1915. Публикации Константина Сонина

[Константин Сонин]

http://slon.ru/calendar/event/1153402/

Мы продолжаем публиковать материалы лекций, прочитанных экспертами в рамках работы летней школы Gaidpark, организованной Фондом Егора Гайдара. Все они состоялись в конце июля. Сегодня у нас краткая версия текста выступления Константина Сонина, проректора Высшей школы экономики.

Экономисты умеют делать выводы из двух источников – либо из больших массивов данных, но тогда проблема в том, что данные надо очень сильно мучить, чтобы они дали результаты, имеющие хоть какой-то смысл, либо из описания случаев, но случаев не так уж много.

Что экономисты знают про экономический рост? Они на нем совершенно зациклены, потому что это редкая вещь. Двести лет назад во многих странах люди жили примерно так же, как две тысячи лет назад: хотя часть богатела, в среднем уровень богатства на душу населения там не рос. А потом начал расти очень быстро. Тому есть свои причины, о чем написано много книг, но теперь ясно, что долгосрочный экономический рост – это в очень большой степени фактор, определяющий наше будущее.


На этом графике изображен логарифм американского ВВП в ХХ веке. Мы часто начинаем с Америки – но я дойду и до России, – потому что там больше всего экономистов, все эти вопросы сто раз изучены, и данные гораздо лучше посчитаны и нарисованы. Валовый продукт, производимый в стране, очевидно подчиняется какому-то страшно простому закону, потому что видно, что это просто прямая линия. Если мы возьмем этот график в более крупном масштабе, то мы увидим, что, конечно, линия не прямая. Вот тут хорошо видна Великая депрессия – самый большой экономический кризис в Америке в ХХ веке. Видно, как в 1929 году начинается резкое падение, а потом идет рост с небольшим перерывом на 1937 год.

Чтобы проиллюстрировать мысль о том, как ужасно важен рост, можно посмотреть на две страны – Швецию и Аргентину, и здесь все тоже нарисовано за ХХ век. Значит, это доход на душу населения, а это валовый продукт на душу населения, причем он посчитан в долларах 1990 года, то есть это сравнимые между годами показатели. То, насколько хорошо жить в какой-то стране, можно измерять разными способами. Вот сейчас стало модно мерить количеством гаджетов, мобильных телефонов, всяких разных вещей. Можно проводить опрос. Но оказывается, что все эти перемены очень хорошо соотносятся с ВВП на душу населения. Если посмотреть на эти две страны, что мы видим? Во-первых, они были совершенно одинаковыми сто лет назад – и в 1900 году, и, как видно, в 1914 году. Эти страны еще обычно выбирают в качестве примера, потому что они не участвовали или практически не участвовали в мировых войнах; соответственно, все, что в них происходило, можно считать чисто экономическими проблемами. Итак, Швеция и Аргентина были одинаковыми и относительно богатыми, то есть ВВП на душу населения был выше, чем в 4/5 стран мира.

Что еще видно на этом графике? Если мы проведем линию тренда, то есть такую линию, как было бы, чтобы попасть в ту же точку, если бы мы росли все время с одинаковым темпом. У Швеции было бы чуть больше 2% в год, у Аргентины – чуть меньше 1% в год. Что показывает эта картинка? Что тренд и экономический рост – это не только хорошая, но и очень жестокая вещь, что разница между темпами роста в одной стране и в другой может быть очень маленькой – на самом деле 1% чуть больше, я жестко округлил до 2%, и 1%. Но страны за сто лет просто разошлись: одна осталась богатой и стала экономическим лидером, развитой страной, а другая попала в третий мир. Несмотря на то, что в каждый год разница, казалось бы, совершенно незаметная, когда мы посчитали за сто лет, оказалось, что огромная. Если спросить аргентинцев, как они жили после 1950-го года, – ну, там были какие-то выборы, какие-то президенты, военные кого-то свергали, какие-то танки, потом кто-то вернулся, в общем, была жизнь, чемпионат мира выиграли по футболу, даже дважды, но тем не менее Аргентина оказалась очень сильно отстающей. Поэтому когда экономисты говорят про экономический рост, это в каком-то смысле объясняет причину их обсессии: даже небольшая разница в годовых темпах роста, если ее посчитать за десятилетия, дает такой результат, что он может отправить страну в другой мир.

Откуда берется тренд? Он происходит из накопления капитала и из технического прогресса, есть технологические источники экономического роста – с какой скоростью вы инвестируете при заданной рабочей силе и с каким темпом повышается производительность труда, то есть появляется больше капитала на одного рабочего. Спрашивается, что определяет этот тренд? Конечно, простой ответ состоял бы в том, что это темпы накопления капитала или темпы технического прогресса. Но и эти переменные тоже от чего-то зависят, и общий подход экономистов в последние десятилетия заключается в том, что это все сильно зависит от институтов защиты прав собственности.

Откуда у людей берутся стимулы что-то там инвестировать или изобретать? От понимания: если ты что-то изобрел или куда-то инвестировал, то потом от этого получишь отдачу. Институты защиты прав собственности берегут от того, что у тебя ее могут отнять.

Это может быть полиция, суд, какая-то другая организация, но в конечном счете они гарантируют, если ты что-то инвестировал или изобрел, то ты от этого нечто получишь.

В странах, которые не являются лидерами, таких как Аргентина или Россия, экономический рост в принципе мог бы быть быстрее, чем в развитых. Там – 2–3% в год, у нас мог бы быть выше. Первая причина – сложная макроэкономическая вещь: в развитых странах капитал уже находится на оптимальном уровне, там некуда больше инвестировать, а в таких странах, как наша, капитал на оптимальном уровне еще не находится, есть возможности инвестировать при том же уровне технологий, том же уровне труда. Если вы посмотрите на российское предприятие и на американское, то увидите, что на российском работает гораздо больше людей. Это означает, что производительность труда низкая, потому что можно было бы при таком же количестве людей иметь больше станков, больше оборудования, больше чего угодно. Вторая причина, почему развивающиеся страны могут расти быстрее, – они могут заимствовать технологические достижения, им не нужно тратить много денег на изобретение.

Но далеко не все развивающиеся страны растут быстрее, – наоборот, многие двигаются медленно. И в основном потому, что там плохие институты. Казалось бы, можно было бы инвестировать больше капитала, изобрести и внедрить какую-то технологию или практику, но поскольку те, кто мог бы внедрить или изобрести, знают, что у них все отнимут, они этого не делают. Соответственно, экономика не растет.

После этих общих слов я хотел показать важный слайд – он важен, и мне кажется, вам его показывали много раз, – слайд про тренд и цикл в экономике России в ХХ веке. На него интересно смотреть, потому что оказывается, что он отлично показывает глубокое преимущество экономического знания над историческом. Потому что историки, конечно, очень много знают и пишут про Россию в ХХ веке, а у экономистов как-то все гениально сводится в один слайд. Вот это ВВП на душу населения в процентах за ХХ век. Тут график покрывает даже 130 лет. Это было посчитано разными экономистами в течение многих лет; последнее – то, что жирным, – два года назад посчитали Андрей Маркевич и Марк Харрисон, и это данные за те годы, в которые из-за Гражданской войны статистика не велась.

Что видно на этом графике? Во-первых, видно то, что я сказал про Америку и про тренд, мы можем провести за сто лет такую прямую линию, которая в целом описывает, что происходило. Также видно, что в ХХ веке было, грубо говоря, два больших экономических события. Вот вы, наверное, учились по какому-то старому учебнику. Революция – не важная вещь. Важная вещь – вступление России в Первую мировую войну, просто по некоторым причинам, которые вам совершенно не нужно знать, у нас роль революции во многих учебниках выпячена, а роль Первой мировой войны замалчивается. Но в принципе во всем мире Великой мировой войной называют Первую мировую войну, и у нас она сказалась сильнее, чем во многих других странах. Первая мировая война, революция и Гражданская война – это первое большое событие. Какое другое большое экономическое событие? Вот ваша Великая Отечественная война – ерунда, да и только. Переход к рыночной экономике – вот хочется сказать: экономическая катастрофа, которая началась где-то в конце 1980-х и привела среди прочему к переходу к рыночной экономике. Но я же говорю, посмотрите на масштаб: что такое спад производства, начавшийся в 1990-м году, и что такое Вторая мировая война. То есть вот то, что было в 1990-м году, экономически было гораздо более крупным событием, чем участие во Второй мировой войне, хотя по разным причинам мы на этой Второй мировой войне совершенно помешаны. Конечно, тут буквально каждый изгиб можно каким-то образом описать – например, большой террор, когда рост почти прерывается. Этот график важен по многим причинам.

Он бесит поклонников Сталина и индустриализации, потому что когда смотришь на данные, оказывается, что никакого чуда индустриализации и роста, собственно, не было, что безумный темп – ведь экономика растет очень быстро – был связан просто с глубиной падения, а не с тем, что в это время было нечто специальное сделано.

То же самое касается нашего роста после 1999 года: видно, что он очень сильно связан с глубиной падения, и если подумать, почему экономика так быстро росла после 1999 года, то потому, что до этого она так сильно упала. А когда она дошла в 2006 году до того уровня, с которого начала падать в 1990-м, начала расти плохо и медленно.

Четыре года назад мои тогдашние коллеги, Сергей Гуриев и Екатерина Журавская, написали интересную и популярную статью, она даже не научная, потому что они просто построили вот этот график и его обсудили, нанесли на одну линию данные по ВВП на душу населения в России, а на другую – в Южной Корее. Южная Корея – розовая, а Россия – синие точки. Что было в этом графике интересного, точнее, что в нем было необычного? Кажется, что он совершенно совпадает, но мы знаем, что Южная Корея гораздо более богатая страна, чем Россия, по ВВП на душу населения. Южная Корея – это страна примерно уровня Швейцарии и Франции, то есть нас от этого, возможно, отделяют десятилетия. Откуда же график, где линии совпадают? Потому что они взяли Корею не в тот же год, который здесь написан, а на одиннадцать лет раньше. То есть для Кореи каждая цифра – это цифра на одиннадцать лет раньше. Соответственно, вот этот вот перегиб у нас и у них – это кризис 2009 года и так называемый Азиатский кризис 1997 года в Корее. Соответственно, вопрос в этой статье задан такой: сможет ли Россия продолжать расти после кризиса 2009 года таким же образом, как Южная Корея росла после кризиса 1997 года?

Конечно, когда они писали статью, вот эти четыре точки еще не существовали, они на графике были нарисованы, но было неизвестно; если бы Россия росла так, как Южная Корея, то показатели были бы такие. Но на самом деле оказались значительно меньше. Ну и если посмотреть на экономические институты, на то, что защищает права собственности, что обеспечивает для бизнесменов стимулы инвестировать, развиваться, получать образование, двигаться вперед, то можно увидеть, что Россия не сможет выдержать темпа Южной Кореи одиннадцатилетней давности.

Если посмотреть на переменные, описывающие качество институтов, уровень коррупции, превосходство закона, качество регулирования, эффективность правительства, – это все показатели, которые учитывает Мировой банк, то результат неудивителен, потому что российские институты в 2009 году были гораздо хуже, чем корейские в 1997-м.

С одной стороны, все понятно, с другой – хочется сделать шаг назад и немного в этом механизме разобраться. Чтобы чуть подробнее поговорить, откуда вообще берутся институты, я хочу вернуться на уже почти двадцать пять лет назад, в 1990 год.

Экономическая дискуссия была примерно следующей: чтобы экономика развивалась, нужны хорошие институты защиты прав собственности. Откуда мы знаем, что был нужен новый путь развития? Многие думают, что вот когда говорят про преимущества рыночной экономики над плановой, где правительство указывает предприятию, что выпускать, и практически каждому гражданину, что потреблять, то это преимущество теоретическое. На самом деле нет. Теоретических, во всяком случае, простых доказательств, что рыночная экономика лучше, нет. Мы это знаем из того, что происходило в нашей стране с примерно 1929 года по 1990-е, и из того, что происходило в других социалистических странах. Это так близко к лабораторному эксперименту в масштабах целой страны, как только может быть, и этот эксперимент завершился очень четкой демонстрацией того, что плановая экономика гораздо хуже. В каком-то смысле она даже показала, что и вовсе не может существовать, потому что десятилетия плановой экономики закончились – мы видели на графике – огромным и совершенно катастрофическим кризисом. И, соответственно, когда этот кризис стал абсолютно ясен, началась дискуссия, что еще вообще можно сделать. Хотя было понятно – что бы ни происходило, оно будет двигать к обычному пути, вот к тому пути развития, по которому идут все страны.

Казалось бы, у нас есть такой эксперимент, когда все, что нужно для рыночной экономики, приходится изобретать с нуля, то есть принимать законы о банкротстве, законы, регулирующие фондовые рынки, регулирующие банки; Нужно эти банки создавать, потому что их вообще не существовало. Были нужны институты защиты прав собственности, хорошие законы, эффективные правоохранительные органы, не коррумпированные компетентные регуляторы. Тогда было понятно, что это все должно появиться здесь и сразу. Вот откуда это может взяться – гораздо более сложный вопрос.

И один ответ на этот вопрос был примерно следующим: для появления хороших институтов на них нужен политический спрос, и частная собственность казалась естественным источником такого спроса.

Например, одной из самых бесспорных вещей, связанных с приватизацией в России, была приватизация квартир. В Советском Союзе очень маленький процент населения – меньше 1% – владел жильем. Но был принят очень простой закон: что человеку принадлежит та жилплощадь, на которой он живет в данный момент. Тогда все институты, обслуживающие куплю-продажу квартир, развились очень быстро, и сейчас они, конечно, по-прежнему несовершенны, но все-таки бесконечно более совершенные, чем двадцать пять лет назад, у нас есть нормальный человеческий рынок квартир. Наличие нормального человеческого рынка не означает, что на нем нормальные человеческие цены, но рынок-то есть.

У этой теории, тем не менее, были минусы. Например, из нее следовало, что не очень важно, каким образом проводится приватизация, потому что если идея приватизации, кому собственность попадет в руки. С другой стороны, будущее показало, что люди, ставшие обладателями крупной собственности, не сработали как источник политического спроса на хорошие институты. Они вовсе не лоббировали принятие хороших законов и, наоборот, старались решать коммерческие споры вне судебной системы.

Это не к тому, что, например, приватизация оказалась неуспешной, ее результаты привели к большому повышению эффективности. Есть целый цикл работ Дэвида Брауна и Джона Эрла, которые показывают, что сначала последствия приватизации были отрицательными, а потом положительными для одного и того же предприятия. Но, как я уже сказал, несмотря на то, что были большие надежды, что приватизация окажется чем-то, что создаст спрос на хорошие институты, оказалось, что если эта теория и верна, то она верна с какими-то очень большими поправками.

Откуда берутся хорошие институты? Экономические институты – это результат политического процесса. Мы знаем, что хорошие институты могут быть последствием устойчивой демократии. А есть ли устойчивые демократии, которые не являются богатыми? Такие есть. В этой стране на выборах голосует примерно столько же избирателей, сколько во всех демократических странах вместе взятых. Индия – очень бедная и очень устойчивая демократия. Но это один такой пример. В целом мы знаем, что хорошие институты, хорошие законы, не коррумпированное правительство могут быть последствием устойчивой демократии. В то же время есть подозрение и есть свидетельство, что они могут быть последствием чего-то еще. Вот что это еще? Теоретически, конечно, они могут быть последствием какой-то сильной руки.

Действительно, если у нас где-то есть какой-то царь или диктатор, понятно, что удерживать власть легче, если граждане живут хорошо. Исторически есть такие режимы, которые о гражданах вообще не заботились, а просто наращивали военную мощь, а людям становилось все хуже. Если вы посмотрите, например, на Кубу, то кубинцы сейчас живут примерно так же, как они жили при Батисте, то есть в конце 1950-х, у них примерно такой же уровень жизни, тогда как весь мир, включая нас, живет в два-три раза лучше. Еще более вопиющий пример, потому что там уровень жизни вообще упал, это Северная Корея, где все идет на поддержание власти небольшой группы людей, а никакого развития нет. Но ясно, что это экзотика, что большинство лидеров, большинство диктаторов заботятся о том, чтобы их стране было лучше. Или, скажем так, они не против того, чтобы их стране было лучше, если это не сильно задевает их режим, – я царь, почему бы мне не взять хорошие законы, например, скопировать с других стран, почему бы мне не сделать не коррумпированную полицию и все такое. Теоретически это вообще можно сделать. Практика более сложная.

Если посмотреть на такую практику, то есть недемократические страны, которые устроены не как наша сейчас или как Казахстан с Белоруссией, а как наша страна пятьдесят лет назад, когда нельзя было сказать, что правит один человек – правила партия. Таким образом устроен Китай, потому что в Китае с тех пор, как умер Мао Цзэдун, правит партия, а не люди. В Мексике между 1930-м и 2000-м годами вообще был идеальный пример такой институционализированной правящей партии, потому что никакой демократии не было, на выборах побеждала только одна партия, и кандидат от этой партии всегда выигрывал президентские выборы, но никакого шанса остаться дольше шестилетнего срока у него не было. То есть партия была значительно сильнее, чем индивид. То же самое отчасти было в коммунистических режимах, помимо нашей страны, помимо Советского Союза.

Могут ли хорошие институты основываться на такой форме организации политического процесса, на институционализированной правящей партии, – это такой, я бы сказал, открытый вопрос. Потому что из тех стран, которые у меня здесь перечислены, Мексика, например, добилась большого экономического прогресса и спокойно и гладко в 2000-е годы перешла к демократическому развитию, и это развитие пока что не прерывается. Коммунистические режимы кончили плохо. С другой стороны, Китай – это все-таки, даже если через несколько лет китайское чудо оборвется, редчайший случай, когда десятилетиями продолжаются рекордно быстрые темпы роста в недемократической стране. Примерно такая же, но с большим количеством оговорок, ситуация была в Японии после Второй мировой войны, то есть здесь можно сказать, что ответ пока неясен и даже возможно, что ответ: да, можно иметь хорошие институты, опирающиеся на такой недемократический режим. Если посмотреть на персоналистские режимы, то примеров в мировой истории, чтобы они дали хорошее и устойчивое экономическое развитие, можно сказать, просто нет. То есть все примеры кончаются каким-то образом плохо. С другой стороны, трудно предсказать направление эволюции, потому что были страны с персоналистскими режимами, которые довольно легко из этих режимов выходили, оказывались демократиями и дальше относительно быстро развивались. То есть и здесь есть некоторая оговорка

https://youtu.be/fHBIOXMFLHI

[Константин Сонин]

http://www.vedomosti.ru/opinion/news...aya-katastrofa

Почему экономические проблемы не воспринимаются так остро, как геополитические
15.09.2014
Vedomosti.ru

Во второй половине ХХ в. Аргентина пережила экономическую катастрофу, однако граждане этого не заметили. Здесь оба события важны — во-первых, была самая настоящая катастрофа. Во-вторых, она прошла практически незамеченной.

В чем состояла катастрофа? В 1950 г. ВВП на душу населения Аргентины, важнейший показатель экономического развития и уровня жизни, составлял ровно 100% от среднего по 12 ведущим европейским державам (74% от показателя Швеции, одного из тогдашних лидеров, и 154% — от Италии, одного из тогдашних аутсайдеров) и 54% от ВВП на душу в США. Страна развитого мира. К 2000 г. ситуация принципиально изменилась. Тот же показатель у Аргентины составляет 40% от шведского, 44% — от итальянского, 41% — от «группы 12» и 29% — от американского. Другой мир, развивающаяся страна.

Почему «осталось незамеченной»? Потому что все это время люди жили, работали, интересовались политикой. Какие-то были сильные лидеры, кто-то боролся с американским и британским империализмом, кто-то боролся с теми, кто боролся с американским империализмом. Была создана великая литература, прославившая страну в мире не хуже, чем литература ХIХ в. прославила когда-то Россию. Сборная по футболу дважды выиграла чемпионат мира. Один Марадона чего стоил! Были, конечно, тяжелые времена — шесть лет «твердой руки», когда правили генералы, поставившие своей задачей навести порядок не только во власти и экономике, но и в духовной сфере. (Кончилось все бессмысленным вторжением на соседнюю, никому не нужную территорию.) Были волнения, недовольства, но в целом жизнь шла, страна не распадалась, как Австро-Венгрия, Британская империя или СССР. Не было никакой одной «точки катастрофы».

Этот аргентинский пример показывает, как сложно объяснить — и руководству России, и гражданам, — в чем опасность нынешнего экономического курса. С одной стороны, этот курс совершенно катастрофический. С другой — эта катастрофа, выглядящая сейчас совершенно неизбежной, не будет похожа на катастрофу 1990-1991 гг., приведшую к катастрофическим политическим последствиям. Это катастрофа «аргентинского типа» — долгие годы медленного развития (у Аргентины в эти 50 лет были и рывки, и спады), которые потом, когда через несколько десятилетий оглянемся назад, окажутся потерянными.

Санкции, наложенные извне, и санкции, наложенные на самих себя, — это совершенно недопустимо. Они делают устойчивый рост — нельзя забывать, что нам нужно расти минимум на 2-3 процентных пункта быстрее Европы, чтобы ее догонять, — практически невозможным. С точки зрения экономического развития это не менее недопустимо, чем какие-то территориальные и тем более геополитические потери. То же самое относится к другим элементам экономической политики — уже сейчас расходы «на войну» (и в узком смысле — инвестиции в развитие вооружений, и в широком — от уроков НВП до мобилизационных планов для промышленных предприятий) несовместимы с устойчивым экономическим ростом.

Однако, похоже, ни населению, ни руководству экономические проблемы не кажутся страшными. Приоритет отдается «геополитике» — предмету, никак не связанному с проблемами нашей страны в 2014 г. Что же делать экономистам, чтобы привлечь внимание? Хотелось бы выдумать такие же фантастические страшилки, которыми пугают друг друга и ни в чем не повинных телезрителей инвалиды и ветераны холодной войны, — «НАТО у ворот», «жидобандеровцы», «распятый младенец», «киевская хунта», «пятая колонна»… только экономические. Курс будет 100 руб. за доллар! Россия превратится в Северную Корею — будем питаться травой! За долги придется всю нефть отдать Китаю! Дети пойдут в рабство к лифляндским баронам! Может быть, подействует?

[Константин Сонин]

http://www.ng.ru/blogs/sonin/pochemu...entrobanka.php
09:39 17.09.2015

Почему Эльвира Набиуллина получила приз "лучшему руководителю ЦБ 2015 года" журнала Euromoney, объяснить довольно просто. Никакой ЦБ в мире не столкнулся в течение последнего года с такими тяжелыми обстоятельствами. Последствия крымской афёры сами по себе были бы достаточно тяжелыми - даже без идиотских контрсанкций ("импортозамещения"), только прибавивших забот ЦБ, но главный удар был нанесён, конечно, ценами на нефть, упавшими практически вдвое. Посмотрите на график, который я позаимствовал из блога Сергея Журавлева:

Синия линия - уровень инфляции, серая - тот же показатель, скорректированный, считай, на изменение цен на нефть. (Формально - на "реальный обменный курс", но в нашей реальности - это просто цены на нефть.) Понятно, что мировая цена на нефть от ЦБ не зависит, так что серая линия измеряет "успех политики ЦБ".

Я бы отметил среди правильных мер - отказ от "сглаживания плавающего курса" в октябре-2014 (переход к плавающему курсу был совершен за несколько лет до этого). Понятно, что валютные трейдеры проклинали отказ от сглаживания, но если бы, вместо того, чтобы спешить давать интервью и писать записи в блогах, они бы подумали, почему ЦБ это сделал, поняли бы - ровно по той же причине, по которой они его проклинают. Просто им неприятна одна волатильность, а российскому ЦБ - кораблю большого местного размера, но ничтожного - в мировом масштабе - другая.

Конечно, были и другие успехи - например, банковский кризис. Какой банковский кризис? Вот тот, которого никто не заметил, потому что он мог случиться, а нет, не случился. И это, кстати, на фоне не замедляющейся борьбы за чистоту банковской системы - правильно, что Euromoney и это отметил. (Довольно очевидный сиюминутный способ борьбы с возможным банковским кризисом - это ослабление требований к банкам; хорошо, что банки продолжают чиститься.)

Есть - отчасти справедливое - мнение, что стабильность макроэкономической политики в нашей стране определяется высшим руководством, то есть конкретно Путиным. Ну что ж, в такой системе координат "лучший банкир" - это тот, кто умеет привести неспециалистам наиболее убедительные аргументы. Учитывая среду, в которой приходится работать, приз лучшему банкиру вполне заслужен. (Как был бы заслужен и приз Путину "за обеспечение стабильной денежной политики".)

А вот что журнал не заметил, а профессиональное сообщество - очень даже и, надо надеяться, эта "мелочь" Набиуллину на посту председателя (и нас всех) переживет - ЦБ стал выпускать, впервые за десятки лет, отчёты о денежно-кредитной политике и прогнозы высокого качества. (Прогнозы ЦБ - это вовсе не прогнозы в бытовом смысле - это планы, под которые подстраиваются все экономические субъекты.)

Мнение авторов может не совпадать с позицией редакции «Независимой газеты»;

[Константин Сонин]

https://www.vedomosti.ru/opinion/col...eeffektivnosti

Проблема любой реформы – небольшая группа людей, получающая большую выгоду

25.10.2015

Владимир Милов, специалист по энергетике и оппозиционный политик, в недавней колонке в SlonMagazine назвал несколько «забытых реформ» – проектов, которые активно обсуждались 10–15 лет назад, потом были отложены или сами собой заглохли и снова стали обсуждаться сейчас, когда продолжающийся уже несколько лет экономический кризис требует принятия каких-то мер.

Первые две – демонополизация и реформа «Газпрома» и РЖД. C одной стороны, эти реформы необходимы; с другой – трудно представить, что они будут всерьез осуществляться. Конечно, в РЖД необходимо провести чистку после 10 лет торжества тотальной неэффективности и, если верить представленным доказательствам – крайне, на мой взгляд, убедительным, – воровства и коррупции. Но это не та реформа, о которой говорилось много лет. Это, если так можно выразиться, «минимальная гигиена» (судя по редким сведениям, просачивающимся в прессу, такая минимальная гигиена действительно наводится). Но почему серьезные реформы не будут осуществляться даже сейчас, когда действует лучший стимул для повышения эффективности – отсутствие денег?

Проблема с любой реформой, повышающей экономическую эффективность, – например, даже просто предоставление «Роснефти» равного доступа к газпромовским трубопроводам повысило бы конкуренцию и снизило бы цены для потребителей – состоит в том, что практически всегда есть небольшая группа людей, получающая большую выгоду от этой конкретной неэффективности. Лучше всего это видно на примере «импортозамещения» – прошлогодней реформы. Что произошло в результате принятых мер? Пострадала страна в целом – люди и фирмы стали больше тратить денег на те же самые продукты, вынуждены были переключиться на ставшие более дорогими товары более низкого качества, у них осталось меньше денег на все остальное, но кто-то, какие-то люди оказались в большом выигрыше. Например, выиграли владельцы агрохолдингов и других фирм, которые оказались защищены от конкуренции с импортом. Число этих «выигравших» ничтожно в масштабе страны (даже если включить в их число всех работников этих фирм), но их выигрыш очень велик. Конечно, суммарные потери для страны гораздо больше этого выигрыша, но эти суммарные потери размазаны по десяткам миллионов семей.

То же самое относится и к серьезным реформам «Газпрома» и РЖД. Экономический выигрыш от реформ может быть очень большим, но потери влиятельного меньшинства тоже будут значительными. (Не случайно в последние годы основным адептом реформы «Газпрома» был крупный конкурент – «Роснефть».) Реформы с распределенным выигрышем, но с концентрированными потерями у инсайдеров проводятся с трудом даже тогда, когда политики чувствуют давление со стороны граждан и хотят что-то сделать, чтобы улучшить ситуацию. То есть и в этом случае было бы трудно.

Автор – профессор Чикагского университета и НИУ «Высшая школа экономики»

[Константин Сонин]

https://www.vedomosti.ru/opinion/col...micheskie-idei
Статья опубликована в № 3955 от 09.11.2015 под заголовком: Правила игры: Проверка идей

Очень важны «естественные эксперименты» – наблюдение за тем, что происходит в других странах

08.11.2015

В макроэкономике, как известно, невозможны полноценные научные эксперименты. Специалисты в самых разных областях экономической науки научились проводить эксперименты – кто «лабораторные», подобные тем, что делают в естественных науках, кто «полевые», когда для анализа используются реальные государственные программы – например, в области образования. Макроэкономисты так делать не могут. Нет возможности выбрать несколько одинаковых стран и проводить в них некую политику, а остальные оставить в качестве «контрольной группы». Слишком много времени нужно на один эксперимент, слишком дорого стоят ошибки (что скажут жители страны, если выяснится, что они 10 лет прожили при неправильной денежной политике?). Да и непонятно, где взять страны-добровольцы.

Что из этого следует? Всего лишь то, что макроэкономическая политика – инструмент, который затрагивает благосостояние всех жителей страны, самый важный, по существу, элемент государственной политики вообще – опирается на два вида данных. Во-первых, на общие закономерности, которые проверяются и уточняются с использованием данных из разных стран за разные годы. Чтобы такой анализ имел смысл, нужны сложные статистические процедуры, которые делают возможным сравнение непохожих стран и непохожих обстоятельств. Точно такая же проблема возникает при тестировании лекарств и лечебных процедур: все люди разные и обстоятельства у всех разные, но все пользуются лекарствами и протоколами, применимость и польза которых проверена именно таким образом. К сожалению, выводы, получаемые таким «статистическим» образом, недостаточно учитывают специфику каждого отдельного случая.

Именно поэтому (во-вторых) в макроэкономическом анализе очень важны «естественные эксперименты», или – попросту – наблюдение за тем, что происходит в других странах. Придет в голову макроэкономическая мысль – оглянись: может быть, где-то она реализуется.

Недавно ставшие предметом оживленной дискуссии идеи Столыпинского клуба – в частности, использование денежной политики в качестве фискальной (целевые субсидированные кредиты избранным предприятиям являются, конечно, фискальной политикой) – уже давно реализуются в Белоруссии. Как правильно замечает обозреватель «Эксперта» Сергей Журавлев, это финансирование скрытого бюджетного дефицита за счет инфляционного налога с населения. Кому-то опыт Белоруссии – относительно высокие (как минимум, в официальных данных) темпы роста производства, слабо транслирующиеся в повышение уровня жизни, – может показаться привлекательным. Я всего лишь говорю о том, что предложение Столыпинского клуба можно обсуждать на конкретном примере (но с учетом того, что у нашей страны нет богатого большого соседа, который в течение многих лет будет субсидировать нас просто так, «за геополитику»).

В том, что предлагаемые меры подсадят нас на более высокую инфляцию, чем сейчас, сомнений мало. А пример Венесуэлы – сейчас, при президенте Мадуро – уже позволяет увидеть, что произойдет, когда с инфляцией станут бороться немонетарными методами – с помощью ценовых ограничений и давления на производителей.

Автор – профессор Чикагского университета и НИУ «Высшая школа экономики»

[Константин Сонин]

https://youtu.be/YBmryT8UP3Q

[Константин Сонин]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...ad-v-buduschee
Статья опубликована в № 1793 от 05.02.2007 под заголовком: ИЗ-ПОД ВЕХ: Назад в будущее

05.02.2007
Ведомости

Главный миф о российских экономических реформах, начавшихся в 1992 г., состоит в том, что они были причиной трудностей и проблем 90-х. Политика правительств Ельцина – Гайдара, бывшая в значительной степени спонтанной реакцией на катастрофическое развитие событий в 1990 и 1991 гг., воспринимается сейчас как цельная, продуманная и неправильная программа. Миф, в котором столь явно перепутаны причины и следствия, был бы интеллектуальным курьезом, если бы на нем не основывалось восприятие текущей ситуации и отношение к предлагаемым изменениям большинства россиян. (Политическая элита разделена по этому вопросу, но противники маршрута “назад в СССР” в отличие от сторонников ведут себя очень тихо, поскольку неудачи 90-х выглядят слишком бесспорным аргументом для оправдания “путинского рывка”.) Было бы полбеды, если бы этот миф просто сопровождал нынешний экономический курс: беда в том, что он, миф, этот курс определяет.

Природа мифа

Казалось бы, самый поверхностный взгляд на базовые экономические показатели (производство, потребление, реальная заработная плата, просроченные кредиты) позволяет понять, что как минимум с конца 1990 г., т. е. за год до начала реформ, уже начался тот самый масштабный кризис, который массовое сознание приписывает реформам 1992 г. Если в 1990 г. валовой национальный продукт (ВНП) упал на 2% (на 4%, по оценке Стэнли Фишера), то уже в первые три месяца 1991-го – на 8%, что соответствует показателям наиболее тяжелых кризисов в развивающихся странах в период после Второй мировой войны. Спад происходил на фоне неспособности страны расплатиться по внешним и внутренним долгам и при практически полном параличе хозяйственных цепочек. При этом в политической системе шла жесточайшая борьба между республиканской частью иерархии (руководством РСФСР) и верховной (руководством СССР). Принятие последствий кризиса 1990–1991 гг. – реформ гайдаровского правительства – за их причину можно было бы сравнить с одной историей о холере и врачах. В конце XIX в. крестьяне одной из российских губерний углядели корреляцию между количеством заболевших холерой и количеством приезжающих врачей. Они решили, что именно приезд докторов привел к распространению болезни, и убили одного из врачей.

Истоки мифа отчасти лежат в неподготовленности к переменам: проблемы были осознаны, но о методах их решения шли споры. К 1990 г. существовало понимание, что основными проблемами советской экономики были, во-первых, экономически неоптимальное распределение ресурсов, связанное с отсутствием практического механизма для их эффективного распределения, и, во-вторых, невозможность создать в рамках социалистического хозяйства правильные стимулы для поведения экономических субъектов.

В капиталистической экономике эти проблемы решает рынок, на котором сами собой устанавливаются цены, что обеспечивает свободное перераспределение ресурсов от тех, кто ими обладает, к тем, в чьих руках они могут принести наибольшую выгоду. Вопросы организации стимулов решают экономические институты – правила взаимодействия субъектов экономической деятельности; самым главным является институт защиты прав собственности, определяющий, в какой степени индивид может получать выгоду от своих усилий.

К 1990 г. понимание, что именно эти проблемы являются ключевыми, было общим местом. Вопрос о том, может ли СССР сохранить в целом социалистическую (плановую и де-юре государственную) экономику, был уже снят с повестки дня. Но экономическое сознание не успевало за быстро меняющейся политической реальностью. Изучение научных работ и экономической публицистики 1990 г. показывает, что, хотя большинство авторов видели кризис советской экономической модели, они исходили из того, что у реформаторов еще есть значительный запас времени. Дискуссия о формах и методах перехода к рыночной экономике была еще очень далека от завершения в тот момент, когда экономический спад, начавшийся в 1990 г., превратился в катастрофу.

Хронические дефициты в советской экономике, коснувшись осенью 1991-го товаров первой необходимости, вынудили провести либерализацию в куда более серьезных масштабах, чем предполагалось по большинству обсуждавшихся программ. Уже одно это обстоятельство разорвало связь между воспоминаниями о последних днях Союза и восприятием новой эпохи, начавшейся 2 января 1992 г.

Жесткая экономическая система

Пятнадцать лет развития, в течение которых сначала происходило значительное ослабление роли государственных органов в принятии экономических решений, а затем и обратное движение, можно описать с помощью следующей метафоры. В последние годы СССР экономику нашей страны от нормального капиталистического пути развития отделяла пропасть. Сделав в начале 90-х широкий шаг вперед, мы оказались на дне. С начала XXI в. Россия выбирается из этой ямы. Беда только в том, что выбирается она, похоже, на тот же самый берег, на котором была до краха 1990–1991 гг. Что помешало ей начать карабкаться вперед тогда, когда, казалось бы, основные трудности остались позади? Прежде всего легкость подъема в обратную сторону: отдельные отрасли, демонополизация которых не была последовательно проведена, – в первую очередь нефтяная и металлургическая – собрались обратно по тем же цепочкам управления советских отраслевых министерств.

А советская система – не самая надежная система организации. Жесткая советская экономика оказалась не готовой ни к положительным (например, технологическим), ни к отрицательным (например, бюджетным) сюрпризам. В первом случае возможности для повышения производительности труда, которые несет с собой прогресс в области информационных технологий, не могли быть использованы из-за чрезмерной централизации советской экономики. Во втором случае та же самая централизация экономики не позволила гибко – например, за счет изменения относительных цен, как это происходит в рыночных экономиках, – справиться с макроэкономическими потрясениями второй половины 80-х.

В децентрализованной экономике основной выигрыш ускорения информационных потоков состоит в том, что снижаются транзакционные издержки экономических субъектов. В централизованной отсутствует главный канал агрегации информации – рынок (труда, капитала, технологий). Это происходит не только в полностью централизованной экономике: даже при нынешнем невысоком относительно советского уровня, но более высоком, чем в 90-е, уровне централизации проявляются характерные симптомы. Например, сейчас вновь ведется дискуссия о том, сколько выпускников каких специальностей должны готовить вузы (такая дискуссия подразумевает, что мы умеем угадывать, какие специалисты понадобятся экономике в будущем), в то время как более правильной постановкой проблемы был бы вопрос о системе образования, достаточно гибкой, чтобы самой перестраиваться в соответствии с запросами быстро меняющегося мира.

Теоретически можно представить себе страну, в которой экономическая информация распространяется свободно, а политическая – с ограничениями. Но для реальной недемократической системы сама постановка вопроса о “гласности”, т. е. о доступе к более совершенным средствам децентрализованной коммуникации, может оказаться опасной. В 1987 г. Горбачев писал: “Гласность – действенная форма всенародного контроля за деятельностью всех без исключения органов управления, мощный рычаг исправления недостатков”. И информационные ограничения были частично сняты, но именно это внесло существенный вклад в падение власти коммунистической партии. Как только появились альтернативы, претензии коммунистов на единоличное определение курса стали несостоятельными. Точно так же сегодня коммунистическая партия Китая пытается решить проблему, как ограничить распространение политической информации, не ограничивая каналы распространения информации экономической.

Системная жесткость проявляется, конечно, не только в информационных ограничениях. Макроэкономические шоки служат постоянной проверкой политической системы: более гибкая система способна пережить серьезные потрясения, вызванные, например, резким изменением условий торговли. В смысле устойчивости к внешним шокам поздняя советская система уступала российской образца 90-х. Кризис 1998 г. был не менее сильным потрясением для российского бюджета, чем двойной удар – падение цен на нефть в 1985 г. и антиалкогольная кампания. Тем не менее в 1998 г. политические и экономические последствия оказались куда менее катастрофическими, чем за 10 лет до этого: в 1998 г. – лишь смена правительства, в 1991-м – развал страны.

Вторая попытка

Открытие в конце 60-х новых нефтяных и газовых месторождений в Западной Сибири и резкое повышение мировых цен на нефть и газ в 70-е позволили СССР отложить серьезные реформы, казавшиеся в 1965 г. совершенно необходимыми. Точно так же высокие цены на нефть в начале XXI в. позволяют не замечать недостатков излишней экономической и политической централизации. Главный миф, который до 2000 г. был просто воспоминанием о временах, когда “солнце светило ярче”, получил новую жизнь. Точнее, у него появилась вторая составляющая. Первая: кризис 90-х был вызван непродуманными реформами и несвоевременной демократизацией общества. А вот и новая, вторая часть: отказ от упования на частную собственность и ограничения на свободу информации стали причиной быстрого роста последних шести лет. (Если бы после убийства врача эпидемия холеры пошла бы, по совпадению, на убыль, то версия “врачи привозят холеру” из народного сознания могла бы перекочевать на страницы журналов и газет.)

Что же впереди? С тезисом о том, что устойчивое долгосрочное развитие требует защиты прав собственности и правильных стимулов, по-прежнему никто не спорит. Значит, нас ждет новая волна децентрализации процесса принятия экономических решений. Фон для этой второй попытки самый неподходящий. В политической элите палитра столь разнообразных шестидесятников сменилась строем семидесятников, различающихся в основном оттенками серого. На очереди, через 10 лет, поколение тех, кто повзрослел в 80-е, поколение комсомольских активистов, ставших миллиардерами. Мировой фон тоже не располагает к движению в сторону гибких и сильных частных рынков. “Правая волна” – эпоха приватизации и децентрализации, начавшаяся после стагнации 70-х с появлением Рейгана и Тэтчер, сдает позиции во всем мире. Только в момент падения коммунистических диктатур могло показаться, что демократия, предполагающая большее участие граждан в определении политики, и курс на рыночную экономику – хорошо совместимые вещи. На самом деле это плохо совместимые вещи. Экономическое развитие требует свободных рынков и защищенных прав собственности, а необходимость демократического одобрения требует защиты прав наемных рабочих и существенного перераспределения (иными словами – плохой защиты прав собственности). Это главная проблема послевоенной Латинской Америки, и сейчас она стала основной проблемой бывших соцстран.

С точки зрения экономиста, эти 15 лет выглядят так. Пройдя значительную часть маршрута по пути капиталистического развития, наша страна повернула назад. На пути к нормальному будущему России встал миф. Привычный, удобный, понятный, непоколебимый. Но миф – это не река и не стена. Чтобы двигаться вперед, надо просто набраться храбрости.

[Константин Сонин]

http://ksonin.livejournal.com/588052.html
В течение многих лет меня изумляло, как противники - конечно, интеллектуальные и уже гораздо позже, чем борьба с ним была бы актуальной - Горбачёва, последнего лидера СССР, и его ближайших соратников - Яковлева, Шеварднадзе и других, обвиняли бывших советских лидеров в "предательстве". Мало ли в чём можно обвинить политического деятеля - тем более такого, чья карьера закончилась, очевидно, неудачей - что в личном, что в государственном плане. Неудач в жизни много, а в политике и того больше, и большинство из них не связано ни с какими предательскими мотивами. Если, скажем, Кержаков промахнулся на чемпионате Европы, никому же приходит в голову, что он это сделал нарочно! Впрочем, природа "поиска предателей" понятна - "предательство", как и все теории заговора - самая простая и дешёвая концепция, доступная самым буратинистым мозгам и потому настолько распространённая.

"Предательство" ищут тогда, когда не хватает понимания. Это с одной стороны. А с другой - вот смотришь на происходящее в области экономической политики. Прошлогодние контрсанкции, "импортозамещение" - как это будут называть после того, как начнётся восстановление? Вот как назвать санкции "против Турции"? Российская экономика уже несколько лет - минимум с 2012, а, скорее, с 2009-го, находится в состоянии полноценного застоя; уже год длится острый экономический кризис, а правительство считает нужным ещё больше ухудшить положение граждан, искусственно поднимая цены на продовольствие. Ограничения туризма менее чувствительны, но не менее деструктивны - эти ограничения, как и любые ограничения торговли, приводят к тому, что гражданам придётся больше платить за отдых (даже за поход в кино или театр - в той мере, в какой это конкурирует с Турцией и Египтом) и, значит, у них останется меньше денег на всё остальное. Кому-то кажется, что если запретить отдых в Турции, то у граждан будет больше денег оставаться - неправильно. Они будут меньше и хуже отдыхать и больше за отдых платить (всё тот же, в которых раз, график); на остальные товары останется меньше.

У меня есть этому некоторое объяснение, но оно плохо тем, что оно (а) "глобальное" и (б) подразумевает, в конечном итоге, иррациональную картину мира у российского политического руководства. Понятно, что если отбросить рациональность, то можно всё объяснить. Но всё же объяснение такое. Распад государственных функций в последние годы, который виден во всём - в совершенно феноменальной, даже по меркам "третьего мира", коррупции на самом верху (такая, что новости эпического масштаба воспринимаются спокойно), принятии важных внешнеполитических и экономический решений "на ходу", вне какой-либо институциональной рамки, отсутствии парламента (уже никто не удивляется, что решения о бюджете готовятся и принимаются в исполнительной власти), дисфункции кабинета министров - привёл к тому, что по всякому вопросу само собой принимается решение "жить как при батюшке", то есть по-советски. Просто потому, что привычно жить проще. Возвращение ГТО и пионеров - бессмысленная, что в нынешнем политическом контексте, что в любом другом, кроме безвозвратно ушедшего - типичный пример. "Борьба с диссидентами" - другой такой же. (В СССР КГБ тратило огромные силы и средства на борьбу с горсткой инакомыслящих. Понятно, что это не имело - как показало развитие событий - никакого отношения к угрозам безопасности страны и устойчивости режима.) В области экономики это общая тенденция "назад в СССР" порождает - как было отлично предсказано Егором Гайдаром (и не только им - вот моя статья 2007 года из проекта "Из под вех" - хорошая метафора была про тот же берег, правда?) и давно с тех пор замечено на деле - огромные вложения в "нулевой цикл" (см. классическую колонку Кирилла Рогова) и теперь движение к автаркии, введение всё более высоких ограничений в международной торговле.

Однако движение к автаркии советсткого типа не может быть рациональной стратегией! Чтобы этого по-настоящему хотеть, надо совершенно не понимать, насколько низким было качество жизни в СССР в 1980-е годы. У нас выработался какой-то странный дискурс - экономическая катастрофа наступила, якобы, в 1991-ом году (для тех, кто не знает данных - осенью, для тех, кто знает - весной). Но это странный дискурс - в 1989 году в Москве были карточки на сахар, табак и водку - это уже давно, и полностью, экономическая катастрофа. (Если, конечно, предполагать, что бывают "экономические катастрофы" без трупов лошадей на улицах и беспризорников у асфальтовых ям.) Если смотреть по другим городам (а в России есть другие города, да), то и начало 1980-х можно обсуждать - это была катастрофа или нет. Так или иначе, "автаркический уровень" для нашей страны так низок, что я не могу себе представить, что кто-то может сознательно двигаться в этом направлении.

Это я умом понимаю - про застой, распад функций и "регрессию к примитиву". А не думая, хочется восклицать "глупость или измена"?

[Константин Сонин]

http://www.ng.ru/blogs/sonin/sanktsi...v-rossiyan.php
09:19 02.12.2015

В течение многих лет меня изумляло, как противники - конечно, интеллектуальные и уже гораздо позже, чем борьба с ним была бы актуальной - Горбачёва, последнего лидера СССР, и его ближайших соратников - Яковлева, Шеварднадзе и других, обвиняли бывших советских лидеров в "предательстве". Мало ли в чём можно обвинить политического деятеля - тем более такого, чья карьера закончилась, очевидно, неудачей - что в личном, что в государственном плане. Неудач в жизни много, а в политике и того больше, и большинство из них не связано ни с какими предательскими мотивами. Если, скажем, Кержаков промахнулся на чемпионате Европы, никому же не приходит в голову, что он это сделал нарочно! Впрочем, природа "поиска предателей" понятна - "предательство", как и все теории заговора - самая простая и дешёвая концепция, доступная самым буратинистым мозгам и потому настолько распространённая.

"Предательство" ищут тогда, когда не хватает понимания. Это с одной стороны. А с другой - вот смотришь на происходящее в области экономической политики. Прошлогодние контрсанкции, "импортозамещение" - как это будут называть после того, как начнётся восстановление? Вот как назвать санкции "против Турции"? Российская экономика уже несколько лет - минимум с 2012, а, скорее, с 2009-го, находится в состоянии полноценного застоя; уже год длится острый экономический кризис, а правительство считает нужным ещё больше ухудшить положение граждан, искусственно поднимая цены на продовольствие. Ограничения туризма менее чувствительны, но не менее деструктивны - эти ограничения, как и любые ограничения торговли, приводят к тому, что гражданам придётся больше платить за отдых (даже за поход в кино или театр - в той мере, в какой это конкурирует с Турцией и Египтом) и, значит, у них останется меньше денег на всё остальное. Кому-то кажется, что если запретить отдых в Турции, то у граждан будет больше денег оставаться - неправильно. Они будут меньше и хуже отдыхать и больше за отдых платить (всё тот же, в которых раз, график); на остальные товары останется меньше.

У меня есть этому некоторое объяснение, но оно плохо тем, что оно (а) "глобальное" и (б) подразумевает, в конечном итоге, иррациональную картину мира у российского политического руководства. Понятно, что если отбросить рациональность, то можно всё объяснить. Но всё же объяснение такое. Распад государственных функций в последние годы, который виден во всём - в совершенно феноменальной, даже по меркам "третьего мира", коррупции на самом верху (такая, что новости эпического масштаба воспринимаются спокойно), принятии важных внешнеполитических и экономический решений "на ходу", вне какой-либо институциональной рамки, отсутствии парламента (уже никто не удивляется, что решения о бюджете готовятся и принимаются в исполнительной власти), дисфункции кабинета министров - привёл к тому, что по всякому вопросу само собой принимается решение "жить как при батюшке", то есть по-советски. Просто потому, что привычно жить проще. Возвращение ГТО и пионеров - бессмысленная, что в нынешнем политическом контексте, что в любом другом, кроме безвозвратно ушедшего - типичный пример. "Борьба с диссидентами" - другой такой же. (В СССР КГБ тратило огромные силы и средства на борьбу с горсткой инакомыслящих. Понятно, что это не имело - как показало развитие событий - никакого отношения к угрозам безопасности страны и устойчивости режима.) В области экономики это общая тенденция "назад в СССР" порождает - как было отлично предсказано Егором Гайдаром (и не только им - вот моя статья 2007 года из проекта "Из под вех" - хорошая метафора была про тот же берег, правда?) и давно с тех пор замечено на деле - огромные вложения в "нулевой цикл" (см. классическую колонку Кирилла Рогова) и теперь движение к автаркии, введение всё более высоких ограничений в международной торговле.

Однако движение к автаркии советсткого типа не может быть рациональной стратегией! Чтобы этого по-настоящему хотеть, надо совершенно не понимать, насколько низким было качество жизни в СССР в 1980-е годы. У нас выработался какой-то странный дискурс - экономическая катастрофа наступила, якобы, в 1991-ом году (для тех, кто не знает данных - осенью, для тех, кто знает - весной). Но это странный дискурс - в 1989 году в Москве были карточки на сахар, табак и водку - это уже давно, и полностью, экономическая катастрофа. (Если, конечно, предполагать, что бывают "экономические катастрофы" без трупов лошадей на улицах и беспризорников у асфальтовых ям.) Если смотреть по другим городам (а в России есть другие города, да), то и начало 1980-х можно обсуждать - это была катастрофа или нет. Так или иначе, "автаркический уровень" для нашей страны так низок, что я не могу себе представить, что кто-то может сознательно двигаться в этом направлении.

Это я умом понимаю - про застой, распад функций и "регрессию к примитиву". А не думая, хочется восклицать "глупость или измена"?

Мнение авторов может не совпадать с позицией редакции «Независимой газеты»;

[Константин Сонин]

По ходу обсуждения колонки с редактором "Ведомостей" выяснилось, что это не самоочевидно - как мне казалось - что если компания купила актив, а актив сначала подешевел, а потом подорожал, то это не значит, что ничего не потеряно. "Упущенная выгода" (альтернативные издержки, с которых начинается курс экономики) могут быть очень большими. У успешных бизнесменов это понимание "прошито" и вовсе необязательно из курса экономики - не исключено, что успешными бизнесменами оказываются как раз те, у кого "прошито". (Сейчас, после двадцать с лишним лет капиталистического опыта, можно уже заметить - что по знакомым, что по "списку миллионеров" - что один успех в бизнесе и последовательность успехов - сильно разные вещи.) А вот широкой публике мысль, что если взяли в долг, купили актив за 50, а он теперь стоит 30, то потерянные 20 уже не вернуть (актив может, конечно, стать снова 50, но если бы те деньги, которые мы потеряли, остались бы, было бы "снова" больше) - эта мысль даётся с трудом. Сейчас в комментариях будет видно...

К сожалению, я не знаю о какой-то единой базе данных по всем мировым национализациям (мы когда собирали, дополняя существующие, данные по нефтяным национализациям последних десятилетий и эти данные, наверняка, с тех пор пополнены), но так, навскидку, покупка ТНК-ВР "Роснефтью" может быть крупнейшей в истории национализацией "по рыночным ценам" (насильственных национализаций гораздо больше и среди них были, наверняка, и более крупные). И, возможно, крупнейшей потерей денег в результате национализации. Впрочем, конкуренция за это место - крупнейшего провала в результате национализации - очень острая. Да и оценить, наверное, трудно - какая была упущенная выгода от коммунистических национализаций? Может, есть отрасли, которые при разделе на ФРГ и ГДР или Южную и Северную Кореи разделились примерно поровну? Вот была бы грубая оценка "потерь от национализации",

Судьба экономических советов

Экономических обозревателей часто упрекают в том, что, критикуя принимаемые решения, они не дают конкретных советов. Однако проблема скорее в том, что советов не слушают. История национализации ТНК-ВP, купленной «Роснефтью» в 2013 г. за $55 млрд, тому пример. Сейчас вся «Роснефть» стоит $40–50 млрд, что означает потери в десятки миллиардов. Конечно, отчасти в этом виноваты обстоятельства – мировые цены на нефть упали, но если бы ошибка – покупка ТНК-BР – не была совершена, потери были бы гораздо меньше.

Три года назад мои аргументы против этой сделки были очень простыми. Чтобы покупать какие-то активы, пусть даже такие ценные, как ТНК-ВР, по рыночной цене, нужно, чтобы покупатель мог сделать их более прибыльными, чем может сделать продавец. Продажа по рыночной цене означает: то, что получает продавец, не меньше, чем то, что он мог бы получить от компании сам. Конечно, дополнительная стоимость, которая могла бы оправдать покупку, могла возникнуть, если новая команда менеджеров была бы эффективнее старой. Однако в данном случае все было наоборот: «Роснефть» возглавлял Игорь Сечин, имевший минимальный опыт управления и нулевой бизнес-опыт, в то время как до этого активы управлялись либо топ-менеджерами одной из ведущих на протяжении десятилетий компаний в мире (ВР), либо самыми успешными предпринимателями последних двух десятилетий в России (владельцами концерна AAR).

Другая причина, почему объединенная компания могла бы стоить дороже, чем части по отдельности (только в этом случае покупка была бы оправданна), состоит в большей «рыночной силе» – способности фирмы влиять на цену ее продукции. На какие цены могла бы влиять увеличенная «Роснефть»? Не на мировые – на них, как было понятно в 2013 г., не может влиять даже Саудовская Аравия (и, не исключено, вся ОПЕК). На внутрироссийские – отчасти (они сильно связаны с мировыми), но что хорошего для страны в том, чтобы увеличились потери потребителей?

Третья возможная причина национализации состояла в том, что с государственной компании налоги собирать проще, чем с частной. Этот аргумент объяснял множество национализаций в ХХ в., но национализация вместо налаживания нормальной работы по сбору налогов – это не путь экономического развития.

Экономические аргументы были приведены – национализация ТНК-BP неоправданна. Возможно, нашлись какие-то политические аргументы, но это не меняет сути дела. Совет экономиста был «не покупать», активы купили и, как выяснилось, нанесли стране (владельцами «Роснефти» являются все граждане России) урон в десятки миллиардов долларов.

Надо еще добавить, что эти деньги – более $20 млрд – уже потеряны навсегда. Если капитализация «Роснефти» вернется к $100 млрд с нынешних $40 млрд, это не будет означать, что потерянные $20 млрд вернулись. Компания, у которой не было бы $20 млрд долга, стоила бы как минимум $120 млрд при том же развитии событий. То есть 20 потерянных миллиардов уже не вернутся. Конечно, они потеряны 140 миллионами россиян, т. е. потеря в пересчете на человека невелика, но нельзя сказать, что совсем несущественна. Впрочем, может быть, эти деньги заплачены за урок – надо прислушиваться к словам экономистов.