555. Ведомости-Сергей Гуриев, Олег Цывинский

[Сергей Гуриев, Олег Цывинский]

http://www.vedomosti.ru/opinion/news...omiki?full#cut
Передний край экономики

Vedomosti.ru

20.06.2012, 01:33

Неделю назад Российская экономическая школа, Высшая школа экономики и американский Северо-Западный университет провели в Москве научную конференцию по макроэкономике и денежной политике. На этой конференции выступали не только российские, но и ведущие американские макроэкономисты — включая современных классиков Марка Гертлера и Ларри Кристиано. Одним из самых интересных моментов стала дискуссия о современном состоянии макроэкономической науки и уроках, которые макроэкономисты извлекли из рецессии 2008-2009 гг.

Прошлую (или, скорее, нынешнюю) рецессию часто называют великой и сравнивают ее с Великой депрессией 1930-х гг. и Великой стагфляцией 1970-х. Тем не менее все присутствующие пришли к выводу, что нынешний финансовый кризис и его последствия не приведут к таким же основательным изменениям в макроэкономической науке, как Великая депрессия или Великая стагфляция.

Экономика спроса

Великая депрессия привела к становлению и расцвету кейнсианства, или «макроэкономики спроса». В соответствии с этой теорией кризисы возникают из-за того, что экономические агенты боятся тратить и это приводит к сокращению совокупного спроса в экономике. Например, если высока неопределенность длительности кризиса, домохозяйства перестают покупать дома, холодильники или автомобили, а фирмы сокращают инвестиции или расходы. Сокращение спроса на товары и инвестиции приводит к снижению производства и доходов — и дальнейшему снижению спроса. Чтобы бороться с кризисами, Кейнс предложил увеличивать госрасходы и таким образом увеличить спрос и запустить производство. Другими словами, макроэкономика спроса породила значительное увеличение роли государства в экономике. До Кейнса большинство ведущих макроэкономистов считали, что свободный рынок сам себя скорректирует, а государственное вмешательство лишь замедлит восстановление экономики. После Кейнса и Великой депрессии макроэкономика ударилась в другую крайность: свободный рынок фундаментально несовершенен, а значительное вмешательство государства — главное условие предотвращения кризисов и борьбы с ними.

Великая депрессия фактически привела и к созданию другой ветви макроэкономики спроса — монетаризма Милтона Фридмана. Вопреки распространенной в России точки зрения, монетаристы не призывали к жесткой денежной политике во время депрессии. Напротив, главная экономическая работа Фридмана и Анны Шварц «Денежная история Соединенных Штатов в 1867-1960 гг.» утверждала, что именно жесткая денежная политика и привела к углублению Великой депрессии. Фридман и Шварц считали, что США надо было отказаться от золотого стандарта гораздо раньше. Федеральная резервная система должна была начать печатать деньги, восстановить совокупный спрос и вывести экономику из рецессии.

Квинтэссенция макроэкономики спроса — кривая Филлипса. Если правительство ведет слишком жесткую денежную или бюджетную политику, то снижается инфляция, но за счет снижения совокупного спроса растет безработица. Напротив, если государство увеличивает совокупный спрос — за счет увеличения расходов или печатания денег, — то снижается безработица, но растет инфляция. Именно кривая Филлипса — а вместе с ней и вся макроэкономика спроса — стала жертвой Великой стагфляции 1970-х. После роста нефтяных цен — вследствие нефтяного эмбарго арабских стран и создания ОПЕК — в американской экономике сложилась необычная ситуация: одновременно росли и безработица, и инфляция.

Экономика предложения

Чтобы объяснить этот необычный для кейнсианцев феномен, пришлось изобрести новую макроэкономику — макроэкономику предложения, наиболее ярким представителем которой стала теория реальных бизнес-циклов. Именно за развитие этой теории и ее составляющих были получены три из пяти последних Нобелевских премий по макроэкономике. Роберт Лукас разработал модели экономических ожиданий — фундамент современных динамических моделей макроэкономики. Финн Кидланд и Эдвард Прескотт формализовали модели бизнес-циклов, в которых реальные шоки, например технологические, а не изменение спроса или денежной массы поразительно точно описывают поведение экономики. Последняя Нобелевская премия была присуждена Кристоферу Симсу и Томасу Сардженту за изучение экономических данных через призму динамических макроэкономических моделей.

В течение последних 25 лет кризисы в американской и глобальной экономике были относительно редкими и неглубокими. Вместо революций в макроэкономике происходило постепенное развитие теории. Теория далеко ушла от работ 1970-1980 гг., за которые уже присуждены Нобелевские премии. В этих работах действительно не было ни финансовых рынков, ни банков, ни информационной асимметрии — именно за это макроэкономику и макроэкономистов так жестко критиковали во время нынешнего кризиса. Действительно, если посмотреть на эти работы, то может сложиться впечатление, что для понимания финансового кризиса макроэкономика совершенно не годится. Такое мнение абсолютно неверно и зачастую основано на полном отсутствии понимания развития макроэкономики за последние 25 лет. За это время макроэкономические модели, построенные на основании теории реальных бизнес-циклов, стали намного более сложными и реалистичными. Практически все проблемы, которые возникли во время финансового кризиса и Великой рецессии, уже были включены в современные макроэкономические модели. Неокейнсианские элементы изменения спроса, несовершенства финансовых рынков и рынков труда, наличие асимметрии информации и даже неполной рациональности экономических агентов изучались и в полной мере стали частью арсенала современных макроэкономистов. Даже модели возникновения и распространения финансовой паники стали вполне стандартными и общеприменимыми задолго до нынешнего финансового кризиса. Работы Гертлера (и его соавтора Бена Бернанке) в течение уже почти 20 лет исследуют роль финансовых рынков и институтов в макроэкономике. Неудивительно, что Гертлер считается одним из фаворитов среди кандидатов на получение Нобелевской премии. А модели денежной политики Кристиано с учетом несовершенства рынка труда и процессов ценообразования используются центральными банками по всему миру.

К моменту Великой рецессии в арсенале экономистов было достаточно инструментов для понимания механизмов кризиса и способов борьбы как с самим кризисом, так и с его последствиями. Неудивительно, что Великая рецессия привела не к новой Великой депрессии и кардинальному пересмотру макроэкономической парадигмы, а лишь к подчеркиванию необходимости развивать и использовать как раз современные макромодели. В таких моделях в явном виде рассматривают роль банков, формирование и резкое изменение ожиданий инвесторов, учитывают несовершенство рынков (в том числе финансовых) и т. д. Большинство современных макроэкономистов, приехавших на конференцию, занимаются как раз такими исследованиями. Хотя эти модели пока не включены в учебники макроэкономики для первого курса, именно они и определяют сегодняшний передний край макроэкономической науки.

Экономика неравенства

На конференции прозвучала и еще одна важная тема, которая имеет отношение не к экономическому, а к социальному и политическому измерению кризиса, — проблема неравенства, и особенно неравенства возможностей. Хотя роль неравенства в макроэкономике и его влияние — через политические процессы — на экономическую политику достаточно хорошо изучены, современные модели кризисов пока в явном виде неравенство не рассматривают. В то же время этот вопрос крайне важен. Сегодняшний кризис показал, что неравенство может существенно ограничить возможность реализации правильной экономической политики в момент борьбы с кризисом.

Одной из неожиданностей для нас стало практически полное отсутствие интереса к конференции со стороны российских чиновников и политиков, ответственных за принятие решений в экономике и политике. Ведь конференции такого уровня и тематики как раз и определяют задачи для современных методов управления экономикой, особенно экономикой с таким количеством проблем, как российская. Будем надеяться, что российские студенты и ученые-макроэкономисты, которых на конференции было как раз вполне достаточно, станут когда-нибудь поколением полисимейкеров, использующих на практике самые передовые разработки современных макроэкономистов.

Авторы — ректор Российской экономической школы; профессор Йельского университета и Российской экономической школы

Читайте далее: http://www.vedomosti.ru/opinion/news...#ixzz1yLfuqk00

[Сергей Гуриев, Олег Цывинский]

http://www.vedomosti.ru/opinion/news...blema?full#cut
23.10.2012
Экономические последствия миграции совсем не так велики, как кажется, по крайней мере в других странах

Участники крупнейшего исхода с Кубы в США, бухта Мариэль, май 1980 г. Фото: J. Vinas/AP

Трудовая иммиграция, легальная и нелегальная, -один из самых острых социальных и политических вопросов в России. При этом в общественном обсуждении преобладают эмоции, а не количественные аргументы. Когда политики говорят о том, нужны ли России трудовые мигранты, они, как правило, не могут ответить на самые простые экономические вопросы, связанные с миграцией: как иммиграция влияет на зарплаты и цены?

Часто предполагается, что ответы на эти вопросы очевидны, но на самом деле хорошие количественные исследования отсутствуют. Неудивительно, что единой точки зрения в обществе нет. Опрос фонда «Общественное мнение» (октябрь 2011 г.) показывает: 39% опрошенных считают, что стране не нужны никакие мигранты, 11% — что стране нужны любые мигранты, 15% — что нужны только те мигранты, которые хотят остаться здесь жить навсегда, 26% — что нужны те мигранты, которые приезжают на заработки и не собираются здесь жить постоянно.

То, что в обществе сталкиваются разные мнения по поводу иммигрантов, — это нормально. У разных слоев населения заведомо разные экономические интересы. Предприниматели и высококвалифицированные специалисты выигрывают от притока низкоквалифицированных кадров. В то же время менее образованные специалисты напрямую конкурируют с трудовыми мигрантами и предпочитают ограничить иммиграцию.

Как влияет иммиграция на зарплаты местного населения в среднем — и для разных категорий работников? Самое влиятельное исследование в этой области — работа Дэвида Карда, который изучил влияние массовой иммиграции кубинцев — беженцев в Майами в 1980 г. Тогда Фидель Кастро позволил свободный выезд кубинцев через порт Мариэль и за полгода во Флориду прибыло 125000 беженцев (7% экономически активного населения Майами). Кард показывает, что даже такой огромный приток мигрантов практически не оказал влияния на заработную плату местного населения. Видимо, дело в том, что, во-первых, в Майами появились новые рабочие места, во-вторых, произошел отток населения в другие города и штаты.

В отличие от Карда другой авторитетный исследователь миграции, Джордж Борхас из Гарварда (в работе, опубликованной в 2003 г. в Quarterly Journal of Economics), исследовал влияние иммиграции не на рынок труда в целом, а на отдельные отрасли и уровни квалификации. Он показал, что увеличение доли мигрантов на 1 процентный пункт в данной отрасли в США уменьшает заработную плату на 0,4%. Это означает, что совокупный эффект иммиграции в США за 20 лет (с 1980 по 2000 г.) составил всего 3%. Другими словами, если бы в Америке вообще не было иммиграции в 1980-2000 гг., то зарплаты были бы всего на 3% выше. Правда, для американцев без среднего образования этот эффект втрое больше (за 20 лет — 9%), но и это трудно считать существенной величиной.

Конечно, влияние иммиграции на зарплаты зависит и от гибкости рынка труда, и от качества служб занятости, и от возможности получать новые навыки и профессии. Поэтому интересны не только американские исследования, но и оценки для других стран. В недавней работе голландские и новозеландские экономисты Симонетта Лонги, Питер Нижкамп и Жак Пут провели статистический метаанализ 18 важнейших исследований по этой теме. Такой метаанализ позволяет изучить и сопоставить результаты 348 количественных оценок ответа на вопрос, каково изменение заработка местного населения при увеличении доли мигрантов в общем числе занятых на 1 процентный пункт. Эти исследования были основаны на данных по США (таких исследований большинство), Германии, Нидерландам, Франции, Греции, Израилю, Норвегии, Австрии и Австралии. Оказалось, что средние оценки в целом похожи на то, что получили Кард и Борхас: увеличение доли мигрантов на 1 процентный пункт уменьшает заработную плату местного населения всего на 0,119%. Иными словами, вопреки распространенному мнению трудовая миграция вряд ли оказывает значительное влияние на рынок труда.

Что означают оценки Лонги, Нижкампа и Пута для России? В России занятое население составляет 70 млн человек, а число нелегальных мигрантов, по оценкам Федеральной миграционной службы, — 3,5 млн человек. Увеличение числа мигрантов на 1 млн приведет к уменьшению заработной платы в целом по стране на 0,17%. Депортация всех нелегальных мигрантов увеличила бы заработную плату всего на 0,6%. Влияние мигрантов на заработную плату низкоквалифицированного местного населения немного больше. Увеличение доли мигрантов на 1 процентный пункт уменьшает заработную плату на 0,215%. Депортация всех нелегальных мигрантов увеличила бы заработную плату низкоквалифицированных работников всего на 1,1%.

Как влияет иммиграция на цены? На этот вопрос дает ответ Патриция Кортес в статье «Эффект низкоквалифицированной иммиграции на цены в США», опубликованной в Journal of Political Economy в 2008 г. Она изучила изменение числа иммигрантов в 30 крупнейших городах США в период 1980-2000 гг. Оказывается, увеличение доли иммигрантов в занятом населении города на 1 процентный пункт уменьшает цены на услуги в секторах с высокой занятостью иммигрантов (например, уборка по дому или услуги садовников) на 0,2%. Согласно этому исследованию, депортация всех нелегальных мигрантов из России увеличила бы цены в секторах с высокой занятостью мигрантов всего на 1%. Другими словами, миграция (или ее отсутствие) вряд ли оказывает значительное влияние на цены.

Поэтому неудивительно, что и вклад иммиграции в ВВП, возможно, не так велик, как может показаться на первый взгляд. Один из ведущих экономистов, изучающих нелегальную миграцию, — Гордон Хансон из Университета Сан-Диего в докладе «Экономическая логика нелегальной миграции», подготовленном для Council on Foreign Relations, оценил суммарные выгоды от иммиграции для американской экономики в 0,2% ВВП в год. Он же оценил и потери бюджета США от нелегальной иммиграции (обусловленные тем, что нелегальные иммигранты не платят подоходного налога и не осуществляют пенсионных отчислений). Чистые потери от нелегальной иммиграции составили всего 0,07% ВВП в год. Это, в частности, означает, что американские проекты усиления борьбы с нелегальной иммиграцией (некоторые из них стоят 0,1% ВВП в год) с экономической точки зрения скорее невыгодны.

Итог вышеописанных исследований заключается в том, что экономические последствия миграции совсем не так велики, как кажется (по крайней мере, в других странах). Поэтому правы те политики, которые обращают внимание на неэкономические аспекты проблемы иммиграции. Например, если речь идет о том, что нелегальная иммиграция является питательной средой для теневого сектора, то можно и нужно продолжать двигаться в сторону легализации временных трудовых мигрантов. В этом смысле для России будет полезен опыт Сингапура, Гонконга и стран Персидского залива (Кувейт, Бахрейн, Саудовская Аравия), которые привлекают значительное число мигрантов из бедных стран по программам временных трудовых виз. Если главной проблемой является отсутствие ассимиляции мигрантов и их семей, то здесь можно поучиться как раз у США, где знаменитый «плавильный котел» успешно интегрирует если не самих мигрантов, то их детей в американское общество. Если главное — это нехватка определенных категорий трудовых ресурсов, то можно использовать опыт Австралии, Канады и некоторых других стран по созданию «балльной системы» выдачи разрешений на работу и вида на жительство.

Авторы — ректор Российской экономической школы; профессор Йельского университета и Российской экономической школы

Читайте далее: http://www.vedomosti.ru/opinion/news...#ixzz2uiGdvQ3b

[Сергей Гуриев, Олег Цывинский]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...hka-nedoveriya
Статья опубликована в № 2374 от 09.06.2009 под заголовком: Ratio economica: Ловушка недоверия

09 июня 2009 00:00

Одна из загадок российского общественного мнения – это отношение россиян к государству. Большинство российских граждан знают, что государство коррумпировано и неэффективно, и тем не менее поддерживают увеличение государственного вмешательства в экономику. Как это можно объяснить?

Недавняя работа экономистов Филиппа Агиона, Йанна Алгана, Пьера Кахука и Андрея Шлейфера показывает, что это связано с недостатком «социального капитала» и доверия граждан друг к другу. Их исследования, основанные на данных опроса World Values Survey по 56 странам, показывают, что это не только российский феномен. А наши коллеги из Российской экономической школы Ирина Денисова, Екатерина Журавская и Маркус Эллер, используя более подробные данные по 10 000 россиян, говорят о том, что в России недостаток доверия граждан друг к другу действительно объясняет доверие к государству, пусть нечестному и коррумпированному. Россия попала в ловушку недоверия – состояние недоверия друг другу порождает недоверие к децентрализованному рынку. Шанс выйти из тупика появится, если часть элиты сделает первый шаг и начнет играть по-новому.

Как устроена теория Агиона и его соавторов? Они говорят о наличии порочного замкнутого круга недоверия, коррупции и доминирования государства над бизнесом. В зарегулированной (и коррумпированной) стране нет смысла инвестировать в человеческий и социальный капитал – ведь в этой экономике не работают этические принципы, а преуспевают лишь коррумпированные предприниматели. В такой экономике навыки ведения бизнеса и репутация ничего не стоят. Поэтому предприниматели не инвестируют в человеческий капитал и репутацию, а граждане не доверяют предпринимателям – ведь успех бизнеса в значительной степени зависит от близости к чиновникам. С точки зрения избирателей, предприниматель, который дает взятку, ничем не лучше чиновника, который ее берет. Граждане понимают, что предприниматели занимаются не созданием добавленной стоимости, а ее перераспределением, добиваются успеха не трудом и талантом, а благодаря привилегиям, полученным от чиновников. Поэтому государственное вмешательство и поддерживается большинством избирателей. При том что коррупция им не нравится, они воспринимают ее как неизбежное зло – ведь если предприниматели плохие, то чем им хуже, тем лучше обществу.

И работа Агиона, и работа Денисовой показывает, что это теория подтверждается данными. Но две эти работы существенно отличаются по предмету исследования. Работа Агиона и соавторов исследует различия между отдельными странами. В работе Денисовой и соавторов рассматриваются предпочтения граждан внутри одной и той же страны – России. Средний россиянин не доверяет другим, не любит частных предпринимателей и выступает за укрепление роли государства в экономике (полностью отдавая себе отчет в его коррумпированности). Но и у нас есть – пусть и меньшинство – граждан, которые доверяют другим, не любят госвмешательства и полагаются на себя. Кто же эти граждане? Как правило, это более молодые и образованные россияне, те, у кого есть опыт работы в частном секторе и нет опыта потери работы или доходов во время перехода к рынку. Есть и географическая разница в ценностях: некоторые города и регионы находятся глубоко в ловушке недоверия, в то время как несколько (пусть их и мало – всего лишь 10–20%) больше похожи по ценностям на развитые страны. Это, в свою очередь, дает повод для оптимизма: оказывается, что и внутри одной страны сосуществуют разные системы ценностей.

Порочный круг недоверия граждан друг другу и к частному предпринимательству разорвать очень трудно. В некоторых странах эффекты недоверия длятся столетиями. Последние экономические исследования подтверждают давний тезис социолога Роберта Путнама – уровень доверия передается в семье из поколения в поколение. Но изменения, в том числе и резкие, возможны. В России за последние 15 лет произошло резкое изменение уровня доверия (в худшую сторону). По данным Денисовой и соавторов, в 2006 г. лишь 16% россиян считали, что незнакомым людям можно доверять. Когда тех же самых людей спрашивают, как бы они ответили на тот же вопрос в 1991 г., уровень доверия вырастает до 38%. Конечно, нужно сделать поправку на неточность воспоминаний и идеализацию прошлого, но разница огромна. Если уровень 1991 г. соответствовал среднеевропейскому, то сегодняшний уровень доверия в России – это скорее уровень доверия в бедной развивающейся стране.

Означает ли факт резкого падения уровня доверия, что возможно и его сравнительно быстрое восстановление? В теории – возможно. Для этого нужна критическая масса тех, кто вместо того, чтобы следовать принятым и выгодным в данном равновесии правилам игры, начинает играть по новым правилам и тем самым ломает дурное равновесие. На практике для этого какая-то часть российского общества должна сделать первый шаг и вытащить себя, как барон Мюнхгаузен, из болота за волосы.

Порой для смены правил игры достаточно совсем небольшой группы людей, а иногда даже и одного человека. Кто может это сделать? В странах с развитой демократией такой группой может стать оппозиция. В США символом кардинальных изменений стал Барак Обама. В Южной Африке апартеид был разрушен совсем небольшой группой активистов, которая сплотилась вокруг Нельсона Манделы. В России пока не видно нового «маяка надежды», личности или группы личностей, которая была бы на голову выше остального общества морально и интеллектуально. По новым правилам могли бы начать играть существующие элиты – чиновники и предприниматели. Но у чиновников для этого нет никаких стимулов. Остаются предприниматели.

Конечно, в сегодняшней России выгоднее строить бизнес на взятках и привилегиях от государства (включая защиту от конкуренции). Но если в российском бизнесе не накопится критическая масса предпринимателей, которые делают бизнес честно и заботятся о собственной репутации, то российские избиратели всегда будут голосовать за увеличение роли государства в экономике и радоваться, когда правительство в очередной раз наказывает «зажравшихся олигархов». В такой стране права собственности так и останутся на бумаге. Такой стране вряд ли удастся преодолеть отставание от развитых стран. Агион и соавторы показывают, что страны с низким уровнем доверия и высоким уровнем регулирования при прочих равных существенно беднее. Если мы хотим жить в стране, где граждане доверяют друг другу и частному бизнесу, российские предприниматели должны сделать первый шаг – кроме них, это сделать некому.

[Сергей Гуриев, Олег Цывинский]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...ohoj_menedzher
26 апреля 2011 00:03

Ведомости

Президент Медведев пообещал продолжить работу по выведению чиновников из советов директоров госкомпаний. Он впервые заявил о реформировании корпоративного управления госкомпаний еще в своей программной речи в Красноярске в феврале 2008 г. В том же году целый ряд ключевых чиновников пообещали сделать госкомпании образцом прозрачного ведения бизнеса, поднять уровень корпоративного управления в них до лучших мировых стандартов.

Казалось бы, в этом нет ничего сложного – ведь государство полностью контролирует органы управления госкомпаний, а лучшие образцы управленческих практик известны. Но насколько удалось реализовать задуманное? С одной стороны, мы постоянно слышим о проблемах управления именно в госкомпаниях. С другой стороны, не менее громкие скандалы регулярно возникают и в частных компаниях (где, впрочем, речь чаще идет о конфликтах между акционерами).

Почему хорошее корпоративное управление вообще важно? Капитализация компаний с хорошим корпоративным управлением выше, что подтверждается эмпирическими исследованиями. В классической работе 1993 г. Пола Гомперса, Джоя Иши и Эндрю Метрика показано, что компании с хорошим корпоративным управлением показывают намного лучшие результаты. Авторы отсортировали 1500 крупнейших американских корпораций по показателям корпоративного управления. Выяснилось, что средняя доходность акций лучших 10% компаний выше доходности худших 10% на 8,5% в год. Напомним, что 8,5% капитализации «Газпрома» – это 476 млрд руб., «Роснефти» – 226 млрд руб., Сбербанка – 190 млрд руб.

Еще один пример – это недавняя работа Виченте Кунья, Миреи Джине и Марии Гвадалупе, которые изучили голосование акционеров 1000 крупнейших американских корпораций по вопросам, которые известная фирма Riskmetrics определила как важные для качества корпоративного управления.

Авторы выделили несколько сотен голосований, в которых акционеры, выступающие за улучшение корпоративного управления, выиграли с минимальным перевесом, и сравнили с теми, где они проиграли с минимальным перевесом. Оказалось, что улучшение корпоративного управления было оценено рынком в существенную величину – по 2,8% рыночной капитализации за каждый положительно решенный вопрос. Скорее всего, эта цифра занижена, так как Riskmetrics, как правило, дает рекомендации для миноритариев. А улучшение корпоративного управления зачастую проводится и владельцами крупных пакетов акций.

Влияние корпоративного управления на капитализацию имеет место и в России. В работе Бернарда Блэка, Инессы Лав и Андрея Рачинского 2006 г. показано (на квартальных данных за несколько лет по панельной выборке десятков крупнейших российских эмитентов), что улучшение корпоративного управления в компании приводит к повышению рыночной капитализации.

Поэтому с учетом той доминирующей роли, которую госкомпании играют в сегодняшней российской экономике, вопрос улучшения корпоративного управления в госкомпаниях очень важен не только для самих компаний. Именно на вопросы качества корпоративного управления в государственных компаниях (по сравнению с частными) и стремится ответить опубликованное в первом номере журнала «Российский журнал менеджмента» за 2011 г. совместное исследование Российского института директоров (РИД) и Российской экономической школы (РЭШ).

Это исследование использует данные по разным показателям корпоративного управления, которые РИД собирает каждый год начиная с 2004 г. В 2009 г. (данных по 2010 г. пока нет, так как не опубликованы годовые отчеты) в выборке РИД было 150 крупнейших российских компаний (включая 29 государственных). Оценки корпоративного управления основаны на критериях методики Национального рейтинга корпоративного управления «РИД – Эксперт РА».

Эксперты РИД оценивают обеспечение прав акционеров, деятельность органов управления и контроля, раскрытие информации, а также корпоративную социальную ответственность. В этом смысле данные РИД гораздо шире, чем индекс прозрачности Transparency and Disclosure, который Standard and Poor’s оценивает каждый год (совместно с РЭШ). Рейтинги прозрачности РИД и S&P серьезно коррелируют друг с другом – в этом смысле можно считать, что эти рейтинги дают вполне объективную картину.

Исследование показывает, что в целом, хотя корпоративное управление в России далеко от совершенства, оно – пусть и медленно – улучшается. При этом госкомпании по всем показателям отстают от частных. Впрочем, по большинству показателей отставание незначительно. Более того, для сопоставимости оценок необходимо учесть размер, отраслевую принадлежность и другие факторы, определяющие уровень корпоративного управления. С учетом этих факторов оказывается, что для сопоставимых компаний отличия между государственными и частными компаниями статистически незначимы. Госкомпании даже опережают частные по одному показателю – раскрытие структуры собственности (впрочем, в этом нет ничего удивительного, так как в госкомпаниях структура по определению гораздо проще и прозрачнее – акции принадлежат государству).

Таким образом, пока нельзя говорить ни о том, что госкомпании стали образцом корпоративного управления, ни о том, что они существенно отстают от частных компаний. К сожалению, так как и в частных компаниях в России корпоративное управление далеко от совершенства, гордиться госкомпаниям пока нечем.

Почему госкомпании пока не справляются с задачей резкого улучшения корпоративного управления? Казалось бы, у госкомпаний есть преимущество концентрации собственности в одних руках – тем самым у крупнейшего собственника есть все возможности по мониторингу менеджмента. Но, очевидно, наличие возможностей компенсируется слабостью стимулов.

В отличие от частных компаний, где собственники материально заинтересованы в улучшении работы компании, в госкомпаниях таких собственников нет. В этом смысле госкомпании похожи на американские или европейские компании с двумя классами акций, т. е. компании, в которых есть акционеры, которые имеют контрольный пакет голосующих акций, но небольшую долю в дивидендах. Эти акционеры немного напоминают государство – они имеют большую долю контроля, но непропорционально мало заинтересованы в финансовых результатах деятельности компании.

Именно компании с двумя классами акций и изучаются в работе тех же Гомперса, Иши и Метрика, опубликованной в Review of Financial Studies в прошлом году. Оказывается, что таких компаний в Америке достаточно много – 6–8% всех компаний, акции которых торгуются на основных площадках. Например, в 2000 г. авторы насчитали 380 компаний с акциями двух классов и 4479 с единой акцией. Авторы исследовали вопрос влияния на капитализацию компании и концентрации собственности, и концентрации контроля. Их результаты вполне предсказуемы – концентрация собственности положительно влияет на капитализацию, а вот расхождение в процентах голосующих акций и процентов в дивидендах контролирующего акционера – отрицательную; при этом эти эффекты примерно равны по абсолютной величине.

В этом смысле то, что российские госкомпании пока не стали лидерами по качеству корпоративного управления, неудивительно. Но при желании это можно изменить – все рычаги в руках у государства. Было бы желание.