*2725. Народный фронт и кризис политической лояльности

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/04/11/horoshaja...ntelligencija/
11.04.2016

Вчера российские СМИ очень горячо и шумно отметили День рождения лидера Яблока Григория Явлинского, которому исполнилось 64 года. Цифра совсем не круглая, но, видимо, возвращение Григория Алексеевича в большую политику стало для многих журналистов настолько отрадным фактом, что они не могли упустить повода обратиться к нему с теплым поздравлением, тем более в социальных сетях теперь это можно сделать публично.

На протяжении всей почти четвертьвековой истории партии Яблоко эту партию вечно пытались с кем-то объединить, на ком-то женить. Женихов было много: поначалу – гайдаровский «Выбор России», потом чубайсовско-кириенковский СПС, наконец, на этих выборах в качестве главной интриги был представлен предвыборный блок Яблока с Демокоалицией, ведомой касьяновским ПАРНАСом.

Яблоко всегда избегало объединений и альянсов, всегда катилось куда-то само по себе, но, судя по неуклонно уменьшающимся цифрам поддержки, оно, скорее, скатывалось под гору, чем летело наверх. Но, надо признать, совсем в яму оно пока тоже не закатилось, и вот теперь на думских выборах либеральный избиратель с ним связывает определенные надежды. Возможно, оправданные.

Меня, однако, интересуют сейчас не столько перспективы Яблока сами по себе, сколько сопровождающие долгую жизнь этой партии призывы к ней с кем-то объединяться. В 1990-е эти требования звучали так: демократы должны объединяться. По существу, о том же самом говорят и нынешние сторонники союза Яблока и ПАРНАС. Но сейчас это требование более менее понятно: речь идет о единстве оппозиционных сил и той общей платформе, с которой они должны выступать. Может ли общелиберальная оппозиционность вмещать в себя национализм Навального, должна ли она быть совсем правой или все-таки чуть-чуть розовой?

Менее ясно было, о чем могла идти речь в 1990-е годы, когда между Явлинским и условным Гайдаро-Чубайсом на уровне программном не было почти ничего общего. Какие такие демократы должны были объединяться? И почему только эти силы неуклонно назывались демократическими?

Явлинский выступал против Ельцина, не поддержав ни Беловежские соглашения, ни Конституцию 1993 года. Гайдаро-Чубайс был двигателем и главным организатором того и другого. Явлинский ругал грабительскую приватизацию, Гайдаро-Чубайс был ее творцом. Но разговоры о необходимости крепить единство не утихали в 1990-е. Между тем, никто по моему всерьез не обсуждал в 1993-95 годах возможность какого-либо альянса Яблока и ДПР Сергея Глазьева – хотя последний в тот момент вроде бы чисто тактически был ближе Явлинскому, чем члены черномырдинского правительства.

Если мы вместо слова «демократы», станем употреблять «западники», или «либералы», это нам немного поможет, потому что эти термины еще более туманны и расплывчаты в нашем языке, чем слово «демократы». Я вот по меркам XIX века безусловный западник – я за конституционный строй, против неограниченной власти и не очень верю в общинное землевладение. И, думаю, в патриотическом лагере не я один такой – но нас всех легко называют «почвенниками» и мы сами готовы возводить свою генеалогию к славянофилам, с которыми на уровне чистой теории вроде бы имеем мало общего.

Тут есть еще что-то, какая-то важная черта, которая могла сближать Явлинского и Гайдара поверх самых очевидных политических и даже клановых расхождений, и, напротив, разделять того же Явлинского и, скажем, Константина Затулина, хотя последний мог говорить о демократии и народовластии еще более радикальные речи, чем члены Яблока.

Мне кажется, истоки всей этой политической контроверзы уходят в конец 1970-х – начало 1980-х годов. Тогда в советском обществе выявилось два антагонистических класса, две враждебные друг другу силы, которые были вынуждены как-то сосуществовать вместе, но при этом испытывали друг другу чувства, соотносимые с сословной, если не расовой ненавистью. При этом идеологические мемы, используемые каждой из этих групп, могли быть самые разные. Одна из этих групп предпочитала называть себя «интеллигенцией», строить по этому поводу самые разные генеалогии, числя в своих родоначальниках то декабристов, то большевиков-ленинцев, то философов-«веховцев».

Другая же группа никак сама себя не называла, однако «интеллигенты» чаще всего именовали ее не слишком приятным для уха словом «бюрократия». Или же подсказанным Михаилом Восленским понятием «номенклатура».

Разделение этих групп, в том числе функциональное, было реальным. Конечно, к «интеллигентам» причисляли себя самые разные слои населения: артисты, писатели, юмористы, конферансье. Но все-таки в ядре этой группы находились люди, без которых советское общество не могло двигаться вперед – те, кто, входя в те или иные цеха интеллектуального производства, добывал «новое знание», создавал новый интеллектуальный продукт, который потом использовался в экономике, военной сфере и т.д.

«Интеллигенты» могли говорить о себе что-угодно, что они наследники Чаадаева, Пестеля, Ильича, Мандельштама с Пастернаком, но бюрократия терпела их, потому что без их участия нельзя было создать водородную бомбу и вывести человека в космос.

«Интеллигенты», между тем, хотели некоторой свободы от диктата «бюрократии», а диктат этот выражался в том числе в том, что «бюрократия» навязывала «интеллигентам» свой формат понимания «национальных интересов»: если ты бьешься над тайной атома, то, извини, тебе, наверное, не придется выезжать в капстрану. Ни в туризм, ни тем более в эмиграцию.

Тебе придется слушаться бюрократа, потому что он знает, как надо Родину любить, а ты нет. И вот постепенно стало возникать явное раздражение этих двух классов по отношению друг к другу – более того, к моменту «перестройки» возникло такое ощущение, что оба класса хотят друг от друга окончательно избавиться. Собственно, это обоюдное устремление и похоронило социалистический проект.

Каким же образом? Ну с «интеллигентами» было все понятно: они же читали Восленского, который им рассказал про то, как пришел злой бюрократ Сталин и установил власть «номенклатуры», которая с тех пор и не дает мыслящим людям дышать и жить свободно. Вот если бы можно было сбросить – в том числе с западной помощью – эту гнусную номенклатуру, то в стране тут же началась бы новая «пражская весна», распустились бы сто всевозможных цветов, на полки магазинов вернулись бы продукты, а наши ученые, поездив по миру, потрясли бы человечество новыми выдающимися открытиями. Вот, собственно, и исток тех взглядов, которые в 1990-е принято называть «демократическими», а сегодня чаще – «либеральными».

Между тем, к сбросу своего прежнего партнера по реальному социализму, судя по всему, готовилась и «бюрократия». Ей надоело выглядеть чуть ли не в каждой модной кинокартине сатрапами и держимордами, и, главное, бюрократия прекрасно понимала, что «интеллигенция» только ищет повод ликвидировать ее как класс со всеми вытекающими из такой решимости последствиями, и ее представителям явно не хотелось повторения судьбы царских чиновников после 1917 года. Короче говоря, бюрократия также искала способ, как ей жить без «интеллектуального класса», и будучи, по правде говоря, исторически умнее «интеллигенции», она гениально воспользовалась теми рецептами, которые сама «интеллигенция» ей и прописала.

Вы хотите рынка, капитализма, частной собственности, чтобы избавиться от нас – решили «бюрократы». Отлично, мы хотим ровно того же, но именно для того, чтобы избавиться от вас. От всей этой вашей науки, от бесконечного числа образованных умников, которые почему-то уверены, что именно они то и соль земли, и им принадлежит весь мир.

Между тем, это вы не понимаете, а мы понимаем, что как только вы введете ваш любимый рынок, ваша наука и ваше образование немедленно станут самым скудным источником заработка, оттуда утекут все кадры, кто в колледжи Америки, кто в бизнес-структуры, а Россия будет преспокойно почивать на выручке от нефтегазового сектора, как она это и делала в брежневские годы, только без постоянного нытья с вашей стороны. Вот в общем и весь исток постсоветского бюрократического «патриотизма», такого черномырдинско-лужковского толка.

Казалось бы, если ставить перед собой задачу создать в России какую-то более менее приличную партию, нужно выйти за пределы как «либерализма», так и «патриотизма», поскольку и то, и другое в этом контексте просто синоним глупости и отсталости. И невозможно выбирать путь развития, имея дело с двумя соучастниками одной цивилизационной катастрофы.

И поскольку понимание этого обстоятельства появилось в общественном сознании уже в середине 1990-х, с того самого времени не прекращаются попытки создать что-то приличное на партийном поле. То есть создать партию «интеллигентов», понимающих, по меткому выражению нашего президента, что натворили их собратья, и партию просвещенных «бюрократов», также сознающих, как накосячили «бюрократы» менее просвещенные.

Прежняя классово-расовая ненависть советского разлива оказалась непреодолимой: и в 1990-е умные «интеллигенты» готовились дружить с «интеллигентами» бешеными, потому что классовое единство было важнее общего понимания причин катастрофы.

Потом было еще много всяких тактических альянсов, конъюнктурных сделок, обходных маневров, но по большому счету ничего особенно не поменялось. «Бюрократы» по-прежнему уверены в том, что без «интеллигентов» во власти им живется спокойнее, а там где они необходимы, их всегда можно развести как кроликов.

«Интеллигенты» не сомневаются в том, что «бюрократы» им не дают дышать, то есть заставляют их Родину любить, тогда как интеллект не имеет своей Родины и потому должен развиваться там, где ему удобно и комфортно.

Оттого то и ругает Григорий Явлинский в последних своих сетевых публикациях «многополярность» как цель нашей дипломатии: для «интеллигента» ведь полюс только там, где производятся новые открытия и рождаются лауреаты Нобелевских премий, а, похоже, таким местом нам более уже никогда не суждено стать. То есть так думает Явлинский. И его отчасти извиняет только то, что он в отличие от членов соседних деморганизаций понимает, что вина за эту ситуацию лежит в том числе и на его собственном классе.

Но собственную вину не положишь ведь в основание политической программы. А что можно предложить собственному сословию, кроме еще большего движения в сторону глобализма.

То есть не к восполнению многополярности военно-силовой многополярностью интеллектуально-научной, а напротив к отказу от всякой претензии быть центром чего бы то ни было. Речь, следовательно, идет о согласии на отсталость, а не о реванше в борьбе за интеллектуальное лидерство.

А если такой цели у «интеллигентов» уже нет, то пусть лучше остается у кормила нашего сильного потрепанного в бурях корабля старая добрая номенклатура, которая по крайней мере не дает населению умереть с голоду и поддерживает мировой баланс сил. То есть ту самую многополярность, которая хотя бы оставляет нам шанс на то, что «земля российская» еще когда-нибудь снова будет рождать «собственных Невтонов» и «быстрых разумом Платонов».

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/04/21/vybory-0-...hli-praymeriz/
21.04.2016


Чужеватое словечко «праймериз» уже прочно обосновалось в российском политическом лексиконе. Теперь первичные партийные выборы ― это не только про далекую Америку, но и про нас с вами.

20 апреля 2016 года в ходе встречи с активом партии «Единая Россия» и видеоконференции с членами этой партии президент России Владимир Путин высказался о преимуществах новой системы праймериз, которая была взята партии на вооружение в этой избирательной кампании и уже привела к оживлению внутрипартийных дебатов. Путин сказал, что «праймериз станут «хорошим инструментом поиска перспективных людей, которые сделают первые шаги на предстоящих выборах и будут работать на благо общества». Иными словами, с помощью механизма праймериз может решиться давно назревшая проблема кадрового обновления ЕР, а, соответственно, и политического класса в целом.

Когда Россия, еще в составе СССР, после стала демократией, она много заимствовала из американской политической системы: тогда в нашей стране появились должности вице-президента, государственного секретаря, помощника по национальной безопасности. Ничего из этого не прижилось на нашей почве. Но вот ласкающему слух американиста слову «праймериз», возможно, суждена иная судьба: праймериз сделали крайне интересными президентские выборы в США в 2016 году и можно надеяться, что они станут важной частью думской кампании в нашей стране. Хотя президент подчеркнул, что нам не следует слепо копировать зарубежные образцы праймериз, в которых слишком много лишней остроты и ругани, а сосредотачиваться на принципиальных и содержательных вопросах. Пока это удается, праймериз проходят без скандалов, во всяком случае в ЕР.

Когда систему праймериз стали вводить в США, это поначалу вызвало положительную реакцию лишь у многочисленных лоббистов. Партийные активисты и свободная пресса выступали активно против. Они предрекали разгул коррупции и массовые манипуляции общественным мнением.

В 1920 году праймериз проводились в двадцати штатах, но уже к 1936 году ― лишь в двенадцати. Обладающие правом голоса граждане, отождествлявшие себя с той или иной партией, в большинстве своем негодовали, что «каждый встречный-поперечный» может прийти, скажем, в Демократическую партию США и менять ее программу, ее лицо и ценности.

Лишь к концу 1960-х годов стало понятно, что как раз очень важно, чтобы именно каждый имел такую возможность. В противном случае избиратель начинает попросту терять интерес к той партии, которую ранее поддерживал. Да и к выборам вообще. Причем это касалось всех возрастных категорий граждан.

И несмотря на то, что партийные боссы и олигархические группы не оставляли попыток «всех купить и всё подстроить», вода праймериз неизменно точила камень истеблишмента.

Почти все самое интересное, что случалось в политической жизни США за последние десятилетия, связано именно с практикой внутрипартийной демократии: приход к власти христианских правых и Рональда Рейгана, лишение Хиллари «неминуемой победы» на выборах 2008 года, захват Капитолийского Холма низовым Движением Чаепития…

В этом политическом сезоне и вовсе происходят немыслимые ранее политические баталии в обеих партиях. Ну кем бы были Дональд Трамп и Берни Сандерс, если бы стали независимыми кандидатами или кандидатами от неких малых партий? Никем. А сегодня они возглавляют два самых значимых политических движения в США.

Я бы хотел обратить внимание вот на какое обстоятельство. Летом 2015 года, когда процесс праймериз только начинался, Хиллари Клинтон и Джеб Буш уже считали, что финал они разыграют между собой. Благополучные (и циничные) избиратели из Федерального округа Колумбия, Нью-Йорка и Калифорнии на светских раутах позевывали и говорили: «Ну вот, я же говорил(а) ― ничего интересного. Давайте лучше о моде (бейсболе)».

Вышло все, однако, по-другому… Жители Алабамы, Кентукки, Невады, Висконсина не согласились говорить «о бейсболе». И сказали свое веское политическое слово. Это ведь и их партии тоже.

Получится ли у нас так же весело и мощно, как в Штатах? Почти наверняка.

Уже на этих выборах в Государственную думу праймериз выполняют несколько важных функций – прежде всего, они, безусловно, привлекают внимание к выборам тех потенциальных избирателей, кто традиционно не принимает участие в голосовании.

Разумеется, избиратель, самостоятельно выбравший своего кандидата из числа многих претендентов, будет заинтересован в том, чтобы на основных выборах именно он победил и прошел в Думу. Одно дело голосовать за малоизвестного тебе человека, рекомендованного тебе партией, другое дело голосовать за того, кого ты сам партии рекомендовал. Мы видим, что уже на этих выборах начинается поиск заметных людей.

Все фигуры общенационального значения оказываются как бы «расхватанными» разными партиями – не все, правда, сами соглашаются проходить праймериз, но те, кто это все-таки делает и заручается поддержкой избирателей, получает большое преимущество. Через пять лет выяснится, кто из них оправдал надежды, а кто нет. И никому не удастся спрятаться за брендом партии – вот я был не заметен в Думе, а моя партия голосовала против повышения пенсионного возраста и за присоединение Крыма.

Пока у российских думских праймериз есть один главный минус – их проходят не все действующие политические партии. У ЛДПР, КПРФ, у Яблока составление списка кандидатов производится по старинке, руководителями этих движений, решения которых потом утверждаются на съездах партий. На следующих выборах такое неравноправие может сыграть против кандидатов тех партий, которые устанавливают у себя этот демократический институт. Последние будут вынуждены ругаться между собой, и на этом фоне партии с авторитарным отбором станут смотреться как такие цельно-монолитные блоки, или как счастливые семьи, не знающие ссор. Это сейчас пока в ЕР все идет культурно, хотя Демокоалицию уже трясет от внутреннего напряжения, а потом мы увидим на праймериз такие острые баталии, что скучать до основных дебатов не придется. Так что на праймериз стоит идти всем, чтобы авторитарно управляемые партии не получали своего незаконного преимущества. Ну и чтобы права избирателя были должным образом гарантированы.

И, конечно, зрелищность ― важная часть публичной политики. Если политика зрелищна, то ей интересуются и, стало быть, учатся жить и мыслить политически. При этом политика ― это не «мы и они» (НАТО и ОДКБ, патриоты и либералы и т.п.). Это налоги, школы, страхование, здравоохранение, полиция, суды, пенсии…

Замечу, что это вовсе не политика, когда некто говорит: «Повысим», прячась за широкую спину лидера партии или действующего президента. Раз повысите, объясняйте как. И раз сюда прибудет, то откуда убудет.

Проблема в том, что у нас пока при обсуждении подобного рода вопросов представителями разных партий возникает непременный обмен любезностями: «Мы делали хоть что-то, а вы ничего», «Вы против всего хорошего, а мы за»…

На праймериз этот номер не пройдет. Партия приняла решение о проведении праймериз и дебатов, значит внутрипартийной демократии быть, и «вы―мы», извините за выражение, не прокатит. Тут только «ты―я», один на один.

В Америке существует, конечно, такой прием, как объявление своего соперника по праймериз «ненастоящим республиканцем» или «ненастоящим демократом». Что ж, если мы дойдем до аргументированной дискуссии о том, почему имярек «неподлинный единоросс» или «недостаточный демкоалиционщик», я буду очень рад, потому что это будет очевидный политический прогресс, ибо мы наконец начнем артикулировать, кто же есть сегодня единоросс и кто такой представитель Демкоалиции.

И здесь мы подходим к еще одному важному вопросу, который я уже затрагивал на американском примере. Это вопрос о внутрипартийной дискуссии.

На мой взгляд, она сейчас в России совершенно точно не повредит.

Сегодня ведь как? Если ты либеральный оппозиционер, то ты обязательно должен обниматься с Североатлантическим альянсом, выступать с антицерковными проповедями, требовать равноправия для однополых пар и старательно обходить вопрос о социальном государстве. А если ты вполне себе лоялист, то ты непременно должен ставить на первое место социальные гарантии, грозить Западу военной дубиной (даже если ни дня не служил), называть Старый Свет «гейропой» и ни в коем случае не поднимать вопроса о, скажем так, не слишком веселом положении отечественных предпринимателей.

Это нездоровая ситуация. Она исключает политическую эволюцию и борьбу за избирателя. В таком виде партии больше напоминают секты, а их сторонники ― индоктринированных последователей враждующих культов.

Секты, конечно, тоже умеют бороться за «избирателя». Но политические партии выгодно от них отличаются тем, что дают возможность и избирателю побороться за себя. Иначе не было бы в мире партий, по размерам превышающих секты. Да и выглядели бы они в глазах беспартийных в точности так же.

В сектах не может быть конкуренции и дискуссий. В партиях же культура политической дискуссии обязательна. Ибо откуда она появится в обществе, если ее нет внутри партий?

Так что если коротко, то праймериз все же лучше, чем их отсутствие.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/04/27/mif-o-vse...-totalitarizm/
27.04.2016

Спор о том, является ли Россия особой цивилизацией, похоже, становится основной политической дискуссией сегодня, и не только на «Уме+». Либералы, как системные, так и не очень, сегодня явно из всех полемических орудий ударили залпом по этой идее, что Россия представляет собой что-то особое, какой-то отдельный мир, и что она должна идти дорогой, в чем-то альтернативной той, по которой отважно ступает западное человечество. Главный из аргументов либералов состоит в том, что наша страна в XX веке уже попробовала идти своим путем, и у нее ничего не получилось, значит, не получится и впредь. Тем более, что сегодня положение намного хуже, чем в XX веке – тогда, мол, у нас была великая идея – марксизма, социализма, а сегодня такой идеи нет, равно как нет ни собственной конкурентоспособной промышленности, ни фундаментальной науки мирового уровня, а есть лишь одни геополитические претензии.

С чем тут можно согласиться? Увы, действительно пока у нас только одни геополитические претензии и ничего более. Но если мы отбросим и претензии тоже, ничего уже не будет со стопроцентной точностью. Геополитика – то есть пространство, контролируемое исключительной собственной властью, это действительно не более, чем предпосылка цивилизационного возрождения, но предпосылка обязательная. Если Россия перестанет контролировать в том числе в военном смысле собственное пространство и исключать присутствие на этой территории иной силы, никакой цивилизацией она не станет, даже в том случае, если ей будет суждено в будущем пережить расцвет наук и ремесел. Хотя и последнее, учитывая тренды современного развития, сомнительно.

Но критики «особого пути» правы в том, что одной геополитики и даже одной очень и очень активной внешней политики мало для того, чтобы считаться особым цивилизационным полюсом. Для этого нужно не только защищаться, но и развиваться, а с этим пока есть большие проблемы.

Однако, скажут нам противники «особого пути», а зачем нужно развиваться отдельно от всего человечества, почему не вместе с ним, зачем вообще исходить из реакционной идеи цивилизационного плюрализма, когда на рынке модных теорий полным полно концепций становления глобального человечества.

И вот нужно прямо сказать, что нет сегодня более тоталитарной, более бесчеловечной идеи, чем идея единого человечества. В чем она по существу заключается? Философ Владимир Соловьев, как известно, взял у основателя позитивизма Огюста Конта представление о том, что человечество представляет собой единое Великое Существо, а отдельные люди, отдельные народы или, выражаясь языком Николая Данилевского, культурно-исторические типы представляют собой не более, чем органы этого Существа, функционально подчиненные единому целому, этому гигантскому живому организму. Глобализм – это именно представление о том, что человечество есть целостный организм, а составляющие его народы входят в его структуру в виде таких функциональных компонентов, как бы живых органов. И поскольку взаимодействие, кровоснабжение в этом организме осуществляется с помощью рыночного обмена, то народы оказываются связаны между собой «органической солидарностью», о которой писал другой последователь Конта французский социолог Эмиль Дюркгейм, когда размышлял о том, как меняет общество разделение труда.

И несложно понять, что вот это представление о человечестве как о едином организме, если его довести до логического предела, оно и есть путь к тоталитаризму в глобальном масштабе. Потому что в этом организме не может быть никакой свободы: если клетка будет свободна от общей генетической программы организма, то это клетка окажется источником онкологического заболевания. Любая попытка выйти из этого великого организма, противопоставить ему какую-то свою программу поведения, должна быть предотвращена хирургическим путем. В организме не может быть две альтернативных программы развития, любая альтернатива – это предпосылка раздвоения личности, предпосылка своего рода цивилизационной шизофрении. Именно поэтому, как сказала в свое время Маргарет Тэтчер, у глобализации нет альтернативы. Она была абсолютно права, глобализация и альтернативность – вещи несовместимые по своей природе.

Но если ты признал справедливость концепции «глобального человечества», будь добр признай, что в этом человечестве ты – в качестве представителя той или иной нации, того или иного народа – занимаешь только то место, которое занимаешь. Хорошо если ты американец и относишься по рождению к «мозгу» единого человечества, поскольку именно на твоей земле совершаются основные научные открытия и придумываются самые оригинальные технологические разработки. Тогда ты будешь бунтовать только в том случае, если ты принадлежишь к рабочему классу, этому «мозгу» пока не очень нужному. И тогда ты будешь поддерживать Трампа, который обещает тебе новые рабочие места.

Чуть хуже обстоит дело, если твоя функция – это те самые руки, тогда тебе лучше всего жить в Юго-Восточной Азии. Причем руки могут быть разные – одни руки хорошо производят вещи, а другие хорошо делают тайский массаж. Но если у тебя развит «мозг» и не развиты «руки», тогда тебе, конечно, стоит переехать за океан – там, где, собственно, «мозг» глобального человечества и обитает. Но дело обстоит совсем плохо, если единственная твоя функция в организме – это обеспечивать его газом. В этом случае все твои попытки претендовать на что-то большее будут встречать презрительную усмешку и тебя будут величать не иначе, как «взбесившейся бензоколонкой», или же более ласково – «Бангладеш с ракетами».

Понятно, что сама оскорбительность такого функционального разделения человечества перестает ощущаться в том случае, если люди отказываются связывать себя лично с тем местом на Земле, где они родились. И если у них появляется возможность перебраться в те области, которые более соответствуют их призванию и наклонностям. У тебя более развит «мозг», и ты проявляешь способность к наукам, жди, когда тебя пригласят в Гарвард, или на худой конец, в Бонн или Вену. Но только оставь надежду увидеть Гарвард на твоей собственной земле – на твоей земле уже никогда ничего подобного не будет, а будет только то, что нужно глобальному человечеству. Ну и еще колониальная сфера услуг, нужная в первую очередь, для того, чтобы притягивать протестные силы. Именно поэтому и нужно оторвать тебя от места, где ты жил, от истории, с которой ты органически, по рождению связан. Нужно сделать так, чтобы ты забыл о своем роде, о своих отцах, об отцовстве как таковом. Поэтому забвение отцов и забвение отцовства – первое условие бытия интеллектуала в этом новом глобальном мире.

Против этой тоталитарной антиутопии, успешно реализуемой сегодня на планете, протестуют две силы – протестуют левые, которые предлагают какой-то свой гуманистический идеал глобализма, называя его альтер-глобализмом, и протестуют консерваторы, которые если они оказываются недовольны «глобальным человейником», вынуждены обращаться к какой-то версии «цивилизационной теории», то есть к идее «особого пути».

Что говорят левые «альтер-глобалисты»? Они говорят, что каждый человек и каждый народ имеет право быть всем, обладать «мозгом», «руками» и «ногами» сразу, и если мы хотим подлинного объединения всего человечества, это должен быть союз целостных людей, а не «органическая солидарность» народов-функций. Конечно, эта перспектива выглядит более гуманной и более достойной, чем тоталитарная антиутопия глобального разделения труда, в которую нас усиленно завлекают, однако, будем честны, шансов на успех подобного союза народов – ренессансных титанов – все-таки мало. Самих титанов мало. Да и вообще титанизм – опора неустойчивая. И люди, увы, пока продолжают пребывать в тягостной и мучительной реальности, а не в четвертом сне Веры Павловны, где коммунары или сектанты занимаются попеременно физическим и умственным трудом.

Так что идея цивилизационного плюрализма выглядит на этом фоне гораздо более реалистичной альтернативой.

Идея «особого пути», собственно, и состоит в протесте против «глобализма». Человечество не одно, человечеств на Земле много. И у каждого из них должен быть свой «мозг», свои «руки» и, желательно, свое «сердце». Своя вера одним словом.

В нашем официальном политическом дискурсе неизбежность экономической глобализации каким-то противоречивым образом сочетается с представлением о становлении многополярного мира. Между тем, если бы глобализация завершилась полным успехом, никакого многополярного мира бы не было. «Руки» не являются отдельным полюсом по отношению к «мозгу», а «мозг» не образует силовой баланс с «сердцем». Та частичная многополярность, которую мы обнаруживаем в современном мире – это просто свидетельство того, что мир находится пока в состоянии неопределенности – то есть у нас есть еще шанс избежать превращения в контовское Великое Существо.

Однако далеко не факт, что таковым отдельным человечеством станет именно Россия и организуемый ей мир – русский, евразийский, славянский, не важно какой. Во внешней политике мы как будто исходим из нашей цивилизационной особости, мы не хотим приближения НАТО к нашим границам, мы выбиваем Украину из-под контроля со стороны Евро-Атлантики, мы позволяем себе возражать против приказов, которые идут из США – сдать Асада, например. Однако в экономическом отношении мы явно не нацелены ни на какую многополярность: здесь мы немеем перед правилами «глобального разделения» труда, здесь мы знаем свой шесток и не прыгаем выше головы.

Либералы говорят, надо внешнюю политику подчинить политике экономической. Об этом написаны уже тонны страниц. Патриоты говорят, надо экономическую политику сделать адекватной политике внешней. Политическая элита пытается разрешить это напряжение за счет постоянных попыток откола Европы от США: типа мы понимаем, что экономически уже не способны ни на какие серьезные «мозговые» функции, наше образование и наша наука безнадежно и непоправимо отстали, а наши «руки» никогда не будут стоить так дешево, как «руки» рабочих с тихоокеанского побережья. Но вот вместе с Европой мы можем еще многого достичь, если только Европа частично или целиком упадет нам в объятия. Мы хотим быть отдельной цивилизацией, но лишь вместе с излюбленной нами частью континента. Увы, едва ли того же самого хочет Европа.

Бытие цивилизаций, между тем, проявляется в ситуации разделения народов. Часто это разделение совершается по причинам непонятным потомкам. Единое христианское человечество раскололось в XI веке на две половины, потому что папа римский и константинопольский патриарх не сошлись в вопросе о том, каким хлебом – пресным или смоченным в вине – нужно причащать мирян. В XX веке Запад отбросил от себя зависимый от него колониальный мир, отказавшись предоставлять туземцам равные гражданские права с жителями метрополии. В обоих случаях главной причиной разделения была претензия Запада на некое самостоятельное существование, существование в качестве отдельного человечества. И это «отдельное человечество», конечно, никогда не включит в себя Россию – по самым разным причинам и поводам.

Конечно, сегодня это будет уже другой Запад – это будет объединенные «мозг», «сердце» и «легкие» глобального человечества. Это будет союз высших, жизненно важных, органов Великого Существа.

Возможно, именно к этой роли Запад и готовил себя с момента своего возникновения, в том самом XI веке. Но, прямо скажем, Россия тоже готовила себя несколько веков своей истории тоже отнюдь не к роли поставщика энергосырья. А, значит, бунт против миропорядка, против этого самого Великого Существа для нашей страны неизбежен. И языком этого бунта и является на сегодняшний день идея российской цивилизации, представление о нашем «особом пути». Подлинном или мнимом, воображаемым или реальном.

Успешен окажется этот бунт против миропорядка или не успешен – другой вопрос. Но едва ли будет возможно участникам идеологических баталий не обращать на него внимания. А, значит, споры о нашей цивилизационной особости не сойдут на нет в ближайшее время. Как говорил Мефистофель, «без изжоги и отрыжки нельзя переварить коврижки». Россию переварить Великому Существу тоже будет непросто, так что десятилетия изжоги и отрыжки ему, без сомнения, обеспечены.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/05/08/9-maja-pr...dilsja-zanovo/
08.05.2016

Сталин, как известно, отменил 9 мая как официальный государственный праздник, и его вернул только Брежнев в 1965 году, в честь двадцатилетия Победы. Я родился в 1970-м и прекрасно помню, как отмечали этот день в советские годы, помню, как взрослые говорили, что 9 мая – настоящий подлинно народный день, как обязательно включали телевизор, чтобы прослушать минуту молчания, как за столом в любых гостях выпивали сто грамм за павших.

Праздник не исчез и сохранился и после гибели Советского Союза, пережив какой-то новый расцвет и в 1995, когда на Поклонной горе прошел марш ветеранов, и в 2005, когда Москву посетила делегация зарубежных лидеров, и в их числе сам президент США. Но в 2005, в те дни, когда москвичи, кажется, впервые стали украшать автомобили георгиевскими ленточками, в этом празднике появилась некая новая нота. Особенное ударение делалось на слове Победа, и ветеранов стало принято называть «победителями».

Страна тогда явно приходила в себя от шока – шока от неожиданного поражения в Холодной войне, за которое пришлось расплатиться и потерянными территориями, и брошенными на произвол судьбы соотечественниками, и закрывшимися заводами, и сломанными рабочими карьерами, и, наконец, реквизированными трудовыми накоплениями.

Вот этот шок от поражения должен был получить психологическую компенсацию, мы как страна хотели почувствовать себя победителями. И Победа во Второй мировой давала нам такую возможность: в конце концов, мы еще не потеряли право вето в Совете безопасности, и мы до сих пор можем считать себя «освободителями» Европы. Из этого культа уже состоявшейся и неоспоримой Победы во многом родился неосталинизм последнего времени:

Сталин – он в первую очередь победитель из тех, которых не судят, Генералиссимус великой Победы, в несколько более вульгарной форме – «эффективный менеджер». Цена Победы огромна, но «мы за ценой не постоим», и поэтому все этические претензии к Сталину как «победителю» должны быть отброшены.

И вот в 2015 году что-то опять начало меняться в нашем восприятии этого праздника, возникло какое-то новое, еще до конца понятное его переживание. И, конечно, главную роль в переломе восприятия этого дня сыграл Бессмертный полк. Акция, которая в 2015 была поддержана огромным числом россиян. В Москве на шествие Бессмертного полка вышли сотни тысяч, если не миллион москвичей с фотографиями своих воевавших отцов и дедов. И уже в этом году день 9 мая все ждут как во многом повторение того исторического момента.

Все советские годы самой главной песней 9 мая был бравурный «День Победы» Давида Тухманова, в начале нулевых майской песней № 1 стала «Нам нужна одна победа» Булата Окуджавы из фильма «Белорусский вокзал» («мы за ценой не постоим» – строки именно из этой песни), и вот после 2015 года более важное значение стала иметь песня «От героев былых времен» из кинофильма «Офицеры», как будто выразившая в себе всю философию «Бессмертного полка»:

Нет в России семьи такой,
Где б не памятен был свой герой.
И глаза молодых солдат
С фотографий увядших глядят.

Этот взгляд, словно высший суд
Для ребят, что сейчас растут.
И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть,
Ни с пути свернуть…

Праздник Победы стал Днем поминовения павших. Днем памяти о воевавших отцах и дедах. Днем патриотизма, если помнить от какого римского слова образовано это понятие. Но это лишь одна сторона медали, одна сторона совершившегося в 2015 году нового рождения этого праздника.

На поверхности лежит вот какое объяснение этого изменения. Привыкшие мыслить аналитически и рассудительно американцы имеют три разных памятных дня. Как известно, в США есть два Дня победы. 8 мая американцы вместе с другими европейскими странами отмечают День Победы в Европе. Однако 8 мая в США не является государственным праздником, в этот день собираются ветеранские организации, которые хотят почтить память американских военнослужащих, которые сражались с фашизмом в Европе.

Но США потеряли гораздо больше солдат во время войны с Японией в Тихом океане, а эта война завершилась для Америки только в августе. И вот до 1975 года американцы отмечали 9 августа как свой собственный День победы. Однако к 1970-м годам стало ясно, что этот день не может являться днем национальной славы для Америки, потому что именно 9 августа американские ВВС сбросили вторую атомную бомбу на японский город Нагасаки. Праздник было решено отменить. Этот день является сегодня выходным днем только для одного штата – штата Род Айленд, где было особенно велико число погибших на тихоокеанском фронте.

Однако помимо двух неофициальных Дней победы есть в США и два федеральных праздника, во время которых можно почтить память павших и отдать честь живым ветеранам войн, которые вела Америка. Это День поминовения (Memorial Day), который отмечается в последний понедельник мая, и День ветеранов (Veteran Day), который приходится на 11 ноября. День поминовения – это именно день памяти павших, День ветеранов – это общий праздник мертвых и живых. Происхождение обоих памятных дней не связано с событиями Второй мировой: День поминовения восходит к обычаю солдат-северян отдавать долг своим погибшим соратникам, День ветеранов 11 ноября – день прекращения огня на фронтах первой мировой войны.

Но, конечно, и американские солдаты Второй мировой – также герои этих дней. Поэтому в Америке все очень удачно и даже как-то функционально разделено: вот есть День Победы, есть День, когда скорбят о павших и есть День, когда славят за доблесть вместе и мертвых, и живых. Но на нашем континенте – европейском ли, русском – все синтетически переплетено. Для нас 9 мая – это и день собственно Победы, и День павших, и День ветеранов. Только каждый раз какая-то одна нота этого всеединого, симфонического дня выходит на первый план и задает всю его мелодию.

И вот в 2015 году этой нотой стала тема «отцов», которые, как сказано в песне, «с фотографий увядших глядят». Мне кажется, чуть отступило на второй план то, что они были «победителями». Конечно, по факту они стали «победителями», но далеко не всем из них довелось узнать, что их народу будет уготована радость «победы». Кто-то погиб еще летом 1941-го, кто-то исчез в Харьковском котле, кто-то пал, обороняя Севастополь. В итоге, они победили, но могли и не победить. Враг мог взять Москву и Ленинград, дойти до Урала, а потом разделить с Японией Сибирь, а с Турцией – Кавказ.

История могла пойти другим, трагическим для нас путем. Подвиг павших отцов от этого, однако, не стал бы меньше. Они все равно остались бы героями. И уже нашим долгом стало бы завершить их Дело победой. В этом и есть, собственно, смысл «патриотизма». Патриот не просто тот, кто любит Родину, патриот – тот, кто продолжает Дело отцов. Кто хранит их Победу или мстит за их поражение.

Но в данном случае с фотографий глядят на нас победители. Но победители в той войне, которая не может быть раз и навсегда закончена. Которая, наверное, и не завершится до конца времен. В которой не всегда ясно, кто враг, а кто союзник. Банально утверждение, у нас есть долг перед мертвыми, а в чем этот долг состоит. Не только в их желании пройти колонной по Красной площади в Параде Победы. В чем то еще. А в чем? Может быть, еще и в упорном сопротивлении всем тем тоталитарным утопиям прекрасного будущего, в которых не уготовано место тебе, твоему народу и твоей цивилизации? В котором нет места той культурной связи, которая соединяет нас с ушедшими отцами, где за народами не закреплено право на самостоятельный выбор, где за тебя решают, когда и с кем нужно вести войну, а когда от войны следует уклониться?

Победа в этом сражении – то, чему только предстоит совершиться. Настоящий Парад Победы впереди, и все, кто так или иначе поучаствовал в нашем обще-цивилизационном Деле, все когда-нибудь пройдут по главной площади Главного города.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/05/21/slavna-rossiya-trampami/
21.05.2016

Нашу небольшую группу публицистов и аналитиков в последнее время оппоненты часто критикуют за какую-то особую любовь к Дональду Трампу. Типа в России появились люди, которые надеются, что к власти в США придет этот эксцентричный миллиардер, и наши отношения сразу наладятся, все пойдет хорошо: НАТО отступит от наших границ, лидеры России и Америки договорятся о каких-то совместных начинаниях, а проклятые неоконы перестанут строить свои козни против России и обнаружат себя на помойке истории.

Однако, говорят наши оппоненты, Трамп никогда не придет к власти в США, во-первых, потому что это невозможно, во-вторых, потому что мировая закулиса, скорее, сотрет его в порошок, чем пропустит к ядерной кнопке. А в-третьих… даже если он и победит, это все равно ни на что не повлияет, по той простой причине, что Трамп – нормальный американский парень, которому предписано не любить Россию и в особенности таких ребят из России, кто, как мы, слишком сильно надеется на его победу.

Надо признать, в отличие от моего друга и коллеги Дмитрия Дробницкого, я никогда и не надеялся на успех Трампа и не строил никаких прогнозов на его счет. Я до сих пор не уверен, одолеет ли Трамп Хиллари, или все же Хиилари вырвет у него победу. Затем я совершенно не убежден, что отношения нашего президента и Трампа непременно сложатся идеально, что им обязательно удастся решить все спорные моменты и обойти все острые темы. Что никто ни на кого не обидится и никто никого не заденет. Все на самом деле может случиться. И плохое, и хорошее.

И тем не менее Трамп, конечно, наша надежда. Надежда для Америки, само собой, надежда для Европы. Надежда на то, что нашим цивилизациям удастся хотя бы остановить маховик эскалации в Балто-Черноморье, добиться полной или частичной демилитаризации этого региона: так, чтобы две военные машины – России и НАТО – не соприкасались друг с другом своими ракетными комплексами – как дикобразы своими иголками. Это все понятно, и все это было тысячу раз сказано сотнями экспертов.

Я сейчас хочу сказать немного о другом. Проблема не только в том, что мы, политические консерваторы, или консервативные демократы, как мы себя называем, хотим Трампа для Америки, проблема ведь и в том, что мы хотим такого, как Трамп, для самой России

Сделаю оговорку, я бы, наверное, не рискнул голосовать за Трампа на президентских выборах в России: действительно, согласимся с его критиками, миллиардер ни одного дня не работал в администрации, он не знает кучу вещей, которые обязан знать любой государственный муж, мы даже не представляем, насколько сильно отличается Трамп электоральный от Трампа всамделишного. Не исключаю, что он и сам этого еще не знает. Так что я бы остерегся голосовать за Трампа в марте 2018 года.

Но вот в сентябре 2016 года я бы обязательно голосовал за партию, которой руководил бы Дональд Трамп. Я собственно всегда и голосовал в своей жизни только за Трампа, то есть за того политика, который более всех мне напоминал Дональда Трампа.

Понятно поэтому, что в 1993 году, на наших первых думских выборах я отдал свой голос за партию Николая Травкина. Демократическую партию России. Травкин, как и Трамп, начинал как строитель – правда, не в качестве бизнесмена, но тогда в СССР и не было бизнесменов. Тогда он также неполиткорректно шутил, ругал истеблишмент, обещал большие перемены. В его избирательном блоке состоял и Станислав Говорухин, который бескомпромиссно осудил ельцинский переворот 1993 года, и молодой экономист Сергей Глазьев, который требовал переориентировать экономическую политику на создание новых рабочих мест и поддержку гибнущего индустриального сектора. Наши тогдашние «трамписты» обещали сделать Россию снова великой, я им поверил и их поддержал. И никогда в этом не раскаивался.

Хотя сам Травкин, обустроившись в Думе, сразу же перестал походить на Трампа и стал больше напоминать Ельцина после отставки. Но фракция во главе с Глазьевым была что надо – и с правительством боролась за промышленное развитие всерьез.

Разумеется, в 1995 году более всех других кандидатов Трампа мне напомнил генерал Лебедь, который шел тогда вторым номером в Конгрессе русских общин. Уже тогда возникло ощущение, что главным соперником «нашего Трампа» на тех думских выборах, будет даже не партия «Наш дом Россия», руководимая премьером Виктором Черномырдиным, а непосредственно Белый дом, в котором сидела чета Клинтонов. И уже тогда Клинтоны выдвинули лозунг «глобализации», который означал для России и США примерно одно и то же – смерть всякой промышленности. США не должны были иметь промышленность, потому что они ее переросли, они должны заниматься чем-то интеллектуальным и постиндустриальным, а России, напротив, надо было сосредоточиться на чем-то мало-интеллектуальном – прежде всего, на добыче полезных ископаемых. В итоге, в тогдашнем столкновении «нашего русского Трампа» и американских Клинтонов, последние однозначно победили, ибо Конгресс русских общин в Думу не попал.

Следующим русским «Трампом» стал человек, совершенно не похожий ни по внешности, ни по биографии на эксцентричного миллиардера – экс-премьер Евгений Максимович Примаков. Но вот что-то было поистине трамповское в его решимости развернуть курс экономической политики страны в сторону подъема собственного производства и точно так же также развернуть трансатлантический лайнер обратно в Россию

Тут – в историческом столкновении «нашего вечного Трампа» с нашими неувядающими Клинтонами, последние первый раз столкнулись по настоящему сильным противником. Именно поэтому желая взять реванш за 1995 год, я и проголосовал в 1999 году – как всегда против Клинтонов и как всегда «за Трампа» – то есть за ОВР.

Ну а дальше понятно – все так наз. младоконсерваторы в 2003 году поддержали нового «Трампа» – партию «Родина». Тогда же актуализировалась и та повестка, с которой Трамп выступает сегодня, – то есть проблема миграции. Клинтонов уже не было в Белом доме, но, как мы сегодня уже можем понять, Буши мало чем от них отличались – и протекционизм собственной рабочей силы оставался для них табуированной темой, как и для их предшественников. Те, кто хотел защитить себя от наплыва дешевой рабочей силы, немедленно объявлялись экстремистами. Но в России уже были немного другие времена, и здесь уже Буши-Клинтоны не командовали политическим процессом. «Родина» в Думу все-таки попала.

Но вот дальше случилось что-то непредвиденное. Как будто темы, поднятые «нашим Трампом», вовсю звучали в России – и контроль над миграцией, и импортозамещение, и умеренный внешнеполитический изоляционизм – но вот персонально никто на роль Трампа у нас тут не подходил. Трудно было поверить в то, что Жириновский – это настоящий Трамп, да по манере выражаться, вроде бы очень похоже, но как будто не совсем всерьез. Зюганов, напротив, слишком однообразен. Сергей Михайлович Миронов? Нет, не Трамп, при всем уважении.

Вынужден признать, за прежние годы я уже привык голосовать «за Трампа», я, собственно говоря, ни за кого другого и не голосовал никогда. За того, кто может сказать какую-то грубость, но только лишь для того, чтобы отбить атаку враждебной и подкупленной прессы, кто сам строит свой собственный пиар, не прибегая к модным технологам, кто, наконец, просто хочет сделать свою страну снова великой, причем не только играя военными мускулами, но и желая на своей земле построить что-нибудь путное. И вот всегда этому так или иначе мешают наши самые разнообразные Клинтоны, которые упорно не дают Трампу добиться всего, что он хочет.

Думаю, 2016 год в этом смысле решающий. Против Клинтон опять, как и встарь, поднялся Трамп. Теперь уже на собственной земле и под собственной фамилией. И, конечно, в ноябре мы будем держать за него кулаки. А вот что нам делать в сентябре? Как мы можем поддержать Трампа своим собственным голосованием? Кто теперь более всех похож на извечного супостата апостолов глобализации?

У нас еще есть в запасе несколько месяцев, чтобы определиться со своими предпочтениями.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/05/24/e-ffekt-v...-igry-v-biser/
24.05.2016

22 мая в регионах России прошли праймериз «Единой России». Это событие сейчас вовсю обсуждается в СМИ и социальных сетях.

Многие не понимают пока, зачем понадобилась российской политике это изобретение. Но надо признать, что новое руководство внутренней политики, которое приступило к работе в 2012 году, имеет обыкновение ссылаться на западный политический опыт, в частности и в первую очередь, опыт американский. Впрочем, в иных случаях – образцом выступает Франция. Эти ссылки на зарубежные реалии иногда вызывают критику с разных сторон – типа у наших европейских и заокеанских партнеров все обстоит совсем по другому, и сравнивать с нашими делами их дела невозможно.

Между тем, кое-что у нас как раз очень узнаваемо и похоже: США и Франция – это две президентские демократические республики с довольно устойчивыми политическими системами. Если искать сочетания трех факторов – суверенности, демократичности и устойчивости – то следует обращать внимания в первую очередь на французские и американские институты.

Не все из французского и американского багажа приживается на отечественной почве – вот, например, вице-президентство у нас фатально проваливается, но, кажется, так называемые праймериз, или предварительное голосование за кандидатов правящей партии, утверждается сейчас неплохо. Люди стали привыкать к именам своих депутатов – и тут помимо предварительного голосования играет важную роль еще и возможность проголосовать лично за депутата, идущего по одномандатному округу, уже на основных – сентябрьских выборах. В итоге, у нас возникает такая полуамериканская/полуфранцузская избирательная система.

Хотя творцом этой политической реформы является Владимир Путин, ее менеджером, тем человеком, кто проводил ее в жизнь, стал Вячеслав Володин

В нашей персонализированной политической культуре можно сказать наверняка, что «володинскую» реформу, связанную с введением партийных праймериз, смешанной думской системы и появлением ОНФ, будут рассматривать исключительно как персональное политическое достижение того человека, чьими усилиями данные институты и были введены в действующую политическую систему.

Но надо помнить, что демократия – это устойчивые правила и прозрачные процедуры, и любые нововведения должны быть установлены на долгое время, так чтобы никому не пришло в голову отменить партийные праймериз просто потому, что их итог кого-то не устраивает. Праймериз для правящей партии должны войти в обычай, и этот обычай должен быть не менее сильным, чем закон.

Безусловно, в России, как и во многих новых демократиях, очень сложно что-то ввести «всерьез и надолго», сложно установить что-то, так сказать, на века. Но ведь демократия – за вычетом понятных ценностей свободы и равенства = это устойчивые и понятные правила, а также прозрачные процедуры.

Увы, у Владислава Суркова было свое видение демократии, делая слишком большую ставку на такие силы, которые при всем желании не были рассчитаны на длинную, счастливую жизнь, типа немалого числа либеральных партий-спойлеров или разнообразных движений таких как «Наши», «Хрюши» и «СТОПХам». Трудно понять, имея сегодня ОНФ и, например, «Бессмертный полк» – зачем вообще они были нужны? Какую сверхзадачу они выполняли?

Политтехнологическая «игра в бисер» теперь сменилась сложным и, очевидно, небеспроблемным строительством институтов, которое будет успешным только, если оно станет последовательным и планомерным процессом, не зависящим от разнообразных экономических или же аппаратных колебаний.

Сегодняшний принцип «real politik», лежащий в основе подхода к управлению внутриполитическими процессами, предусматривает уважительное отношение к многообразию политических практик и традиций. Большая часть новых «правил игры» прошла испытание на региональных выборах 2012, 2013 и 2014 гг. Время для экзамена смешанной системы выборов в Госдуму в 2016 году тоже пришла.

Российская политическая культура предъявляет власти достаточно жесткие, во многом – взаимоисключающие требования: постоянно прислушиваться к общественному мнению и брать ответственность за принятые решения, а значит – проявлять инициативу. В такой политической культуре одинаково востребованы ответственность перед гражданами и реальное лидерство

Та логика, которую демонстрирует система и её динамика в последние годы, говорит о последовательном укреплении механизмов самообучения политических институтов, когда, единожды запущенные в соответствии с определёнными правилами и стандартами, в дальнейшем начинают развиваться и воспроизводиться по самостоятельно вырабатываемым лекалам.

Результат вырисовывается в форме нового институционального дизайна общества. И это все без надрыва, без «дворцовых интриг и переворотов», по общепринятым правилам для всех. Тот институциональный дизайн, который выстроен в российской политике, способен выступать субъектом приспособления: составляющие его институты умеют обучаться, умеют меняться, умеют совершенствоваться.

Юрген Хабермас утверждает, что нет иной альтернативы общественного развития, нежели ее обновление и совершенствование. Для оценки политического процесса он использует понятие процедуры обсуждения и принятия политических решений как некий идеальный тип. Именно коммуникативный дискурс, по мнению Хабермаса, «создает то пространство свободы, в котором индивиды на основе согласия способны влиять на ход исторического процесса, быть его реальными субъектами». Поэтому взаимопонимание ведет к дискурсивно достигнутому, мотивированному соглашению индивидов, а дискурс служит для мотивировки проблематизированных значимых требований, выраженных во мнениях и нормах.

Стратегия сегодняшней власти заключается в выстраивании гибкой и способной к быстрому реагированию Системы, которая в то же время обладала бы логической целостностью, внутренней устойчивостью, зрелостью. Система должна обеспечивать необходимую стабильность и последовательность развития с гибкостью и способностью оперативно реагировать на вызовы меняющейся внешней среды.

При этом стоит отметить, что высокие оценки в общественном мнении получает не «система» сама по себе, а дееспособная, «система работающая» – функционирующая в интересах граждан и России как единого целого.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/06/07/pochemu-l...proigry-vayut/
07.06.2016

В Соединенных Штатах, да и во всем мире сейчас идет большой спор о том, является ли то, что произошло в последний месяц в Бразилии – а именно отстранение от власти президента Дилмы Русефф государственным переворотом, или же все случившееся было нормальным процессом самоочищения власти от коррумпированных и некомпетентных руководителей, поставивших страну на грань экономического коллапса.

И того, и у другого мнения есть свои основания – похоже, что временный преемник Дилмы Русефф Мигель Темер имел контакт с Вашингтоном, и недавний трехдневный визит в столицу США одного из участников переворота сенатора Алоизия Нуньеса является свидетельством в пользу того, что американцы все-таки не стояли в стороне от произошедшего. Но, с другой стороны, имеются и объективные экономические показатели, а они, прямо сказать, невеселые – это и галопирующая инфляция, и бюджет с 10% дефицитом, и, наконец, уровень коррупции, которая есть всегда, но которая в не самые тучные годы начинает всех особенно сильно раздражать. Все это, безусловно, существует, и все это, конечно, сыграло против Дилмы Русефф и ее партии.

Разумеется, в нашем собственном Отечестве тут же подняли голову немалочисленные сторонники той точки зрения, что у «глобализации – нет альтернативы», любой поворот влево – это дорога если не в рабство, то в никуда, а единственный уважаемый экономический реформатор, которого «мы должны принять за образцы», – это покойный сингапурский диктатор Ли Куан Ю.

До 2015-16 когда в мире говорили о модернизации, вспоминали чаще двух современных политиков – предшественника Русефф Лулу де Сильва и Ли, теперь остался один Ли.

Поскольку в Венесуэле дела идут еще хуже, чем в Бразилии, а власть там с каждым днем теряет популярность, можно ожидать чего-то похожего в ближайшее время и в Каракасе, и можно быть стопроцентно уверенным в том, что и в этом случае США в стороне не останутся. А мировая глобалистская рать, включая ее местные отделения, снова примутся хохотать над незадачливыми «боливарианскими революционерами», которые захотели померяться силами с самим «желтым дьяволом», но закономерно сели в лужу, как только цены на нефть поползли вниз

Прежде всего надо признать, что во всех этих насмешках есть доля правды. И в самом деле все левые преобразования, все попытки с помощью государства решить проблему рабочих мест и обеспечить экономический рост рано или поздно наталкиваются на один и тот же результат – высокую инфляцию, рост коррупции, дефицит бюджета. Тут даже не слишком много зависит от личных свойств левых реформаторов – будь они наичестнейшие люди, самых благородных качеств, самые компетентные из компетентных экономисты – все равно для них наступит тот печальный момент, когда конъюнктура цен на основные товары экспорта пойдут вниз, затем, соответственно, упадут доходы бюджета, вырастет инфляция, а бюрократия начнет судорожно разворовывать последнее добро, понимая, что скоро наступят тяжелые времена, когда, по-российски выражаясь, «пилить» уже будет нечего. Если такой левый режим был настроен антиамерикански, то не приходится сомневаться, что в этот момент обязательно активизируется прозападные силы, они начнут кричать о страшной коррупции, о пути в бездну. И кончится это, скорее всего, именно тем, чем и кончилось в Бразилии – устранением левой партии и ее представителей от власти. Скорее всего, антидемократическим и антиконституционным путем, хотя в Бразилии, надо признать, путчистам удалось соблюсти букву закона.

Да ведь мы и сами пережили ровно то же самое в 1991 году – с падением цен на нефть, скрытой инфляцией, товарным голодом и коррупционными разоблачениями – подлинными или мнимыми. Тогда левый проект в России рухнул, а «конец истории» наступил. «Красный марш» нулевых годов в Латинской Америке попытался этот «конец истории» оспорить, но, увы, этот марш снова натолкнулся на те же самые трудности, которые похоронили СССР. И судя по всему никаких рецептов, как эти трудности преодолеть, в запасе у латиноамериканских левых, и их лево-либеральных поклонников в университетских кампусах, не оказалось.

Бразилия с Венесуэлой наступили фактически на те же самые грабли, что и Советский Союз. И одолевают их теми же самыми методами, какими ликвидировали СССР. а у левых снова нет никакой контригры. Жаловаться на США можно сколько-угодно, но в конце концов левые ведь понимали, с кем имеют дело

Так что же остается нам? Принять либеральную глобализацию как неизбежность и вместе с Кудриным надеяться на медленное, постепенное «встраивание в технологические цепочки» на заведомо вторых ролях, при отказе от «геополитических амбиций», которые, признаем, и без того сократились до минимума с советских времен? Или надеяться на приход российского Ли Куан Ю, который отменит все налоги и заставит россиян работать на частный капитал? Или все-таки нужно понять, почему левый проект неуклонно проваливался в XX и XXI веке, и попытаться устранить причину неудачи.

Начнем с того, что из себя представляет сегодня левый проект. Кажется, американский социолог Георгий Дерлугьян сказал, что сегодня для левых актуален не столько Маркс, сколько Бисмарк. Это совершенно точное замечание – главной задачей Маркса было освободить людей от принуждения к тяжелому физическому труду, который люди никогда не стали бы выполнять по собственной воле, но который необходим для развития цивилизации. Это важная благородная, но не слишком актуальная для сегодняшней политической повестки задача. Сегодня задача у тех стран, которые выбирают левый проект, по сути противоположная – обеспечить работой, причем работой квалифицированной, достойной зарплатой и пенсией коренное население собственной страны. Еще раз подчеркиваю, квалифицированной, качественной работой, потому что в мировом разделении труда можно участвовать различным образом. Можно как Бангалор в Индии, а можно как бордели в Таиланде.

Поэтому левым антиглобалистам надо понять, что для них первично, а что вторично: левизна или антиглобализм. И если первично все-таки сопротивление глобализму, левый проект должен быть серьезно пересмотрен. Причем вот в каком направлении.

Помнится, еще деятели II Интернационала критиковали тех соглашателей социал-демократии, кто был готов войти в буржуазные правительства, и сформировать кабинет левого толка в рамках капиталистической демократии. Потом, впрочем, стало понятно, что без социал-демократии западная демократическая система просто не сможет существовать: в ином случае капиталистический строй просто утрачивает свой человеческий облик и превращается в социал-дарвинистского монстра, и люди перестают понимать, зачем им нужно терпеть такой строй. Партийная конкуренция оказывается тем политическим лекарством, который предохраняет правый проект от саморазрушения.

Но ведь, по сути, и левый антиглобалистский проект точно также должен включать в себя некую умеренную, правую вариацию, которая могла бы, не порывая с внешнеполитическими приоритетами левого государственнического режима, тем не менее, осуществить необходимые преобразования: снизить уровень государственного вмешательства в экономику, сократить налоги, уменьшить бюджетные расходы. В общем все то, что делают правые партии, но только понимая, что все это ненадолго и базовые параметры строя поколебать не должно.

Советский проект боялся как чумы любой альтернативности, и еще в 1920-е годы любые фракции Коммунистической партии, которые предлагали сдвинуться чуть вправо или чуть влево, были уничтожены, а их представители физически ликвидированы. Это привело к тому, что когда в 1980-е годы СССР столкнулся с реальной необходимостью совершить что-то рыночное, рухнуло сразу все. А к власти пришли правые рыночники, которые объявили, что прошлое государство было преступным и начинать надо с чистого листа

В Латинской Америке никто не отменял демократию и политическую конкуренцию – но там левые антиглобалисты не имели партнеров в лице антиглобалистов правых. Там, кстати, точно также, как и в нашем Отечестве правые рыночники – это почти всегда проамерикански настроенные глобалисты, для которых левые – это не просто люди, стремящиеся своими методами вытащить страну из помойной ямы истории, а безрассудные бунтари, которые в силу непреодоленных амбиций не хотят становиться звеном в какой-нибудь чужой цепочке.

Создатели советского социал-тоталитаризма хотели осуществить рывок в будущее, полностью отказавшись от всякой идейной, не говоря уже о политической конкуренции. Левые латиноамериканские популисты верили, что, сохранив демократию как она есть, они смогут обеспечить своим странам и своему континенту лучшее будущее. Просчитались и те, и другие. Консервативно-демократический проект сможет победить только в том случае в той или иной стране, если сочетает в себе и левую, и правую составляющую, причем обе они должны иметь возможность состязаться, брать ответственность за успехи и провалы своей политики, но вместе с тем сохранять понимание приоритетов внешней политики. Ту самую двухпартийность, которую так берегут и лелеют американские элиты. И в которой, безусловно, залог устойчивости этой древнейшей демократической политической системы.

В нынешнем латиноамериканском хаосе едва ли можно создать подобный устойчивый антиглобалистский режим, опирающийся не на одну – левую, но сразу на две – левую и правую – ноги. Но Россия находится в неизмеримо лучшем положении. По крайней мере, с устойчивостью у нас все в порядке. Не только ясности, как эту устойчивость сделать ресурсом развития. И крах латиноамериканского популизма у нас многие поспешать счесть признаком обреченности любых целенаправленных усилий государства прорваться за пределы «конца истории» – того, где мы обречены до бесконечности вычерпывать нефть и подсчитывать выручку.

Но, увы, у нас о политических институтах предпочитают говорить те, кто боится наших «геополитических амбиций», а те, кто принимает этим амбиции, молится на очередной пассионарный рывок. Если мы не хотим учиться на своей истории, пусть чужая, латиноамериканская, послужит нам уроком.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/06/23/brekzit-kak-moment-istiny/
23.06.2016

На носу – британский референдум о пребывании страны в Европейском союзе. Когда 47 % за выход, а другие 47 % против, делать какие-либо убедительные предсказания невозможно. Настроения избирателей могут измениться буквально в последние часы, в последние минуты перед голосованием, и невозможно предсказать, что может оказать на них влияние. Очередная стычка с выходцами из Пакистана в соседнем дворе, или же внезапное понимание, что вслед за сообщениями о победе сторонников Brexit курс фунта стерлинга пойдет вниз, а потом начнут неизбежно снижаться зарплаты. Цифры поддержки и отвержения Brexit колебались на протяжении всего июня: «не раз клонилась под грозою» то одна, то другая сторона. То набирали верх противники выхода, то его сторонники. Конечно, поистине шоковый эффект оказало известие об убийстве противницы выхода, члена парламента Джо Кокс, которая была зарезана якобы каким-то сумасшедшим сторонником британской независимости. Впрочем, в условиях сплочения основных западных СМИ против Брексита поручиться за объективность этих сообщений невозможно.

Расклад сил в Британии и вокруг Британии много раз описан и хорошо известен. Хотелось бы обратить внимание только на то, что ускользает из поля внимания добросовестных обозревателей и что, напротив, бросается в глаза только заведомым дилетантам и непосвященным наблюдателям.

Заметно, насколько радикально изменился весь контекст обсуждения темы «британской независимости» в мировых СМИ, да и в самой Британии.

Буквально до 2016 года почти всем наблюдателям казалось, что в Великобритании сторонники выхода из ЕС представляют самый проамериканский, наиболее проатлантистский сегмент общества. Проще говоря, против пребывания в ЕС прежде всего те, кто рассчитывает на какие-то особо тесные, близкие отношения «свободной Англии» с ее могущественным заокеанским партнером. А вот те, кто хочет остаться в Европе, те, напротив, настроены более континенталистски, и для них Америка – это все-таки партнер № 2, но отнюдь не номер № 1. Поэтому в партии Remain фактически вся левая Великобритания, включая левое крыло лейбористов, а вот в партии Leave как раз много ультра-правых, ненавистников социального государства.

Мы много раз слышали о том, что сама Маргарет Тэтчер крайне скептически относилась к слишком левому ЕС. Главный спикер Брексита экс-мэр Лондона Борис Джонсон несколько лет тому назад написал восторженную биографию Уинстона Черчилля, где ставил в заслугу последнему непреклонную дружбу с Вашингтоном, иногда вопреки желаниям последнего, и неприятие всех игр в европейскую независимость от американской опеки. Каждый, кто что-либо читал об Англии, знал, что в Британии евроскептицизм – это синоним атлантизма, того самого, что всегда и везде строит козни России и не дает нам дружить с континентальной Европой. Поэтому когда в 2014 году премьер Дэвид Кэмерон объявил о намерении провести референдум о выходе из ЕС, у многих обозревателей родилось закономерное предположение, что за референдумом стоит Америка, или какая-то элитная группа внутри Америки, которая хочет раз и навсегда устранить ЕС как экономического конкурента.

Брексит во многом стал «моментом истины». Когда перспектива выхода Британии из ЕС стала реальностью, выяснилось, что все разговоры о какой-то конкуренции «атлантизма» и «европеизма», столь популярные в России времен 1990-х годов, были не более, чем дымовой завесой. На самом деле Америка не просто кровно заинтересована в сохранении Европейского союза, она не мыслит иной политической организации европейского полуострова, кроме той, что предлагает та организация, центр которой расположен в Брюсселе

Несложно просмотреть основные СМИ в США, чтобы убедиться – все они почти единогласно выступают против Брексита. Более того, некоторые обозреватели просто кричат на взбунтовавшихся британцев, как вы посмели потребовать для себя независимости, как вы могли забыть про наши, про американские и общезападные, интересы, как вам не стыдно играть на руку Марин Ле Пен и другим континентальным евроскептикам, как вам не совестно подыгрывать Владимиру Путину, который хочет смерти ЕС.

Ладно бы это говорили только американские либералы, которые всегда были за ЕС и за дружбу Америки с ЕС, нет и неоконы, и консервативный мейнстрим говорят фактически то же самое. Лозунг «национального суверенитета», который для британских евроскептиков с давних времен звучал в духе «быть с Америкой, быть такими, как Америка», теперь совершенно неожиданно и по-моему незаметно для журналистов, предпочитающих констатировать все и так очевидное, стал теперь означать «быть с Россией, быть такими, как Россия».

Я бы очень хотел понять, как чувствуют себя в такой новой ситуации такие люди, как Борис Джонсон, которые, судя по всему, были искренне убеждены, что освободившуюся от брюссельского ярма Британию США примут с распростертыми объятиями и теперь столкнулись с тем фактом, что это самое ненавистное ярмо на самом деле не континентального, а именно трансатлантического происхождения. Но давайте лучше подумаем, а что должны чувствовать мы, которые как раз напротив все время надеялись на какую-то особую близость к континентальной Европе и теперь вдруг узрели какую-то иную сторону реальности?

В эпоху администрации Дж. Буша-младшего я читал десятки книг разных левых интеллектуалов – от покойного Ульриха Бека до ныне здравствующего Ноама Хомского – на тему о коренной противоположности правого глобализма и левого евроконтинентализма. Типа евроконтинентализм – это глобализм со знаком плюс, это социальные гарантии, высокий уровень жизни и кантовский вечный мир, а глобализация в духе Рейгана и Тэтчер – это произвол транснациональных корпораций, экологические бедствия и борьба всех против всех на международной сцене. Брексит показал, что вся эта альтернатива интересна только грантополучателям фонда Сороса.

На самом деле, это две стороны одного целого: убери из проекта глобализации единую Европу – этот манящий мир комфорта, сытости и безопасности, и глобальное человечество как проект перестанет выглядеть столь уж привлекательно. Станет ясно, что Pax Americana – это мир, в котором каждый обязан занимать свою нишу и ни при каких обстоятельствах этой ниши не покидать. Каждый должен играть только свою предписанную ему роль. Роль мозгового центра, фабрики по производству вещей, финансового центра, бензоколонки, масажного салона, борделя…

Так вот, нишей Британии была роль Цербера от США в Европейском союзе (и еще главного скупщика краденого, но это другая тема), следящего тут за тем, чтобы это объединение не сдвинулось слишком на восток. При случае можно было, обнявшись с британцами, погрезить о каком-то особом трансатлантическом партнерстве, о братстве англо-саксонских народов, но, пардон, ни о какой независимости, ни о каком «абсолютном суверенитете» речь при этом не шла. Роль была прописана, утверждена и не подлежала пересмотру.

«Но продуман распорядок действий и неотвратим конец пути». Побунтовав во имя «суверенитета», Британия теперь обречена вернуться в стойло, вернуться к своей прежней роли – «ночного сторожа» при ЕС, любимой жены господина, строго следящей за верностью других жен в континентальном гареме. Но не надо думать, что и сам господин абсолютно независим в выборе жен, как мы можем убедиться уже по американской избирательной кампании, роли для Америки прописаны не менее жестко, чем для любой из стран Европы

Спасибо Брекситу! Вне зависимости от его исхода, благодаря ему мы узнали больше о реальной сущности современного мира, чем из сотен книг и брошюр модных социологов, которые все это время прозревали в европейском объединении что-то «альтерглобальное». Оказалось, что это была та самая «альтернатива», которая была жизненно необходима мировому – заведомо безальтернативному порядку – в целях его собственного укрепления. Возможно, мы это поняли чуть раньше британцев, посочувствуем теперь их прозрению.

Иллюстрация: Tom Janssen, The Netherlands

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/07/19/kak-vazhno-by-t-kul-turny-m/
19.07.2016

15 июля на встрече с лидерами фракций Государственной думы РФ президент Владимир Путин с удовлетворением подчеркнул, что за последние годы не только увеличилась конкуренция различных политических сил в обществе, но также повысился уровень политической культуры.

Судя по всему, слово «политическая культура» было произнесено президентом России не случайно, поскольку несколько недель назад он употребил его, правда, совершенно по другому поводу – отметив недостаточный уровень политической культуры у тогдашнего премьера Великобритании Дэвида Кэмерона, который сказал на следующий день после Брекзита, что Россия довольна итогами злополучного референдума. Поскольку лидеры нашей страны не только не высказывались в пользу Брекзита, а, скорее, заявляли о своей поддержке проекту единой Европы, то замечание Кэмерона выглядело несколько бестактно. Потому что мало ли что люди думают про себя, культура, в том числе, культура политическая состоит в том, чтобы уметь скрывать свои чувства и свои мысли, не допускать, чтобы эмоции брали верх над разумом.

Культура – помимо других аспектов этого слова – это воспитание собственной души, самопроизводство человека как человека воспитанного. Культура – это то, что противоположно естественности. Культурное растение – не сорняк, оно требует заботы человеческих рук, над ним нужно ухаживать. Культура в политике – в простом общечеловеческом смысле – это умение не демонстрировать свою заинтересованность в чем-то таком, что, может быть, и соответствует твоим интересам и даже интересам страны, так или иначе понимаемым, но не слишком отвечает правилам приличия

Когда лидеры европейских стран в Вильнюсе бегали взад вперед за Виктором Януковичем, прося, буквально умоляя его подписать соглашение об Ассоциации, а когда он наотрез отказался это сделать, начали ему угрожать, Путин, похоже, именно тогда потерял прежнюю веру в Европу, он почувствовал, что ее уровень политической культуры постепенно опускается ниже критического минимума. Понятно, что вы хотите щелкнуть по носу Россию, но ведь нельзя же при этом терять лицо.

А до этого, в 2011 году, когда Хиллари Клинтон хохотала от радости, получив сообщение о мученической смерти Муаммара Каддафи – тогда невольно подумалось, разве можно было представить себе, чтобы Никсон дал бы запечатлеть себя на камеру, смеющимся при известии об убийстве Сальвадора Альенде. Дело не в том, что Никсон был добродетельнее Хиллари, думаю, смерть чилийского президента не вызвала у него душевных терзаний, однако хохотать под камеру по поводу произошедшего он едва ли бы стал.

Но речь идет, увы, не только о западных лидерах. Деятели российской политики – как те, кто пребывает за рубежом, так и те, кто обитает в наших краях, тоже не слишком склонны скрывать свои не самые похвальные чувства. Так, в ночь с 15 на 16 июля все россияне могли узнать, как значительная часть отечественного истеблишмента относится к проблеме законности: радость по поводу успеха военного путча в Турции была совершенно неподдельной. Г-жа Собчак написала в твиттере что-то типа «Смотрите, как это бывает», очевидно, радуясь выступлению военных как очистительной летней грозе. А г-н Эггерт резко осудил в твиттере госсекретаря Керри, который после долгой и, можно сказать, многозначительной паузы наконец осудил действия военных. Боюсь, что очень многие могучие умы в эту ночь упустили возможность промолчать, как говорил президент Ширак. А это значит, что вопрос совершенствования политической культуры в нашей стране, во всяком случае среди приверженцев ценностей европейской цивилизации, пока еще не решен благополучно.

Конечно, мы уже не наблюдаем драк в Государственной думе, какие еще были в 1990-е годы, когда там, случалось, таскали за волосы женщин. На ток-шоу до мордобоя тоже доходит очень в редких случаях. Однако в соцсетях, к сожалению, люди ведут себя не то, чтобы агрессивно, а что хуже, очень откровенно

Претендующие на респектабельность общественные деятели не стесняются угрожать расправами, расстрелами, Нюрнбергскими процессами, люстрациями. И никаких репутационных издержек при этом они не несут. Допустимо радоваться санкциям против собственной страны, можно аплодировать любым враждебным выпадам против своего государства, не возбраняется обзывать придерживающихся иных убеждений коллег «реакционерами», «лакеями» и т.д.

Конечно, понятно, что противники режима не испытывают к его сторонникам добрых чувств: они хотят сменить режим прежде всего для того, чтобы самим занять их места, поскольку «вопроса о бифштексах», как говорил товарищ Троцкий, в политике никто не отменял. Но сошлюсь уже на французского маркиза, «лицемерие – та цена, которую порок платит добродетели». Когда добродетели политические и общественные деятели платят некий необходимый налог – это, собственно, и есть политическая культура, которую мы, может быть, и наблюдаем в возрастающей степени у депутатов Государственной думы, но, к сожалению, во все убывающей – у наших сетевых борцов за народное счастье. Равно как и у их международных кумиров.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/07/20/skuchny-e-vy-bory/
20.07.2016

«Левада-центр» обрадовал россиян известием, что им предстоят в сентябре 2016 года «скучные выборы», то есть выборы, у которых нет интриги, на которых ничего не решается. Это выборы, о которых граждане страны даже стараются не разговаривать, предпочитая более интересные темы. Социологи обнаружили, что если в октябре 2011 года, за два месяца до декабрьских думских выборов, в своем кругу о них говорили 62% россиян, то в июле 2016 года грядущее волеизъявление обсуждают только 45 %. Что как несложно убедиться, намного меньше. Отсюда вывод – явка в сентябре будет маленькой, люди на выборы не пойдут. А прогнозы влекут за собой объяснения – а все потому что нет конкуренции, выбирать не из кого и некого. Все скучно, новых лиц нет и т. д. Режим не меняется, «Единая Россия» побеждает, никакой интриги, никаких сенсаций.

Об ожидаемых интригах и сенсациях – чуть позже. Вначале – о социологии. Есть ложь большая, малая и статистика. Разумеется, в июле, в разгар лета, хочется меньше говорить вообще о политике и о выборах в частности, чем в октябре. Особенно в своем кругу. Конечно, после сентябрьской рокировки 23 сентября 2011 года о политике граждане стали говорить и думать охотнее, в этом нет сомнений. И тем не менее, я очень сомневаюсь, что о выборах говорило в своем кругу больше людей, чем говорят сегодня. Те люди, которые беседуют между собой о политике, они всегда о ней говорят, а кто равнодушен к политике, тот о ней молчит всегда.

Допустим, однако, что желающих обсуждать электоральные баталии между «Единой» и другими Россиями в этом году и в самом деле уменьшилось. В чем могла бы быть причина ослабления интереса? Я хорошо помню отношение прогрессивной общественности в 2010-2011 году к «Единой России» – я тогда как раз работал в структурах этой партии. Отношение именно к «Единой России» тогда было такое разогрето истерическое. Причем эти сильные чувства сообща разделяли и националисты, и леваки, и либералы. Ну и на этом негативном консенсусе как раз и вышел в дамки Алексей Навальный, объявивший ЕР партией «жуликов и воров». Сейчас нет ничего близкого и в помине – к ЕР отношение спокойное. Никто уже не требует голосовать за любую другую партию, кроме ЕР. Это одна из системных партий, не более того.

Надо признать, для ЕР это и хорошо, и плохо одновременно. Но отсутствие вот этой повышенного градуса возбуждения относительно одной силы абсолютно не означает отсутствие мотива у избирателя, включая избирателя оппозиционного, пойти на выборы. Мотив на самом деле есть.

Действительно, режим в ходе этих выборов не поменяется. Но, с другой стороны, ясно, что любой исход голосования кому-то обязательно принесет большие неприятности. Какой-то одной из трех частей нашего общества

Почему трех? Потому что на этих выборах реально, по большому счету борьбу ведут три силы.

Одна сила – это собственно власть, представляемая «Единой Россией», которая в настоящий момент является союзом системных либералов и системных консерваторов. Она держит своего рода баланс между условно либеральной и условно консервативной частями нашего общества. Между теми, кто не понимает, зачем Россия взяла Крым, и теми, кто не понимает, почему она не взяла Донбасс. По одну руку от «Единой России» те, кто если не сдали бы Крым сразу, то обязательно начали бы переговоры о его статусе, завели бы разговор о возможности второго референдума. В общем, снизили геополитические амбиции. По другую руку – те, кто пересмотрел бы политику России в отношении Донбасса в более радикальную сторону. Равно как и социальный, и экономический курс. То есть не снизили бы эти самые амбиции, а, напротив, бы их резко усилили.

И вот все эти три силы реально ведут борьбу на этих выборах, и каждая надеется заполучить львиную долю голосов избирателей. Понятно, что вот если так прямо и сказать откровенно, о чем идет речь на этом голосовании, исход выборов может оказаться более, чем неожиданным, в том числе и для тех политологов, которым так не хватает сегодня конкуренции и которые вздыхают по временам общенациональной истерики по поводу «партии жуликов и воров».

Поэтому кампания ведется в очень спокойном режиме, без того элемента политического возбуждения, которого так много на американских выборах. И тем не менее, суть выборов со стороны власти понятна – сможет ли невольный альянс сислибов и сисконов удержать лодку государственного управления от провала в ту или другую сторону? Очевидно, что те, кому это равновесие не нравится, тем не менее обязательно пойдут на выборы и проголосуют за тех, кто, как им кажется, может сдвинуть баланс в нужную сторону

Конечно, очень слышны голоса, не ходите, не ходите, ни в коем случае не ходите, но кричащие об этом кричат столь настойчиво, что невольно рождают интерес к тем самым «скучным выборам», которые, согласно опросу Левада-центра, граждане в своем кругу даже не обсуждают.

Чего на этих выборах действительно нет, так это протестной мобилизации против власти в лице «Единой России» всех других сил: невозможно себе представить, чтобы условный «Крымненаш» сплотился с условной «Новороссией» против центра: слишком велики противоречия между флангами. Это и в самом деле чуть ослабляет напряженность, но ни в коем случае ее не исключает. Думаю, что в течение ближайших полутора месяцев интрига все более и более будет обозначаться, и интерес к выборам увеличиваться. И на дачу 18 сентября никто не поедет.