*8653. Мы и наша история

[Независимая газета Виталия Третьякова]

НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА, 14 МАРТА 2001 года № ()
НЕПРЕДСКАЗУЕМОЕ ПРОШЛОЕ.
АЛГОРИТМЫ РЕКОНСТРУКЦИИ
История, которую мы потеряли,-или история, которая потеряла нас?
24 января 2001 года в Институте философии РАН состоялось очередное заседание клуба «Свободное слово», посвященное теме «Мы и история».
В дискуссии приняли участие: Валентин ТОЛСТЫХ-доктор философских наук, профессор, президент клуба «Свободное слово»; Владлен ЛОГИНОВ-доктор исторических наук, профессор (Горбачев-фонд); Виталий ТРЕТЬЯКОВ- главный редактор «Независимой газеты»; Людмила САРАСКИНА-литератор, доктор филологических наук; Владимир БУЛДАКОВ-доктор исторических наук; Владимир РЫЖКОВ-депутат Государственной Думы; Георгий ШАХНАЗАРОВ-член-корреспондент РАН; Оксана ГАМАН-ГОЛУТВИНА-доктор политических наук, профессор Российской академии государственной службы при президенте РФ; Вадим МЕЖУЕВ-доктор философских наук, главный научный сотрудник Института философии РАН; Владимир ШЕВЧЕНКО-доктор философских наук, зав. Сектором Института философии РАН; Михаил ТИТАРЕНКО-член-корреспондент РАН, директор Института Дальнего Востока РАН; Виктор ДАНИЛОВ-ДАНИЛЬЯН-доктор экономических наук, профессор МГУ; Борис СЛАВИН-доктор философских наук, профессор кафедры политологии и социологии МГПУ; Валентина ФЕДОТОВА-доктор философских наук, руководитель центра Института философии РАН; Георгий ГАЧЕВ-культуролог; Владлен СИРОТКИН-доктор исторических наук, профессор Дипломатической академии.

[Валентин Толстых]

В качестве вступления к обсуждаемой теме я приведу сугубо биографический факт, имеющий к ней прямое отношение. 17 августа 1991 года-это была суббота и, заметьте, за два дня до пресловутого «путча»-ко мне на квартиру приехала сьемочная группа первого общесоюзного канала (нынешнее ОРТ). Тогда, если помните, по субботам сразу после программы «Время» 10-минутные монологи на свободную тему произносили самые разные люди.
Свой монолог я посвятил теме нашего отношения к собственному прошлому. Я был потрясен и возмущен массовым тогда зрелищем «духовного стриптиза», которому в те времена самозабвенно предавалась наши интеллегенция. Известный историк, ныне покойный, Михаил Гефтер назвал эту вакханалию «болезнью исторической невменяемости». Тему моего монолога телевизионный режиссер озаглавил последней фразой выступления «Я никому не отдам своей биографии». Никогда в жизни-ни раньше, ни позже-я не получал столько откликов, телефонных и письменных, со всех концов страны (даже в сравнении со статьей о Высоцком, которая когда-то нашла широкое общественное признание).
Этот факт получил продолжение. В 1995 году, накануне очередных президентских выборов, главный редактор международного журнала «Мегаполис» Григорий Водолазов попросил меня придать моему монологу (он его хорошо запомнил) письменную форму. И этот текст, восстановленный по черновикам, был под тем же названием опубликован в первом номере журнала за 1996 год. Вчера вечером я его вновь перечитал и мог бы, не изменив ни слова и ни одного знака препинания, произнести и воспроизвести и сегодня.
Я могу сказать, что тема и проблема нашего отношения к нашей истории давно нуждается в серьезном осмыслении и обсуждении. И пока мы этого не сделаем, то ли в форме покаяния, то ли интеллектуального очищения, свободного от всяких предвзятостей, ничего путного у нас не получится, не произойдет.
Говорят, что меняются времена и вместе с временами меняемся мы. В молодости на меня произвело сильное впечатление высказывание Белинского, почти афоризм,- «только дураки не меняют своих убеждений». Так Виссарион Григорьевич, видимо, хотел оправдать свой переход от гегельянства к идеям революционного демократизма. Но затем, а особенно в последние 10-15 лет, наблюдая, как стремительно меняются убеждения и позиции людей, я усомнился в мудрости данной формулы. Вчера коммунист, а сегодня-либерал, вчера ярый «почвенник», поклонник Аксакова и Хомякова, а сегодня-отпетый «западник», шагу не делающий, чтобы не сослаться на Хайека или Фридмана. Обьясните мне, консерватору, как подобное «прозрение», перевертывание, происходит. И почему, как правило, без признаков душевной или духовной драмы, как скажем, это когда-то испытал Александр Иванович Герцен.
Ведь история-это не только исток или цепь событий, фактов и казусов и не одни лишь закономерности, если таковые вообще существуют. Это еще и биографии целых поколений и отдельных людей, сотканные не только из череды случайностей. И мы как реальные……. Остроумно заметил, что у русских прошлое постоянно остается непредсказуемым. Вот и сейчас все как бы замерли в ожидании того, что сделает, предпримет Путин после того, как вернул музыку советского гимна. Никого не смущает, что остались двуглавый орел и трехцветный флаг, как будто все либералы и демократы смирились с тем, что от самодержавия нам далеко не уйти. И опять не понять, чего мы сами хотим, если целых десять лет разрушали все, что попадалось под руку, ничего путного и достойного подражания не создав….

[Владлен Логинов]

Состояние различных наук в России можно свести к трем ситуациям. Одни, требующие крупных вложений,-к примеру физика,-тихо чахнут, сдавая позиции, завоеванные ранее. В других-как в медицине-сложились как бы две параллельные ветви: собственно медицинская наука и всякого рода шарлатанство. В-третьих,-как в истории-в связи с расцветом специфической публицистики шарлатанство стало явно подменять науку.
Историческая наука никогда не имела своего «золотого века». Она всегда испытывала на себе давление со стороны продажных политиков, алчных временщиков, властолюбивых правителей и фанатичных апологетов различных учений. Почитайте знатока русских летописей Шахматова: политическое и моральное воздействие, а то и просто физическое насилие над летописцами, полчистки, целые фрагменты, переписанные заново,-подобных фактов в российской истории множество. То же происходило и в других странах, где летописная запись рассматривалась чуть ли не как юридический документ, подтверждающий чьи-то привилегии. Об ошибках и фальсификациях, которые содержатся в трудах советских историков написано столько, что иной раз бывает даже не совсем удобно говорить об истории как о науке. Но самое печальное состоит в том, что на смену старым мифам пришли новые, а вместо прежних фальсификаций-еще более вульгарные.
В декабре 1999 года в МГУ прошла конференция «Мифы «новой хронологии» Николая Фоменко». Собрались крупнейшие историки, математики, астрономы, филологи. Сошлись на том, что «новая хронология»-это не только миф. Это опасно, ибо разрушает историческое сознание как таковое. Вспомнили, что с аналогичной концепцией в 1907 году выступал шлиссельбуржец Николай Морозов.
И тогда же ученые ответили ему. Кто знает об этом сегодня? Материалы конференции в МГУ напечатал журнал «Новая и новейшая история». Но разве его двухтысячный тираж может соперничать с гигантскими тиражами творцов «новой хронологии» и рекламой телевидения и прочих СМИ?
Наша телевизионная историческая журналистика давно уже полностью отделилась от исторической науки. Вы, вероятно, недавно «независимое расследование» Николаева по поводу того, кто стрелял в Ленина в 1918 году. К «поиску истины» привлекли массу народа. Девушка с игрушечным пистолетом инсценировала покушение, выступали эксперты-криминалисты. Присутствовал там и историк Сергей Журавлев. Его показали в фас и в профиль, оставили какую-то реплику, а остальное вырезали. Почему? Да потому что развалилась бы вся передача, ибо Журавлев на основе анализа неизвестных ранее документов давно «поставил точку»-,да стреляла Фанни Каплан. И проблемы для нового «расследования» и столь страстных дебатов просто не существует….
Или вспомните излюбленную телевидением тему Мавзолея. Я не хочу касаться фильма Лобкова-он за рамками минимального приличия. Но возьмите популярную передачу «Процесс» Гордона и Соловьева. При обсуждении этого сюжета человек в церковном облачении, распаляясь от ярости, кричал на всю страну, что эту «мумию» преданную Православной Церковью анафеме, нельзя хоронить даже на деревенском погосте. Место ей-за кладбищенской оградой, там, где закапытывают нечистую скотину…..
Между тем после смерти Ленина к патриарху Тихону, немало претерпевшему от советской власти, стали обращаться священнослужители и прихожане с вопросом: можно ли служить панихиду по усопшему? Вот ответ патриарха, опубликованный 25 января 1924 года: «По каномам Православной Церкви возбраняется служить панихиду и поминать в церковном служении умершего, который был при жизни отлучен от Церкви… Но Владимир Ильич Ленин не отлучен от Православной Церкви Высшей церковной властью, и потому всякий верующий имеет право и возможность поминать его. Идейно мы с Владимиром Ильичем Лениным, конечно, расходились, но я имею сведения о нем, как о человеке добрейшей и поистине христианской души».
Я за терпимость, за уважение чужих взглядов и позиций. Но в подобных случаях всегда хочется спросить: почему ваша позиция обязательно сопряжена с неправдой? И почему эта неправда всегда связана с сюжетами, которые особенно дороги миллионам людей?
Милейшая Светлана Сорокина сделала телефильм о Великой Отечественной войне. На протяжении всей ленты зрителя убеждают в том, что победа над фашистами была одержана лишь ценой совершенно несопоставимых жертв. Что мы буквально завалили противника трупами своих солдат. Видимо, многим приходилось не раз слышать и утверждение о том, что наши бездарные генералы никогда не щадили своих воинов для того, чтобы захватить никому не нужную высотку или занять какой-то городишко по случаю очередного пролетарского праздника.
А ведь задолго до этого были опубликованы расчеты не только советских ученых, но и зарубежных демографов, доказывающие, что фронтовые потери с обеих сторон были примерно равными. В 1993 году вышло официальное издание «Гриф секретности снят…», которое сообщило, что анализ всей совокупности документов позволяет установить, что из общего числа жертв 1941-1945 годов 26.6 миллиона человек «безвозвратные потери советской армии», то есть убитые, умершие, пропавшие без вести и не вернувшиеся из плена, составили 8.668 400 человек. Безвозвратные потери Германии и ее союзников за тот же период равны 8 649 500 (в том числе немцев-6 923 700). А вот почемуу гражданские потери Советского Союза (около 18 миллионов человек)-особенно на территориях, оккупированных немцами,-многократно превышали гражданские потери Германии и ее союзников-это уже совсем иная проблема….
Существует истины: непорядочность не только безнравственна, она просто непрактична, потому что в истории, видимо, существует нечто вроде «закона возмездия». Во всяком случае, вера в победу добра над злом всегда присутствовала в народном сознании. Для исторической науки мысль о «непрактичности» лжи тем более справедлива, что она невыгодна даже тем, кто ее заказывает и оплачивает.
«История ничему не учит,-говорил Ключевский.-История наказывает за невыученные уроки». И если уж искать какие-то исторические уроки, то я обратился бы к нашей «столапиниане», также относящейся к новой мифологии. Параллелей тут хоть отбавляй. Причем касаются они и самого Столыпина, и его реформ…
В-первых, он появился как бы «ниоткуда», из российской глубинке, а не из дворцовой камарильи и дискредитировавших себя прежних политических деятелей. Во-вторых, он был молод-44 года. Как писал Крыжановский: «Он первый внес молодость в верхи управления, которые до сих пор были, казалось, уделом отживших свой век стариков». В-третьих, он производил впечатление сильной личности, способной навести «порядок». И в-четвертых, он умел лапидарно излагать свои мысли, что в эпоху «публичной политики» имело особую цену. Если изречения и теперь с восторгом повторяют наши государственные деятели.
Позднее выяснилось, что многие из этих характеристик оказались спорными. И вовсе не из «ниоткуда» появился он, ибо связи Столыпина с «семьей» Государя были достаточно прочны. И совсем не был он столь бескомпромиссным. Но наличие политической воли и сильной власти в его руках-несомненно. Точно так же, как несомненно и наличие обоснованной программы.
И все-таки одного элемента не хватало-учета того, что думает по этому поводу сам «обьект реформирования», то есть крестьянство России. Сегодня отношение к народу как к «быдлу» перестало быть признаком неинтеллегентности. Во-всяком случае, при обсуждении вопроса о Гимне многие наши интеллегенты писали об этом не стесняясь. Между тем крестьяне, вне зависимости от агитации левых партий, имели свое представление о желаемых переменах. И связывалось оно с ликвидацией помещьичьей собственности. Но мнение «быдла» решили игнорировать. Поэтому насилие и стало составным элементом реформ.
Но что же получилось из аграрной реформы?
Во-первых, реформа приняла иное направление, нежели это задумывалось ее творцами. Не выделение «сильных и трезвых», «крепких хозяев», которые стали бы опорой режима, а исход из общины прежде всего «пьяных и слабых». Из 15 миллионов крестьянских дворов общины вышло 26% хозяев, т.е. четверть. Но принадлежало им лишь 16% надельной земли. 40% этой земли сразу продали, а 2.5 миллионов хозяев лишь формально вышли из общины, то есть укрепили свои наделы, но в составе общинных земель. Иными словами, с точки зрения тех задач, которые ставились перед нею, реформа провалилась.
Во-вторых, оказавшись недостаточной для решения аграрного вопроса, реформа стала достаточной для того, чтобы разрушить привычные устои деревенской жизни. Миллионы вышедших из общины, покинувших отчие дома и переселявшихся за Урал, массовая продажа полосок, постоянные переделы-все это создавало атмосферу неустойчивости и всеобщей истерии. А ощущение бессилия против несправедливости-по всем законам социальной психологии-рождало лишь злобу и ненависть. Столыпин хотел принести успокоение, но принес лишь всеобщее озлобление. Это и стало одной из причин глубокого нравственного кризиса, в который была ввергнута Россия.
Летом 1913 года Государственную Думу буквально сотрясали речи о необходимости усиления борьбы с «хулиганством». Вполне лояльный журнал «Нива» по этому поводу писал: «Несомненно, во всероссийском разливе хулиганства, быстро затопляющего мутными, грязными волнами и наши столицы, и тихие деревни, приходится видеть начало какого-то болезненного перерождения русской народной души, глубокийразрушительный процесс, охватывающий всю национальную психику. Великий полуторастамиллионный народ, живший целые столетия определенным строем религиозно политических понятий и верований, как бы усомнился в своих богах, изверился в своих верованиях и остался без всякого духовного устоя, без всякой гравственной опоры. Прежние морально-религиозные устои, на которых держалась и личная, и гражданская жизнь, чем-то подорваны….
Широкий и бурный кризис хулиганства служит внешним показателем внутреннего кризиса народной души».
И третье. Реформы, как известно, бывают разные. Одни предотвращают революционный взрыв. Другие-наоборот, лишь ускоряют революционный процесс. Аграрная реформа сделала то, чего не смогла сделать революция. Ибо даже в моменты ее наивысшего подьема оставались регионы и социальные слои, стоявшие как бы вне движения. Реформа внесла вопрос о собственности в каждый крестьянский дом. Смута вошла в каждую семью. А главное-опыт восьми лет реформы показал крестьянам, что ждать решение аграрного вопроса от власти-бесмысленно.
Один из основоположников в западной социологии Питирим Сорокин формулируя отличия реформ…. Поставил следующий признак: реформа должна соответствовать разовым «базовым инстинктам народа», его представлениям о добре и зле. Если реформа не соответствует данному условию, мирный выход из кризиса маловероятен.
Сегодня, когда обсуждают назревшие, перезревшие и все-таки нерешаемые проблемы народной жизни, чаще всего оасаются «новой диктатуры». Не этого надо бояться. Нежелание считаться с настроениями и волей народа-это прямой путь к широкомасштабным социальным потрясениям. Как говаривал «первый тенор» Партии народной свободы Федор Родичев: «Предупреждайте счет, который народ предьявляет власти. Платите по нему вперед. Он будет вам стоить дешевле».

[Виталий Третьяков]

Я рад вновь оказаться в этом собрании, настаиваю на том, что оно одно из самых интересных в Москве, во всяком случае для меня; а я живу довольно активной публичной жизнью, и есть возможность сравнивать.
В последнее время я очень много думаю над тем, что действительно есть наша история, история нашей страны, России. Меня это интересует в двух планах. Прежде всего-эти постоянные исторические параллели, которые проводятся в текущей политике, публицистике, подталкивают к размышлениям об истории. И второе-это то, что мы сами, и я в том числе, прожили пятнадцать лет, когда история явно двигалась, а не стояла. И вот, осмысливая эти пятнадцать лет, даже опираясь на унивеситетское, в пределах журфака, изучение истории, видишь повторяемость, цикличность событий. Начинаешь задумываться, почему так происхоодит, что это за закономерности, к чему они ведут? Ведут они, на мой взгляд, в общем-то к очевидному историческому фатализму. Бог ли это, судьба, рок или естественные законы природы, я не знаю-но я всебольше убеждаюсь в том, что действительно очень многое предопределено в самом ходе истории. Один человек может сколько угодно и что угодно доказывать, переламывать, быть Бонапартом, но если в обществе что-то не созрело, никакой Бонапарт, никакой Сталин никуда ничего не перевернет. Но тем не менее определенная свобода наших действий есть. И вот в рамках этой свободы насколько мы свободны переоценивать историю и ее искажать? Здесь дела обстоят, на мой взгляд, печально. Я не знаю, как искажали русскую историю в ХVIII и ХIХ веках, тем более раньше, но то, что в ХХ веке ее искажали чудовищно, вижу, а то, что искажали и в последние 15 лет чудовищно, знаю. Потому что если искажают то, что вчера происходило, то что уж нам говорить о Столыпине! То, что вчера случилось, завтра в газетах описывается прямо противоположно, а через полгода выходит учебник, книга, монография на тему-с теми же искажениями. Тут я пришел к совсем печальному выводу. Большинством людей, даже тех, кто относится с некоей симпатией к русской истории, даже ура-патриотами, российская история воспринимается с негативным знаком. Может быть, эта история не всегда плохая, не всегда бесполезная, но в целом неудачная. Короче, Россия потерпела историческое поражение. Так перфразируя Достоевского, мы приходим к ужасной вещи: если история в позитивном смысле не существует, то значит все позволено в настоящем. Если реформаторы, в утрированном смысле этого слова, негативно оценвают всю прошедшую историю России, советскую безусловно, имперскую, царскую-в значительной степени, то действительно все позволено. Раз там было все плохо, то мы и делаем что хотим, как хотим,-все равно будет лучше, чем было. Отсюда, естественно, и ужасные результаты. Это первый печальный-и самый фундаментальный-вывод, к которому я пришел. И он конечно, как сами понимаете, не вдохновляет, потому что-а зачем тогда дальше идти? А если это безумие овладело политическим классом на 90%, массами людей на 60-70%, какая перспектива? Никакой.
Следующее, о чем я хотел бы сказать…. Все-таки нельзя отрицать, что в нашей новейшей истории было много ужасного. Но ведь сказать, что все настолько ужасно, абсолютно неправильно. Я не в первый раз в этой аудитории, о многих симпатиях к Советскому Союзу в целом и к советской истории здесь присутствующие, некоторые по крайней мере слышали. Я не пойму, почему говорят только одно: Сталин-ужасный, народ-быдло. Это постоянная оценка советской истории политическим классом. О себе представители этого класса тоже иногда говорят плохо, но о народе говорят всегда плохо всегда, всегда. Кроме тех моментов, например, при начале каких-то реформ, когда нужно тогда вспоминают о народе. И, естественно, в кризисный период, когда тебя завтра повесят,-к кому тогда обращаются? К народу. Вспоминают, что он хороший, говорят ему-народ, какой ты хороший, ты вновь спасешь великую Россию. Говорят те же самые, кто до этого десять, пятнадцать, двадцать раз говорили, что народ всегда губил великую Россию.
Советская история по-своему, конечно, ужасна, но все-таки значительную часть я в ней просто прожил, в Москве, в средоточии этой истории, хотя, конечно, столица-это не вся страна, но в России она в каком-то смысле даже больше, чем половина страны. И жил в общем-то нормально и интересно. Мне кажется, что все-таки искусственность нашей истории советского периода состоит прежде всего в том, что коммунизм, большевизм в значительной степени действительно был романтическим, идеалистическим учением, которое попыталось идеальную схему наложить на реальную жизнь. Скрежет пошел страшный. Естественно, реальная жизнь реальных людей совершенно под идеалы не походила, начались трагедии как личностного, так и общественного характера. Человек не вел себя так, как он должен вести по марксисткой науке. И в этом смысле «большевизм» как чрезмерное насилие над естественным состоянием общества, конечно же, пронизывает всю российскую историю ХХ века и коммунистами, безусловно, не заканчивается. Коммунисты просто больше других экспериментировали в этом смысле.
Очень схожее происходит с религией. Религия тоже пытается загнать людей в идеальное поведение, в идеальную схему. Но религия-более гибкая мировозренческая система, поэтому она, наверное, выжила все эти тысячелетия. Религия тоже пытается загнать человека в идеальную схему, но ей как-то удается разводить жизнь с догмой. Я сколько ни думал, не могу понять, в чем отличие…

[Владлен Логинов]

В покаянии.

[Виталий Третьяков]

Но в СССР существовали партсобрания, где тоже можно было покаяться. В конце концов на тебя накладывали партвыговор, то есть ту же епимитью, но это не снимало проблему. Сейчас коммунизм исчез как официальная доктрина, может, он возродится, но это отдельная история. Итак, религия как-то сумела решить эту проблему, а большевикам ее решить не удалось.
Относительно оценки советского этапа истории существует еще одна очень большая проблема. Для меня отчасти решаемая, поскольку я не отождествляю коммунизм с фашизмом. Но для тех, кто отождествляют,-это проблема большая. Но и я думаю: а если все-таки коммунизм раве фашизму, то тогда что? Тогда все-таки наша история-вычеркнутая история? Это реально плохая история?А если нет, то значит, ты оправдываешь фашизм хотя бы как естественное состояние какого-то общества на каком-то этапе.
Судя по всему, так, поскольку элементы фашисткой идеологии и фашисткой политической системы-это нечто абсолютно новое, по частям они содержатся в разных идеологиях, в разных политических структурах, в разных режимах. Раз так сложилось в Германии в тот период и, видимо, складывалось когда-то в каких-то других обществах в другие периоды, то, судя по всему, сколь ни циничен этот вывод, фашизм тоже естественен в том смысле, что это, конечно, некое извращение, аномалия, но аномалия естественного пути развития человечества. Но даже если это и так, то все равно, отждествляя советский коммунизм с фашизмом, оказываешься в тупике.
Владлен Терентьевич приводил здесь примеры многочисленных искажений данных о масштабах репрессий. Эти искажения не случайны. Если ты не уверен, в правоте того, что говоришь, уверен, что коммунизм тождественен фашизму, то зачем врать в цифрах, да еще на порядки? А если ты не уверен, хотя бы внутренне, тогда ты начинаешь придумывать эти цифры, чтобы убедить-раз убили в десять, в двадцать раз больше людей, значит действительно сходится схема, а если не убили в десять раз больше, тогда не сходится. А потому и признать реальные цифры нельзя.
С одной стороны, писанная история во многом мифологична, это уже доказывать никому не нужно. Вопрос в том, насколько мифологична и как эту «дельту» убрать и насколько она значима. На мой взгляд, «дельту» нужно измерять по своей собственной истории, по истории того отрезка времени, в который ты живешь, и пытаться постоянно прикладывать к истории писанной, к истории классической. Приведу один, но весьма значимый пример из современной нам истории, который многое переворачивает в оценке событий, например, сентября-октября 1993 года. Переосмысление этих событий, безусловно, происходит уже сейчас…. Даже те люди, которые в 93-м году писали письма о том, что надо эту самую гадину раздавить, они уже делают некие оговорки, что все-таки это парламент был, хоть и плохой, но легитимный…. Аналогичный пересмотр недавней истории происходил у Владимира Александровича Гусинского и Игоря Малашенко: они уже сказали, что ошиблись в 1996 году, раскручивая Ельцина…. Но вернемся к 1993 году. А с какой стороны все-таки были снайперы в октябре 1993 года? Уже все обвинения сняты, выпущены все по амнистии, все опять подружились. А вопрос-с какой стороны были снайперы?-остался. Это разве не меняет категорически отношения к этому событию? Я уже не говорю о знании собственно хода истории. При том, что событие все равно случилось. При том, что все равно октябрь 1993 года, этот ельцинский переворот, классический государственный переворот, безусловно, имел и позитивные последствия. Но это событие должно восприниматься одним образом, если снайперы были со стороны Белого дома, и ным, но прямо противоположным образом, если они были со стороны Кремля. И это было почти вчера-но правды мы не знаем. А сколько таких снайперов было в русской истории?....
Очевидно, что в истории остается тот,-Столыпин или кто-то другой,-кто что-то делает, неважно, положительное или отрицательное. И те, кто разрушает страну, остаются также часто, как те, кто ее строит. Даже еще чаще, потому что процесс разрушения ярче, почему и военачальники остаются, кстати как победители, так и побежденные. В каждой битве остаются два героя-тот, кто нанес сокрушительное поражения, и тот, кто его потерпел. А того, кто просто тихо выиграл какую-то значимую битву, после которой не рухнуло само государство,-его никто, никто, кроме узких специалистов, не знает.
Еще совершенно очевидное искажение-тот, кто ярче говорит, тот больше и трактует историю. Какую бы ахинею не нес человек, но если он умеет выражать ее в форме афоризмов, это сразу же дает ему шанс переврать очень многое. Марксисткая аксиома относительно того, что когда идея овладевает массами (а история тоже есть некая идея), она становится материальной силой,-не лишена смысла.. И если взять историю за длительный период, то со временем эта «дельта» становится незначительной-во всяком случае, если говорить о больших исторических событиях.
И последнее. Очень плохо в истории проиграть. Почему искажена советская история? Потому что Советский Союз развалился. Если бы он не развалился, то, конечно же, этого не было. Почему все шестидесятники и прочие прогрессивные люди, которые плачут над орденами, иногда даже своими и своих отцов, и по-прежнему говорят о победе в Великой Отечественной войне как о некоем позитивном факте, почему тем не менее они падки на эти цифры-погибли 30 миллионов, 60 миллионов? Потому что в советское время, пока Советский Союз существовал, победа над фашизмом была финальной победой, апофеозом развития страны, а потому не могла ставиться под сомнение по определению. Но когда рухнул Советский Союз, под сомнение была поставлена и сама эта победа. Финальное поражение опрокидывает историю. Очень важно не проигрывать. Тот, кто выигрывает, то и пишет историю. А вот как нам быть этими выигрывающими-я не знаю. И как быть обьективным историком, если ты знаешь, что люди вообще много лгут? Кроме того, в России по-прежнему существует ситуация, когда историю трактует вождь, как бы он не назывался. Был Ельцин-вся догматика передвинулась, пришел Путин-по отношению к Ельцину где на 180 градусов, где на 90 опять догматика перевернулась. И те же самые люди начинают свои же собственные утверждения корректировать. Это удивительно!

[Вадим Межуев]

Клуб наш философский, и я, естественно, буду говорить не как историк, а как философ. В отличие от профессиональных историков, интересующихся тем, чем история была бы без нас, в связи с нами. Отсюда и философский интерес к истории. Хотим мы того или нет, но в истории мы всегда будем искать подтверждение и оправдание правильности сделанного нами выбора.
В отношении к собственной истории следует избегать двух крайностей. Одна из них представлена мнением, что история ничему не учит, что каждое новое поколение судит о ней на свой вкус и лад и способно решать, кто в ней виноват, а кто прав, кого считать героем, а кого злодеем. Чувство превосходства над прошлым, историческая гордыня заставляет не изучать, а поучать историю, является причиной революционного радикализма, разрыва с прошлым в проступках и мыслях. Другой крайностью является смирение перед прошлым, когда кажется, что все давно решено, ничего нового быть не может и нам остается лишь повторять опыт наших предшественников. Здесь исток традиционализма и консерватизма. Радикалы и консерваторы-типичные фигуры в любом меняющемся обществе, а именно они берут на себя роль прокуроров и адвокатов истории, вершащих суд над ней. Подобное отношение к истории и хотелось бы оспорить прежде всего.
Негативным отношением к собственной истории в России никого не удивишь. Один Чаадаев чего стоит: прошлое России ужасно, настоящее еще хуже, а будущего вообще нет. После Чаадаева западники не принимали допетровскую Русь, а славянофилы-все, что было после Петра. Лермонтов любил Россию «странную любовью», не имеющей ничего общего с ее исторической славой, «купленною кровью». «История одного города» Салтыкова-Щедрина-злая сатира на всю русскую историю. Таких примеров множество, и они не должны вызывать ни удивления, ни возмущения. Недовольство своей историей столь естественно для человека, как и чувство гордости за нее. Любая история-не только наша-дает повод для того и другого. Проблема, как мне кажется, не в чувствах, которые вызывает у нас наше прошлое (спорить о чувствах-занятие бессмысленное), а в том, насколько мы свободны от них, то есть обьективны в своем обьяснении истории.
Подобная обьективность редко кому дается, даже историкам, для которых она-профессиональная добродетель. Два историка, живущих в одно время и в одной стране, могут совершенно по-разному интерпретировать и оценивать одно и то же историческое событие или лицо. А все потому, что они не только историки, ученые, но и живые люди, подверженные, как и остальные, воздействиям и влияниям своего времени. Историк-демократ будет критиковать прошлое своей страны за отсутствие в ней демократии, историк-патриот-искать в нем подтверждение ее государственного величия. Кому здесь отдать предпочтение? Истина в прошлом, конечно, одна, но она никому не принадлежит целиком. Историческая обьективность не означает единомыслия, отсутствия разных и даже противоположных суждений о прошлом. Скорее наоборот: единомыслие в оценке прошлого, подобное тому, какое существовало в советские времена, свидетельствует о предельном субьективизме в понимании истории, весьм далеком от исторической правды.
Люди, разумеется, всегда будут судить свою историю (точнее, судить о ней), но историческая наука не есть суд над прошлым-хотя бы потому, что неизвестно, по каким законам его следует судить: по тем, по каким мы живем, или по тем, по каким жили до нас. А общих законов в истории, как известно, не существует. То, что сегодня воспринимается со знаком плюс, завтра может получить отрицательную оценку, равно как и наоборот. История дана нам в множестве разных интерпретаций, и само это множество указывает на то, что мы находимся внутри истории, а не над ней, живем исторической жизнью, а не просто судим историю с позиции той или иной идеологии.
Единственный путь к исторической обьективности-это путь диалога с прошлым, когдамы слышим не только себя, но и других-наших предшественников и вообще всех тех, кто жил до нас. Откуда наша историческая глухота, наша монологичность, наша неспособность считаться с чужими мнениями и взглядами? Почему мы так предвзяты и прямолиненйны в своей оценке прошлого? Большинство таких оценок исходит из среды интеллегенции-одной из главных действующих сил нашей истории. Обратите внимание: самые радикальные критики режима у нас выходили не из самых угнетенных, обездоленных и обиженных классов какое-то достаточно привелигерованное положение. Почему, действительно, дворянство породило оппозицию? И почему породила оппозицию та часть советского общества, которая была наиболее приближена к власти? Я это обьясняю очень простой причиной. Когда человек претендует на то, чтобы влиять на политику в качестве критика-оппозиционера, он выступает в роли интеллигента. Интеллегент-это не тот, кто пишет романы, сочиняет стихи, музыку и так далее. Интеллигент-это тот, кто знает, как нужно, куда нужно вести. Он выступает от имени идеи, не страны, а идеи, которая ему дорога и близка. Вот это и есть источник монологичности. Ведь интеллигенция у нас-это сословие идеологов, чья главная функция состоит в пропаганде, защите и отстаивании определенной системы идей, будь то либеральная, социалистическая или какая-то другая. А идеологи в принципе неспособны к диалогу ни с прошлым, ни друг с другом. У каждого из них своя история и свое прошлое, несовпадающие и взаимоотрицающие друг друга. И когда такой идеолог приходит к власти, история меняется до неузнаваемости, оправдывая определение России как страны с непредсказуемым прошлым.
Сегодня тон задают либералы от экономики, считающие себя почему-то демократами. Все, что выходит за рамки либеральной экономической программы, они называют ересью, достойной искоренения. И не только в настоящем, но и в прошлом. Пропасть, отделяющую старую Россию от новой, они хотят препрыгнуть даже не в два прыжка, а на одной ноге либеральной. Примером им почему-то служит Запад, хотя последний в своем современном виде, создавался усилиями не только правых, но и левых партий, не только реформаторами, но и консерваторами. Весь политический спектр нынешней России окрашен для них почему-то цвета не гражданского мира с его обязательным делением на правых и левых, а гражданской войны, когда правые отждествляются с белыми, а левые-с красными. Пока такая краска преобладает, любое политическое действие будет иметь своим следствием не обретение нами своей истории, а ее потерю и разрушение. Никакими силовыми действиями, направленными на искоренение своих идейных оппонетов и на их отлучение от политической жизни, нельзя выработать правильное, то есть обьективное, отношение к собственной истории.

[Владимир Шевченко]

Мы много говорим об интеллегенции как публичной совести, которая руководствуются идеями или идеалами. Но мы забываем о том, что одновременно с появлением термина «интеллегенция» в 60-е годы ХIХ появляется и понятие «ощественность». И вот здесь происходит раскол между интеллегенцией и общественностью. Общественность-понятие, которое ввел еще Карамзин. Если вы возьмете отечественные словари, то увидите, что общественность определяется так как социально активный слой людей, которые заняты созидательным трудом, в отличие от интеллегенции, которая занимается трудом криическим, то есть разрушительным. И Виталий Товиевич в своей статье «Власть, общество и интеллегенция в современной России» («НГ», 17.01.01,- «НГС») как раз подчеркивает, что не надо путать голос интеллегенции с голосом общества. Я хотел бы продолжить эту мысль и голоса общественности. Давайте посмотрим на эту проблему конкретно-исторически. Вот проблема пореформенной России 1861 года. В бисмарковской Германии реформа сверху удалась как революция, а в России не удалась. Почему? Реформирование общества есть одновременно реформирование власти и реформирование общественных институтов. В пореформенной России самодержавие не хотело и желало реформироваться. Но, проводя реформы общества и не реформируя власть, вы создаете оппозиционную атмосферу в стране. Потому что обьективно каждая реформа выступает средством укрепления самодержавной власти. И чем дальше по пути реформ, тем больше радикализируется общество и общественное мнение. Власть пытается создать общественность, но из этого ничего не получается. Есть только критическая часть общества, то, что мы называем русской интеллегенцией. И потому реформ не получается. Они получатся лишь в том случае, если власть будет меняться вместе с обществом.
Если взять последние перестроечные годы, то там прямо противоположная ситуация. Реформа власти идет быстрее реформ общества, и тогда теряется главный элемент процесса реформирования общества-теряется управление общественными процессами. Общество идет вразнос, и как-то сразу пропадает то, что у нас называлось передовой общественностью, «широкими кругами советской общественности», которая поддерживала власть и которой власть всегда аппеллировала, например при проработке провинившегося писателя.
Сегодня у нас реформы не идут-и не пойдут, по той простой причине, что власть не желает реформироваться. Она хотела бы остаться такой, какой сложилась в последние годы. Слой политической элиты, 3-4 тысячи человек, контролирует все финансовые рычаги власти. Поэтому, конечно же, власть будет призывать к реформированию общества, не желая сама поступиться никакими своими прерогативами. И, конечно, сегодня власть ищет опору среди мыслящей части общества. Но где эта общественность? Этой общественности нет. Сегодня, как это ни странно, и КПРФ, и правые уходят в оппозицию. И те, и другие недовольны именно тем, что власть не желает реформироваться ни в том, ни в другом направлении, она хотела бы оставаться неизменной и реформировать общества сразу в разных направлениях, то есть балансировать на бонапартисткий манер. И здесь я согласен с Владимиром Рыжковым: не случайно интересовался наш президент де Голлем, Бонапартом. Сегодняшняя власть-бонапартисткая по своей природе, и рано или поздно этот бонапартизмисчерпают свою опору. Проблема заключается в отсутствии постоянного диалога между властью и мыслящей частью общества. На Западе эти две функции, которые должны давать нормальные импульсы развития общества,-критическая и созидательная-соединены благодаря институтам гражданского общества и демократии. У нас этого нет, власть не желает ни ккому прислушиваться в процессе выработки решений. Поэтому мы находимся в состоянии раскола, и интеллегенция руководствуется идеалами, а власть призывает руководствоваться ее собственными интересами и для этого пытается создавать общественность.

[Михаил Титаренко]

Мне кажется, что сегодняшняя тема как-то выстрадана нашим обществом. И я разделяю пафос выступления Георгия Хосроевича по поводу истории и отношения к истории. Мы действительно не знаем, где мы находимся в историческом плане. У нас история сама по себе, а мы сами по себе, потому что мы дискредитировал ее, произошло отчуждение общества, этноса от истории. Это признак катастрофический, признак, свидетельствующий о глубочайшем цивилизационном кризисе народа. И либо народ, этнос в кратчайший срок преодолеет этот кризис, либо погибнет-дезинтегрируется и начнет делиться, атомизироваться. Этот процесс, кстати говоря, у нас уже начался.
Ведь что предшествовало распаду Советского Союза? Оплевывание собственной истории. Все, что было в прошлом у Советского Союза,-все со знаком минус. Да не с одним, а с целой кучей минусов, да еще огромный, жирный восклицательный знак, ознчающий, что это не просто плохо, а отвратительно, мерзопакостно. А обо всем остальном, что нельзя было не назвать положительным, сказали, что это была чистая случайность. Повторяю, мы переживаем глубочайший интеллектуальный, социальный, цивилизованный кризис. И если наше российское общество этот кризис в ближайшее время не преодолеет, мы окажемся перед самыми глубокими испытаниями. Не просто об нас будут вытирать ноги в политическом смысле, но и в культурном смысле. И действительно Россия окажется маргиналом на обочине мирового цивилизационного процесса.
Отношение к истории-и это показщывает опыт всех, как у нас теперь принято говорить, цивилизованных обществ-является характеристикой степени цивилизованности этого общества. Уважение именно к совокупной своей истории. И если интеллегенция, культурная прослойка, помогает обществу осознать свое место в истории, свою жизнь в истории, и осознать, как оно должно творить эту историю, то это общество развивается максимально быстро. Здесь прозвучала совершенно правильная мысль о том, что история всегда будет мифологизированной, и это надо признать как данность. История нынешнего поколения всегда будет изолированной, потому что это необходимо обществу: ведь история есть интеллектуальная пдпитка, превращение идей, выработанных предыдущими поколеяниями данного народа и всех других этносов, в действующую энергию сегодняшнего дня. В чем наша сегодняшняя трагедия? Мы себя лишили этой энергии, этой исторической подпитки. У нас нет примеров. Сейчас в нашем обществе Сталин стал для большинства-это негативный пример. Но Сталин, я не знаю, сознательно или не сознательно, но он как психолог, как лидер, как политик глубочайше осознал необходимость включить эту историческую энергию для подпитки масс людей. Вспомните его совершенно блестящее, я считаю, по силе эмоционального воздействия обрщение к народу, когда он сказал «братья и сестры», когда он вспомнил и Александра Невского, и Кутузова, и Суворова.
Историк всегда живет в современном обществе. И он хочет, что бы это общество было лучше, он хочет, чтобы это общество было красивее, как и его собственная жизнь. Поэтому он из истории ищет примеры, которые бы подкрепили этот его идеал. В этом смысле мифологизация как идеализация тех или иных исторических личностей, тех или иных исторических событий-неизбежна. Это и есть диалоог, это не монолог. А монолог это судья, это прокурор. И это непозволительно. Прокурорство позволительно в архиве. Вот вам-пожалуйста, проводите идентификацию.
В Китае ради определенной цели подделывали исторические документы, целые трактаты подделывали, целые философские школы возникли, которых не было. Но говорили, что эта школа идет от императора Хуан Ди, который жид за 2000 лет до нашей эры. Вот, например, книга Ле Цзи-она на самом деле написана не в VII веке до нашей эры, а в V веке нашей эры.
И так далее. Чтобы убедитьсвоих современников в необходимости провести те или иные реформы, Ван Ман вообще приказал всю историю переписать. Хорошо это или плохо-другой вопрос. А вы знаете, это не хорошо и не плохо. Это так, как есть. Мы не имеем права выносить приговор, мы должны признать это как данность. Причем между переписыванием истории и фабрикаций истории есть различие. Фабрикация-это сознательная фальсификация, а переписывание-попытка переосмыслить историю в интересах тех или иных позитивных преобразований. Результат может оказаться один, то есть тоже фабрикация получается, тоже извращение, тоже идеализация, но по направленности, по культурному заряду это плюс, а не минус.
Мой последний тезис состоит в том, что негативное, отрицательное, прокурорское отношение к собственной истории-это разрушение эмоциональной идентичности, самоуничтожение. Это подрыв права данного народа на существование. Вот к чему ведет такое отношение. Поэтому считаю, что такая дискуссия, как сегодня, чрезвычайно полезна….
(Шум в зале.)

[Валентин Толстых]

Я прошу вас!.. Как мы не умеем слушать друг друга! Михаил Леонтьевич очень четко и ясно с самого начала заявил тезис, что история всегда мифолигируется, всегда идеализируется, что она обладает своей какой-то энергетикой, обладает способностью подпитывать энергию народа. И исходя из того, что он заявил такое понимание истории, он изложил все остальное.