*1079. КАПИТАЛИЗМ: ВЧЕРА, СЕГОДНЯ… ЗАВТРА?

[Михаил Хазин]

http://www.specletter.com/ekonomika/...tra.html#video

Мировой финансовый кризис

макроэкономист

Ответ на вопрос, какое будущее ждет нынешнюю экономическую модель, нужно искать в далеком прошлом.
2 ноября 2010
Нынешний экономический кризис, по сути, начался несколько веков назад — в момент зарождения капитализма. Система, в основе которой лежит идея развития инноваций и стимулирования научно-технического прогресса в долг, благодаря чему производитель может создавать добавочный продукт, обменивая его на деньги, продовольствие и иные блага, рано или поздно должна была рухнуть.


А как мы будем из этого кризиса выходить? Сможем ли мы восстановить ту капиталистическую модель, которая была до того? Сможет ли она функционировать? Для ответа на эти вопросы нам придется вернуться в прошлое — в Средние века.

Что такое было феодальное государство? Это был холмик. На холмике стоял замок, деревянный тын, трехэтажная из камня сложенная башня и там три-четыре постройки. Ну, еще либо внутри, либо снаружи церквушка. И вокруг три деревни. Вот и все государство. В деревнях жили крестьяне, которые ничего не знали, что там происходит. Они только знали, что они должны работать и платить десятину церкви и десятину феодалу. Феодал на свою часть содержал дружину из двадцати человек, с которой он исполнял свой долг перед сюзереном — то есть ездил на войну. И, соответственно, кормил своих крестьян в голодный век.

Все бы ничего, но дальше произошло несчастье.

В каждой деревне был человек, который делал телеги. И он такие телеги делал по четыре штуки в год — то есть одну за три месяца. При этом на протяжении веков была неписаная традиция, что телега стоит столько-то. И что тот, кому делают телегу, должен, во-первых, кормить мастера и семью его те три месяца, что делается телега, а во-вторых, по завершении работы должен заплатить такое-то количество курей, такое-то количество гусей и такое-то количество мяса. Цена была фиксированная, еще раз повторяю, на протяжении веков.

И вот как-то на пасхальной службе в церкви три мастера, которые делали телеги, встретились, и пришла им в голову идея: а не разделить ли им обязанности? Не сделать ли так, чтобы один производил только колеса, второй — только кузова, а третий — только передок, в который запрягают лошадь. Какая разница? А так удобней. А дальше все так же: им платят едой, пока они делают. И, соответственно, когда проходит три месяца, они обмениваются деталями.

Все бы было ничего, но когда год закончился и они встретились на Пасху, обнаружилась страшная вещь. Обнаружилось, что они сделали не двенадцать телег, а тринадцать. Теперь возникла проблема феодала. Что с этими мастерами делать? Разрешить им не делать тринадцатую телегу нельзя, потому что это фактически означает, что они три недели будут бездельничать, что разлагающе влияет на всех окружающих и допускать этого никак нельзя. А если оставить эту телегу, то куда ее девать? Кроме того, не забудьте, что материалы потрачены.

Мы сегодня понимаем, что на самом деле был обнаружен удивительный совершенно эффект, что разделение труда увеличивает производительность. Замечательно. Но куда девать тринадцатую телегу?

И вот тут наш феодал собирает свою дружину и идет войной на соседнего феодала, который сидит на соседнем холме. Но не для того, чтобы поддерживать удаль молодецкую и отобрать у того серебряные подсвечники, которые прапрапрадед нашего феодала привез из крестового похода. А для того, чтобы впарить крестьянам того феодала свою лишнюю телегу. За что-нибудь.

И мы видим, что второй эффект разделения труда — это то, что если у нас увеличивается производительность труда, то нам необходимо увеличивать объем рынков.

При этом наш феодал очень тщательно следит за тем, чтобы, не дай Бог, когда три мастера разделили свои обязанности, пришел из города какой-нибудь урод и привез торговать колесами для телег. Почему? Потому что может оказаться, что тому, кто делает кузова, предложат купить колеса за цену, которая меньше цены полной телеги, которую нужно отдать тому, кто делает колеса, и он возьмет колеса у городского мастера. А тот, который делает колеса в соседней деревне, — что ему делать? Умереть с голода? Потому что он телегу не сделал. У него нет телеги. У него есть только колеса, которые никому не нужны.

Мы видим, что как только у вас начинает расти производительность труда и расширяться рынки, то это расширение разрушает стабильную и устойчивую мини-рыночную систему, которая находится за пределами вот этого территориального куска, где у вас выросла производительность труда. Фактически вы начинаете зависеть от этого внешнего фактора.

Обращаю внимание, такая ситуация произошла в России в 90-е годы. Мы производили товары в рамках устойчивой системы внутренних цен. И когда нам стали завозить это же по цене в два раза дешевле, выяснилось, что мы не в состоянии сохранять внутреннее производство и перешли на покупку импортного. Пока мы продаем нефть, деньги на импорт есть. Как только мы нефть продавать перестаем (это было, например, 1998 году), все — резко падает жизненный уровень населения. А почему у них дешевле, чем у нас? Да все понятно. Потому что мы производили это что-то на рынок в 300 млн человек, а они производят на 2 миллиарда. Эффект масштаба.

[Михаил Хазин]

http://www.specletter.com/ekonomika/...tra.html#video

Экономика

Мировой финансовый кризис

макроэкономист

Ответ на вопрос, какое будущее ждет нынешнюю экономическую модель, нужно искать в далеком прошлом.
2 ноября 2010
Нынешний экономический кризис, по сути, начался несколько веков назад — в момент зарождения капитализма. Система, в основе которой лежит идея развития инноваций и стимулирования научно-технического прогресса в долг, благодаря чему производитель может создавать добавочный продукт, обменивая его на деньги, продовольствие и иные блага, рано или поздно должна была рухнуть.


Так вот, на протяжении тысячи лет (где-то примерно с IV—VI века нашей эры, когда была разрушена позднеантичная модель, до примерно XVI века) в Европе существовала такая вот устойчивая модель традиционного общества с натуральным хозяйством. Я не буду сейчас рассуждать на тему, связано ли это было с христианскими ценностями, которые появились в IV—VI веке, потому что они требовали применения мер, обеспечивающих стабильность и устойчивость общества. Но в XVI веке эта система стала рушиться по разным причинам.

Скорее всего, одной из главных причин стало то, что в 1402 году Колумб открыл Америку. И оттуда потоком хлынули золото и серебро. В результате стала нарушаться денежная система и система накоплений.

А Северная Европа, которая живет, как мы бы сейчас сказали, в условиях рискованного земледелия, совершенно четко знала, что два года из пяти неурожайные — либо дождь, либо засуха. Поэтому надо иметь сбережения, которые были, естественно, в золоте. И если золото падает в цене, то выясняется, что сбережений не хватает. Встает вопрос: что делать?

Перед Северной Европой встало два вопроса. Первый: что делать здесь и сейчас, на что жить? И вопрос два: как так изменить систему, чтобы обеспечить себе жизнь?

Первый вопрос был решен следующим образом: единственный источник денег, который был, — это десятина, которою крестьяне платили церкви. У феодалов, естественно, ничего нет — они все тратят. А у церкви оставались деньги. И вот Мартин Лютер прибивает свои тезисы к дверям церкви. И начинается реформация. Начинается процесс «раскулачивания» католических монастырей.

Если вы были в Англии, то там есть экскурсия по развалинам католических монастырей. Напоминаю, там монастыри разваливали Генрих VIII и его шесть жен. Аккурат в середине XVI века. Ну, формально была причина, что католическая церковь отказалась развести Генриха с его первой женой. Но под этим всегда было материальное обоснование (такое в истории случалось часто). И вдруг при Генрихе VIII она привела к таким жестким решениям. Так вот, церкви и монастыри были разрушены. Деньги были конфискованы.

Но оставался вопрос: ну хорошо, на сегодня и на завтра денег хватит, а что делать послезавтра? И тогда возникла новая экономическая модель. Которая потом получила название «капитализм».

Суть ее состояла в том, что научно-технический прогресс (тогда еще таких слов, конечно, не было), инновации стали развиваться в долг. За счет этого увеличивалась производительность труда, за счет этого создавался добавочный продукт, который можно было на юге Европы, где избыток продовольствия, менять сначала на деньги, а потом на еду и, соответственно, выживать. То есть, иными словами, возникла новая экономическая модель.

Которая позже, еще раз повторяю, получила название «капитализм».

[Михаил Хазин]

http://www.specletter.com/ekonomika/...ika.html#video

К середине XVIII века капиталистическая модель начала развиваться в рамках структуры, которую условно можно назвать как система технологических зон. То есть появились инновационные центры, где в кредит создавались новые технологии, которые увеличивали уровень разделение труда, производительность труда, но которые при этом требовали расширения рынка.

В стационарной среде вы не можете продать инновацию. Придите сейчас с «хаммером» в какую-нибудь деревню и предложите крестьянину его купить. У него все равно денег нет. Но если вы можете создать новую технологию и за счет нее создать продукт, который есть на селе, но будет стоить дешевле в рамках промышленного производства… Те же колеса или косы. То это другое дело. Вы приезжаете в деревню и продаете крестьянам косы дешевле, чем эти косы делает местный кузнец. Да, кузнец умрет от голода. Или должен будет бросить свое ремесло. Но вы получите дополнительные деньги, которые вы сможете потратить уже на покупки инноваций. То есть, еще раз повторю, вы продаете косы в деревнях. Получаете деньги. Приезжаете в город и покупаете, условно, телевизор.

И так эта модель стала действовать. Суть этой модели — постоянное расширение рынка. Поэтому технологические зоны, которые стали возникать, — это технологический центр и все время расширяющаяся периферия.

Первая технологическая зона, которая оформилась более или менее устойчиво, — это Англия в конце XVIII века. Следующей должна была оформиться Франция. Но Великая французская революция и Наполеоновские войны подорвали ее рост. В результате Франция стала частью английской технологической зоны. Это хорошо оформилось тем, что финансы во Франции начиная с поздненаполеоновских времен контролировались группой Ротшильда.

Следующая оформившаяся технологическая зона — Германия к 1870 году. Следующая технологическая зона — это Соединенные Штаты Америки в конце XIX века. И последняя технологическая зона, которая оформилась в начале XX века, — это Япония.

Если для Англии вначале, по всей видимости, было достаточно 20—30 млн потребителей, то уже к началу XX века их нужно было никак не меньше 50—60. Еще раз повторяю, потребителей, а не людей. В Российской империи, например, население было больше чем 50 млн человек — под сто. Но Россия не смогла сформировать свою технологическую зону, потому что у нас было натуральное хозяйство и крестьяне не были потребителями. Первые попытки сделать крестьян потребителями на селе предпринял Столыпин. Но эта попытка не удалась, в результате чего Столыпин был убит, произошла революция. Успеха достигла вторая попытка, которую сделал Сталин в начале 30-х годов. Он создал колхозы как промежуточное звено, которое смогло стать потребителем тяжелой промышленности на селе. Но это уже мы немножко забежали вперед.

[Михаил Хазин]

Так вот, все эти четыре технологические зоны — Германия, Великобритания, США и Япония — обладали собственным инновационным базисом, собственными технологиями и кадрами, собственными независимыми финансовыми системами. Проблема была только в одном: потенциал роста был исчерпан, расти дальше было некуда. Попытки влезть в Россию у Ротшильдов не удались, их выгнали царским указом из Баку. В Африке рынка не было и потребителя не было.

И в результате в конце XIX — начале XX века наступает первый в истории кризис падения эффективности капитала. Когда три основных и первых технологических центра не могли развиваться, потому что они не могли расширять рынки. Инновации в кредит делаются, но не окупаются. Первая мировая война была неизбежна. Она произошла. В результате немецкая технологическая зона хотя и осталась, но потеряла часть своей технологической независимости. Германия лишилась собственной независимой финансовой системы. Она попала в зависимость от системы Запада. Кроме того, произошла революция в России. И в результате путем героических усилий буквально за 15 лет появилась пятая и последняя технологическая зона — это СССР.

Дальше — Вторая мировая война. Вот Германия: вроде бы экономика должна быть на месте, промышленность на месте, но отсутствует национальная система и нет спроса. В стране перманентный кризис. В этом смысле приход к власти Гитлера был неизбежен. Много кто его поддерживал: и националисты реальные, и английская разведка, с которой Гитлер был связан еще по венским временам Первой мировой войной, и Соединенные Штаты Америки. Напомню, что одним из главных спонсоров его партии в 20-х — начале 30-х годов был такой человек Прескотт Буш — отец первого и дед второго американских президентов Бушей.

В результате происходит Вторая мировая война. По итогам которой, собственно говоря, из пяти технологических зон осталось только две с половиной. Потому что Германию и Японию раскурочили и их рынки разделили. А Британия не выдержала тяжести войны и в итоге стала партнером, потом младшим партнером, а потом сателлитом США.

И дальше начался рост. Тот самый рост, который мы называем послевоенным восстановлением. Технологический рост за счет расширения рынков. Появилась возможность расширяться, и в технологическом центре — США — начался бешеный рост. Но мы понимаем, что поскольку расширение должно было быть постоянное, то в какой-то момент этот рост должен был прекратиться.

В СССР он прекратился в самом начале 60-х. По всей видимости, последний год сбалансированного народного хозяйства был 1959-й. Начиная с 1960 года начался кризис.

Этот кризис осознавался руководством СССР. Поэтому вначале была хрущевская реформа, потом косыгинская. Но мы должны понимать, что в рамках внутренних реформ эту проблему решить было нельзя. Потому что фундаментальная концепция требовала расширения объема рынков. А это было невозможно. По этой причине кризис продолжался, углублялся, но шел медленно, потому что у нас было плановое хозяйство.

В Соединенных Штатах Америки кризис начался позже — в 1971 году. Но зато у них быстрее. Мы у них выиграли в середине 70-х не потому, что мы росли быстрее. Все понимают, что это не так. Мы выиграли, потому что мы медленнее падали.

Однако мы не сумели в середине 70-х форсировать выигрыш. И в этот момент произошла удивительная история. Руководство Америки интуитивно почувствовало, что нужно увеличивать спрос. Они понимали, что избыточного спроса снаружи уже не найдут, потому что уже весь мир поделен. И тогда они придумали схему: если не можем увеличить количество потребителей, будем увеличивать нагрузку на каждого потребителя.

[Михаил Хазин]

Технократическое политбюро ЦК КПСС свело вопрос о том, валить ли Соединенные Штаты Америки или не валить, где-то годах в 1973—1975 к двум технологическим проблемам. Проблема первая: если мы валим Соединенные Штаты Америки, то примерно треть мира, которую сегодня Соединенные Штаты Америки контролируют, впадает в хаос. Готовы ли мы держать эту треть мира прямыми силами? То есть, грубо говоря, оккупационными военными силами. Даже с учетом возможностей Варшавского договора ответ был такой: нет, не готовы.

Вопрос второй: Китай уже встал на путь технологического развития. Через 25 лет он станет очень сильной державой. Мы готовы один на один воевать с Китаем? Ответ был: нет, не готовы.

Было еще и третье соображение. Оно носило такой философский характер. Дело в том, что теория игр утверждает, что в игре, где есть два игрока, один за какое-то время обязательно выигрывает, а второй, соответственно, проигрывает. Но вот если есть система, в которой три игрока, то она может бесконечно развиваться. Там могут два игрока сразу объединиться против третьего, а потом наоборот. И я не исключаю, что мысль была такая: сейчас Китай подрастет, мы весь мир на три части разделим и будем там постепенно развиваться.

В результате было принято решение не валить, а, наоборот, поддержать США. В условиях жесточайшего финансового кризиса в Соединенных Штатах Америки мы пошли на переговоры по разоружению СНВ-1. Подписали договор, и США смогли резко уменьшить свои бюджетные расходы на оборону. В условиях нефтяного кризиса мы стали продавать на Запад нефть — был построен нефтепровод «Дружба».

И, наконец, третье: мы резко ослабили идеологическое противостояние, пойдя на подписание в 1975 году знаменитого «Хельсинкского соглашения», в которое входила в том числе гуманитарная корзина, где были упомянуты права человека и другие аспекты. Потом, когда в 1976-м в США пришел к власти президент Картер, нам это все сильно вышло боком.

В любом случае, мы дали Соединенным Штатам передышку. И они этой передышкой воспользовались. Дальше формально после начала рейганомики начался рост. Он, конечно, был не монотонный и не такой активный, как при кейнсианской экономике, но тем не менее.

Еще раз повторю, секрет этого успеха в том, что американские экономисты нашли способ гарантировать производителям стабильно высокий спрос на их продукцию. Рассудив, что найти потребителей за пределами США не удастся — напоминаю, к 70-м годам мир уже был разделен на две технологические зоны, — они придумали схему, позволяющую увеличивать потребительскую нагрузку на собственных граждан. Проблема была решена за счет «дешевых кредитов», стоимость которых постоянно снижалась.

[Хельмут Кройтц]

http://traditio.ru/wiki/%D0%A5%D0%B5...D0%B7%D0%BC%3F
Материал из свободной русской энциклопедии «Традиция»

Опубликовано:
Süddeutschen Zeitung

[1]

Дата публикации:
30 апреля 2009

«Спасите капитализм» коротко озаглавил Николаус Пайпер (Nikolaus Piper) один свой комментарий[2] в Зюд-дойчен-цайтунг (Süddeutschen Zeitung) и пытался в различных вариациях прояснить, что же под этим понимать.

А смысл уже в самом определении:

капитал — это собственность, приносящая проценты,
капиталист — тот, кто такой собственностью владеет (и потому постоянно присваивает часть чужого труда!),
капитализм — экономическая система, в которой прислуживание капиталу имеет преимущество перед всеми другими доходами.

В этом отношении Николаус Пайпер случайно попал «не в бровь, а в глаз», процитировав Оскара Лафонтена (Oskar Lafontaine) с его отождествлением капитализма и «социальных отношений господства-подчинения», тех самых отношений подчинения, которые социальная доктрина католичества хотела бы преодолеть, приравнивая капитал к труду.

В какой степени эти отношения в последние десятилетия усугубились показывает сравнение роста ВВП, заработной платы (нетто) и роста финансовых капиталов в Германии: по данным Бундесбанка в долевом выражении:

ВВП увеличилися с 1991 по 2007 на 58 %,
нетто-зарплата — на 30 %,
однако финансовые богатства — на 157 % !

Ещё более потрясают тектонические сдвиги в абсолютных числах:

в то время как ВВП за последние 16 лет прибавлял в год по 56 млрд,
нетто-зарплата — лишь по 9 млрд,
финансовые капиталы взрыво-образно пучились по 302 млрд в год !

Это ДОЛЖНО было привести нашу финансовую систему к катастрофе, так же мало удивительную на фоне этих цифр, как и многократно осуждёный разрыв между бедностью и богатством !

Сильвио Гезель

Ввиду такого развития событий, мы только тогда сможем придти к стабильному экономическому порядку, когда процентный само-рост финансовых капиталов будет остановлен, как это уже было указано Бундесбанком в 1993. Это только тогда возможно, когда ссудные проценты, как монопольная цена и монопольная прибыль от денег будут подчинены тем же рыночным механизмам, что и прибыль на рынке монополизированных товаров: доход от финансовых активов — точно так же как и прибыль — должны быть в соответствии с рыночными требованиями снижены до нуля!

Как этого добиться описал ещё в 1936 году, сейчас вновь реабилитированный, Джон Кейнс в своей, основанной на идеях социального реформатора Сильвио Гезеля, книге «Общая теория занятости, процента и денег» (The General Theory of Employment, Interest, and Money): гарантирование денежного обращения посредством введения издержек хранения денег будет, как дословно пишет Кейнс означать мягкую смертью рантье и, соответственно, мягкую смертью всё возрастающей угнетающей власти капиталистов, паразитирующих на дефиците оборотных средств.

Речь идёт, следовательно, не о «спасении капитализма», а о его подчинении рыночным силам, «освобождении рыночной экономики от капитализма» !

Helmut Creutz

Апрель 2009

Aachen

[Бернар Польре]

http://www.politjournal.ru/index.php...7917&issue=213
профессор университета Париж-1, экономист, директор исследовательской группы ИЗИС-МАТИСС (YSIS-MATISSE)


На сегодняшний день значимость знания в современных экономических структурах может считаться общепризнанной. В этой статье мы предлагаем тезис, согласно которому знание представляет собой характерный элемент современного капитализма и основу для построения новой концепции, а именно когнитивного капитализма. Эта концепция служит определению той фазы или эпохи капитализма, в которой накопление на основе эксплуатации и присвоения знания является качественно преобладающей формой накопления.

Когнитивный капитализм следует понимать как общество знания, управляемое и организованное по капиталистическим принципам. Кроме того, когнитивный капитализм следует понимать как такой вид капитализма, в котором знание является основным источником стоимости, откуда и вытекает его противопоставление капитализму промышленному.

Что такое капитализм? По мнению Ф. Броделя, это социальная организация, для которой характерны международный размах обмена, господство финансового и спекулятивного сектора и наличие доминантных позиций. Капитализм зиждется на принципе бесконечного накопления капитала и на механизмах, которые обеспечивают возможность такого накопления. Среди них немаловажны практики господства и эксплуатации, извлекающие выгоду из статуса труда как товара. Но механизмы накопления не являются незыблемыми. Капитализм развивается, и накопление принимает новые формы.

Тезис о вступлении в новую эпоху, названную когнитивным капитализмом, основывается на идее, что определенный тип накопления, основанный на знании и творчестве, стремится занять в динамике общества центральное положение. Знание и информация составят основной источник производительности. Когнитивный капитализм – это вид капитализма, в котором знание (в широком смысле объединяющем науку и другие формы знаний) становится доминантой в процессе накопления. Эта ориентация на доминирующее накопление заменяет собой вид накопления, который преобладал в промышленном капитализме и предпочитал вложения в машины и в организацию труда.

Отметим для ясности: своеобразный характер капитализма, который мы называем когнитивным, не обязан своим появлением возросшему значению науки и знаний. Без постоянной мобилизации науки и технологии были бы невозможны историческое развитие капитализма и экономический прогресс, которые начались уже во времена промышленной революции. Знания и умения как предмет накопления и даже степень их важности не являются главным отличительным признаком когнитивного капитализма. Принципиально то, что в современном капиталистическом обществе и в соответствующем виде накопления их положение становится господствующим. Общий интеллект проявляется не только в производстве; он организует «весь жизненный контекст» (П. Вирно). Иными словами, когнитивный капитализм это нечто большее, чем новый способ производства. Это новая цивилизация.

Ход наших рассуждений в значительной степени вписывается в перспективу так называемой школы регулирования, отводящей важное место институциональным факторам. Мы составим перечень некоторых институциональных проявлений наступления когнитивного капитализма и сопутствующих ему напряжений, оставаясь по возможности в рамках школы регулирования. Это не исчерпывающий перечень, и ряд институциональных трансформаций (в частности, государства) здесь опущен.

Отношения наемного труда при когнитивном капитализме

Важность отношений наемного труда в теории регулирования «состоит в том, что они характеризуют тип присвоения прибавочной стоимости в капиталистическом способе производства» (Boyer R. & Saillard Y. Theorie de la regulation: Etat des savoirs, La Decouverte 2002). Именно изучение отношений труда и капитала позволяет охарактеризовать природу и интенсивность противоречия между ними и, соответственно, природу и степень их взаимодополняемости. В когнитивном капитализме становление труда как независимой творческой силы меняет одновременно природу прибыли и условия ее присвоения фирмой. Эта последняя демонстрирует паразитическое и хищническое поведение в той мере, в какой извлекает выгоду из коллективно созданного когнитивного потенциала. С другой стороны, умственный потенциал и реактивная способность служащих приносит прямую выгоду предприятию, имеющему тенденцию рассматривать служащих как «основной капитал», производительность которого трудно оценить; работнику поэтому достается заранее установленная плата. Глубинные изменения логики производства меняют природу профессиональных идентификаций, компетенций и знаний. Наиболее интересен здесь переход от системы профессиональных отношений, построенной на квалификации, к системе, основанной на компетенции.

Организация и природа труда

В современном капитализме природа и разделение труда претерпевают явные перемены. Тезис о когнитивном капитализме определяет и характеризует некоторые из них, в частности, зависящие от эволюции роли знания:

a) преобладающая роль нематериального труда;

б) пересмотр категории времени как критерия измерения и стоимости труда. Когнитивный труд неизмерим с точки зрения стоимости труда, то есть в зависимости от времени, затраченного на производство. Этот тезис был впервые изложен самим Марксом в «Экономических рукописях»: «По мере развития крупной промышленности созидание действительного богатства становится менее зависимым от рабочего времени и от количества затраченного труда, чем от мощи их агентов, которые приводятся в движение в течение рабочего времени и которые сами, в свою очередь, зависят, скорее, от общего уровня науки и от прогресса техники или от применения этой науки к производству». Продолжая это рассуждение, можно поставить вопрос об уместности закона стоимости в современной экономике;

в) само понятие труда становится все более экстенсивным. Труд выходит за отведенные ему пределы. Он теперь завязан на все время жизни. Антонио Негри использует слово «излишек» для обозначения продукта самой жизни, которая сама выступает (когнитивным) трудом, поскольку по определению является производительной и творческой. Если труд продолжает занимать центральное положение, то по причине своей делокализации, так как он распространился на все акты жизни, поэтому нам следовало бы отказаться от старого значения слова «труд», которое принимало во внимание только его материальную или «институциональную» форму;

г) определяемый по его когнитивной емкости и, следовательно, по «мощности», труд может считаться «основным капиталом», эффективность которого есть проявление знаний или «общего интеллекта» в двух его формах: «общего» научного труда или отношений трудового сотрудничества. «Общий интеллект» получил разнообразные и противоречивые интерпретации. Мы интерпретируем это выражение как обозначающее «общие знания», то есть общий уровень знаний, в среднем соответствующий уровню образования в данной стране;

д) в когнитивном капитализме живой труд становится языковым и коммуникационным в значительной, если не в преобладающей степени. Труд стал работой по решению проблем. Вовлеченность в проекты и временные системы усиливает гибкий, мобильный и коммуникативный характер труда. Язык – это еще один аспект общего и социального характера производительности труда. Его природа как общественного блага просматривается еще более четко, чем в случае со знаниями. Развитие телекоммуникаций предрасполагает к значительному развитию услуг, выполнение которых основывается на языке. Известно, что, например, в отделе обслуживания клиентов Gateway 2000, 92% запросов на починку компьютеров решается по телефону;

е) эволюция разделения труда и нашего подхода к нему. Современное усиление когнитивного аспекта труда несовместимо с определенным типом расщепления практических задач и видов деятельности. Разделение когнитивного труда не может основываться на тех же принципах, что и разделение «материального» труда, хотя бы потому, что различны их критерии производительности. Действительно, априори трудно предположить, что можно измерить производительность знания, которая, в контексте массовой диффузной интеллектуальности, частично является результатом влияния сотрудничества;

ж) значительное сокращение прямого рабочего времени. Во многих случаях продолжительность рабочего времени перестала быть фактором организации труда и не позволяет представить ее как заслуживающую доверия меру стоимости и затрат на производство. В особенности в секторах интенсивного потребления знания рабочее время, отведенное для производственной деятельности, представляет собой лишь второстепенный источник производительности труда человека. Поэтому экономическая эффективность подлежит оценке чаще всего постфактум; при этом невозможно предугадать и проследить процесс ее образования, как это было при фордистской организации производства. Характерна происходящая утрата четкости разграничения рабочего пространства на работе и вне работы, на предприятии и вне его, что выражается, в частности, в нарастающей сложности и нелинейном характере систем. Грань между рабочим и свободным временем или временем воспроизводства размывается;

з) некоторые исследователи полагают, что интеллектуальная и нематериальная рабочая сила стремится к автономии от капиталистического контроля. Это обстоятельство имеет двойственное значение. Речь идет, с одной стороны, об эпохальном обретении рабочим классом своей автономии, достигнутой «сопротивлением» (слово предложено Фуко и подхвачено Негри) капиталу, и, с другой, о конкретной автономии в текущей производственной деятельности. Если допустить онтологическую автономию принципа творческих способностей служащих или пользователей, то мы готовы присоединиться к этому утверждению. Однако мы не поддерживаем тезис о том, что работники наделены автономией, потому-де что их творческие способности находят конкретное употребление совершенно свободно вне капитала и против него.

Предприятие и новые формы конкуренции и стратегии

Когнитивный капитализм все время жизни человека превращает в рабочее

До сих пор мы не затрагивали вопроса о науке. Мы упомянули системный характер отношений между наукой, техникой и экономикой: наука становится все более зависимой от технологии и промышленности. Весьма широкое распространение получил сегодня тезис о новом способе производства знания, состоящий в подчинении научных исследований экономической логике, хотя его основы и вызывают критику. Важнейшими факторами являются системность, организованность и программируемость (внутренняя или внешняя) научной и технической деятельности.

В семантическом плане наиболее заметным явлением современного капитализма является развитие финансового сектора, ставшего универсальным языком и для оперативного управления, и для стратегического руководства. Заявления лидеров играют существенную роль в формировании ожиданий и, следовательно, в оценке. Агенты заинтересованы лишь в номинальном создании стоимости. Деньги, будучи знаком, являются всего лишь мерой. Но финансовый сектор, представляя собой деньги, предназначенные для вклада, сам являет собой оценку. Оценку не реальной конкретной мощности, но оценку способности приносить прибыль. Это то, что Маркс называл фиктивным капиталом. Предприятие, имеющее хорошую оценку на рынке, – это предприятие, нематериальные активы которого «визуализированы», а их роль в будущей рентабельности положительна и общепризнанна.

Развитие знаний и инновация зависят от работы групп инженеров и исследователей соответствующих специализаций. Эта работа часто выполняется в рамках союза. Число стратегических союзов растет, что частично объясняется стремлением разделить затраты на исследования и разработки, но не только этим. Исследования усложняются, а разработки новых продуктов и приемов порождают спрос на дополнительные знания, которые нужно комбинировать и которыми нужно делиться. Мы присутствуем при появлении сети союзов или «созвездий», которые принимают на себя функции «молярных» центров принятия решений. Индивидуальная производительность человека или фирмы, в особенности с низкой рентабельностью, не имеет смысла в контексте коллективного творчества.

Наблюдается также развитие связей между частными предприятиями и университетскими лабораториями и вообще вертикальная интеграция исследований (многосторонняя замкнутая концепция между фундаментальными и прикладными исследованиями и инновацией). Государство, университет и промышленность постепенно сближаются и в конце концов образуют новую единицу. Это сближение коррелирует с трансформацией миссии университета, который к своим традиционным задачам обучения и исследований добавляет технологические инновации и стремится принять участие в экономической деятельности.

В фордизме накопление происходило главным образом в национальных рамках. На сегодняшний день регулирование систем закрытого типа стало невозможным. Происходит наложение различных уровней регулирования: региональное (субнациональное), национальное и наднациональное (например Европа). Интересы предприятий все больше расходятся с интересами страны происхождения. Фирмы вступают в глобализационный процесс, связанный с открытостью, международной конкуренцией и договорным определением заработной платы. Экономическая конкурентоспособность фирм зависит не только от условий на какой-то одной территории, но и от возможности управления потоками товаров, факторами производства, инженерными решениями и финансовыми средствами во всем мире.

На предприятиях развиваются методы управления знаниями, инструменты бухгалтерского учета и методики оценки нематериальных затрат. Проблемы бухгалтерского учета и оценки активов занимают важное место в институциональном плане и в стратегиях предприятий (способы демонстрации счетов и результатов). Все, что касается оценки и измерения, приобретает стратегическую важность в управлении и во взаимодействии с финансовым сектором.

Новая ставка: права собственности

Законы о праве собственности с очевидностью составляют главную составную часть правовой системы, поддерживающей когнитивный капитализм. Известна важнейшая роль, которую они сыграли в недавнем прошлом. Дебаты по поводу бесплатного software достигли невиданного размаха, сравнимого разве что с дебатами о потенциальной возможности патентования генома. Вопросы права на интеллектуальную собственность перестали быть прерогативой юристов и промышленников и заняли важное место в общественных дебатах.

По мнению некоторых исследований, эволюция юриспруденции по вопросам интеллектуальной собственности соответствует политике создания «рент по званию», призванных способствовать инновациям и синергизму частного и публичного секторов исследований. Следовательно, логично задаться вопросом о том, является ли становление права интеллектуальной собственности фактором, способствующим инновации, и в частности, компенсацией за вложения в исследования и разработки. Однако в действительности ясная связь между усилением охраны патентов и инновацией не установлена, более того, аргумент справедливого распределения дохода от вклада в исследования и разработки является спорным, так как значительная часть финансирования исследований поступает не от предприятий, а сами предприятия имеют тенденцию патентовать фундаментальные знания. Таким образом, имеют место последствия избыточной приватизации. Мы наблюдаем смещение экономики рынка в сторону капитализма знания.

Система образования и превращение знания в товар

Система образования не может рассматриваться как изолированная ни в промышленном, ни в когнитивном капитализме, хотя причинная связь выстраивается в них по-разному. Она не может полностью отвечать за то, что производит. Она принадлежит обществу с его кодексами, элитой и власть предержащими группами. Повышение уровня компетенций делает решающими факторы социальные и семейные. Лозунги правительств и экспертов склоняют на все лады темы демократизации образования, приспособления к глобализации и повышения конкурентоспособности. Университеты оказываются под нарастающим давлением, часто явно и недвусмысленно сформулированном.

Классической формой подчинения знания и информации является создание условий для превращения знаний, информации и образования в товар. Эта тенденция развивается параллельно с приватизацией. Однако с точки зрения гносеологии анализ превращения знания в товар, сопоставимый с другими благами и услугами, дает смещение, ошибку. Для достижения статуса обменности просвещение должно быть в принципе понято как измеримое получение практических знаний. Как только речь заходит об образовании, не сводимом к небольшому числу практических и измеримых характеристик, превращение знания в товар затруднительно, а кроме того, таит в себе риск падения качества образования. К тому же образовательная деятельность содержит в себе социальный аспект, которым невозможно пренебречь. В сущности, дискуссия о превращении знания в товар не может ограничиваться вопросом о противоречии между административным публичным управлением и рыночным регулированием. Она затрагивает и другие, более фундаментальные вопросы.

Предложение гарантированного социального минимума

Тезис о когнитивном капитализме не только анализирует институциональную трансформацию и особую динамику капитализма, выраженную в процессах ассимиляции и аккомодации знания. Он содержит и прескриптивный компонент. Одной из рекомендаций является бесплатное software, другой – предложение обеспечения прожиточного минимума, или гарантированного социального минимума (дохода). Гарантированный социальный минимум есть прямое следствие пересмотра понятия производительного труда при когнитивном капитализме. Он предлагает обеспечение дохода в обмен на такой производительный труд, который осуществляется вне предприятия или других мест, специально предназначенных для производительного труда, и за который работник поэтому не получает вознаграждения. Необходимость этой меры диктуется значительным продлением рабочего времени за пределы продолжительности официального рабочего дня. Другое объяснение состоит в общей гегемонии социального производства и эксплуатации того специфического содержания, которое привносит в труд каждый субъект этого труда (Антонио Негри). Вместе или по отдельности можно рассматривать это продление рабочего времени и эту гегемонию социального труда как явления, характерные для когнитивного капитализма. В отличие от других предложений всеобщего пособия гарантированный социальный минимум не должен быть дополнительным доходом или попыткой перераспределения. Это первичный доход, который назначается в обмен на прямой вклад в создание богатств и стоимости, не являющийся трудом за вознаграждение.

Печатается с сокращениями
Перевод с французского Екатерины Собенниковой-Гигакс

[Кеннет Рогофф]

http://slon.ru/calendar/event/723601/
Настя Каскевич

Дискуссия об эффективности современного капитализма велась еще до глобального финансового кризиса – вопросы о том, как долго эта форма сможет удовлетворять потребности общества, накапливались и даже находили теоретические ответы. Но в последнее время недостатки капитализма подверглись еще более ожесточенной критике. Кеннет Рогофф, преподаватель Гарвардского университета и автор известных трудов, посвященных международной экономике, считает, что капиталистическая форма при всех своих плюсах не слишком стабильна. В статье «Устойчив ли современный капитализм?» он рассматривает тему возможной гибели этой системы. Вот 5 возможных причин саморазрушения капитализма:

Экологическая проблема. Даже экономически развитые страны не смогли вовремя обратить внимание на такие важные общественные блага, как чистые воздух и вода. Все попытки прийти к мировому соглашению, результатом которого стала бы объединенная борьба с климатическими изменениями, терпят фиаско. Всегда находятся страны, уклоняющиеся от участия в мировой экологической политике, – так, США подписали Киотский договор о сокращении выбросов парниковых газов, но не ратифицировали его.

Проблема неравенства. Капитализм, являясь прекрасной почвой для развития предпринимательства и инноваций, создает неизбежный разрыв между богатыми и бедными. Разрыв становится только больше от того, что богатым куда проще прорваться во власть и отстаивать таким образом свои интересы. Решить эту проблему, не угробив при этом экономический рост, невероятно сложно. Лишь очень немногие страны – Швеция, например, – приблизились к решению.

Дисгармония во взаимодействии системы здравоохранения и потребительского рынка. Необходим компромисс этических и экономических соображений – с одной стороны, государство должно гарантировать всем гражданам равный доступ к медицине и товарам высокого качества, с другой – поддерживать экономический рост. Но все чаще экономический рост сопровождается лишь усилением дисбалансов в доступе к медицинскому обслуживанию. А кроме того, зачастую обеспечивается производством и распространением продуктов, пагубно влияющих на здоровье потребителя. Рогофф приводит печальную статистику: 34% американцев склонны к ожирению. Это результат экономического роста, который подтолкнул рост потребления – в том числе и нездоровых продуктов. Но улучшилось ли в в действительности качество жизни, если денег больше, но тратят их на вредные вещи? И тут встает еще один важный вопрос – стоит ли вообще принимать экономический рост как конечную цель наших усилий?

Проблема благосостояния будущих поколений. Развитие технологий и промышленный процесс, казалось бы, улучшают уровень жизни каждого нового поколения по сравнению с предыдущим, однако это, по мнению Рогоффа, туннельное мышление: не стоит забывать, что население планеты растет с каждым годом. Нас уже больше 7 млрд, и все вероятней становится ситуация, при которой ресурсов будет недоставать для значительного прогресса каждого нового поколения.

Финансовый кризис. Современный капитализм с его инновационной политикой, считает Рогофф, не только не снизил экономические риски, но даже усугубил их – и кризис, возможно, стал точкой невозврата к прежним ценностям.

Все эти проблемы пока не кажутся совсем уж нерешаемыми. Так или иначе удается пока держать их в узде и обеспечивать экономический рост. Но в перспективе нескольких десятилетий, считает Рогофф, вопрос о смерти капитализма может перестать быть чисто теоретическим.

[Алексей Михайлов]

http://www.gazeta.ru/column/mikhailov/4087497.shtml

— 12.03.12 09:22 —

Вы еще не смотрели американский документальный фильм «Инсайдер»? Забавный фильм о причинах глобального экономического кризиса 2008 года. Множество интересных интервью действующих лиц. Правда, все причины фильм сводит к банальному — заработкам банкиров. Как будто главная экономическая проблема сегодня — это борьба за ограничение их бонусов. Стоит достичь этого — и все в порядке.

Это было бы извинительно для фильма, снятого по «горячим следам», но спустя два года после кризиса, когда «след» уже остыл, это слишком легковесно. Думаю, этот фильм сыграл свою роль в разжигании настроений в американской публике и поднятии общественного движения «Оккупируй Уолл-стрит», недавно охватившего миллионы людей в сотне стран мира. Однако

видеть причины кризиса в бонусах банкиров — это как видеть причину пневмонии в… насморке. Доходы финансистов, конечно, важный элемент системы, приведшей к кризису, но это небольшой винтик этой системы, это ее следствие, а не причина.

Надо сказать, что причинами мирового кризиса, как это ни парадоксально, мировая финансовая пресса и экономическая наука не очень-то и занимались. Обычно они ограничивались стандартным рассуждением о финансовых «пузырях». Кто копал глубже, говорил о накопившихся дисбалансах (что, впрочем, почти то же самое). И этим ограничивался. Но в целом удовлетворяющего меня объяснения такой глубины, длительности и всеохватности кризиса я не встречал.

Некоторые высказывают недовольство самой экономической наукой, которая не сумела предсказать кризис и не смогла предложить путей выхода из него. Но, на мой взгляд, дело не в науке, а в эволюции самого предмета этой науки — в эволюции капитализма. Наука естественным образом отстает от этой эволюции, ибо нельзя исследовать то, чего еще нет, что только зарождается.

Чтобы понять, куда пришел капитализм сегодня, посмотрим на его эволюцию за всю историю его развития.

Эволюция капитализма

Капитализм со времени своего возникновения и превращения в преобладающий способ производства не мог оставаться неизменным — тогда бы он не выжил. Конкурентным преимуществом капитализма является как раз высокая гибкость, приспособляемость к ситуации. Он основан на рыночной экономике, где ключевым игроком является свободный индивидуум, а общественный сдвиг достигается суммированием интересов и действий этих индивидов. Поэтому он достаточно легко может переносить центр тяжести принятия решений от производителя к потребителю, от индивида к коллективу (в т. ч. государству) и обратно.

Капитализм универсален, и при желании можно рассматривать социализм как его частный, предельный случай, а вовсе не его отрицание.

Изначально капитализм возник как капитализм производителя, в котором преобладали интересы индивида именно как производителя продукта. Однако в дальнейшем он все более трансформируется в капитализм потребителя, в котором преобладают интересы тех же индивидов, но не как производителей, а как потребителей. Вполне можно расставить даты и ключевые моменты этой эволюции.

XIX век и 20-е годы XX века – расцвет индивидуального капитализма Адама Смита и Карла Маркса. Стремление к индивидуальной прибыли — залог развития общества. А экономическая система суммирует эти индивидуальные стремления в общественное благо (А. Смит). Прибыль капиталист зарабатывает на эксплуатации труда рабочих (К. Маркс).

Индивидуальный капитализм — это общество борьбы двух производителей (рабочего и предпринимателя) за присвоение себе произведенного их общими усилиями продукта. Общество по определению конфликтное.

Из этого индивидуального, конфликтного капитализма как отрицание его возник коммунизм, ставший утопической (бесконфликтной) теорией всеобщего потребления. Как показал исторический опыт, тупиковой теорией.

Кризис 1929–1933 годов положил конец индивидуальному капитализму. Мало кто осознает настоящий смысл «Нового курса» Ф. Рузвельта: он был попыткой максимально околлективить и огосударствить индивидуальный капитализм, передать принятие ключевых решений в рыночной экономике с индивидуального на коллективный уровень — профсоюзов, сообществ предпринимателей, государства.

Эта тенденция возникла еще в 20-е годы. А во времена кризиса и депрессии выглядела как альтернатива тому обществу, которое довело до кризиса. Это был откровенно тупиковый ход, возникший под влиянием «успехов социализма» в СССР. Это был ход, удушающий капитализм. Чтобы понять это, не надо читать ученых трудов, почитайте книжку Айн Рэнд «Атлант расправил плечи».

Суть проблемы состояла не в том, чтобы поднять принятие решений с индивидуального на коллективный уровень. Суть была в том, какие именно решения доверить коллективному уровню. И в поисках ответа было сделано очень много ошибок. 30-е годы для капитализма вообще стали временем поиска и ошибок.

Реальным приспособлением капитализма к новым условиям стало кейнсианство, коллективный капитализм Дж. Кейнса (это не самоназвание, я его так называю). Благодаря Кейнсу индивидуальный капиталист впервые осознал, что есть общие интересы у индивидуальных предпринимателей, достижение которых позволяет лучше достигать индивидуальные цели (этакий «обратный ход» – не от индивидуального блага к общественному, как у А. Смита, а в наоборот). И главный такой общий интерес — рост совокупного спроса. И именно этот общий интерес должно предлагать обществу государство, ничего другого. Эта простая (на первый взгляд) идея — рост совокупного спроса — была главной в кейнсианстве и в экономической политике капитализма вплоть до 80-х годов ХХ века.

Гротескный марксистский капиталист, заботящийся только о своей индивидуальной прибыли, превратился в гротескного госчиновника, заботящегося о росте зарплат всех работающих, т. к. именно на эти зарплаты покупаются товары «злобных капиталистов» и рост именно этих зарплат позволяет капиталисту заработать больше прибыли.

Впервые заговорили о капитализме как об обществе потребления. И он действительно стал обществом потребления, где интересы простого потребителя, работника защищало государство в интересах как самих работников, так и капиталистов.

Капитализм настолько изменился, что изобрел эффективную антициклическую политику (сдерживать рост в фазе роста экономического цикла и стимулировать его в фазе спада). В результате капитализм почти перерос экономические кризисы, которые стали из большой общественной беды маленькими неприятностями и выражались не в спадах производства, а скорее в периодах замедления его роста.

Последние десятилетия XX века стали периодом расцвета коллективного капитализма. Это было высокодинамичное общество, в котором росли как прибыли, так и доходы работников. Но оказалось, что оно имеет свой предел. И за мощным полувековым бумом последовал мощный кризис, поставивший в тупик апологетов капитализма как общества потребления.

Кризис конца нулевых годов — не просто очередной циклический кризис. В силу своей мощи и всеохватности он и не может быть таким. Столь мощные кризисы всегда знаменуют переход капитализма в новую стадию. В какую?

Выясняется, что для дальнейшего роста коллективного капитализма нужно не стремление к максимальному росту спроса, а поддержание некоего баланса. Выясняется, что форсирование роста спроса тоже ведет к кризису. Этот кризис означает переход в фазу равновесного капитализма.

Равновесный капитализм

Мощь кризиса означает приведение общества к новому балансу, к новому равновесию. Но будет ли за этим новым балансом новый рост, как это обычно бывает? И да, и нет. Рост будет, но медленный. И, главное, совершенно иначе направленный, имеющий совсем другое качество.

Во-первых, этот «подтягивающий» рост будет призван не увеличивать производство, а лишь ликвидировать дисбалансы, подтянуть отставшие звенья. Во-вторых, это будет нематериальный рост и поэтому особенно экономный. Нематериальный — значит, что это рост экономики услуг и нематериальных благ (типа доступа к информации и т. п.).

В-третьих, не надо понимать стабилизацию как прекращение всякого прогресса. Ничего подобного.

Равновесный капитализм – общество очень динамичного прогресса. Вот только теперь прогресс направлен не на количественное экстенсивное увеличение производства, а на изменение качества производимого товара. Это развитие без роста, без увеличения потребления ресурсов.

Примеры: не надо больше автомашин на семью, однако нужен переход к более экономным авто, к гибридным двигателям. Надо не больше компьютеров, а нужны более мощные компьютеры и продвинутое программное обеспечение.

Почему рост резко замедлится?

Равновесные системы не стремятся к росту. Они стремятся к стабильности. Стремление к дальнейшему росту становится все менее важной целью, и все более важными становятся максимизация и стабилизация текущего потребления.

За счет чего можно максимизировать текущее потребление? За счет сокращения инвестиций (что ведет к торможению экономического роста), за счет перехода от собственного производства (которое по определению дорого, т. к. мы максимизируем доходы своих граждан) к дешевому импорту (это облегчается завышением курса нацвалюты), за счет будущих расходов (нарастание долгов), за счет использования дешевого труда мигрантов внутри страны (поощрение иммиграции, в т. ч. и нелегальной).

Очевидно, что перенастройка экономической системы на такие параметры подрывает сами основы экономического роста — инвестиции и заниженность курса нацвалюты. Она максимально расширяет текущее потребление, но именно за счет фактического отказа от его дальнейшего роста.

Почему это произошло именно сейчас?

Потому что развитый мир завершил демографический переход. Напомню, что демографический переход заключается в переходе от обществ с высокой смертностью и рождаемостью к обществам с низкой смертностью и рождаемостью. Но т. к. этот переход инициируется снижением смертности (успехи медицины, отсутствие войн и голода), то он ведет к демографическому взрыву (пока рождаемость остается высокой). Потом падает и рождаемость.

Сейчас прирост населения в странах с высоким доходом составляет чуть больше полпроцента в год. А во многих странах он стал отрицателен (кстати, в России тоже).

Замедление роста населения означает, что страна может повышать свой доход на душу населения, ограничиваясь весьма скромными темпами роста экономики, скажем, 1,5–2% в год.

Но произошли не только эти демографические изменения. Население существенно постарело. Медианный возраст (серединный, т. е. такой, который делит все население страны на две равные части: половина старше него, половина моложе) заметно вырос. В развитых странах он достиг около 40 лет (Европа, США, Япония, Россия). Уже четверть населения развитых стран сегодня пенсионеры (старше 65 лет). Их не интересует экономический рост и будущие его блага, они заинтересованы в максимизации потребления именно здесь и сейчас. Они остаются потребителями и избирателями. И их мнение все более влияет на политиков, принимающих решения.

Снижение общей демнагрузки на экономику и старение населения сдвигают традиционный экономический баланс в сторону немедленного потребления в ущерб росту. Я назвал это явление экономическим переходом. Переходом от общества роста к обществу потребления, к «пенсионной экономике». Или, что то же самое, но в профиль, — к равновесному капитализму.

Перспективы капитализма

Первый капитализм — индивидуальный — был обществом производителя. Коллективный и равновесный капитализмы — общества потребителя.

Первые два капитализма — индивидуальный и коллективный — были обществами роста. Равновесный капитализм — общество стабилизации.

Равновесный капитализм созрел в недрах коллективного капитализма, но для своей победы ему потребовалась заключительная разбалансировка экономики, которой и стал кризис конца нулевых годов. Именно в 90-е — нулевые годы в развитых обществах с «предпенсионным» медианным возрастом населения окончательно сложились все основные черты равновесного капитализма. Однако для того, чтобы общество окончательно заработало на новых принципах, нужен был кризис, который вытекал из падения инвестиций, дисбалансов мировой торговли и нарастания долговых и миграционных проблем. Все эти четыре обстоятельства должны были положить конец обществу роста и заставить экономику перейти к стабилизации, к развитию без роста.

Смысл и основная причина экономического кризиса конца нулевых годов — в переходе к новому типу капитализма, равновесному, или «пенсионному». Капитализм в развитых странах окончательно теряет динамику роста и позволяет развивающимся странам догонять себя. Выравнивание уровней экономического развития — очень хорошая новость для глобальной политики, сокращающая поводы для военных конфликтов.

Переход к равновесному капитализму означает, что в развитых странах пора перестать измерять успех экономической политики ростом ВВП. Это уже второстепенный фактор. Рост ВВП этим странам уже не нужен. Потребности населения в основном удовлетворены (хотя есть, конечно, структурные проблемы, бедные и бездомные).

А что играет ключевую роль для них теперь? На чем же зарабатывает капиталист нового этапа, этапа равновесного капитализма? Не на максимальной эксплуатации труда. Не на максимальном росте совокупного спроса. А на экономии, качестве, услугах и нематериальных благах (интеллектуальная собственность, бренд и т. п.).

Но для развивающихся стран экономический рост — это все еще важнейшая общественная цель. Он должен вести к повышению потребления на душу населения до сравнимого с развитыми странами уровня.

Россия в ловушке

Россия находится в двойственном положении. С одной стороны, она имеет отрицательные темпы роста населения и довольно высокий медианный возраст (38 лет), что размещает ее в кластер стран равновесного капитализма. С другой стороны, уровень потребления во много раз ниже развитых стран.

Россия попала в парадоксальную ситуацию — она стала слишком старой прежде, чем богатой. Вот что означают потерянные 25 лет реформ (90-е годы – по сегодняшний день).

России сегодня явно нужен быстрый, догоняющий экономический рост. Только для компенсации старения населения и обеспечения работы государственной распределительной пенсионной системы России нужны 1–1,5% роста ВВП в год. Еще процента 2 — для того, чтобы не отставать от развитых стран. Т. е. 4% в год — это тот минимум, который позволит просто поддерживать 6–10-кратное отставание от Европы и США по уровню жизни. А чтобы догонять их, нужен рост в 6–8% годовых.

Такой рост страна имела между кризисами 1998 и 2008 годов. Но повторения столь благоприятного стечения обстоятельств больше не будет. Обеспечение быстрого роста — нетривиальная задача, и стандартными приемами из учебника ее не решишь. Все экономические скачки в мире происходили не благодаря, а вопреки учебникам по макроэкономике. И уж совсем трудно добиваться экономического скачка с тяжеленной гирей коррупции на ногах.
P.S. Переделал и эту тему. На старую было 2,531 захода.

[Сергей Мануков]

http://expert.ru/2014/04/24/kapital-v-21-veke/
Москва, 30 апр, среда

«Expert Online» 24 апр 2014, 17:24

Фото: 123rf.com

Французский экономист утверждает, что противоречия капитализма никуда не исчезли. Главная угроза для капиталистической системы сегодня – растущее неравенство и без радикальных мер этот процесс не остановить

В тот самый момент, когда казалось, что капитализм окончательно утвердился по всему миру и что Карл Маркс сегодня перестал быть актуальным, во Франции вышла книга, которую уже прозвали современным «Капиталом». Она вызвала огромный интерес у читателей и ворвалась на первые строчки бестселлеров Amazon.com. Ее цитируют и хвалят Барак Обама, Пол Кругман и Кристин Лагард.

Автора наделавшей столько шума книги зовут Томас Пикетти. По национальности он француз. Ему 42 года. Он работает профессором в Парижской школе экономики. Свою 700-страничную книгу Пикетти назвал, не мудрствуя лукаво – «Капитал в 21 веке».
Реклама

В своей книге Томас Пикетти подробно описывает и глубоко анализирует то, чему Карл Маркс, в свое время, не придавал решающего значения и что осталось, в конечном счете, на периферии его теории. Два «Капитала» отличаются и выводами. Там, где великий мыслитель XIX века предвидел крушение капитализма и создание на его руинах пролетарского рая, Пикетти видит медленный рост и Золотой век неравенства, в котором богачам, владельцам капитала, будет принадлежать все более крупная доля богатств и доходов.

Попытки понять природу и принципы развития капитализма начались еще на заре политэкономии. Томас Мальтус, например, разработал теорию, которая пророчила, что рост населения неизбежно приведет к тому, что большая его часть будет жить в несчастьях и нищете. Эту модель назвали «мальтузианской ловушкой», которая предполагала, что любое экономическое развитие приводит к увеличению общего количества людей, на которых приходится делить общий пирог ресурсов и, как следствие, доля бедных становится снова стремительно увеличивается. На следующем шаге происходит глубокий экономический кризис с войнами, эпидемиями, разрухой. И этот порочный круг не имеет выхода.

Другой выдающийся политэконом Давид Рикардо разработал теорию о формах земельной ренты и считал, что земельное дворянство станет еще богаче по мере роста стоимости земли.

Карл Маркс же делал акцент на другом явлении. Он полагал, что борьба между работодателями и рабочими является ключевым фактором исторического развития и она неизбежно приведет к росту зарплаты и снижению прибыли, в результате чего богатства будут концентрироваться в руках все меньшего количества людей.

Все эти теории имели одну, но очень серьезную ошибку1. Они не учли взрыва производительности труда, вызванного новыми технологиями. Этот взрыв и позволил человечеству избежать мрачные прогнозы, которые ему пророчили экономисты 19 века.

Опираясь на громадные массивы статистических данных, Томас Пикетти утверждает, что механизмы, заключенные в глубинах капитализма, вновь приведут к росту неравенства и размоют фундамент, на котором стоят демократические общества.

Он убежден, что лишь уникальное стечение обстоятельств в 1930-75 годах позволило капитализму, в основе которого лежит неравенство, изменить свое движение на 180 градусов. В первую очередь это две мировые войны, Великая депрессия и начало долговой рецессии.

Эти и немало других трагических событий прошлого века привели к разрушению огромных богатств. С другой стороны, они вынудили власти проводить экономическую политику перераспределения доходов и экономической мощи. Стремительный рост экономики в масштабах большей части планеты ослабил важность богатств, передающихся по наследству, и привел к образованию многочисленного среднего класса.

На пике этой золотой эры американский экономист Саймон Кузнец, разработавший методику расчета ВВП, выдвинул теорию, что по мере прохождения стран через разные стадии развития, доходы домохозяйств, т.е. семей, будут выравниваться.

Томас Пикетти доказывает, что эта теория необоснованна, и придумана американцами и европейцами для развивающихся стран. Как только инфляция и рост населения в развитом мире в семидесятые годы прошлого века начали замедляться, экономическое развитие вернулось к привычным темпам. Вместе с ними вернулась и природная характеристика капитализма генерирования неравенства в доходах.

Прогноз Пикетти на 21 век, который предполагает медленный рост и крайнее неравенство, базируется на исторических данных и простых математических выкладках. Статистика показывает, что в более продолжительные периоды времени производительность росла со скоростью 1 – 1,5%. Рост прибыли же колебался между 4 и 5%.

Проблема в том, объясняет автор «Капитала в 21 веке», что всякий раз, когда в продолжительные периоды времени рост доходности капитала превышает рост производительности, усиливается и неравенство. Причина этого явления заключается в том, что люди, обладающие самыми высокими доходами, будут копить и вкладывать деньги. Таким образом, они могут получить доход с капитала, который позволит им забрать часть прибыли у тех, кто вынужден полагаться исключительно на заработную плату. Всего через несколько поколений такое аккумулируемое богатство становится доминирующим фактором экономики, социальной и политической структуры общества.

Это, по мнению Пикетти, уже произошло в США, где неравенство в распределении богатств и доходов значительно превзошло европейское на рубеже 19 и 20 веков.

Капитал превратился в доминирующий фактор экономической жизни за счет того, что экономика развивается медленнее в сравнении с ростом доходности капитала. Так он подходит к простой формуле, которую называет «фундаментальным законом»: r больше g, где r – прибыль на капитал, а g – производительность.

В книге много математических расчетов и статистических данных. Например, рост неравенства в сегодняшней Америке Пикетти подтверждает следующими цифрами: если в 1978 году средний американец зарабатывал в год 48078 долларов, то сейчас – лишь 33 тыс. С другой стороны, 1% наиболее высокооплачиваемых американцев в 78-м получали 390 тыс. долларов, а сейчас – 1100 тыс.

У «Капитала в 21 веке» немало оппонентов. Они обращают внимание на то, что, делая прогнозы, автор так же, как его предшественники, не хочет принимать во внимание возможность еще одного скачка производительности, тоже вызванного новейшими технологиями. Он может привести, считает Washington Post, еще к одному скачку в росте ВВП и доходов.

К тому же, сейчас в отличие от 19 века, когда главной формой капитала были недвижимость и гособлигации, львиную долю богатства в экономике приносят более рискованные активы, которые в результате изменений в технологиях или глобальной конкуренции могут значительно быстрее терять свою ценность.

Томас Пикетти, конечно, против неравенства. Единственный способ избежать золотого века неравенства, который может привести в конечном счете к гибели капитализма, он видит в конфискационном налогообложении. Пикетти предлагает ввести налог на богатство в размере 2% и увеличить верхнюю ставку подоходного налога до 80%. Наверное, памятуя о том, что президент Франции Франсуа Олланд долго носился с идеей ввести 75-процентную ставку, но так и не сумел этого сделать, автор «Капитала в 21 веке» оговаривается, что все это, конечно, утопические советы.

Несмотря на множество оппонентов в научной среде книга Томаса Пикетти пользуется большой популярностью. Причем, не только у простых читателей, но и у политиков и даже известных экономистов. Пол Кругман, например, считает «Капитал в 21 веке» новаторским подходом к пересмотру, казалось бы, уже давно ставшими расхожими истин. О неравенстве, о котором так много пишет Пикетти, уже не раз говорил и президент Обама, ссылаясь на книгу. Обратили внимание на труд французского экономиста и в МВФ и других экономических организациях.