http://anonymouse.org/cgi-bin/anon-w...y/m.96859.html
18.10.2015, 19:24
19.10.2005
Александр Яковлев. 1991 год. Фото Дмитрия Борко
Он был чуть ли не единственным, кто проводил реформирование советской власти, общества и экономики сознательно. Он оказался способен на полную переоценку ценностей - он был чуть ли не единственным, для кого ценность человеческой жизни была абсолютным императивом.
Александр Николаевич был политиком с мышлением мирового масштаба. Он не только совершил политические изменения в стране, но и пошел дальше: вся его деятельность после 91 года - как академика, историка, ученого - была направлена на то, чтобы Россия осознала, какую катастрофу осуществил большевизм, каковы ее масштабы. Он до последней минуты вел Россию к самому главному - признанию трагедии, категорическому отказу от этого наследия, к возвращению самоуважения.
Александр Николаевич сочетал редкие качества - гражданина, солдата, человека. Эта солдатская составляющая, мне кажется, заставляла его в перестроечные годы и в последние годы, в отличие от "прорабов перестройки", быть наиболее последовательным, наиболее четко представлять, что мы хотим. Поэтому, когда в ельцинское время был осуществлен переход к коррупции, Яковлев оказался из видных политиков абсолютно чистым. К нему ничего не прилипло.
Я, как все граждане, знала Яковлева мало. Впервые познакомилась во время землетрясения в Армении, и тогда я ощутила внутреннюю близость с теми, кто руководит страной.
После смерти моего мужа я была как чокнутая, но в "Огоньке" прочитала соболезнования от Александра Николаевича, которые меня очень тронули. Я тогда поняла, что он отличается от наших политиков.
Судьбы русских политиков в ХХ веке нередко поражают своим драматизмом и тем, что можно назвать трагедией перемены участи. Несчастный Николай, погибающий в екатеринбургском подвале вместе с семьей и верными слугами. Немой, свихнувшийся Ленин, умирающий в Горках под ласковым присмотром чудесного грузина. Вспыльчивый Хрущев, кроющий предынфарктным матом бывших партайгеноссен, которые запрещают ему писать мемуары. Вознесшиеся и низвергнутые, они для нас - вечное напоминание о слабости земных царей и главных секретарей ЦК. И о слепоте людской: никто из них, умирая, так до конца и не понял, чему служил и за что расплатился.
Александр Николаевич Яковлев не был ни царем, ни генсеком, хотя по масштабу личности и силой характера, мягко говоря, не уступал руководящим товарищам из последнего политбюро. Но он единственный среди всех российских вождей первого и второго ряда до конца понял, чему поклонялся, - и каялся размашисто, щедро. В отличие от царских министров, казненных большевиков ленинской гвардии и даже говорливого Горби с его перестройщиками, мечтавшими построить капитализм под руководством КПСС, он клеймил идею, которой служил почти всю жизнь. Идеологию российского рабства, которая в его годы называлась коммунизмом, а в прежние времена - царской монархией. На восьмом десятке лет и позже, до самой смерти он стал апологетом русской свободы.
Порой это выглядело комично. Как это так, спрашивал я себя, мне в 18 лет все было ясно с этим чужим государством и родной страной, а он прозрел лишь стариком. Но Александр Николаевич не лгал, рассказывая о том, как медленно, мучительно пробивался к своей свободе. Ибо его идеализм и вера в коммунистическую утопию были нешкурного свойства.
Он вступил в партию на войне. Он дрался с фашистами не в политотделе на Малой Земле, а на Волховском фронте, морпехом, где служил командиром взвода - должность в те первые годы самая смертельная. За эту партию он проливал кровь и после тяжелого ранения вернулся домой инвалидом. А потом была карьера фронтовика из глухой ярославской деревни, выбившегося в люди. И он, победивший на справедливой войне самое гнусное государство за всю мировую историю, если не считать сталинского СССР, ощущал свою кровную причастность к освобождению человечества от нацизма. А значит, и к родной партии, и к родной стране. Да, собственно, когда началась война, ему было 18 лет. Первую свою партийную должность в Ярославском обкоме он получил в 27.
Его путь наверх был извилист, поскольку дикие на слух посты, которые он занимал, соединялись с мужественными, хотя и осторожными поступками. Читая дневники Твардовского или Кондратовича, легко убедиться, что в рамках дозволенного и порой за этими рамками первый заместитель заведующего агитпропом делал все что мог. А его знаменитая статья "Против антиисторизма", опубликованная в "Литературке" в глухом 1972 году, была подобна локальному взрыву в застойном болоте и стоила автору партийной карьеры, хотя и на свой лад.
Номенклатура своих не сдавала, и автор антишовинистической статьи отправился не в горьковскую ссылку, а послом в Канаду, где и протомился целых десять лет. Должно быть, там, в Канаде он все и понял - про страну и мир, вернувшись в СССР уже вполне сформировавшимся реформатором. Оставалось лишь переждать гонки на лафетах и дождаться Горбачева.
Горби перестраивал страну - вплоть до полного ее исчезновения с политической карты. Ельцин боролся с привилегиями, с Раисой Максимовной и с Горбачевым, падал в речку и когда выбирался на берег, ему подгоняли танк. Александр Николаевич Яковлев был другим: немногословным, несуетливым, нетщеславным, невластолюбивым. Он был мудр и, наблюдая весь этот цирк конца российского тысячелетия, не скрывал тревоги. Делал что мог: когда уже ненавидимая им номенклатура подняла голову после статьи Нины Андреевой, Яковлев переубедил генсека и организовал отрезвляющий ответ в "Правде". И номенклатура опустила голову, разглядывая свои мокрые штаны.
Он отменял цензуру. Рассекречивал, к изумлению и ярости большинства народных избранников, пакт Молотова-Риббентропа. Он круто разошелся с Горбачевым сразу после вильнюсских событий, выйдя из президентского совета на другой день после назначения. С апреля 91-го он предупреждал бывшего шефа о возможности путча, но не был услышан. Он сохранял дистанцию с ельцинским окружением и самим патроном, ясно осознавая границы свободолюбия нового царя, его человеческие слабости и уроки родной истории, которая так просто не позволит выбраться из вечного рабства. Кажется, задолго до Путина он предугадывал очередные заморозки на нашей почве и считал этот период почти неизбежным. И было что было, а он делал что должно.
Его покаяние было действенным. Порой он сетовал по мелочам, вспоминая как рекомендовал Крючкова на пост председателя КГБ. А смыслом жизни стала Комиссия по реабилитации жертв политических репрессий, став во главе которой он спасал не жизнь, но честь миллионов граждан - жертв ленинского и сталинского террора. Углубляясь в архивы, погружаясь в кровавый смрад наивного своего детства, юности, молодости, он видел время целиком, во всем его однообразии пыток, расстрелов, тюрем и лагерей. Стариком он судил себя и свою биографию, увлеченный этой небывалой самолюстрацией, и готов был щедро делиться с обществом своими новыми знаниями. Он вспоминал, информировал, предостерегал. Писал книги. Издавал многотомное собрание "Россия. XX век. Документы." Слушателей и читателей оказалось мало. Слишком мало, чтобы в новом веке страна свернула на путь свободы с привычной проторенной колеи.
Историк по образованию, Александр Николаевич Яковлев к концу жизни подводил печальные итоги - собственной жизни и жизни страны. Его последние выступления, здесь и на Западе, ныне читаешь как завещание, но не политическое, а нравственное. Оттачивая формулировки, он говорил о революции как общественной истерике, ведущей страну в тупик. Октябрьский переворот 1917 года именовал контрреволюцией, перечеркнувшей все надежды Февраля. Он утверждал, что при Ленине сложились две партии, коммунистов и чекистов, но вторые оказались сильнее, на горе людям и стране, - и это звучало как жгучая современность, напоминая об Августе, о Ельцине и о Путине. На Западе его слушали с огромным интересом. Здесь изредка интервьюировали в малотиражных газетах, а в высоких кабинетах при управляемой демократии уже общались через секретарш, и тут Яковлев становился насмешлив и говорил разные русские слова. Он все знал про новую эпоху, потому что полжизни прожил в ней. Александр Николаевич грустил, но не удивлялся.
Из той когорты, что воевала, начинала путь при Сталине, росла при Хрущеве, шла к вершинам власти после Брежнева, он был последним. Не считая Язова с Варенниковым... Вообще говоря, он был единственный. Ибо такой судьбы, такой глубины прозрений, таких знаний и такой беспощадности к себе не обрел никто из российских политиков ХХ века. По-волжски окающий, этот человек с густым голосом и веселыми глазами на изборожденном морщинами лицом мог бы стать гордостью благодарной своей страны, если бы страна была другая. Если бы она изменилась и пожалела о своем прошлом вместе с ним. А он ушел почти незаметно, наш последний герой, даровавший нам свободу в конце 80-х и с бесконечной горечью осознававший, что ничего случайного в нашей истории не было. Трагедию перемены участи он пережил спокойно. Трагедию России он переживал с болью, потому что не видел ей конца.
3332. Александр Освободитель
Линейный вид
