*1162. Франция

[Публий Корнелий Тацит]

[Независимая газета]

http://www.ng.ru/editorial/2007-11-21/2_red.html
21.11.2007

Во Франции, которую уже неделю сотрясают забастовки, вчера прошло сразу несколько масштабных акций протеста – работников транспорта, государственных служащих и студентов. Транспортники, требующие отказа от реформы особых пенсионных режимов, получили серьезное подкрепление в лице госслужащих, протестующих против намечаемого сокращения 23 тыс. рабочих мест и требующих индексации зарплаты. Студенты – неизменные участники всякого рода протестов блокировали, в свою очередь, треть университетов.

По оценкам властей, день забастовок стоит государству 300–400 млн. евро, а значит, потери приблизились к 3 млрд. евро. Это существенный удар по правительству, которому в соответствии с замыслом президента Николя Саркози предстоит реализовать целый пакет дорогостоящих реформ. Президент, пришедший к власти шесть месяцев назад и успевший за это время утратить несколько пунктов в рейтингах популярности, заявлял на начальном этапе забастовки, что не отступится от реформ. Но будет ли он верен своему слову до конца? Наблюдатели полагают, что в ближайшее время это должно проясниться. Источники в правительстве сообщают: если Саркози уступит забастовщикам в пенсионном вопросе, то остальные реформы потеряют смысл.

Саркози исходит в своей политике из двух основных постулатов. Предлагаемые реформы прописаны в программе, с которой он победил на выборах, что означает одобрение их большинством французов. И все реформы должны проводиться одновременно, иначе они рискуют остаться нереализованными. Опросы общественного мнения подкрепляют такой подход. 79% населения надеются, что Саркози не уступит забастовщикам. Большинство людей убеждены: сохранение пенсионных льгот не способствует борьбе с безработицей – а она остается одной из самых высоких в Европе – и усугубит кризис в экономике. Отсюда и массовое недовольство французов забастовками. Акции протеста против стачки, участники которой – далеко не самые ущемленные слои общества, также приняли весьма широкий размах.

Николя Саркози в пенсионном вопросе оказывается своего рода первопроходцем. Предыдущие правительства не рисковали предпринимать в этой сфере какие-то кардинальные меры. Президент, разумеется, отдавал себе отчет в том, что реформирование пенсионной системы не обойдется без потрясений. В этой связи он неоднократно пытался успокоить и внешний мир, опасаясь за инвестиционный климат. «Я уверен, что все завершится успешно, – говорил он, к примеру, на встрече с представителями американского бизнеса в Вашингтоне 6 ноября. – Да, будут забастовки, будут манифестации, но я не уступлю!» В том же ключе он высказывался и в беседах с партнерами по Евросоюзу.

Противостояние общества и власти во Франции носит регулярный характер и во многом проистекает из естественного противоречия между необходимостью оживления экономики и сохранения социальной ответственности государства. С массовыми забастовками – и гораздо более мощными, чем нынешние, – сталкивались многие предшественники Саркози. От социальных завоеваний во Франции – а здесь, к слову, самая короткая рабочая неделя в Европе и одни из самых высоких пенсий – добровольно никто не откажется. Так что любые действия властей, направленные на урезание льгот, будут естественным образом наталкиваться на противодействие.

Саркози просчитался, если полагал, что ему удастся консолидировать вокруг себя общество после победы на президентских выборах. Во всяком случае, обещание представлять интересы всех избирателей и приглашение в правительство социалистов, то есть своих главных оппонентов, не стало залогом стабильности. Те, кто не в состоянии взять власть во Франции, еще вполне способны отравить жизнь любому реформатору. У Саркози небольшой выбор: либо пойти по пути популистских уступок, либо проявить твердость. Каждому из вариантов сопутствуют свои риски.

[Геродиан]

["Коммерсантъ"]

https://www.kommersant.ru/gallery/36...foto#id1621756
14 июля во Франции отмечается День взятия Бастилии. Его главной и обязательной частью является военный парад на Елисейских Полях в Париже. Как французы праздновали свой главный национальный праздник в этом году — в фотогалерее “Ъ”.

Фото: АР Frankois More

Президент Франции Эммануэль Макрон (слева) и начальник Главного штаба Вооруженных сил Франции Франсуа Лекуантр
Фото: Reuters/Gonzaio Fuentes

Фото: Reuters/Gonzaio Fuentes

Фото: Reuters/Paskal Rossignol

Фото: Reuters/Gonzaio Fuentes

Фото: Reuters

Фото: Reuters/Gonzaio Fuentes

Фото: АР Frankois More

Президент Франции Эммануэль Макрон (справа)
Фото: Reuters/Phillippe Wojazer/Pool

Фото: Reuters/Francois Mori

Фото: Reuters/Phibault Camus/Pool

Фото: Reuters/ Charles Platiau

Фото: Reuters/Gonzaio Fuentes

Фото: Reuters/Paskal Rossign

[Борис Кагарлицкий]

https://forum-msk.org/material/fpolitic/4744.html
Опубликовано 14.11.2005

Вторую неделю Францию сотрясают погромы и поджоги. Вторую неделю российские комментаторы с важным видом рассуждают об «исламском факторе» и «этнических конфликтах».

Слов нет, легче повторять знакомые формулировки, чем разбираться в событиях. Но если бы наши эксперты удосужились внимательно посмотреть телевизор, они заметили бы, что, по меньшей мере, треть юных погромщиков – вообще не арабы, а черные африканцы. А те, немногие из отечественных мудрецов, что удосужились, побывав в Париже, пообщаться с местными жителями и отклониться на несколько десятков метров от туристических маршрутов, обнаружили бы: арабская молодежь, живущая в бедных пригородах, не только никакого другого языка кроме французского не понимает, но и об исламе ни малейшего представления не имеет. А чернокожая молодежь – тем более.

Разумеется, есть вполне правоверные мусульмане, соблюдающие Рамадан, не берущие в рот алкоголя и запрещающие своим девушкам показываться на улице с непокрытой головой. Но они-то как раз никакого отношения к происходящему не имеют.

Консервативные мусульмане во Франции держатся изолированно от общества, запрещают своей молодежи перенимать развратные нравы местных жителей, стараются удержать их от общения с христианами. И никакой проблемы для властей эта категория жителей не представляет – как и любая другая консервативная община, старательно избегающая соприкосновения с внешним миром.

Другое дело, что, пытаясь запретить девушкам ходить в школу в платочках, власти сами спровоцировали конфликт. Но между жалобами религиозных консерваторов и бунтами разъяренных подростков есть, мягко говоря, некоторая разница…

Если в Европе вся серьезная пресса, за исключением ультраправой, подчеркивает, что бунты являются социальными, а не религиозными, то в России, напротив, теорию «исламского бунта» поддерживают все, включая «левых»! Стоит французской полиции, пытающейся оправдать собственное бездействие, заявить о хорошо организованных зачинщиках, стоящих за спиной бунтовщиков, как отечественные «мудрецы» это подхватывают, да ещё и уточняют, что речь идет об исламском подполье и чуть ли не об «Аль-Каиде».

Отечественная аналитика обожает «теорию заговора». У нас принято считать, что за любым массовым выступлением кто-то стоит, всякое событие кто-нибудь непременно «заказал», а то даже и «проплатил».

Странным образом, к Франции подобный подход наши «мудрецы» применить не решились. Хотя выходящая в Париже англоязычная газета “International Herald Tribune” (Nov. 3, 2005) не удержалась от того, чтобы в связи с бунтами напомнить о «борьбе за политическое преобладание, ведущейся между премьер-министром Домиником де Вильпеном и министром иностранных дел Николя Саркози» (political succession war between the prime minister, Dominique de Villepin, and the interior minister, Nicolas Sarkozy).

Для первого произошедшие события оказались полной катастрофой, а другому они дали повод требовать дополнительных полномочий. Может быть, это объясняет странную беспомощность полиции на первом этапе восстания? И легко понять, почему министр, пытающийся захватить руководящую роль в правительстве, раздувает заведомо абсурдную версию про «заговор», ради борьбы с которым лично ему нужно предоставить чрезвычайные, почти диктаторские полномочия, оттеснив даже самого президента республики. Это ли не «операция наследник» по-французски?

На самом деле, впрочем, причину кризиса надо искать не в сфере религии и культуры, но и не в сфере закулисных политических интриг. Лет сто-пятьдесят назад Европу то и дело сотрясали бунты очень похожие на нынешние. Причем во Франции происходило это аккурат в тех же самых предместьях, на тех же самых улицах. Разница лишь в том, что автомобили не жгли, за отсутствием таковых. А силы правопорядка, не приученные ещё к гуманизму, без особых предупреждений открывали огонь по разбушевавшейся толпе.

Пока модные социологи рассуждали про «исчезновение пролетариата» в западных странах, мимо их внимания благополучно прошло, что пролетариат не просто восстановился в первоначальной форме, но и заселился в те самые унылые предместья, откуда несколько поколений назад начал восхождение нынешний средний класс.

Нынешний пролетариат так же бесправен, так же не имеет родины, так же не может ничего потерять кроме собственных цепей. Значительная часть новых пролетариев хронически не имеют работы, составляя «резервную армию труда», превращаясь в люмпенов (это тоже было типично для европейских городов середины XIX века).

Масса людей, обреченных трудиться на низкооплачиваемых рабочих местах, а то и вовсе по много месяцев искать работу, прозябающих на грани нищеты, естественно не отличается ни особой лояльностью по отношению к государству, ни чрезвычайным законопослушанием.

Две нации! – восклицал Бенджамин Дизраэли, сравнивая бедняков и богачей. Принципиальное новшество нашего века состоит, однако, в том, что пролетарии действительно этнически принадлежат к другому народу, нежели буржуа. В свою очередь либеральное общество может демонстративно закрывать глаза на социальный конфликт, списывая все проблемы на «религиозные различия», «трудности с ассимиляцией мигрантов», «культурные особенности» и т.д.

Никто не хочет замечать, что мигранты давно ассимилировались, стали органической частью европейского общества и совершенно оторвались от своих культурных и религиозных корней, но не получили и не могут получить подлинного равноправия – потому и бунтуют! Никакая этническая и религиозная политика ничего не изменит – ни жесткая, расистская, ни либеральная, политкорректная. Ибо ни та, ни другая не имеет отношения к сути проблемы.

Решить проблему пролетариата может только изменение общества. Об этом очень хорошо написал в Лондоне иммигрант по имени Карл Маркс.

[Анатолий Баранов]

https://forum-msk.org/material/economic/8890.html
Опубликовано 15.03.2006

Несколько тысяч студентов и лицеистов провели во вторник, 14 марта, у стен Сорбонны очередную демонстрацию протеста против нового трудового контракта для молодых специалистов, существенно ухудшающего положение выпускников вузов. Оттуда шествие двинулось по улице Сен-Жак, и в это время группа наиболее радикально настроенных манифестантов (возможно провокаторов) принялась валить металлические барьеры и забрасывать камнями полицейских. В ответ жандармы с готовностью применили слезоточивый газ.

Общая картина, по данным профсоюза студентов, почти такая же, как в 1968-м, когда бунтующие студенты заставили измениться практически все Европу. Во Франции бастуют 50 университетов из 84. На эту неделю намечены еще три крупные манифестации. Забастовками охвачены уже и лицеи: прошли столкновения в знаменитом College de France, неподалеку от Сорбонны. 17 университетов полностью блокированы бастующими студентами, а в 28 других вузах учебный процесс идет с перебоями. В числе вузов, полностью блокированных из-за забастовки, - университеты Париж-VII и Париж-Х, а также университеты Бордо, Гавра, Гренобля, Лилля, Монпелье, Тулузы и ряда других городов.

К этому надо добавить революционные настроения национальных меньшинств в пригородах Парижа и других городов, в течение всего января сжигавших машины и громивших полицейские участки. Среди уличных погромщиков из предместий было много учащейся молодежи из семей эмигрантов, так что связать молодежные зимние беспорядки в предместьях с весенним бунтом студенов несложно. Настроения молодежи во Франции, а если шире, то и в Западной Европе в целом, весьма и весьма серьезны.

И все же это совсем не Сорбонна образца 1968 года, и реакция правящего класса на эти выступления совсем иная.

Как и сорок лет назад, по Европе прокатилась волна протестов против несоответствия запросов большинства с тем, что буржуазная действительность готова была "отстегнуть" основным производящим группам населения в виде "социального пайка". В 1968 году закончилась эпоха становления современного буржуазного общества, закончился путь от "Новых времен" Чарли Чаплина до "Шербургских зонтиков".

Главным аргументом бунтущей Сорбонны было то, что общество и государство все равно нуждалось в тех молодых людях, которые пытались "потрясти основы". Общественное производство требовало участия очень большого количества высококвалифицированных специалистов, которых не так-то просто было заменить. И поэтому нужно было считаться их требованиями. Поэтому выводя жандармов на улицы Парижа, правительство понимало, что все равно требования придется удовлетворять, требования эти справедливы и, главное, экономически мотивированы.

Сегодня мы опять переживаем эпоху перемен. Суть их, в свете общей теории глобализации, состоит в сокращении доли реального сектора в валовом продукте развитых стран, в первую очередь США и Западной Европы. В немалой степени это касается и Восточной Европы, и России. Только в России процесс деиндустриализации носил взрывообразный характер и оставил за собой просто выжженное поле на месте бывшей советской промышленности - теперь это называется "энергетической империей".

В Западной Европе промышленное производство еще существует, конечно, но его доля тоже сильно сократилась, а соответственно с ней изменилась и структура самих трудовых ресурсов. Место высококвалифицированного инженера, конструктора, рабочего, сознающего свою ценность и незаменимость, имеющего высокую самооценку и способного сказать даже хозяину "а я считаю вот так", - так вот, это место занял наемный работник непроизводственной сферы. Условно, юноша-менеджер в торговом зале гипермаркета. К нему, конечно, есть некоторые профессиональные требования, но они существенно ниже. Если квалифицированный специалист уже после получения профессионального образования готовится на производстве лет 10-15, пока, допустим, он будет готов к участию в производственных процессах высокой сложности, то "менеджера из торгового зала" можно вполне прилично натаскать за месяц.

Система образования, что во Франции, что в СССР, что в Японии была приспособлена к массовому выпуску будущих квалифицированных специалистов на производстве. Эти специалисты требовались промышленному росту, промышленной экспансии. Советский Союз отнюдь не был "добренькой" системой. И если в этой системе молодому специалисту гарантировалось, что он в течение 3-х лет не может быть уволен, что бы он не натворил, более того, ему гарантировалось жилье в случае необходимости, "социалка" и прочие мелкие радости без вопросов - это значило, что система очень нуждалась в том, чтобы он остался на производстве, получил максимально возможную квалификацию и выпускал продукцию.

Сейчас количество специалистов, которые нужны сокращающемуся реальному сектору, в несколько раз ниже. Причем и в России, и в Европе. Просто в России еще ниже, чем в Европе, но это - пока, до тех пор, пока еще не пришло осознание того, что русскому специалисту можно меньше платить за ту же работу, и поэтому какое-то производство лучше размещать в Рязани, нежели в Оверни. Но это не очень существенно, поскольку реальный сектор мировой экономики уже "переехал" в Китай и страны Юго-Восточной Азии. А вот трудовые ресурсы за ним почему-то не переехали. И, в общем, ясно почему - там есть свои трудящиеся, свои университеты и колледжи.

В результате старейшая и, безусловно, лучшая в мире европейская система образования все больше сосредоточивается на выпуске профессиональных безработных, высококвалифицированных специалистов без определенной квалификации, высокообразованных людей без определенных занятий. И, естественно, им никто ничего не намерен гарантировать.

Руководитель Института проблем глобализации Михаил Делягин, например, считает, что современная система высшего образования выпускает "незавершенный продукт" образования, своего рода полуподготовленных специалистов. Диплом о высшем образовании представляет собой не конечный результат, не высшую ступень образованности, как это было в прежнее время, а лишь промежуточный итог, ступень, после которой нужно делать еще шаги. Но вот дальше, в связи с ограниченным запросом реального сектора, эта "лестница в небо" ощутимо сужается, а поскольку это "золотая лестница без перил", большая часть university degree оказывается предоставлена сама себе, ее профессиональная дальнейшая деятельность не находится в формате определенного процесса, ее никто и ничто не задает. Буквально - живи, как хочешь. Государство и общество стремятся снять с себя всякую ответственность за дальнейшую судьбу выпущенного ими специалиста, потому что им его, строго говоря, нечем занять.

А запросы образованного класса остаются прежними, унаследованными от периода интенсивного промышленного роста. Естественно, что это приводит к конфликту между производительными силами и государствами, которые не хотят вступать с ними ни в какие производственные отношения. Фактически мы имеем новых "лишних людей", только в эпоху онегиных и чайльд-гарольдов эти "лишние люди" были единичны, а в глобальную эпоху они представляют собой огромные группы населения. Причем как в 19-м, так и в 21-м веке именно с этими группами населения общество связывает надежды на свое будущее.

Поэтому можно уверенно говорить, что типология классового конфликта в новом, постиндустриальном обществе, моделируется сегодня на улицах Парижа, как это бывало и раньше - вспомним Великую французскую революцию, Парижскую коммуну и ту же Сорбонну 1968-го года. Рекомендуется внимательно приглядываться.

[Борис Кагарлицкий]

https://forum-msk.org/material/society/8915.html
Опубликовано 16.03.2006

Франция в очередной раз привлекает к себе внимание. Сначала её граждане внушительным большинством провалили европейскую конституцию, затем иммигрантская молодежь бунтовала в пригородах, а теперь куда более благополучное студенчество в Сорбонне тоже восстало, да ещё позвало себе на помощь всё тех же молодых людей из пригородов, которых наша пресса ещё несколько месяцев назад объявляла исламскими экстремистами и врагами европейской цивилизации.

Ничего кроме банальных ссылок на повторяющиеся события 1968 года журналисты предложить не могут. И беда даже не в наивности и малообразованности наших политических комментаторов, а в общем подходе, согласно которому предполагается, что следить за текущими процессами вовсе не обязательно, до тех пор, пока неизвестно откуда сам собой возникнет какой-то кризис, который волей-неволей надо комментировать. При этом уже не имеет значения, что происходит на самом деле, больше того, разбираться в подробностях попросту нет времени. Нужно взять какую-то готовую подсказку, лежащую на поверхности формулу, и тут же выставить её на всеобщее обозрение.

Несколько месяцев назад был «исламизм», теперь «повторение 1968 года», как будто политические движения повторяются сами собой с логичной неизбежностью смены времен года... Впрочем, утешением может служить то, что западная пресса про Украину писала не менее поверхностно, чем наша – про Францию. И случись что-либо в России, комментарии французских журналистов будут не менее банальными и нелепыми, чем то, что у нас сейчас публикуют про Францию.

Однако сейчас кризис всё же происходит именно во Франции. Почему сейчас и почему в такой форме? Начнем с того, что меры, проводимые французским правительством, далеко не уникальны. В целом, аналогичную политику проводят с небольшими нюансами власти большинства европейских стран. Например, закон, из-за которого взбунтовалось французское студенчество, либеральные партии как раз сейчас предлагают в Швеции (в идущей там избирательной кампании права молодежи становятся самым острым вопросом).

Неолиберальная политика требует стимулировать создание рабочих мест с помощью рыночных мер, расширяющих свободу предпринимательства и автоматически снижающих социальную защищенность наемных работников. Предполагается, что, получив больше свободы, буржуа будут более активно нанимать новых работников, но все знают, что на практике подобные меры по стимулированию занятости неизменно ведут не к потери рабочих мест (вернее, хорошие рабочие места закрываются, а открываются плохие, низко оплачиваемые).

В конечном счете, дело даже не в законе, лишающем молодежь до 26 лет социальных прав при найме на работу. Этот закон есть ни что иное как частный случай неолиберальной политики, которую давно отвергает подавдяющее большинство граждан. Но вот беда: в то время, как в обществе сложился антилиберальный консенсус, в политическом классе существует такой же точно либеральный консенсус.

Меры, единодушно поддерживаемые всеми серьезными партиями, отвергаются практически всем населением. А политика, которую поддерживает почти всё население, не поддерживается ни одной партией, ни одним сколько-нибудь заметным и ответственным политическим лидером.

Ответственность в политике сегодня предполагает полное пренебрежение интересами и волей избирателей. Демократия в качестве важнейшего условия своего нормального функционирования предполагает принципиальное неучастие граждан в принятии решений. Легко понять, что возникает ситуация, когда иным способом кроме бунта население просто не может выразить своего отношения к проводимой политике. Референдум был тоже бунтом, только в электоральной форме. Но после поражения у избирательных урн западные элиты сделали необходимые выводы – больше серьезные вопросы на народное голосование выноситься не будут.

Вернемся теперь к набившему оскомину сравнению между нынешними событиями в Париже и революцией 1968 года. Главное, что бросается в глаза, это очевидная противоположность, между теперешней и тогдашней ситуацией. Студенты, бунтовавшие в 1968 году, были гораздо более радикальны, но они были изолированы от большинства населения. Сегодня они – не более, чем один из отрядов широкого общественного движения. Причем – не самый радикальный.

В 1968 году левые силы были влиятельны, но их идеи отнюдь не были идеями большинства. Получив возможность высказать своё мнение, обыватель летом 1968 года проголосовал за голлистов. Напротив сейчас левых в точном смысле этого слова на политической арене Франции практически нет. Социалистическая партия является таковой только по названию, а по своей политической ориентации стоит во многих вопросах правее голлистов. Коммунисты слабы, разделены на соперничающие группировки и дезориентированы. Зато общество сегодня несравненно левее, нежели в 1960-е годы.

Политическая жизнь 1960-х с её расколом на правых и левых (при устойчивом перевесе правых) более или менее точно отражала разделение мнений и позиций в самом обществе. Сегодня политика представляет собой своего рода зеркальное отражение, изнанку, противоположность общественных настроений. Тогда политическая борьба отражала противоречия общества, теперь мы видим вопиющее противоречие между жизнью общества и положением дел в политике. Конфликты подобного рода – естественное следствие той политической и социально-экономической реальности, которая называется Европейским Союзом. Вернее, институциональная суть Евросоюза как раз и состоит в отмене демократии в том смысле, к которому наивные европейцы привыкли за последние сто лет.

Неудивительно, что обиженное и выброшенное из политического процесса большинство населения сопротивляется. Нынешние бунты – лишь прилюдия к по-настоящему серьезным конфликтам, неизбежным в подавляющем большинстве демократических стран. Начав раньше других, Франция лишь в очередной раз показала себя, как говорил Маркс, «классической страной» политической борьбы.