7039. Онлайнизация и кризис будущего

[Виктор Мараховский]

https://um.plus/2017/05/31/onlinesation/
31.05.2017

Мальчика с Арбата будут помнить до тех пор, пока редакторы “Пусть говорят” не найдут новую Шурыгину

Заметили ли вы, что в последнее время правило «хочешь знать, чем дышит общество — подпишись на граждан противоположных убеждений» больше не работает?

В первые годы после того, как медиасфера разбрелась на множество «гетто единомышленников», это был действительно годный рецепт. Путём подписки одновременно на кого-нибудь прокремлёвского и кого-нибудь резко оппозиционного, а заодно на коммуниста, ультранационалиста, двоих бардов и нескольких кинокритиков можно было наблюдать одновременно несколько разрозненных повесток — и, соответственно, получать более-менее объёмную картину общественного интереса.

Сейчас она становится заметна лишь в краткие периоды между однотемными цунами, накрывающими всё.

Когда эти цунами спадают, оставляя мусор и ветки — становится ненадолго заметно, что националисты по-прежнему мотыжат тему этнических мафий, коммунисты отслеживают ползучую антисоветизацию жизни, а либералы волнуются за клерикализацию.

Но затем всё накрывает каким-нибудь «мальчиком, читавшим Шекспира» – и он сметает и клерикализацию, и нерусскую мафию, и антисоветчину, и воцаряется всюду. Включая умы коммунистов и националистов. После чего испаряется, чтобы уступить место следующему валу

Я специально сейчас припомнил гамлетовского мальчика, потому что это был самый нелепый, самый несоразмерный информационному поводу пример «медийного цунами» за последние месяцы: рядовая даже не криминальная, а скорее административно-нарушительная картинка из жизни большого города — вдруг накрыла собой на трое суток всю социальную медиасферу.

Причём накрыла настолько эффектно, что под ней просто расплющилась и исчезла предыдущая «тема номер один», вселившая столько надежд в профессиональных менеджеров столичного протеста — «шествие против реновации».

А затем точно так же, как после первой эйфории («магнитные ворота не справлялись, желающих не сумел вместить проспект Сахарова!») схлынул, оставив несколько тысяч упорных, «пятиэтажный протест» – исчез и мальчик.

Я специально посмотрел по СМИ (там, где открыта статистика): спустя трое суток после начала скандала про шекспировское дитя просто перестали читать. Общественность резко объелась мальчиком — и перестала воспринимать тему в принципе

Перечисление примеров можно продолжать. В порядке устаревания: обыск в «Гоголь-центре», Б.Б. Гребенщиков на Украине, миллиардер против видеоблогера и, например, «Анна Каренина» К. Шахназарова (всеядность тематики тоже стоит, кстати, отметить). Можно нырнуть совсем в прошлое, в август 2016 года, когда всё накрыло женское обрезание в ряде сёл Дагестана. Вне зависимости от того, как оно там с тех пор в Дагестане — мы об этом ничего больше не слышали. Потому что долг перед онлайном был выполнен, активистка по фамилии Баронова сходила к ни в чём не повинной соборной мечети Москвы с плакатом «режьте баранов, а не женщин» – чего ещё надо-то.

Нет, разумеется, вспыхивающие и гаснущие медийные сверхновые имели место и раньше. Но катастрофически уменьшился срок их жизни

Просто для сравнения — вспомним два сопоставимых по обстоятельствам шумных инцидента разных лет: «Пусси Райот» и «блогера с покемонами». Сколько на плаву продержались нелепые женщины в балаклавах — и сколько не менее нелепый юноша со смартфоном. Хотя все вроде бы самовыражались в церкви, и запостили на Ютюб, и были судимы, и отсидели. Эффект совершенно несопоставим.

…О том, чем вызван наблюдаемый нами сегодня переход к «онлайнизму внимания» – можно строить множественные версии.

Моя, например, такая: дело вовсе не в «развитии коммуникаций» и не в поголовном осмартфонивании граждан. На тот же феномен жаловались мне ещё в девяностые годы сверстники, скатавшиеся по обмену в Америку. «Что-нибудь случилось с Майклом Джексоном, – рассказывали они, – и вокруг все неделю говорят только о Джексоне. Потом выходит фильм или начинается война — и все сразу забывают про Майкла и неделю обсуждают кино или Балканы». Интернета тогда, отмечу, ещё не было, смартфонов тем более. А непрерывное переключение каналов в головах граждан передовых стран уже было.

Поэтому причины, надо думать, следует искать в другом месте.

Говоря просто, дробление общества на «гетто единомышленников» и на «фильтр-пузыри» (осуществляется оно по старинке газетами, ТВ или настройками соцсети) есть процесс небесконечный

Пик информационного размежевания (вообще доступного людям, которые живут в одной и той же стране, ездят по одним и тем же дорогам и платят одному и тому же оператору) — однажды не может не настать. И на определённом этапе информационного раздробления современники как существа социальные обязаны почувствовать дискомфорт. И начать, пусть инстинктивно, искать «общий знаменатель».

Вся штука, однако, в том, что настоящий общий знаменатель — в форме осведомлённости и, соответственно, участия в обсуждении реально актуальных тем — просто так не даётся. Для этого нужны постоянные, сознательные и обоюдные усилия граждан и государства, обладающего мощностями для поддержания этой самой осведомлённости.

Поэтому чаще всего функции общей информационной повестки (ранее в передовых странах, а теперь и у нас) выполняют заместители — те самые «медийные цунами», которые обусловлены когда грамотным вбросом, когда «вельможностью» персонажей, а когда и просто стечением обстоятельств.

Поскольку они в большинстве своём являются эрзацем, хватает их ненадолго. Но, поскольку привычка «высказать мнение, перепостить и забыть» вырабатывается именно на основном вале таких цунами — граждане привыкают реагировать подобным же образом на любые массированные информационные раздражители в принципе.

…Таким образом – у онлайнизации имеются две стороны. С одной — она делает практически невозможным (без постоянной и нарастающей накачки медиа-ресурсами) поддержание в фокусе общественного внимания любой «искусственной» повестки

То есть даже выплески уличной активности, пусть подготовленные безупречно грамотно и запущенные сверхпрофессиональными медиа-детонаторами — становятся всё более одноразовыми (что и демонстрируется последними событиями).

С другой стороны — точно такими же одноразовыми становятся и реакции на «инфоповоды», представляющие критически важную для государства и общества проблематику.

Это уже плохо. Ибо не только приводит к накоплению «недорешённых» проблем и задач. Но и позволяет, например, укрываться в беспамятстве сограждан всем тем, кто по справедливости должен бы пережить «гражданскую смерть» по всем правилам. Вместо этого они пересиживают шум, возвращаются в люди и продолжают в прежнем духе.

А ещё это позволяет т.н. «лидерам общественного мнения» вообще никак не менять свой репертуар. И вместо публичных дискуссий с каким-никаким развитием мысли — приходить на бесконечные битвы монологов, ни темы, ни содержание которых не меняются годами. Причём с уже заготовленными в прошлом десятилетии пачками монологов. Когда всё поглощает сиюсекундность, требующая срочной «отработки» – не остаётся уже ни времени, ни мотивации для развития.

Бороться с этим, повторимся, можно только централизованно. Но пока что реально действующих «институтов мировоззрения», соединяющих в себе мозговые центры и медиа-мощности, достаточные для создания актуальной повестки, у нас нет.

[Виктор Мараховский]

https://um.plus/2017/06/07/religion/
07.06.2017

Быть жертвой режима модно только до тех пор, пока не приходится пострадать по-настоящему

Вы, возможно, пропустили, но вообще-то сейчас идёт очередная волна полемики о вере и атеизме.

Точнее, конечно, не о них. И даже не о верующих и атеистах. А о том, кто должен иметь в современной (и особенно завтрашней) России исключительное правовое положение — активисты анти-атеистического «движа» или анти-религиозного. Сражаются, по сути, держатели контрольных пакетов двух концептов, в которые входят:

а) право собственности на всех исторически пострадавших по религиозному/атеистическому признаку,

вытекающая из него

б) собственная правовая неприкосновенность

и вытекающее из неё

в) право определять, кто принадлежит к противоположному, виноватому лагерю, кто из этого лагеря слишком поднял голову и должен быть преследуем.

По сути борьба идёт за статус Авторитетной Жертвы — бесценный во многих отношениях. В настоящий момент таким статусом (причём наследственным) у нас в стране обладает лишь одна социальная прослойка — это условные «люди искусства». То есть представители профессий, составлявших медиа-класс в прошлом веке и пострадавших от государства. Государство их, как мы знаем из их же воспоминаний, нещадно преследовало — не печатало и не давало сниматься, снимало с эфира, не выпускало в зарубежные турне. А когда-то давно, лет восемьдесят назад, кое-кого даже расстреляло.

За эту историческую пострадатость предшественников — нынешние представители тех же профессий имеют определённые привилегии. Например, сообщать публике о мерзости государства, о душности наступившей диктатуры, об исторической неполноценности самого народа — и при этом получать казённые деньги в несколько более вольном режиме, нежели другие.

Но штука вся в том, что по сравнению с XX веком гуманитарная структура общества усложнилась. К медиа-классу, привычному государству и потому имеющему привилегии, добавились представители новых занятий: видеоблогеры, сетевые публицисты, интернет-активисты и проч. Все они тоже хотят иметь статус авторитетных жертв

Увы, поскольку «потомственным пострадавшим блогером» себя объявить довольно сложно — представители этого нового медиа-класса выбирают себе идейную, мировоззренческую преемственность от какой-нибудь группы жертв.

Например, можно причислить себя к Джордано Бруно, саудовскому казнённому студенту-атеисту, уральскому осуждённому условно покемонщику и прочим пострадавшим от религиозного мракобесия.

Можно, напротив, прибавить себя к жертвам «безбожных пятилеток» столетней давности и жертвам относительно недавнего расстрела в сахалинском храме.

Можно назначить себя олицетворённой болью советских людей, брошенных в хаос 90-х. Можно назначить себя олицетворённой болью Империи, уничтоженной Советами.

Можно пытаться приватизировать на себя боль «репрессированных народов» — и, напротив, аккумулировать в своем образе боль народа русского, притесняемого россиянской многонационалией.

Можно даже — и учащающиеся попытки мы видим сегодня — свести к себе всё современное общество, с которым власть не делится природной рентой, посылает умирать в Сирию, рассорило с Западом и так далее (анекдотическим примером тут может служить попытка известного протест-блогера как-то примазаться к «угнетаемой нации пятиэтажек». Попытка тем более комичная, что она была разоблачена в течение суток собственными же конкурентами по «пятиэтажному дискурсу»).

Как легко заметить, все эти концепты строятся по одной схеме. Для начала само понимание мира инфантилизируется — то есть отбрасываются скучные оттенки, нюансы, взаимность претензий, переплетённость реальных отношений и так далее

Повышается, говоря языком фоторедакторов, контрастность — и самоидентификация доходит до простого «я — жертва». Далее, поскольку схема без этого не работает — изыскивается и назначается также и «палач». Это, разумеется, тоже общность коллективная, на которую навешивается коллективная же ответственность.

При этом, разумеется, тоже не обходится без шулерства — приходится навешивать на ближних православных казни далёкого ваххабитского королевства. Или напротив — навешивать на атеистов сахалинское преступление, совершённое вообще-то неоязычником. Но, поскольку сами «жертвенные» концепты в принципе являются спекулянтскими, дробящими реальность на куски, то такое шулерство выглядит в глазах держателей дискурсов вполне невинным.

И, наконец, начинается то, ради чего, собственно, всё затевалось — выставление счетов и требование защиты. То есть собственной «жертвенной» неприкосновенности и права контролировать проявления «палачества».

Вы спросите, где же тут финансирование? Оно в таких случаях появляется естественным образом — в виде грантов на деятельность, признанную необходимой.

…А теперь — самое главное.

Сейчас все эти «жертвенно-палаческие» концепты более или менее маргинальны. По логичной причине: позиция воинствующего пострадавшего — всегда позиция меньшинства, требующего чего-то от большинства. В нынешней ситуации, когда «под боем» находится вся страна целиком — такая позиция практически всегда обречена быть позицией неудачника

Собственно, именно этим, а вовсе не «хитрой работой спецслужб», объясняется тот факт, что главные держатели страдательных дискурсов всех мастей, как правило — люди крайне специфические.

Единственный сценарий, при котором эти концепты могут сработать — тот, где безусловный авторитет потеряет само государство. Причём произойти это может как в результате самоотчуждения власти от идеологического поля — так и, напротив, в случае если какая-нибудь из меньшинственных концепций станет слишком перевешивать в государственной идеологии. Неслучайно 90-е, когда государственные структуры официально «мочили красных», стали временем резкого подъёма всех групп, претендовавших на статус самых пострадавших от советской власти. Этот подъём вылился не только в «парад суверенитетов», но и в привилегированную непотопляемость целой группы медиа-персонажей, выбивших себе квоты на публичную ненависть и до сих пор ещё не окончательно задвинутых на задний план.

К счастью для всех — до логического завершения «антисоветского похода» российское государство не дошло. Оно сумело не только затормозить, но и отмотать кое-где назад, восстановив частично ценность советского периода истории и так и не придав окончательный статус священных жертв многочисленным претендующим

Однако опыт кое-каких соседних гособразований показывает, что меньшинственные боевые концепты никогда не рассасываются сами. И если государство будет демонстрировать даже не то чтобы «отчуждение от идеологии», но и просто бездарность в её реализации — они легко перехватят инициативу и наполнят собой смысловое поле.

А что бывает, когда официозом в государстве становится какой бы то ни было антигосударственный миф (а меньшинственные страдательные мифы — все антигосударственные) — мы тоже можем наблюдать прямо сейчас в целом ряде стран. Как дальних, так и совсем близких.

Иллюстрация: Протест против Дональда Трампа. Бристоль, Англия, 4 февраля 2017 года. Источник: Shutterstock