*1989. Происхождение славян

[Марк Щукин]

http://krotov.info/lib_sec/25_sch/uk/in_1997.htm

РОЖДЕНИЕ СЛАВЯН
Рождение славян. Из истории вопроса. Два пути ретроспективного поиска. В кн.: Стратум. Структуры и катастрофы. СПб.: Нестор, 1997.

Из истории вопроса. Два пути ретроспективного поиска
Еще первый русский летописец в начале XIII в. задавался вопросом: “Откуда пошла есть Русская земля?”(ПВЛ, I: 9-17). С тех пор на этот счет было высказано множество самых разнообразных точек зрения. Изложение и разбор их занял бы слишком много места, и я могу лишь отослать читателя к обзору позиций разных авторов от средневековых хронистов до Л.Нидерле и М.Фасмера, сделанному В.В.Седовым (Седов 1994: 7-48). Здесь мы сформулируем лишь основные тенденции, намечающиеся в работах только археологов и только за последние десятилетия.

Четверть века тому назад археологи знали достоверно славянские памятники лишь VIII-IX вв — древности типа Луки-Райковецкой к западу от Днепра и роменско-борщевскую культуру на его левобережье (Гончаров 1950; Гончаров 1963; Ляпушкин 1958; Ляпушкин 1968). Оба археологических единства непосредственно предшествовали культуре Киевской Руси и перерастали в нее. Далее следовало определить ретроспективным методом “от известного к неизвестному”: что предшествовало появлению достоверно славянских культур?

А предшествующей была лишь черняховская культура III-IV вв., и просто-напросто не оставалось другого выхода, как видеть в ее носителях тоже славян (Рыбаков 1948; Брайчевський 1957; Брайчевський 1964; Махно 1949; Смiшко 1953; Голубева 1957). Скептики, представленные в основном ленинградской школой, могли сомневаться, указывая на хронологиче-ский разрыв между черняховской культурой и достоверно славянскими памятниками, на совпадение времени существования черняховской культуры с пребыванием в Причерноморье готов (Артамонов 1956; Тиханова 1957; Корзухина 1955), но не могли для славянской проблемы предложить альтернативного решения, предпочитая оставить вопрос открытым.

Сторонники же первой точки зрения выстраивали следующую ретроспективную секвенцию культур: черняховской предшествовала зарубинецкая рубежа эр; далее следовала скифская “зольничная” культура V-III вв. до н.э., затем — предскифские чернолесская и белогрудовская, наконец — тшинецко-комаровская эпохи бронзы. Это был южный, или украинский путь ретроспективного поиска. В то же время польские слависты-археологи пытались решить проблему на другом пути, не проявляя особого стремления согласовать это с мнением украинских коллег. Строилась следующая секвенция: славянам VIII — IX вв. на территории Польши предшествовали пшеворская и оксывская культуры II в. до н.э. — IV в. н.э., объединяемые тогда зачастую под термином культуры венедской, затем следовала поморская культура IV-III вв. до н.э. и, наконец, лужицкая, уходящая корнями в эпоху бронзы (Kostrzewski 1923; Kostrzewski 1961; Jazdzewski 1949).

И на украинском южном пути, и на западном, польском, встречалось, однако, одно и то же труднопреодолимое препятствие: цепочки культурной преемственности рвались, связи между звеньями оказывались слишком слабыми, и держались они на подсознательно, априори, принятом признании автохтонности всех культур. В ряде случаев зияли большие хронологические разрывы. Особенно разительна была разница последних пар звеньев: черняховская культура и славяне на южном пути, Пшевор и славяне — на западном. Хронологический разрыв составлял около 400 лет. Хиатус между черняховской культурой и историческими славянами пытались ликвидировать при помощи так называемых “древностей антов” VI-VII вв. Они были представлены серией кладов, но не был тогда еще известен пласт поселений и могильников, соответствующий этим древностям. Была предпринята попытка зачислить “древности антов” в черняховскую культуру, повысить ее верхнюю дату до VII в. и, таким образом, сомкнуть ее со славянскими культурами (Брайчевський 1952; Брайчевский 1957а). Попытка эта, однако, не принесла успеха (Березовец 1963; Щукин 1967; Щукин 1968). Но вот были обнаружены памятники, казалось бы, закрывающие черняховско-славянский хиатус: поселения и могильники, на которых встречались и вещи из “антских кладов”, и своеобразная так называемая керамика “пражского типа”. Последняя была известна и ранее, но плохо поддавалась датировке (Гамченко 1896; Borkovsky 1940; Кухаренко 1955; Березовец 1958; Кухаренко 1960; Хавлюк 1960; Хавлюк 1961; Хавлюк 1963). Оказалось, что искать такие памятники нужно в необычных топографических условиях: в местах низких, зачастую ныне затопляемых во время половодий. Число памятников начало стремительно расти, и вскоре археологи стали различать на обширных пространствах Восточной и Центральной Европы целых три, очень похожих друг на друга, раннеславянских культуры VI-VII вв. — пражско-корчакскую, пеньковскую и колочинскую (Русанова 1973; Березовец 1963а; Петров 1963; Рафалович 1972; Приходнюк 1980; Сымонович 1963; Падин 1969; Горюнов 1981; Баран 1988; Zeman 1976; Brachmann 1978; Parczewski 1988; и др).

Облик памятников этих культур хорошо соответствует тем описаниям быта ранних славян, которые мы находим у византийских авторов-современников (Proc. B.G. III. 14, 22-30), а ареалы трех культур, во всяком случае пражско-корчакской и пеньковской, вполне соответствуют и зонам расселения трех крупнейших группировок славянских племен, описаных Иорданом, тоже современником событий (Iord. Get. 34, 119) — склавинам, антам и венетам. Сходные древности обнаружены и в Нижнем Подунавье — группы памятников типа Ипотешть-Кындешть-Чурел и Костиша-Ботошана в Румынии, славянские поселения Болгарии (Въжарова 1965; Въжарова 1976; Nestor 1957; Mitei 1962; Teodor 1978; Comsa 1974; Comsa 1974а; и др.) — где славяне активно действовали в VI-VII вв. (Шувалов 1989; Мачинский 1981). Ясно ощущается и преемственость с последующими славянскими культурами кануна Киевской Руси. Короче, особых сомнений славянская принадлежность этих памятников не вызывает. Ныне это тот отправной пункт, от которого можно начинать дальнейшие ретроспективные поиски, та “славянская печка”, от которой можно “плясать дальше”.

Славянская археология в 60-х годах сделала чрезвычайно важный шаг, уверенно спустившись по лесенке ретроспекции на одну двухсотлетнюю ступеньку. Но трудности не исчезли. Наоборот — возникли новые. Хронологический разрыв сократился, но разница облика этих славянских культур и их предшественниц на обоих путях стала еще резче.

С одной стороны, мы видим эффектные и яркие черняховскую и пшеворскую культуры с богатейшим ассортиментом разнообразнейших форм посуды: серой гончарной в черняховской, чернолощеной лепной в пшеворской (миски, кувшины, вазы, причем миски составляют значительный процент). С другой — славянские культуры с их исключительно лепной грубой керамикой, представленной лишь высокими слабопрофилироваными горшками да иногда сковородками. Мисок, ваз и кувшинов практически нет вовсе.

Большие черняховские могильники почти всегда биритуальные, есть и трупоположения, и трупосожжения, во многих из них обилие разнообразных вещей: фибулы, пряжки, подвески, ожерелья, нередки стеклянные кубки. В трупосожжениях пшеворской культуры, кроме тех же фибул и пряжек, — масса оружия, ритуально согнутые мечи, копья, шпоры, умбоны щитов. Есть такие же находки и на поселениях, тоже, как правило, больших, долговременных. Черняховцы к тому же строили, наряду с обычными общеевропейскими небольшими полуземлянкам, длинные наземные дома.

Всего этого нет в славянских культурах: ни длинных домов, ни трупоположений, ни оружия и других вещей в погребениях; находки фибул, как и прочих металлических изделий, — большая редкость. Поселения и могильники, за редкими исключениями, невелики, кратковременны. Различна сама структура этих культур, “мисочных” и “фибульных” в первом случае, “горшечных” и “бесфибульных” — во втором (рис. 1).

Славянские культуры VIII-IX вв. имели с черняховской и пшеворской культурами даже больше общего, чем непосредственно следующие во времени за последними раннеславянские памятники VI-VII вв. В IX в. уже начинает вновь появляться гончарная керамика, больше металлических вещей. Это объясняется, вероятно, стадиальным сходством — и те, и другие находились на предгосударственной стадии социального развития. Развитие черняховского и пшеворского сообществ было прервано, однако, в конце IV века нашествием гуннов и последовавшими процессами эпохи всеобщего переселения народов, охватившими всю Европу и видоизменившими ее карту. Этими обстоятельствами, а также общим процессом деградации материальной культуры всех европейских народов после крушения Римской империи пытаются иногда объяснить и наблюдаемое различие раннеславянских культур и их предшественниц римского времени.

Этот аргумент, однако, положения не спасает. Во-первых, слишком велики различия. Если бы большая часть черняховского и пшеворского населения продолжала жить на своих прежних местах вплоть до VI в., трудно себе представить, чтобы даже в условиях жесточайшего кризиса оно полностью утратило все навыки и традиции. Во-вторых, в Западной Европе, тоже пережившей те же процессы, такого не произошло. На синхронных памятниках меровингского времени мы найдем и лощеные миски, и кувшины, и оружие, и фибулы. Формы видоизменились, но смены структуры не произошло (Schmidt 1961, 1976; Perin, Feffer 1987; Feffer, Perin 1987). И только там в Центральной Европе, где появляются славяне, наблюдается резкое различие культур позднеримского времени и раннего средневековья, как правило, с определенным хиатусом между ними. Это явление было блестяще изучено Казимежем Годловским, введшим тогда же чрезвычайно важное понятие “структуры археологических культур” (Godlowski 1979).

Становилось ясно, что поиск прямых предков раннеисторических славян в носителях черняховской и пшеворской культур не может принести положительных результатов. Следовало искать другой выход.

Поиски компромисных решений

Оказавшись снова перед тупиком, археологи в конце 60-х и в 70-х годах начинают искать новые возможности решения проблемы. П.Н.Третьяков продолжает идти по южному пути, но с обходным маневром, минуя черняховскую культуру (Третьяков 1966: 220-230; Третьяков 1974; Третьяков 1982). Ему удалось обнаружить в Подесенье памятники, располагавшиеся в тех же топографических условиях, что и раннеславянские, со сходной структурой культуры, но более ранние — II-V веков. Поскольку на них изредка встречались черепки чернолощеных лепных мисок и горшки с насечками или пальцевыми вдавлениями по венчику, напоминающие посуду зарубинецкой культуры, П.Н.Третьяков считал открытые древности позднезарубинецкими. Подобные памятники были обнаружены и на Киевщине, и на Днепровском Левобережье. Их объединили сначала в “памятники киевского типа” (Даниленко 1976), затем — в киевскую культуру (Горюнов 1981; Терпиловский 1984).

П.Н.Третьяков предполагал: когда во II веке н.э. возникла черняховская общность, носители зарубинецкой культуры Среднего Поднепровья были вынуждены отступить на север и северо-восток, а после гуннского нашествия и крушения Черняхова вернулись уже в виде раннеисторических славян. Идея оказалась в общем плодотворной, хотя и выявился затем ряд неточностей. Черняховская культура возникла не во II в. н.э., а не ранее 20-60-х годов III века (Щукин 1976; Szczukin 1981; Гороховский 1989; Шаров 1992), и не черняховцы, а сарматы в середине I в. н.э. заставили носителей зарубинецкой культуры сдвинуться на север (Щукин 1972; Щукин 1994: 232-239).

Но более всего в построении П.Н.Третьякова смущает одно — априори принятое славянство зарубинецкой культуры. Автор идеи ссылается лишь на мнение большинства исследователей и на расположение зарубинецкой культуры в зоне раннеславянских топонимов. Против последнего справедливо возражал В.В.Седов: и зона эта значительно шире, и датировка топонимов неизвестна (Седов 1970: 41).

Изучение генезиса зарубинецкой культуры в последние годы тоже дает результаты, противоречащие этой посылке. Во-первых, выясняется, что образованию зарубинецкой и родственной поянешть-лукашевской культур предшествовало проникновение населения губинской группы из междуречья Одера-Нейсе, группы, представляющей собой сплав поморской культуры Польши и ясторфской Германии (Мачинский 1966; Щукин 1993; Щукин 1994, там дальнейшая литература). Ясторфские и губинские элементы обнаруживаются на ранних стадиях обеих культур. Выходцы с запада появляются в Северном Причерноморье на рубеже III-II вв. до н.э., как раз в то время, когда письменные источники фиксируют здесь появление “бастарнов-пришельцев” (Ps.Scimn 797).

В формировании новых культур могли принять участие и местные жители: носители поморской культуры в Западном Полесье, проникшие сюда несколько раньше, еще в IV в. до н.э., милоградцы на Верхнем Днепре, скифское население Среднего Поднепровья, геты Молдовы, но все они, за исключением поморцев, не оказали существенного воздействия на облик вновь сформировавшихся общностей. Во-вторых, носители формирующейся зарубинецкой культуры явно побывали на Балканах, потому что только там можно найти прототипы характерных “зарубинецких” фибул (Каспарова 1978; Каспарова 1981). Носители зарубинецкой культуры, очевидно, были участниками бастарнских походов на Балканы в 179-168 гг до н.э., достаточно подробно описанных Титом Ливием (Liv. XL, 5, 10; 57, 4-5; 8, XLIV, 26, 14; 27, 3).

В-третьих, Страбон, описывая ситуацию в Причерноморье на рубеже II-I вв до н.э., то есть времени расцвета зарубинецкой и поянештской культур, размещает между Истром-Дунаем и Борисфеном-Днепром “в глубине материка” две группировки бастарнов (Strabo, VII, 3,17). Никаких других культурных общностей, которые могли лучше соответствовать бастарнам Страбона, кроме Поянешть-Лукашевской и зарубинецкой, пока не выявлено. Следует отметить к тому же, что обе вновь образовавшиеся культуры по своему облику и структуре очень близки культурам среднеевропейским. Они “мисочные”, у них разнообразная лощено-хроповатая керамика, обилие фибул, большие могильники с трупосожжениями. Обе общности, наряду с пшеворской, оксывской и ясторфской, включающей в себя и губинскую группу, составляют единый круг культур “латенизированных”, находившихся под сильным культурным воздействием кельтов. По структуре они резко отличаются от местных “горшечных” культур Восточной Европы — скифской, милоградской, юхновской, гетской (рис. 2).

Вопрос об этническом лице бастарнов остается открытым. Древние авторы называют их то галлами (Liv. XLIV, 26,2-3,14), то, с оговорками, — германцами (Strabo, VII, 3,17; Plin. H.N. IV, 81; Tac. Germ. 46). Из пяти дошедших до нас слов языка бастарнов два могут быть объяснены из германского, а три не имеют параллелей ни в одном из известных языков (Браун 1899: 112). Не исключено, что бастарны были носителями тех индоевропейских диалектов, которые позже исчезли полностью (Мачинский 1966: 96). Подобные “народы между германцами и кельтами” уже выявлены в других частях Европы (Hachmann, Kossack, Kuhn 1962). Когда в середине I в. до н.э. началось расселение предков исторических германцев из ядра ясторфской культуры в междуречье Эльбы и Одера (Die Germanen... 1976: 83-99; 184-232), племена, близкие им и втянутые в орбиту их действий, стали германцами, группы же, оказавшиеся в стороне и втянутые в орбиту других народов, стали другими народами. Спор об этническом лице бастарнов, пожалуй, не имеет смысла. Бастарны были бастарнами.

Если П.Н.Третьяков продолжал развивать идею южного, украинского, пути, превращающегося в его интерпретации скорее в североукраинский, то другие авторы искали компромиссных решений, объединяющих оба направления — украинское и польское. В наиболее общей форме это было сформулировано Б.А.Рыбаковым в докладе на VIII Международном съезде славистов в 1978 году (Рыбаков 1978). Из этой позиции он исходил и в своих последующих работах, в частности, в труде о язычестве славян (Рыбаков 1981). Не без влияния последнего, пользовавшегося большой популярностью, сформировались и нынешние представления о происхождении славян в обыденном сознании широкой публики, отстаиваемые подчас и в научной литературе (Macala 1995).

Суть концепции Б.А.Рыбакова проста и сводилась к следующему. Во все времена существовало определенное “славянское” единство культур между Одером и Днепром: тшинецко-комаровское эпохи бронзы, лужицко-скифское начала эпохи железа, пшеворско-зарубинецкое эпохи Латена и рубежа эр, пшеворско-черняховское римского времени.

Что касается двух последних пар, то академик абсолютно прав. И пшеворская, и зарубинецкая, и черняховская культуры действительно сходны по своей структуре: во всех большие могильники, “поля погребений”, захоронения с разнообразным и многочисленным инвентарем, много фибул, обилие лощеной и лощено-хроповатой керамики. Все эти культуры “фибульные”, “мисочные”, они и в самом деле составляют единый “культурный мир” (Щукин 1994: 15-26). Только Одер никак не является его западной границей. За ним находится ясторфская культура Германии, тоже относящаяся к этому “миру”. И различия памятников пшеворской культуры с расположенными западнее даже менее заметны, чем с зарубинецкими и черняховскими. Исходя только из сходства культур, славян пришлось бы “расселить” вплоть до Рейна и Южной Скандинавии. Умолчал Б.А.Рыбаков и об отличии культур Центральной и Bосточной Европы в скифское время, в VII-IV вв. до н.э. Здесь культурного Одро-Днепровского единства никак не получается. И памятники собственно скифов, и их северных соседей, носителей милоградской и юхновской культур (Мельниковская 1967; Левенок 1963), совсем не похожи на синхронную поморскую культуру Польши ни по отдельным элементам, ни по структуре. Они принадлежат разным “культурным мирам”. Никак не объясняется из этой гипотезы и резкое различие раннеславянских культур с предшествующими.

Более конкретные компромиссные гипотезы созданы В.В.Седовым, И.П.Русановой и В.Д.Бараном. Несмотря на различие нюансов в понимании реконструируемых этими исследователями процессов, их объединяет одно — признание решающей или решительной роли пшеворской культуры, воспринимаемой в качестве непосредственной преемницы традиций и этноса предшествующей поморской или подклошевой. Так что это своего рода ответвление западного пути с попытками в разной степени совместить его с восточным.

Гипотеза И.П.Русановой наиболее проста и прямолинейна (Русанова 1976; 1988; 1990). Носители раннеславянской пражско-корчакской культуры являются прямыми потомками пшеворцев, потому что прототипы горшков “пражского типа” можно найти и на пшеворских памятниках (приводятся конкретные примеры, и достаточно убедительные), а они, в свою очередь, очевидно продолжают традицию “клешей”, больших сосудов, которые часто покрывают, перевернутые вверх дном, трупосожжения поморской культуры. Наблюдается, таким образом, непрерывность культурной традиции.

Признаться, я и сам увлекался одно время этой гипотезой, но проверка конкретных данных показала: сосуды “спецымежского типа”, выдаваемые за прототипы “пражских”, а именно на пшеворском могильнике Спецымеж они наиболее обильно представлены (Kietlinska, Dabrowska 1963), найдены по преимуществу в комплексах II-III вв. н.э. (Щукин 1976). В целом они не столь многочисленны и не являются структурообразующими для пшеворской культуры. Имеется и большой хронологический разрыв между ними и керамикой “пражского типа”, около 300 лет.

Неоднозначно решается вопрос и о преемственности пшеворской и поморской культур. Между ними тоже существует некий хронологический разрыв в III в. до н.э. (Wozniak 1979; Щукин 1994: рис.31). Керамика поморской культуры иногда вдруг проявляется в пшеворских комплексах, но не в ранней фазе ее развития, а в последующей, спустя одно-два поколения. Процесс образования новой пшеворской общности на территории нынешней Польши был сложным, включающим, кроме слабо проявляющегося поморского наследия, активное воздействие носителей ясторфской культуры, в частности, ее губинской группы междуречья Одера-Нейсе, кельтов Силезии и, возможно, выходцев с Борнхольма и других островов Балтики (Dabrowska 1988; Щукин 1994: 101-107). Прямой преемственности поморской и пшеворской культур не прослеживается.

В.В.Седов (1979) строит более сложную комбинацию: изначально славянской, по его мнению, является культура подклошовых погребений Мазовии, того варианта поморской культуры, где, по мысли В.В.Седова, наиболее живучи традиции предшествующей лужицкой культуры.”Подклошовцы”, по мнению В.В.Седова, представляют особую археологическую культуру. Во II в. до н.э. на основе поморской (балтской, по мнению В.В.Седова) и подклошовой культур складывается культура пшеворская, благополучно существующая до конца II — начала III вв. н.э., когда пшеворцы продвигаются в Причерноморье и в смеси с сарматами образуют черняховскую культуру. Одновременно в Причерноморье продвигаются из Польского Поморья и носители вельбаркской культуры, готы и гепиды, но они на формирование черняховской общности существенного влияния не оказывают. После гуннского разгрома 375 года готы, интегрированные до того в славянскую или протославянскую черняховскую культуру, уходят на запад, а из черняховской культуры образуются раннеславянские пражско-корчакская и пеньковская культуры. Что касается культуры колочинской, то она, по мнению В.В.Седова и И.П.Русановой, принадлежит не славянам, а балтам. Таковы основные тезисы концепции В.В.Седова, где-то подкупающей своей стройностью.

Однако возникает и ряд противоречий. Пшеворская культура, основное звено в цепи рассуждений В.В.Седова и И.П.Русановой, очевидно, имеет тесные связи с западным, германским миром. В частности, это выражается в том, что пшеворцы были вовлечены в орбиту действий выходцев из ядра ясторфской культуры, появившихся на Майне и в Галлии в связи с движением на запад германцев Ариовиста, с которыми довелось воевать Юлию Цезарю (Caes. Bell. Gall. I, 32-54). Это движение фиксируется рядом памятников в междуречье Эльбы-Заале и на Майне. В них — согнутое оружие, керамика и другие элементы пшеворской и оксывской культур (Hachmann 1957; Peschel 1978; Godlowski 1978; Щукин 1994: 172-173). Выход из сложившегося положения В.В.Седов видит в расчленении пшеворской культуры. Западная ее часть была германской, а восточная, образовавшееся на подклошевой основе в Мазовии, — славянской. Здесь меньше погребений с оружием, больше захоронений в ямах, чем в урнах, больше горшков, нежели мисок. В целом эта гипотеза подкупает нетривиальностью рассуждений, учетом сложности этногенетических процессов и неадекватности их археологического выражения. Но возникает и ряд сомнений. Польские коллеги весьма неоднозначно подходят к вопросу о соотношении поморской и подклошевой культур (Malinowski 1961; Hensel 1973). Справедливо ли вычленять последнюю в самостоятельное явление с особым этническим содержанием? При наличии некоторых различий, об особой культуре все же говорить не приходится, подклошевые погребения есть и в западной части, погребения в каменных ящиках, характеризующие поморскую культуру, встречаются и в восточной.

Не видят польские коллеги и особого восточного варианта пшеворской культуры, она на удивление монолитна. На картах В.В.Седова этот восточный вариант тоже заметен не очень отчетливо (Седов 1979: рис. 11). Произошло здесь и просто недоразумение. В восточный вариант пшеворской культуры попал ряд памятников продвигающейся в это время на юго-восток культуры вельбаркской, для которой тоже характерно отсутствие оружия в захоронениях и ямный обряд трупосожжений. В качестве восточнопшеворских В.В.Седовым указаны такие вельбаркские памятники, как Клочев, Стара Весь, Кавенчин, Брулино-Коски, Ростки, Тухлин, Дроздово — классические могильники вельбаркско-цецельской культуры (Седов 1879: рис.11; Wolagiewicz 1981: Tab.1, 84; Jaskanis, Okulicz 1981: 178-190, rys.32), связываемые с процессом продвижения готов из Польского Поморья к Черному морю. Впрочем, здесь нет непосредственно вины самого В.В.Седова, вельбаркская культура, как таковая, только в эти годы и была выделена, некоторые из этих памятников и до него иногда считали пшеворскими.

Более же всего смущает, что по концепции В.В.Седова получается: в течение почти 600 лет, со II в. до н.э. и до конца IV в. н.э., в рамках пшеворской и черняховской культур, славяне жили в непосредственном соседстве и совместно с германцами, вандалами или лугиями пшеворской культуры, готами и другими германскими племенами, представленными черняховской культурой, а наличие в составе последней определенного вельбаркского и, более широко, североевропейского вклада (длинные дома, костяные и железные гребни, некоторые формы керамики и пр.) отрицать не приходится (Щукин 1977; Szczukin 1981). Это длительное совместное проживание должно было бы сказаться и на славянских языках, чего мы не наблюдаем. Определенные славяно-германские языковые контакты фиксируются (Мартынов 1963), но они не столь существенны и могут быть объяснены в ином историческом и языковом контексте (Топоров 1983).

В.Д.Баран и его ученики-соавторы (Баран 1972; Баран 1981; Баран 1988; Баран, Козак, Терпиловський 1991; Козак 1991; Козак, Терпиловський 1983; Козак 1994; Терпиловський 1994) следуют за основными посылками В.В.Седова и П.Н.Третьякова, объединяя их в цельную картину, хотя и несколько противоречивую, поскольку каждый из соавторов акценты расставляет, вероятно, несколько по-своему. Молчаливо и априори принимается славянство и поморско-подклошевой, и зарубинецкой культур, тем более, что в сложении последней носители первой, продвинувшиеся в IV в. до н.э. в западное Полесье, сыграли определенную роль. Впрочем, и представители местных культур — милоградской, лесостепной скифской, юхновской, — также участвовавшие в создании зарубинецкой общности, мыслятся как славяне. Пшеворская культура представляется украинским соавторам в целом германской, но в ней есть и славянский поморско-подклошевый элемент, и те пшеворцы, что проникали с середины I в. до н.э. в Верхнее Поднестровье и на Волынь, безусловно, были славянами.

“Славянская” зарубинецкая культура спокойно существовала до середины I в. н.э., когда она была разрушена нашествием сарматов. Часть населения отошла на северо-восток и восток, часть — на запад, образовав на Волыни, вместе с обитавшими уже здесь пшеворцами, зубрецкую группу памятников, исследованную за последние годы Д.Н.Козаком (Козак 1991).

В конце II—III вв. н.э. на Волыни появляются памятники вельбаркской культуры, что сопоставляется с движением готов к Черному морю. В результате носители культуры зубрецкой группы концентрируются в Верхнем Поднестровье и затем включаются в состав черняховской кульуры. Нужно сказать, что черняховские памятники Львовщины, родных мест В.Д.Барана, действительно представляют в черняховской культуре специфический вариант — здесь нет, в частности, длинных домов и больших биритуальных могильников, что свойственно черняховской культуре в целом. Могильники этой группы Рипнев-Черепин вообще не известны. Более того, здесь имеется определенное число квадратных полуземлянок с печью-каменкой, что весьма характерно для достоверных раннеславянских культур. Поэтому, по мнению В.Д.Барана, именно здесь происходит трансформация черняховской культуры в раннеславянскую.

Параллельно в Среднем Поднепровье, в Подесенье и на Днепровском Левобережье на базе рассеянных позднезарубинецких групп памятников киевского типа происходит формирование киевской культуры, частично территориально пересекающейся с образовавшейся тогда же черняховской. Киевская культура, наследница зарубинецкой, без сомнения, славянская. Что касается культуры черняховской III-IV вв., то это обширное культурно-социальное образование, хотя и полиэтнично, включает в себя потомков местных поздних скифов и сарматов, а также гетов в Молдове и Румынии, но основу его составляют тоже славянские племена, потомки позднезарубинецких групп. (Очень хотелось бы конкретно видеть и прочие такие группы, кроме тех, уже упоминавшихся, что дали в результате киевскую культуру и памятники типа Рипнева-Черепина на родине В.Д.Барана, пока же таковые отсутствуют — М.Щ.).

Готы же, безусловно присутствующие в Причерноморье, представлены исключительно, по мысли киевских коллег, памятниками вельбаркской культуры, проникшими на Волынь и в среднее течение Южного Буга. Они, возможно, и играли определенную политическую роль, доминируя над остальным населением черняховской культуры, но были немногочисленны. В целом черняховская культура тоже славянская. После гуннского нашествия в конце IV в. и ухода готов в Подунавье на основе киевской культуры образовалась раннеславянская колочинская и, частично, пеньковская культуры, хотя большую часть последней составили, по В.В. Седову, наследники черняховцев, а на основе верхнеднестровских черняховских памятников, раскопаных В.Д.Бараном, образовалась культура пражско-корчакская.

Такова, вкратце, концепция киевских ученых. Часть реконструированых ими исторических процессов, по всей вероятности, действительно имела место в реальности, во многом реконструкция совпадает и с предлагаемой мною (Щукин 1994), но акценты здесь расставлены иначе.

Смущают же следующие моменты. Во-первых, славянство и подклошовой, и зарубинецкой культур доказывается киевскими коллегами лишь самой цепочкой якобы прослеживающейся культурной непрерывности, выводящей на достоверно славянские культуры. Других аргументов в пользу этой посылки нет. Наблюдается, с точки зрения элементарной логики, явление “порочного круга” рассуждений. Исходная посылка доказывается лишь конечным результатом, который на этой посылке и базируется.

Во-вторых, в реконструкции совсем не остается места бастарнам, народу, игравшему весьма заметную роль в истории Северного Причерноморья с III в. до н.э. по III в. н.э., что подтверждаеся рядом письменных и эпиграфических источников (Strabo VII, 3,17; Plin. N.H. IV, 80-81; CIL XIV, 3608; Тac. Germ. 46; Блаватская 1952: 152-158; Щукин 1994: 96-137, 227-232). А место им, очевидно, найти следует. Вероятность отождествления классической зарубинецкой культуры и сходной культуры Поянешты-Лукашевка с бастарнами весьма велика, так же как и некоторых групп Верхнего Поднестровья и Волыни — звенигородской и, может быть, зубрецкой для несколько более позднего времени, середины — второй половины I в. н.э. — первой половины III в. н.э. Какое-либо иное местоположение бастарнов предложить пока трудно.

В-третьих, связи некоторых звеньев предлагаемых киевскими археологами секвенций тоже могут быть поставлены под сомнение. Это касается как соотношения поморского, пшеворского и зарубинецкого элементов (другие группы тоже принимали участие в формировании этих культур), так и перерастания зубрецкой группы в черняховскую группу Рипнев-Черепин, а последней — в пражско-корчакскую культуру. В частности, смущает ряд стратиграфических, сугубо археологических, наблюдений: в жилищах ряда поселений Верхнего Поднестровья и Львовщины, где выявлена сочетаемость гончарной черняховской керамики и лепной славянской, что и доказывает, якобы, перерастание одной культуры в другую, последняя (славянская) представлена целыми, склеивающимися формами сосудов, а первая (черняховская) — лишь отдельными фрагментами, не образующими целых сосудов.

Складывается впечатление, что квадратные славянские полуземлянки с печами-каменками были вырыты в культурном слое сильно разрушенных селищ позднечерняховской культуры. Котлованы покинутых ранними славянами полуземлянок, заполнились затем культурным слоем предшествующих черняховских поселений с фрагментами соответствующей посуды, что и создает ощущение единых славяно-черняховских переходных комплексов. Никак не проясняет киевская концепция и структурных различий культур, особенно если принять тезис о славянской принадлеженсти в целом черняховской культуры. Различие ее с последующими, действительно славянскими культурами требует, при всех обстоятельствах, своего объяснения.

Таким образом, ни одна из предлагавшихся гипотез не приносит полного удовлетворения, ни одна не обходится без противоречий и несоответствий, хотя каждая привнесла и свои открытия, и свои верные наблюдения, каждая отражает в какой-то мере и реальный ход процессов. Но объяснения всех имеющихся в нашем распоряжении фактов в рамках этих гипотез не происходит, нужно искать какие-то иные подходы. Их нельзя найти, если не привлекать данные других наук — лингвистики и истории. Причем в каждой из научных областей исследование должно вестись самостоятельно, без оглядки на данные иных наук, сопоставляться, для чистоты эксперимента, должны лишь результаты исследований. К случаям совпадения, очевидно, следует внимательно прислушаться, случаям несоответствия (а они неизбежны, потому что каждая из наук изучает особую сферу и совпадение их отнюдь не обязательно) нужно искать свое объяснение, поскольку исторический процесс так или иначе един.

Данные языкознания

Если суммировать все достаточно многочисленные и в среде лингвистов дискуссии по проблемам славянских языков и славян как таковых, то можно извлечь приблизительно следующие выводы. Вряд ли они полностью объективны, судить могут лишь специалисты, хотя и их оценки не могут быть лишены субъективизма. Постараемся извлечь те данные, которые в той или иной степени совпадают с выводами иных наук — истории, как критики ее источников, и археологии. Я в данном случае пользуюсь, кроме общеизвестной литературы, и некоторым опытом, полученным во время работы в 70-80-х годах в двух совместных семинарах языковедов, этнографов, историков и археологов, организованных А.С.Гердом и Г.С.Лебедевым при Ленинградском университете и А.С.Мыльниковым при Институте этнографии. Получается приблизительно следующее.

Не вдаваясь в детали, можно утверждать. что лингвисты установили: в общеславянском языке, если таковой действительно существовал, есть заимствования из языков балтских, иранских, угро-финнских, германских, фракийских и кельто-иллирийских (Vana 1983: 25; Седов 1979, рис.1). Значит, славяне должны были бы занимать территории, лежащие где-то между всеми назваными народами. Но лингвисты своими средствами совершенно не в состоянии установить, когда на протяжении тысячелетий все упомянутые контакты осуществлялись и были ли они одновременны и одноразовы. Границы же распространения носителей тех или иных языков со временем могли существенно меняться, и вряд ли стоит опираться на представления об их нынешних ареалах.

Хронология — одно из самых слабых мест лингвистов. Все их отсылки на процессы IV-I тысячелетий до н.э., которыми они часто оперируют, на самом деле сугубо интуитивны, и никаких реальных привязок к реальным историческим процессам в самом языкознании практически не существует. Приходится обращаться, подчас довольно произвольно, к археологическим и историческим данным.

Из известных мне, лишь один пример имеет действительно реальную историческую привязку: одно из слов общеславянского языка, достаточно условно реконструируемого лингвистами как некий набор слов и грамматических явлений присущих всем славянским языкам, — это слово “король”, созвучное с именем Карла Великого, короля франков (Шахматов 1919: 26), объединившего в 771-814 годах под своей властью большую часть Западной Европы. Отсюда следует вывод, что общеславянское состояние языка существовало именно во времена Карла или вскоре после него, а как долго оно существовало до того, остается полностью неясным.

И это лишь единичный случай. Сколько я ни обращался к работам лингвистов, я так и не обнаружил ни одной, где бы обсуждалась проблема соотношения относительной хронологии языковых явлений, а ее языковеды достаточно успешно наблюдают, с возможностями привязки к хронологии абсолютной. Возможно, аналогичных случаев можно найти больше, но сама система мышления у языковедовов иная, и вопрос им кажется странным и слишком придирчивым. Сказывается разница менталитета: археология — наука более позитивистская, чем языкознание.

Не ясно лингвистам и пространственное помещение наблюдаемых ими языковых контактов. Часто исходят из современного территориального размещения носителей этих языков или их предков и потомков. Тогда это или Висло-Одерское междуречье, по гипотезе Т.Лер-Сплавинского (Lehr-Splawinski 1946), на основе которой базировались и археологические теории Й.Костшеского и других приверженцев западного пути, либо Висло-Днепровское междуречье, как думали иные, либо все Одерско-Днепровское пространство, по мысли третьих. Весомость всех трех гипотез с точки зрения лингвистики приблизительно равнозначна, хотя в пользу второй есть и дополнительные аргументы.

В частности, Ф.П.Филин пишет: “Обилие в лексиконе общеславянского языка названий для разновидностей озер, болот, лесов говорит само за себя. Наличие в общеславянском языке разнообразных названий животных и птиц, живущих в лесах и болотах, деревьев и растений умеренной лесостепной зоны, рыб, типичных для водоемов этой зоны, и в тоже время отсутствие общеславянских наименований специфических особенностей гор, степей и моря — все это дает однозначные материалы для определенного вывода о прародине славян... Прародина славян, по крайней мере в последние столетия их истории как единой исторической единицы, находилась в стороне от морей, гор и степей, в лесной полосе умеренной зоны, богатой озерами и болотами... Однако наше предположение пока что достаточно неопределенно... Области умеренной зоны с озерами и болотами располагались на обширном пространстве от среднего течения Эльбы и Одера на западе до Десны на востоке. Такой обширной славянская прародина не могла быть, по крайней мере на ранних ступенях развития общеславянского языка, поскольку выделение этого языка из состава других индоевропейских диалектов и его развития как единой стройной системы предполагает тесное и постоянное общение его творцов и носителей в течение длительного времени” (Филин 1962, с. 122-123).

Лингвистическая география, таким образом, приносит решение в слишком общей форме, хотя выводы ее, также как и “метода языковых контактов”, следует иметь в виду.

Не приносит ожидаемых результатов и изучение топонимики. Славяне VI-VII вв., а именно они, скорее всего, могли быть носителями общеславянского языка, судя по данным истории и археологии, расселились очень широко, повсеместно разнеся свои названия рек, урочищ и поселений. Ни в Восточной, ни в Центральной Европе нет области, где была бы представлена исключительно славянская топонимика, всегда есть та или иная примесь. В конечном итоге, славянская топонимика протянется до Приамурья и Тихого океана, и мы знаем, с какими историческими процессами, выходящими уже за хронологические рамки нашего исследования, это связано.

А если бы такая область “чисто славянской топонимики” и нашлась, это тоже не означало бы, что прародина славян именно здесь и находится. Чаще всего подобные явления наблюдаются в районах, откуда местное население по тем или иным причинам выселилось, а пришельцы, придя на запустевшие земли, все переименовали. Яркий пример тому — топонимика современной Калининградской области, части бывшей Восточной Пруссии. Все прежние немецкие и предшествующие балтские наименования в один момент были изменены на русские.

Поэтому, когда О.Н.Трубачев (1968) и Я.Удольф (Udolf 1979) находят скопления раннеславянских топонимов на западной Украине и в Прикарпатье, это не означает, что именно здесь протекал процесс славянского этногенеза. Ситуация, очевидно, была более сложной, хотя и ее следует учитывать.

В пользу ограничения обширной зоны “болотно-лесной” топонимики лишь ее восточной частью свидетельствует весьма весомый тезис, выдвинутый еще в 1908 году польским ботаником Ю.Ростафинским и в последствии неоднократно повторяющийся: “Балты не знали ни бука, ни лиственницы, ни пихты, ни тисса, поскольку название его перенесли на крушину. Славяне общеиндоевропейское название тисса перенесли на вербу, иву и не знали лиственницы, пихты и бука. Таким образом, анализ названий деревьев указывает на среднюю Россию, как родину семьи балто-славянских народов” (Rostafinski 1908: 10).

Если выводы Ю.Ростафинского верны, то отсюда могло вытекать следующее: поскольку восточная граница распространения бука приходится приблизительно на линию Калининград-Одесса (Филин 1962: 22), то все процессы образования общеславянского языка должны были бы происходить к востоку от этой условной линии, которая, в зависимости от экологических условий, естественно, могла колебаться, но вряд ли слишком решительно. Конкретных же палинологических или других данных противниками “букового аргумента” не приводится.

Общеславянский язык мог существовать, таким образом, где-то между зонами распространения бука, лиственницы и пихты, поскольку собственных наименований для этих деревьев славяне не придумали.

Итак, казалось бы, с точки зрения лингвистической географии, восточный путь поиска прародины славян в лесной и лесо-степной зонах Восточной Европы представляется более перспективным. Но здесь мы тоже сталкиваемся с определенным противоречием данных. Дело в том, что это — зона широкого распространения и преобладания балтской топонимики, а специальное исследование В.Н.Топорова и О.Н.Трубачева (1962) показало: во всяком случае, в Верхнем Поднепровье балтские гидронимы зачастую оформлены славянскими суффиксам. Это означает, что славяне появились в этом регионе позже балтов.

О том, когда это могло произойти, у языковедов нет собственных данных, но именно этот момент заставляет И.П.Русанову и В.В.Седова искать выхода на западном пути. Об археологических противоречиях, с которыми им на этом пути придется столкнуться, говорилось уже ранее.

Выход из создавшегося положения мыслится лишь один: в признании тезиса, отстаиваемого теми же лингвистами, о существовавшем некогда балто-славянском языковом единстве как переходной общности от общебалтской к праславянской (Иванов 1976: 44). Славянские языки, как это ни может показаться странным, с точки зрения лингвистов, по своему грамматическому строю и прочим показателям ближе всего балтским, чем каким-либо другим. В частности, языковеды пишут: “...Можно ли отнести тождественные модели балтийского и славянского древнейшего состояний к одной временной плоскости, или же одну из моделей следует рассматривать как результат другой, предшествующей во времени... Из двух возможностей нам представляется необходимым выбрать вторую, а именно, считать модель, установленную для славянского, результатом преобразования модели, установленной для древнейшего балтийского состояния, обратное соотношение исключается...” (Иванов, Топоров 1958).

Отношения балтских и славянских языков рассматриваются теперь лингвистами не как отношения двух братьев, происходящих от единого индоевропейского предка, и даже не как отношения старшего, балтского, брата к младшему славянскому, а скорее как отношения отца к сыну (Топоров 1978). Славянские языки, или язык, вычленились и отделились от балтских. Если же лингвисты правы, то многие археологические и исторические факты нашли бы свое объяснение, но об этом чуть ниже. Языковеды не могут знать точно, когда произошло рождение славянского сына от отца-балта или из материнской балтской утробы. У них для этого есть лишь следующие приблизительные данные: “... языки с наименьшей дробностью и наибольшей площадью распространения оказываются языками наиболее позднего происхождения, распространившимися на этой территории в позднейший период (сравним языки банту и бантоидные, английский язык на разных континентах в сравнении с дробностью западногерманских языков на территории Европы и т.п.) ...Данные славянских языков характеризуются большим однообразием, что дает возможность довольно точно проецировать эти данные в доисторическую эпоху, слабо дифференцированную в диалектном отношении и отстоящую очень недалеко (подчеркнуто мною — М.Щ.) от времени создания первых письменных источников. Поскольку эти источники (русские летописи, записанные не ранее X-XI веков — М.Щ.) не старше самого конца I тысячелетия н.э., конец праславянского состояния должен быть отнесен к весьма позднему времени” (Иванов, Топоров 1958). Нужно учесть также изменения, происходившие за последние десятилетия в самой системе мышления лингвистов. Если в 40-50 годы было принято считать, что язык, как один из основных показателей каждого этноса, всегда остается неизменным или меняется несущественно (а в обыденном сознании этот тезис сохраняется и до сих пор), то лингвисты-специалисты уже отдают себе отчет в сложности протекавших языковых процессов. Приведу лишь один пример, имеющий и прямое отношение к нашей теме.

В.К.Журавлев писал в 1968 году: “Праславянский язык, как, возможно, и любой другой праязык, вполне реалистично представить себе как изоглоссную область, как пространственно-временной континуум более или менее родственных диалектов, где действовали праславянские (или какие-нибудь иные для другой семьи языков) тенденции развития, обусловившие последовательную цепь процессов ...В праславянскую (или в какую-нибудь иную праязыковую) изоглоссную область различные диалекты могли входить не одновременно, раньше или позже. Вполне вероятно, что те или иные диалекты, ранее входившие в данную изоглоссную область, могли выйти из нее, примкнуть к другой изоглоссной области, иногда не родственной. В такой “оторвавшейся” изоглоссной области будут действовать противоречивые процессы — свои старые и новые, идущие из эпицентров новой изоглоссной области (ср. сближение славянских и романских языков в балканском языковом союзе, сближение балтийских, славянских и финнских на территории Прибалтики, сближение индоевропейских, кавказских и тюркских в рамках кавказского языкового союза). — Есть некоторые основания полагать, что древнепрусский язык, языки ятвягов и голяди первоначально входили в протославянскую изоглоссную область, но позже, оторвавшись от нее, примкнули к балтийской (летто-литовской), возможно, явившись эпицентром иррадиации общебалтославянских процессов. В свою очередь, летто-литовский, вероятно, в какой-то период примыкал к прагерманской изоглоссной области, оторвавшись от нее, примкнул к балтославянской, был до новых встреч с германскими языками эпицентром иррадиации некоторых германо-общебалтских тенденций. Детализация и хронологизация перераспределения изоглоссных областей пока может быть лишь спорной — не установлена относительная хронология древнейших процессов, не установлена их иерархия, данные, добытые путем внутренней реконструкции на материале одного языка пока несопоставимы с данными другого языка или языковой семьи. Поэтому пока речь может идти лишь о принципиальной допустимости перераспределения изоглоссных областей” (Журавлев 1968: 173-175).

В принципе наблюдения В.К.Журавлева можно было бы проиллюстрировать и некоторыми археологическими материалами, но это тема специальной работы, пока же для нас важны выводы лингвистов “о принципиальной допустимости перераспределения изоглоссных областей”, представления о языке как пространственно-временном континууме диалектов, принципиальное признание языковых союзов и “сближение” языков и диалектов в их рамках. Согласитесь, подходы такого рода существенно меняют наши представления об этнических процессах и открывают новые перспективы их реконструкции.

Нужно, очевидно, учесть и еще один момент — далеко не все языки и диалекты сохранились до нашего времени, многие исчезли полностью и лишь некоторые из них оставили косвенные следы своего существования. Вычисляются, в частности, некие “народы между германцами и кельтами” (Нachmann, Kossack, Kuhn 1962), “между балтами и финнами” (Серебряников 1957). На самом деле таких “промежуточных” групп, народов x, могло быть значительно больше.

Мы не можем миновать в данном контексте и последней гипотезы О.Н.Трубачева о Паннонской прародине славян, основанной сугубо на лингвистических данных (Трубачев 1991). Не рискуя вступать в споры лингвистического порядка, могу лишь сказать, что, с точки зрения археологии и истории, эту гипотезу в целом было бы очень сложно подтвердить объективными свидетельствами, хотя ряд явлений вполне объясним и с позиций общей комплексной концепции, излагаемой ниже. В частности, объясним и основной тезис О.Н.Трубачева о широком распространении “Дунаев” в славянской топонимике (Мачинский 1981). Опять вопрос упирается в отсутствие у лингвистов надежных хронологических привязок. Отсюда возможны разные исторические трактовки явлений.

[Марк Щукин]

Данные письменных источников. Проблема венедов

Византийским авторам середины VI в. славяне достаточно хорошо известны, и они уже довольно широко расселились по Восточной Европе, проникли в Европу Центральную. Мы не будем сейчас вникать ни в дискуссии о местоположении города Новиетуна (в Паннонии или в Добрудже) и Мурсианского озера (Анфертиев 1991: 132-134; Шувалов 1989: 140-142) — западных пунктов отсчета ареала склавенов, ни в споры о восточных границах их соседей и сородичей антов, расселявшихся до “Данапра”, по Иордану (Iord. Get. 35) или и далее к востоку, по Прокопию (Proc. B.G. VII, 14. 29-30).

Напомним лишь некоторые важные даты (Шувалов 1989: 30-37). Первый набег антов на Империю фиксируется в начале правления императора Юстина I (518-527 гг.), когда они вторглись во Фракию вслед за кутригурами и были разбиты стратегом Германом (Proc. B.G. III, 40,5). Следующий набег их состоялся лишь спустя более 20 лет. На этот раз проблема была разрешена дипломатическим путем. В 545 г. византийцы предложили антам союз против гуннов-кутригуров, пообещав им выплатить много денег и помочь в обустройстве на землях в районе города Турриса (Proc. B.G. IV, 33), в котором большинство комментаторов видят античную Тиру в устье Днестра. Очевидно, основная зона обитания антов находилась тогда где-то севернее или восточнее.

В том же 545 г. и склавины впервые вторгаются на Балканы, но разбиты, походя, герулами, состоявшими на службе Византии и направлявшимися на войну в Италию весной 546 года (Proc. B.G. III, 13, 24-24). Через два года 15-тысячный отряд склавинов опять появляется на территории Империи и часть его принимает участие в походе опального королевича лангобардов Ильдигиса с шеститысячным войском в Италию в 548 году (Proc. B.G. III, 29, 1-3; 35, 19-20). Через год успешный рейд против Империи осуществляется всего трехтысячным отрядом склавинов, захвативших большую добычу, а в 550 году они вторгаются уже более значительными силами, “чем когда-либо прежде” (значит, более 15 тысяч), осаждают даже Фессалоники, но уходят лишь при приближении армии Германа (Proc. B.G. III, 38; 40,1-7).

Несмотря на еще два похода в 551-552 годах (Proc. B.G. III, 40, 31-45; IV, 26, 1-6, 10), они “замирают” до 577 года, и лишь после смерти Юстина II в 578 г. и вступления на престол Тиберия “враги сильно налегли на него, особенно проклятые эсклавины и те, которых называют аварами,” в числе более 100 тысяч (Menandr, fr.: 47-48). В дальнейшем походы “эсклавинов” и попытки массового переселения за Дунай следуют практически почти постоянно, но мы не будем вдаваться в их детали.

Из изложенного вкратце следует вполне определенный вывод: до 40-70 годов VI века анты и склавины, располагавшиеся за Дунаем и в Причерноморье, еще не имели достаточных баз и сил для решительного воздействия на политику поздней Римской Империи-Византии, вторгались лишь небольшие по численности отряды.

Тем не менее, где-то к северу от Дуная славяне уже присутствовали, и об этом свидетельствует один из фрагментов труда Прокопия (Proc. B.G. II, 15). Еще в 512 году герулы, где-то на территории южной части Среднего Подунавья, потерпели крупное поражение от гепидов и лангобардов. Часть перешла на службу Империи, и они уже упоминалась, а часть решилась вернуться на прародину, в Северную Европу или Скандинавию (Proc. B.G. II, 15).

Не будем опять же вдаваться в детали. Поскольку прямой путь на север был отрезан враждебными гепидами, располагавшимися в это время в Трансильвании, герулам не оставлось иной дороги, как двигаться на север, огибая Карпаты с востока. При этом им довелось пройти все земли, занятые склавинами, затем некие пустующие земли и, наконец, достинуть территории Дании или прилегающих побережий Балтики (рис. 1, карта). Склавины, таким образом, в это время (в 512 году) расселялись, в частности, и вдоль восточных и, возможно, северо-восточных склонов Карпат (Мачинский 1976).

Таким образом, 512 год является, в какой-то мере, юбилейным для славян: впервые они обозначены в исторических текстах под своим собственным именем “склавины” и в связи с конкретной исторической ситуацией. Существует мнение: разноречия в написании термина “склавины-славяне” обусловлено лишь тем, что для латинского и греческого языков сочетание звуков “с” и “л” неприемлемо и древние авторы вставляли между ними “к” (Анфертиев 1991: 127). Лингвистам, конечно, виднее, но я предпочитаю в данном случае сохранить традиционное написание и не ставить полного знака равенства между терминами “склавины” и “славяне”.

Что касается антов, то они на страницах источников появляются еще раньше склавинов. Уже в конце IV в., накануне 376 г. (точнее неизвестно), они участвуют в неких событиях, происходящих где-то в Северном Причерноморье. Известия мы находим у Иордана (Iord. Get. 121-131; 246-250) и, частично, у Аммиана Марцеллина (XXI, 3-4), современника событий, рассказывающих о нападении гуннов, перешедших вброд Меотийское озеро (Азовское море), напавших на алан-танаитов в низовьях Дона, а затем на владения короля готов Германариха, который при этом и погиб. Затем гунны разбивают на Днестре и Атанариха, короля вестготов, значительная часть подданных которого ищет спасения в пределах Империи, перейдя Дунай в конце 376 года.

Остготы, оказавшиеся под властью гуннов, попытались освободиться и во главе с наследником Германариха Винитарием (по Иордану) или Витимиром (по Аммиану) напали на союзных гуннам антов, распяли их вождя Боза, но через год в битве c cамими гуннами на реке Эрак предводитель готов был убит, и власть завоевателей сохранилась. Части остготов во главе с вождями Алатеем и Сафраком удалось уйти, прихватив и малолетнего наследника готских королей Видерика. Вместе с вестготами они переправляются через Дунай и затем в 378 г. сражаются против римской армии под Адрианополем. Остгото-анто-гуннская война случилась, таким образом, ранее осени 376 г.

К сожалению, из имеющихся свидетельств письменных источников невозможно установить, где находилась река Эрак, как располагалось государство Германариха и где размещались при этом анты. Ясно лишь, что события происходили где-то между Доном и Днестром.

Наиболее же интересны для нашей темы сведения Иордана о третьей ветви славянских народов — о венетах. Описывая занятую в его времена гепидами Дакию, расположенную между реками Тиссией и Флутавсием (Прутом), а с севера “укрепленную наподобие венца крутыми Альпами” (Карпатами), готский историк пишет: “У их левой стороны, которая склоняется к северу, от истока реки Вистулы на огромных пространствах обитает многочисленное племя венетов. Хотя теперь их названия меняются в зависимости от различных родов и мест обитания, преимущественно они все же называются склавинами и антами” (Iord. Get. 34).

Трудно удержаться от искушения и не сопоставить тут же с этим известием карту распространения раннеславянских памятников первой фазы по Михалу Парчевскому, которые на территории Польши узкой полосой как раз достигают верховьев Вислы (Parczewski 1993: Abb.26). Датировка их, к сожалению, не очень определенна: вторая половина V в. возможна “теоретически”, но лишь потому, что соответствующие находки невозможно отличить от начала или второй четверти VI века, а верхняя хронологическая граница их приходится на рубеж VI-VII веков или даже на первую половину VII века (Parczewski 1993: 93).

Венетов упоминает Иордан и в несколько ином контексте (Iord. Get.119): “После избиения герулов Германарих двинул войско на венетов, которые, хотя и достойны презрения из-за плохого вооружения, но могучие численностью, сперва пробовали сопротивляться... Они же, как было сказано... в каталоге народов (в приведенном выше абзаце), произоидя из одного корня, породили три народа, то есть венетов, антов и склавинов, которые теперь свирепствуют всюду, по грехам нашим (Иордан писал как раз после упомянутых набегов склавинов 548-550 годов), тогда все они, однако, подчинились власти Германариха”. Это события приблизительно середины IV века, и происходили они, очевидно, опять же где-то между Днестром и Доном, точнее сказать по данным Иордана невозможно, но это и не суть важно.

Важно другое: из текстов Иордана проистекает двоякий и даже троякий вывод. С одной стороны, венеты — это обобщающее понятие всех славян, склавинов и антов, с другой стороны, они вроде бы и отдельная обособленная группа, с третьей. складывается впечатление, что именно венеты и были общим корнем всех славянских группировок. Если же это так, то этот венетский корень и стоит поискать.

Уже давно, со средневековья (Седов 1994: 7-14), сложился устойчивый стереотип, что те венеты-венеды, которых поминают и более ранние античные авторы, располагаются на территории Польши. Я и сам преодолел этот стереотип не сразу и не просто. Однако, и занимаясь памятниками первых веков нашей эры, и перечитывая древних авторов, я все больше приходил к заключению, что практически нет никаких определенных данных для польской приуроченности венетов, во всяком случае, они каждый раз оказываются где-то к востоку от Вислы. Толчком же к размышлениям в этом направлении стали блестящие доклады и статьи Д.А.Мачинского (Macinski 1974; Мачинский 1976; Тиханова, Мачинский 1976). Там изложена основная аргументация, что позволяет мне быть кратким.

Постараемся посмотреть на имеющиеся в письменных источниках данные непредвзято. Начнем c автора наиболее компетентного, объективного и знающего, с Корнелия Тацита. Его отец был прокуратором провинции Бельгики, в столице которой Августе Тревиров (современный Трир) и родился будущий писатель в 57 или 58 г. При Флавиях этот провинциал сделал блестящую карьеру в Риме, стал сенатором, выполнял функции городского претора (то есть, по современным понятиям, был мэром Рима), входил вместе с императором в жреческую коллегию квиндецемвиров, в силу сочетаемости этих должностей должен был заниматься организацией “секулярных игр” 88 года (Кнабе 1981: 54-68).

С 89 по 93 гг. он выполнял какое-то важное поручение императора в провинции, как полагает большинство комментаторов, где-то в Порейнье (Кнабе 1981: 79). Скорее всего, это была Верхняя Германия, где только что был подавлен мятеж четырех легионов и куда прибыл император Домициан, чтобы провести кампанию против германцев. Возможно, важным поручением Тациту и был сбор информации о Германии, завоевать которую и продвинуть границы Империи до Эльбы римляне безуспешно пытались со времен Августа. А с геополитической и стратегической точки зрения это действительно было необходимо, дабы прикрыть возможности варварских вторжений в Италию через верховья Дуная и Рейна. Позднее варвары такие вторжения неоднократно и осуществляли, приведя Империю к гибели. Анализ неудач нетрудно вычитать в трудах Тацита. Отбыв должность консула в 97 году, Тацит издал в 98 году небольшую книжку “О происхождении и местах обитания германцев”, как раз при приходе к власти Ульпия Траяна, последнего завоевателя в Римской империи и прежнего прокуратора Верхней Германии. При Траяне писатель продолжал занимать важные государственные посты, в частности, был прокуратором провинции Азия во время дакийской кампании императора (Щукин 1994: 240-241).

Таким образом, при работе над “Германией” Тацит действовал не столько как писатель и историк, сколько как один из людей, которых теперь называют “аналитиками”. Его задачей было создать для своих заказчиков, Домициана и Траяна, по возможности полную и объективную картину ситуации в стане противника, пользуясь всей полнотой доступной информации, включая агентурную.

Тацит подробно, с привязкой к реалиям географической среды, объективно описывает территории, занятые различными германскими племенами. Делает это, очевидно, добросовестно, поскольку не составляет особого труда разместить их на современной географической карте и на карте археологической — их местоположение достаточно адекватно, в большинстве случаев, совпадает с размещением скоплений археологических памятников (Germanen 1976: 49-55; Щукин 1994: 241-242). При этом получается, что большая часть нынешней центральной Польши занята многочисленными племенами лугиев, а Поморье — готонами, ругиями и лемовиями. Не остается другого выхода, как видеть в носителях пшеворской культуры, простирающейся вплоть до Западного Буга (Dabrowska 1973), лугиев (Godlowski 1985: 141), а в Поморье, как раз ко времени Тацита, складывается культура вельбаркская (Wolagiewicz 1981).

Затем Тацит описывает специфический характер общин свионов, находящихся за морем (жителей Скандинавии) и обитателей “правого берега Свевского моря” — эстиев, очевидно, насельников стран Балтии, собирающих янтарь. Здесь, то есть на лугиях, свионах и эстиях, по мысли Тацита, кончается Германия-Свевия (Tac. Germ. 41-45). Что касается границы этой страны с Дакией и Сарматией, то от первой она отделена горами (Карпатами), а от второй — зоной “взаимной боязни” (Tac. Germ. 1). На этот пассаж обратил внимание Д.А.Мачинский (Мачинский 1976) и, действительно, между Западным Бугом и Неманом, а во второй половине I в. н.э. и вплоть до Поднепровья простирается некая зона пустоты и “археологической трудноуловимости” с весьма редкими и не всегда определимыми в хронологическом и культурном отношении маловыразительными памятниками — зона “взаимного страха и ужаса”.

Заключительный пассаж “Германии”, касающийся народов, населяющих Сарматию (Tac. Germ. 46), цитируется практически во всех работах, посвященных рассматриваемой нами проблеме. Существует несколько переводов его, более или менее удачных, хотя содержание от этого существенно не меняется. Приведу здесь последний перевод Ф.В.Шелова-Коведяева (1991: 39), хотя он, быть может, и не самый выразительный как с литературной точки зрения, так и по ясности изложения:

“Я колеблюсь, причислить ли народы певкинов, венетов и феннов к германцам или сарматам. Впрочем, певкины, которых некоторые называют бастарнами, в отношении речи, образа жизни, мест обитания и жилищ ведут себя, как германцы. Все они живут в грязи, а знать в бездействии. Смешанными браками они обезображивают себя, почти как сарматы. Венеты многое усвоили из нравов (к сожалению не ясно, из нравов бастарнов, или сарматов, или тех и других —М.Щ.), ведь они обходят разбойничьими шайками все леса и горы между певкинами и феннами. Однако они скорее должны быть отнесены к германцам, поскольку и дома строят, и носят щиты, и имеют преимущество в тренированности и быстроте пехоты — все это отличает их от сарматов, живущих в повозке и на коне”.

Где же находятся те леса и горы, по которым бродят разбойничьи шайки венетов? Это можно выяснить, лишь определив местоположения бастарнов и феннов, а у самого Тацита никаких указаний на расположение ни тех, ни других нет. Помочь могут лишь свидетельства иных авторов.

Бастарны и их часть певкины достаточно хорошо известны Страбону (Strabo VII, 3,17). Последние владеют островом Певкой в дельте Дуная, а две прочих бастарнских группировки, атмоны и сидоны, располагаются “в глубине материка” между Дунаем и Днепром, за которым находятся сарматы-роксоланы (Щукин 1994: 152-153). Но Страбон описывает ситуацию рубежа II-I вв. до н.э., времени Митридата Евпатора. Прошло более 100 лет, положение могло измениться.

И действительно, Плиний, непосредственный предшественник Тацита, подробно описывает устье Дуная, называет все его гирла и острова между ними, в том числе Певку, но ничего не говорит о певкинах (Plin. N.H. IV, 75). Очевидно, их там уже не было.

Местоположение бастарнов во времена Плиния (Plin. N.H. IV, 80-81) достаточно легко вычисляется, это должны были бы быть земли, примыкающие к восточным и северо-восточным склонам Карпат — Верхнее Поднестровье, возможно, часть Посанья и Волыни, может быть, северной Молдавии. Где-то в этих местах (Щукин 1994: 221-222). А ситуацию в этом регионе писатель должен был хорошо знать, поскольку черпал информацию от своего друга, наместника Мезии Плавтия Сильвана (Cкржинская 1977), осведомленного по долгу службы и с бастарнами имевшего дело непосредственно: он вернул их царю захваченных врагами сыновей (CIL. XIV, 3608).

Сложнее обстоит дело с феннами, про которых другие авторы вообще ничего не говорят. Остается предположить, что эти племена могли бы располагаться где-то в зоне распространения финно-угорской топонимики, южная граница которой проходит приблизительно по линии от северной части полустрова Курземе в Прибалтике до Подмосковья. Тацит говорит о “поразительной дикости, жалком убожестве” феннов. “Их пища — трава, одежда — шкуры, ложе — земля”, они занимаются охотой и пользуются костяными наконечниками стрел (Tac. Germ. 46). И действительно, на значительной части этой зоны мы находим памятники, на рубеже эр еще сохраняющие неолитический облик (Фосс 1952; Гурина 1961; Сакса 1996).

Известия Плиния Старшего о венедах еще более туманны, чем у его последователя и знакомца Тацита (Плиний дружил с отцом последнего), хотя, судя по curriculum vitaе Плиния, он должен был бы быть человеком весьма осведомленным и эрудированым. Как и Тацит, он занимал целый ряд весьма важных постов в администрации Империи, ему была доступна разнообразнейшая информация, включая агентурную. В 47 г. он участвовал в военных кампаниях против германцев в Нижней Германии в качестве префекта фракийской вспомогательной когорты, был однополчанином Тита, будущего императора, замещал затем командующего войсками в войне против иудеев, был прокуратором Сирии и командовал легионом в Египте, бывал в Галлии, Африке и Белгике, при Веспасиане возглавлял службы императорской корреспонденции и документации, закончил карьеру адмиралом Мисенского флота, погиб, организуя спасение с моря пострадавших во время извержения Везувия в 79 г. Был дружен с наместниками Мезии, беседовал с плененным царем Боспора Митридатом (Шелов-Коведяев 1991: 18; Скржинская 1977).

Но его труды “Анналы” и “Германские войны” до нас, к сожалению, не дошли, а дошедшая “Естественная история” посвящена в основном, естественно, не проблемам политики и этнографии, а вопросам естественнонаучным. О первых говорится несколько вскользь. В данном случае эрудированность и широта интересов Плиния в какой-то мере мешала точности и детальности изложения интересующих нас в настоящий момент вопросов. Тацит был более узким специалистом.

Плиний (Plin. N.H. IV,96), как заметили Х.Ловмяньский (Lowmianski 1963: 154-155) и Д.А.Мачинский (1976), дает, по сути дела, перипл Балтийского моря. Начав с земель ингвеонов, группировки германских племен междуречья Рейна и Эльбы и упомянув “полуостров Кимвров”, соответствующий Ютландии, он описывает большой залив, называемый “Коданус синус”, наполненный многочисленными островами, из которых крупнейший — Скатинавия, столь большой, что общины гельвионов, располагаются там не менее, чем в 50 областях. (Все античные географы считали Скандинавию островом в окружающем ойкумену океане). Не менее велика, как считают, и Энингия (остров или полуостров — из контекста непосредственно не вытекает), которую “вплоть до реки Вистулы заселяют сарматы, венеды, скиры и гирры”. Далее, назвав залив Килипен, вероятно другое наименование Кодануса, и остров Латрис в его устье, а затем залив Ланг, “пограничный кимврам”, Плиний возвращается к исходной точке, указав еще на 23 острова, “известных римской армии”.

Поскольку в русских изданиях Плиния этот пассаж никогда не переводился полностью, всегда лишь выдержки из него, приведем этот текст, дабы каждый мог поупражняться в весьма неодозначных возможностях его перевода:

“Incipit deinde clarior aperiri fama ab gente Inguaeonum, quae est prima in Germania, mons Saevo ibi, inmensus nec Ripaeis iugis minor, inmanen ad Cimbrorum usque promunturium efficit sinum, que Codanus vocatur, refertus insulis, quarum clarissima est Scatinavia, inconperatae magnitudinis, portionem tantum eius, quod notum sit, Hillevionum gente quingentis incolente pagis: quare alterum orbem terrarum eam appellant, nec minor est opinione Aeningia, quidam haec habitari ad Vistulam usque fluvium a Sarmatis, Venedis, Sciris, Hirris tradunt, sinium Cylipenum vocari et in ostio eius insulam Latrim, mox alterum sinum Lagnum, conterminum Cimbris, promunturium Cimbrorum excurrens in maria longe paeninsulam efficit, quae Tastris appellatur. XXIII inde insulae Romanis armis cognitae, earum nobilissimae Burcana, Fabaria nostris dicta a frugis multitudine sponte provenientis, item Glaesaria a sucino militiae appellata, barbaris Austeravia, praeterque Actania.”

Текст, как нетрудно заметить, достаточно запутаный и туманный, допускающий различные варианты перевода и трактовки, и мы сейчас не будем заниматься спорной локализацией горы Сэво и некоторых других упомянутых Плинием топонимов, нас будет интересовать лишь соотношение полуострова Кимвров, Скатинавии и Энингии. В частности, не совсем ясно, к Скатинавии или к Энингии относится выражение “alterum orbem terrarum” — другая, иная или противоположная земля, страна, мир. Если противоположная, лежащая напротив, то чего — Скатинавии или “полустрова Кимвров”? К югу или к востоку?

Ф.В.Шелов-Коведяев (1991: 30) уверенно относит это выражение “второй мир” к Скатинавии. Х.Ловмяньский считал, что, поскольку “напротив” Скан-динавии находится Польское Поморье, то здесь, или на территори Польши в целом, и размещается Энингия со всеми населяющими ее народами (Lowmianski 1963: 151-161). Новую трактовку предложил Д.А.Мачинский, консультировавшийся на предмет перевода латыни у М.Е.Сергеенко: если исходить из представлений древних о Коданус Синус, как большом далеко вдающемся в материк заливе, заполненном островами, а именно так представлял его предшественник Плиния Помпоний Мела (Lowmianski 1963: 144), да и просто из абриса Балтики это вытекает, то землей, противоположной полуострову Кимвров, окажется полуостров Курземе, где течет река Вента, стоит город Вентспилс и вплоть до XIII века жило племя вентиев (Мачинский 1976). Тогда и размещение в направлении с юго-востока к северо-западу вплоть до Вислы гирров, скиров и венедов, начиная от сарматов, достигавших ко времени Плиния Среднего Поднепровья и линии Бердичев-Тернополь, могло бы найти свое объяснение (Щукин 1994: 239-244), что, впрочем, не снимает туманности изложения Плиния. Но такой вариант, совпадая в какой-то мере с предложенной выше трактовкой известий Тацита, выглядит наиболее реалистичным.

Еще более туманен, запутан и труден для понимания труд Клавдия Птолемея “Географическое руководство”, созданый великим географом и астрономом где-то между 127-167 гг. н.э. В отличие от своих предшественников, писавших о венетах, Птолемей — типичный кабинетный ученый-эрудит, всю жизнь проработавший в Александрии и практически никогда ее не покидавший. Кроме сравнительно немногочисленных трудов предшественников, начиная с эллинистического времени — Эратосфена, Гиппарха и других, затем Посидония, Страбона, Плиния и Тацита, и, наконец, обобщившего в основном данные 107-114 гг. Марина Тирского, который был, вероятно, основным источником, — Птолемей использовал разнообразные и разновременные периплы, итинерарии и тому подобные документы, смешав все вместе без хронологических различий.

В результате возникла масса несоответствий и просто путаницы. Один неправильно понятый герундивный оборот Тацита превращен в название римского лагеря, один из городов Италии перенесен в Далмацию и т. д. (Шелов-Коведяев 1991: 47). С точки зрения астрономии и математики труды Птолемея тоже оказываются небезупречными, его даже обвиняют в фальсификации и плагиате (Ньютон 1985). Но, так или иначе, он был первым, кто свел воедино все имевшиеся на его время данные и положил их на сетку координат, заложив и основы современной картографии, геодезии, географии. Естественно, в его распоряжении было еще слишком мало точных астрономических измерений, определения расстояний в стадиях тоже были весьма приблизительны, искажения были неизбежны. Но общие очертания все же смутно улавливаются, вряд ли стоит недооценивать его вклад.

Искажения вносили и многочисленные переписчики, плохо понимавшие математизированый язык ученого. Практически все дошедшие до нас списки — не ранее XI в. Остается также неясным, восходят ли к оригиналу Птолемея карты, приложенные к “Руководству”, или они были сделаны позже в соответствии с его текстом. Между картами и текстом имеются, впрочем, и расхождения.

Тем не менее свидетельства имеют место, и просто отмахнуться от них нельзя. Для нас наибольший интерес представляет IX карта и комментарии к ней в III главе “Географии”. Это карта Европейской Сарматии, под которой понимается вся Восточная Европа между Вислой и Доном вплоть до Балтики (рис. 5). Ее населяет ряд “великих народов”, среди которых первыми названы венеды, располагающиеся “вдоль всего Венедского залива” Сарматского океана (Ptol. Geogr. III.5.7). Кстати, вместо “залива” возможен перевод “долины”, но этот вариант переводчиками-специалистами не рассматривался, и я не берусь на нем настаивать. Так или иначе, венеды опять оказываются к востоку от Вислы, а надпись, их обозначающая, на карте сильно растянута и даже выходит далее к северо-востоку за пределы надписи, означающей Венедский залив, достигая устья реки Хесина. Между Вислой и Хесином имются еще три больших реки — Хрон и Рудон, впадающие в Венедский залив, а также Турунта, втекающая, как и Хесин, в Сарматский океан.

Отождествление этих рек с современными достаточно сложно и спорно, и только с Хроном все более или менее ясно, Неман так обозначался еще на картах XVI века (Булкин 1993).

Расстояние между устьями Вислы и Турунты довольно велико, и Венедский залив никак не сопоставим ни с Вислянским, ни с Куршским заливами, с которыми их обычно сравнивают комментаторы. Оба слишком малы и незначительны, чтобы их можно было заметить из Александрии. Картографы явно оперировали более крупными массами, и сам Птолемей писал, что будет заботиться лишь о верности общих очертаний, детали — дело хорографов (Ptol. Geogr. I, 1-4).

Если же приглядеться к современном абрису Балтики, нетрудно заметить, что море между северной оконечностью Курземе и Сопотом образует дугу, и это вполне может восприниматься, как “огромный” Венедский залив.

В качестве других “великих народов” Европейской Сарматии названы певкины и бастарны “над”, или “за Дакией”, или “по другую сторону” от нее (переводы равнозначны), а “вдоль Меотиды” — языги и роксоланы, еще же “далее вглубь” — амаксобии и аланы-скифы (Ptol. Geogr. III.5.7).

Затем Птолемей перечисляет “малые” народы, располагая их в несколько колонок, соответствующих, по всей вероятности, каким-то водным или сухопутным торговым путям. Большая часть названий не встречается у других авторов, и их реальность поэтому может быть поставлена под сомнение. В колонке вдоль правого берега Вислы названо 12 племен. Ниже венедов располагаются гитоны (на карте готы), рядом с ними финны, затем ниже сулоны, фругудионы, аварины у истоков Вислы (проистекающей с Венедских гор — Ptol. Geogr. I. 11.2.; III, 5.5), еще южнее омброны, анартофракты, бургионы, арсиэты, собоки, пиенгиты и биессы возле горы Карпатa (Ptol.Geogr. III, 5,8).

Следующая колонка начинается на правом берегу Хрона и раздваивается. Ниже венедов следуют галинды, игуллионы, костобоки и трансмонтаны у Певкинских гор. А от судинов, располагающихся к востоку от галиндов на той же широте, к юго-востоку помещаются ставаны “вплоть до аланов” (Ptol. Geogr. III. 5,9). Причем на карте ставаны оказываются к востоку от истоков и верхнего течения Борисфена (Березины-Днепра).

Мы не будем сейчас рассматривать всю географическую номенклатуру Европейской Сарматии, это тема специальной работы. Для нас в данный момент важно лишь расположение венедов и ставанов, поскольку в последних большинство комментаторов видят славян, впервые выступающих на страницах письменных источников под своим собственным именем (Мачинский 1976), хотя в данном случае и без привязки к конкретным историческим событиям. Название, действительно, созвучное, хотя только этого еще недостаточно.

У археологов, пытающихся сопоставить эти данные с археологическими культурами, есть два варианта. Либо приписать галиндам и судинам так называемую богачевскую культуру западных балтов в Мазурии, тогда ставанам достанется культура штрихованой керамики в восточной Литве и Белоруссии (Булкин 1993), либо только богачевцев считать галиндами, и тогда штрихованая керамика будет судинской, а ставанами, в этом случае, могли бы быть носители культуры разрозненных постзарубинецких групп пограничья лесной и лесостепной зоны (Nowakowski 1995). Обе гипотезы приблизительно равны по степени своей доказательности или недоказательности. Можно было бы предложить и еще другие версии, например, судинами могут оказаться представители группы Сергеняй-Варшвяй на Немане, но и любой вариант не будет безупречным.

Наконец, напомним еще один источник, где упомянуты венеды. Это так называемая “Певтингерова карта” (Подосинов 1991: 63-80), длинная лента пергамента в 6,75 м при ширине всего около 34 см, где изображен весь мир, известный в период поздней Римской империи, от Атлантики до Индии и Цейлона, своего рода дорожник и путеводитель для желающего совершить путешествие с запада на восток. Указаны основные пути, города и народы, которые могли встретиться.

Дошла до нас карта в копии XII-XIII вв., хотя архетип ее восходит еще к карте Агриппы I в. до н.э., к итинерариям времени Септимия Севера и Каракаллы (193-217 гг. н.э.) и Феодосия II (408-450 гг.). Различить эти напластования в сохранившейся версии почти невозможно, хотя особенно интересующие нас фрагменты Прикарпатья и Северного Причерноморья отражают ситуацию вряд ли позже середины III в. Здесь не упомянуты готы, представлявшие уже довольно заметную силу в этом регионе к 238 году (рис. 6).

Специфическая форма карты (свиток) заставляла создателей пойти на сознательное искажение и спрессовать до неузнаваемости все юго-северные измерения. Поэтому отождествление каких-либо объектов (городов, рек, гор, народов) с реальностью весьма затруднено.

Венеды на Певтингеровой карте указаны дважды. Первый раз где-то между устьями Дуная, Агалингуса (Днестра) и территорией расселения неких питов, гетов и даков, начинающейся от местоположения Поролиссума, самой северной стоянки римских легионов в завоеванной при Траяне провинции Дакия.

Второй раз, под термином венеды-сарматы, они помещены где-то между Океаном и “Бастарнскими Альпами” (Карпатами), где указаны в качестве обитателей “бластарны” и даки “petoporiani”. Последний термин весьма многозначен, быть может, нужно избрать — “беглецы”, бежавшие в горы при римской экспансии. (Не исключено, что именно они представлены липицкой культурой или группой в Прикарпатье — М.Щ.). Рядом с венедами-сарматами и к западу от них указаны Lupiones-Sarmatae, возможно, следует читать Lugiones-Sarmatae, которые расположены выше Сарматигетузы, столицы дакийских царей Буребисты и Децебала. Еще далее на запад упомянуты между Дунаем и Океаном амаксобии-сарматы, противолежащие провинции Нижняя Мезия. Речь может идти лишь о сарматах Большой Венгерской Низменности. Все прочие названые территории и народы должны были бы находиться восточнее или северо-восточнее.

Таким образом, непосредственные свидетельства письменных источников о венедах весьма скупы и противоречивы. Венеды оказываются то обитателями Прибалтики, то Нижнего Подунавья, то они “бродят” где-то между этими землями. Ясно лишь одно: локализация венетов-венедов где-либо в междуречье Одера-Вислы по данным письменных источников не имеет под собой реальной почвы.

Положение осложняется еще и тем, что в Европе существовало еще несколько народов, носящих это же имя. Прежде всего это венеты на Адриатическом побережье и в долине реки По. Они были союзниками римлян в борьбе против галлов в IV в. до н.э. и против Ганнибала в Пунических войнах. С 49 г. до н.э. они — граждане Рима. При Августе здесь образована провинция “Венетия и Истрия” со столицей в Аквилее, выведенной сюда еще в 181 г. до н.э. римской колонии. В Аквилее начинался знаменитый янтарный путь в Прибалтику. Провинция Венето и город Венеция в Италии существуют и до сих пор. От начального периода истории этого народа сохранился ряд надписей и, судя по ним, венеты говорили на своеобразном языке — нечто среднее между италийскими, кельтскими и иллирийскими (Красновская.1971: 29-34, 46-52; Шелов-Коведяев 1991: 34-35).

С кельтским племенем венетов пришлось столкнуться Юлию Цезарю при завоевании Галлии, они обитали где-то на северо-западном побережье и, в отличие от прочих галлов, были мореходами, знали парус (Caes. Bell.Gal. III, 8-16). Часть их в середине I в. до н.э. переселилась, кажется, в Британию (Wheeler 1939).

А топонимы с корнем вент, венд, венн, винд и т. п. вообще распространены по Европе достаточно широко, и это, как полагают некоторые, могло бы свидетельствовать, что все венеты суть остатки какого-то (чаще думают — иллирийского) древнеевропейского населения, некогда обитавшего на широких пространствах Европы (Okulicz 1984). Версия вероятная, но каких-либо исторических или археологических подтверждений ей пока не находится.

Я ничего не могу сказать о родстве или связях венетов адриатических и армориканских, комплексные исследования на этот счет мне неизвестны, но вот концентрация данных о венетах в Прибалтике и на Адриатике, на двух оконечностях янтарного пути, может оказаться и не случайной. К. Ламберг-Кроловский (Lamberg-Krolovski 1971) предположил в этой связи возможность переноса по янтарному пути самого названия. Торговцы янтарем были венетами с Адриатики, а их имя перешло затем и на местное население. Случаи такие в истории известны. Он полагал, что произойти это могло в IX-VI вв. до н.э., когда янтарная торговля действительно уже существовала (Боузек 1994). У нас, правда, нет никаких данных о существовании венетов в Прибалтике в столь раннее время. Поэтому я склоняюсь к мысли, что подобный перенос, скорее, мог состояться позже, когда янтарный путь был возобновлен специальными дипломатическими усилиями Нерона (Kolendo 1981; Щукин 1994: 224-227; Щукин. В печати).

Это может быть подкреплено и некоторыми археологическими аргументами. С середины I в. н.э. начинается “золотой век” Прибалтики, наблюдается определенный расцвет культуры (Okulicz 1973: 379). Причем отмечено любопытное явление: если в остальную Северную Европу начали поступать римские импортные бронзовые и стеклянные сосуды, зачастую составляющие сервизы винопития, вероятно, дары римской администрации местным вождям, то в Прибалтике (в Мазурии, на Самбийском полуострове и в Литве) картина импортов несколько иная: бронзовых и стеклянных сосудов почти нет, зато присутствуют, например, скопление находок римских бронзовых статуэток и колокольчиков (вещей сакральных), найден кинжал-кортик, часть униформы римского офицера (Nowakowski 1996: 65-70; Nowakowski 1986), концентрируются находки так называемых крыльчатых фибул Альмгрен 238, украшений поясов, портупеи, ножен мечей и цепей-поводий узды в ажурном стиле oppus interrasile, свойственных изделиям Норика и Пан-нонии (Щукин, в печати), находившихся на янтарном пути и соседних с провинцией Венетия и Истрия.

Поскольку большая часть названных изделий представляет собой не столько импорты в собственном смысле этого слова, а скорее их местные дериваты, изготовленные, однако, по “высоким технологиям” и с соблюдением провинциально-римского стиля, возникает ощущение, что часть их могли производить на месте мастера, пришедшие из римских провинций.

В этой связи становятся небезынтересными и некоторые другие свидетельства: около Карнунтума, перевалочного пункта на янтарном пути в Среднем Подунавье, найдена могильная плита некоего италика Квинта Атилия Прима, центуриона XV легиона, выполнявшего функции переводчика, а при выходе в отставку ставшего негоциантом (Kolnik 1977). Возможно, этот италик был одним из организаторов торговли янтарем и контактов с Прибалтикой.

Кроме того, определенный интерес начинает представлять легендарная часть “Литовских Хроник”, где сообщается о некоем Полямонисе, бежавшем в Прибалтику вместе со своим семейством и 500 всадниками от преследований Нерона. Сыновья инсургента якобы и были создателями Литовского государства. Становление литовской государственности в действительности происходит позже, возможно, во времена Карла Великого (Ушинскас 1988), но и легенда о Полямонисе вполне могла соответствовать неким политическим реалиям: преследования Нероном разных оппозиционных групп, политических, идеологических и религиозных, включая ранних христиан, явно имели место и достаточно хорошо известны.

Если же проникновение неких групп воинов-торговцев-ремесленников, называемых венетами, своего рода “викингов до викингов”, было реальностью, то это объясняет и многие процессы, происходившие не только в Прибалтике, но и в Восточной Европе, в частности, распространение в последней так называемых “глазчатых” фибул, типологически восходящих к верхнедунайским прототипам рубежа нашей эры, а позднее, в виде “прусской серии”, концентрирующихся в Прибалтике и проникающих в лесную и лесо-степную зоны Восточной Европы (Амброз 1966; Jamka 1964; Щукин 1994: рис.90). Кто-то должен был их разносить, как и изделия с красной (кельтской в своей основе) эмалью, тоже широко представленные в лесной зоне. Как бы ни определялись центры производства украшений с эмалью: Прибалтика или Среднее Поднепровье (Корзухина 1978; Moora 1934; Гороховский 1983; Слонов 1989), — происхождение хотя бы части их от вещей стиля opus interrasile не вызывает особых сомнений (Щукин, в печати).

Таким образом, могут быть объяснены и свидетельства Тацита о “бродящих ради грабежа” венетах, и данные Птолемея о венедах на берегу Балтики, и “Певтингеровых таблиц” о тех же венедах в низовьях Дуная. Термин сугубо социальный постепенно становится этническим, что можно, например, наблюдать в истории с термином “Русь” и рядом других.

После сказанного выше можно вернуться и к археологическому аспекту интересующей нас проблемы.

Перспективы третьего пути

Как уже говорилось ранее, все попытки археологов выстроить ретроспективные цепочки культур и выявить таким образом предков реальных раннеисторических славян VI-VII вв., не принесли удовлетворяющего решения. Барьер различия структур славянских культур VI-VII вв. и их предшественниц римского времени, пшеворской и черняховской, не был преодолен ни на западном польском, ни на восточном украинском путях, ни компромиссными построениями, пытающимися объединить оба направления.

Более перспективными были предложения П.Н.Третьякова, но и он не смог избежать установившегося стереотипа представлений о славянстве зарубинецкой культуры, хотя западные истоки ее, кельто-германские или какие-то еще из народов “между”, бастарнов, были ясны уже и тогда.

Решительный шаг был сделан Иоахимом Вернером, мюнхенским профессором (Werner 1971; Вернер 1972). Со стороны иногда бывает виднее. Он подметил, что по своему облику и по своей структуре (сам он этим термином еще не пользовался) раннеславянские культуры ближе всего к более ранним культурам лесной зоны Восточной Европы, к Днепро-Двинской и тушемлинской на Смоленщине, к культуре штрихованой керамики Белоруссии и восточной Литвы (рис. 2). Здесь тоже исключительно грубая лепная керамика и почти исключительно банковидные слабопрофилированные горшки. Также редки находки металлических изделий на поселениях. В быту жители лесной зоны, как и славяне, были явно непритяза-тельны, а это означает, добавим, и сходство специфики менталитета тех и других, отличного от всех окру-жающих народов.

[Марк Щукин]

Даже поверхностное знакомство с культурами лесной зоны “Европейской Сарматии”, находящейся за полосой “взаимного страха”, действительно производит впечатление попадания в “другой мир”, где-то более патриархальный, если не застойный, не стремящийся к внешней эффектности и комфортности. Многочисленные городища, каждый поселок сам по себе; очень простая, если не примитивная, посуда. Редкость находок из металла, отсутствие могильников (очевидно, применялись обряды, не оставляющие следов для археологов) не дают возможности прослеживать динамику развития культуры и устанавливать какую-то, даже приблизительную, хронологию.

Это не означает, что уровень культурного и духовного развития населения лесной зоны был ниже или примитивнее, чем у окружающих народов Центральной Европы или Евразийских степей, с культурами внешне более яркими и динамичными. Быть может, как раз наоборот: и “в области балета” они были “впереди планеты всей”, а их удивительная деревянная резьба или кожаные изделия, кружева и вышивки по льну до нас просто-напросто не дошли. Ведь и знаменитые курганы Пазырыка, не сохрани для нас вечная мерзлота органику, выглядели бы весьма бедными.

Ясно лишь одно — это иной культурный мир, со своими представлениями и ценностями, и образ “леса”, столь ярко описаный братьями Стругацкими в их “Улитке на склоне”, удивительно точно совпадает с впечатлениями, возникающими от знакомства с культурами лесной зоны.

И культуры славян, появляющихся на исторической арене в VI веке, выглядят весьма чуждыми среди культур центральноевропейских и, действительно, напоминают “лесной мир”. Это И.Вернер почувствовал достаточно тонко.

Идея И.Вернера во многом совпадала с выводами Д.А.Мачинского, сделанными на основе письменных источников, развивалась в ряде работ (Щукин 1975; Щукин 1987; Лебедев 1989; Лесман 1989; Щукин 1989; Щукин 1994).

Д.А.Мачинский и И.Вернер достаточно хорошо понимали, что они могут указать лишь перспективность выбраного ими направления, конкретику самого пути еще предстояло нащупать в туманностях сведений исторических и археологических источников. При наличии определенного структурного сходства, непосредственно из Днепро-Двинской, тушемлинской или культуры штрихованой керамики еще не выведешь самих раннеславянских культур, есть определенные различия и форм керамики, и характера памятников. Оба исследователя уповали на зоны пустоты и археологической трудноуловимости, где памятники переходные могли быть еще выявлены (рис. 7).

Эта зона пустоты охватывала междуречье Западного Буга —Немана и Березины, а с середины I в. н.э., когда запустело и покинутое носителями полесской группы зарубинецкой культуры Припятское Полесье, “белое пятно” стало весьма заметным и обширным (Мачинский 1976; Щукин 1975; Мачинский, Тиханова 1976). И.Вернер даже предполагал наличие здесь особой “деревянной” культуры, не оставившей ощутимых археологических следов (Werner 1981). Пустым Полесье оставалось вплоть до появления корчакских памятников в VI веке.

Нужно сказать, что и на направлении, предложенном И.Вернером и Д.А.Мачинским, мы тоже сталкиваемся с противоречиями. Названные культуры находятся в зоне распространения балтской топонимики, обстоятельно изученной для Верхнего Поднепровья В.И.Топоровым и О.Н.Трубачевым (1962). Эти культуры традиционно приписывались балтам.

Преодолеть эти “чары балтийства” и призывал советских археологов И.Вернер, заметив в одной из последующих работ (Werner 1981), что облик исторических летто-литовцев, предки которых представлены, в частности, культурой восточно-литовских курганов, заметно отличался от своих восточных соседей в Белоруссии, на Псковщине и на Смоленщине обилием бронзовых украшений, оружием в погребениях и прочим. Они, будучи по языку восточными балтами, по культуре ближе западным балтам, обитателям Мазурии, Самбийского полуострова и западного побережья Литвы. Процесс постепенного их продвижения на восток и вытеснения носителей культуры штрихованой керамики прослеживается и литовскими археологами (Ушинскас 1988; Ушинскас 1989; Michelbertas 1986).

Если все это так, то носители культуры штрихованой керамики, Днепро-Двинской и тушемлинской культур суть какие-то иные балты, отличающиеся по своим психологическим установкам и, соответственно, по структуре культуры, от своих более западных сородичей. Поэтому и возникает, вероятно, тенденция называть их не столько восточными, сколько Приднепровскими балтами, особой группой.

А не могла ли эта группа быть не столько балтской, сколько балто-славянской? По отношению к топонимам Верхнего Поднепровья такую трактовку уже предлагал Г.Бирнбаум (Birnbaum 1973). Если балто-славянский континуум, как полагают некоторые лингвисты, действительно имел место, то это позволяет достаточно легко преодолеть тот балтский барьер, о который спотыкался И.Вернер.

Требуется, однако, конкретизация протекавших исторических и этнических процессов и их археологического отражения, историко-археологическая их реконструкция по всей Восточной и Центральной Европе, доступная на современном уровне знаний. Иначе и этнический аспект вряд ли может быть понят.

Попытки синтеза. Конспект концепции

Итак, для VI-VII вв. мы имеем три археологических культуры: пражско-корчакскую, простирающуеся, судя по названию, от Праги до Житомира, а по сути и вплоть до Киевщины, обычно ее связывают со склавинами; пеньковскую в междуречье Днестра и Днепра и поэтому сопостовляемую с антами, расселявшимися, по Иордану, “от Данастра до Данапра”, хотя в действительности памятники этой культуры заходят и в Пруто-Днестровское междуречье, и достаточно глубоко в Днепровское Левобережье, где пересекаются с памятниками колочинской культуры, сосредоточенными в северо-восточных областях Украины и в пограничных областях России и Белоруссии и имеющих весьма расплывчатую границу с более северными древностями типа Тушемли-Банцеровщины, распространенными через всю Белоруссию и Смоленщину вплоть до Псковской области (рис. 1).

Все три культуры тождественны друг другу по структуре, а различия наблюдаются лишь в преобладании некоторых форм горшков: оплавнобоких (своего рода “матрешка без головы”) в пражско-корчакской, биконических в пеньковской и цилиндро-конических в колочинской. В последней имеются и некоторые особенности домостроительства: вместо квадратных полуземлянок с печью-каменкой в углу, свойственных пражско-корчакской и пеньковской культурам, в колочинской шире представлены полуземлянки, отапливавшиеся открытыми очагами и иногда имеющими центральный столб, что подразумевает особый “шатрообразный” облик такого жилища. В остальном все три культуры сходны.

Было бы соблазнительно связать древности Колочина-Банцеровщины с венетами времен Иордана, с третьей группировкой славянских племен, имеющей наиболее глубокие балто-славянские корни, хотя упомянутые раннеславянские памятники верховьев Вислы, вдающиеся узким языком на территорию Польши (Parczewski 1993), ближе по формам керамики к пражско-корчакским, чем к собственно колочинским.

Попытку же приписать Иордановским венетам суковско-дзядзицкую группу памятников северо-западной Польши и северо-восточной Германии вряд ли следует признать удачной. В силу того, что нет особых оснований датировать ее ранее рубежа VI-VII вв., то есть она позже времени написания “Гетики” Иорданом (Parczewski 1993: 126-129).

Что касается раннеславянских памятников территории Румынии, типа Ипотешть-Кындешть-Чурел, которые, казалось бы, могли быть эталонными, поскольку именно с этих территорий к северу от Дуная должны были бы совершать свои набеги на Империю склавины и анты, то их, при наличии структурного сходства и отдельных форм горшков, трудно причислить к той или иной из раннеславянских культур, что не снимает, однако, возможности славянской атрибуции этих памятников Румынии. Дело в том, что на этих территориях достаточно устойчивыми оказались традиции позднеримского-ранневизантийского времени, в частности, продолжалось, хотя и в сильно сокращенных масштабах, производство кружальной кухонной посуды. Формы ее зачастую воспроизводились и в сосудах, сделанных от руки. Этническая специфика форм горшков здесь оказалась в результате утраченной (Шувалов 1989: 117-128).

Сказаное, кстати, в какой-то мере относится и к территориям, примыкающим к Карпатам с северо-востока. Возможно, именно этот феномен позволяет В.Д.Барану прослеживать перерастание черняховской группы Рипнев-Черепин в пражскую культуру, а румынским археологам видеть в памятниках типа Ипотешть-Кындешть-Чурел и Костиша-Ботошана не славянское, а местное гето-дакийское население.

У исследователей, специально занимающихся изучением славянских древностей Днепровского Левобережья, нет особых сомнений, что и колочинская, и пеньковская культуры сложились на базе разных групп предшествующей киевской культуры, хотя и с определенной “перетасовкой” населения в момент трансформации (Горюнов 1981; Терпиловский 1984; Терпиловский, Абашина 1992; Обломский 1991; Обломский, Терпиловский 1991; Терпиловский 1994; Обломский 1996). Сходство памятников столь велико, что возникают споры терминологического порядка: относить ли, скажем, поселение Ульяновка к киевской культуре или уже к колочинской, а поселение Роище — к киевской или пеньковской (Терпиловский 1984: 75-83; Горюнов 1981: 22,42,43; Приходнюк 1988). О.М.Приходнюк даже предлагал вообще отказаться от термина “киевская культура” и ранние памятники тоже считать пеньковскими.

Собственно киевская культура охватывает Среднее Поднепровье по обоим берегам его вплоть до устья Березины, Среднее и Нижнее Подесенье, весь бассейн Сейма, на юге простирается вплоть до устья Роси и среднего течения Псла и Сулы (Терпиловский, Абашина 1992; Терпиловский 1994: 75), а на востоке достигает Курска, верховьев Северского Донца и даже Дона.

Значительная часть этой же территории в то же самое время (III-IV вв.) занята и памятниками черняховской культуры, охватывающей более широкий ареал приблизительно от Клужа в Румынии до Курска, а на Правобережье Днепра от линии Луцк-Киев вплоть до побережья Черного моря.

В зоне пересечения этих культур на Левобережье наблюдается, однако, весьма любопытное явление: они сосуществуют, имеют некоторые контакты, на киевских памятниках есть иногда примесь черняховской гончарной керамики, а на черняховских — лепной киевской, но слияния не происходит, поскольку каждая из культур занимает свою экологическую нишу. Черняховские тяготеют к черноземам, а большинство киевских располагается на песчаных дюнах в поймах рек. Я имел возможность наблюдать это явление в совместных разведках с Е.А.Горюновым в бассейне Псла. Иногда поселения расположены практически по соседству, но топография различна. Способы ведения сельского хозяйства и использования угодий у носителей этих культур были различны, и они могли сосуществовать, не очень мешая друг другу.

Есть, впрочем, и исключения, отношения носителей двух культур не всегда складывались однозначно. Например, на поселении Глеваха под Киевом слой киевской культуры перекрыт черняховско-вельбаркским, первые, вероятно, были вытеснены вторыми. Наблюдается и общий процесс некоторого сдвига населения в северном направлении (Терпиловский 1989). Происходило все где-то в пределах III-IV века, для более точной датировки пока маловато данных. Не исключено, что это связано с описаными Иорданом действиями Германариха против венетов.

На поселении киевской культуры Александровка в Подесенье, наоборот, выявлен момент кооперации носителей двух культур. Жители поселка в массовом порядке нарезали из рогов лосей и оленей пластинки, которые служили заготовками-полуфабрикатами для изготовления знаменитых черняховских гребней. Нет, однако, ни одной пластинки, где бы были уже пропилены зубцы или просверлены отверстия для скрепляющих штифтов. Эти достаточно сложные по технологии операции, как и сборка гребней, осуществлялись, вероятно, уже черняховскими мастерами. Мастерские, где можно наблюдать весь процесс, в черняховской культуре известны (Терпиловский, Шекун 1996: 32).

Что касается северных соседей, то, при наличии определенных различий (городища, домостроительство), носители киевской культуры имеют с ними не только сходство структуры культуры, принадлежа к общему “лесному миру”, но и ряд общих элементов. Вот как, например, описывает Е.А.Шмидт один из типов керамики Днепро-Двинской культуры: “Поверхность сосудов снаружи приглаживалась пальцами или специальной палочкой в вертикальном направлении от горла ко дну, поэтому на ней заметны полосы или вмятины” (Шмидт 1961: 355). Но ведь это как раз тот признак, своеобразная “расчесанность”, что позволяет всегда отличать посуду киевской культуры от прочих. Да и формы горшков киевской и колочинской керамики, выделенные Е.А.Горюновым в виды IV, V и VIII, а О.М.Приходнюком в тип V для посуды пеньковской (Горюнов 1981: рис.3; Приходнюк 1980: рис.9), вполне сопоставимы с днепро-двинскими и тушемлинскими. Хотя, справедливости ради, стоит сказать, что в названых культурах есть и керамика, по отощающим примесям и способу обработки поверхности отличающаяся несколько от киевской — примесь дресвы или песка вместо шамота и пр.

Еще один элемент, объединяющий киевскую культуру с памятниками глубинки лесной зоны, — пряслица с большим отверстием, отсутствующие в черняховской культуре и в древностях Центральной Европы. Можно было бы вспомнить здесь еще и железные булавки типа “пастушеского посоха”, и некоторые другие элементы. Думается, северное направление связей киевской культуры просто еще недостаточно изучено, никто пока не задавался целью сделать это целенаправленно. Больше уделялось внимания южным элементам на северных памятниках (Третьяков 1966; Митрофанов 1978; Фурасьев 1993).

О каких-то подвижках населения с юга на север в пределах лесной зоны свидетельствуют и недавно открытые памятники типа Заозерье в Белорусско-Псковском пограничье и в верховьях Ловати. Обнаружены полуземлянки, столь нехарактерные для таких северных районов, некоторое количество обломков чернолощеных мисок и штрихованая керамика, несколько отличающаяся от белорусской. Выясняется, что штриховка на эти сосуды наносилась, скорее всего, обломками черняховских костяных гребней (Лопатин, Фурасьев 1995).

Итак, с открытием киевской культуры археологи осуществили еще один важный шаг, спустившись по лесенке ретроспекции еще на одну хронологическую ступеньку. Причина сложения на ее основе двух культур тоже не кажется слишком странной: на базе памятников, входивших в зону киевско-черняховской чересполосицы, возникла пеньковская культура, отсюда и, оказавшееся в конечном итоге ложным (Гавритухин, Обломский 1996: 116-119), впечатление некоторых исследователей о ее черняховской подоснове, а колочинская культура развивалась севернее, в местах расселения носителей “чистой” киевской культуры. Впрочем, последние исследования заставляют специалистов больше склоняться к мысли, что и пеньковская культура складывается за счет продвижения к югу носителей верхнесейменского и деснянского вариантов киевской культуры и происходит это еще в рамках IV в. или конца этого столетия (Обломский 1996).

Но так объсняется лишь происхождение пеньковской и колочинской культур, а о славянской принадлежности последней, как известно, высказывались и сомнения. Процесс же сложения основной раннеславянской культуры Прага-Корчак остается все еще нераскрытым. В киевской культуре не часто встретишь формы сосудов, являющихся непосредственными прототипами “матрешковидного” горшка “пражского типа”.

Пшеворский вариант, как уже говорилось, вряд ли приемлем. Более перспективным представляется решение, предлагаемое В.Д.Бараном и его украинскими коллегами. Преемственность форм лепной керамики черняховских памятников Верхнего Поднестровья, от Львова до Каменец-Подольского, и пражско-корчакских действительно вроде бы присутствует, хотя прототипа ведущей “матрешковидной” формы нет и здесь. Именно в этом районе была, как кажется, изобретена печка-каменка еще в черняховское время, хотя уже отмечались некоторые сомнения стратиграфического порядка. Не исключено, тем не менее, что потомки населения этой группы Черепин-Рипнев могли принять участие в формировании пражско-корчакской культуры.

Но вряд ли из этого следует вывод о преемственности между черняховской и пражско-корчакской культурами в целом. Памятники типа Черепин-Рипнев составляют специфическую группу, и ее черняховскую принадлежность можно было бы даже оспаривать. Кроме того, эта группа занимает сравнительно небольшую территорию и, в отличие от киевской культуры, она не обеспечена тылами многочисленного лесного населения, родственного или почти родственного. А венеты, анты и склавины, по понятиям Иордана, сильны именно своей численностью. Даже при наличии некоего демографического взрыва во второй половине V — начале VI вв., эта группа вряд ли могла дать ту массу склавинов, которая нам видна в многочисленных памятниках культуры Прага-Корчак. Очевидно, в формировании последней принимали участие и другие группы населения, процесс был более сложным.

Поэтому я предлагал в свое время другую гипотезу. Протопражские памятники Полесья, юга Житомирской и севера Винницкой области, некий Правобережный вариант киевской культуры просто-напросто еще не выявлен (Щукин 1988). Дело в том, что на Левобережье и в Подесенье уже много лет, целенаправлено занимаясь изучением раннеславянских памятников, работал и работает целый ряд экспедиций — П.Н.Третьякова, Е.А.Горюнова, В.М.Горюновой и О.А.Щегловой, Р.В.Терпиловского, А.М.Обломского и других. Накоплен значительный опыт обнаружения и раскопок памятников этого типа.

А дело это отнюдь не простое, как я мог убедиться в совместных работах с Е.А.Горюновым, нужно иметь и опыт, и знание топографии, и интуицию. Культурный слой поселений киевской культуры на удивление беден, керамика очень плохого качества и при распашке превращается в весьма невыразительные фрагменты. Я, воспитанный на поисках памятников черняховской культуры, большую часть обнаруженных пунктов просто миновал бы. Нужна постоянная и многократная шурфовка, чтобы такие памятники выявить, нужно удачно попасть на слой заполнения жилища, что не всегда удается, нужна интуиция, совместимая лишь с опытом.

Поэтому люди, занимающиеся этой тематикой на Правобережье, подобных памятников и не выявили. Возможно, они даже имеются, но П.И.Хавлюк из Винницы публикует свои находки очень скупо, а сотрудники Житомирского музея не публикуют вовсе. Картина остается неясной.

Гипотеза, тем не менее, возникла не случайно, на мысль наводил ряд находок и фактов. В первую очередь это находки на черняховском поселении Лепесовка в верховьях Горыни, довольно далеко от западной границы киевской культуры. Оказалось, что около 10% от имеющейся здесь лепной керамики составляет киевская, с типичными “расчесами” (Щукин 1989а). B том числе два целых сосуда выявлены при таких стратиграфических обстоятельствах, что не остается сомнений — они были в употреблении в момент пожара длинного черняховского дома. Причем, если один из горшков напоминает своей биконичностью пеньковскую керамику, то второй, безусловно, является одним из наиболее выразительных прототипов пражского типа (Щукин 1988). Именно он показан на заставке к этой статье.

Во-вторых, в зоне “белого пятна”, на реке Стыри под Пинском, обнаружено поселение с остатками трех полуземлянок, с керамикой “предпражского” облика, покрытой “киевскими расчесами”. Находка на этом поселении в урочище “Марфинец” фибулы позднеримского времени позволяет подозревать датировку не позже конца IV в. н.э. (Егорейченко 1991: 61-82; Щукин 1994: рис.102).

В-третьих, выявление на берегах озер Кагул и Ялпух, примыкающих к низовьям Дуная, а затем и в Среднем Поднестровье, и в Буджаке вплоть до Котлабуха, поселений типа Этулия (Щербакова 1981; 1982; 1983; Паламарчук 1982; Фокеев 1982; Щербакова, Кашуба 1990), по структуре близких киевской куль-туре (рис. 8), а в формах керамики перекликающихся иногда и с зубрецкой группой Волыни, и с посудой “позднескифских городищ” Низового Днепра, застав-ляет предполагать, что еще не все аналогичные группы открыты. Сходная керамика, кстати, обнаружена и на городище Рудь начала I в. н.э. на севере Молдавии. Быть может, была права Е.В.Махно, высказавшаяся однажды в частной беседе: “Этих лепняков всюду много”. Картина чересполосицы, наблюдаемая на Левобережье, на самом деле была, возможно, шире, и изучение подобных групп еще может принести свои нюансы в интересующий нас процесс, хотя вряд ли изменит основное его направление.

Памятники типа Этулии, между прочим, достаточно удачно сопоставляются с венедами, указанными в низовьях Дуная на “Певтингеровой карте” (Гудкова 1990).

События, которые могли бы вызвать трансформацию киевской культуры и прочих групп, перетасовку населения, вычислить не трудно, и они охватывают достаточно длительный период, в археологическом отношении не очень ясный. Началось все, вероятно, с гуннского нашествия где-то в интервале 369-376 гг., с разгрома гуннами Германариха и Атанариха, ухода части готов за Дунай и попытки оставшихся во главе с Винитарием поднять восстание против завоевателей. Анты, по всей видимости часть венетов, в этой ситуации явно поддерживали гуннов. Затем последовало почти 80-летнее гуннское иго как над остатками остготов, так и, следует думать, над антами и венетами. Иго могло быть достаточно жестким, во всяком случае, население Причерноморья явно поредело. Перенесение ставки Аттилы в Паннонию, скорее всего в 437 году, вызвало, возможно, отток части подчиненных готов и венетов в западном направлении, поближе к резиденции их общего правителя. Последние, быть может, представлены поселениями типа Злехов в Моравии, лепная керамика откуда удивительно напоминает киевскую (Tejral 1989).

Потом последовали известные события — Каталаунское сражение, смерть Аттилы и битва народов при Недао в 454 году, после которой остатки наголову разбитых гуннов бегут в Причерноморье, а возможно, и далее на восток. Тогда же, вероятно, ушли на запад и последние остатки готов Причерноморья, опасась мести возвращающихся гуннов (Shchukin, Sharov, In print).

События каким-то образом затронули и население лесной зоны Восточной Европы: городище Демидовка (Шмидт 1970) в верховьях Днепра возникло в конце IV в. и основано, вероятно, выходцами из зоны киевской культуры, а погибает оно, как и ряд укреплений Прибалтики, в середине V в., когда гунны вернулись в Причерноморье. Ситуация после Недао опять создала шайки грабителей (Фурасьев 1996). Приблизительно в этом же интервале происходят такие процессы, как формирование культуры Восточно-Литовских курганов с их княжескими погребениями типа Таурапилса, длинных курганов Псковщины, трансформация среднетушемлинской культуры в позднетушемлинскую, конец мощинской культуры и пр.

Но ослабленные после Недао гунны вряд ли могли долго контролировать ситуацию в Восточной Европе, под их контролем, в конечном итоге, осталась лишь частично зона степей Причерноморья. Лесная и лесо-степная зоны оказались предоставленными сами себе и тем процессам разложения родового патриархального общества, которые были подогреты названными событиями, хотя начались еще раньше. Как складывались взаимоотношения различных групп населения “Европейской Сарматии” в 60-летие между 454 и 512 гг., нам остается неясным, но результатом стало образование трех раннеславянских культур.

Названному периоду 376-512 гг. следовало бы посвятить специальное исследование, сводящее воедино все исторические и археологические данные, но в данный момент это в наши задачи не входит. Вопрос упирается в конечном итоге в хронологию: как отличить черняховские и киевские памятники времени Германариха-Атанариха от последующих и как надежно определить начальную дату наиболее раннего этапа раннеславянских культур? (Shchukin, Sharov. In print). Теоретически они должны где-то встретиться в пределах V в. и, возможно, даже перекрывать друг друга, но конкретная разработка еще ждет своего исследователя. Формирование колочинской, а быть может, и пеньковской культур могло начаться еще в IV веке (Обломский 1996), о размытости их хронологических границ уже говорилось.

Теперь зададимся вопросом: а как сложилась сама киевская культура, какие процессы этому способствовали? Исследования последних лет продемонстрировали с достаточной очевидностью, что произошло это при участии и при перетасовке различных групп постзарубинецкого населения, представителей так называемого горизонта Рахны-Почеп — Почепской группы на Десне и Судости, Лютежской в Среднем Поднепровье, Рахны в среднем течении Южного Буга, Картамышево-Терновка в верховьях Сейма, Псла, Донца и Оскола. При наличии определенной преемственности с собственно зарубинецкой культурой и даже нового проникновения некоторых западных элементов, вновь образовавшиеся группы представляют собой явления специфические, не сводящиеся только к зарубинецким традициям (Обломский, Терпиловский 1991; Обломский 1991). Присутствуют здесь и некоторые северные элементы, проявляющиеся, например, в находках черепков штрихованой керамики (Щукин 1994: рис.99).

Особый же интерес представляет в этой связи группа Грини-Вовки (рис. 8), сравнительно редкие памятники которой разбросаны по широкой полосе от устья Березины (Абидня) до среднего течения Псла (Вовки), отмечены в устье Припяти (Грини), в Среднем Подесенье (Змеевка, Мена 5) и в устье Трубежа в Среднем Поднепровье (Решетки). Эта полоса как бы разрезает на две части ареал остальных памятников горизонта Рахны-Почеп (рис. 9).

Керамика этой группы зачастую покрыта расчесами или штриховкой, и А.М.Обломский подметил сходство памятников типа Грини-Вовки с еще одной недавно открытой и пока слабо исследованой группой — Кистени-Чечерск в междуречье Березины и Сожа. Ее иногда считают одним из вариантов зарубинецкой культуры, но скорее это какое-то специфическое явление пограничной полосы между культурой штрихованой керамики и Верхнеднепровским вариантом зарубинецкой. Во всяком случае, обитатели поселений типа Грини-Вовки, составившие затем и существенную часть носителей киевской культуры, были выходцами с севера, из южной части лесной зоны.

Сложнее определить время, когда происходило это движение с севера, слишком бедны датирующие материалы. В Гринях найден фрагмент краснолаковой чашечки конца I — II вв., а в Вовках — обломок фибулы Альмгрен 84, конца II — начала III в. (Горюнов 1981: рис.13,3). Других данных нет.

И еще один фактор мог оказать определенное побочное влияние на формирование киевской культуры, заставив представителей рассеянных групп теснее сплотиться и выработать поэтому больше общих форм. Это те же события и процессы начала III в., что привели к сложению в более юго-западных районах черняховской культуры, а именно, переселение готов из Польского Поморья-Готискандзы в страну Ойум, бывшую Скифию.

Если у Иордана это переселение описано в форме легендарной (Iord. Get. 25-29), то археология позволяет отследить процесс достаточно отчетливо. В I в. н.э. в Польском Поморье прежняя оксывская культура сменяется новой, называемой теперь вельбаркской и имеющей, безусловно, связи со Скандинавией. Сопоставление ее, хотя бы частично, с готонами Тацита выглядит вполне реалистично (Щукин 1994: 190-201, 244-278, там дальнейшая литература). На стадии общеевропейской хронологии В-2/С-1, то есть где-то во второй половине II — начале III в., значительная часть Поморья запустевает, зато вельбаркские памятники появляются в Мазовии и Подлясье, а также и далее к юго-востоку, на Волыни (Wolagiewicz 1981). Они достигают Молдовы и среднего течения Южного Буга (Ionita 1979; Хавлюк 1988). Самые южные и самые восточные — еще дальше: захоронение около Мангалии в Добрудже (Iconomu 1968: fig.36, p.251) и погребение в Пересыпках на Сейме около Путивля (Кухаренко 1970). Так что на территорию, где шел процесс формирования киевской культуры, вельбаркцы тоже проникали. Достаточно ясно, что переселение носителей вельбаркской культуры в юго-восточном направлении осуществлялось не одноразово, а несколькими волнами (Szczukin 1981).

Специфические формы вельбаркской лепной керамики (миски, кружки, вазы) достаточно хорошо представлены и в образовавшейся на обширных пространствах к 30-60-м годам III века черняховской культуре, хотя свести весь процесс ее формирования лишь к переработке вельбаркского наследия тоже не было бы верным: процесс был и более широким, и более сложным. Наряду с вельбаркцами проникали в По-днестровье и в верховья Южного Буга и носители пшеворской культуры, есть характерные трупосожжения с оружием (Smiszko 1932; Dabrowska, Godlowski 1970). Имеются основания думать, что существовали прямые контакты и с обитателями Дании (Werner 1988), и с жителями Поэльбья (Щукин 1989: рис.16, 1-5). Откуда-то из районов Средне- или Верхнедунайского лимеса вышли мастера, обучавшие черняховцев производству гончарной керамики (Љarov 1995; Зильманович 1995).

Приблизительно такую же картину дают и данные письменных источников, наряду с готами в Подунавье и в Причерноморье начинают действовать и другие германцы — гепиды, тайфалы, герулы, уругунды-бургунды, бораны и пр. Активны и не-германцы карпы.

Черняховская культура, очевидно, была неким конгломератом племен и народов, объединенных под властью готских королей, то грабивших Империю, то служивших ей в качестве федератов за приличную плату. Черняховцы жили в результате достаточно богато, и для римлян все они были, вне завимости от происхождения и крови, готами, жителями Готии.

Один из самых спорных вопросов: сколько было в черняховской культуре германцев, готов и прочих? Сам факт их присутствия сомнений не вызывает — имеются рунические надписи, лепная вельбаркская керамика и прочее. Измерить это действительно трудно. Критерием здесь может служить, пожалуй, лишь один показатель — наличие больших наземных домов глинобитной конструкции, зачастую совмещающих под одной крышей жилое помещение с хлевом или мастерской. Устойчивая традиция возведения таких построек, хотя строительные приемы их несколько варьируют, имеется только в Скандинавии, включая Данию, и на побережье Северного моря. В континентальной Германии, как и во всей Центральной Европе, господствовали небольшие полуземлянки не очень регулярных очертаний с очагами в центре или в углу (Germanen 1976). Аналогичные есть и в черняховской культуре, и в киевской, и в пшеворской, и в зарубинецкой. Они вряд ли могут, в отличие от длинных наземных домов, служить этноопределяющим признаком. А каждый из занимающихся черняховской культурой знает, что остатки наземных домов имеются практически почти на каждом черняховском поселении, почти по всему ее ареалу. Получается, что выходцев с северо-запада и их потомков было не так уж мало.

И еще одно замечание: различны направления культурных связей черняховцев и носителей киевской культуры и ее предшественников. Первая явно тяготеет к Империи, к Подунайскому лимесу и к Скан-динавии, что маркируется распространением амфор, стеклянных кубков, общими формами фибул, пряжек и прочим, а вторые, вместе с культурами лесной зоны и странами Балтии, образуют иной блок взаимных культурных связей, характеризующийся прежде всего распространеием вещей, зачастую ажурных, украшенных красной выемчатой эмалью (Корзухина 1978).

Нет сомнений, что какое-то количество остатков черняховского населения затем могло принять участие и в формировании раннеславянских культур, но вряд ли это был магистральный путь славянского этногенеза. Киевская культура, особенно если оправдаются надежды на ее гипотетический правобережный вариант, представляется более перспективной во всех отношениях.

Истоки ее мы как будто тоже прояснили. Остается выяснить: откуда взялись памятники горизонта Рахны-Почеп, какие процессы предшествовали их появлению?

Поскольку процессы эти реконструировались и описывались уже неоднократно в разных контекстах (Щукин 1994; Shchukin 1989; Щукин 1987; Shchukin 1986-1990), мне остается быть кратким.

Ключевым здесь был круговорот взаимосвязанных и взаимообусловленных событий середины — второй половины I в.н.э., охвативших всю Восточную и Центральную Европу от Северного Кавказа и Подонья до Среднего Подунавья и Прибалтики, включая и лесную зону Восточной Европы. А одним из звеньев, самых важных для нас, в этой цепи событий был кризис зарубинецкой культуры Поднепровья и Полесья, ее неожиданный “взрыв”.

Было замечено, что около середины I в. н.э., где-то в интервале 40-70 гг., прекращаются захоронения на всех крупнейших могильниках этой культуры — Зарубинецком, Корчеватовском, Велемичи I и II, Отвержичи, Могиляны, Чаплин и пр. (Каспарова 1976; Щукин 1972). Полесье полностью запустевает, а в Среднем Поднепровье сохранившееся население меняет места обитания, спустившись с открытых холмов в болотистые и заросшие кустарниками поймы, труднодоступные для конников. Южные пограничные крепости-городища носителей этой культуры в районе Канева погибают в пожарах, в слоях разрушений найдены характерные сарматские стрелы. На территориях, занятых прежде зарубинецкой культурой в Среднем Поднепровье, появляются сарматские могильники и курганы, достигающие почти что широты Киева (Щукин 1994: 232-239).

Эта волна смещения сарматских племен на запад фиксируется как сопоставлением этнокарт Страбона (до 18 г. н.э.) и Плиния (до 79 или 62 гг.), так и археологически — резкое увеличение числа сарматских погребений второй половины I в. на Правобережной Украине и в Молдавии (Щукин 1994: рис.71).

Три эпизода этой цепи событий находят конкретизцию и в других источниках: Тацит подробно рассказывает о сирако-аорском конфликте в Прикубанье, стимулированном борьбой боспорских царей за престол и вмешательством в нее римлян (Tac. Ann. XII, 15-21) в 45-49 гг., и о появлении сарматов-языгов в 50 г. в Среднем Подунавье, перешедших Карпаты по призыву царя квадов Ванния, надеявшегося использовать их силы в борьбе против напавших на него северных соседей — гермундуров и лугиев (Tac. Ann. XII, 29-30).

Нумизматические и эпиграфические источники позволяют реконструировать возникновение в 49 г. или несколько позже особого сарматского царства в междуречье Днепра-Прута, возглавленного неким царем Фарзоем, чеканившем свои монеты в Ольвии (Щукин 1994: 204-224). Истоки этого движения сарматских племен следует искать, впрочем, далеко на востоке. В связи с названными событиями впервые появляются на исторической арене аланы.

Спасения от сарматских набегов носители зарубинецкой культуры — бастарны ищут не только в Поднепровских поймах, защищавших, вероятно, не слишком надежно, но и разбегаясь в более отдаленные районы. Часть населения Полесской группы ушла, возможно, на запад, на Волынь, где, в смеси с подходящими постепенно сюда же носителями пшеворской культуры, они образовали зубрецкую постзарубинецкую группу горизонта Рахны-Почеп (Козак 1991).

В Верхнем Поднестровье в 40-70-е годы уже существовала особая пшеворско-дакийско-сарматская Звенигородская группа (иногда ее, как кажется, без особых оснований, относят к липицкой культуре): сильно вооруженная, имеющая, судя по находкам бронзовой импортной посуды, контакты с римлянами. Не исключено, что именно люди из Колоколина-Звенигорода-Чижикова представляли тех бастарнов, с которыми имел дело Плавтий Сильван, когда в 62 г. “подавил, начавшиеся было, волнения сарматов” (сарматов Фарзоя?) и вернул бастарнам заложников. Под прикрытие щитов своих родственников и бежали, возможно, бастарны-зарубинцы, сохранявшие затем в зубрецкой группе свой язык и самосознание вплоть до конца III века.

Не исключено также, что сарматы-кочевники, постоянно нуждающиеся и в продуктах земледелия, депортировали часть завоеванного зарубинецкого населения на земли, где эксплуатация его была облегчена. Так можно было бы объяснить появление пост-зарубинецкой группы Рахны на Южном Буге, памятников этого же облика под Воронежем, на Хопре и даже в Самарском Поволжье (Медведев 1995; Хренов 1994; Матвеева 1981).

Основная же масса зарубинецкого населения бежала на восток — в верховья Псла, Сулы и Сейма с их обширными поймами, или на северо-восток — в Подесенье и Брянские леса. Всем им, вероятно, вскоре пришлось утратить и свой язык, и свое бастарнское самосознание.

Отдельные, уже совсем небольшие, группы особенно напуганых просачивались, по всей вероятности, и дальше на север, в глубины лесной зоны. Не без их воздействия просходит в это же время трансформация Днепро-Двинской культуры в среднетушемлинскую, появляется небольшая примесь чернолощеной керамики и сосуды с насечками по венчику, что характерно для “памятников киевского типа”. Местные днепро-двинские традиции, впрочем, тоже сохраняются.

[Марк Щукин]

Отмечено появление в среднетушемлинских слоях днепро-двинских городищ и керамики с “фестонным орнаментом”, свойственным посуде юхновской культуры Подесенья и Брянщины (Третьяков, Шмидт 1963: рис.22,23; Левенок 1963). Ее носители тоже были увлечены этим движением к северу. К сожалению, юхновская культура, прекращающаяся, как думают, в момент сложения почепской группы постзарубинецких памятников, еще очень плохо изучена, а она может оказаться чрезвычайно важным звеном в реконструируемых процессах.

Таким образом, разбегающиеся под сарматской угрозой носители культуры постзарубинецких групп ко времени Тацита находились в “бродячем” состоянии, и встает вопрос, не их ли он имел в виду, говоря о венетах, бродящих ради грабежа между бастарнами и феннами. Очень может быть, но точно мы знать не можем, возможны и другие варианты, один из которых предлагался выше. А может быть, информаторы Тацита имели в виду и все население этой зоны, тогда под понятие венетов попадут, кроме упомянутых групп, и жители Днепро-Двинских городищ, и носители культуры штрихованой керамики. К сожалению, точнее и определеннее сказать пока ничего нельзя.

Отметим только, что как раз в это же время, скорее всего, где-то незадолго перед 62 г., миссией Нерона был восстановлен янтарный путь, по которому в Прибалтику потекли норико-паннонские вещи, а возможно, и выходцы из этих провинций и с севера Адриатики — венеты. Вспомним Спурия Прима и Полямониса. Начался “золотой век” Прибалтики и распространение на юго-восток глазчатых фибул прусской серии и ажурных подвесок с эмалью, которые попадают и на памятники лесной зоны, и к носителям культуры горизонта Рахны-Почеп. Состоялся перенос термина “венеты” на широкие слои населения Прибалтики и Восточной Европы, термина еще не устоявшегося, а потому и в источниках употребляемого неоднозначно.

В таком контексте в какой-то мере становятся понятными и Венедские горы, откуда стекает Висла по данным Птолемея. Горы находятся на янтарном пути.

В это же время, где-то во второй половине I в. н.э. или в 70-80-х годах этого столетия, происходит еще одно событие, имевшее чрезвычайно важные последствия для всей истории Европы. Отголоски его в археологических материалах были блестяще изучены Рышардом Волонгевичем (Wolagiewicz 1981). Он заметил: в это время на пустовавших прежде землях центральной части Польского Поморья, в Кашубско-Краенском поозерье, появляется новая группа памятников, типа Одры-Венсеры, с одной стороны, явно входящая с состав вельбаркской культуры, а с другой стороны, концентрирующая элементы, указывающие на непосредственные связи со Скандинавией. Выглядит очень соблазнительным видеть в этих пришельцах ту группу готов, легенду о переселении которой из-за моря записал Иордан. В результате выходцы из-за моря и из Ютландии усилились, что не замедлило сказаться и на окружающем Поморье населении (Щукин 1994: 190-201, 244-278).

Замечено проникновение носителей группы Одры-Венсеры к югу вплоть до района Познани, что, возможно, вызвало отток части пшеворцев из пограничных с образующейся общностью областей к югу и юго-востоку вплоть до Верхнего Поднестровья, и, быть может, нападение лугиев на Ванния тоже как-то связано с этим процессом (Щукин 1986). В то же время закладываются новые вельбаркские могильники и к востоку от нижнего течения Вислы в Ольштынско-Илавском поозерье Мазурии, в пограничье с культурой западных балтов. А в среде последних тоже наблюдается сдвиг на восток. Появляются в Литве новые группы памятников — курганы жемайтийского типа, плоские могильники группы Сергеняй-Выршвяй и другие. Они оказываются либо в пограничье с культурой штрихованой керамики, либо непосредственно на ее территории.

Около середины I в. н.э. происходят какие-то события и в пределах культуры штрихованой керамики Белоруссии: горит ряд городищ, некоторые из них отстраиваются заново, с более мощной системой укреплений, но обитатели их пользуются несколько иными, чем ранее, формами сосудов, ребристыми, аналогии которым можно найти или в керамике западных балтов, или в западных областях расселения “штриховиков” (Щукин 1995). Замечено и проникновение последних к востоку, на Смоленщину, в зону расселения Днепро-Двинских и среднетушемлинских племен — городище Церковище (Седов 1964). Наблюдается усиление фортификации среднетушемлинских городищ (Фурасьев 1993: 13). Все это имеет место в пределах хронологического горизонта бытования глазчатых фибул “прусской серии” второй половины I — начала II вв. н.э.

Два потока каких-то бурных событий и подвижек населения, вызванные двумя внешними толчками — с Востока и из Скандинавии — замыкаются, таким образом, в Днепро-Двинском междуречье, в Верхнем Поднестровье и в Среднем Подунавье.

В результате возникшего круговорота событий и начались, возможно, процессы перераспределения изоглоссных областей в балто-славянском континууме диалектов, приведшие к выделению тех из них, которым через некоторое время предстояло стать славянскими. Существенную роль при этом могли сыграть потомки бастарнов, носителей неизвестного нам, несохранившегося языка, сходного, быть может, в равной степени и с кельтскими, и с германскими, принесшим в балто-славянскую среду тот кентумный элемент, который отличает балтские языки от славянских (Miodowicz 1984: 46).

Волей случая балто-славянский континуум в целом получил от соседних народов имя венетов. Зачатки же собственного славянского самосознания могли зародиться, скорее всего, в рамках того социального единства, которое нашло свое археологическое выражение в виде киевской культуры.

Два названных потока движений, а они не были одноразовыми и осуществлялись народами и с более развитым этническим самосознанием, и с более сильной политической организацией, образовали как бы стенки некоего “венетского котла” лесной зоны, где и происходили предполагаемые, тоже достаточно бурные, процессы. Гуннское нашествие разбило южную стенку этого котла, а передел мира после Недао разрушил его полностью. Содержимое выплеснулось на освободившиеся пространства.

Окончательное же оформление славянского самосознания произошло еще позже, во время активных действий на Дунае, возвращения оттуда после неудач с волохами в 593-602 и 658 годах и под давлением орд болгар Аспаруха в 680 г. (Мачинский 1981; Приходнюк 1996), с реконкистой лесной зоны, где возвращающиеся славяне постепенно асимилировали своих прежних балтских и балто-славянских родичей и встретились в Ладоге с варягами (Мачинский 1982; Минасян 1982; Лесман 1993). Но это уже следующие страницы этнической и политической истории славянства, которые мы пока открывать не будем.

ЛИТЕРАТУРА

Амброз А.К. 1966. Фибулы юга европейской части СССР // САИ, вып. Д1-30. М.

Анфертиев А.Н. 1991. Иордан // Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. 1. М.

Артамонов М.И. 1956. Славяне и Русь // Научная сессия 1955-1956 гг в Ленинградском Государственном Университете. Тезисы докладов на секции исторических наук. Л.

Баран В.Д. 1972. Раннi слов’яни миж Днiстром и Прип’яттю. Киiв.

Баран В.Д. 1981. Черняхiвська культура: за матерiалами верхнього Днiстра i Захiдного Бугу. Киiв.

Баран В.Д. 1988. Пражская культура Поднестровья (по материалам поселений у с.Рашков). Киев.

Баран В.Д., Козак Д.Н., Терпиловський Р.В. 1991. Походження слов’ян. Киiв.

Березовец Д.Т. 1958. Славянские поселения в устье Тясмина // КСИА, вып.8. Киев.

Березовец Д.Т. 1963. О датировке черняховской культуры // СА, №3.

Березовец Д.Т. 1963а. Поселения уличей на Тясмине // МИА №108.

Блаватская Т.В. 1952. Западнопонтийские города в VII-I вв до нашей эры. М.

Боузек Я. 1994. Этруски, Адриатика и янтарный путь // Этруски и Средиземноморье: язык, археология, искусство. М.

Брайчевський М.Ю. 1952. Антскii перiод в iсторii схiднiх слов’ян // Археологiя, Том VII. Киiв.

Брайчевский М.Ю. 1957. К истории лесостепной полосы Восточной Европы в I тыс. е.э. // СА, №3.

Брайчевський М.Ю. 1957а. Про этничну приналежнiсть черняхiвськой культури // Археологiя, т. X. Киiв.

Брайчевський М.Ю. 1964. Бiля джерел слов’янськоi державностi. Киiв.

Браун Ф. 1899. Разыскания в области гото-славянских отношений. СПб.

Булкин В.А. 1993. Мачинский, ставаны, КШК и др. // ПАВ, вып. 6.

Вернер И. 1972. К происхождению и распространению антов и склавинов // СА №4.

Въжарова Ж. 1976. Славяни и прабългари. София.

Въжарова Ж. 1965. Славянски и славянобългарски селища в българските земи от края нa VI-XI век. София.

Гавритухин И.О., Обломский А.М. 1996. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. М.

Гамченко С.С. 1896. Раскопки в бассейне р. Случи // Труды XI АС, т. I. М.

Голубева Л.А. 1957. Совещание, посвященное проблеме черняховской культуры и ее роли в развитии ранней истории славянства // СА, №4.

Гончаров В.К. 1950. Райковецкое городище. Киев.

Гончаров В.К. 1963. Лука Райковецкая // МИА №108.

Гороховский Е.Л. 1983. Хронология украшений с выемчатой эмалью из Среднего Поднепровья // Материалы по хронологии археологических памятников Украины. Киев.

Гороховский Е.Л. 1988. Хронология черняховских могильников лесостепной Украины // Труды V МКАС, Т.4. Киев.

Горюнов Е.А. 1981. Ранние этапы истории славян Днепровского Левобережья. Л.

Гудкова А.В. 1990. Группа венедов в низовьях Дуная // VI Международный конгресс славянских археологов. Тезизы докладов советской делегации. М.

Гурина Н.Н. 1961. Древняя история Северо-Запада Европейской части СССР // МИА №87.

Даниленко В.М. 1976. Пiзньозарубинецьки пам’ятки киiвського типу // Археологiя, вип.19.

Егорейченко А.А. 1991. Поселение у д. Остров Пинского района Брестской области // Archeoslavica, 1. Krakow.

Журавлев В.К. 1968. К проблеме балто-славянских языковых отношений // Baltistica, 4.

Зильманович И.Д. 1995. Об одном типе керамики из Лепесовки // СГЭ, вып. LVI.

Иванов В.В. 1976. Язык, как источник при этнических исследованиях и проблематика славянских древностей // Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М.

Иванов В.В., Топоров В.Н. 1958. К постановке вопроса о древнейших отношениях балтийских и славянских языков // IV Международный съезд славистов. Доклады. М.

Каспарова К.В. 1976. О верхней хронологической границе зарубинецкой культуры // СА №3.

Каспарова К.В. 1978. О фибулах зарубинецкого типа // АСГЭ, вып.18.

Каспарова К.В. 1981. Роль юго-западных связей в процессе формирования зарубинецкой культуры // СА, №2.

Кнабе Г.С. 1981. Корнелий Тацит. М.

Козак Д.Н. 1991. Етнокультурна iсторiя Волинi (I ст. до н.е. — IV ст. н.е.). Киiв.

Козак Д.Н., Терпиловський Р.В. 1986. Про культурно-iсторичний процесс на территорii Украiни в першiй чвертi I тисячолiття н.е. // Археологiя, вип. 56.

Корзухина Г.Ф. 1955. К истории Среднего Поднепровья в середине I тысячелетия н. э. // СА, т.XXII.

Корзухина Г.Ф. 1978. Предметы убора с выемчатыми эмалями V — первой половины VI вв н.э. // САИ, вып. Е1-43.

Красновская Н.А. 1971. Фриулы. (Историко-этнографические очерки). М.

Кухаренко Ю.В. 1955. Славянские древности V-IX вв на территории Полесья // КСИИМК, вып.57.

Кухаренко Ю.В. 1960. Памятники пражского типа на территории Приднепровья // Slavia Antiqua, 7.

Кухаренко Ю.В. 1970. Погребение у с. Пересыпки // Древние славяне и их соседи. М.

Лебедев Г.С. 1989. Археолого-лингвистическая гипотеза славянского этногенеза // Славяне: этногенез и этническая история. Л.

Левенок В.П. 1963. Юхновская культура // СА, №3.

Лесман Ю.М. 1989. К постановке методических вопросов реконструкции этногенетических процессов // Славяне: этногенез и этническая история. Л.

Лесман Ю.М. 1993. К теории этногенеза: этногенез древнерусской народности // ПАВ, вып.6.

Лопатин Н.В., Фурасьев А.Г. 1995. О роли памятников III-IV вв. н.э. в формировании культуры Псковских длинных курганов и Тушемли-Банцеровщины // ПАВ, вып.9.

Ляпушкин И.И. 1958. Городище Новотроицкое // МИА №74.

Ляпушкин И.И. 1968. Славяне Восточной Европы накануне образования древнерусского государства // МИА №152.

Матвеева Г.И. 1981. О происхождении именьковской культуры // Древние и средневековые культуры Поволжья. Куйбышев.

Мартынов В.В. 1963. Славяно-германское лексическое взаимодействие древнейшей поры. Минск.

Махно Е.В. 1949. Пам’яткi культурi полiв поховань на пiвнiчно-захiдному Правобережжi // АП УРСР, т.I.

Мачинский Д.А. 1966. К вопросу о датировке, происхождении и этнической принадлежности памятников типа Поянешты-Лукашевка // Археология Старого и Нового Света. М.

Мачинский Д.А. 1976. К вопросу о территории обитания славян в I-IV вв. // АСГЭ, вып.17.

Мачинский Д.А. 1981. “Дунай” русского фольклора на фоне восточноевропейской истории и мифологии // Русский Север. Проблемы этнографии и фольклора. Л.

Мачинский Д.А. 1982. О времени и обстоятельствах первого появления славян на северо-западе Восточной Европы по данным письменных источников // Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего средневековья. Л.

Мачинский Д.А., Тиханова М.А. 1976. О местах обитания и направлениях движений славян в I-VII вв н.э. (по письменным и археологическим источникам) // Acta Archaeologica Carpathica, t. XVI.

Мельниковская О.Н. 1967. Племена Южной Белоруссии в раннем железном веке. М.

Минасян Р.С. 1982. Проблема славянского заселения лесной зоны Восточной Европы в свете археологических данных // Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего средневековья. Л.

Ньютон Р.Р. 1985. Преступление Клавдия Птолемея. М.

Обломский А.М. 1991. Этнические процессы на водоразделе Днепра и Дона в I-V вв. н.э. Москва-Сумы.

Обломский А.М. 1996. Среднее Посеймье в позднеримское время. Формирование южной границы колочинской культуры // РА, №4.

Обломский А.М., Терпиловский Р.В. 1991. Среднее Поднепровье и Днепровское Левобережье в первые века нашей эры. М.

Падин В.А. 1969. Раскопки поселения в урочище Макча близ Трубчевска // СА, №4.

Паламарчук С.В. 1982. Поселение первых веков нашей эры Волчья Балка // Памятники римского и средневекового времени в Северо-Западном Причерноморье. Киев.

Петров В.П. 1963. Стецовка, поселение третьей четверти I тысячелетия н.э. // МИА №108.

Подосинов А.В. 1991. Певтингерова карта //Свод древнейших письменных известий о славянах. Т.1. М.

Приходнюк О.М. 1980. Археологiныi пам’ятки Середнього Приднiприв’я VI-IX ст. н.е. Киiв.

Приходнюк О.М. 1988. О генезисе древностей позднеримского и раннесредневекового времени Днепровского лесостепного Левобережья //КСИА, вып.194.

Приходнюк О.М. 1996. Версия Нестора о расселении славян из Подунавья (опыт хронологической стратификации и исторической интерпретации) // Материалы I тыс. н.э. по археологии и истории Украины и Венгрии. Киев.

Рафалович И.А. 1972. Славяне VI-IX веков в Молдавии. Кишинев.

Русанова И.П. 1973. Славянские древности VI-IX вв между Днепром и Западным Бугом // САИ, вып. Е1-25.

Русанова И.П. 1976. Славянские древности VI-VII вв. М.

Русанова И.П. 1988. Компоненты пшеворской культуры // Труды V МКАС, т.4. Киев.

Русанова И.П. 1990. Этнический состав носителей пшеворской культуры // Раннеславянский мир: материалы и исследования. М.

Рыбаков Б.А. 1948. Анты и Киевская Русь // ВДИ, №1.

Рыбаков Б.А. 1978. Исторические судьбы праславян // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. VIII Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М.

Рыбаков Б.А. 1981. Язычечество древних славян. М.

Сакса А.И. 1996. Карелия и Ладожская область в I — начале II тысячелетия н.э. // Ладога и Северная Европа. СПб.

Седов В.В. 1964. Городище Церковище // КСИА, вып.102.

Седов В.В. 1970. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М.

Седов В.В. 1979. Происхождение и ранняя история славянства. М.

Седов В.В. 1994. Очерки по археологии славян. М.

Серебряников Б.А. 1957. О некоторых следах исчезнувшего индоевропейского языка в центре Европейской части СССР, близкого балтийским языкам // Труды Академии Наук Литовской ССР. Сер.А, вып. 1 (2). Вильнюс.

Скржинская М.В. 1977. Северное Причерноморье в описании Плиния Старшего. Киев.

Слонов К.А. 1989. К проблеме хронологии и локализации места производства эмалевых подвесок-лунниц // СА, №1.

Смiшко М.Ю. 1953. Дослiдження пам’яток культури полiв поховань в захiднiх областях УРСР в 1947 р. // АП УРСР, т. III

Сымонович Э.А. 1963. Городище Колочин I на Гомельщине // МИА № 108.

Терпиловский Р.В. 1984. Ранние славяне Подесенья III-V вв. Киев.

Терпиловский Р.В. 1989. К проблеме контактов киевской и вельбаркской культур // Kultura wielbarska w mlodszym okresie rzymskim. Lublin.

Терпиловський Р.В. 1994. Праслов’янськi старожитностi cxiдноi Европи. Перспективи пошуку // Старожитности Руси-Украiни. Киiв.

Терпиловский Р.В., Абашина Н.С. 1992. Памятники киевской культуры (Свод археологических источников). Киев.

Терпиловський Р.В., Шекун О.В. 1996. Олександрiвка 1, богатошарове ранньослав’янське поселення бiля Чернiгова. Чернiгiв.

Тиханова М.А. 1957. О локальных вариантах черняховской культуры // СА №4.

Топоров В.Н. 1978. Вступительные замечания. (Категория времени и пространства и балтийское языкознание) // Этнолингвистические балто-славянские контакты в настоящем и прошлом. Предварительные материалы. М.

Топоров В.Н. 1983. Древнейшие германцы в Причерноморье: результаты и перспективы. // Балто-славянские исследования 1982. М.

Топоров В.Н., Трубачев О.Н. 1962. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М.-Л.

Третьяков П.Н. 1966. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и Волге. М.-Л.

Третьяков П.Н. 1974. Древности второй и третьей четвертей I тысячелетия нашей эры в Верхнем и Среднем Подесенье // Раннесредневековые восточнославянские древности. М.-Л.

Третьяков П.Н. 1982. По следам древних славянских племен. Л.

Третьяков П.Н., Шмидт Е.А. 1963. Древние городища Смоленщины. М.-Л.

Трубачев О.Н. 1968. Названия рек Правобережной Украины. М.

Трубачев О.Н. 1991. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М.

Ушинскас В.А. 1988. Формирование раннегосударственной территории Литвы I-XIII вв (по данным археологии) // Диссертация на соискание степени канд. ист. наук. Л. (Рукопись).

Ушинскас В.А. 1989. Роль культуры штрихованой керамики в этногенезе балтов // Славяне: этногенез и этническая история. Л.

Филин Ф.П. Образование языка восточных славян. М.-Л.

Фокеев М.М. 1982. Поселение первых веков нашей эры Холмское II // Памятники римского и средневекового времени в Северо-Западном Причерноморье. Киев.

Фосс М.Е. 1952. Древнейшая история севера Европейской части СССР // МИА №29.

Фурасьев А.Г. 1993. Двинско-Ловатское междуречье в третьей четверти I тыс. н.э. СПб. Дипломная работа. Рукопись.

Фурасьев А.Г. 1996. О времени и обстоятельствах гибели городища Демидовка в верховьях Днепра // Ладога и Северная Европе. СПб.

Хавлюк П.И. 1960. Первая находка зооморфного изображения мартыновского типа на славянском поселении // СГЭ, вып. XIX.

Хавлюк П.И. 1961. Раннеславянские поселения в средней части Южного Побужья // СА №3.

Хавлюк П.И. 1963. Раннеславянские поселения Семенки и Самчинцы в среднем течении Южного Буга.// МИА №108.

Хавлюк П.И. 1988. Вельбаркские памятники на Южном Буге // Kultura wielbarska w mlodszym okresie rzymskim. Tom I. Lublin.

Хренов А.А. 1994. Проблемы этнокультурного развития населения Прихоперья в первые века нашей эры // Российский исторический журнал. №1. Балашов.

Шахматов А.А. 1919. Древнейшие судьбы русского племени. Пг.

Шаров О.В. 1992. Хронология могильников Ружичанка, Косаново, Данчены и проблема датировки черняховской керамики // Проблемы хронологии эпохи Латена и римского времени. СПб.

Шелов-Коведяев Ф.В. 1991. Плиний. Тацит. Птолемей. // Свод древнейших письменных известий о славянах. Том I. М.

Шмидт Е.А. 1961. Некоторые особенности культуры городищ верховьев Днепра во второй половине I-го тысячелетия до н.э. // Материалы по изучению Смоленской области. Вып. IV. Смоленск.

Шмидт Е.А. 1970. О культуре городищ-убежищ левобережной Смоленщины // Древние славяне и их соседи. М.

Шувалов П.В. 1989. Этнокультурные процессы на территории Днестро-Дунайского междуречья в середине I тыс. н.э. // Диссертация ....канд. ист. наук. Л. (Рукопись).

Щербакова Т.А. 1981. Могильник первых веков нашей эры у с. Этулия // АИМ (1974-1976). Кишинев.

Щербакова Т.А. 1982. Поселения первых веков нашей эры в бассейне озера Кагул // АИМ (1977-1979). Кишинев.

Щербакова Т.А. 1983. Раскопки поселения позднеримского времени у с. Чишмикой // АИМ (1979-1980). Кишинев.

Щербакова Т.А., Кашуба М.Т. 1990. Два новых культурно-хронологических горизонта на посаде древнерусского городища Алчедар (МССР) // Проблемы истории и хронологии Нижнего Поднестровья. Белгород-Днестровский.

Щукин М.Б. 1967. О трех датировках черняховской культуры // КСИА, вып. 112.

Щукин М.Б. 1968. Вопросы хронологии черняховской культуры и находки амфор // СА №2.

Щукин М.Б. 1972. Сарматские памятники Среднего Поднепровья и их соотношение с зарубинецкой культурой // АСГЭ, вып. 14.

Щукин М.Б. 1975. О некоторых проблемах черняховской культуры и происхождении славян (по поводу статей Э.А.Рикмана, И.С.Винокура, В.В.Седова и И.Вернера) // СА №4.

Щукин М.Б. 1976. Археологические данные о славянах II-IV вв. Перспективы ретроспективного метода // АСГЭ, вып. 17.

Щукин М.Б. 1976а. О начальной дате черняховской культуры // ZNUJ, t. 422, Prace Archeologiczne, Z. 22. Krakow.

Щукин М.Б. 1977. Современное состояние готской проблемы и черняховская культура // АСГЭ, вып. 18.

Щукин М.Б. 1986. Горизонт Рахны-Почеп: причины и условия образования // Культуры Восточной Европы I тысячелетия н.э. Куйбышев.

Щукин М.Б. 1987. О трех путях археологического поиска предков раннеисторических славян. Перспективы третьего пути. // АСГЭ, вып. 28.

Щукин М.Б. 1988. Керамика киевского типа с поселения Лепесовка // СА, №3.

Щукин М.Б. 1989. Поселение Лепесовка: Вельбарк или Черняхов? // Kultura wielbarska w mlodszym okresie rzymskim. Tom II. Lublin.

Щукин М.Б. 1989а. Семь миров древней Европы и проблемы этногенеза славян // Славяне: этногенез и этническая история. Л.

Щукин М.Б. 1993. Проблема бастарнов и этнического определения поянешты-лукашевской и зарубинецкой культур // ПАВ, вып. 6.

Щукин М.Б. 1994. На рубеже эр. СПб.

Щукин М.Б. 1995. Некоторые замечения о хронологии городищ культуры штрихованой керамики // ПАВ, вып. 9.

Щукин М.Б. (в печати). Янтарный путь и венеды // ПА, вып. IV.

Birnbaum H. 1973. O mozliwosci odtworzenia pierwotnego stanu jezyka praslowianskiego za pomoca rekonstrukcji wewentrzenej i metody porownawczej // American Contributions to the 7th International Congress of Slavists, Warsaw, August 1973. Los-Angeles.

Borkovsky I. 1940. Staroslovanska keramika ve stredni Evrope. Praha.

Brachmann H. 1978. Slawische Stamme an Elbe und Saale. Berlin.

Comsa M. 1974. Direction et des etapes de la penetration des Slaves vers la peninsule balkanique aux VI-e — VII-e s.(avec un regard special sur la territoire de la Roumanie) // Balcanoslavica, t.I. Prilep.

Comsa M. 1974a. Einige Betrachtungen uber die Ereignisse in VI-VII Jh. an der unteren Donau // Slavia Antiqua, No 25.

Dabrowska T. 1973. Wschodnia granica kultury przeworskiej w poznym okresie latenskim i wczesnym okresie rzymskim // Materialy starozytne i wczesnosredniowieczny. Tom II.

Dabrowska T. 1988. Wczesne fazy kultury przeworskiej. Warszawa.

Dabrowska T., Godlowski K. 1970. Grob kultury przeworskiej z Hromowki na Ukraine // ZNUJ, Prace Archeologiczne z.12. Krakow.

Feffer L.-Ch., Perin P. 1987. Les Francs. А l’origine de la France. Paris.

Die Germanen. 1976. Ein Handbuch im zwei Banden. Bd I. Berlin.

Godlowski K. 1978. Zu Besiedlungsveranderungen in Schle-sien und Nachbarraumen wahrend der jungeren vorromischen Eisenzeit // ZNUJ, t. 485, Prace archeologiczne, z. 26.

Godlowski K. 1979. Z badan nad zagadnieniem rozprzestrzenia slowian v V-VI w. n.e. Krakow.

Godlowski K. 1985. Przemiany kulturowe i osadnicze w poludniowej i srodkowej Polsce w mlodszym okresie przedrzymskim i okresie rzymskim. Wroclaw etc.

Hachmann R. 1957. Ostgermanische Funde der Spatlatenezeit in Mittel-und Westdeutschland // Archeologia Geographica, Bd 6.

Hachmann R., Kossack G., Kuhn H. 1962. Volker zwichen Germanen und Kelten. Neumunster.

Hensel W. 1973. Polska starozytna. Wroclaw etc.

Iconomu G. 1968. Cercetari archeologice la Mangalia si Neptun // Pontica. Studii si materiale de istorie, archeologie si muzeografie. Constanta.

Ionita I. 1972. Unele probleme privind populatia autochtona din Moldova in secolele II-V e.n. // Crisia. Culegere de materiale si studii. Oradea.

Jamka R. 1864. Fibule typu oczkowatego w Europie srodkowej ze szczegolnum uwzglednieniem ziem polskich // Materialy starozytne, t.X.

Jaskanis J., Okulicz J. 1981. Kultura wielbarska (faza cecelska) // Prahistoria ziem polskich, t.V.

Jazdzewski K. 1949. Atlas do pradziejow slowian. Lodz.

Kietlinska A., Dabrowska T. 1963. Cmentarzysko z okresu wplywow rzymskich we wsi Spicymierz, pow. Turek // Materialy starozytne, t.IX.

Kolendo J. 1981. а la recherche de l’ambre baltique. L’expedition d’un chevalier romain sous Neron. Warszawa.

Kolnik T. 1977. Rimsky napis z Boldogu // SlA, XXV-2. Bratislava.

Kostrzewski J. 1923. Wielkopolska w czasach przedhistorycznyh. Poznan.

Kostrzewski J. 1961. Zagadnienie ciaglosci zaludnienia ziem polskich w pradziejach. Poznan.

Lamberg-Krolovski C. 1971. The Protohistoric Veneti and Venedi and the Origins of Amber // Actes du VII CISPP, vol.2. Prague.

Lehr-Splawinski T. 1946. O pochodzeniu i praojczyzne slowian. Poznan.

Lowmianski T. 1963. Poczatki Polski. Tom I. Warszawa.

Macala P. 1995. Etnogeneza slovanov v archeologii. Kosice.

Macinsky D.A. 1974. Die alteste zuverlassige urkundliche Erwahnung der Slawen und der Versuch, sie mit den archaologischen Daten zu vergleichen // Ethnologia Slavica, t. VI. Bratislava.

Malinowski T. 1961. Kultura pomorska a kultura grobow kloszowych // Zagadnienia okresu latenskiego w Polsce. Wroclaw etc.

Michelbertas V. 1986. Senasis gelezies amazius Lietuvoje. Vilnius.

Miodowicz K. 1984. Wspolczesne koncepcje lokalizacji pierwotnych siedzib slowian. Dane jezykoznawcze. // ZNUJ, t. DCCXXII. Prace etnograficzne, z.19. Krakow.

Mitei M. 1962. Die slawische Siedlungen von Suceava // SlA, R.X.

Moora H. 1934. Zur Frage der Herkunft des ostbaltischen emailverzierten Schmuks // Suomen Muinaismuistoyhdistyksen Aikakaus kirj. 40. Helsinki.

Nestor I. 1957. La necropole slave d’epoque ancienne de Sarata Monteoru // Dacia, vol. I.

Nowakowski W. 1986. Z badan nad dzwonkami rzymskimi, znaidowanymi nad wschodnim Baltykem. Brazowe tintinnabulum z Malborka // Archeologia, t.37. Warszawa.

Nowakowski W. 1995. Sudinae — lud miedzy Baltykiem a Morzem Czarnym // Nunc de Suebis decendum est... Studia archaeologica et historica Georgi Kolendo ab amici et discipuli dicata. Warszawa.

Nowakowski W. 1996. Das Samland in der romischen Kaiserzeit und seine Verbindungen mit der romischen Reich und barbarischen Welt. Marburg-Warszawa.

Okulicz J. 1973. Pradzieje ziem pruskich od poznego paleo-litu do VII w. n.e. Wroclaw etc.

Okulicz J. 1984. Einige Aspekte der Ethnogeneze der Balten und Slawen im Lichte archaologisher und sprachwissenschaftlicher Forschungen // Quaestiones Mediiaevi, vol.III.

Parczewski M. 1988. Poczatky kultury wczesnoslowianskiej w Polsce. Krakow.

Parczewski M. 1993. Die Anfange der fruhslawischen Kultur in Polen. Wien.

Perin P., Feffer L.-Ch. 1987. Les Francs. А la conquкte de Gaule. Paris.

Peschel K. 1978. Anfange germanischer Besidlung im Mittelgebirgsraum. Berlin.

Rostafinski J. 1908. O pierwotnych siedzibach i gospodarstwe slowian w predhistorycznych czasach. Warszawa.

Sarov O. 1995. Hassleben-Leuna und Danceny // La noblesse romaine et les chefs barbares du III-e au VII-e siecle. Paris.

Schmidt B. 1961, 1976. Die spate Volkerwanderungszeit in Mitteldeutschland // Veroffentlichungen des Landesmuseums fur Vorgeschichte in Halle. Bd. 18, 29.

Shchukin M.B. 1989. Rome and the Barbarians in Central and Eastern Europe 1st Century BC — 1st Century AD // B.A.R. International Series 542. Oxford.

Shchukin M.B. 1986-1990. The Balto-Slavic Forest Direction in the Archaeological Study of the Ethnogenesis of the Slavs // Wiadomosci Archeologiczne, t. LI, z.1.

Smiszko M. 1935. Kultury wczesnego okresu epoki cesarstwa rzymskiego w Malopolsce Wschodniej. Lwow.

Szczukin M.B. 1981. Zabytki wielbarskie a kultura czerniachowska // Problemy kultury wielbarskiej. Slupsk.

Tejral J. 1989. K otazce pozdne rimskich sidlist “zlechovskeho typu” // Acta muzei Moraviae (Casopis Moravskego muzea), t. LXXIV.

Teodor D. 1978. Teritoriul Est-Carpatic in veacurile V-XII n.e. Iasi.

Udolf J. 1979. Studien zu Gewassernamen und Gewasserbe-zeichungen. Heidelberg.

Vana Z. 1983. Die Welt der alten Slawen. Praha.

Werner J. 1971. Zur Herkunft und Ausbreitung der Anten und Sklavenen // Actes du VIII CISPP. Beograd.

Werner J. 1981. Bemerkungen zum nordwestlichen Siedlungsgebiet der Slawen im 4.-6. Jahrhundert // Beitrage zur Ur- und Fruhgeschichte. Beihefte 16. Berlin.

Werner J. 1988. Danceny und Brandstrup. Untersuchungen zur Cernachov-Kultur zwischen Sereth und Dnestr, und zu den Reichtumzentren auf Funen // Bonner Jahrbucher, Bd 188.

Wheeler R.E.M. 1939. Iron Age Camps in Northwestern France and Southwestern Britain // Antiquity, Vol. XIII.

Wolagiewicz R. 1981. Kultura wielbarska — problemy interpretacji etnicznej // Problemy kultury wielbarskiej. Slupsk.

Wozniak Z. 1979. Chronologia mlodszej fazy kultury pomorskiej w swietle importow i nasladownictw zabytkow pochodzenia poludniowego // Problemy kultury pomorskiej. Slupsk.

Zeman J. 1976. Najstarsi slovenske osidleni Cech // Pamatke Archeologicke, №1
378

[Владимир Тихомиров]

http://www.istpravda.ru/research/10625/

Откуда пошли русские? На этот вопрос до сих пор нет ясного ответа, а споры на предмет общей истории славян в последнее время обострились до такой степени, что оппоненты готовы сойтись в рукопашной. "Историческая правда" начинает публиковать главы из фундаментального исследования ранней истории славян. Главы из книги "Время венетов" будут публиковаться на сайте частями.
Время венетов. Начало.
... Князь Владимир лежал в полной темноте на холодной каменной скамье. Сквозь тошноту и пульсирующие приступы боли, разрывающие его голову на части, он прислушивался к крикам, доносившимся из пиршественной залы огромного белокаменного дворца Корсунского эпарха Анастасия – кажется, внизу начиналась резня.

Сколько времени он провел в забытьи – князь не знал.

Он провел рукой по лицу, почувствовал кровь на лбу, над самыми глазами – такими беспомощными, широко раскрытыми, но ничего не видящими.
Все произошло в одно мгновение. Шел третий или четвертый час княжьего пира во славу будущей жены царя русов царевны Анны. Столы для гостей стояли в три ряда между узорчатыми мраморными колоннами, обвитыми гирляндами цветов, а в каждом ряду было по десять столов, а на каждом столе громоздились тяжелые ковши, кубки, усыпанные жемчугом, и тяжелые блюда, наполненные всякими яствами. Было здесь и холодное мясо в жгучем арабском соусе, и запеченные лебеди, и жареные павлины, и пироги с мясом и с сыром, и медовые сласти, и всевозможные дивные заморские фрукты, а пока гости кушали, слуги разносили ковши и кубки с терпким греческим вином: красным, золотистым и черным. Специальный служка бегал с кувшином родниковой воды, настоянной на лепестках роз, которую изнеженные греки подливали в вино, чтобы от хмеля не слишком кружилась голова. Слух гостей ублажали греческие хористы с цимбалами, певшие любимые псалмы царевны.

Князь разбавленного на греческий манер вина не признавал, выпивая за раз кубок хорошего понтийского мушкателя, но сегодня князь пил мало, ничего не ел, а только посматривал на высокий помост, где стоял стол, покрытый красной парчой с золотыми узорами – почетное место для посланников ромейского императора. Там, в окружении греческой знати сидела его невеста Анна - надменная, холодная, за все время пиршества не проронившая ни слова.

По знаку князя мгновенно подбежал служка с чашей вина.

- Эй, певцы, помолчите! – крикнул князь, отхлебнув терпкого вина. – Эту чашу я хочу по нашему обычаю посвятить моей прекрасной невесте… Владимир осекся, почувствовав внезапную боль в груди – словно тысячи холодных иголок вонзилось разом в сердце. Дыхание у него перехватило, и окружающие его белокаменные палаты, гости, служки, проклятые цимбалы и даже море, залитое розовым светом вечернего солнца – все это разом сгинуло во тьме.

- Позовите мне… - успел еще прохрипеть князь, прежде чем он упал прямо лицом на стол.

Он уже не видел, как разом смолкли все разговоры и песни, как рванулся к нему верный Добрыня, как вскочили и схватились за ножи его сотники, как смертельно побледнели греческие сановники в предчувствии безжалостной расправы за отравление князя русов.

Но он не умер. Подосланные убийцы, видимо, что–то напутали с зельем, и яд, вместо того, чтобы убить князя, только лишил его зрения.

И вот теперь он очнулся в полной темноте на каменной скамье.

Скорее всего, отравителей послал сам император Василий, не желавший платить русам по счетам. Гром Перуна, с самого начала не стоило верить этим лживым грекам, но когда императорский трон пошатнулся под натиском мятежного узурпатора Варды Фоки, василевс был согласен на любые условия, он готов отдать все, лишь бы набрать новое войско на Севере. И Владимир не устоял, хотя даже волхвы, увидевшие в небе огненные стрелы Перуна, отговаривали его от этой сделки.

Да что там волхвы! Князь и без всяких знаков и советчиков знал, что грекам нельзя верить и момент для военного похода сейчас самый не подходящий. Он только что закрепился в Киеве, дружина требовала отдыха и денег. Для серьезного же похода требовалось набрать новых бойцов, нужно было посмотреть на них в деле, нужно было назначить новых сотников… Но даже и не в этом дело. Нужно было найти людей, которым можно было бы оставить все дела в Киеве – этом городе лживых лавочников, хазарских ростовщиков и гнилых вельмож, только и готовых воткнуть нож в спину. Но ни времени, ни людей у Владимира не было, а посланники василевса, между тем, ползали на коленях и умоляли спешить, иначе проклятый узурпатор возьмет верх. И когда Владимир заколебался, послы предложили хорошую, очень хорошую цену – царскую сестру Анну. То есть, Владимир становился ближним родичем самого греческого царя, а это открывало перед киевским князем невероятные перспективы – к примеру, Владимир мог бы получать свою долю за каждого бойца, нанимающегося на службу в армию греческого императора. Он мог бы построить свой дворец прямо в Царьграде. Он мог бы… Словом, Владимир решил рискнуть, обрушившись с шестью тысячами бойцов на мятежников.

Но когда русская дружина выполнила уговор, царь Василий решил не спешить исполнять свое обещание – шли месяцы, но посольство с царевной Анной так и не появилась в ставке князя. Владимир ждал долго, но потом решил двинуть свои войска на город Корсунь для того, чтобы принудить императоров сдержать слово. Осада длилась недолго – после того, как дружинники перекрыли подземный акведук, питавший осажденный город водой из колодцев, ворота крепости открылись – тем более, что Владимир обещал не чинить грабежей и убийств. Но Василий решил, видимо, разорвать свадебный контракт самым простым способом, подсыпав князю яд.

Впрочем, за покушением могла стоять и сама принцесса Анна – женщина, по слухам, гордая, хитрая и своенравная, которая вовсе не испытывала никакого покидать утонченный Царьград ради жизни на варварском Севере. Конечно, нужно лишиться остатков разума, что бы травить князя на собственном свадебном пиру, ведь после смерти князя разъяренные дружинники не выпустят уже никого из дворца – так того требуют боги, а волю богов нужно исполнять.

И вряд ли Анна уйдет из Корсунского дворца живой – если только сотники не захотят взять у императора Василия выкуп за голову сестры.

Но вот за свою голову князь Владимир не дал бы сейчас даже ломаного медного гроша.

Слепец не может управлять войском, потому что слепец не видит воли богов – эту истину знают даже киевские мальчишки.

И поэтому дружину из Корсуня поведет уже кто-то другой. Может быть, верный Добрыня, может, сотник Крислав – варяжский наемник, уже давно мутивший воду в войске по поводу дележа добычи. Крислав хотел большую долю, этого же хотели и другие наемники. Уже сейчас князь сквозь жалобные вопли греков слышал признаки намечающегося разлада, и когда мятежные сотники возьмут верх, то судьба слепого князя будет решена.

Значит, действовать нужно быстро, очень быстро - пока наемники не пустили в ход мечи.

- Добрыня, - прохрипел князь,- Позовите мне Добрыню…

- Я здесь, князь, - тут же откликнулся верный сотник, стоявший, как оказалось, у изголовья скамьи.

- Добрыня, приведи мне Акима, - шептал князь, - тащи его сюда.

Тут же застучали по мраморному полу сапоги верных воинов, и уже через минуту у княжеского ложа стоял монах Иоаким – весьма упитанный грек с курчавой шевелюрой и круглым лицом, с которого в прежние дни никогда не сходила улыбка. Иоаким был одним из духовников принцессы, ему же двор в Царьграде иногда поручал и важные дипломатические миссии, и Владимир не знал еще человека, которого бы не мог уговорит ловкий брат Иоаким. Но сейчас ему самому требовалось уговорить самого Иоакима.

Судорожно схватив Акима за плечо, князь рывком притянул его к себе и зашептал прямо в ухо, путая греческие и славянские слова:

- Акимушка, слушай меня внимательно. Я умираю, и перед смертью хочу, чтобы ты выполнил мою последнюю волю… Я хочу креститься. Хочу принять веру христианскую – как моя бабка, как мой отец… Будешь моим крестителем, Аким?

Монах лишь кивнул: все понял, князь.

- Еще хочу, Аким, чтобы ты помолился за меня перед Богородицей вашей. Крепко помолись и передай Богородице мой обет предсмертный: если Господь оставит мне, грешнику, жизнь, то я больше никогда на христиан войной не пойду, но веру греческую и на Русь принесу. Церкви в Киеве и Новгороде поставим, народ крестить будем, тебя, Акимушка, главным епископом, сделаем – будешь жить в княжеском тереме, будешь всеми попами на Руси командовать. Хочешь, Акимушка, быть епископом?... Вот, Аким, иди и молись за меня Богородице. И готовь купель крестильную – времени у нас мало…

- Бегу, княже, - зашептал потрясенный Аким, - все сейчас с Божьей помощью устроится.

Добрыня, слышавший разговор князя, только головой покрутил от удивления: ну и голова у князя! Из любой западни змеей выползет. В два мгновения князь заставил работать на себя хитрого монаха со всей его братией – а это куда более могущественная и влиятельная корпорация, чем сам император, едва взобравшийся на престол. Теперь-то Аким из кожи вон вылезет, но найдет противоядие и своего шанса на епископский омофор он не упустит. Шутка ли, стать архиереем у новообращенных русов! Однако, подумал сотник, рано еще радоваться - теперь надо удержать Крислава и его братию от резни, иначе погубят они все дело…

Добрыня развернулся, чтобы спуститься в зал и освободить уже взятых в заложники греков, как вдруг снова услышал голос князя:

- Добрыня? Ты все слышал?

- Да, князь.

- И ты тоже крестись, понял?

- Понял, - пожал плечами Добрыня, предпочитавший держаться в стороне от всех разговорах о богах. Но, если это надо, значит, можно и покреститься.

Князь обессиленно откинулся на подушку. Боль в висках стала невыносимой, грудь горела огнем, а тьма в глазах уже окрасилась в кроваво-красный цвет…

Вдруг он услышал где-то торжественное пение, прекрасное и неземное, как будто пели не люди, а хор из тысячи тысяч ангелов. В этой музыке хотелось раствориться, плыть вместе с ней над землей, плавно огибая горы, лесистые холмы и реки… Князь не разбирал ни единого слова, но, подумалось ему, откуда же человеческому разумению понять эти слова, если поют ангелы на дивном ангельском наречии, недоступном уму смертных? Наверное, я умираю, подумалось князю, но эта мысль не вызвала у него ни страха, ни отчаяния – разве с ангелами небесными, про которых ему в детстве столько рассказывала бабушка, можно чего-то бояться?..

Князь улыбнулся, но тут ангельский хор стих, и громкий мужской голос густым басом воскликнул непонятное:

- Аксиос!

И тут же тысячи и тысячи ангелов грянули хором:

- Аксиос, аксиос, аксиос!

«Достоин»! – вдруг вспомнил князь значение этого слова: на греческом языке «аксиос» означает «достоин». Но разве ангелы небесные говорят на греческом?

Додумать эту мысль он не успел, тьма перед глазами вдруг рассеялась, и он увидел прямо перед собой улыбающееся лицо бабушки – хотя обычно княгиня Ольга всегда была сурова и строга с внуками. Необычайно помолодевшая, Ольга, облаченная в белоснежные греческие одежды, стояла в ангельском хоре и пела ему «аксиос», а рядом он увидело лицо отца, матери, лица братьев и родных, каких-то родичей, умерших много лет назад. Владимир хотел было спросить, что они тут все делают, но тут невидимая сила увлекла его наверх, и он увидел , что этот ангельский хор стоит как бы в форме гигантского круга – даже не круга, но колеса, более того, этот хор и есть колесо, которое, медленно вращаясь, начало куда-то двигаться по зеленой равнине…

Владимир вдруг понял, что сейчас происходит что-то очень важное, какое-то событие Вселенского масштаба, но что именно понять он не мог и спросить было совершенно не кого.

… Когда брат Иоаким с рослыми монахами вернулся в княжеские покои, Владимир уже лежал без сознания. Монахи подняли его тело на руки, срывая мокрые от пота парчовые одежды, затем разжали ему зубы, что бы брат Иоаким смог влить в рот несколько капель пахучей жидкости из маленького стеклянного пузырька – настоя териака, верного средства от мышьяка и прочих ядов.

- Скоро он придет в себя, - распорядился Иоаким, - а пока, братья, несите его в храм – навстречу новой жизни.

* * *
В истории нашей — как, впрочем, и любой другой — страны есть события, которые большинством граждан воспринимаются как ключевые для верного понимания своего прошлого. К числу таких мест памяти русской истории, прежде всего, относится Крещение Руси — принятие князем Владимиром Святославовичем христианства. Событие, которое превратило временный союз различных славянских и неславянских племен в полноценное государство. И без понимания истинного значения Крещения никакой рассказ о Руси и о ее исторической судьбе в принципе невозможен.

Однако, непосредственное обращение к источникам, как правило, разочаровывает непосвященных. Крещение Руси описано в древнерусской летописи «Повести Временных лет» иеромонаха Киево-Печерской лавры Нестора как сказочный, вернее, вероучительный рассказ, полный чудесных и явно нереальных подробностей – чего, например, стоит рассказ о том, как князь едва не принял ислам, но потом, узнав, что вера Магомета запрещает пить вино, тут же обратился к православию. Дескать, вино – «веселие Руси есть», без него нам в Киеве никак.

Поэтому многие читатели не доверяют «Повести временных лет», считая, что Нестор все выдумал, выдавая исторические байки и анекдоты за правду.

Однако, давайте не будем спешить с выводами. Иеромонах Нестор был не глупее нас с вами, дорогие читатели, и прекрасно мог отличить аллегоричный исторический рассказ от банального вымысла. Более того, Нестор – будучи очень образованным человеком своего времени, и не просто образованным в секулярном смысле, но образованном в церковном понимании этого слова, то есть, воспитанным в богатых традициях Византийской Православной церкви, - знал и умел много такого, о чем современный человек, к сожалению, даже не имеет никакого понятия.

В частности, Нестор умел читать Библию по словам – то есть, не так как мы с вами, воспринимая лишь поверхностный сюжетный уровень евангельского повествования, но и постигая зашифрованный в библейских сюжетах потаенный смысл, который раскрывается лишь при очень вдумчивом чтении, при обдумывании буквально каждого слова.

Но читать таким образом - вовсе не такое простое дело, как может показаться со стороны – чтобы научиться читать Библию на уровне иеромонаха Нестора, нужно прочитать все тексты Священного Писания, нужно владеть несколькими языками: прежде всего, греческим, латинским и арамейским, необходимо знать исторический контекст библейских событий. И только тогда вы поймете, почему пророк или евангелист употребил в данном случае то или иное слово, и о чем же в действительности рассказывает та или иная притча.

Именно в такой церковной традиции написана и «Повесть Временных лет» - здесь каждое слово имеет особенное значение, здесь каждое слово – это своего рода гиперссылка на исторические события и обстоятельства, понятные начитанным людям из круга иеромонаха Нестора, но, к сожалению, совершенно неизвестные людям XXI века.

Поэтому, чтобы понять истинное значение рассказа о Крещении Руси его следует прочитать точно таким же библейским способом – то есть, буквально по словам, восстанавливая содержание и смысл каждой «гиперссылки». И тогда вам откроется подлинная история нашей страны – история, о которой вы даже не подозревали. История, тщательно скрываемая идеологическими шорами.

Готовы ли вы к такому открытию?

Наш рассказ будет долгим, ведь принципиально важно понять не только то, КАК происходило Крещение. Важно понять и КТО собственно принял это Крещение.

Первая страница "Повести временных лет" (Лаврентьевский список).

* * *
Древние германцы свое происхождение от великана Имира, спонтанно возникшего от таяния космического льда Эливагара.

Евреи - от Адама, первого человека на Земле.

Иеромонах Нестор Летописец вывел происхождение славян от младшего сына ветхозаветного Ноя Иафета: «По разрушении (вавилонского) столпа и по разделении народов взяли сыновья Иафетовы запад и северные страны. От этих же произошел и народ славянский…» (здесь и далее «Повесть временных лет» цитируется в переводе Д.С.Лихачева).

С Нестором были согласны и другие славянские летописцы – например, польский хронист XII века Викентий Кадлубек, автор труда "Chronica Vincentiana", или чехи Козьма Пражский и Далимила Мезиржицкий, составившие примерно в ту же самую эпоху свои летописные своды. Понятно, что эти почтенные ученые мужи друг у друга через плечо не подглядывали, а поэтому можно с уверенностью сказать, что они отобразили действительно бытовавшие в ту эпоху представления, что славяне являются близкими родственниками других европейских народов, которые, согласно библейской традиции, разошлись из-под обломков Вавилонской башни. В нынешней науке все эти народы получили название «индоевропейцев».

Но прежде чем говорить об индоевропейцах, давайте спросим себя: а не рановато ли мы начинаем? Ведь первые индоевропейцы появились на карте мира в те времена, когда не то что Константинополя, но и самого Вавилона с его башней еще не было.

Но давайте представим, что нам нужно рассказать историю США - нашего «alter ego», вечного российского соперника и союзника. С чего бы нам начать?

Конечно, рассказ об истории появления Соединенных штатов можно начать с 1787 года, когда Конвент в Филадельфии принял Конституцию США. Или все-таки лучше отодвинуть начало нашего рассказа на 4 июля 1776 года, когда Второй Континентальный конгресс представителей английских колоний провозгласил независимость Северной Америки от британской короны?

Но тогда возникает другой вопрос: как же эти английские колонисты вообще оказались на этом континенте? Поэтому начало рассказа придется еще немного сдвинуть – на 11 ноября 1620 года, когда корабль "Mayflower" под командованием Кристофера Джонса с первыми 102 поселенцами на борту бросил якорь у американского берега в районе Плимута. Но и тут возникает масса вопросов. Кто были эти пассажиры? Какая нелегкая судьба заставила пуститься их в опасное странствие через океан на самый край света? Как встретили их местные индейцы? Таким образом, нам никуда не уйти от рассказа о пуританах – поклонниках протестантского религиозного течения в Англии, которое встретило крайнее неприятие со стороны официальной англиканской церкви и властей. Заодно придется рассказать и об основателе пуританизма – теологе XVI века Роберте Брауне, и о движении Реформации вообще. Потому что без этого рассказа нельзя будет понять того чисто американского духа из смеси авантюризма, религиозного фанатизма и добровольного подчинения воле большинства, который в кратчайшие сроки и привел к появлению самой могущественной сверхдержавы планеты. Конечно, в ходе повествования об истории религиозных войн в Европе будет совершенно логично упомянуть о плавании Колумба, о походах конкистадоров и о первом открытии Америки викингами в Х веке. Викинги встретили на новых землях индейцев, и таким образом наш рассказ будет неполным без специального исследования, посвященного коренным народам Американского континента. Собственно, без рассказа об индейцах будет сложно понять, почему все эти племена сиу, могикан и апачей, которые вели бесконечные войны друг с другом, позволил себя покорит горстке бледнолицых пришельцев и загнать в резервации. Индейцы же появились на континенте 10 тысяч лет назад, и, таким образом, предыстория создания США занимает гораздо больше веков, чем собственно сама история этого государства.

Между тем, история Россия почти как две капли воды напоминает историю Америки – с той лишь разницей, что славяне на тысячелетие раньше колонизировали «ничейные» равнины Средне-русской возвышенности. Поэтому и разговор наш следует начинать вовсе не с мифического «призвания варягов на Русь», как это делает большинство историков, но со времен доисторических – и только тогда мы сможем понять, кем были эти самые «варяги» и куда и зачем они пришли. Только тогда мы и сможем понять, чем же в действительности является наша страна, какие идеи и тайные механизмы были заложены в фундамент этого государства.

* * *
Итак, индоевропейцы.

Само это название появилось на свет сравнительно недавно – в 1788 году, когда сэр Уильям Джонс, основатель и первый президент этнографического «Бенгальского азиатского общества», в своем знаменитом «Президентском обращении» предложил сравнительное языкознание в качестве нового средства изучения древнейшего прошлого человечества.

"Санскрит, каким бы древним он ни был, наделен замечательной структурой; более совершенной, чем греческий, более богатой, чем латынь и более утонченный, чем каждый из них. Вместе с тем, его близость им обоим, как в глагольных корнях, так и в грамматических формах, сильнее, чем это можно было бы объяснить случаем; она настолько сильна, что ни один филолог не может рассматривать эти три языка, не признав, что возникли они из одного источника, который, вероятно, уже не существует". (1)

Естественно, тезис о существовании «праязыка» тут же поставил перед исследователями вопрос и о наличии носителей этого языка, а также о примерном определении границ территории первоначального обитания этого «пранарода» до своего расселения по просторам Евразии.

Интересный момент: иногда этот самый «пранарод» еще именуют арийцами или ариями. Слово это в широкий лексикон вошло еще в XIX веке с легкой руки английского филолога Макса Мюллера, который переложил на английский язык персидский термин «Арьяна Ваэджо». Что в буквальном переводе означает «Арийский Простор» - так в «Авесте», священной книге зороастрийцев, именовалась некая райская местность - мифическая прародина иранцев: «Первым из мест и областей наилучших Я, Ахура Мазда, сотворил Арьяну Ваэджо у (реки) Вахви Даити (Благой Законной)…». (2)

Понятно, что сэр Мюллер, тихий кабинетный ученый и фанатичный поклонник Востока, прославившийся как первый переводчик «Ригведы», никак не мог предположить, что уже через несколько десятилетий с древними иранцами начнут отождествлять себя агрессивные поклонники теории расового превосходства «нордических народов». Тем не менее, именно из-за нацистов скомпрометировавшее себя самоназвание иранцев и осетин навсегда отошло из науки в область маргинальных оккультных псевдо-учений – туда, где обсуждаются разнообразные мистические тайны рейха, загадки Шамбалы, тамплиеров, масонские заговоры и прочие НЛО. А лингвисты всего мира вновь вернулись к политически нейтральному названию «индоевропейцы». И занялись поисками исторической «колыбели» индоевропейских народов.

Искать «колыбель» решили при помощи нехитрой методики, основанной на лингвистической реконструкции лексики «праязыка». Проще говоря, ученые выделили из разных индоевропейских языков все одинаковые или похожие слова, а затем попытались представить себе природные, географические и культурно-исторические условия среды обитания «пранарода», в которых мог бы сформироваться этот гипотетический «праязык».

Итак, первое, что можно утверждать с достаточной уверенностью, это то, что прародина индоевропейцев представляла собой область с горным ландшафтом. Об этом свидетельствует множество общих для индоевропейских языков корней слов, обозначающих высокие горы и возвышенности.

Во-вторых, это было довольно далеко от моря – лингвисты не обнаружили никакого общего термина для обозначения моря, общего для народов Европы и Азии. (3)

Судя по всему, индоевропейцы появились где-то на просторах Евразии, причем в климатических условиях средних широт – ведь в реконструированном «праязыке» присутствуют как слова, обозначающие жару и летний зной, так и слова, связанные с дождем, грозами, холодом и снегом.

На средние широты указывают и многочисленные названия животных – волка, медведя, зайца, бобра, мышь, змею и проч. Нет ни одного общего слова, которое бы обозначало льва, слона, верблюда или даже такого популярное на Востоке вьючное животное, как осел.

Такая же картина наблюдается и в растительном мире – индоевропейцам были прекрасно известны такие деревья, как дуб, бук, береза, осина и др.

Главным же занятием индоевропейцев было разведение скота – во всех древнейших языках сохранились общие названия для коров, лошадей, овец, собак. Реконструировано также древнее слово для «пастуха» и глагол «пасти, охранять скот». Более того, индоевропейцы были вообще первыми скотоводами на Земле. Об этом говорит тот факт, что все индоевропейские народы, в отличие, скажем, от индейцев, африканцев или жителей Юго-Восточной Азии, издревле занимавшихся охотой, обладают генетической предрасположенностью к потреблению молока и молочных продуктов. К примеру, корейцы, или танзанийцы вообще не могут пить коровьего молока – у них оно вызывает спазмы желудка, диарею или, в лучшем случае, брожение и повышенное газообразование. А все дело в том, что практически у 75 процентов представителей монголоидной и негроидной рас после окончания младенчества развивается непереносимость лактозы – молочного сахара. Именно из-за этой генетической особенности у азиатов до сих пор так плохо развито молочное хозяйство, и даже кочевники-монголы предпочитают пить кумыс - кобылье молоко.

А вот европеоиды за долгие века жизни со стадами домашних животных развили в себе способность расщеплять лактозу. Более того, как показали эксперименты, коровье молоко стимулирует выработку гормонов роста. Поэтому средний рост европейца превышает рост азиатов и многих представителей африканских народностей. А древние египтяне вообще смотрели на наших предков, как на великанов. Однако, за высокий рост европейцам приходится расплачиваться и повышенной предрасположенностью к остеопорозу и онкологическим заболеваниям.

В то же время предки индоевропейцев старались не употреблять в пищу никакой рыбы – лингвистам так и не удалось найти ни одного общего названия для окуня или щуки. О ловле рыбы никогда не говорится ни в «Ригвелде», ни в «Авесте»; филологи также обращают внимание на то парадоксальное отвращение к рыбе, которое испытывали греки гомеровских времен. Например, герои Гомера едят только мясо и хлеб, но не рыбу, и в «Илиаде» лишь однажды мимоходом упоминается про ловлю рыбы. (4)

Впрочем, у этого правила есть два и весьма больших исключения – осетр и лосось. Этой рыбой наши пращуры не брезговали никогда.

С разведением скота тесно связано и широкое применение повозок и колесниц. Историки не знают, кто и когда впервые изобрел само колесо, но, тем не менее, можно смело утверждать, что именно индоевропейцы первыми додумались до применения ступицы – отверстия в колесе, позволяющего его сажать на неподвижную ось. Поэтому во всех древних языках сохранилась точная терминология создания колесного транспорта, который позволял нашим предкам сохранять достаточно мобильный стиль жизни.

И все-таки древних индоевропейцев нельзя назвать кочевым народом – как, скажем, нынешних монголов или африканских берберов. Во-первых, у индоевропейского «пранарода» была достаточно высоко развита металлургия – но создание кузниц и плавильной печи для руды предполагает оседлый образ жизни и выделение из общей массы народа группы профессиональных ремесленников. Во-вторых, помимо скотоводства древние индоевропейцы были и неплохими земледельцами – во всех индоевропейских языках сохранились общие слова для обозначения хлеба, сельскохозяйственных растений и орудий для обработки земли.

Словом, о местонахождении мифической прародины индоевропейских народов можно гадать бесконечно долго. Но куда больше нас интересует общая духовная платформа – в частности, тот религиозный фундамент, на котором выросли все языческие культы многочисленных индоевропейских племен и народов.

И этот духовный фундамент оказался на удивление прочным.

Продолжение следует.

Библиография

1 - «Специализация по индоевропеистике». Кафедра общего языкознания, филологический факультет, Санкт-Петербургский государственный университет, 2006 г.

2 - «Авеста. Избранные гимны.» (Перевод И.М.Стеблина-Каменского). Изд-во «Дружба народов», М., 1993 год.

3 - Гордон Чайлд «Арийцы – Основатели европейской цивилизации». Изд-во «Центрполиграф», М., 2005 г.

4 - Л.И. Зайцев «Древнегреческий героический эпос и «Илиада» Гомера», Л., 1990.

[Владимир Тихомиров]

http://www.istpravda.ru/research/10655/

Священная языческая «триада» как основа европейской цивилизации.

По своему внешнему облику древние индоевропейцы меньше всего походили на тех мифических «арийцев», которых измыслили кабинетные ученые в XIX и XX веках. Конечно, среди многочисленных племен встречались и светловолосые люди высокого роста – но вообще-то такой облик был типичен лишь для выходцев с северных широт. Но большинству индоевропейцев были присущи черты расы, которую принято называть индо-средиземноморской. Или семитской – невысокие брюнеты с карими глазами и курчавыми волосами.

Но вот по своему менталитету индоевропейцы самым радикальным образом отличались от своих соседей, на духовном облике которых всегда лежала печать жаркого юга и бескрайних просторов пустынь. Вот как это различие сформулировал один из авторитетнейших богословов и философов нашего времени отец Александр Мень: «Среди безводных равнин семит чувствовал себя наедине с неведомым Божеством, и ощущал себя как жизнь, противопоставленную смерти; человек был в пустыне разумом, стоящим выше мертвой природы. Совсем иное мироощущение выработалось у арьев среди долин их благодатной земли. Так, у них необычайно обострилась чуткость к красоте природы. Бог был у арьев не над миром, как у семитов, а среди мира, внутри его, как всепроникающая и животворящая сила. Они имели тягу к мечтательности, сладостным грезам, созерцанию и научились погружаться в фантастические миры, созданные воображением.» (5)

Лес стал образом и подобием для всей космогонии индоевропейцев. Вселенная представлялась им как Мировое Дерево, вечное и растущее само по себе. И подобно любому дерево, вселенная индоевропейцев состояла из трех частей – в «корнях» Мирового дерева располагался хтонический мир злых демонов, в средней части жили люди, а высший мир «кроны» был отдан богам.

Земным же воплощением Мирового Дерева стал могучий дуб, почитание которого было распространено по всему Северному полушарию - от Индии и до Ирландии.

Все знают, что греки приносили жертвы мраморному Зевсу, восседающему среди колонн в Парфеноне, но только вот немногие помнят, что все эти беломраморные чудеса были построены уже на закате греческой цивилизации. А вот в самом начале античной истории, когда весь Пелопоннес и Балканский полуостров были покрыты густыми лесами, древнейшим и самым известным святилищем Зевса был могучий дуб близ города Додона; жрецы угадывали волю божества по шелесту дубоваых веток во время грозы, которые, как известно, в этой долине бывают чаще, чем где-либо на Балканах. Позже рядом с дубом появились бронзовые гонги, которые при малейшем дуновении ветра издавали утробный гул, напоминая людям о характере их грозного бога.

Густыми дубравами была покрыта и весь Аппенинский полуостров; ныне же лоскутки этих лесов можно увидеть разве что в заповедниках – например, в Parco Nazionale Appenino Tosco Emiliano. Но, как писал Тит Ливий, когда-то Рим был отделен от Этрурии гигантским Циминийским лесом таких устрашающих размеров, что ни один купец никогда не проникал в его непроходимые заросли. Так что, неудивительно, что первые молитвы Юпитеру возносились поистине с библейской простотой прямо под открытым небом - под сенью старых раскидистых дубов.

Из дуба вырезались и первые идолы - к примеру, как свидетельствовал Климент Александрийский, идолом Артемиды на острове Икар служил грубо обтесанный дубовый ствол. Таким же был и идол богини Геры на острове Самос, а жертвенник Геры Киферонской в Теспиях представлял из себя срубленный пень старого могучего дуба. Ибо тогда «ремесленники еще не упражнялись в искусстве изготавливать красивое на вид зло, когда же искусство стало процветать, увеличилось и заблуждение…» (6)

Даже название друидов – этих легендарных и всеведущих жрецов из кельтских мифов – означает «почитающие дуб». Этимология этого слова восходит к пракельтскому «druwids» (на латыни эти жрецы назывались «druids», а на древне-ирландском «drui»), состоящему из двух корней. Первый корень «dru» на индоевропейском означает «дерево», второй – «wid» - «видеть» или «знать». (7)

Из дуба вырезались и все священные изображения кельтов – к примеру, во Франции на берегу Сены было обнаружено огромное древнее святилище богини Секваны с настоящим кладом из 190 деревянных идолов. Все они были вырезаны из сердцевины дуба. Из дуба, по преданию, был вырезан и самый знаменитый языческий идол Ирландии – Кромм Круах, он же Кром Дуб. (8) Еще в истории остался «дуб Донара» (Donares eih), который когда-то был центром святилища близ городка Гейсмар в Германии. В VIII веке от Р.Х. его срубил святой Бонифаций, Апостол Германии. Но искоренить языческие представления ему так и не удалось – достаточно почитать сказки братьев Гримм о лесных духах, обитающих в дубравах.

Святой Бонифаций рубит священное дерево германцев.

Почитали дубы и славяне, и некоторые священные дубы славян дожили и до наших дней. Так, огромный дуб-великан стоит на берегу Днепра близ Запорожья у поселка Верхняя Хортица, который стал настоящим объектом народного паломничества. Дело в том, что в конце 80-х годов прошлого века Запорожский дуб засох – казалось, уже навсегда. К нему перестали ездить новобрачные, речушка Верхняя Хортица превратилась в илистое болото, сквер вокруг дуба пришел в запустение... И вдруг весной 1996 года одна ветка Запорожского дуба выбросила листву. О дереве вновь заговорили, даже православная Церковь объявила воскресение дуба свидетельством присутствия на земле милости живого Христа.

Любопытны находки и «Перуновых дубов». «В 1909 оду в 8 км от устья Десны между Остром и Черниговом был поднят дуб, в ствол которого были врезаны четыре кабаньи челюсти - это однозначно говорит о том, что у славян-язычников он выступал в качестве объекта поклонения. В 1975 г. же аналогичный дуб, но на этот раз уже с девятью кабаньими челюстями, был найден в Днепре, чуть ниже устья Десны. Нижняя часть этого дуба, что весьма интересно, носит следы огня - это свидетельствует о том, что у его подножия горел священный огонь." (27)

* * *
Еще один древнейший индоевропейский культ – почитание родников. По мнению археологов, поклоняться источникам воды люди стали ещё в палеолите и пронесли эту веру через тысячелетия. Ведь именно через воду Господь – творец всего сущего – и посылает в мир свою благодать.

В Индии такие священные источники именуются «тиртха» - и всякий праверный индус обязан хоть раз в жизни совершить к ним паломничество и омыться священными водами. Самыми почитаемыми «тиртха» считается Праяг - место у слияния рек Ганга, Ямуны и Сарасвати, куда каждый год в 14-й день лунного месяца Магха (февраль) сходятся и съезжаются сотни тысяч паломников. Считается, что именно в этот день божественный дух Вишну сходит в воды реки.

Молитва в водах Ганга.

Интересный факт - когда в XII веке от Р.Х. город был захвачен мусульманскими завоевателями, никто из шейхов даже не рискнул поднять руку на этот обряд. Напротив, мусульмане даже дали Праяг второе название - Аллахабад («Город Бога»), как бы подтвердив святость этого места. Еще одна священная «тиртха» находится в городе Варанаси, который, как считают индусы, основал сам бог Шива. Здесь весь берег Ганга застроен длинными каменными лестницами – «гхатами», куда на ежедневные ритуальные омовения стекаются тысячи индусов и туристов. Туристы, правда, заходить в воду побаиваются - Ганг в этом месте настолько загрязнен промышленными отходами, что в воде присутствует вся таблица Менделеева. Но ядовитые и токсичные химикаты – это еще полбеды. В реке также встречаются и обгорелые части человеческих тел – в Варанаси круглые сутки сжигают тела умерших паломников, которые проходят сотни километров ради того, чтобы умереть и быть сожженными в этом священном месте. Но паломников много, а дров – мало, а поэтому тела сжигаются не до конца. Как только большая часть тела обгорает, священнослужители произносят соответствующие молитвы и сталкивают труп в Ганг, освобождая место для следующего тела. И для обретения гармонии здесь нужна по-настоящему крепкая вера.

В Европе культ родниковой воды, питаемый народной памятью, не смогли уничтожить даже принятие христианства и средневековые кампании против «ересей». Отчасти это объясняется и тем, что и в христианстве вода играет главнейшую роль в совершенни главного таинства Крещения.

И сегодня почти при каждой русской деревне можно найти свой священный родник – часто возле них ключа вешают небольшую иконку или ставят крест. Замечательный российский этнограф XIX века священник Николай Гаврилович Богословский писал: «На церковной земле (у Кумозера) есть небольшой Ключ, обросший почти со всех сторон сосновым лесом, к которому издавна приходят не только ближайшие жители прихода, но даже и из других приходов за водою для больных младенцев, и за оною оставляют близ стоящей сосне или рубашку больного, или лоскуток холстины, или какой-нибудь платочек…» (9)

По праздникам возле таких священных родников даже проводились специальные богослужения: «После литургии и общего молебна, бывает крестный ход к часовне, отстоящей от церкви три версты. При этой часовне есть источник воды целебной от глазной болезни. По приходе с крестами, сначала совершается на самом источнике водоосвящение, а потом уже в часовне служатся верующим, приходящим из различных мест, молебны и кропятся святою водою…» (9.) Именно из-за этого на Руси испокон веков запрещалось стирать в церковные праздники. Ведь в те времена стирались и полоскали белье прямо на берегу реки, из которой батюшка и брал святую воду. Запрет соблюдался очень строго – иначе река-кормилица обидится. Конечно, сейчас, этот запрет мотивирован несколько иначе – дескать, не дело благочестивым православным христианам отвлекаться от праздничных богослужений в храмах на суетные дела да домашнюю работу. Но сам запрет, так или иначе, сохраняется.

Есть и источники, почитаемые всем православным миром. Так, под Сергиевым Посадом находится святой источник «Гремячий ключ» - источник преподобного Сергия Радонежского. По легенде, когда преподобный Сергий решился в силу различных обстоятельств оставить Троицкую обитель, он вместе со своим учеником преподобным Романом остановился на этом месте и молился об избавлении русского народа от иноземного ига. В знак того, что Господь внял молитве святого, из горы забил святой источник. Теперь здесь находится церковь Святителя Николая, и сюда за святой водой ежедневно приезжают тысячи паломников.

Не меньшее число людей приезжает и к источнику Святителя Тихона Задонского в город Задонск Липецкой области. Не так давно – в 2005 году – у источника была выстроена из красного кирпича небольшая часовня и купель для желающих окунуться в ледяной воде, куда в любое время стоит очередь из паломников.

Родники почитает и западный католический мир. Например, в Англии всеобщим почитанием пользуется родник Chalice Well – «Колодец Христовой Чаши», который находится неподалеку от живописных развалин аббатства Гластонбери. Древние английские легенды говорят, что именно здесь Иосиф Аримафейский, известный тем, что именно он снял с креста тело Спасителя, основал первую в Британии христианскую церковь. Под алтарем он поместил чашу с Христовой кровью – Святой Грааль, из которого и забил святой источник.

Также можно вспомнить и об Озерной деве из Артуровского цикла легенд, которая сделала для короля Британии волшебный меч Экскалибур. Собственно, у каждого родника или озера в Европе были своим языческие боги-покровители, которые под влиянием христианских идей трансформировались в русалок или водяных.

* * *
Совершенно особенный культ сложился и вокруг огромных каменных валунов, которые когда-то были принесены в Европу наступающими с севера ледниками. Впрочем, почитались не абы какие камни, а только особенные - например, отмеченные особыми знаками-выемками в виде «следа».

Первое историческое свидетельство о камне-следовике принадлежит перу Геродота, который писал: «В скале у реки Тираса местные жители показывают отпечаток ступни Геракла, похожий на след человеческой ноги длиной в два локтя». (10) В самой Древней Греции считался священным камень Омфал – «пуп земли». По преданию, этот камень, установленный некогда в храме Аполлона Дельфийского, считался центром вселенной или пупом Зевса. Даже Афина Паллада, которой греки впоследствии посвящали художественные статуи, первоначально изображалась в виде простого необтесанного каменного столба, который назывался «ксоаном» - т.е. «тесаным», ибо их вытесывали из того или иного материала. (9)

У соседей – римлян - издревле сложился свой обряд поклонения священным камням. Во время засухи римляне совершали обряд aquilium («выманивания воды»), который состоял в том, что жрецы-понтифики в торжественной процессии тащили через весь город lapis manalis («дождевой камень»), имевший форму кружки, из которой по каплям выпускали воду. Процессия начиналась от Капенских ворот близ Авентинского алтаря Юпитера и заканчивалась на Капитолии у храма Юпитера Громовержца, где жрецы в сопровождении городских чиновников-магистратов и матрон с распущенными волосами устраивали обильные жертвоприношения. Особым вниманием пользовались и камни бога Терминуса, игравшие роль пограничных и межевых знаков, а право частной собственности в Риме было священно. Всякий, кто отодвигал пограничный камень, считался проклятым богами и мог быть казнен. Впрочем, Терминус (от глагола "terminаre" - отделять, заканчивать) заведовал не только границами полей и угодий, он занимался и разграничением времени. Посвященный ему праздник Терминалий отмечался 23 февраля - в день римского Нового года. В этот день крестьяне собирались у общего пограничного знака, и каждый украшал гирляндами свою сторону камня или столба. Приносились жертвы и возлияния - медом, вином, молоком, зерном, пирогами; закалывались овца или свинья.

Овидий писал:

«Ночь миновала, и вот восславляем мы бога, который
Обозначает своим знаком границы полей.
Термин, камень ли ты иль ствол дерева, вкопанный в поле,
Обожествлен ты давно предками нашими был.» (11)

В Европе священные камни были практически у всех народов – достаточно лишь вспомнить о знаменитом комплексе Стоунхендж близ городка Солсбери, графство Уилтшир, Великобритания. Но подобные каменные алтари разбросаны по всему континенту – например, в Каталонии всем туристам показывают «Чертов камень» - La Pedra del Diable – одиноко стоящий на берегу реки Тер каменный столб высотой в человеческий рост. Когда-то этот столб был языческим алтарем, и к нему до сих пор слетаются все ведьмы с окрестных гор и долин. Но больше всего загадочных каменных сооружений находится на Менорке - втором по площади острове Балеарского архипелага. Есть здесь и древние склепы с захоронениями – «таулы», выполненные в виде конструкций из двух плит, поставленных в форме буквы «Т», и «талайоты» - круглые каменные башни высотой до восьми метров. Есть и «наветы» (или «корабли мертвых») — загадочные каменные сооружения, напоминающие усеченную пирамиду. Всего же археологи на этом острове насчитывают более 1600 мегалитических построек, которые были возведены практически одновременно с египетскими пирамидами.

Поклонение камням было развито и в средневековой Европе – недаром король франков Карл Великий в VIII веке от Р.Х. приказал уничтожить все стоячие культовые камни, а самих камнепоклонников – повесить. Кое-где в Европе фетишизация камней сохранилась и до наших дней. Так, в отдаленных селах Ирландии хозяйки по праздникам все еще заворачивают специальные «домашние» камни в полотенца и выставляют их на окно – на всеобщее поклонение. В Норвегии существовал давний обычай собирать круглые камни, которые каждый четверг мыли и смазывали маслом, а в определенные дни купали в пиве, дабы они послали в дом счастье и достаток.(12)

В России отголоски этого древнего «каменного культа» сохранились и до наших дней. Только в северо-западной части России, по подсчетам сотрудников Отделения фольклора Санкт-Петербургского Института истории искусств РАН, насчитывается около четырехсот почитаемых – «обрядовых» - камней. Между прочим, профессор-фольклорист Виктор Лапин, показывая мне свои объемистые отчеты с перечнями сакральных мест, признался, что только теперь он смог понять ритм и структуру духовной жизни древнего общества: «Мы знали, что да, вот есть храмы, есть святые места, но мы и понятия не имели, что «сеть» этих «святых мест» была такой плотной и пульсирующей. Ведь люди по особым праздникам ходили от одного почитаемого места – родника или камня к другому, это была яркая и живая народная религия».

Синь-Камень.

Самый знаменитый из сакральных российских валунов - Синий камень, что находится на берегу Плещеева озера в Ярославской области. Он действительно синего цвета – но лишь при определенном освещении. Сюда народная тропа действительно не зарастает. Одни приходят просто из любопытства, другие верят в его лечебные свойства – местные бабули говорят, что если прислониться к камню больным местом, то боль уйдет. Третьи утверждают, что если написать свое имя на Синь-камне, то непременно станешь богат.

- Синий камень – это древнее культовое место, - рассказала мне историк Юлия Никитина из Переславль-Залесского историко-архитектурного музея заповедника. – Когда-то Синий камень стоял на соседней Александровой горе, где было языческое капище, где приносили жертвы как славяне: так и мерянские племена. Кстати, возможно: этот камень был алтарем бога весны Ярилы, и от этого происходит и старое название горы - Ярилина плешь.

Но знаменит Синь-камень не только своим языческим прошлым – согласно народной молве, этот валун якобы может самостоятельно перемещаться с места на место. Говорят, что после крещения Руси этот камень был сброшен с горы, а на месте капища построили часовню. Когда часовню сожгли отряды татарского хана Тохтамыша, местные жители снова стали поклоняться камню.

В XVI веке Синь-камень по указу Иринарха, затворника ростовского Борисоглебского монастыря на Устье, был зарыт в землю. В «Житие» затворника так рассказывается об этом событии: «В Переяславле обнаружилось суеверное почитание большого камня, находившегося за Борисо-Глебским Переяславским монастырем. К этому камню ежегодно в праздник апостолов Петра и Павла собиралось множество народа. Диакон приказал повергнуть камень в яму. Этот подвиг Онуфрия многим не был угоден; благочестивый диакон терпел порицания, брань и насмешки; сверх того, постигла его и болезнь, — но все это диакон Онуфрий переносил с твердостью, уповая на милость Божию…» (13)

Но через какое-то время Синь-камень вновь вылез из-под земли на белый свет – вероятно, отец Онуфрий лишь присыпал его тонким слоем земли, который за несколько десятилетий начисто смыли весенние паводки. Тогда Синь-камень решили употребить на пользу христианcкой церкви – причем, в самом буквальном смысле, то есть, заложить его в фундамент колокольни церкви в соседней Духовской слободе. Зимой 1788 года камень спустили с горы на замерзшее озеро, погрузили на громадные дровни, запряженные дюжиной лошадей, и повезли по льду к месту строительства. Но лед под тяжестью Синь-камня проломился, и гигантские сани вместе с валуном и лошадьми ушли под лед. А через шесть десятилетий местные рыбаки стали замечать, как из воды постепенно начала выходить каменная глыба – по чуть-чуть, из года в год, Синь-камень как будто «полз» из озера в северном направлении. Впрочем, ученые говорят, что ничего непонятного тут нет - просто берега озера, подмываемые водой, периодически меняют свои очертания, вот валун и «ходит» с места на место. Однако, эти простые объяснения не устраивают любопытных, которые верят, что Синь-камень хочет вернуться на свое законное место в святилище на вершину горы.

Конь-камень.

Еще на севере России знаменит и Конь-камень — огромный валун серого гранита высотой в четыре метра и весом в 750 тонн, который стоит на острове Коневец на Ладожском озере. Когда-то местные жители использовали Коневец как летнее пастбище для своих лошадей и приносили в жертву на этом камне коня, дабы возблагодарить тем самым духов острова, обитавших, по легенде, в этом самым камне. В конце XIV века сюда пришел преподобный монах Арсений, уроженец Новгорода Великого, которому было видение, что он должен стать основателем монастыря во имя Богородицы на севере Руси. Дважды волны прибивали ладью монаха к острову, а на третий раз Арсений решился основать в этом «бесовском месте» монастырь. Совершив крестный ход вокруг Конь-камня с иконой Богородицы в руках, Арсений окропил его святой водой. Местные рассказывают, что духи тут же вышли из камня и, обернувшись черными воронами, улетели прочь к противоположному берегу Ладоги, который стал с той поры именоваться Чертовой бухтой. Вместе с духами, как гласит предание, исчезли и змеи: Коневец — это единственный остров на Ладоге, где нет змей. В память о победе христианства над темными языческими духами на вершине камня послушники нового монастыря поставили небольшую деревянную часовню.

Впрочем, и другие миссионеры Православной церкви старались не рубить с плеча языческие верования, а «крестили» их вместе с паствой. К примеру, в XV веке в Калужской губернии действовал подвижник Тихон Медынский, который не только молился на языческом камне возле священного родника, но и в качестве монашеской кельи выбрал себе дупло огромного дуба, к которому крестьяне-язычники приносили свои жертвы. Понятно, что преподобный Тихон, исходивший к крестьянам из священного дерева, воспринимался ими как понятный им представитель высших сил.

В начале XIX столетия подвиг Столпника повторил знаменитый подвижник Серафим Саровский (в миру Прохор Исидорович Мошнин), один из наиболее почитаемых святых Русской православной церкви, молившийся на камне 1000 дней и ночей.

Икона св. Антония Римлянина.

А в Великом Новгороде случилась и вовсе удивительная история. Если вы побываете в соборе Рождества Богородицы Антониева монастыря, то в западном притворе храма вам обязательно покажут камень святого Антония Римлянина, первого игумена монастыря. По преданию, Антоний Римлянин родился в Италии в самом начале XI века в семье знатных подданных Византии, державшихся православного исповедания. В юности он потерял родителей и решил принять монашество в одном пустынном скиту, где он прожил двадцать лет. Но «гонения со стороны латинян на православных принудило братию разойтись. Преподобный Антоний скитался, переходя с места на место, пока не нашел на пустынном берегу моря большой камень, на котором целый год прожил в посте и молитве. Страшная буря, разыгравшаяся 5 сентября 1105 года, сорвала камень, на котором находился преподобный Антоний, и понесла его в море...» (14) Однако, камень, вопреки всем ожиданиям, не затонул, а пустился в плавание через Средиземное море и Атлантику. Чудесным образом камень в два дня преодолев Северные и Балтийские моря, прошел через реку Волхов и накануне праздника Рождества Пресвятой Богородицы пристал к берегу в трех верстах от Новгорода. В честь этого события Новгородский епископ Никита дал Антонию землю для основания монастыря.

Камень- следовик.

Иной раз такие «священные камни» могли сами играть роль храмов, как это произошло с «камнем-следовиком» в деревне селе Колмыково Маловишерского района Новгородской области. Рассказывают, что когда-то давно на этом камне будто бы явилась икона Богородицы. В честь этого чудесного события по праздникам к камню стали организовывать крестный ход из деревенской часовни, и батюшка служил там молебны. А когда после революции деревенскую церквушку закрыли, то местные жители стали молиться у священного камня. Дождевая вода, скопившаяся в полукруглых выемках–«следках» камня, считалась святой и, как говорят, помогала от глазных болезней. А в 60-е годы прошлого века в стране поднялась вторая волна гонений на церковь. В село из города приехали богоборцы-комсомольцы, заложили под камень заряд динамита да и взорвали его – что б не смущал народные умы. Но местные жители бережно собрали все осколки и сложили их в пирамидку, наверху поставили крестик, а вокруг поставили специальную ограду. В щели между камней, где скапливалась вода, клали монетки, цветы, конфеты? Куски пирогов - кто что принесет. Некоторые паломники, приезжающие в Колмыково из соседних районов, даже забирают с собой небольшие осколки. (15)

Впрочем, далеко не все языческие каменные святилища стали христианскими. Так, в Тульской области, до сих пор рассказывают легенды о «злых» камнях Баш и Башиха, и о наказаниях, которые понесли селяне, попытавшиеся убрать их с места. Поля не приносили урожая, животные умирали, люди беднели. Боясь потревожить эти два валуна, селяне никогда не распахивали землю вокруг них. Так они и стоят рядом до сих пор. А вот в карельской деревне Андрусово до сих пор рассказывают легенду о валуне с отпечатком копыта беса, который во время пожара монастыря выскочил из него и горящей конечностью оставил свой след на камне.

А вот в Дмитровском районе Московской области почитается большой камень-валун, который лежит в Шутовом лесу на берегу реки Кимерши. Русский историк Василий Татищев, ссылаясь на Иоакимовскую летопись, писал, что будто бы этот камень сам приплыл по реке Кимерше в день Ивана Купалы, и даже выбрал место, где ему лежать. К этому камню испокон веков приносили тяжелобольных детей, обливали камень водой из ручья, а потом собирали воду, скопившуюся в «следках», и обмывали этой водой ребенка. После этого на детей надевали новое белье, а старое развешивали на окружающих деревьях. Считалось, что если ребенку суждено жить, он сразу после омовения пойдет на поправку, а если суждено умереть, то быстро зачахнет. (16)

И как тут не вспомнить русскую народную сказку «Сестрица Алёнушка, братец Иванушка», записанную замечательным фольклористом XIX века Александром Николаевичем Афанасьевым. Сказка проста - мальчик выпивает воды из каменного «следка» в виде козьего копытца, и обретает новые качества тотемного животного, оставляя свой прежний облик (как старую одежду у языческого алтаря). (17) Даром что сестрица Аленушка просила: «Не пей, Иванушка, а то козленочком станешь!». Так оно и вышло – братец стал оборотнем. И что бы его расколдовать, сестрице Аленушке потребовалось совершить путешествие в загробный мир - по сюжету сказки, девушку в реке утопила злая ведьма, но Аленушка волшебным образом остается под водой целой и невредимой довольно продолжительное время. И, после того, как девушку вытащили на берег, жизнь тут же наладилась. «Сполоснули ее в чистой воде, белым полотном обернули, и стала она еще лучше, чем была, и обняла своего мужа. Баранчик стал опять братец Иванушка, и зажили все по-старому, по-хорошему.» В другой версии сказки «козлёночек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой». (18)

Следовик

* * *
Итак, дуб, родник и камень – вот священная языческая «триада», посредством которой Высший мир богов проявлял себя в мире людей. В зеленой кроне священного Мирового Древа - в высшем мире - обитал Небесный Отец, прародитель всего людского племени. Его почитали абсолютно все индоевропейские народы – индийцы возносили молитвы Дьяушпитару, славяне – Сварогу, а римляне - Дивус Патеру (то есть, Юпитеру). Кстати, обратите внимание, что на латыни слова «отец», «творец» и «камень» звучат практически одинаково – «pater» и «petra». А вот словом «patera» римляне называли жертвенную чашу – связующее звено между людьми и богом.

Да, может быть, кому-то это и покажется странным, но древние индоевропейские народы верили в Единого Бога-творца. Да и вообще, если присмотреться повнимательнее, то языческая космогония весьма сильно напоминала нынешнее христианство. Вот вам в подтверждение слова древнеримской пророчицы Сивиллы:

«Он неподвижным, Он ясным для всех пребывает: придите,
Люди, к Нему и оставьте тьму ночи и мрак беспросветный.
Вот солнца сладостный свет льется с неба и все озаряет.
К мудрости вы, в вашем сердце ее утвердив, приобщитесь!
Бог есть один, посылающий дождь, ветер, землетрясение,
Молнии, голод, страданье, чуму, неизбывное горе,
Снег, лед, - да есть ли нужда говорить обо всем по порядку?
Небом он правит, владеет землей; Он – воистину Сущий!» (6)

Или вот еще:

«Волю не Феба изрекшую, лживого, чуждого правде
(Богом назвали его и пророком безумные люди),
Но Всемогущего Бога, которого длань человечья
Не изваяла из камня, как всех истуканов безмолвных». (6)

Сивиллы – так римляне звали легендарных прорицательниц, чье название образовано от греческого слова «теовулэ» - «воля Бога». Всего их было десять, но самой известной считалась Сивилла Кумская, жрица Аполлона, жившая в VII веке до Р.Х. в греческой колонии Кумы в Италии на побережье провинции Кампания. Когда Римом правил этрусский царь Тарквиний Древний, он заинтересовался предсказаниями предсказательницы, которая, как говорили, могла видеть будущее на тысячи лет вперед. Сивилла предстала пред царем и предложила ему купить девять книг, в которых в стихотворной форме была описана судьба мира. Всего за триста золотых слитков. Царь отклонил предложение. Тогда Сивилла сожгла три книги, а за оставшиеся шесть потребовала ту же цену. И вновь получила отказ. Что ж, прорицательница бросила в огонь еще три книги, после чего Тарквиний согласился с ценой, умоляя ее не сжигать последние книги. Так у Рима появилась своя «шпаргалка» на будущее. Сивиллины книги были помещены в подземное хранилище храма Юпитера Капитолийского, и к ним каждый раз обращались жрецы из коллегии авгуров, когда городу грозила какая-либо опасность. К примеру, когда войска Ганнибала стояли у ворот Рима, авгуры на основе тщательного изучения Сивиллиных книг приказали запаниковавшим горожанам выйти из домов, сесть на перекрестках и молиться Гекате, царице преисподней. Геката в ответ послала знамение – метеорит, упавший где-то в Азии (позже этот метеорит был с почетом доставлен в Рим). Правда, в 83 году до Р.Х. эти книги погибли при пожаре Рима, и тогда жрецы-авгуры составили новые книги. Записали по памяти все, что могли вспомнить и добавили к этим записям другие предсказания – а именно стихи тибуртинской, римской, самосской, делосской и других сивилл. Однако, и эти книги тоже погибли в огне – в 405 году от Р.Х. Сивиллины книги были сожжены по приказу военного диктатора Стилихона Флавия, вандала по происхождению и убежденного христианина. Он хотел изгнать язычество из душ римлян, а поэтому совершенно сознательно разрушал все, что имело отношение к дохристианским традициям.

Тем не менее, хотя сами сакральные тексты погибли, от них остались несколько следов - цитаты в сочинениях римских и византийских авторов. Так, Сивиллины книги цитировал и римский поэт Вергилий, и блаженный Августин, и философ Люций Целий Фирмиан Лактанций, автор «Божественных установлений», и историк Ермий Созомен Саламанкский, написавший фундаментальную «Церковную историю», и многие другие христианские мыслители, чьи имена известны сегодня лишь узкому кругу ученых и богословов. Дело в том, как писал историк XVI века Николай Спафарий, в первые века христианства многие теологи были уверены, «что сивиллы пророчествовали по Божьему вдохновению, как некогда Творец неба и земли желал говорить и через ослицу Валаамову… Сивиллы – как первые некие начальства, потому что о Боге и Христе, Сыне Его, и о многих божественных тайнах предсказывают.» (19)

По этой же причине к Сивиллиным книгам часто обращался и Климент Александрийский, автор «Увещевания к язычникам», из текста которого я и взял две вышеприведенные цитаты. Стоит немного сказать и о самом Клименте, которого мы уже не раз цитировали. Тит Флавий Климент родился в богатой аристократической семье в Афинах. Как и полагается знатному молодому человеку конца II века от Р.Х., он получил блестящее образование в Афинской Академии, основанной еще Платоном. Потом Климент перебрался в Александрию, где находилась уникальнейшая библиотека античной мудрости, там же он принял посвящения во многие языческие таинства. Позднее, когда поиски истины привели его к лоно христианской церкви, все свое образование и знание эллинских и римских мистерий употребил на борьбу с идолопоклонством. Так что, лучшего эксперта по язычеству сегодня найти просто невозможно.

О наличии Бога-Творца в языческом пантеоне пишет и немецкий миссионер XII века Гельмольд фон Бозау, долгое время живший среди славян: «Среди многообразных божеств, которым они посвящают поля, леса, горести и радости, они признают и единого бога, господствующими над другими в небесах, признают, что он, всемогущий, заботится лишь о делах небесных, они (другие боги), повинуясь ему, выполняют возложенные на них обязанности, и что они от крови его происходя, и каждый из них тем важнее. чем ближе он стоит к этому богу богов». (20)

С течением времени рядом с Отцом появилась и образ обожествленной Природы – мировая Прародительница, воплотившая в себе Вечную Женственность. У карпатских славян в старинной песне образы Небесного Отца и Богини-Матери предстают в образе двух волшебных птиц: «В то время, когда не было ни земли, ни неба, только одно синее море — среди этого моря стояло два дуба, а на дубах сидели два голубя; голуби спустились на дно моря, достали песку и камня, из которых и создались земля, небо и небесные светила». (21)

Именно от брачного союза Небесного Отца и Богини-Матери и произошел весь сонм типичных для всех индоевропейцев языческих богов – Бога Грома, бога-покровителя домашних животных, богини плодородия и т.д.

Однако, на большой сонм богов языческого пантеона не стоит обращать большого внимания – большая часть этих богов появилась вследствие неистребимого желания людей заполучить себе эксклюзивного небесного покровителя, не такого, как у всех остальных. Причем, чаще всего, формирование новых «богов» производится именно по профессиональной и корпоративной линии: свой покровитель должен быть у скотоводов, у металлургов – свой, у ткачей – ясное дело, тоже свой. Этот процесс происходит даже в нашу секулярную эпоху, когда, к примеру, в римско-католической церкви покровителем Интернета был назначен святой Исидор Севильский, епископ Испании с 560 по 636 годы, прославившийся тем, что написал 20-томную «Этимологию» - по сути, первую в истории энциклопедию. Небесным покровителем работников радио, телевидения и почтовых служащих стал архангел Гавриил, заслуживший такую честь благодаря тому, что именно Гавриил, как следует из текста Священного Писания, объявил Деве Марии о том, что у нее родится Сын Божий. Иосиф Аримафейский, отдавший свою гробницу для похорон тела казненного Иисуса Христа, стал покорителем служащих бюро ритуальных услуг, а проповедник Бернадин Сиенский, живший в XV веке, стал покровителем пиарщиков. Не отстает и Русская Православная церковь: так, святой Серафим Саровский, канонизированный в 1903 году, был назначен покровителем РВСН - ракетных войск стратегического назначения России.

Помимо сугубо корпоративных задач на языческих богов в древнем мире была возложена и архиважнейшая общественная задача: они формировали календарь. Вернее, не сам календарь, но праздники, помогавшие скоротать унылые будни. Это ведь только одинокий Робинзон Крузо на своем острове вел счет дням, вырезая зарубки на столбе. Наши пращуры отсчитывали время куда веселее – от праздника до праздника. Причем, праздников было довольно много. Например, в Древнем Риме - а именно римский языческий календарь до нас дошел практически в первозданном виде - самый тоскливый и холодный месяц декабрь начинался с праздника Посейдона. За ним шел праздник Доброй Богини – сугубо «женский праздник», когда римские матроны устраивали девичники. Далее шли двухдневные игрища, посвященные Фавну, покровителю лесов, рощ и полей, следом наступали Опалии – праздник урожая, посвященный богине плодородия Опс. Еще через пять дней наступали Агоналии - праздник двуликого бога Януса, призванного смотреть за ходом времени. Овидий писал:

"День этот назван по греческим играм
В старое время, когда игры бывали в ходу.
Древний язык называл тогда «агоналией» стадо;
В этом, по-моему, смысл истинный слова сокрыт.
Как бы то ни было там, но жрец верховный обязан
В жертву богам принести мужа шерстистой овцы". (11.)

Потом был праздник бога Конса, стража зерновых запасов. Консуалии были сигналом к окончанию всяких аграрных работ – накануне этого дня заканчивался обмолот зерна и транспортировка его в амбары. Единственное, что дозволялось делать в этот день – это участвовать в скачках, бегах и других состязаниях. А еще через два дня начинались Сатурналии – неделя бесшабашного веселья, карнавалов и распутства, которые были призваны напомнить всем людям о благословенных временах утраченного Золотого века.

Можно не сомневаться, что таким же насыщенным был и календарь всех остальных индоевропейских народов – развлекаться наши предки умели куда лучше нас с вами.

* * *
Однако, среди всех языческих богов главенствующее место занимал обожествленный Первопредок – прародитель всего народа. Собственно, обожествление предков и было самой сутью языческой религии – даже слово «язычество» произошло от древнеславянского «языцы» - то есть, род, племя. То есть, в самом буквальном переводе язычество означает «культ предков». Люди верили, что каждый из них был связан с Высшим миром Небесного Отца непрерывной цепочкой пращуров, которые были хранителями и заступниками своих потомков.

«Наши предки желали, чтобы люди, покинувшие эту жизнь, были сопричислены к сонму богов», - писал выдающийся римский оратор и литератор Марк Туллий Цицерон. (22) В трактате «О природе богов» Цицерон добавляет: «Богами после смерти становились или храбрые, или прославленные, или могущественные люди, и их-то мы имеем обыкновение чтить, молиться и поклоняться им…» (23)

Для всех римлян таким Божественным Первопредком был Ромул – сын бога Марса и смертной весталки Реи Сильваны. Когда Ромул стал царем нового города на Палатинском холме, он принял прозвище Квирина – древнего божества саюинян. И в честь Ромула-Квирина все жители Древнего Рима звали себя квиритами: populus Romanus Quirites.

Не менее почитаемы в римском обществе были лары и пенаты – души предков, покровители домашнего очага, семьи и всего римского народа в целом. В каждом римском доме для пенатов и ларов возле очага был сооружен небольшой алтарь в виде шкафчика (вернее, ларца) – по праздникам эти алтари украшали гирляндами цветов, перед деревянными фигурками ставили в особой посуде пищу и питье, что бы предки тоже могли принять участие в общем веселье. Ритуал угощения предков практически без каких-либо изменений сохранился и до наших дней – достаточно лишь вспомнить, как накануне Пасху люди оставляют на кладбище стакан с водой, куски праздничных куличей и крашенные яйца.

ногда особо знатные предки выделялись из общей массы и становились самостоятельными богами. «Те, кому вы поклоняетесь, были некогда людьми, а затем умерли, - обличал язычников-греков Климент Александрийский. - Миф же и время стяжали им славу и почет. Ведь есть же почему-то обыкновение относиться с пренебрежением к настоящему, прошедшее же, отделенное от сиюминутных упреков покровом времени, чтить благодаря вымыслам. Настоящему не верят, минувшему дивятся. Поэтому древние мертвецы, возвеличенные укоренившимся в веках заблуждением, были причислены живущими после них к богам. (…) Что, если я скажу тебе о многих Гермесах или выдуманных Гефестах? Упоминания об отечестве и ремеслах, жизнеописания, а также гробницы изобличают носителей этих имен как людей. Арес, пользовавшийся величайшей славой… был, как говорит Эпихарм, спартиатом. Софокл же считает его фракийцем, другие – аркадцем.» (6)

Еще в качестве примера Климент привел муз – покровительниц искусств, которых сегодня почитают едва ли не больше: чем в Древней Греции. «Муз же, которых почитали как детей Зевса... , муз этих, мисийских служанок, приобрела Мегакло, дочь Макара. Дело в том: что Макар, царствовавший над лесбосцами, постоянно вздорил с женой. Мегакло было обидно за мать: отчего нет? – и она покупает девять служанок-мисиек и называет их на эолийском диалекте Мойсами. Учит их воспевать дела давно минувших дней и аккомпанировать благозвучно на кифаре. Они же беспрестанной игрой и прекрасным пением завораживали Макара и унимали его гнев. Из-за этого Мегакло в виде благодарственного дара за мать посвятила богам их медные статуи и велела почитать во всех храмах. Таковы Музы». (6)

Об изначальной человеческой природе многих богов писал и сам Гомер. «Ибо смертное тело у них, - свидетельствует великий поэт в «Илиаде», изображая страдающую от ран Афродиту. – Ведь не от древнего дуба родились они, не от камня...» (24)

Попадая в горний мир Небесного Отца, души умерших тоже начинали считаться священными сверхсуществами, которые могли заступаться перед богами за своих живущих родственников.

И поэтому все индоевропейцы на протяжении тысячелетий практиковали абсолютно одинаковые догматы и обряды этой прарелигии «культа предков» - и, прежде всего, ритуал кремации, который с самых древних времен неукоснительно практиковался вплоть до полного торжества христианства.

Смысл сожжения умерших объяснил арабский путешественник и писатель Ахмед ибн Аббас Ибн Фадлан. В 921 году по Р.Х. Ибн Фадлан в качестве секретаря посольства халифа Муктадира совершил путешествие к волжским булгарам, где и стал свидетельством шикарных похорон некоего царя русов: «И был рядом со мной некий муж из русов, и вот, я услышал, что он разговаривает с переводчиком, бывшим со мною. Я же спросил его, о чем он говорил ему, и он сказал: "Право же он говорит: "Вы, о, арабы, глупы... Воистину, вы берете самого любимого для вас человека и из вас самого уважаемого вами и бросаете его в прах (землю), и съедают его прах и гнус и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он входит в рай немедленно и тотчас». (25)

Когда же погребальный костер прогорал, кости измельчались и вместе с пеплом помещались в специальные глиняные горшки – урны, которые хоронили в специальных местах. Судя по всему, в древнем обществе царило относительное равноправие (по крайней мере, перед лицом смерти) – и урна с прахом вождя племени ничем не отличалась от горшка с останками самого бедного пастуха. Такие урны ученые сейчас находят по всей Евразии, и из-за этой общей для всех индоевропейцев черты в современной археологии и появился специфический термин – культуры погребальных урн, которые возникли в бронзовом веке и существовали по всей Европе. Так, именно в урне был захоронен прах легендарного Ахиллеса, героя Троянской войны. В пламени погребального костра вознесся на Олимп и могучий Геракл, а вслед за ним к божественным мирам отправились и очищенные огнем души великих римлян – Ромула, Юлия Цезаря и Августа Октавиана.

В урнах хоронили своих близких и славяне во времена Киевской Руси. Нестор летописец писал: «Если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон.» (26)

Из-за культа предков, связывавших каждого живущего с высшим миром богов, язычество было исключительно родовой религией. То есть, предположим, перс или индус никак не могли взять и принять обряды славян, потому что у инородцев просто не было в горнем мире предков, некого было почитать и не у кого просить заступничества. И предки стали в итоге самой сильной преградой на пути принятия многих народов христианства: согласитесь, это нелегко предать все традиции пращуров.

С другой же стороны, язычество индоевропейцев будто специально готовило народы к восприятию новых культур и традиций. Дело в том, что культы родников и камней было ограничено по «территориальному принципу» - то есть, к примеру, «юрисдикция» языческих богов того же Конь-камня на Ладоге простиралась только на подведомственный ему остров или озеро. В другой же местности лежал уже другой священный камень и били свои родники со своими богами, и поэтому, приходя в чужую местность, язычники наряду со своими родовыми богами старались чтить и уважать местных богов: это же была их «территория».

менно из-за такого сугубо мистическо-прагматического подхода римляне, покорив соседние племена, включали в свой языческий пантеон и богов покоренных народов, а славяне, переселяясь на земли финно-угорских племен, часто перенимали их географические названия – особенно это касалось рек и озер. Логика понятна: обитавшие в них речные боги могли обидеться на пришельцев за незаконное переименование водоема, поэтому славяне предпочитали именовать речки старыми и непонятными для славянского уха названиями – даже в том случае, если на языке чудь название речкит переводилась как «грязная вода».

Вместе с чужими богами народы перенимали и чужие обряды и чужую культуру. Языческий политеизм индоевропейцев придал им удивительную гибкость в сознании, наделил способностью к заимствованиям и адаптации чужого опыта и религии. Так появился знаменитый европейский «плавильный котел» цивилизаций, вобравший в себя множество достижений разных народов и культур – финикийский алфавит, арабские цифры, объединяющую религию семитов, китайские знания и т.д. и т. п.

Пройдет совсем немного времени, и европейская цивилизация, переплавив в себе все чужое, преобразит весь мир уже по своим правилам.

Библиография

5 - Александр Мень, «История религии. В поисках пути, истины и жизни.» В 6 томах. Изд-во «Слово». М., 1991 г.

6 - Климент Александрийский «Увещевание к язычникам». Серия «Библиотека христианской мысли». Пер. А.Ю. Братухина. Изд-во «Издательство Олега Абышко», СПб., 2006 г.

7 - Григорий Бондаренко «Повседневная жизнь древних кельтов». Изд-во «Молодая Гвардия», М., 2007 г.

8 - Энн Росс. «Кельты-язычники». Изд-во «Центрполиграф», М., 2005 г.

9 - Н.Г. Богословский «Материалы для истории, статистики и этнографии Новгородской губернии, собранные из описаний приходов и волостей.» Новгородский сборник, Вып. № 1., Новгород. 1865 г.

10 – Геродот «История», перевод Г. А. Стратановского., М., 1972.

11 - Публий Овидий Назон «Фасты». Собр. соч. – Том 2. Изд-во Биографический институт «Студиа Биографика», СПб., 1994 г.

12 - «Энциклопедический словарь» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. С.Пб., 1902 г.

13 - «Житие преподобного отца нашего Иринарха, затворника Ростовского Борисо-Глебского монастыря, что на Устье», Четьи-минеи св. Дмитрия Ростовского. Изд-во «Синодальная типография», М., 1904 г.

14 - «Жития святых». Издательство Московской Патриархии, М., 2006 г.

15 - В.В. Виноградов. «Почитаемое место у деревни Колмыково». Журнал «Живая старина» Государственного республиканского центра русского фольклора, №3, 2003 г.

16 - Ю.М.Золотов «Остатки древнего святилища на реке Кимерше». Балто-славянские исследования. М., 1980 г.

17 - В.В. Виноградов, «Смыслы мифа: мифология в истории и культуре». Опубликовано в сборнике статей в честь 90-летия профессора М.И. Шахновича. Серия «Мыслители». Выпуск №8 - СПб.: Издательство Санкт-Петербургское философское общество, 2001 г.

18 - «Народные русские сказки А. Н. Афанасьева» Изд-во «Наука», М., 1984—1985 гг.

19 – «Хрисмологион» Николая Спафария, 1711 год.

20 - Гельмольд «Славянская хроника», Пер. И. Разумовской. Изд-во АН СССР. М., 1963 г.

21 - А. Н. Афанасьев «Древо жизни». Изд-во «Современник», М., 1982 г.

22 - Цитируется по изданию: Т. Бобровникова «Цицерон». Серия «Жизнь замечательных людей». Изд-во «Молодая Гвардия», М., 2006 г.

23 - Марк Туллий Цицерон «Философские трактаты». Пер. М. И. Рижского. Изд-во «Наука», М., 1985 г.

24 – Гомер «Илиада». Перевод Н. И. Гнедича. «Наука», Л., 1990 г.

25 - Текст воспроизведен по изданию: «Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921—922 гг». (пер. А. П. Ковалевского), Харьков. 1956 г.

26 – «Повесть временных лет» (Перевод и коммент. Лихачев Д.С.), СПб., «Наука», 1999 г.

27 - Ивакин Г.Ю. «Священный дуб языческих славян», журнал «Советская этнография». №2, 1979 г.

[Владимир Тихомиров]

http://www.istpravda.ru/research/10625/

Откуда пошли русские? На этот вопрос до сих пор нет ясного ответа, а споры на предмет общей истории славян в последнее время обострились до такой степени, что оппоненты готовы сойтись в рукопашной. "Историческая правда" начинает публиковать главы из фундаментального исследования ранней истории славян. Главы из книги "Время венетов" будут публиковаться на сайте частями.
Время венетов. Начало.
... Князь Владимир лежал в полной темноте на холодной каменной скамье. Сквозь тошноту и пульсирующие приступы боли, разрывающие его голову на части, он прислушивался к крикам, доносившимся из пиршественной залы огромного белокаменного дворца Корсунского эпарха Анастасия – кажется, внизу начиналась резня.

Сколько времени он провел в забытьи – князь не знал.

Он провел рукой по лицу, почувствовал кровь на лбу, над самыми глазами – такими беспомощными, широко раскрытыми, но ничего не видящими.
Все произошло в одно мгновение. Шел третий или четвертый час княжьего пира во славу будущей жены царя русов царевны Анны. Столы для гостей стояли в три ряда между узорчатыми мраморными колоннами, обвитыми гирляндами цветов, а в каждом ряду было по десять столов, а на каждом столе громоздились тяжелые ковши, кубки, усыпанные жемчугом, и тяжелые блюда, наполненные всякими яствами. Было здесь и холодное мясо в жгучем арабском соусе, и запеченные лебеди, и жареные павлины, и пироги с мясом и с сыром, и медовые сласти, и всевозможные дивные заморские фрукты, а пока гости кушали, слуги разносили ковши и кубки с терпким греческим вином: красным, золотистым и черным. Специальный служка бегал с кувшином родниковой воды, настоянной на лепестках роз, которую изнеженные греки подливали в вино, чтобы от хмеля не слишком кружилась голова. Слух гостей ублажали греческие хористы с цимбалами, певшие любимые псалмы царевны.

Князь разбавленного на греческий манер вина не признавал, выпивая за раз кубок хорошего понтийского мушкателя, но сегодня князь пил мало, ничего не ел, а только посматривал на высокий помост, где стоял стол, покрытый красной парчой с золотыми узорами – почетное место для посланников ромейского императора. Там, в окружении греческой знати сидела его невеста Анна - надменная, холодная, за все время пиршества не проронившая ни слова.

По знаку князя мгновенно подбежал служка с чашей вина.

- Эй, певцы, помолчите! – крикнул князь, отхлебнув терпкого вина. – Эту чашу я хочу по нашему обычаю посвятить моей прекрасной невесте… Владимир осекся, почувствовав внезапную боль в груди – словно тысячи холодных иголок вонзилось разом в сердце. Дыхание у него перехватило, и окружающие его белокаменные палаты, гости, служки, проклятые цимбалы и даже море, залитое розовым светом вечернего солнца – все это разом сгинуло во тьме.

- Позовите мне… - успел еще прохрипеть князь, прежде чем он упал прямо лицом на стол.

Он уже не видел, как разом смолкли все разговоры и песни, как рванулся к нему верный Добрыня, как вскочили и схватились за ножи его сотники, как смертельно побледнели греческие сановники в предчувствии безжалостной расправы за отравление князя русов.

Но он не умер. Подосланные убийцы, видимо, что–то напутали с зельем, и яд, вместо того, чтобы убить князя, только лишил его зрения.

И вот теперь он очнулся в полной темноте на каменной скамье.

Скорее всего, отравителей послал сам император Василий, не желавший платить русам по счетам. Гром Перуна, с самого начала не стоило верить этим лживым грекам, но когда императорский трон пошатнулся под натиском мятежного узурпатора Варды Фоки, василевс был согласен на любые условия, он готов отдать все, лишь бы набрать новое войско на Севере. И Владимир не устоял, хотя даже волхвы, увидевшие в небе огненные стрелы Перуна, отговаривали его от этой сделки.

Да что там волхвы! Князь и без всяких знаков и советчиков знал, что грекам нельзя верить и момент для военного похода сейчас самый не подходящий. Он только что закрепился в Киеве, дружина требовала отдыха и денег. Для серьезного же похода требовалось набрать новых бойцов, нужно было посмотреть на них в деле, нужно было назначить новых сотников… Но даже и не в этом дело. Нужно было найти людей, которым можно было бы оставить все дела в Киеве – этом городе лживых лавочников, хазарских ростовщиков и гнилых вельмож, только и готовых воткнуть нож в спину. Но ни времени, ни людей у Владимира не было, а посланники василевса, между тем, ползали на коленях и умоляли спешить, иначе проклятый узурпатор возьмет верх. И когда Владимир заколебался, послы предложили хорошую, очень хорошую цену – царскую сестру Анну. То есть, Владимир становился ближним родичем самого греческого царя, а это открывало перед киевским князем невероятные перспективы – к примеру, Владимир мог бы получать свою долю за каждого бойца, нанимающегося на службу в армию греческого императора. Он мог бы построить свой дворец прямо в Царьграде. Он мог бы… Словом, Владимир решил рискнуть, обрушившись с шестью тысячами бойцов на мятежников.

Но когда русская дружина выполнила уговор, царь Василий решил не спешить исполнять свое обещание – шли месяцы, но посольство с царевной Анной так и не появилась в ставке князя. Владимир ждал долго, но потом решил двинуть свои войска на город Корсунь для того, чтобы принудить императоров сдержать слово. Осада длилась недолго – после того, как дружинники перекрыли подземный акведук, питавший осажденный город водой из колодцев, ворота крепости открылись – тем более, что Владимир обещал не чинить грабежей и убийств. Но Василий решил, видимо, разорвать свадебный контракт самым простым способом, подсыпав князю яд.

Впрочем, за покушением могла стоять и сама принцесса Анна – женщина, по слухам, гордая, хитрая и своенравная, которая вовсе не испытывала никакого покидать утонченный Царьград ради жизни на варварском Севере. Конечно, нужно лишиться остатков разума, что бы травить князя на собственном свадебном пиру, ведь после смерти князя разъяренные дружинники не выпустят уже никого из дворца – так того требуют боги, а волю богов нужно исполнять.

И вряд ли Анна уйдет из Корсунского дворца живой – если только сотники не захотят взять у императора Василия выкуп за голову сестры.

Но вот за свою голову князь Владимир не дал бы сейчас даже ломаного медного гроша.

Слепец не может управлять войском, потому что слепец не видит воли богов – эту истину знают даже киевские мальчишки.

И поэтому дружину из Корсуня поведет уже кто-то другой. Может быть, верный Добрыня, может, сотник Крислав – варяжский наемник, уже давно мутивший воду в войске по поводу дележа добычи. Крислав хотел большую долю, этого же хотели и другие наемники. Уже сейчас князь сквозь жалобные вопли греков слышал признаки намечающегося разлада, и когда мятежные сотники возьмут верх, то судьба слепого князя будет решена.

Значит, действовать нужно быстро, очень быстро - пока наемники не пустили в ход мечи.

- Добрыня, - прохрипел князь,- Позовите мне Добрыню…

- Я здесь, князь, - тут же откликнулся верный сотник, стоявший, как оказалось, у изголовья скамьи.

- Добрыня, приведи мне Акима, - шептал князь, - тащи его сюда.

Тут же застучали по мраморному полу сапоги верных воинов, и уже через минуту у княжеского ложа стоял монах Иоаким – весьма упитанный грек с курчавой шевелюрой и круглым лицом, с которого в прежние дни никогда не сходила улыбка. Иоаким был одним из духовников принцессы, ему же двор в Царьграде иногда поручал и важные дипломатические миссии, и Владимир не знал еще человека, которого бы не мог уговорит ловкий брат Иоаким. Но сейчас ему самому требовалось уговорить самого Иоакима.

Судорожно схватив Акима за плечо, князь рывком притянул его к себе и зашептал прямо в ухо, путая греческие и славянские слова:

- Акимушка, слушай меня внимательно. Я умираю, и перед смертью хочу, чтобы ты выполнил мою последнюю волю… Я хочу креститься. Хочу принять веру христианскую – как моя бабка, как мой отец… Будешь моим крестителем, Аким?

Монах лишь кивнул: все понял, князь.

- Еще хочу, Аким, чтобы ты помолился за меня перед Богородицей вашей. Крепко помолись и передай Богородице мой обет предсмертный: если Господь оставит мне, грешнику, жизнь, то я больше никогда на христиан войной не пойду, но веру греческую и на Русь принесу. Церкви в Киеве и Новгороде поставим, народ крестить будем, тебя, Акимушка, главным епископом, сделаем – будешь жить в княжеском тереме, будешь всеми попами на Руси командовать. Хочешь, Акимушка, быть епископом?... Вот, Аким, иди и молись за меня Богородице. И готовь купель крестильную – времени у нас мало…

- Бегу, княже, - зашептал потрясенный Аким, - все сейчас с Божьей помощью устроится.

Добрыня, слышавший разговор князя, только головой покрутил от удивления: ну и голова у князя! Из любой западни змеей выползет. В два мгновения князь заставил работать на себя хитрого монаха со всей его братией – а это куда более могущественная и влиятельная корпорация, чем сам император, едва взобравшийся на престол. Теперь-то Аким из кожи вон вылезет, но найдет противоядие и своего шанса на епископский омофор он не упустит. Шутка ли, стать архиереем у новообращенных русов! Однако, подумал сотник, рано еще радоваться - теперь надо удержать Крислава и его братию от резни, иначе погубят они все дело…

Добрыня развернулся, чтобы спуститься в зал и освободить уже взятых в заложники греков, как вдруг снова услышал голос князя:

- Добрыня? Ты все слышал?

- Да, князь.

- И ты тоже крестись, понял?

- Понял, - пожал плечами Добрыня, предпочитавший держаться в стороне от всех разговорах о богах. Но, если это надо, значит, можно и покреститься.

Князь обессиленно откинулся на подушку. Боль в висках стала невыносимой, грудь горела огнем, а тьма в глазах уже окрасилась в кроваво-красный цвет…

Вдруг он услышал где-то торжественное пение, прекрасное и неземное, как будто пели не люди, а хор из тысячи тысяч ангелов. В этой музыке хотелось раствориться, плыть вместе с ней над землей, плавно огибая горы, лесистые холмы и реки… Князь не разбирал ни единого слова, но, подумалось ему, откуда же человеческому разумению понять эти слова, если поют ангелы на дивном ангельском наречии, недоступном уму смертных? Наверное, я умираю, подумалось князю, но эта мысль не вызвала у него ни страха, ни отчаяния – разве с ангелами небесными, про которых ему в детстве столько рассказывала бабушка, можно чего-то бояться?..

Князь улыбнулся, но тут ангельский хор стих, и громкий мужской голос густым басом воскликнул непонятное:

- Аксиос!

И тут же тысячи и тысячи ангелов грянули хором:

- Аксиос, аксиос, аксиос!

«Достоин»! – вдруг вспомнил князь значение этого слова: на греческом языке «аксиос» означает «достоин». Но разве ангелы небесные говорят на греческом?

Додумать эту мысль он не успел, тьма перед глазами вдруг рассеялась, и он увидел прямо перед собой улыбающееся лицо бабушки – хотя обычно княгиня Ольга всегда была сурова и строга с внуками. Необычайно помолодевшая, Ольга, облаченная в белоснежные греческие одежды, стояла в ангельском хоре и пела ему «аксиос», а рядом он увидело лицо отца, матери, лица братьев и родных, каких-то родичей, умерших много лет назад. Владимир хотел было спросить, что они тут все делают, но тут невидимая сила увлекла его наверх, и он увидел , что этот ангельский хор стоит как бы в форме гигантского круга – даже не круга, но колеса, более того, этот хор и есть колесо, которое, медленно вращаясь, начало куда-то двигаться по зеленой равнине…

Владимир вдруг понял, что сейчас происходит что-то очень важное, какое-то событие Вселенского масштаба, но что именно понять он не мог и спросить было совершенно не кого.

… Когда брат Иоаким с рослыми монахами вернулся в княжеские покои, Владимир уже лежал без сознания. Монахи подняли его тело на руки, срывая мокрые от пота парчовые одежды, затем разжали ему зубы, что бы брат Иоаким смог влить в рот несколько капель пахучей жидкости из маленького стеклянного пузырька – настоя териака, верного средства от мышьяка и прочих ядов.

- Скоро он придет в себя, - распорядился Иоаким, - а пока, братья, несите его в храм – навстречу новой жизни.
[крещение владимира.jpg]

* * *
В истории нашей — как, впрочем, и любой другой — страны есть события, которые большинством граждан воспринимаются как ключевые для верного понимания своего прошлого. К числу таких мест памяти русской истории, прежде всего, относится Крещение Руси — принятие князем Владимиром Святославовичем христианства. Событие, которое превратило временный союз различных славянских и неславянских племен в полноценное государство. И без понимания истинного значения Крещения никакой рассказ о Руси и о ее исторической судьбе в принципе невозможен.

Однако, непосредственное обращение к источникам, как правило, разочаровывает непосвященных. Крещение Руси описано в древнерусской летописи «Повести Временных лет» иеромонаха Киево-Печерской лавры Нестора как сказочный, вернее, вероучительный рассказ, полный чудесных и явно нереальных подробностей – чего, например, стоит рассказ о том, как князь едва не принял ислам, но потом, узнав, что вера Магомета запрещает пить вино, тут же обратился к православию. Дескать, вино – «веселие Руси есть», без него нам в Киеве никак.

Поэтому многие читатели не доверяют «Повести временных лет», считая, что Нестор все выдумал, выдавая исторические байки и анекдоты за правду.

Однако, давайте не будем спешить с выводами. Иеромонах Нестор был не глупее нас с вами, дорогие читатели, и прекрасно мог отличить аллегоричный исторический рассказ от банального вымысла. Более того, Нестор – будучи очень образованным человеком своего времени, и не просто образованным в секулярном смысле, но образованном в церковном понимании этого слова, то есть, воспитанным в богатых традициях Византийской Православной церкви, - знал и умел много такого, о чем современный человек, к сожалению, даже не имеет никакого понятия.

В частности, Нестор умел читать Библию по словам – то есть, не так как мы с вами, воспринимая лишь поверхностный сюжетный уровень евангельского повествования, но и постигая зашифрованный в библейских сюжетах потаенный смысл, который раскрывается лишь при очень вдумчивом чтении, при обдумывании буквально каждого слова.

Но читать таким образом - вовсе не такое простое дело, как может показаться со стороны – чтобы научиться читать Библию на уровне иеромонаха Нестора, нужно прочитать все тексты Священного Писания, нужно владеть несколькими языками: прежде всего, греческим, латинским и арамейским, необходимо знать исторический контекст библейских событий. И только тогда вы поймете, почему пророк или евангелист употребил в данном случае то или иное слово, и о чем же в действительности рассказывает та или иная притча.

Именно в такой церковной традиции написана и «Повесть Временных лет» - здесь каждое слово имеет особенное значение, здесь каждое слово – это своего рода гиперссылка на исторические события и обстоятельства, понятные начитанным людям из круга иеромонаха Нестора, но, к сожалению, совершенно неизвестные людям XXI века.

Поэтому, чтобы понять истинное значение рассказа о Крещении Руси его следует прочитать точно таким же библейским способом – то есть, буквально по словам, восстанавливая содержание и смысл каждой «гиперссылки». И тогда вам откроется подлинная история нашей страны – история, о которой вы даже не подозревали. История, тщательно скрываемая идеологическими шорами.

Готовы ли вы к такому открытию?

Наш рассказ будет долгим, ведь принципиально важно понять не только то, КАК происходило Крещение. Важно понять и КТО собственно принял это Крещение.

[Fragment-Lavrentevskoj-letopisi.png]

Первая страница "Повести временных лет" (Лаврентьевский список).

* * *
Древние германцы свое происхождение от великана Имира, спонтанно возникшего от таяния космического льда Эливагара.

Евреи - от Адама, первого человека на Земле.

Иеромонах Нестор Летописец вывел происхождение славян от младшего сына ветхозаветного Ноя Иафета: «По разрушении (вавилонского) столпа и по разделении народов взяли сыновья Иафетовы запад и северные страны. От этих же произошел и народ славянский…» (здесь и далее «Повесть временных лет» цитируется в переводе Д.С.Лихачева).

С Нестором были согласны и другие славянские летописцы – например, польский хронист XII века Викентий Кадлубек, автор труда "Chronica Vincentiana", или чехи Козьма Пражский и Далимила Мезиржицкий, составившие примерно в ту же самую эпоху свои летописные своды. Понятно, что эти почтенные ученые мужи друг у друга через плечо не подглядывали, а поэтому можно с уверенностью сказать, что они отобразили действительно бытовавшие в ту эпоху представления, что славяне являются близкими родственниками других европейских народов, которые, согласно библейской традиции, разошлись из-под обломков Вавилонской башни. В нынешней науке все эти народы получили название «индоевропейцев».

Но прежде чем говорить об индоевропейцах, давайте спросим себя: а не рановато ли мы начинаем? Ведь первые индоевропейцы появились на карте мира в те времена, когда не то что Константинополя, но и самого Вавилона с его башней еще не было.

Но давайте представим, что нам нужно рассказать историю США - нашего «alter ego», вечного российского соперника и союзника. С чего бы нам начать?

Конечно, рассказ об истории появления Соединенных штатов можно начать с 1787 года, когда Конвент в Филадельфии принял Конституцию США. Или все-таки лучше отодвинуть начало нашего рассказа на 4 июля 1776 года, когда Второй Континентальный конгресс представителей английских колоний провозгласил независимость Северной Америки от британской короны?

Но тогда возникает другой вопрос: как же эти английские колонисты вообще оказались на этом континенте? Поэтому начало рассказа придется еще немного сдвинуть – на 11 ноября 1620 года, когда корабль "Mayflower" под командованием Кристофера Джонса с первыми 102 поселенцами на борту бросил якорь у американского берега в районе Плимута. Но и тут возникает масса вопросов. Кто были эти пассажиры? Какая нелегкая судьба заставила пуститься их в опасное странствие через океан на самый край света? Как встретили их местные индейцы? Таким образом, нам никуда не уйти от рассказа о пуританах – поклонниках протестантского религиозного течения в Англии, которое встретило крайнее неприятие со стороны официальной англиканской церкви и властей. Заодно придется рассказать и об основателе пуританизма – теологе XVI века Роберте Брауне, и о движении Реформации вообще. Потому что без этого рассказа нельзя будет понять того чисто американского духа из смеси авантюризма, религиозного фанатизма и добровольного подчинения воле большинства, который в кратчайшие сроки и привел к появлению самой могущественной сверхдержавы планеты. Конечно, в ходе повествования об истории религиозных войн в Европе будет совершенно логично упомянуть о плавании Колумба, о походах конкистадоров и о первом открытии Америки викингами в Х веке. Викинги встретили на новых землях индейцев, и таким образом наш рассказ будет неполным без специального исследования, посвященного коренным народам Американского континента. Собственно, без рассказа об индейцах будет сложно понять, почему все эти племена сиу, могикан и апачей, которые вели бесконечные войны друг с другом, позволил себя покорит горстке бледнолицых пришельцев и загнать в резервации. Индейцы же появились на континенте 10 тысяч лет назад, и, таким образом, предыстория создания США занимает гораздо больше веков, чем собственно сама история этого государства.

Между тем, история Россия почти как две капли воды напоминает историю Америки – с той лишь разницей, что славяне на тысячелетие раньше колонизировали «ничейные» равнины Средне-русской возвышенности. Поэтому и разговор наш следует начинать вовсе не с мифического «призвания варягов на Русь», как это делает большинство историков, но со времен доисторических – и только тогда мы сможем понять, кем были эти самые «варяги» и куда и зачем они пришли. Только тогда мы и сможем понять, чем же в действительности является наша страна, какие идеи и тайные механизмы были заложены в фундамент этого государства.

* * *
Итак, индоевропейцы.

Само это название появилось на свет сравнительно недавно – в 1788 году, когда сэр Уильям Джонс, основатель и первый президент этнографического «Бенгальского азиатского общества», в своем знаменитом «Президентском обращении» предложил сравнительное языкознание в качестве нового средства изучения древнейшего прошлого человечества.

"Санскрит, каким бы древним он ни был, наделен замечательной структурой; более совершенной, чем греческий, более богатой, чем латынь и более утонченный, чем каждый из них. Вместе с тем, его близость им обоим, как в глагольных корнях, так и в грамматических формах, сильнее, чем это можно было бы объяснить случаем; она настолько сильна, что ни один филолог не может рассматривать эти три языка, не признав, что возникли они из одного источника, который, вероятно, уже не существует". (1)

Естественно, тезис о существовании «праязыка» тут же поставил перед исследователями вопрос и о наличии носителей этого языка, а также о примерном определении границ территории первоначального обитания этого «пранарода» до своего расселения по просторам Евразии.

Интересный момент: иногда этот самый «пранарод» еще именуют арийцами или ариями. Слово это в широкий лексикон вошло еще в XIX веке с легкой руки английского филолога Макса Мюллера, который переложил на английский язык персидский термин «Арьяна Ваэджо». Что в буквальном переводе означает «Арийский Простор» - так в «Авесте», священной книге зороастрийцев, именовалась некая райская местность - мифическая прародина иранцев: «Первым из мест и областей наилучших Я, Ахура Мазда, сотворил Арьяну Ваэджо у (реки) Вахви Даити (Благой Законной)…». (2)

Понятно, что сэр Мюллер, тихий кабинетный ученый и фанатичный поклонник Востока, прославившийся как первый переводчик «Ригведы», никак не мог предположить, что уже через несколько десятилетий с древними иранцами начнут отождествлять себя агрессивные поклонники теории расового превосходства «нордических народов». Тем не менее, именно из-за нацистов скомпрометировавшее себя самоназвание иранцев и осетин навсегда отошло из науки в область маргинальных оккультных псевдо-учений – туда, где обсуждаются разнообразные мистические тайны рейха, загадки Шамбалы, тамплиеров, масонские заговоры и прочие НЛО. А лингвисты всего мира вновь вернулись к политически нейтральному названию «индоевропейцы». И занялись поисками исторической «колыбели» индоевропейских народов.

Искать «колыбель» решили при помощи нехитрой методики, основанной на лингвистической реконструкции лексики «праязыка». Проще говоря, ученые выделили из разных индоевропейских языков все одинаковые или похожие слова, а затем попытались представить себе природные, географические и культурно-исторические условия среды обитания «пранарода», в которых мог бы сформироваться этот гипотетический «праязык».

Итак, первое, что можно утверждать с достаточной уверенностью, это то, что прародина индоевропейцев представляла собой область с горным ландшафтом. Об этом свидетельствует множество общих для индоевропейских языков корней слов, обозначающих высокие горы и возвышенности.

Во-вторых, это было довольно далеко от моря – лингвисты не обнаружили никакого общего термина для обозначения моря, общего для народов Европы и Азии. (3)

Судя по всему, индоевропейцы появились где-то на просторах Евразии, причем в климатических условиях средних широт – ведь в реконструированном «праязыке» присутствуют как слова, обозначающие жару и летний зной, так и слова, связанные с дождем, грозами, холодом и снегом.

На средние широты указывают и многочисленные названия животных – волка, медведя, зайца, бобра, мышь, змею и проч. Нет ни одного общего слова, которое бы обозначало льва, слона, верблюда или даже такого популярное на Востоке вьючное животное, как осел.

Такая же картина наблюдается и в растительном мире – индоевропейцам были прекрасно известны такие деревья, как дуб, бук, береза, осина и др.

Главным же занятием индоевропейцев было разведение скота – во всех древнейших языках сохранились общие названия для коров, лошадей, овец, собак. Реконструировано также древнее слово для «пастуха» и глагол «пасти, охранять скот». Более того, индоевропейцы были вообще первыми скотоводами на Земле. Об этом говорит тот факт, что все индоевропейские народы, в отличие, скажем, от индейцев, африканцев или жителей Юго-Восточной Азии, издревле занимавшихся охотой, обладают генетической предрасположенностью к потреблению молока и молочных продуктов. К примеру, корейцы, или танзанийцы вообще не могут пить коровьего молока – у них оно вызывает спазмы желудка, диарею или, в лучшем случае, брожение и повышенное газообразование. А все дело в том, что практически у 75 процентов представителей монголоидной и негроидной рас после окончания младенчества развивается непереносимость лактозы – молочного сахара. Именно из-за этой генетической особенности у азиатов до сих пор так плохо развито молочное хозяйство, и даже кочевники-монголы предпочитают пить кумыс - кобылье молоко.

А вот европеоиды за долгие века жизни со стадами домашних животных развили в себе способность расщеплять лактозу. Более того, как показали эксперименты, коровье молоко стимулирует выработку гормонов роста. Поэтому средний рост европейца превышает рост азиатов и многих представителей африканских народностей. А древние египтяне вообще смотрели на наших предков, как на великанов. Однако, за высокий рост европейцам приходится расплачиваться и повышенной предрасположенностью к остеопорозу и онкологическим заболеваниям.

В то же время предки индоевропейцев старались не употреблять в пищу никакой рыбы – лингвистам так и не удалось найти ни одного общего названия для окуня или щуки. О ловле рыбы никогда не говорится ни в «Ригвелде», ни в «Авесте»; филологи также обращают внимание на то парадоксальное отвращение к рыбе, которое испытывали греки гомеровских времен. Например, герои Гомера едят только мясо и хлеб, но не рыбу, и в «Илиаде» лишь однажды мимоходом упоминается про ловлю рыбы. (4)

Впрочем, у этого правила есть два и весьма больших исключения – осетр и лосось. Этой рыбой наши пращуры не брезговали никогда.

С разведением скота тесно связано и широкое применение повозок и колесниц. Историки не знают, кто и когда впервые изобрел само колесо, но, тем не менее, можно смело утверждать, что именно индоевропейцы первыми додумались до применения ступицы – отверстия в колесе, позволяющего его сажать на неподвижную ось. Поэтому во всех древних языках сохранилась точная терминология создания колесного транспорта, который позволял нашим предкам сохранять достаточно мобильный стиль жизни.

И все-таки древних индоевропейцев нельзя назвать кочевым народом – как, скажем, нынешних монголов или африканских берберов. Во-первых, у индоевропейского «пранарода» была достаточно высоко развита металлургия – но создание кузниц и плавильной печи для руды предполагает оседлый образ жизни и выделение из общей массы народа группы профессиональных ремесленников. Во-вторых, помимо скотоводства древние индоевропейцы были и неплохими земледельцами – во всех индоевропейских языках сохранились общие слова для обозначения хлеба, сельскохозяйственных растений и орудий для обработки земли.

Словом, о местонахождении мифической прародины индоевропейских народов можно гадать бесконечно долго. Но куда больше нас интересует общая духовная платформа – в частности, тот религиозный фундамент, на котором выросли все языческие культы многочисленных индоевропейских племен и народов.

И этот духовный фундамент оказался на удивление прочным.

[Poselok-slavjan.png]

Библиография

1 - «Специализация по индоевропеистике». Кафедра общего языкознания, филологический факультет, Санкт-Петербургский государственный университет, 2006 г.

2 - «Авеста. Избранные гимны.» (Перевод И.М.Стеблина-Каменского). Изд-во «Дружба народов», М., 1993 год.

3 - Гордон Чайлд «Арийцы – Основатели европейской цивилизации». Изд-во «Центрполиграф», М., 2005 г.

4 - Л.И. Зайцев «Древнегреческий героический эпос и «Илиада» Гомера», Л., 1990.

[Владимир Тихомиров]

http://www.istpravda.ru/research/10655/

Священная языческая «триада» как основа европейской цивилизации.

По своему внешнему облику древние индоевропейцы меньше всего походили на тех мифических «арийцев», которых измыслили кабинетные ученые в XIX и XX веках. Конечно, среди многочисленных племен встречались и светловолосые люди высокого роста – но вообще-то такой облик был типичен лишь для выходцев с северных широт. Но большинству индоевропейцев были присущи черты расы, которую принято называть индо-средиземноморской. Или семитской – невысокие брюнеты с карими глазами и курчавыми волосами.

Но вот по своему менталитету индоевропейцы самым радикальным образом отличались от своих соседей, на духовном облике которых всегда лежала печать жаркого юга и бескрайних просторов пустынь. Вот как это различие сформулировал один из авторитетнейших богословов и философов нашего времени отец Александр Мень: «Среди безводных равнин семит чувствовал себя наедине с неведомым Божеством, и ощущал себя как жизнь, противопоставленную смерти; человек был в пустыне разумом, стоящим выше мертвой природы. Совсем иное мироощущение выработалось у арьев среди долин их благодатной земли. Так, у них необычайно обострилась чуткость к красоте природы. Бог был у арьев не над миром, как у семитов, а среди мира, внутри его, как всепроникающая и животворящая сила. Они имели тягу к мечтательности, сладостным грезам, созерцанию и научились погружаться в фантастические миры, созданные воображением.» (5)

Лес стал образом и подобием для всей космогонии индоевропейцев. Вселенная представлялась им как Мировое Дерево, вечное и растущее само по себе. И подобно любому дерево, вселенная индоевропейцев состояла из трех частей – в «корнях» Мирового дерева располагался хтонический мир злых демонов, в средней части жили люди, а высший мир «кроны» был отдан богам.

Земным же воплощением Мирового Дерева стал могучий дуб, почитание которого было распространено по всему Северному полушарию - от Индии и до Ирландии.

Все знают, что греки приносили жертвы мраморному Зевсу, восседающему среди колонн в Парфеноне, но только вот немногие помнят, что все эти беломраморные чудеса были построены уже на закате греческой цивилизации. А вот в самом начале античной истории, когда весь Пелопоннес и Балканский полуостров были покрыты густыми лесами, древнейшим и самым известным святилищем Зевса был могучий дуб близ города Додона; жрецы угадывали волю божества по шелесту дубоваых веток во время грозы, которые, как известно, в этой долине бывают чаще, чем где-либо на Балканах. Позже рядом с дубом появились бронзовые гонги, которые при малейшем дуновении ветра издавали утробный гул, напоминая людям о характере их грозного бога.

Густыми дубравами была покрыта и весь Аппенинский полуостров; ныне же лоскутки этих лесов можно увидеть разве что в заповедниках – например, в Parco Nazionale Appenino Tosco Emiliano. Но, как писал Тит Ливий, когда-то Рим был отделен от Этрурии гигантским Циминийским лесом таких устрашающих размеров, что ни один купец никогда не проникал в его непроходимые заросли. Так что, неудивительно, что первые молитвы Юпитеру возносились поистине с библейской простотой прямо под открытым небом - под сенью старых раскидистых дубов.

Из дуба вырезались и первые идолы - к примеру, как свидетельствовал Климент Александрийский, идолом Артемиды на острове Икар служил грубо обтесанный дубовый ствол. Таким же был и идол богини Геры на острове Самос, а жертвенник Геры Киферонской в Теспиях представлял из себя срубленный пень старого могучего дуба. Ибо тогда «ремесленники еще не упражнялись в искусстве изготавливать красивое на вид зло, когда же искусство стало процветать, увеличилось и заблуждение…» (6)

Даже название друидов – этих легендарных и всеведущих жрецов из кельтских мифов – означает «почитающие дуб». Этимология этого слова восходит к пракельтскому «druwids» (на латыни эти жрецы назывались «druids», а на древне-ирландском «drui»), состоящему из двух корней. Первый корень «dru» на индоевропейском означает «дерево», второй – «wid» - «видеть» или «знать». (7)

Из дуба вырезались и все священные изображения кельтов – к примеру, во Франции на берегу Сены было обнаружено огромное древнее святилище богини Секваны с настоящим кладом из 190 деревянных идолов. Все они были вырезаны из сердцевины дуба. Из дуба, по преданию, был вырезан и самый знаменитый языческий идол Ирландии – Кромм Круах, он же Кром Дуб. (8) Еще в истории остался «дуб Донара» (Donares eih), который когда-то был центром святилища близ городка Гейсмар в Германии. В VIII веке от Р.Х. его срубил святой Бонифаций, Апостол Германии. Но искоренить языческие представления ему так и не удалось – достаточно почитать сказки братьев Гримм о лесных духах, обитающих в дубравах.

[benefictus.jpg]
Святой Бонифаций рубит священное дерево германцев.

Почитали дубы и славяне, и некоторые священные дубы славян дожили и до наших дней. Так, огромный дуб-великан стоит на берегу Днепра близ Запорожья у поселка Верхняя Хортица, который стал настоящим объектом народного паломничества. Дело в том, что в конце 80-х годов прошлого века Запорожский дуб засох – казалось, уже навсегда. К нему перестали ездить новобрачные, речушка Верхняя Хортица превратилась в илистое болото, сквер вокруг дуба пришел в запустение... И вдруг весной 1996 года одна ветка Запорожского дуба выбросила листву. О дереве вновь заговорили, даже православная Церковь объявила воскресение дуба свидетельством присутствия на земле милости живого Христа.

Любопытны находки и «Перуновых дубов». «В 1909 оду в 8 км от устья Десны между Остром и Черниговом был поднят дуб, в ствол которого были врезаны четыре кабаньи челюсти - это однозначно говорит о том, что у славян-язычников он выступал в качестве объекта поклонения. В 1975 г. же аналогичный дуб, но на этот раз уже с девятью кабаньими челюстями, был найден в Днепре, чуть ниже устья Десны. Нижняя часть этого дуба, что весьма интересно, носит следы огня - это свидетельствует о том, что у его подножия горел священный огонь." (27)

* * *
Еще один древнейший индоевропейский культ – почитание родников. По мнению археологов, поклоняться источникам воды люди стали ещё в палеолите и пронесли эту веру через тысячелетия. Ведь именно через воду Господь – творец всего сущего – и посылает в мир свою благодать.

В Индии такие священные источники именуются «тиртха» - и всякий праверный индус обязан хоть раз в жизни совершить к ним паломничество и омыться священными водами. Самыми почитаемыми «тиртха» считается Праяг - место у слияния рек Ганга, Ямуны и Сарасвати, куда каждый год в 14-й день лунного месяца Магха (февраль) сходятся и съезжаются сотни тысяч паломников. Считается, что именно в этот день божественный дух Вишну сходит в воды реки.

[праяг.jpg]
Молитва в водах Ганга.

Интересный факт - когда в XII веке от Р.Х. город был захвачен мусульманскими завоевателями, никто из шейхов даже не рискнул поднять руку на этот обряд. Напротив, мусульмане даже дали Праяг второе название - Аллахабад («Город Бога»), как бы подтвердив святость этого места. Еще одна священная «тиртха» находится в городе Варанаси, который, как считают индусы, основал сам бог Шива. Здесь весь берег Ганга застроен длинными каменными лестницами – «гхатами», куда на ежедневные ритуальные омовения стекаются тысячи индусов и туристов. Туристы, правда, заходить в воду побаиваются - Ганг в этом месте настолько загрязнен промышленными отходами, что в воде присутствует вся таблица Менделеева. Но ядовитые и токсичные химикаты – это еще полбеды. В реке также встречаются и обгорелые части человеческих тел – в Варанаси круглые сутки сжигают тела умерших паломников, которые проходят сотни километров ради того, чтобы умереть и быть сожженными в этом священном месте. Но паломников много, а дров – мало, а поэтому тела сжигаются не до конца. Как только большая часть тела обгорает, священнослужители произносят соответствующие молитвы и сталкивают труп в Ганг, освобождая место для следующего тела. И для обретения гармонии здесь нужна по-настоящему крепкая вера.

В Европе культ родниковой воды, питаемый народной памятью, не смогли уничтожить даже принятие христианства и средневековые кампании против «ересей». Отчасти это объясняется и тем, что и в христианстве вода играет главнейшую роль в совершенни главного таинства Крещения.

И сегодня почти при каждой русской деревне можно найти свой священный родник – часто возле них ключа вешают небольшую иконку или ставят крест. Замечательный российский этнограф XIX века священник Николай Гаврилович Богословский писал: «На церковной земле (у Кумозера) есть небольшой Ключ, обросший почти со всех сторон сосновым лесом, к которому издавна приходят не только ближайшие жители прихода, но даже и из других приходов за водою для больных младенцев, и за оною оставляют близ стоящей сосне или рубашку больного, или лоскуток холстины, или какой-нибудь платочек…» (9)

По праздникам возле таких священных родников даже проводились специальные богослужения: «После литургии и общего молебна, бывает крестный ход к часовне, отстоящей от церкви три версты. При этой часовне есть источник воды целебной от глазной болезни. По приходе с крестами, сначала совершается на самом источнике водоосвящение, а потом уже в часовне служатся верующим, приходящим из различных мест, молебны и кропятся святою водою…» (9.) Именно из-за этого на Руси испокон веков запрещалось стирать в церковные праздники. Ведь в те времена стирались и полоскали белье прямо на берегу реки, из которой батюшка и брал святую воду. Запрет соблюдался очень строго – иначе река-кормилица обидится. Конечно, сейчас, этот запрет мотивирован несколько иначе – дескать, не дело благочестивым православным христианам отвлекаться от праздничных богослужений в храмах на суетные дела да домашнюю работу. Но сам запрет, так или иначе, сохраняется.

Есть и источники, почитаемые всем православным миром. Так, под Сергиевым Посадом находится святой источник «Гремячий ключ» - источник преподобного Сергия Радонежского. По легенде, когда преподобный Сергий решился в силу различных обстоятельств оставить Троицкую обитель, он вместе со своим учеником преподобным Романом остановился на этом месте и молился об избавлении русского народа от иноземного ига. В знак того, что Господь внял молитве святого, из горы забил святой источник. Теперь здесь находится церковь Святителя Николая, и сюда за святой водой ежедневно приезжают тысячи паломников.

Не меньшее число людей приезжает и к источнику Святителя Тихона Задонского в город Задонск Липецкой области. Не так давно – в 2005 году – у источника была выстроена из красного кирпича небольшая часовня и купель для желающих окунуться в ледяной воде, куда в любое время стоит очередь из паломников.

Родники почитает и западный католический мир. Например, в Англии всеобщим почитанием пользуется родник Chalice Well – «Колодец Христовой Чаши», который находится неподалеку от живописных развалин аббатства Гластонбери. Древние английские легенды говорят, что именно здесь Иосиф Аримафейский, известный тем, что именно он снял с креста тело Спасителя, основал первую в Британии христианскую церковь. Под алтарем он поместил чашу с Христовой кровью – Святой Грааль, из которого и забил святой источник.

[lady_of_the_lake_by_mrgo1-d498di4.jpg]

Также можно вспомнить и об Озерной деве из Артуровского цикла легенд, которая сделала для короля Британии волшебный меч Экскалибур. Собственно, у каждого родника или озера в Европе были своим языческие боги-покровители, которые под влиянием христианских идей трансформировались в русалок или водяных.

* * *
Совершенно особенный культ сложился и вокруг огромных каменных валунов, которые когда-то были принесены в Европу наступающими с севера ледниками. Впрочем, почитались не абы какие камни, а только особенные - например, отмеченные особыми знаками-выемками в виде «следа».

Первое историческое свидетельство о камне-следовике принадлежит перу Геродота, который писал: «В скале у реки Тираса местные жители показывают отпечаток ступни Геракла, похожий на след человеческой ноги длиной в два локтя». (10) В самой Древней Греции считался священным камень Омфал – «пуп земли». По преданию, этот камень, установленный некогда в храме Аполлона Дельфийского, считался центром вселенной или пупом Зевса. Даже Афина Паллада, которой греки впоследствии посвящали художественные статуи, первоначально изображалась в виде простого необтесанного каменного столба, который назывался «ксоаном» - т.е. «тесаным», ибо их вытесывали из того или иного материала. (9)

У соседей – римлян - издревле сложился свой обряд поклонения священным камням. Во время засухи римляне совершали обряд aquilium («выманивания воды»), который состоял в том, что жрецы-понтифики в торжественной процессии тащили через весь город lapis manalis («дождевой камень»), имевший форму кружки, из которой по каплям выпускали воду. Процессия начиналась от Капенских ворот близ Авентинского алтаря Юпитера и заканчивалась на Капитолии у храма Юпитера Громовержца, где жрецы в сопровождении городских чиновников-магистратов и матрон с распущенными волосами устраивали обильные жертвоприношения. Особым вниманием пользовались и камни бога Терминуса, игравшие роль пограничных и межевых знаков, а право частной собственности в Риме было священно. Всякий, кто отодвигал пограничный камень, считался проклятым богами и мог быть казнен. Впрочем, Терминус (от глагола "terminаre" - отделять, заканчивать) заведовал не только границами полей и угодий, он занимался и разграничением времени. Посвященный ему праздник Терминалий отмечался 23 февраля - в день римского Нового года. В этот день крестьяне собирались у общего пограничного знака, и каждый украшал гирляндами свою сторону камня или столба. Приносились жертвы и возлияния - медом, вином, молоком, зерном, пирогами; закалывались овца или свинья.

Овидий писал:

«Ночь миновала, и вот восславляем мы бога, который
Обозначает своим знаком границы полей.
Термин, камень ли ты иль ствол дерева, вкопанный в поле,
Обожествлен ты давно предками нашими был.» (11)

В Европе священные камни были практически у всех народов – достаточно лишь вспомнить о знаменитом комплексе Стоунхендж близ городка Солсбери, графство Уилтшир, Великобритания. Но подобные каменные алтари разбросаны по всему континенту – например, в Каталонии всем туристам показывают «Чертов камень» - La Pedra del Diable – одиноко стоящий на берегу реки Тер каменный столб высотой в человеческий рост. Когда-то этот столб был языческим алтарем, и к нему до сих пор слетаются все ведьмы с окрестных гор и долин. Но больше всего загадочных каменных сооружений находится на Менорке - втором по площади острове Балеарского архипелага. Есть здесь и древние склепы с захоронениями – «таулы», выполненные в виде конструкций из двух плит, поставленных в форме буквы «Т», и «талайоты» - круглые каменные башни высотой до восьми метров. Есть и «наветы» (или «корабли мертвых») — загадочные каменные сооружения, напоминающие усеченную пирамиду. Всего же археологи на этом острове насчитывают более 1600 мегалитических построек, которые были возведены практически одновременно с египетскими пирамидами.

Поклонение камням было развито и в средневековой Европе – недаром король франков Карл Великий в VIII веке от Р.Х. приказал уничтожить все стоячие культовые камни, а самих камнепоклонников – повесить. Кое-где в Европе фетишизация камней сохранилась и до наших дней. Так, в отдаленных селах Ирландии хозяйки по праздникам все еще заворачивают специальные «домашние» камни в полотенца и выставляют их на окно – на всеобщее поклонение. В Норвегии существовал давний обычай собирать круглые камни, которые каждый четверг мыли и смазывали маслом, а в определенные дни купали в пиве, дабы они послали в дом счастье и достаток.(12)

В России отголоски этого древнего «каменного культа» сохранились и до наших дней. Только в северо-западной части России, по подсчетам сотрудников Отделения фольклора Санкт-Петербургского Института истории искусств РАН, насчитывается около четырехсот почитаемых – «обрядовых» - камней. Между прочим, профессор-фольклорист Виктор Лапин, показывая мне свои объемистые отчеты с перечнями сакральных мест, признался, что только теперь он смог понять ритм и структуру духовной жизни древнего общества: «Мы знали, что да, вот есть храмы, есть святые места, но мы и понятия не имели, что «сеть» этих «святых мест» была такой плотной и пульсирующей. Ведь люди по особым праздникам ходили от одного почитаемого места – родника или камня к другому, это была яркая и живая народная религия».

[синь-камень.JPG]
Синь-Камень.

Самый знаменитый из сакральных российских валунов - Синий камень, что находится на берегу Плещеева озера в Ярославской области. Он действительно синего цвета – но лишь при определенном освещении. Сюда народная тропа действительно не зарастает. Одни приходят просто из любопытства, другие верят в его лечебные свойства – местные бабули говорят, что если прислониться к камню больным местом, то боль уйдет. Третьи утверждают, что если написать свое имя на Синь-камне, то непременно станешь богат.

[синь_02.jpg]

- Синий камень – это древнее культовое место, - рассказала мне историк Юлия Никитина из Переславль-Залесского историко-архитектурного музея заповедника. – Когда-то Синий камень стоял на соседней Александровой горе, где было языческое капище, где приносили жертвы как славяне: так и мерянские племена. Кстати, возможно: этот камень был алтарем бога весны Ярилы, и от этого происходит и старое название горы - Ярилина плешь.

Но знаменит Синь-камень не только своим языческим прошлым – согласно народной молве, этот валун якобы может самостоятельно перемещаться с места на место. Говорят, что после крещения Руси этот камень был сброшен с горы, а на месте капища построили часовню. Когда часовню сожгли отряды татарского хана Тохтамыша, местные жители снова стали поклоняться камню.

В XVI веке Синь-камень по указу Иринарха, затворника ростовского Борисоглебского монастыря на Устье, был зарыт в землю. В «Житие» затворника так рассказывается об этом событии: «В Переяславле обнаружилось суеверное почитание большого камня, находившегося за Борисо-Глебским Переяславским монастырем. К этому камню ежегодно в праздник апостолов Петра и Павла собиралось множество народа. Диакон приказал повергнуть камень в яму. Этот подвиг Онуфрия многим не был угоден; благочестивый диакон терпел порицания, брань и насмешки; сверх того, постигла его и болезнь, — но все это диакон Онуфрий переносил с твердостью, уповая на милость Божию…» (13)

Но через какое-то время Синь-камень вновь вылез из-под земли на белый свет – вероятно, отец Онуфрий лишь присыпал его тонким слоем земли, который за несколько десятилетий начисто смыли весенние паводки. Тогда Синь-камень решили употребить на пользу христианcкой церкви – причем, в самом буквальном смысле, то есть, заложить его в фундамент колокольни церкви в соседней Духовской слободе. Зимой 1788 года камень спустили с горы на замерзшее озеро, погрузили на громадные дровни, запряженные дюжиной лошадей, и повезли по льду к месту строительства. Но лед под тяжестью Синь-камня проломился, и гигантские сани вместе с валуном и лошадьми ушли под лед. А через шесть десятилетий местные рыбаки стали замечать, как из воды постепенно начала выходить каменная глыба – по чуть-чуть, из года в год, Синь-камень как будто «полз» из озера в северном направлении. Впрочем, ученые говорят, что ничего непонятного тут нет - просто берега озера, подмываемые водой, периодически меняют свои очертания, вот валун и «ходит» с места на место. Однако, эти простые объяснения не устраивают любопытных, которые верят, что Синь-камень хочет вернуться на свое законное место в святилище на вершину горы.

[Конь-камень.jpg]
Конь-камень.

Еще на севере России знаменит и Конь-камень — огромный валун серого гранита высотой в четыре метра и весом в 750 тонн, который стоит на острове Коневец на Ладожском озере. Когда-то местные жители использовали Коневец как летнее пастбище для своих лошадей и приносили в жертву на этом камне коня, дабы возблагодарить тем самым духов острова, обитавших, по легенде, в этом самым камне. В конце XIV века сюда пришел преподобный монах Арсений, уроженец Новгорода Великого, которому было видение, что он должен стать основателем монастыря во имя Богородицы на севере Руси. Дважды волны прибивали ладью монаха к острову, а на третий раз Арсений решился основать в этом «бесовском месте» монастырь. Совершив крестный ход вокруг Конь-камня с иконой Богородицы в руках, Арсений окропил его святой водой. Местные рассказывают, что духи тут же вышли из камня и, обернувшись черными воронами, улетели прочь к противоположному берегу Ладоги, который стал с той поры именоваться Чертовой бухтой. Вместе с духами, как гласит предание, исчезли и змеи: Коневец — это единственный остров на Ладоге, где нет змей. В память о победе христианства над темными языческими духами на вершине камня послушники нового монастыря поставили небольшую деревянную часовню.

Впрочем, и другие миссионеры Православной церкви старались не рубить с плеча языческие верования, а «крестили» их вместе с паствой. К примеру, в XV веке в Калужской губернии действовал подвижник Тихон Медынский, который не только молился на языческом камне возле священного родника, но и в качестве монашеской кельи выбрал себе дупло огромного дуба, к которому крестьяне-язычники приносили свои жертвы. Понятно, что преподобный Тихон, исходивший к крестьянам из священного дерева, воспринимался ими как понятный им представитель высших сил.

В начале XIX столетия подвиг Столпника повторил знаменитый подвижник Серафим Саровский (в миру Прохор Исидорович Мошнин), один из наиболее почитаемых святых Русской православной церкви, молившийся на камне 1000 дней и ночей.

[antonin-rimlianin-ikona1.jpg]
Икона св. Антония Римлянина.

А в Великом Новгороде случилась и вовсе удивительная история. Если вы побываете в соборе Рождества Богородицы Антониева монастыря, то в западном притворе храма вам обязательно покажут камень святого Антония Римлянина, первого игумена монастыря. По преданию, Антоний Римлянин родился в Италии в самом начале XI века в семье знатных подданных Византии, державшихся православного исповедания. В юности он потерял родителей и решил принять монашество в одном пустынном скиту, где он прожил двадцать лет. Но «гонения со стороны латинян на православных принудило братию разойтись. Преподобный Антоний скитался, переходя с места на место, пока не нашел на пустынном берегу моря большой камень, на котором целый год прожил в посте и молитве. Страшная буря, разыгравшаяся 5 сентября 1105 года, сорвала камень, на котором находился преподобный Антоний, и понесла его в море...» (14) Однако, камень, вопреки всем ожиданиям, не затонул, а пустился в плавание через Средиземное море и Атлантику. Чудесным образом камень в два дня преодолев Северные и Балтийские моря, прошел через реку Волхов и накануне праздника Рождества Пресвятой Богородицы пристал к берегу в трех верстах от Новгорода. В честь этого события Новгородский епископ Никита дал Антонию землю для основания монастыря.

[008.jpg]
Камень- следовик.

Иной раз такие «священные камни» могли сами играть роль храмов, как это произошло с «камнем-следовиком» в деревне селе Колмыково Маловишерского района Новгородской области. Рассказывают, что когда-то давно на этом камне будто бы явилась икона Богородицы. В честь этого чудесного события по праздникам к камню стали организовывать крестный ход из деревенской часовни, и батюшка служил там молебны. А когда после революции деревенскую церквушку закрыли, то местные жители стали молиться у священного камня. Дождевая вода, скопившаяся в полукруглых выемках–«следках» камня, считалась святой и, как говорят, помогала от глазных болезней. А в 60-е годы прошлого века в стране поднялась вторая волна гонений на церковь. В село из города приехали богоборцы-комсомольцы, заложили под камень заряд динамита да и взорвали его – что б не смущал народные умы. Но местные жители бережно собрали все осколки и сложили их в пирамидку, наверху поставили крестик, а вокруг поставили специальную ограду. В щели между камней, где скапливалась вода, клали монетки, цветы, конфеты? Куски пирогов - кто что принесет. Некоторые паломники, приезжающие в Колмыково из соседних районов, даже забирают с собой небольшие осколки. (15)

Впрочем, далеко не все языческие каменные святилища стали христианскими. Так, в Тульской области, до сих пор рассказывают легенды о «злых» камнях Баш и Башиха, и о наказаниях, которые понесли селяне, попытавшиеся убрать их с места. Поля не приносили урожая, животные умирали, люди беднели. Боясь потревожить эти два валуна, селяне никогда не распахивали землю вокруг них. Так они и стоят рядом до сих пор. А вот в карельской деревне Андрусово до сих пор рассказывают легенду о валуне с отпечатком копыта беса, который во время пожара монастыря выскочил из него и горящей конечностью оставил свой след на камне.

А вот в Дмитровском районе Московской области почитается большой камень-валун, который лежит в Шутовом лесу на берегу реки Кимерши. Русский историк Василий Татищев, ссылаясь на Иоакимовскую летопись, писал, что будто бы этот камень сам приплыл по реке Кимерше в день Ивана Купалы, и даже выбрал место, где ему лежать. К этому камню испокон веков приносили тяжелобольных детей, обливали камень водой из ручья, а потом собирали воду, скопившуюся в «следках», и обмывали этой водой ребенка. После этого на детей надевали новое белье, а старое развешивали на окружающих деревьях. Считалось, что если ребенку суждено жить, он сразу после омовения пойдет на поправку, а если суждено умереть, то быстро зачахнет. (16)

И как тут не вспомнить русскую народную сказку «Сестрица Алёнушка, братец Иванушка», записанную замечательным фольклористом XIX века Александром Николаевичем Афанасьевым. Сказка проста - мальчик выпивает воды из каменного «следка» в виде козьего копытца, и обретает новые качества тотемного животного, оставляя свой прежний облик (как старую одежду у языческого алтаря). (17) Даром что сестрица Аленушка просила: «Не пей, Иванушка, а то козленочком станешь!». Так оно и вышло – братец стал оборотнем. И что бы его расколдовать, сестрице Аленушке потребовалось совершить путешествие в загробный мир - по сюжету сказки, девушку в реке утопила злая ведьма, но Аленушка волшебным образом остается под водой целой и невредимой довольно продолжительное время. И, после того, как девушку вытащили на берег, жизнь тут же наладилась. «Сполоснули ее в чистой воде, белым полотном обернули, и стала она еще лучше, чем была, и обняла своего мужа. Баранчик стал опять братец Иванушка, и зажили все по-старому, по-хорошему.» В другой версии сказки «козлёночек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой». (18)

[stone3.jpg]
Следовик

* * *
Итак, дуб, родник и камень – вот священная языческая «триада», посредством которой Высший мир богов проявлял себя в мире людей. В зеленой кроне священного Мирового Древа - в высшем мире - обитал Небесный Отец, прародитель всего людского племени. Его почитали абсолютно все индоевропейские народы – индийцы возносили молитвы Дьяушпитару, славяне – Сварогу, а римляне - Дивус Патеру (то есть, Юпитеру). Кстати, обратите внимание, что на латыни слова «отец», «творец» и «камень» звучат практически одинаково – «pater» и «petra». А вот словом «patera» римляне называли жертвенную чашу – связующее звено между людьми и богом.

Да, может быть, кому-то это и покажется странным, но древние индоевропейские народы верили в Единого Бога-творца. Да и вообще, если присмотреться повнимательнее, то языческая космогония весьма сильно напоминала нынешнее христианство. Вот вам в подтверждение слова древнеримской пророчицы Сивиллы:

«Он неподвижным, Он ясным для всех пребывает: придите,
Люди, к Нему и оставьте тьму ночи и мрак беспросветный.
Вот солнца сладостный свет льется с неба и все озаряет.
К мудрости вы, в вашем сердце ее утвердив, приобщитесь!
Бог есть один, посылающий дождь, ветер, землетрясение,
Молнии, голод, страданье, чуму, неизбывное горе,
Снег, лед, - да есть ли нужда говорить обо всем по порядку?
Небом он правит, владеет землей; Он – воистину Сущий!» (6)

Или вот еще:

«Волю не Феба изрекшую, лживого, чуждого правде
(Богом назвали его и пророком безумные люди),
Но Всемогущего Бога, которого длань человечья
Не изваяла из камня, как всех истуканов безмолвных». (6)

[2715.jpg]

Сивиллы – так римляне звали легендарных прорицательниц, чье название образовано от греческого слова «теовулэ» - «воля Бога». Всего их было десять, но самой известной считалась Сивилла Кумская, жрица Аполлона, жившая в VII веке до Р.Х. в греческой колонии Кумы в Италии на побережье провинции Кампания. Когда Римом правил этрусский царь Тарквиний Древний, он заинтересовался предсказаниями предсказательницы, которая, как говорили, могла видеть будущее на тысячи лет вперед. Сивилла предстала пред царем и предложила ему купить девять книг, в которых в стихотворной форме была описана судьба мира. Всего за триста золотых слитков. Царь отклонил предложение. Тогда Сивилла сожгла три книги, а за оставшиеся шесть потребовала ту же цену. И вновь получила отказ. Что ж, прорицательница бросила в огонь еще три книги, после чего Тарквиний согласился с ценой, умоляя ее не сжигать последние книги. Так у Рима появилась своя «шпаргалка» на будущее. Сивиллины книги были помещены в подземное хранилище храма Юпитера Капитолийского, и к ним каждый раз обращались жрецы из коллегии авгуров, когда городу грозила какая-либо опасность. К примеру, когда войска Ганнибала стояли у ворот Рима, авгуры на основе тщательного изучения Сивиллиных книг приказали запаниковавшим горожанам выйти из домов, сесть на перекрестках и молиться Гекате, царице преисподней. Геката в ответ послала знамение – метеорит, упавший где-то в Азии (позже этот метеорит был с почетом доставлен в Рим). Правда, в 83 году до Р.Х. эти книги погибли при пожаре Рима, и тогда жрецы-авгуры составили новые книги. Записали по памяти все, что могли вспомнить и добавили к этим записям другие предсказания – а именно стихи тибуртинской, римской, самосской, делосской и других сивилл. Однако, и эти книги тоже погибли в огне – в 405 году от Р.Х. Сивиллины книги были сожжены по приказу военного диктатора Стилихона Флавия, вандала по происхождению и убежденного христианина. Он хотел изгнать язычество из душ римлян, а поэтому совершенно сознательно разрушал все, что имело отношение к дохристианским традициям.

Тем не менее, хотя сами сакральные тексты погибли, от них остались несколько следов - цитаты в сочинениях римских и византийских авторов. Так, Сивиллины книги цитировал и римский поэт Вергилий, и блаженный Августин, и философ Люций Целий Фирмиан Лактанций, автор «Божественных установлений», и историк Ермий Созомен Саламанкский, написавший фундаментальную «Церковную историю», и многие другие христианские мыслители, чьи имена известны сегодня лишь узкому кругу ученых и богословов. Дело в том, как писал историк XVI века Николай Спафарий, в первые века христианства многие теологи были уверены, «что сивиллы пророчествовали по Божьему вдохновению, как некогда Творец неба и земли желал говорить и через ослицу Валаамову… Сивиллы – как первые некие начальства, потому что о Боге и Христе, Сыне Его, и о многих божественных тайнах предсказывают.» (19)

По этой же причине к Сивиллиным книгам часто обращался и Климент Александрийский, автор «Увещевания к язычникам», из текста которого я и взял две вышеприведенные цитаты. Стоит немного сказать и о самом Клименте, которого мы уже не раз цитировали. Тит Флавий Климент родился в богатой аристократической семье в Афинах. Как и полагается знатному молодому человеку конца II века от Р.Х., он получил блестящее образование в Афинской Академии, основанной еще Платоном. Потом Климент перебрался в Александрию, где находилась уникальнейшая библиотека античной мудрости, там же он принял посвящения во многие языческие таинства. Позднее, когда поиски истины привели его к лоно христианской церкви, все свое образование и знание эллинских и римских мистерий употребил на борьбу с идолопоклонством. Так что, лучшего эксперта по язычеству сегодня найти просто невозможно.

О наличии Бога-Творца в языческом пантеоне пишет и немецкий миссионер XII века Гельмольд фон Бозау, долгое время живший среди славян: «Среди многообразных божеств, которым они посвящают поля, леса, горести и радости, они признают и единого бога, господствующими над другими в небесах, признают, что он, всемогущий, заботится лишь о делах небесных, они (другие боги), повинуясь ему, выполняют возложенные на них обязанности, и что они от крови его происходя, и каждый из них тем важнее. чем ближе он стоит к этому богу богов». (20)

С течением времени рядом с Отцом появилась и образ обожествленной Природы – мировая Прародительница, воплотившая в себе Вечную Женственность. У карпатских славян в старинной песне образы Небесного Отца и Богини-Матери предстают в образе двух волшебных птиц: «В то время, когда не было ни земли, ни неба, только одно синее море — среди этого моря стояло два дуба, а на дубах сидели два голубя; голуби спустились на дно моря, достали песку и камня, из которых и создались земля, небо и небесные светила». (21)

Именно от брачного союза Небесного Отца и Богини-Матери и произошел весь сонм типичных для всех индоевропейцев языческих богов – Бога Грома, бога-покровителя домашних животных, богини плодородия и т.д.

Однако, на большой сонм богов языческого пантеона не стоит обращать большого внимания – большая часть этих богов появилась вследствие неистребимого желания людей заполучить себе эксклюзивного небесного покровителя, не такого, как у всех остальных. Причем, чаще всего, формирование новых «богов» производится именно по профессиональной и корпоративной линии: свой покровитель должен быть у скотоводов, у металлургов – свой, у ткачей – ясное дело, тоже свой. Этот процесс происходит даже в нашу секулярную эпоху, когда, к примеру, в римско-католической церкви покровителем Интернета был назначен святой Исидор Севильский, епископ Испании с 560 по 636 годы, прославившийся тем, что написал 20-томную «Этимологию» - по сути, первую в истории энциклопедию. Небесным покровителем работников радио, телевидения и почтовых служащих стал архангел Гавриил, заслуживший такую честь благодаря тому, что именно Гавриил, как следует из текста Священного Писания, объявил Деве Марии о том, что у нее родится Сын Божий. Иосиф Аримафейский, отдавший свою гробницу для похорон тела казненного Иисуса Христа, стал покорителем служащих бюро ритуальных услуг, а проповедник Бернадин Сиенский, живший в XV веке, стал покровителем пиарщиков. Не отстает и Русская Православная церковь: так, святой Серафим Саровский, канонизированный в 1903 году, был назначен покровителем РВСН - ракетных войск стратегического назначения России.

Помимо сугубо корпоративных задач на языческих богов в древнем мире была возложена и архиважнейшая общественная задача: они формировали календарь. Вернее, не сам календарь, но праздники, помогавшие скоротать унылые будни. Это ведь только одинокий Робинзон Крузо на своем острове вел счет дням, вырезая зарубки на столбе. Наши пращуры отсчитывали время куда веселее – от праздника до праздника. Причем, праздников было довольно много. Например, в Древнем Риме - а именно римский языческий календарь до нас дошел практически в первозданном виде - самый тоскливый и холодный месяц декабрь начинался с праздника Посейдона. За ним шел праздник Доброй Богини – сугубо «женский праздник», когда римские матроны устраивали девичники. Далее шли двухдневные игрища, посвященные Фавну, покровителю лесов, рощ и полей, следом наступали Опалии – праздник урожая, посвященный богине плодородия Опс. Еще через пять дней наступали Агоналии - праздник двуликого бога Януса, призванного смотреть за ходом времени. Овидий писал:

"День этот назван по греческим играм
В старое время, когда игры бывали в ходу.
Древний язык называл тогда «агоналией» стадо;
В этом, по-моему, смысл истинный слова сокрыт.
Как бы то ни было там, но жрец верховный обязан
В жертву богам принести мужа шерстистой овцы". (11.)

Потом был праздник бога Конса, стража зерновых запасов. Консуалии были сигналом к окончанию всяких аграрных работ – накануне этого дня заканчивался обмолот зерна и транспортировка его в амбары. Единственное, что дозволялось делать в этот день – это участвовать в скачках, бегах и других состязаниях. А еще через два дня начинались Сатурналии – неделя бесшабашного веселья, карнавалов и распутства, которые были призваны напомнить всем людям о благословенных временах утраченного Золотого века.

Можно не сомневаться, что таким же насыщенным был и календарь всех остальных индоевропейских народов – развлекаться наши предки умели куда лучше нас с вами.

* * *
Однако, среди всех языческих богов главенствующее место занимал обожествленный Первопредок – прародитель всего народа. Собственно, обожествление предков и было самой сутью языческой религии – даже слово «язычество» произошло от древнеславянского «языцы» - то есть, род, племя. То есть, в самом буквальном переводе язычество означает «культ предков». Люди верили, что каждый из них был связан с Высшим миром Небесного Отца непрерывной цепочкой пращуров, которые были хранителями и заступниками своих потомков.

«Наши предки желали, чтобы люди, покинувшие эту жизнь, были сопричислены к сонму богов», - писал выдающийся римский оратор и литератор Марк Туллий Цицерон. (22) В трактате «О природе богов» Цицерон добавляет: «Богами после смерти становились или храбрые, или прославленные, или могущественные люди, и их-то мы имеем обыкновение чтить, молиться и поклоняться им…» (23)

Для всех римлян таким Божественным Первопредком был Ромул – сын бога Марса и смертной весталки Реи Сильваны. Когда Ромул стал царем нового города на Палатинском холме, он принял прозвище Квирина – древнего божества саюинян. И в честь Ромула-Квирина все жители Древнего Рима звали себя квиритами: populus Romanus Quirites.

Не менее почитаемы в римском обществе были лары и пенаты – души предков, покровители домашнего очага, семьи и всего римского народа в целом. В каждом римском доме для пенатов и ларов возле очага был сооружен небольшой алтарь в виде шкафчика (вернее, ларца) – по праздникам эти алтари украшали гирляндами цветов, перед деревянными фигурками ставили в особой посуде пищу и питье, что бы предки тоже могли принять участие в общем веселье. Ритуал угощения предков практически без каких-либо изменений сохранился и до наших дней – достаточно лишь вспомнить, как накануне Пасху люди оставляют на кладбище стакан с водой, куски праздничных куличей и крашенные яйца.

ногда особо знатные предки выделялись из общей массы и становились самостоятельными богами. «Те, кому вы поклоняетесь, были некогда людьми, а затем умерли, - обличал язычников-греков Климент Александрийский. - Миф же и время стяжали им славу и почет. Ведь есть же почему-то обыкновение относиться с пренебрежением к настоящему, прошедшее же, отделенное от сиюминутных упреков покровом времени, чтить благодаря вымыслам. Настоящему не верят, минувшему дивятся. Поэтому древние мертвецы, возвеличенные укоренившимся в веках заблуждением, были причислены живущими после них к богам. (…) Что, если я скажу тебе о многих Гермесах или выдуманных Гефестах? Упоминания об отечестве и ремеслах, жизнеописания, а также гробницы изобличают носителей этих имен как людей. Арес, пользовавшийся величайшей славой… был, как говорит Эпихарм, спартиатом. Софокл же считает его фракийцем, другие – аркадцем.» (6)

Еще в качестве примера Климент привел муз – покровительниц искусств, которых сегодня почитают едва ли не больше: чем в Древней Греции. «Муз же, которых почитали как детей Зевса... , муз этих, мисийских служанок, приобрела Мегакло, дочь Макара. Дело в том: что Макар, царствовавший над лесбосцами, постоянно вздорил с женой. Мегакло было обидно за мать: отчего нет? – и она покупает девять служанок-мисиек и называет их на эолийском диалекте Мойсами. Учит их воспевать дела давно минувших дней и аккомпанировать благозвучно на кифаре. Они же беспрестанной игрой и прекрасным пением завораживали Макара и унимали его гнев. Из-за этого Мегакло в виде благодарственного дара за мать посвятила богам их медные статуи и велела почитать во всех храмах. Таковы Музы». (6)

Об изначальной человеческой природе многих богов писал и сам Гомер. «Ибо смертное тело у них, - свидетельствует великий поэт в «Илиаде», изображая страдающую от ран Афродиту. – Ведь не от древнего дуба родились они, не от камня...» (24)

Попадая в горний мир Небесного Отца, души умерших тоже начинали считаться священными сверхсуществами, которые могли заступаться перед богами за своих живущих родственников.

И поэтому все индоевропейцы на протяжении тысячелетий практиковали абсолютно одинаковые догматы и обряды этой прарелигии «культа предков» - и, прежде всего, ритуал кремации, который с самых древних времен неукоснительно практиковался вплоть до полного торжества христианства.

Смысл сожжения умерших объяснил арабский путешественник и писатель Ахмед ибн Аббас Ибн Фадлан. В 921 году по Р.Х. Ибн Фадлан в качестве секретаря посольства халифа Муктадира совершил путешествие к волжским булгарам, где и стал свидетельством шикарных похорон некоего царя русов: «И был рядом со мной некий муж из русов, и вот, я услышал, что он разговаривает с переводчиком, бывшим со мною. Я же спросил его, о чем он говорил ему, и он сказал: "Право же он говорит: "Вы, о, арабы, глупы... Воистину, вы берете самого любимого для вас человека и из вас самого уважаемого вами и бросаете его в прах (землю), и съедают его прах и гнус и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он входит в рай немедленно и тотчас». (25)

Когда же погребальный костер прогорал, кости измельчались и вместе с пеплом помещались в специальные глиняные горшки – урны, которые хоронили в специальных местах. Судя по всему, в древнем обществе царило относительное равноправие (по крайней мере, перед лицом смерти) – и урна с прахом вождя племени ничем не отличалась от горшка с останками самого бедного пастуха. Такие урны ученые сейчас находят по всей Евразии, и из-за этой общей для всех индоевропейцев черты в современной археологии и появился специфический термин – культуры погребальных урн, которые возникли в бронзовом веке и существовали по всей Европе. Так, именно в урне был захоронен прах легендарного Ахиллеса, героя Троянской войны. В пламени погребального костра вознесся на Олимп и могучий Геракл, а вслед за ним к божественным мирам отправились и очищенные огнем души великих римлян – Ромула, Юлия Цезаря и Августа Октавиана.

В урнах хоронили своих близких и славяне во времена Киевской Руси. Нестор летописец писал: «Если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон.» (26)

Из-за культа предков, связывавших каждого живущего с высшим миром богов, язычество было исключительно родовой религией. То есть, предположим, перс или индус никак не могли взять и принять обряды славян, потому что у инородцев просто не было в горнем мире предков, некого было почитать и не у кого просить заступничества. И предки стали в итоге самой сильной преградой на пути принятия многих народов христианства: согласитесь, это нелегко предать все традиции пращуров.

С другой же стороны, язычество индоевропейцев будто специально готовило народы к восприятию новых культур и традиций. Дело в том, что культы родников и камней было ограничено по «территориальному принципу» - то есть, к примеру, «юрисдикция» языческих богов того же Конь-камня на Ладоге простиралась только на подведомственный ему остров или озеро. В другой же местности лежал уже другой священный камень и били свои родники со своими богами, и поэтому, приходя в чужую местность, язычники наряду со своими родовыми богами старались чтить и уважать местных богов: это же была их «территория».

менно из-за такого сугубо мистическо-прагматического подхода римляне, покорив соседние племена, включали в свой языческий пантеон и богов покоренных народов, а славяне, переселяясь на земли финно-угорских племен, часто перенимали их географические названия – особенно это касалось рек и озер. Логика понятна: обитавшие в них речные боги могли обидеться на пришельцев за незаконное переименование водоема, поэтому славяне предпочитали именовать речки старыми и непонятными для славянского уха названиями – даже в том случае, если на языке чудь название речкит переводилась как «грязная вода».

Вместе с чужими богами народы перенимали и чужие обряды и чужую культуру. Языческий политеизм индоевропейцев придал им удивительную гибкость в сознании, наделил способностью к заимствованиям и адаптации чужого опыта и религии. Так появился знаменитый европейский «плавильный котел» цивилизаций, вобравший в себя множество достижений разных народов и культур – финикийский алфавит, арабские цифры, объединяющую религию семитов, китайские знания и т.д. и т. п.

Пройдет совсем немного времени, и европейская цивилизация, переплавив в себе все чужое, преобразит весь мир уже по своим правилам.


[pohorony-rusa.jpg]

Библиография

5 - Александр Мень, «История религии. В поисках пути, истины и жизни.» В 6 томах. Изд-во «Слово». М., 1991 г.

6 - Климент Александрийский «Увещевание к язычникам». Серия «Библиотека христианской мысли». Пер. А.Ю. Братухина. Изд-во «Издательство Олега Абышко», СПб., 2006 г.

7 - Григорий Бондаренко «Повседневная жизнь древних кельтов». Изд-во «Молодая Гвардия», М., 2007 г.

8 - Энн Росс. «Кельты-язычники». Изд-во «Центрполиграф», М., 2005 г.

9 - Н.Г. Богословский «Материалы для истории, статистики и этнографии Новгородской губернии, собранные из описаний приходов и волостей.» Новгородский сборник, Вып. № 1., Новгород. 1865 г.

10 – Геродот «История», перевод Г. А. Стратановского., М., 1972.

11 - Публий Овидий Назон «Фасты». Собр. соч. – Том 2. Изд-во Биографический институт «Студиа Биографика», СПб., 1994 г.

12 - «Энциклопедический словарь» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. С.Пб., 1902 г.

13 - «Житие преподобного отца нашего Иринарха, затворника Ростовского Борисо-Глебского монастыря, что на Устье», Четьи-минеи св. Дмитрия Ростовского. Изд-во «Синодальная типография», М., 1904 г.

14 - «Жития святых». Издательство Московской Патриархии, М., 2006 г.

15 - В.В. Виноградов. «Почитаемое место у деревни Колмыково». Журнал «Живая старина» Государственного республиканского центра русского фольклора, №3, 2003 г.

16 - Ю.М.Золотов «Остатки древнего святилища на реке Кимерше». Балто-славянские исследования. М., 1980 г.

17 - В.В. Виноградов, «Смыслы мифа: мифология в истории и культуре». Опубликовано в сборнике статей в честь 90-летия профессора М.И. Шахновича. Серия «Мыслители». Выпуск №8 - СПб.: Издательство Санкт-Петербургское философское общество, 2001 г.

18 - «Народные русские сказки А. Н. Афанасьева» Изд-во «Наука», М., 1984—1985 гг.

19 – «Хрисмологион» Николая Спафария, 1711 год.

20 - Гельмольд «Славянская хроника», Пер. И. Разумовской. Изд-во АН СССР. М., 1963 г.

21 - А. Н. Афанасьев «Древо жизни». Изд-во «Современник», М., 1982 г.

22 - Цитируется по изданию: Т. Бобровникова «Цицерон». Серия «Жизнь замечательных людей». Изд-во «Молодая Гвардия», М., 2006 г.

23 - Марк Туллий Цицерон «Философские трактаты». Пер. М. И. Рижского. Изд-во «Наука», М., 1985 г.

24 – Гомер «Илиада». Перевод Н. И. Гнедича. «Наука», Л., 1990 г.

25 - Текст воспроизведен по изданию: «Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921—922 гг». (пер. А. П. Ковалевского), Харьков. 1956 г.

26 – «Повесть временных лет» (Перевод и коммент. Лихачев Д.С.), СПб., «Наука», 1999 г.

27 - Ивакин Г.Ю. «Священный дуб языческих славян», журнал «Советская этнография». №2, 1979 г.

[Владимир Тихомиров]

http://www.istpravda.ru/research/10768/

Вулканы как "двигатель истории": взрыв вулкана на острове Санторин вызвал первое Великое переселение народов бронзового века. Венеты приходят из Малой Азии в Европу.

Обычно при слове «славянин» большинство обывателей представляет себе грубого мужика с длинной бородой и стрижкой «под горшок». Одет он в лапти и домотканую рубаху, в руках топор. Живет он в лесу, промышляет охотой. В часы досуга бренчит на гуслях или молится на деревянных чурбаков. Словом, настоящий варвар. И так было много-много веков, пока с Запада не пришла цивилизация.

Что ж, когда-то славяне действительно были похожи на варваров. Но правда состоит в том, что такими славяне были далеко не всегда.

Собственно, наши предки не всегда называли себя и славянами.

В исторических источниках сохранилось и древне название славянских племен: венеты. Историк VI века от Р.Х. Иордан в своем труде «О происхождении гетов» пишет: «…Начиная от места рождения реки Вистулы, на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов. Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами…» (1).

Это древнее название сохранилось и в современных финно-угорских языках – так, финны и сегодня называют Россию как Venaja, а по-эстонски наша страна называется Venemaa. Немцы же словом wenden обозначают несуществующих ныне западных славян, обитавших на побережье Балтийского моря. На территории современной Европы осталось довольно много географических названий, образованных от корня venet или vent: к примеру, можно вспомнить и реку Вент, и город Вентспилс - в переводе c эстонского означающий «деревня венетов», и крепость Венден в Латвии, и селение Вендау (Веннокиррик) недалеко от Тарту.

На скрижалях истории это название впервые появилось более трех тысяч лет назад, когда привычный нам мир был совсем другим. Погода была теплее, в реках и озерах водились ныне исчезнувшие рыбы, даже рисунок созвездий был не похож на сегодняшнее небо. Вся Евразия была покрыта густыми лесами, а в предгорьях Карпат и по берегам рек расцветали неизвестные нам цивилизации. Никаких письменных документов, повествующих о тех далеких временах, не существует, истории остались лишь фрагменты человеческих костей, осколки утвари и примитивные скульптуры. Например, в Болгарии были найдена каменная пластинка размером восемь на семь сантиметров, испещренная непонятными значками – возможно, самой древней на Земле письменностью. В это же самое время далеко на севере – в Британии – неизвестные племена воздвигли самое загадочное культовое сооружение Европы, позже названное Стоунхендж.

Но самое главное – в Средиземном море тогда еще был остров Санторин.

Историки всего мира спорят, какие же именно внешние факторы являются главными действующими силами мировой истории. Кто-то говорит, что историю двигают вперед производственные отношения, заставляющие одну общественную формацию сменяться другой, другие же ученые отдают предпочтение развитию прогресса и науки. Есть даже такие оригиналы, которые считают человеческую цивилизацию побочным продуктом эволюции бактерий. Но что же касается древних времен, то несомненно одно: главным действующим вектором движения человечества стали вулканы.

И, частности, вулкан, образовавшийся на месте острова Санторин. Это была настоящая катастрофа.

После взрыва в небо на высоту в двадцать километров поднялся столб дыма, а пепел густым слоем покрыл все острова в Эгейском море. Например, не так давно на южной оконечности Тира – одного из остров образовавшихся на месте вулкана Санторина – археологи нашли целый город, погребенный под слоем пемзы в сотню метров. И какой город! - вдоль широких мощеных улиц стояли высокие двухэтажные каменные дома, снабженные водопроводом и канализацией. Комнаты были украшены великолепными цветными фресками. Проживало в городе, по самым скромным подсчетам, несколько тысяч человек.

Но одним извержением дело не закончилось: вскоре последовал второй взрыв - еще большей силы. Вулкан обрушился внутрь, образовав огромную чашу — кальдеру, глубиной более 500 метров. В раскаленную кальдеру хлынула морская вода, в итоге грянул третий взрыв, в результате которого в море поднялись многометровой высоты волны. Цунами обрушились на все прибрежные цивилизации Средиземноморья. Под грязью и глиной были погребены знаменитые города-лабиринты на Крите, были разрушены многие поселения в Египте и на острове Родос, где ученые нашли останки прокинутого города Трианда. Рядом с городом археологи обнаружили большое кладбище, где были похороны тысячи покойников – причем, все без каких-либо украшений и других ритуальных принадлежностей. Вероятно, это были жертвы катастрофы.

Память о сокрушительном цунами сохранилась у всех древних народов – так, египтяне записали рассказ об острове Атлантида, сгинувшем на дне морском, а древние греки рассказывали друг другу историю о Девкалионовом потопе, которую записал в своей «Библиотеке» греческий писатель Аполлодор. Миф рассказывает, что Зевс разгневался на людей из рода «сыновей Ликаона», которые жили на южном побережье Черного моря где-то на территории современной Турции. (2) Зевс обрушил на землю огромное количество воды, намереваясь утопить в ней все человечество. «Пошел дождь, и реки с ревом понеслись к морю, которое, поднимаясь все выше и выше, смывало города, расположенные на побережье и в долинах. Наконец, под водой оказался весь мир, кроме нескольких горных вершин, и все смертные существа погибли…» Однако царь Девкалион, предупрежденный своим отцом, титаном Прометеем, построил ковчег, в котором он с женой Пиррой плавал по волнам целых девять дней, пока не пристал к горе Парнас.

[антилопы.jpg]
Фреска, найденная на стене одного из домов в доисторическом городе бронзового века на острове Тир.

В видеоролике показаны основные экспонаты музея "Museum of Prehistoric Thera", найденный на острове Тир под слоем вулканического пепла. Интересно, что из драгоценностей был найден всего один золотой объект, спрятанный под полом. В то же время не было найдено непогребенных человеческих останков, что говорит о том, что накануне извержения вулкана была проведена обязательная эвакуация жителей.

Но куда более серьезными были последствия от глобального изменения климата, которое повлекло за собой извержение вулкана. Об этих последствиях мы можем только догадываться, основываясь на данных наблюдений за геологическими и климатическими катаклизмами, которые происходили в современную эпоху.

Например, в 1783 году началось грандиозное извержение двух исландских вулканов — Геклы и Лаки. Последствия этого извержения были ощутимы по всему Северному полушарию. Ветер отнес вулканическую пыль и ядовитые пары к берегам Европы, и за плотной завесой пыли померкло даже Солнце, и на него можно было смотреть невооруженным глазом, о чем удивленно сообщала нюрнбергская газета «Friedens und Kriegscourier». (3)

В течение следующего года средняя температура воздуха упала на 1 - 2 градуса, и в Северном полушарии резко похолодало. В начале января 1784 года крестьянин из вестфальской деревеньки Дормаген записывал в своем дневнике о трескучих морозах, о том, что лед сковал Рейн, но несколько дней спустя, 23 января, пришла весна. Уровень воды в Рейне достиг наивысшей отметки. Второго марта мать Гете жаловалась в одном из писем: «Мы пережили великое наводнение. Еще и сегодня, когда я пишу это письмо, в моем подвале стоит вода, а недавно по нашей улице плавали в лодках».(3)

Но самой крупной вулканической катастрофой новейшего времени стало извержение вулкана Тамбора в Индонезии в 1815 году, во время которого погибли около 10 тысяч человек. Еще не менее 82 тысяч человек умерли от последствий катастрофы — голода или болезней. Пепел, саваном покрывший остров Сумбаву, уничтожил весь урожай и засыпал оросительную систему, кислотные дожди отравили воду. Последствия катастрофы европейцы ощутили на следующий, 1816 год, вошедший в историю как «год без лета». Погода тогда резко ухудшилась, средняя температура в Северном полушарии упала примерно на один градус, а в некоторых областях — даже на 3-5 градусов. «Сегодня первый прекрасный день, — писал Гете в своем дневнике. - Хлеба еще зеленые. Картофель и бобы из-за частых дождей плохо растут». (3) Запись датирована 28 июня 1816 года – сегодня в это время германские фермеры уже убирают урожай.

Но тогда все поля погибли на корню. В королевстве Вюртемберг дожди, как писали газеты, в мае и июне дожди шли почти каждый день. Дороги были залиты водой, и хлебные обозы встали из-за непролазной грязи. Каждый день вспыхивали бунты – и не только в Германии, но и по всей Европе и Северной Америке.

По данным немецкого историка Геральда Мюллера, автора книги «Голод в Баварии в 1816-1818 годах», в ту зиму в Баварии было задержано 45 тысяч попрошаек, хотя всего тремя годами ранее — только 3600 человек. В Швейцарии царил голод. «Три-четыре семейства с множеством детей забились в одну комнату, в некрашеных лохмотьях, полуголые, а кто и совсем голый, - писал историк. - Коренья, травы, а также дрожжи, что удалось наскрести, — вот их пища... Многие исхудали, как скелеты, выкопанные из могил, а младенец, коему надлежало радоваться миру, выглядел, словно труп, выбравшийся из лона матери». Во Франции, ослабленной недавними наполеоновскими войнами, полиции и солдатам пришлось отбивать транспорты с хлебом от грабившей их разъяренной толпы.

Аналогичное воздействие на климат всего Северного полушария нанесло и извержение вулкана Кракатау в 1883 году, когда в слоях атмосферы на высоте до 80 километров оказалось почти 19 кубических километров пепла и сажи. А вот взрыв вулкана Гунунг Агунг на островах Бали, происшедший в 1963 году, стал причиной того, что зимой следующего 1964 года в России были зафиксированы рекордные холода. Например, в Белоруссии в марте стояли холода до минус 40 градусов. В Сибири столбик термометра опустился за минус 50, а среднегодовая январская температура с 1964 по 1973 годы упала с привычных минус 9 градусов до минус 11,2 градуса.

Резкое похолодание, случившееся после гибели Санторина, сдвинула с места многие народы, в том числе и индоевропейские племена, отправившиеся спасаться от голода на юг. Ситуация напоминала бильярд, когда один резкий удар по шару-битку приводит все остальные шары в хаотичное движение. И вот, первые арьи пришли покорять Индию. В Европу пришли кельты, в Грецию – ахейцы, в Иран – иранцы, предки персов, которые сдвинули с места семитские племена гиксосов, отправившихся на завоевание Египта. Память о том первом Великом пересеолени народов осталась и в Библии: вспомните рассказ о братьях Иосифа, которые вслед за гиксосами пришли спасаться от голодной смерти в Египет.

А вот в малую Азию пришли хетты – создатели первого в истории индоевропейского государства.

Впрочем, сами себя они именовали Nasili, а вот имя хеттов прилипло к ним из-за названия народа хатти, обитавшего когда-то на территории Турции. «Насили» поселились на землях хатти, построили здесь свой город-столицу Хаттусу – то есть, «город в земле хатти», а правил в этом городе царь Хаттусили I. Словом, не стоит удивляться, что самоназвание этого народа было вскоре позабыто, а все соседи стали звать их хеттами или хеттеями.

[хеттский город.jpg]
Хаттуса. Макет.

Тут надо пояснить, что все прежние цивилизации – Египет, Аккад, Шумер - историки относят к так называемому «речному» типу, то есть, эти земледельческие культуры сформировались в долинах рек, а стимулом к самоорганизации государства была необходимость проведения ирригационных и оросительных работ. Но копать каналы и строить водохранилища – это тяжкий и неблагодарный труд, поэтому общество быстро мобилизовалось на манер социалистического общества: урожай присваивал и распределял между подданными верховный правитель, который каждому выдавал строго лимитированную пайку хлеба. А что бы у рабочих не возникало вопросов по поводу того, почему, допустим, воинам достается больше хлеба, чем простым труженикам-землекопам, власть фараона или аккадского царя была не просто объявлена священной, нет, сам фараон стал богом на земле.

А вот хетты были индоевропейцами – скотоводами, и их принципы организации государства были для того времени совершенно революционными.

Во-первых, как и у всех индоевропейских народов, у хеттов была «народная демократия»: всеми делами в общине заправлял совет всех свободных и взрослых граждан общины. Причем, женщина на этих собраниях часто имела равные права с мужчинами, и вождь племени не мог принять ни одного решения без согласия своей супруги. Эти же принципы были положены и в основу «Законов» хеттского царя Телепину – первой Конституции в мире, когда общины хеттов слились в единое государство. Итак, всеми делами в царстве заправлял панкус – народное собрание, куда входили все боеспособные граждане. Панкусом руководил совет — тулия, состоявший из наиболее знатных граждан. Причем без согласия тулии царь не мог казнить ее членов и отбирать их имущество, а вот сама тулия могла казнить любого властителя и назначить ему наследника из числа близких родственников.

[hittite-2.jpg]
Каменная табличка хеттов с клинописью

Во-вторых, хетты – как и все остальные индоевропейские народы – ценили письменность. Клинопись они переняли у акадских народов, но тут же приспособили ее для своего языка. И стали записывать буквально все – от важных законов до простых бытовых посланий. В частности, именно хетты заключили первый в мировой истории мирный договор – с египетским фараоном. «Договор Рамсеса, возлюбленного Амоном, великого царя страны Египетской, героя, с Хаттусили, великим царем, правителем страны хеттов, своим братом, - писали дипломаты три с половиной тысячи лет назад. - Превосходный договор мира и братства, дающий мир до вековечности». Табличку с этим уникальным документом нашел в 1906 году археолог Хуго Винклер из Берлинского университета, обнаруживший архив Хаттуссы – квадратное двухэтажное здание с длинной стен до 32 метров, где хранились тысячи табличек. В основном, это были юридические документы о наследовании имущества или данные о переписи подданных. И благодаря бюрократизму и крючкотворству древних хеттов, ученые теперь довольно точно могут представить себе быт первых индоевропейцев. Вот, к примеру, грамота о владении земельным участком, выданная крестьянской семье некоего Тиватапары: «Поместье Тиватапары: 1 мужчина, Тиватапара; 1 мальчик, Харувандули; 1 женщина, Ацция; 2 девочки, Анитти и Хантавия; итого 5 человек; 2 вола, 22 овцы, 6 тягловых волов…; 18 овец, и при них 2 ярочки и два барашка; 18 коз, при козах 3 козочки и 1 козленок; итого 36 голов мелкого рогатого скота; 1 дом. Пастбище для волов — 1 акр лугов в городе Паркалла. 3 1/2 акра виноградника, и в нем 40 яблонь, 42 гранатовых дерева…» (4)

[хетты_02.jpg]

Каменные головы хеттов. Такие памятники часто встречаются на территории Турции на месте разрушенных городов хеттов.

Сохранились и религиозные гимны хеттов, из которых мы можем узнать, что главным божеством в древнем пантеоне индоевропейцев был грозный Бог Грозы по имени Пирва. Причем, образ Пирвы был неразрывно связан с дубом и скалой – причем, и камень, и дубовое дерево по-хеттски обозначались одним словом - «peruna». То есть, буквально «принадлежащее Пирве».

Сохранилось и обрядовое стихотворение, в котором Пирву называют покровителем воинов:

«Это воины дружины
Путь для Пирвы проложили…» (4)

Также почитали и Бога Солнца:

«Солнца Бог!
Ему на благо
Приготовь ты этот луг!
Луг никто пусть не отнимет,
Луг никто пусть не отсудит!
Пусть на том лугу пасутся
У него быки и овцы,
Кони с мулами пасутся.»

В 1200 году до Р.Х. на Средиземноморье обрушилась вторая волна индоевропейских переселенцев, которые вошли в историю как «народы моря» - так этих предшественников грозных викингов называли в Египте. И, как католические монахи молили Господа уберечь их от гнева норманнов, так и три тысячи лет назад египетские жрецы просили всех богов этого мира сохранить их от ярости «морских кочевников», которые в мгновение ока появлялись из-за горизонта на своих легких и подвижных галерах, сделанных из прочнейшего ливанского кедра.

Впрочем, поначалу «народы моря» предпочитали не нападать на могущественные империи, а служить им в качестве наемников. Не брезговали они и элементарным морским разбоем. Но переселенцев становилось все больше, и вскоре они перестали довольствоваться скромным солдатским жалованьем. Переселенцам требовалась, прежде всего, земля. На всем побережье Средиземного моря не осталось места, где бы не отметились эти безжалостные воины.

Под их натиском пало Хеттское царство, были разрушены богатый Угарит и могущественная Древняя Финикия. Десятки и сотни городов были заброшены, древние алтари засыпаны землей и пеплом, а глиняные таблички с текстами священных поэм обратились в прах под ногой варваров-завоевателей. Хроник, повествующих о тех далеких временах, у нас просто нет, и о многих событиях мы можем лишь догадываться по нескольким надписям, процарапанным на камнях, до по сохранившимся мифам и легендам. Известно, например, что именно в те годы близ Иудеи появились филистимляне – завоеватели очень высокого роста, которые сами себя именовали «пеласгами» - по видимому, это были греки, бежавшие из Греции под натиском индоевропейцев – ахейцев и дорийцев. Командовал этой армией великан Голиаф, которого еврейский юноша Давид смог ловко сразить из пращи.

Жесткому разграблению подвергся и Египет. Как написал неизвестный автор рельефа из заупокойного храма фараона Рамсеса III в городе Мединет Абу на западном берегу Нила, «народы моря» шли, неся перед собой стену огня». Там же была высечена и сцена боя – «народы моря» на своих боевых триремах атакуют египетские корабли. Захватчиков автор рельефа изобразил как высоких белокожих людей с причудливыми головными уборами из птичьих перьев. В руках пришельцы сжимают круглые щиты, длинные копья и прямые узкие мечи.

Сражались варвары и на суше – их боевые колесницы с большими колесами, как нож сквозь масло, проходили сквозь войска фараона. От топота их коней в ужасе съеживались все цари, мнившие себя властелинами мира. На т.н. «стеле Рамзеса Мернаптаха» - здоровенной каменной плите, которая сегодня хранится в Каирском музее – дается перечень побед «народов моря»:

«Ханаан разорен всяческой бедой,
Города Аскалор и Гезер захвачены,
Иеноам сровнен с землей,
Израиль уничтожен, нет больше семени его,
Страна Хурритов стала вдовой из-за Египта…»

Большая Карнакская надпись в храме солнечного бога Амона-Ра в самом центре древних Фив упоминает и несколько этнонимов «народов моря» – например, “kws”, “srdn”, “tkr”, “skls”, “plst” и “dnwn” (гласные звуки в иероглифическом письме не отображались). Последние два этнонима ученые идентифицируют как названия греческих племен пеласгов и данайцев, против которых в свое время выступал один из троянских жрецов: «Бойтесь данайцев, даже дары приносящих!». Правда, в этот раз данайцев боялись уже без всяких предостережений – как свидетельствует переписка фараона Аменхотепа IV (его архив был найден в 1887 году на месте города Ахетатона) с главами сопредельных государств, «народы моря» на протяжении целого столетия терроризировали грабительскими набегами обителей южных берегов Средиземного моря. К примеру, правитель города Библа по имени Риб-Адди жаловался фараону на происки правителя соседнего государства Амурру, натравливавшего на него морских грабителей. (Кстати, судя по всему, фараон никак не ответил на мольбы своего вассала, и Риб-Адди погиб под мечами индоевропейских завоевателей, а остальные цари финикийских городов поспешили признать новую власть.)

[народы моря, взятые в плен фараоном.jpg]
"Народы моря", взятые в плен фараоном Рамсесом II. Представителей "народов моря" легко узнать по головным приборам с с плюмажем.

Тем не менее, Египет выстоял. Сначала фараон Рамсес II Мернептах успешно отразил нашествие коалиции ливийцев и «народов моря», наступавших со стороны суши. Его сын – фараон Рамзес III разбил завоевателей и в ходе морской баталии. Постепенно набеги прекратились, и «народы моря», разделившись на несколько племенных групп, заселили неосвоенные земли Средиземноморского побережья.

Часть морских кочевников осели на Сицилии и Сардинии, другие – в Сирии, третьи - тирренты или туски, более известные читателю как этруски – на западном побережье Аппенинского полуострова, где много веков спустя некая волчица на окраине поселения у Палатинского холма подобрала и вскормила двух сироток-близнецов по имени Ромул и Рем. Братья выросли и основали деревушку, которая через века превратится в город Рим. А к северу-востоку – на берегу Адриатического моря в предгорьях альпийских гор и обосновались предки славян – венеты.

Впрочем, поначалу венеты обитали на территории современной Турции – так об этом пишет Гомер:

«Вождь Пилемен пафлагонам, предшествовал, храброе сердце,
Выведший их из генет, где стадятся дикие мулы».

Эти строки заставила крепко задуматься греческого географа и историка Страбона, автора «Географии»: «Спорно, каких энетов Гомер имел в виду… Ведь теперь, как говорят, в Пафлагонии нет энетов… Говорят, что какое-то племя с таким именем, жившее по соседству с каппадокийцами, сражалось вместе с киммерийцами и затем было оттеснено к Адриатическому морю. Наиболее общепризнанным является мнение, что эти энеты были самым значительным пафлагонским племенем, из которого происходил Пилемен. Кроме того, большинство энетов сражалось на его стороне; лишившись своего вождя, они после взятия Трои переправились во Фракию и во время своих скитаний пришли в современную Энетику. По словам некоторых писателей, Антенор и его дети также приняли участие в этом походе и поселились в самой отдаленной части Адриатического моря...» (5)

Такой же версии придерживается и знаменитый римский историк Тит Ливий, автор «Римской истории от основания города»: «Известно, что за взятием Трои последовала свирепая расправа со всеми троянцами; только к двум, Энею и Антенору, ахеяне не применили права войны благодаря старинному гостеприимству и вследствие того, что они постоянно советовали помириться и вернуть Елену. Антенор с горстью энетов, которые были изгнаны за мятеж из Пафлагонии и, лишившись под Троей царя Палемона, искали вождя и места для поселения, после разных приключений прибыл в самый отдаленный залив Адриатического моря. Прогнав евганеев, живших между морем и Альпами, энеты и троянцы завладели этой землей. Место, где они высадились впервые, называется Троей, благодаря этому называется и область Троянской; весь же народ назван венетами.» (6)

Память о венетах осталась в Италии и сегодня – это провинция Венето, существующая еще со времен Римской империи. До наших дней сохранилась и древняя столица этой земли: город Падуя – некогда римский Патавиум, известный в том числе и тем, что именно здесь в 59 году до Р. Х. родился сам Тит Ливий. И уже в его времена предания о первопоселенцах-венетах были похожи на бабушкины сказки: когда Венетия вошла в состав Рима, венетов там уже давно не было.

Они ушли на север.
Продолжение следует.

[Картина Андрея Первухина.jpg]

Библиография
1 - Иордан «О происхождении и деяниях гетов». « Алетейя», Спб., 1997 г.
2 - Роберт Грейвс, «Мифы Древней Греции». Изд-во "Прогресс», М., 1992 г.
3 - Цитируется по статье «Климат творит историю». Журнал «Знание- Сила», № 6, 2007 г.
4 - Иванов В.В. «Хеттская и хурритская литература. История всемирной литературы». М., 1983 г.
5 - Страбон «География». М., 1964 г.
6 - Тит Ливий «История Рима от основания Города». Изд-во «Наука» М., 1989. Перевод В.М. Смирина.

[Владимир Тихомиров]

http://www.istpravda.ru/research/10932/

Как доисторическая индоевропейская Европа внезапно стала «кельтской»?

В 1648 году был заключён Вестфальский мир, завершивший Тридцатилетнюю войну в Священной Римской империи. Итогом этой бойни стало не только установление Нового мирового порядка эпохи национальных государств – периода, в котором мы все с вами живем, но и усиление Франции, оказавшейся на вершине могущества. И король Франции Людовик XIV де Бурбон, вошедший в историю как «Король-Солнце», решил, что его новой империи нужна новая идеология. И новая история.

Надо сказать, что до этого французские историки выводили происхождение французов от франков – то есть, «свободных людей», одного из племенных союзов германских племен, сложившихся на закате Римской империи. Уже в начале Ренессанса среди интеллектуалов Парижского университета сложилась новая теория, что франки были потомками троянцев, бежавших после падения Трои в Европу – стоит пояснить, что в античные времена абсолютно все европейские народы считались потомками троянцев (включая и венетов, о чем мы уже рассказывали в предыдущей главе). Троянская теория была подкреплена и «Хроникй Фредегара», составленной в VII веке, где утверждается, что первым франкским королём был последний троянский царь Приам. Часть его людей переселилась на Балканы и приняла имя македонян (впоследствии они дали миру Александра Македонского). От другой группы франков произошли турки – напомним, что Османская империя была союзницей Франции против Австрии и Испании, и можно вспомнить эпизод, когда французы в ходе войны с испанцами предоставили туркам для базирования порт Тулон, и янычары за один год продали в рабство до 10 тысяч христиан. Наконец, еще одна группа троянцев, избрав королем некоего Франкиона, ушла на Рейн. Это и были франки, которые с тех пор не имели с дикими германцами из сумрачных лесов ничего общего. Нет, отныне франки не просто стояли на одном уровне с римлянами, но были старшими братьями римлян (которые, как известно, вели свой род от Энея, не принадлежавшего к царскому роду Приама). В условиях острого противостояния с Габсбургами это означало, что достоинство королевства Французского выше достоинства Священной Римской империи.

Однако, Людовику XIV и этого было недостаточно. Вся эта античные «табели о рангах» воняли старым чуланом и траченным временем пергаментом. Новая Франция желала новой идеологии – исключительно своей, не связанной более никакими узами ни с Востоком, ни с опостылевшим Римом. И тогда французы вспомнили о галлах – доримском населении провинций, впоследствии ставших Францией. Вернее, даже не о галлах – ведь этот народ был практически полностью исчез после римского завоевания, но о кельтах.

Французских историков даже не смутило, что такого народа никогда не существовало в действительности. Впервые слово «Keltoi» появилось еще в «Землеописании» древнегреческого географа V века до Р.Х. Гекатея Милетского, который написал несколько строк об основании греческой колонии Массилии - современного Марселя на берегу Средиземного моря. Гекатей упоминал, что греческая форма их имени происходит из устной традиции самих кельтов, которые якобы именно так и называли сами себя. Чуть позже о кельтах мимоходом упомянул и Геродот - для эллинов той поры кельты были лишь одним из многих варварских племен с окраин греческой ойкумены. Тем не менее, название этих варваров укоренилось в исторической традиции, и каждый античный автор считал своим долгом сослаться на труды Геродота. При этом, сами «кельты» описывались как дикие грубияны и драчуны.

«Пивные бочки, - писал в I веке до Р.Х. Диодор Сицилийский. - Они были похожи на деревянных идолов, с густыми волосами, с космами, напоминающими лошадиную гриву… Были они чрезвычайно склонны к употреблению вина, - и пили, пока не валились с ног или не впадали в безумие». (1)

«Любой может привести их в ярость, когда угодно, где угодно и под каким угодно предлогом, - писал Страбон. – Все люди этой расы воинственны и вспыльчивы…» (2)

Забавный момент: Страбон хоть и упоминает о том, что даже самый плюгавый из северных варваров был выше самого высокого грека или римлянина, но тут же поспешно добавляет, что нет никакой нужды завидовать эти великанам, потому что «варвары были кривоноги и нигде в их фигуре не было ни одной прекрасной линии».

Но такая нелестная оценка ничуть не помешала французским идеологам «нового мирового порядка» представить кельтов как некий изначальный европейский народ, от которого произошли впоследствии и галлы, и германцы, и британцы и даже испанцы – словом, практически все, кто что-то значил в истории, за исключением греков и римлян.

Страна Людовика XIV отныне желала быть кельтской. Историк Франсуа Эд де Мезере, состоявший на службе у кардинала Ришелье, в своей трехтомной «Истории Франции» создал теорию, согласно которой франки были потомками кельтов, вернувшимися на свою историческую родину. Более того, Мезере сделал области расселения кельтов третьим центром древней античной цивилизации, ни в чем ни уступавшим греческому и римскому.

Труд Мезере достиг такой популярности, что сразу же после выхода второго тома «Истории» его избрали членом Академии и назначили солидную пенсию.

Вскоре его «панкельтскую идеологию» стали развивать и британцы, которые после разгрома Голландии и выигрыша в войне за «испанское наследство» стали претендовать на титул мировой колониальной империи. В 1707 году – то есть, в год, когда над островом был поднят Юнион Джек, символизирующий объединение Англии, Шотландии и Уэльса в Королевство Великобритания - свою кельтскую теорию предложил Эдвард Льюйд, скромный историк и антиквар из Оксфорда. Сэр Эдвард Льюйд предложил использовать греческое название «keltoi» для идентификации ирландского, валлийского, корнуоллского и бретонского языков как отдельной языковой группы. То есть, таким образом, валлийцы и ирландцы, на которых англо-саксы испокон веков пренебрежительно смотрели как на дикарей, неспособных усвоить нормы цивилизации, признавались ветвью древнего и уважаемого европейского народа, из лона которого вышли и сами англо-саксы. Позднее Эдвард Льюйд издал фундаментальный труд по истории Британии «Archaeologia Britannica», в котором кельтской называлась уже не только языковая семья, но и вся культура народов Центральной Европы. (3)

Ситуацию всеобщего британского единения испортило «Второе якобитское восстание» в 1745 году, когда и последний отпрыск свергнутой династии Стюартов - "Молодой претендент" Чарльз Эдвард Стюарт - при поддержке французов заявил о своих притязаниях на английский трон и повел шотландцев на Лондон. В итоге в битве при Каллодене якобиты были разбиты, после чего в Великобритании начались жесточайшие расправы над шотландцами и ирландцами. Были запрещены традиционная одежда, музыка и гэльский язык – причем, запрещалось не только преподавать, но и разговаривать на гэльском, и этот запрет был отменен только в конце ХХ века.

Но репрессии ничуть не повлияли на кельтоманию, царившую в умах тогдашнего просвещенного общества – потомков гаэлов просто исключили из числа кельтов. Еще больше кельты вошли в моду после того, как поэт Джеймс Макферсон опубликовал впечатлившую всю Европу поэму «Оссиана» - якобы перевод кельтского эпоса, о котором говорили на каждом шагу.

Постепенно название «кельты» вошел в обиход всех ученых мира, как обобщающее название западных индоевропейских народов, и абсолютно вся доисторическая – то есть, доримская - Европа стала «кельтской».

Понятно, что в реальности две – три тысячи лет назад никто из обитателей Британских островов, не говоря уж о континентальной Европе, и не думал называть себя кельтом. Более того, древние европейцы и сами не подозревали, что являются кельтами – они давали своим племенам и родам совершенно другие названия, часто воевали друг с другом и основывали свои независимые государства. То есть, предвосхищая вопросы читателей, можно сразу заявить, что все вопросы о связях кельтов и венетов являются в определенной степени бессмысленными – ведь венеты отчасти и были кельтами.

* * *

Сегодня Эсте - это небольшой городок к юго-западу от Падуи, примечательный только лишь тем, что именно отсюда вышла многочисленный княжеский род д’Эсте, дальний отпрыск которой в конце прошлого века женился на принцессе Астрид Бельгийской, единственной дочери короля Бельгии Альберта II, получив титул принца Бельгии. Но вот в 900-750 годах до н.э. на месте Эсте находился город венетов Атесте - весьма развитый ремесленный, торговый и военный центр на северном побережье Адриатики.

Нашли же следы венетов случайно – в конце позапрошлого века наследники рода д’Эсте решили отремонтировать виллу Benvenuti, и нашли под холмами доримский некрополь – свыше сотни гробниц, сложенных из шести каменных плит. В каждой из гробниц стояла ситула – цилиндрическая урна с прахом покойного. Среди всех урн выделалась Ситула Бенвенуто, являющаяся сегодня украшением коллекции Археологического музея Эсте: на этом сосуде изображены сфинксы, крылатые львы и другие фантастические существа, которых держат за ошейники странные люди в широких, низких шапках.

Ситула Бенвенутти в музее

Также в этом некрополе были найдены бронзовые таблицы, испещренные непонятными буквами на непонятном языке. Причем, если раньше археологи полагали, что это разновидность этруского или италийского языка, то потом ученые обратили внимание, что венетские надписи имеют некоторую особенность, не свойственную италийским языкам. Венеты использовали очень много точек. Причем, точек настолько много, что они явно не служат для разделения фразы на отдельные слова или слоги. Сегодня ученые вынуждены признать, что они пока не могут еще расшифровать языка венетов.

Фрагмент орнамента ситуалы

Впрочем, попытки по расшифровке предпринимались не раз. Наиболее успешно в этом направлении продвинулись словацкие ученые-лингвисты Матей Бор и Иван Томажич, обратившие внимание, что древний венетский язык очень похож на словенский. (4) Предположив, что таблички являются своеобразным учеьником по грамматике венетского языка, ученые разбили текст на отдельные слова и довольно быстро перевели несколько фраз. Например, слова «Zenske hodijo nag rob jekat in jokat» ученые перевели как «Женщины ходят на кладбище плакать!». А фраза «Nikar vec ne jekai» означает «Никогда не плачь!».

Правда, некоторые расшифровки вызывают большие сомнения. К примеру, на Бронзовом шлеме венетского воина можно увидеть надпись: HARIGASTITEIVAI. Часть ученых расшифровала этот набор букв как призыв на санскрите к богу Вишну, другие же – немецкие ученые – увидели в надписи славословие в честь военного бога, словенские же филологи увидели здесь Hari Gasti Te I Vajul – что в переводе означает «Бил побеждал чужаков и изгонял!». Хотя с таким же успехом можно прочитать и Harig Astiteiv I – то есть, солдат тысячи лет назад процарапал на своем шлеме то, что пишет обычный солдат: имя, фамилию или название родного города, номер или название подразделения. То есть, надпись вполне может читаться и как «Хариг из рода Астетиев из 1 полка». Или как-нибудь еще.

А вот надпись на бронзовой ситуле, найденной под городом Шкоцьяна: OSTIJAREJ. Матей Бор предполагает, что надпись следует читать как Osti Jarej – «Оставайся здоровым!». Однако, здравый смысл и метод частотного анализа показывает, что такие надписи люди оставляют на чашах крайне редко: в большинстве же случаев на емкостях пишут либо название напитков, либо имя хозяина.

Так или иначе, но название города Эсте дало название археологической культуре железного века, которую уверенно связали с венетами, обитавшими на северо-западе Адриатики.

Образец письменности венетов

Следом археологи обнаружили связь другими археологическими культурами – с Вилланова, Голасекка, с племенами, населявшими современные Словению и Тироль. Сегодня историкам известно лишь около 600 надписей на венетском языке – личные и географические имена, краткие посвящения. К примеру, в долине Вюрмлах (Австрия) были найдены прочерченные на скале надписи, а также надписи на венетском языке на надгробных стелах и урнах. Считается, что эти имена были оставлены купцами, следовавшими по торговым делам с юга на север и обратно – по Великому янтарному пути.

* * *
О существовании этой великой торговой магистрали древности от Балтики до Средиземного моря писал еще Геродот: «О гипербореях ничего не известно ни скифам, ни другим народам этой части света, кроме исседонов. Впрочем, как я думаю, исседоны также ничего о них не знают; ведь иначе, пожалуй, и скифы рассказывали бы о них, как они рассказывают об одноглазых людях. Но все же у Гесиода есть известие о гипербореях; упоминает о них и Гомер в «Эпигонах» (если только эта поэма действительно принадлежит Гомеру). Гораздо больше о гипербореях рассказывают делосцы. По их словам, гипербореи посылают скифам жертвенные дары, завернутые в пшеничную солому. От скифов дары принимают ближайшие соседи, и каждый народ всегда передает их все дальше и дальше вплоть до Адриатического моря на крайнем западе. Оттуда дары отправляют на юг: сначала они попадают к додонским эллинам, а дальше их везут к Малийскому заливу и переправляют на Евбею. Здесь их перевозят из одного города в другой вплоть до Кариста. Однако минуют Андрос, так как каристийцы перевозят святыню прямо на Тенос, а теносцы — на Делос. Так-то, по рассказам делосцев, эти священные дары, наконец, прибывают на Делос. В первый раз, говорят делосцы, гипербореи послали с дарами двоих девушек, по имени Гипероха и Лаодика. Вместе с ними были отправлены провожатыми для безопасности девушек пять гиперборейских горожан. Это те, кого теперь называют перфереями и весьма почитают на Делосе. Однако, когда посланцы не вернулись на родину, гипербореи испугались, что посланцев всякий раз может постигнуть несчастье и они не возвратятся домой. Поэтому они стали приносить священные дары, завернутые в пшеничную солому, на границу своих владений и передавать соседям с просьбой отослать их другим народам. И вот таким образом, как передают, дары отправлялись и, наконец, прибывали на Делос». (5)

Стоит напомнить, что Делос был в доисторические времена своего рода священным местом: именно этот остров считался местом рождения Аполлона и Артемиды, здесь же находится древнейший в мире храм Диониса, откуда дионисийские мистерии начали распространяться по всему античному миру, о чем, впрочем, мы будем говорить позже.

Греки называли янтарь «электроном» - солнечной материей, наделенной магической силой. Римский историк Тацит писал, что янтарь образуется из бальзама сокровенных дубрав, что растут на западном краю мира: «Нетрудно понять, что это — древесный сок, потому что в янтаре очень часто просвечивают некоторые ползающие по земле или крылатые существа; завязнув в жидкости, они впоследствии оказались заключенными в ней, превратившейся в твердое вещество. Таким образом, я склонен предполагать, что… из произрастающих деревьев соседние лучи солнца выжимают обильный сок, и он стекает в ближайшее море и силою бурь выносится на противолежащие берега...» (6)

Первые находки из янтаря – ожерелья и бусы – встречаются еще среди останков Микенской цивилизации. Древние ахейцы тоже любили янтарь - к примеру, еще в «Одиссее» Гомера упоминается, что некий Евримах, желая покорить сердце царицы Пенелопы, преподнес ей баснословно дорогое ожерелье: «Цепь из обделанных в золото с чудным искусством светлых, как солнце, больших янтарей...» Статуэтку из балтийского янтаря нашли и на берегу реки Тигр - в развалинах дворца города Кальху, древней столицы Ассирии. Неизвестный мастер вырезал из цельного куска янтаря портрет великого царя Ашшурнасирпала II, правившего с конце IX века до Р.Х. (7)

Янтарные бусы и браслеты находили и в этрусских городах Северной Италии, и в гробницах фараонов Древнего Египта, и в скифских курганах.

В Римской империи производство роскошных вещиц из янтаря поставили на поток – к примеру, в городе Аквилея (который, кстати, находился в римской провинции Венетия) существовал целый квартал ювелирных мастерских, где вырезались различные украшения и безделушки – ожерелья и подвески, фигурки людей и фантастических животных, бюсты вакханок и флаконы для ароматических масел и изысканных восточных благовоний. Историк и ученый Плиний Старший составил даже рейтинг популярности разных сортов янтаря: «Белый янтарь имеет приятный запах, но ни он, ни восковой янтарь высоко не ценятся. Красный янтарь стоит дороже, особенно, если он прозрачен. Лучший янтарь сияет как огонь, но не горит. Самый дорогой янтарь называют фалернским, потому что он имеет цвет фалернского вина, он совершенно прозрачен, и на просвет видно сияние. Другие виды ценятся за чистоту их цвета, напоминающего темный мед…» (8)

Венеты, контролировавшие поставки янтаря в южные районы Европы, еще с незапамятных времен освоили дорогу к Балтийскому побережью - об этом красноречиво свидетельствует найденная археологами в Литве янтарная фигурка божества, в котором исследователи опознали хеттского бога Пирву. Древнего бога нашли на раскопках древнего поселения близ Клайпеды – в те далекие времена здесь было портовое поселение с колонией венетов. И перед дальним и опасным плаванием мореходы и купцы должны были совершать жертвоприношения, дабы умилостивить сурового Пирву, повелителя грозы и молний.

Даже для современных парусных судов навигация в Северном и Балтийском морях открыта всего четыре месяца в году - с июня по сентябрь, а все остальное время там царят штормы с грозами, ураганными ветрами и огромными, в 9-12 метров высотой, волнами. Но даже и в летние погожие дни плавание по Северному морю может обернуться настоящим испытанием – из-за мощных приливных течений. Существенную опасность представляют собой и отмели, ведь почти две трети площади этого моря с таким суровым и холодным названием составляют мелководья и банки. Любой опытный яхтсмен вам скажет, что на таких отмелях даже из-за самого невинного ветерка могут в любой момент внезапно появиться крутые волны, способные запросто перевернуть легкое суденышко. Словом, понятно, что в такие рискованные походы без благословения высших сил лучше было не соваться.

Но все тяготы и лишения янтарного пути с лихвой компенсировала огромная прибыль от торговли «электроном». В Риме, по свидетельству Плиния Старшего, цены на янтарь были столь высоки, что за самую маленькую статуэтку или самые скромные янтарные бусики платили дороже, чем за взрослого здорового раба.

Между прочим, во времена Плиния Старшего такой взрослый раб стоил минимум от 2 до 6 тысяч сестерциев – в зависимости от его профессиональных навыков. К примеру, опытный виноградарь или молодой мужчина со знанием греческого языка стоил уже 8 тысяч. Для сравнения – столько же составляла и годовая арендная плата за отдельный дом в Риме, который считался приличествующим для сенаторского сословия. (Кстати, племянник самого Плиния Старшего – Гай Плиний Цецилий Секунд «Младший» - примерно за такие же деньги, за 10 тысяч сестерциев, приобрел небольшое имение неподалеку от Рима.) Еще несколько цифр: за шесть тысяч сестерциев можно было купить полтора римских фунта (около 500 граммов) золота или югер (четверть гектара) хорошего виноградника. Средней семье из трех человек – судя по записи расходов на стене дома в Помпеях – этих денег хватило бы минимум на полтора года безбедной жизни.

А теперь положите на другую чашу весов простые бусы.

Конечно, на память приходят другие бусы – стеклянные, за которые американские индейцы отдавали испанским конкистадорам драгоценные камни и слитки чистого золота. Точно такими же дикарями выглядели и гордые римляне, считавшие самих себя исключительным образцом мудрости, но отдававшие золотые слитки за кусочки окаменелой смолы. Можно лишь представить, как ухмылялись венеты, подсчитывая прибыль после каждого «янтарного» рейса. Неудивительно, что эти оборотистые купцы на протяжении веков хранили в строгой тайне все данные о месторождениях янтаря, рассказывая различные байки о страшных и таинственных заморских землях. Плиний Старший писал, что греки довольно долгое время были уверены, что янтарь добывается на неких островах Электридах, затерянных где-то в Адриатическом море. Потом стали рассказывать о гипербореях, и эти легенды удивительным образом пережили сам янтарный бизнес – так, некоторые исследователи до сих пор ищут эту выдуманную страну. Точный адрес месторождений «электрона» в античном мире узнали лишь в первом веке нашей эры - после завоевания Галлии. Император Нерон послал за янтарем целый отряд гладиаторов. Вернувшись, они с каким-то невыразимым чувством досады и разочарования рассказывали патрициям, что северные варвары часто используют драгоценные «камни» на растопку своих печей.

Особый интерес представляет и перечень товаров, которые венеты везли обратно – в Прибалтику. На всем протяжении «Великого янтарного пути», проходившего по европейским рекам и побережью Балтики, археологи находят многочисленные клады с глиняными амфорами, бронзовое оружие и изящные украшения. Особенно же жители северных широт любили греческие масляные лампы – подобные светильники находят по всей Прибалтике. Ценились и обычные деньги – только в Восточной Пруссии найдено более 250 кладов с греческими и римскими монетами. Например, в кладе из местечка Ольштын в Мазурии обнаружено 6 тысяч серебряных денариев, а в другой «заначке» из Остероде (земля Прейсиш-Герлитце) найдено 1134 денария. Однако, как считают археологи, римские монеты не имели хождения как средство расчетов. Прибалты ценили монеты совсем за другие качества – увесистые серебряные денарии служили исходным материалом для изготовления фибул, серег или браслетов.

* * *
Но не только торговля янтарем стала причиной массовой миграции венетов на север – в Центральную Европу. Все Средиземное море в те годы стало ареной военных действий двух могущественных цивилизаций – финикийской и греческой.

Исторической родиной финикийцев была узкая прибрежная полоса между Малой Азией, сирийским плоскогорьем и Египтом, которая называлась Ханааном, т. е. «равниной». Местность дала имя и народу – сами себя эти люди называли «ханаанитами», а вот финикийцами их прозвали греки, для которых этот берег был Финикией – то есть, «Красной страной» или «Страной пурпура», ведь только ханааниты владели секретом изготовления красной краски из выделений желез морских брюхоногих моллюсков семейства Muricidae. Римляне же именовали ханаанитов пунийцами (puni). Но финикийцы занимались не только красильным ремеслом. В историю они вошли как искусные мореходы и удачливые торговцы, а роскоши и богатству их городов – Тира, Библа и Сидона – говорят, завидовал и сам легендарный царь Соломон. «Ты (т.е. город Тир) печать совершенства, полнота мудрости и вечной красоты! - восклицал пророк Иезекииль. - Ты находился в Эдеме, в саду Божьем; твои одежды были украшены всякими драгоценными камнями; ты был помазанным херувимом; ты был совершен в путях твоих. Но от обширности торговли твоей внутреннее твое исполнилось неправды. Множеством беззаконий твоих в неправедной торговле твоей, ты осквернил святилища твои... За то вот Я на тебя, Тир, говорит Господь, подниму на тебя многие народы, и разобьют стены Тира, и разрушат башни его; и вымету из него прах его, и сделаю его голою скалою. Местом для расстилания сетей будет он среди моря и будет он на расхищение народам…»

Однако, прежде, чем это пророчество исполнилось, финикийцы сумели заселить весь запад Средиземноморья, основав десятки цветущих колоний. Миграция шла двумя путями. Один шел вдоль побережья Северной Африки, где еще в XII веке до Р.Х. был основан город Утика, недалеко от нынешней столицы Туниса. Чуть позже на побережье Туниса были основаны города Гадрумет, Гиппон и Лептис, а на атлантическом побережье современного Марокко – крепость Ликc. Но самой известной колонией финикийцев в Африке стал «Новый город» - «Karthehadaschath». Или просто Карфаген – город-государство, сумевшее уже к началу VII века до Р.Х. стать новой метрополией торговой империи финикийцев.

Но это был не просто город – Карфаген был жемчужиной античного мира. Только представьте себе абсолютно круглую искусственную гавань, соединенную с лагуной каналом шириной в два десятка метров. Гавань была окружена кольцом причалов и доков, мраморные колонны которых поднимались прямо из воды. Триеры проплывали между этих колонн к центральному доку и с помощью хитроумных механизмов поднимались наверх – туда где был устроен арсенал и ремонтные мастерские. Вход в гавань преграждали массивные цепи, а со стороны материка порт был защищен тремя рядами крепостных стен, толщиной в два метра и высотой до пятнадцати. Через каждые 150-200 метров над стенами возвышались четырехуровневые башни, подвалы которых уходили под землю на десятиметровую глубину.

Второй же путь миграции ханаанитов шел от Родоса вдоль южной кромки Эгейского архипелага к Италии, а оттуда - в Южную Испанию, богатую серебряными рудниками. Первым испанским владением финикийцев был город Гадир (т.е. «крепость»), который много лет позже был переименован в Гадес. В устье реки Гвадалквивир был основан город Таршиш, прославившийся помимо всего прочего еще и тем, что именно в Таршише решил найти убежище библейский пророк Иона, которому Господь поручил сообщить жителям Ниневии о грядущей каре за совершенные злодейства. Целый ряд финикийских городов возник и на острове Сардиния – в истории осталось несколько названий их торговых портов-факторий: Нора, Сульх, Бития, Таррос и Каларис.

Но, как только финикийцы попытались было взять под контроль Сицилию – стратегически важный остров, разделяющий Средиземное море на две части – они тут же столкнулись с греками, хозяйничавшими тогда в Южной Италии. Собственно, в те годы никто и не думал ассоциировать Апеннинский полуостров с малочисленным племенем италиков, напротив, тогда это были греческие владения с гордым названием Великая Греция - Graecia Magna. Известный российский историк античности Василий Васильевич Латышев писал: «Древнейшею из греческих колоний в Италии и вообще в западных странах была Кима (или Кумы) в земле осков, основанная выходцами из Халкиды и малоазийской Кимы, по некоторым известиям еще за 1050 лет до Р. X. Первоначально город был построен на острове Пифекусе при выходе в Неаполитанский залив, а впоследствии перенесен на берег материка к северу... Достигши процветания, Кима высылала по берегам Италии свои поселения, из которых знаменитейшим сделался Неаполь». (9)

Позже в Италию стали переселяться выходцы из Спарты, Афин, Коринфа и ионийцы из города Фокеи – последние пошли дальше всех своих соплеменников и основали знаменитый город Массилия на юго-востоке Франции – нынешний Марсель. Но самой богатой и могущественной греческой колонией был город Сиракузы на восточном берегу Сицилии, чьи мраморные храмы и величественные дворцы ничуть не уступали афинским. Именно здесь жил великий математик Архимед и философ Платон со своим учеником Дионом – первым коммунистом на свете, мечтавшим создать «идеальное государство».

Другим известным городом был Сибарис, который, благодаря своему удачному расположению на перекрестке торговых дорог, стал чуть ли не столицей Великой Греции. Сибарис владычествовал над четырьмя варварскими племенами, владел двадцатью пятью местечками и был в состоянии основать еще две колонии - Лаос и Посидонию. Но больше всего жителям Сибариса нравилось не властвовать, а бездельничать – говорят, любой горожанин мог похвастаться тем, что он прожил всю жизнь, не выходя за пределы мостов внутри построенного на лагунах города, в то время как торговлей вместо греков занимались местные варвары. Страсть жителей Сибариса к роскоши и развлечениям вошла даже в поговорку – слово «сибарит» и сегодня служит нарицательным обозначением человека, живущего в богатстве и безделье.

На скрижалях истории осталась память и о городе Тарент, основанном в 707 году до Р. Х. Это был крупный военный и коммерческий центров, способный в цветущую пору своего существования выставить значительный флот и 22-тысячное войско. Кстати, именно тарентцы были союзниками того самого царя Пирра, чьи «успехи» в боях с римлянами и карфагенцами на века стали синонимом неудачи.

Столь же кровавыми и бесплодными были и все остальные войны карфагенян с греками, которые тянулись с переменным успехом несколько веков подряд - то затухая, то разгораясь с новой силой. Сицилия несколько раз переходила из рук в руки, каждый год возобновлялась сражения за каждый клочок суши, но ни одна сторона так и не смогла одолеть другую. Правда, однажды объединенная армия греческих колоний даже высадилась в Африке, но вот взять Карфаген у греков так и не получилось - на помощь осажденным пришло войско из Испании.