*215. ИК-7, Сегежа, Карелия

[Михаил Ходорковский]

http://newtimes.ru/articles/detail/45292/
№ 35 (220) от 24 октября 2011 года

ИК-7, Сегежа, Карелия

Я пишу эти заметки, поскольку хочу передать небезразличным людям то, что ощутил сам, попав в тюрьму

По прошествии времени, из обычной жертвы превратившись в заинтересованного наблюдателя, я обнаружил, что тюремный контингент для многих остается terra incognita. А ведь здесь — каждый со-
тый житель нашей страны, через тюрьму проходит каждый десятый (если уже не каждый седьмой) мужчина.

Причем тюрьма одинаково кошмарно влияет на большинство и «сидельцев», и «охраняющих». И еще неизвестно, на кого больше.

Обществу что-то надо делать с этой бедой. А для начала о ней надо знать.

Сегодняшний мой рассказ — об «охраняющих».

Сергей Сергеевич

Свободнее прочих в тюрьме ощущают себя сотрудники оперативного отдела. В просторечии — опера. Их официальная задача — предотвращать задуманные преступления и раскрывать уже совершенные. Поэтому они мало ограничены тюремными правилами. Зуботычины и многочасовые разговоры, мобильные телефоны и наркотики — вот далеко не полный список их обычного арсенала.

Опера, как правило, — люди, умеющие и любящие общаться. И говорить, и слушать. Впрочем, бывают исключения.

Двадцатисемилетний начальник оперативного отдела по фамилии Пельше, чье труднопроизносимое имя-отчество по общему согласию давно упростили до Сергея Сергеевича, разговаривать не любит. Упершись в лицо собеседника характерными прозрачно-льдистыми глазами, он отчаянно «буксует» в плену похмыкиваний и междометий. Пока трезв.

Собственно, трезвым он бывает редко. Горящие, как стоп-сигналы, слегка оттопыренные уши и легкий запах гарантируют хорошее настроение и гладкую речь их обладателя. Одновременно предупреждая неосторожных: «Не болтай». Профессиональная оперская память алкоголем не выключается.

Впрочем, уж совсем неразговорчивым собеседникам Сергей Сергеевич вполне может помочь своими, далеко не легкими, кулаками. Бьет он профессионально — следов минимум, а человек неделю охает и писает кровью. Большим грехом здесь такой «разговор» не считают. Общее мнение — не зверь, «вольные опера» работают гораздо жестче.

Помимо кулаков Сергей Сергеевич может и чаем с конфетами угостить, и сигарет дать, и даже позвонить по своему мобильнику позволит. Телефончик, конечно, потом перепишет себе в память.

Приезжающие комиссии Сергей Сергеевич воспринимает, как неизбежное зло. В чем не отличается от всех прочих обитателей колонии. Деньги, чтобы кормить эти многочисленные комиссии, Сергей Сергеевич, как правило, собирает с сотрудников. Но если дело близится к получке, то может послать за «поддержкой» к «сидельцам».

Арестанты к проблеме относятся с пониманием и скидываются. Впрочем, иногда вместо этого просят «продать» обратно что-либо из ранее отнятого — обычно телефон или какой-нибудь другой «запрет». Иногда «высокие договаривающиеся стороны» приходят к консенсусу, тогда происходит сделка.

Суду и комиссиям Сергей Сергеевич врет, не задумываясь.

— Сергей Сергеевич, кто написал это объяснение на двух листах? — спрашивает судья.

— Осужденный Бадаев, собственноручно, — четко отвечает Пельше. — Там написано.

— Но Бадаев неграмотный, у него это в личном деле отмечено. Два класса образования!

Молчит Сергей Сергеевич, горят стоп-сигналы… Кто-то может подумать, что ему стыдно. Но мы-то знаем причину. И думает Сергей Сергеевич в это время о своем. Суд ему — «до лампочки». Не «до лампочки» осужденному Бадаеву, но сам Бадаев тоже всем — «до лампочки».

В тяжелые годы реформ представители преступного мира (так называемые смотрящие) кормили тюрьму, предотвращали ненужные конфликты между арестантами, а кроме того, внедряли криминальную идеологию. Теперь тем же занимаются Сергей Сергеевич и его коллеги, фактически готовя будущую «пехоту» преступного мира.

«Ты — не человек, и вокруг тебя — не люди!» «Слушать надо только начальство и не думать, исполняя команду!» «Меньше думаешь — лучше живешь!»

Такие «максимы» вбиваются в головы 18–25-летних арестантов. В результате доля возвращающихся назад, в тюрьму, чудовищна. Те, кто остается в нормальной жизни, делают это не благодаря, а вопреки.

Собственно, поэтому никто особо не удивляется, когда поддавший чуть больше обычного Сергей Сергеевич на общем построении орет во всю глотку: «Кто здесь смотрящий?! Я здесь смотрящий!!!»

Действительно, он.

— Сергей Сергеевич, — говорю я, — ведь если вас и ваших коллег поменять местами с нынешними заключенными, разницы никто особо не заметит?

— Не заметит, — соглашается Сергей Сергеевич и, похоже, нимало не огорчен этим обстоятельством. Он такой же, как все.

Безмолвные

Иногда происходящее в тюрьме кажется моделью нашей обычной жизни «за забором», доведенной до гротеска. У нас сегодня и на свободе часто трудно отличить рэкетира от сотрудника официальной структуры. Да и есть ли оно, это отличие, для обычного человека?

А мы, те, кто боится отстаивать свои права, кто адаптируется, прикрываясь личиной покорности? Не становится ли наша защитная личина лицом? Не превращаемся ли мы постепенно в рабов безмолвных и безответных, но готовых на любую гнусность по команде «сверху»?

Когда я уезжал из колонии, Сергей Сергеевич сам нес мои вещи до машины.

— Не возвращайтесь, пожалуйста, в нашу колонию, — попросил он. — Без вас спокойнее.

Через 4 года колония сгорела дотла. Ее сожгли те самые безмолвные зэки.

* Продолжение. Начало см. в The New Times №№ 27 и 29, 2011 г.

[Михаил Ходорковский]

http://newtimes.ru/articles/detail/43438/
№ 29 (214) от 12 сентября 2011 года
ИК-7, Сегежа, Карелия

Сегодня в обществе очень сильны настроения против педофилов. И неудивительно. Явление поистине кошмарное. Результат развращенности пресыщенных людей, ощущающих свою безнаказанность.

Как обычно, политики пользуются любой ситуацией для повышения своих рейтингов. Но «палочная система» при отсутствии реальной судебной защиты порождает не менее чудовищные по последствиям злоупотребления.

Я был знаком с парнем, отбывавшим срок по «педофильской» статье, которому последовательно отказывали во всех прошениях об УДО и снижении срока.

Алексей попал в тюрьму в 19 лет* * Имена и некоторые детали, которые могут указать на конкретного человека, по понятным причинам изменены. . Сейчас ему 22. Молодой, симпатичный, без наколок и других «тюремных особенностей». Работяга, творит чудеса на стареньком токарном станке.

Его история проста: в подростковом возрасте получил условную судимость. За грабеж. Собственно, ничего необычного — по пьяной лавочке отобрал мобильник у знакомого, через час задержали. Дали четыре года условно.

До сих пор жутко смущается, когда я называю его «разбойником» и прошу объяснить зачем.

За тот случай ему явно стыдно. Даже рассказывать не хочет.

Прошло два года, он учился. В 18 лет познакомился на дискотеке с девушкой — несовершеннолетней. Они стали жить вместе. Дома у ее родителей. Надеялись пожениться, когда будет можно. Но началась кампания по борьбе с педофилией. Поселок небольшой, все всё знают. Участковому потребовалась «палка», и он дал делу ход. И бесполезно писали обращения родители девушки, рыдала на суде сама несостоявшаяся невеста. Судья «все понимала», но у нее тоже «палочная система» и кампания.

Итог — пять лет с учетом неотбытого условного срока.

Это — минимум того, что судья могла дать, не считая факта, что приговор несправедлив в принципе.

Два года Ира ждала Алексея. Они надеялись, что суд пересмотрит дело, что отпустят по УДО. Увы, стало очевидно — никто из бюрократов не решится пойти против «линии».

Даже свидания были невозможны.

Через два года Леша написал Ире: не жди. И перестал отвечать на ее письма.

Я смотрю в его глаза. Нет, там нет влаги — там уже застарелое, глубоко скрытое отчаяние.

Сильный, добродушный парень, какими бывают именно сильные и простые люди. Его лишили не свободы — счастья. Он не ропщет, воспринимает тех, кто старше, кто «начальник», как стихию. Пришла волна и оставила на берегу — одного, без дома, без семьи.

Что тут поделаешь?

А мне горько от этой безнадеги, от безжалостности нашей системы, от воплей людей, не желающих знать правду и требующих одного: «Распять!!!»

Люди, остановитесь, оглядитесь! Не все так просто и однозначно.

Таких несчастных только на моем пути встретилось немало. Некоторых ждут. Ждут долго. Они играют свадьбы. В тюрьме. В семьях появляются дети. А отцы продолжают сидеть как педофилы.

Что мы за люди, раз допускаем такое?

*Продолжение. Начало см. в The New Times № 27 от 29 августа 2011 г.

[Михаил Ходорковский]

http://newtimes.ru/articles/detail/42790/
№ 27 (212) от 29 августа 2011 года
ИК-7, Сегежа, Карелия

Самый известный зэка страны Михаил Ходорковский согласился стать колумнистом The New Times. Тюрьма и зона — всегда были частью судьбы и истории многих наших сограждан. В 1990-е казалось, что фраза «От сумы да от тюрьмы не зарекайся» стала анахронизмом. Но за последние 12 лет она вновь вернулась в наш обиход, стала повседневной реальностью

После стольких лет в тюрьме я далек от идеализации тех, с кем довелось встречаться. Однако у многих сидельцев есть принципы. Правильные с точки зрения общества или нет? По-разному. Но это именно принципы, за которые люди готовы страдать. И по-настоящему.

Коля

Как-то довелось мне провожать на свободу ничем не примечательного молодого человека Николая. Николай сидел по так называемой «народной статье» — за хранение наркотиков. Таких в тюрьмах почти половина.

Было ясно, что он вернется, поскольку за свою недолгую 23-летнюю жизнь успел пять лет провести «за колючкой». Не собирался он отказываться от такой жизни и дальше. Хотя парень откровенно не глупый, но с детства впитавший ощущение своей отверженности, ненужности и привыкший бороться с ним в коллективе таких же отверженных.

Проходит полгода, и я встречаю Колю снова, но уже с жутким шрамом на животе.

— Коля, что случилось?

— Да, опять прихватили с «химкой».

И здесь Коля мнется, но все же рассказывает историю, которую потом подтвердили те, кто был очевидцем. Прихватив многократно сидевшего человека, оперативники решили списать на него «до кучи» еще какое-нибудь дело. Разговоры такого рода происходят часто и бывают достаточно откровенными: тебе, мол, добавят только два года, мы судью попросим, но ты возьми на себя какой-нибудь грабеж — и получишь свидание или зону на выбор. Обычно речь идет о вырванном из чьих-нибудь рук мобильнике. Коля, не долго думая, согласился. Но на опознание привели пожилую пенсионерку, у которой какой-то подлец выхватил сумочку с двумя тысячами рублей. Бабка, конечно, ничего не запомнила и легко «опознала» того, на кого ей указали оперативники.

И здесь Коля вдруг уперся: «Я никогда старших не задевал, только ровесников. Отнимать последнее у старухи — нет, на это я не подписывался и не буду. Хоть убивайте!» Оперативники обалдели: «Коля, это по закону то же самое. И сумма та же, и срок. Чего ты упираешься? Мы же не можем все переигрывать из-за твоей блажи».

— Нет, — говорит Коля.

И его отправляют в камеру — «подумать», слегка избив «для порядка».

Через короткое время он стучит в дверь, а когда открывается «кормушка» — туда вылетают кишки. Коля «вскрылся», причем по-настоящему. Настоящее харакири. Шрам толщиной в палец и в полживота длиной.

Пока бежали врачи, камера пыталась затолкать выпавшие внутренности обратно…

Спасли его чудом. Теперь он — инвалид, но не жалеет: «Если бы старухину сумку на меня «повесили», я бы так и так помер», — говорит Коля, имея в виду свое самоуважение, без которого жизни себе не мыслит.

Я смотрю на этого многократно судимого человека и с горечью думаю о многих людях на свободе, которые ценят свою честь гораздо дешевле, а отнять пару тысяч у старика или старухи вообще особым грехом не считают. Пусть грабеж и прикрыт умными словами. Им не стыдно.

И я невольно горжусь Колей.
„Часто становится буквально жутко от ощущения бездарно растрачиваемых человеческих жизней. Судеб, сломанных своими руками или бездушной Системой”

«Вот они»

Как известно, тюрьма — место, где встречаются самые необычные люди. Множество типов и интереснейших человеческих судеб прошло перед глазами за эти годы.

Часто становится буквально жутко от ощущения бездарно растрачиваемых человеческих жизней. Судеб, сломанных своими руками или бездушной Системой. Я попытаюсь рассказать о некоторых людях и ситуациях, несколько изменив детали и имена, с учетом жизненных обстоятельств героев. Однако существо характеров и ситуаций оставляю в том виде, в котором услышал и воспринял сам.

Тюремная судьба свела меня с 30-летним парнем, находящимся под судом по обвинению в сбыте наркотиков.

Сергей — наркоман «со стажем», хотя по нему это трудно заметить. Выглядит чуть моложе своих лет, очень подвижен, образован. Цыган по матери и русский по отцу, что создало очень интересную в культурном смысле ситуацию. Матери пришлось уйти из табора, и она работает врачом-рентгенологом в больнице.

Парень говорит по-цыгански, знает традиции, общается с диаспорой, но сам себя к ней не относит. Употребляет наркотики давно (как большинство молодежи в его поселке), но имея привитую в семье медицинскую культуру и сильную волю, тщательно следит за чистотой «продукта», не забывает правильно питаться и регулярно «перекумаривается», то есть воздерживается от приема несколько недель — снижает требуемую дозу.

Собственно, ко мне в камеру он попросился сам, чтобы очередной раз «перекумариться», поскольку остальная тюрьма этому, по его словам, «не способствует». Несколько дней ему было откровенно тяжело, потом отпустило, и он рассказал свою историю, похожую на десятки других: употреблял, покупал у одного дилера, милиция потребовала сдать поставщика, он отказался, его подставили, представив сбытчиком. Сейчас ездит в суд, дадут лет 8–12, хотя он ничего не продавал. Меченые деньги подсунули, наркотики вообще неизвестно откуда.

Таких сказок я слышал море. Вежливо покивал, и на этом разговор закончился.

Прошло несколько дней. Неожиданно Сергей приезжает из суда, явно в шоке. Оказывается, приводили свидетеля — того, кто его подставил. Свидетелю 50 лет. Его тоже арестовали по какому-то другому делу и обследовали в тюремной больничке. Обнаружили неизлечимое заболевание. Выйдя на трибуну, человек рассказал свою ситуацию. А потом заявляет — срок, мол, мой такой, что умру я в тюрьме. Умру скоро. Грехов на душе много, и еще один брать не желаю. Расскажу правду, пусть убивают, уже не боюсь. И потом 40 минут о том, как подставлял, как торговал наркотиками по поручению милиционеров, как отдавал им деньги, как убирали конкурентов и клиентов конкурентов. В зале скопилась публика из коридора. Все слушают в мертвой тишине эту жуткую исповедь. А человек показывает пальцем на сидящих там оперов и говорит — «вот они». Те встают и пытаются выйти. Судебный пристав их не пускает, «может, судья вас задержит». Судья останавливает заседание и очищает зал. Через несколько минут в камеру к Сергею заходит его адвокат и говорит — «зовет судья».

— Что ты хочешь?

— Понятно что, свободу.

— Так не бывает, — говорит адвокат и выходит. Возвращается через час.

— Тебе предлагают 6 лет.

— Не пойдет.

Адвокат уходит, возвращается совсем скоро.

— Три года, больше года ты уже отсидел, уйдешь по УДО.

— Согласен.

— Ну что? — спрашиваю я у Сергея.

— Три года, приговор завтра. Может быть, надо было стоять до конца?

— Нет, Сергей, ты принял верное решение. Система по-другому не работает.

«Завтра» были три года и заявление на УДО. Через неделю мы расстались. Он уверял, что вернется на свою работу — рабочего на железной дороге — и завяжет с наркотой. Я пожелал ему удачи.

Такая Система. Такие люди. До Порога. На Пороге. Который всех нас когда-то ждет.

[Эдуард Лимонов]

http://newsland.com/news/detail/id/1296755/
Ну и что? Все мы услышали пресс-конференцию МБХ. Это капитуляция.

В политке участвовать не будет.
В бизнесе участвовать не будет.
За активы "Юкоса" бороться не будет.
В Россию "пока" возвращаться не будет.(То-есть не вернётся.)

Грохнулся Колосс оземь и развалился на части.

Десять лет держался железным человеком, чтобы развалить свою репутацию в несколько дней, а точнее 20, 21 и 22 декабря 2013 года. Плохим концом любую жизнь испортить можно.
В такой профессии как "герой", выслуга лет ни хрена не значит. Десять ты отсидел, меньше, больше, не имеет значения.
Если ты предпочёл променять невидимый жуткий плащ героя на личную жизнь - ты уже обыватель.Иди к пошлому американоиду сынку Павлуше, к ординарным маме с папой,с их болячками,сиди в Германии.

Нужно было упереться и прореветь : "Я не поеду в Германию! Я выйду за ворота, чтобы войти в Россию!"
Конец Михаила Борисовича был бесславным.

[Михаил Ходорковский]

http://www.echo.msk.ru/blog/echomsk/1224711-echo/
24 декабря 2013, 16:52
Дорогие девчонки!

Знаю, что последние месяцы стали настоящим Адом для Вас.
И счастлив узнать, что истязание, недостойное европейской страны в XXI веке, закончилось.

Освобождение политзаключенных делает власть хотя бы немного гуманнее.
Главное теперь, наверное, найти в себе силы, чтобы не оставить в сердце ненависть и злость после тяжелых испытаний тюремного заключения.

Поздравляю!

[Мария Алехина]

http://www.echo.msk.ru/blog/alekhina/1225457-echo/
25 декабря 2013, 17:11
Искренне поздравляем вас с освобождением! Для нас, бывших еще детьми, когда Вас заключили в тюрьму, Ваш выход на свободу - важнейшее событие.

Для нас все эти два тюремных года была невероятна важна Ваша поддержка. Жизнь, проведенная в колонии, не оставляет злости, но побуждает нас действовать. Сделать так, чтобы право перестало быть для заключенных пустым звуком - теперь наш долг.

Нам хочется верить в то, что и Вам, и нам удастся претворить свой опыт взаимодействия с тюремной системой России в провоцирование позитивных сдвигов в области соблюдения прав человека в нашей стране. Для нас было бы большой честью, если у нас с Вами получилось найти какие-либо точки соприкосновения в правозащитной работе.

С пожеланиями успехов и достижений во вновь обретенном большом мире, Маша и Надя.

[Михаил Ходорковский]

http://www.echo.msk.ru/blog/echomsk/1261782-echo/
19 февраля 2014, 11:02
На наших глазах разворачивается финальный акт настоящей драмы.
На показательном процессе по Болотному делу 21-го февраля судья вынесет приговор. Почти ни у кого нет сомнения, что он будет карательным и жестоким. Прокурор запросил семерым мужчинам и одной девушке реальные сроки заключения до 6-ти лет. Может быть, судья Никишина их чуть снизит, но это не важно.

А важно то, что в истории России будет еще одна позорная страница о том, как невинных людей взяли в заложники, а мы ничего не сделали.
Мы не раз слышали на мирных акциях протеста «один за всех и все за одного»! Сейчас самое время подтвердить этот лозунг и доказать что мы не быдло, а граждане своей страны.

В марше 6 мая 2012 года участвовало несколько тысяч человек.
В кампании поддержки узников Болотной – несколько десятков. И даже поведение приставов, не пускающих публику в зал суда, доказывает, что такая поддержка необходима. Поверьте, ваше присутствие на обоих процессах по Юкосу и неустанный интерес в течение всех десяти с лишним лет очень помогали мне и Платону Лебедеву. Проявление солидарности нужно не только тем, кто за решеткой, но и нам. Именно об этом сказал пастор Нимёллер, не понаслышке знавший, что такое преследование за убеждения:

«Когда нацисты пришли за коммунистами, я молчал, я же не коммунист.
Потом они пришли за социал-демократами, я молчал, я же не социал-демократ.
Потом они пришли за профсоюзными деятелями, я молчал, я же не член профсоюза.
Потом они пришли за евреями, я молчал, я же не еврей.
А потом они пришли за мной, и уже не было никого, кто мог бы протестовать».

У нас уже почти совсем не осталось времени, чтобы поддержать узников Болотной до того как захлопнутся двери тюрьмы.
Эта поддержка важна не только заключенным и их родственникам, но и всем кому небезразлична судьба России. Ее демократическое развитие.

[InoСМИ.Ru]

http://www.echo.msk.ru/blog/statya/1311270-echo/
01 мая 2014, 09:13

Перевод статьи - inosmi.ru

«Принять вас у себя — большая честь для нас», — начинает Андре Глюксманн. Они с женой Фанфан стали хозяевами встречи.

«Вовсе нет, — прерывает его тот, кто целых десять лет был “железной маской” Путина, самым знаменитым и таинственным узником совести. — Это честь для меня. Вы и представить себе не можете, как приятно было узнать в этом аду, после постоянных голодовок, что где-то там далеко есть французские интеллектуалы, которые помнят о вас, поддерживают вас...»

Он не выглядит как человек, которому пришлось пройти через ад. Здоровый цвет кожи. Моложавая походка. Короткая стрижка, джинсы, тяжелые ботинки — он скорее напоминает вернувшегося из похода горца. Я вступаю в разговор.

— Знаете, всем уже давно не дает покоя один вопрос. Когда в декабре Путин отпустил вас на свободу, и вы появились в Берлине, вы вели себя до странного тихо и осторожно. Я сам...

— Да, я читал вашу статью. И охотно отвечу на ваш вопрос. Да, у меня действительно была сделка с Путиным. Но...

Мы с Андре ошарашенно смотрим на него.

— Но она истекает в августе!

Потом он продолжает, глядя на наши окончательно потерянные лица:

«Почему в августе? Потому что тогда ему в любом случае пришлось бы меня освободить. Поэтому обязательство держаться подальше от политики и заниматься детьми действует только на время досрочного освобождения. А потом...»

Его взгляд затуманивается. Я вижу в нем что-то похожее на страх или, по крайней мере, тревогу. Он внезапно начинает говорить, словно сам с собой:

«Этот режим в принципе никогда не вредит детям. Но потом, когда они вырастут...»

Фраза остается незаконченной. Мы с Андре по молчаливому согласию решаем сменить тему. На какую политическую роль он нацелен? Главы партии? Совести оппозиции? Каким он видит будущее?

«Нет. Я уже говорил, что ничего подобного не будет. Я не собираюсь напрямую заниматься политикой. Но!»

Он поднимает палец, обращаясь к нашей общей подруге Галине Аккерман, словно в поиске ее одобрения.

«Но есть и другая, самая важная борьба, в которой я собираюсь принять активное участие: это борьба за появление в России демократического сознания. Хочу задать вам вопрос: сколько, по-вашему, демократов в стране?»

Мы говорим о многочисленных демонстрантах, которые вышли на московские улицы с протестом против путинских преступлений на Украине.

«Хорошо, но возьмите даже самого радикального из них. И обсудите с ним этот режим, который все единогласно называют диктатурой, подчиненной воле одного единственного человека. В какой-то момент он все равно скажет вам: «Ладно, ладно, но если не Путин, то кто?»

Фанфан прерывает его.

— Ну, а вы сами... Вам приписывают странные заявления о Чечне...

— Не приписывают. Я на самом деле это сказал. Сказал, что готов сражаться за Северный Кавказ, что это наша земля.

Фанфан охватывает ярость.

«Даже если это оправдывает Путина за непростительное и самое кровавое из его преступлений?»

Он же, совершенно не смутившись, пускается в туманные рассуждения о том, что в первой и во второй жизни политзаключенного ему довелось повидать немало чеченских мошенников, воров и т.д. И все это сформировало у него не лучшее восприятие их борьбы.

Теперь уже я прерываю его.

«Как же так? Вы, новый Сахаров... Пример стойкости и отваги... Как вы можете опуститься до такого?»

Он качает головой с видом человека, который не хочет нам противоречить, но все равно останется при своем мнении. И мы переходим к Украине, откуда он только что вернулся и куда в скором времени отправится снова, причем, не исключено, что вместе с нами. Этим воскресным мартовским утром намерения Путина еще не ясны, и многие полагают, что он ограничится Крымом.

«Вы встречались со всеми кандидатами в президенты. Кто, по-вашему, сможет лучше всего дать отпор путинскому аншлюсу»?

Он опять уходит от ответа. Или, наоборот, сразу переходит к сути.

«Настоящий план Кремля в том, чтобы помешать проведению выборов или, по крайней мере, подорвать к ним доверие, найти или сфабриковать нарушения, очернить их. Поэтому...»

Он недобро улыбается.

«Поэтому единственный выход в том, чтобы все кандидаты были по-настоящему безупречны. А для этого есть только одно решение... Не знаю, как вам сказать... Вам, французам, это может показаться неполиткорректным...»

По настоянию Андре он продолжает:

«Мое предложение в том, чтобы установить наблюдение за всеми кандидатами и представителями власти. За всеми без исключения. Я знаю, о чем говорю. В бытность олигархом я сам наделал глупостей! Но если бы за мной с моего на то согласия следило какое-нибудь агентство вроде ФБР, я был бы гораздо внимательнее, и это изменило бы мою судьбу и, быть может, даже судьбу России».

За его улыбкой следует искренний смех. Таково его последнее слово.

Бернар-Анри Леви (Bernard-Henri Lévy)

["Коммерсантъ Власть"]

http://www.kommersant.ru/doc/12358
16.04.1996, 00:00

КоммерсантЪ-Weekly
Номер 013 от 16-04-96
Полоса 024
Частный капитал

12 апреля Михаил Ходорковский, с именем которого связано становление и развитие банка "Менатеп", официально оставил пост председателя правления банка. Теперь с его именем будет связано становление и развитие ряда крупнейших российских промышленных предприятий. Чтобы эффективно управлять ими, Ходорковский со своей командой сконцентрировался на работе в "Роспроме".

Михаил Ходорковский изменился. Во всяком случае, внешне. Он снял пиджак банкира. В буквальном смысле.
— Михаил Борисович, вы как-то сказали, что не будет ничего удивительного, если вы снимете пиджак банкира и наденете пиджак министра. Сейчас вы без пиджака...
— Более того, я принципиально снял галстук — это единственное, что меня мучило все эти годы. А если серьезно, "Роспром" как раз на министерство не похож. Министерство все-таки построено по отраслевому принципу. По отношению к "Роспрому" правильнее сказать, что это конгломерат.
— Именно конгломерат? Не ФПГ, не ТНК?
— Как мне кажется, сейчас мы идем по японской модели. Личные унии, телефонное право и так далее. По сути очень похоже... Прототипы форм бизнеса, которые сейчас у нас возникают, были и в Японии. До войны они назывались по-одному, после войны по-другому. Но по сути это одно и то же. Это конгломераты, в которых участвуют финансы и промышленность и в которых серьезную роль играет государство. Мне кажется, если мы будем отстраивать такую модель — при том, что и по природным ресурсам, и по уровню образованности населения на начало процесса мы сильно в лучшую сторону отличаемся от Японии, — мы добьемся результата за более короткое время. Максимум через 10 лет, если мы будем вести эту политику, мы займем то положение на рынке, которое занимает Япония.
— "Менатеп" существовал при всех российских правительствах. С каким было проще работать?
— Как ни странно, без разницы. Наши отношения с правительством укреплялись по мере того, как росла наша роль в реальной экономике. Сейчас нам достаточно легко. Плохо то, что, поскольку население против крупного бизнеса, политики не могут открыто заявить: мы поддерживаем корпорации. Эту ситуацию надо резко сломать. Знаете, чем еще интересна японская модель? Рентабельность — 1%. Никто не гонится за сверхприбылью. В отличие от США, где человек заработал прибыль, положил деньги на личный счет в банке — и он велик. В Японии чем больше ты производишь, чем больше рабочих мест ты предоставляешь, чем более крепкая у тебя компания, тем выше твой имидж. Да, компания должна быть прибыльная, но уровень прибыльности уже никого не интересует. Чувствуете, как это созвучно нашей психологии?
— Однако нынешнее правительство страдает американизмом...
— Американизм был в основном у команды Чубайса. А потом, страна настолько больше отдельных политиков, что она все равно будет идти туда, куда ей предназначено. Это закон природы, который изменить нельзя. Но, конечно, если бы у нас сейчас было 500 крупных корпораций, ситуация была бы намного лучше.
— А нельзя ли быстро все исправить, просто объединив предприятия по какому-либо принципу в большие корпорации под началом, скажем, крупного банка?
— Можно, если бы мы с вами имели дело с оптимально функционирующими предприятиями, как в США. Покупаешь одно, конструируешь его с другим — как кубики, из которых можно складывать разные конструкции. В России этого нет. Поэтому мы вынуждены залезать внутрь процесса. Более того, если бы мы подождали с этой процедурой еще годик, мы уже лезли бы внутрь не на уровне предприятия, а на уровне его подразделений.
— Год назад в России говорили о 8-10 крупных структурах, из которых начали формироваться корпорации, аналогичные "Роспрому". На ваш взгляд, сейчас их стало больше или меньше?
— Ну, очевидно, что сначала мы должны говорить о "Газпроме", о "ЛУКойле". Потом — о группах ЮКОС—"Менатеп", "Сиданко"—ОНЭКСИМбанк, "Сибнефть"—"Логоваз". Есть еще ряд групп. В том же ВПК есть успешно функционирующие комплексы. Региональные структуры. Думаю, наберется порядка 50 компаний. И для российской концентрации капитала этого достаточно. 50 компаний, в которых работало бы порядка 20 млн человек при 50 млн работоспособного населения — это нормально.
— По-видимому, именно эти группы должны находиться в центре инвестиционного процесса. Что, на ваш взгляд, сейчас прежде всего сдерживает инвестиции?
— Это очень многофакторный вопрос. Если говорить об иностранных инвестициях, то совершенно очевидно, что, если после 16 июня правительство не сменится, к 1 сентября все проснутся и начнутся инвестиции. Если сменится, то к новой власти будут присматриваться около года, и, если ее политика найдет одобрение, следующей весной начнется инвестиционный процесс. Если говорить об инвестициях вообще, то тут одна причина тянет другую. Если Россия идет по ангольскому пути, то для инвестиций не хватает только закона о концессиях. А если мы идем по пути европейскому или азиатскому, но технологичному, то главное, чего не хватает для инвестиций, — это уверенности в том, что Конституция и налоговое законодательство не будут меняться каждые полгода. Я даже больше скажу. Есть страны, где нет конституции вообще. Но в странах, где налоговое законодательство меняется каждые полгода и позволяет производить изъятия не только из прибыли, но и из расходов, где убыточные предприятия платят налог на прибыль, инвестиции невозможны.
— Итак, вы теперь не банкир, а управляющий. С чего вы начнете в "Роспроме"?
— Базовая задача — продолжение интеграции с ЮКОСом. Если мы возьмем промышленную часть "Роспрома", то ЮКОС по объемам продаж — это 70%. Начну (а вернее, продолжу) с того, что моя команда знает лучше всего, — с нормализации финансовой части производственного процесса. Параллельно будут запускаться вопросы сбыта и, в режиме изучения, сам производственный процесс.
— А банк с вашим уходом не "осиротеет"?
— Я уверен, что как раз наоборот. Конечно, стратегия развития конгломерата — это вопрос совета директоров, который я возглавляю. Оперативная же деятельность, которой я занимался все это время, сейчас более профессионализировалась и сузилась. И после того как я извлек из банка тот кусок, который занимался промышленностью с точки зрения управления, банк стал намного больше похож на банк. И к оперативному руководству смогли прийти люди, которые подготовлены для работы именно в банке. Стаж у них такой же, как у меня, опыт такой же. А познаний — чисто банковских — даже больше.
— Не окажется ли банк в подчинении у "Роспрома"?
— Однозначно: нет. Банк должен быть независим. Опять же, возвращаясь к опыту Японии... Я считаю, что в Японии несколько переборщили, интегрируя банки в корпорации. "Менатеп" будет входить в группу, играть важную роль в группе, но не будет интегрирован в нее до конца. "Роспром" для него будет одним из клиентов — крупным, важным, но "одним из". ЦБ задал всем ориентир: кредиты крупным заемщикам должны составлять не более 5% всего кредитного портфеля. Вот одной двадцатой "Роспром" для банка и будет — не более того.
— Но ведь "Роспром" — это не только ЮКОС. Есть еще 28 предприятий, в которых у "Менатепа" контрольный пакет. И вообще, будет ли "Роспром" развиваться экстенсивно?
— Я считаю, что нынешняя менеджерская команда ЮКОС—"Менатеп" может потянуть порядка 150-200 тысяч работающих. На сегодня мы имеем около 140 тысяч. Конечно, какие-то заводы мы будем покупать, какие-то продавать, но по численности мы близки к оптимуму. На сегодня мы взяли столько, сколько способны освоить. Так что, если будут еще залоговые аукционы, мы в них участвовать не будем.
— Некоторые государственные чиновники заявляют о возможности пересмотра результатов залоговых аукционов по нефтяным предприятиям. Чем это вызвано?
— Я не знаю. Мы сегодня начали играть существенную роль в управлении ЮКОСом. И не потому, что нам хотелось кого-то из ЮКОСа подвинуть, а потому, что объективно были пустые места, которые мы и заняли. Тем более что наши взаимоотношения с ЮКОСом сложились на базе взаимного уважения к способностям друг друга. Мы им сказали, что они нам необходимы для того-то и того-то, а они нам сказали, что мы им необходимы для того-то. Мы притирались друг к другу полтора года, прежде чем сложилась работоспособная команда. И сейчас я точно знаю, чего ждать от того же Муравленко, а Муравленко точно знает, чего ждать от меня. Мы объективно друг другу необходимы, а потому и команда получилась.
Когда сегодня в Госкомимуществе говорят о пересмотре итогов аукционов, нужно понимать, что при этом государство должно решить проблему возврата денег банкам. Но главное не в этом, а в том, что ему все равно нужно будет искать управляющих. И нет никакого смысла забирать нас из ЮКОСа и ставить туда других людей, оставляя в это время голыми АЗЛК или ЗИЛ.
— Многие называют прошедшую приватизацию антинародной. Это давит на психику?
— Скажите, а мы с вами любим зубных врачей? Но сказать: "Долой всех зубных врачей!", находясь в здравом уме и твердой памяти, тяжело. За рубежом 90% населения тоже не любит крупный бизнес. Но в устойчивой стране крупному бизнесу на это наплевать. Потому что никто не любит, но все понимают необходимость. В России же эта нелюбовь не только давит на психику — это полбеды. Но она еще и опасна. Потому что в нашей стране, как и в Японии, крупный бизнес не может существовать вне государства. Я не могу защищать здравое ведение дел на заводе исходя из того, что этот завод — моя частная собственность. Мне гораздо проще выступать на заводе как представителю от государства. Но если сейчас произойдет национализация, то остановится процесс реструктурирования, а он должен активно идти, может быть, еще лет пять. Если же он пойдет опосредованно — через государство, темпы его резко снизятся. А нам сейчас времени терять никак нельзя. Оборудование работает на пределе. И если мы не начнем инвестиционный цикл, то нам конец. Мы спустимся в доиндустриальное общество.
— Можно ли это считать предвыборной позицией?
— У банка "Менатеп" и у "Роспрома" не может быть предвыборной позиции. А что касается лично меня, то гражданин России Ходорковский не хотел бы, чтобы в результате выборов пролилась кровь. Все остальное для меня по шкале ценностей намного менее важно.

———————————————————————————-
Через 10 лет мы можем занять то положение на рынке, которое занимает Япония

Если будут еще залоговые аукционы, "Менатеп" в них участвовать не будет

[Михаил Ходорковский]

http://anonymouse.org/cgi-bin/anon-w...=53CA902032AE6
Каким обезьянам и почему попало в руки такое оружие?
19-07-2014 (19:39)

Все нормальные люди, конечно, переживают из-за произошедшего. Причины общего плана тоже очевидны.

Но это не снимает конкретного вопроса: каким обезьянам и почему попало в руки такое оружие?

За подобное серьезную ответственность должны нести серьезные люди, иначе в следующий раз как бы нам не пришлось ужаснуться "случайному" применению ОМП*.

* Оружие массового поражения