*3593. Эльдар Рязанов!

[Snob.ru]

http://snob.ru/selected/entry/101422

Анна Карпова, Юлия Дудкина Вчера

«Любить человека со всеми его слабостями». Памяти Эльдара Рязанова
В Москве на 89-м году жизни скончался режиссер и сценарист Эльдар Рязанов. Олег Табаков, Светлана Крючкова, Кирилл Разлогов и другие рассказали «Снобу», каким был Эльдар Рязанов в работе и в жизни и каким они его запомнили

Фото: Александр Куров/ИТАР-ТАСС


Олег Табаков, художественный руководитель МХТ им.Чехова:

Рязанов проделал огромную работу по разрушению схемы, по которой лепился образ «советского человека»; он гуманизировал его. Началось это с «Карнавальной ночи»: вспомните Гурченко в роли Леночки Крыловой — она выходит с муфточкой в руках и светлой улыбкой на лице. До нее улыбка на лице советского человека была свидетельством какого-то легкомыслия: мы, понимаете ли, строем ходим, а он улыбается! Рязанов все изменил и сделал это абсолютно естественно, недекларативно, не как какой-нибудь диссидент. Таким было его мироощущение. А для меня, как для зрителя, это стало большой радостью и праздником. Люди, о которых он рассказывал, непрямым текстом говорили зрителю: «Я один из вас!» Кто-то играл это лучше, кто-то по-другому. Но суть оставалось той же. Вспомните кадр, когда Иннокентий Михайлович в картине «Берегись автомобиля» возвращается из мест не столь отдаленных и, прижавшись к стеклу, говорит: «Это я!». «Это я!» — говорил Рязанов. «Это я!» — отвечали мы.

Светлана Крючкова, актриса:

Вчера на сцене его «дома» — в киноцентре «Эльдар» — я читала стихи Мандельштама. В это время Рязанов лежал в больнице и жизнь покидала его. Я заканчивала вечер стихотворением «Неужели я настоящий и действительно смерть придет». Через несколько часов я получила известия о смерти Эльдара.

Для меня это страшная утрата. Он был выдающимся режиссером, но я потеряла старшего товарища, человека, который мне верил и мог сказать: «Светик, я бы на твоем месте сделал так». Я его беспрекословно слушала. Он все видел, слышал и понимал, обладал потрясающим вкусом.

Наша история взаимоотношений нетипична для актрисы и режиссера. У него есть актеры, которых он снимал из картины в картину. Я такой актрисой для него не была. Но в один прекрасный момент меня пригласили играть в «Старые клячи». Я пришла, мы стали говорить о поэзии, полтора часа читали друг другу стихи. Когда мы закончили, он сказал: «Я хочу, чтобы эта артистка была моей крепостной, заключите с ней договор». Так началась наша дружба.

Другом он был верным. Он хотел не только сам слушать, как я читаю, — он хотел, чтобы меня слышали зрители. Стал приглашать меня к себе в киноцентр, чтобы я выступала с поэтическими программами. Договаривался с каналом «Культура», чтобы мои вечера ставили в эфир. А потом меня стали слышать и видеть в других странах. За все это я могу сказать спасибо только одному человеку — Эльдару Рязанову.

Мы, его артисты, люди, которые с ним работали, сегодня всю ночь не спали. Мы плакали, переписывались и перезванивались. Это была очень тяжелая ночь. Будучи даже очень больным, он всегда приходил нас поддерживать, сидел в зале, а мы спускались к нему, и зал аплодировал. В его сердце было место для всех нас. Мы все очень скорбим.

Роман Карцев, актер:

Есть такая жуткая фраза — «незаменимых людей нет». Но в последнее время мы многих потеряли: и Тодоровского, и Плисецкую, и вот теперь ушел Рязанов. Их никто не заменит. Я снимался в трех фильмах Эльдара Рязанова: «Небеса обетованные», «Предсказание» и «Старые клячи». Все началось с того, что он сам, лично позвонил мне домой и сказал, что хотел бы пригласить меня у него сниматься. Я к кино относился довольно прохладно, больше играл в театре, но ему ответил, что с удовольствием приму предложение. Он спросил: «Куда можно прислать сценарий?». Я обычно всегда читаю сценарий, прежде чем согласиться на съемки, но тут сказал, что мне не обязательно его читать, когда он мне скажет, тогда и приеду работать. Так и завязалось наше знакомство: он бывал у меня дома в гостях, а я приезжал к нему на дачу. Его всегда окружали очень приятные и приличные люди, а в его фильмах снимались очень хорошие актеры. Такие не пойдут сниматься куда попало. Но его предложения они всегда принимали с удовольствием. Все знали, что если Рязанов взялся что-то снимать, то это будет стоящий фильм. Еще его любили за характер. Не то чтобы он был со всеми всегда очень добрый, он мог и накричать, и отправить человека домой со съемок отоспаться. Но у него было колоссальное чувство юмора и человечное отношение ко всем. И, хоть он и ушел от нас, он успел очень много после себя оставить. Таких режиссеров, как он, больше нет, и страна будет долго его помнить.

Кирилл Разлогов, кинокритик:

Эльдар Александрович Рязанов — человек-легенда, он стал знаменитым с первых же своих картин. Талантлив был бесспорно. Бесспорна была и его смелость, потому что брался он за самые проблемные темы. Отдельно стоит вспомнить период его творчества, связанный с сотрудничеством с Эмилем Брагинским. Это был идеальный тандем великого режиссера и талантливого сценариста.

Наиболее актуальным с художественно-политической точки зрения стал его фильм «Берегись автомобиля». Самая популярная картина, которая осталась в истории кино и в памяти всех советских и российских людей, — «Ирония судьбы, или С легким паром». И хотя, на мой взгляд, Эльдар Александрович зря согласился снять продолжение этого фильма, это не повлияло на популярность самой «Иронии судьбы». Картина сейчас остается абсолютным эталоном единства кино и телевидения, с одной стороны, и правильного понимания народных ожиданий, с другой. Читать дальше >>

Андрей Соколов, актер:

Эльдар Рязанов сделал для нашей культуры столько, что хватило бы на десятерых. Мы с ним редко виделись, но он всегда по-отечески ко мне относился. Я и сам сейчас активно занимаюсь режиссурой и, работая с актерами, часто его вспоминаю — он очень любил актеров, которые работали у него на съемочной площадке, и все они сами его боготворили. Так что для меня, как и для многих других, он стал учителем.

Когда уходят молодые, всегда обидно за то, что они не успели чего-то сделать, а когда уходят такие величины, как Рязанов, мы просто преклоняем головы, снимаем шляпы и скорбим. И, как в театре, когда актеры уходят со сцены, провожаем их аплодисментами.

Анатолий Мукасей, кинооператор:

Мы вместе работали над картинами «Дайте жалобную книгу» и «Берегись автомобиля», но даже когда я ушел к другим режиссерам, наши отношения оставались очень близкими. В последнее время мы с Эльдаром встречались очень часто: весело, с воспоминаниями о работе. Он сделал столько замечательных картин, что его энергетика и талант останутся в веках. Его фильмы — очень разные, по-разному сделаны, но все — удивительно добрые и теплые. Он таким и был — добрым и теплым. Рязанов очень много сделал для Советского Союза, России и для людей. Пусть земля ему будет пухом.

Сергей Мигицко, актер:

Люди, близко знакомые с Эльдаром Рязановым, должны быть счастливы: им довелось общаться с очень талантливым, умным, энергичным человеком. Причем талантлив он был разносторонне: писал прекрасные стихи, прозу, очень хорошо знал историю. Вообще был энциклопедически образованным человеком: если нужно было что-то узнать, можно было спросить у него, и он всегда отвечал безошибочно. Мы работали с Рязановым над картиной «Андерсен. Жизнь без любви», и я восторгался им и тем, как ему удалось в такие серьезные годы сохранить такую ясную голову и не растерять талант. Я, хоть и понимаю, что чудес не бывает, считаю этого человека настоящим чудом.

Валентина Талызина, актриса:

Эльдар Рязанов — человек планетарного масштаба, ведь его фильмы показывали во всех уголках земного шара. Один дипломат рассказывал мне такую историю: однажды руководителю одного государства (кажется, это был Мадагаскар) показали «Иронию судьбы», и после этого он исчез на целый день. Никто не мог его найти. Потом, уже к вечеру, выяснилось, что он все это время сидел в посольстве СССР и вместе с послом раз за разом пересматривал «Иронию судьбы».

В своих фильмах Рязанов проповедовал любовь к человеку со всеми его слабостями. Он очень любил артистов, всегда ждал от них какой-то неожиданности и очень радовался, когда такая неожиданность случалась. Ко мне он относился хорошо, хоть я и не была его самой любимой актрисой и чуть-чуть на него за это обижалась. Но это уже не имеет значения.

[Snob.ru]

[Андрей Плахов]

http://www.kommersant.ru/doc/2866450
Умер Эльдар Рязанов
30.11.2015, 23:32

Эльдар Рязанов скончался на 89-м году после долгой болезни, так что его уход не назовешь неожиданным. Откуда же эта острота чувства утраты: она мгновенно дала о себе знать, как только сообщения о смерти режиссера замелькали в новостных лентах и социальных сетях. Ответ прост: этот человек слишком много значил для огромного количества людей в нашей стране, и речь далеко не только о поколении «старых кляч» и «стариков-разбойников».

Ну что нам этот прошлогодний снег, слегка подтопленный оттепелью? И разве не должна была переместиться на архивную полку главная «интеллектуальная комедия» 1960-х «Берегись автомобиля», основной состав участников которой уже давно пребывает в мире ином? А протагонисты «Иронии судьбы», главной отечественной love story 1970-х, сегодня кажутся родившимися и состарившимися еще до нашей эры. Однако же летописцы и аналитики внимательно следят за новогодними телепрограммами и уверяют, что отсутствие в них словосочетания «С легким паром!» возвестит точнее других о конце советской эпохи. И если еще недавно казалось, что этот конец теперь уже не за горами, нынче возникает обратная перспектива: пережитые времена опять возвращаются, а вместе с ними и, казалось бы, утраченная актуальность фильмов Рязанова.

Можно назвать множество других примет привязанности режиссера к карнавальной ночи хрущевской оттепели и гаражу брежневского застоя, к физикам и лирикам, юмористам и сатирикам — ко всему тому, что быльем поросло, ностальгическим флером подернулось, но в «старые песни о главном» почему-то не превратилось. Понятно почему. Рязанов — не Пырьев, его жанровый предшественник и наставник, человек могучего таланта и темперамента, которыми можно восхищаться, но над трактористами и казаками которого можно скорее потешаться, чем с ними отождествляться. Впрочем, до Пырьева молодой режиссер успел поучиться у Козинцева и самого Эйзенштейна, и это, несомненно, сыграло свою роль. Войдя в кинематограф омертвевшего сталинского монументального стиля, Рязанов сделал открытие — обнаружил существование совсем не героических, зато не зомбированных пропагандой маленьких людей. Именно в них режиссер уловил «дух времени» — в тихих диссидентах, не рвавшихся на баррикады, но противопоставивших режиму свои интимные чувства и свою частную жизнь.

Только не надо думать, что Рязанов сам был таким: он говорил от их имени, но обладал при этом выдающимися бойцовскими качествами, без которых вообще не бывает настоящего режиссера. Но ни разу не использовал эти качества для того, чтобы прорваться во власть или приблизиться к ней: соблазн, погубивший не одного одаренного художника. Он не боялся и считал правильным говорить то, что думает. Когда на Украине запретили «Гараж», это он во весь голос произнес фразу про «идеологические бесчинства местных властей». Уже в наше время он не раз подтверждал незыблемую крепость своей гражданской позиции, что особенно впечатляло на фоне умопомрачения многих его коллег-кинематографистов возрастом существенно помоложе.

Не раз пересекаясь с Эльдаром Александровичем, я всегда поражался львиному напору его энергии. Тому, как он боролся за судьбу своего фильма «О бедном гусаре замолвите слово», когда на него ополчилось телевизионное начальство. В ту пору мы и познакомились, после моей статьи об этой картине: замолвленное критиком слово было как нельзя кстати. Вскоре, впрочем, гнев режиссера обрушился и на меня — в ответ на статью о другой его картине, уже не столь апологетическую.

Он всегда оставался собой — трудоголиком и бойцом, готовым к труду и обороне. И еще был преданнейшим другом: могу свидетельствовать, как он защищал интересы Василия Катаняна в дачном кооперативе и львиному напору его энергии не мог сопротивляться решительно никто. Я вполне могу представить его на капитанском мостике: именно туда он стремился по молодости, но в мореходку его не взяли, и он подался во ВГИК и все равно стал капитаном, вел свое судно в нужном направлении и руководил командой многочисленных соратников. Даже если ограничиться только актерами, всех не перечислить на газетной полосе, но не назвать гранд-дам его королевского двора просто невозможно. Людмила Гурченко, Лариса Голубкина, Алиса Фрейндлих, Светлана Немоляева, Лия Ахеджакова, Марина Неелова, Светлана Крючкова, польская пани Барбара Брыльска, ставшая нам совсем родной.

Первая зарубежная премьера «Карнавальной ночи» состоялась в 1957-м в Берлине, еще не изуродованном стеной. Вторжение русских комедиографов и джазменов в ГДР, появление воздушной Гурченко, поющей «Пять минут», восприняли как ветер свободы. Но вообще международную судьбу советских комедий, да и большинства мелодрам не назовешь счастливой: советский юмор и интеллигентский тип ментальности трудно конвертируем, а Рязанов не был ни героем художественного авангарда, ни носителем русских стереотипов на экспорт. Он совсем редко приглашался на большие фестивали, а после того, как съездил в Канн с фильмом «Вокзал для двоих», охарактеризовал фестиваль как сумасшедшую ярмарку тщеславия.

Зато он был кумиром в своем отечестве. Его исключительное место в российском кино обозначено не только рекордными цифрами сборов в прокате, не только харизмой личности режиссера, растиражированной телевидением, но прежде всего тем, что он запечатлел состояние советского и постсоветского мира до постигшей его катастрофы. Прошу быть правильно понятым: под катастрофой имею в виду вовсе не крах коммунизма и распад СССР, а гораздо более драматические процессы, происходящие уже в XXI веке, ведущие к ожесточению и подавлению остатков гуманизма. Эльдар Рязанов, родившийся в Самаре, на берегах Волги, где впоследствии снял «Жестокий романс», всегда был патриотом своей страны в истинном смысле этого слова, а по убеждениям — демократом и либералом. Он никогда бы не смирился с тем, что для многих эти понятия стали ругательными.

Рязанов прожил яркую достойную жизнь, последние десятилетия которой сумела продлить и украсить его вторая жена Эмма Абайдуллина. Покинув этот мир, он не ушел из нашей жизни, которую сделал менее жестокой и безнадежной, более духовной и не в последнюю очередь более веселой. Пока живы, будем это помнить.

["Коммерсантъ"]

http://www.kommersant.ru/gallery/2866452#id=1213922

Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе-это науке неизвестно

Масик хочет водочки

А не замахнуться нам на Вильяма, понимаете, нашего Шекспира?
Тебя посудют, а ты не воруй
Жениться надо на сироте

Я не жадный, я просто хозяйственный

Ерунда, бандитская пуля

Какая гадость эта ваша заливная рыба

Значит хорошие сапоги, надо брать
У меня дети. У меня их двое: мальчики..и..м-м-де..тоже мальчик. Два мальчика.

[Глеб Черкасов]

http://www.kommersant.ru/doc/2865757
Умер Эльдар Рязанов
30.11.2015, 02:51

Рязанов Эльдар Александрович Личное дело

В Москве на 89-м году жизни умер кинорежиссер Эльдар Рязанов. Его фильмы знал каждый человек, живший в СССР, их герои были почти родственниками зрителей.

Успех режиссера можно измерять в успешных фильмах. В кассовых сборах. В количестве номинаций на престижные кинопремии. В скупых, как Шейлок, аплодисментах кинокритиков. Каждый из этих критериев справедлив ровно настолько, насколько и пристрастен.

Ощущения от фильмов, наверное, еще более условны, однако, возможно, это не худший способ вспомнить об их режиссере.

Эльдар Рязанов — это красный день календаря, потому что его фильмы часто показывали по праздникам. И, конечно же, это Новый год — без его «Иронии судьбы» за долгие годы попробовали обойтись только однажды, и ничем хорошим это не кончилось.

Эльдар Рязанов — это, конечно же, смешно, потому что большая часть его фильмов считаются комедиями. Здоровый смех добавлял красным дням календаря праздника.

Эльдар Рязанов — это цитаты из фильмов, которые можно использовать и когда надо, и когда не надо. «Вовремя предать — это не предать, это предвидеть», «какая гадость эта ваша заливная рыба», «у меня мальчик и мальчик» — да мало ли их, удачно составленных и отлично произнесенных фраз, позволяющих что-то сказать, когда нечего сказать. Потому что цитата, вырванная из контекста, теряет свое воспитательное значение и превращается в удачный набор слов.

Эльдар Рязанов — это предоставленная каждому возможность почувствовать себя знатоком кино и уверенно сказать, что с годами он стал снимать хуже, и его новое кино ни в какое сравнение не идет с тем, что снимал раньше. И поди признайся, что просто раньше красных дней календаря было больше и воспринимались они поярче.

Фильмы Эльдара Рязанова лучше всего смотрелись в СССР и лучше всего рассказывали о нем же. Он начинал с документального кино — профильный подход сохранялся и в художественных фильмах. По фильмам Эльдара Рязанова, наверное, не стоит изучать общественно-политическую историю, но бытовую — вполне возможно.

Кино Эльдара Рязанова остается поводом для дискуссий и после того, как красные дни календаря сменились почти полностью, а страна, в которой отмечали эти праздники, ушла в небытие. Для одних герои Эльдара Рязанова и обстоятельства, в которых они действовали, оказались лишним доказательством в пользу недееспособности той страны. Другие считают, что режиссер извратил образ маленького человека, возвел его слабость в культ и тем самым способствовал крушению империи.

Наверное, в этом и есть главная составляющая хорошего кино — каждый может найти в нем не только свое, но и чужое.

Эльдар Рязанов сделал для этого все, что мог и что успел. Оказалось — немало.

Рязанов Эльдар Александрович

Родился 18 ноября 1927 года в Куйбышеве (ныне — Самара) в семье работников советского торгпредства в Тегеране. В 1950 году окончил режиссерский факультет ВГИКа (мастерская Григория Козинцева). Дипломной работой стал документальный фильм «Они учатся в Москве», снятый совместно с однокурсницей и первой супругой Зоей Фоминой. С 1950 года работал в Центральной студии документальных фильмов, снимал сюжеты для киножурналов «Советский спорт», «Новости дня» и «Пионерия». В 1955 году его киноочерк «Остров Сахалин» (снят совместно с Василием Катаняном) участвовал в конкурсной программе Каннского кинофестиваля. В этом же году стал режиссером киностудии «Мосфильм»: его дебют — широкоэкранный фильм-концерт «Весенние голоса» (совместно с Сергеем Гуровым). В 1956 году по настоянию директора студии Ивана Пырьева снял комедию «Карнавальная ночь», ставшую лидером проката (ее посмотрели более 45 млн зрителей). В качестве режиссера поставил около 30 картин, среди них — «Карнавальная ночь», «Берегись автомобиля», «Ирония судьбы, или с легким паром», «Служебный роман», «Гараж» и другие.

В большинстве картин также являлся автором или соавтором сценария. Во многих фильмах («Служебный роман», «Жестокий романс» и др.) звучат песни, написанные на его стихи. Опубликовал около 20 книг. В 1979-1985 годах Эльдар Рязанов был ведущим телепередачи «Кинопанорама». С начала 1980-х годов преподавал на Высших курсах режиссеров и сценаристов. В 1983 году его фильм «Вокзал для двоих» участвовал в конкурсной программе Каннского кинофестиваля. В 2001-2007 годах был президентом Академии кинематографических наук «Ника». С января 2005 года был художественным руководителем киноклуба «Эльдар».

В 1984 году режиссеру было присвоено звание Народный артист СССР. За фильм «Ирония судьбы, или «С легким паром!» был удостоен Государственной премии СССР (1977), за картину «Служебный роман» — Государственной премии РСФСР (1979). Награжден орденами «За заслуги перед Отечеством» III (1996) и II (2008) степеней, французским орденом Почетного легиона (1998) и многими другими наградами. Лауреат премий «Ника» (1991, 2006), «Триумф» (2006), ТЭФИ (1997).
Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc/2865757

["Коммерсантъ"]

http://www.kommersant.ru/doc/2865885

Прощание с режиссером пройдет 2 декабря
30.11.2015, 12:27

Известный режиссер и сценарист Эльдар Рязанов скончался на 89-м году жизни. Как сообщила ТАСС его семья, причиной смерти народного артиста СССР стала острая сердечная недостаточность. Прощание с режиссером пройдет 2 декабря. За свою жизнь Эльдар Рязанов снял несколько десятков кинокартин, среди которых «Карнавальная ночь», «Жестокий романс», «Ирония судьбы, или с легким паром», «Служебный роман». Актер, заслуженный артист России, народный артист Грузии и Чувашии Станислав Садальский ответил на вопросы ведущей «Коммерсантъ FM» Светланы Токаревой.

— Эльдар Рязанов своими фильмами умел рассмешить зрителя как никто другой, его картины, согласитесь, смотрятся на одном дыхании, разошлись на цитаты, пожалуй, нет зрителя, который не знал бы имени режиссера. Как вы думаете, в чем секрет его картин, он обладал каким-то особым языком общения со зрителем?

— Да, естественно, потому что он не боялся говорить откровенно о Путине, о боге, о России, он смел иметь собственное мнение, никогда не был холуем. У него, кстати, ни в одном фильме нет ни одного злобного человека. Я говорю тривиальные вещи, но он воспевал такие забытые понятия, как честь, совесть, благородство, искренность, нежность отношений. Мне со всего мира звонят, и я бы хотел бы сегодня, сейчас прочесть его стихи:

Как много песен о любви к Отчизне!

Певцы со всех экранов и эстрад,

Что, мол, для Родины не пожалеют жизни,

Через динамики на всю страну кричат.

А я б о том, что глубоко интимно,

Не декламировал, не пел бы, не орал.

Когда о сокровенном пишут гимны,

Похоже, наживают капитал.

Он удивительный, настоящий гражданин нашей страны, и мы будем его помнить, потому что он настоящий парень, настоящий мужик.

— Когда вы с ним виделись последний раз, Станислав Юрьевич? Поддерживали отношения?

— У меня не очень хорошие были отношения с его женой Эммой, Эмма его оберегала. У меня все время, как я позвоню — я хочу сниматься. Я на самом деле хочу сниматься, но мне все время казалось, вдруг он подумает, что я какой-то неискренний. Я один раз позвонил Эмме, а она Эльдару говорит: «Там из ЖЭКа звонят», но у меня самые лучшие, удивительные отношения были с его второй женой Ниной Скуйбиной, и он хотел сделать памятник — большой камень на Новодевичьем кладбище, пополам разрубленное сердце, и под одним камнем Нину похоронить, под вторым – себя. Хорошо, что он встретил Эмму, я не знаю, что говорят в таких случаях.

— Станислав Юрьевич, скажите, пожалуйста, лично вас как актера чему научил Эльдар Александрович, какой вклад внес в вашу личность?

— Быть честным. Он всем говорил: «Никогда не ври, потому что если соврешь, вранье затягивает, сразу станешь плохим артистом». Говорил о честности и достоинстве. Я стараюсь жить по его принципам.
Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc/2865885

[Максим Кононенко]

В Москве умер Эльдар Рязанов — главный народный режиссер Советского Союза. Художник, во многом создавший того самого советского человека восьмидесятых, увидев которого однажды в телемостах Владимира Познера и Фила Донахью американцы удивились: надо же, русские такие же, как и мы.

Да, мы были такие же, как и они: без медведей и балалаек, но в отдельных квартирах, с хрусталем, дубленками, «Жигулями» и какой-нибудь интеллигентской работой. И с такими же демонами в темных закоулках души, откуда их и пытались выцарапать Рязанов и его постоянный соавтор, сценарист Эмиль Брагинский.

Ведь среди героев главных советских кинокомедий нет ни одного безупречного человека. Каждый год 31 декабря мы всей страной смотрим историю о том, как невеста главного героя предлагает в новогоднюю ночь выгнать из дома его маму, после чего главный герой напивается и оказывается в Ленинграде, где без малейшей рефлексии забывает о невесте и переключается на другую женщину, сразу же обещая ей спустить с лестницы ее жениха, если тот еще раз придет. В пьесе «Сослуживцы», по которой поставлен «Служебный роман», главный герой действительно ухаживает за начальницей, чтобы получить место начальника отдела. А от того клубка змей, который Рязанов с Брагинским свили для нас в драматургически и технологически совершенной картине «Гараж», лично я до сих пор теряю веру в людей. Которая, впрочем, к концу фильма опять восстанавливается.

И ведь это всё правда. Мы правда были такими, и за прошедшие годы мы вряд ли стали хоть сколь-нибудь лучше. Жаль только, что ни Брагинский, ни Рязанов больше не покажут нам наших демонов так, чтобы мы смеялись над ними и хотели бы пересматривать снова и снова.

За 88 лет своей жизни Эльдар Рязанов снял 28 полнометражных фильмов, и бОльшая часть этих картин настолько прочно вошли в культуру советских людей, что стали теми самыми духовными скрепами, поискам которых мы теперь уделяем так много времени. «Карнавальная ночь», «Жестокий романс», «Вокзал для двоих» — да что тут перечислять, вы и сами всё это знаете и регулярно всё это смотрите. Эти фильмы объединяли огромную, невероятно разную и, вообще-то, мало-чем другим объединяемую страну в единое культурное пространство. В котором практически каждый из почти 300 миллионов человек знал, что жениться нужно на сироте, что такое «сама, сама, сама», какой должна быть заливная рыба, и в каком случае хорошие сапоги надо брать.

И, увы, после ухода легендарного режиссера нам больше не на кого надеяться в вопросе появления новых, столь же укрепляющих общество скреп. Традиция прервалась. Современные мастера нашего кинематографа показывают нам наших демонов так, что смотреть на это совершенно не хочется. Это неприятно и страшно. И это не вселяет надежды. А без надежды жить невозможно.

А Эльдар Рязанов, даже когда показывал нам бомжей на помойке в своем последнем советском фильме «Небеса обетованные», делал это так, что на кинофестивале в Мадриде ему давали приз «За лучший фантастический фильм». Даже самые небезупречные люди в его фильмах никогда не теряют надежду на лучшее. Что мафиозо из «Невероятных приключений итальянцев в России», что спекулянт Дима Семицветов из «Берегись автомобиля», что карьерист Филимонов из «Забытой мелодии для флейты» — все эти подонки и негодяи нет-нет, да и бросят на экран такой взгляд, от которого становится ясно: что-то там внутри у них происходит. О чем-то таком они тоже, бывает, задумываются. И, быть может, они еще не потеряны.

Эльдар Александрович прожил долгую и счастливую жизнь. Он никогда не мог пожаловаться на недооцененность и непОнятость. Кроме занятий кинематографом, Рязанов писал стихи, прозу, снимал документальные фильмы, вел телепрограммы, преподавал. Бесчисленное количество премий, призов и наград, руководящие роли в академиях и союзах. Звание Народного артиста СССР. И единственный в России персональный кинотеатр — киноклуб «Эльдар» на Ленинском проспекте в Москве, где Рязанов мог делать всё, что угодно. И делал.

Теперь депутаты Мосгордумы уже рассуждают о том, что в Москве может быть установлен памятник режиссеру, что его именем может быть названа улица.

Всё это, наверное, будет. Но вот чего точно больше не будет — это нового фильма Эльдара Рязанова.

Останется лишь пересматривать старые. Благо они не надоедают.
Россия 24

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/14844/

«Историческая правда» вспоминает каким был Эльдар Рязанов и публикует избранные места из его автобиографии.

... Я с детства любил читать. Читать я научился, когда мне исполнилось три года. Помню, как, разложив на полу газеты и лежа на них, я бормотал газетные заголовки, не понимая их смысла. Меня интересовало само чудо — как из букв составляются слова. Читал я запоем всегда. Для того чтобы оторвать меня от книжки, нужно было окликнуть несколько раз — громко. Тогда я возвращался из другого, волшебного мира, из мира Жюля Верна, Майн Рида или Александра Дюма, чтобы выяснить, зачем меня побеспокоили.

Когда я учился в третьем классе, я совершил свой первый, мягко говоря, неблаговидный поступок. Я был записан в несколько библиотек в районе, и вдруг откопал еще одну, новую. Для того чтобы записаться, надо было принести справку из школы. И книжки тебе выдавали бы соответственно тому классу, в котором ты учился. Но я сильно опередил по чтению сверстников. В школьной справке, выданной для библиотеки, указывалось, что я ученик 3-го (было, к счастью, написано цифрой) класса. Я такими же чернилами переделал цифру 3 на 5, совершив, таким образом, подлог. Я волновался, конечно, когда вручал библиотекарше липовый документ, но она ничего не заметила, и я стал получать книги, положенные пятиклассникам.

* * *

Пионер Элик Рязанов

В восьмом классе я уже не сомневался: самая лучшая профессия на земле — писатель! Для меня не существовало занятия прекраснее, чем чтение книг. Хотелось стать писателем и доставлять такое же удовольствие другим.

Писатель должен знать жизнь — это я усвоил крепко. А я ее совершенно не знал. Мое тогдашнее бытие не представляло интереса — так я считал в то, военное, время. Длиннющие многочасовые очереди за иждивенческой нормой черного хлеба по карточкам; трудный быт эвакуации; прозябание в холодном бараке, где приходилось растапливать печку кусками резиновых шин, брошенных на свалке; охота на гигантских, полуметровых крыс, шныряющих по бараку; умение готовить обед почти что из ничего; наука нянчить младшего брата — все это было буднями, прозой. А уж если писать, то о сильных характерах, экзотических далеких странах, о небывалых приключениях, больших страстях, думал я.

И пришел к выводу, что, прежде чем освоить писательское дело, я должен выбрать себе такую профессию, которая дала бы возможность познать жизнь. А потом я создам произведения об увиденном, испытанном, пережитом.

Чтобы не тратить целый год на опостылевшую учебу, я решил сдать экзамен за десятый класс экстерном. Условия были таковы: надо выдержать одиннадцать экзаменов. На каждый из них «отпускался» один день подготовки. Человек, схлопотавший двойку по какому-либо предмету, выбывал из этих «соревнований» навсегда, как принято на спортивных олимпиадах. Если ученик получал двойку на третьем, пятом или седьмом экзамене, он к дальнейшим испытаниям не допускался.

И все-таки я отважился рискнуть. Очевидно, в моем характере уже тогда гнездились кое-какие авантюристические наклонности.

Поначалу дела двигались недурно. С литературой у меня сызмальства сложились неплохие отношения. Сочинение, устный русский язык и литература прошли легко, в табеле красовались три пятерки. Дальше следовал иностранный язык, с которым я тоже более или менее справился, заработав твердую четверку; к географии — без нее моряку невозможно — я относился с особой симпатией.

Каждый день рано утром я открывал учебник и садился его читать. Естественно, впервые, потому что до этого момента я его в глаза не видывал! Ведь в десятом классе я не учился вовсе и ничего ни по одному предмету не знал. Я проглатывал учебник за день и назавтра отправлялся сдавать.

Очень я страшился физики. Ведь мои школьные годы пришлись на военное время. Учителя физики, как правило, мужчины, поголовно воевали. Поэтому физику тогда просто не изучали, этого предмета как бы не существовало. Вместо отметки в ежегодных табелях против графы «физика» был прочерк. Так что с этой наукой я был совершенно не знаком и не сомневался, что непременно завалюсь.

В физическом кабинете, где мне предстоял позор, стояли какие-то загадочные приборы, на которые я тупо взирал, ничего не понимая. Я вытащил билет и сел готовиться к экзамену.

Первые два вопроса в билете были теоретические, а третий — задача. Я в то время обладал довольно свежими мозгами и хорошей зрительной памятью. Накануне я как раз успел проштудировать учебник физики. Не понял я в нем, правда, ни бельмеса, но прочитал добросовестно от корки до корки. Благодаря колоссальному напряжению воли я заставил себя вспомнить те страницы, на которых был материал по первым двум пунктам экзаменационного билета. Перед глазами как бы всплыли строчки, и я слово в слово по памяти записал на бумажку то, что вчера видел в учебнике. На задачу же я уставился как баран на новые ворота и оставил ее в покое. Я даже не понимал, с какого бока к ней можно подойти.

Наконец меня вызвали к доске. На первые два вопроса я отбарабанил наизусть весь текст учебника. Учителя остались довольны: «Спасибо, садитесь. Отлично». Это было неслыханное везение! Ведь стоило им подобраться к задаче, я тут же оказался бы разоблачен в своем невежестве, выбыл бы из экзаменационного марафона.

Так благодаря счастливой случайности я перевалил один из самых сложных для меня рубежей.

С каждым днем преодолевать барьеры испытаний становилось все труднее и труднее — сказывалась усталость. Напряжение для неокрепших мозгов было непосильным.

И вот наступил последний, одиннадцатый, экзамен — по химии. Химия десятого класса — органическая и совершенно не похожа на неорганическую химию, которую я в девятом классе знал неплохо. Вытащив билет, я посмотрел на него, как на китайскую грамоту. Вышел к доске — и «не сказал ни единого слова», буквально не открыл рта. Педагоги растерялись: в лежавшем перед ними табеле — только хорошие и отличные отметки! Срезать ученика на последнем испытании было, конечно, слишком кровожадно. Я же тупо стоял перед доской и молчал.

В общем, учителя пожалели меня. Они нарушили свой педагогический долг и поставили мне по химии тройку, за что я им, естественно, очень и очень признателен. Таким образом я, совершенно неожиданно для себя, сделался владельцем аттестата об окончании десятилетки. Из шестидесяти человек, которые пустились в это рискованное приключение, до финиша добралось только восемь. Благодаря человеколюбию педагогов я оказался одним из тех немногих счастливцев.

* * *

Студент ВГИКа

Первый вступительный экзамен во ВГИК — рецензия на фильм, название которого мы должны узнать только в просмотровом зале. Так что подготовиться заранее не представлялось возможным. Фильмом оказался «Депутат Балтики» режиссеров Александра Зархи и Иосифа Хейфица. Фильм мне понравился чрезвычайно. Но в рецензии, написанной по школьным стандартам, я толком не смог объяснить, что же именно произвело на меня впечатление.

Поставили мне за эту работу тройку.

Второй экзамен назывался загадочно — письменная работа. Мы явились в институт, нас загнали в аудиторию и заперли. На каждом столе лежал распечатанный на машинке рассказ А. Чехова «Жалобная книга». Этот маленький рассказ состоит из записей, оставленных проезжающими пассажирами в вокзальной жалобной книге: «Подъезжая к сией станции и любуясь на природу, у меня слетела шляпа. И. Ярмонкин...», «А жандармиха ездила вчера с буфетчиком Костькой за реку. Не унывай, жандарм...», «Прошу посторонних записей в книге жалоб не делать. За начальника станции Иванов-седьмой...», «Хоть ты и седьмой, а дурак...» и т.д. Задание заключалось в следующем: на свой вкус выбрать три любые записи и охарактеризовать людей, которые их оставили. Короче говоря, требовалось создать три литературных портрета.

Я умел писать стихи «под Маяковского», «под Есенина», «под Надсона», улавливая литературную манеру того, или иного поэта. Я понял, что сейчас мне надо сочинить рассказы «под Чехова». Я сообразил также, что хорошо, если эти три новеллы будут разными по форме. Одну новеллу я написал в виде письма, другую — как отрывок из дневника, а третью — как рассказ от автора. Я постарался максимально соблюсти чеховскую интонацию, чеховскую манеру письма, чеховский язык. Очевидно, мне это в какой-то степени удалось: я получил пятерку.

Теперь предстояла главная экзекуция — собеседование! Про этот экзамен в институте ходили легенды. На коллоквиуме могли задать вопрос о чем угодно, про кого угодно, как угодно. Могли заставить сыграть актерский этюд на любую тему, попросить спеть, станцевать, походить на руках... Пытка для каждого выдумывалась индивидуально. Основная задача приемной комиссии — застать абитуриента врасплох, поставить его в безвыходное положение и посмотреть, как он будет выпутываться.

Для собеседования необходимо было также приготовить отрывок из прозы, стихотворение, басню и прочесть их с художественным, артистическим мастерством.

В общем, угадать, откуда будет нанесен удар, не представлялось возможным. Оставалось только положиться на фортуну. Проникшийся этим фатальным настроением, не ожидая ничего хорошего, я понуро вошел в зал, где сидели мучители, изображающие приемную комиссию. Кроме того, меня угнетало одно обстоятельство. На мне был надет единственный мой пиджак с большими заплатами на локтях. Мне ужасно хотелось скрыть от комиссии свою бедность. Это сейчас не стыдятся заплат и даже, наоборот, выставляют их напоказ. Такова нынешняя мода. Я же тогда старался как-то скрутить рукава и подогнуть локти, чтобы было незаметно.

Первый вопрос, довольно абстрактный, мне задал Григорий Михайлович Козинцев, набиравший курс:

— Скажите, что вы читали?

Я как-то растерялся, оробел и, наверное, поэтому ответил нахально:

— Ну, Пушкина, Лермонтова, и вообще я для своего возраста читал много.

В комиссии почему-то засмеялись. Потом меня спросили, помню ли я картину Репина «Не ждали». Репин был одним из немногих художников, которых я в то время знал. И я ответил с гордостью, что помню.

— А сколько человек на ней изображено?

Я начал вспоминать и сказал — шесть. Теперь я понимаю: таким способом проверяли мою зрительную память. Я ошибся. Оказывается, там нарисовано семь человек. Об одной фигуре, выглядывающей из-за двери, я забыл.

Затем мне проиграли музыкальную пьесу и поинтересовались, какие зрительные образы возникают у меня, когда я слушаю эту музыку. Честно говоря, у меня не возникало никаких образов. Но я понимал, что, если отвечу правду, они сразу же раскусят, что я совершенно немузыкален, а это надо скрыть. Поскольку музыка была громкая, я сообщил комиссии что-то очень банальное: море, буря, корабль, лишенный управления, несется по воле волн и т.д.

Мой ответ, видимо, пришелся не по вкусу, и Г.М. Козинцев, предчувствуя, что со мной придется расстаться, решил дать мне еще одну, последнюю попытку. — Ну, хорошо, — сказал он усталым голосом, — сочините нам, пожалуйста, рассказ, кончающийся вопросом «Который час?».

Воцарилась зловещая пауза. В тишине раздавался усиленный скрип мозгов абитуриента. Я понимал, что время идет, я произвожу невыгодное впечатление. Пытаясь как-то оттянуть развязку, я спросил:

— Не обязательно смешное?

— Пожалуйста, что хотите.

И я принялся сочинять, еще не зная, чем кончу. Я представил себе лестницу, где жил на пятом этаже в старом доме, и начал:

— Вот по обшарпанной лестнице на пятый этаж бредет усталый почтальон. Лифт не работает — война. Почтальон поднимается. Он запыхался. Он уже немолод. Он позвонил в дверь. Из квартиры вышел старик. Почтальон вручил ему письмо. Старик посмотрел на конверт: на обратном адресе значилась полевая почта, где воевал его сын. Но адрес был написан чужой рукой. Старик взял письмо и вернулся в комнату. В комнате сидела старуха. Он сказал:

— Письмо пришло!

Старик вскрыл конверт и прочитал, что их сын погиб смертью героя. Старик выронил из рук листок бумаги и спросил:

— Который час?..

...Потом мне задавали еще какие-то каверзные вопросы. Экзаменаторы нападали, я отбивался как мог, с ужасом ожидая, что меня попросят исполнить актерский этюд или прочитать стихи. Но, по счастью, все обошлось. Очевидно, я им надоел, и они сказали: «Ну ладно, вы свободны». Меня отпустили, влепив за собеседование тройку.

Студенты ВГИКа (Рязанов справа)

Это была победа, потому что меня приняли. Правда, приняли условно. «Условно» означало следующее: меня берут как бы на испытательный срок. Если окончу первый семестр с хорошими результатами, то останусь учиться. Если же получу плохие отметки по специальности, то меня в середине зимы вышвырнут на улицу.

Институт меня принял условно, да и я в него тоже поступил весьма условно. Любви друг к другу мы не питали: ни я — к институту, ни институт — ко мне.

Итак, прошло всего два месяца, и ученик девятого класса благодаря цепи счастливых случайностей превратился в студента первого курса Института кинематографии. Повторяю, мне не исполнилось еще и семнадцати лет. И, говоря откровенно, я совершенно не был подготовлен к учебе во ВГИКе.

* * *

Итак, я стал режиссером-документалистом.

За пять лет работы на хронике мне довелось побывать во многих интереснейших местах нашей страны. Я путешествовал по Сахалину, Камчатке, Курильским и Командорским островам, плавал на китобойной флотилии, снимал краболовов в Охотском море, прославлял нефтяников Кубани и путейцев Октябрьской железной дороги.

Кинохроника — искусство особого рода. В периоды народных потрясений, катаклизмов, когда страна и народ подвергаются тяжелым испытаниям, документальный кинематограф выходит всегда в первый ряд. Жизнь народа в такие периоды настолько трагична и неповторима, что никакое игровое кино, никакой вымысел, никакая беллетристика не могут сравниться с подлинными событиями, запечатленными на кинопленке. Мы знаем, например, что во время Великой Отечественной войны около двухсот кинодокументалистов находились в армии, на фронтах. Они создавали летопись войны на передовых позициях, в тылу врага, в партизанских отрядах. Многие кадры фронтовых кинооператоров и сейчас невозможно смотреть без слез, без волнения.

Но я пришел в кинохронику в иное время, а именно в 1950 году. Это был период, когда вся страна одевалась по желанию безумного генералиссимуса в форменную одежду. Вслед за армией, работниками КГБ и МВД мундиры начали носить железнодорожники, дипломаты, юристы, горняки, ученые. Казалось, что в скором времени в униформе будут щеголять писатели и артисты. Старый, выживший из ума тиран сочинял трактаты о языкознании и устраивал показательные судилища внутри страны и в так называемых социалистических странах, уничтожая свободолюбивых, влиятельных конкурентов. В концлагерях томились и погибали миллионы невинных — кто за политический анекдот, кто за то, что попал в плен, кто по доносу, кто по навету. А по радио неслось на всю страну: «Живем мы весело сегодня, а завтра будем веселей...»

Документальное кино тех лет не имело никакого отношения ни к жизни, ни к документу, ни к правде. Обожествлялся великий вождь, воспевалась зажиточная жизнь народа, всячески создавалось на экране ощущение постоянного всенародного праздника. Но наивно думать, что всем этим безудержным словословием занималась в искусстве и литературе циничная банда подонков. Все было сложнее — сплав веры и страха, честолюбия и слепоты, окружавший всех массовый психоз, железный занавес, отрезавший СССР от Запада, могучие, ежедневные залпы вранья из всех средств массовой информации.

Но тогда молодой ассистент режиссера, стремившийся к самостоятельной работе, я не очень-то думал обо всех этих материях. Я был продуктом своего времени. Все лакировали действительность. И я не хотел отставать от своих старших, увенчанных лаврами коллег. Я тоже лакировал жизнь, как умел. Снимая фильм о нефтяниках Кубани, я заставил покрасить фасад магазина, чтобы он выглядел на экране новеньким и красивым. У одного нефтяника в квартире стояла неважная мебель. Зато у соседа обстановка была отменная. Но сосед не считался героем труда и не являлся героем нашего фильма. Вместе с оператором я перетащил отличную мебель в нужную нам квартиру. Не скрою, чувство стыда, воспитанное во мне еще в институте, давало о себе знать. Наверное, поэтому я совершал эти манипуляции под покровом ночи, чтобы не видели окружающие...

* * *

Рязанов (слева) - свидетель на свадьбе Катаняна, 1963 год.

В 1954 году мне и режиссеру Василию Катаняну, моему однокашнику и другу, предложили сделать фильм об острове Сахалин. Мне всегда нравились люди необычные, события из ряда вон выходящие, где проявлялись незаурядные качества людей, их мужество, воля, самопожертвование, дружба, и я с удовольствием взялся за работу над фильмом о далеком восточном острове.

Приехав на Сахалин и осмотревшись, мы узнали, что год назад в море случилось интересное событие: рыболовецкое судно было затерто льдами. На помощь рыбакам поспешили самолеты. На парашютах команде корабля сбрасывали мешки и ящики с продуктами, взрывчатку, письма родных. Взрывами рыбаки проложили себе дорогу во льдах и вышли в чистые воды, на свободу.

Мы решили, что подобный эпизод просто необходим для картины. Но поскольку такие истории встречаются не каждый день, нужно воспользоваться методом «восстановления факта», то есть инсценировать этот эпизод.

Будучи режиссерами молодыми, энергичными, мы принялись за организацию съемок. На рыбацкое судно (конечно, другое, не то) сел оператор Леонид Панкин, и оно отправилось в Охотское море искать льды.

Первым делом кинооператор попросил рыбаков не бриться. Несколько суток искали и наконец нашли большое ледяное поле. Корабль добровольно втерся в самую его середину. В Южно-Сахалинск радировали, что первая часть операции выполнена благополучно: судно в ледяном плену. На двух самолетах наша киногруппа отправилась к месту происшествия. Предполагалось, что с одного самолета кинооператор снимет общий план льдов и все спасательные операции, с другого — сбросят мешки и ящики на парашютах.

Мешки и ящики, естественно, набили опилками, ведь продуктов на корабле было вдоволь. Но чтобы оправдать перед зрителем кадры, которые первый оператор снимет на судне, требовалось показать, что с парашютом на лед опустился и сам кинооператор. Иначе откуда взялись бы кадры, снятые на корабле? Сбрасывать человека на льдину, которая дрейфовала в море, опасно. Мы как-то не хотели рисковать жизнью кинооператора Александра Кочеткова и нашли другой выход.

У портного в Южно-Сахалинске купили манекен. Купили на свои деньги, так как сметой эти расходы не предусматривались. Одели манекен в казенный полушубок, привязали валенки, прицепили парашют. Теперь кукла, изображающая кинооператора, была готова к выполнению задания.

Когда мы подлетели к ледяному полю, то увидели в середине черную точку — маленький кораблик, затерянный во льдах. Дубли делать нельзя — кукла у нас только одна и парашют тоже один. Поэтому требовалась четкая организация. По рации наладили двустороннюю связь. По моей команде операторы включили камеры и с самолета выбросили чучело на парашюте.

А дальше в монтаже эпизода следовали кадры, снятые оператором, который с самого начала находился на корабле. Подразумевалось, что сразу же после приземления на льдину оператор начал фиксацию событий. Небритые рыбаки бежали к ящикам и мешкам, вскрывали их (конечно, другие ящики), доставали продукты, спирт, консервы, письма. Моряки приветственно махали летчику, который кружил над кораблем.

Самолеты улетели, и оператор Леонид Панкин, который находился на судне с самого начала, заканчивал съемки на ледяном поле. Он снял, как закладывают взрывчатку в лед, взрывают в нем траншею, как рыбацкий сейнер выходит в чистые воды, в океан.

Афиша документального фильма Э. Рязанова и В. Катаняна

Получился эффектный эпизод о взаимовыручке, взаимопомощи летчиков и моряков, в документальности которого никто не усомнился. Так что «лакировать действительность» оказалось непростым делом, оно тоже требовало своего «мастерства»... Дальневосточные экспедиции были счастливым периодом моей жизни на хронике. Каждодневная же работа над киножурналами и выпусками новостей после возвращения с Дальнего Востока невольно толкала к стереотипности мышления. Я чувствовал, что постепенно утрачиваю свежесть взгляда, начинаю думать штампами. Готовые рецепты, годящиеся на все случаи жизни, стали часто подменять творческие поиски. И я понял — надо уходить в художественное кино.

* * *

Эльдар Рязанов в фильме "Дайте жалобную книгу"

Для меня подлинной школой режиссуры во всех ее компонентах, и в особенности в становлении характера, стала «Карнавальная ночь». Тут я впервые оказался один на один против комплекса, именуемого «постановка фильма».

Началось сразу же с кардинальных уступок. После окончания «Весенних голосов» меня приняли в штат «Мосфильма», и я намеревался ехать в свой первый в жизни отпуск. Как вдруг — срочный вызов к директору студии Ивану Александровичу Пырьеву

. Я вошел в кабинет Пырьева и увидел там двух сосредоточенных людей в серых костюмах. Одного из них я знал, это был обаятельный и веселый Борис Ласкин, написавший сценарий фильма-ревю «Весенние голоса». Вторым оказался известный писатель-юморист Владимир Поляков. Вроде бы ничто не предвещало той драмы, которая разыгралась здесь через несколько минут.

Иван Александрович начал задушевно и ласково:

— Вот, познакомься, это — замечательные, талантливые люди. У них есть замысел музыкальной комедии.

Соавторы согласно кивнули головами.

— Как ты относишься к тому, чтобы поставить музыкальную комедию? — спросил Пырьев невинным голосом и посмотрел на меня.

Я понял, к чему он гнет.

— С большим неодобрением, — бестактно ответил я.

Ласкин и Поляков были шокированы.

— Мне кажется, ты смог бы поставить комедию. И с музыкой ты умеешь работать.

— Не имею никакого желания ставить музыкальную комедию. И вообще, я еду в отпуск, отдыхать. Вот у меня путевка и железнодорожный билет, — я машинально полез в карман.

— Покажи, — вкрадчиво попросил Иван Александрович.

Я еще был очень наивен, плохо разбирался в Пырьеве и неосмотрительно вручил ему путевку и билет. Пырьев нажал на кнопку звонка, в кабинет влетел референт.

— Сдайте в кассу билет, путевку верните обратно, а деньги возвратите ему. — Пырьев показал на меня, референт кивнул головой и удалился. — А ты поедешь в Болшево, в наш Дом творчества. Будешь там отдыхать и помогать им писать сценарий.

Обыкновенные руководители не поступают так, как обошелся со мной глава студии. Тут, конечно, сказалось то, что Пырьев был не только должностным лицом, но и режиссером. Он остался им и на посту директора. Он шел к цели — в данном случае он хотел заставить меня принять свое предложение — не официальными, а чисто личными, я бы сказал — режиссерскими ходами. Этот поступок Ивана Александровича смахивал на самоуправство, а я, вместо того чтобы отстаивать свои жизненные намерения, спасовал, струсил. Откровенно признаюсь: я Пырьева очень боялся. О его неукротимости и ярости на студии гуляли легенды. Я испугался, что, если буду перечить, он меня запросто выставит со студии. В этом столкновении воля Пырьева победила довольно легко, я, в общем-то, не сопротивлялся.

…Самым трудным был мой другой поединок с Пырьевым. Доверив мне картину в труднейшем жанре музыкальной комедии, Иван Александрович как бы поручился за меня перед Кинокомитетом — ведь он же управлял студией. Но в данном случае то, что он оставался режиссером, очень мешало. Ему-то это наверняка не мешало, но мне приходилось нелегко. Первая схватка, если так можно назвать битву с явно превосходящими силами противника, разыгралась вокруг исполнителя роли Огурцова. На эту роль я пробовал многих и наконец остановился на кандидатуре прекрасного и многогранного артиста Петра Александровича Константинова. Проба получилась убедительной. Правда, Огурцов Константинова не столько смешил, сколько страшил. На экране действовал очень взаправдашний, натуральный, зловещий чиновник. Фигура, созданная Петром Александровичем Константиновым, вызывала бы у зрителя глубокие и далеко не веселые аллюзии.

Но Пырьев, увидев пробу Константинова, забраковал ее категорически:

— Роль Огурцова должен играть Игорь Ильинский!

Дело заключалось не в том, что Константинов не понравился директору студии или Пырьев больше любил Ильинского. Нет, проблема упиралась в трактовку сценария, в будущую интонацию фильма. Я намеревался поставить реалистическую, не только смешную, но и ядовитую ленту, где социальные мотивы — разоблачение Огурцова — играли бы доминирующую роль. То есть я стремился снять в первую очередь сатирическую комедию, зло высмеивающую дураков бюрократов, оказавшихся не на своем месте. «Будет замечательно, — думал я, — если картина станет вызывать не только смех, но и горечь».

Пырьев же направлял меня в сторону более условного кинозрелища, где красочность, музыкальность, карнавальность создавали бы жизнерадостное настроение, а Огурцов был бы лишь нелеп, смешон и никого не пугал. Сочная, комическая манера Ильинского, с точки зрения Пырьева, идеально подходила к такому толкованию. При этом Иван Александрович не отрицал сатирической направленности картины, он считал, что при гротесковом, буффонном решении сила сатиры увеличивается. Я же был уверен (и тогда и сейчас), что так называемая реалистическая сатира бьет более точно, более хлестко, более полновесно.

В этом сражении опять победил Пырьев. Я не смог настоять на своем и уступил в очередной раз. И рад, что уступил!

* * *

На съемочной площадке

Члены съемочной группы тоже не оставляли меня своими советами. Съемки шли невероятно тяжело. Надо было заставить всех слушаться себя. А ведь меня окружали люди именитые, многие — старше и опытнее. Вспоминаю такой случай. В павильоне оператор ставил свет, а я репетировал с артистами очередную сцену. Наконец все готово — можно снимать. И тут неожиданно меня вызвали к директору студии. Срочно. Это означало, что Пырьев только что ознакомился со свежей партией снятого материала и намерен высказать свое мнение. Я оставил съемку и помчался. На этот раз Иван Александрович одобрил мою работу, и, окрыленный, я возвращался в павильон. Я шел за декорацией, меня никто не видел. И вдруг я остановился как вкопанный. Я услышал команду оператора Аркадия Кальцатого: «Внимание! Мотор! Начали!» Помощник режиссера крикнул: «205-й кадр, дубль первый!» — и щелкнул хлопушкой. Актеры послушно сыграли сцену, которую я отрепетировал перед уходом. Оператор скомандовал: «Стоп!» Съемка проходила без меня! Это была неслыханная бестактность со стороны Аркадия Николаевича. Только бесцеремонное, пренебрежительное отношение к молодому постановщику могло толкнуть его на подобный поступок. Оператор не имел никакого права снимать в мое отсутствие. Лишь если бы, уходя, я сам попросил его об этом. Что мне было делать? На размышление оставалась какая-то доля секунды. Не драться же! Не орать! Это говорило бы исключительно о моей слабости. Решение пришло мгновенно. Я вышел из-за декорации и спокойно, но громко сказал помощнику режиссера:

— Этот дубль не печатать!

Это значило, что никто не увидит кадра № 205, дубль первый.

Таким образом я демонстративно перечеркнул операторскую самодеятельность, показав, что съемка начнется лишь сейчас, когда пришел постановщик. Одновременно я преподал урок и артистам: не слушаться никого, кроме меня! Как они сыграли сцену, когда я отсутствовал, в данном случае не имело значения. Я поступил так не из амбиции, просто вел борьбу за правильное, нормальное положение режиссера в съемочной группе.

Образовались сложности и другого рода. Молодому человеку труднее всего бывает получить именно первую постановку. Ведь тогда огромные средства, отпущенные на фильм, доверяются совершенно неизвестному субъекту. А если он бездарен, или слабоволен, или чересчур прислушивается к чужим мнениям, ведет себя как флюгер, картина непременно выйдет плохой, деньги будут выброшены зря и государство потерпит моральный и материальный убыток. Поэтому, когда работает дебютант, за его материалом идет усиленный контроль, и это разумно. Естественно, что и за мной следили со всех сторон настороженные глаза. А ситуация с картиной сложилась тревожная. Много сцен приходилось переснимать, ведь постановка была для меня одновременно и школой. Возник перерасход сметы и отставание от сроков. Молодой режиссер явно не справлялся с работой. Мое положение покачнулось. Я, как говорится, зашатался. Это сразу же почуяли некоторые мои «друзья» из съемочной группы и понеслись жаловаться. А рассказать им было что. По неопытности и неумению я наделал немало ошибок. Тучи над моей головой темнели и опускались все ниже и ниже. Беспокойные слухи побудили художественный совет студии собраться для определения дальнейшей судьбы нашего фильма.

Я показал маститым мастерам отрывки из «Карнавальной ночи», составляющие примерно половину картины. Среди членов художественного совета, к сожалению, не обнаружилось никого, кто в своей жизни поставил хотя бы одну комедию. Надо отдать должное уважаемым режиссерам — они были единодушны в оценке: снятый и подмонтированный материал сочли серым, скучным и бездарным. В частности, Сергей Иосифович Юткевич печально констатировал, что положение с фильмом — безнадежное: ведь половина уже отснята, а оставшиеся деньги на исходе. Ему было ясно, что актеров менять поздно, а выгонять режиссера бессмысленно. Никто из уважающих себя художников не возьмется за доработку. Вывод художественного совета оказался таков: единственное, что остается, — закончить скорее съемки и забыть об этом фильме как о кошмарном сне.

«Благословив» меня таким образом, члены художественного совета разошлись с чувством исполненного долга. А я, убежденный высокими авторитетами в собственном ничтожестве, вернулся в павильон, чтобы продолжать съемки веселой картины. В этот момент я, пожалуй, впервые проявил подлинные черты режиссерского характера. Я не раскис, не сник, меня охватили злость, азарт, и я решил, что докажу этим...

Кстати, тот же С.И. Юткевич безудержно хвалил мой следующий фильм «Девушка без адреса», когда художественный совет принимал картину. «Девушка без адреса» была откровенно слабее «Карнавальной ночи», и я не понял такой необъективности С.И. Юткевича. Мне объяснили, что тогдашний его выпад по поводу «Карнавальной ночи» был направлен не столько против меня, сколько против Владимира Полякова, одного из соавторов сценария, который сочинил ехидную поэму, где высмеивал угоднический круговорот вокруг Ива Монтана, приезжавшего к нам в страну с гастролями в 1956 году. И Юткевич был одним из объектов издевки. Мне, молодому режиссеру, принимающему все за чистую монету, подобное не могло даже прийти в голову. Но каждому из нас, как выяснилось, не чуждо ничто человеческое. Потом, все остальные годы, с Сергеем Иосифовичем у меня были ровные, доброжелательные отношения...

Конечно, если бы не поддержка Пырьева, меня убрали бы с постановки. Иван Александрович по-прежнему верил в меня, и лишь благодаря его защите я смог доковылять до конца. Пырьев ни разу не усомнился в том, что я выиграю битву. Кроме того, он сам ставил комедии и на собственной шкуре испытал, как это трудно, как редко приходит удача, как хрупок и беззащитен комедийный жанр, как надо бережно к нему относиться.

По сути дела, Пырьев стал моим третьим учителем, после Козинцева и Эйзенштейна. Несмотря на множество конфликтов, неизбежных между двумя упрямцами, я понимал, что Иван Александрович желает мне добра. И не только желает, но и делает его. И я платил ему самой искренней симпатией и нежностью, что не мешало нашим препирательствам. Кстати, весь материал, который я показывал художественному совету, целиком вошел в окончательный монтаж «Карнавальной ночи» и, как потом выяснилось, не был таким уж чудовищным.

* * *

На съемочной площадке "Берегись автомобиля"

Когда в 1964 году журнал "Молодая гвардия" напечатал "Берегись автомобиля", у повести появилась хорошая пресса. И теперь можно было предложить студии не оригинальный сценарий, а экранизацию. Экранизацию, как известно, в кино всегда любили больше, потому что она уже апробирована издательством.

Таким образом, инсценировку повести "Берегись автомобиля" снова запустили в производство. Тут выяснилось, что Юрий Никулин и на этот раз не может сниматься, он опять уезжает за границу на длительные гастроли. Пришлось снова приниматься за поиски героя. Требовался артист, в которого зрители могли бы абсолютно уверовать как в реально существующего человека и одновременно удивиться его высокопрофессиональному лицедейству.

Об Иннокентии Смоктуновском зашла речь еще два года назад, когда картина начиналась в первый раз. Тогда мы говорили только в предположительном плане: хорошо бы было, если бы... Актер в тот момент начинал играть трагического Гамлета в фильме Козинцева, и на его участие в нашей картине в течение ближайшего будущего мы не могли рассчитывать. Но когда возобновилась работа, "Гамлет" уже совершал свой триумфальный путь по экранам мира, и мы решили соблазнить Смоктуновского возможностью задуматься над иными вопросами, в ином ключе и в ином жанре. В группе все загорелись идеей, чтобы главную роль исполнил Смоктуновский.

Когда я дал Иннокентию Михайловичу прочитать повесть "Берегись автомобиля", предложив ему роль Деточкина, он сказал: "Это очень интересно, вы стучитесь в ту дверь. Но сейчас я не могу сниматься, я занят". И действительно, актер играл В.И. Ленина в фильмах "На одной планете" и "Первый посетитель". Эта работа, которой он отдавал много сил, занимала его целиком и нравственно и физически. На один только сложный пластический грим уходило около четырех часов. А потом еще восемь часов шла съемка. В общем, его трудовой день длился не менее пятнадцати часов. "К сожалению, я не могу приехать к вам на кинопробу, у меня нет свободных дней. А когда выпадает выходной, то я так устаю, что должен отдохнуть, иначе просто не буду в состоянии сниматься в будущую неделю", - жаловался Смоктуновский.

Положение становилось безвыходным. И я решил осуществить вариант, который обычно на студиях не практикуется. Я собрал небольшую съемочную группу, и мы выехали в Ленинград, чтобы снять кинопробы Смоктуновского там, поступив согласно поговорке - "если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе". В Ленинграде несколько дней я репетировал с Иннокентием Михайловичем. И, хотя он казался замученным и утомленным, хотя мысли его были заняты другой ролью, я сразу убедился, что он создан для образа Деточкина: он странен и естественен в одно и то же время.

Наконец мы улучили момент и сняли кинопробу. Кинопроба получилась не очень хорошая. Сказалась усталость Смоктуновского и то, что вся его творческая энергия была сосредоточена на другом. И тем не менее удалось достичь главного: я безоговорочно верил его Деточкину!

Мы вернулись в Москву и занялись подбором актерского ансамбля. Но тут неожиданно из Ленинграда на нас свалилась телеграмма: "К сожалению, сниматься не могу, врачи настаивают длительном отдыхе. Пожалуйста, сохраните желание работать вместе другом фильме, будущем. Желаю успеха, уважением. Смоктуновский". В съемочной группе началась паника. Все единодушно хотели, чтобы роль Деточкина играл Смоктуновский. Но актер болен, а съемочный период нельзя ни сдвинуть, ни отложить. Что делать?

Возникла благородная мысль: раз Смоктуновский не может участвовать в фильме, отказаться от картины, не снимать. Я помню, как в одной из комнат собрались операторы-постановщики Нахабцев и Мукасей, художник Немечек, второй режиссер Коренев, художник по костюмам Быховская, чтобы всем вместе решить эту дилемму. Снимать или не снимать? Быть или не быть? Я предложил проголосовать. Видно, всем было настолько жалко расставаться со сценарием, что все члены съемочной группы подняли руки за то, чтобы снимать.

И мы принялись искать другого исполнителя.

Мы пробовали Леонида Куравлева - тогда еще молодого артиста. Он оказался достоверен, правдив, симпатичен, но в нем все же не хватало странности, не было эдакого легкого сдвига. С Куравлевым получилась бы картина о "мстителе с Красной Пресни".

Пробовали мы и Олега Ефремова. Он прекрасно сыграл сцену, но, увидев его в роли Деточкина на экране, наш художник Борис Немечек сказал: "Товарищи, это же волк в овечьей шкуре!" И действительно, Олег Николаевич мастерски изображал этот персонаж, но не был им. Сквозь мягкость, добросердечие и наивность проглядывал волевой, железный человек, художественный руководитель "Современника", будущий главный режиссер МХАТа и секретарь Союза театральных деятелей СССР. И тогда мы приехали в театр "Современник" и предложили ему без всякой кинопробы роль Максима Подберезовикова, следователя, антагониста Деточкина. Я до сих пор вспоминаю об этом разговоре с чувством огромной симпатии и уважения к Ефремову. Без малейшей амбиции и обиды согласился он играть Подберезовикова, хотя ему очень хотелось сыграть именно Деточкина.

Итак, мы нашли следователя, но героя у нас по-прежнему не было. Мы пробовали еще нескольких артистов, но все они по тем или иным причинам не подходили. И тут, отчаявшись, я поступил совершенно неожиданно...

...Когда я вышел из "Красной стрелы" на площадь перед Московским вокзалом в Ленинграде, лил проливной дождь. Я позвонил Смоктуновскому домой, но телефон молчал. На "Ленфильме", в группе "На одной планете", мне сказали, что Иннокентий Михайлович болен и живет на даче, в ста километрах от города.

На всякий случай еще в Москве я запасся рисуночком, как проехать к нему на дачу. Меня им снабдил Георгий Жженов, который дружил со Смоктуновским еще со времен их совместной ссылки. И вот, взяв такси, я отправился в сторону Финляндии. После долгих блужданий по проселочным дорогам, где машина увязала в грязи, я подъехал к дачному поселку, и какой-то парнишка указал на дом Смоктуновского.

Когда я вошел, Иннокентий Михайлович спал. Шум разбудил его. Он проснулся - в проеме дверей стоял толстый человек в плаще, с которого стекала вода. Меньше всего он ожидал увидеть в этот момент у себя в доме именно меня. Он не поверил своим глазам, но это не было кошмарным сном, а, как он потом сам говорил, оказалось кошмарной действительностью.

На Смоктуновского произвело лестное впечатление, что режиссер приехал так далеко, в скверную погоду и нашел его в этом заброшенном поселке. Но главное - ему нравилась роль Деточкина, ему действительно хотелось ее сыграть. Однако чувствовал он себя больным и снова долго отказывался. Я уговаривал как мог. Я уверял, что в случае необходимости мы перенесем действие фильма из Москвы в Ленинград. Мы создадим ему царские условия для работы. Я не скупился на посулы и обещания. Я не врал. Я и впрямь собирался облегчить ему жизнь. Я видел, что Иннокентий Михайлович нездоров и очень переутомлен.

Вернулась из магазина его жена и, увидев меня, сразу поняла, зачем я пожаловал. Она не сказала ни одного приветливого слова. Она молча жарила яичницу - нужно было накормить непрошеного гостя, - но всем своим видом выказывала явно неодобрительное ко мне отношение. Хозяйка не вмешивалась в наш разговор. Она лишь изредка бросала на мужа презрительные взгляды - они были достаточно красноречивы.

То, что меня накормили яичницей, оказалось, конечно, ошибкой со стороны хозяйки дома. Я подкрепился и решил про себя, что не уйду, пока не вырву согласия. Отступать мне было некуда. Наконец под моим напором Смоктуновский сдался и, тяжело вздохнув, проговорил:

- Ну, ладно, хорошо, вот где-то в конце августа я кончу эту картину. Мне нужно несколько дней, чтобы прийти в себя, и я приеду.

Я сказал:

- Спасибо! Я очень рад. Но после твоей телеграммы с отказом мне никто не поверит, что ты согласен. Телеграмма - это документ, и я должен противопоставить ей другой документ. Я должен показать дирекции студии бумагу. Поэтому пиши расписку с обещанием, что сыграешь Деточкина.

Это был беспрецедентный случай - режиссер взял с актера расписку, что он будет сниматься! До сих пор в архиве в папке фильма "Берегись автомобиля" вместе с приказами, сметами и календарными планами лежит расписка, в которой сказано: "Я, Иннокентий Смоктуновский, обязуюсь не позже 20 августа приехать в Москву и приступить к съемкам в роли Деточкина в фильме "Берегись автомобиля". Так я нашел героя своей будущей картины.

Здесь тоже можно поразмышлять на морально-этическую тему: имел ли я право оказывать такое давление на нездорового человека. Может, стоило пожалеть Смоктуновского и отступиться. А вместо него сыграл бы кто-нибудь другой, похуже. Где тут правда, не знаю, но вести себя иначе я уже не мог...

* * *

[Рязанов на площадке.jpg]

В 1961 году весной я перечитал пьесу Александра Гладкова «Давным-давно». Озорная, написанная звонкими, яркими стихами, она рассказывала о смелых, лихих людях, которые весело дерутся, горячо влюбляются, бескорыстно дружат, готовы прийти на помощь другу, о людях, которые ценят шутку, застолье и вообще любят жизнь. Мне захотелось снять такой фильм. И повод подвернулся удобный: через полтора года исполнялось сто пятьдесят лет со дня Бородинской битвы.

...«Гусарская баллада» — моя первая картина не на современном материале и первая экранизация. До сих пор никто, кроме узкого профессионального круга, не знал сценариев, по которым я снимал фильмы. Они не издавались как самостоятельные литературные произведения. Пьеса же «Давным-давно» была широко известна театралам, публике, и я как режиссер не имел права сделать картину ниже известных постановок или хуже пьесы. В сценарии, как и в пьесе, роль народного полководца Михаила Илларионовича Кутузова не очень большая, но ключевая, смысловая, важная. На все роли я подбирал комедийных актеров и не сомневался, что Кутузова тоже должен играть комик. Я решил предложить роль фельдмаршала моему старому другу и любимому артисту Игорю Ильинскому.

...Когда я приехал к Ильинскому, он наотрез отказался играть роль Кутузова.

— Нет, нет. Во-первых, крошечная роль, почти эпизод. Несерьезно для меня. А потом, я значительно моложе, чем Кутузов был в 1812 году. Мне придется изображать старика, это может получиться не очень естественно.

Но я понимал, что не найду лучшего исполнителя роли Кутузова для комедийного фильма. После урока с «Человеком ниоткуда» я проверял себя очень тщательно, но все опасения разбивались о логические выводы. Итак, ясно: только Ильинский!

...Вскоре после отправки копии готового фильма в Министерство культуры на студию приехала Екатерина Алексеевна Фурцева. Я пошел толочься в директорском предбаннике в надежде увидеть министра, выяснить, смотрела ли она картину и каково ее мнение. Я действительно попался на глаза Фурцевой. Она высказала мне свое неудовольствие:

— Как вы смогли совершить такой просчет? — говорила мне Екатерина Алексеевна. — Надо было додуматься — взять на роль Кутузова Игоря Ильинского! Вы же исказили, можно сказать, оклеветали великого русского полководца. Я очень люблю Ильинского, он — превосходный комик, но Кутузов... Это бестактно! Зритель будет встречать его появление хохотом. Ильинского надо заменить, переснять его сцены. В таком виде мы картину не выпустим.

[Гусарская баллада.jpg]

[Александр Майсурян]

http://forum-msk.org.prx.zazor.org/m.../11170138.html
Опубликовано 01.12.2015

Один за другим уходят из жизни режиссёры советского кинематографа. Совсем недавно мы прощались с создателем советских "Мушкетёров" Юнгвальд-Хилькевичем, а вот теперь не стало и Эльдара Рязанова. При том, что это были мастера разного масштаба, кое-что общее у них всё же было. А именно: свои лучшие фильмы они создавали в СССР, именно там расцвёл их талант, а когда Советского Союза и социализма не стало, этот талант верно, но неуклонно угасал. Что породило довольно горький анекдот: "Как испортить прекрасный советский фильм? Сделать в наше время ремейк!" К сожалению, чудовищный ремейк "Карнавальной ночи" (2006) - как будто живая тому иллюстрация.

Рязанов пришёл в советское киноискусство с "Карнавальной ночью" (1956) - насыщенно-радостным, ярко-праздничным, сверкающим новогодним фильмом. И так воспринималось всё его творчество, включая и другой новогодний фильм - "Зигзаг удачи" (1968), и, разумеется, "Иронию судьбы", которая с 1976 года стала такой же неотъемлемой частью новогоднего праздника, как салат оливье, мандарины и ёлка. И включая даже не совсем праздничные или совсем не праздничные фильмы, вроде "О бедном гусаре замолвите слово" - который тоже по инерции выпустили на экраны 1 января 1981 года, убрав оттуда, правда, при первом показе последнюю сценку с похоронами у церкви...

В чём, если вкратце, сюжет "Карнавальной ночи"? В том, что свободомыслящая, раскованная, передовая молодёжь всячески осмеивает и весело унижает отсталого, зашоренного, ограниченного, узко мыслящего, убогого советского бюрократа Огурцова, роль которого блистательно исполнил Игорь Ильинский. Его выставляют в шутовском виде на сцене под клоунским разноцветным зонтиком, провозят по залу в закрытом ящике фокусника, запирают в застрявшем лифте и т.д. В общем, издеваются, как могут. Новое поколение - искрящаяся энергией и радостью молодёжь - весело и бодро отвоёвывает новые права и вольности у замшелых бюрократических ретроградов. В этом, в двух словах, весь смысл творчества Рязанова. Включая не только его весёлые фильмы, но и грустные, вроде "О бедном гусаре..." или "Гараж". Кстати, "Гараж" (1979) - блестящий фильм, дающий полный срез советской "элиты" (которая метко обозначена в качестве гаражного кооператива "Фауна") в последние брежневские годы. Мы видим здесь и будущего "нового русского" - "щедрого и могущественного директора рынка", и научных сотрудников, всецело озабоченных урыванием материальных благ и разнящихся только тем, что одни хотят это сделать исключительно ради себя, любимых, а другие, как они выражаются, "по демократическим советским принципам". Не лишне будет напомнить, что, собственно, рушит все планы руководства "Фауны" в этом фильме. Они допускают "грубую политическую ошибку" - лишают гаража ветерана Великой Отечественной войны, и из-за этого им приходится переиграть весь свой первоначальный план. То есть ограничивает и останавливает их только и исключительно советская идеология, оказывавшая подчёркнутое уважение ветеранам. Ну, а происходи вся эта история не в 1979 году, а в 1990-е, когда "совковая" идеология была торжественно выброшена на свалку? Не только преспокойно выкинули бы из кооператива ветерана, но и проводили его "ласковыми" напутствиями вроде: "сталинист!", "если бы не ты, пили бы сейчас прекрасное баварское пиво!".

Может показаться странной мысль, но всё творчество Рязанова, которое выглядит порой довольно аполитично (за редкими исключениями вроде "О бедном гусаре..."), жило вот такими маленькими искрами "советских демократических принципов" - свободы, равенства, братства. Вспомним, например, маму вора Деточкина из "Берегись автомобиля" (1966), которая самозабвенно распевала песню:

Наш паровоз, вперёд лети!

В Коммуне остановка,

Иного нет у нас пути,

В руках у нас винтовка.

Ведь это она заразила Деточкина своим энтузиазмом и жаждой справедливости, взятыми из революционных советских лет. И следователь, разделяющий эти принципы, удивляется: "Откуда ты такой взялся? Мама такая хорошая, песню про паровоз поёт". Да вот оттуда и взялся... из той песенки про паровоз.

В общем, вся советская история 1956-1991 годов - это было такое постепенное отвоевание личностями всё новых и новых прав и свобод у былого цельного монолита общества-государства СССР. Как это было здорово, как это было весело, даже если порой и рискованно! Чистая "Карнавальная ночь"! И главное - монолит-то оказался вовсе не алмазным и не стальным, а пусть и со скрипом, но поддавался, крошился и гнулся. И к 1991-му это весёлое победоносное настроение достигло своего апогея - а ну-ка, друзья, поднажмём в последний раз, сломаем этот былой монолит вовсе, он рухнет, вот тогда, наконец, заживём!..

Сломали. Рухнул. И всё разом кончилось.

Былая научная интеллигенция, поклонница рязановского творчества, которая пользовалась таким престижем в эпоху СССР и так бодро делила полученные от общества трофеи-гаражи в "Гараже", оказалась абсолютно никому не нужна в новом рыночном мире. И кое-как перебивалась в 90-е годы с хлеба на чай, ходя под позорными ярлыками "нахлебники и иждивенцы". Господами жизни стали "щедрые и могущественные директора рынка". Семицветовы из «Берегись автомобиля», которые, помните, сетовали: «Ну почему! Почему я должен так жить? Господи, за что? Почему? Я, человек с высшим образованием, должен таиться, приспосабливаться, выкручиваться! Почему я не могу жить свободно, открыто? Ой, когда всё это кончится?». Тесть Семицветова решительно отвечал ему: «Никогда!». Но оно кончилось...

Рязанов попробовал ещё раз, среди своих однообразно неудачных фильмов 90-х годов, вернуться к прежнему победительному настроению - в "Старых клячах" (2000). Там его всегдашние излюбленные артисты, в том числе Людмила Гурченко - ещё из старой гвардии "Карнавальной ночи", - попытались с прежним задором и драйвом воевать с новым хозяином положения - "новым русским". Ну, совсем как со стариком Огурцовым!.. И они даже победили его - на экране, и сам Рязанов, исполняя эпизодическую роль федерального судьи, полностью их за это оправдал. На экране. Но... не вязалась эта весёлая рязановская сказка с реальностью, где, наоборот, "директора рынка" и Семицветовы начинали и выигрывали во всех без исключения случаях. "Карнавальная ночь"-1956 тоже была, конечно, сказкой, но она вышла правдивой сказкой, воплотившейся в жизнь (хоть её конец в 1991 году оказался на поверку далеко не столь весёлым и счастливым, как на экране). А "Старые клячи" получились просто утешительной сказкой, ничего общего не имеющей с реальностью.

Кончилась советская карнавальная ночь 1956-1991 годов - кончился и Рязанов. Помнится, в "Гараже" был последний эпизод, оказавшийся прямо пророческим - участники кооператива "Фауна" после долгой и тяжёлой внутривидовой борьбы находили, наконец, кандидата на исключение - начальника отдела насекомых, роль которого играл... сам Рязанов. Так вышло и в жизни - когда кооператив "Фауна" (именуемый по недоразумению "элитой" общества) отбросил остатки советской идеологии, Рязанов оказался совершенно лишним. Увы.

[Григорий Амнуэль]

http://www.kasparov.ru.prx.zazor.org...=565ED20F6C260
02-12-2015 (14:15)

Люди, которые не продавали Родину за гараж

Если спросить на улицах российских городов и сел у простых людей, кто их любимый режиссер кино, многие назовут не Эйзенштейна, Вертова, Пырьева, Герасимова, Тарковского, а Гайдая или Рязанова… Думаю, это нормально, комедия любимей людьми, чем трагедия. Слишком много трагедии в повседневной жизни человека, говорящего на русском языке. Возможно, именно поэтому так нужна ему, живущему под постоянным гнётом той или иной власти, отдушина смеха и улыбки. Эльдар Александрович весь свой творческий путь дарил людям именно этот глоток радости и Свободы — возможность хоть полтора-два часа посмеяться над тем, что происходит вокруг, посмеяться, а следовательно, побыть человеком. Ведь смех — это одно из тех качеств, которые отличают нас, "хомо сапиенсов" от прочих млекопитающих и животных.

Дарить людям радость — очень тяжело. Увы, заставить их плакать — значительно легче. Тем почетней, сложней и важнее, особенно в обществе, ещё не залечившем раны большой войны и сталинских застенков, взятая Рязановым на себя роль. Итог — он справился с ней ВЕЛИКОЛЕПНО. Даже сегодня, в ворохе событий и проблем, которые всё более тесным, сумрачным кольцом властного гнета окружают россиян, представить приближающийся Новый год без улыбок у телеэкрана с "Иронией судьбы" сложно. Разумеется, в истинном, а не в формализованном "Русском мире". Ирония судьбы, что в этом году мы будем улыбаться со слезами на глазах — поминая действительно Великого и Народного художника.

Его герои "Карнавальной ночи" стряхивали с себя нафталин забюрокраченной жизни, размеченной по параграфам и статьям властью. — стряхивали и становились красивее и талантливей. Его Шурочка — Александра из "Гусарской баллады" — шла против устава — женщине в мире и войне не место. Шла и побеждала, завоевывая любовь, и вместе с ней завоёвывал нашу любовь он, Эльдар Александрович. Его "простой" человек Деточкин восставал против коррупции, несправедливости "идеального" мира, построенного коммунистическим режимом — и мы радовались, смеялись и подхватывали: "Свободу Юрию Деточкину!" — понимая, что что-то в этой жизни, в этой системе может совершить и простой человек. Благодаря Эльдару Рязанову такие люди появлялись. Людей, которые не продавали Родину за гараж. Именно таким был он — Эльдар Александрович Рязанов. В каждом его герое была частица его — и именно поэтому они нам так близки и дороги, особенно в эти дни, когда мы понимаем, как нам будет не хватать его, его новых героев.

Точный подбор, чувство актера отличают режиссёра — он находил и не ошибался. Трудно представить другие лица, произносящие те или иные слова из всегда злободневных текстов его фильмов. Не просто так героиня Людмилы Гурченко — простая официантка привокзального ресторана променяла нагловатого лоснящегося от любви к самому себе Н. Михалкова на простого, но умеющего страдать, а соответственно, и любить и понимать других, Олега Басилашвили. Так и сам Художник — Эльдар Рязанов ушёл из Союза кинематографистов в скромный КиноСоюз не ради лишних привилегий, а ради того, чтобы быть Свободным.

То, что развернулось в эти скорбные дни, — напоминает продолжение фильмов Эльдара Александровича. Конечно, очень хотелось Союзу кинематографистов, чтобы прощание с Великим Мэтром проходило в его зале на Васильевской улице. В Доме кино, на сцене которого зрители увидели впервые многие фильмы Рязанова. В зале, в котором смеялись и радовались вместе с ним его находкам, удачам. В доме, который был и его домом, но, увы, который приватизирован командой "проводников". Понятно, такой вариант был невозможен. Того Дома уже нет. Зато есть на Ленинском (уж лучше бы 3-я улица Строителей) проспекте клуб "Эльдар", не очень большой, но очень домашний, и заботливо созданный Дом Рязанова. Это кстати, подтверждает мою правоту в начале статьи — нет в России другого кинотеатра, носящего имя кинорежиссёра. Да — далеко (относительно), да — нет рядом метро, но что стоило всесильной московской или тем более российской власти распорядиться и пустить вереницей бесплатный спецмаршрут, десяток другой автобусов от метро "Проспект Вернадского" до клуба "Эльдар" на несколько часов? Тогда бы люди простились с Мэтром, с Мастером в его родном доме, тем более что такая практика спецмаршрутов в Москве есть и действует регулярно при ремонтах и авариях. А смерть Эльдара Александровича это наша общая авария. Нет, вместо этого запускается слух, тысячекратно повторенный в "правдивых" российских СМИ — прощание пройдёт в Доме Союзов! Такого сценария, уверен, даже Великий Комедиограф представить бы не мог ни в каких "Небесах обетованных". В зале, где принято отпевать номенклатурных счастливцев от Ленина до Примакова, — устроить прощание с Рязановым!!! Уверен, для любого, кто помнит фильмы Эльдара Александровича, комментарии излишни. Увы, у КиноСоюза своего достойного здания нет, впрочем, нет никакого. Спасибо Дому Литераторов — выручил. Церемония не будет скверной шуткой.

Да, завтра в Москве будет дефицит на цветы и не будет дефицита на слезы… Да, мы теперь по-новому будем смотреть на его фильмы, пересматривать, передумывать, но улыбаться будем всегда — ведь именно этого хотел и для этого одаривал нас своими фильмами Эльдар Александрович Рязанов — Великий Российский Кинорежиссер-Комедиограф!

Позвольте в конце процитировать стихотворение Александра Галича на смерть Бориса Леонидовича Пастернака

Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!

И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье,
Он не мылил петли в Елабуге,
И с ума не сходил в Сучане!

Даже киевские "письмэнники"
На поминки его поспели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!

И не то чтобы с чем-то за сорок,
Ровно семьдесят — возраст смертный,
И не просто какой-то пасынок,
Член Литфонда — усопший сметный!

Ах, осыпались лапы ёлочки,
Отзвенели его метели…
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!

"Мело, мело, по всей земле,
во все пределы,
Свеча горела на столе,
свеча горела…"

Нет, никакая не свеча,
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!

А зал зевал, а зал скучал –
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму, и не в Сучан,
Не к "высшей мере"!

И не к терновому венцу
Колесованьем.
А как поленом по лицу,
Голосованьем!

И кто-то, спьяну, вопрошал:
"За что? Кого там?"
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом…

Мы не забудем этот смех,
И эту скуку!
Мы поименно вспомним всех,
Кто поднял руку!

"Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку…"

Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул…
А над гробом встали мародёры,
И несут почётный ка-ра-ул!

К счастью, судьба Эльдара Александровича не столь трагична, как судьба Бориса Леонидовича, другие времена — другие нравы… Но что-то в этих стихах созвучно нашему времени. Простите, Эльдар Александрович! Улыбайтесь, Господа! У природы нет плохой погоды…