*1186. Право на оскорбление, или Кто взломал Роднину?

[Татьяна Становая]

http://carnegie.ru/commentary/2015/12/11/ru-62248/in0c
11.12.2015

Сирийскую кампанию становится все труднее хоть продолжать, хоть закончить. А не закончить – значит ежедневно рисковать не только жизнями российских пилотов или служащих российских баз, но и новыми терактами, и новыми военными инцидентами

Владимир Путин всегда считался политическим лидером, который сделал себе имя на борьбе с терроризмом. Фраза «мочить в сортире» стала едва ли не визитной карточкой его первого президентского срока. Наличие врага укрепляет позиции, дает лидеру возможность проявить себя в том качестве, в каком его полюбил российский народ. Но в сирийской политике все выглядит иначе. Явная нерешительность в признании крушения А-321 терактом, спонтанно и непрозрачно принятое решение о запрете полетов в Египет, полная неготовность к враждебным действиям Турции. Российский президент оказался в новой ситуации, где старые навыки и имеющиеся ресурсы недостаточны для успеха. Он ввязался в конфликт с амбициями ведущего игрока, но возможностями миноритария.

Значение событий в Сирии для России стремительно увеличивается. Теракт, уничтоживший российский самолет, хоть и поблекший на фоне терактов в Париже, вырвал сирийскую операцию из украинской рамки, превратил из ограниченной авантюры силовиков в глобальный вызов Российскому государству. Сбившая российский бомбардировщик Турция показала Кремлю, что на войне нельзя никому доверять. Твой друг способен ударить в спину. В отличие от привычных для Путина преимущественно внутренних войн, где он успешно и быстро расправлялся с врагами, становясь демиургом кризисов, в сирийской войне он лишь один из участников, причем не самый сильный. Союзники – они же конкуренты, а сегодняшний друг – завтра твой враг.

В сирийской войне Россия лишена и привычного для Путина контроля над разведданными. Президент оказался не готов к атаке террористов на А-321, он не ожидал приказа турецких военных сбить Су-24. Россия заплатила жизнями более двухсот своих граждан за войну, гораздо более непонятную для них, чем война в Донбассе.

Мы не услышали предупреждения МИДа о нежелательности посещения определенных стран в связи с террористической угрозой, хотя внешнеполитическое ведомство не уставало повторять об угрозах выезда в западные страны: сначала в мае, а потом в октябре оно просило турагентства активнее разъяснять туристам риски задержаний и арестов по запросу США. Мы не услышали и обращения президента в связи с началом войны в Сирии: ни целей, ни цены этой войны президент сообщить не посчитал нужным. А ведь только сам факт начала военной операции, а также объявления России войны со стороны террористических организаций должны были стать основанием для некоторых разъяснений. Показательно, что окончательно Путин поверил в теракт не после консультаций с российскими силовиками, а после получения соответствующей информации от Дэвида Кэмерона.

В Сирии Кремль, как никогда, оказался зависим от внешних источников информации, но проблема глубже – с Россией никто делиться военными данными не хочет, а Россия теперь, после трагедии Су-24, и сама боится делиться. Коалиция по примеру антигитлеровской сдулась до «координации», куда Россию приглашают только для обстрелов по наводке, и никакой самодеятельности. А с какой болью звучали слова Путина после встречи с Олландом в Москве: он говорил, как раскрывал Штатам данные о полетах над Сирией, а Турция, как по наводке, сбила цель. В действиях Белого дома Кремлю видится украинский диспетчер, про которого российские СМИ долго рассказывали, как он завел Boeing 777 в опасную зону над Донбассом. Тут и Германия отказалась делиться маршрутами полетов немецких ВВС в Сирии. Это уже координация с обратным знаком.

Сирийская кампания ведет к усилению международного одиночества Кремля. Ведь если свои спецслужбы уступают западным на ближневосточном участке, если бомбардировки ведутся по целям, составляющим предмет спора с «союзниками», успех оказывается неоднозначным, а решения принимать чаще приходится в одиночку, в условиях информационной близорукости.

В отличие от всех путинских войн эта война порождена внешней политикой, и внутри страны это вещь в себе. Стоит задуматься: о решении начать военную операцию в Сирии Путин объявил на совещании с членами правительства о мерах по преодолению экономической рецессии. Президент обращался к кабинету министров, а не к народу. Он подал это как внетематическое вступление, которое заведомо предполагает вторичность по сравнению с основными вопросами заседания. Что-то такое «между прочим».

Для принятия решения о запрете полетов в Египет пришлось придумать схему с предложением ФСБ, которая как бы проявила инициативу. Получается, что публично – это коллективное решение. Президент шаг за шагом не спешил брать на себя ответственность за последствия его сирийской кампании. Лишь в ситуации с Турцией мы увидели Путина, его эмоции, его быструю и гневную реакцию, которая в полной мере подчеркивала его, путинскую, персональную ответственность за месть Эрдогану. Мстить Путин предпочитает лично. Но это тоже не вопрос апелляции к народу, это вопрос демонстрации бескомпромиссности и решимости по отношению к новому врагу.

Сирийскую кампанию становится все труднее хоть продолжать, хоть закончить. А не закончить – значит ежедневно рисковать не только жизнями российских пилотов или служащих российских баз, но и новыми терактами, и новыми военными инцидентами. Война требует все больше ресурсов. В Сирию доставлен комплекс С-400, а самолеты оснащаются ракетами. Против кого воюем? От кого защищаемся? Геополитическое противостояние обретает выраженный, но разновекторный фронт. Раньше у Путина не было союзников, а теперь – слишком много врагов.

Read more at: http://carnegie.ru/commentary/2015/12/11/ru-62248/in0c

[Татьяна Становая]

https://slon.ru/posts/64437

27 Фев 12:03

Если Владимир Путин исчезнет, как уже было пару раз за последние три года, этого никто и не заметит. Путина очень часто критикуют за то, что он поставил систему в слишком большую зависимость от собственной фигуры. Режим, мол, стал критично персоналистским и, если в один прекрасный день президент перестанет исполнять свои обязанности, все рухнет. Но последние три года происходят процессы, которые скорее опровергают такую перспективу: в некотором роде получается, что если Путин – везде, то, значит, – нигде. На смену Путину Владимиру Владимировичу пришли сотни мини-Путиных. И вот как это случилось.

«Угадывать мысли шефа»

«Всем, кто оказался в Кремле в эти странные дни, приходил в голову один и тот же вопрос: кто управляет Российским государством? За 12 лет правления Путину удалось выстроить систему, при которой именно его слово было решающим по очень многим вопросам. Как же теперь решаются все эти вопросы, когда никаких команд от Путина не поступает? Подчиненные, конечно, научились угадывать мысли шефа, домысливать, экстраполировать. Но сейчас отсутствие Путина несколько затянулось». Это отрывок из книги Михаила Зыгаря «Вся кремлевская рать», в котором рассказывается о событиях осени 2012 года – тогда президент не появлялся на публике больше трех месяцев. Какое действительно место занимает Путин в системе принятия решений? И как эта система работает, если Путин постепенно растворяется внутри собственного политического пространства?

Свойства предмета создают его идентичность, позволяют создать критерии идентификации, а идентификация происходит через обособление. Яблоко называется яблоком, потому что по генезису, форме, вкусу и иным качествам оно отлично от других предметов. Но если вы поместите один литр воды в воду, ее будет невозможно идентифицировать. Когда Путин пришел во власть в августе 1999 года, он был абсолютно чужеродным элементом по отношению к среде. Элита, логика принятия решений, риторика, стилистика и динамика политического поведения – все задавало ту природу функционирования и самоидентификации среды, в которой Путин был другим. К 2007 году можно было говорить о завершении этапа упорядочивания среды «под себя». Он был активным актором, который был вовлечен во все детали внутреннего и внешнего управления. Экспансия Путина во внутреннее пространство практически на завершающем этапе приостановилась в 2008 году, после избрания Медведева и резко ускорилась с сентября 2011-го, когда стало известно о его возвращении.

Но что происходит, когда Путин становится «Путиным»? Когда физическое лицо со своими мыслями, логикой, стилистикой вдруг перестает быть уникальным и все его свойства присваиваются его окружением? Каждая фигура вокруг него оказывается даже большим путиным, чем он сам. Все путинское окружение растворялось в нем, пока не слилось в единое путинское пространство, в котором того самого Путина из 1999 года больше не стало. Сначала Путин поглощал все вокруг, а затем те, кто оказался внутри, поглотили и переварили самого Путина. Теперь он везде, а значит, нигде. «Подчиненные научились угадывать мысли шефа». Каждый контрагент становится отражением президента. Как в комнате с миллионом зеркал – вы не найдете то, с которого все началось. Каждое будет нести в себе частичку света остальных.

Что происходит на практике в такой ситуации? Путин утрачивает инициативу, потому что граница между его предложениями и предложениями его подчиненных стирается. Чего хочет Путин? На этот вопрос можно было легко ответить до 2008 года. Путин, умея идентифицировать себя по отношению к среде, был прозрачен и понятен, даже когда он говорил неправду или сам не знал четкого ответа. Его позиция казалась стойкой и сбалансированной. Сегодня в его выступлениях вы легко найдете сначала риторику системных либералов, потом ястребов, потом технократов. Он и охранитель, и рыночник, и либерал, и консерватор одновременно. Движение в сторону консерватизма обусловлено соревнованием между Путиным и путинской элитой: последняя хочет быть лучше и правильнее самого Путина. А Путин, принимая риторику окружения за свою, стремится быть яснее и радикальнее.

Годы без решений

Растворению Путина содействует и среда, которая становится все более статичной. Колебания затихают, одна инициатива глушится другой. Путин больше не арбитр, потому что он одновременно поддерживает все, что составляет его путинское пространство. Приватизация начинается и не заканчивается: Путин поддерживает инициативу министров экономического блока, так же как и глав госкомпаний, которые говорят, что сейчас не время распродажи. Либерализация уголовного права инициируется и тут же выхолащивается, потому что Путин согласен, что нужно создать более комфортные условия для бизнеса, но ему близка и позиция силовиков, которые против, как они считают, зажравшихся наворовавших миллиарды олигархов. Путин всегда согласен в целом, но в частностях делает столько исключений, что выхолащивает процесс.

Вот почему на саммит в Давос едет Юрий Трутнев, а не Дмитрий Медведев, – страной отныне правит коллективный Путин, и он не мог послать премьера в Давос, подтолкнуть процесс приватизации, начать структурные реформы. Коллективный Путин принимает во внутренней политике только компромиссные, половинчатые, нейтральные решения. Это не что иное, как полная противоположность Путину первого срока.

Коллективный Путин принимает во внутренней политике только компромиссные, половинчатые, нейтральные решения

Наступает новое время, когда появится много новых явлений и процессов, которые будут как бы с санкции Путина, но в действительности – экспансией внутри путинского пространства людей, которые «играют Путина». Каждый обладающий административным ресурсом становится мини-Путиным. Растет число решений, которых Путин не знает, что было так хорошо видно по его прямой линии в декабре. Коллективному Путину удобно, что его прародитель отходит от дел, занимаясь вопросами планетарными, глобальными и увлекающими все его внимание от текущей внутренней рутины. Мы приходим к ситуации, когда каждый игрок, угадывая волю Путина, начинает реализовывать волю коллективного Путина, понимаемую в меру своей испорченности. Страх совершить что-то не то вытесняется страхом опоздать. Яркий пример – поведение Кадырова: ища поддержки, он перебирает методы привлечь внимание президента, поднять свою стоимость, спровоцировать Путина на реакцию.

Какое решение Путин лично принял во внутренней политике, включая экономику, за последние три года? Вопрос, который может поставить в тупик многих наблюдателей. Много законов, ужесточающих режим – инициатива силовиков, «охранителей», консерваторов. Путин правит, но все чаще Путиным правят через аналитические докладные записки. Отнять компанию у Владимира Евтушенкова – достаточно доказать, что тот «предатель». Остановить реформы? Надо доказать, что экономика России сильна как никогда и цены на нефть обязательно пойдут вверх. Усилить площадку Совета безопасности как альтернативы правительству? Легко – надо просто подробно рассказать Путину про разработку Соединенными Штатами концепции превентивного ядерного удара и планов расчленения России.

Путин растворился, страной уже правит коллективный Путин. Сам президент превращается в обезличенный бренд сложившегося режима. Это марка, набор символов и смыслов, которые как одежку может примерить каждый. Наденьте майку с Путиным – и вы уже часть коллективного Путина. И не важно, кто будет избираться в 2018-м. Он будет одет в майку Путина. Вопрос лишь к российскому обществу: видит ли оно разницу между лидером 2000-х годов и коллективным Путиным 2010-х.

[Татьяна Становая]

http://carnegie.ru/commentary/?fa=62...MbBwzLgFWhI%3D
09.03.2016

Влиятельные фигуры, близкие к президенту, решили, что им будет удобнее публично самоустраниться от решения сложных задач. Проще стало работать через малоизвестных исполнителей, которым особо нечего терять, поэтому они готовы и принимать решения, и брать на себя ответственность

Владимир Путин назначил заместителя председателя правления Сбербанка Сергея Горькова новым главой Внешэкономбанка – института развития, оказавшегося в глубоком кризисе. Это уже не первое такое назначение в череде похожих кадровых решений, самым громким из которых стал приход Олега Белозёрова в ОАО «РЖД» на смену Владимиру Якунину: мол, настало время новых профессиональных, но технических менеджеров, для чьей карьеры вовсе не обязательно быть близким другом президента. Но означает ли это, что в России грядет новая кадровая революция?
Чего ждут

Приоритеты кадровой политики президента очевидно меняются. В первые годы правления главной целью была кадровая экспансия, когда Путин вытеснял представителей ельцинской элиты с ключевых постов, строил губернаторов, отнимал компании, создавал госкорпорации, накачивал их активами и ресурсами. Приоритетом была, прежде всего, пресловутая лояльность, что вызывало критику: мол, приходят люди менее профессиональные, но свои. Путин эту критику считал неконструктивной, так как ему было важно создать «политически ответственную элиту», то есть ту, что будет разделять с ним его видение положения России в мире. Тогда основным ресурсом для карьерного роста было личное знакомство с Путиным как главная гарантия лояльности.

Когда кадровая экспансия достигла своих пределов (либо расставив своих, либо обратив в свою веру чужих), она сменилась экспансией кадров. Каждый путинский ставленник, будь он на госслужбе или в госкомпании, начинал подминать под себя все больше ресурсов. Но с началом кризиса и здесь возникли естественные ограничения – ресурсов стало мало. Уже хорошо известно, за что сняли Владимира Якунина: он требовал слишком много субсидий и не мог эффективно управлять компанией. Проблема РЖД стала проблемой Путина, а Якунин – проблемой РЖД.

С ВЭБом ситуация гораздо сложнее. РЖД была якунинской компанией, полученной им в кормление. ВЭБ не был компанией Дмитриева, а сам Дмитриев не был другом Путина. Он был назначенным менеджером, но настолько преданным, что не мог позволить себе говорить «нет» или доводить до сведения руководства плохие новости о состоянии банка.

Получается парадокс: президент хочет получать хорошие новости и при этом чтобы все само собой управлялось, без его особого вмешательства. Ведь он занят другими, гораздо более глобальными вопросами, – что такое ВЭБ на фоне Украины и Сирии? Какое-то время от проблем просто откупались. Но на спасение ВЭБа требуется 1,34 трлн рублей, что составляет 1,7% российского ВВП. Правительство три месяца ломало голову, откуда добыть миллиарды. При желании добыть можно, но получит их тот же Дмитриев, который не любит доносить до начальства плохие новости и который во многом ассоциируется с нынешним тяжелым положением дел.

Роль чистильщика доверили молодому и яркому Сергею Горькову, которого, судя по всему, рекомендовал Герман Греф. А дальше, доверив Горькову под ответственность Грефа решать проблемы ВЭБа, президент смог спокойно удалиться медитировать на сирийские темы.
Кто виноват

В отличие от РЖД, где было более-менее понятно, кто виноват, в ситуации с ВЭБом все гораздо тяжелее. ВЭБ критикуют за то, что он давал заведомо невозвратные кредиты. Например, не менее 240 млрд рублей на строительство объектов к Олимпиаде в Сочи 2014 года. Или 469,6 млрд рублей кредитов неназванным российским инвесторам на финансирование металлургических предприятий на Украине, главным образом в Донбассе. Понятно, что эти решения Дмитриев принимал не за спиной у Путина. Кремль воспринимал ВЭБ как «фонд поднятия России с колен»: деньги давали на проекты, где ключевыми были вовсе не коммерческие, а политические задачи. Не развивали производство, а расширяли место России в мире.

При этом спрашивали с ВЭБа как с банка, которым по своим реальным функциям он никогда не был. Кто виноват в столь плачевном положении? Очевидно, что речь идет об изначально ошибочном подходе, неверно подобранной концепции функционирования ВЭБа. Положение ВЭБа не было секретом. Это был общий тренд: заливать деньгами все, что политически значимо для руководства страны. Тут нельзя отказывать.

ВЭБ был назначен кошельком, откуда финансировалось наращивание величия России. Поэтому Дмитриев, как и многие из путинского окружения, исходил не из интересов вверенного ему института, а из интересов президента. А когда в стране кончились деньги, в ВЭБ пришел коллапс, ответственность за который – коллективная. Например, главой наблюдательного совета банка был Дмитрий Медведев.
Что делать

Комментируя назначение своего зама главой ВЭБа, Греф заявил, что сначала надо разобраться что к чему, а потом решать, что делать. И действительно, никто пока подходящего для ВЭБа решения не знает. Когда Дмитрия Пескова спросили, будет ли реформироваться ВЭБ, он ответил, что об этом нужно спрашивать не его. Кремль отстраняется, ВЭБ сдан в надежные руки, Путин больше не слышит плохих новостей.

Уже сейчас очевидно, что ликвидации не будет. Потому что ликвидация – это гигантское кадрово-управленческое землетрясение. Пришлось бы что-то делать с Фондом развития Дальнего Востока, Корпорацией развития Северного Кавказа, РФПИ и множеством других политически значимых институтов и функций. Чего стоит только управление пенсионными накоплениями «молчунов», госдолгом, внешними финансовыми активами России. Представьте, что вы – министр экономического развития и вам предстоит доложить президенту о необходимости ликвидировать ВЭБ, приложив пару сотен страниц с решениями в отношении его «дочек-внучек», каждая из которых – гигантский комплекс переплетенных финансовых, политических и административных интересов. Президент, не прерывающий связи с сильными мира сего, вряд ли снизойдет до этой конфликтной и бесконечной рутины.

Поэтому ВЭБ будут спасать. Спасателем назначен Сергей Горьков с биографией в стиле фьюжен: чекист с образованием юриста, черным пятном ЮКОСа в биографии, смытым доблестной службой в Сбербанке. Проблема ВЭБа настолько тяжела, что туда, видимо, хотели перевести Грефа. Но Греф вместо себя рекомендовал зама, согласившись присмотреть за ним в составе наблюдательного совета – как политический куратор.

Будущее ВЭБа пока оставляет больше вопросов: готов ли Горьков говорить «нет» и доносить до руководства плохие новости? Готова ли власть выбирать между коммерческо-банковской функцией ВЭБа и его ролью «фонда по спасению России»? И если ВЭБ займется своими прямыми обязанностями – созданием условий для экономического роста и стимулированием инвестиций, – готово ли государство как минимум не мешать этому? Ведь трудно завлекать инвестора в страну, где бизнес-актив воспринимается властью как великий дар, а не юридически защищенное право частной собственности.
Куда движется

Назначение Горькова – очень важное кадровое решение, выходящее далеко за пределы проблемы ВЭБа. Тут можно говорить о коренном сломе в кадровой политике Путина, и началось это еще до прихода Олега Белозёрова в РЖД.

Первые признаки перелома появились с усилением влияния отдельных министров правительства Медведева. Александр Новак штурмует советы директоров суперкомпаний («Газпром», «Роснефть», «Россети»); Денис Мантуров возглавляет политику импортозамещения; Николай Никифоров дожимает идею Почтового банка, а Юрий Трутнев поднимает Дальний Восток с Давоса. Технические безликие министры нашли в своей слабости силу. С такими оказалось проще иметь дело. Ведь раньше кругом сидели путинские друзья, да еще и с духовными скрепами.

Продвижение технических кадров вписывается и в другой тренд: влиятельные фигуры, близкие к президенту, решили, что им будет удобнее публично самоустраниться от решения сложных задач. Проще стало работать через малоизвестных исполнителей. Ротенберг – Левитин ставят Белозёрова в РЖД; Новак сближается с Андреем Белоусовым; Никифоров – с Юрием Ковальчуком; Мантурова давно называли человеком Сергея Чемезова. Теперь вот и Горьков от Грефа. Получается представительная элитократия: комфортно не лезть самим, а послать своего представителя. Он не побоится взять на себя ответственность, принести плохие новости, с него и спрашивать легче.

Пространство публичной ответственности съеживается, потому что имеет политическое измерение, несущее риски. Те, кто может себе позволить переждать, пережидают, – теперь важнее сохранить то, что есть. Но ведь под классом политических тяжеловесов – сотни «рабочих лошадок», которым особо и терять нечего. Кризис – их время. Решения кому-то принимать нужно. Ответственность брать тоже. Те, кто сегодня выходит на сцену, кажутся временными исполнителями. «Исполняющие обязанности» Сечиных, Чемезовых, Ковальчуков, Ротенбергов. Но завтра они могут стать новой посткризисной элитой, благо путинское время знает массу примеров превращения технических менеджеров в демиургов.

[Татьяна Становая]

http://carnegie.ru/commentary/2016/04/07/ru-63261/iwr6
07.04.2016

Главнокомандующий внутренними войсками МВД РФ Виктор Золотов (в центре) на оперативно-стратегических учениях. Фото: Виктор Погонцев/Интерпресс/ТАСС

Представим, что на место Колокольцева пришел Виктор Золотов. Это означает, что ему пришлось бы, прежде чем насладиться своими силовыми прерогативами, расчистить авгиевы конюшни. Причем с той поправкой, что до него это никому не удавалось. Почему бы вместо этого просто не взять самое главное и уйти в прямое подчинение к президенту без лишней нагрузки в виде внутриминистерских конфликтов?

Президент Путин объявил о крупнейших за 16 лет кадровых и структурных изменениях в силовых министерствах. На базе Внутренних войск МВД создается Национальная гвардия, которая становится отдельным, одним из самых влиятельных подразделений. Федеральную миграционную службу расформируют – часть функций передадут Министерству труда, часть – МВД. Функции Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков (ФСКН) переходят обратно в органы внутренних дел. Сразу вместе с этими изменениями появились слухи об отставке министра внутренних дел Владимира Колокольцева, но Дмитрий Песков это опроверг. У Колокольцева есть основания для беспокойства – речь идет о переформатировании системы органов внутренних дел без его участия и с последующим его сильным ослаблением.

Укрупнение силовиков 1.0: из 1990-х в 2000-е

По масштабам нынешние изменения сопоставимы разве что с кадровой революцией 2003 года. Тогда также речь шла об укрупнении силовых органов. Единственным исключением из этой тенденции выглядело отделение от МВД ФСКН, во главе которой оказался друг Путина Виктор Черкесов. Спустя 13 лет это решение фактически признано неправильным, но тогда у президента была своя логика.

Укрупнение 1.0 предусматривало расширение функций трех ключевых силовых ведомств: ФСБ, МВД и Минобороны. В ФСБ были возвращены полномочия ФАПСИ (отдельные функции перешли к ФСО и Минобороны) и Федеральной погранслужбы – то, что чекисты утратили из-за распада СССР (8-е Главное и 16-е управления получили статус самостоятельных ведомств в 1991 году, а Погранслужба – в 1993-м). МВД получало функции расформированной Федеральной налоговой полиции, во главе которой тогда стоял Михаил Фрадков, будущий премьер России.

От тех изменений выигрывали три фигуры: Борис Грызлов, глава МВД, который затем пошел на повышение в спикеры Госдумы, Николай Патрушев, глава ФСБ, и Сергей Иванов – министр обороны, который вскоре станет одним из вероятных преемников Путина, а после возвращения Путина в Кремль – главой его администрации. Все трое – доверенные лица президента.

Не вписывалось в эту схему лишь одно назначение – Виктора Черкесова главой новой силовой службы, ФСКН. Многие считали, что мотивом Путина было создание противовеса усилившейся ФСБ. Так, вероятно, считал сам Черкесов, который воспользовался ситуацией, чтобы начать прослушивать и приглядывать за чекистами. Все это закончилось «войной силовиков» 2006 года, когда столкнулись, с одной стороны, ФСО и ФСКН, а с другой – ФСБ и Генпрокуратура. Эта война была тут же прекращена Путиным: в ФСБ прошли кадровые чистки, от Генпрокуратуры отделили следствие, передав его однокашнику Путина Александру Бастрыкину, а правая рука Черкесова, генерал Александр Бульбов (который якобы и организовывал слежку за начальниками ФСБ), был арестован и осужден в 2010 году условно на три года. Это был ответный удар чекистов.

Путин любит плюрализм силовиков, но ему не нравится вражда между ними, так как это ослабляет репрессивные возможности государства. Поэтому политическая карьера Черкесова уже в 2006 году была предрешена: только вниз по карьерной лестнице. В далеком 2003 году Путин присматривался к Черкесову, не исключая в будущем создания под него Федеральной службы расследований. Но соратник провалил испытательный срок. Черкесов ушел в политическое небытие.

Его преемник в ФСКН Виктор Иванов превратился в этакого Геннадия Онищенко по наркотикам: Иванов больше увлекался вопросами внешней политики, а экспансия внутри страны ему давалась с трудом. ФСКН, мыслящая себя как противовес ФСБ, умерла в 2007 году, став рудиментом некогда ошибочно принятого решения.

Укрупнение 1.0 в 2003 году было ключевым этапом становления вертикали путинской власти – главной его силовой опоры, жаждущей реванша после 90-х.
Укрупнение силовиков 2.0: контрреволюционная мобилизация

Президент Путин принимает кадровые и структурные решения очень неожиданно, и к этому все привыкли. Это его стилистика. Но в отношении силовых органов он действует иначе: тут решения могут вынашиваться годами.

О Национальной гвардии он начал думать тогда же, когда готовилась первая силовая кадровая революция. Обсуждался вопрос о том, чтобы разделить МВД на криминальную полицию (федерального подчинения), милицию общественной безопасности (компетенция региональных властей) и выделить из министерства Внутренние войска, на базе которых предполагалось создать Национальную гвардию. Последняя как раз должна была подчиняться президенту и отвечать за защиту основ конституционного строя.

Путин давно интересовался этой возможностью, и она ему импонировала. Останавливало его два фактора. Первый – кому доверить. Второй – насколько целесообразно столь радикальное ослабление МВД.

После 2004 года реформа была отложена, пока не воскресла снова в 2012 году. Тогда Путин вернулся в кресло президента, и ему, как в 2003-м, хотелось снова все поднастроить под себя после четырех лет преемничества Медведева. Появился соблазн разделить пирог МВД: органы внутренних дел были сильно дискредитированы, медведевская реформа ограничилась косметическим переименованием милиции в полицию, над бывшим министром внутренних дел Рашидом Нургалиевым все смеялись, а нового – Владимира Колокольцева – называли временщиком. Не лучше была ситуация в Минобороны, где уже шаталось кресло под Анатолием Сердюковым. Все это требовало решений, которые начали вызревать.

Первым шагом к реализации проекта создания Национальной гвардии стал постепенный перевод Виктора Золотова с поста главы Службы безопасности президента на пост первого заместителя министра внутренних дел и главкома Внутренних войск. Обкатку он начал со скромной должности зама главкома, после чего Николаю Рогожкину начали подыскивать адекватную почетную отставку, куда он благополучно и ушел – на пост полпреда президента в Сибирском федеральном округе. Поле для карьерного роста было расчищено, Золотов возглавил Внутренние войска и стал первым замминистра.
МВД: многосиловая структура

У Путина был выбор: либо назначить Золотова главой МВД, либо все же решиться на реформу и формирование Нацгвардии, где ее глава получал бы министерские привилегии и прямо подчинялся президенту. Против первого варианта был один очень существенный аргумент: в современной России пост министра внутренних дел скорее наказание, чем привилегия. С 1993 года в России было только два министра внутренних дел, которые продержались на своем посту более трех лет, – это Рашид Нургалиев и Владимир Колокольцев.

Нургалиев оказался аппаратно слабой фигурой и был занят в основном тем, чтобы выжить, когда на МВД один за другим сыпались громкие скандалы, связанные с милицейским произволом. Тем временем органы внутренних дел растаскивали между собой крупные силовые кланы, делившие там сферы своего влияния.

Колокольцев тоже не сумел централизовать свое ведомство. Он оставался чужаком для Путина и фактически местоблюстителем, позволяющим своим относительно благородным имиджем хотя бы немного подкорректировать негативную репутацию органов внутренних дел. Но слабые аппаратные позиции вели к не менее громким внутренним скандалам, типа отставки в 2014 году главы СК МВД Юрия Алексеева или зачистки в Управлении экономической безопасности и противодействия коррупции во главе с молодым генералом Денисом Сугробовым, который сейчас под следствием.

А теперь представим, что на место Колокольцева пришел Виктор Золотов. Это означает, что ему пришлось бы, прежде чем насладиться своими силовыми прерогативами, расчистить авгиевы конюшни. Причем с той поправкой, что до него это никому не удавалось. Почему бы вместо этого просто не взять самое главное и уйти в прямое подчинение к президенту без лишней нагрузки в виде внутриминистерских конфликтов?

Золотов получил то, ради чего пришел, а Колокольцеву оставил разбираться со своими замами, ряды которых по идее должны пополниться еще двумя недругами: Константином Ромодановским и Виктором Ивановым, чьи структуры переданы МВД. Понятно, что для обоих посты замов Колокольцева – унижение. Поэтому по итогам реформы никак нельзя говорить ни об усилении МВД (уж больно однобоким оно получается), ни о кадровом укреплении Колокольцева. Скорее напротив: шансы на его отставку повышаются. Одновременно выше вероятность и переформирования в будущем следственных органов: например, много лет ведутся разговоры о выведении из МВД следствия и присоединения его к СКР Бастрыкина.

Зачем это Путину

Самым популярным объяснением создания Национальной гвардии стало то, что Кремль стремится обеспечить себя мощным силовым ресурсом для предотвращения беспорядков. Но действительно ли все дело только в политике? Да, есть проблема страха перед протестами в кризис, есть усилившаяся за последние два года логика противостояния с Западом, якобы ищущим возможность сменить режим в России и ослабить государство, расчленив его на несколько территорий. Есть сильная политическая воля к усилению контроля над ситуацией в стране в превентивном плане.

Но есть тут и административная логика. Между Верховным главнокомандующим и главой Национальной гвардии убирается лишнее звено в виде министра – аппаратно и политически слабого. Кем бы ни был министр, братом, сватом, однокурсником или тренером по дзюдо, он в нынешней системе внутренних дел обречен на существовании в условиях войны всех против всех в вверенном ему ведомстве. И неровен час, в минуты высшей напряженности, гипотетически вероятной, дрогнет его рука, когда понадобится выполнить приказ. Золотов от этих колебаний максимально защищен. Путин и Золотов, как продолжение самого Путина, больше не будут иметь посредников.

Но что особенно символично: бывший глава службы безопасности президента становится главой своеобразной службы безопасности страны. «Путин – это Россия», – говорил Володин, а президент, кажется, поверил. Это история о том, как за 16 лет правления безопасность страны превратилась в функцию от безопасности ее президента.

[Татьяна Становая]

https://slon.ru/posts/66615
13 апреля, 15:37
Руководитель аналитического департамента Центра политических технологий

В 2015 году глава Сбербанка Герман Греф не сумел уговорить президента на создание Центра реформ. В 2016 году бывший министр финансов РФ Алексей Кудрин добился от главы государства одобрения идеи разработки реформ в Центре стратегических разработок. Как получается, что одним удается повернуть Путина в сторону крупных реформ, а другим нет, даже если с идеей президент в целом согласен?

Хорошо известно, что Путин не любит перемены. Он консерватор не только в политике, но и в управлении, и в кадровой политике. Каждое решение дается с трудом: как правило, это либо спонтанный и очень быстрый процесс, идущий под влиянием сильных внешних факторов и эмоций, либо годами вынашиваемое решение, к которому Путин долго морально готовится.

В принятии судьбоносных решений для России Путин всегда опирается на «друзей», соратников или, на худой конец, убедительных «демиургов». В «деле ЮКОСа» был Игорь Сечин, в политических реформах – Владислав Сурков, которого потом сменил более понятный для Путина Володин. Взятие Крыма проходило при горячей позиции Николая Патрушева, которого Михаил Зыгарь в своей книге «Вся кремлевская рать» призывал не недооценивать. Президенту всякий раз, чтобы решиться на авантюру (а любая реформа – это авантюра), нужна какая-то подпорка или источник энергии.

[Татьяна Становая]

https://openrussia.org/post/view/14620/

Фото: Владимир Астапкович / ТАСС
Политолог объясняет, почему революция, по мнению российских властей, неминуема, и рассуждает, сможет ли к ней подготовиться Кремль. Мы публикуем ее статью, вышедшую в онлайн-издании «The Intersection Project: Россия/Европа/Мир»

2014 год оказался для российской истории рубежным: возвращение Крыма стало той чертой, за пределами которой российская власть готова на гораздо более решительные шаги в отстаивании своих интересов. Кремль на протяжении многих лет допускал угрозу «цветной революции», но, кажется, после 2014 начал к ней готовиться. И если в прежние годы речь шла о превентивных мерах, то есть мерах по недопущению революционных рисков, то в последние несколько лет вопрос ставится совсем иначе — достаточно ли у власти рычагов для подавления революции? К выборам сентября 2016 ответ должен быть положительным.

Подход российской власти к управлению революционными рисками в последние годы концептуально изменился. Кремль пересмотрел исходный посыл, который изначально был основан на том, что революция в России — это возможность, а не вероятность. Возможность революции как набор факторов рисков, с которыми можно работать, означала, что превентивной политики по купированию революционных трендов, откуда бы они ни исходили, будет достаточно для снижения «оранжевой» угрозы. Теперь же речь идет о вероятности революции.

Отличие принципиальное: в новой реальности Кремль имеет дело уже не столько с революционным потенциалом, сколько с убежденностью, что он в той или иной степени будет задействован против «устоев государственной власти».

В этом заложена важнейшая особенность нынешней политики: она призвана не предупреждать, а подавлять. Силовой ресурс ставится во главу угла как главный контрреволюционный механизм. Создание Национальной гвардии, ужесточение антитеррористического законодательства, которое имеет «двойное дно» в виде борьбы с реальной оппозицией, — все это следствия изменения подхода к пониманию политических угроз режиму.

В прежние годы Кремль исходил из того, что революция по украинскому сценарию — это результат работы комплекса внешних и внутренних факторов. Это означает, что даже при грубых и масштабных попытках повлиять на ситуацию в стране извне, для эффективности таких усилий нужны внутренние предпосылки. Именно поэтому тот же Владислав Сурков считал такой важной работу с молодежью. Движение «Наши» создавалось не только как уличный ресурс, который может понадобиться на случай, когда потребуется занять улицу. «Наши» планировались как механизм вертикальных лифтов для молодежи, которой власть предоставляла возможность карьерного роста в партнерстве с государством. Есть амбиции — идите к нам. Другой вопрос, как и насколько хорошо это работало, но Кремль в любом случае исходил из допущения, что молодых и амбиционных нужно занять.

Владимир Путин и главнокомандующий внутренними войсками МВД Виктор Золотов во время совещания в Кремле. Фото: Михаил Климентьев / пресс-служба президента РФ / ТАСС

Нынешняя власть в новых геополитических условиях исходит из того, что революционные риски — это преимущественно вопрос внешнего влияния. Эффективность же такого влияния строится не на наличии внутренних предпосылок, ресурсов и социальной базы, а на способности государства поставить барьеры на пути проникновения таких рисков. Именно поэтому Кремль теперь предпочитает работать не с «низами», лишая условных внешних «кураторов» социальной базы, а с «верхами» — формируя дееспособный силовой и репрессивный аппарат для лишения возможности Запада влиять на общество и политику. Это, надо сказать, и еще один косвенный признак того, что Кремль все менее способен рассматривать общество в качестве субъекта российской политики. Понятнее и удобнее воспринимать общество как объект, который требует защиты от манипуляций.

Лишая общество права на собственные интересы (они должны быть идентичны интересам новой «политически ответственной» элиты и государства), Кремль фокусируется не на позитивной мотивации электоральных «союзников», а на репрессивных методах борьбы с «врагами»: ведь только последние, как получается, наделяются выраженной субъектностью.

Исходя из того, что революционные попытки в России не только возможны, но и вероятны, Кремль выстраивает свой новый инструментарий. Граница между системным и внесистемным полем становится гораздо более выраженной, отношение власти к этим двумя политическим секторам — сильно поляризованным. С первыми можно работать, со вторыми — только воевать. Причем если раньше внесистемная оппозиция была сферой курирования управления внутренней политики администрации президента, то сейчас это уже прерогатива «силовиков», о чем так ярко свидетельствует скандальный репортаж, направленный против Михаила Касьянова и ПАРНАС. Это не только «анатомия протеста», с традиционными обвинениями в получении денег от Госдепа, это еще и активное вовлечение спецслужб, для которых нет запретных методов в достижении поставленных задач.

Одна из главных претензий Путина к лидерам стран, в которых имели место революционные события, — это неготовность стрелять.

Кремль активно прикрывал Ислама Каримова, устроившего кровавый Андижан в 2005 году, но упрекал за нерешительность Аскара Акаева в 2005, Леонида Кучму в 2004, Виктора Януковича в 2014. Монополия на насилие — ключевой признак государства, и Путин очень хорошо понимает, что делиться правом — губительно для режима. Именно поэтому и создается Национальная гвардия — как ключевой элемент гарантирования эффективности сохранения этой монополии.

Но тут возникает другой вопрос: могла бы в России повториться украинская ситуация конца 2013 года и отдал бы Путин приказ стрелять по демонстрантам, атакующим силы правопорядка? Как ни парадоксально, но Россия в 2013 году выступала по отношению к Украине как внешний игрок, влияющий на принятие государственных решений. Россия делала именно то, в чем сегодня обвиняет США. Кремль до последнего момента выкручивал руки Януковичу, требуя от него не подписывать соглашение об ассоциации Украины и ЕС. Представить такую ситуацию в России сегодня невозможно: Кремль старается очень чутко отслеживать социальные ожидания и не идти «против течения». Протесты, если возможно, канализируются и подавляются. Однако когда число протестующих превышает 100 тысяч — власть идет на уступки (как это было видно по реакции власти на протесты конца 2011 года). Путин на месте Януковича уж точно не решился бы принимать политическое решение, которое заведомо могло закончиться майданом и угрозой свержения власти.

Денис Луцкевич, Сергей Кривов и Андрей Барабанов (слева направо), обвиняемые по «болотному делу», во время слушаний в Замоскворецком суде, 2014 год. Фото: Денис Вышинский / ТАСС

При массовых протестах режим Путина идет навстречу, но как только протест спадает, силовой ресурс привлекается по максимуму (тут следует вспомнить болотное дело и другие сюжеты давления на оппозицию).

Путинский режим готовится к применению силы против «революционеров», однако готовность такого применения прямо пропорциональна дееспособности государства. Чем прочнее путинский режим, тем он потенциально агрессивнее. Однако тут как раз и кроется ловушка: массовые протесты, как возможный сценарий, подразумевают ослабление государства и политического режима, социальную и электоральную эрозию его основ. А в таких условиях путинский режим к применению силы готов гораздо меньше. И Путин, кажется, понимает, что если и как только протесты станут массовыми, начало конца сложившейся системы будет положено.

Именно поэтому задача ставится побороть будущих революционеров до того, как они станут массовыми. В ближайшие месяцы политика государства в отношении внесистемной оппозиции может значительно ужесточиться, причем как на уровне правоприменительной практики и активности силовых ведомств, так и в контексте ужесточения институтов и законодательства. Граница между системной и внесистемной оппозицией будет постепенно превращаться в пропасть. Системное поле будет все более пропутинским, «патриотичным», государственническим. Внесистемное поле власть будет криминализировать. «Крикуны» и «бандерлоги» в 2011 году усилиями власти постепенно превращались в мошенников и мелких уголовников в 2013, а в 2016 им будет отведена роль совсем другого порядка — предателей и врагов народа. Инструментальность внесистемной оппозиции в понимании Кремля могла допускать снисходительность. Но в новой реальности нет больше места компромиссам.

Как бы ни стремились некоторые увидеть в России-2016 года признаки заложенной на будущее политической «оттепели», скорее видится обратное — режим инерционно несется к самоизоляции, к выстраиванию такой системы, где неопределившимся нет места.

Режим пока не готов к массовым репрессиям, но инструментарий для этого уже создается.

96

[Татьяна Становая]

http://carnegie.ru/commentary/2016/08/02/ru-64220/j3cy
02.08.2016

Путиноведение

Падшие ангелы. Иллюминация из «Зерцала исторического» Винсента из Бове. 1455. Источник: Bibliothèque nationale de France/bnf.fr

Вместо брежневизации путинской элиты система в 2016 году начала меняться изнутри. Размежевание между своими и чужими больше не влияет на расстановку кадров. Кадровая политика президента из горизонтальной стала вертикальной. Встречи с соратниками стали проходить реже, контакты со спецслужбами – в ежедневном режиме

2016 год стал особенным среди шестнадцати лет путинского правления. Третий срок как некое окончательное оформление путинского режима получился особенно консервативным: система стремилась к стабилизации, теряла способность к переменам, охранительный тренд стал не просто выраженным, а доминирующим. Режим построен и, несмотря на геополитические и экономические испытания, кажется, с одной стороны, устойчивым, а с другой – неповоротливым. Заговорили о брежневизации путинской элиты, признаках геронтократии. Но кадровые перетряски 2016 года, уголовные дела против близких соратников президента ломают эту логику. Система вдруг начала меняться изнутри, и в основе этого – новая кадровая политика российского лидера.

Друзья и родина

Одна из новых тенденций в российской власти – трансформация неформального статуса «друзей» и изменение персональных отношений президента с соратниками, сделавшими свою карьеру благодаря давнему знакомству с главой государства. Первые признаки такой трансформации появились еще в 2012 году, когда всемогущий Игорь Сечин начал терять статус российского Дарта Вейдера. Некогда могущественная правая рука президента, сокрушившая ЮКОС, один из архитекторов нынешней модели управления страной замкнулся на «Роснефти», не сумев пролоббировать создание крупнейшей энергетической компании России на базе «Роснефтегаза». Был и ряд других аппаратных поражений, но знаковой стала его встреча с президентом в 2015 году, на которой Путин укоряющим тоном указал Сечину, что государственные интересы важнее корпоративных. Симптоматичным стало и увольнение Владимира Якунина, раздражавшего бесконечными требованиями все новых субсидий для РЖД во время кризиса.

Прежняя модель принятия кадровых решений в отношении «друзей» предусматривала мягкое увольнение с почестями даже при наличии недовольства. На смену этой модели всего год спустя приходит более жесткий, конфликтный формат выдворения. Снятие соратника Путина по КГБ Евгения Мурова с поста главы ФСО на фоне уголовных дел против приближенного бизнесмена (компании арестованного Дмитрия Михальченко), унизительные, демонстративные обыски у Андрея Бельянинова, служившего с Путиным в ГДР. Сюда же стоит добавить и уголовные дела против подчиненных Александра Бастрыкина – однокурсника Путина. Бастрыкина не уволили, но как минимум унизили, поставили на место.

Как же тогда логика, что своих не сдаем, команда превыше всего? Это было фундаментальным принципом всех лет правления Путина. Нынешние события – отказ от него?

Вероятно, ответ заключается в совокупности причин: присоединение Крыма обеспечило Путину место в истории и породило новое геополитическое мышление, а значит, и новую пирамиду приоритетов; ограниченность ресурсов делает все более неприятным постоянное давление «друзей» с просьбами о поддержке и защите. В результате приоритеты многих соратников президента слишком сильно разошлись с его собственными.

Логика кадровой экспансии 2000-х годов заключалась в том, чтобы поставить властную вертикаль под контроль своих людей. Именно на этом этапе имеет значение лояльность. Но сегодня ценность лояльности очень низкая: система выстроена таким образом, что уже не люди задают управляемость системой, а система задает управляемость людьми. Яркие примеры – приходы представителей системной оппозиции на посты губернаторов: через некоторое время все они в той или иной степени встраиваются, становясь винтиками единого путинского режима. Размежевание между своими и чужими больше не влияет на расстановку кадров.

Советы или директивы

Итак, Путин отдаляется от своих «друзей», пройдя крещение геополитикой: он больше не хочет понимать и вникать в мелкую, междоусобную возню своих товарищей. Возникает второй важный фактор – трансформация модели обсуждения ключевых решений. В 2000-е годы политологи любили спорить, какой клан стоит за тем или иным решением. Где рука Сечина, где рука Чемезова, Миллера или разных Ивановых. Команда Путина не просто была расставлена на ключевых властных высотах, она начала продвигать свои собственные, все более корпоративные интересы. Многие решения Путина тогда были коллективными решениями. Президент действовал в рамках многосубъектной горизонтальной модели обсуждения с теми, кто претендовал на статус неформальных советников и соавторов решений. Обсуждать – значит обмениваться мнениями и возражениями, а где-то спорить и слышать то, чего не хочется. Это также модель взаимных эмоциональных обязательств.

Однако украинский кризис и операция в Сирии сделали лучшими советчиками президента военных и спецслужбы. Встречи с соратниками стали проходить реже, контакты со спецслужбами – в ежедневном режиме. Новая же модель обсуждения решений – вертикальная, она гораздо более комфортна для президента. Докладывающий генерал из Минобороны или ФСБ не будет задавать лишних вопросов, ставить что-либо под сомнение, смотреть на тебя глазами бывшего друга, все еще рассчитывающего на какой-то особенный контакт. Тут нет эмоциональной связи и многих лет, проведенных вместе, часто на равных. Таким легче приказывать, с них проще спрашивать, а взаимодействовать можно без лишних дружеских реверансов.

Так постепенно произошла смена ближнего круга «друзей» на ближних силовиков, а в среде «друзей» – размежевание на мастодонтов типа Сечина – Мурова и условных Ротенбергов-Ковальчуков-Тимченко-Ролдугиных. Отличие последних от старших товарищей заключается в их демонстрационной жертвенности: кто строит крымский мост вопреки рискам, кто – арены для чемпионата мира по футболу, кто обеспечивает контроль над СМИ. Это в отличие от Сечина – Якунина тоже своеобразная форма служения. Это принципиальный момент: Путин сближается с теми, кто ему служит, и отдаляется от тех, кто в силу своих ресурсов претендует на функцию соправителей. Путин не нуждается в советах, он нуждается в тех, кому можно без лишней возни раздавать директивы.

Кадры оптом

Если посмотреть на схему последних кадровых перестановок, то в ней бросаются в глаза два узловых решения. Первое – смена главы Федеральной таможенной службы. Выдвинем гипотезу, что именно необходимость уволить Бельянинова спровоцировала всю цепочку остальных отставок. Новым главой ФТС стал засидевшийся на посту полпреда в СЗФО Владимир Булавин, которого в 2013 году готовили на замену Георгию Полтавченко, правда, потом передумали. Булавин – приближенный Николая Патрушева и Сергея Иванова: оба не смогли пристроить товарища после смены руководства ФСБ (на место Патрушева пришел Александр Бортников).

Задача пристроить Булавина очень далека от задачи реформировать Таможенную службу или навести там порядок. Подвешенным Булавин оставался почти три года, дождавшись своего часа во многом не благодаря своему управленческому таланту, а вопреки. Булавин представлял собой невостребованный кадровый резерв, выйти из которого ему помогли те, кто составляет сегодня ближний круг Путина. И сделано это не ради выполнения каких-то задач в таможенном ведомстве, а для замещения образовавшейся пустоты.

Уход Булавина, в свою очередь, заставил искать ему преемника на посту полпреда в Северо-Западном федеральном округе, которым стал свежеизбранный губернатор Калининградской области Николай Цуканов. Тот освободил место для другого назначенца – главы калининградского управления ФСБ Евгения Зиничева, который, как выяснилось, оказался выходцем вовсе не из ФСБ, а из ФСО. Не кадровая политика, а игра в домино. В этой цепочке обратим внимание именно на Зиничева, ставшего, по сути, третьим губернатором – выходцем из Федеральной службы охраны.

В глаза бросается идущий на протяжении последних трех лет звездопад из ФСО. Самым ярким выдвиженцем оттуда стал Виктор Золотов, который с поста главы Службы безопасности президента перешел в должность главкома Внутренних войск МВД России. Выходцем из ФСО является и Александр Колпаков, сменивший Владимира Кожина на посту начальника Управления делами президента РФ. В 2015 году ФСО покинули первый замдиректора Александр Беляков и замдиректора Александр Лащук (уж не станут ли и они где губернаторами-полпредами?). Добавим к этому Алексея Дюмина, который пришел на пост главы Тульской области через Минобороны (вероятно, с министром не сработался), Дмитрия Миронова, перешедшего в губернаторы Ярославской области с поста зама Владимира Колокольцева (а до этого также вышедшего из ФСО), и, наконец, Евгения Зиничева, всего год проработавшего главой калининградского управления ФСБ, а до этого охранявшего Путина.

Звездопад из ФСО, ошибочно принятый многими за экспансию силовиков, не что иное, как расформирование прежней команды Мурова – Золотова. На места соратников Путина приходят молодые полковники (правда, быстро получившие генеральские звания) Дмитрий Кочнев (глава ФСО), Олег Климентьев (первый зам главы ФСО), Алексей Рубежной (глава Службы безопасности президента). Это ли не самое яркое подтверждение нового качества кадровой политики, когда близкие соратники вытесняются простыми солдатами, хотя и очень приближенными.

Для кадровой политики Путина это означает, что в губернаторы двигают не опытных управленцев, как нас убеждал Песков, а трудоустраивают хороших людей, ставших ненужными после ослабления и расформирования ФСО в его прежнем виде «муровского времени». Когда нам говорят, что силовик пришел на пост губернатора Калининградской области, чтобы лучше охранять Родину на границе с НАТО, – это не выдерживает критики, потому что силовик также пришел в мирную Тульскую, Ярославскую и даже Кировскую области, где Никиту Белых сменил бывший глава Росреестра Игорь Васильев, служивший в свое время в КГБ.

Это не кадровый резерв, это кадровый балласт, который спускается на региональный уровень, становящийся проклятым (кто захочет повторения ситуации с Хорошавиным, Гайзером или Белых?). Но это и не наказание, а долг, возможность выслужиться перед Родиной.

Таким образом, первое пакетное решение было основано на двух связанных между собой задачах: поиск замены Бельянинову и трудоустройство не приживающихся в других ведомствах фэсэошников. Все остальное идет лишь шлейфом и не имеет под собой никакой иной, кроме остаточной, логики.

Второе узловое решение касается Крыма. С полуострова выведены люди Сергея Шойгу (мэр Севастополя Сергей Меняйло и полпред Олег Белавенцев), введен человек, близкий к Дмитрию Козаку и Сергею Чемезову, – Дмитрий Овсянников. Крымский округ влили в Южный, а предшественника Белавенцева Сергея Меликова, как и ожидалось, перевели первым замом Виктора Золотова в Росгвардию.

Мотив этого пакетного решения был связан с попыткой Путина прекратить конкуренцию гражданских и военных за управление полуостровом. Победили гражданские, остальных распределили по освободившимся вакантным местам: Белавенцева – на Северный Кавказ, Меняйло – в Сибирь. К Северокавказскому округу хотели присоединить Южный (как это было когда-то), но вставала проблема трудоустройства полпреда Устинова. Округ, кажется, сохранен только для того, чтобы не ломать голову, куда девать бывшего друга Сечина, сыгравшего ключевую роль в деле ЮКОСа.
Остаточный принцип

Из сказанного вытекает третий фактор кадровой политики президента – ее отделение от политики управленческой. Новые кадровые решения президента, характер их принятия указывает на то, что Путин откладывает их буквально на последний момент. Кадровые проблемы накапливаются, оставаясь месяцами нерешенными, а затем, когда у главы государства доходят руки, принимаются пакетно. Это означает, что отставка или назначение происходят в отрыве от управленческих приоритетов.

Назначения полпредов, губернаторов и главы ФТС – очень консервативные решения. Силовики – не реформаторы. Это осторожные смотрители, неопытные в вопросах экономики и публичной политики. Это солдаты, направленные на службу. Если бы управленческой задачей президента было повышение инвестиционной привлекательности регионов, развитие экономической сферы, реформирование таможни, то кадровые решения следовали бы в логике этих задач. Но приоритетов не обозначено, ибо президент исходит из проблемы трудоустройства, а не управления. Исключением стало лишь назначение в Севастополь Дмитрия Овсянникова – тут речь не идет о пристраивании «хорошего человека», за этим – конкретные управленческие цели правительственных чиновников.

Когда кадровая политика отрывается от управленческой, она лишается и всякой логики, связанной с вверенной структурой или территорией. Людей переставляют, как пятнашки, с места на место без всякой привязки к их нынешним и будущим обязанностям. Именно поэтому новая кадровая политика Путина имеет одно очень слабое место – она ведет к кадровой нестабильности и непредсказуемости. Никто не может быть уверен, что доработает свой срок или хотя бы минимально приличное время на посту, даже если назначение-избрание состоялось только что.

Кадры буквально летают с места на место, как лягушки-путешественницы. Зиничев только в 2015 году стал главой УФСБ по Калининградской области, теперь – губернатор. Цуканов только в сентябре переизбрался главой региона, приложив к этому массу, как сейчас понятно, напрасных усилий, теперь – полпред. Алексей Дюмин сменил целый ворох должностей: Служба безопасности президента (2012), ГРУ (2014), зам главкома Сухопутных войск (2015), зам министра обороны (декабрь 2015), губернатор Тульской области (февраль 2016). То же самое Дмитрий Миронов: ФСО – МВД – губернатор. Дмитрий Кочнев: глава Службы безопасности президента в декабре 2015-го – глава ФСО в 2016 году. Каждый пост оказывается то ли временным, то ли постоянным, то ли трамплином, то ли новым вызовом.

Нелегко понять ситуацию, когда президент благословляет Никиту Белых на выборах губернатора Кировской области, а спустя полтора года снимает в связи с утратой доверия. Или только в мае 2016 года переводит Дениса Никандрова из Следственного комитета замом главы Главного следственного управления в Москву, а в июле дает санкцию на его арест.

Все эти случаи создают впечатление, что растет число ситуаций, когда президент банально пересматривает собственные кадровые решения из-за того, что изменились обстоятельства. Вот только что это за обстоятельства и кто на них влияет? Почему получается так, что предыдущие решения принимались при неполной информации, без должного анализа? Вероятно, это и есть практическое следствие новой кадровой политики президента, которая из горизонтальной стала вертикальной.

Канал взаимодействия Путина с теми, кто подносит ему информацию, работает снизу вверх и обратно, но комплексного анализа по горизонтали не получается. Сегодня принесли папку с положительными характеристиками гражданина N – Путин подписывает назначение; завтра по другому каналу доставляется папка компромата на товарища N – дается отмашка на арест.

Но и сам президент в этой новой кадровой модели вдруг становится не субъектом, а объектом воздействия – роль не самая комфортная. Заваленный компроматом на все свое окружение, Путин перестает кому-либо верить, предпочитая банально сбросить с себя весь этот груз кадровой ответственности на тех, кто вне подозрений, – Управление собственной безопасности ФСБ (благо все подозревавшиеся обезврежены). Именно так постепенно и происходит замещение: собственная безопасность ФСБ превращается в собственную безопасность президента.

[Открытая Россия]

https://openrussia.org/post/view/17796/
22 сентября

Роман Попков

Сергей Нарышкин и Вячеслав Володин. Фото: Анна Исакова / ТАСС / East News

Сергей Нарышкин и Вячеслав Володин. Фото: Анна Исакова / ТАСС / East News
Политолог Татьяна Становая объяснила Открытой России, как нужно понимать новые крупные перестановки во власти — назначение Сергея Нарышкина главой Службы внешней разведки, переход Михаила Фрадкова из СВР на пост главы Совета директоров РЖД и возможное назначение Вячеслава Володина председателем Госдумы

— Какова кадровая логика в наблюдаемых нами крупных перестановках во власти?

— Логика тут связана только с одним решением — Володин, как мы понимаем, уходит в Госдуму. Пока еще Володин не занял пост председателя Госдумы официально. Но, судя по тому, что Нарышкин уходит в СВР, освобождая вакансию спикера, это место освобождается для Володина — тут все сходится. Если Володин уходит на пост спикера, то все остальные назначения выстраиваются по цепочке. Это вполне в стиле Путина: есть головное кадровое решение, а за ним по цепочке следуют все остальные решения. Это можно назвать «паровозной логикой».

И тут было даже абсолютно неважно, куда уйдет Нарышкин. Как я понимаю, он до последнего сопротивлялся уходу из Госдумы. И для него пост главы СВР — это в какой-то степени компенсация, так же, как ранее это была компенсация для Михаила Фрадкова, СВР была почетной отставкой с поста премьера. Дальше возникает вопрос: «А куда деть Фрадкова?» И Фрадкову находят достаточно хлебное место в РЖД — для него в данном случае это будет уже совсем не обременение, а возможность завершить в комфортных условиях свою карьеру.

— Почему Володина переводят из администрации президента в Госдуму?

— Тут мы видим значительное сужение сферы внутренней политики в том виде, какой мы ее знаем с сурковских времен. Внутренней политикой все больше занимаются силовики. «Болотное дело», преследование Навального, решение вопроса о том, кто пойдет на выборы, а кто в тюрьму — все чаще это вопросы силовиков. Сюда же можно отнести «антитерористические» и «антиэкстремистские» изменения законодательства, которые все сильнее начинают влиять на правила регулирования внутренней политики.

Выходит, само управление внутренней политики администрации президента все больше занимается вопросами кадров, решает, кем заполнить Госдуму. Но это как раз вопрос не столько содержательный, идеологический, сколько кадровый в советском смысле: рабочие, врачи, учителя, спортсмены, журналисты, заполняющие Госдуму, — это же не политики в том виде, какими должны быть политики в демократических парламентах.

— Силовая, офицерская каста группируется в Совете безопасности. Означают ли перемены, о которых вы говорите, усиление Совбеза? Может ли он занять место управления внутренней политики АП?

— У Совбеза своя роль, тут прямой связи я не вижу. Мы видим вытеснение публичной политики. На смену приходят аппаратчики — кстати, не только силовики. Другое дело, что когда политика уходит из жизни общества, силовикам открывается пространство.

[Татьяна Становая]

http://carnegie.ru/commentary/?fa=64...VUTT0ifQ%3D%3D
6.10.2016

Российская идеология

Сергей Кириенко. Фото: ТАСС/ Антон Белицкий

Условных строителей внутриполитической машины (Сурков, Володин) теперь заменяют на водителей – тех, кому предстоит управлять уже сложившейся конфигурацией, не меняя ее фундаментальных основ. Именно эту роль и будет выполнять Сергей Кириенко. Это тот случай, когда тенденции будут задавать логику управления, а не управленец формировать тенденции

Уход архитектора обновленной политсистемы Вячеслава Володина на пост спикера Госдумы и приход на его место главы госкорпорации «Росатом» Сергея Кириенко – одно из самых заметных кадровых решений Владимира Путина последних лет. Оно кажется нелогичным и непрозрачным, что дает экспертам широкое пространство для анализа сигналов, тайных смыслов, скрытых намеков, заложенных новых трендов и потенциальных новых сбоев. Ведь не все, что подразумевается, в итоге реализуется так, как изначально планировалось.

Чтобы лучше понять эту перестановку, стоит для начала обратиться к тенденциям последних четырех лет во внутренней политике: именно они во многом и объясняют нынешние кадровые решения президента в сфере внутренней политики.

От либерализации к консервации

Сразу после протестов 2011–2012 годов российская политическая система получила сильнейший импульс реформирования. Вернули прямые выборы губернаторов, мажоритарные выборы половины депутатов Думы, либерализировали партийное законодательство. Число участников политической жизни резко увеличилось, в легитимное поле вернулась внесистемная оппозиция. С этой ставкой на открытость и конкуренцию было принято связывать новую стилистику преемника Владислава Суркова Вячеслава Володина.

Но плюрализацию очень быстро стали сворачивать: прямые выборы губернаторов ограничили муниципальным фильтром, фактически не дававшим выдвинуть реально оппозиционных кандидатов. Число политических партий быстро стабилизировалось, из более чем 70 партий в думских выборах приняли участие всего 14, а реальных, живых сил среди них было еще меньше. Настоящей плюрализации партийного пространства так и не произошло, а сегодня уже обсуждается вопрос об ужесточении законодательства. После очень условной либерализации произошла контрреформа.

Не сработала на плюрализацию и пропорциональная система, которая дала в итоге полностью партийную Думу: двое из троих одномандатников, не принадлежащих к парламентским партиям, были единороссами, третий тоже за Путина.

Нам кажется, что власть перестаралась, а Кремлю, вероятно, кажется иначе: система пришла к равновесию, которое теперь и нужно поддерживать. Это означает, что опыт плюрализации себя исчерпал, проведена успешная коррекция и теперь пришло время для консервации сложившейся системы. К этому добавим общий консервативный тренд во внутренней политике: признание «иностранным агентом» Левада-центра, новые ограничения на политическую деятельность, усиление спецслужб.

Консервация означает, что перемены больше не востребованы. В кадровой политике это ведет к тому, что условных строителей внутриполитической машины (Сурков, Володин) теперь заменяют на водителей – тех, кому предстоит управлять уже сложившейся конфигурацией, не меняя ее фундаментальных основ. Именно эту роль и будет выполнять Сергей Кириенко.

За внесистемной оппозицией сохранится ее маргинальная роль, системных правых в том или ином виде Кремль может поддержать (если, конечно, у них самих получится), ставка будет делаться на каркас из «Единой России». Проект ОНФ останется условно полезным рудиментом, как и уже никому не нужная Общественная палата Суркова.

При этом если Володин предпочитал отстаивать свою позицию вопреки мнению оппонентов (например, силовиков и губернаторов), то Кириенко будет скорее гармонизировать интересы. И не стоит удивляться, если при нем возобновится игра в правую партию (но не реформаторов, а дирижистов), а силовики пойдут в публичную политику. Это и есть гибрид реформатора с охранителем.

Увядание внутренней политики

В последние годы очень много говорилось о том, что в условиях геополитического кризиса, возвращения Крыма и операции в Сирии президент Путин перестал заниматься внутрироссийскими вопросами. Это касается не только экономики. Во внутренней политике происходит заметное сужение функционала гражданских кураторов и перераспределение сфер влияния в пользу других игроков.

Расширяется роль силовиков в партии власти (Сергей Шойгу, Борис Грызлов, Андрей Воробьев), появляются партийные проекты, отражающие внутриэлитные дискуссии о стратегии развития страны, но в обход управления внутренней политики (Партия роста). ФСБ решает, как расколоть ПАРНАС, активно вмешивается в партийное строительство либеральной оппозиции, лоббирует статус «иностранного агента» для Левада-центра. Глава Росгвардии Виктор Золотов дает Путину советы, как решать судьбу РБК. ФСБ снимает и сажает губернаторов, к которым не было вопросов у Управления по внутренней политике и ОНФ. Внутренней политикой занялись те, кто ранее занимался вопросами безопасности, потому что грань между внутренней политикой и безопасностью практически исчезла.

Это выдавило внутриполитический функционал из президентской администрации в стены нижней палаты парламента: партия власти, три младших партнера (КПРФ, ЛДПР и «СР») и три одномандатника – лидер «Гражданской платформы» Шайхутдинов, «независимый» единоросс Борис Резник и лидер «Родины», тоже единоросс Александр Журавлев. Это и есть то самое ядро внутренней политики, оберегать которое поручено новому спикеру Володину. Атомный куратор, ядерный спикер. Он больше не сможет решать вопросы по «Яблоку» и Партии роста, готовить решения по губернаторам, курировать общественные проекты. Для этого теперь есть совсем другой человек. Те, кто говорит, что Володин приумножит свое влияние в стенах Госдумы, скорее всего, принимают желаемое за действительное. Но есть тут все же своя интрига.

Политизация Думы – политизация спикера

Госдума начинает приобретать несвойственную ей раньше субъектность. До 2012 года шла постепенная деполитизация Госдумы. «Парламент не место для дискуссий», – говорил нам Борис Грызлов. После 2012 года происходит переворот, и Дума медленно, но верно начинает обретать свой голос: депутаты больше не штампуют законы, спускаемые Кремлем, они сами их «пишут» (проявляют инициативу), парламентарии стали самыми активными охранителями режима, соавторами внешнеполитической риторики МИДа. Это именно уходящая сегодня Дума пересмотрела все решения президента Медведева вопреки позиции премьера Медведева, вопреки его лидерству в партии власти.

Субъектность в новых условиях вовсе не означает автономии или самостоятельности. Теперь это персональный ресурс президента, гарант политического консенсуса системного поля, защитник режима и страж политического порядка. И именно такой Думе Кремль может позволить выражать себя, проявлять себя, выступать, предлагать и фиксировать позиции. Новая Дума может стать идеологическим обрамлением и вместе с этим – кадровым ресурсом, из которого Кремль будет черпать своих патриотических управленцев.

Вот здесь-то и раскрывается новый политический потенциал Володина. Дума как кадровый ресурс, Дума как субъект законодательной инициативы (пускай иногда за этим скрываются госкорпорации или спецслужбы), Дума как точка соприкосновения власти и общества.

Пост спикера Госдумы в политическом плане можно сравнить с постом секретаря Совета безопасности в том смысле, что институционально возможности этих чиновников могут быть очень гибкими. Переход на такую должность может быть и понижением (Игорь Иванов в Совбез в 2004 году), и почетной отставкой (Сергей Нарышкин), и плацдармом для дальнейшей карьеры (Сергей Иванов), и самостоятельной влиятельной площадкой (Николай Патрушев). Подобные должности со статусом, но без четкого политико-аппаратного инструментария во многом наполняются политическим содержанием в зависимости от того, кто их занимает. Поэтому у Володина сейчас есть серьезный потенциал и политический ресурс, который можно попытаться адаптировать к новой роли.

Вниз по вертикали

Почти 15 лет эксперты в один голос говорили, что режим Владимира Путина носит персоналистский характер. Ручное управление, разрушение институтов, постоянное личное вмешательство главы государства даже в мелкие вопросы, фактический паралич других органов власти. Политическая воля Путина стала главной движущей силой государства. Но на протяжении последних двух лет это уже не совсем так.

Концентрация президента на внешней политике не могла не сказаться на стиле управления. Пока президент воюет, в России начинают выстраиваться институты управления: корявые, нелогичные, вне базовых конституционных порядков, но все же институты. Парализованное безволием правительство вдруг начал подменять собой Совет безопасности, где на повестке оказывается не только тема самой безопасности, но и экономики, торговли, финансовой системы. Если завтра Путин вынесет на Совбез приватизацию «Башнефти», это уже мало кого удивит.

Субъектность приобрел ЦИК: Элла Памфилова отменяет выборы, увольняет избиркомы, спорит с губернаторами, мешает снимать с выборов оппозицию. Вот теперь и в Госдуме влиятельный Вячеслав Володин поднимает роль и статус российских парламентариев. Если раньше практиковалось внешнее управление, то сейчас управленческий механизм встраивается внутрь. Вероятно, те же тенденции ждут и партию власти: нельзя исключать, что постепенно ее инструментальная, механическая роль будет замещаться большей инициативностью и субъектностью. Но не следует путать это с получением свободы. Это право вступить в борьбу за защиту стабильности путинского режима, на путь его консервации и стабилизации.

Тут можно заметить логическое противоречие. С одной стороны, Путин начал замещать своих близких соратников на фигуры более технические. Это наблюдается в Администрации президента, ФСО, ФСБ, ФТС, РЖД. С другой стороны, востребованы яркие фигуры, которых трудно назвать исполнителями: Памфилова, Володин; заметной стала роль Николая Патрушева, Сергея Шойгу.

Противоречие легко разрешается: критично значимые посты, от которых зависит судьба вертикали, замещаются молодыми, комфортными, не всегда опытными исполнителями. А вот декоративные институты получают новую субъектность за счет политических назначенцев. Осторожное сползание политической субъектности сверху вертикали на более низкие этажи – особенность текущего момента. Назначение выходцев из ФСО губернаторами – тоже часть этого процесса. Так и Госдума в рамках этого тренда может превращаться из декорации в институционального охранителя.

Who is Mr. Кириенко?

Но если из Администрации президента выводятся тяжеловесы, то Кириенко в этой ситуации политический назначенец или исполнитель? Кто он сегодня: либерал или фигура нейтральная, реформатор или консерватор, нас ждет оттепель или закручивание гаек?

Можно долго обсуждать степень реформаторства и либерализма Сергея Кириенко, анализировать его уровень влияния во главе «Росатома» на мировоззрение и элитные связи, отношение к Путину и последним политическим трендам. Но вряд ли все это даст нам ясную картину, какова будет роль Кириенко сегодня. Разумнее посмотреть на те его черты и качества, которые точно сейчас актуальны.

Кириенко десятых годов – системный деполитизированный управленец, прекрасно справлявшийся с теми задачами, которое ставило перед ним государство, и всегда остающийся вне политического контекста. Похожий случай – судьба главы ФАС Игоря Артемьева, когда-то яблочника, видной фигуры демократической оппозиции, а на сегодня – институционального помощника правящей элиты в распределении экономических активов в свою пользу.

Можно предположить, что статус обязывает встраиваться. Тогда и нынешний статус куратора внутренней политики, по логике политического развития страны, будет обязывать обеспечивать сохранение сложившейся политической системы. Тот случай, когда тенденции будут задавать логику управления, а не управленец формировать тенденции. Одно из первых заданий Кириенко – ужесточить партийное законодательство. Руками либерала проводить контрреформу – юмор путинской кадровой политики.

В стиле управления российского президента консервативная задача вполне совместима с либеральным менеджером. Реформатор, ассоциирующийся с дефолтом 1998 года; оппозиционер, протянувший Путину руку в декабре 1999 года; эффективный менеджер, но в госкорпорации. В отличие от Анатолия Чубайса Кириенко не заступался за Ходорковского, не заигрывал с Медведевым-президентом, не критиковал опасные политические тенденции, не пытался строить свои партийные проекты с откровенными антипутинцами. На протяжении 11 лет он тихо руководил атомной энергетикой России, регулярно отчитываясь о рекордах и достижениях. Он сблизился с семьей Ковальчук, сработался с Борисом Грызловым (глава набсовета «Росатома» и недавний интересант антиволодинской игры в «ЕР»). А бывший советник Кириенко Любовь Глебова руководит вполне охранительным Россотрудничеством.

Конечно, нельзя в полной мере отбрасывать и вероятность некоторой оттепели – Кириенко был некогда заметной фигурой, ярким реформатором, выраженным либералом. И наверняка это тоже никуда не делось. Но тенденция последних лет – это трансформация и сокращение внутриполитического функционала, выдавливание системных либералов из власти. Все это играет против оптимистичных ожиданий. Против них и широкий опыт того, как режим переваривал демократов: Елена Мизулина и Ирина Яровая, Игорь Артемьев и Элла Памфилова, Владимир Лукин и Михаил Федоров. Кто-то перевоплотился в яростного охранителя, кто-то – в тихого исполнителя или робкого возразителя, придворного демократа.

На сегодня бесспорны две вещи: российская власть движется в сторону от демократизации и не терпит реформаторов, если этим реформатором не является сам президент. Приход Кириенко означает только одно – внутренняя политика становится компактной и механической, а управление ею – корпоративным и шаблонным (конец политического творчества). И либеральный имидж куратора здесь лишь попытка подсластить пилюлю той части общества, что еще надеется на разворот страны в сторону прогресса и модернизации.

[Татьяна Становая]

http://carnegie.ru/commentary/?fa=66176

Громкие дела

Министр экономического развития РФ Алексей Улюкаев и президент, председатель правления ОАО Роснефть Игорь Сечин. Фото: Михаил Метцель/ТАСС

«Роснефть», обремененная гигантскими долгами и одновременно особой государственнической миссией, регулярно встречала сопротивление людей с министерскими чемоданчиками. Тут нет ни идеологии, ни желания что-то завоевать. Мотивы «Роснефти» – снизить сопротивление воздуха – неотъемлемой части среды обитания, где правительство представляется клубом недалеких бездельников

Министр экономического развития России Алексей Улюкаев угрозами вымогал взятку у «Роснефти» за содействие в приватизации «Башнефти», а «Роснефть» нажаловалась на министра в ФСБ. Так нам преподносится происходящее. Крупнейшая нефтяная компания России как жертва министра-коррупционера, меняющего свою позицию в зависимости, вероятно, от размера предлагаемых взяток. Проблема заключается в том, что поверить в существование министра-коррупционера можно, а вот в вымогательство денег у «Роснефти» – гораздо сложнее. Зачем Сечину голова Улюкаева – главная интрига происходящего.
Освободители против менеджеров

На протяжении 2016 года мы наблюдали, как отстраивается работа Управления собственной безопасности ФСБ, по инициативе которого были начаты громкие дела в отношении губернаторов, мэров и расследования, прямо или косвенно затрагивающие таких тяжеловесов, как Евгений Муров и Андрей Бельянинов (оба потеряли свои посты). СМИ активно писали про работу загадочного шестого отдела УСБ ФСБ, главой которого до июля 2016 года был Иван Ткачев.

В мае начался процесс поглощения руководством УСБ Службы экономической безопасности ФСБ – подразделения, с которым УСБ якобы находилось в конкурентных отношениях. Главой СЭБ стал бывший глава УСБ Сергей Королев. А тот самый Ткачев, которому приписывают роль нового демиурга – борца с коррупционерами, невзирая на чины и заслуги, возглавил управление «К» СЭБ (банки и финансы).

Однако затем произошло неожиданное: заместитель начальника УСБ влиятельный генерал Олег Феоктистов был отправлен в отставку, хотя именно ему прочили место главы УСБ – самой влиятельной и, по сути, никому не подотчетной структуры. Вскоре стало известно, что Феоктистов перешел на работу вице-президентом по безопасности в «Роснефть». И Феоктистова, и Ткачева называли «сечинским спецназом» – силовиками, особенно приближенными к главе «Роснефти». Назначение Феоктистова косвенно подтверждало это.

Теперь «Новая газета» со ссылкой на свои источники (и СКР это подтверждает) сообщает, что именно «Роснефть» инициировала дело против Улюкаева. Феоктистов собирал данные, писала газета. При этом Ткачев как куратор в сфере финансов и банковской деятельности вел расследование.

Таким образом, список дел этой группы прирос Улюкаевым – с точки зрения статуса обвиняемого это самое крупное дело ФСБ. Что общего между процессами, в которых фигурируют Александр Хорошавин, Вячеслав Гайзер, Никита Белых, Сергей Михальченко, Андрей Бельянинов? Только то, что их дела ведет ФСБ, а инициатором преследования является Игорь Ткачев.

Возможно, причины ареста Улюкаева стоит искать не в его собственных действиях, а в действиях тех, кто добился его ареста. Внутри властной вертикали наблюдается размежевание между двумя пространствами: силовым и гражданским. Чекисты, предложив Путину свои услуги и получив условное добро на чистки, начали формировать политическую надстройку, орган неформального надзора над гражданской управленческой вертикалью.

Информагентства со ссылкой на источники сообщали, что ФСБ начала разработку Улюкаева более года назад, разрешение на прослушивание его разговоров было получено летом. Также появлялись сообщения, что ФСБ прослушивала руководство СКР и начальников из Службы экономической безопасности. Этого вполне достаточно, чтобы предположить, что прослушивают не только Улюкаева, но и остальных министров, глав госкорпораций, конкурентов-силовиков, руководство Администрации президента.

«Силовая элита» в России после начала войн на Украине и в Сирии стала перенимать основные рычаги управления сферой безопасности. Военные закрепились в сфере внешней политики, потеснив дипломатов. Во внутренней политике функцию безопасности в самом широком смысле монополизируют генералы ФСБ, политически связанные с Сечиным: сначала была нейтрализована внутрикорпоративная конкуренция, затем подмят СКР.

Сечина и ФСБ можно сравнить с кабелем и электротоком: чекисты – это заряд, энергия; Сечин – проводник, определяющий также и направление движения тока. Военное время и логика осажденной крепости питают легитимность темы безопасности и ее бенефициаров, что планомерно и почти неуправляемо поднимает напряжение в сети, а те, кому удается правильно ее направить, получают новые дивиденды. Силовая надстройка как своего рода предохранитель режима от внутренней уязвимости и провокаций легитимирована на высшем уровне и особенно востребована в условиях, когда заниматься внутренней политикой Путину не с руки. Масштабы не те. Какую цену он готов заплатить за эффективность этого предохранителя? Такую же, как и за стабильность своей власти.
А был ли Путин

На этом фоне и выстраивается взаимодействие самого слабого в современной России правительства с самой мощной и политически влиятельной корпорацией – компанией «Роснефть». А теперь предположим то, что трудно вообразить: а что, если Путин не давал прямого и однозначного согласия на продажу «Башнефти» «Роснефти»? Кажется, этот сценарий априори исключался как невозможный. Продажа «Башнефти» – решение политическое, а политические решения в стране принимает лишь один человек – президент.

Но продажа «Башнефти» хромает именно потому, что сделка не получила публичной гарантии от главы государства. В публичном пространстве Путин от нее всячески дистанцировался. Вспомним, что президентская позиция заключалась в том, что было «с одной стороны» («Роснефть» не имеет права принимать участие в приватизации) и «с другой стороны» (формально это все-таки не госкомпания). Сам президент, если вчитываться между строк, склонялся к тому, чтобы «Роснефть» к продаже допустить, но оставлял этот вопрос на рассмотрение кабинета министров. Сознательная и, кажется, провокативная отстраненность президента могла быть чем-то вроде проверки для министров.

В конце сентября правительство неожиданно меняет позицию. После месяца с момента отказа от приватизации подготовка к продаже «Башнефти» разморожена, «Роснефть» к участию допущена. Менее чем через две недели компания Игоря Сечина завершит сделку. Сделку, которая «немного удивляет» Путина, прямо признавшегося в этом на форуме «ВТБ Капитала» 12 октября.

Предположим, правительство вовсе не получало прямого и однозначного указания Путина продать «Башнефть» «Роснефти», а было вынуждено довольствоваться абстрактной рекомендацией в духе «сделайте так, как лучше для бюджета». Кабинет Медведева и сделал так, как понял. Путина такое решение вполне устроило, но предметом эксперимента, кажется, была не «Башнефть», а правительство, которое прокатили на карусели, позволив сначала отстаивать «нормальную приватизацию», а затем подтолкнув к фактической национализации «Башнефти» в интересах «Роснефти», если все же считать последнюю госкомпанией. Поразительная гибкость и слабость министров в деле «Башнефти», готовность мгновенно отказаться от прежней позиции – это было одним из главных результатов сделки, механизмом самоунижения.
Сопротивление воздуха

В чем сегодня главная проблема «Роснефти» в отношениях с правительством? Казалось бы, компания добилась своего еще до ареста Улюкаева. «Башнефть» куплена в режиме эффектно и эффективно выстроенной спецоперации, готовится решение о выкупе «Роснефтью» собственных акций у «Роснефтегаза». Сопротивление было, но оно сломлено.

А теперь посмотрим на ситуацию с другой стороны. Почти год ушел у «Роснефти» на то, чтобы добиться реализации сделки. Путин, не желающий прямо и жестко лоббировать интересы «Роснефти» в правительстве, оставил Сечина один на один с министрами, не стеснявшимися в выражениях. Белоусов называл продажу «Башнефти» «Роснефти» «глупостью», тот же Улюкаев говорил, что «Роснефть» – «ненадлежащий покупатель».

И это только один сюжет натянутых отношений между государством и нефтяной компанией. До этого была масса других проблемных точек: допуск частных нефтяных компаний к разработке шельфа, изъятие дивидендов «Роснефтегаза», налоговая реформа, передача «Роснефтегазу» пакетов акций энергокомпаний и так далее. Четыре года Сечин копил недовольство министрами, раздраженный, вероятно, не столько их упрямством, сколько бессилием.

«Роснефть», обремененная гигантскими долгами и одновременно особой государственнической миссией, регулярно встречала сопротивление людей с министерскими чемоданчиками. Тут нет ни идеологии, ни желания что-то завоевать. Мотивы «Роснефти» – снизить сопротивление воздуха – неотъемлемой части среды обитания, где правительство представляется клубом недалеких бездельников.

Это он, Игорь Иванович Сечин, спасает российский бюджет, переплачивая с премией 50% за «Башнефть». Это он месяцами пробивает виртуальные стены, возводимые министерскими бюрократами, рассуждающими про рынок и реформы. Постоянное мелкое и раздражающее сопротивление не могло не вызывать желания стукнуть один раз, чтобы неповадно было. Теперь, когда министр задержан в офисе «Роснефти», компания приобретает особый статус.

В понимании «Роснефти» Улюкаев мог оказаться олицетворением назойливых правительственных чиновников, от которых Сечин устал отмахиваться. Соединим теперь имеющийся у него силовой ресурс с желанием покончить с этим сопротивлением раз и навсегда. Именно сейчас, когда «Башнефть» продана, когда уже мало кто помешает. А тут еще и кризис, обостряющий внутривластные противостояния.

Арест Улюкаева – следствие, а не самоцель. Причем следствие процесса, далеко не так хорошо управляемого, как может показаться на первый взгляд. Набирающая мощь силовая привилегированная надстройка над гражданской вертикалью накопила слишком много энергии, под тяжестью которой она может обвалиться, как крыша под тяжестью снега. Силовой навес давит на гражданские институты управления, и то тут, то там будут локальные обвалы. То губернатора возьмут, то министра. Вот только Кремль должен понимать, что без новых подпорок рано или поздно накрыть может всех, а значит, в среднесрочной перспективе можно ожидать большой реформы силовых структур.