*2004. Ελλάδα

[Первый образовательный телеканал]

https://www.youtube.com/watch?v=idlp...n7hSW&index=28

[Первый образовательный телеканал]

https://www.youtube.com/watch?v=4yqP...n7hSW&index=29

[В.Шпаковский]

https://topwar.ru/128646-bronzovyy-k...konchilas.html
11 ноября 2017

Третье родитель Кронид поколенье людей говорящих
Медное создал, ни в чем с поколеньем не схожее с прежним.
С копьями. Были те люди могучи и страшны. Любили

Грозное дело Арея, насильщину. Хлеба не ели.
Крепче железа был дух их могучий. Никто приближаться
К ним не решался: великою силой они обладали,
И необорные руки росли на плечах многомощных.
Были из меди доспехи у них и из меди жилища,
Медью работы свершали: никто о железе не ведал.
Сила ужасная собственных рук принесла им погибель.
Все низошли безыменно; и, как ни страшны они были…

Гесиод «Труды и дни»

Мы закончили публикацию материалов по истории минойской цивилизации, написанных, так сказать, «по горячим следам». Но интерес к теме оказался настолько большим, что возникла необходимость ее расширить и рассмотреть еще несколько важных вопросов, непосредственно с ней связанных. В частности, это вопрос о гибели цивилизации минойского Крита, которая произошла из-за катасрофы, последствия которой сделали остров уязвимым для внешнего нашествия. Однако конец минойской цивилизации стал, по сути дела, и концом всего бронзового века. Вернее, эти два события удивительным образом совпали по времени. Такие совпадения в истории случаются сплошь и рядом, но что же там все-таки случилось? Имел место… «бронзовый коллапс» — говорят археологи и историки, называющие этим термином переход от бронзового века к железному, произошедший почти одновременно и в государствах древнего Ближнего Востока, и Восточном Средиземноморье (в Леванте, Малой Азии и в Греции). Здесь смена эпох оказалась связана с поистине катастрофическими изменениями как в общественном укладе, так и повлияла на утрату многих технологических навыков и культурных традиций, таких, например, как письменность. Имело место разрушение всех крупных государственных образований, не говоря уже о городах. На территории Европы наступил период первых «темных веков» (в Греции известны как «Греческие темные века»).
[IMG][/IMG]
Бронзовый литой меч, копирующий более ранние образцы с деревянной рукояткой. (Музей Лиона, Франция)

Хронологически все эти печальные события имели место в 1206—1150 гг. до н. э. Именно тогда произошло и нашествие «народов моря», погибли микенское царство, Хеттская держава на территории Анатолии и Сирии, да и доминированию Египта в Сирии и Ханаане тоже был положен конец, хотя само египетское государство устояло. Исчезло микенское линейное письмо и лувийская письменность. Почти каждый город, находившийся между Троей и Газой, был разрушен и после этого потом уже больше не заселялся: например, были заброшены навсегда такие города, как Хаттуса, Микены и Угарит.

«Бронзовый коллапс» или «бронза просто закончилась»?
[IMG][/IMG]
Макет древнего минойского корабля.

Катастрофа, имевшая место в указанный период, привела к очень серьезным регрессивным явлениям практически во всех сферах духовной жизни и в области материальной культуры. Искусство кораблестроения, зодчество и архитектура, технологии металлообработки, ткацкое дело, а уж тем более живопись были разом отброшены на столетия назад и возродились лишь через тысячу лет, в эпоху уже поздней греческой архаики. Например, миф о смерти царя Миноса в ванне в результате поданного по трубе царем Сицилии кипятка считался совершенным вымыслом даже в эпоху эллинизма, поскольку в Средиземноморье только в Риме эпохи империи появились бассейны, имевшие отдельные трубы для горячего и холодного водоснабжения. Раньше додуматься до этого оказалось просто невозможно, хотя критяне это умели давным-давно. Дворцы Кносса и Феста в несколько этажей и каменные дома горожан, оборудованные канализацией в городах на острове Санторин и на Ионийских островах – все это как бы выпало из истории и сознания людей того времени.
[IMG][/IMG]
Дворец в Кноссе. Северный вход. Реконструкция Артура Эванса.

В каждом крупном городе хеттов был найден слой разрушений, датируемый концом бронзового века, причем хеттская цивилизация, как об этом говорят находки археологов, так и не сумела вернуться к прежнему уровню, предшествовавшему этой катастрофе. Кстати, и древняя Троя тоже разрушалась как минимум два раза, и только потом ее уже окончательно забросили, так что только римляне построили на этом же холме свой город.
[IMG][/IMG]
Восьмеркообразные щиты – роспись дворца в Кноссе, зал Коллонад.

На Кипре города Энкоми, Китион и Синда были захвачены, подверглись разграблению, а затем были сожжены, причем опять-таки иногда по два раза, после чего люди покидали их окончательно. В городе Коккинокремос нашли множество кладов металлических изделий. Но раз их нашли археологи, то это однозначно говорит о том, что хозяева этих кладов за ними не вернулись. В то же время, «бронзовый коллапс» именно на Кипре привел не к его упадку, а напротив – к его расцвету, который затем продолжился до X века до н. э. То есть очень может быть, что именно Кипр, богатый залежами меди, стал своего рода «базой» для «народов моря». И это именно с него они совершали свои рейды в Левант, а затем свозили сюда награбленную добычу.
[IMG][/IMG]
Возможно так выглядели воины «народов моря», доставившие столько хлопот цивилизациям Древнего Востока. Художник Дж. Рава.

Раскопки города Угарита показывают, что массовые разрушения произошли уже после правления фараона Мернептаха. Тексты на глиняных табличках, которые были обожжены огнем пожара, бушевавшего в разрушенном городе, говорят о нашествиях с моря, о городах, к тому времени уже разрушенных «народами моря». В одном из текстов есть сообщение об отсутствии угаритского флота, который был занят тем, что патрулировал побережье.
[IMG][/IMG]
Шердены фараона бьются с филистимлянами. Художник Дж. Рава.

Ко времени переворота Хоремхеба для Египта все более серьезную угрозу стали представлять кочевники-шасу. Рамзес II после эпохальной битвы при Кадеше начал с ними войну. Египет и его наследники Египет отстояли, но города Ашдод, Ашкелон, Акко и Яффа были разрушены и более тридцати лет пустовали.
[IMG][/IMG]
Люди минойской эпохи любили себя украшать…

… Но что толку в этих украшениях, если тебе нечего есть, либо с моря приходят враги, которых ты не в силах отразить? (Археологический музей Ираклиона, Крит)

На Крите из дворцов микенской эпохи катастрофу бронзового века тоже пережить не смог ни один. На Пелопоннесе было разрушено 90% поселений. А что люди? Люди погибли! После чего наступили «Греческие темные века», длившиеся более 400 лет. Социологи определяют век, как жизнь трех поколений. Поскольку в то время продолжительность жизни была меньше, вряд ли будет ошибкой считать тот век за четыре поколения. То есть за это время сменилось 16 поколений. Вот как долго заняло возвращение к прежнему уровню культуры. А новый подъем начался лишь только в эпоху геометрической керамики.
[IMG][/IMG]
Гидрия в стиле геометрики. 750—700 гг. до н. э. (Лувр)

Аборигенное население Крита спасалось от набегов «народов моря» высоко в горах. Туда было трудно забраться, там было легко обороняться, но просто жить там было очень и очень неудобно.
[IMG][/IMG]
Рельефы в храме Мединет Абу в Египте. Слева направо: пленные «народы моря» – лабу, шекелеш, ханааниты и пелесеты.

Ассирийцы, правда, сумели отбиться от нашествия мушков при Тиглатпаласаре I. Но и Ассирии и Вавилону пришлось очень тяжело. К тому же Вавилон тоже пострадал – был разграблен эламитами во главе с Шутрук-Наххунте, после чего на долгое время утратил свое значение.
[IMG][/IMG]
Еще один египетский рельеф с изображением морской битвы египтян с «народами моря».

В Египет «народы моря» вторглись через Ливию. В их составе находились ахейцы, сикулы, ликийцы, шердены (или шарданы – возможно сардинцы?) и тирсены, после чего при Рамзесе III последовало новое нападение филистимлян (пеласгов?), чекер (тевкров?), шерденов и данайцев.
[IMG][/IMG]
Карта миграций народов Средиземноморья в эпоху «бронзового коллапса». Рис. А.Шепса

Понятно, что память о столь страшной трагедии в памяти людей сохранилась, хотя и в достаточной степени подвергалась мифологизации. Ряд античных авторов сообщал о времени до этой катастрофы как о потерянном «золотом веке». Например, Гесиод об эпохах Золотого, Серебряного и Медного веков писал, как об отделенных от его жестокого Железного века Веком героев.
[IMG][/IMG]
Воины во все времена любили заигрывать с хорошенькими женщинами! Художник Дж. Рава.

Существует множество точек зрения относительно возможных причин «бронзового коллапса». Это, например, сверхмощное извержение вулкана Гекла, датируемое 1159 г до н. э., хотя ряд археологов относит его к более позднему времени.
[IMG][/IMG]
Район Эгейского моря периода извержения вулкана на острове Санторин. Рис. А.Шепса

Харви Вайс – специалист по ближневосточной археологии из Йельского университета, изучая засухи в Греции, Турции и на Ближнем Востоке, посчитал именно длительную засуху, резко ухудшившую социально-экономическое положение целого региона, причиной неизбежных войн и миграций. Это вполне согласуется и с теми древнегреческими источниками, которые сообщают о сильной засухе, начавшейся вскоре после Троянской войны.
[IMG][/IMG]
Бронзовые кинжалы 2200 – 1600 гг. до н.э. (Музей Лозанны)

Ряд ученых, считая показательными находки множества мечей типа Naue II с юга Восточной Европы, и египетские и угаритские сообщения о вторжении «народов моря», видят в миграциях главную причину случившейся катастрофы. Недаром вскоре после правления фараона Рамзеса II египтяне построили несколько крепостей вдоль ливийского побережья именно для того, чтобы противостоять «морским народам». Однако, что вызвало эту миграцию? Первобытная жадность к «старым» и богатым народам? Традиционное желание бедных у богатых «все отнять и поделить» или были какие-то более глубокие, возможно, скрытые от нас причины?
[IMG][/IMG]
Форма для литья наконечников копий, ок. 1400 – 1000 до н.э. (Соммерсет, музей графства)

«Железная концепция» Леонарда Палмера, например, говорит о том, что поскольку именно в это время была открыта металлургия железа, а оно было более доступно, нежели бронза, то армии с железным оружием смогли одолеть армии, использующие бронзовое оружие и колесницы, хотя оружие из железа и было сначала худшего качества. Впрочем, со временем стали считать, что окончательный переход к орудиям и оружию из железа имел место уже после того, как «катастрофа бронзового века» закончилась. То есть не железо само по себе стало причиной «бронзового коллапса».
[IMG][/IMG]
Литейная форма для отливки бронзового меча, ок. 800 г. до н.э. Вюртемберг, Штутгард.

Могло ли уменьшится производство бронзы из-за сокращения поставок олова? Да, могло. Но с чего? Были исчерпаны оловянные рудники или случилось еще что-то? Скорее всего, имел место именно системный коллапс, затронувший не только Восточное Средиземноморье. В Центральной Европе тоже можно наблюдать заметный регресс между периодом культуры полей погребальных урн XIII—XII вв. до н. э. и более поздней гальштатской культурой в X—IX вв. до н. э. – то есть временем синхронному «греческим темным векам», начавшимся после крушения микенской цивилизации. Но тогда опять, что же вызвало кризис сразу в нескольких системах тогдашнего общества?
[IMG][/IMG]
Бронзовые мечи из Национального музея Копенгагена.

Есть сугубо военная точка зрения историка Роберта Дрюса, считающего, что новые виды вооружения и доспехов, в частности литые (а не кованые) наконечники копий и длинные колюще-рубящие мечи типа Naue Type II, появившиеся в восточных Альпах и Карпатах около 1200 г. до н. э., привели к возникновению массовых армий, вытеснивших армии воинов-профессионалов с колющими мечами-рапирами. А затем бронза была и вовсе заменена железом (без изменения дизайна самого меча). Гомер часто использует слово «копья» в качестве синонима слова «воин», то есть именно это оружие в это время стало играть на войне главную роль.
[IMG][/IMG]
Свою былую роль воины на колесницах постепенно потеряли… Художник Дж. Рава.

Этим оружием стали пользоваться прото-гоплиты, которые теперь смогли успешно отражать атаки боевых колесниц, и это они сокрушили армии прежних рабовладельческих государств, чья военная мощь основывалась именно на использовании боевых колесниц. Как видите, гипотез предостаточно, но как все было на самом деле сказать, разумеется, не возьмется никто, уж очень давно все это было!

[Ю. Белох]

https://www.gumer.info/bibliotek_Buk...loh/intro2.php
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение
Предание
Исторический интерес есть плод культурного развития. Первобытный человек живет только настоящим; его еще не тревожит вопрос о том, каковы были судьбы его племени в прежние времена, а если подобный вопрос и возникает в нем иногда, он отвечает на него так же произвольно, как на вопрос о причине того или другого явления природы. Поэтому дикие и полуцивилизованные народы совершенно лишены исторических преданий в точном смысле этого слова.

Каковы были исторические представления греков в глубокой древности, это лучше всего показывают генеалогические предания знатных семейств. В Греции, как и во всякой другой стране, аристократия дорожила своими родословными, как удобным средством возмещать недостаток собственных заслуг действительными или мнимыми заслугами предков. Все эти родословные восходили до богов, но списка че* ловеческих предков нигде нельзя проследить дальше X века. Так, обе спартанские династии насчитывали от персидских войн до героев-эпонимов Агиса и Эврипонта, т.е. за период приблизительно в четыре столетия, одна 12, другая 13 членов, исключая самих эпонимов, причем ближайшие преемники последних, подобно им самим, вероятно, относятся к области мифа, так что действительное историческое преда*ние восходило здесь, по-видимому, не дальше начала VIII столетия. Такой же характер носили родовые записи знати малоазиатских колоний. Историк Гекатей из Милета, писавший около 500 г. до Р.Х., называл себя потомком бога в 16-м поколении; следовательно, его первый человеческий предок должен был жить в X веке. Но и в эту родословную были, вероятно, зачтены эпоним рода и, может быть, также некоторые другие мифические предки. Великий врач Гиппо* крат из Коса, родившийся около 460 г., насчитывал 18 пред*ков до Асклепия; так как последний и сын его Подалирий — мифические лица, то в лучшем случае остаются только 16 исторических предков. Значит, и в этом роде воспомина*ния не шли дальше 1000 г. Притом, всякое подобное генеа*логическое предание в своей древнейшей части совершенно бесцветно; оно дает одни голые имена, и ничего более. Дос* таточно бросить взгляд на подвиги, которые приписываются спартанским царям, жившим до Телекла и Теопомпа, чтобы тотчас заметить, что мы имеем здесь дело не с историей и даже не с легендой, а просто с позднейшим вымыслом.

Правда, рядом с генеалогическим преданием существу* ет и поэтическое предание — героическая песнь. Но певцы нисколько не интересуются той исторической связью, в ко*торой совершались воспеваемые ими доблестные подвиги; мало того — обыкновенно они лишены даже способности различать, что было раньше, что — позже. В самом деле, какие известия об Одоакре и Теодорихе сообщает нам „Песнь о Гильдебранте" или что мы знали бы о великой ре* волюции, потрясшей Афины в конце VI века, если бы от то*го времени до нас не дошло никакого другого памятника, кроме песни о Гармодии? Но главное — то, что историче*ская песнь как таковая большею частью недолговечна. Уже древний Гомер знал, что слушатели постоянно требуют но* вых рассказов; поэтому греческая героическая песнь доисто*рической эпохи исчезла очень рано, и притом так бесследно, что до нас почти не дошло известий о ней, и мы заключаем о ее существовании главным образом на основании аналогии в истории развития других литератур.

Историческая песнь составляет, правда, лишь один из элементов народного эпоса, но она нераздельно сливается в нем с другими составными частями — с религиозными ми*фами и свободными созданиями поэтической фантазии. В глазах певца весь легендарный материал представляет одно* родную массу, которою он, в известных границах, считает себя вправе распоряжаться по своему произволу. Какая кри* тика отважилась бы выделять крупицы исторической правды из нашей „Песни о Нибелунгах" или из французского ры* царского эпоса, если бы до нас не дошли, кроме поэтиче*ских, еще и документальные свидетельства? А так как от эпохи, в которую складывался греческий эпос, не сохрани*лось никаких письменных памятников, то все попытки вы*делить историческое ядро „Илиады" или „Фиваиды" остают* ся пустыми предположениями, на место которых с равным правом можно поставить противоположные гипотезы. Ко* нечно, верить можно всему, чему угодно; но тот, кто считает поход „семи против Фив" историческим фактом, должен, оставаясь последовательным, признать за действительное событие и поход бургундов против столицы Этцеля.

Все, что было сказано об эпосе, применимо — притом, конечно, еще в большей степени — и к остальным сказани* ям, с которыми мы знакомимся только по позднейшим ис* точникам и которые отчасти возникли уже под влиянием эпоса. Для реконструкции древнейшей истории подобные мифы ничего не дают. 1 В области римской истории этого не отрицал, со времен Нибура, ни один серьезный исследова* тель; пора бы нам применить этот вывод и к греческой исто* риографии.

Но эпос является первоклассным источником для изу*чения политической, хозяйственной и духовной жизни гре*ков в доисторическую эпоху. Однако этим источником надо пользоваться осторожно. „Илиада" и „Одиссея", в той фор*ме, в которой они дошли до нас, составляют результат мно*говекового развития. Мало того, что отдельные части обеих эпопей возникли в совершенно различные эпохи, но соглас*но условиям эпической техники, из одной песни в другую было перенесено множество оборотов, стихов и даже целых отрывков. Из подобных повторений состоит почти половина нашей „Илиады" и „Одиссеи", и несомненно, что многие такие формулы были заимствованы из более древних эпи*ческих произведений. Эти особенности главным образом и составляют то, что мы называем условным эпическим сти*лем. Понятно, что они должны были влиять и на содержа*ние; стремясь к чистоте слога, певцы естественно избегали упоминания о таких предметах, которые не встречались в более ранних песнях. Последовательно проводить это правило было, конечно, невозможно, да и сами поэты были да*леки от такой педантической приверженности к старине; сплошь и рядом в их произведениях сказываются условия их собственного времени, и тем сильнее, чем дальше отстоит это время от возникновения эпического стиля. Таким обра* зом, „Одиссея" в общем изображает более высокую ступень культурного развития, чем „Илиада", и такая же разница об*наруживается между более древними и позднейшими песня* ми каждой из этих двух эпопей.

Подробности — ниже, в V главе.

Наряду с эпическими произведениями, уже древность черпала сведения о доисторической культуре греков из ар*хеологических памятников, какими являются стены Микен, Тиринфа и других столиц, или гробницы вроде так называе* мых сокровищниц Атрея и Миния. Но ясное и живое пред* ставление о промышленности и искусстве этой отдаленной эпохи дали нам только раскопки, произведенные в течение последних двадцати лет в Трое, Микенах, Тиринфе и других местах. Многочисленные памятники, добытые этим путем, создали новую эпоху в нашем знакомстве с доисторическим бытом греков, и в изучении этого материала наука далеко еще не пришла к окончательным выводам, тем более что изо дня в день приходится отмечать все новые важные открытия. Еще более далекие перспективы, за эпоху разделения пле*мен, открывает нам сравнительное изучение языков и рели*гий, отчасти также сравнительная история права. Понятно, что пользование этими данными требует еще большей ос*мотрительности, чем пользование эпосом или археологиче*скими памятниками.

Напротив, мы напрасно стали бы искать сведений о доисторическом прошлом греков у древних культурных на*ций Востока. Из финикийской литературы до нас не дошло ни одной строки, которая имела бы отношение к первона* чальной истории Греции, а древнейшие места Библии, упо*минающие о греках (яван), относятся к эпохе не ранее конца VII столетия. Ассирийцы также пришли в соприкосновение с греками лишь в сравнительно позднее время; поэтому мы узнаем из клинообразных надписей только то, что знали бы и без них, именно, что большую часть населения Кипра в конце VIII века составляли греки. Правда, иероглифы сооб*щают о вторжениях в Египет „северных народов" 1 в эпоху девятнадцатой династии, т.е. около 1200 г. до Р.Х.; рядом с ливийцами, в точном смысле (ребу), названо также ливий*ское племя машауаша, и далее — народы шардана, турша, шакалуша, акайваша и лукка. Эти названия пытались ото*ждествлять с именами сардинцев, тирренцев, сицилийцев, ахейцев и ликийцев, но единственное основание, на которое опираются эти рискованные гипотезы, есть приблизительное однозвучие имен. Несколько позже, при Рамсесе III (ок.1180—1150), Египет снова подвергался нападениям со стороны „северных народов", между которыми на этот раз упоминаются и данаупы. Некоторые ученые видели в по*следних данайцев, но эта догадка остается простым предпо*ложением даже для тех, кто не считает данайцев чисто ми* фическим образом. Еще и авторы „Илиады", за исключением одного позднейшего места, совершенно не знают Египта, и даже в „Телемахии" путешествие в Египет изображается как чрезвычайно опасное предприятие. Поэтому трудно предпо*ложить, чтобы культурные народы, жившие по берегам Эгейского моря, уже в столь раннюю эпоху предпринимали военные походы в Египет, и во всяком случае ни один осто* рожный исследователь не будет строить исторических ком*бинаций на таком шатком основании.

На вопрос о времени появления письменности у греков наши предания не дают, конечно, никакого ответа, по той же причине, по которой, говоря словами Гомера, никто не мо*жет рассказать о своем рождении как очевидец. Первона*чально греки, по-видимому, заимствовали у малоазиатских народов то силлабическое письмо, которое на отдаленном Кипре удержалось до времен Александра, но некогда было распространено на гораздо большем пространстве. Следова*тельно, греки могли познакомиться с алфавитом только по*сле заселения Кипра, потому что невероятно, чтобы, зная алфавит уже до прибытия на этот остров, они заменили его столь несовершенным письмом.

Сейчас в литературе их принято называть „народами моря". (Ред. 2008).

Притом, ко времени приня* тия алфавита звук „ iod ", по-видимому, уже исчез из большей части наречий, так как семитическое изображение этого зву* ка было употреблено для обозначения гласной i . Напротив, звук „ vau " (дигамма) был еще повсюду в употреблении, чем и объясняется то обстоятельство, что для гласной и (у) при*шлось создать новый знак. Таким образом, греческий язык стоял в это время приблизительно на той ступени развития, которую представляет наша „Илиада" В эпосе письмена упоминаются только однажды, притом в таких выражениях, которые ясно показывают, что ни поэт, ни его слушатели не умели читать и со страхом смотрели на таинственные знаки, которые способны перенести выражение наших мыслей в отдаленные страны 1 Поэтому мы должны представлять себе ионийское общество IX и, может быть, даже VIII века, в об* щем безграмотным. Действительно, ни одна из дошедших до нас греческих надписей не восходит далее VII столетия, а древнейшие надписи на камне, время которых можно уста*новить с полной уверенностью, относятся лишь к началу VI столетия. Точно так же почти все монеты VII века еще лишены надписи 2 Таким образом, едва ли можно допустить, чтобы алфавит вошел в употребление у греков раньше VIII века, хотя, разумеется, возможно, что это случилось еще в IX веке и даже несколько раньше. Впрочем, с точки зрения историографии это обстоятельство не имеет большого зна*чения; во всяком случае несомненно, что до VII века пись*менность была достоянием немногих лиц и только с этого времени стала входить во всеобщее употребление 3

Илиада. VI . 168—170: ...в Ликию послал и недобрые дал ему зна* ки. Много зловещих письмен на дощечке складной начертал он. И на по* гибель его приказал передать ее тестю" (Илиада Гомера /пер. Н.М.Минского. М. 1896. С.95). Значит, это было действительно письмо, какие бы письмена поэт ни имел в виду —фонетические, или кипрские силлабические, или хаматские иероглифы.

* 2 Древнейшей монетой, имеющей надпись, является, по-видимому, найденный в Галикарнасе статер Фанеса, который относится, может быть, еще к VII столетию. К последним годам этого века относятся, вероятно, и древнейшие коринфские статеры, носящие простой знак О.
* 3 В литературе письмо упоминается, кроме цитированного выше

Итак, уже древние не обладали ни одним письменным памятником, который восходил бы за VII или, в крайнем случае, за VIII столетие. Надписи, сделанные „кадмейским" письмом, которые Геродот видел в храме Аполлона Исмения в Фивах, не могли быть древнее, так как были написаны на эпическом диалекте. В храме Геры в Олимпии хранился медный диск, на котором старинными письменами были из*ложены постановления о соблюдении божьего мира в дни празднеств: здесь упоминалось имя какого-то Ликурга, кото* рого позже отождествляли со спартанским законодателем. Между тем последний вовсе не представляет собою истори*ческой личности, и так как Олимпийское празднество полу*чило известное значение только в VII веке, то и наша над* пись не может относиться к более раннему времени. Многие греческие храмы обладали списками своих жрецов, восхо*дившими до глубокой древности. Так, в Аргосе точно знали имена жриц Геры и число лет служения каждой из них, по меньшей мере, до XIII столетия. До нас дошел список жре*цов Посейдона в Галикарнасе; он начинается с Теламона, сына самого бога, и здесь также чрезвычайно точно указана продолжительность службы каждого жреца. Нет надобности доказывать, что древнейшие части этих списков сочинены в позднейшее время, но где именно начинается настоящее ис* торическое предание, — этого мы, при современном состоя*нии дошедшего до нас материала, не можем определить. Са* мо по себе маловероятно, чтобы списки жрецов были более древнего происхождения, чем генеалогические предания царских и аристократических фамилий.

Имена победителей на Пифийских, Истмийских и Не- мейских играх начали записывать не раньше первой полови* ны VI века; списки карнейских победителей сохранялись в Спарте, по преданию, начиная с 26-й Олимпиады (676— 673 гг.). Еще раньше, с 776 г., начинается список победите* лей на Олимпийских играх; но в своей древнейшей части, до VI века, он не опирается на одновременные записи и полуместа „Илиады", впервые у Архилоха, fragm . 89, т.е. в середине VII столе*тия.

чил свою теперешнюю форму только после 480 г. Списки магистратов-эпонимов, ввиду их огромной практической важности, принадлежат, вероятно, к древнейшим письмен* ным памятникам; возможно поэтому, что имена спартанских эфоров действительно записывались уже с 757 г., как утвер*ждают наши источники. В Афинах имена архонтов стали записывать приблизительно с 682 г. Точно так же в VII веке впервые начали записывать договоры, законы и т.п. Прибли* зительно в то же время возник, вероятно, и обычай писать на жертвенных дарах имя жертвователя и на надгробных кам*нях — имя покойника. Тогда же и художники начали вы*ставлять на своих произведениях свои имена.

В то время, конечно, еще никому не приходило в голову сохранять для потомков путем письменности известия об исторических происшествиях, и позже об этом не думал в Греции ни один человек вплоть до V века 1 Письмом пользо* вались пока еще исключительно для практических надобно*стей; читающей публики еще не было, поэтому каждое про*изведение было рассчитано на устную декламацию и заклю*чено в размеренную речь. Но поэзия уже не жила исключи* тельно в мире мифов, а обращалась иногда и к интересам настоящего. Солон рассказывал о своем законодательстве, Тиртей — о мессенских войнах, Мимнерм — о борьбе ио*нийских городов с царями Лидии, Каллин — о набеге диких киммерийцев, Алкей — о политической борьбе в Митилене. Так постепенно рассеивается мрак, окружающий греческую древность; исторические события и лица начинают высту*пать из тумана легенды, и впервые становятся возможными, хотя и неточные, но близкие к истине хронологические оп*ределения, тогда как в дописьменную эпоху всякая датиров*ка сводится, как в геологии, на „раньше" и „позже" Однако и легенда продолжала свою работу, и позднейшая греческая историография охотно черпала из этого источника, чтобы пополнять пробелы действительного исторического преда* ния, не страшась в то же время возмещать недостающее соб*ственными комбинациями, пока не получалось, наконец, по* добие прагматического рассказа. Таким образом, наша бли*жайшая задача состоит в разрушении этих произвольных построений; мы должны быть довольны, если нам удастся уяснить себе по крайней мере важнейшие моменты развития, и принуждены отказаться от мысли дать настоящую исто*рию этой эпохи, — ибо мнимое знание гораздо хуже незна*ния.

Хроник, какие существовали в Средние века или в Риме, у греков в древности не было, иначе до нас дошло бы известие о них. Так наз. горой, ( annales ), вроде того, какой впервые составил во времена Геродота Харон Лампсакский для своего родного города, а позже Гелланик и другие атти- дографы для Афин, были научными работами и составлялись отчасти на основании документального материала, которым эти писатели, впрочем, не всегда пользовались правильно.

Сказанное сейчас в значительной степени применимо даже к истории Персидских войн. То поколение, которое сражалось у Марафона и Саламина, не оставило рассказа о своих победах; лишь следующее поколение занялось изло* жением этих событий с той целью, чтобы, как говорит Геро* дот, великие и достойные удивления подвиги греков и вар*варов не были забыты с течением времени. Его произведе*ние и было почти единственным источником, из которого древние черпали сведения о Персидских войнах; главным источником является оно и для нас, сохранившись, к сча*стью, до нашего времени. Но Геродот писал уже в начале Пелопоннесской войны 1 , а в течение полувека, протекшего со времен Дария и Ксеркса, легенда успела заткать своим цветным покровом подвиги отцов. Правда, в распоряжении Геродота были и одновременные свидетельства, вроде над*писей на памятнике Победы в Дельфах или на гробнице ге* роев, павших у Фермопил, — и он пользовался этими свиде* тельствами; он говорил еще со многими людьми, которые принимали участие в битвах 480 и 479 гг. на греческой и персидской стороне. Но Геродот не был способен создать из такого материала истинную историю эпохи; для этого ему недоставало прежде всего способности понимать политиче*ские явления и сведений по военному делу, а глубокая религиозность заставляла его повсюду видеть действие сверхъес*тественных сил. Поэтому он изобразил нам Персидские вой*ны не так, как они произошли в действительности, а как от* разились в сознании его современников; и здесь мы опять должны удовольствоваться восстановлением основных черт.

Последний факт, о котором он упоминает, — отправка спартанца*ми посольства к персидскому царю летом 430 г.

Не в лучшем положении находится и история так назы* ваемой пентеконтаэтии, пятидесятилетнего промежутка времени от Персидских войн до Пелопоннесской. Уже Фу*кидид жалуется на то, что ни один из его предшественников не описал событий этой эпохи, исключая Гелланика, рассказ которого полон хронологических неточностей. Поэтому Фу* кидид счел необходимым предпослать своему сочинению краткий очерк развития Афинского государства со времени Персидских войн; но и этот очерк дает лишь голые факты и, вопреки ожиданиям, которые возбуждает упрек Гелланику, нередко оставляет нас в неизвестности по вопросам хроно*логии. Во всяком случае эти немногие главы были для древ*них и до сих пор остаются для нас основным источником сведений об этом времени. То, что прибавили к этим извес* тиям позднейшие историки, имеет значение лишь постольку, поскольку они опирались на документальный материал, — а таких сообщений немного.

Лишь для эпохи Пелопоннесской войны мы имеем в „Истории" Фукидида подробный рассказ очевидца. Конечно, мы не должны предъявлять к автору таких требований, какие предъявляем к современным нам историкам; он дает нам главным образом историю военных действий и дипломати* ческих переговоров, а внутреннего развития государств ка*сается лишь в тех случаях, когда оно приводило к насильст* венным переворотам. Поэтому он часто умалчивает о том, что для нас было бы всего важнее знать. Притом, и матери* ал, который был в его распоряжении, представлял в своих отдельных частях далеко неодинаковую ценность, и Фуки* дид не всегда относился к нему в достаточной степени кри* тически, а иногда подчинялся и чисто художественным со* ображениям больше, чем можно было бы желать. Тем не ме*нее Фукидид остается для нас первоклассным источником, и ни об одном периоде греческой истории мы не осведомлены так хорошо, как о тех 21 годах Пелопоннесской войны, ко*торые описал этот историк. Зато его произведение уже в древности пользовалось неоспоримым авторитетом, как труд Геродота — для эпохи Персидских войн; и еще в наше время есть немало ученых, которые перед лицом Фукидида готовы отказаться от всякого самостоятельного суждения 1

Фукидиду не было суждено довести до конца свою „Ис* торию"; она внезапно обрывается на рассказе о событиях осени 411 г. Продолжение ее дал младший современник Фу*кидида, Ксенофонт, в своей „Греческой истории", доводя*щей рассказ до битвы при Мантинее (362—361 гг.). Этот труд, стоящий во всех отношениях бесконечно ниже „Исто*рии" Фукидида, значительно уступает ей и в обстоятельно*сти, потому что рассказ о событиях, наполнивших полвека, занимает у Ксенофонта столько же места, сколько Фукидид посвятил истории двадцати одного года. Притом он крайне неравномерно пользуется своим материалом, то впадая в многоречивый тон мемуаров, то сжимая свое повествование до размеров краткого очерка, умалчивает обо многих важ* ных событиях и часто дает нам скорее историю Спарты, чем историю Греции. Но, при всех своих недостатках, „Грече*ская история" все-таки имеет для нас неоценимое значение как рассказ современника. Семидесятилетний промежуток от 431 до 362 г. есть единственный продолжительный пери* од во всей греческой истории, о котором мы имеем беспре* рывный рассказ современников.

Однако сочинения Фукидида и Ксенофонта сохранились отнюдь не ради своего содержания, а потому, что были на* писаны образцовым аттическим слогом. С тех пор, как элли* ны обратились в „ромеев", нация потеряла всякий интерес к своему прошлому, а потребностям школы удовлетворяли краткие руководства. Поэтому погибла вся обширная историографическая литература трех столетий от Филиппа до Августа; уцелел лишь труд Полибия, потому что в нем было изображено возникновение всемирного владычества римлян. Да и из этого сочинения полностью дошли до нас только первые пять книг, а остальные 35 сохранились лишь в от*рывках и извлечениях.

Спасительную реакцию против этого поклонения Фукидиду пред*ставляют сочинения Мюллера-Штрюбингса ( Miiller - Stubihgs Н.) ( Aristo * phanes und die historische Kritik . Leipzig , 1873; Thukydideische Studien . Wien , 1881 и множество мелких статей в журналах); впрочем, иногда ав*тор, как обыкновенно случается, заходит в своей критике дальше предпо*ложенной цели.

Последними мы обязаны тому об*стоятельству, что Полибий очень рано сделался таким же авторитетом для истории описанной им эпохи, каким был Фукидид для истории Пелопоннесской войны. Так, напри*мер, рассказ Ливия об отношениях римлян к Греции, начи* ная со Второй Пунической войны, есть не что иное, как со*кращенный перевод соответствующих мест Полибия; так же широко пользовались его трудом и греческие историки им*ператорского периода — Диодор, Аппиан, Плутарх. Таким образом, все наши сведения по греческой истории за время от начала Второй Пунической войны до разрушения Корин*фа основаны почти исключительно на Полибий. И в общем он вполне заслуживает своей славы, потому что он, бесспор*но, занимает первое место между всеми греческими истори* ками, сочинения которых дошли до нас,— исключая, может быть, одного Фукидида. Но современным источником, ка*ким являются произведения Фукидида и Ксенофонта, исто* рия Полибия оказывается только отчасти. Из 73 лет, которые он описал (219—146), на его зрелый возраст пришлось лишь около половины; следовательно, для всей первой половины своего труда он должен был черпать материал у других ис* ториков. При этом он, с одной стороны, обнаруживает такую большую зависимость от них, какой нельзя было бы ожидать от столь замечательного писателя, а с другой — стремление относиться критически к своим источникам и отчасти также раболепие перед известными личностями нередко заставля*ют его произвольно искажать действительность.

Вообще зависимость большей части античных истори* ков от источников, которыми они пользуются, очень велика. Греческая историография до конца сохранила на себе следы своего происхождения от эпоса; отсюда обыкновение встав*лять в рассказ речи, которым не пренебрегали даже писатели вроде Фукидида или Полибия, — отсюда те фантастические описания битв, в которых полководцы нередко играют роль гомеровских героев, — отсюда те чудеса и трогательные происшествия, о которых с такой любовью распространяют*ся столь многие из этих историков. Если лучшие из них смотрели на эти приемы с презрением, то для большинства история все-таки была частью изящной литературы, и свою цель они видели не столько в выяснении исторической исти*ны, сколько в том, чтобы заинтересовать читателя. Развитию этой школы сильно способствовало и риторическое направ*ление, получившее господство в IV веке. Таким образом, содержание сплошь и рядом отходило на второй план перед формой; о тщательном анализе источников в нашем смысле не думал почти никто, и обыкновенно писатель просто спи*сывал свой источник, большей частью еще придавая ему тенденциозную окраску. В научной обработке истории древ* ность никогда не пошла дальше первых опытов, да и от них до нас дошли лишь обломки.

Сказанное особенно применимо, конечно, к тем руково* дствам по всемирной истории, которые начали появляться со времен Августа для удовлетворения потребностей „образо*ванной" публики. Самостоятельные исследования не входи*ли в задачу их составителей; они довольствовались собира*нием отрывков. Так написал Николай Дамасский (род. ок. 64 г. до Р.Х.) на греческом языке всеобщую историю от древнейших времен до своих дней, — огромное сочинение в 144 книги, которое, однако, погибло именно вследствие сво* ей обширности. До нас еще дошли большие извлечения из первых семи книг, содержавших историю Греции и Востока до Кира. Такой же характер носила и „Филиппова история" („ Historiae Philippicae ") Помпея Трога из Нарбонской Гал* лии, который жил около этого же времени и писал на латин* ском языке по греческим источникам. Из этого сочинения, кроме краткого пересказа содержания, сохранился лишь экс-церпт, сделанный во II или III веке Марком Юнианом Юсти-ном, — жалкая компиляция, которая именно поэтому много читалась во времена отцов церкви. К сожалению, и мы при* нуждены пользоваться этой книгой, так как для некоторых периодов греческой истории она представляет единственный дошедший до нас связный рассказ, как, например, для эпохи до Персидских войн, и особенно для большей части III и второй половины II столетия.

Больше сохранилось от „Исторической библиотеки" си*цилийца Диодора, которая в византийское время получила большое распространение как руководство по греческой ис*тории. Подчиняясь, по-видимому, римскому влиянию, автор избрал для своего произведения форму анналов. В основу его он положил хронологическое сочинение неизвестного автора I века до Р.Х., у которого он заимствовал списки афинских архонтов и победителей на Олимпийских играх, годы царствований, сведения о продолжительности войн и т.п. В эти рамки вставлены извлечения из исторических ис*точников. Все это Диодор проделал со свойственной компи*ляторам небрежностью: события лишь изредка излагаются у него под тем самым годом, в который они случились; очень часто происшествия нескольких лет соединяются под одним годом, а иногда одно и то же событие рассказывается дваж*ды под различными годами. Таким образом, хронологиче*ские указания Диодора заслуживают внимания только в тех случаях, когда они заимствованы из упомянутой выше хро*ники. Значение самых эксцерптов зависит, конечно, от дос*тоинства источников, из которых они взяты, и надо при*знать, что Диодор был счастлив в выборе своих руководите*лей, хотя в большинстве случаев он отнюдь не опирается на первоисточники. Так, историю Персидских войн он излагает исключительно по Геродоту, историю пентеконтаэтии и Пе*лопоннесской войны — главным образом по Фукидиду, час* то даже в сходных выражениях; немало черпал он и из „Гре*ческой истории" Ксенофонта. Но более точное исследование показывает, что всеми этими произведениями он пользовал* ся не прямо, а через посредство какого-нибудь другого писа* теля. Для древнейшей истории греческого Востока таким посредствующим источником была всеобщая история Эфо*ра, писавшего в эпоху Филиппа и Александра, а древняя ис* тория Сицилии заимствована из сочинения ученого историка Тимея, который жил при Агафокле и Гиероне. Для истории Александра и его преемников источником Диодора был, по- видимому, Дурис, современник этих событий. Покорение Востока римлянами описано по Полибию, эпоха от разруше* ния Коринфа до Марсийской войны — преимущественно по сочинению стоика Посидония из Родоса, которое составляло продолжение „Всеобщей истории" Полибия.

Методологические приемы Диодора лучше всего выяс*няются, если сравнить сохранившиеся у Фотия отрывки из сочинения Агатархида Книдского о Красном море с соответ* ствующей частью „Исторической библиотеки" Это сравне*ние показывает, что Диодор дает не более как сокращенный пересказ своего источника, хотя он и не считает нужным со* общить нам об этом обстоятельстве. В таком же отношении стоит он и к Полибию, и вообще — повсюду, где мы еще имеем возможность сравнивать Диодора с его источниками, мы приходим к тому же выводу. Это обстоятельство делает для нас его произведение самым важным из всех историче*ских сочинений древности, какие дошли до нас; его „Исто*рическая библиотека" оправдывает свое название и, по крайней мере отчасти, пополняет пробел, обнаруживающий* ся в наших источниках между Ксенофонтом и Полибием. Так, без Диодора мы очень мало знали бы по истории Сици*лии в доримскую эпоху; ему мы обязаны тем, что Дионисий и Агафокл представляют для нас не бесплотные тени. Точно так же у Диодора мы находим единственный связный и бо*лее или менее подробный рассказ об эпохе Филиппа и вой* нах после смерти Александра, а для полувекового промежут* ка от Пелопоннесской войны до Филиппа его „Библиотека" составляет важное дополнение к „Греческой истории" Ксено-фонта. Даже список афинских архонтов, эта основа всей гре*ческой хронологии, дошел до нас в связном виде только у Диодора. Как важен для нас Диодор, лучше всего показывает состояние греческой историографии за тот период, для кото* рого его описание не сохранилось, — потому что, к сожале*нию, и этот источник дошел до нас не вполне: за исключени* ем немногих отрывков, вся вторая половина „Библиотеки", обнимавшая эпоху от 300 до 60 г. до Р.Х., погибла, а из пер* вой половины также недостает пяти книг ( VI — X ), обнимав*ших древнейшую историю Греции до похода Ксеркса.

Во всемирно-историческом повествовании роль отдель* ной исторической личности неминуемо умаляется; между тем именно великие люди прошлого продолжали возбуждать живой интерес даже в то время, когда всякая способность к пониманию исторических явлений была давно утрачена. Правда, александрийская эпоха создала богатую биографи* ческую литературу; но эти ученые труды уже не соответст* вовали извращенному умственному вкусу современного об* щества. И вот, на исходе первого века нашей эры Плутарх из Херонеи задался целью облечь старый материал в новые формы. Он был философом, по крайней мере в том смысле, в каком это слово понималось в его время; у него не было ни*каких данных, чтобы сделаться историком: легко понять, что должны представлять собою его биографии. Лучше всего характеризует его точку зрения странная мысль ставить ря* дом с каждым греческим героем топорного римлянина; при этом, например, Перикл попадает в компанию с Фабием Кунктатором, Алкивиад — с Кориоланом, Фемистокл — с Камиллом. Плутарх не стесняется даже поставить в парал* лель с освободителем Сицилии Тимолеоном — Эмилия Пав* ла, подавившего самостоятельность Греции. Но именно это безвкусное произведение составляет главную заслугу Плу*тарха. Его биографии, по крайней мере греческие, имеют очень ученый вид и испещрены бесчисленными цитатами, но обыкновенно это — чужие перья. Анализ его источников часто представляет непреодолимые затруднения, там как до нас не дошло почти ничего из всей биографической литера*туры, которою пользовался Плутарх. Но историк древности не может предъявлять больших требований; он должен быть доволен тем, что в этих жалких компиляциях сохранилось все-таки множество драгоценных сведений, которые мы на*прасно стали бы искать в наших остальных источниках!.. Мы оценим заслугу Плутарха, если сравним его с римляни*ном Корнелием Непотом, биографиями которого почти со*вершенно невозможно пользоваться.

Из всех героев древности наибольший интерес в образо* ванном обществе возбуждал даже во времена упадка вели*кий Александр. В царствование Клавдия ритор Квинт Курций Руф написал по-латыни на основании греческого источ*ника историю завоевания Азии. Гораздо большее значение имеет „Анабасис Александра" Арриана из Никомидии, пи*савшего в первой половине II века до Р.Х.; этот труд состав*лен главным образом по сочинениям двух офицеров из вой*ска Александра, Аристобула из Кассандрии, и Птолемея, первого греческого царя Египта. А так как и Плутарх оста* вил нам жизнеописание Александра, и Диодор посвятил ис*тории великого царя всю XVII книгу своей „Библиотеки", то эта эпоха известна нам лучше, чем какой-либо другой пери* од древней истории; впрочем, все эти сочинения, конечно, не могут вознаградить нас за утрату первоисточников.

Ввиду тесных сношений, существовавших между Гре* цией и Римом с начала III века, обработки римской истории должны, естественно, представлять важный источник и для истории греческого мира. Но римская анналистика респуб*ликанского периода бесследно погибла; великое произведе*ние, в котором Ливии при Августе изложил историю своего народа, отодвинуло на задний план и обрекло на забвение все прежние работы этого рода. Таким образом, все наши сведения по древнейшей истории Рима мы получаем из вто* рых или третьих рук, за исключением тех немногих событий, о которых сообщают нам Полибий как очевидец, или какой- нибудь документальный памятник. Между тем, и от „Рим*ской истории" Ливия до нас дошла едва четвертая часть; его рассказ обрывается для нас тотчас после битвы при Пидне, и в уцелевшей части недостает целых десяти книг ( XI — XX ), в которых была изложена главным образом история войны с Пирром и Первой Пунической войны. Но высокий автори* тет, которым пользовался Ливии в течение всего император* ского периода, имел то последствие, что краткие руково*дства по римской истории, появлявшиеся в это время, для республиканской эпохи давали обыкновенно простые извле* чения из Ливия. Так поступили Флор, Евтропий, Орозий; много пользовался Ливием и Дион Кассий, написавший в начале III века обширную историю Рима на греческом языке. Его рассказ о событиях до 68 г. перед Р.Х. утрачен, но до нас дошли большие извлечения из этой части во всемирной истории византийца Иоанна Зонары XII века.

Уже ритор Дионисий Галикарнасский, живший во вре*мена Августа, дал греческой публике историю Рима от его основания до начала Первой Пунической войны, преимуще*ственно по римским источникам. Но в уцелевшей части рас* сказ доходит только до децемвирата и, следовательно, лишь мимоходом касается событий греческой истории. Важнее для нас краткая римская история Аппиана из Александрии,

II века. Это — чрезвычайно небрежный очерк, составлен* ный, однако, по хорошим источникам; материал расположен в нем по странам, так что внутренняя связь событий боль* шею частью утрачивается. Но как ни плоха эта книга, она представляет собою все-таки один из наших главных источ* ников для истории царства Селевкидов и войн с Митрида- том.

Все эти писатели ограничивались преимущественно из*ложением политической истории. Что касается экономиче*ской истории, то древность вообще не дала ни одной обра*ботки ее; для этого ей недоставало главного условия: инте*реса и способности к изучению экономических явлений. За*то живейший интерес стала возбуждать к себе с IV века ис*тория духовной жизни человечества. Но и в этой области древние не пошли дальше частных исследований, ни разу не возвысившись до общей обработки предмета, а тем более — до выяснения взаимодействия между духовным и политиче* ским развитием.

Уже Аристотель дал краткий очерк истории самой по*пулярной из наук — философии; его ученик Теофраст по*святил тому же предмету обширное сочинение („Мнения физиков"), из которого до нас дошли большие отрывки. В

III веке до Р.Х. Диоген Лаэртский составил серию биографий знаменитых философов, расположенных по школам; его книга есть последний остаток громадной литературы этого рода, которая не дошла до нас. По истории других наук со* хранилось очень мало связных сообщений; таковы отрывки из сочинений родосца Эвдема, ученика Аристотеля, по исто* рии математики и астрономии, и краткий очерк истории ме* дицины во введении к сочинению Цельса. Истории литературы до нас от древности не дошло, несмотря на усердие, с которым этот предмет разрабатывался в александрийскую эпоху; здесь нашим главным источником являются скудные указания, встречающиеся в лексиконе византийца Свиды 1 Краткая история музыки сохранилась между сочинениями Плутарха. О древних исследованиях по истории искусств мы узнаем главным образом из „Естественной истории" Плиния, частью также из путеводителя по Греции, составленного во II веке до Р.Х. Павсанием, который обращал особенное вни* мание на уцелевшие памятники искусства.

Однако историографические произведения дают лишь отраженный свет; они представляют нам события не в их истинном виде, а так, как эти события отражались в уме по*вествователей. Несчастье древней истории заключается в том, что она лишена той твердой основы, которою являются архивы для истории Средних веков и Нового времени. Тем не менее литературные источники сохранили нам довольно большое число документальных памятников по политиче*ской истории древности. Первое место между ними занима*ют речи, которые были произнесены в Афинском народном собрании или афинских судах, или — как речь Исократа о мире, — будучи лишь изложены в форме речи, распростра*нялись в качестве брошюр книгопродавцами. Речи Демос* фена и Эсхина в процессах о посольстве и против Ктесифона дают нам более ясное представление о положении дел в Афинах при Филиппе и Александре, чем какое бы то ни бы*ло историографическое повествование. Такую же услугу оказывает нам комедия для эпохи Пелопоннесской войны. Понятно, что при пользовании подобными источниками мы ни на минуту не должны упускать из виду их субъективного характера и не должны принимать за чистую монету ни пре*увеличений и карикатур Аристофана, ни обвинений в низо*сти и бесчестности, которые возводит адвокат вроде Демос*фена на своих противников или на противников своих кли*ентов. В эту ошибку впадали прежние ученые, но иногда это случается и теперь. — Сюда относится, далее, теоретико-политическая литература греков.

Правильно: Суда — название анонимного Византийского словаря-справочника конца X в. (Ред. 2008).

До нас дошла одна из древнейших попыток этого рода — трактат „Афинская по*литая", ложно приписанный Ксенофонту; автором этой кни* ги был афинский олигарх из времен Пелопоннесской войны. Сам Ксенофонт оставил нам краткий очерк государственно*го устройства Спарты. Гораздо важнее оба больших сочине*ния Платона „Государство" и „Законы" и особенно „Поли*тика" Аристотеля, — первая теория политики, составленная на основании обширного индуктивного материала. К ним примыкает теперь и новооткрытый трактат „Афинская поли* тая", кем бы он ни был составлен — самим ли Аристотелем или кем-нибудь из его учеников по его инициативе и под его руководством. Здесь мы впервые находим подробное и связ*ное описание государственного строя Афин в IV столетии и, сверх того, еще краткий очерк их политической истории до восстановления демократии после падения Тридцати тира* нов; и хотя для древнейшей эпохи достоверность сведений, заключающихся в этом очерке, частью очень сомнительна (как и естественно, ввиду характера источников, которыми мог располагать автор), но он сообщает нам все-таки ряд чрезвычайно важных известий, основанных на документаль* ном материале.

Не таково отношение между документальными памят*никами и историографической литературой в области исто* рии умственной жизни. Как ни велики потери, понесенные поэтической литературой греков, — до нас дошли образцы почти всех ее родов, и притом как раз лучшие. Мы еще те* перь читаем эпопеи Гомера, от каждого из трех великих тра* гиков сохранилось по несколько драм, а уцелевшие пьесы Аристофана знакомят нас с характером аттической комедии. В большем или меньшем числе уцелели и речи всех десяти классических ораторов Афин. Из литературы александрий*ской эпохи также сохранились многие выдающиеся произ* ведения, отчасти в подлиннике, отчасти в латинских перера* ботках. Наконец, при помощи фрагментов мы можем соста*вить себе представление даже о большинстве утраченных памятников поэтического творчества.

В худшем положении находится история наук. Так, из греческих философов доримского времени сохранились полностью только сочинения Платона и большая часть со*чинений Аристотеля; от всех остальных уцелели только от*рывки, правда, очень ценные, но недостаточные для восста*новления систем. Это нарушает правильность перспективы, и мы невольно преувеличиваем значение этих двух мысли* телей в истории развития греческой мысли. Из медицинской литературы доримского времени до нас дошло только соб* рание сочинений учеников Гиппократа, из работ по зоологии — только „История животных" Аристотеля, по ботанике — сочинения Теофраста, по минералогии — только отрывок из сочинения Теофраста „О камнях" Несколько больше сохра* нилось из литературы по математике: „Элементы" Евклида и множество сочинений Архимеда, Аполлония из Перги, Ге-рона Александрийского и других. С исследованиями алек* сандрийских филологов мы знакомимся почти исключитель* но по схолиям. Из древней географической литературы уце*лели лишь немногие мелкие произведения, как, например, относящееся к IV веку описание прибрежных стран так на*зываемого Скилака из Карианды и краткая география в сти* хах, I века до Р.Х., приписываемая Скимносу Хиосскому. За потери в этой области отчасти вознаграждает нас сочинение Страбона из Амасии в Понте, современника Августа и Тибе-рия. Он не обладал большими научными сведениями и близ* ко придерживался своих источников, особенно главного из них — Артемидора Эфесского, который за сто лет до него написал такое же сочинение, заслуженно пользовавшееся большой известностью и послужившее источником также для Плиния в географических книгах его энциклопедии. Притом „География" Страбона полна археологических оши*бок, так что, например, его описание Греции есть почти не что иное, как комментарий к гомеровскому „списку кораб*лей" Но он умеет хорошо и наглядно описывать, а много*численные исторические сведения, рассеянные в его книге, придают ей большую цену и для историографии.

Из хронографических работ древности, которые дошли до нас, древнейшей является так называемая Паросская хроника — найденная на Паросе надпись 264 или 263 г. до Р.Х. Это — не лишенный ошибок краткий список важнейших событий политической и литературной истории Греции, с указанием числа лет, прошедших от каждого из них до вре* мени составления хроники. Большее значение имеют упомя* нутые выше извлечения из неизвестного нам хронографа, которые Диодор положил в основание своей „Истории" Первое хронологическое сочинение, которое дошло до нас вполне, относится уже к христианскому времени; это хрони* ка Евсевия, епископа палестинской Кесарии. Автор задался целью согласовать библейскую хронологию со светской; свое летосчисление он начинает с рождения Авраама, а рож* дение Христа помещает в 2015 г. этой эры. Его книга осно* вана исключительно на поздних источниках и имеет поэтому лишь относительное значение, но ввиду крайне неудовле*творительного состояния античной хронографии она являет*ся для нас необходимым пособием, в особенности для исто*рии эллинистического периода. Вообще точная хронология древней истории была бы невозможна, если бы вера в связь небесных явлений с событиями человеческой жизни не по*буждала античных историков тщательно отмечать все сол* нечные и лунные затмения, — один из немногих случаев, где суеверие оказалось для чего-нибудь полезным.

На границе между литературными и документальными памятниками стоят монеты и надписи. Из последних в нача*ле XIX века были известны лишь немногие; еще в большом издании Бёка было приведено всего лишь около 7000 надпи* сей, тогда как в настоящее время их число простирается до 30—40 тыс. и эта цифра с каждым днем возрастает. Наи*большее значение надписи имеют, конечно, для так назы*ваемых „древностей", т.е. для истории права, финансов, ад*министрации, культа и частной жизни, и относительно всех этих вопросов они произвели полный переворот в наших знаниях; но и политическая история не осталась в обиде, хо*тя в этой области надписи служат главным образом только для дополнения или исправления сведений, добытых иным путем.

Греческие монеты дошли до нас в большом количестве.

Их значение заключается прежде всего в том, что право че*канки было во все времена одним из главных атрибутов су*веренной власти, вследствие чего монеты дают нам самые верные сведения о целом ряде государственно-правовых от*ношений. Далее, они очень важны и для экономической ис*тории, так как только в них мы можем почерпнуть точные данные о господствовавших в древности системах ценности. Изображения на монетах, заимствованные в большинстве случаев из религиозного культа, составляют важное пособие при изучении греческой религии. Наконец, эти памятники дают ценный материал и для истории пластических ис*кусств, так как мы почти всегда имеем возможность опреде*лить древность каждой уцелевшей монеты с весьма неболь*шим приближением.

Рядом с этими говорящими источниками чисто мону*ментальные памятники имеют лишь второстепенное значе*ние. Как уже было сказано, мы в значительной степени обя*заны им нашими сведениями о доисторическом быте Гре*ции; но и для исторических эпох в них содержится немало ценного материала: так, особенно могильные раскопки зна*комят нас с верованиями, нравами и экономическими отно*шениями древних, а изучение городских развалин ставит на твердую почву наши топографические исследования и вво*дит нас в городскую жизнь греков. Но главное значение мо*нументальных памятников состоит все-таки в том, что они дают нам возможность проследить развитие пластических искусств. Наиболее обильны наши источники по истории архитектуры; многие из знаменитейших строений древности вполне или отчасти стоят еще теперь, и даже там, где уцеле*ли лишь немногие обломки, почти всегда возможна идеаль*ная реконструкция всего здания. Впрочем, сохранившийся материал так обширен и так быстро увеличивается благодаря новым раскопкам, что сколько-нибудь удовлетворительной разработки его мы, вероятно, еще не скоро дождемся. — Из скульптурных произведений первоклассных мастеров до нас дошло, напротив, только одно: статуя Гермеса Праксителя, несравненную прелесть которой может, впрочем, вполне оценить только тот, кому удалось посетить развалины олимпийского святилища. Но мы имеем еще целый ряд произве*дений второстепенных мастеров и множество копий перво*классных произведений, оригиналы которых утрачены; а рельефные украшения храмов еще и нас непосредственно знакомят с характером работы великих художников класси*ческой и эллинской эпох. — Более всех других были под*вержены влиянию времени, вследствие непрочности мате* риала, произведения живописи, и из них, действительно, не сохранилось ни одного, которое древние могли бы назвать выдающимся; до нас дошли лишь картины, изготовленные ремесленным путем для декоративных целей. Однако и то, что сохранилось, дает нам возможность составить себе пред* ставление о ходе развития греческой живописи и понимать указания наших письменных источников. Правда, о степени гениальности знаменитых художников древности мы можем только догадываться.

Таковы дошедшие до нас источники по греческой исто*рии. Этот материал так обширен, что в течение целого сто*летия его не удалось вполне разработать, и есть еще целые области, которых едва коснулось исследование. И все-таки, как скудны наши источники в сравнении с тем, что утрачено или что мы имеем в своем распоряжении для других перио*дов истории! Но было бы слишком опрометчиво из-за этого относиться с пренебрежением к тому, что уцелело, — тем более отчаиваться в возможности всякого истинного познания. Конечно, мы знаем о Гёте несравненно более, чем об Еврипиде, о Наполеоне — чем о Перикле или Александре, о государственном устройстве Венеции — чем о государст*венном устройстве Афин. Но если нам и повсюду остаются неизвестными подробности событий, если мы и принуждены отказаться от надежды раскрыть психологические мотивы, если, наконец, пробелы в наших источниках и очень велики, — основные черты исторического развития греческого на*рода выступают перед нами с достаточной ясностью. Мало того, мы можем видеть их тем отчетливее, что здесь не при*ходится иметь дело с той массой подробностей, которая так часто затрудняет наш взор при изучении более близких нам эпох. История древности похожа на ландшафт, обозреваемый с вершины горы; мелочи ускользают от взгляда, но тем рельефнее выступают характерные черты. Правда, кто видит движущую силу исторического развития в отдельных личностях, в „великих людях", а не в народных массах, стремле* ния которых воплощаются в этих героях, тот пусть лучше не прикасается к древней истории.

Но как бы мы ни относились к этим вопросам, — греческая история остается важнейшей страницей в истории человечества. Все то, за что мы еще теперь боремся, — истина, свобода, равенство, — за все это боролись уже греки. Весь путь развития, в середине которого мы теперь находимся, лежит здесь перед нами готовый и законченный; мы видим, как возникает греческая культура, как она расцветает и приносит плод и как она, в конце концов, умирает, погрузив* шись в мрак умственного и политического деспотизма, — и причины всех этих явлений ясно выступают перед всяким, кто умеет читать книгу истории. И греки боролись не напрасно. Вся наша новая культура основывается на греческой культуре; грекам мы обязаны всеми благами, которые делают нашу жизнь достойной жизни, — нашей наукой, нашим искусством, идеалами умственной и политической свободы. И эти блага будут существовать даже тогда, когда классиче* ское образование в современном смысле слова исчезнет. Ис* следовать историю такого народа должно было бы быть одной из наших важнейших задач, даже если бы ее источники были еще гораздо более скудны. Обязанность историка — проникнуть так далеко, как позволяют находящиеся в его распоряжении средства; там, где этих средств не хватает, он должен покориться необходимости и не переступать границ, поставленных нашему познанию.

[Ю. Белох]

https://www.gumer.info/bibliotek_Buk...y/beloh/01.php
Национальная индивидуальность обусловливается главным образом языком 1 Греческий народ начал существовать лишь тогда, когда греческий язык выделился из индогерманского праязыка; поэтому первыми нашими сведениями о греческой истории мы обязаны языку. Его близкое родство с языком индусов, персов, германцев, кельтов, италиков и других народов, которых мы объединяем под общим именем индогерманцев, свидетельствует о том, что предки всех этих народов жили некогда в соседстве друг с другом на небольшом пространстве и говорили на одном и том же языке. Это заставляет предполагать — хотя отнюдь еще не доказывает, — что они принадлежали и к одному племени.

Где именно находилась родина исконного индогерманского народа, мы до сих пор не в состоянии определить. Но сравнение языков показывает, что наши предки были бродячим или полубродячим пастушеским народом, — а такой образ жизни, конечно, не мог выработаться в покрытых лесами горных местностях Южной и Западной Европы. Лишь потребность найти новые пастбища для возрастающего числа стад заставила индогерманцев проникнуть в эти области и захватывать в них все более широкие пространства, пока море или сопротивление других племен не положили, наконец, предела их наступательному движению. При этом тесная связь между отдельными частями народа неминуемо должна была исчезнуть, различия в языке и нравах становились все более глубокими, и, наконец, народ распался на множество племен, утративших всякое сознание своего прежнего единства.

Греки, если судить по данным их языка, сохраняли тесную связь с остальными индогерманцами Европы еще и в то время, когда индусы и иранцы уже давно успели отделиться от общего ствола. Но так как страна, которую они занимали в историческое время, лежит на периферии области распространения индогерманского языка, то можно с уверенностью сказать, что и они покинули старую родину сравнительно очень рано 1 Первой страной, в которой греки поселились оседло и где они выработали свою национальную индивидуальность, была, вероятно, Фессалийская долина; отсюда они позже, по мере своего размножения, заселили горные области на западе и юге, тогда как отлив на север сдерживался напором следовавших за греками других индогерманских племен.

* 1 Одного языка для этого, правда, недостаточно; негр, говорящий по-английски, далеко еще не англичанин. Хорошее определение понятия на*циональности дает Геродот. VIII . 144 (Геродот. История /пер. Г.А.Стре-тоновского. М., 1972. С.416). (См. ниже, с.98).

Таким образом, греки оказались запертыми на южной оконечности Балканского полуострова, между Эгейским и Ионическим морями, до линии, идущей от Олимпа к Акрокеравнским горам, т.е. до 40° с.ш. Эта страна занимает около 70—75 тыс. кв. км и, следовательно, по величине приблизительно равна Баварии и почти в два раза больше Швейцарии или Силезии. Она представляет плоскогорье, круто спускающееся к Средиземному морю; высшая горная вершина, которая именно благодаря этому сделалась в мифологии ме*стопребыванием богов, — Олимп, на севере Фессалии — достигает высоты почти в 3000 м, а многие другие горы воз*вышаются более чем на 2000 м; таковы горные системы Пинд и Парнас в Средней Греции, Киллене и Тайгет в Пело* поннесе. Между цепями гор остается место обыкновенно лишь для тесных долин или узких низменностей у устьев рек; единственной значительной долиной полуострова явля* ется окруженный горами бассейн Фессалийского Пенея. Зато море и суша перерезывают здесь друг друга, как нигде на земном шаре; если исключить область Пинда, то на всем по* луострове не найдется ни одного пункта, который отстоял бы от берега более чем на 60 км, и с каждой высокой горы видно открытое море. Вследствие этого не могли образоваться крупные реки; даже большая часть ручьев совершен*но высыхает в период летнего бездождья, так что мы легко можем понять изречение греческого поэта, что вода есть лучшая из всех вещей. Таким образом, почва малопригодна для земледелия и только при упорном труде может прокор*мить население; такова в особенности менее плодородная восточная половина полуострова у Эгейского моря, где мес*та, пригодные для обработки, кажутся оазисами среди об* ширной каменистой пустыни. Но по красоте видов Греция может поспорить даже с прибрежьями Средиземного моря; благородные контуры гор, склоны скал, лишенные расти*тельности, мрачная зелень хвойных лесов, белая снежная пелена, которая большую часть года покрывает высокие го*ры, и далеко внизу синяя гладь моря, и блеск южного солн* ца, разлитый над всеми этими красотами, — все вместе со* ставляет очаровательную картину, которая неизгладимо за*печатлевается в душе зрителя.

Унаследованное нами от древних представление, будто греки нахо* дились в особенно близком родстве с италиками, так что составляли вме*сте с ними отдельную этнографическую группу, совершенно опровергну*то новейшей лингвистикой.

Нет сомнения, что в то время, когда греки заняли эту страну, она была еще почти вся покрыта густым девствен* ным лесом, а ее долины заняты болотами и озерами. Еще и много веков спустя, во времена Гомера, Греция была чрез* вычайно лесиста, а горные области запада и севера — Это-лия, Эпир, Македония — были богаты лесом в течение всей древности. В лесах обитали лев, медведь и дикий бык, в го* рах — серны и дикие козы, а волк, олень и кабан водились повсюду в изобилии 1 Но и человеческих обитателей греки должны были найти на полуострове; как и повсюду в Евро*пе, индогерманцам предшествовало более древнее населе*ние. Единственный след этих исконных жителей страны сохранился, по-видимому, в названиях некоторых местностей Греции; других следов мы не в состоянии открыть, по край*ней мере при современном состоянии наших знаний, кото*рые, впрочем, именно в этом отношении еще крайне недос*таточны. Точно так же мы не можем сказать, к какому пле* мени принадлежали эти первые обитатели Греции; по всей вероятности, они были очень малочисленны и стояли на низкой ступени развития. И действительно, греки очень рано оттеснили или поглотили их; уже древнейшие предания изо* бражают всю страну от моря до моря занятой одной ком*пактной массой греческого населения 1

* ' О фауне Древней Греции ср.: Keller О. Thire des klassischen Alter - thums in culturgesch . Bezeihung ; Innsbruck , 1887. Лев водился в V веке толь* ко на Пинде и в горных областях Македонии: некоторые сказания, как напр., мифы о Немеиском и Киферонском львах, показывают, что некогда они были распространены по всему полуострову. Точно так же дикий бык (в двух видах, Bison europaeus и Bos priemegenius ) встречался в историче* ское время еще только в Македонии; в доисторический период граница его распространения лежала, по-видимому, гораздо далее к югу, так как один ручей в Эпикнемидской Локриде назывался бычий и Гомер несколь*ко раз называет щит „шкурой дикого быка".

Только по ту сторону Олимпа и Акрокеравнских гор мы встречаем народы другого племени: на западе иллирийцев, на востоке — фракийцев. От языка последних сохранились лишь немногие следы, которых, однако, вполне достаточно, чтобы уничтожить всякое сомнение в принадлежности этого народа к индогерманской группе племен. То же самое можно сказать об иллирийском языке, который, как известно, про*должает жить в современном албанском. Но если эти народы и были родственны грекам по племенному происхождению, то их наречия сильно отличались от греческого языка и гре* ки могли объясняться с ними только через переводчиков; так же велика была разница между греческой культурой, с одной стороны, и культурой фракийцев или иллирийцев, с другой.

Греческие писатели V и IV веков обыкновенно причис* ляют к варварам и южных соседей фракийцев и иллирийцев — эпирцев и македонян. И действительно, при своем отда* ленном положении, эти народы принимали мало участия в культурном развитии нации; здесь до поздней исторической эпохи уцелел остаток доисторической древности Греции, и мы не можем осудить афинянина времен Перикла или Де*мосфена, который, путешествуя по этим странам, спрашивал себя, действительно ли он еще в Греции. Древний Гесиод был менее нетерпим: он прямо называет македонян греками, и местные названия, имена лиц и уцелевшие остатки эпиротского и македонского наречий неопровержимо доказывают, что он был прав, т.е. что македоняне и эпирцы действитель* но принадлежали к греческому племени. Притом, Додона не могла бы уже так рано сделаться национальным святилищем греков, если бы она лежала в варварской стране. А между эпирцами и македонянами вообще невозможно провести резкой черты в этнографическом отношении. Правда, равни*на Аксия — позднейшая Нижняя Македония — была перво*начально заселена фракийскими племенами и обратилась в греческую страну лишь с VII века, благодаря завоеваниям македонских царей из дома Аргеадов. Если поэтому примесь чужих элементов должна была быть здесь особенно велика, то она все-таки была не больше той, которая встречалась во многих других колониях, считавшихся, тем не менее, истин*но греческими.

Ниже (гл. V ) мы докажем, что этих коренных обитателей нельзя отождествлять с пеласгами.

На своей новой родине греки, вероятно, еще долго вели бродячий или полубродячий образ жизни. Но по мере того, как население увеличивалось, недостаток земли принуждал его к более интенсивной эксплуатации почвы; земледелие все более отодвигало скотоводство на задний план, и нация оказалась прикрепленной к земле. При этом члены одного и того же рода, державшиеся вместе во время переселения, селились друг подле друга, как это наблюдается и во всех других странах, занятых индогерманцами, — в Индии, Гер*мании, Италии и т.п. Еще в историческое время добрая чет* верть всех деревень Аттики называлась по именам тех ро*дов, которыми они были основаны.

Дело в том, что у греков, как и у всех остальных индо-германских народов, господствовал родовой порядок, — без сомнения, наследие той эпохи, которая предшествовала раз*делению племен. Человека, не принадлежащего к такому союзу (фратрия, фратра и т.д.), еще Гомер представляет себе не иначе, как беззаконным и безбожным 1 В основе это* го порядка, по-видимому, и здесь лежало первоначально ма* теринское право. Это доказывается тем выдающимся положением, которое занимают родоначальницы в генеалогиче*ской традиции; а в Эпизефирских Локрах знать даже в позд* нее время производила себя не от родоначальников, а от бла* городных женщин из так называемых „ста домов", которы*ми, по преданию, была основана эта колония. Такой же ха*рактер носит легенда об основании Тарента „сыновьями дев", парфениями. Во всяком случае этот строй был остав* лен очень рано. Уже в самой отдаленной древности, от кото* рой до нас дошли сведения, принадлежность к роду обу*словливалась происхождением со стороны отца; и так как с этой точки зрения легенды, возникшие на почве материнско* го права, казались странными позднейшим поколениям, то предание внесло в них поправку, дав в супруги каждой ро* доначальнице какого-нибудь бога. Таким образом, все члены рода смотрели на себя теперь как на потомков одного обще*го родоначальника, от которого они производили и самое имя рода; в действительности дело происходило, конечно, наоборот, т.е. мнимый основатель рода был не чем иным, как персонификацией родового имени. Происхождение со стороны матери не играло при этом никакой роли; даже в то время, когда моногамия достигла уже полного господства, сыновья наложниц и рабынь вступали в род отца наравне с законными сыновьями и — хотя в меньшей степени, чем по* следние — принимали участие в дележе наследства.

* Илиада. IX . 63—64. „Тот лишь, кто, чуждый законам, бездомным живет и безродным, междоусобную любит войну" (Илиада Гомера /пер. Н.М.Минского. М., 1896. С. 134).

На существование в древности обычая похищать невес*ту указывали еще в позднее время некоторые свадебные об*ряды, особенно в консервативной Спарте, где сохранились даже остатки полиандрии. Но уже в гомеровскую эпоху по*всюду господствует обычай покупать невесту. Цена сораз* мерялась с красотой, ловкостью в рукоделиях и искусствах и главным образом общественным положением невесты, и для девушки было честью, если жених давал ее родителям большой выкуп. Путем покупки жена переходила из рук от*ца во власть мужа; в случае смерти последнего его место занимал старший сын, как опекун матери. Но по отношению к взрослым сыновьям греческое право, в противоположность римскому, не признавало patria potestas (отцовская власть); по достижении совершеннолетия юноша становился полноправным, поскольку экономические отношения не обуслов*ливали его фактической зависимости от отца.

Первоначально всякий род составлял, по-видимому, от* дельное государство, если можно применить это выражение к условиям той далекой эпохи. Но по мере того, как число родичей возрастало и родственные отношения между от* дельными семьями становились все менее тесными, родовая связь должна была ослабевать; род распадался на несколько частей, которые постепенно начинали смотреть на себя как на самостоятельные роды. Когда, вскоре затем, земля, при* легавшая к самой деревне, оказывалась недостаточной для прокормления жителей, то безземельные уходили в другое место, выкорчевывали лес, и поблизости старого селения возникало новое. Такая деревня сохраняла тесную связь со своей метрополией; но легко понять, что сами односельчане сближались между собой еще теснее и с течением времени начинали чувствовать себя отдельной частью государства. Таким образом, последнее распадалось на ряд крупных час*тей — на племена или, как говорили греки, на филы, каждая из которых содержала в себе известное число родов. Новая фила могла образоваться также в случае присоединения ка*кого-нибудь иноплеменного соседнего поселка, или когда пришлая толпа кочевников получала разрешение поселиться на необработанном участке общинной земли.

Но и первобытный лес можно вырубить, и в стране, где так мало удобной для обработки земли, как в Греции, это должно было случиться очень скоро. Дальнейшее распро*странение было возможно только на счет соседей, и вот на*чалась борьба из-за земли. Победа обыкновенно оставалась, конечно, на стороне численного большинства, т.е. на сторо*не обитателей тех долин, в которых обилие плодородной земли обусловливало более быстрый рост населения. Это была война всех против всех, безжалостная и беспощадная; побежденное племя стиралось с лица земли, а его землю де*лили между собой победители. Так, в историческое время мы находим во всей Арголиде вплоть до Мегары по ту сто* рону Истма, — исключая, может быть, только Гермионы, бесплодная почва которой представляла мало привлекательного, — три филы: гиллеев, диманов и памфилов. Следова*тельно, народ, делившийся на эти три племени, должен был распространиться по всей области из одного центра, и, по всей вероятности, этим, исходным пунктом была централь* ная плодоносная равнина, лежащая между Микенами и Ар* госом. Точно так же и население всех или большей части областей Аттики до реформы Клисфена распадалось на че*тыре филы: гелеонтов, гоплитов, аргадов и эгикоров 1 Очень вероятно, что тот же процесс совершался и в других облас*тях, хотя мы не имеем об этом никаких сведений.

Но как взрослый сын по греческому праву был незави* сим от отца, так и эти древние колонии устраивали свои дела вполне самостоятельно. Каждая долина, а в больших доли*нах — даже каждая терраса, образовала отдельное государ*ство, и во многих частях Греции, например в Аркадии, Ахее и Этолии, эта организация держалась долго еще и в истори*ческое время. Поэтому древнейшие греческие названия ме*стностей суть имена областей, как Элида, Писа, Мессена, Лакедемон, Аргос, Фтия и многие другие, сохранившиеся лишь как названия городов, подобно тому, как те же Аргос, Мессена, Элида и Лакедемон с течением времени утратили свое древнее значение в качестве областных названий и об*ратились в названия городов. Ввиду своеобразного устрой*ства поверхности страны протяжение этих областей было обыкновенно очень ограничено и только в немногих случаях превышало 200—300 кв. км 2 , из которых лишь ничтожная часть была удобна для земледелия. Следовательно, в ту эпо*ху, когда первобытная обработка земли составляла, наряду со скотоводством, единственный источник существования, население этих областных государств должно было быть очень незначительным. Так, первоначальная военная органи* зация Спарты была рассчитана приблизительно на тысячу мужчин, способных носить оружие; между тем Лакедемон принадлежал, без сомнения, к наиболее густонаселенным областям.

Те же четыре филы мы находим и в Ионии; очевидно, они сущест* вовали еще до заселения Малой Азии. Между тем синойкизм Аттики от* носится, без сомнения, к более позднему времени. А так как мы можем представить себе филу только как часть государства, то слова текста ока* зываются оправданными; притом, они подтверждаются и аналогичным примером Арголиды. Следовательно, Клисфен, игнорируя, при основании своих новых фил, местную связь, опирался на отношения, сложившиеся уже задолго до него.

Например, все 12 или 13 областей Ахайи занимали пространство в 2300 кв. км, 18—19 областей, на которые распадалась Аркадия до основа* ния Мегалополиса, — приблизительно 4700 кв. км, Дорида у Ойты — около 200 кв. км. Приблизительно такова же была средняя величина об*ластей Аттики, если последняя действительно распадалась до синойкизма на 12 государств, как утверждает предание.

Но одноплеменные соседние области не теряли созна*ния своего единства. Это сознание выражалось в общем по*читании священных мест, куда сходились для празднеств или для совещания о делах, касавшихся культа, иногда, впрочем, в том и другом принимали участие и иноплемен*ные общины. Но если эти союзы и носили по существу ис*ключительно сакральный характер и ни в чем не ограничи* вали самостоятельности участвовавших в них государств, то они все-таки сильно содействовали укреплению в последних чувства единства. Это вело, в свою очередь, к образованию общих племенных имен; так, например, беотийцами называ* лись все те, которые собирались в священной роще Посей*дона у Онхеста на берегу Копаидского озера. Наконец, от этих племенных имен произошла большая часть названий местностей; это прилагательные в женском роде, как Беотия, Фессалия, Аркадия (причем подразумевается и или хора), т.е.: „беотийская, фессалийская, аркадская страна" Племен*ное имя не образовалось только в тех странах, где централь*ная равнина получила перевес над остальными областями, например, в Элиде, Мессении, Лаконии, Арголиде; здесь на* звание самой могущественной области служило и для обо*значения всей страны.

Но до IX века областные государства Греции не соеди*нялись в прочные политические союзы. Древнейший эпос и вообще героические сказания еще всецело проникнуты представлением о полновластной, политически изолирован*ной от соседей областной общине с укрепленным центром — резиденцией царя, полисом. То же самое доказывают и уцелевшие памятники. Даже на Аргосской равнине, которая по своим природным свойствам представляет резко ограни* ченное целое, мы находим рядом две столицы — Микены и Тиринф; и едва ли можно сомневаться, что Мидея, Навплия и Аргос также уже в глубокой древности были средоточиями самостоятельных государств. Агамемнон является в „Илиа*де" вождем греческого войска под Троей, но отнюдь еще не сюзереном остальных греческих царей; только тогда, когда поход против Трои стал представляться поэтам националь*ным предприятием, они сочли нужным снабдить Агамемно*на властью, соответствующей его положению. Впрочем, весьма возможно, что до возвышения Аргоса Микенам дей*ствительно принадлежала гегемония над соседними города* ми, судя по тому, что храм Геры близ Микен оставался глав* ным святилищем всей страны даже во время владычества Аргоса. Но если когда-нибудь и существовала такая Микен* ская держава, то она могла представлять собою только плохо сплоченный агрегат немногих областных государств 1

Сильное расчленение берегов и многочисленность ост*ровов, разбросанных по морю вблизи материка, должны бы*ли очень рано заставить обитателей греческого полуострова обратиться к морю. Правда, путешествия на запад, через от*крытое Ионическое море, были пока невозможны; это море сделалось доступным лишь спустя несколько столетий. Но на востоке острова тянутся непрерывной цепью вплоть до берегов Малой Азии, и мореплаватель никогда не теряет из глаз твердой земли, а с вершины Охи на Эвбее открывается свободный вид через всю поверхность Эгейского моря до Пелиннея на Хиосе. Таким образом, уже географические ус*ловия указывали здесь путь грекам, один за другим были заняты острова Эгейского моря до самых берегов Азии. Это не было переселением народов в собственном смысле слова; ни одно греческое племя не покинуло своих старых мест: уходило лишь молодое мужское поколение, которое не мог*ло получить наделов на тесной родине или жаждало добычи и приключений 1 Как совершались эти завоевания, — мы видим из описаний „Илиады", хотя они и относятся к гораз*до более позднему времени. Греки причаливают, разбивают лагерь на берегу и отсюда опустошают окрестную мест*ность. Небольшие поселения они берут штурмом, но для правильной осады сколько-нибудь хорошо укрепленного города им еще недостает военных знаний. В таких случаях война могла длиться годами, пока какой-нибудь случай бро*сал город в руки осаждающих, либо недостаток в припасах принуждал защитников покинуть родину или сдаться. Если штурм удавался, то все способные носить оружие умерщв* лялись, женщины и дети обращались в рабов или, вернее, — так как греческие поселенцы обыкновенно не приводили с собой женщин, — жены побежденных становились женами победителей. Часто бывало, конечно, и так, что продолжи*тельная осада утомляла самих осаждающих, и они уходили, не взяв города, как едва не случилось с ахейцами под Троей; тогда греки выжидали удобного времени и снова повторяли нападение, пока не достигали своей цели.

Нас не должно вводить в заблуждение на этот счет то подавляющее впечатление, которое производят на зрителя колоссальные стены Микен и Тиринфа. Циклопические стены италийских городов, которые по величи*не отчасти далеко превосходят греческие, доказывают нам, что и неболь*шие общины были в состоянии возводить такие постройки. То же самое доказывают нураги Сардинии. В эпоху борьбы всех против всех защита от неприятельских нападений составляет самую настойчивую потребность, удовлетворению которой должны служить все наличные средства. При*том, как подтверждают специалисты, постройка „Сокровищницы Атрея" должна была потребовать не больше затрат, чем постройка каменного дорического храма средней величины; а царские дворцы из дерева и гли* ны стоили сравнительно очень недорого. Если во всей Греции такие об*ширные строения встречаются еще только в Беотии, то это свидетельству*ет лишь о том, что Аргосская равнина была в то время, наряду с Беотией, самой богатой и населенной частью европейской Греции, а вовсе не о том, что Микены и Тиринф представляли центры могущественных государств не только в нашем смысле, но даже с точки зрения классической эпохи.

Таким образом, коренное население небольших остро*вов, лежащих в южной части Эгейского моря, было истреб*лено так же бесследно, как прежде население самого полу*острова. Но на обширном Крите доэллинские обитатели были слишком многочисленны, чтобы их можно было истре*бить; они были обращены в крепостных (мноиты, войкеи), которые должны были обрабатывать землю для своих новых господ 1 , а сами победители, чтобы упрочить свое положение в стране, ввели у себя строгую военную организацию. Мало того: восточная окраина острова, область Итана и Прэса, ни* когда не была покорена греками; население этих двух горо*дов — „исконные критяне", этеокритяне, как они называли себя — сохранило свою национальность и язык до V века. То же самое можно сказать и об „этеокарпафийцах", оби*тавших на пустынном соседнем острове Карпаф. Немногие острова северной части Эгейского моря, где господствует уже суровый фракийский климат, греки заселили только в историческую эпоху; до этого времени их крайними форпо* стами в этом направлении были Лесбос и, может быть, Тене-дос; Фасос оставался в руках варваров до VII столетия, Лем* нос и Имброс — до конца VI , а гористая Самофракия, на*сколько нам известно, никогда не была заселена греками, хотя с течением времени, конечно, усвоила их культуру.

Уже из этого можно понять, как ошибочна общепринятая гипотеза, будто толчок к этой эмиграции дали передвижения, происходившие внут* ри самого полуострова. Ведь и колонизация запада и севера в начале ис* торической эпохи была вызвана, конечно, вовсе не этими переселениями.

Относительно племенного происхождения этих корен* ных обитателей у нас нет никаких точных известий. Надписи на каком-то негреческом наречии, найденные недавно на Крите и Лемносе, до сих пор еще не разобраны. Очень веро*ятно, что острова северной части Эгейского моря были пер*воначально заселены с соседнего фракийского прибрежья. Действительно, Гомер называет жителей Лемноса синтий-цами, и еще в историческое время на Среднем Стримоне си*дело фракийское племя, носившее такое имя. Нельзя также сомневаться, что карийцы некогда заселяли ближайшие к ним острова, может быть, они проникли и несколько далее на запад и заняли также Крит и Киклады.

Лучше известен нам этнографический состав коренного населения Малой Азии. Обширное плоскогорье, занимаю*щее середину полуострова, было заселено народом индогермайского племени, фригийцами. Близкое родство их языка с греческим обратило на себя уже внимание древних, но, по-видимому, еще ближе стояли они к фракийцам. Поэтому можно думать, что фригийцы пришли на свою позднейшую родину с Балканского полуострова, через Босфор или Гел*леспонт.

Из этого, конечно, не следует, что между критскими крепостными более позднего времени не было и греков; завоевание острова положило только начало крепостному праву, как случилось позже и при заселении Сицилии.

Их северные соседи, вифинцы, жившие у Босфора, представляли фракийское племя, как, вероятно, и мисийцы на южном берегу Пропонтиды. Возможно, что и лидийцы находились в тесном родстве с этими племенами, но остатки лидийского языка слишком скудны, чтобы можно было прийти к какому-нибудь определенному выводу на этот счет. Об обитателях гористой юго-западной части полуост* рова, карийцах и ликийцах, мы до сих пор достоверно знаем только то, что они говорили на флектирующих языках, кото* рые по своему морфологическому строению представляли большое сходство с индогерманскими; по-видимому, также карийцы и ликийцы стояли очень близко друг к другу. Но пока не будут прочитаны ликийские надписи, вопрос о том, принадлежали ли эти народы к индогерманскому племени, должен остаться открытым.

Греки также очень рано начали заселять малоазиатское побережье. В начале исторической эпохи мы находим не*прерывный ряд греческих колоний вдоль западного берега полуострова от Элейского залива против Лесбоса на севере, до Иасийского залива к югу от Милета. Далее на юг, в Ка* рий, греки заняли оба полуострова, Галикарнас и Книд, весь остальной берег оставался во власти туземцев. На севере Троада была покорена только в VII веке. Глубже внутрь страны грекам вообще не удалось проникнуть до Александ* ра; почти все их города лежат на берегу, во всяком случае — не дальше одного дня пути от него (около 30 км). Отсюда можно с уверенностью заключить, что греки пришли в Ма*лую Азию с запада, через Эгейское море, притом лишь в то время, когда карийцы, лидийцы и мисийцы уже сидели на своих местах.

Греки проникли и далее на восток, вдоль южного берега полуострова. В горной Ликии удержалось туземное населе*ние, зато греки заняли плодоносную равнину Памфилии.

Здесь возникли греческие города Перга, Силлий, Аспенд и Сида; по-видимому, очень рано были заселены и Нагид, Ке-лендерис, Солы и Малл в Киликии. Но важнее всего то, что обширный и богатый Кипр почти всецело перешел во власть греков; коренное население удержалось только на южном берегу, в Амафунте, финикийцы — в соседнем Китионе и, может быть, также в Лапафе, в северной части острова.

Колонизация Кипра совершилась в то время, когда гре*ки еще не познакомились с фонетическим алфавитом 1 ; ста*ринный диалект, на котором кипрские греки говорили еще в IV столетии, также доказывает, что остров был заселен в очень ранний период. Западное побережье Малой Азии, как ближайшее к Греции, было заселено, вероятно, гораздо раньше 2 Поэтому документальных известий об этой колони* зации, конечно, не могло существовать. Правда, азиатские греки никогда не забывали, что они чужеземцы в той стране, в которой живут. Так, Милет называется у Гомера карий* ским городом, и, рассказывая о завоевании Ахиллом „пре* красно построенного" Лесбоса, поэт, несомненно, исходит из того представления, что в эпоху Троянской войны остров был населен еще варварами. Вообще эпос почти совершенно игнорирует греческие колонии на малоазиатском берегу и прилегающих к нему островах, несмотря на то, что он воз* ник именно в этих колониях. Но о ближайших обстоятельст*вах, при которых совершилось переселение, в историческую эпоху уже ничего не было известно. Здесь не было и следа той тесной связи с родным городом, которую так усердно поддерживали греческие колонии более позднего времени; точно так же ни один из греческих городов Малой Азии не знал имени своего основателя. Таким образом, миф должен был дать то, в чем отказывало историческое предание.

Эти мифы большею частью очень прозрачны. Важную роль в них играет омонимия. Так, Эритра в Ионии была, по преданию, основана беотийской Эритрой, Фокея — фокей-цами, Саламин на Кипре — одноименным островом, лежащим у берегов Аттики, кипрская Кериния — ахейским горо*дом того же имени. Мыс Акамант, образующий северо* западную оконечность Кипра, получил название будто бы от сына Тесея, Акаманта, которого поэтому считали и основа*телем соседних Сол; позже построение этого города припи*сывали даже Солону.

* См. выше, с.56.
* Почему здесь употреблялся менее устаревший язык, чем на Кипре, будет объяснено ниже (с.96—97).

Кефея, мифического основателя одно*го из кипрских городов (вероятно, Керинии), без обиняков отождествляли с одноименным эфиопским царем, отцом Андромеды, и сообразно с этим полагали, что некогда на острове существовала эфиопская колония. Союзное святи* лище ионийцев на мысе Микале было посвящено Посейдону Геликонскому; на этом основании ионийцев выводили из Ахеи, где в Гелике также существовал знаменитый храм По* сейдона. Другие сказания основывались на родословных царских домов. Так как властители Милета и большей части других ионических городов производили свой род от Нелея, которого эпос по мифологическим соображениям помещал на самой отдаленной западной окраине греческого мира — в Трифилийском Пилосе, то отсюда будто бы и была заселена Иония. Афродита Пафосская имела храм и в Тегее; из этого заключали, что Пафос был основан Агапенором и его арка-дийцами во время их возвращения из-под Трои. На основа*нии таких же соображений полагали, что остров Кос, с его храмом Асклепия, был заселен из Эпидавра или из Фесса*лии, где находились наиболее известные святилища бога врачебной науки. Наконец, ионийцы должны были с течени* ем времени все более убеждаться в близком сходстве своих нравов и языка с нравами и языком обитателей Аттики, и результатом этого наблюдения было то, что на ионийские города начали смотреть как на афинские колонии. Генеалоги VI и V столетий задаются уже целью привести в согласие эти противоречивые предания. По их свидетельству, нелиды первоначально перешли из Пилоса в Аттику, здесь к ним пристали изгнанные из Ахеи ионийцы, и затем те и другие совместно двинулись в Азию. Но для нас эти противоречия легенды служат доказательством, что в историческое время ни ионийцы, ни вообще азиатские греки не имели уже ника* ких определенных сведений о своем переселении из Европы.

К счастью, мы другим путем можем прийти к более точным выводам. Очевидно, что распространение греков на восток должно было иметь своим исходным пунктом запад*ное побережье Эгейского моря. И мы действительно нахо* дим в Милете, Самосе, Эфесе и Трое те самые филы, на ко* торые до реформ Клисфена делилось население Аттики, а арголидские филы гиллеев, диманов и памфилов встречают* ся также на Фере, Калимне, Косе и Родосе и во многих крит* ских городах. Итак, несомненно, что значительная часть Крита, Южные Киклады и острова, лежащие у карийского берега, были колонизированы из Арголиды, тогда как Иония или, по крайней мере большая часть ее, получила свое грече* ское население из Аттики. Возможно, что в этой колониза*ции принимали участие и выходцы из других областей Гре*ции; так, Крит был, вероятно, заселен отчасти из соседней Лаконии, а в Ионию переселялись и эвбейцы и, может быть, также беотийцы. Действительно, рядом с упомянутыми ат* тическими и арголидскими филами мы находим на Крите и в малоазиатских колониях другие филы, которых не встречаем в Аттике или Арголиде. Но в общем порядок греческих пле*мен в Азии с юга на север точно соответствует тому поряд*ку, в котором они сидели на западном побережье Эгейского моря; поэтому очень вероятно, что города северной Ионии, Лесбос и так называемые эолийские города, лежащие уже на материке Азии, были действительно, как утверждает преда* ние, заселены из Беотии или, по крайней мере, из той части восточного берега Греции, которая простирается к северу от Аттики. Впрочем, точно доказать это предположение невоз* можно, так как мы не знаем беотийских и фессалийских фил. Язык кипрских греков чрезвычайно близок к языку жителей Аркадии; следовательно, Кипр был заселен, по-видимому, из Пелопоннеса, хотя, конечно, не из самой Аркадии, лежащей внутри полуострова.

Легко понять, что греки переносили свои старые, при* вычные учреждения и на новые места. Здесь, как и в метро* полии, каждое поселение само отвечало за себя, будучи вполне независимо от соседних городов. И здесь однопле*менные общины с течением времени соединялись в сакральные союзы. Происходившие главным образом из Арголиды колонисты островов и полуостровов вдоль карийского бере* га избрали своим религиозным центром храм Аполлона на Триопийском мысе близ Книда; население побережья от Милета до Фокеи и обитатели близлежащих островов, родом большею частью из Аттики, собирались в храме Геликон-ского Посейдона на мысе Микале; третий подобный союз образовали поселения, расположившиеся в области Нижнего Герма, от Смирнского до Элейского залива. И здесь также с течением времени выработались общие племенные названия для участников этих религиозных союзов: все, собиравшиеся на Триопийском мысе, стали называть себя дорийцами, по* читатели Геликонского Посейдона — ионийцами, справляв* шие свои празднества в долине Герма — эолийцами 1 Но при том руководящем значении, какое азиатские греки получили с IX века как в экономической, так и в духовной области, эти племенные имена стали мало-помалу употребляться в более широком смысле. Имя ионийцев было перенесено на родст*венных ионийцам обитателей большей части Киклад, Эвбеи и Аттики; имя дорийцев — на население Крита и Южных Киклад, которое, как мы знаем, подобно азиатским дорий*цам, принадлежало к арголидскому племени, а затем и на обитателей самой Арголиды. Точно так же и название эо-лийцев было распространено на Лесбос и, далее, на Беотию и Фессалию. Это случилось около того времени, когда обе великие эпопеи заканчивались в своих главных частях, т.е. приблизительно в конце VIII столетия. Эпос еще не знает дорийцев в Пелопоннесе, но в одном месте „Одиссеи" уже упоминаются дорийцы на Крите, а в одном довольно позд* нем месте „Илиады" афиняне названы „иаонами" В каталоге Гесиода, относящемся к VI веку, Дор, Эол и Ксуф называются уже сыновьями Геллена, Ион и Ахей — сыновьями Ксу-фа. Следовательно, мы уже находим здесь привычное и нам деление греческого народа на три племени: дорийцев, ио*нийцев и эолийцев 1 , к которым, в качестве четвертого пле* мени, присоединяются ахейцы, ввиду той выдающейся роли, какую они играют в эпосе. Отставшие в культурном отно*шении обитатели западной части греческого полуострова были оставлены при этом в стороне; позднейшие ученые без всякого основания распространили на них имя эолийцев.

В самой Греции не было ни ионийцев, ни эолийцев; следовательно, эти племенные названия должны были образоваться уже в Малой Азии. То же самое относится и к дорийцам. Правда, у южной подошвы Эты бы*ла область, носившая имя Дориды; но, лежа внутри полуострова, она ни* коим образом не могла принимать участия в заселении Малой Азии. Мы имеем здесь дело с одним из тех омонимов, которые так часто встречают* ся в языках, распространенных на большом пространстве. Подробности — ниже, гл. V .

Процесс, который мы проследили, мог совершиться только в течение многих столетий. Когда он начался, когда греки пришли в ту страну, которой они дали имя, — об этом мы не можем составить себе даже предположения. Мы знаем только, что образование племен и передвижение внутри са*мого полуострова были уже закончены, когда греки начали заселять острова и Малую Азию; по крайней мере, в Аттике и Арголиде уже обитали в это время те же самые племена, которые мы находим здесь в историческую эпоху. Эллини*зация островов Эгейского моря и западного берега Малой Азии должна была потребовать несколько столетий; не надо забывать, что одни только острова занимают поверхность почти в 18 тыс. кв. км, т.е. немногим менее Пелопоннеса. Закончился этот процесс, самое позднее, в начале первого тысячелетия до нашей эры, так как гомеровский эпос исхо*дит из предположения, что греки уже давно живут в Малой Азии, а основная часть „Илиады" возникла не позже VIII века, вероятно, еще в IX веке. Большая часть Кипра бы*ла заселена греками уже около 700 г., как показывают кли*нообразные надписи; ввиду крупных размеров острова (9599 кв. км), начало его колонизации греками приходится отнести не позже как к IX веку. Во всяком случае покорение

В то время, как Ион, Дор и Ахей представляют собою не что иное, как героев-эпонимов своих племен, Эол имеет, кроме того, еще самостоя*тельное значение. Он является у Гомера богом ветров и, как таковой, по*читался, вероятно, во многих частях Греции. Понятно, что предание долж* но было видеть в эолийцах древнейших обитателей этих мест. Так, по Гомеру ( VI . 153 и след.), Сизиф, сын Эола, жил в Коринфе; на этом осно* вано известие Фукидида, что город был населен эолийцами до переселе*ния дорийцев.

Кипра должно было совершиться в то время, когда греки еще не знали алфавита и аркадийское наречие еще не начало отделяться от наречий пелопоннесского побережья. С дру* гой стороны, едва ли можно предположить, что после засе*ления западного берега Малой Азии и Кипра греческая ко*лонизация приостановилась на несколько столетий. Так как, следовательно, колонизация как Запада, так и берегов Фра* кии и Геллеспонта могла начаться не ранее VIII века, то ост* рова и Малую Азию греки должны были заселить в течение второй половины второго тысячелетия до Р.Х.

Из сказанного ясно, что со времени переселения греков на Балканский полуостров в их состав вошло множество чу*ждых элементов. Тем не менее эта примесь была недоста* точно сильна, чтобы уничтожить в их наружности следы арийского происхождения. Своих любимых героев — Ахил*ла, Одиссея, Менелая — Гомер изображает белокурыми; бе* локуры были и спартанские девушки, которых воспевал Алкман в своих „Парфениях", и большая часть беотиек даже в III веке. Вообще в течение всей древности светлые волосы считались признаком красоты. Это, конечно, показывает, что, по крайней мере в более позднее время, в Греции пре* обладал темный цвет волос, что, вероятно, еще в гораздо большей степени наблюдается и теперь; но чем объяснить это явление: влиянием ли климата или смешением рас? Че*репа, добытые из древнегреческих могил, все без исключе*ния долихоцефалические, отчасти в очень резкой форме, и имеют поразительно малую емкость, тогда как большинство современных греков — брахикефалы. Относительно роста древних греков у нас нет никаких точных сведений; совре*менные греки не принадлежат к числу особенно рослых на*родов и стоят в этом отношении приблизительно на одном уровне с французами.

Подобно всем остальным индогерманским народам, древние греки были богато одарены в умственном отноше* нии и способны к военному делу; эти свойства, вместе с бла*гоприятными внешними обстоятельствами, и доставили им духовное, а на короткое время даже политическое господ*ство над миром. Отличительной чертой греков является сильно развитое эстетическое чувство, каким после них не обладал ни один народ; оно-то и сделало их поэтические и художественные произведения недосягаемыми образцами для всех времен. Напротив, худшая нравственная черта их национального характера состоит в недостатке честности и уважения к данному слову; в этом отношении греки далеко уступали своим западным и восточным соседям — италикам и персам. Уже мифы прославляют воровские подвиги Гер*меса; многоопытный Одиссей также не может быть назван образцом честности, а его деда по матери, Автолика, эпос даже восхваляет за то, что он был искуснее всех людей в во* ровстве и вероломстве. Гесиод жалуется на подкупность знатных судей, Солон — на бесчестность государственных людей в Афинах; и даже в классическую и эллинистическую эпоху в Греции было мало людей, которых деньгами нельзя было бы склонить к чему угодно. Когда надо было устранить соперника при помощи политического процесса, его почти всегда обвиняли или в подкупности, или в утайке общест* венного имущества, потому что почти никто не был вполне чист на руку. Эту черту, так мало гармонирующую с арий*ским характером, можно было бы, пожалуй, объяснить сме*шением греков с тем населением, которое они при своем прибытии уже застали на Балканском полуострове, тем бо* лее что тот же недостаток, и, по-видимому, еще в большей степени, мы находим у карийцев. Это предположение под*тверждается и той дурной славою, которою пользовались критяне, так как именно на Крите примесь чуждых, неэллин* ских элементов была особенно велика.

Вообще черты национального характера должны были развиваться в различных областях крайне неравномерно, в зависимости от различных географических, а позже и эко* номических и социальных условий. Население внутренних областей, занимавшееся преимущественно скотоводством и земледелием и рассеянное по небольшим городам и селам, было, конечно, тяжеловеснее и консервативнее, чем обита* тели оживленного побережья. Этим объясняется, например, разница между подвижными афинянами и их беотийскими соседями, тупость которых вошла в пословицу. Как мало такие различия зависят от племенного происхождения, пока*зывает сравнение консервативных пелопоннесцев с их коло*нистами в Сицилии, которые по гибкости ума не уступали афинянам. Эти условия сильно способствовали выработке и развитию самой пагубной черты греческого национального характера — партикуляризма.

Далее, то обстоятельство, что вся страна изрезана гора*ми и заливами, сильно затрудняющими сообщение между отдельными ее частями, имело последствием распадение греческого языка на целый ряд диалектов; едва ли еще где- нибудь можно найти на таком небольшом пространстве так много разнородных наречий. Этот процесс должен был в главных чертах закончиться еще до того времени, когда гре* ки заселили берега Сицилии и Пропонтиды, потому что ка* ждая из основанных здесь колоний употребляла наречие своего родного города. Напротив, в то время, когда колони* зировались западный берег Малой Азии и Кипр, образование диалектов было еще в полном ходу. В самом деле, кипрское наречие обнаруживает самое тесное родство с аркадийским, а так как Кипр не мог быть заселен из Аркадии, лежащей внутри материка, то очевидно, что некогда на восточном или южном берегу Пелопоннеса господствовал диалект, стояв*ший очень близко к позднейшему аркадийско-кипрскому. В замкнутой среди гор Аркадии и на дальних островах это ста* ринное наречие осталось сравнительно чистым; на берегах Пелопоннеса, под влиянием сношений с греками из других областей, оно смягчилось и изменилось. Таким образом, здесь выработалось два новых диалекта — арголидский и лаконский, которые, возникнув на одной и той же основе, были, конечно, чрезвычайно сходны между собой, но все-таки не настолько, чтобы их можно было соединять под именем единого, „дорийского" диалекта. Благодаря спартан* скому завоеванию в VIII веке, если не раньше, лаконское наречие распространилось и в Мессении, тогда как арголид-ские колонии на островах и полуостровах вдоль карийского берега усвоили диалект своей метрополии. Напротив, язык обширного Крита продолжал своеобразно развиваться, хотя все еще, конечно, опираясь на диалекты южного и восточного Пелопоннеса. Совершенно одичал греческий язык в изо* лированной Памфилии, обитатели которой тоже, по всей ве* роятности, пришли из Арголиды и Лаконии. Своеобразный язык выработала и бедная гаванями Элида на западном бере* гу Пелопоннеса, так что мы иногда только с трудом можем понять ее письменные памятники; некоторые особенности этого диалекта, как, например, ротацизм, перешли и в лакон- ское наречие.

От этих пелопоннесских наречий резко отделяются диа* лекты, господствовавшие в Аттике, на Эвбее, на Северных и Средних Кикладах и в Ионии. Вся эта область или, по край*ней мере большая часть ее, была занята одноплеменным на* селением, которое, как мы видели, пришло из Аттики. Отли*чительная черта этой группы языков, сравнительно с осталь* ными греческими наречиями, состоит в замене долгого а долгим е. Так как эта особенность сильнее всего развита в Ионии, то надо думать, что она здесь впервые возникла и уже отсюда была перенесена на Киклады и в Аттику. Таким образом, и эти диалекты должны были отделиться от пело*поннесских наречий отчасти уже после заселения Малой Азии.

Киферон и Парнет, которые с севера ограничивали Ат*тику и говорившую по-арголидски Мегару, составляли рез*кую диалектическую границу. Беотия имеет свое собствен*ное наречие, которое, сообразно географическому положе*нию этой страны, занимает среднее место между арголид-ским и фессалийским, а в некоторых отношениях примыкает и к аттическому, но ни с одним из этих наречий не может быть соединено в одну группу. Даже население Лесбоса и противолежащего эолийского берега, которое, по преданию, а может быть, и действительно, пришло из Беотии, развило свой диалект настолько самостоятельно, что уклонений от беотийского в нем оказывается больше, чем сходных с ним черт. Так же изолировано наречие Фессалии, окруженной со всех сторон горными хребтами. Наконец, македонский язык Удержал большое количество старинных форм, а многое за*имствовал также у фракийцев и иллирийцев, у которых ма* кедоняне отняли большую часть своей страны; возможно, что самая резкая особенность македонского наречия — за*мена придыхательных согласных мягкими — объясняется именно влиянием этих языков.

Древнейшие диалекты горных областей северо-западной Греции нам очень малоизвестны. Мы знаем, что язык эври- танов, обитавших в Средней Этолии, был почти непонятен для афинянина V века; в прибрежных областях оживленные сношения действовали на язык смягчающим образом, как показывают локрийские надписи, относящиеся к этому же или несколько более раннему времени. Культурными цен* трами всей этой страны были Коринф и его колонии на эпи- ро-акарнанском побережье; сообразно с этим, коринфское наречие так сильно повлияло на диалекты областей, лежа*щих между Фокидой и Эпиром, что, судя по уцелевшим надписям IV и позднейших веков, эти, так называемые „се* верно-дорийские", диалекты представляют не что иное, как несколько видоизмененный арголидский. Такое же влияние и, может быть, еще в большей степени, имел Коринф по-видимому, и на соседний южный берег своего залива — на Ахею, так как и здесь в историческое время господствовало наречие, очень мало разнившееся от арголидского.

Но как ни глубоки эти различия в характере и языке от*дельных племен, как ни велико влияние, которое имели эти различия на весь ход греческой истории, — они ничтожны в сравнении с чертами, общими всей греческой нации и отли*чающими ее от всех других народов. Геродот с полным пра* вом мог сказать, что греки составляют единокровный и еди-ноязычный народ, что у них общие храмы и жертвоприно*шения и одинаковые нравы. И, несмотря на всю политиче*скую рознь, греки очень рано сознали свое единство.

[Стефан]

[В.Шпаковский]

https://topwar.ru/129265-zdes-afrodi...-i-bronzy.html
15 ноября 2017

Многим читателям ВО понравился рассказ о древнем Крите и его истории. «А как же Кипр? – стали задавать они вопросы. – Ведь они же близко друг от друга, поэтому по морю с Крита нетрудно добраться и до Кипра…И… а как культура развивалась там?» Что ж – все так, поэтому сегодня наш рассказ посвящается древней истории этого острова.

Кроме Крита в акватории Средиземного моря есть и другие острова, причем довольно большие – Сицилия, Сардиния, Мальта и, конечно же, Кипр – остров ближайший к берегам Азии и потому пути древних миграций ну никак не могли его миновать. И если Крит прочно связан в сознании людей с именем человека-зверя Минотавра, то Кипр - по легенде та земля, где когда-то из пены морской ступила на земь богиня Афродита – богиня любви и красоты.

Кипр и впрямь, даже сейчас, остается удивительно красивым местом…

Есть две мифологические версии рождения прекрасной богини. Гомер считал, что отцом Афродиты был бог Зевс, а матерью – морская нимфа Диона. Версия Гесиода, однако, намного занимательнее. По ней бог Кронос отсек своему отцу Урану его детородные органы и бросил их в море, там его сперма смешалась с морской водой, получилась белоснежная пена, и вот из нее-то и родилась Афродита.

Ночь за собою ведя, появился Уран, и возлег он
Около Геи, пылая любовным желаньем, и всюду
Распространился кругом. Неожиданно левую руку
Сын протянул из засады, а правой, схвативши огромный
Серп острозубый, отсек у родителя милого быстро
Член детородный и бросил назад его сильным размахом.
Член же отца детородный, отсеченный острым железом,
По морю долгое время носился, и белая пена
Взбилась вокруг от нетленного члена. И девушка в пене
В той зародилась.
«Теогония» Гесиод

Впрочем, сегодня мы познакомимся не столько с легендами, сколько с историей этого уникального острова, который так же, как и Крит, во многом сформировал облик давным-давно исчезнувшей средиземноморской цивилизации. Начать же нужно с того, что одно время он, видимо, соединялся перешейком с азиатским материком и по этому материку на остров перекочевали, например, карликовые слоны и гиппопотамы. Впрочем, это они потом стали карликовыми, когда волны моря отрезали его от материка. На нем были животные, но не было людей. До поры до времени.

Древняя стоянка людей каменного века на Кипре. (Музей моря в Айя-Напе, Кипр)

А затем в X – IX тысячелетиях до нашей эры сюда по морю добрались люди и самым непосредственным образом способствовали исчезновению карликовых животных, о чем можно судить по большому количеству обожженных костей, найденных в пещерах в южной части острова.

«Дом» древнего кипрского «города» Хирокития.

А вот так он выглядел изнутри…

Известно, что первые поселенцы уже занимались земледелием, но еще не освоили гончарное дело, поэтому этот период на Кипре относится к «докерамическому неолиту».

Внутри Хирокитии было тесно. Дома стояли один к другому, да еще и были обнесены высокой каменной стеной. Интересно, что стена есть, а вот никаких следов нападения на «город» обнаружено не было, то есть более тысячи (!) лет хирокитийцы жили под защитой стены, но никто на них так и не напал? А потом вдруг взяли, все бросили и ушли… и больше на этом месте никто не селился еще 1500 лет! Почему? Никто не знает! Такие вот Кипр преподносит археологам загадки!

Прибывшие на остров первобытные люди из южной Анатолии или Сиро-Палестинского побережья привезли с собой собак, овец, коз, свиней, хотя морфологически эти животные были еще неотличимы от своих диких сородичей. Поселенцы начали строить круглые дома и все это происходило в X тысячелетии до нашей эры!

Останки кипрского карликового гиппопотама.

Череп древнего карликового слона.

Фигуры-реконструкции кипрского карликового слона и кипрского карликового гиппопотама вы можете увидеть в Музее моря (Thalassa museum) в Айя Напе.

Поселения той эпохи были раскопаны по всему острову, включая Хирокитию и Калавасос у южного побережья. Все последующее время их обитатели посуду делали из камня, однако в конце неолита (около 8500 – 3900 г. до н.э.) островитяне учились работать с глиной и создавать сосуды, которые они обжигали и украшали абстрактными узорами красного цвета на светлом фоне.

Вот они – эти сосуды из Музея моря в Айя-Напе.

Культура последующего периода энеолита, то есть меднокаменного века (около 3900 – 2500 гг. До н.э.) могла быть принесена на остров новой волной переселенцев, которые происходили из тех же регионов, что и их более ранние неолитические предшественники. Их искусство и религиозные верования были более сложными, о чем говорят каменные и глиняные женские фигуры, часто с увеличенного размера гениталиями, символизировавшие плодовитость людей, животных и почвы – то есть отражавшие основные потребности тогдашнего аграрного сообщества. Во второй половине периода халколита (или энеолита, что одно и тоже) люди начали изготавливать мелкие инструменты и декоративные украшения из нативной, то есть самородной меди (chalkos), почему, кстати, это время и называется халколит.

Интересно, не на этом вот первые жители острова сюда приплыли?

Уникальное географическое положение Кипра, лежавшего на перекрестке морских путей в восточном Средиземноморье, сделало его важным центром торговли в древности. Уже в раннем бронзовом веке (приблизительно 2500 – 1900 гг. до н.э.) и Среднего бронзового века (около 1900 – 1600 гг. до н.э.) Кипр установил тесные контакты с минойским Критом, а затем и с микенской Грецией, а также с древними цивилизациями Ближнего Востока: Сирией и Палестиной, Египтом и Южной Анатолией.

Начиная с первой части второго тысячелетия до н.э., ближневосточные тексты, относящиеся к царству «Аласия», имя, которое, скорее всего, является синонимом всего или части острова, свидетельствуют о связях тогдашних киприотов с сиро-палестинским побережьем. Богатые ресурсы меди предоставили киприотам тот товар, который имел в Древнем мире высокую цену и пользовался большим спросом по всему средиземноморскому бассейну. Киприоты экспортировали большое количество этого сырья и других товаров, таких как опиум в кувшинах, напоминавших капсулы опийного мака в обмен на предметы роскоши, такие как серебро, золото, слоновую кость, шерсть, ароматизированные масла, колесницы, лошади, драгоценная мебель и другие готовые изделия.

Минойские сосуды ни с какими другими не спутать – раз есть осьминог, значит налицо влияние культуры Крита!

Керамика доисторических киприотов, особенно та, что производилась в ранний и средний бронзовые века, носит буйный и образный характер и оформление. Терракотовые фигурки также изготовлялись в большом количестве, о чем говорят их находки в гробницах бронзового века. Как и в период халколита, они чаще всего изображали женские фигуры, которые символизируют регенерацию. Другие погребальные объекты, особенно похороненные с мужчинами, включают бронзовые инструменты и оружие. Золотые и серебряные ювелирные изделия, и цилиндрические печати появляются на Кипре уже в 2500 г. до н.э.

Киприоты и киприотки любили украшать себя браслетами, хотя бы и стекленными (Археологический музей Ларнаки)

А еще они умащивались благовонными маслами, из-за чего все музеи Кипра полны вот такими стеклянными сосудами.

В эпоху поздней бронзы (около 1600 – 1050 гг. до н. э.) медь на острове производилась в массовых масштабах, а торговля медью киприотами расширилась до Египта, Ближнего Востока и всего Эгейского региона. Переписка между фараоном Египта и владыкой Алазии, датируемая первой четвертью четырнадцатого века до н.э., дает нам ценную информацию о торговых отношениях между Кипром и Египтом. Подтверждением тому являются предметы из фаянса и алебастра, которые были импортированы на Кипр из Египта в этот период. Находки при кораблекрушении в Улу-Буруне, обнаруженные на юго-западном побережье Анатолии, указывают на то, что корабль плыл на запад, возможно, побывав и в других гаванях Леванта, и что он загрузил 355 медных слитков (десять тонн меди) на Кипре, а также большие сосуды для хранения сельскохозяйственных товаров, включая кориандр.

Корабль, который вез этот груз. Реконструкция (Музей моря в Айя-Напе).
[IMG][/IMG]
Когда ты видишь перед собой вот такие сосуды, то невольно задаешься вопросом: это же сколько нужно было дерева, чтобы его обжечь? Вот на Кипре лесов-то и не осталось! (Археологический музей Ларнаки)

Неоспоримое влияние Эгейского моря на кипрскую культуру в эпоху поздней бронзы можно увидеть в развитии письменности, бронзовых изделий, резьбы по камню, производстве ювелирных изделий и некоторых керамических стилях, особенно в двенадцатом веке до нашей эры, когда на остров периодически прибывали микенские переселенцы. Примерно с 1500 г. до н.э. киприоты начали использовать письмо, которое очень напоминает линейное письмо А Минойского Крита. Обнаружены обожженные глиняные таблички, найденные в городских центрах, таких как Энкоми (на восточном побережье) и Калавасос (на южном побережье). В эпоху поздней бронзы Кипр также был важным центром производства произведений искусства, которые показывают смесь местных и зарубежных влияний. Стилистические черты и иконографические элементы, заимствованные из Египта, Ближнего Востока и Эгейского моря, часто смешиваются в кипрских работах. Несомненно, иностранные мотивы и значимость, которые они имели, были переосмыслены на месте, поскольку они стали частью отличительных местных художественных традиций. Кипрские ремесленники тоже ездили за границу, а в двенадцатом веке до нашей эры некоторые кипрские металлурги, возможно, поселились на западе, на островах Сицилия и Сардиния. В эпоху поздней бронзы Кипр явно поддерживал прочные связи с Ближним Востоком, особенно с Сирией, о чем говорят находки в городских центрах с дворцовыми постройками четырнадцатого и тринадцатого веков до н.э., таких как Энкоми и Китинг, и богатые кладбища того же периода с предметами роскоши из самых разных материалов. С начала четырнадцатого века на Кипр отмечен значительный приток высококачественных микенских судов, которые встречаются почти исключительно в гробницах аристократической элиты. С разрушением микенских центров в Греции в двенадцатом веке до нашей эры политические условия в Эгейском море стали нестабильными, и беженцы покинули свои дома в поиске более безопасных мест, включая Кипр.
[IMG][/IMG]
Якоря и пресс для отжима оливкового масла. (Археологический музей Ларнаки)
[IMG][/IMG]
Скульптуры эпохи классической Греции. (Археологический музей Ларнаки)

Именно они и дали начало процессу эллинизации острова, который затем имел место в течение следующих двух столетий. Самым важным для Кипра событием между 1200 и 1050 годом до н. э. стало прибытие нескольких последовательных волн иммигрантов с греческого материка. Эти новички принесли с собой и увековечили на острове микенские обычаи погребения, одежду, керамику, производство и навыки военного дела. В это время ахейские иммигранты принесли греческий язык и на Кипр. Ахейское общество, политически доминирующее в XIV веке, создало независимые государства, управляемые ванактами (правителями). Греки постепенно захватывали контроль над крупными общинами, такими как Саламин, Китинг, Лапитос, Палаопафос и Соли. В середине одиннадцатого века финикийцы заняли Кетис на южном побережье Кипра. Их интерес к Кипру был вызван в основном богатыми медными рудниками острова и его лесами, которые обеспечивали обильный источник древесины для судостроения. В конце девятого века финикийцы установили на острове культ своей богини Астарты в монументальном храме в Кетисе. Стела, найденная в Кетисе, сообщает о представлении кипрских царей Ассирии в 709 г. до н.э. При ассирийском господстве царство Кипра процветало, и кипрские цари пользовались некоторой независимостью, пока они регулярно платили дань ассирийскому царю. От седьмого века до н.э. сохранились записи о том, что в то время существовало десять (!) правителей Кипра, которые правили в десяти отдельных государствах. Можно подумать, что площадь этих государств была очень невелика, как и сам остров, но раз их было десять и все они мирно уживались, это говорит, во-первых, о толерантности их жителей, а во-вторых, о том, что там всем всего хватало. У некоторых из них были греческие имена, у других имена были явно семитского происхождения, свидетельствующие о этническом разнообразии Кипра в первой половине первого тысячелетия до н.э. Гробницы в Саламине предполагают, как богатство, так и внешние связи этих правителей в восьмом и седьмом веках. В шестом веке Египет при фараоне Амасисе II установил контроль над Кипром. Хотя кипрские царства продолжали поддерживать относительную независимость, значительное увеличение египетских мотивов в кипрских произведениях искусства с этого периода отражает явное усиление египетского влияния.
[IMG][/IMG]
Римляне на острове тоже отметились и оставили после себя вот такие напольные мозаики.

В 545 г. до н.э. при Кире Великом (примерно 559 – 530 гг. до н.э.) персидская империя покорила Кипр. Однако новые правители не вмешивались в то, что творилось на острове, и не пытались устанавливать там свою религию. Кипрские войска участвовали в персидских военных походах, независимые царства платили обычную дань, а Саламин занял первое место на острове. К началу пятого века до н.э. остров был неотъемлемой частью Персидской империи. Ну, а дальше начались знаменитые греко-персидские войны, и греки с материка вновь стали господствовать на Кипре.

П.С. Интересно, что память об этом сохранилась и если у вас усы, прямой нос, темные глаза и шевелюра, то на Кипре вас запросто могут спросить: "Континентал грик?" То есть - "Вы континентальный грек? На острове это своего рода элита. Им дают большие скидки, особенно в такси... Не то, что иностранцам из Европы.

[А. Боннар]

https://www.gumer.info/bibliotek_Buk...y/Bonn1/01.php

ГЛАВА I. ГРЕЧЕСКИЙ НАРОД В ГРЕЧЕСКОЙ СТРАНЕ
Было время, когда греческий народ ничем не отличался от любого другого народа. И он прошел через века медлительного топтания на месте в эпоху первобытной жизни, которое иногда приводит, а иногда и нет, к цивилизации.

Более того, в течение всей своей истории, включая и период ослепительного, всестороннего расцвета и созданных им шедевров, век Софокла, Гиппократа и Парфенона, греческий народ, вместе с «Элладой Эллад» — Афинами, этим горячим и трепетным сердцем Греции, придерживался суеверий и нравов, то несколько странных, то прямо «полинезийских», порой просто забавных, а иногда таких чудовищно жестоких, что чувствуешь себя здесь за тысячи верст от всякой цивилизации.

Античная Греция, словно живой парадокс, служит как бы наглядным примером того, насколько сложно познание цивилизации; ее история показывает вместе с тем, как неимоверно трудно было первобытным людям избавиться от слепоты животного состояния и взглянуть на мир глазами человека.

Как известно, первобытные люди всегда боятся, что весна забудет прийти на смену зиме, и вот в Афинах, чтобы обеспечить ее возвращение, ежегодно, торжественно и пышно, праздновали бракосочетание Диониса, бога-козла или бога-быка, с «царицей» Афин, женой первого сановника города, архонта-царя. Для этой церемонии отворяли загородный аттический храм, остававшийся запертым все остальное время года. Народ, во главе со своими избранными на демократических началах властями, отправлялся процессией к этому храму, чтобы взять оттуда хранившуюся там древнюю деревянную статую бога и перенести ее с пением религиозных гимнов в дом «царя», где она и оставлялась на всю ночь в постели «царицы» (этой сановницей могла быть только урожденная гражданка Афин, выданная девственницей замуж за архонта). Это бракосочетание самой знатной дамы Афин с богом, отнюдь не символическое, а совершавшееся на деле — об этом ясно говорит греческий термин, — обеспечивало плодородие полей, садов и виноградников, способствовало рождению детей и размножению скота.

Праздник Цветов (Антестерии) справлялся в Афинах в конце февраля. Он отмечался в каждой семье, причем было принято в этот день пробовать молодое вино, привозимое из деревни. На второй день праздника устраивалось публичное состязание, в котором выигрывал тот, кто по сигналу герольда успевал быстрее всех опорожнить свою кружку вина. Все это, конечно, прекрасно, вино — принадлежность высокой цивилизации. Но на третий день пробуждались мертвые, томимые голодом и жаждой, и требовали своей доли в пирушке. Незримые тени мертвых — вот чудеса! — носились по улицам города — все могли их слышать! Жители покрепче запирались в домах, предварительно поставив у своего порога глиняный горшок, особо предназначенный для этой цели и наполненный «походной» похлебкой, сваренной из разных зерен. Живые не смели к ней прикасаться. В этот день людям приходилось не только самим защищаться от мертвых, но ограждать от них и богов — сами они укрывались в своих домах, а бессмертных накрепко запирали в храмах. Святилище обвязывалось толстыми веревками, для того чтобы предохранить бессмертных богов от заразы — соприкосновения со смертью. Дав мертвым до отвала наесться похлебкой, причем ее нисколько не убавлялось в горшках — естественно, что незримые и питались незримо, — с ними прощались до следующего года.

Существовал также обычай прибегать к козлу отпущения — «фармаку», служившему средством избавления от великих несчастий, неожиданно сваливающихся на город. Этот обычай соблюдали в Афинах и в крупных торговых портах Ионии в VI и V веках, в эпоху, которая — всем нам это сейчас ясно — была весной цивилизации, таившей так много обещаний, уже сбывшихся. Города украшались разрисованными статуями прекрасных девушек с приветливыми улыбками на ярко-красных устах, синими волосами, в пестрых платьях и с ожерельями цвета охры. Ионийские «мудрецы» уже пытались дать материалистическое и рационалистическое объяснение вселенной. Между тем эти передовые города содержали на всякий случай некоторое количество человеческого отребья, калек и идиотов, либо держали присужденных к смертной казни, чтобы при наступлении голода или эпидемии чумы иметь под рукой людей, которых можно было принести в жертву богам, побивая их камнями. Иногда такого козла отпущения, объявленного отныне неприкосновенным, изгоняли из города, вложив ему в руки сушеные винные ягоды, ячменную лепешку и сыр. Или, наконец, подвергнув его семи ритуальным ударам прутьями из морского лука по половым органам, сжигали и пепел развеивали над морем. Обычай «фармака» из Ионии проник и в Марсель.

В утро битвы при Саламине, когда афиняне, по выражению Геродота, «прильнув к свободе», спасли независимость греческих племен, главнокомандующий Фемистокл, чтобы склонить на свою сторону успех в борьбе, принес в жертву богу Дионису-Пожирателю-Сырого-Мяса трех человек. Это были три пленника, юноши необыкновенной красоты, в великолепных одеждах, увешанных золотыми украшениями, родные племянники персидского царя. Главнокомандующий задушил их собственноручно на флагманском корабле, на виду всего флота. Это не было актом мести, но священной жертвой.

Демокрит (воссозданный и, быть может, приукрашенный Плинием и Колумеллой), великий ученый и известный основоположник атомистического материализма, требовал, чтобы девушки во время менструации три раза обегали поля перед жатвой. Он считал, что менструальная кровь содержит заряд плодотворящей энергии, представляющий прекрасное средство против насекомых, пожирающих зерно.

Можно бы привести немало фактов подобного рода. Их не следует рассматривать как случайные пережитки предшествующего первобытного строя, сохранившиеся в античной цивилизации. Некоторые обычаи, которые нам кажутся странным отражением дикарских представлений, на самом деле органически связаны с основами общественного строя. На их первостепенное значение указывает их двухтысячелетняя давность, их бесспорность, полное соответствие писаным законам и обычному праву; об их важности свидетельствует и признание их философами. Мы еще вернемся к ним в этой работе, так именно их упорная долговечность объясняет, во всяком случае частично, конечное крушение греческой цивилизации.

Приведем несколько беглых примеров. Во всех греческих городах (кроме Фив) отцу семейства было предоставлено право избавляться от своих детей при их рождении как ему заблагорассудится. Чуть не ежедневно можно было видеть новорожденных, брошенных на обочинах дорог, иногда на ступенях храмов. Во всех городах греческого мира (кроме Афин) глава семьи мог продавать своих подросших детей работорговцам. В богатых семьях этим правом пользовались широко — так спасали от дробления родовое наследство. Велик был соблазн и для бедняков расплатиться таким образом с должником, к тому же избавившись и от лишнего рта! В Спарте придумали еще лучше: в знатных семьях братья брали себе одну жену на троих или четверых. Одна супруга, с которой они делили ложе поочередно, не приносила слишком много детей, которых нужно воспитывать или устранять. Стоит ли упоминать о положении женщин, находившихся повсеместно в Греции, кроме Эолии, начиная с первых веков истории в положении, близком к рабскому. Супруга нужна лишь для того, чтобы расчетливо вести хозяйство и рожать детей, желательно мальчиков, которые нужны хозяину. Куртизанки же играют на флейте на перекрестках, танцуют на пирах философов или же услаждают ночи своих повелителей. Говорить ли о рабынях!..

Не станем, однако, углубляться во все это. Наша цель — дать понять с первых же страниц этой книги, посвященной одной из самых замечательных человеческих цивилизаций, что греческий народ был совершенно таким же народом, как и всякий другой, первобытнейшим из первобытных. Его цивилизация распускалась и взращивалась на том же черноземе суеверий и мерзостей, на котором выросли все народы мира, — в этом нет никакого чуда, но сказывается влияние некоторых благоприятных обстоятельств и тех изобретений, появление которых было вызвано повседневным трудом и нуждами самого греческого народа. Именно этот примитивный, легковерный и жестокий народ изобрел одновременно и как бы в едином порыве... Изобрел что? Вы ждете от меня некой риторической формулировки, да я и сам чувствую, как она повисла на моем пере. И все же я ее отбрасываю, ограничиваясь одним словом: изобрел цивилизацию — нашу с вами цивилизацию.

О Греция искусств и разума, Тэна и Ренана, розово-голубая Греция, Греция-конфетка, как ты вымазана землей, пахнешь потом и перепачкана кровью!

* * *

Что же такое «цивилизация»? Для грека слово «цивилизованный» значит прирученный, обработанный, привитый. Цивилизованный человек — это человек «привитый», который сам себе делает прививки, с тем чтобы приносить плоды более питательные и сочные. Цивилизация представляет совокупность изобретений и открытий, имеющих целью защитить человеческую жизнь, сделать ее менее зависимой от сил природы, укрепить ее в мире физическим путем познания его законов — губительных для человека невежественного на низших ступенях развития, но по мере их изучения становящихся орудием его наступления на этот мир. Однако помимо защиты жизни, цивилизация призвана еще ее украсить, увеличить всеобщее благосостояние, умножить радость жизни в обществе, где более справедливые отношения медленно устанавливаются между людьми. Она должна привести к расцвету этой жизни в искусствах, которыми все люди наслаждаются сообща, должна развить гуманистическое служение человека в том реальном и одновременно воображаемом мире, каким является мир культуры, переделанный и по-иному осмысленный науками и искусствами и ставший в свою очередь неиссякаемым источником дальнейшего нового творчества.

Вот цепь из множества изобретений — открытий — завоеваний. Возьмем наудачу некоторые из них и воспользуемся ими, как вехами, для оглавления, еще не твердо намеченного.

Эллинские племена, последовательными волнами заселявшие Балканы, вели кочевой образ жизни. Шатры, оружие — сначала деревянное, потом из бронзы, — дичь и козы. Лошадь, самое быстрое из всех прирученных человеком животных, была уже одомашнена. Эти дикие племена жили главным образом охотой. Осев на полуострове, получившем название Эллады, они стали возделывать неподатливую землю. Этот народ остался до конца народом по преимуществу сельским, а не городским: греки — это крестьяне. Даже Афины во времена своего величия остаются прежде всего рынком для деревень Аттики. Греки выращивают злаки, разводят оливковое дерево, смоковницу и возделывают виноградники. Они очень скоро научились обменивать свое масло и вино на ткани, которые изготовляли их соседи в Азии. Затем они осмеливаются пуститься в плавание по морю и везут свои прекрасные расписные горшки с маслом и вином туземцам северного побережья Черного моря, чтобы обменять их на ячмень и пшеницу, потребность в которых все растет по мере увеличения населения во вновь возникающих городах. Специализированное сельское хозяйство, постепенно развиваясь, вытесняло первобытную охоту; мясную пищу стала заменять вегетарианская, более соответствующая климату новой зоны поселения; коммерческие связи развивались, достигнув очень скоро значительных размеров, — все это увеличило благосостояние греческого народа и привело к общению с народами более древней культуры, в то время как сами греки были еще очень мало отесаны.

Но для этого грекам пришлось предпринять другое завоевание — покорить море, что они и стали делать одновременно и робко, и смело, и неумело. В свою страну они проникли с севера сухим путем. Греческие племена так долго кочевали по степям Азии и России, охотясь и перегоняя свои тощие стада, что даже забыли и название того обширного водного пространства, которое обозначается одним и тем же словом почти у всех родственных им народов индоевропейской группы. Для водного пространства, именуемого на латинском и производных от него языках mare, mer и т. д., на германских языках Merr, See, sea и море, morje на славянских, у греков не оказалось слова — они не знали, как его назвать. Им пришлось позаимствовать название у племен, заселявших территорию, на которой они осели: пришельцы обозначили море словом thalassa («таласса»). Именно от этих аборигенов, гораздо более цивилизованных, чем они сами, греки научились строить корабли. Преисполненные вначале глубокого страха перед коварной стихией, подстрекаемые «суровой бедностью... горькой нуждой и мучениями пустого брюха», по выражению древних поэтов, они рискнули пуститься в царство волн и ветров и повели свои груженные товарами корабли над морской пучиной. Постепенно, ценой больших усилий и потерь, они становятся наиболее искусным в мореплавании народом древности, превзойдя даже самих финикийцев.

Народ земледельцев, народ мореплавателей — таков первоначальный облик и первые шаги в развитии цивилизации греческого народа.

За покорением моря быстро последовали и другие завоевания. Греческий народ овладевает искусством поэтически выражать свои мысли и создавать образы; он осваивает неисследованные области и распахивает необъятную новь — все это позднее назовут литературными жанрами. Первоначально в греческом языке для них нет даже названия: но и безымянные, они в изобилии и с невиданной пышностью расцветают несравненной красотой. Язык этот такой же живой, как трава или родник; он гибок и способен выразить тончайшие оттенки мысли, на нем можно объяснить самые сокровенные движения сердца. Он звучит то как бравурная, то как услаждающая слух музыка, то подобен могучему органу, а то плачет тонкой флейтой или звенит, как деревенская свирель.

Все первобытные народы издавна работают под звуки песен или ритмических фраз, так как это облегчает труд. Греческие поэты широко разрабатывали эти ритмы, большинство которых унаследовано от древних народных напевов. Вначале они создавали высокий эпический стих, пользуясь его благородным и варьирующим кадансом для прославления подвигов героев прошлого. Из поколения в поколение передавались необъятных размеров поэмы, текст которых первоначально наполовину импровизировался. Эти поэмы исполняли речитативом под простейший аккомпанемент лиры — восторг, разделенный слушателями, способствовал развитию коллективных чувств уважения к отважным подвигам и предприимчивости. Со временем эти расплывчатые поэмы приобретают форму; завершением этого процесса и явились те два великолепных произведения, которые мы читаем до сих пор, — «Илиада» и «Одиссея» — библия греческого народа.

Другие поэты, теснее связывая поэзию с музыкой, пением или танцами, черпая вдохновение в повседневной жизни людей и городов, восхваляя или высмеивая, пленяя или поучая, создают сатирическую, любовную и гражданскую лирику. Третьи изобретают театр, в трагедии и комедии они подражают жизни, но одновременно творят ее вновь. Драматические поэты становятся воспитателями греческого народа.

Пока одни при помощи чарующих звуков своего языка, воспоминаний о прошлом, забот и надежд своего настоящего, мечтаний и обольщений своей фантазии создавали три основных поэтических жанра всех времен — эпос, лирику и драму, — другие вооружались резцом и вырезали в дереве, а затем высекали в твердом известняке и мраморе — лучших пластических материалах на земле — либо отливали в бронзе изображения человеческого тела, того тела несравненной красоты, которое принадлежало и людям, и богам. Этих богов, населяющих весь мир и скрытых суровой тайной, надо было во что бы то ни стало расположить к себе, сделать ручными. Чтобы их очеловечить и цивилизовать, не было лучшего способа, как наделить их совершенным и осязаемым телом мужчины или женщины. Богам воздвигают великолепные храмы, в них устанавливают их изображения, но воздают им почести под открытым небом. Величие воздвигнутых для богов зданий призвано было одновременно свидетельствовать и о славе городов, которые их выстроили. Хотя во все века, в том числе и в века расцвета, греки посвящали небожителям все произведения своей скульптуры и архитектуры, эти искусства, воспринятые ими от соседних народов, утверждали тем не менее способность человека творить красоту из камня и металла.

Одновременно с великим подъемом, побудившим греков в VII и VI веках до н. э. ринуться на завоевание всех жизненных благ, возникло стремление разобраться в простейших законах природы. Греки хотят постичь окружающий мир, узнать, из чего он сделан и как он сделан, и, разгадав его законы, научиться управлять ими. Они изобретают математику и астрономию, закладывают основы физики и медицины.

Для кого же делаются все эти открытия и изобретения? Для остальных людей, для их выгоды и удовольствия, но еще не для всего человечества. В первую очередь — для жителей полиса, под которым следует понимать общность граждан, проживающих в одном округе (несколько деревень с административным центром) греческой территории. В этих рамках, пока еще очень ограниченных, греки хотят создать общество, тяготеющее к свободе и уравнивающее своих членов в политических правах. В наиболее развитых греческих полисах это общество основано на принципе народовластия. Таким образом, греки создали первую, еще очень несовершенную, форму демократии.

Мы упомянули все наиболее важные завоевания, совокупность которых определяет греческую цивилизацию. Они все направлены к одной цели: увеличить власть человека над природой, утвердить и усилить свою человеческую сущность. Вот почему очень часто — и с полным основанием — греческую цивилизацию именуют гуманизмом. Греческий народ стремился усовершенствовать природу человека и улучшить его жизнь.

Поскольку мы и сейчас продолжаем к этому стремиться, пример греков, не завершивших свое дело, и даже их крушение стоят того, чтобы люди нашей эпохи над ними задумались.

* * *

В трагедии о Прометее поэт Эсхил расчленил на несколько этапов длинный путь греческого народа от состояния дикости до цивилизации. Он, разумеется, не знает, ни почему, ни как эти беспомощные и невежественные предки могли подняться на первую ступень познания, принесшего им избавление. Эсхил делит с ними некоторые из их суеверий: он верит оракулам, как дикарь верит колдуну. Эсхил приписывает Прометею, богу, которого он называет Человеколюбцем, все изобретения, исторгнутые у природы усилиями человека.

Однако Благодетель Человечества и люди вместе с ним не избавлены от ненависти Зевса — «тирана» земли и неба, замыслившего без всякой причины уничтожить гордый человеческий род и не успевшего в этом лишь потому, что ему помешал Прометей; этим самым Эсхил превращает мыслящего и действующего Друга Людей в дерзкого носителя той энергии, с которой человеческий разум борется не переставая, стремясь преодолеть нашу извечную нищету и беспомощность.

Прометей говорит:

А про страданья смертных расскажу...

Ведь я их сделал, прежде неразумных,

Разумными и мыслить научил.

...Раньше люди

Смотрели и не видели и, слыша,

Не слышали, в каких-то грезах сонных

Влачили жизнь; не знали древоделья,

Не строили домов из кирпича,

Ютились в глубине пещер подземных,

Бессолнечных, подобно муравьям.

Они тогда еще не различали

Примет зимы, весны — поры цветов —

И лета плодоносного; без мысли

Свершали все, — а я им показал

Восходы и закаты звезд небесных.

Я научил их первой из наук —

Науке числ и грамоте; я дал им

И творческую память, матерь Муз,

И первый я поработил ярму

Животных диких; облегчая людям

Тяжелый труд телесный, я запряг

В повозки лошадей, узде послушных, —

Излюбленную роскошь богачей.

Кто, как не я, бегущие по морю

Льнокрылые измыслил корабли...

Еще меня послушай, подивись

Искусствам хитрым, мной изобретенным,

Скажу о самом важном: до меня

Не знали люди ни целящих мазей,

Ни снедей, ни питья и погибали

За недостатком помощи врачебной.

Я научил их смешивать лекарства,

Чтоб ими все болезни отражать.

...А кто дерзнет сказать,

Что до меня извлек на пользу людям

Таившиеся под землей — железо,

И серебро, и золото, и медь?

Никто, конечно, коль не хочет хвастать.

А кратко говоря, узнай, что все

Искусства у людей — от Прометея!

(«A?a?aneay O?aaaaey», Aineeoecaao, 1950, n. 25—26; ia?aaia. N. Nieiauaaa, 476-502; 510-517; 532-538)

Последуем за греками в их страну.

Этот народ, назвавший себя сам эллинами, по своему языку (мы не решаемся говорить о расе) входил в огромную семью так называемых индоевропейских народов. В самом деле, по своему словарю, склонениям и спряжениям, по своему синтаксису греческий язык близок к древним и современным языкам Индии и большинству нынешних живых языков, распространенных в Европе (кроме баскского, венгерского, финского и турецкого). Очевидное сходство огромного количества слов всех этих языков служит тому убедительным доказательством. Так, отец по-гречески и по-латыни — pater, по-немецки — Voter и по-английски — father, слово брат по-латыни — frater (phrater по-гречески применяется ко всем членам большой семьи), по-немецки — Bruder, по-английски — brother, брат — по-славянски, brata — в санскрите и bhratar по-зендски — на языке древних персов.

Такие примеры можно продолжить. Это родство языков предполагает, что большие группы людей, населявшие впоследствии Индию, Персию и Европу, некогда жили вместе и говорили на одном языке. Полагают, что в III тысячелетии до н. э. эти народы еще не были разобщены между собой и кочевали вместе где-то между Уралом (или по ту его сторону) и Карпатами.

Около 2000 года до н. э. греческий народ, уже отделившийся от первоначальной общности, занимал Дунайскую низменность и стал просачиваться в земли, относящиеся к восточной части Средиземноморского бассейна, то есть на Азиатское побережье и Эгейские острова, или в собственно Грецию. Таким образом, древний греческий мир охватывал с самого момента своего возникновения оба побережья Эгейского моря. Греция Азиатская в смысле цивилизации намного опережает Грецию Европейскую (азиатские греки были лишь в самое последнее время, в 1922 году, изгнаны турками с той древней и славной эллинской земли, которую они занимали четыре тысячи лет).

Оседая в новых местах, греческие племена учились земледелию у народа, занимавшего до них все эти области и значительно более развитого, чем они. Мы не знаем подлинного имени этого народа, который древние иногда называли пелазгами. Мы их называем эгейцами — по имени моря, по берегам и островам которого они были расселены. Иногда их также называют критянами, потому что Крит был центром их цивилизации. У этого эгейского народа была письменность — в местах их поселений были произведены раскопки, при этом было найдено множество глиняных табличек, покрытых особыми письменами. В самое последнее время эти письмена поддались расшифровке. К величайшему изумлению ученых — уже полстолетия учивших противоположному, — языком этих эгейских табличек оказался греческий, транскрибированный негреческими силлабическими обозначениями. Но о значении этого открытия говорить еще преждевременно.

Во всяком случае, если греческие захватчики и передали эгейцам свой язык, они не могли передать им своей письменности, которой у них не было. Нам важно установить, какими именно благами культуры наделили более цивилизованные эгейцы пришлых греков. Эти блага были многочисленны и неоценимы.

Критяне уже издавна возделывали виноградную лозу, оливковое дерево и сеяли злаки. Они разводили крупный рогатый и мелкий скот. Им были известны многие металлы — золото, медь и олово. Оружие они изготовляли из бронзы. Железа они не знали.

В начале XX века археологи раскопали на Крите остатки обширных дворцов эгейских царей. Эти дворцы представляли целый комплекс жилых помещений и множество зал, составлявших лабиринт и сосредоточенных вокруг просторного двора. Кносский лабиринт на Крите занимает площадь размерами в 150х100 метров. Этот дворец был по меньшей мере двухэтажным. Фресковая живопись покрывает стены приемных залов этого дворца, на стенах изображены различные животные или цветы, процессии роскошно одетых женщин, бои быков. Хотя уровень цивилизации не измеряется в первую очередь наличием ванной комнаты и уборной, однако не безынтересно отметить, что в Кносском дворце не было недостатка ни в ванных, ни в помещениях с проточной водой.

Заслуживает внимания тот факт, что женщина пользовалась у критян большей свободой и уважением, чем греческая женщина в V веке до н. э. Можно полагать, что на Крите женщины занимались разными ремеслами. Недавние раскопки обнаружили, что в бассейне Эгейского моря существовали в очень древние времена народы, у которых женщины занимали очень высокое положение. Некоторые из этих народов прошли через матриархат. Дети носили имя матери, и родство исчислялось по женской линии. Женщины выбирали себе последовательно по нескольку мужей и управляли общиной.

Эгейские племена вряд ли были воинственны. Дворцы и остатки городов не обнаруживают следов укреплений.

Таким образом, греки, захватывая эти области между 2000 и 1500 годами до н. э., столкнулись здесь с уже цивилизованным народом. Они подпали под влияние эгейцев, подчинились им и платили дань. Около 1400 года греки восстали и сожгли Кносский дворец.

Дальнейшее развитие греческих племен, хотя и унаследовавших от эгейцев некоторых богов и часть мифов и перенявших кое-что из техники, пошло самостоятельным путем. Прекрасная живопись критян, целиком вдохновленная природой — изображающая цветы и листву, птиц, рыб и ракообразных, — по-видимому, не оставила никаких следов в греческом искусстве. Наследство критского языка точно так же очень незначительно: в греческий язык из него перешло несколько географических названий, слово «лабиринт» (лабиринт с Миносом, царем-быком, который в нем жил), новое название моря («таласса») и небольшое число других.

На цивилизации первых греческих племен — ахейцев — гораздо определеннее сказалось наследие предшествующего периода. От критян эллины получили два дара, превратившие их навсегда в народ земледельцев и моряков, — сельское хозяйство и мореплавание. Олива, виноградная лоза и корабли — таковы на долгие времена атрибуты греков. Люди ими живут, поэты их воспевают.

Греческие племена были гораздо воинственнее своих неведомых предшественников. Разрушив и затем наполовину восстановив Кносский дворец, они перенесли политический центр юного греческого мира в Пелопоннес. Цари воздвигают там грозные крепости, Микены и Тиринф, циклопические стены которых стоят до сих пор. Влияние эгейской цивилизации мало сказалось на ахейцах: они оказались дерзкими грабителями. Их дворцы и гробницы переполнены награбленным золотом.

Греки вначале проявили себя куда более робкими моряками, чем эгейцы, которые доходили до Сицилии. Корабли же микенских греков не осмеливались ходить дальше Эгейского моря. Они плавали вдоль побережья или от одного острова к другому. Мореплавание ахейцев было скорее пиратством, чем торговлей. Микенские князья предпринимали со своими головорезами крупные разбойничьи операции. Они орудовали в Дельте Нила и в Малой Азии; поэтому столько золота у них в царских гробницах, разных драгоценностей, чаш, тонких листов золота, наложенных на лица усопших в виде масок, и, особенно, огромное количество золотых пластинок с искусной резьбой.

Последней военной экспедицией ахейских князей, увлекших за собой своих вассалов, была отнюдь не легендарная, но вполне историческая война с Троей. Троя-Илион была эллинским городом, расположенным на небольшом расстоянии от Дарданелл и разбогатевшим на пошлинах, взимаемых с купцов, отправлявшихся сушей к Черному морю, чтобы миновать сильные течения в проливах. Они шли вдоль них, перетаскивая на себе товары и лодки. Троянцы взимали с них большую дань. Этих грабителей в свою очередь ограбили другие. Илион был взят и сожжен после длительной осады в начале XII века до н. э. (около 1180 года). Многочисленные легенды, к тому же весьма красивые, маскировали подлинные причины войны — причины экономического, но отнюдь не героического порядка: дело шло о соперничестве между разбойниками. «Илиада» кое-что о них рассказывает. Археологи, производившие раскопки в Трое в прошлом веке, нашли в развалинах города, сохранивших следы пожара и скрытых в течение более чем трех тысяч лет под земляным холмиком, предметы, относящиеся к той же эпохе, какая была уже установлена ими в Микенах. Воры не сумели укрыться от терпеливых розысков сыщиков-археологов.

Однако после ахейцев на территорию Греции хлынули новые эллинские племена — эолийцы, ионийцы и, наконец, дорийцы. Вторжение дорийцев, явившихся последними, относят приблизительно к 1100 году до н. э. В то время как соприкосновение с критянами несколько цивилизовало ахейцев, дорийцы оставались на низкой ступени развития. Они, правда, знали употребление железа: у них было оружие, сделанное из этого металла. У ахейцев же железо было настолько редким, что его считали драгоценным металлом наравне с золотом и серебром.

Именно благодаря этому новому оружию, более крепкому и, главное, длинному (железные мечи против бронзовых кинжалов), дорийцам удалось так молниеносно захватить Грецию. Микены и Тиринф были в свою очередь разрушены и разграблены. Ахейская цивилизация, пронизанная эгейским влиянием, сходит на нет. Она на долгие времена становится полулегендарной областью истории. Вся Греция, словно перепаханная дорийским вторжением, отныне населена одними греческими племенами. Пора начинать греческую историю. Она открывается во тьме XI, X и IX веков до н. э. Но рассвет уже близок.

* * *

Что же собой представляла страна, которой суждено было стать Элладой? Какие средства к существованию предоставляла она и какие препятствия воздвигала на непроторенном пути первобытного народа, движение которого к цивилизации в течение длительного исторического периода было столь трудным?

Отметим два основных фактора: горы и море. Греция сильно гористая страна, хотя в ней и нет вершин, достигающих трех тысяч метров. Но горы там всюду, склоны их сбегают и поднимаются во все стороны, порой очень круто. Древние проложили по ним прямые тропинки, никогда не прибегая к обходным дорогам: они поднимались напрямик, высекая ступени в скале в самых крутых местах. Эти своевольно поднимающиеся повсюду горы делили страну на множество мелких округов (кантонов), причем большинство из них имели выход к морю. Такой рельеф создавал благоприятные условия для той политической организации, которую греки назвали полисом.

Государство принимает форму кантона. Маленькую территорию легко защищать. Жители, естественно, к ней привязаны. Для этого не требуется не только идеологии, но и географической карты. Поднявшись на любую вершину, вы одним взглядом окидываете всю свою страну. У подножия склонов или в долинах раскинулось несколько деревень. Селение побольше, выстроенное на акрополе, является административным центром. В случае неприятельского вторжения эта крепость служит убежищем для жителей окрестных деревень; в редкие периоды мира между полисами там расположен рынок. Укрепленный акрополь служит основой, вокруг которой складывается городской строй. Города не основывают на самом берегу моря — ведь страшны пираты, — однако их строят не слишком далеко от моря, чтобы иметь возможность располагать морской гаванью.

Деревни, окруженные полями, и укрепленное поселение полугородского типа — таковы отдельные и вместе с тем тесно спаянные элементы греческого государства. Афинский полис — это в одинаковой степени деревня с пашнями вокруг и город с его лавками, гаванью и кораблями, это весь афинский народ, отгороженный стеной из гор и с окном на море: это кантон, который именуется Аттикой.

Кругом — десятки таких же полисов в точно таком же обрамлении. Эти многочисленные города соперничают между собой на разных поприщах — политическом и экономическом, и приводит это всегда к войне. Греческие полисы никогда не заключают мира, а только договоры о перемирии: сроки их кратки — пять, десять лет, самое большое — тридцать. Но война возобновляется обычно еще до истечения срока. В греческой истории насчитывается больше тридцатилетних войн, чем тридцатилетних периодов мира.

Но временами извечное греческое соперничество заслуживает более благородного наименования — соревнования. Это соревнование спортивное и культурное. Состязание представляет одну из излюбленных форм любого вида греческой деятельности. Всенародные олимпийские и некоторые другие состязания заставляли воюющие стороны на время отложить оружие. В дни этих торжеств послы, атлеты и толпы людей беспрепятственно путешествуют по дорогам Греции. Внутри полисов существуют точно так же многочисленные формы состязаний между гражданами. В Афинах устраивались конкурсы трагедий, комедий и лирической поэзии. Награда бывала невелика: поэтов венчали лавровым венком или преподносили им корзину винных ягод (фиг), но слава их была велика. Иногда победителя увековечивали, устанавливая в его честь памятник. Софокл после «Антигоны» был избран в военачальники. Ему посчастливилось с честью провести порученные ему военные операции. В Дельфах устраивалось под покровительством Аполлона или Диониса состязание певцов — они пели под аккомпанемент флейт и лир. Исполнялись военные песни, свадебные или похоронные. В Спарте и кое-где еще устраивались состязания плясунов. Афины и другие города организовывали конкурсы красоты — между мужчинами и между женщинами, смотря по месту, где они устраивались. Победитель на афинском конкурсе мужской красоты награждался щитом.

Слава спортивных побед, одержанных в крупных национальных состязаниях, принадлежит не только всему народу, но и полису победителя. Самые известные поэты — Пиндар и Симонид — посвящали этим победам целые лирические композиции; в них средствами музыки, танца и поэзии прославляются величие и заслуги общины, чьим посланцем являлся победивший атлет. Случалось, что победителя удостаивали высшей награды, какой только можно почтить человека, оказавшего услугу своей родине: он становится пенсионером полиса — город его кормит и поселяет в пританее, то есть в городской ратуше.

Пока длятся национальные игры, не только складывают оружие войска, но в судах не разбираются дела и откладывают казни. Эти передышки длятся, правда, несколько дней, но иногда и целый месяц.

Постоянные войны между полисами — неизлечимая язва греческого народа, со временем она станет для него смертельной. Греки никогда не смогли перешагнуть рамки города-государства, разве только в мечтах. Гористая цепь, замыкающая отовсюду их горизонт и защищающая полис, одновременно словно сдерживала желание всех этих народностей быть в первую очередь греками: они чувствовали себя прежде всего афинянами, фиванцами или спартанцами. Союзы, унии и федерации полисов были недолговечны, быстро расторгались и распадались скорее из-за внутренних причин, чем разрушались под действием внешних ударов. Как правило, более сильный полис, являвшийся главным членом союза, начинал очень быстро обращаться как с подданными с теми, кого из вежливости он еще соглашался называть своими союзниками: союз превращался в зависимость; с более слабых партнеров взимают дань и тяжелую военную контрибуцию.

И все же не было ни одного греческого полиса, который бы не ощущал очень остро своей принадлежности к эллинской общности. От Сицилии до Азии, от городов на африканском побережье до расположенных за Босфором, вплоть до Крыма и Кавказа, «эллины едины по крови, — пишет Геродот, — говорят на одном языке, имеют одних богов, одни храмы, приносят те же жертвы, имеют одинаковые обычаи и нравы». Вступить в союз с варварами против других греков считается изменой.

В слово «варвар» не вкладывается уничижительного смысла: это просто иностранец, не грек, тот, кто говорит на странном языке, производящем впечатление птичьих голосов, какого-то бормотанья: «бар-бар-бар». Ласточка тоже щебечет на варварском языке. Греки не презирают варваров, они восхищаются цивилизацией египтян, халдеев и других народов, но они чувствуют себя отличными от них тем, что любят свою свободу и не хотят быть «ничьими рабами».

«Для рабства варвар рожден, а грек для свободы» — именно ради этого гибнет Ифигения. (В этом есть оттенок расизма.)

Опасность варварского вторжения заставляет греков объединиться. Отнюдь не всех и ненадолго: Саламин и Платеи объединяют Грецию не более чем на год. Это скорее тема для ораторских выступлений, чем реальная действительность. В битве при Платеях греческая армия сражается не только с персами, но и с многочисленными армиями греческих городов, завербованными захватчиками. Великая война за национальную независимость является одновременно и войной междоусобной. Позднее распри между греческими городами проложат путь для македонян и римлян.

* * *

Горы защищают и разъединяют, море же объединяет. Греки не были все же совсем отгорожены от мира в своих гористых уголках. Море омывало всю страну и глубоко вдавалось в сушу. Лишь очень немногие полисы, только самые отдаленные, не имели выхода к морскому побережью.

Это грозное море все же манило и звало к себе. Под лазурным небом, в прозрачном воздухе глаз морехода различал гористый островок на расстоянии 150 км. Он казался ему «щитом, положенным на море».

Побережье греческого архипелага обладает множеством удобных морских стоянок: это либо отлогие отмели — первые моряки для ночевки легко вытаскивали на песок свои легкие суденышки, — либо глубоководные бухты, защищенные от ветра и бури скалами, где отстаивались на якорях торговые суда и боевые корабли.

В греческом языке одно из названий моря означает дорогу. Пуститься в море — значит пуститься в путь. Эгейское море — дорога, которая от острова к острову так ведет морехода из Европы в Азию, что он не теряет землю из виду. Цепь островов — это точно камешки, набросанные детьми в ручеек, чтобы перебраться через него, прыгая с одного на другой.

Не было ни одного греческого города-государства, откуда бы нельзя было видеть, поднявшись на какую-нибудь возвышенность, сверкающую на горизонте морскую даль. В Эгейском море нет точки, удаленной от суши более чем на 60 км. И нет точки на суше во всей Греции, которая отстояла бы дальше чем за 90 км от морского побережья.

Путешествия обходятся недорого. За несколько драхм можно достичь края уже познанной земли. После нескольких веков пиратства и взаимного недоверия греки — купцы или поэты, а зачастую те и другие вместе — устанавливают дружественные отношения со старыми цивилизациями, ранее возникшими. Путешествия Расина или Лафонтена ограничиваются Фертэ-Милоном или Шато-Тьерри. Путешествия Солона, Эсхила, Геродота или Платона — это Египет, Малая Азия и Вавилон, Киренаика и Сицилия. Нет грека, который бы не знал, что варварские цивилизации насчитывают тысячелетия и что у них многому может поучиться народ, который про себя говорит: «Ведь мы, греки, что! — мы же еще дети!» Греческое море — это не только место ловли сардин или тунцов, это и путь для ознакомления с другими народами, для путешествия в страны великих произведений искусства и дивных изобретений, в страны, где обширные равнины покрыты густой пшеницей, а недра земли таят золото или крупицы его катят речные воды; море — это путешествие в страну чудес, куда указывает дорогу звездное ночное небо — другого компаса нет. Там, за морем, огромные пространства земли: их надо открыть, освоить и обработать. Начиная с VIII века у любого большого города Греции появляются свои отпочкования в заморских землях. Мореходы Милета основали девяносто поселений по берегам Черного моря. Попутно они положили основу и новой науке — астрономии.

И, наконец, Средиземное море превратилось в греческое озеро с проторенными дорожками. По его берегам расположились города — «подобно лягушкам вокруг лужи», по выражению Платона. «Эвоэ!» или «квак-квак-квак — брекекекекс!» Море цивилизовало греков.

* * *

Впрочем, греки сделались мореплавателями в силу необходимости. Вопль голодного брюха оснащал корабли и направлял их в море. Греция — бедная страна. «Греция прошла школу бедности» (это тоже из Геродота). Почва скудная, неблагодарная. Склоны каменистые. Климат засушливый. После райской и мимолетной весны, когда чудесно и бурно распускаются леса или луга, устанавливается неизменная солнечная погода. Наступившее лето все сжигает. В пыли трещат цикады. Месяцами в небе нет ни облачка. В Афинах с середины мая до конца сентября часто не выпадает и капли дождя. Осенью начинаются дожди, а зимой свирепствуют грозы. Бури приносят снег, но он не лежит и двух дней. Идут страшные ливни, проносятся смерчи. Во многих местах одна восьмая, а то и четверть годичных осадков выпадает за один день. Пересохшие реки превращаются в грозные потоки, бешеные струи смывают со склонов тонкий слой плодородной земли и уносят в море. Желанная вода становится бедствием и бичом. В долинах без естественного стока дожди вызывают заболачивание почвы. Таким образом, крестьянин был вынужден попеременно бороться то с засухой, губившей его тощие злаки, то с паводками, затапливавшими его луга. Но он мог сделать лишь немногое! Ему приходилось располагать свои поля террасами на горных склонах и таскать наверх в корзинах землю, смытую дождями. Крестьянин пытался проводить ирригационные мероприятия, осушая болота и расширяя стоки, по которым вода должна была стекать из озер. Такой труд, выполняемый при помощи орудий, подобных готтентотским, был тяжелым и в то же время недостаточным. Нужно было бы вновь облесить оголенные гористые склоны, но этого крестьянин не знал. Когда-то горы в Греции были покрыты лесами. Сосны и платаны, вязы и дубы, венчая высокие горы, образовывали лесные массивы. Эти густые леса изобиловали дичью. Но греки стали очень рано сводить лес на постройку деревень и обжиг угля. Леса были вырублены. Уже в V веке до н. э. холмы и вершины выглядели такими же голыми и бесплодными, как и сейчас. Пребывающая в неведении Греция сама себя выставила солнцу, отдала себя на милость необузданным водам, позволила камню заполнить свои пашни.

И теперь стали драться за «тень осла».

На этой твердой почве, под этим беспощадным и непостоянным небом лучше всего удавались маслины, виноградники, — злаки росли хуже, так как их корневая система не способна извлекать почвенную влагу с большой глубины. Не будем упоминать о плугах в виде искривленных суков, о первобытных деревянных сохах, едва царапавших землю сверху. Забросив собственные пашни, греки отправляются за зерном в благодатные края — в Сицилию или в те страны, которые ныне называют Украиной и Румынией.

Империалистическая политика Афин, крупного города в V веке до н. э., была прежде всего связана с хлебом. Чтобы кормить свое население, Афинам необходимо было господствовать на морских путях и особенно в проливах, являющихся ключом к Черному морю.

Масло и вина — разменная монета и предмет гордости обездоленной дочери античного мира. Драгоценный продукт оливкового дерева — дар Афины — служит удовлетворению элементарных потребностей повседневной жизни: масло употребляют в пищу, им же освещаются, не хватает воды — умываются маслом, наконец, маслом же натирают тело — это прекрасное средство для кожи, всегда слишком сухой в этом климате.

Но вино — восхитительный дар Диониса — пьют только в праздники или вечером с друзьями, причем его всегда разбавляют водой.

Будем пить! И елей

Время зажечь:

Зимний недолог день.

Расписные на стол,

Милый, поставь

Чаши глубокие!

Хмель в них лей — не жалей!

Дал нам вино

Добрый Семелин сын —

Думы в кубках топить...

По два налей

Полные каждому!

Благо было б начать:

Выпит один, —

И за другим черед.

(Aeeae, XV, «Aeeae e Naoi»,
ia?aaia Ay?. Eaaiiaa. I., 1914, n. 55)

(О Рамюз! Нет — Алкей!)

Первым ты насади

В новом саду

Корень хмельной лозы.

(Oai ?a, XXII, n. 63)

[Это снова старый Алкей с Лесбоса сказал до Горация.] Вино — отражение правды.

Вино — души людской зерцало.

(Oai ?a, XXI, n. 62)

На террасах, насыпанных по склонам гор, по всей Греции растет лоза, расправленная на шпалерах. В долинах ее сажают между плодовыми деревьями, и она тянется с одного на другое.

Греки воздержанны. Этого будто бы требует климат. Это бесспорно, но правда и то, что бедность также предписывает воздержанность. Грек живет на ячменном и ржаном хлебе, печет лепешки, питается овощами, рыбой, фруктами, сыром и козьим молоком. Ест много чесноку.

Мясо дичи, домашней птицы, ягнят и свиней, как и вино, украшает стол только по праздникам; исключение составляют богачи и знать («толстяки», как их называют).

Эта бедность обыденной жизни (вы ведь хорошо знаете, что эти южане — лодыри и живут святым духом, сытые щедрым солнцем!) обусловлена, однако, не одной скудостью почвы или даже примитивностью ее обработки, но вызвана прежде всего неравномерным распределением земли между населением.

Первоначально племена, занявшие страну, сделали землю коллективной собственностью всего клана. В каждой деревне был свой вождь клана, он и отвечал за обработку земли в своей округе, за работу каждого члена клана и распределение урожая. Клан объединял известное число семей — «дворов» в широком смысле, — и каждая из них получала определенный участок для обработки. В те давние времена еще не было частной собственности: надельную землю нельзя было ни под каким видом ни продать, ни купить, участок не подлежал дроблению и после смерти главы семьи. Земля была неотчуждаема. Но зато могло быть произведено перераспределение участков в соответствии с потребностями каждой семьи.

Эта общая земля обрабатывалась сообща членами одного двора. Плоды урожая делились под наблюдением божества-покровителя, именуемого Мойрой. Это имя означает одновременно долю и судьбу. Мойра присутствует и при распределении земельных участков по жребию. Часть всей земли оставляется под паром — примерно половина: ей нужно давать отдохнуть — ежегодное чередование культур еще не практиковалось. Следовательно, и доходность земли была очень мала.

Но такое положение не было неизменным. Античный сельский коммунизм — форма собственности, присущая стадии первобытного общества (сравните с батонгами в Южной Африке или некоторыми бенгальскими народностями), — начинает понемногу распадаться, примерно с эпохи ахейских пиратских походов. Микенская монархия была военным государством. Война требует единоначалия. После удачного похода царя царей его вассалы — подчиненные царьки — отхватывают себе львиную долю добычи и распределяемых участков. Иногда вожди просто присваивают себе землю, которой они призваны управлять. Здание первобытного коммунизма, поколебленное грубыми нарушениями равенства, начинает разрушаться сверху. Частная собственность породила богатства сильных.

Но частная собственность возникла и иным путем, ее появление было обусловлено прогрессом... Разные причины вызывали исключение членов клана. Они вправе были выйти из него по собственной воле. Жажда приключений заставляла многих попытать счастья за морем. Иные занимали земли, не включенные во владения клана: это большей частью были участки, считавшиеся неудобными для обработки. Таким образом создавался класс мелких собственников, стоящих вне клана: собственность перестает быть общинной и постепенно становится индивидуальной. Это класс людей очень бедных, но и очень предприимчивых. Они порывают не только с кланом, но иногда и с землей. Из них образуются первые гильдии ремесленников: они сбывают кланам изготовленные ими орудия или же просто работают у них в качестве кузнецов, плотников и др. Не забудем, перечисляя этих ремесленников, упомянуть лекарей и поэтов. У объединенных в цехи врачей есть свои правила, рецепты, мази и лекарства, составляющие их исключительную собственность: они торгуют ими по деревням. Точно так же чудесные повествования в стихах, импровизируемые и изустно передаваемые в корпорациях поэтов, принадлежали только им.

Все эти новые социальные группы возникают и развиваются в рамках «полиса». Так появляется перед нами полис, поделенный на две неравные части: с одной стороны — крупные землевладельцы, с другой — класс мелких собственников, очень плохо обеспеченных, ремесленников, батраков и матросов, — рабочий люд, называемый по-гречески «демиургами» и представлявший вначале довольно жалкий слой населения.

Все развитие греческой истории, все ее будущее величие уходит корнями в период появления и развития этих новых общественных групп. Родился новый класс, и он попробует вырвать у власть имущих привилегии, сделавшие из них хозяев полиса. Ведь судьи, жрецы, администраторы и военачальники избираются только из среды знатных землевладельцев. Но на стороне черни вскоре оказывается численный перевес. Они хотят перестроить полис на основе равных прав для всех. Они начинают борьбу, прокладывают путь к народовластию. Народ идет завоевывать демократию, он как будто не вооружен. Власть и боги против него. И все же победа будет за ним.

* * *

Таковы изложенные вкратце основные факторы, совокупность которых вызвала и обусловила зарождение греческой цивилизации. Следует отметить, что не одни природные условия (климат, почва, море), не только историческая обстановка (наследие предшествовавших цивилизаций) и не только социальные причины (борьба классов, именуемая «двигателем истории»), но именно совокупность всех этих элементов, вместе взятых, создала благоприятную обстановку для зарождения греческой цивилизации.

«Куда же вы тогда дели «греческое чудо»? — воскликнут некоторые ученые, как настоящие, так и претендующие на это звание. Греческого чуда не существует. Понятие о чуде глубоко антинаучно и несовместимо с эллинской культурой. Чудо ничего не объясняет: оно лишь подменяет объяснение восклицательными знаками.

Греческий народ всего лишь развивает — в тех условиях, в каких он оказался, и теми средствами, какие у него оказываются под рукой, не пользуясь особыми дарами, будто бы свалившимися ему с неба, — и продолжает эволюцию, начатую до него и позволяющую человеческому роду жить и улучшать свою жизнь.

Приведем всего один пример. Греки — словно чудом — изобрели науку. Они ее в самом деле изобретают, в современном понимании этого слова: они изобретают научный метод. Но если они это и сделали, то только благодаря тому, что до них халдеи, египтяне и другие народы уже накопили множество сведений о созвездиях и геометрических фигурах, произвели множество наблюдений, позволявших морякам отправляться в море, крестьянам обмерять свои участки и определять сроки полевых работ.

Греки появились в то время, когда из этих наблюдений над движением небесных светил или над свойствами геометрических фигур стало уже возможным вывести закономерности, дать объяснение этим явлениям. Греки это и сделали, причем они часто заблуждались и начинали сызнова. В этом нет ничего чудесного — это всего лишь новый шаг в медленном движении вперед человечества.

Можно было бы привести множество других примеров, взятые из разных областей человеческой деятельности.

Отправной точкой и объектом всей греческой цивилизации является человек. Она исходит из его потребностей, она имеет в виду его пользу и его прогресс. Чтобы их достичь, она вспахивает одновременно и мир и человека, один посредством другого. Человек и мир в представлении греческой цивилизации являются отражением один другого — это зеркала, поставленные друг против друга и взаимно читающие одно в другом.

Цивилизация греков сопрягает мир и человека. Она связывает их в борьбе и битве, соединяет плодотворной дружбой, имя которой — Гармония.

[Первый образовательный телеканал]

https://www.youtube.com/watch?v=idlp...n7hSW&index=28

[Первый образовательный телеканал]

https://www.youtube.com/watch?v=4yqP...n7hSW&index=29