потом, в один прекрасный момент, я понял, что я даю людям лишение свободы... спокойно. Вот как будто это норма. Если работаешь в этой системе, то думаешь: "Вот, наверное, судьей становишься — матереешь". А на самом деле ты превращаешься из человека в кого-то, в кого — сами подумайте. Потом ты работаешь, как машина, на тебя давит с одной стороны прокуратура, у которой врожденный обвинительный уклон, или следователи, у которых тоже врожденный обвинительный взгляд, с другой стороны — адвокаты. Ну, адвокаты, как правило, не давят, это самые добросовестные люди, но их сейчас никто не слушает, а очень жаль. И вот если ты в машину превращаешься — то это уже все. А если не превращаешься — то тебе надо уйти. Отсутствие состязательности сторон ведет к правовому беспределу.

— Так происходит абсолютно с каждым?

Это, наверное, бОльшая часть судей так себя ведет. Есть, наверное, другие — которые не превращаются, но они остаются без карьерного роста, сидят вечные судьи, которые чего-то там копаются, выясняют. Наверное, таким тоже надо родиться, это как хороший врач. Один скажет: "На тебе таблетку, и иди домой!" — а другой будет докапываться до причины... Такие судьи никому не нужны, они медлительны — дел-то много, они мучают председателя, которому сроки нужны: быстрее, конвейер гони, сроки! Им не светит ничего в этой жизни, потому что они копаются и заказуху и чернуху гнать не будут, стараются до чего-то докопаться.

— А как же Вы? К какой категории Вы относитесь? Вы все же сделали карьеру.

Сделал, причем бесплатно. Никогда никому не платил за эту карьеру. Мне трудно о себе говорить, но люди говорят, что я трудоголик. Я во всем копался, а потом стал председателем суда и уже дела не рассматривал.

— Почему наши суды выносят так мало оправдательных приговоров? У Вас их сколько было?

Не помню точно.

— Ну примерно?..

Ну примерно один процент от общего числа рассмотренных дел. Как в среднем по России. Очень мало. Ну, давайте я Вам расскажу, почему так получается. Наша могучая судебная система устроена так, что оправдательные приговоры в ней выносить практически невозможно. Потому что это называется "работа в корзину". Если бы мы встретились втроем: я, Вы и председатель Верховного суда, — я бы ему при Вас сказал: "Уважаемый Вячеслав Михайлович, уберите эту смешную статистику, она никому не нужна, она только вредит судопроизводству". Суд — это не палочная система.

— А как это считается? Сколько вынесенных приговоров должны отменить, чтобы у судьи были проблемы? Что будет с судьей, если он вынесет оправдательный приговор?

Официально таких показателей нет. Но такого судью съедят. Могут подставить, могут написать плохую характеристику при назначении. Вот пример: вынес судья оправдательный приговор — ну, во-первых, он его, скорее всего, и не вынесет, ну давайте предположим, что вынес. Его сразу отменят — и вышестоящие инстанции, и органы предварительного расследования будут бегать, обивать пороги областного суда, чтобы этот приговор отменить. Идут на разные ухищрения и уловки — вплоть до того, что могут сказать, что такой-то судья взял за оправдательный приговор деньги. А это ложь и клевета. Никто ничего не брал, никто ничего не знает, но главное — сказать наверху, что взял. А областные судьи думают: раз прокуроры говорят, значит, брал, надо его приговор отменить.

Есть СМИ, лежащие под правоохранительной системой. Им говорят: "Пиши, что судья такой-то взял то-то", — и те пишут. Они придумывают легенду, порочащую судью, и легенда работает неплохо, и чем она изощреннее, тем лучше она работает на них.

— Потому что у нас презумпция виновности? Люди скорее поверят, что кто-то взял деньги, чем что кто-то честно кого-то оправдал?

Да, потому что презумпция виновности. Одного бандита отпустили из-под стражи. Милиция задержала его, он бандит, член ОПГ, задержали его за что-то, связанное с оружием. Милиция выходит с мерой пресечения в суд, суд говорит: "Подписка о невыезде". Не будем судить о суде плохо — суд так решил. Что делается дальше? Дальше идет серьезный наезд на судью: "Ты что творишь? Зачем ты это делаешь?". А судья говорит: "Вы ко мне претензий никаких не предъявляйте, это не я, это мне так в областном суде сказали" — и показывает на меня. А я ни сном ни духом, я про это дело не слышал. Я в областном суде работаю, а это районный суд, я что, все аресты в районном суде должен знать? Потом приходит ко мне работник прокуратуры. Я долго не мог понять, чего он хочет от меня. Оказалось, хочет, чтобы мы отменили приговор и арестовали. Говорит: "Ты знаешь, а тебе занесли 4 млн рублями, и у нас есть оперативная информация", — и рассказывает об этом деле. И вот представьте себе: я ни сном ни духом, а мне говорят такие вещи. И первая мысль: это левое судебное решение надо отменить, кто-то взял деньги под меня. Справедливости ради: ч.1 ст.222 ("Незаконные приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка или ношение оружия" — PP) — до суда можно не сажать. Но им он нужен в клетке, им надо его прессануть, а там, в клетке, они могут сделать с ним, что хотят. И я получаюсь в данном случае инструмент их "хотелок". Какие 4 миллиона?! Да я их в глаза не видел... В кассационной инстанции приговор отменяется, и дело направляется на новое рассмотрение.

— А на самом деле неужели совсем никто никогда деньги не берет? Трудно поверить.

Бывает, адвокаты заносят, прокурорские могут взять под суд деньги и на суд перевести стрелки — сам взял, а доложился, что взяли в суде, а в суде рассказал историю: "Это мой друг, это его ребенок, он приехал в командировку", — случайно разжалобил судью, получил деньги, и всем все хорошо... Или посадить кого-то надо. Общество удивляется: Осипову за маленький пакетик в тюрьму посадили, и она сидит под стражей, а у нее маленький ребенок, а еще удивляются, когда за килограмм героина подписку о невыезде дают... Или туда, или сюда, но схемы одни работают.

Меня один раз один парень, занимавшийся бизнесом, спросил, когда пришел: "Ответь мне всего на один вопрос: суд — это бизнес?". Я аж подпрыгнул. И только по истечении много времени я начал своей бестолковой головой понимать: суд — это бизнес, суд стал бизнесом, его превратили в бизнес. Вот, что страшно. Суд — это уже бизнес.

— Как так получается, что прокурорам удается разжалобить судей, а при вынесении приговоров жалости у судей, как правило, не бывает?

Он просит не потому, что он разжалобил или сочувствует, потому что они в одной упряжке: сегодня я тебя попрошу — завтра ты попросишь. У судей тоже много в жизни проблем, надо с прокурорскими дружить.

— Чем лично Вы не угодили?

Уголовное судопроизводство Волгоградского региона (а Волгоград, согласно источникам МВД, — один из самых криминальных) имеет важную составляющую. В связи с моим приходом на эту должность у товарищей — по-другому, как коррупционными силами, я назвать их не могу — утрачивается контроль за той важной частью судопроизводства. Потому что со мной можно не договориться. За два года, что я работал, я мало слушал. Приходилось слушать — но очень мало, и я их не устраивал. Им нужно было освободить место для своего человека. И вот, меня заменили. Причем в отставку меня вынудили подать в декабре 2011 года, а этому предшествовало присвоение мне первого квалификационного класса Высшей квалификационной коллегией судей РФ, приказ председателя Верховного суда РФ В.М. Лебедева о назначении председателем судебной коллегии Волгоградского областного суда, награждение президиумом Совета судей РФ почетной грамотой за хорошую работу.

— То есть незадолго до отставки Вы были на хорошем счету у начальства. В какой момент все поменялось? Был какой-то поворотный момент?

В сентябре было одно заказное дело. Поступила команда по делу о двух высокопоставленных взяточниках в районе: они должны получить условно. Вместо этого им дали реально, одному — 7, другому — 8 лет.

— Вы дали?

Не я, судья. Вразрез с мнением руководства. И тогда один из высокопоставленных руководителей сказал мне: "Твои акции упали ниже городской канализации".

— То есть предполагалось, что Вы передадите судье мнение руководства, а Вы этого не сделали?

Я позвал судью и сказал, что один из высокопоставленных руководителей просит условно по этому делу. Я просто поставил в известность о том, что хочет руководство. Я посмотрел на него, он на меня, и мы все поняли. Он прочитал по глазам и дал реально. И правильно сделал.

— И что, председатели могут так просто вызвать судью и сказать: вот такое дело надо решить так-то и так-то?

Ну, они так не говорят, конечно, такого нет: "Пойди и сделай". Они говорят примерно так: "Надо посмотреть, изучить, доложите, в чем там вопрос..." Как-то так.

— "Доложите"? По закону разве судья может докладывать о деле председателю?

Вы спрашиваете, как по закону, или Вам интересно, как в жизни происходит? У нас есть законы, у нас есть хорошие законы, те законы, которые сегодня есть и работают, они дают нам возможности для нормального правосудия. Ну, может быть, корректировки нужны, потому что время меняется быстро, и что-то надо корректировать, а в основном — база отличная. И если эти законы не работают, они не работают только по одной причине — это человеческий фактор. А человеческий фактор заключается как раз в том, о чем мы говорим: иди и доложи, иди и изучи, иди и посмотри... Это все подлежит демонтажу. Говорят же многие, что председателей надо убирать, что они не нужны...

— Вы тоже так считаете?

Да. Если быть более точным, председатель, наверное, все-таки нужен, но он должен быть отрешен от этого, он нужен для других целей.

— Как именно он должен быть отрешен? Он же и так должен быть отрешен.

Как по жизни или как по закону? По закону он отрешен и так, потому что в законе написано: "Судья независим". Отрешение есть? Есть. В жизни происходит совершенно иное. Мы взрослые люди, и я не буду говорить: "Я независим". Судья — самый зависимый человек, какой только может быть, и он зависим от всех. Может, только от погоды не зависит. И то не знаю, не думал на эту тему.

А как он должен быть отрешен? Система должна работать. Вот я получил дело — сижу его и изучаю. И как только кому-то приснится в страшном сне о том, что кто-то судью о чем-то просит или дает судье какие-то указания, как что сделать, — сразу, моментально, как скорая помощь, процессуальная проверка с возбуждением уголовного дела о давлении на судью. И этим должны заниматься специальные органы. Не те, которые "украсть-отнять". А специальные органы. И если в течение нескольких месяцев или года начнутся жертвы, то потом людям уже не захочется подходить просить ни судью, ни председателя ни о чем. Потому что закон работает. Одно слово: судья независим! Достаточно заставить работать закон.

— Некоторые бывшие судьи, с которыми я разговаривала, говорят, что возрастной ценз слишком низок, ведь сегодня судьей может стать человек, достигший 25 лет. Вы не считаете, что его нужно поднять?

Сегодня, прежде чем стать судьей, нужен стаж 5 лет. Приходят молодые специалисты, и система их ломает — еще когда они работают помощниками или секретарями в течение 5 лет. Система ломает за 5 минут, не надо даже эти 5 лет ждать. К нынешнему возрастному цензу можно вернуться, когда систему демонтируют. Помещать молодых специалистов в эту систему сегодня категорически нельзя.

— Как, Вы предполагаете, эту систему можно демонтировать?

Есть журналист, который может написать одну статью в месяц. А есть журналист, который тридцать статей в месяц напишет. Но та одна стоит этих 30. Не надо судью загружать так, чтобы был конвейер. Работа судьи должна быть творческая, надо творчески подходить к праву.

Но нагрузка — это не самое главное, хотя это важно, чтобы судья мог как следует изучить дела. А главная проблема — это независимость. Реальная. Сегодня судья зависит от прокурора, от председателя, от следствия, от всех кому не лень. И только тогда, когда высокая степень ответственности судей за принятые ими судебные решения будет соответствовать высокой степени независимости суда, обеспеченного государством, можно начать разговор о справедливом суде.

[Мария Эйсмонт]

http://publicpost.ru/theme/id/1509/n...vpolne_soydet/
29.05.2012 10:53

Дочь народного заседателя, бывший нотариус, работник ЗАГСа, юрисконсульт на заводе, Евгения Масленникова начала карьеру судьи еще при советской власти и, проработав 18 лет, была уволена. Формальный повод для увольнения — "за волокиту". Но сама Масленникова и многие ее коллеги уверены: ей не простили слишком независимого характера. Самое громкое дело Масленниковой — дело Марины Кольяковой, молодой девушки, обвиненной в убийстве, которого она явно не совершала. Масленникова оправдала Кольякову за отсутствием доказательств, ее приговор был отменен и отправлен другой судье, которая вынесла повторный оправдательный приговор. В третий раз Кольякову все же посадили на 12 лет на основании тех же "доказательств", и впоследствии Масленникова, к тому времени уже уволенная из судей, представляла ее интересы в процессе по УДО в качестве адвоката.

— Найти судей, готовых разговаривать с журналистами, очень сложно. Почти все молчат. Чего они так боятся? Потерять высокооплачиваемую работу?

Любая медаль имеет две стороны. Труд у судей, конечно, адский. Даже не могу представить, как они работают в Москве или Питере с этой огромной нагрузкой — даже в наших небольших городах нагрузка достаточная, чтобы почувствовать все "прелести жизни". Но и зарплата у нас тоже достойная — сейчас я уже точно не знаю, какая, я уже несколько лет не работаю судьей, но судя по тому, что нет желающих покинуть этот пост, она очень достойная.

Вот когда я начинала работать в 80-х годах — попробуй нам что-то скажи или прикрикни на нас. У нас зарплата была 200 рублей, а на заводе получали по 400-500 рублей, и юристы были нарасхват, и если что не так, мы говорили: "Да я завтра заявление положу, и не нужен мне ваш суд, пойду на завод в юротдел, там в два раза больше платят". Судью тогда уговаривали: "Не надо, не уходи, как же мы без вас", — хотя, конечно, могли пригрозить и райкомом. Но во всяком случае за работу тогда особо никто не держался: работы много, зарплата небольшая. Мы были энтузиастами. Сейчас все поменялось. С одной стороны, это хорошо, что зарплата большая, с другой — попробуй кто-нибудь пикни. У нас очередь стоит в судьи: "Не хочешь работать? Иди, другого найдем". Соответственно, попробуй прими решение, которое в областном суде не понравится. Там сразу цыкнут: "Работать не хочешь?!".

— А при советской власти можно было принимать решения, которые могли не понравиться наверху?

Это зависело от многих факторов. У нас был председатель районного суда Болонс Виктор Михайлович, он уже умер давно (изнашиваются люди на этой работе быстро, и он умер достаточно молодым). Все знали, что человек он принципиальный, человек не конъюнктурный, и никто нам (нашему районному суду) никаких указаний сверху не давал. Вот я не знаю такого случая ,чтобы ко мне пришел Болонс и сказал: "Знаешь, надо принять такое решение..." Какое приняла — такое приняла. Когда я выносила первый приговор, я пришла с проектом к Болонсу посоветоваться. Спрашиваю его: "Сколько мне поставить, какое наказание?". Он поднял глаза и говорит: "Женя, ты о чем??? Я тебе могу подсказать, как технически написать, посоветовать, если ты сомневаешься в квалификации дела, но чтобы определить меру наказания??!! Ты же видишь человека в процессе — вот ты и решай". Может, в других местах были другие председатели, не знаю, но мы принимали решения, какие хотели.

— Ну, это вам повезло с начальником. А что партийные власти?

Давить — не давили, но один раз я поплатилась за свое решение. Был конец 80-х. Какого-то пьяницу хотели выселить из квартиры, а я не выселила. Городской администрации понадобилась квартира, гражданин находился в ЛТП, они забрали у него квартиру, распределили ее, а тут выходит человек из ЛТП — а у него квартиры нет. Он обращается в суд. По закону за ними сохранялась жилплощадь, и я вынесла решение его вселить обратно, а мне заместитель горисполкома звонит и выражает свое недовольство: "Как это Вы собираетесь работать судьей?". А я ему по своей молодой ретивости отвечаю: "А мне эта должность не нужна, я себе, если что, другую работу найду, а Вы-то куда пойдете, если Вас не выберут?". Это как раз уже пошли первые альтернативные выборы. И после этого он перестал со мной здороваться, и квартиру, на которую я стояла в очереди, я после этого не получила — стояла в очереди аж до 2003 года. Но вот это я помню единичный случай, а так, в открытую чтобы в то время кто-то диктовал, какое надо принять решение, — такого у нас не было. Сейчас, конечно, совсем другое дело.

— В какой точно момент началось это давление, Вы помните? Когда судьи потеряли ту независимость, которая у вас была, по Вашим словам, еще с советских времен?

Когда председателя областного суда Новикова убрали, а может, он и сам ушел, и на его место пришел Карпов, — наступили другие времена. Я очень быстро почувствовала, что я неугодна, и разговоры пошли, что таких-то судей, в том числе и меня, скоро уберут. У нас тогда еще сменился председатель районного суда. И вот, приходит дело, подходит ко мне новый председатель и говорит: "Вот у Вас дело, этого человека надо посадить". Я была в полном недоумении. Как?! Мы же были развращены той демократией, которая у нас творилась. Для нас это была такая дикость, что нам могут сказать, как выносить приговор. Он говорит: "Это криминальный авторитет". А я ему: "Это что, в деле написано?" — "Нет. Но надо" — "Вот если Вам надо — берите дело и решайте, что хотите, а я что накопаю в судебном заседании, то и будет". И мы еще ухитрились написать коллективное письмо в областной суд про то, что на нас пытаются оказать давление. Из областного суда — а там уже был председателем Карпов — к нам приехал по нашему письму проверяющий и сказал: "Кому не нравится, можете взять листочки, написать заявление и уйти. Мы никого не держим". Уже тогда зарплата судьи поднималась, никто не захотел писать заявление. Но осадочек остался — наш Мценский суд с тех пор стал считаться "неуправляемым", про нас говорили: "Плохой коллектив, их всех надо поменять".

— А что с "криминальным авторитетом" стало? Какой Вы в итоге приговор вынесли?

Никакого. Дело-то у меня сразу забрали и отдали другому судье.

— Вот Вы говорите про давление. А как оно фактически происходит? Есть какие-то письменные или устные установки? Судей собирают и объявляют, как надо и как не надо выносить решения? Или судьи каким-то образом сами всё понимают без слов?

Напрямую, конечно, никто не скажет: "Делайте так-то", — но стоит областному суду два раза отменить приговоры, например, с условной мерой наказания, как все сразу понимают, что ее не надо применять. Бывает, и напрямую говорят. Мне рассказывали, как одна судья вынесла достаточно мягкий приговор — использовала статью 73 (условный срок), и после этого она пошла в областной суд, и на нее там так прикрикнули, что она чуть ли не в обморок стала падать. Вот теперь докажите ей, что надо выносить оправдательный приговор. Она его вынесет? Да никогда!!! Вот и пошел обвинительный уклон. Теперь, если у подсудимого получается условный срок, он получит реальный, если у него реальный — он получит его по максимуму, и неважно, что за этими скобками.

— В случае с Мариной Кольяковой так и получилось? Ваш оправдательный приговор отменили, потом оправдательный приговор Вашей коллеги тоже отменили. Но ведь третий судья, который дал девушке 12 лет колонии, он же понимал, что он отправляет невиновного человека в тюрьму на 12 лет?

Вообще-то, он неплохой человек, этот судья Рыбалкин. Я за него не могу сказать, что он думал. Мне кажется, он был уверен, что приговор все равно отменят. У нас как-то было такое: пришло автотранспортное дело, там было много трупов, но было очевидно, что виноват потерпевший, а не подсудимый, но поскольку было такое громкое дело, то наверху решили кого-то наказать. У нас ни у кого рука не поднялась, и все судьи вынесли оправдательный приговор: приговор отменяли, но следующий судья опять его выносил. Ну и что? Когда у нас судьи закончились, областной суд отправил дело в суд другого района, в другом районе спокойно осудили. Наверное, Рыбалкин решил, что сделает оправдательный — все равно отменят. Как профессионал он написал этот приговор вполне приемлемо. Если ты захочешь и владеешь этой техникой, то все может сойти. И приговор, видите, устоял. Жалко девочку... Это не она (убила). Там явная судебная ошибка

— Да, вот ваш хороший человек отправил невиновную девушку на 12 лет... Меня всегда интересовало, что думают и чувствуют судьи, вынося подобные приговоры?

Профессиональная деформация... Свежему человеку это ужасно, а у нас, когда каждый день с этим сталкиваешься, то такой остроты нет, что перед тобой человек, его судьба. Если врач по каждому трупу в больнице будет горевать, то он сойдет с ума. И юристы не исключение. Если первый день дрожишь и трясешься: как же так, кого-то взять под стражу, — то потом уже все смотрится не так ужасно, срабатывает уже профессиональное.

— Неужели никогда человеческое не перевешивает? Понятно, что с одной стороны — хорошая зарплата, которую можно потерять, но с другой — судьба человека.

Взять на себя ответственность и лишиться чего-то достаточно сложно. Человек думает о себе, о детях, которых надо учить, о родственниках, которых надо содержать, — это, видимо, перевешивает. Пойти против прокуратуры и назвать черное черным, а белое — белым, — значит вызвать неудовольствие областного суда, и потерять работу и заработок, и отказаться от перспективы после отставки получать не мои жалкие 8 тысяч пенсии, а нормальное денежное содержание. Значит, ты работаешь, но тогда ты поддерживаешь следствие. А на бумаге можно изобразить все, что угодно, и за приговор это вполне сойдет. Хотите покаюсь?

Все-таки большой пресс на судей: попробуйте оправдательный приговор нарисуйте — последуют санкции, и вы можете с работой распрощаться. Никто, конечно, официально не предъявит судье, что он этот приговор за взятку нарисовал. Но последующие десять приговоров отменят, например, из-за какой-нибудь одной запятой, как это было со мной. Вся система так построена: не важно, чем это обернется для гражданина, не важно, как чья-то судьба сломается, важно только, что вор сидит в тюрьме. Что за вор, чего украл, как украл, была ли кража?.. Главное — принцип: раз дело пришло в суд, оно уйдет с обвинительным приговором. Иначе судья — виноват.

Как это решить? Лишить судей зарплат? Я бы не стала. Уж очень у нас большое расслоение: или ты наверху и все можешь себе позволить, или у тебя ничего нет вообще. Если бы было меньше расслоение, как в советские времена... Мы чувствовали себя свободнее, потому что могли найти себе другую работу. Сейчас — по крайней мере в провинции — никакой свободы выбора нет.

— Ну вот Вас уволили без сохранения высокой судейской пенсии — и Вы все же нашли работу и стали, как я понимаю, довольно успешным адвокатом. Как Вам видится судебный процесс со стороны защиты?

Мы защищаем всех — и виновных, и невиновных, и если клиент не признает свою вину, то наша обязанность повторять за ним все, что угодно. Говорит человек, что инопланетяне убили и изнасиловали — и мы будем говорить, что инопланетяне, хотя доказательств его вины может быть множество. Но ведь бывает и так, что и сам вину не признает, и доказательств нет никаких против него. А выходит судья: "Приговор оставить в силе". Хоть какое там красноречие применяй... Адвокаты старой школы могли красноречием, эмоциями, анализом доказательств изменить судьбу. У нас получается, что ни красноречием, ни анализом доказательств ты не можешь ничью судьбу изменить. Ты говоришь, а они между собой разговаривают, или что-то читают, и всем своим видом показывают: твоя обязанность говорить, наша обязанность — слушать, но воспринимать то, что ты говоришь... И не мечтай! А зачем? Все же уже решено.

[Мария Эйсмонт]

http://publicpost.ru/theme/id/1516/m...trashnye_muki/
30.05.2012 09:55

Ирина Зуева проработала судьей в Ленинском районном суде Новосибирска 3 года, а следующие 13 лет боролась за признание незаконным своего увольнения. После конфликта с председателем суда Шаметкиной Ирина Зуева — тогда мать 6-месячного ребенка — получила по почте трудовую книжку с записью, что она отчислена из штата суда в связи с истечением 3-летнего срока полномочий. В настоящее время преподает в Сибирском университете потребительской кооперации на кафедре трудового и земельного права. В преподавательской анкете на сайте института в графе "сфера научных интересов" значатся "проблемы независимости судей".

- Новосибирск, по крайней мере если судить по сообщениям в прессе и в сети, один из российских регионов — лидеров по увольнениям судей со скандалами. В чем проблема?

- Я бы вам предложила сделать такое биографическое исследование и отследить судьбу тех судей, которые о коррупции в судебной системе начали не сейчас говорить. Сейчас каждый считает своим долгом выступить, понимаете? Потому что об этом теперь говорят открыто, об этом говорят все. А давайте вернемся на 13 лет назад и посмотрим, как сложились судьбы тех людей, которые начали говорить об этом тогда. И есть ли теперь желание у этих людей вообще с этой коррупцией бороться? У нас в регионе это были судья Филатова, судья Зуева, судья Денисова, судья Дударев. Мы все — люди одного круга, мы учились в одном учебном заведении и мы все друг про друга-то знаем, что мы — люди, к коррупции вообще отношения никакого не имеющие. И вот нас всех вывели за скобки, и только вот с Филатовой, слава Богу, благополучно все обошлось (Филатову восстановили в должности — РublicPost).

- Когда вы говорите “выдавливали”, что вы имеете в виду? Неужели так просто избавиться сразу от нескольких судей?

- Сейчас мы говорим о дисциплинарной ответственности. Вот в закон внесли статью о привлечении судей к дисциплинарной ответственности. Как только эту статью внесли — всех неугодных судей стали подводить под дисциплинарку. Когда не было дисциплинарки, у нас была замечательная норма "Истечение срока полномочий" (с 2009 года больше не действует трехлетний испытательный срок, и назначенный президентом по рекомендации квалификационной коллегии судья сразу получает пожизненный статус — РublicPost).

Под истечение срока полномочий попала и я — только потому, что я тогда самая первая начала говорить о том, что в судах творится безобразие, мягко говоря. Ну, что такое истечение срока полномочий? Это когда судье говорят: "Ну, спасибо, вы хорошо справились со своей работой". То есть нет оснований уволить по недостаткам в работе, но просто истекает срок полномочий. И квалификационная коллегия в силу определенных обстоятельств не дает рекомендаций, тем более когда выступает председатель суда и просто, знаете, несет такую околесицу. Что я мешаю ей работать, что якобы я собираю всевозможные различные группировки. У меня сейчас ребенку 14 лет будет исполняться, а тогда ему еще года не было, когда они прислали мне по почте трудовую книжку с записью, что я отчислена из штата суда в связи с истечением 3-летнего срока полномочий. Естественно, я без работы, меня лишают выплат. Социальные службы мне отказывают в компенсациях, я не могу платить за квартиру. А мне [в социальной службе] говорят: "Вы зачем уволились?". Я говорю: "Так я не увольнялась — меня уволили" — "Не врите, у нас не увольняют женщин с детьми до 3-х лет". И стыдно было сказать, что я вообще судья вроде как.

- А что конкретно вы рассказали, что вас так невзлюбили? Что за беззаконие творилось в суде?

- В то время я работала судьей Ленинского района, у нас была председателем Шаметкина Ольга Ильинична. О ее деяниях до сих пор в обществе отрыжка, надо сказать. Вот тут все написано (показывает статью "Фемида ля комедия" МК в Новосибирске за 2001 год, в котором проводившие проверку в Ленинском районном суде выявили многочисленные "необоснованные освобождения из-под стражи лиц, совершивших тяжкие преступления". В качестве одного из примеров приводится вынесенный Шаметкиной приговор в 7,5 лет условно за 26 кг опия). 26 кг наркотиков — и условный срок. Еще была судья, которая могла, например, выпустить обвиняемого в похищении человека. Его ловили всем городом сотрудники милиции — она его отпустила под подписку о невыезде. Он возвращается [из СИЗО в свой район] и убивает участкового, который его задерживал. И судья эта сейчас вершит правосудие в Новосибирской области.

- А к вам у председателя какие претензии были?

- Ну и как это обычно бывает — председатель вызывает судью и так, как бы между делом, говорит: "Ой, у тебя там... Ну, посмотри внимательней. Ну, там надо помочь людям". Понимаете? Ну, указание давать легко. Если ты хочешь помочь, возьми себе это дело в производство и рассматривай, выноси какое хочешь решение. А ведь совесть — это реально существующее что-то, которое тебе не дает преступить грань дозволенного. Я в этом смысле очень серьезно сопротивлялась. Я говорю: "Ну забирайте себе это дело". Хотя отдавать это дело я тоже никогда никому не хотела, потому что я понимала, что над правой стороной расправятся.

Естественно, меня сразу в список неугодных-то поставили. У меня была репутация неудобного судьи, от которого надо было избавляться. И Шаметкина начала меня активно выдавливать из суда, и под истечение срока полномочий у них это все очень хорошо получилось...

Безусловно, у нас здесь в тот период были и единомышленники и те, кто в это ввязываться не хотел. И вот тех, кто ввязываться не хотел, конечно же, всегда больше, чем единомышленников.

- Почему так получается? Казалось бы, естественно поддержать коллегу?

- Почему? А потому что, вот, вы знаете, когда я шла в суд, зарплата у судей была просто копеечная. Это был 1996 год. Я шла на эту должность с должности юриста жилищного управления администрации Ленинского района, и у меня там зарплата и премиальные были больше, чем платили на должности судьи.

- А почему вы согласились пойти на меньшую зарплату?

- В общем-то мне нравилась работа судьи. Мне казалось, что на этом месте я что-то смогу сделать. У меня специализация была "жилищные дела". Это всегда серьезные такие, тяжелорешаемые споры. Тогда была одна, у меня не было детей, и мне денег хватало.

Сейчас профессия судьи привлекательна тем, что там платят много денег. И очень многие туда идут, забывая, в общем-то, о том, есть ли у тебя вообще призвание к этой профессии, любишь ли ты людей вообще, способен ли ты сопротивляться. Ведь здесь нужны люди, не просто грамотные юристы, а юристы, которые стержень имеют. Я сейчас для себя это все поняла.

Не надо на судей обращать так много внимания, мне кажется. И пусть у них будет зарплата как и у всего населения. И у нас с вами, и у судей, и у парикмахера, и у дворника должна быть нормальная достойная зарплата, обеспечивающая достойную жизнь. И тогда вот этого не будет ничего. Хотя, понятно, что категория судей особенная... Ни в коем случае я не хочу с парикмахером сравнивать.

- Судье приходится рассматривать разные дела, не только по жилищным спорам. В том числе и уголовные. Вам приходилось?

- Уголовные дела — это не моя специализация была. Но когда я пришла, уголовные дела рассматривали все подряд. Особенность рассмотрения уголовного дела в том, что ты должен огласить приговор и вынести решение, например, в виде лишения свободы. Я всегда была не уверена до конца, что этот человек совершал преступление. И у меня уголовные дела отобрали после того, когда я рассматривала одно дело о ДТП. Абсолютно была уверена в том, что в ДТП, где 4 трупа были, подсудимого, одного из тех, кто сидел на пассажирском месте, подставили, потому что водитель, оставшийся тоже в живых, был в нетрезвом состоянии... И я однажды просто вызвала к себе этого подсудимого и говорю: "Ты понимаешь, ты не бери на себя". Вот просто по-человечески с ним поговорила, чего, наверное, судья не должен делать. Я говорю: "Ты расскажи, как было. И всем очевидно, кто это был за рулем. Даже по тем травмам, которые были получены". А по материалам дела, по всем обстоятельствам я должна была выносить приговор и давать ему 5 лет колонии-поселения, понимаете? Потому что 4 трупа — это 5 лет. Он не оценил моего к нему хорошего отношения. Он пошел на меня жалобу написал, что я ему уже пообещала 5 лет. И я потом просто сама отказалась от этих уголовных дел.

- А чем в итоге кончилась эта история?

- Дело забрали и отдали другому судье, который 5 лет буквально ему впаял без всяких, знаете, душещипательных бесед. И потом мамаша вот этого подсудимого приходила и плакала, и говорила: "Ах вот, да что же?". Они думали, что они получат условно за 4 трупа. Ну, во всяком случае, уголовные дела, я поняла, что это не моя вообще сфера деятельности.

- Вы всегда так переживали за подсудимых?

- Я даже 15 суток не могла дать. Бывали такие ситуации — милиционеры звонят в суд и говорят: "Вот этих надо". Причем приводят человека, который рассказывает, что его взяли-то не на улице, что к нему приехали, вытащили его из постели. Естественно, я при таких обстоятельствах отказывала. Так что вы думаете? Я выносила постановление, они его тут же рвали и вели к тому судье, который удовлетворял.

- А как милиционеры могут вообще порвать постановление, которое вынес судья? У меня это не очень в голове укладывается.

- Там же протокольная форма. Они приносят материал, и тут же им этот материал отдаешь. Он фиксируется потом, постфактум. И если их не устраивает, они заводят подсудимого в соседний кабинет. И водят его, пока кто-то из судей не даст трое суток. А им сутки нужны для того, чтобы его еще там поколотить, побить. Я понимала это...

- Я каждому судье задаю этот вопрос — вот вы в своей практике сталкивались с таким понятием, как муки совести судьи?

- Это страшные муки. Это страшные муки. Однажды, я помню, был такой эпизод: привезли несколько человек, и там действительно надо было дать сколько-то суток. Я дала одному 3 [суток административного ареста]. Так я вечером пошла в милицию, посмотреть, проверить, покормили ли их. Понимаете, я не могла вот так спокойно лишать человека свободы.

- Неужели никогда не приходилось давать реальные сроки?

- У меня единственный случай был, когда я лишила [свободы] на 6 месяцев алиментщика (тогда за алименты давали 6 месяцев)... Ну, он так нахально себя вел — вот его единственного мне не было жалко. Он так некрасиво себя вел по отношению к своим детям, по отношению к своей бывшей жене. Хотя за него пришли хлопотать. Вот я еще думала — давать или не давать 6 месяцев. Но он так себя вел, что у меня было четкое ощущение, что этого человека исправит только 6 месяцев исправительных работ. И все.

Это, действительно, такое внутреннее было состояние. А в остальном я всегда боялась, ненавидела эти уголовные дела, они меня мучили. Хотя кому-то нравится.

К сожалению, сейчас весь судейский корпус выхолостили. Выхолостили взрослых, опытных. Я считаю, что надо поднять возрастной ценз, и на должности судей назначать все-таки не с 25, а с 35 лет. Потому что для того, чтобы судить людей, надо чтобы человек сформировавшийся был. Позиция судьи Пашина — запретить назначать судей из секретарей судебных заседаний. Либо должно быть такое условие: ты поработал секретарем судебного заседания, хочешь быть судьей — иди поработай на самостоятельной работе и научись самостоятельно принимать решения, а не писать под диктовку, что тебе говорит судья. Или еще круче: переписывать протоколы. А состав мировых судей полностью из секретарей судебных заседаний, которые не брезгуют в том числе и переписыванием протоколов.

- Еще говорят, что в судьи идут в основном женщины.

- В основном да, женщины.

- И говорят, что в основном одинокие женщины.

- И в основном одинокие женщины. А в основном одинокие женщины, потому что там невозможно, нет времени жизнь устраивать. А если какая-нибудь дуреха и придет туда с мужем, то через некоторое время они от них сбегают.

- Вот почему никто не хочет жить с судьями?

- Да черт их знает. Ну, во всяком случае, замуж, в мою бытность судьей, редко кому удавалось выйти на судейской должности. Знаете, иногда нет времени в порядок себя привести.

- Вот уж не подумала бы. Наоборот, мне кажется, женщины-судьи такие всегда красивые в своих мантиях.

- А там под под мантией какая-нибудь грязная блузка. Или просто футболка домашняя. Ну, нет, конечно, до такой крайности не бывает. Но занятость колоссальная. Вот зарплата, которую они сейчас получают, ее все равно не хватает на то, чтобы содержать прислугу, а работы там — пиши круглосуточно и не отпишешься.

[Мария Эйсмонт]

http://publicpost.ru/theme/id/1522/n...ladimirovicha/
31.05.2012 12:28

Александр Меликов пришел работать в 1997 году в Дорогомиловский суд по приглашению председателя суда из РОВД и спустя почти 8 лет был со скандалом уволен по представлению председателя Мосгорсуда Ольги Егоровой. "За явную сомнительность и странную мягкость целого ряда приговоров", — цитирует ее Меликов. До этого судья отказался добровольно уйти в отставку. В настоящее время работает адвокатом.

- О судебной реформе говорят все, но при этом состояние судебной системы только ухудшается. На ваш взгляд, есть какие-то шансы на реформу?

- На мой взгляд, эта реформа состоялась. Ельцинская реформа создала в стране стройную систему правосудия, приближенную по крайней мере на бумаге к цивилизованным странам. Разве что суд присяжных долго вводился, но и он в итоге заработал. Все вроде как настроилось. Во второй половине, конце девяностых, несмотря на то, что творилось в стране, суд, на мой взгляд, работал нормально. И оправдательные приговоры пошли и отказы в возбуждении дел. Работать было можно, интересно, и серьезного давления не было ниоткуда, а если оно и было, то нормальным судьей оно нейтрализовывалось. Судья говорил: "Я свободен, независим, идите все… Я приму такое решение, какое считаю нужным".

- Когда и как все начало меняться?

- Реформа стала сильно тормозить с приходом Владимира Владимировича (Путина). Москва — показатель. Москва — пример. С Москвы все плохое началось и пошло дальше.

В Москве все, конечно, связано с Егоровой. Человек не самых сильных юридических знаний, была заместителем (председателя Мосгорсуда) без особого авторитета, такая серая мышка. Человек был назначен исходя из личной преданности. Нужен был управляемый суд — они получили управляемый суд в Москве.

- То есть вы хотите сказать, что один человек поменял в Москве всю судебную систему?

- Да. Чистка началась с Мосгорсуда. Более ста судей ушли в отставку. У нас был великолепный состав, все судьи со стажем, нас вызывали, проводились учебы, совещания, разбор ошибок. Мы спорили друг с другом. Сначала был разогнан этот аппарат, думающий, отменяющий (несправедливые приговоры). У нас такая коллегия была, такая война была. Председатель коллегии была такая активная, председатель Пресненского суда. Было серьезное противостояние. В итоге она ушла в отставку.

До начала 2000 коллегии были нормальные. Бывало, как на совете депутатов, спорили, шумели, составляли списки (кандидатов в судьи), эти списки обсуждались. Потом превратилось в список "За/против". Когда пошли репрессии, народ понял, что надо сидеть и не высовываться. Хочешь работать — сиди, голосуй. Зарплата хорошая, работа престижная, соцпакет.

- Как быстро потеряла независимость московская квалификационная коллегия?

- Быстро. К следующим президентским выборам она поменялась. В 2004 это была уже не коллегия. Потом был разогнан аппарат Мосгорсуда, знающий, профессиональный. На их место взяли людей снизу, которых выбирали по принципу личной преданности.

- Все опять замыкается на личности. И тем не менее не совсем понятно, как Егорова смогла разогнать всех независимых судей, не имея поддержки квалификационной коллегии?

- Значит, смогла. Видимо, какие-то козыри выдвигала. Какими-то связями пользовалась.

- И все молчали?

- С нас, с Москвы, пошла эта закрытость судейского сообщества, когда даже если хочешь что-то сказать, то не можешь: сам статус очень ограничивает судью в выражении своего мнения. Может, это мировая практика, кроме знаменитого испанского судьи (Бальтасар Гарсон, рассматривал дела Пиночета и Гусинского) я не видел, чтобы судья (на Западе) был публичен. Может, это и правильно с какой-то стороны.

- А если у общества к судье есть вопросы?

- Вообще-то все должно быть в приговоре. Приговор должен быть таким, чтобы никаких вопросов к судье не возникало. Любое высказывание судьи с какой-то критикой расценивается судейским сообществом как действие, позорящее само сообщество. Я пошел в прессу, когда на меня начались наезды. То есть я пошел в правозащитные организации, а они уже вывели на прессу.

- В какой форме были эти наезды?

- Мне звонили, говорили: "Ты чего делаешь? Завязывай".

- Вас за какое-то одно дело уволили или по совокупности?

- Там долгая история. Выступал много не по делу на всяких совещаниях, отказывал в арестах, (выносил) оправдательные приговоры, активно пытался применять примирение сторон.

- Вы действительно выносили так много оправдательных приговоров?

- Оправдательный приговор и тогда был редкостью, а сейчас это нонсенс. А тогда они были, но к ним всегда относились с подозрением. Поскольку я был единственный среди судей нашего суда мужчина, у которого была машина, меня посадили на все автотранспортные дела со смертельным исходом — там Кутузовский проспект, правительственная трасса, мигалки и просто аварии. И еще у меня были несовершеннолетние. То есть такой контингент подсудимых, который особых зверств со стороны судьи не предусматривает. Получалось, что у меня больше всех оправдательных приговоров. Да и то смешно — 4-5 в год, это из 200-400 дел. В то время, помню, журналисты делали статистику по судам. Так были суды, где за год ни одного оправдательного или один. И наш, Дорогомиловский суд, — 5-8 оправдательных. Мы выделялись. Были судьи, которые не вынесли за жизнь ни одного оправдательного приговора вообще. Я таким говорил: "У вас в среднем 300 дел в год, 10 лет работы. Даже по теории чисел не получается, кто-то там должен быть невиновным". Они отвечают: "Нам так проще".

- Прямо так и говорили прямым текстом: "Нам так проще"?

- Ну да. "У меня ребенок, мне работу не найти…".

- А бывает, что такой судья мучается совестью?

- Мне никто не признавался в таких муках.

- Вот это странный аргумент — "мне работу не найти". Ведь судья же, вроде бы, человек высокой юридической квалификации, такой должен работу найти очень легко.

- Здесь определяющее "вроде бы". Кадровая политика сильно поменялась: сегодня знания не основной показатель при приеме на работу судьей. Раньше со следствия можно было прийти в суд, сейчас почти не берут, на адвокатов вообще запрет.

- Что значит запрет? Вот если я, например, адвокат, и хочу стать судьей…

- То вы можете подать заявление, пройти экзамен, — и даже, может быть, его сдадите, но квалификационная коллегия вас не пропустит. Просто не проголосует за вас.

- А за кого проголосуют?

- Сейчас такая цепочка: секретарь — помощник — мировой судья — федеральный судья. Вот секретарь как попадает в эту систему, начинает вокруг видеть только все плохое, так дальше с этим мировоззрением и идет по карьерной лестнице. Человек, взрощенный этой системой, так на эту систему и работает. Плюс идет омоложение образования и ухудшение качества юридического образования. Мы шли учиться после армии, потому что хотели учиться, сейчас многие идут учиться, чтобы откосить от армии.

- Вернемся к вашим проблемам. С чего все началось?

- Основные проблемы у меня лично начались после того, как ввели в 2002 году судебные аресты (раньше прокуратура могла самостоятельно арестовывать подозреваемых, с 2002 г. это стало возможно только по решению суда). Этот новый кодекс позиционировался как прогрессивный, и в первую очередь от него ждали судебных арестов — все ждали от судьи всесторонности, полноты и объективности при принятии решений о лишении свободы. Мы говорили: пора не путать заключение под стражу с наказанием, до суда ходи под подпиской. Зачем нужны все эти сумасшествия, которые творятся в следственном изоляторе? Даже мне, бывшему следователю, было удобнее вызвать человека к себе, чем ехать в СИЗО и там полдня стоять в очереди, чтобы с ним встретиться.Особенно если ты видишь, что человек не злодей, а совершил что-то мелкое.

- Звучит действительно очень прогрессивно. Что не сработало? Почему начались проблемы?

- Кодекс наткнулся на неправильное исполнение и волюнтаристские трактовки. Общее мнение — было лучше, когда прокуратура арестовывала. Мне, например, когда я был следователем, прокурор часто не санкционировал арест. Статья 20 в старом УПК предусматривала всесторонность, полноту и объективность расследования. Сейчас следователь стал стороной обвинения, и ему больше не надо искать доказательств защиты. Им не вменяют в обязанность искать доказательства невиновности, это должна теперь делать сторона защиты. А у защиты вы сами знаете, сколько прав, эти права есть на бумаге, но фактически их никто не слушает. Там все хорошо написано, там большие права у адвокатов, например.

И вот через полгода после введения нового УПК состоялось совещание по практике применения судебных арестов. И получилось так, что по числу отказов в арестах Дорогомиловский суд был на первом месте, а среди судей Дорогомиловского суда — я и один мой коллега. И нас там начали поливать.

- Кто вас поливал?

- Егорова. Она с докадом выступала, причем чтобы было больнее и обиднее, с нехорошими намеками, что мы выпускали из-под стражи не просто так. Я встал, выступил: "Вы бы посмотрели сначала на статьи, по которым мы отказывали в арестах, и на тех, кого мы отпускаем: гастарбайтеры с Киевского вокзала и другие такие же. Есть там хоть один олигарх, на ком руки погреть можно?! Сначала разберитесь, потом говорите".

- Получается, что внедряются прогрессивные нормы, а на деле становится хуже. Все-таки, где поломка системы? Куда делась декларируемая всеми законами независимость судей?

- Она куда-то делась с приходом Владимира Владимировича. Какими бы прогрессивными ни были все кодексы, ничего не будет, пока судьям не развяжут руки.

- Как надо развязать руки?

- Ну, надо, наверное, поснимать все руководство. Для начала. Причем хорошо поснимать — не просто в отставку, а за Ходорковского, например, или за что-то еще конкретное. Ту же Егорову, например. Не хочу все сваливать на Егорову, но получается, что в Москве все связано с ней.

- Сейчас вы чем занимаетесь?

- Я адвокат, консультирую гражданские дела, собираюсь вступать в коллегию (адвокатов), чтобы консультировать по уголовным делам. За них больше платят.

- Уголовные дела вообще сегодня выиграть-то можно?

- Практически нет, но платят за работу адвоката по уголовным делам больше. Раньше дела прекращались следователем. Сейчас, если дело возбудили, то все! Либо оно просто растворяется, либо должно идти в суд. Прекращения не предусмотрено.

- То есть если дело возбудили, то ты почти стопроцентно будешь осужден?

- Да.

- В чем тогда заключается функция адвоката, если дело не выиграть?

- У человека всегда есть надежда. Особенно, когда светит приговор в10-15 лет, поэтому люди платят адвокату несмотря ни на что. Ну а ты как адвокат со своей стороны что-то пытаешься сделать для этого, как минимум срок скостить. Но вообще адвокаты прямо говорят, что при нынешнем отношении судей к защите фактически введен запрет на профессию. Для чего нужны все мои знания, если ты все равно ничего при этой системе не выиграешь? Деньги судьям заносить?

- Если процент оправдательных приговоров почти нулевой, то за что деньги носить? Все равно же посадят. Или все же можно решить что-то с помощью коррупции?

- Я не считаю, что можно говорить в суде о серьезной коррупции. Ну есть, конечно, редкие случаи. Но это не самое страшное. Самое страшное — отсутствие независимости, вот это — "Что изволите?".

[Мария Эйсмонт]

http://publicpost.ru/theme/id/1587/d...rtv_chem_zhiv/
13.06.2012 13:30

Любовь Благушина — выпускница Всесоюзного заочного юридического института, бывший юрисконсульт тульской кондитерской фабрики "Ясная поляна" и следователь прокуратуры с почти десятилетним стажем — была избрана судьей Центрального районного народного суда города Тулы в 1986 году. Спустя десять лет она добровольно решила уйти из системы, почувствовав, по ее словам, как "после вольницы тебя вдруг заковывают в цепи — и говорят, что так нормально". В настоящее время возглавляет коллегию адвокатов "Благушина и партнеры".

— Вас выбирали народным судьей еще при советской власти. Что это были за выборы?

Формально, конечно, все было. Возили по коллективам, я должна была отчитываться. Заказывали в типографии листовки с моим портретом и биографией и на улицах развешивали. Я предварительно повстречалась с заводским коллективом, который меня выдвигал. Альтернативы никакой не было. Единогласно избрали, никто не был против. Всем понравилась (моя кандидатура). В этом году будет 40 лет, как я в системе. Юбилей.

— И каков Ваш диагноз этой системе?

Больной скорее мертв, чем жив. На 80 процентов сегодняшняя нестабильность в обществе, общественные возмущения, которые волной накатывают, спровоцированы отсутствием нормальной судебной системы. Потому что человек не чувствует себя защищенным. Выборы, экология, бизнес, здравоохранение, обучение, коммуналка, транспорт — все упирается в судебную систему. Поэтому такое громкое название: "третья власть". Вот она и должна быть властью. Плохой, какой бы он ни был, но закон есть закон, соблюдай его, вне зависимости от того, бродяга ты, бомж или премьер министр. Иначе бардак, иначе анархия, иначе коррупция. Как кто-то может не понимать, что если закон не соблюдается, то валится все: все институты, экономика... Все валится в тартарары.

— Больного никак не реанимировать?

Только волевым решением сверху. Пока власть устраивает то, что происходит, ничего изменить нельзя. Бунтарей сейчас в судьях нет.

— Неужели ни одного?

А Вы таких знаете? Я не знаю ни одного.

— Ну, я встречалась в последнее время с несколькими бывшими судьями, довольно жестко критикующими систему. Правда, критика обычно начинается после того, как их из этой системы выживают.

Меня никто не выживал из суда, никаких намеков мне не делал, что надо уходить. Но было ясное понимание, что складывается такая ситуация, в которой я уже не смогу работать. Это как после вольницы тебя вдруг заковывают в цепи — и говорят, что так нормально. А вольница была...

— В советские времена?

Нет, в советские времена был застой, или стабильность, — как хотите, так и называйте. Все было предсказуемо, любую ситуацию можно было просчитать и сказать, как она будет развиваться.

Но я бы не хотела сказать, что нас особо беспокоили звонки из обкома партии или из исполкомов — не знаю, может, где-то наверху что-то и решалось, но, пока я работала судьей, я ни одного такого звонка не имела. А потом пришла вольница. Был Пашин, появилась концепция этой судебной реформы — это рубеж 91-93 годов. И особенно большую роль сыграли события 93-го года, когда обкомы заставили освободить помещения и заселили туда суды. А когда Хасбулатов подписал концепцию судебной реформы, про нас все вообще забыли. Никаких звонков, никаких ходоков — мы почувствовались себя действительно полностью самостоятельными.

— Вы такими себя почувствовали или такими стали на самом деле?

Я могу говорить о себе и о тех судьях, кто был рядом и делился со мной своими мнениями, а как было по стране — я не могу сказать.

— Вы все выходцы из советской тоталитарной системы. Неужели все так просто: после того, как о вас забыли, вы все стали сразу независимыми? Получается, чтобы поменять менталитет, достаточно оставить в покое?

Это зависит от внутренних качеств. В каждом человеке есть и хорошие, и порочные черты, и что главенствует — то и определяет этого человека на любой должности, в том числе на судейской.

Я никогда не забуду один случай, которому я стала свидетелем, я пронесла это (воспоминание) через всю свою жизнь. Когда я пришла работать секретарем судебного заседания — это был 1972 год, — я работала с председателем Привокзального районного суда города Тулы. Это была бывшая военная, огромных размеров старая дева (замуж она так и не вышла), резкая в суждениях, категоричная, но она для меня стала образцом. И однажды мы проводили выездное судебное заседание на предприятии — на кондитерской фабрике "Ясная поляна". Судили за мелкие хищения — там же подворовывали: прянички, конфетки. Никого, конечно, в тюрьму не посадили, но тогда было модно публично, в актовом зале осуждать расхитителей государственной собственности. Я нормально это все воспринимала, но удар я пережила в конце, когда обожаемая мною председатель зашла в кабинет к директору предприятия и вышла оттуда с конфетами — дефицитным "Птичьим молоком" и пряниками, и спокойно с этим вышла через проходную. Это был удар ниже пояса: она только что тетку, которая ребенку своему выносила конфетки, потому что ей, может, не хватало, осудила — и потом сама же взяла дорогостоящие дефицитные конфеты и спокойно вынесла. Я испытала шок, и я была уверена, что я никогда так не буду делать. Вот спросите меня, почему я пошла в судьи.

— Почему Вы пошли в судьи?

Вы помните фильм "Знатоки"? "Наша служба и опасна, и трудна, и, на первый взгляд, как будто не видна..." Вот такая я была. И служила: в прокуратуре 10 лет служила, ночами, было искреннее понимание долга. И среди тех, с кем я работала, я не видела таких морально извращенных людей, каких я наблюдаю сейчас: ни в милиции, ни в прокуратуре... Мой любимый, ныне покойный, прокурор ездил на служебном задрипанном "Москвиче", носил заячью шапку, синее служебное пальтишко.

И никогда не забуду одну сцену. Я не была членом КПСС. (Это было как раз на изломе — 1985 или 1987 год, — и у меня тогда еще шел комсомольский стаж, мне еще не было тридцати лет, поэтому меня, беспартийную, избрали судьей). И вот, приходит одно дело, и меня вызывает прокурор (это был единственный подобный случай) и говорит: "Возьми дело и пойди в обком партии, чтобы там его почитали, доложи (о расследовании)"... Я говорю: "Не пойду". Он: "Иди". Я: "Не пойду". Дошло до того, что я это дело в его сторону запулила: "Вам надо, Вы член партии — вы и идите!". Он говорит: "Ну ты даешь!". Вот так у нас можно было разговаривать с прокурором. И я не пошла, он сам ходил, и дело это потом не взяла — он сам расследовал. И никаких репрессий, никакого прессинга, и никому он на меня не пожаловался из вышестоящего руководства. Это вот вам "жесткие советские времена".

— А что тогда такое была эта вольница, о которой Вы упомянули?

А вольница — это ты, твоя совесть и закон. Всё. Вот это — вольница. Вот в период этой вольницы, в этот короткий период где-то с 93-го по 96-й годы, я вынесла пять оправдательных приговоров. ПЯТЬ.

— Это много, по-Вашему? Это за три года? Из скольких рассмотренных дел?

Сейчас не вспомню цифры, не хочу врать. Ну, конечно, не 25 процентов оправдательных приговоров было, но они были. И учтите, что тогда еще использовался институт возвращения дел на доследование, а качество следствия в то время по сравнению с сегодняшним — это земля и небо. У суда поддерживались теплые отношения с прокуратурой...

— Вот скажите, откуда эти теплые отношения?

Это идет издалека: (у прокурорских и судей) одна комсомольская организация, одна партийная организация, один профсоюз. Все вечера вместе: Новый год, 8 Марта. Ну, как из этого выпадешь? Никак. Отношения были замечательные. Когда я ушла в суд со следствия, бывший мой начальник стал прокурором района, в котором я работала. И у нас были прекрасные отношения. Но это никак не влияло негативно (на мою независимость как судьи), не вызывало желания закрывать глаза на нарушения. Помню, как от него пришло дело, я ему звоню и говорю: "Володя, забери свое дерьмо! Я не буду выносить здесь обвинительный приговор, давай я верну тебе на доследование". Вот так строились отношения. А потом как-то все резко изменилось.

— Когда именно?

Вы знаете, уже в 95-м году стали гайки закручивать.

— Рановато. Многие судьи, с которыми я разговаривала, рассказывали, что все стало меняться на рубеже 90-х и нулевых. Выходит, в Туле еще при Ельцине началось?

Да. Еще при Ельцине. С чем это было связано — я не знаю: может, опомнились, что предоставили (судьям) много прав. Тогда начали появляться дела, в которых были интересы чиновников, государства — и не только государства, а отдельных лиц. Стала появляться каста неприкасаемых, милиция стала меняться.

— Понять бы, с чем это связано. Вот, вроде, была вольница, вы независимы, никто не вам звонит — и вдруг...

Не "вдруг". Постепенно начали. Я даже не сразу поняла.

— А когда окончательно поняли?

В 96-м году было твердое убеждение, что в тех условиях, которые начинают навязывать, я работать не смогу. И тогда я приняла решение об отставке.

— Как именно Вам навязывали эти новые условия?

Ну, как навязывали? Любой оправдательный приговор стал восприниматься как недопустимое обстоятельство, любой обвинительный мог устоять, а оправдательный — обязательно отменялся. Создавалась такая ситуация: хочешь иметь хорошие показатели в работе — любыми путями выноси обвинительный приговор. Потом, совершенно по непонятным для меня причинам, судьи, которые занимали принципиальные позиции, становились изгоями.

— А как судья становится изгоем?

Начинают отменять его решения, говорят о плохом качестве работы, ставят под сомнение его профессионализм. Ну, вот как Пашина изгнали? Когда изгнали Пашина, это был удар ниже пояса для всех судей. Это была публичная порка. И мне кажется, что эта публичная порка в корне перевернула сознание судей, и те, кто не желал мириться, решили уйти, а остались те, кто решил, что надо приспосабливаться. А потом начался приток новых кадров. А новые кадры шли не для того, чтобы вершить правосудие. Новые кадры шли за собственным благополучием.

— В чем выражалось это изменение в сознании судей? Что происходило, что все почувствовали, что вольница кончается? Вы это лично как-то чувствовали?

В первую очередь — чувствуешь зависимость от обстановки, которая вокруг тебя создается. Оскорбительно, например, воспринимать вынесение оправдательного приговора как факт, свидетельствующий о получении тобой взятки. Почему-то ставится знак равенства между взяткой судье и оправдательным приговором. Это неправильно, это унизительно.

— Можете привести какой-то конкретный пример? Кого Вы так оправдали, что Вас стали обвинять в коррупции?

Ой, как сейчас трудно об этом говорить... Была у меня троица, которую обвиняли в групповом изнасиловании. Это были ребята, занимавшие не последнее место в городе. Какая-то там была грязная подоплека, само изнасилование было совершенно натянуто и совершенно недоказуемо. Не было никаких доказательств. Я вынесла оправдательный приговор — и разразился жуткий скандал, что, якобы, мне заплатили. Не было там никаких плат, там было законное решение, и оно прошло кассацию, а разговоры все равно шли. Тогда не вызывали еще на ковер, но скользкие намеки (со стороны начальства) проскальзывали. Неприятно было.

— Вы же наверняка общаетесь с бывшими коллегами. Что они говорят про нынешние времена? Как им сейчас работается?

А мои коллеги на 90 процентов в отставке. Все мое поколение ушло. Некоторые — чуть попозже, лет через пять (после меня).

— Но Вы же общаетесь — как адвокат — с действующими судьями...

Ну, как Вы себе представляете мое нынешнее общение с судьями? Вот, разве что недавно было такое неформальное общение с судьей Подопригоровым (этот судья Тверского суда фигурирует в списке Магнитского — РР).

Я пришла в порядке статьи 125 — мы обжаловали действия следователя СК по контрабанде, и то ли мы ждали кого-то, но у нас был такой пятиминутный перерыв. И вот, он на меня смотрит с таким выражением лица: мол, какого черта вы сюда ходите? Ну, мы же все равно не удовлетворим ни одной вашей жалобы. Я говорю: "Сергей Геннадьевич, ну так же нельзя!". А он: "Да о чем Вы говорите? Вы что думаете..." Вот я дословно передаю, потому что я никогда это не забуду, я умирать буду — не забуду: "Вы что, думаете, что 37-й год не вернется?". У меня был ужас, я похолодела. "А Вы думаете — вернется?". А он говорит: "Конечно!". "И правильно, — он мне говорит. — Мои предки в 37-м к стенке ставили". "Бааа, — говорю, — тогда мы по разные стороны баррикад, потому что моих предков расстреляли". Вот может такой моральной наполняемости человек быть судьей? Я считаю, что нет. А ведь он молодой человек, 1974 года рождения.

— Вот интересно, на что рассчитывают эти молодые судьи, прокуроры? У них же впереди большая часть жизни. Неужели они не боятся за свою репутацию, не боятся следа, который они оставят в истории? Ну, или хотя бы того, что рано или поздно на Западе проголосуют за список Магнитского или другие похожие списки, и они никогда не смогут поехать в Куршевель?

Дело даже не в Куршевелях, как мне кажется. Возьмите любого судью, прокурора — они про Бога забыли. Самый страшный грех — гордыня. Забравшись на этот Олимп, они возгордились, они посчитали, что они выше интересов людей. Да не ты вершишь правосудие! Жди суда Божьего!

У меня был один поразительный случай. Я тогда уже перешла в адвокатуру и одновременно возглавила филиал одной правозащитной организации в Туле, и мы вели активную деятельность по борьбе с беспределом сотрудников милиции. И мы заставили эксгумировать труп человека, которого убили в милицейском кабинете. Мы довели дело до суда, нам повезло, что одного они не добили, и он пошел заявителем. И вот, председатель суда — он был выходец из МВД — выносит оправдательный приговор. И эти убийцы — особенно главный, каратист — довольные, радостно потирают руки. Тогда моя дочь (она на том процессе представляла интересы потерпевших) говорит: "Ну, что же вы такие радостные? Вы же человека убили! Ну ладно — этот суд, но от суда Божьего не уйдешь". И — бац! — получаем через месяц информацию, что этого милиционера точно таким же способом убили. Мы еще удивлялись, когда читали заключение судмедэкспертизы, это просто какая-то мистика: у него были точно такие же телесные повреждения, от которых скончался наш потерпевший.

Судья тогда посчитал, что сделал доброе дело, а сделал злое дело: осуди он его тогда — тот бы честно отбыл свое наказание и, может, был бы до сих пор жив. Таких историй много.

[Мария Эйсмонт]

http://publicpost.ru/theme/id/1634/v..._ne_muchaysya/
22.06.2012 12:09

В самое ближайшее время Татьяна Зайферт — бывшая судья Калининского районного суда Санкт-Петербурга — может оказаться за решеткой по обвинению в покушении на мошенничество. Из свидетеля в деле о рейдерском захвате 90-метровой мансарды (два года назад она консультировала одного из претендентов на помещение по составлению договора об аренде) Зайферт неожиданно превратилась в организатора преступной группы, что предполагает срок до 10 лет.

Изменив ей меру пресечения на арест, суд счел, что она "может оказать давление на неустановленных до настоящего времени свидетелей", а также "уничтожить предметы и документы, местонахождение которых к настоящему времени не установлено". Интервью РРost бывшая судья давала в больнице, куда она попала после острого приступа гипертонии. Из-за этого рассмотрение ее апелляции на постановление об аресте было перенесено на 26 июня. Если решение о взятии под стражу будет оставлено в силе, арест бывшей судьи должна будет в течение 5 дней санкционировать квалификационная коллегия судей — то есть лишиться свободы она может уже на следующей неделе.

Бывший старший дознаватель с 8-летним стажем, Татьяна Зайферт проработала судьей в Калининском районном суде 6 лет, где специализировалась на уголовных делах, и была вынуждена уйти в отставку после того, как ей не продлили полномочия судьи (до 2009 года в российской судебной системе существовал испытательный срок, по окончании которого судья еще раз проходил процедуру утверждения — РР). Не имея достаточного стажа для получения судейской пенсии, Татьяна устроилась работать помощницей депутата Заксобрания Санкт-Петербурга Ольги Литвиненко, которой оказывала юридические услуги, а также представляла ее интересы в судебной тяжбе с ее отцом — ректором Горного института Владимиром Литвиненко, считающимся другом Владимира Путина, — за право воспитывать дочь Ольги Эстер-Марию. Участие в этом деле вызвало гнев Владимира Литвиненко, который, как уверена Зайферт, стоит за ее уголовным преследованием. (Об этом — в питерских СМИ: piter.tv, zaks.ru, novayagazeta.spb.ru.)

— Постановление о Вашем аресте уже имеется. Когда Вас могут взять под стражу?

Если мою апелляцию отклоняют, то после этого идет обращение в квалификационную коллегию судей, которая должна рассмотреть его в течение 5 дней. Если коллегия дает согласие (а я подозреваю, что даст), то в этот же день меня под белые ручки — в изолятор.

— Вы так опасны, что Вас нельзя оставить на свободе до суда? Что это за "неустановленные свидетели", на которых Вы, по мнению следствия, можете давить?

Я понимаю, зачем меня хотят отправить за решетку — чтобы заставить сознаться, рассмотреть дело особым порядком и протащить через суд. Есть много способов заставить сознаться. У меня есть семья — Вы видели мою дочку, видели мужа. У дочки могут найти наркотики, у мужа — гранату, например. Мужа уже забирали с улицы на глазах дочки. Подходят два гражданина, заламывают руки, кидают в "Рэндж Ровер" с затемненными стеклами и увозят. Дочка побежала за мной, а они, как потом рассказывал муж, смеялись, видя, как мы мечемся по тротуару. Хорошо, что я сама в милиции работала, поэтому быстро сообразила, что к чему, позвонила следователю и спросила: "Муж у Вас?". Он говорит: "У меня". Мне уже и стекло простреливали в машине.

— А формально в чем Вас обвиняют? Что это за уголовное дело о мошенничестве?

Дело было возбуждено в мае 2010 года в отношении неустановленных лиц, которые обвинялись в мошенничестве. Речь шла о подделке документов о купле-продаже акций предприятия. Ну, предприятие — это громко сказано, никакого предприятия там не было, было разве что помещение — мансарда на Лиговке. Группа лиц (некое ООО "Гювира") завладела этим предпирятием, и потом они стали его продавать. Я была свидетелем по этому делу, поскольку эти лица (из ООО "Гювира") ко мне обращались за консультацией — это было в период, когда я ушла из суда, но еще не устроилась помощницей к Ольге Владимировне. Это была странная консультация, я так и не поняла, что им было от меня надо. Они сказали, что они собственники здания, но в этом здании находятся посторонние лица. Я посоветовала обратиться в милицию с заявлением и даже, кажется, помогла это заявление написать. Потом они попросили порекомендовать им охранное предприятие, чтобы охранять это помещение, и я дала телефон. Позже один из охранников, с которым мы были знакомы, позвонил мне, когда его забрали в милицию, и спросил, что делать. Я посоветовала дождаться адвоката и, в ожидании, сослаться на статью 51 Конституции.

Теперь меня обвиняют в том, что я противодействовала следствию, заставив свидетеля отказаться от дачи показаний, разъяснив ему 51 статью Конституции. Как подозреваемая и обвиняемая я появилась в деле в октябре 2011 года, когда эти лица дали показания, что позвали меня руководить процессом продажи помещения. Хотя никто из покупателей меня не видел, не слышал, не знает. Против меня есть только слова директора этой фирмы — больше против меня ничего нет. Я не понимаю, в чем состав моего преступления.

— В своем открытом письме президенту Вы и другие помощники Ольги Литвиненко утверждаете, что за вашими преследованиями стоит отец Ольги, Владимир Литвиненко. Со стороны вся эта история выглядит как какая-то "Санта-Барбара". Как вы все оказались втянуты в этот внутрисемейный конфликт? Что там на самом деле произошло?

С Ольгой Владимировной у нас были рабочие отношения, но, в принципе, достаточно доверительные. Я проявила, наверное, какой-то непрофессионализм, мне, наверное, не надо было заниматься этой историей, но мне было непонятно, как можно у матери забрать ребенка. Вот у меня кто б дочку отнял — я бы горло перегрызла! Ребенку был год — эту девочку с тех пор никто не видел, уже два года. Так что я в эту историю попала из-за материнского инстинкта. Когда девочке было 8 месяцев — это был май 2010 года — у Оли произошел конфликт с отцом. До этого у меня с ним были хорошие отношения, он даже мне звонил и просил, чтобы Оля давала ему ребенка понянчить. Я спрашивала у Оли: "Почему ты не даешь ребенка?". На что мне Ольга сказала: "Если я отдам ребенка, я ее больше не увижу". Я тогда этого не понимала, он же дедушка, я была на 100 процентов уверена, что он ничего плохого не сделает. Она стала давать ребенка, а потом они, ее родители, этого ребенка у нее отняли без объяснения причин.

— Так а Вы что в это время делали?

Когда они окончательно поссорились, Ольга подала в суд. Я участвовала в нем как ее представитель по доверенности. Меня, кстати, за это лишили статуса судьи в отставке — но это действительно не положено. (Cудья в отставке имеет право заниматься только творческой или преподавательской деятельностью — PP.)

И с этого момента у нас у всех (помощников Ольги) начались проблемы. У некоторых — тех, кто активнее ей помогал, — они начались, правда, еще раньше. Хлусова (одного из помощников депутата Литвиненко) избили весной 2010 года первый раз, сейчас он сидит уже год в тюрьме за мошенничество, еще раньше лично папа (Литвиненко) избил Стаса Дмитриенко (приятель и добровольный помощник Ольги) — выкинул его с парадной лестницы, когда он приехал навестить его дочь. А в декабре 2010 года во дворе его дома Стаса жестоко избили неизвестные, он перенес несколько операций. На Просолова (молодой человек жил у Ольги на даче и выполнял ее поручения) при наличии военного билета возбудили уголовное дело по уклонению от службы в армии. По этому делу его оправдали, но потом появилось новое дело — о мошенничестве, сейчас он скрывается за границей и объявлен в международный розыск (сама Ольга Литвиненко тоже скрывается за границей — РР). Потом у нас у всех провели обыски... У меня был разговор с Литвиненко в мае, он еще тогда сказал: "На Вас еще ничего нет. Но будет". Я тогда сказала: "Ищите". Вот, нашли.

— А как и почему Вы, бывший судья, стали помощником депутата?

Когда я ушла в отставку, у меня не было 20-летнего стажа и мне не было 50 лет, так что я вынуждена была работать. Творческой деятельностью я не могла заниматься — я не творческий человек, так что пришлось работать так.

— А почему Вы ушли в отставку?

Мне не продлили полномочия. Я отработала (судьей) 3 года, и мои документы были отправлены на продление, потом я ждала (ответа) еще 3 года, потом мне надоело ждать, я стала интересоваться своей судьбой. Мне сказали: "Что Вы волнуетесь? Ваши документы в порядке, все курирующие и надзирающие органы дали положительные заключения". Но в конце концов я получила письмо, в котором было сказано, что президент отказал в продлении полномочий. А президент отказывает без объяснения причин.

— Ну, понятно, что дело не в президенте — он вряд ли вообще знал о Вашем существовании. Но кто на самом деле мог быть заинтересован в Вашей отставке?

Не знаю. Но я достаточно жестко общалась с прокуратурой. Качество расследования уголовных дел, поступающих в суд (а я специализировалась на уголовных делах), было недопустимое. Например, поступает дело, где личность гражданина установлена с его слов. Причем он обвиняется по статьям "Изнасилование" и "Разбой". А может, он еще 8 человек изнасиловал под другой фамилией?!?! Соответственно, возникали конфликты с прокуратурой, я возвращала такие дела на доследование, писала частные постановления в их адрес, они пытались каким-то образом до меня докопаться, писали кассационные протесты на каждый мой приговор.

— А у Вас бывали оправдательные приговоры?

Да, и это тоже было проблемой, поскольку мне было также пояснено, что если я хочу работать, я должна вычеркнуть слово "оправдательный" из УПК. Я неправильно, наверное, поступила — с точки зрения профессионала, я вынесла в 2004 году 6 оправдательных приговоров.

— Почему же неправильно?

Надо было растянуть во времени, потому что статистика прокуратуры города Санкт-Петербурга упала ниже допустимой отметки, в связи с чем, конечно, любви ко мне не прибавилось.

— Вы говорите о некоей допустимой отметке. Выходит, есть некое число оправдательных приговоров, которые позволено выносить в год?

"Некоего числа", конечно, нет, но, к сожалению, в нашей жизни большую роль играет статистика. Палочная дисциплина была и в милиции, где я работала до суда, когда удушись — но сдай в месяц 5 уголовных дел! Она, эта палочная система, существует до сих пор, она существует везде — в суде, в милиции, в прокуратуре. И эти мои 6 оправдательных приговоров подкосили статистику прокуратуры. Хотя я до сих пор считаю, что поступила правильно, потому что нельзя невиновного человека осуждать, брать на себя вину и сажать его в тюрьму за то, чего он не делал.

— Был какой-то оправдательный приговор, который Вам особенно запомнился?

Я помню их все. Несмотря на то, что прошло почти 8 лет, и у меня было после этого две черепно-мозговые травмы, я помню их ВСЕ. Потому что это были действительно выстраданные приговоры. Над ними работаешь гораздо больше, чем над обвинительными. Я могу их все описать.

Вот, например, ДТП: едет водитель на грузовике с шаландой (прицеп 14 метров), по средней полосе, со скоростью 40 км/час — домой после смены. По дороге вне зоны пешеходного перехода в броуновском движении двигается пешеход, у которого 3,8 промилле алкоголя в крови — это он уже должен лежать и не двигаться, но наши люди в этом состоянии еще работают. Дальше: по правилам дорожного движения водитель должен ехать прямолинейно, не менять направления движения, затормозить, и — переехал, не переехал пешехода — он не виноват. Естественно, ни один здоровый человек так сделать не может — я сама такая, то есть ты инстинктивно отворачиваешь. Он отвернул, въехал уже на тротуар, но, поскольку гражданин так (хаотически) двигался, он его задел крюком от шаланды, тот упал, ударился головой и умер. За что обвинять этого водителя? Эксперт говорит: "Согласно ПДД — езжай прямолинейно, переезжай этого гражданина, и ты будешь прав". Я не могу переехать живого человека! Тем более, что потом тот же эксперт в суде поменял свой вывод. Я этого человека оправдала, я посчитала, что он не виноват. Приговор этот потом отменили, но он (обвиняемый) помирился с женой погибшего, и дело закрыли.

Было еще дело: ночью убили бомжа. Осмотр проводил участковый без медэксперта. Через месяц — не знаю, почему, загадка природы — возбуждается уголовное дело, начинают искать преступника, делают обходы, но никого не находят. И вдруг через три месяца оперуполномоченный в своей собственной квартире "находит" свидетеля, который говорит: "Я вспомнил, что я видел (того, кто совершил убийство), — это был такой-то". И на основании этих показаний обвиняют конкретного гражданина, и дело приходит в суд. И вот, этот свидетель ко мне приходит в приемное время (у каждого судьи есть определенные приемные часы для встречи с населением — РР) и говорит: "Что мне делать? Меня заставили дать такие-то показания". Я говорю: "Это твоя совесть, ты должен решить для себя, что тебе делать с ней". В результате он пришел в суд и дал показания, что он на самом деле не видел этого человека, а его заставили дать показания.

— А если бы он не пришел к Вам покаяться, а дал бы эти показания в суде? Вы бы ему поверили?

Он же предупреждается об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Какое у меня было бы основание ему не верить?!

— И что, он после этого признания жил в той же квартире с этим опером?

Опера потом посадили. Не за это, за другие дела.

— А приговор Ваш устоял?

Нет, тоже отменили, но к тому времени (обвиняемый) гражданин скончался от сердечного приступа.

— Все Ваши оправдательные приговоры отменяли — или были такие, которые выдерживали вышестоящие инстанции?

Нет, не все отменяли. Был, например, оправдательный приговор, который устоял, и его даже в институте прокуратуры изучали — как пример того, как надо в суде расследовать дела.

История, как всегда, дикая: чеченцы снимали квартиру у девушки — работницы прокуратуры, и ее сожителя. Хозяева — наркоманы, девушку потом выгнали из прокуратуры. И вот, они должны были встретиться с этими чеченцами, чтобы обговорить цену. Чеченцы пришли с водкой, сели в саду, выпили-закусили. Мой подсудимый ушел, а один из тех, кто остался, якобы ее (хозяйку) изнасиловал. Но тот — неизвестный был, а мой подсудимый был известен, потому что именно он снимал квартиру. И девушка написала заявление: "Прошу его задержать, потому что он знает, где находится тот, другой". Его задержали, к нему ворвались, его избили (у него 19 швов было потом), и, хотя девушка давала показания, что это не он, но именно его в итоге обвинили в групповом изнасиловании, и он до суда сидел 2,5 года.

Я сначала изменила ему меру пресечения на залог, за что прокуратура пыталась возбудить против меня уголовное дело о взятке, а потом оправдала — и этот приговор устоял во всех инстанциях. Потому что действительно он этого преступления не совершал.

— И тем не менее многие Ваши оправдательные приговоры отменялись. А когда отменяют приговоры — Вы сами говорите, — это плохо для статистики. Кстати, как эта статистика составляется?

Это ежеквартальные отчеты, в которых указывается, сколько судом рассмотрено дел, сколько вынесено приговоров, сколько из них обвинительных, а сколько оправдательных, сколько приговоров отменено. И считается общегородская статистика — и либо (районный) суд выше общегородской статистики, либо ниже, и, соответственно, либо получаешь преференции, либо тебе говорят, что ты неправильно работаешь.

— А преференции в чем заключаются?

Премии, конечно.

— То есть вот эти Ваши оправдательные приговоры, которые отменяются, ухудшают статистику вашего суда, и весь суд страдает из-за Вас?

Да.

— Коллеги на Вас не обижались, что из-за Вас их премии лишают?

Среди коллег таких разговоров не было, поскольку все понимали, что я решительный человек, остальные просто этого не делают. Все понимают, что если прокуратура получает оправдательный приговор, это говорит о низком качестве их работы — значит, они не смогли в суде поддержать обвинение, значит, это говорит о низком качестве следствия. Они дружат, они давят

— На Вас лично пытались оказывать давление?

Были случаи, когда просили рассмотреть дела определенным образом, и угрозы были, и взятки предлагали.

— А собственное судейское начальство давление оказывает? Многие судьи, с кем я разговаривала, жаловались прежде всего на такое давление.

Когда я пришла в 2002 году (работать судьей), председателем городского суда был господин Полудняков, он работал до 2004 года, а прокурором города был Сидорук Иван Иванович. И Вы знаете, никогда никакого давления от них не было. Как только поменялось руководство — пошли звонки через председателя, либо какие-то приходы. С 2004 стало очень напряженно. А сейчас все исполняется по указанию госпожи Епифановой (председатель городского суда Санкт-Петербурга — РР).

— Это ваша Егорова?

Да, это наша Егорова. Все, что она скажет, — так и делают. Это для меня странно — она же долгое время была замом Полуднякова, она же не какой-то варяг, который пришел со стороны. Не знаю, с чем это связано. Видимо, с желанием удержаться на месте. Система устроена так, что ты либо подчиняешься правилам и работаешь — получаешь судейскую зарплату, имеешь судейское удостоверение, неприкосновенность, либо уходишь.

— Многие судьи пытались этому препятствовать?

Препятствовать пытались те, кто к этому времени уже проработал в системе около 10 лет. Практически никто из них сейчас уже не работает. Может, кто-то остался, но большинство таких система изживает. Они не нужны — не нужно качество работы, не нужна вдумчивость. Мне говорили: "Зачем ты читаешь дела? Возьми флешку у следователя, напиши сверху "именем Российской Федерации" и не мучайся". Но это же жизнь человеческая, это судьба человеческая.

— Да, вот как сейчас Ваша судьба будет зависеть от судей, которые будут рассматривать Ваше дело.

Я бы хотела, чтобы мое дело рассматривали так, как я сама рассматривала дела.

— А есть шанс, что так будет?

[Мария Эйсмонт]

http://publicpost.ru/theme/id/1666/v...t_lohudr_etih/
29.06.2012 12:05

Выпускник юридического факультета Московского университета, Геннадий Крылов был судьей, а потом — председателем городского суда подмосковного города Жуковский с 1970 по 1979 год. После этого работал референтом министра внутренних дел СССР Щелокова. Последние 20 лет возглавляет городскую коллегию адвокатов Жуковского.

— Как Вы стали судьей?

В 1970 году, 13 декабря, меня избрал народ народным судьей Жуковского городского народного суда. Единогласно. Я был кандидатом от блока коммунистов и беспартийных.

— Это была совсем чистая формальность, или все же Вы что-то для избрания предпринимали?

А как же, была предвыборная борьба в то время

— Были другие кандидаты?

Не было альтернативы, я был единственным кандидатом от блока коммунистов и беспартийных.

— А с кем тогда была предвыборная борьба?

Да ни с кем! Я просто народу рассказывал, как я буду работать. Я еще сам не знал, как я буду работать, — я только диплом получил. В судах я бывал, но только в качестве зрителя, или архивы разбирал. Сейчас много идет разговоров, что было "телефонное право". За 9 лет моей работы никто не позвонил мне: ни первый секретарь, ни второй секретарь обкома, ни из области — никто не позвонил. Хотя были такие дела, которые требовали вмешательства, я чувствовал.

— Какие это были дела, которые, по-Вашему, требовали вмешательства?

Да разные.

— Ну, например?

Ну, например... Да я уже их и забыл.

— Странно, обычно судьи помнят свои первые дела.

Первое дело я помню, но оно никого не интересовало. Это было дело по развратным действиям. Его никто не хотел брать — и мне его передали. И чтобы мне его (подсудимого) разоблачить, мне пришлось куклы покупать и приносить (в суд) — девочке (жертве) было 3 годика. Но там ничего "такого" не было: подсудимый просто показывал ей свои органы. Ну, я ему 6 лет вкатал.

— Какой был у Вас самый суровый приговор?

У меня планка была — свыше 15 лет я не мог давать. Или 15 лет, или смертная казнь.

— У Вас был смертный приговор?

У меня — не было. У меня 15 лет было. К смертной казни приговаривали больших расхитителей, убийц одного и более человек. А у нас убийств на город — одно-два в год, и то на бытовой почве. Мы работали буквально по 16 часов. Раньше компьютеров не было — все ручечкой писали. И зарплата была (это если говорить о нашем городе) почти ниже средней. И еще мне приходилось исполнять обязанности председателя суда — все то же самое, только зарплата на 15 рублей выше.

— Сколько у Вас под началом было судей?

Нас всего двое было — я и еще один.

— Вы были председателем суда, который состоял из двух судей? То есть Вы были начальником того, второго судьи?

Конечно, кто-то же должен был быть председателем. В Серебряных прудах один судья был — он же и председатель.

— У Вас бывали оправдательные приговоры?

В то время оправдательных приговоров не было и не могло быть. Но у судьи, у которого была совесть — как, например, у меня, — была отдушина: мы имели право отправлять дело на доследование, и оно там в недрах следствия потом пропадало.

— Как это пропадало?

Когда отправляли на доследование — давали столько поручений, сколько следователи не могли выполнить. А поручения суда были обязательны к исполнению. Вот, например, у меня было одно дело, когда надо было выносить оправдательный приговор.

Суть дела такова: у нас в то время холодильник был стратегический — в нем хранились запасы на всякий случай "Ч". И пришел туда новый начальник технологического цеха, кандидат в члены партии. И как раз было большое поступление масла из Франции, им были все емкости забиты. И одна женщина, которая была там товароведом (я их называл "товароворами"), решила спереть масло. Охрана была — бабушки-старушки. И она решила не сверху пачку спереть, а снизу, и вся эта гора (там масло в больших пачках было) на нее свалилась, и она получила тяжкие телесные повреждения. Это статья 140 — "Нарушение техники безопасности". И как раз перед этим была статья прокурора области об усилении борьбы с нарушениями техники безопасности. В результате привлекли начальника цеха — а он не при делах, все там вечером случилось, он что, круглосуточно должен был там сидеть? И я сразу увидел, что состава преступления не было никакого. Но пришлось рассматривать дело в суде, допрашивать свидетелей.

Я посмотрел: человек молодой, 26 лет ему было, кандидат в члены КПСС. Там лишением свободы не пахло, но любой приговор — значит, исключение из партии, а это значило бы, что ему с карьерой начальника цеха пришлось бы расстаться. И я отправил дело на доследование, и оно там пропало. Вот так — все по-человечески.

— Взятки брали в судах при советской власти?

Взяток тогда не брали.

— Совсем?

За всех не могу поручиться, но у меня руки чистые — это все могут подтвердить. Со мной здороваются те, кого я судил, — например те, кто по малолетке велосипеды угонял. Когда такие попадались — их сразу арестовывали, а я при подготовке дела к слушанию им изменял меру пресечения. Некоторые из них потом учеными стали — а если б я их отправил туда? Конечно, были недовольные, так я же не грамоты раздавал. Хотя недовольных было сильно меньше. Сейчас в суд любой зайдешь — стоят охранники с автоматами. Кого охранять? Лохудр этих? Дур этих? Ты разбирай дела по закону, и больше ничего от тебя не требуется, никто тебя пальцем не тронет. Люди возмущаются, когда решения выносят вопреки закону. Все прогнило. Я уж могу сравнивать. И мне хотелось бы знать, кто сегодня занимается разработкой закона о статусе судей.

— Вы хотите предложить внести в него изменения?

Пора, уже назрело. Потому что суда у нас нет — есть только такое учреждение, которое называется "суд". И я хочу, чтобы вы подчеркнули: судья — венец юридической карьеры. Человек, чтобы достигнуть ее сияющих вершин, должен пройти все ступени. Он должен поработать следователем, ну, или помощником прокуратура, поработать в народном хозяйстве, адвокатом — обязательно. В любых так называемых цивилизованных государствах если ты не был адвокатом, тебя судьей просто не назначат. Потому что адвокат — человек, который переживает за судьбу своих подзащитных, даже преступников. А у нас сейчас какое положение: посидела секретуткой — и вот, она уже федеральный судья. Если судья (у которой она была секретарем) — воспитанная и умная, значит, она чего-то наберется, а если судья — хабалка, и вообще — человек темный и необразованный, то и секретарь станет потом так же отправлять правосудие, а на самом деле — творить безобразия. Она будет зависима от всех, потому что у нее знаний маловато, образования — ноль, газет она не читает, но умеет пользоваться компьютером. Ну, сейчас компьютером все умеют пользоваться. Судья должен быть независим: достойная зарплата, но никаких бонусов! Так и передайте разработчикам закона. Бонусы — это покупка представителей судебной власти и возможность держать их на коротком поводке. На самом деле, надо, чтобы судей выбирал народ. А у нас назначают, и все — секретари.

— И в чем главный недостаток их образования?

Надо, чтобы судьи знали, что существует в любом кодексе презумпция невиновности. Вот ему говоришь — тому же (судье) Паше (Сидорову) (мировой судья из Жуковского Павел Сидоров сначала оправдал несколько участников протестных акций, однако после отмены всех приговоров начал выписывать штрафы и сутки ареста даже при полном отсутствии каких-либо доказательств — PP), что не должен невиновность свою нарушитель доказывать, а наоборот — должны его вину доказать. Он (Сидоров) — нормальный парень, но, извините, "чего изволите?" — когда позвонят из области или из ментовки.

Вот академик, который абсолютно невиновен (речь идет о недавно осужденном на штраф за сопротивление сотрудникам полиции активисте движения в защиту Цаговского леса — РРost), — он свидетельские показания представил, а судья пишет (приговор), опираясь на показания мента, который ради пресловутой палки на все что угодно идет.

— Они Вам как-то объясняют такие свои приговоры? Вы же общаетесь.

Да всех я их знаю как облупленных! Никак не объясняют. Сидоров говорит: "Что мне, писать заявление об уходе?". А я говорю: "Пиши".

— Неужели нет ни одного судьи, который бы плюнул на бонус и хорошие отношения с областью ради честной работы?

Ну, нет у нас сейчас Матросовых! Не дай бог война начнется — амбразуру никто не будет закрывать.

— А в Ваше время были Матросовы? Ведь тогда, в советское время, приходилось судить по статьям, которых сейчас уже нет в Кодексе — например, мужеложество. У Вас такого не встречалось?

Нет, такого не было. Изнасилования были. Они были вообще интересные — с той точки зрения, что теперь девушка может забрать заявление, а раньше не могла: написала — и все.

Был такой случай. Солнечный день, лето, сидит девушка, и мимо идет дембель — только что из армии. Не хулиган был, работяга, но парню-то представляться надо, а она молодая, ей только исполнилось 17 лет. Он спросил: "Ты что делаешь вечером?" Она: "Ничего". Они встретились, он взял гитару. Выпили, конечно, не без этого. И в теплый день прямо на скамейке совершили свое приятное дело. Потом пошли к столовой (она была там, где сейчас мэрия), там как раз были выборы, избирательная комиссия заседала, они зашли туда в сад, он говорит: "Мы еще не пробовали на бревнах. Ну, молодость, Вы же понимаете.

— Понимаю.

И вот, я это все слушаю (на судебном заседании) — и говорю: "Ну-ка, расскажите, как было на бревнах, поподробнее". Она рассказывает. Я ее спрашиваю: "Вы испугались?". Она говорит: "Да чего пугаться? Тишина, нормальная погода". Я говорю: "А что же Вы не кричали? Там же милиция рядом — охраняет этот избирательный участок". То есть в суде она забыла, что ее навострили в прокуратуре, и рассказывает правду. Потом они продолжили в подъезде, вышла матушка, увидела все — и возникло это заявление. Девушка говорит: "Он оказал на меня психологическое давление". А я спрашиваю ее: "Может, оно называлось любовью, влюбленностью?". Она говорит: "Может, и так". Никаких телесных повреждений — то есть насилия никакого не было, но все физиологические доказательства есть. И у меня дилемма: что делать? Я не помню, к чему придрался, но не мог я его осудить и отправил дело на доследование. Потом его раменцы (судьи из Раменского) судили, дали 5 лет.

— Вы отправили дело на доследование, а оно не затерялось?

Не могли его прекратить, хотя следователи со мной были все согласны. Девушка уже говорит: "Мы будем замуж выходить". Я говорю: "Замуж Вы теперь, девушка, выйдете, когда он выйдет с зоны. Раньше надо было думать". Я не мог взять на себя ответственность (и вынести ему обвинительный приговор). Но и по-другому тоже было никак.

— То есть оправдать было нельзя?

Нельзя оправдать было, понимаете?! Органы у нас не ошибаются, понятно?

— Это было Вам кем-то сказано или где-то написано — что нельзя оправдывать?

Никто ничего не писал — вот видите, какие вы идеалисты. Неписаные правила — они более устойчивые, чем писаные.

— Но по закону тогда можно было оправдать?

По закону все можно. У нас самая передовая Конституция была в 1937 году, между прочим, самая демократическая. Да, можно было, можно... Но у меня маленький ребеночек был — сейчас он большой начальник. Я не хотел, чтобы он страдал.

— А что бы с Вами было?

Ну отозвали бы, может, к чему-то бы придрались. Нашли бы, не беспокойтесь. Это у нас быстро делают. Да, можно расценить это как трусость, но я не считаю это трусостью: я принципиально не стал судить, и отправил на доследование.

— В таком случае Вы должны понимать судью Сидорова. У него тоже ребенок, он тоже не хочет отзыва, не хочет отмены своих приговоров.

Пашу Сидорова я не понимаю. Им сейчас никто не запрещает выносить правильные приговоры. Время тогда было другое — тогда существовала КПСС, членом которой был ваш визави. Он (Сидоров) все может сделать. Раньше была партия. Партия сказала бы, что я не придерживаюсь линии, — и все, и говорить больше ничего не надо. А сегодня существует корпоративный сговор между судом и полицией, которая борется за палочную систему.

— Так что делать с сегодняшними судьями?

Сначала провести аттестацию. Во-первых, профессиональную. А еще можно попросить население, которое должно доверять суду, дать оценку конкретным судьям — можно заказать, например, социологический опрос. Вот, гражданка Петрова, видите, народ высказался: за то, что Вы хамка, — 50 процентов опрошенных, за то, что Вы дура, — 90 процентов опрошенных. Спасибо, гражданка Петрова, что Вы работали, идите теперь поработайте в народном хозяйстве.

Вот они все из секретарей сразу попадают в федеральные судьи. Это огромная власть, но властью нужно еще уметь пользоваться. И власть — они должны это понимать — дело временное. Сегодня ты ее имеешь, а завтра нет. Сколько мы знали правителей (уж какие были правители), но все изменилось — и кирдык!

[Газета.Ru]

http://www.gazeta.ru/comments/2013/1..._5701657.shtml
Интервью с Сергеем Пашиным, федеральным судьей в отставке, членом президиума Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека

Сергей Пашин

Фотография: Валерий Шарифулин/ИТАР-ТАСС
11.10.2013, 10:45 | Сергей Пашин

Дело Михаила Косенко еще раз показало, что общественное мнение воспринимает последние резонансные судебные решения как несправедливые. Недоверие народа к «народному» суду — опасный симптом. Судебной системе необходима полноценная реформа, а не «кадровая чистка» при слиянии Верховного и Высшего арбитражного судов.

— Во вторник судья Замоскворецкого суда Людмила Москаленко направила фигуранта «болотного дела» Михаила Косенко на принудительное лечение в психиатрический стационар общего типа. Достаточно ли у наших судей компетенции, чтобы разбираться в психиатрических экспертизах?

— По большей части, нет. Психиатрические экспертизы постоянно проводятся по делам об убийствах. И обычно заключения экспертов воспринимаются не критически. Поколебать мнение судьи может только специалист, который, по просьбе адвоката, разбирает заключение эксперта и представляет свое письменное заключение в суд. Это может заставить судью назначить дополнительную и повторную экспертизу. Но она опять-таки будет доверена государственному учреждению.

— Как вы оцениваете решение по делу Михаила Косенко?

— Судебная практика выработала правильную, я считаю, позицию, что нельзя судить невменяемого за деяния, связанные с участием в группе и предполагающие определенные цель и мотив. Невменяемый не может, например, совершить хулиганство, потому что у него нет в помраченном сознании соответствующего мотива и желания противопоставить себя обществу. Он не может совершить покушение на убийство, потому что не отдает себе отчет в смысле своих действий.

Судебная практика шла по тому пути, что невменяемость лица определяется только совершенным этим лицом деянием, объективно причиненным вредом. А вот стремление участвовать в массовых беспорядках, преступные намерения ему вменяться в принципе не могут, ибо психическая болезнь поражает его интеллектуальную и волевую сферы.

— Вам в вашей практике приходилось направлять обвиняемого к психиатрам?

— Неоднократно. Например, помню господина, который ударил ножом директора овощебазы, куда пришел устраиваться на работу. Даже не ножом, а сувенирным кинжалом. Потом сообщил, что он посланец Аллаха, забаррикадировался в кабинете, взял заложников. Приехали специалисты по антитеррору, снайперы приготовились в него стрелять. И представляете, две заложницы его защищали своими телами, чтобы мужика не подстрелили. Одна шла сзади, а другая впереди, прижавшись к нему. Суд под моим председательством решил, что ему можно вменить лишь причинение вреда здоровью пострадавшего, и изменил квалификацию его деяний; следователь же увидел в поступке этого человека покушение на убийство, как если бы он осознавал значение своих действий и предполагал именно убить директора. Он отбыл примерно год в психиатрической клинике, потом я его освободил.

— Что значит «я его освободил»? Каким образом?

— Спустя полгода после того, как судья направил человека на принудительное лечение, должно проверяться его состояние. Собирается врачебная комиссия и решает, увенчалось ли решение успехом, есть улучшение состояния здоровья пациента или нет. Если он перестал быть угрозой для общества и самого себя, главный психиатр города вносит представление в суд, прося освободить человека из стационара. Такие представления судья и рассматривает. Как правило, тот, который направлял обвиняемого (в судопроизводстве используется термин «лицо, совершившее запрещенное уголовным законом деяние») на лечение.

— То есть судья Москаленко каждые полгода будет решать, вылечился Косенко или нет?

— Да, скорее всего, так оно и будет.

— Вы можете припомнить в российской практике последних двадцати лет вынесение постановления о принудительном психиатрическом лечении по политической статье?

— По политической — нет, не припоминаю. Хотя не исключаю, что и выносились. Психически нездоровых людей любой экстремизм притягивает, как мотылька огонь.

— Понятно, что у нас в стране нет прецедентного права, и все-таки судьи пристально следят за резонансными делами. Может ли решение судьи Москаленко стать показательным для них?

— Самое страшное, что да, может.

И получится, что невменяемым можно приписывать умысел, мотив, приготовление преступления, участие в группе. А это в корне неправильно. Это очень опасный прецедент, он грубо нарушает прежние правовые позиции Верховного суда.

На сайте СПЧ (президентский Совет по правам человека. — «Газета.Ru») мы вывесили «Вестник» под моей редакцией, где есть описание случая Косенко, к которому прикреплены прецедентные решения Верховного суда. Но судебная практика почему-то не считается с правовыми позициями ВС. А ведь последовательность судебной практики — залог соблюдения в стране принципа правовой определенности.

— Будет ли Совет по правам человека отслеживать условия содержания Михаила Косенко?

— Постановление в законную силу еще не вступило. Поэтому сегодня, видимо, преждевременно решать, какие шаги предпримет совет.

— Возможно ли, что при рассмотрении апелляции будет проведена новая психиатрическая экспертиза?

— Да. Особенно если адвокаты предъявят заключение специалиста или какие-то другие доказательства, говорящие о том, что решение суда было необоснованным. Например, что комиссионная экспертиза, которая проводилась, была поверхностна либо в заключении есть противоречия и пробелы.

— Сегодня Совет по правам человека вплотную занимается проектом постановления об амнистии к 20-летию Конституции. Подпадут ли под нее фигуранты «болотного дела»?

— Окончательного текста проекта пока нет. Комиссия СПЧ по прецедентным делам, куда я вхожу, будет к этому стремиться. А как уж проголосуют на совете — я, конечно, сказать не могу.

— Что важнее для судьи — законность или справедливость? Как в этом смысле вы оцениваете судебные решения по громким делам — «Кировлеса», Ильи Фарбера, «болотному»?

— Очевидно, во всех этих случаях судьи руководствовались собственными представлениями о том, как надо применять закон. Не думаю, что все согласны с тем, что это очень справедливые решения.

Мне кажется, мало соблюсти букву закона, надо еще смотреть, во имя чего ты это делаешь. Есть так называемые конституционно оправданные цели. Вот в чем заключаются конституционно оправданные цели в данных случаях — я не очень понимаю, честно говоря.

— В любом профессиональном сообществе есть некие внутренние неофициальные табели о рангах. У российских судей есть такая табель о рангах? Или, может, этический кодекс? Влияет ли как-то позиция общества на них?

— Новый Кодекс судейской этики был принят в декабре 2012 года. Что касается влияния общества, то в этом кодексе говорится, что судьи могут сообщать информацию журналистам и заинтересованным общественным объединениям, вправе даже объяснять свои решения. Но требования принимать позицию общества, мыслить себя частью этого самого общества — такого требования там прямо не записано. Скорее наоборот, в статье 15-й кодекса говорится, что судья должен быть лоялен к судебной власти, а вовсе не к обществу.

И еще есть норма о том, что судья руководствуется общепризнанными принципами морали лишь в том случае, если они не противоречат кодексу судейской этики. То есть это скорее изоляционизм, а вовсе не чуткость к интересам общества.

— Знаете ли вы судей, которые ушли из системы, потому что их пытались заставить вынести несправедливый, по их мнению, приговор?

—Что-то не припомню такого случая. Есть правило, что судья при давлении на него должен сообщить об этом. Но пока, насколько мне известно, никто про начальство такого не писал, хотя от председателей судов исходит постоянное жесткое и беспардонное давление на судей.

— Можно ли доказать неправосудность приговора спустя 5, 10, 15 лет? Не боятся судьи этого?

— Это очень редко происходит. И обычно связано с грубой фальсификацией доказательств, подделкой протоколов заседаний или установленным фактом получения взятки. Да и в этих случаях неправосудность приговора как преступление доказывается очень сложно: попробуй отличи умышленное неправосудие от добросовестного заблуждения судьи. В год за неправосудные приговоры привлекается к ответственности всего четыре-пять судей.

— Во время сентябрьской встречи президента с СПЧ вы обсуждали с Путиным работу судов. У него к ней есть претензии?

— Владимир Владимирович, очевидно, понимает, что «не все в порядке в датском королевстве». Хотя он и сказал, что нельзя всю нашу судебную систему называть никуда не годной, по сути, у него есть понимание, что без реформы здесь не обойтись. Это очевидно. Пока, правда, за реформу выдается слияние высших судов.

— А что вы понимаете под полноценной судебной реформой?

— Она должна возвратиться к идеалам 1990-х годов, когда и была принята концепция судебной реформы. В частности, я говорю об участии народа в отправлении правосудия.

— Речь о суде присяжных?

— И о суде присяжных. И о возвращении к народным заседателям. Например, при решении вопроса о заключении под стражу. Самое интересное, что судьи эту идею тоже поддерживают.

— Видимо, хотят разделить ответственность?

— Совершенно верно. Хотя и Конституцию — 32-ю статью, часть пятую, про участие народа в отправлении правосудия — никто не отменял. Но, конечно, в основном это желание разделить ответственность, чтобы не наказывали за неугодные власти решения. Всегда можно сказать, что это не он, судья, так решил, а «народ».

— Если бы, к примеру, «болотное дело» рассматривал суд присяжных, итоги могли быть другими?

— Думаю, да. Если не ошибаюсь, в 2005 году Ульяновский областной суд рассматривал дело о массовых беспорядках. Позиция защиты состояла в том, что если речь не идет о доказанном вооруженном насилии и если нападавшие на работников правоохранительных органов не преследовали целью парализовать государственную деятельность, скажем, транспорта или административных учреждений, то это не массовые беспорядки, а всего лишь хулиганство. Присяжные согласились с данной позицией, и Верховный суд ее поддержал, отметив в своем определении: «Под массовыми беспорядками законодатель понимает преступление, нарушающее общественную безопасность и способное причинить тяжкие последствия в сфере экономики, политики, экологии, военной сфере, парализовать деятельность органов государственной власти и управления… Применение огнестрельного оружия, причинение телесных повреждений и смерти потерпевшему, а также повреждение чужого имущества сами по себе, без приведенных выше признаков, не могут служить основанием квалификации по статье «массовые беспорядки».

Некоторые обвиняемые в массовых беспорядках в прошлом были оправданы судом присяжных.

— Возвращаясь к судебной реформе, как вы оцениваете слияние Верховного и Высшего арбитражного судов?

— Никакого правового смысла и никакого приращения для дела защиты прав человека я здесь не вижу и не прогнозирую. Среди минусов — дезорганизация работы обеих систем, прежде всего, а также затруднение доступа граждан к правосудию. Потому что людям придется с Камчатки в Петербург летать — опять же через Москву. Так зачем суд в Северную столицу переводить? Система арбитражных судов небольшая по сравнению с судами общей юрисдикции. Поэтому положительные эффекты, которых арбитражные суды уже достигли, скажем, тот же электронный документооборот, могут просто потонуть при слиянии судов.

— Тогда в чем смысл всего этого, хотя бы с точки зрения власти?

— Кадровая чистка, конечно. Сейчас судей выводят за штат, то есть, по сути, ликвидируют несменяемость высших судей. Дальше будет какая-то странная процедура, которая противоречит идее несменяемости, ведь всех этих судей уже назначили пожизненно. И с какой радости будут сокращать их количество? И я не слышал, чтобы кто-то предложил им переход на другую работу. В общем, судебной системе еще раз показали, что она здесь не самая главная. Сидите тихо, вершите свое правосудие, как велят. А то, не дай бог, мы идем к вам.

Беседовала Виктория Волошина