*305. Вторая мировая война-3

[Юзеф Бек]

http://hrono.ru/dokum/193_dok/19380919bek.html

А.Гитлер и Ю.Бек.

19 сентября 1938 г.

Прошу в беседе с рейхсканцлером придерживаться следующих директив:

1. Правительство Польской Республики констатирует, что оно, благодаря занимаемой им позиции, парализовало возможность интервенции Советов в чешском вопросе в самом широком значении. Наш нажим в Бухаресте оказал желательное действие 40). Маневры, проводимые нами на Волыни, были поняты Москвой как предостережение.

. Польша считает вмешательство Советов в европейские дела недопустимым.

3. Чехословацкую Республику мы считаем образованием искусственным, удовлетворяющим некоторым доктринам и комбинациям, но не отвечающим действительным потребностям и здравым правам народов Центральной Европы.

4. В течение прошлого года польское правительство четыре раза отвергало предложение присоединиться к международному вмешательству в защиту Чехословакии.

стр. 173

5. Непосредственные претензии Польши по данному вопросу ограничиваются районом Тешинской Силезии, т. е. немногим более чем повятами Тешинским и Фриштатским и доступом по железной дороге до станции Богумин (Одерберг).

6. Принимая во внимание наше непосредственное соседство, мы заинтересованы в разрешении в общих чертах чехословацкого кризиса. Мы относимся благосклонно к идее об общей границе с Венгрией, памятуя, что географическое расположение Ч[ехо]- с[ловацкой] Республики правильно рассматривалось как мост для России. В этой проблеме нам не хватает ясного определения решения Венгрии, которая играет здесь решающую роль. С нашей точки зрения, венгерские претензии имеют большие шансы в Прикарпатской Руси, Словакия же может входить в расчет только в рамках широкой автономии. Мы не уверены, что эти вопросы Венгрией достаточно подготовлены, а Польша решать этого за них не может.

7. По нынешним сведениям, западные державы могут пытаться придерживаться прежней концепции Чехословакии при частичных уступках в пользу Германии. 19 сего месяца мы выступили с возражениями против такого разрешения вопроса. Наши локальные требования мы ставим в категорической форме. Мы сообщаем конфиденциально, что наблюдение за границей усилено, а 21 с[его] м[есяца] мы будем располагать в южной части Силезии значительными военными силами. Заявляем формально, что эта группировка войск не направлена против Германии.

Дальнейший ход событий, что касается польской стороны, зависит прежде всего от решения правительства, но также и от общественного мнения. В дальнейшем в этой области будет особенно важна стабилизация польско-германских отношений. Здесь заслуживают внимания следующие проблемы:

а) Гданьский вопрос играет в настроениях главную роль. В связи с этим и в связи с банкротством Лиги наций представляется необходимым простой договор, стабилизирующий положение вольного города.

б) Ясная формула, подобная германо-итальянской, в вопросе о границах может способствовать парализованию интриг между Польшей и Германией на международной арене.

в) Продление пакта от 1934 г. 3) может явиться дополнительным фактором стабилизации.

П р и м е ч а н и я :

I. Пункт относительно Венгрии Вы, господин посол, урегулируйте в зависимости от разговора с глазу на глаз или a trois * с венгерским премьер-министром **.

II. Прошу помнить, что исключительная серьезность положения позволяет смело ставить проблемы, значительно энергичнее, чем при нормальных переговорах. * втроем (фр. ). * В тексте зачеркнуто «английским» и вписано от руки «венгерским».

стр. 174

III. В случае необходимости, а особенно в случае инициативы со стороны канцлера, я готов вступить в личный контакт с канцлером или с Герингом, не считаясь с техническими или политическими трудностями.

IV. В случае каких-либо сомнений прошу действовать ad referendum *.

Бек

Примечания:

* ad referendum — но своему усмотрению (лат. ).

3) Имеется в виду «декларация о ненападении» между Германией и Польшей, подписанная в Берлине 26 января 1934 г. (Сборник документов по международной политике и по международному праву. М., 1936, вып. X, с. 41—42). Подписание германо-польской декларации явилось одним из серьезных этапов в подготовке немецкой агрессии. Этот пакт нужен был Гитлеру для того, чтобы расстроить ряды сторонников коллективной безопасности и показать на этом примере, что Европа нуждается не в коллективной безопасности, а в двусторонних соглашениях... Несомненно, что германо-польский пакт был первой серьезной брешью в здании коллективной безопасности (см.: Фальсификаторы истории (Историческая справка). М., 1952, с. 14). Заверения гитлеровцев, что они не имеют в отношении Польши каких- либо агрессивных планов, носили лживый характер. Как видно из опубликованных документов министерства иностранных дел Германии, гитлеровцы решили ограничиться опубликованием совместной германо-польской декларации, а не подписывать оформленный по всем нормам международного права договор о ненападении. Германское правительство исходило при этом из того, что впоследствии будет легче нарушить подобную декларацию, чем договор, так как в ней можно будет опустить вопрос о «признании нынешних восточных границ Германии» (Documents on German Foreign Policy. 1918—1945. Series C, vol. 2, p. 145). Вскоре после подписания декларации Гитлер заявил в кругу своих приближенных: «Все наши соглашения с Польшей имеют только временное значение » (Rauschning H. The Voice of Destruction (Hitler Speaks). N. Y. 1940, p. 119).

40) Речь идет об усилиях польского правительства не допустить возможности прохождения советских войск через Румынию на помощь Чехословакии, находившейся под угрозой нападения. По этому вопросу 26 июля 1938 г. в Варшаве беседовал также заместитель министра иностранных дел Польши Я. Шембек с министром иностранных дел Румынии П. Ком¬ неном. Об этой беседе Я. Шембек пишет: «Я подчеркнул Комнену, что с некоторого времени до нас доходят упорные слухи, якобы Румыния готова предоставить советским войскам право прохода через свою территорию на помощь Чехословакии. Эти слухи доходят до нас из трех государств. Москва распространяет сведения, что в случае конфликта, который заставит ее предоставить активную помощь Чехословакии, советские войска проследуют через Румынию, которая будет протестовать, но на войну с Россией не отважится. Министр Комнен в высшей степени категорически опровергал все эти слухи. Он заявил, что Румыния не пропустит через свою территорию ни одного советского солдата (отметив, что говорит это мне не как министр иностранных дел, а как г-н Комнен), что он дает честное слово, что во всех этих слухах нет ни слова правды; что, наконец, на случай каких-либо советских попыток перейти румынскую границу Румыния рассчитывает на оборонительный союз с Польшей. Правда, несколько закупленных Чехословакией самолетов было пропущено из Советского Союза в Чехословакию. Самолеты были пропущены при сохранении всевозможной осторожности с предписанием задержаться в Клуже для прохождения контроля. Следовательно, поведение румынской стороны в вопросе о перелете самолетов было правильным, и в будущем, в случае необходимости, Румыния будет действовать таким же образом» (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М., 1969, т. 6, 1933—1938, с. 362).

Печат. по изд.: «Документы и материалы по истории советско-польских отношений ». М., 1969, т. VI, с. 361—362.

Здесь печатается по кн.: Документы и материалы кануна Второй мировой войны 1937-1939 гг. в 2-х томах. Москва. Политиздат. 1981.

Электронная версия воспроизводится с сайта http://www.infanata.org

[Клемент Готвальд]

http://katyn-books.ru/library/dokume...govora150.html
19 сентября 1938 г.

Мы придерживаемся того мнения, что будет большой политической ошибкой, если сегодня постоянный комитет в той или иной форме не выскажется совершенно ясно по вопросу, который в настоящее время больше всего интересует и больше всего возмущает чехословацкий народ, а именно — относительно советов, получаемых нами из Лондона и Парижа. Мы считаем, что лучше всего, если бы постоянный комитет сделал это единодушно от имени всех своих членов, от имени всех своих партий. Но поскольку у нас нет гарантии, что это будет сделано, — а мы все-таки хотим, чтобы именно постоянный комитет откликнулся на этот вопрос, — мне поручено сделать следующее заявление:

Предложения, одобренные представителями правительств Англии и Франции в воскресенье на лондонском совещании, мы считаем для Чехословакии неприемлемыми и неосуществимыми. В Чехословакии никто не обладает силой осуществить то, против чего выступают у нас все демократы как немецкой, так и других национальностей, против чего выступают и те, кто, являясь еще до сих пор приверженцами партии Генлейна, не согласны с его последними авантюристическими решениями и хотят справедливого урегулирования национального вопроса, без оккупации Судет третьей империей и без угрозы миру.

То, что сейчас советуют из Лондона, по своим размерам нисколько не меньше того, чего можно было бы требовать от Чехословакии в случае проигранной войны.

Тысячелетние границы Чехословакии были подтверждены на мирной конференции после мировой войны как гарантия мира. Англия и Франция в течение двадцати лет прямо возлагали на Чехословакию обязанность защищать эти границы в интересах мира. В современной обстановке значение этих границ с точки зрения мира является еще более важным, чем когда-либо в прошлом. Эти границы охраняют мир от пангерманской агрессии против всего Дунайского бассейна и Балкан. Независимость Чехословакии защищает тот, кто отвергает любое нарушение ее границ. Мы рассчитываем на то, что воля и решимость широких слоев народных масс Франции и Англии иные, чем у участников лондонского совещания. Мы знаем, что Советский Союз не будет колебаться в выполнении существующих договорных обязательств. Мы добровольно не дадим расчленить республику. Если на нас нападут, мы будем защищаться. Если мы будем защищаться, мы не будем одиноки. Главное в данный момент — чтобы правительство твердо стояло на той точке зрения, которую еще вчера изложил премьер-министр Годжа в своем выступлении1. Вся нация, весь народ стоит твердо, решительно и непоколебимо в своем стальном единстве.

К этому я бы позволил себе добавить еще несколько слов. Казалось бы, что наше министерство пропаганды хорошо начало. Однако сегодня утром оно пропустило для радиопередачи тревожные сообщения без комментариев. Потом оно передало их в печать, а прессе дало указание о том, что эти предложения критиковать нельзя. А сейчас, после полудня, снова по радио передают сообщение, что правительства в Париже и в Лондоне единодушно подтвердили то, о чем сговорились Даладье и Бонне с Чемберленом, и опять без каких-либо комментариев и без изложения точки зрения Чехословакии.

Господа! Идите на улицы Праги, и вы увидите, каково настроение, вы увидите, как опасно в такое время находиться даже час в нерешительности, колебаться и не сказать народу ясного слова.

Печат. по изд.: К Готвальд. Избранные произведения, т. 1. М., 1957, с. 534—535.

Примечания

1. Выступая 18 сентября 1938 г. по радио, председатель правительства ЧСР М. Годжа отверг плебисцит и выразил готовность своего правительства продолжать переговоры с представителями судето-немецкой партии о четвертом плане. Он заявил, что любое другое решение поставит под угрозу существование республики.
Источник: http://katyn-books.ru/library/dokume...govora150.html

[С. С. Александровский, полномочный представитель СССР в Чехословакии]

http://www.katyn-books.ru/library/do...govora151.html

20 сентября 1938 г.

Вечером 19-го, непосредственно после меня, Бенеш принял Готвальда. Бенеш уклонился от ответа, решило ли правительство отклонить англо-французское предложение, но несколько раз повторил, что оно будет защищаться от прямого нападения. Бенеш твердо заверял Готвальда, что капитуляция исключена. С другой стороны, у Готвальда, как и у меня, нет никаких сомнений, что массы не допустят никакой капитуляции и примут бой при любых условиях. При этом уверенность в помощи СССР не подвергается и не может быть подвергнута никакому сомнению. Все сообщения берут линию на борьбу с паникой, утверждая, что и этими предложениями ничего не решено, ибо решает только народ и его представительный орган, который должен быть созван. Бенеш спрашивал мнение Готвальда о линии поведения СССР, Он ответил, что не его дело отвечать за СССР, но никто не имеет оснований сомневаться в том, что СССР выполнит свои обязательства. Если же речь идет о чем-нибудь сверх обязательств, то пусть Бенеш сформулирует точно и запросит правительство СССР.

С. Александровский

Печат. по арх. Опубл. в сб. «Новые документы из истории Мюнхена», М., 1958, с. 101-102.
Источник: http://www.katyn-books.ru/library/do...govora151.html

[Юзеф Липский, посол Польской Республики]

http://hrono.ru/dokum/193_dok/19380920lip.html

20 сентября 1938 г.

Многоуважаемый г-н министр, канцлер принял меня сегодня в Оберзальцберге в присутствии министра иностранных дел Риббентропа в 4 часа дня. Беседа продолжалась свыше двух часов. Перед этим канцлер принял премьер-министра Венгрии и начальника венгерского генштаба.

Аудиенции польской и венгерской стороне были даны отдельно. В коммюнике, опубликованном относительно приема премьера Имреди, сообщается, какие были затронуты проблемы, а в коммюнике о моей аудиенции указывается лишь на факт приема. Я это согласовал с министром иностранных дел фон Риббентропом.

Канцлер Гитлер начал свою беседу со мной с констатации факта, что события пошли иначе, чем он первоначально думал. Затем он дал исторический обзор судетского вопроса, начиная со своей речи в рейхстаге в феврале текущего года. Он особо подчеркнул события 21 мая 30), которые вынудили его 28 мая принять решения, касающиеся усиления темпа вооружений и военного строительства на западе. Затем он указал на то, что был до некоторой степени захвачен врасплох предложением Чемберлена приехать в Берхтесгаден. Естественно, ему было невозможно не принять британского премьера. Он полагал, что Чемберлен прибывает для то- го, чтобы заявить ему торжественно о том, что Великобритания готова на вооруженное выступление. Конечно, он тогда ответил бы ему, что Германия имела в виду такую возможность. Канцлер заявил Чемберлену, что судетский вопрос должен быть решен мирно или путем войны таким образом, чтобы Судеты были возвращены Германии. Чемберлен вернулся в Лондон, убежденный в результате этой беседы в необходимости отторжения Судетов. Канцлер еще до сих пор не имеет никаких определенных сведений о лондонских решениях. Он также еще не имеет окончатель-

стр. 175

ных сведений о часе встречи, которая якобы должна состояться завтра. Тем не менее поступающие известия указывают на то, что требования канцлера будут удовлетворены. Правда, передается версия, что урегулирование вопроса о Судетах должно произойти не путем самоопределения, а при помощи нового пересмотра границ. Будто бы там, где немецкое большинство составляет 80%, территория должна отойти к Германии без плебисцита. При другом проценте должна быть принята во внимание возможность плебисцита. Канцлер утверждает, что он предпочитает плебисцит, и высказывается за него. Он будет, конечно, настаивать, чтобы во время плебисцита к голосованию были допущены лица, которые выехали с данной территории после 1918 г. Положение 1918 г. должно быть восстановлено. В противном случае это было бы признанием чехизации, которая имела место с 1918 г.

Занятие Судетов силой было бы, по словам канцлера, более полным и определенным решением. Тем не менее канцлер утверждает, что если его условия будут приняты, то перед общественностью своей страны он не сможет их уже не принять, даже если часть чехословацкой проблемы осталась бы неурегулированной. Поэтому канцлер находится в раздумье, как в таком случае разрешить оставшуюся часть проблемы, касающуюся Венгрии и Польши. В связи с этим он и пригласил для переговоров премьера Венгрии и меня.

В своем ответе я заявил, что хотел бы представить точку зрения как можно шире. Я сделал это согласно указаниям в 1—7 пунктах Вашей инструкции от 19 сентября 1938 г. *

За неимением времени перед отправкой настоящего письма желаю лишь отметить, что в вопросе о Тешине я два раза подчеркивал, что речь идет о территории, только немного выходящей за пределы уездов Тешин — Фриштат, и о продлении железнодорожного сообщения к станции Богумин-Одерберг **. В отношении венгерских требований я специально выделил вопрос о Закарпатской Руси, делая упор на стратегический момент по отношению к России, на коммунистическую пропаганду, проводимую на этой территории, и т. д. У меня сложилось впечатление, что канцлер очень заинтересовался этой проблемой, особенно когда я ему сказал, что протяженность польско-румынской границы относительно невелика и что посредством общей польско-венгерской границы через Закарпатскую Русь мы создали бы более крепкий барьер против России. Кроме того, я указал относительно Закарпатской Руси, что территория эта, на которую Словакия не претендует, была дана Чехословакии только как мандат, что население ее находится на очень низком уровне и сильно смешано и что наибольшую заинтересованность в ней имеет Венгрия.

Уточняя нашу точку зрения относительно непосредственного района, который интересует Польшу (Тешин), я отметил:

стр. 176

a) что мы выступили перед Лондоном, Парижем, Римом и Берлином, категорически требуя плебисцита, как это было предложено для Судетов; b) что мы вчера выступили перед этими же самыми государствами в связи с сообщением о существующем якобы проекте пересмотра границ (наше заявление в письменной форме я сделал г-ну фон Риббентропу); c) что позиция Польши очень сильна вследствие полученного из Праги и в свое время подтвержденного Лондоном и Парижем заверения, что наше меньшинство в Чехословакии будет рассматриваться наравне с другим наиболее привилегированным меньшинством.

В заключение на вопрос канцлера я ответил, что в этом пункте мы не отступили бы перед применением силы, если бы наши интересы не были приняты во внимание.

При дальнейшем анализе тактики, какую следовало бы применять для решения всего чехословацкого вопроса, канцлер заявил:

1. Если его предложения не будут приняты Чемберленом, то положение станет ясным, и, согласно его предупреждению, он готов на вооруженное выступление для присоединения Судетов к рейху.

2. В случае, если будут приняты предложения о Судетах и от него затребуют гарантий для оставшейся части Чехословакии, он займет позицию, заключающуюся в том, что он сможет дать гарантию при условии, если то же самое будет сделано Польшей, Венгрией и Италией (включение Италии он считает важным противовесом французской и английской гарантиям). Он понимает, что Польша и Венгрия не дадут этих гарантий без решения вопроса об их меньшинствах. Я сделал заверение об этом от имени польского правительства.

3. Канцлер совершенно конфиденциально, подчеркивая, что я могу сделать из этого надлежащие выводы, довел до моего сведения, что уже сегодня, в случае если между Польшей и Чехословакией дело дойдет до конфликта на почве наших интересов в Тешине, рейх станет на нашу сторону (думаю, что подобное заявление канцлер должен был также дать венгерскому премьеру, хотя мне об этом не было сказано). Канцлер советует, чтобы при таких обстоятельствах начало наших действий последовало бы только лишь после занятия немцами Судетских гор, так как тогда вся операция была бы более короткой.

В дальнейшем во время беседы канцлер настойчиво подчеркивал, что Польша является первостепенным фактором, защищающим Европу от России.

Из других пространных высказываний следовало:

а) что он не собирается выходить за территорию Судетов. Конечно, в случае военных действий он пошел бы дальше, так как, по моему мнению, должен был бы поддаться влиянию воен-

стр. 177

ных элементов, которые по стратегическим соображениям толкают его на то, чтобы поставить всю Чехию в зависимость от Германии;

b) что за линией известных германских интересов мы имеем совершенно свободные руки;

c) что он видит большие трудности в достижении венгеро-румынского соглашения (я думаю, что, может быть, канцлер находился здесь под влиянием высказываний Хорти, о которых я сообщил Вам устно);

d) что стоимость судетской операции, включая фортификацию и вооружение, достигает цифры 18 миллиардов марок;

е) что после решения судетского вопроса он поставит вопрос о колониях;

f) что его осенила мысль о решении еврейской проблемы путем эмиграции в колонии в согласии с Польшей, Венгрией, а может быть и Румынией (тут я ответил, что, если это найдет свое разрешение, мы поставим ему прекрасный памятник в Варшаве).

В соответствии с инструкцией в вышеприведенной беседе я затронул еще вопрос о польско-германских отношениях. Должен отметить, что момент был не очень подходящим, так как канцлер целиком был занят предстоящей беседой с Чемберленом.

Я затронул вопрос о Данциге, внушая ему возможность заключения прямого польско-германского договора, стабилизирующего положение вольного города.

Я привел здесь целый ряд исторических и экономических аргументов. Канцлер в ответе сослался на то, что мы имеем договор от 1934 г. 3) Он считал бы также желательным сделать дальнейший шаг и не только исключить возможность применения силы в наших взаимоотношениях, но произвести окончательное установление границ. Тут он выдвинул уже известный Вам проект автострады, соединяющейся с железнодорожной линией. Ширина такой полосы составляла бы, как он сказал, около 30 метров. Это было бы известным нововведением, где техника служила бы политике. Он сказал, что пока не выдвигает этого проекта, что он является только идеей, которую можно реализовать позднее. При таких условиях я этого вопроса далее не углублял.

В конце беседы я коснулся возможности скорейшей Вашей встречи с канцлером, в случае необходимости. Канцлер принял это с удовольствием, отметив, что встреча может быть очень полезной, особенно после разговора с Чемберленом.

Риббентроп со своей стороны просил, чтобы я узнал у Вас, не пожелали ли бы Вы сделать заявление по вопросу о польских требованиях относительно Чехословакии по примеру того, как это сделал премьер Венгрии, чтобы это могло быть использовано при переговорах с Чемберленом. Кроме того, Риббентроп заверил, что германская пресса будет как можно шире освещать наши действия в отношении нашего меньшинства в Чехословакии.

стр. 178

Вышеизложенный отчет я диктую перед отъездом курьера после моего возвращения самолетом из Берхтесгадена, поэтому прошу Вас принять во внимание возможные неточности.

Прошу принять и пр.

Юзеф Липский

Примечания:
* См. док. Письмо министра иностранных дел Польши Ю. Бека послу Польши в Германии Ю. Липскому. 19 сентября 1938 г.

** Подчеркнуто в оригинале.

3) Имеется в виду «декларация о ненападении» между Германией и Польшей, подписанная в Берлине 26 января 1934 г. (Сборник документов по международной политике и по международному праву. М., 1936, вып. X, с. 41—42). Подписание германо-польской декларации явилось одним из серьезных этапов в подготовке немецкой агрессии. Этот пакт нужен был Гитлеру для того, чтобы расстроить ряды сторонников коллективной безопасности и показать на этом примере, что Европа нуждается не в коллективной безопасности, а в двусторонних соглашениях... Несомненно, что германо-польский пакт был первой серьезной брешью в здании коллективной безопасности (см.: Фальсификаторы истории (Историческая справка). М., 1952, с. 14). Заверения гитлеровцев, что они не имеют в отношении Польши каких- либо агрессивных планов, носили лживый характер. Как видно из опубликованных документов министерства иностранных дел Германии, гитлеровцы решили ограничиться опубликованием совместной германо-польской декларации, а не подписывать оформленный по всем нормам международного права договор о ненападении. Германское правительство исходило при этом из того, что впоследствии будет легче нарушить подобную декларацию, чем договор, так как в ней можно будет опустить вопрос о «признании нынешних восточных границ Германии» (Documents on German Foreign Policy. 1918—1945. Series C, vol. 2, p. 145). Вскоре после подписания декларации Гитлер заявил в кругу своих приближенных: «Все наши соглашения с Польшей имеют только временное значение » (Rauschning H. The Voice of Destruction (Hitler Speaks). N. Y. 1940, p. 119).

30) 19 мая 1938 г. чехословацкая разведывательная служба получила информацию о концентрации германских войск на границе с Чехословакией. Опасаясь, чтобы во время предстоящих муниципальных выборов не был спровоцирован инцидент, который мог бы послужить поводом для нападении Германии на ЧСР, чехословацкое правительство провело 20—21 мая мобилизацию одного призывного возраста. Возник так называемый майский кризис.

Печат. по изд.: «Документы и материалы кануна второй мировой войны», т. I, с. 208—216.

Здесь печатается по кн.: Документы и материалы кануна Второй мировой войны 1937-1939 гг. в 2-х томах. Москва. Политиздат. 1981.

Электронная версия воспроизводится с сайта http://www.infanata.org

[Хронос]

http://hrono.ru/dokum/193_dok/19380920cheh.html
20 сентября 1938 г.

Чехословацкое правительство благодарит британское и французское правительства за сообщение, которое они сделали и в котором они формулируют свою точку зрения на решение нынешних международных затруднений, касающихся Чехословакии. Сознавая ответственность, которую оно несет как в интересах Чехословакии, ее друзей и союзников, так и в интересах всеобщего мира, оно высказывает убеждение, что предложения, заключающиеся в сообщении, не пригодны для достижения цели, которую преследуют британское и французское правительства в своих усилиях в пользу сохранения мира.

Эти предложения были выработаны без выяснения мнения представителей Чехословакии. Они направлены против Чехословакии, которая не была даже выслушана, хотя чехословацкое правительство обращало внимание на то, что оно не может принять ответственность за решение, которое было бы принято без него. Отсюда понятно, что упомянутые предложения не могут быть приемлемыми для Чехословакии.

В самом деле, согласно конституции, чехословацкое правительство не может даже принять решения, касающегося вопроса о границах. Принятие такого решения было бы невозможно без нарушения демократического режима и правового порядка чехословацкого государства. В любом случае необходимо запросить парламент.

По мнению правительства, принятие предложений такого характера равнялось бы добровольному и полному искалечению государства во всех направлениях. Были бы полностью подорваны экономика и транспорт Чехословакии, а в стратегическом отношении она попала бы в исключительно тяжелое положение. Рано или поздно Германия подчинила бы ее себе полностью.

Но если бы чехословацкое правительство и решилось пойти на предлагаемые ему жертвы, все же вопрос об обеспечении мира ни в коей мере не был бы разрешен:

а) Многие судетские немцы по хорошо известным причинам предпочли бы эмигрировать из рейха и жить в демократической атмосфере чехословацкого государства. В результате появились бы новые затруднения и новые национальные споры.

стр. 179

b) Паралич Чехословакии имел бы в результате глубокие политические перемены во всей Центральной и Юго-Восточной Европе. Равновесие сил в Центральной Европе и Европе вообще было бы уничтожено; это повлекло бы за собой далеко идущие последствия для всех остальных государств, а особенно для Франции.

c) Чехословацкое правительство искренне благодарно великим державам за их намерение гарантировать целостность Чехословакии, которое оно понимает и весьма высоко ценит. Такая гарантия действительно открыла бы путь к соглашению между всеми заинтересованными сторонами при условии, если нынешние национальные споры были бы дружески урегулированы и притом таким образом, чтобы не обрекать Чехословакию на неприемлемые жертвы.

За последние годы Чехословакия дала многочисленные доказательства своей непоколебимой преданности делу мира. Под давлением своих друзей в переговорах по судето-немецкому вопросу Чехословакия шла так далеко, что это было с благодарностью признано всеми странами. В одном из заявлений британское правительство также отмечало, что нужно не выходить за рамки чехословацкой конституции, и, наконец, сама партия судетских немцев, когда ей были переданы последние предложения правительства, не отклонила их, а публично признала, что намерения правительства были серьезны и искренни. Несмотря на то, что среди части судето-немецкого населения вспыхнуло восстание, которое было подготовлено извне, правительство торжественно заявило, что оно все еще придерживается тех предложений, которые отвечали пожеланиям судето-немецкого населения. Оно еще и сегодня считает эти предложения осуществимыми, поскольку они касаются национального вопроса в республике.

Чехословакия всегда оставалась верной заключенным договорам и выполняла свои обязательства, вытекающие из них, как в отношении своих друзей, так и Лиги наций и ее членов, а также остальных народов. Она была и до сих пор остается готовой сохранять эту верность при всех условиях. Если она теперь сопротивляется возможности насилия, то делает это на основании еще недавних обязательств и заявлений своего соседа, а также на основании договора об арбитраже от 16 октября 1925 г., который нынешнее германское правительство в нескольких своих заявлениях признало действительным. Чехословацкое правительство заявляет, что этот договор может быть применен, и просит об этом. "Уважая свою подпись, оно готово принять любое арбитражное решение, которое было бы вынесено. Этим мог бы быть прекращен всякий спор. Это сделало бы возможным принятие быстрого, почетного и достойного для всех участвующих государств решения.

Отношения Чехословакии к Франции всегда покоились на уважении и преданнейшей дружбе и союзе, которые никогда ни одно чехословацкое правительство и ни один чехословак не нарушат.

стр. 180

Она жила и живет верой в великий французский народ, правительство которого так часто давало ей заверения в прочности своей дружбы. С Великобританией ее связывают чувства преданности, традиционной дружбы и уважения, из которых Чехословакия всегда будет исходить в своем сотрудничестве между обеими странами, а также в общих усилиях, направленных к сохранению мира, каким бы ни было положение в Европе.

Чехословацкое правительство сознает, что прилагаемые британским и французским правительствами усилия являются результатом их искренней симпатии, и искренне благодарит за это. Тем не менее, исходя из приведенных доводов, оно вновь обращается к ним с последним призывом и просит, чтобы они пересмотрели свою точку зрения. Оно делает это, веря, что защищает не только свои собственные интересы, но также и интересы своих друзей, дело мира и дело здорового развития Европы. В этот решительный момент речь идет не только о судьбе Чехословакии но также и о судьбе других стран, и особенно Франции.

Печат. по изд.: «Документы по истории мюнхенского сговора», с. 241—243.

Здесь печатается по кн.: Документы и материалы кануна Второй мировой войны 1937-1939 гг. в 2-х томах. Москва. Политиздат. 1981.

Электронная версия воспроизводится с сайта http://www.infanata.org

[Зденек Фирлингер]

http://hrono.ru/dokum/193_dok/19380920firl.html
20 сентября 1938 г.

Правительство обсуждало вопросы, поставленные президентом перед Александровским. Потемкин только что сообщил мне ответ на первый вопрос — готов ли СССР оказать немедленную и действенную помощь 41), если Франция останется верной пакту. Правительство отвечает: да, немедленно и действенно. На второй вопрос — готов ли СССР выполнить свои обязательства согласно ст. 16 и 17 38) в случае обращения в Лигу наций — правительство отвечает: да, в любом отношении.

Фирлингер

Примечания:
38) Важнейшими статьями Устава Лиги наций являлись статьи 16 и 17. Статья 16 касалась санкций, налагаемых на государство, совершившее акт агрессии. Все члены Лиги наций обязаны были порвать с этим государством торговые и финансовые отношения. Совет Лиги наций обязан был также определить контингенты сухопутных, морских и воздушных сил, выставляемых каждым членом Лиги наций «для поддержания уважения к обязательствам Лиги». Однако для практического применения санкций предусматривалась весьма сложная процедура, которая оставляла лазейки для агрессора. В 1921 г. совет Лиги наций принял резолюцию, в которой говорилось, что основным оружием в борьбе против агрессора должны быть экономические санкции. Статья 17 предусматривала вмешательство Лиги наций в споры между государствами, не являющимися ее членами. Если государство — не член Лиги наций, участвующее в споре, отказывается принять меры для его разрешения, предложенные советом Лиги наций, и прибегнет к войне против одного из членов Лиги, то к нему применяются экономические и военные санкции, предусмотренные статьей 16.

41) 23 сентября 1938 г. народный комиссар обороны СССР К. Е. Ворошилов и Генеральный штаб дали дополнительную директиву о приведении в боевую готовность части войск Белорусского особого и вновь созданного Калининского военных округов, а также о выдвижении к государственной границе ряда их оперативных объединений. Мероприятия по приведению в боевую готовность были осуществлены также в Харьковском и Московском военных округах. Всего в боевую готовность были приведены: танковый корпус, 30 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, 7 танковых, мотострелковая и 12 авиационных бригад, 7 укрепленных районов, а в системе противовоздушной обороны — 2 корпуса, дивизия, 2 бригады, 16 полков, 4 зенитно-артиллерийские бригады и 15 зенитно-артиллерийских полков, а также части боевого и тылового обеспечения. Вскоре дополнительные директивы были отданы Военным советам Белорусского, Киевского особым, Ленинградского и Калининского военных округов. Таким образом, были приведены в боевую готовность и пополнены до штатной нормы военнообязанными из запаса еще 17 стрелковых дивизий, управления трех танковых корпусов, 22 танковые и 3 мотострелковые бригады, 34 авиационные базы. Военно-мобилизационные мероприятия охватили не только западные пограничные области, но и глубинные районы — вплоть до Волги и Урала. Помимо войск, выдвинутых к юго-западной и западной государственной границе, в боевую готовность был 285 приведен второй эшелон войск, состоявший ив 30 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий, 2 танковых корпусов, 15 отдельных танковых бригад, 34 авиационных баз. В вооруженные силы было призвано из запаса в общей сложности до 330 тыс. человек командного, политического, младшего командного и рядового состава (см.: Документы по истории мюнхенского сговора, с. 256, 315).

Печат. по изд.: «Новые документы из истории Мюнхена». М., 1958, с. 105.

Здесь печатается по кн.: Документы и материалы кануна Второй мировой войны 1937-1939 гг. в 2-х томах. Москва. Политиздат. 1981.

Электронная версия воспроизводится с сайта http://www.infanata.org

[Зденек Фирлингер]

http://hrono.ru/dokum/193_dok/19380920firling.html
20 сентября 1938 г.

Действия Франции характеризуют здесь как открытое предательство. Это мнение разделяет подавляющая часть дипломатического корпуса. Потемкин сообщает, что в Лондоне наибольшим трусом проявил себя Боннэ, который ссылался на недостаток авиации и нежелание СССР помочь нам. Личное мнение Потемкина

стр. 181

сводится к тому, что франко-советский пакт 18) становится бесполезным. Очевидно, завтра Советы выступят с разоблачением мошенничества Бонна.

Фирлингер

Примечания:

18) Имеется в виду советско-французский договор о взаимной помощи от 2 мая 1935 г. В договоре предусматривалось, что в случае угрозы нападения какого-либо европейского государства на одну из договаривающихся сторон они обязуются приступить к немедленной консультации. Основной статьей договора была статья II, в которой указывалось, что если СССР или Франция подвергнутся нападению со стороны какого- либо европейского государства, то они окажут «друг другу немедленно помощь и поддержку» (Правда, 1935, 4 мая).

Печат. по изд.: «Документы по истории мюнхенского сговора», с. 240—241.

Здесь печатается по кн.: Документы и материалы кануна Второй мировой войны 1937-1939 гг. в 2-х томах. Москва. Политиздат. 1981.

Электронная версия воспроизводится с сайта http://www.infanata.org

[В. П. Потемкин, заместитель народного комиссара иностранных дел СССР]

http://hrono.ru/dokum/193_dok/19380920potem.html
20 сентября 1938 г.

1. На вопрос Бенеша, окажет ли СССР согласно договору немедленную и действительную помощь Чехословакии 41), если Франция останется ей верной и также окажет помощь, можете дать от имени правительства Советского Союза утвердительный ответ.

2. Такой же утвердительный ответ можете дать и на другой вопрос Бенеша — поможет ли СССР Чехословакии, как член Лиги наций, на основании ст. 16 и 17 38), если в случае нападения Германии Бенеш обратится в совет Лиги наций с просьбой о применении упомянутых статей.

3. Сообщите Бенешу, что о содержании нашего ответа на оба его вопроса мы одновременно ставим в известность и французское правительство **.

В. Потемкин

Примечания:

* Копии настоящей телеграммы направлены 20 сентября 1938 г. в полпредство СССР во Франции, а также советской делегации на сессии Лиги наций в Женеве.

** Содержание настоящей телеграммы было передано президенту Чехословакии Э. Бенешу полпредом СССР в Чехословакии 20 сентября 1938 г. по телефону во время заседания правительства Чехословакии, па котором обсуждалось заявление правительств Великобритании и Франции.

38) Важнейшими статьями Устава Лиги наций являлись статьи 16 и 17. Статья 16 касалась санкций, налагаемых на государство, совершившее акт агрессии. Все члены Лиги наций обязаны были порвать с этим государством торговые и финансовые отношения. Совет Лиги наций обязан был также определить контингенты сухопутных, морских и воздушных сил, выставляемых каждым членом Лиги наций «для поддержания уважения к обязательствам Лиги». Однако для практического применения санкций предусматривалась весьма сложная процедура, которая оставляла лазейки для агрессора. В 1921 г. совет Лиги наций принял резолюцию, в которой говорилось, что основным оружием в борьбе против агрессора должны быть экономические санкции. Статья 17 предусматривала вмешательство Лиги наций в споры между государствами, не являющимися ее членами. Если государство — не член Лиги наций, участвующее в споре, отказывается принять меры для его разрешения, предложенные советом Лиги наций, и прибегнет к войне против одного из членов Лиги, то к нему применяются экономические и военные санкции, предусмотренные статьей 16.

41) 23 сентября 1938 г. народный комиссар обороны СССР К. Е. Ворошилов и Генеральный штаб дали дополнительную директиву о приведении в боевую готовность части войск Белорусского особого и вновь созданного Калининского военных округов, а также о выдвижении к государственной границе ряда их оперативных объединений. Мероприятия по приведению в боевую готовность были осуществлены также в Харьковском и Московском военных округах. Всего в боевую готовность были приведены: танковый корпус, 30 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, 7 танковых, мотострелковая и 12 авиационных бригад, 7 укрепленных районов, а в системе противовоздушной обороны — 2 корпуса, дивизия, 2 бригады, 16 полков, 4 зенитно-артиллерийские бригады и 15 зенитно-артиллерийских полков, а также части боевого и тылового обеспечения. Вскоре дополнительные директивы были отданы Военным советам Белорусского, Киевского особым, Ленинградского и Калининского военных округов. Таким образом, были приведены в боевую готовность и пополнены до штатной нормы военнообязанными из запаса еще 17 стрелковых дивизий, управления трех танковых корпусов, 22 танковые и 3 мотострелковые бригады, 34 авиационные базы. Военно-мобилизационные мероприятия охватили не только западные пограничные области, но и глубинные районы — вплоть до Волги и Урала. Помимо войск, выдвинутых к юго-западной и западной государственной границе, в боевую готовность был 285 приведен второй эшелон войск, состоявший ив 30 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий, 2 танковых корпусов, 15 отдельных танковых бригад, 34 авиационных баз. В вооруженные силы было призвано из запаса в общей сложности до 330 тыс. человек командного, политического, младшего командного и рядового состава (см.: Документы по истории мюнхенского сговора, с. 256, 315).

Печат. по изд.: «Документы и материалы кануна второй мировой войны», т. I, с. 240.

Здесь печатается по кн.: Документы и материалы кануна Второй мировой войны 1937-1939 гг. в 2-х томах. Москва. Политиздат. 1981.

Электронная версия воспроизводится с сайта http://www.infanata.org

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/toland-...-gitlerom-1938
Глава 16

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ (февраль – апрель 1938 г.)

1

Последствия бескровной чистки вермахта почти немедленно ощутила Вена. Франц фон Папен, бывший канцлер, а ныне глава германской миссии в маленькой стране, был вызван к телефону. Звонил секретарь рейхсканцелярии Ламмерс: «Фюрер просил вам сообщить, что ваша миссия в Вене закончилась». Папен потерял дар речи. Гитлер же сам убедил его занять этот пост, чтобы смягчить опасную ситуацию, созданную убийством Дольфуса. «Кажется, я свое отслужил и теперь могу уходить», – думал он с горечью. Чтобы получить представление о том, что происходит, Папен сразу решил поехать в Берхтесгаден, где нашел фюрера уставшим и обеспокоенным. «Казалось, его глаза не могли сосредоточиться на одной точке, а мысли были где-то далеко. Он пытался объяснить мое увольнение пустыми предлогами», – вспоминал Папен. Рассеянный фюрер терял нить беседы, пока Папен не заметил, что только личная встреча между Гитлером и австрийским канцлером Куртом фон Шушнигом может разрешить многочисленные проблемы, разделяющие обе страны. «Это отличная идея», – оживился Гитлер и приказал Папену возвращаться в Вену, чтобы организовать такую встречу в самое ближайшее время.

Шушниг принял приглашение Папена с некоторым беспокойством. Он признался своему министру иностранных дел Гвидо Шмидту, что сделал это, «чтобы предотвратить мятеж и выиграть время, пока международное положение не улучшится в пользу Австрии».

Вечером 11 февраля в сопровождении Гвидо Шмидта Шушниг отправился в Берхтесгаден.

Курт фон Шушниг

Гитлер встретил гостей внешне приветливо. Представив трех «случайно оказавшихся» там генералов, он повел австрийского канцлера в свой кабинет. Здесь фюрер сбросил маску приветливости, грубо обвинив Австрию в проведении недружественной политики. Разве допустимо оставаться в Лиге Наций после ухода из нее Германии? По мнению фюрера, Австрия ничего не делала, чтобы помочь Германии. Вся история Австрии была сплошной изменой. «И я теперь могу сказать вам в лицо, герр Шушниг, что я твердо намерен с этим покончить, – раздраженно говорил Гитлер. – Германский рейх – великая держава, и никто не поднимет голоса, если она урегулирует свои пограничные проблемы».

Не желая обострять отношения, Шушниг ответил, что вся история Австрии была неразрывно связана с германской и «вклад Австрии в этом отношении значителен». «Чепуха! – воскликнул Гитлер, как будто никогда не жил в Австрии. – Я еще раз вам говорю, что так продолжаться не может. Я выполню свою историческую миссию, мне это предписано провидением. Это моя жизнь. Посмотрите на жизнь в Германии, герр Шушниг, и вы увидите, что здесь правит только одна воля. Меня вдохновляет любовь народа. Я свободно могу ходить без охраны в любое время. Это потому, что меня любит и в меня верит народ».

Он обвинил Австрию в сооружении укреплений на германской границе и высмеял ее усилия по минированию мостов и дорог, ведущих в рейх: «Вы что, всерьез верите, что можете остановить или задержать меня хотя бы на полчаса? Возможно, вы проснетесь однажды утром в Вене и увидите, что мы нагрянули, как весенняя гроза. Я бы хотел избавить Австрию от такой судьбы, поскольку подобная акция будет означать кровопролитие».

Когда Шушниг ответил, что Австрия не одинока в мире и вторжение в страну будет, вероятно, означать войну, Гитлер презрительно усмехнулся. Он был уверен, что ради защиты мнимого суверенитета Австрии никто и пальцем не пошевелит – ни Италия, ни Англия, ни Франция.

В 16 часов австрийского канцлера привели на встречу с Риббентропом, который вручил ему отпечатанный на машинке проект соглашения, фактически означавший ультиматум: Германия поддержит суверенитет Австрии, если в течение трех дней будут освобождены все арестованные австрийские национал-социалисты, в том числе убийцы Дольфуса, а все уволенные должностные лица и офицеры – члены национал-социалистской партии будут восстановлены на своих прежних постах. Кроме того, лидер прогерманской фракции Артур Зейсс-Инкварт должен быть назначен министром внутренних дел с правом неограниченного контроля над полицейскими силами страны. «Умеренный» австрийский нацист должен занять пост министра обороны, а нынешние ответственные за пропаганду должны быть уволены для обеспечения «объективности прессы».

Для Шушнига эти уступки означали конец независимости Австрии, и, едва сдерживая негодование, он начал оспаривать пункт за пунктом. Ему удалось выжать из Риббентропа некоторые незначительные уступки, потом было объявлено, что фюрер готов принять его вновь.

Гитлер возбужденно шагал по кабинету. «Герр Шушниг, это не подлежит обсуждению, – сказал он, передав австрийцу второй экземпляр проекта соглашения. – Я не изменю ни одной запятой. Либо вы подпишете его в таком виде, либо наша встреча окажется бесполезной. В этом случае в течение ночи я решу, что делать дальше». Шушниг отказался принять ультиматум. Его подпись, сказал он, не имеет законной силы, так как по конституции только президент Миклас может назначать министров и амнистировать преступников. К тому же он не может гарантировать, что определенный документом срок будет соблюден. «Вы должны это гарантировать!» – закричал Гитлер. – «Не могу, герр рейхсканцлер», – ответил Шушниг.

Спокойные, но твердые ответы Шушнига привели Гитлера в ярость. Он подскочил к двери и крикнул: «Генерал Кейтель!» Затем повернулся к Шушнигу и бросил ему: «Я приглашу вас позднее». Крик был услышан в зимнем саду, и Кейтель чуть ли не бегом поспешил вверх по лестнице. Он вошел в кабинет и, тяжело дыша, спросил, какие будут указания. «Никаких! Просто садитесь», – рявкнул Гитлер. Озадаченный начальник генерального штаба послушно сел в углу, и отныне коллеги-генералы стали называть его за глаза «Лакейтель».

Не зная, что Гитлер блефует, Шушниг был глубоко потрясен. Он рассказал все министру иностранных дел Шмидту, который заметил, что не будет удивлен, если их сейчас арестуют.

Между тем другой австриец, умеренный нацист и художественный критик, уверял фюрера, что Шушниг – скрупулезный человек, всегда выполняющий свои обещания. Гитлер решил изменить тактику. Когда Шушниг снова вошел в кабинет, он великодушно сообщил: «Я меняю свое решение – впервые в жизни. Но предупреждаю: это ваш последний шанс. Я даю вам еще три дня до вступления соглашения в силу».

После шока первых двух бесед мелкие уступки, вырванные у Гитлера, казались более важными, чем они были на самом деле, и Шушниг согласился поставить свою подпись под соглашением. Как только документ с поправками был отдан для печатания, Гитлер снова стал любезным, как торгаш, продавший картину по баснословной цене и уверяющий покупателя, что он дешево заплатил. «Поверьте мне, герр канцлер, это к лучшему. Теперь мы можем спокойно жить в согласии следующие пять лет», – сказал он. К вечеру два экземпляра соглашения были подписаны.

В Бергхофе Гитлер пошел на очередной блеф. Он дал указание устроить в течение нескольких следующих дней лжеманевры у австрийской границы, чтобы заставить президента Микласа ратифицировать соглашение.

2

У Шушнига было три дня для получения одобрения своих коллег и президента Микласа. В воскресенье канцлер вернулся в Вену, а срок истекал во вторник, 15 февраля. Он сразу же встретился с Микласом, который готов был амнистировать сидящих в тюрьмах австрийских нацистов, но решительно противился назначению Зейсс-Инкварта. «Я готов дать ему любой пост, – сказал Миклас, – но только не полицию и армию».

Новость о секретной встрече в Берхтесгадене скоро распространилась по кофейням – неофициальному парламенту Австрии, и тревожное настроение охватило страну. В кабинете начались резкие споры, одна группа министров критиковала Шушнига, другая одобряла его осторожную политику. За сутки до истечения срока гитлеровского ультиматума разногласия между сторонами были настолько глубоки, что президент созвал чрезвычайное совещание. Описав ситуацию, Шушниг представил три варианта: назначить другого канцлера, который не будет обязан выполнять Берхтесгаденское соглашение; выполнить соглашение с новым канцлером; выполнить его с ним, Шушнигом.

Когда было получено сообщение о немецких маневрах у границы, в комнате воцарилась атмосфера отчаяния, и дискуссия стала бурной. Выдвигались самые невероятные предложения, например, о передаче Германии города Браунау, где родился Гитлер. Шушниг был уверен, что если хотя бы одно из требований Гитлера будет отвергнуто, он вторгнется в Австрию. Наконец Миклас уступил давлению и с неохотой согласился с третьим вариантом канцлера: оставить Шушнига на своем посту и принять берхтесгаденский пакт.

Гитлеровский блеф в Бергхофе, наряду с лжеугрозой вторжения, запугал Австрию и вынудил ее капитулировать. В этот вечер был образован новый кабинет. В Вене усиливались голоса, требовавшие, чтобы Шушниг откровенно сообщил, что же произошло в Берхтесгадене. Но, пообещав молчать до выступления Гитлера в рейхстаге в воскресенье 20 февраля, он сдержал свое слово как человек чести.

Германская миссия сообщила в Берлин, что «из-за политических и экономических последствий соглашений Вена взбудоражена», что город «похож на муравейник» и «немало евреев готовится эмигрировать». Это было подтверждено сообщениями агентов СД Гейдриху. В частности, один агент докладывал, что канцлер подвергается сильным нападкам со стороны евреев и католиков, что евреи вывозят из страны свои капиталы в Швейцарию и Англию.

20 февраля Гитлер произнес в рейхстаге речь, которая передавалась также на Австрию. Сообщив, что он и Шушниг «внесли вклад в дело мира в Европе», он обвинил Австрию в дискриминации «германского меньшинства», которое, по его словам, «подвергается постоянным страданиям за свои симпатии и стремление к единению со всей германской расой и ее идеологией». Он продолжал ораторствовать, приводя факты и цифры и доведя собравшуюся в оперном театре публику до патриотического экстаза.

А в Вене улицы были пустынны: люди прилипли к приемникам, слушая Гитлера. Местные нацисты были воодушевлены и после речи своего фюрера начали собираться группами, выкрикивая: «Зиг хайль! Хайль Гитлер!»

Хотя в Риме к этой речи отнеслись с симпатией и пониманием, там ощущалось подспудное недовольство тем, что в ней был обойден вопрос о независимости Австрии. Германский поверенный в Риме сообщал: итальянцы недовольны тем, что в нарушение пакта 1936 года Гитлер заранее не проконсультировался с ними, и что если так будет продолжаться, может наступить конец «оси».

Ответ Шушнига Гитлеру прозвучал четыре дня спустя на заседании федерального парламента. Сцена в зале была украшена множеством красных и белых тюльпанов, словно укрыта национальным флагом Австрии. Около трибуны стоял бюст мученика Дольфуса. Когда канцлер вышел на трибуну, его приветствовали криками: «Шушниг! Шушниг!» Все ожидали, что его речь будет боевой. «В повестке дня только один вопрос: Австрия», – заявил он усталым голосом. Это вызвало новые ликующие возгласы. Вдохновленный, он страстно заговорил о тех, кто боролся за независимость Австрии, начиная с Марии Терезии и кончая Дольфусом. Никогда ранее Шушнинг не произносил такой эмоциональной речи, исчезла его интеллигентская сдержанность. Когда канцлер заговорил о Берхтесгаденском соглашении, его тон стал более жестким: «Мы дошли до предела уступок. Пришла пора остановиться и сказать: «Дальше идти нельзя». «Девизом Австрии, – продолжал канцлер, – является не национализм, не социализм, а патриотизм». Страна останется свободной, и ради этого австрийцы будут драться до конца. Он закончил словами: «Красно-бело-красный! Австрия или смерть!»

Депутаты встали и устроили ему бурную овацию. На улице собирались толпы людей, распевавших патриотические песни. Энтузиазм Вены передался всей стране и докатился до Парижа. В прениях во французском парламенте на следующий день министр иностранных дел заявил, что независимость Австрии является «обязательным элементом балансасил в Европе», а один из депутатов даже предсказал, что «судьба Франции будет решена на берегах Дуная».

По всей Австрии местные нацисты устраивали демонстрации. Их центром был Грац, где во время речи Шушнига на городской ратуше был поднят нацистский флаг. Игнорируя правительственный запрет на политические митинги, нацисты объявили о проведении в конце недели митинга с участием 65 тысяч членов партии со всей страны. Шушниг реагировал решительно, послав в Грац бронепоезд. Нацисты пошли на попятную и отменили митинг, хотя это было слабым утешением для канцлера. Выступления нацистов полагалось подавить Зейсс-Инкварту и полиции, а не армии.

3

Французы негодовали по поводу угроз Гитлера в адрес Австрии и предложили Лондону выступить с совместной нотой протеста. Но это предложение поступило в неудачный момент. Антони Идеи только что ушел в отставку, и министерство иностранных дел оставалось без руководителя. Английская общественность еще не была возбуждена событиями в Австрии, а премьер-министр был твердо привержен политике умиротворения Германии. В этом его поддерживала лондонская «Таймс», всячески преуменьшавшая значение событий в Австрии.

Даже осуждение президентом США Рузвельтом осенью 1937 года агрессивных намерений нацистской Германии не подействовало на Чемберлена. Не повлияло на него и предложение президента объявить «карантин» японцам, нацистам и фашистам. Рузвельт послал в Лондон своего представителя капитана Ройяла Ингерсола с инструкцией изучить возможности осуществления военно-морской блокады Японии. Это предложение получило одобрение в английском адмиралтействе. Но Чемберлен заблокировал этот план и отверг в начале 1938 года другое предложение Рузвельта о созыве международной конференции по обсуждению принципов международного права для обуздания «бандитских стран», как их называл в частном порядке американский президент. Вначале Рузвельт не сразу понял смысл этого английского отказа, но вскоре ему стало ясно, что нежелание Чемберлена участвовать в такой международной конференции означает, что английское правительство не будет принимать участия ни в каком «карантине», будь то на Востоке или в Европе. Отпор Чемберлена был таким ударом для Рузвельта, что вынудил его прекратить активную внешнюю политику, которая могла бы остановить дальнейшую агрессию в мире и таким образом изменить ход истории.

3 марта английский посол в Германии сэр Невил Гендерсон посетил Гитлера и сообщил ему, что правительство Великобритании в принципе готово обсудить все назревшие вопросы. Несмотря на явные усилия Гендерсона проявлять дружелюбие и корректность, «манеры этого изысканного английского джентльмена, – вспоминал переводчик Шмидт, – всегда как-то раздражали и Риббентропа, и Гитлера, которые не выносили «светских людей». В течение десяти минут Гендерсон излагал цель своего визита: искреннее желание улучшить отношения между двумя странами. Англия, сказал он, готова сделать определенные уступки в урегулировании серьезных проблем ограничения вооружений и в мирном решении чешской и австрийской проблем. Какой вклад готов сделать Гитлер в дело безопасности и мира в Европе?

Во время этого пространного заявления Гитлер хмуро сидел, вжавшись в кресло, и когда Гендерсон закончил, сердито ответил, что лишь незначительная доля австрийцев поддерживает Шушнига. Почему Англия, раздраженно говорил он, упорно противодействует справедливому урегулированию и вмешивается в «германские семейные дела»? Потом фюрер перешел в наступление, утверждая, что советско-французский и советско-чехословацкий пакты являются явной угрозой Германии, которая поэтому и вынуждена вооружаться. Следовательно, любое ограничение вооружений зависит от русских. А эта проблема усложняется «тем фактом, что доверять доброй воле такого монстра, как Советский Союз, то же самое, что доверять понимание математических формул дикарям. Любое соглашение с СССР совершенно бесполезно, и Россию никогда нельзя допускать в Европу». Беседа носила сумбурный характер, и за два часа австрийский вопрос так и не был конкретно обсужден.

На следующий день Гитлер послал в Австрию своего главного экономического советника Вильгельма Кеплера. Представившись Шушнигу, тот сформулировал новые жесткие требования. Но главный интерес Кеплера затрагивал сферу экономики, так как он считал аншлюс финансовой необходимостью для обеих стран и хотел выглядеть как благодетель, а не как хищник. «Желанием фюрера в то время, – вспоминал Шушниг, – было эволюционное развитие, другими словами, он хотел покончить с Австрией изнутри». Наступила пора, заявил Кеплер, ускорить этот процесс.

Шушниг резко реагировал на новые требования Кеплера, такие как назначение нациста министром экономики, отмена запрета на «Фелькишер беобахтер» и официальная легализация национал-социализма. Как, спросил возмущенный канцлер, может Гитлер выдвигать новые домогательства всего лишь через три недели? Его правительство будет сотрудничать с австрийскими нацистами только на основе признания независимости Австрии. Кеплер после встречи сообщил в Берлин, что Шушниг, по его мнению, ни в коем случае не поддастся силе, но если с ним разумно обращаться, может пойти на уступки.

Тем временем в Вене штурмовики и рядовые нацисты одну за другой устраивали провокационные демонстрации в еврейском районе города, а между ними и сторонниками Шушнига возникали потасовки. Как правило, патриотам доставалось сильнее, так как полиция непосредственно подчинялась министру внутренних дел Зейсс-Инкварту, а не Шушнигу.

В отчаянии 7 марта Шушниг направил обращение Муссолини, предупредив его, что для спасения положения может пойти на плебисцит. Дуче дал успокоительный ответ, в котором, ссылаясь на заверение Геринга о том, что Германия не применит силу, советовал Шушнигу не проводить плебисцита. Ответ был слабым утешением для канцлера, которому извне угрожало иностранное вторжение, а внутри страны – протесты рабочих против его мягкотелости и нападки нацистов за различные запреты. Он решил игнорировать совет Муссолини.

9 марта в тирольском городе Инсбрук он объявил о плебисците. Шушниг поднялся на трибуну, одетый в традиционную австрийскую серую куртку и зеленый жилет, и с воодушевлением заявил, что через четыре дня народ пойдет на избирательные участки, чтобы ответить на один вопрос: «Вы за свободную, независимую и единую Австрию?» Второй раз он выступал как оратор, а не как ученый. «Тирольцы и австрийцы, скажите «да» Тиролю, «да» Австрии!»– призвал он и закончил речь на тирольском диалекте, процитировав слова Андреаса Хофера, призвавшего народ к борьбе против Наполеона словами: «Люди, наступила пора!» 20-тысячная аудитория устроила ему овацию. Большинство радиослушателей тоже были воодушевлены. Однако бывший вице-канцлер принц Штархемберг сказал жене: «Это означает конец Шушнигу, но, будем надеяться, не конец Австрии. Гитлер никогда не простит этого».

Голосование за свободную и единую Австрию, – а такой исход был наиболее вероятным, – означало, что аншлюс может не состояться. А так как союз с Австрией был необходимым предварительным шагом к экспансии на Востоке, плебисцит ставил под угрозу гитлеровскую программу расширения жизненного пространства. Такой вызов фюрер стерпеть не мог, и утром 10 марта он сказал генералу Кейтелю, что австрийская проблема значительно обострилась и следует провести соответствующую подготовку. Кейтель вспомнил, что в свое время генеральным штабом была разработана «Операция Отто» на тот случай, если Отто фон Габсбург попытается восстановить в Австрии монархию. «Подготовьте этот план», – приказал фюрер.

Кейтель помчался в генеральный штаб, где к своему ужасу узнал, что «Операция Отто» была просто теоретическим исследованием. Пожалев о своем рвении угодить фюреру, он поручил генералу Беку представить доклад о возможном вторжении в Австрию. Когда Бек предложил Гитлеру для военной оккупации Австрии использовать два корпуса и 2-ю танковую дивизию, Кейтель был ошарашен, услышав, что эти войска должны быть готовы перейти границу в субботу 12 марта. Для профессионала сама мысль о подготовке такой операции за сорок восемь часов казалась фантастической. Бек заметил, что в таком случае соответствующие приказы различным соединениям должны быть отданы сегодня же вечером, в 6 часов. «Так сделайте это», – распорядился стратег-дилетант Гитлер.

Его больше беспокоила реакция итальянцев на вторжение, и фюрер срочно продиктовал письмо Муссолини. «Австрия, – писал он, – приближается к состоянию анархии, и я не могу стоять в стороне. Руководствуясь своей ответственностью как фюрер и канцлер германского рейха и будучи сыном этой земли, я преисполнен решимости восстановить законность и порядок на своей родине, дать возможность народу решить свою собственную судьбу ясно и открыто». Он напомнил дуче о германской помощи Италии в критический для нее час – во время событий в Абиссинии – и обещал отплатить за поддержку со стороны дуче признанием границы между Италией и рейхом по Бреннерскому перевалу. В полдень он передал запечатанное письмо принцу Филиппу фон Гессену и дал ему указание вручить его дуче лично. Когда принц сел на специальный самолет с корзиной саженцев для своего сада в Риме, он и не думал, насколько важна его миссия.

По всей Австрии расклеивали плакаты с объявлениями о проведении плебисцита. По городам и селам разъезжали грузовики с громкоговорителями, призывающие австрийцев в воскресенье проголосовать за независимую Австрию. В Вене патриоты наконец наделали больше шума, чем нацисты. Они расхаживали по улицам, выкрикивая: «Хайль Шушниг!», «Хайль свобода!», «Мы говорим «да»!». Воодушевленный поддержкой народа, Шушниг продолжал действовать решительно. В ответ на обвинение министра внутренних, дел Зейсс-Инкварта в том, что плебисцит противоречит берхтесгаденским соглашениям, он писал: «Я не буду играть роль марионетки и не могу сидеть сложа руки, пока страна идет к экономическому и политическому разорению». Канцлер призвал Зейсс-Инкварта принять срочные меры для прекращения терроризма.

Зейсс-Инкварта считали ставленником Гитлера, но он тоже не желал потери независимости страны и, хотя симпатизировал политике австрийских нацистов, последние не причисляли его к своим. По идеологии и характеру он был ближе к Шушнигу. Оба считали себя патриотами, оба были набожными католиками, интеллектуалами и любителями музыки. И Зейсс-Инкварт обещал по радио обратиться к своим сторонникам с призывом голосовать положительно.

Шушниг пошел спать, довольный тем, что нацистская угроза плебисциту пресечена, не зная, что Зейсс-Инкварт к тому времени утратил влияние в собственной партии. Австрийские нацисты уже были на улицах, идя колоннами к зданию германского туристического бюро, на фасаде которого висел громадный портрет Гитлера. Вначале их выкрики «Один народ, один рейх, один фюрер!» больше забавляли патриотов, которых было намного больше. Но потом зазвенели стекла разбитых окон, и полиция образовала кордоны, чтобы помешать распространению беспорядков. Не делая ничего, чтобы усмирить разбушевавшихся нацистов, она обрушилась на патриотов, и в результате нацисты стали хозяевами улиц.

4

В два часа ночи 11 марта спешно подготовленный план, все еще носящий кодовое название «Операция Отто», был утвержден. Его лично контролировал Гитлер. «Если другие меры окажутся безуспешными, – предупреждал он, не скрывая угрозы, – я намерен послать в Австрию вооруженные силы в целях предотвращения дальнейших преступных действий против прогерманского населения. Войска для этой цели должны быть готовы к полудню 12 марта. Я оставляю за собой право выбрать конкретное время вторжения. Поведение войск должно создать впечатление, что мы не хотим вести войну против своих австрийских братьев».

В 5.30 утра у кровати Шушнига зазвонил телефон. Звонил начальник полиции, сообщавший, что немцы закрыли границу у Зальцбурга и прекратили железнодорожное сообщение. Канцлер поспешил в свою резиденцию, где узнал, что германские войска в районе Мюнхена приведены в состояние боевой готовности и, вероятно, двинутся на Австрию, а в немецких газетах появились провокационные сообщения о том, что в Вене якобы развешаны красные флаги и толпы скандируют: «Хайль Москва! Хайль Шушниг!»

Около 10 часов министр без портфеля в кабинете Шушнига нацист Гляйзе-Хорштенау прибыл к канцлеру с письменными указаниями Гитлера и Геринга. Его сопровождал побледневший и озабоченный Зейсс-Инкварт, сообщивший о требованиях Берлина: Шушниг должен уйти в отставку, а плебисцит необходимо отложить на две недели с тем, чтобы организовать «легальное голосование» наподобие саарского. Если Геринг не получит ответа по телефону до полудня, он будет считать, что Зейсс-Инкварт не смог выполнить своей задачи, и Германия «будет действовать соответствующим образом». Было уже 11.30, и Зейсс-Инкварт от имени фюрера продлил срок до 14.00.

Шушниг созвал «внутренний кабинет» – своих ближайших советников – для обсуждения положения. Он представил три варианта действий: отказ выполнить ультиматум и обращение к мировому общественному мнению; принятие ультиматума и отставка канцлера; наконец, компромисс, согласно которому требование Гитлера о плебисците принимается, а все остальные отвергаются. Сошлись на компромиссе.

К 14.00 вернулись Зейсс-Инкварт и Гляйзе-Хорштенау. Они не согласились на компромисс, и Шушниг очутился перед неприятным выбором: подчиниться или сопротивляться. Он спешно посоветовался с президентом Микласом, и было решено отменить плебисцит. Вернувшись к себе, Шушниг сообщил об этом решении «внутреннему кабинету». Все были потрясены, наступило гробовое молчание. Затем об этом были извещены Зейсс-Инкварт и Гляйзе-Хорштенау. Те вышли позвонить Герингу.

Геринг потребовал, чтобы Шушниг и его кабинет ушли в отставку, а в Берлин была послана телеграмма с просьбой об оказании помощи. Оба министра вернулись в зал, где находились все члены кабинета, и сообщили об ультиматуме Геринга. Посыпались вопросы. «Не спрашивайте меня, – ответил бледный и взволнованный Зейсс-Инкварт. – Я всего лишь телефонистка». Сделав паузу, он добавил, что немецкие войска вторгнутся в Австрию в ближайшие два часа, если его не назначат канцлером.

Жизнь в Вене продолжалась, словно ничего не произошло. Летали самолеты, сбрасывавшие листовки с призывами голосовать за независимость. По улицам разъезжали грузовики «Фронта в защиту отечества», их приветствовали патриотическими песнями. Казалось, нация была единой. Внезапно веселые вальсы и патриотические песни, звучавшие по радио, были прерваны и прозвучало объявление, что все неженатые резервисты 1915 года рождения должны явиться для прохождения службы. Затем в сторону немецкой границы двинулись военные грузовики с солдатами в касках.

В отчаянии Шушниг обратился за помощью к Лондону. Он сообщил, что, стремясь избежать кровопролития, уступил требованиям Гитлера, и попросил «срочного ответа правительства его величества». По иронии судьбы премьер-министру Чемберлену передали телеграмму во время ленча в честь четы Риббентропов. Чемберлен пригласил Риббентропа для беседы с ним и министром иностранных дел лордом Галифаксом. «Разговор, – сообщил Риббентроп Гитлеру, – проходил в напряженной атмосфере, и обычно спокойный лорд Галифакс был более взволнован, нежели Чемберлен». После того как премьер-министр зачитал телеграмму из Вены, Риббентроп заявил, что ничего не знает о ситуации, и выразил сомнение в правдивости сообщения. Если же оно правдиво, лучше всего искать «мирного решения». Этих слов оказалось достаточно, чтобы успокоить человека, твердо настроенного сохранять хорошие отношения с Гитлером. Чемберлен согласился с Риббентропом, что нет доказательств насильственных действий Германии, и дал указание лорду Галифаксу послать ответ австрийскому правительству, который, возможно, заставил Шушнига содрогнуться: «Правительство его величества не может взять на себя ответственность за рекомендации канцлеру относительно курса его действий, которые могут подвергнуть страну опасностям и против которых правительство его величества не может дать гарантий защиты».

У Шушнига не было иллюзий относительно получения помощи от Англии или Италии, и около 16.00 он подал заявление об отставке. Президент Миклас неохотно согласился, но решительно отказался выполнить приказ Геринга о назначении канцлером Зейсс-Инкварта. Он остановил свой выбор на начальнике полиции, но тот отказался, отказом ответили и генеральный инспектор вооруженных сил, и лидер прежнего правительства. Тогда Миклас попросил Шушнига пересмотреть свое решение. Тот наотрез отказался принять участие в «подготовке Каина к убийству Авеля». Но когда расстроенный Миклас сказал, что все его бросают, Шушниг неохотно согласился продолжать исполнять свои обязанности до назначения нового главы правительства. Потом он вернулся к себе и начал убирать бумаги со стола.

Между тем нервное напряжение в резиденции правительства стало почти невыносимым. Давление из Берлина, особенно со стороны Геринга, нарастало. В 17.00 фельдмаршал кричал по телефону лидеру подпольной организации австрийских нацистов Отто Глобочнику, что новое правительство должно быть сформировано к 19.30, и продиктовал Зейсс-Инкварту список министров, в который включил своего шурина. Через несколько минут Герингу позвонил Зейсс-Инкварт и сообщил, что Миклас принял отставку Шушнига, но поручил ему исполнять обязанности канцлера. Геринг закричал, что если германские требования не будут приняты, «войска перейдут границу, и Австрия перестанет существовать». «Мы не шутим, – добавил он. – Но если к 19.30 поступит сообщение, что вы, Зейсс-Инкварт, – новый канцлер, вторжения не будет». «Если Микласу мало четырех часов, чтобы разобраться в ситуации, он поймет ее через четыре минуты», – зловеще пообещал он.

Через час Зейсс-Инкварт сообщил Герингу, что Миклас отказывается назначить его канцлером. Взбешенный рейхсфюрер приказал своему австрийскому подручному взять власть силой. А в Вене, по приказу из Берлина, нацисты вышли на улицы. В своем кабинете Шушниг слышал крики «Хайль Гитлер!», «Шушнига – повесить!» и топот ног. Решив, что это прелюдия к вторжению, канцлер поспешил к президенту, умоляя его пересмотреть свое решение, но тот был непреклонен. Тогда Шушниг решил выступить по радио.

В 19.50 канцлер подошел к микрофону и сообщил о немецком ультиматуме. Затаив дыхание, австрийцы слушали его взволнованную речь. «Президент Миклас просит меня сказать австрийскому народу, что мы уступили силе. Так как ни при каких обстоятельствах мы не хотим пролития немецкой крови, мы дали указание армии отступить, не оказывая никакого сопротивления в случае вторжения, и ждать дальнейших решений». «Боже, спаси Австрию!»– сказал он в конце. Наступило гробовое молчание, потом зазвучал национальный гимн.

Было почти 20.00, когда Зейсс-Инкварт дозвонился до Геринга, сообщив об отставке правительства и об отводе австрийских войск от границы. Но когда Геринг узнал, что Зейсс-Инкварт еще не назначен канцлером, он закричал: «Вот как! Тогда я даю приказ о выступлении. И все, кто окажет сопротивление нашим войскам, будут расстреляны на месте!»

У здания австрийского парламента собралась стотысячная толпа, нацисты скандировали имя фюрера, размахивали факелами. А в центре города их группы ходили по улицам, распевая нацистские песни и выкрикивая: «Хайль Гитлер!», «Смерть евреям!», «Шушнига – на виселицу!», «Хайль Зейсс-Инкварт!».

Между тем Геринг уговаривал Гитлера отдать распоряжение о вторжении. Наконец в 20.15 фюрер сказал: «Хорошо. Начинайте». Через полчаса он подписал приказ, в котором говорилось, что на рассвете немецкие войска вступят в Австрию, «чтобы предотвратить дальнейшее кровопролитие в австрийских городах». А Геринг по телефону дал указание экономическому советнику Кеплеру: Зейсс-Инкварт должен от имени временного австрийского правительства послать телеграмму в Берлин с просьбой о срочной помощи в наведении порядка путем ввода немецких войск. И добавил: «На самом деле он может ее и не посылать, а только сказать, что послал. Вы меня понимаете?»

Такая «телеграмма» вскоре была вручена Гитлеру. Она дала фюреру возможность выступить в роли освободителя и миротворца. Он приказал войскам вступить на австрийскую территорию с оркестрами и полковыми знаменами. А в 22.25 из Рима позвонил принц Филипп фон Гессен. «Я только что вернулся от Муссолини, – сообщил он Гитлеру. – Дуче воспринял новость очень спокойно. Он шлет вам привет. Австрийский вопрос его больше не интересует».

Воодушевленный Гитлер воскликнул: «Передайте Муссолини, что я никогда этого не забуду! Никогда! Подпишете любые соглашения, которые он предложит. Скажите ему: я его благодарю от всего сердца, я никогда его не забуду! Когда он будет в нужде или опасности, он может быть уверен: я буду с ним, несмотря ни на что, если даже весь мир будет против него!»

В Вене новый канцлер Зейсс-Инкварт попросил Кеплера посоветовать Гитлеру отменить приказ о вводе войск. Он также поблагодарил Шушнига за заслуги перед Австрией и, так как на улицах было полно нацистов, предложил отвезти его домой. Тот согласился. Когда Шушниг спускался по лестнице, он заметил шеренги штатских со свастикой на рукавах. Игнорируя их выброшенные в нацистском салюте руки, бывший канцлер сел в машину Зейсс-Инкварта и уехал.

В Берлине просьба Зейсс-Инкварта не вводить войска вызвала переполох. В 2.30 ночи разбудили Гитлера, сообщив ему об этом, но фюрер категорически отказался изменить свое решение и отправился спать. Между тем военные выражали сомнение в правильности этого шага. Браухич был очень расстроен, а заместитель начальника генерального штаба генерал фон Фибан заперся в комнате, сбросил со стола чернильный прибор и пригрозил застрелить каждого, кто попытается войти.

5

Рано утром в субботу Гитлер в сопровождении Кейтеля вылетел в Мюнхен, чтобы принять участие в триумфальном походе на свою родину. Перед отъездом он подписал листовку с изложением своей версии событий, приведших к кризису. «Сегодня рано утром солдаты германских вооруженных сил перешли границу с Австрией, – говорилось в ней. – Механизированные войска и пехота, немецкие самолеты в голубом небе, приглашенные новым национал-социалистским правительством в Вене, являются гарантами того, что в ближайшее время австрийская нация получит возможность решить свою судьбу путем подлинного плебисцита». Гитлер привнес в листовку личную ноту: «Я сам, фюрер и канцлер, буду счастлив ступить на землю страны, являющейся моим домом, как свободный германский гражданин».

В 8 часов утра его войска устремились в Австрию. В некоторых местах пограничные заграждения были разобраны самими жителями. Это больше напоминало маневры, а не вторжение. Например, 2-я танковая дивизия двигалась, пользуясь туристским путеводителем и заправляясь на местных бензоколонках. Солдат забрасывали цветами, танки двигались с флагами двух стран и были украшены зелеными ветками. «Население видело, что мы пришли как друзья, – вспоминал генерал Хайнц Гудериан, – и нас везде принимали с радостью». Почти во всех городах и селах дома были украшены флагами со свастикой. «Нам пожимали руки, нас целовали, в глазах многих были слезы радости».

Жители Австрии встречают германские войска 13 марта 1938 г. Фото из немецкого федерального архива

Гитлер прибыл в Мюнхен примерно в полдень и во главе колонны автомобилей направился в Мюльдорф, где командующий войсками вторжения генерал фон Бек доложил, что они не встречают сопротивления. Дорога к реке Инн была так забита машинами и зеваками, что колонна Гитлера перебралась на противоположный берег только через несколько часов. Его машина с трудом продвигалась к Браунау через ликующие толпы, многие тянулись к машине, чтобы ее потрогать, словно это была религиозная святыня. Гитлер медленно проехал через древние городские ворота к пансионату «Гюммер», где он родился без малого сорок девять лет назад. В Ламбахе фюрер приказал остановиться у старого монастыря (его гербом была свастика), где он когда-то учился пению.

В Лондоне кабинет собрался на чрезвычайное заседание. Чемберлен сделал мрачный вывод: аншлюс неизбежен, ни одна держава не может сказать: «Если вы идете на войну из-за Австрии, вы будете иметь дело с нами». Такой возможности никогда не было. «Во всяком случае, сейчас так вопрос не стоит», – сказал он и заметил, что свершившийся факт не имеет большого значения.

Было уже темно, когда первый этап «сентиментального путешествия» Гитлера завершился в Линце, где он когда-то в одиночестве бродил по улицам. 100-тысячная толпа на площади окружила кавалькаду в истерическом восторге, поразившем помощников и адъютантов Гитлера. Когда фюрер появился на балконе ратуши с новым канцлером Австрии, люди не помнили себя от радости. По щекам Гитлера текли слезы, и Гудериан, стоявший рядом, был уверен, что это была «не игра».

После короткой прочувствованной речи Гитлер вернулся в отель. Тогда он еще не собирался осуществить аншлюс в полном смысле этого слова и думал скорее о союзе вроде того, какой в свое время был у Австрии с Венгрией. Но энтузиазм населения подсказал иное решение, и фюрер сказал своему ординарцу: «Линге, это судьба. Мне предназначено быть фюрером, который объединит всех немцев в великий германский рейх».

Вечером Зейсс-Инкварт вернулся в столицу, где для встречи фюрера собрались нацисты с факелами. Еще днем танки Гудериана вышли из Линца, но повалил снег, и на дороге, где велись ремонтные работы, скопилось множество машин, поэтому передовой отряд прибыл в Вену лишь за полночь. Тем не менее на улицах стояли толпы людей, которых при виде первых немецких солдат охватило ликование. Войска фюрера встречали цветами. Местные нацисты оборвали в качестве сувениров пуговицы с шинели Гудериана, затем подняли его и понесли в резиденцию. Удивило австрийцев то, что немецкие офицеры бросились в продовольственные магазины, закупая в больших количествах масло, колбасу и другие продукты.

Утром в воскресенье Геринг позвонил Риббентропу в Лондон и рассказал о восторженном приеме, оказанном Гитлеру. Это ложь, сказал он, что Германия якобы предъявила ультиматум Австрии. Риббентроп выслушал это и ответил, что среднему англичанину в общем безразлично, что делается в Австрии. Но все-таки беспокойство его не покидало, и он спросил, будет ли фюрер держаться твердо, если возникнут дипломатические осложнения в связи с оккупацией Австрии.

Геринг послал самолетом курьера к Гитлеру, настаивая на том, чтобы пойти дальше первоначального плана. На этот раз Гитлер отбросил осторожность и приказал сотруднику министерства внутренних дел подготовить закон о воссоединении Австрии и Германии. К полудню он был готов, одобрен и передан Зейсс-Инкварту с указанием обеспечить его принятие в течение дня.

Новый канцлер вначале был ошарашен, но чем дольше он думал о новом законе, тем больше склонялся к его принятию. Кроме всего прочего, Гитлер обещал в течение месяца провести референдум, который придал бы новому закону демократический характер. Убедив себя, что этот шаг не только неизбежен, но «ценен и полезен», Зейсс-Инкварт призвал свой кабинет одобрить закон на том основании, что аншлюс – это «воля народа». Кабинет единодушно согласился передать страну Гитлеру, но президент Миклас снова проявил твердость, отказавшись подписать документ. Он сделал заявление, что ему «препятствуют в отправлении его функций», и передал таким образом свое конституционное право канцлеру.

Хотя Гитлер был уверен, что закон об аншлюсе будет принят, оставалась одна проблема. После разговора по телефону с принцем фон Гессеном он с нетерпением ждал формального одобрения Муссолини. Прошло почти два дня без вестей из Рима. Муссолини был действительно потрясен новостью об аншлюсе, воскликнув: «Этот чертов немец!» Наконец он взял себя в руки и в воскресенье послал короткую телеграмму: «Поздравляю вас с решением австрийской проблемы». Гитлер был вне себя от радости и ответил такой же короткой телеграммой: «Муссолини, я никогда этого не забуду».

Фюреру хотелось разделить свой триумф с Евой Браун, и он позвонил ей, попросив приехать в Вену.

Перед этим он съездил в Леондинг. Вместе с Линге фюрер пришел на могилу родителей на кладбище, расположенное неподалеку от их бывшего дома. Гитлер взял у ординарца венок и попросил его отойти вместе с остальной свитой. Возложив венок на могилу, он молча постоял возле нее несколько минут.

В этот вечер Зейсс-Инкварт, напоминавший больше лакея, чем главу государства, явился к Гитлеру. Фюрер был так растроган, узнав, что закон, по которому Австрия становилась провинцией Германии, был принят, что прослезился. «Да, – сказал он наконец, – хорошая политика сберегает кровь». Так рухнула независимость Австрии, и так завершилось воскресенье 13 марта, день, в который, как надеялся Шушниг, его народ на плебисците подтвердит свою независимость.

6

Под личным руководством Рудольфа Гесса в Австрии началось подчинение государства нацистской партии. Еще более зловещей была организованная Гиммлером нейтрализация и чистка политической оппозиции. В Вене обосновался руководитель СД Гейдрих, и его агенты копались в документах тайной полиции Австрии.

Местные штурмовики начали преследование евреев, вытаскивая их из домов и заставляя счищать пропагандистские лозунги Шушнига со стен и тротуаров. Других принуждали мыть туалеты в казармах СС и подметать улицы. Многих офицеров вермахта такая травля коробила, иногда они просто отправляли старых евреев домой.

Но эти сцены не умеряли пыла большинства венцев, опьяненных событиями последних двух суток. «Невозможно отрицать энтузиазм, с которым здесь воспринято объявление о включение страны в рейх, – сообщал 14 марта английский посол лорду Галифаксу. – Герр Гитлер имеет все основания утверждать, что население Австрии приветствует его действия». А основания были веские. Аншлюс, вероятно, покончит с безработицей. В Австрии тогда не имели работы 600 тысяч человек. Некоторые врачи, например, ходили по домам в поисках пациентов.

Утром 14 марта Гитлер отправился в Вену. Ехал он медленно: мешали толпы, застрявшие машины и танки. Только около пяти часов вечера его колонна достигла столицы. Все здания, в том числе церкви, были украшены австрийскими и немецкими флагами. Массы людей стояли вдоль улиц и кричали до хрипоты при виде Гитлера в открытой машине. Ликование было бурным, стихийным. Машина фюрера остановилась у отеля «Империал», и когда он туда вошел, сбылась еще одна его мечта. В юности он мечтал попасть в этот отель. Теперь с его стен свисали длинные красные знамена со свастикой.

Люди продолжали кричать: «Мы хотим фюрера!» Гитлер вышел на балкон королевского «люкса», поприветствовал народ и удалился. Но толпа не угомонилась, требуя, чтобы фюрер произнес речь. Ему пришлось подчиниться.

Жители Вены приветствуют Адольфа Гитлера. Фото из немецкого федерального архива

Начал он робко, словно был смущен бесконечной овацией, затем перешел к воспоминаниям о том, как по вечерам ходил мимо отеля «Империал». «Я видел мерцающий свет и люстры в вестибюле, – говорил он, – но знал, что и ногой туда ступить не могу. Однажды вечером после метели, когда выпало много снега, я получил шанс заработать денег на еду, сгребая снег. По иронии судьбы пятерых или шестерых из нашей группы послали чистить снег у «Империала». В этот вечер там давали прием Габсбурги. Я видел, как из императорской кареты вышли Карл и Зита и величественно по красному ковру вошли в отель. А мы, бедные черти, убирали снег и снимали шляпы перед каждым приехавшим аристократом. Они даже не взглянули на нас, хотя я до сих пор помню запах их духов. Мы были для них ничто, как падающий снег, и метрдотель даже не удосужился вынести нам хоть по чашке кофе. И я в тот вечер решил, что когда-нибудь вернусь в «Империал» и пройду по красному ковру в этот роскошный отель, где танцевали Габсбурги. Я не знал, как и когда это будет, но я ждал этого дня. И вот я здесь».

Утром 15 марта Гитлер выступил на площади перед 200-тысячной толпой своих почитателей. Теперь, заявил он, у народа Австрии новая миссия, а у страны – новое название: Остмарк. Закончив речь, Гитлер повернулся к диктору радио и вполголоса сказал: «Объявите, что сейчас выступит рейхсгубернатор Зейсс-Инкварт». Тот был просто ошеломлен, узнав, что он из канцлера превратился в губернатора, но воспринял это как должное, тем более, что толпа встретила это объявление одобрительно. В этот день Адольф Гитлер не мог ошибаться.

Затем состоялся парад. За фон Беком на конях проскакали австрийские генералы. Австрийская армия уже была включена в вермахт. Выбрав момент, католик Папен повернулся к Гитлеру и предупредил его, что дух аншлюса может улетучиться, если он подвергнет католическую церковь Австрии такой же дискриминации, как в Германии. «Не бойтесь, – сказал Гитлер, – я знаю это лучше других».

В этот же день кардинал Иннитцер благословил его и заверил, что пока церковь сохранит свои привилегии, австрийские католики будут «самыми верными сыновьями великого рейха, в объятия которого они вернулись в этот знаменательный день». По словам Папена, Гитлер был в восторге от патриотических слов кардинала, тепло пожал ему руку и «обещал все».

Ева Браун тоже была заражена всеобщим ликованием и в открытке сестре Ильзе писала: «Я схожу с ума». Она приехала в город в сопровождении своей матери. Ее поселили в отдельной комнате, напротив покоев сановного любовника, но их личные встречи были настолько «конспиративны», что никто из помощников и адъютантов Гитлера не знал о ее присутствии. В конце дня фюрер вылетел в Мюнхен без Евы.

16 марта Берлин встретил его как победоносного героя. «Германия ныне стала Великой Германией и останется ею», – заявил фюрер. Само провидение, по словам Гитлера, выбрало его для осуществления этого великого союза с Австрией – «страной, которая была самой несчастной, а ныне стала самой счастливой».

Но дома не все было хорошо. Военный суд над генералом фон Фричем, отложенный из-за событий в Австрии, наконец состоялся, и Фрич был признан невиновным. Этот инцидент оказался для Гитлера неприятным сюрпризом, но фюрер применил свой обычный политический трюк: отвлек внимание от суда хвастливыми реляциями о достигнутой победе. Он поспешно собрал рейхстаг, чтобы сообщить о великих событиях в Австрии. Впервые в истории вся немецкая нация пойдет 10 апреля на избирательные участки и докажет верность рейху, а для внутренней консолидации понадобится только четыре года.

Почти все немцы полностью одобряли все, что делал или собирался сделать фюрер, и 25 марта он с уверенностью начал предвыборную кампанию. «Национал-социалистская идея, – заявил он, – идет намного дальше границ маленькой Германии».

Последние десять дней кампании Гитлер провел на своей родине, где Гиммлер и Гейдрих почти полностью перестроили всю службу безопасности. Волна его популярности в Австрии не уменьшилась. Руководители католической церкви направили прихожанам послание, в котором рекомендовали им голосовать «за германский рейх».

Везде Гитлера принимали как спасителя и фюрера. Его возвращение в Линц 8 апреля было встречено новой ,бурей восторга. Вестибюль отеля, где он остановился, всегда был полон людей, жаждущих его видеть. Одним из них был друг детства Густль Кубичек. Гитлер принял его очень тепло и признался, что теперь у него больше нет личной жизни, такой, как в прежние времена. Посмотрев в окно на Дунай и металлический мост, который так его раздражал в детстве, фюрер сказал: «Это безобразие все еще здесь? Ну, ничего, мы это изменим, можешь быть в этом уверен, Кубичек». Затем он стал излагать свои амбициозные планы развития Линца. В городе, говорил он, будет новый большой мост, новый оперный театр с современным залом, новый симфонический оркестр. Последнее напомнило Гитлеру о мечтах Кубичека. Кем он стал? Тот смущенно ответил: клерком. Война, пояснил Густль, вынудила его забросить музыку, иначе он бы голодал. Но он руководит самодеятельным оркестром, а его три сына музыкально одарены. И Гитлер выразил желание позаботиться о судьбе мальчиков: «Я не хочу, чтобы одаренные молодые люди пропадали, как мы. Ты прекрасно знаешь, что мы пережили в Вене». Когда Гитлер поднялся, Кубичек решил, что разговор окончен, но фюрер вызвал адъютанта и дал ему указания об устройстве трех мальчиков Кубичека в консерваторию Брукнера. И это было еще не все. Посмотрев рисунки, письма и почтовые открытки, принесенные Кубичеком, Гитлер предложил старому другу написать книгу об их жизни в Вене. Наконец он крепко пожал Густлю руку и сказал, что они еще не раз увидятся.

В конце дня Гитлер уехал в Вену.

Итоги выборов превзошли все ожидания. В Австрии 99,73 процента избирателей одобрили аншлюс. В Германии за это проголосовали 99,02 процента, а 99,8 процента одобрили список кандидатов в новый рейхстаг. «Для меня, – сказал Гитлер, – это самый счастливый час в жизни». Это также подтвердило его убеждение в правильности выбранного пути. Фюрер был уверен, что надо двигаться дальше – к Чехословакии.

После короткой прочувствованной речи Гитлер вернулся в отель. Тогда он еще не собирался осуществить аншлюс в полном смысле этого слова и думал скорее о союзе вроде того, какой в свое время был у Австрии с Венгрией. Но энтузиазм населения подсказал иное решение, и фюрер сказал своему ординарцу: «Линге, это судьба. Мне предназначено быть фюрером, который объединит всех немцев в великий германский рейх».

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/toland-...j-oblasti-1938
Глава 17

НА ОСТРИЕ БРИТВЫ (май – октябрь 1938 г.

1

Среди деятелей рейха Гитлер был не единственным, кто рассматривал Чехословакию как кинжал, направленный в сердце Германии. Призрак одновременного удара с Востока и Запада в подбрюшье рейха породил контрплан немецких военных под названием «Зеленая операция», предусматривающий внезапное нападение на Чехословакию. Однако в течение двух лет этот план был лишь штабным исследованием. Молниеносный захват Австрии все изменил. За одну ночь Гитлеру представилась возможность нарушить баланс сил в Европе – вонзиться в Чехословакию, нейтрализовать ее грозную оборонительную систему и создать благоприятные условия для похода на Польшу и СССР. Ему нужен был предлог для вторжения, и он его получил: три с половиной миллиона судетских немцев, вдохновленных аншлюсом Австрии, ныне требовали того же, уверяя всех и вся, что их жестоко подавляют как национальное меньшинство. Их претензии, наряду с традиционной враждебностью ко всему чешскому, терзали маленькую республику со времени ее основания. За последние три года Гитлер тайно субсидировал судетскую нацистскую партию, руководимую Конрадом Генлейном, и к 1938 году она контролировала все движение немецкого меньшинства. В конце марта немецкая поддержка приобрела более зловещую форму, когда фюрер назначил Генлейна своим личным представителем с указаниями выдвигать требования, которые чешское правительство не в состоянии будет удовлетворить. Он надеялся, что эта стратегия приведет к постоянным волнениям и даст повод для военного вмешательства Германии.

Однако Гитлера сдерживало опасение, что Франция, Англия и, возможно, СССР воспротивятся его попыткам захвата Чехословакии. Чтобы ослабить эту опасность, ему нужно было благословение своего единственного союзника. Поэтому 2 мая 1938 года в сопровождении свиты из пятисот дипломатов, генералов, охранников, партийных лидеров и журналистов он отправился в Рим.

Гитлер покинул Берлин со смешанным чувством. Да, он был бесконечно рад, что удалось без единого выстрела завоевать Рейнскую область и Австрию, но возобновились боли в желудке, от которых его вроде бы «чудесно» вылечил рецепт доктора Мореля. Мрачные предчувствия побудили фюрера написать в поезде завещание.

Когда они прибыли на вокзал, украшенный флагами, было уже темно. Гитлер был недоволен тем, что его встретил король Виктор Эммануил, а не Муссолини.

Король же был раздражен тем, что Гитлер первым сел в карету. Запряженная четверкой лошадей, она проехала мимо иллюминированных фонтанов. Было светло как днем: улицы освещались прожекторами и факелами. Гостей приветствовали толпы людей. Но Гитлер считал себя униженным ездой в карете. Неужели савойская династия не признает автомобилей? Не понравилась ему и резиденция во дворце: он был неуютным, мрачным и больше походил на музей.

С самого начала его отношения с королем осложнились. Монарх встретил высокого гостя холодно. Гитлер хотел, чтобы его принимал Муссолини. Банкет, устроенный королем, не разрядил атмосферу. Гитлер с нервно бегающими глазами первым вел под руку величественную королеву, которая была выше его. За ними следовал низкорослый король с высокой женой губернатора. Четверка выглядела комично, и Гитлер знал это. Когда королева вошла в зал приемов, итальянцы либо низко кланялись, либо опускались на колени, а некоторые даже целовали бахрому ее платья. «Я не привык к таким церемониям», – признался Гитлер своему пилоту.

За столом он и королева не обменялись ни словом. Особенно раздражало его огромное распятие, свисавшее с ее шеи. Королевская чета оказалась мстительной. Поползли слухи о том, что якобы Гитлер в первую ночь во дворце потребовал женщину и к тому же употребляет наркотики. На представлении «Аиды» в Неаполе после первого акта публика ждала, когда зааплодирует высокий гость. Тот же решил, что инициатива должна исходить от короля, а последний злорадно ухмылялся, делая вид, что не замечает смущения гостя.

После представления Гитлер должен был обойти строй нацистов из местной немецкой колонии. Он приказал Линге принести фуражку и шинель, но королевский адъютант предупредил его, что поезд в Рим отправится через несколько минут. Не желая разочаровывать членов партии, Гитлер выбежал на улицу во фраке и прошел вдоль шеренги своих приверженцев с вытянутой в приветствии рукой. Обычно в такие моменты он держался большим пальцем левой руки за ремень, но брюки на нем были без ремня, и пришлось прижать руку к бедру. Это выглядело комично. «Германский фюрер и рейхсканцлер, – писал Видеман, – был похож на официанта в переполненном ресторане, и он, должно быть, понимал, как смешно выглядит». Как только Гитлер вошел в вагон поезда, он излил свой гнев на Риббентропа, а тот – на начальника протокола, обвинив его в неверности правительству и фюреру.

К моменту возвращения в Рим Гитлер успокоился. На банкете во дворце 7 мая он произнес эффектную речь, которая, по словам Чиано, «растопила лед вокруг него». Он даже предложил Муссолини щедрый подарок – Южный Тироль, что неизбежно должно было вызвать недовольство его соотечественников, особенно в Баварии. Он делал такое предложение еще в 1924 году через Геринга, надеясь получить от Муссолини заем, но тот не дал ни лиры. На этот раз фюрер подавал Муссолини сигнал, что готов к сделке.

Дуче предпочитал действовать из-за кулис, через короля, и упорно избегал серьезных дискуссий. Он загрузил гостя напряженной программой с утра до позднего вечера. Риббентропу наконец удалось вручить Чиано проект договора о союзе, который тот пробежал глазами без комментариев. Но в своем дневнике зять Муссолини записал: «Дуче намерен заключить пакт. Мы это сделаем, потому что у него есть тысяча и одна причина не верить западным демократиям».

Для Гитлера было важно то, что в беседе с Муссолини он затронул самый жгучий для него вопрос – Чехословакию. Дуче дал понять, что эта маленькая страна не представляет для него никакого интереса и он закроет глаза на действия Гитлера. Такое заверение перевешивало все подлинные и мнимые оскорбления, которым фюрер здесь подвергся, и теперь он считал себя свободным сделать следующий шаг.

Президент Бенеш и другие чехословацкие руководители питали иллюзию, что Гитлер не рискнет напасть на их страну из страха вызвать всеобщую войну. Если же он осмелится, то Франция, Англия и Россия сумеют урезонить его. Но эта тройка не видела себя в роли защитников Чехословакии. «Посмотри на карту, – писал Чемберлен своей сестре, – и ты увидишь, что ни мы, ни Франция ничего не сможем сделать для спасения Чехословакии. Она может стать предлогом для войны с Германией. А на это мы не можем пойти... Потому я и отбросил идею предоставления гарантий Чехословакии или французам в связи с их обязательствами перед этой страной».

Отсутствие решимости у британского премьер-министра беспокоило французских руководителей, и хотя они продолжали делать смелые заявления, внимательные наблюдатели были убеждены, что Франция, внешняя политика которой после захвата Рейнской области была привязана к английской, не поспешит на защиту чехов. Третий потенциальный защитник публично призывал Англию и Францию обуздать немцев, но сам для этого ничего не делал. Сталин хотел, чтобы Гитлера сдерживал Запад, а не он. 6 мая советский поверенный в делах в Праге признался в беседе с американским послом, что его страна определенно не окажет Чехословакии никакой военной помощи, если этого не сделает Франция. Кроме того, как они пошлют туда войска? Ведь между ними стоят Польша и Румыния, а обе эти страны отказывались предоставить коридор Красной Армии. Одновременно Сталин в частном порядке заверял Бенеша, что Советский Союз готов помогать ему в военном отношении, «даже если Франция не сделает этого и даже если Польша и Румыния откажутся пропустить советские войска транзитом в Чехословакию».

Все это было направлено на то, чтобы убедить либералов мира: Советы – истинные защитники маленькой осажденной страны. На самом же деле они были готовы прийти на помощь Чехословакии не больше, чем Англия и Франция. Гитлер правильно это оценил, и теперь, заручившись молчаливым одобрением Муссолини, приказал Геббельсу усилить пропагандистскую кампанию против этой несчастной страны. Активизировались и судетские немцы, среди которых прошел слух, что «день» близок. Этот слух усилился, когда 19 и 20 мая поступили сообщения, что гитлеровские войска в составе одиннадцати пехотных и четырех бронетанковых дивизий движутся к чешской границе, и удар может быть нанесен также из Южной Силезии и Северной Австрии.

20 мая Бенеш созвал чрезвычайное заседание кабинета и высшего совета обороны. Без консультации с французскими союзниками он объявил «частичную мобилизацию». К утру 21 мая, когда чешские войска заняли пограничные укрепления и судетские территории, Европу охватила кризисная лихорадка, которой она не испытывала с 1914 года. Малая страна выступила гфотив великой, дав понять, что она не будет пешкой в игре сильных. Тем самым Чехословакия вынуждала своих нерешительных покровителей – Францию и Англию – поддержать ее.

Французский премьер Даладье вызвал германского посла и показал ему приказ о мобилизации. «От вас зависит, – сказал он, – подпишу я его или нет». А в Берлине английский посол Гендерсон предупредил министра иностранных дел Риббентропа, что «Франция имеет определенные обязательства перед Чехословакией, и если их предстоит выполнить, правительство его величества не сможет гарантировать, что события не вынудят его вмешаться». Убежденный в том, что Англия – главный противник, Риббентроп с видом оскорбленной невинности возмущенно отрицал, что немецкие войска угрожают чешским границам. Если Франция и Англия «потеряют рассудок» и применят против Германии военную силу, «мы будем сражаться до конца».

На специальном самолете Риббентроп вылетел из Берлина в Берхтесгаден на встречу с Гитлером. Тот был так же возмущен, как и его министр. Ведь не было никаких крупных перемещений войск в сторону Чехословакии. Кто же тогда пустил слух? Возможно, коммунисты, чехи или антигитлеровская группа, включавшая такие разношерстные личности, как финансовый «бог» Шахт и начальник германской разведывательной службы адмирал Канарис. Но, скорее всего, слухи породила паника.

Западная пресса расписала, что внешнее давление вынудило фюрера отменить вторжение и тем самым совершила ошибку, поставив его в унизительное положение. «Гитлер не начинал военной операции, – писал Вейцзекер, – и потому не мог ее отменить. Но, к сожалению, провокационные статьи в иностранной прессе побудили его к реальным действиям. Отныне он явно был настроен в пользу решения чехословацкой проблемы силой оружия».

Гитлер действовал стремительно. 28 мая он созвал совещание руководителей вермахта, министерства иностранных дел и представителей других ведомств. Когда они, собравшись, ждали вызова у зимнего сада, мнение было единым: Гитлер объявит о новых военных мерах. Взволнованный Геринг отвел в сторону капитана Видемана. «Неужели фюрер не понимает, что делает? Это же означает войну с Францией, а наша армия к этому не готова», – возмутился он и обещал высказать это мнение фюреру.

Гитлер начал спокойно, но его слова имели взрывной эффект. «Я преисполнен непоколебимой решимости стереть Чехословакию с географической карты. Мы будем вынуждены использовать методы, которые, возможно, не сразу встретят одобрение с вашей стороны, господа генералы». Это нападение, пояснил он, будет лишь частью более широкой стратегии по завоеванию жизненного пространства. Когда Германия устремится на Восток, Чехословакия будет угрозой для ее тыла. Следовательно, она должна быть ликвидирована, и сейчас для этого подходящий момент, так как ни Англия, ни Франция не хотят войны. Россия не вмешается, а Италия не проявляет интереса к возможному конфликту.

Когда Гитлер закончил, Геринг бросился к нему с сияющими глазами и схватил его за руку. «Мой фюрер!– воскликнул человек, за час до этого поклявшийся остановить его. – Позвольте мне поздравить вас от всего сердца с вашим уникальным замыслом!»

Не было ни протестов, ни дискуссий. Гитлер подошел к Кейтелю, Браухичу и Беку. «Итак, – сказал он, – мы решим проблему на Востоке. Потом я вам дам три-четыре года, и мы решим проблему на Западе».

Они ничего не ответили. Но на следующий день Бек написал служебную записку. «Германия, – писал он, – не сильнее, чем в 1914 году, и намного более уязвима к атакам с воздуха. Кроме того, она противостоит коалиции из Чехословакии, Франции, Англии и Америки». Противники Германии, делал он вывод, имеют в своем распоряжении время и пространство, а их ресурсы людской силы и стратегического сырья превосходят возможности Германии и ее союзников.

30 мая Бек поделился своим мрачным прогнозом с Браухичем, который спросил у Кейтеля, как довести это до сведения фюрера. Тот посоветовал убрать из записки политический раздел, иначе Гитлер может просто выбросить документ. Браухич последовал этому совету, и в тот же день переработанный документ был передан фюреру во время совещания в артиллерийском училище в Ютеборге. Тот высказал резкие возражения: записка необъективна, она переоценивает военную мощь Франции. «Это было очередной катастрофой для армии, – писал Кейтель, – и привело к уменьшению доверия к Браухичу, о чем я глубоко сожалел, хотя фюрер винил не столько Браухича, сколько Бека и генеральный штаб».

Гитлер был спокоен: с Чехословакией надо покончить до 1 октября. Таким образом, был дан ход четвертому варианту «Зеленой операции». Ускорилась работа над «Западным валом» – системой укреплений на французской границе. На их строительстве работали свыше полумиллиона человек. На этом рубеже предстояло сдержать французов, пока вермахт «займется» Чехословакией. Одновременно была развязана интенсивная пропагандистская кампания с целью, как выразился Гитлер, «запугать чехов угрозами и подавить их способность к сопротивлению, а с другой стороны, дать знак национальным расовым группам поддержать наши военные операции и повлиять на нейтралов в нашу пользу».

Решимость Гитлера идти напролом подкрепило сообщение германского посла в Москве графа Шуленбурга, который заверял, что Чехословакия стремится избежать конфликта и готова пойти на уступки. «Здесь, – отмечал он, – преобладает точка зрения, что в настоящее время Советы будут всеми средствами избегать вовлечения в войну. Причины этой позиции в напряженном внутреннем положении и в боязни войны на два фронта».

2

Хотя Гитлер дал ход «Зеленой операции», его целью был прежде всего шантаж. Речь шла о том, насколько близко можно подойти к порогу войны. Полагаясь на интуицию, как в рейнском и австрийском кризисах, он в июле послал в Лондон своего адьютанта Видемана на неофициальную встречу с лордом Галифаксом. Видеман должен был выяснить, возможен ли официальный визит в Англию Геринга. Гитлер также поручил ему сообщить Галифаксу, что Берлин не может смириться с дискриминацией судетских немцев. «Если в ближайшем будущем не будет удовлетворительного решения, я просто буду вынужден решить его силой. Так и передайте лорду Галифаксу», – сказал фюрер.

Когда Видеман сделал это предупреждение, Галифакс с улыбкой ответил, что многое можно урегулировать мирным путем. Он также согласился на визит Геринга и в общей форме передал приглашение фюреру быть гостем короля. Видеман вылетел обратно в Германию в хорошем настроении. Но несколько часов он был вынужден прождать в Бергхофе, пока фюрер прогуливался с Юнити Митфорд. Когда же Видеман попал к нему и доложил, что англичане положительно отнеслись к визиту Геринга, Гитлер перебил его: «Хватит, больше не надо». Содержание беседы с Галифаксом его не интересовало. «Не знаю, – вспоминал Видеман, – объяснялась ли такая перемена в Гитлере чем-то услышанным им от Юнити Митфорд или же он не хотел усиления влияния Геринга. Во всяком случае, я не получил возможности сообщить ему то, чего он не хотел слышать».

Через несколько недель неофициальный представитель министерства иностранных дел Фриц Хессе был отозван из Лондона и получил нагоняй от Риббентропа за то, что послал сообщение о готовности Чемберлена рассмотреть вопрос о передаче Судетской области Германии. «Что за чепуху вы мне шлете?» – сказал министр. По его словам, как вспоминает Хессе, фюрер был убежден, что англичане ударят по Германии, как только закончат перевооружение. Он заявил Риббентропу: «Международной морали не существует, каждый хватает, что может. Я усвоил этот урок». Гитлер, подчеркнул министр, не позволит англичанам окружить его, он ударит первым.

Хессе объяснил, что личный советник Чемберлена просил его неофициально сообщить следующее: редакционная статья в лондонской «Тайме», в которой говорилось о готовности Англии согласиться с решением, благоприятным для Германии, была инспирирована самим премьер-министром. Разве не лучше для Гитлера получить автономию для судетских немцев без угрозы войны? «Автономия!– презрительно заметил Риббентроп. – Об автономии речь больше не идет». До появления лживых сообщений о передвижении немецких войск, добавил он, Гитлер, возможно, удовольствовался бы автономией. Но теперь этого недостаточно. Услышав такое, Хессе похолодел. Впервые он осознал, что опасность войны реальна, и попросил министра заверить Гитлера, что можно добиться присоединения Судетской области мирным путем. Риббентроп обещал поговорить с Гитлером, но на следующий день вызвал Хессе и сказал, что фюрер высмеял мнение, будто чехи уступят свой военный бастион. «Я просто не верю этому, – сказал фюрер. – Они не могут быть такими глупыми».

В то время как позиция Гитлера ужесточалась, его генералы продолжали противиться политике экспансии. Бек разослал записку, в которой утверждал, что тот, кто развяжет новую войну, понесет суровую ответственность, а последствия поражения будут куда более катастрофическими, чем в 1918 году. В июле он составил пространный меморандум для Браухича, категорически заявляя, что нападение на Чехословакию вызовет большую войну. «Итогом такой войны будет всеобщая катастрофа для Германии, а не только военное поражение». Народ, продолжал он, не хочет войны, а вермахт не готов к ней.

Когда Бек 16 июля представил этот документ, он говорил еще более резко, призывая Браухича организовать сопротивление среди военных руководителей. В его набросках к выступлению говорилось: «История возложит на руководителей вину за кровь. Если мы все будем действовать решительно, войны не будет. Чрезвычайный момент требует чрезвычайных мер».

В начале августа Бек уговорил Браухича созвать совещание высшего армейского командования. На нем он зачитал меморандум, в котором предсказывалось, что вторжение в Чехословакию приведет к всеобщей войне и Германия ее проиграет. Стоит ли Судетская область риска гибели нации? Общее мнение сводилось к тому, что и граждане, и солдаты против войны. Генералы также согласились с тем, что сил достаточно для разгрома чехов, но недостаточно для европейской войны. Лишь двое высказали не слишком принципиальные возражения. Генерал Буш повторил шаблонную фразу о том, что солдаты не должны вмешиваться в политику, а первый нацистский генерал Райхенау предупредил, что разговаривать с фюрером на эту тему следует поодиночке, а не коллективно. Браухич согласился с. этим и предстал перед Гитлером один. Сомнительно, что с фюрером он говорил так же решительно, как со своими коллегами, но даже в мягкой форме его возражения вызвали взрыв, который быстро поставил генерала на место.

Обиженный на нерешительных генералов, Гитлер пригласил 10 августа на обед в Бергхофе наиболее перспективных, на его взгляд, начальников штабов. Три часа подряд фюрер излагал им свои политические теории, но это не произвело никакого впечатления. Но оппозиция сделала фюрера лишь более упрямым, и через пять дней после посещения артиллерийских стрельб около Ютеборга Гитлер пригласил генералов в столовую и объявил, что принял решение разрешить чешскую проблему силой к осени этого года. Он заверил военных, что пока Чемберлен и Даладье у власти, большой войны не будет, и напомнил им о своем даре предвидения.

Два дня спустя советский посол Майский сказал Галифаксу, что германская политика «по крайней мере на 50 процентов состоит из блефа» и что нерешительная позиция французов и англичан «составляет подлинную опасность для мира», поскольку создает преувеличенное впечатление о силе Германии как в ней самой, так и за рубежом.

На следующий день подобную мысль высказал юнкер из Померании Эвальд фон Клейст-Шменцин, давний враг Гитлера. С паспортом, выданным адмиралом Канарисом, он прибыл в Англию в качестве представителя умеренных в германском генеральном штабе, выступающих против гитлеровской агрессии. 18 августа он имел неофициальную беседу с главным дипломатическим советником Галифакса сэром Робертом Ванситартом. Клейст начал разговор с предупреждения о неизбежности войны, если ее не остановят англичане. В Германии только один экстремист, это Гитлер. «Все мои друзья, генералы немецкой армии, знают это, – говорил Клейст. – Уже определена дата, когда мина взорвется». – «Вы хотите сказать, что такие люди, как Геббельс и Гиммлер, не толкают Гитлера в этом направлении?» – спросил Ванситарт. «Я повторяю: они здесь ни при чем. Гитлер принял решение сам. Все генералы против войны, но у них нет силы остановить ее, если они не получат поддержки и помощи извне. Как я уже вам сказал, они знают дату и будут вынуждены начать поход». На вопрос о дате Клейст рассмеялся и сказал: «Вам она, конечно, известна». Ванси-тарту пришлось его убеждать, что такой информации у английского правительства нет. «После 27 сентября будет слишком поздно, – сказал Клейст. – Середина сентября – это последний срок, чтобы остановить операцию. Гитлеру надо дать понять, что Англия и Франция не блефуют, пусть кто-нибудь из английских руководителей публично заявит об этом».

Ванситарт немедленно записал эту беседу для Чемберлена. Но тот был слишком привержен политике умиротворения и не воспринял Клейста всерьез. На следующий день его позиция была подкреплена телеграммой Гендерсона из Берлина. Посол утверждал, что главная опасность войны исходит не от Гитлера, которому есть что терять, а «от сил, работающих на войну, а именно – от немецких и чешских экстремистов, коммунистов и других течений, а также от всеобщей ненависти к нацизму за рубежом».

«Клейст во многом был прав. В стране план нападения на Чехословакию не пользовался поддержкой. Бек снова подал в отставку, а когда Браухич ее не принял, отказался служить. Гитлер решил проблему, приняв отставку и приказав Беку держать ее в секрете «по причинам внешней политики». Будучи лояльным немцем, Бек согласился, но продолжал поддерживать антигитлеровскую группу, которая тайно замышляла заговор с целью ареста Гитлера, как только тот отдаст приказ о начале «Зеленой операции». Редко когда в истории столько военных и гражданских лидеров замышляли свергнуть правительство силой. Среди заговорщиков были командующий Берлинским военным округом генерал Эрвин фон Вицлебен, адмирал Канарис, бывший командующий сухопутньами силами Курт фон Хаммерштайн-Экворд и преемник Бека на посту начальника штаба Франц Гальдер. Последний тайно послал второго эмиссара в Лондон, повторившего предупреждения Клейста, но безрезультатно. В заговор были вовлечены Яльмар Шахт, многие дипломаты и высокопоставленные чиновники.

Усилилось и открытое давление на фюрера. В конце августа Вейцзекер после одного частного обеда отвел Гесса в сторону и предостерег, что если фюрер попытается решить судетскую проблему силой, война между Германией и Западом станет неизбежной. Гесс сообщил об этом предупреждении Гитлеру. Через несколько дней министр финансов Шверин фон Крозиг писал фюреру: «Хорошо зная Англию и англичан, я считаю, что их публичная позиция, выражаемая в традиционно осторожной манере, ясно показывает, что решимость вмешаться не блеф. Даже если Чембер-лен и Галифакс не хотят войны, за ними стоят их наиболее вероятные преемники – поджигатели войны Черчилль и Идеи». Он призывал Гитлера не проявлять поспешность, ибо время все равно работает на Германию. Ее перевооружение и экономический прогресс идут быстрее, чем в других державах. Кроме того, Франция проявляет намерение порвать с Чехословакией, а в Америке усиливается реакция на еврейскую пропаганду против рейха. «Это означает, – продолжал Шверин фон Крозиг, – что мы лишь выиграем, подождав. Поэтому коммунисты, евреи и чехи делают такие отчаянные усилия, чтобы толкнуть нас на войну сейчас».

Все эти уговоры мало действовали на фюрера. Побывав в конце лета на военных маневрах, Гитлер сказал своим двум адъютантам, что война необходима. «Каждое поколение, – добавил он, – должно хоть раз испытать войну».

3 сентября Гитлер вызвал в Бергхоф Браухича и Кейтеля, чтобы обсудить последний вариант «Зеленой операции». К своему неудовольствию, он узнал, что главный удар намечено нанести по центру чешской оборонительной системы силами 2-й армии. Наступление на такую мощную оборону, возразил фюрер, принесет напрасные потери, это будет второй Верден, чего как раз и ждут чехи. Надо нанести главный удар в глубь Богемии силами 10-й армии. Браухич робко запротестовал, ссылаясь на плохое состояние моторизованных дивизий и недостаточную подготовку командного состава, но Гитлер отмел эти возражения и приказал усилить 10-ю армию моторизованными и бронетанковыми дивизиями.

Наблюдатели опасались, что Гитлер открыто заявит о своих намерениях на предстоящем съезде партии в Нюрнберге. На этот «первый съезд Великой Германии» Гитлером были доставлены из Вены символы первого германского рейха: имперский скипетр и имперский меч. Представляя их, он торжественно поклялся, что эти святыни останутся в Нюрнберге навечно. Но в своем выступлении на открытии съезда он ничего не сказал о войне. Когда на следующий день Гитлер принимал дипломатический корпус, Франсуа-Понсэ от имени всех послов поблагодарил его за прием и подчеркнул, что величайшая слава государственного деятеля состоит в достижении своей цели так, чтобы ни одна мать не плакала. По словам Видемана, фюрер «злорадно ухмыльнулся».

Тот факт, что Гитлер не затронул в своей речи международных вопросов, вызвал многочисленные догадки и слухи. Кое-кто говорил, что он «свихнулся» и пойдет на войну любой ценой. В тот день Гендерсон разговаривал с ближайшими советниками Гитлера, делая упор на необходимость англо-германского сотрудничества в решении судетской проблемы. Геринг сообщил ему, что в конце месяца он намеревается поехать на охоту, и выразил надежду, что «чехи не нарушат его планов какой-нибудь глупостью». Тогда же английский посол получил из Лондона указание высказать Гитлеру «личное предупреждение», что Англия «не будет стоять в стороне» в случае конфликта. Гендерсон запротестовал: «Гитлер на грани сумасшествия, и второй кризис подтолкнет его к войне». В Лондоне с этим молчаливо согласились.

Убежденный, что Англия не пойдет на риск войны из-за Чехословакии, Гитлер несмотря ни на что готовил агрессию. «Вы знаете, я как путник, который должен перейти через пропасть по острию бритвы, – сказал он Франку. – Но я должен, просто должен через нее перейти».

9 сентября он вызвал в Нюрнберг Кейтеля, Браухича и Гальдера. Новый начальник штаба сухопутных сил изложил измененный вариант «Зеленой операции». К удивлению Гитлера, главный удар по-прежнему предлагалось нанести силами 2-й армии, но путем операции на охват и окружение, чего не было в первоначальном варианте. Последнее Гитлеру понравилось, однако он возразил, что и этот план не гарантирует быстрый успех, крайне необходимый с политической точки зрения. «Первая неделя, – подчеркивал Гитлер, – политически решающая, надо завоевать как можно большую территорию». Немецкие гаубицы не смогут уничтожить чешские укрепления, и, кроме того, план исключает элемент внезапности. Фюрер продолжал читать лекцию Гальдеру и Браухичу (Кейтель уже согласился с ним во всем), потом потерял терпение и категорически приказал генералам сделать так, как он хочет. Генералы ушли и засели за работу.

На следующий день публично высказался Геринг. «Европейский пигмей, – заявил он, – делает жизнь невыносимой для человечества. Чехи, эта подлая раса карликов без какой-либо культуры, подавляют цивилизованную расу, а за ними вместе с Москвой можно увидеть вечный облик еврейской нечисти!»

Но, похоже, слова Геринга не сильно обеспокоили Бенеша, а тем более Чемберлена. 11 сентября премьер-министр Англии заявил в беседе с группой журналистов: «Герр Гитлер неоднократно выражал свое желание сохранить мир, и было бы ошибкой полагать, что эти заявления неискренни».

Нацистский съезд завершился 12 сентября, и многие в мире со страхом ждали, что скажет Гитлер. Церемония закрытия состоялась на все том же громадном стадионе, который стал традиционным местом проведения нацистских торжеств. К 19.00 под рев «Зиг хайль!» появился фюрер, в свете прожектора медленно прошедший к трибуне с вытянутой вперед рукой. Вначале он пространно говорил о партийных целях. Некоторые иностранные наблюдатели подумали, что он не собирается касаться острых проблем. Внезапно Гитлер набросился на чехов: «Я не допущу, чтобы здесь, в центре Европы, возникла вторая Палестина. Бедные арабы беззащитны и одиноки. Но немцы в Чехословакии не беззащитны, не одиноки, и люди должны помнить это».

Публика взревела: «Зиг хайль! Зиг хайль!»

Этого момента мир ждал целую неделю, но ультиматума не последовало. Гитлер потребовал лишь справедливости для судетских немцев, однако в конце зловеще намекнул: «Мы сожалеем, что это может нарушить наши отношения с другими европейскими странами, но вина лежит не на нас».

Французы, англичане и чехи испытывали такой страх, что даже эти грозные слова показались им умеренными. В политических кругах господствовало мнение, что Гитлер хотел приободрить немецких экстремистов, а сам готов искать мирное решение. Так считал и Муссолини. Прослушав выступление фюрера по радио, он заметил: «Я ожидал более сильной речи. Ничто еще не потеряно».

3

Чувство облегчения было, однако, кратковременным. Речь Гитлера вдохновила судетских немцев на активные выступления. К утру пограничный город Эгер весь был увешан нацистскими флагами. Десять тысяч немцев заполнили улицы, скандируя: «Мы хотим самоопределения!» Полиция открыла огонь, один демонстрант был убит, около десятка ранено. В ближайшие сутки кровавые беспорядки охватили всю Судетскую область, число убитых выросло до двадцати одного. По призыву Генлейна судетские немцы начали забастовку и отказались платить налоги.

Прага объявила осадное положение. В пограничных районах было введено военное положение, жертв становилось все больше и больше. По всей Европе прошли слухи, что Гитлер готовит ультиматум и прямое вторжение. Париж и Лондон запаниковали. В тот вечер Даладье направил срочное послание Чемберлену. «Вторжения в Чехословакию, – говорилось в нем, – нужно избежать любой ценой, иначе Франция будет вынуждена выполнить обязательства по своему договору». Он предложил пригласить Гитлера на встречу для выработки разумного урегулирования. Загадочный ответ Чемберлена озадачил Даладье: «Я пришел к решению. Думаю, оно будет полезным. Пока я не могу вам сказать, дам знать позднее». В тот вечер Чемберлен направил телеграмму Гитлеру, предложив встретиться один на один. Гитлер был приятно удивлен и ответил Чемберлену согласием. Встреча должна была состояться на следующий день в Берхтесгадене.

В Англии первая реакция облегчения переросла в энтузиазм по поводу того, что премьер-министр сделал такой смелый шаг ради сохранения мира. В Праге продавцы газет кричали: «Экстренный выпуск! Читайте, как глава Британской империи едет лебезить перед Гитлером!» Чешские граждане стихийно собирались на улицах, выражая поддержку президенту в его решимости сопротивляться. В Риме Муссолини заметил своему зятю Чиано: «Войны не будет. Но это конец английскому престижу».

Рано утром 15 сентября Чемберлен вышел из своей резиденции на Даунинг-стрит под приветственные возгласы собравшейся толпы. Перед тем как подняться в самолет, в присутствии Галифакса и других руководителей он остановился перед микрофонами Би-Би-Си и заявил: «Моя политика всегда направлена на обеспечение мира».

В восемь утра самолет поднялся в воздух. Это был первый длительный полет 69-летнего премьер-министра, и он был по-детски взволнован. Как и его отец, преуспевающий бизнесмен, ставший крупным государственным деятелем, Чемберлен был набожным человеком, воплощением викторианских достоинств. Худощавая, аскетическая фигура, сдержанные манеры и сардоническая улыбка делали его похожим на директора английской школы. Только самые близкие люди знали, что за внешней строгостью премьера скрывается болезненная робость.

Вопрос состоял в том, сможет ли такой человек, убежденный, что фюрер полусумасшедший и с ним надо обращаться осторожно, справиться с ситуацией. Во время полета Чемберлен не мог избавиться от «дурных предчувствий», но утешал себя тем, что у него в руках тоже есть козыри и что Чехословакия, пока он ведет переговоры с фюрером, будет в безопасности.

В пятом часу Чемберлен со свитой прибыл в Бергхоф. У входа на веранду их встретил вежливый хозяин, пригласивший на чай. Гитлер поинтересовался, какую процедуру хотел бы предложить гость. Чемберлен ответил, что предпочел бы разговор с глазу на глаз. Гитлер согласился и повел премьер-министра с переводчиком Шмидтом наверх, в свой кабинет, оставив внизу недовольного Риббентропа.

Гитлер спокойным тоном изложил свои претензии к соседям. Чемберлен внимательно слушал и, глядя прямо в лицо фюреру, сказал, что готов обсудить возможность удовлетворить любые немецкие претензии, пока не применяется сила. «Сила!– воскликнул Гитлер возмущенно. – А кто ее применяет?» Разве Бенеш не использует силу против судетских немцев? На улице завывал ветер, лил дождь, а Гитлер извергал такой поток слов, что Чемберлен попросил его остановиться, чтобы осмыслить услышанное. «Я этого больше не потерплю! – кричал Гитлер. – Так или иначе я урегулирую этот вопрос и сделаю все, что считаю нужным».

Чемберлен был ошарашен, но ответил решительно: «Если я вас правильно понял, вы намерены двинуться на Чехословакию. Зачем же вы меня приглашали в Берхтесгаден? Ведь эта поездка – напрасная трата времени, и в таком случае мне лучше всего немедленно вернуться в Англию. Все остальное кажется бессмысленным».

Очевидно, Гитлер не ожидал такой контратаки и, подумав, сбавил тон. «Если при рассмотрении судетского вопроса, – уже более спокойно сказал он, – вы готовы признать право немцев на самоопределение, мы можем продолжить дискуссии с тем, чтобы посмотреть, как это право можно осуществить на практике». Чемберлен не сразу согласился, заметив, что плебисцит в Судетской области связан с большими практическими трудностями и что дать Гитлеру ответ на вопрос о самоопределении он сможет только после консультаций со своим кабинетом. «Потому я предлагаю прервать переговоры, – заявил премьер, – А я вернусь в Англию и потом снова с вами встречусь». Когда Шмидт переводил первую часть фразы, Гитлер явно заволновался, но поняв, что Чемберлен еще раз с ним увидится, не смог скрыть своего облегчения и сразу же на это согласился. Когда Чемберлен спросил, как^будет тем временем складываться ситуация, Гитлер без колебаний ответил, что не отдаст приказа о выступлении, если не случится каких-либо особо «зверских инцидентов».

Так закончилась трехчасовая беседа. Спускаясь вниз по лестнице, Гитлер любезно предложил гостю посмотреть на живописные окрестности, но тот ответил, что на это нет времени, ведь «на карту поставлены человеческие жизни». Чемберлен выехал из Бергхофа, довольный беседой. «Я установил определенное доверие, чего и добивался, – писал он сестре. – Несмотря на жесткость и безжалостность, замеченные мной на его лице, у меня создалось впечатление, что это человек, на которого можно положиться, если он дал слово».

Зато Рузвельт был далек от эйфории. Опасаясь, что переговоры лишь отодвигают неизбежный конфликт, президент на заседании правительства посетовал на то, что Чемберлен «за мир любой ценой», резко заметив, что Англия и Франция, очевидно, оставят чехов в беде, а потом «смоют кровь со своих иудиных рук». К концу недели выявилась оппозиция Чемберлену в его собственном кабинете, но он твердо стоял на своем. Американский посол Джозеф Кеннеди послал премьер-министру зловещий доклад известного летника Чарльза Линдберга, первым перелетевшего через Атлантику, о подавляющем превосходстве германской авиации, в чем его убедила недавняя инспекционная поездка по частям люфтваффе. На Чемберлена это произвело такое же впечатление, как и на Кеннеди: раз Англия плохо подготовлена к войне, надо придерживаться политики умиротворения.

18 сентября Чемберлен заявил прибывшему в Англию Даладье: «Часть территории необходимо уступить рейху. Но нам будет очень трудно перекроить Чехословакию, если само чехословацкое правительство не признает необходимость изменения границ». Даладье согласился, что «дружеское давление», возможно, убедит чехов уступить «некоторые части судетской территории». В то же время надо будет обеспечить «какие-то международные гарантии того, что осталось», и Германия должна присоединиться к таким гарантиям. Чемберлен после некоторых колебаний согласился. Он был очень доволен собой и написал сестре: «Дела идут по намеченному мной пути».

Оставалась неприятная обязанность сообщить чехам, что они должны уступить Судетскую область. Когда английский посланник сэр Бэзил Ньютон поставил в известность Бенеша, тот так разволновался, что отказался даже обсуждать этот вопрос. Смущенный Ньютон подчеркнул, что это следует одобрить быстро, поскольку Чемберлен через два дня возобновит переговоры с Гитлером. Бенеш с горечью сказал, что Чехословакию бросают на произвол судьбы, а данные ей гарантии оказались бесполезными. Он опасался, что предложенное решение не будет окончательным, а станет лишь этапом на пути захвата Чехословакии Гитлером. Тем не менее Ньютон сообщил в Лондон, что, по его мнению, «Бенеш скорее всего согласится».

Пока Чемберлен весь день 19 сентября с нетерпением ждал ответа, Бенеш в отчаянии обратился за помощью к другому государству. 20-го числа он пригласил советского посланника и задал ему два вопроса: выполнит ли СССР свои договорные обязательства, если это сделает Франция? В случае нападения Гитлера поддержат ли Советы Чехословакию в обращении к Лиге Наций, если Франция откажется сделать это? Положительные ответы из Москвы поступили к 19.00, а через сорок пять минут чешский министр иностранных дел Крофта заявил Ньютону, что его правительство отвергает англо-французское предложение.

Однако вскоре после этого французский коллега Ньютона Виктор Делакруа был срочно приглашен к чешскому премьер-министру Годже. Тот просил французского посланника организовать телеграмму из Парижа об отказе выполнять договор, если дело дойдет до войны. «Это единственный путь спасти мир», – заявил премьер и заверил Делакруа, что действует с согласия Бенеша. Но это было ложью.

Делакруа и Ньютон послали донесения в свои столицы. Ньютон предложил, чтобы Галифакс выслал Бенешу ультиматум с требованием принять предложение «безоговорочно и незамедлительно, ибо в противном случае правительство его величества не будет проявлять дальнейшего интереса к судьбе страны».

Несмотря на поздний час, Галифакс поспешил на Даунинг-стрит. Он вернулся в свое министерство после полуночи и дал указание Ньютону потребовать от чехов пересмотреть свою позицию, иначе Чемберлен будет вынужден отложить или отменить свою вторую встречу с Гитлером.

В два часа ночи Ньютон и Делакруа пришли в президентский дворец. Бенеш был настолько потрясен услышанным, что не мог сдержать слез. Преданный союзниками, он обещал дать ответ к полудню.

Первым о согласии Ньютону сообщил двуличный Годжа: ответ ожидается положительный и скоро будет дан официально. Но споры в правительстве продолжались еще долго, и только после обеда Ньютону и Делакруа были переданы ноты, в которых сообщалось, что чехословацкое правительство «с сожалением» принимает англо-французское предложение. Вечером правительство Бенеша публично объявило о своей капитуляции. «Мы полагались на помощь своих друзей, но когда встал вопрос об отторжении нашей территории силой, стало очевидным, что европейский кризис приобретает слишком серьезный характер, – говорилось в коммюнике. – Поэтому наши друзья посоветовали нам купить свободу и мир ценой самопожертвования... Президент республики и наше правительство не имели иного выбора, ибо оказались одни».

Гитлер одерживал победы чужими руками.

4

Утром 22 сентября Чемберлен вылетел на вторую встречу с Гитлером. На этот раз ее было намечено провести в Бад-Годесберге на Рейне. Когда самолет премьер-министра приземлился в Кельне, его приветствовали высокопоставленные деятели и почетный караул, а оркестр СС исполнил английский гимн «Боже, храни короля». Гостей разместили в отеле «Петерсберг», расположенном на холмистом берегу Рейна. Гитлеру очень нравился вид из ресторана – он часто там бывал и хотел, чтобы этим пейзажем полюбовались и гости. Сам он остановился в отеле «Дреезен», где на 17.00 была запланирована первая встреча. Чемберлена повезли туда на пароме.

Когда собеседники уединились в комнате для совещаний, Чемберлен рассказал, каких уступок ему и французам удалось добиться от чехов. Он подробно остановился на способах и путях передачи Германии Судет и упомянул о гарантиях, данных англичанами и французами чехам. Затем английский премьер с довольным видом откинулся на спинку кресла, словно спрашивая: «Ну как? Хорошо я поработал в эти пять дней?»

Гитлер, однако, встретил сообщение гостя со скучным видом. «Очень сожалею, господин Чемберлен, – сказал он, – но я не могу больше обсуждать эти вопросы. После событий последних пяти дней такое решение меня не устраивает». Премьер-министр выпрямился, в его глазах под густыми бровями появился сердитый блеск, и он с возмущением сказал, что это решение точно соответствует требованиям фюрера, выдвинутым в Берхтесгадене. В ответ Гитлер заявил, что договор о ненападении с чехами невозможно заключить без удовлетворения претензий поляков и венгров, и резко потребовал, чтобы Судетская область была занята немцами «немедленно».

Чемберлен ответил, что он разочарован и удивлен такой позицией. Это совершенно новое требование, выходящее за рамки берхтесгаденской договоренности. Рискуя своей политической карьерой, он, Чемберлен, приехал в Германию с планом, который дает фюреру все, чего тот хотел. Призывая фюрера «сделать все, что в человеческих силах, для урегулирования конфликта спокойным, мирным путем», английский премьер попытался выяснить, заинтересован ли Гитлер в достижении принципиального согласия и есть ли у него какие-либо предложения в этом плане.

Ответ вызвал у Чемберлена холодный пот: немедленная оккупация Судетской области немецкими войсками, причем границы будут определены позднее в результате плебисцита. Поскольку это означало почти полную капитуляцию чехов, последовал резкий спор, который был усилен запиской, переданной Гитлеру. В ней сообщалось, что в Эгере были расстреляны двенадцать немецких заложников. Фюрер разразился бранью по адресу чехов и кричал, что «если Прага попадет под большевистское влияние и будет продолжать расстреливать заложников, он пошлет войска немедленно».

Несмотря на внешнее спокойствие, премьер-министр, возвращаясь по Рейну в свою резиденцию, был возмущен. Он даже подумал, не совершил ли ошибку. Может, следовало прекратить переговоры и вернуться домой? Неужели Гитлер на самом деле находится на грани безумия? Если так, он, Чемберлен, обязан найти выход из тупика. Вопрос в том, каким образом.

Он был не единственным, кто сомневался в рассудке Гитлера. Некоторые газетчики уже распространяли версию, что фюрер был так разъярен чешским кризисом, что бросался на пол и жевал угол ковра. «Я был очевидцем многих таких «припадков», – писал впоследствии Видеман, – и могу сказать, что они не отличались от проявлений других людей с горячим темпераментом и недостаточным самоконтролем».

Некоторые близкие к фюреру люди считали, что он проявлял гнев ради эффекта. Если это так, его срывы в тот день явно поставили оппонента в оборонительное положение, и Чемберлен написал ему примирительное письмо, предлагая выяснить у чехов возможность предоставления судетским немцам права самим поддерживать законность и порядок.

После завтрака 23 сентября письмо было доставлено Гитлеру, но тот расценил послание как отказ и после лихорадочных дискуссий с Риббентропом и другими советниками составил резкий ответ, излагавший все высказанное на встрече. Гитлер дал указание Шмидту вручить свое послание английскому премьеру.

Когда Шмидт вернулся, Гитлер нетерпеливо спросил: «Что он сказал? Как он воспринял письмо?» Узнав, что Чемберлен не проявил ни волнения, ни гнева, фюрер явно успокоился.

Через час от Чемберлена прибыли два представителя, доставившие ответ премьер-министра. Он был образцом дипломатии, одновременно и примирительным, и зловещим. Чемберлен обещал довести предложения Гитлера до сведения чехов и просил изложить их в меморандуме. Как только этот документ будет получен, он возвратится в Англию.

Угроза отъезда ускорила вторую встречу. Было согласовано, что вечером Чемберлен прибудет в «Дреезен» не только для того, чтобы взять меморандум Гитлера, но и выслушать его разъяснения. Их беседа началась в 22.00 с участием Гендерсона и Киркпатрика с английской стороны и Риббентропа и Вейцзекера – с немецкой. Шмидт, как обычно, переводил. Гитлер потребовал вывода чехословацких войск из района, указанного на карте. Вывод должен начаться 26 сентября с тем, чтобы 28-го территория была официально передана Германии. «Но это же ультиматум!» – воскликнул Чемберлен. Он отказался передать такой документ чехам, поскольку его содержание и тон вызовут негодование даже среди нейтралов, и стал отчитывать Гитлера, будто тот был неразумным членом его кабинета.

Невилл Чемберлен и Гитлер в Бад-Годесберге 23 сентября 1938
Фото из немецкого федерального архива

В разгар спора вошел адъютант фюрера и передал ему записку. Тот взглянул на нее и передал Шмидту для перевода: «Бенеш только что объявил по радио о всеобщей мобилизации чехословацких вооруженных сил». Последовала долгая пауза, потом Гитлер нарушил молчание. «Несмотря на эту неслыханную провокацию, – сказал он еле слышно, – я, конечно, сдержу свое обещание не двинуться на Чехословакию во время переговоров – во всяком случае, до тех пор, герр Чемберлен, пока вы находитесь на немецкой земле». Затем он сделал более грозное заявление: чешская мобилизация внесла полную ясность, вопрос решен. Чемберлен сказал, что мобилизация – просто мера предосторожности, и не обязательно военная. Но фюрер ответил, что для него она служит явным признаком того, что чехи не намерены уступать какую-либо территорию. Чемберлен напомнил, что чехи согласились с самоопределением Судетской области и не нарушат слово. Тогда зачем мобилизация?– настаивал Гитлер. Германия первой провела мобилизацию, заметил премьер-министр. «Вы называете это мобилизацией?»– саркастически спросил Гитлер и заявил, что кризис не может больше продолжаться, Он привел старую немецкую пословицу: «Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас». Меморандум – его последнее слово, не уступал фюрер. В таком случае, сказал Чемберлен, нет смысла продолжать переговоры. Он уедет домой с тяжелым сердцем, так как видит окончательный крах надежд на мир в Европе. Но его совесть чиста, он сделал все, что мог. К сожалению, его действия не нашли отклика у Гитлера.

Такого поворота Гитлер, естественно, не ожидал и поспешил заверить, что не вторгнется в Чехословакию во время переговоров. После этих слов будто гроза очистила атмосферу, а фюрер продолжал: «Ради вас, герр Чемберлен, я сделаю уступки в сроках. Вы один из немногих, кому я когда-либо делал это. В качестве даты эвакуации я соглашаюсь на 1 октября».

После внесения ряда других незначительных изменений Чемберлен согласился передать меморандум чехам. Встреча закончилась в 1.30 ночи. Фюрер поблагодарил премьер-министра за усилия во имя мира и заверил его, что «чешская проблема – последнее территориальное требование, касающееся Европы».