*5086. Публикации Федора Лукьянова

[Федор Лукьянов]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../9691589.shtml
После Ниццы
15.07.2016, 09:47
о том, как теракты и бессилие спецслужб на глазах меняют Европу

В социальных сетях люди распространяют картинки со словами «Я устал от этого дерьма» в стиле плакатов времен трагедии с «Шарли Эбдо» Je suis Charlie («Я — Шарли»)

Франция пережила очередную кошмарную атаку террористов — на этот раз орудием убийства стал грузовик, врезавшийся в толпу отмечавших День взятия Бастилии в Ницце. Символизм двойной — главный национальный праздник французов и самый фешенебельный курорт, олицетворение сытой расслабленности. На дворе разгар сезона отпусков, поэтому среди жертв не только французы.

В марте, когда взрывы прогремели в Брюсселе, президент Франции Франсуа Олланд заявил, что страна находится в состоянии войны. Тогда я предположил, что за громкими словами мало что стоит. Война — это кардинальная смена поведения и отказ от многих привычных вещей.

Реакция же европейцев на все более изощренные атаки прямо противоположная: не позволим преступникам заставить нас отказаться от ценностей открытости и нашего образа жизни.

Частота происходящего и очевидное бессилие спецслужб (хотя Франция не малоприспособленная к ЧП Бельгия, а страна с впечатляющими традициями в этой сфере) демонстрируют, что без переосмысления фундаментальных общественных установок переломить страшную тенденцию не получится.

«Израилизация» жизни, то есть подчинение всего устройства общества задачам обеспечения безопасности, представляется неизбежной, однако для этого нужно концептуальное обоснование перемен.

Израилю в определенном смысле легче, ведь история еврейского государства — это история войн с соседями, так что несколько поколений граждан практически рождались с пониманием того, что безопасность первична и требует жертв в прямом и переносном смысле. Современная Европа взросла и развилась на прямо противоположных принципах. Когда и в какой форме произойдет разворот к более традиционным подходам (которые были нормой еще полвека назад, достаточно вспомнить жесткость де Голля против любых форм радикализма), пока неясно.

На фоне Ниццы особенно абсурдно выглядят фанфары в честь самих себя, которые несколько дней назад звучали на саммите НАТО в Варшаве. Титаническим усилием воли альянс защитил страны Балтии и Польшу от российской угрозы, направив на восток Европы аж четыре батальона на ротационной основе. Радость по поводу проявленной решимости и без того была несколько удивительна, ведь вообще-то гарантии безопасности членам альянса должны сами собой разуметься без всяких специальных торжественных мероприятий.

А после вчерашних событий принятые решения и вовсе выглядят как попытка найти исчезнувшие ключи не там, где они потерялись, а под фонарем.

Наиболее шокирующим и сбивающим с толку является для европейцев тот факт, что все более страшная угроза исходит изнутри. Практически все самые громкие теракты 2000-х и 2010-х годов — дело рук граждан соответствующих стран, как правило, не попадавших до этого в поле зрения правоохранительных органов. И тут батальоны просто некуда выставить. Как и вообще непонятно, что делать.

Политические последствия очевидны: рост влияния крайне правых, начавшийся уже довольно давно, продолжится. Понятно, что страхи, связанные с терроризмом и миграцией (в сознании обывателя это единый конгломерат опасностей), стали одной из решающих причин никем толком не ожидавшегося ответа на британском референдуме. Череда голосований в ключевых странах в ближайшие полтора года принесет новые сюрпризы: президентские выборы в США в ноябре и во Франции следующей весной, парламентские выборы в Нидерландах и Германии в 2017-м, в Италии — в начале 2018-го (в последнем случае события могут ускориться, если премьер Ренци проиграет референдум об изменении конституции ближайшей осенью).

Во всех перечисленных случаях, за исключением Германии, есть шанс не просто на укрепление популистских сил, но даже на их приход к власти.

Если же этого и не случится, сдвиг всего политического ландшафта в правоконсервативном направлении практически гарантирован. Кстати, ближайшим тестом станут повторные выборы президента Австрии через два месяца. В мае представитель «зеленых» с минимальным перевесом выиграл у кандидата от крайне правой Партии свободы, однако второй тур отменил Конституционный суд из-за выявленных процедурных нарушений. Итог переголосования обозначит тенденцию.

Ницца не может не повлиять на дискуссию о будущем Евросоюза, которая активно началась после британского референдума. И так понятно, что эра федерализации и «открытых дверей» завершается. Рассуждения о необходимости и безальтернативности ресуверенизации, постепенном возвращении прав и возможностей национальным правительствам становятся все более общепринятыми. К этому, в частности, склоняются главный кабинет министров Европы, германский, и его глава Ангела Меркель. Порыв ее социал-демократического министра иностранных дел Штайнмайера вместе с французским коллегой Эйро на следующий день после «брексита» начать процесс резкого углубления интеграции во имя спасения европейского проекта повис в воздухе, не найдя никакой поддержки.

Если главным понятием становится «безопасность», то делегирование прерогатив наверх абстрактным наднациональным начальникам будет встречать быстрорастущее сопротивление жителей всех стран.

В форс-мажорных обстоятельствах граждане хотят понимать, кто несет ответственность за их спокойствие, так что легитимность отдаленных от обычного европейца органов власти снижается еще больше.

Вообще, волна насилия, которая воспринимается как все менее контролируемая кем-либо из властей, намного острее ставит вопрос о доверии истеблишменту, который и так является главным содержанием современной политики чуть ли не по всему миру. Элита давно оторвалась от «почвы» и живет в своем космополитически-глобальном сообществе. Это сродни классовому расслоению минувших эпох, но только в планетарном масштабе. Из истории известно, что легитимность правящего класса в глазах дискриминируемых масс может корениться в ряде факторов, один из которых — способность верхушки исполнять свои обязанности по обеспечению безопасности низов. Если этого не происходит, зреет бунт.

Неумение защитить от террористической угрозы сегодня является аналогом неготовности отстоять свободу и независимость страны от внешнего захватчика 200 лет назад. Только теперь речь о глобальной элите, отрывающейся от корней, а потому особенно вопиюще теряющей легитимные основания для своей власти. Но и бунт, как видно по результатам выборов и опросов по всему миру, носит глобальный характер.

Борьба с терроризмом перестает быть чем-то, что связано с внешними обстоятельствами.

Что бы ни творилось в Месопотамии, даже если совместными усилиями всех, кого только можно, «халифат» будет разгромлен, это будет иметь очень мало влияния на поведение приверженцев радикального исламизма в Европе, США или где-то еще. Война против террора становится гражданской, то есть сугубо внутренней, по крайней мере такова ситуация в Старом Свете. Гражданскую войну не объявляют, она вспыхивает сама собой. И, судя по всему, она уже идет.

[Федор Лукьянов]

http://www.forbes.ru/mneniya/mir/326...entralnoi-azii
23.08.2016 10:31

главный редактор журнала «Россия в глобальной политике», профессор-исследователь НИУ ВШЭ, научный директор Международного дискуссионного клуба "Валдай"

Фото REUTERS / Bobby Yip / File Photo
Центральная Азия — полигон, на котором Москва может опробовать модель поведения, которая больше соответствует устройству современного мира

После распада СССР Центральная Азия никогда не была серьезным приоритетом российской политики. Даже предложение президента Казахстана Нурсултана Назарбаева о создании Евразийского союза, за которое России по логике следовало бы ухватиться, зависло на долгие 17 лет. Изменение подхода в последние пять лет связано с общим сдвигом мировой политики на юг и восток. Рост Китая, волна исламизма, укрепление региональных держав (Турция, Иран) вывели Центральную Азию из захолустья. Потеря Украины заставила Россию не просто взяться за старую идею Назарбаева, но и наполнить ее именно евразийским содержанием.

Центральноазиатский регион будет все чаще попадать в сводки новостей. Социально-политическая стабильность трещит. Массовое нападение на казармы и оружейные магазины в казахстанском Актобе (менее 300 км от российского Оренбурга) в июне, месяцем раньше беспорядки из-за земельного вопроса — свидетельство качественных изменений. Падение цен на нефть ударило по России и Казахстану, а Киргизия, Узбекистан и Таджикистан зависят от перечислений трудовых мигрантов из этих двух государств. Неопределенность с будущим обсуждается все громче, ни в Астане, ни в Ташкенте нет наследника или механизма преемственности.

У стран региона был опыт и подавления мощных антиправительственных выступлений (Андижан, 2005), и плавной смены жесткой авторитарной власти (Туркмения, 2007), и восстановления управляемости после краха режима (Киргизия 2005, 2010), и даже национального строительства после гражданской войны (Таджикистан). Однако сейчас другой контекст. Многие комментаторы опасаются, что обстановка созрела для тамошней «арабской весны». Как полагают эксперты (Тимофей Бордачев в недавней Валдайской записке), Центральная Азия может оказаться для поклонников халифата, которых выдавливают из Леванта, перспективнее, чем Северная Африка (Ливия), к которой легче стянуть военные силы.

Москва, кажется, озабочена риском дестабилизации с юга, например перетеканием из Афганистана, больше, чем сами столицы региона. Впрочем, как противостоять угрозе, доподлинно неизвестно. ОДКБ (Организация Договора о коллективной безопасности) — военный альянс, нацеленный на защиту от внешнего нападения. Но возможный сценарий кризиса — не массированная атака извне, скорее инфильтрация проповедников и боевиков в случае внутреннего социально-экономического взрыва. Толпы праздношатающейся молодежи в Душанбе или Бишкеке составят критическую массу, которую нужно только воспламенить. Едва ли силы ОДКБ или тем более ВС России займутся подавлением массовых беспорядков в суверенном государстве.

С 2013 года в игре появился новый участник — Китай. Инициатива Си Цзиньпина об Экономическом поясе Шелкового пути обещает крупные вложения в региональную инфраструктуру. Но КНР, несмотря на стремительный подъем международной роли, как от огня шарахается от любых мер обеспечения безопасности. Так что альтернативы России в этом плане нет.

Популярное мнение гласит, что Москва и Пекин неизбежно сойдутся в клинче за Центральную Азию. Россия, мол, привыкла видеть ее своим «задним двором» и терпеть рост китайского влияния не будет. Однако, если следовать здравому смыслу, конкурировать не за что. Главная проблема там — отставание в развитии, что генерирует и угрозы. Развитие невозможно без больших инвестиций, инвестиции — без гарантий безопасности. У КНР есть деньги, у России — военно-политический ресурс. Каждое в отдельности не работает, вместе — есть шанс.

Центральная Азия — полигон, на котором Москва может опробовать модель поведения, которая больше соответствует устройству современного мира. Россия привыкла к имперскому варианту — эксклюзивный контроль и недопущение присутствия других великих держав. Однако во взаимозависимом мире переплетающихся группировок эксклюзивность непродуктивна. Крупные страны стремятся разделить ответственность, малые — воспользоваться наибольшим количеством возможностей. С Западом взаимопонимание у России не задалось, с Китаем пока еще нет негативного опыта, зато есть большой интерес договориться. Центральная Азия — самый естественный предмет для этого.

[Федор Лукьянов]

http://www.gazeta.ru/comments/column...10209203.shtml
22.09.2016, 12:11
о том, как меняется представление о роли США в мире среди американских политиков

Президент США Барак Обама и экс-генсек НАТО Андерс Фог Расмуссен Pablo Martinez Monsivais/AP

Ровно 12 лет назад, в разгар очередной избирательной кампании в США, автор этих строк присутствовал на конференции в Нью-Йорке по международным отношениям. За место в Овальном кабинете боролись тогдашний президент Джордж Буш-младший и нынешний госсекретарь, а тогда сенатор Джон Керри. Дело происходило спустя полтора года после вторжения в Ирак, организатором форума выступал солидный академический журнал очень левого (по американским меркам) толка, и большинство участников мероприятия кляли собственную власть и заклинали высшие силы и избирателя избавить Америку от зла по имени Буш.

В разгар дискуссии в зале поднялся представитель одной из африканских стран и предложил: «Коль скоро человечество так зависит от того, кто будет президентом Соединенных Штатов, давайте весь мир и будет его выбирать».

Это вызвало не смех (оратор, кстати, говорил совершенно серьезно), а бурное одобрение. Немудрено — Джордж Буш к тому моменту был весьма непопулярен на международной арене и в случае «вселенского» голосования шансов бы не имел. В отличие от собственной страны, где он через месяц переизбрался еще на четыре года. А вот в 2008 году результат американского и гипотетического всемирного голосования совпал — Барак Обама набрал бы в планетарном масштабе еще больше, чем в США.

Сама постановка вопроса наглядно отражает восприятие ситуации, существовавшей после «холодной войны». Нравился или нет кто-то из кандидатов, не было никакого сомнения, что в случае победы он будет главным политиком мира. Сейчас во всех странах снова следят за американской кампанией затаив дыхание, и не только потому, что специфический набор кандидатов добавляет интриги. Впервые за четверть века соперники заметно отличаются по своим представлениям о том, какую роль Америка должна играть на международной арене.

Пока аксиому глобального лидерства Соединенных Штатов ставили под сомнение какие-то внешние игроки, это считалось атавизмом старого подхода, издержками исторически необратимого процесса распространения свободы и демократии, который начался четверть века назад. Появление «пятой колонны», то есть вполне многочисленных социальных слоев на Западе, которые не понимают, зачем вообще нужно прилагать столько усилий вовне, к транснациональному позиционированию, если так много проблем внутри, стало потрясением основ. Поэтому нынешняя кампания своеобразна. Она, естественно, обращена к избирателю, но направлена и на внешнюю аудиторию, которую надо убедить, что отказа Америки от глобального лидерства не будет. Правда, отсутствует четкое понимание того, как его дальше осуществлять.

На этой неделе любопытная заочная полемика развернулась между двумя видными представителями «интернационалистов», сторонниками активного участия США в мировых делах — Бараком Обамой, который выступил с отчетной (последней на президентском посту) речью перед Генассамблеей ООН, и бывшим генеральным секретарем НАТО Андерсом Фогом Расмуссеном, который опубликовал статью в The Wall Street Journal.

Выступление в ООН очень типично для Обамы. Он подчеркивает совершенно особую миссию и роль своей страны, называет ее «силой добра» («Америка — редкий для истории человечества тип сверхдержавы, поскольку она всегда стремится мыслить не в узких рамках собственных интересов»), перечисляет, как много она дала человечеству. Но постоянно делает оговорки. Мол, мы не всесильны, однополярное устройство — не норма, а исключение, мы допускали ошибки. Многие люди не удовлетворены своим положением, и это свидетельствует о необходимости корректировать наш курс… Двойственность, стремление к взвешенному подходу показывают, что Обама лучше многих соотечественников отдает себе отчет в сложности и неодномерности современного мира.

Однако то, что является достоинством для академического ученого, редко идет на пользу публичному политику.

Обама, начинавший как олицетворение новой эры, все время пытается снизить ожидания, объяснить отсутствие простых схем, в то время как от него ждут четкой и обещающей ясный результат позиции. Подчеркнутая, а иногда и преувеличенная рациональность Барака Обамы, его нелюбовь к резким шагам, стремление по возможности найти компромиссный путь, в принципе, противоречат американской политической культуре, где ценится способность идти с открытым забралом. В итоге недовольны и разочарованы все — не только противники, беспрестанно обвиняющие рассудительного главу государства в слабости и уклончивости, но и сторонники, полагающие, что он сделал слишком мало.

Расмуссену как раз все понятно, как и любому идейному неоконсерватору: «Нежелание администрации Обамы быть мировым лидером имеет серьезные последствия».

Угрозы множатся, поднимают голову «деспоты, террористы и изгои», наглеет Россия, примеряется к глобальной власти Китай, кто-то должен положить всему этому конец.

«Миру нужен такой полицейский, чтобы свобода и процветание восторжествовали над силами угнетения, и единственный способный, надежный и желанный кандидат на такой пост — Соединенные Штаты». Датчанин призывает США проснуться. Всерьез анализировать статью необходимости нет — это агитационная листовка, адресованная американскому избирателю (так прямо указано в тексте).

Трудно удержаться только от одного комментария: среди проблем, требующих вмешательства Америки во имя спасения порядка и тушения пожара («нам нужен пожарный», пишет автор), названо то, что «в Северной Африке распалась Ливия, ставшая рассадником терроризма». Не знаю, кто надоумил бывшего генсека НАТО привести именно этот пример, но на фоне реальной истории «пожара» в Ливии он отдает каким-то безграничным цинизмом.

Обама и Расмуссен сходятся в одном: нельзя допустить, чтобы в Америке возобладал изоляционистский подход. Соответственно оба они участвуют в избирательной кампании на стороне Хиллари Клинтон. Правда, Обама, который говорит о людях, потерявших уверенность в будущем, пытается обратиться как раз к потенциальным избирателям Трампа, дать им понять, что истеблишмент понимает их тревоги. Барабанная дробь Расмуссена адресована тем, кого, скорее всего, и так убеждать не надо, видимо, просто для закрепления. Хотя, возможно, дело и серьезнее — сдвиг социально-политической парадигмы, который явно происходит и в Америке, и во всем мире, означает, что раскалываться будет и правящий класс.

Судьбоносность приближающихся выборов, скорее всего, преувеличена. Кто бы ни победил, это не будет сломом системы, Хиллари не сможет вернуться в желанные девяностые, а Трамп — в любимые им пятидесятые.

Инерция государственной и политической машины велика, несмотря на ее явную растерянность перед лицом непрогнозируемой реакции масс. Однако постепенный переход в другую фазу неизбежен. Он начался с Обамы, пытавшегося совмещать традиционные лозунги с другой политикой. Продолжится при следующем президенте, вероятно, обретет какую-то новую форму уже в 2020-е годы. Если, конечно, преемник осмотрительного Обамы не переусердствует с тем, чтобы доказать Андерсу Фогу Расмуссену, что Америка больше не спит.

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10234697.shtml
07.10.2016, 12:25
о том, каким строгим циклам следуют отношения Вашингтона и Москвы

Marcy Nighswander/AP
Билл Клинтон и Борис Ельцин, 1994 год

Москве и Вашингтону не в новинку разговаривать друг с другом на повышенных тонах. Однако настрой, воцарившийся сегодня, заставляет вспомнить совсем уж мрачные периоды отношений. Официальный представитель Госдепартамента обещает России новые потери в Сирии, а российское Министерство обороны напоминает американским «стратегам» (именно так — в кавычках) о радиусе поражения систем С-300 и С-400, размещенных в районе базы Хмеймим.

Общая информационная атмосфера приближается к худшим образцам начала восьмидесятых, в некотором смысле даже идет дальше.

Тогда хотя бы друг друга не передразнивали, сейчас же не поймешь, где кончается троллинг и начинаются угрозы либо наоборот. Что дальше?

Чтобы совсем уж не впадать в уныние, надо заметить, что траектория отношений России и США после «холодной войны» вообще-то чрезвычайно стабильна. Она привязана к избирательным циклам, внутри которых могут быть колебания в ту и другую сторону, но к завершению очередной каденции обязательно случается обострение.

«Билл Клинтон позволил себе надавить на Россию. Он, видимо, на секунду, на минуту, на полминуты забыл, что такое Россия, что Россия владеет полным арсеналом ядерного оружия. Клинтон решил поиграть мускулами. Хочу сказать через вас Клинтону: пусть он не забывает, в каком мире живет. Не было и не будет, чтобы он один диктовал всему миру, как жить. Многополюсный мир — вот основа всему. То есть так, как мы договорились с председателем КНР Цзян Цзэминем: мы будем диктовать миру, а не он один».

Слова Бориса Ельцина прозвучали во время его последнего зарубежного визита в ранге главы государства — в Пекин в начале декабря 1999 года. До сенсационной отставки оставалось чуть больше трех недель, и это высказывание по существу подвело черту под насыщенными отношениями двух стран и двух президентов (которые официально именовали друг друга друзьями) в девяностые годы.

Резкая реакция Ельцина последовала в ответ на замечание Клинтона, что Россия «дорого заплатит» за свои действия в Чечне, — Запад готовил санкции.

Забавно, что сглаживать эффект тогда пришлось премьер-министру Владимиру Путину.

Мол, заявление Ельцина не было направлено на охлаждение отношений между Москвой и Вашингтоном. При этом, что еще примечательнее, Путин подчеркнул: критические высказывания Билла Клинтона по поводу чеченской кампании вызваны, скорее, заботой о том, чтобы у России не возникло дополнительных проблем. Американцы — и сам Клинтон, и его официальный представитель — откликнулись снисходительно: не надо обращать внимание на слова президента России.

В этом эпизоде есть все, что мы видим сегодня, хотя и в смягченном варианте. Предупреждение в адрес России о карах за «неправильное» поведение, крайне раздраженный ответ с напоминанием о военном потенциале, нежелание США воспринимать его всерьез. Символично, что Ельцин произнес грозные слова в Китае, апеллируя к влиянию могучего соседа — просто-таки прообраз нынешнего «сердечного согласия» между Москвой и Пекином.

А ведь с 1993 по 1998 год Вашингтон и персонально Билл Клинтон выступали в качестве основного патрона «молодой российской демократии» и вроде бы приложили много усилий для укрепления отношений. Однако взаимное раздражение накапливалось. В августе девяносто восьмого случился дефолт, в котором иностранные биржевые игроки потеряли немало денег и очень разозлились. Зимой и весной девяносто девятого случилось первое расширение НАТО и начались бомбежки Югославии. Ответом на крах пирамиды ГКО стала мощная кампания в западной прессе против «кремлевской клептократии» (дело Bank of New York и якобы отмывания денег русской мафии). А война против Югославии, ни предотвратить, ни остановить которую Москва была не в силах, привела к стратегически бессмысленному, но яркому демаршу с броском российских десантников в аэропорт Приштины. Так что пекинская инвектива стала венцом целой серии событий.

Джордж Буш приходил в Белый дом как антипод Клинтона, равно как и Владимир Путин воспринимался в качестве противоположности Ельцину. Тем не менее схема повторилась, только с еще большей амплитудой колебаний. Начиналось с взаимной симпатии на первой встрече в Любляне, потом — резкий подъем с сентября 2001-го, когда Россия и США оказались чуть ли не союзниками в войне против терроризма. Далее интенсивные контакты с глубокими перепадами: Чечня, выход Вашингтона из договора по ПРО, но Совет Россия — НАТО, Ирак, «революция роз» в Грузии, первый «майдан» на Украине, решение о строительстве ПРО в Восточной Европе, Косово…

Атмосфера сгущалась, доверие таяло, однако в апреле 2008-го, на исходе второго срока Владимира Путина, — встреча в Сочи и подписание Декларации о стратегических рамках отношений. В этом документе стороны попытались спокойно инвентаризировать весь набор тем, представляющих взаимный интерес (там, по существу, была заложена вся программа будущей перезагрузки, лавры за которую затем достались Бараку Обаме и Дмитрию Медведеву). Расстались примирительно и даже тепло.

Четыре месяца спустя (Буш — еще в должности, Путин — уже премьер) — российско-грузинская война, отношения России и США рушатся до самой низкой точки после «холодной войны».

Горячие головы в Вашингтоне требуют бомбить Рокский тоннель, в Москве уверены, что воюют на самом деле не с Саакашвили, а с Бушем.

Кажется, что все кончено, а американским президентом вот-вот станет символ ястребиного подхода Джон Маккейн. Но тут обваливается Lehman Brothers, мировой финансовый кризис, и всем опять не до России.

При Обаме — новый заход на тот же маршрут. Объявление разрядки с Россией (сейчас, кстати, конфуз весны 2009 года с перепутанным словом на символической кнопке — «перегрузка» вместо «перезагрузка» — выглядит совсем уж пророчески), симпатия Медведева и Обамы друг к другу, активная работа над соглашением по СНВ, приостановка ПРО, переговоры по Ирану, членство России в ВТО. Все это на фоне «арабской весны», Ливии, нарастания противоречий по Сирии, возвращения Владимира Путина на пост главы государства, неожиданностей наподобие явления Эдварда Сноудена, Украины, опять Сирии — уже лоб в лоб…

Нетрудно заметить, что завершение каждого следующего цикла — острее и опаснее.

В 1999-м — устное напоминание, «что такое Россия». В 2008-м — впервые заговорили об опосредованном военном противостоянии и продемонстрировали мускулы в Черном море. В 2016-м — две военно-воздушные армады находятся в непосредственной близости друг от друга с риском прямого столкновения и непредусмотренной эскалации.

Информационный фон таков, что обличения 1999 года про «русскую мафию» кажутся милым детским лепетом — уровня «империи зла» пока не достигли, а вот «император Зло» уже назначен.

Российско-американские отношения, конечно, несут на себе личностный отпечаток. Тот факт, что наиболее глубокого дна они достигли при Обаме, объясним. Нынешний президент США всегда ставит в центр себя самого (отсюда склонность к внешним эффектам и ярким высказываниям, за которыми ничего не стоит) и не считает нужным налаживать отношения с людьми, хоть оппонентами, хоть союзниками. Американцы тоже видят причину в конкретном человеке, приписывая президенту России качества демона вселенского масштаба.

Однако в основе, конечно, не наличие или отсутствие «химии» между лидерами (у Путина и Буша она как раз была), а то, о чем в декабре 1999 года говорил в Пекине Борис Ельцин. Структурно Россия никогда не была готова вписаться в мир, которым руководит Америка, но и не имела сил бросить серьезный вызов. А у Америки никогда не хватало сил этот мир по-настоящему выстроить, но она не готова и отказаться от этой идеи.

Цикличное, стадия за стадией, ухудшение ситуации сейчас привело к совсем опасной грани, и причина как раз в том, что модель мироустройства, как ее предполагали 25 лет назад, себя окончательно исчерпала.

И сейчас речь о том, как и к чему произойдет переход. Ну а чтобы на время выдохнуть, хочется уже скорее американских выборов. Кто бы ни победил, будет хоть короткая пауза.

Символично, что известный парковый аттракцион для любителей острых ощущений в нашем фольклоре называется «американские горки», а в американском — «русские». Дух захватывает одинаково, но вот причину этого видят в особенностях другого. Как и в политике.

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10258463.shtml
19.10.2016, 11:17
о том, чем опасен дух новой «холодной войны»

Говорков В.И. Плакаты СССР

Этой осенью заговорили о войне. Настойчиво и красноречиво. Провал многомесячной сирийской дипломатии, мучительно дававшейся участникам, как будто обрушил плотину – все вспомнили о терпении, которое иссякло. В российско-американских отношениях воцарился дух «холодной войны» с намеками на возможность перехода ее невесть куда.

Именно дух, поскольку объективные обстоятельства совсем не похожи на те, что определяли настоящую «холодную войну», – ни в пятидесятые, ни в семидесятые.

Нет ни паритета, ни понятного идеологического конфликта, ни, что, наверное, главное, центральности этого противостояния для международной повестки дня. В сороковые – восьмидесятые годы на советско-американскую ось нанизывалось все остальное, практически любой сюжет мировой политики был производным от состояния основной конфронтации. Сейчас явно не так. Но от этого не легче, а даже наоборот, потому что непонятно, как себя вести.

Концептуально «холодная война» – когда нет намерения совместно что-то решать, задача – управлять противостоянием и снижать риски. Но это – задача-максимум, до способности ее выполнять еще надо дозреть, миновав опасные рифы. На первом этапе прошлой «холодной войны» их было изрядно вплоть до Карибского кризиса, когда к грани необратимости подошли очень близко. Но отошли от нее, обеспечив относительно упорядоченное, хотя и крайне острое соперничество на следующие 25 лет.

Другая принципиальная характеристика «холодной войны» – она самоценна.

То есть ведется не за что-то конкретное, а почти исключительно за статус – в отношении соперника (превосходство) и в мировой системе вообще (доминирование). В этом смысле, как ни парадоксально, Соединенные Штаты, победив в «холодной войне» ХХ века, никогда из нее и не выходили, поскольку ключевым понятием американской политики после 1989–1991 годов стало глобальное лидерство. То есть обеспечение гегемонии (с их точки зрения, сугубо благотворной), исключительного положения США в международных делах.

Понятно, что доминирующий статус влечет за собой разнообразные практические преимущества, но они – следствие, а не цель. И их сохранение требует поддержания всеобъемлющей лидирующей роли, что несет издержки, иногда немалые, а то и непомерные.

Россия из «холодной войны» в конце прошлого столетия как раз вышла, причем очень решительно, отказавшись от идеологии, провозгласив сначала стремление к глубокому партнерству со вчерашними противниками, а потом – примат собственных национальных интересов.

Последняя формулировка звучит у нас постоянно, в том числе и на высшем уровне, как мотивация почти любых внешнеполитических акций.

Национальный интерес – понятие растяжимое, но все-таки прежде всего оно предусматривает набор тем и инструментов, необходимых для решения практических задач существования общества и государства. Повышение статуса – тоже способ добиваться определенных целей, но сам процесс затягивает, становится самодостаточным и самовоспроизводящимся.

Российская интервенция в Сирии была обусловлена разными причинами, в том числе и прикладного характера, но по прошествии года с лишним (а до этого четыре года жесткого дипломатического курса) статусный компонент выглядит основным.

Прямого практического интереса у Москвы в Сирии мало.

Идея о борьбе с терроризмом на дальних подступах красива, но не обязательно верна (в ЕС, например, сейчас бьют тревогу, что разгром исламистов в Леванте резко увеличит их приток в Старый Свет, Евразия, особенно Центральная Азия, тоже может стать местом притяжения). Так что остается претензия на роль еще одного «мирового полицейского», то есть престиж. Как и у Соединенных Штатов – их вовлеченность в Сирии в основном определяется необходимостью доказать, что Америка остается единственным полномочным «диспетчером» международных процессов.

Иными словами, сейчас мы имеем возможность воочию наблюдать развитие архетипического для международных отношений конфликта, когда главным является нематериальный фактор.

В нынешнем «статусном» столкновении заложена асимметрия, которая делает обстановку более опасной, чем в прошлую «холодную войну». Тогда взаимное восприятие как равноправных врагов было продолжением предшествовавшей общей победы в мировой войне, она и установила иерархию (равный статус), которая затем поддерживалась несколько десятилетий. Сейчас ее нет в четком виде. Есть де-факто состоявшийся после распада СССР, но де-юре нигде не зафиксированный подъем США на позицию «самого главного». И стремление России доказать, что никакого «самого главного» нет, процессы, идущие в мире, убедительно доказывают, а претензии Америки способствуют не решению мировых проблем, а только усугубляют их.

Имеет место совсем разное понимание сути конфликта.

Россия объясняет возобновление «холодной войны» с риском перерастания в горячую и даже ядерную как следствие глобальных дисбалансов, то есть неэффективности и несправедливости самого мирового устройства (а это в первую очередь вопрос иерархии). США и их союзники этого либо не видят, либо стараются игнорировать, говоря не об изъянах миропорядка (он-то правильный, потому что возник по итогам победоносной для Запада «холодной войны»), а о «проблеме России». Именно она, мол, и является основной, если не единственной причиной повсеместно растущего напряжения.

Отсюда расхождение в методологии. Россия поднимает ставки, чтобы привлечь внимание к системному характеру кризиса и необходимости серьезных договоренностей о мироустройстве, Москва постоянно возвращается к теме правил, напоминая, что сейчас нет таких, которые устраивали бы всех.

Соединенные Штаты обсуждать с Россией что-либо, кроме отдельных аспектов конкретных конфликтов, отказываются. Они считают, что сам факт такого обсуждения, во-первых, подтвердит мнение Москвы, что требуется новая система отношений (с чем Вашингтон категорически не согласен), во-вторых, легитимирует Россию как равноправного партнера (пусть и по противостоянию), каковым ее Америка не считает. Жертвой этого становятся не только общие вопросы мироустройства, но и вполне конкретные меры по снижению рисков, будь то на Ближнем Востоке или в Балтийском регионе.

Дополнительная сложность – Россия и США считают, что собеседник находится на нисходящей стадии. В России уверены, что Америка прошла пик могущества и цепляется за ускользающую мировую власть, пытаясь не позволить поднимающимся державам изменить глобальное распределение влияния. Внутренние проблемы западного сообщества, выражением которых является рост протестных настроений и популярность нетрадиционных политиков, а также провалы на Ближнем Востоке, убеждают в правоте такой оценки.

В Соединенных Штатах Россию воспринимают как угасающую и экономически несостоятельную единицу, которая из последних сил стремится удержаться в первом эшелоне, но своими безрассудными действиями лишь ускоряет необратимый упадок.

Примечательно, что подобная точка зрения характерна и для многих представителей реалистической школы в Америке, которые осуждают антироссийский курс и призывают не конфликтовать с Россией – зачем, она же сама скоро начнет закатываться…

При таком взаимном восприятии компромисса быть не может, только ожидание, когда противоположная сторона еще ослабеет.

Эта ситуация пугает, потому что отношения полностью разбалансированы. На фоне сокрушительной победы «языка без костей» над минимальными принципами политических и дипломатических приличий, а также появления совершенной новой и вообще пока никак не регулируемой сферы противостояния – киберпространства, риск непреднамеренной (как минимум) эскалации качественно возрос.

Битва за статус опасна тем, что она способна полностью изменить иерархию приоритетов. Как говорил первый госсекретарь при президентстве Рейгана генерал Александр Хейг, есть вещи поважнее, чем мир. В переломные моменты истории многие начинают так думать.

[Федор Лукьянов]

https://rg.ru/2016/10/25/lukianov-os...dstviiami.html
25.10.2016 21:23

Рубрика: Власть

Российская газета - Федеральный выпуск №7110 (242)

В Сочи проходит очередная ежегодная встреча Валдайского клуба - несколько десятков ведущих экспертов со всего мира на этот раз обсуждают контуры будущего. Занятие увлекательное, хотя и рискованное - туман, за которым скрывается политический горизонт, уж очень густой. По установившейся много лет назад традиции дискуссии на форуме носят закрытый характер, а проект основного доклада, который служит отправной точкой для обсуждения, обнародуется только после доработки по итогам форума. Однако, думаю, что не нарушу ничьих прав и планов, если приоткрою читателям "РГ", что в этом году предложено обсудить гостям Валдая.

Подготовленный доклад тематически завершает своего рода "трилогию". В 2014 году речь шла о "новых правилах или игре без правил" на международной арене. Основной аргумент состоял в том, что после "холодной войны", несмотря на многообещающие перспективы, так и не удалось соорудить такое политическое устройство, с которым все были бы согласны и которое надолго обеспечило бы гармонию интересов. В 2015-м задумались о вечной проблеме политики - войне и мире, поиске баланса. Непонятно, как обрести его в сложной многополярной системе, да еще такой, в которой разные центры имеют разный вес. Но без него мирного и плавного развития ожидать не приходится. На сей раз в центре внимания "глобальный бунт и глобальный порядок" - взаимосвязь дисбалансов, накопившихся и усугубляющихся в мировой политической системе, и общественных настроений в ведущих странах.

Глобализация стирает грань между внешним и внутренним, этот феномен проявился уже давно, но сейчас он достиг качественно нового уровня. Систему отношений, установившуюся в мире четверть века назад, атакуют с двух направлений. Незападные государства, которые не участвовали в формулировании ее принципов, и теперь не считают их вполне справедливыми. И общества самих ведущих стран, которые отвергают элиты, ответственные за политику последних десятилетий.

“Острота мировых противоречий чревата опасным развитием событий и тяжелыми последствиями

Явление так называемых популистов - Трамп и Сандерс в США, евроскептики, левые и правые радикалы в Европе - свидетельство того, что граждане перестали понимать, куда и зачем их ведет политический класс. Это не значит, увы, что у альтернативных движений есть ответы на насущные вопросы, они выступают в качестве симптома общественно-политического недуга, не ставя точного диагноза и не предлагая лечения. Однако игнорировать приметы болезни, загонять их внутрь, что пока явно пытается делать истеблишмент, бесполезно и опасно.

Изъяны мирового порядка в целом вступили в резонанс с внутренними последствиями этих изъянов в каждой отдельной стране. В Валдайском докладе констатируется, что в основе "мирового беспорядка" - тройная неудовлетворенность положением дел. Одновременно (по разным причинам) недовольны элиты ведущих стран Запада, общества западных стран, крупные державы не Запада. До какого-то момента раздражение удавалось держать под спудом, но во втором десятилетии XXI века количество перешло в качество сразу на многих направлениях. К 2016 г. в мире не осталось ни одного значимого игрока, которого полностью устраивал бы экономический и политический статус-кво.

Вопреки звучащей годами риторике о том, что глобальный мир требует исключительно общих, универсальных решений, происходит совсем другое - фрагментация интересов, целей и средств их достижения. Если политическая сфера охвачена этими процессами довольно давно, с начала нынешнего столетия, то распространение "антиуниверсализма" на экономику - явление новое. Попытки формирования экономических мегаблоков (партнерства, инициированные администрацией Обамы, которые он, впрочем, не успел "довести до ума") призваны зафиксировать границы огромной зоны западного экономического влияния. И поставить остальных перед необходимостью либо играть по правилам, которые определяют крупные государства Запада, либо формировать что-то свое - в качестве противовеса.

Учитывая повсеместное обострение политических конфликтов, второй вариант более вероятен. Станет ли подобное размежевание, если оно произойдет, средством решения коренных проблем мирового развития? Явно нет. Ведь природа вызовов и угроз, с одной стороны, и задачи ведущих держав - с другой, носят глобальный, а не региональный характер, даже если регионы резко укрупнятся в рамках новых блоков. Провал универсализма на уровне практической политики основных стран не отменит теснейшую взаимосвязанность мира и вытекающие из нее проблемы.

Глубина проблем, стоящих перед миром, не позволяет рассчитывать, что решения удастся найти в скором будущем. При этом острота противоречий чревата опасным развитием событий и тяжелыми последствиями очень скоро. В этих условиях задачей, как говорилось в годы предыдущей "холодной войны", "всех людей доброй воли" должна стать минимизация рисков, стремление избежать прямых коллизий по любому поводу. Единственный инструмент для этого - существующие универсальные институты. Как бы ни критиковали (вполне обоснованно) слабость и неэффективность ООН или ВТО, международные институты сейчас - единственное, что формально связывает нас со сравнительно правовым характером отношений в мировом сообществе. Их надо всеми силами укреплять как носителей идеи о глобальном управлении, построенном на консенсусе, даже если на практике механизмы зачастую дают сбои.

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10301105.shtml
03.11.2016, 08:22
О российско-американских отношениях после президентских выборов

Shannon Stapleton/Reuters

Шоу завершается. Через шесть дней мир, скорее всего, будет уже знать имя нового президента Соединенных Штатов Америки. Конечно, после свистопляски-2016, которая опровергла все мыслимые прогнозы и сохраняла напряжение до последних дней, исключать не приходится уже ничего. Ни повторения бесконечных пересчетов а ля Буш-Гор 2000 года, ни, прости Господи, «майдана» на вашингтонской Пенсильвания-авеню.

Но все-таки вероятнее штатное завершение выборов, которое, правда, принесет Америке главу государства, оплеванного за время кампании с ног до головы и отвергаемого едва ли не половиной населения (если посмотреть на антирейтинги). Так что политический кризис с подведением итогов не завершится, а перейдет в следующую фазу, ведь ни один из претендентов не имеет представления, что с ним делать.

Россия нежданно оказалась в центре этой кампании, что по-своему закономерно. Выборы-2016 завершают целый этап американской политической истории, который начался в 1992-м, после распада СССР. Тогда исчезновение системного оппонента в Кремле открыло путь к доминированию США в мире, что имело очень обширные последствия для внешне- и внутриполитического курса Соединенных Штатов, эти два направления не только изменились, но и больше, чем когда-либо, переплелись.

В глобальной международной системе, получившей мощный импульс после краха Советского Союза, действия страны на международной арене и положение внутри нее неразрывно связаны. И это наглядно проявилось как раз на данных выборах, где хаос в обеих партиях связан с подъемом сил, недовольных воздействием глобальной экономики. Символично, что смена парадигмы совпадает с возвращением фактора Москвы, пусть и совсем иначе, чем три десятилетия назад.

Мировая ситуация меняется не из-за того, что Россия ведет себя иначе, но поведение России – катализатор и яркая примета изменений.

Минувшая кампания встряхнула российско-американские связи. Гадать, какими они будут впредь, – бессмысленно, тем более пока неизвестно имя главы государства. Но вне зависимости от фамилии будущего «капитана», отношения довольно парадоксальны. С одной стороны – они крайне персонифицированы, степень перехода на личности беспрецедентна. С другой – траектория отношений на самом деле мало зависит от личностей, поскольку на разных исторических стадиях они постоянно воспроизводят одни и те же повторяющиеся циклы.

Нынешний конфликт между Россией и Западом – логическое продолжение попытки резкого сближения, исторически беспрецедентного по своей глубине, что была предпринята после холодной войны.

Тогда предполагалось, что Россия тем или иным образом станет частью некоего западного, американо-центричного проекта, хотя четкой схемы этой интеграции никогда не было. Такая попытка не удалась (о причинах написаны уже километры текстов и будет написано никак не меньше), и маятник пошел в противоположном направлении – столь же далеко, как он до этого зашел в сторону кооперации. Неизбежно и обратное движение, вероятно, с уменьшающейся амплитудой.

Вообще, Москва и Вашингтон примерно с пятидесятых годов следуют одним маршрутом, фазы обострений и разрядок последовательно сменяют друг друга. В ходе этого размеренного раскачивания произошел идеологический слом, прекратилось соперничество идейных моделей, однако цикличность не сбилась. Соответственно, резонно предположить, что связана она с некими постоянными системными обстоятельствами, стратегическими параметрами России и Америки. Не хочется без нужды рассуждать насчет континентальных и морских держав, Евразии и Океании, однако без геополитической классики не обойдешься.

Ну и, конечно, фактор ядерного оружия, наличие у России и США возможности физически уничтожить друг друга и весь мир фиксируют особый тип конфронтации. Сколько ни говорили за 25 лет о том, что ядерное сдерживание устарело и уже не играет прежней роли, сама сущность огромных ядерных арсеналов вернула к тому же набору проблем, что в пятидесятые – восьмидесятые.

Так же, как предыдущая фаза и попытка сближения (после холодной войны) были связаны с определенным устройством мира (моноцентричным), куда Россия предполагала встроиться, теперь перспективы отношений куда больше, чем от личности президента, зависят от того, каким станет общее распределение влияния и возможностей в мире. Иными словами,

кто бы ни работал в Кремле и Белом доме, российско-американские отношения в значительной степени определяются не факторами двустороннего характера, а тем, как пойдет формирование нового мирового порядка.

Роль Китая и динамика изменений в АТР, события внутри Европейского союза, ситуация на Ближнем Востоке – все это для России и США не просто контекст, а решающие обстоятельства. Они могут резко усугубить взаимную подозрительность и соперничество (например, дальнейшая эрозия европейского проекта с новым нарастанием конфликтов на европейской периферии), еще более ярко подчеркнуть наличие общих источников опасности (продолжение обвала Ближнего Востока) или вообще сдвинуть центр противостояния (эскалация между Соединенными Штатами и КНР на Тихом океане).

В каждом из этих случаев Москве и Вашингтону придется формулировать, кем они друг друга считают, причем универсальное отношение – или друг, или враг – работать не будет. В том мире, который возникает, тесное партнерство едва ли не неизбежно сочетается с острым отторжением, и этим клубком чувств и намерений как-то надо управлять.

Само по себе негативное взаимное восприятие Москвы и Вашингтона, резко усугубившееся в последние месяцы, вполне способно при этом «застрять» в фазе, которая воспроизводит тип холодной войны. Но по сути это будет либо непреодоленная инерция, либо желание закамуфлировать неспособность найти ответы на реальные проблемы обозначением привычного противника.

Характер международной среды сегодня настолько иной, чем в предшествующие десятилетия, что модели второй половины ХХ века, включая и практические способы снижения рисков противостояния, действовать не будут. И это несет дополнительные угрозы необязательного и непреднамеренного срыва в конфликт.

Ни при каком исходе выборов в Соединенных Штатах качественных изменений в отношениях с Москвой не предвидится. Разве что возможен эффект неоправдавшихся ожиданий – позитивный или негативный.

В случае успеха Хиллари Клинтон – в положительную сторону. Ее считают настолько антироссийской, что некоторая умеренность станет большим приятным сюрпризом. Исключать этого не надо, ведь помимо всего прочего Хиллари всей своей биографией доказала способность к оппортунистическому подходу, если она видит выгоду для себя. «Химии» между ней и Владимиром Путиным мы не дождемся, но многообразный опыт последних лет не подтверждает решающую роль личных симпатий для успеха межгосударственных отношений. Важнее способность к откровенности.

В случае Трампа – напротив, станет понятно, что реализовать желание улучшить отношения с Кремлем ему не удастся по причинам как раз таки системного характера. Трамп постоянно повторяет, что он умеет «заключать более выгодные сделки», чем Обама и вообще кто бы то ни было, мол, у него огромный опыт бизнесмена. Как раз это и может стать ловушкой, ибо

миллиардер быстро обнаружит, что между рынком недвижимости и политическими коллизиями есть немалая разница.

Во-первых, не все может стать предметом деловых переговоров. Во-вторых, в бизнесе после неудачной попытки договориться партнеры просто теряют интерес друг к другу и обращаются каждый к другим темам, либо предпринимается, например, попытка недружественного слияния/поглощения. В политике не получится ни то, ни другое, первый вариант просто невозможен, второй означает войну.

Ну и любому президенту стоит пожелать хладнокровия и сдержанности в риторике, что стало теперь в американской политике настоящей редкостью. Трансформация модели мироустройства только начинается, пока что, и кампания-2016 это наглядно продемонстрировала, мир успешно доказал дисфункцию прежней модели, какой будет новая – предстоит узнать уже при других лидерах.

[Федор Лукьянов]

https://rg.ru/2016/11/22/lukianov-ma...rzhivanie.html
22.11.2016 20:02
Рубрика: Власть

Российская газета - Федеральный выпуск №7133 (265)

После сенсационной победы Дональда Трампа на выборах в США тема обновления властных коридоров стала актуальной повсеместно. Показательно совпадение трех событий - формирования новой администрации Белого дома, праймериз республиканской партии во Франции и решения канцлера Германии Ангелы Меркель баллотироваться на выборах 2017 года в четвертый раз.

Кадровая политика будущего американского президента, вероятно, разочарует тех у нас, кто - по не вполне понятным причинам - испытал прилив оптимизма после его успеха. Трамп ориентируется на наиболее консервативное крыло республиканского истеблишмента, а там "друзей России" раз два и обчелся. Это те, кто, как и сам Дональд Трамп, считает необходимым утверждать величие Америки всеми средствами, в том числе (а может быть, и прежде всего) силовыми. Россия для многих из возможных кандидатов на должности - противник, наследник СССР, страна, пытающаяся усомниться в праве Соединенных Штатов вести себя, как они считают нужным. Отсюда и готовность к давлению, не случайно именно республиканцы - наибольшие любители санкций в конгрессе (не только против Москвы, но и вообще в качестве инструмента воздействия).

Конечно, будут в администрации и те, кто, подобно Трампу во время кампании, считает, что Россия - совсем не главная проблема для США, и Кремль следует приручить, дабы воспользоваться его возможностями, например, для противостояния с Китаем. Это тоже позиция сомнительная, поскольку участие России в сдерживании КНР представляется практически невероятным, а неудача может привести Белый дом к разочарованию и желанию надавить на своенравного собеседника.

Впрочем, те, кто, глядя на формирующийся кабинет, говорят, что Россия снова попала впросак, аплодируя Трампу, тоже неправы. Глядя реалистически, никакого союза, стратегического партнерства или даже заметного совпадения целей и задач между Россией и США быть не может. Слишком далеко расходятся исторические траектории, идейные основания, предпосылки для геополитического поведения и конкретные интересы.

Но одна принципиальная вещь изменилась - мотивация правящей в Вашингтоне команды. С начала 1990-х, после победы в холодной войне, исходили из того, что Америка знает, как надо (в смысле "правильной" политико-экономической модели), и ожидает, что остальные за ней последуют. А если этого почему-то не происходит, Соединенные Штаты вправе требовать, чтобы страны изменились, и даже стимулировать изменения. Это порождало растущую нервозность многих из тех, кто имел дело с США, их стремление отгородиться и противостоять вмешательству. Идеологический посыл объединял в остальном весьма различные администрации Билла Клинтона и Джорджа Буша-младшего, в затухающем виде он сохранился в период президентства Обамы.
Берлин может остаться единственной из западных столиц, в которой сохранится концептуальный подход эпохи после холодной войны

Трамп и его команда кого-либо менять не намерены и уж точно не планируют трансформировать Россию. Их мантра - сдерживание. В первую очередь Китая, но и Россия очевидный кандидат в ту же категорию. Ястребы что реалистского, что неоконсервативного направления, которые составят костяк администрации, в сдерживании толк знают, сантиментов ждать не приходится. Однако сдерживание - механизм жесткий, но рациональный, основанный на четких правилах взаимодействия. Чем оно отличается в лучшую сторону от вязкой ситуации идеологически маркированной политики конца ХХ - начала XXI века, когда вместо четких взаимных ограничителей звучала убаюкивающая риторика и действовало негласное правило, не называть многие вещи своими именами. Результат известен - не просто подрыв доверия, а исчезновение чуть ли не самой возможности хоть какого-то взаимного понимания, бытие в собственных сконструированных и все меньше пересекающихся мирах.

Трампа и Путина объединяет, по существу, лишь одно - отвержение политической корректности, которая быстро переросла во всеобъемлющее лицемерие. И это единственное, что позволяет надеяться на налаживание деловых отношений - не дружественных, союзных, а именно деловых.
Трамп и его команда кого-либо менять не намерены и уж точно не планируют трансформировать Россию

На этом фоне примечательны процессы в Европе. Франция сделала шаг к тому, чтобы вписаться в мировой тренд, заданный референдумом в Великобритании и выборами в США, без потрясений, путем адаптации мейнстрима. Успех на праймериз республиканцев Франсуа Фийона укрепляет шансы "системных" политиков на то, чтобы не допустить победы весной 2017 года Марин Ле Пен. Сопутствуй удача Саркози, фигура которого вызывает мало энтузиазма у французов, перспектива революционных перемен была бы куда выше. Но политическая линия будет корректироваться - повестку "Национального фронта" придется перенимать любому, кто бы ни пришел в Елисейский дворец.

Особняком стоит Германия, где нет сил, способных всерьез бросить вызов истеблишменту. Берлин может остаться единственной из ключевых западных столиц, в которой сохранится концептуальный подход эпохи после холодной войны, даже если он постепенно будет уходить из американской политики. Это может иметь двоякие последствия - либо германская стойкость превратится в "грибницу", из которой на следующем цикле вырастет новый виток либерально-атлантического подхода, либо нежелание приспособиться к изменившемуся тренду приведет-таки через некоторое время к политическому взрыву и в самой Германии.

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10443281.shtml
22.12.2016, 12:03
О главных итогах уходящего года

Президент США Барак Обама, президент России Владимир Путин и канцлер ФРГ Ангела Меркель на саммите G20 в Санкт-Петербурге, сентябрь 2013 года
Kevin Lamarque/Reuters

Уходящий год стал временем резких перемен в мировой политике, которые при внимательном рассмотрении выглядят если и не предсказуемыми, то легко объяснимыми. Но это в ретроспективе. В реальном времени почти никто не предсказал ни исход референдума в Великобритании, ни результат выборов в США, ни даже внезапное извинение Анкары перед Москвой и быстрое восстановление российско-турецких отношений.

То, что происходило в 2016-м, следствие давно копившихся изменений, количество перешло в качество. Закончился этап — время «после «холодной войны», когда считалось, что крепнет новое мировое устройство. На деле, опять же задним числом, выяснилось, что происходило другое — попытка перелицевать под американоцентричный мир западные институты, которые обслуживали «холодную войну» и двухполюсную конфронтацию. То есть не строительство нового, а адаптация старого. Безуспешно — качественно другие мировые обстоятельства потребовали и других форм.

Сейчас это осознано, правда, непонятно, что именно идет на смену. Пока похоже на растущую волну суверенизации и отката от глобального универсализма, хотя всеобщую взаимозависимость и взаимосвязанность никто не отменяет. В условиях сдвигов политического устройства особая ответственность ложится на лидеров, тех, кому положено и доверено управлять процессами.

Чем меньше четко определенных правил и понятных обстоятельств, тем больше зависит от точности принятия решений в каждый конкретный момент. А это, в свою очередь, определяется качеством руководства и качествами руководителей. Кто те люди, действия которых определили палитру 2016 года?

В сугубо субъективном рейтинге автора этих строк лицом мировой политики стал филиппинский президент Родриго Дутерте, избранный на пост в июне и с тех пор ставший постоянным поставщиком новостей.

В утрированном виде он олицетворяет мировую тенденцию, представителями которой стали Дональд Трамп, лидеры движения за выход Великобритании из ЕС и прочие деятели, которых принято называть популистами. Демонстративное и подчеркнутое отторжение истеблишмента — и национального, и мирового, отказ выражаться в политкорректных терминах, действия, вызывающие горячее одобрение обывателей, но выходящие за рамки принятых норм, а иногда и законов, наконец, готовность менять устоявшиеся внешнеполитические установки (в филиппинском случае — стремление укреплять отношения с Китаем в ущерб долгосрочному и казавшемуся безальтернативным альянсу с США).

В обычной ситуации (до недавнего времени) такой политик был обречен на скорую неудачу и уход, однако сейчас все может оказаться по-другому — меняется и внешний контекст (расстановка сил в мире), и настроение людей.

Другой знаковый типаж-2016 — турецкий президент Реджеп Тайип Эрдоган.

Его политика 2010-х годов спровоцировала большое напряжение в стране и регионе, Анкара оказалась в тупике и во внешней, и во внутренней политике. Эрдоган, несмотря на крайнюю амбициозность и нежелание идти на попятную, нашел в себе силы совершить резкий разворот в отношениях с важными соседями — Израилем и Россией. А потом использовал возможность, которую создали ему незадачливые путчисты минувшим летом.

В длительной перспективе последствия для Турции труднопредсказуемы. Переломить через колено сложное и многообразное турецкое общество и полностью персонифицировать управление можно лишь на какое-то время, внутренний диссонанс растет, свидетельством чему стало и варварское убийство российского посла в Анкаре. Однако обнулить последствия неудачной политики последних лет и перевернуть страницу Эрдогану удалось. Важный аспект истории с турецким переворотом — категорическое нежелание общества, даже той его части, что активно недовольна президентом, поддержать военное правление. То, что было нормой в ХХ веке, сейчас не проходит — автократия «во спасение» не встречает понимания.

Следующая характерная категория-2016 — представители политического мейнстрима, утратившие понимание состояния умов в собственной стране.

Премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон и его итальянский коллега Маттео Ренци решили использовать мнение избирателей, чтобы решить управленческие задачи, и крупно проиграли. Объявлять референдумы в условиях повсеместно нарастающего недовольства «начальством» — не просто риск, а фактически гарантированное поражение. Не столь крупным, но вполне показательным примером стало голосование в Нидерландах, где граждане не поддержали Соглашение об ассоциации ЕС и Украины. Голосовали они явно не по украинскому вопросу, который мало кого из голландцев вообще интересует, а в пику кабинету министров, чтобы выразить недоверие.

К той же категории неадекватно оценивающих обстановку относится и Хиллари Клинтон, назвавшая убогими сторонников Трампа. Она не поняла (как и лидеры кампании за членство Великобритании в ЕС), что «убогих» много и они могут обидеться.

Особняком в Европе и мире стоит канцлер Германии Ангела Меркель — олицетворение стабильности политики и в положительном, и в отрицательном смысле.

В положительном, потому что Меркель, несмотря на все тектонические сдвиги и вокруг, и внутри, продолжает твердо держать рычаги и контролировать ситуацию. В отрицательном, потому что в германской политике все заметнее проявляется национальная черта — упорство в следовании определенном курсу и неготовность его корректировать, даже если меняются важные обстоятельства. В Германии, в отличие от большинства других европейских стран, радикальных изменений политического ландшафта не предвидится, альтернативы Меркель нет. Хотя и там появились новые факторы: еще пару лет назад в центре Берлина невозможно было вообразить акцию против иммиграции и утраты национальной идентичности немцев, теперь это заурядное явление.

Барак Обама, уходящий лидер единственной сверхдержавы, заканчивает не на бравурной ноте. Вызвавшее возмущение Трампа высказывание Мишель Обамы о том, что завершение президентства ее мужа означает «конец надежды» (отсылка к книге Обамы 2006 года «Дерзость надежды»), не только горькая реакция на результаты выборов, но и, по сути, приговор. Воплотить надежду в жизнь не удалось.

Обама, вероятно, войдет в историю как политик, точно почувствовавший перемены, но так и не придумавший, что с ними делать.

Дональд Трамп обещает пересмотреть едва ли не все наследие своего предшественника. Необязательно это удастся сделать в полной мере, как бы то ни было, Обаме довелось быть переходным звеном от попытки построить мир на основании победы США в «холодной войне» к другой фазе, когда исход противостояния второй половины ХХ века уже не является определяющим. А все, что делается в переходный период, редко бывает долговечным.

Владимир Путин успешно укреплял свое реноме самого могущественного главы государства в мире. Это представление о нем достигло пика — теперь уже речь не о хитрых геополитических интригах и умении преподносить стратегические сюрпризы, а о способности вершить судьбу демократии в ведущих государствах мира. С лета 2016-го только и говорили, что о вмешательстве России в американский избирательный процесс, в следующем году это, похоже, повторится в Германии в преддверии осенних выборов в бундестаг.

Насколько справедливы обвинения, обсуждать бессмысленно — есть одни заявления против других, это все, что известно публике.

Однако примечателен сам факт того, что Путин стал символом чего-то пугающего Запад не на мировой арене, а внутри собственных стран.

Главный итог 2016 года — перемены внутри ядра мировой системы, в западных странах. Растущее нежелание обществ следовать путем, который правящий класс считает (считал до последнего времени) безальтернативным, приводит номенклатуру в растерянность и замешательство (как же так, все так хорошо шло...), порождает желание найти «руку кого-нибудь» (проще всего — Москвы), но линию приходится-таки корректировать.

Причем делать это надо быстро: если сам истеблишмент не адаптируется к настроениям, то остановить «популистов» уже не получится.

В наступающем году пример правильной коррекции может показать Франция, если Франсуа Фийон не пустит к власти «Национальный фронт», взяв на вооружение часть его лозунгов.

В 2017-м начинается новая эпоха. Двадцать пять лет после СССР закончились вместе с той повесткой дня, которую принес конец «холодной войны». Это надо понимать всем, в том числе и России, которой нужна политика нового содержания.

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10541081.shtml
23.02.2017, 13:20
О том, почему не стоит надеяться на «сделку» между Россией и США

Главы СССР и США Никита Хрущев и Джон Кеннеди на карикатуре времен Карибского кризиса, 1962 год Wikimedia Commons

Официальный представитель Белого дома Шон Спайсер в очередной раз объяснил намерения президента Трампа в отношении Москвы. «Если он сможет добиться сделки с Россией, что пытались сделать несколько последних администраций, то он так и поступит, а если не сможет — то не поступит. Но он попытается… Его успех как бизнесмена и переговорщика нужно рассматривать как позитивный знак, что он способен это сделать».

Ключевые слова здесь: «Что пытались сделать несколько последних администраций». То есть речь идет не о новых подходах, а о том, что Дональд Трамп обладает более высокой квалификацией, чем предшественники, и справится с тем, что им оказалось не под силу.

Соответственно, преемственности в политике на российском направлении будет существенно больше, чем инноваций.

Ничего удивительного. Ожидания, что Трамп качественно изменит отношения Вашингтона и Москвы, — производная от двух явлений. Во-первых, позитивных высказываний претендента на номинацию, а потом кандидата республиканцев о качествах Путина как лидера. Во-вторых, мощной медийно-политической кампании с обвинениями Трампа в пророссийских взглядах, а потом и в прямых связях с Кремлем и даже российскими спецслужбами.

Первое явно не стоит преувеличивать — Трамп всегда представлял Путина как антитезу Бараку Обаме: вот, мол, сильный лидер, защищающий национальные интересы, не то что наш рохля.

Миллиардер-республиканец строил стратегию на отрицании всего, связанного с Обамой. Второе — придумка демократических политтехнологов, которые в какой-то момент сделали ставку на запугивание избирателей призраком путинизма. На выборах это, как известно, сработало мало, но оказалось более перспективным после выборов и инаугурации, когда объектом воздействия стали уже не граждане США, а вашингтонское политическое сообщество. Вероятнее всего, накат продолжится, и он будет неизбежно ограничивать пространство для маневра Белого дома на российском направлении.

Как бы то ни было, это конъюнктурные обстоятельства, а между тем российско-американская стратегическая рамка определяется гораздо более солидной основой — наличием у двух стран самых больших на планете ядерных арсеналов и способности физически уничтожить друг друга.

Траектория развития отношений Москвы и Вашингтона по существу не меняется с пятидесятых годов прошлого века, когда установилась модель ядерного сдерживания, и циклы обострений и разрядок напряженности ритмично сменяются. Конец идеологической конфронтации не изменил cхему, хотя уменьшил (во всяком случае, так долго казалось) риск столкновения. Снижение порога страха, правда, произвело и расхолаживающее воздействие — угроза стала восприниматься как менее реальная, хотя арсеналов осталось более чем достаточно.

Сегодня военизированная риторика возвращается, и механизмы «холодной войны», призванные обеспечивать взаимную сдержанность, снова востребованы.

Неслучайно Дональд Трамп уже не раз упоминал ядерные потенциалы и разоружение в контексте России. Он это, правда, делает скорее инстинктивно, чем осознанно, но инстинкт не подводит — пока арсеналы существуют, они будут диктовать парадигму отношений.

Однако использовать тему для нового раунда дипломатической активности не получится — с российской стороны ясно сказано, что дальнейшие сокращения нецелесообразны, да и сам Трамп, если верить утечкам, жалуется Путину на невыгодность СНВ для Америки. Между тем последняя сделка под названием «перезагрузка» нанизывалась именно на стержень сокращения вооружений. Что еще может сыграть стержневую роль, непонятно.

Из заявлений, которые за последнюю неделю сделали высокопоставленные представители администрации США (прежде всего вице-президент Пенс и госсекретарь Тиллерсон), можно сделать один вывод: Вашингтон при Трампе не собирается включать Украину в пресловутую сделку с Москвой, скорее разрешение восточноукраинского конфликта выдвигается в качестве предварительного условия для дальнейшего торга. В этом есть своя логика. К Украине слишком много внимания, именно она стала детонатором обрушения отношений России и Запада три года назад.

Попытка обойти Киев или сделать его предметом размена создаст идеальный повод для атаки на Белый дом и будет использована как подтверждение всех обвинений в сговоре с русскими.

Однако исключение украинской темы из гипотетического «пакета» резко снижает его привлекательность для России. В прошлом году Сэм Чарап и Джереми Шапиро верно писали о том, что причиной неудачи российской политики Обамы стало нежелание обсуждать в рамках пакетного подхода сюжеты, которые Москва считает для себя жизненно важными, а Вашингтон — не первоочередными, но идеологически принципиальными. Прежде всего процессы на постсоветском пространстве. Стремление попросту обходить наиболее болезненные вопросы, сконцентрировавшись на тех, где в принципе можно договориться, привело к растущему раздражению России и ощущению «разводки».

Трамп отвергает все, что связано с Обамой, но воспроизводит тот же подход.

Принцип «избирательного вовлечения» России, объявленный когда-то еще Кондолизой Райс, не работал с самого начала. И тем более сейчас, когда отдельно взятые «сферы кооперации» соседствуют не с «зонами безучастия», то есть отсутствия сотрудничества, а с прямым подавлением через санкции и другие ограничительные меры.

В российско-американских отношениях не происходит ничего драматического, мы наблюдаем возвращение к норме.

Это норма доперестроечного периода, то есть времени, когда руководители Соединенных Штатов не считали задачей изменить своего собеседника, как это стало происходить после распада СССР. В этом, собственно, и заключается отличие Трампа от трех его предшественников. И Билл Клинтон, и Джордж Буш-младший, и Барак Обама, ведя дела с Россией, имели в виду (и говорили об этом публично), что она «неправильная», должна меняться. Используя выражение той же Кондолизы Райс, Соединенные Штаты практиковали «трансформативную дипломатию», то есть содействие преображению партнера в ходе взаимодействия. С точки зрения классических отношений великих держав это нонсенс, чреватый подрывом доверия, необходимого для достижения договоренностей. Что и произошло.

Трамп никого трансформировать не собирается — ни мир, ни отдельные страны. Поэтому его намерения будут более понятны Москве, чем то, что делали хозяева Белого дома с начала девяностых. Но стоит ли рассуждать о сделках? Ведь в период «холодной войны» «сделок» СССР и США не заключали, хотя и были равновесными сверхдержавами. Речь шла тогда о поддержании баланса, установившегося по итогам Второй мировой и цементированного угрозой гарантированного взаимного уничтожения. Периодически та или другая сторона пыталась сместить его в свою пользу, случалось обострение, после чего баланс восстанавливался, иногда действительно путем разменов.

Можно, например, вспомнить самый опасный эпизод «холодной войны» — Карибский кризис, после которого Советский Союз отказался от размещения ядерного оружия на Кубе, а Соединенные Штаты убрали ракеты из Турции. Но такая «сделка» была достигнута не только ценой острейшего военно-политического кризиса, а и в условиях полномасштабного противостояния.

Теоретически можно представить себе нечто схожее с Трампом. Его администрация состоит из людей (силовики и представители крупного и очень жесткого бизнеса), психология которых вполне допускает игру в эскалацию на грани фола.

Однако международный контекст все-таки качественно другой, никакого баланса нет, российско-американские клинчи отнюдь не исчерпывают глобальную повестку дня.

Норма отношений двух стран, учитывая культурно-исторические различия, геополитические устремления, заложенную традицией ХХ века конкурентность, — это регулируемое соперничество с постоянным элементом идейного противостояния, которое, однако, допускает возможность взаимовыгодной кооперации и взаимодействия по жизненно важным проблемам. В условиях глобальной среды последнее становится более востребованным.

Вообще, внимательно следить надо не за отношением Трампа к России, которое в итоге может оказаться гораздо более «обычным» подходом республиканца-консерватора, а за эволюцией того, как Америка смотрит на мир и понимает в нем свою роль. Начинает складываться новое устройство, и от позиции США во многом зависит пространство возможностей для других — что становится доступным, а чего надо добиваться (или не надо).

Рассуждать же о сделках, тем более «новых Ялтах» и прочих схемах раздела мира, не только бессмысленно, но и вредно.

Мир стал намного более демократичным и разнообразным, и мысль о том, что «крупняк» договорится о судьбе всех остальных, популярностью пользоваться не будет. Время сверхдержав уходит в прошлое, что тоже норма международных отношений, если смотреть на всю историю, а не только на прошлый век.