https://postnauka.ru/books/5980
Разговор с историками и переводчиками одного из важнейших памятников права Европы
01 ноября 2012
© ПостНаука
Не так давно был завершён фундаментальный проект по переводу на русский язык одного из главных европейских памятников права – «Вестготской правды». Эта работа тем более важна, так как полных переводов этого текста на современные языки в высоком качестве до сих пор просто не существовало. Редактор ПостНауки Владислав Преображенский поговорил с организатором проекта, историком Олегом Ауровым и его коллегой Александром Мареем.
В каких исторических условиях была написана «Вестготская правда»?
Александр Марей: Надо сказать, название «Вестготская правда» искусственное и немало повредившее памятнику. Оно составлено по аналогии с «Русской правдой», которая в издании Кафенгауза представляет собой 70 страничек небольшого формата – и в них умещается три редакции. Все помнят «Салическую правду» в издании Грацианского: что-то около 100 страничек – вместе с предисловием. В «Книге приговоров» (лат. Liber Iudiciorum) (оригинальное название «Вестготской правды» – прим. ред.) 12 книг – в римском смысле, конечно, – более 500 законов, совершенно иной уровень правовой техники, правового развития. И это называется «варварской правдой» и приравнивается к другим «правдам». Хороши варвары, я вам скажу!
Олег Ауров: Как и все тексты такого рода, «Книга приговоров» не создавалась в один момент. В истории вестготского королевства традиционно выделяются два периода. Первый – Тулузский, его условное начало которого – 418 год, договор-foedus с империей, который узаконил пребывание вестготов на юго-западе современной Франции (тогда это были территории Галлии, Нарбоннской Галлии и прилегающие к ней области с центром в Тулузе). История тулузского периода заканчивается битвой при Пуатье (или битвой при Вуайе, как её предпочитают именовать в современной западной историографии, поскольку, строго говоря, сражение состоялось не у города Пуатье, а у расположенного неподалеку от него местечка Вуайе) в 506 или 507 году, где вестготы потерпели страшное поражение от франков.
Второй период начинается с 567 года (между этими датами был переходный этап), и он главным образом связан с Испанией – Толедским королевством, где центром власти (во всяком случае, номинальным) являлось Толедо. Эта территория охватывала в предельном варианте весь Пиренейский полуостров и небольшую часть юго-западной Галлии – то, что в римские времена называлось Нарбоннская Галлия и что франки упорно называли Септиманией (кстати, вестготские авторы это, последнее, название упорно не употребляли).
«Вестготская правда» составляется и в первый, и во второй периоды.
Что представляет собой текст?
ОА: Это кодификация королевских законов, первыми из которых были законы короля Эвриха (467 – 485), составившие королевский эдикт, фрагменты которого сохранились не только в составе «Книги приговоров», но и в отдельной рукописи, в виде палимпсеста (т.н. «Fragmenta Parisina»); он появился в 70-е годы V века.
В свое время издатель памятника, немецкий ученый Карл Цоймер выделил две его редакции. Это подразделение критикуется, но, в целом, сохраняется до сих пор. Речь идет о редакциях королей Рецесвинта (649 – 672), обнародованной в 653-654 годах, и Эрвигия (680 – 687), появившейся, соответственно, между 680 и 687 годами (более точная датировка отсутствует). После этого развитие законодательства, естественно, не закончилось и в более поздних версиях встречаются и законы (новеллы) короля Эгики (687 – 701), и т.н. Вульгата, т.е. законодательство начала VIII века.
«Правда» составлялась по какому-то образцу?
ОА: Модель для неё – это кодекс Феодосия, свод конституций, т.е. постановлений западно- и восточноримских императоров, сформированный при Феодосии II Младшем (402 – 450) в 438 году. Он представлял собой сборник императорских конституций, «порезанных» по тематическому принципу и сгруппированных в главы (титулы), в свою очередь составившие книги, общее число которых – 16.
Вестготские королевские эдикты были «порезаны» и сгруппированы таким же образом в 11 книг (со 2-й по 12-ю). Что же касается первой книги, то она была составлена отдельно, непосредственно в процессе кодификации. Эта книга не содержит норм прямого действия; она носит, я бы сказал, идеологический характер и содержит два титула: первый – об идеальном законе, второй – об идеальном законодателе. Эти образы возникают с использованием широкого круга аллюзий из разных текстов, вплоть до диалога Цицерона «О государстве». Например, из последнего заимствуется идея о том, что великие и достойные мужи, настоящие государственные деятели получат небесное воздаяние. Надо понимать, что речь идет о времени, когда на Западе относительно королевской власти таких представлений еще не сложилось, и «Книга приговоров» была здесь, что называется, «первопроходцем».
Какова роль «Вестготской правды» в истории государства вестготов?
ОА: Романо-варварские королевства возникали главным образом как государства «де факто». Когда в 476 году была свергнута власть последнего императора Западной империи, номинально власть над этой частью римского мира никуда не делась: формально она просто перешла в Константинополь, куда узурпатор Одоакр отправил императорские регалии из Равенны; другое дело, что реальной власти восточных императоров над Западом уже не было. Юстиниан I (527 – 565) попытался её вернуть во второй трети VI века, но, как известно, у него это получилось в очень ограниченной степени. Но официально все эти так называемые «reges», то есть римские полководцы варварского происхождения, новые хозяева Запада, не были правителями. Они являлись военачальниками, которые как бы от имени императора управляли своими территориями.
Иными словами, военные губернаторы?
ОА: Да, можно сказать и так, хотя они вообще не задумывались над формальными аспектами, ведь за ними стояли их войска. Если называть вещи своими именами, они были узурпаторами. Именно в Толедском королевстве вестготов VII века мы видим, как в концептуальном плане эта государственность проходит полный путь от узурпации к полноценной легитимности в римско-правовом понимании. И кодификация права являлась очень важным, хотя лишь одним из аспектов этого процесса.
Кстати, какие отношения у этих вождей-узурпаторов были с имперской властью, как они менялись?
ОА: Внешне главенство Империи признается: «regnum nostrum imitatio vestra est», как писал один, правда не вестготский, а остготский правитель императору Анастасию I (491 – 518) – «наша власть – имитация вашей власти». Конечно, какое-то движение в сторону оформления настоящей легитимной власти отмечается и до конца VI – VII веков, и не только в королевствах вестготов. Оно было связано не столько с субъективными пожеланиями конкретных варварских королей, сколько с реальной культурной и политической обстановкой на латинском Западе. Шедшие за правителями варварские армии, на которые те до поры до времени опирались, оседали на земле по мере того, как завершалось расселение. Не только знать, но и просто видные воины становились значимыми фигурами, получали огромные средства и утрачивали интерес к подчинению королям. Начинаются усобицы, и короли, которые сначала не особенно волновались по поводу каких-то формальных вопросов, оказываются без главного инструмента своей власти: они не уже не могут опираться на армию. Надо было как-то выстраивать отношения с романским большинством, ведь варваров по разным оценкам было совсем немного – всего 3-5%.
То есть фактически наверху общества находилось варварское войско, а население оставалось романским?
ОА: Да, и поэтому варвары вписываются в романскую традицию. Поскольку возможность жестко надавить становилась всё более ограниченной, королям приходилось искать какие-то более сложные формы взаимодействия с населением, черпать из сокровищницы, сформированной в рамках римской государственности, и приспосабливать это к условиям периода.
Вотивная корона короля Рецесвинта. – середина VII века – золото, драгоценные камни. Национальный археологический музей (Мадрид) (фото А.В. Марея)
Сколько в таком случае в «Вестготской правде» римского права и сколько варварских нововведений?
АМ: В процентном соотношении это определить невозможно, очень зависит от раздела. Но, в принципе, многие испанские исследователи (например, Альваро д'Орс и Карлос Петит – человек, написавший две статьи для нашего издания) применяли к вестготскому своду словосочетание «вульгарное римское право». Возьмем уголовное право и посмотрим на цепочку составов: оскорбление величия, оскорбление личности, убийство, похищение свободного, похищение чужого раба и любой другой ущерб, наносимый чужому имуществу, колдовство – все это взято из римских сводов.
Единственный, пожалуй, сюжет в уголовном праве, взятый не оттуда – это в каких-то деталях упоминаемые ордалии, «испытание котелком», да и тех почти нет. По их поводу до сих пор спорят, кстати, чье это влияние; многие сходятся на том, что франкское.
Семейное право осталось римским?
ОА: Конечно! Это очень просто объяснить: все отношения собственности – римские. Семейные узы, которые интересуют законодателей с точки зрения регламентации передачи отношений собственности, тоже римские. И т.д.
А что было привнесено?
ОА: Легче сказать, где было хоть чуть-чуть варварского влияния. Целиком это, пожалуй, только второй титул девятой книги, который весь посвящен единственной проблеме – дезертирству и взяточничеству в армии, связанному с отсутствием желания военнообязанных служить. Взятки брались (и, соответственно, давались) либо за то, чтобы вообще не выходить в поход, либо чтобы, уже находясь в походе, уйти домой.
Но и здесь много римского, как, например, в законе о присвоении анноны, т.е. натуральной повинности, поступления от которой использовались для снабжения армии. Собственно варварская там только часть терминологии – тиуфады, гардинги и т.п.
АМ: Одна из причин, по которой это именно «вульгарное» (а не «чистое») римское право в том, что оно местное. Другая причина очень видна при сравнении даже с поздними римскими сводами вроде Кодекса Феодосия; речь идет о наметившемся распаде социальной структуры позднеримского времени. «Большая семья», знаменитая патриархальная римская «familia», которая составляла основу того общества, здесь постепенно исчезает.
Конечно, уходит уровень римской догматики, если говорить о юридической технике и юридическом искусстве. Понятно, что Рим классического периода – не Кодекса Феодосия, разумеется, а эпохи Ульпиана и Папиниана, т.е. конца II-первой половины III века – несопоставимо превосходит вестготское королевство. Тогда была разработана юридическая теория, работали юристы, а здесь этого уже нет. Только королевское законодательство: сохраняющее римские черты, заимствующее терминологию…
То есть упрощённое?
ОА: Можно было бы сказать слово «упадок», если его очень хорошо пояснить. Уже нет светских юристов, вообще нет образованных мирян. Последние из них упоминаются – лишь упоминаются (подчеркну!), поскольку толком мы о них ничего не знаем – в первой трети VII века. Скорее всего, кодификацию «Вестготского права» собирал ученик Исидора Севильского (ок. 570 – 636) Браулион Сарагосский (умер ок. 651 года), который был епископом Сарагосы. И продолжателем его – тем, кто занимался развитием этой редакции при Эрвигии и т.д. – был, скорее всего, Юлиан Толедский, архиепископ Толедо (умер ок. 690 года).
Это право писали епископы?
ОА: Да, духовные лица потому, что образованных мирян уже практически не было. Но в собственном смысле они его не писали, а лишь собирали королевские законы, для которых моделью были императорские постановления, и далее «нарезали» их на тематические фрагменты, убирая противоречия, а потом сортировали эти фрагменты по темам, темы по главам (титулам), а те сводили в книги, т.е. целиком пользовались юридической техникой юристов Феодосия II.
Эти духовные лица были прекрасно образованы, но их было очень мало: фактически это ученики Исидора Севильского и ученики его учеников. Они были очень плодовиты, потому может показаться, что они представляли мощную традицию, но на деле это не так.
А какие особенности у языка, которым написана «Вестготская правда»?
ОА: Это второй момент, связанный с упадком. Обычно мы воспринимаем как упадок оскудение лексики, ее упрощение, а здесь мы видим обратное. Нам приходилось предпринимать огромные усилия для перевода: язык памятника изобилует плеоназмами, всякого рода сложными риторическими фигурами, замысловатыми образами, и чем дальше, тем больше.
То есть это неясное право?
АМ: Нет, почему же, если речь идет именно о праве, то вполне ясное. Отчасти сходный процесс – отчасти! прошу понять все условности аналогии – это XV – XVI век, возрождение гуманистами латыни, которая гораздо сложнее латыни Цицерона, потому что эти люди очень хотели показать, что они действительно знают латынь.
Про тексты Исидора Севильского Ильдефонс Толедский сказал, что «их нельзя пересказать, их можно только повторить» в силу простоты. Исидор Севильский пишет внешне как бы просто. А латынь Браулиона Сарагосского, его ближайшего, любимого ученика, уже изобилует риторическими периодами, плеоназмами, бесчисленными фигурами, которые классические авторы использовали очень дозировано. Браулион, очевидно, старался показать всё, на что он способен. А способен он был на многое.
ОА: Надо сказать, впрочем, что и язык позднеримских законодателей весьма непрост. Неслучайно даже в той сокращённой версии Кодекса Феодосия, которая ходила в Тулузском королевстве (так называемом «Бревиарии Алариха»), императорские законы-конституции сопровождаются интерпретациями. Это короткие комментарии, которые на простом языке поясняют, о чем идет речь в основном тексте; крайне редко они вносят что-то новое с чисто юридической точки зрения. Это даже не правовой комментарий, а комментарий филологический, необходимый, потому что какой-нибудь местный судья был просто неспособен понять риторически перегруженный позднеримский текст.
А вестготские поздние законы еще дадут фору римским с точки зрения этой риторической пышности. Не будем забывать: право в том обществе играло несколько более значительную роль, чем в современном. Оно было не только практическим руководством для решения всякого рода возникавших коллизий в обществе, но еще и, если говорить словами римского юриста Цельса, «учением о добром и справедливом».
То есть это был не только закон, но и мораль?
ОА: Да! И вот эти сложные, вычурные конструкции предназначались, конечно же, для провозглашения, должны были выполнять свою такую репрезентационную функцию, объявлять официальную точку зрению не только на право, но и на этику, нормы социальной жизни в целом.
Начинает осуществляться синтез, с одной стороны, римских представлений о роли закона как регулятора социальной жизни, а с другой стороны – христианского представления о законе: начиная с Тертуллиана, Евангелие оказывается «документом», завет (testamentum) – «завещанием» и т.п.
АМ: А христианская вера – lex christiana. Закон имеет несколько значений: воспитательное, мироустроительное, очень во многом – идеологическое. Начиная с эпохи римского принципата, сильно меняется общество: граждане исчезают, заменяясь подданными. В гражданском обществе «ius est ars boni et equi» («право – искусство доброго и справедливого» – прим. ред.). Право – живая кровь такого общества: решение споров, договоры, урегулирования... Все это постепенно заменяется на культуру законодательства, которое является властью в лице императора (потом – вестготских королей) и устанавливает для своих подданных нормы.
ОА: Я бы заметил, что в позднеримском праве понятие «гражданства» не уходит, а как раз в вестготском исчезает.
Вестготские фибулы, выполненные в технике клуазонне. – конец VI – начало VII веков. Национальный археологический музей (Мадрид) (фото А.В. Марея)
Как вообще влияло на правовые нормы христианство?
ОА: Оно везде присутствует, особенно в сфере семейного права: скажем, окончательный запрет разводов.
Колоссальный переворот, связанный с христианством – это осуждение прелюбодеяния как со стороны мужа, так и со стороны жены. Римское право знало только осуждение женщины. Христианство впервые воспринимает женщину в какой-то степени (не будем преувеличивать) как субъект права, а не только как его объект.
АМ: Более того, у вестготов впервые появляются нормы, которых Рим не знал и не мог себе представить: «А когда мы говорим, что действие закона распространяется на человека, мы имеем в виду, что оно распространяется и на мужчину, и на женщину». Это принципиально важно, ведь для Рима человек – это мужчина, причем, свободный и взрослый мужчина.
А когда речь шла о женщинах, это как-то специально проговаривалось?
АМ: Да, конечно, там была отдельная терминология.
ОА: В XIV-XV веках, уже в процессе рецепции римского права в Позднем Средневековье, в соответствии с Веллеевым сенатусконсультом (II в. н.э.) часто упоминается, что «женщина не отвечает по чужому долгу»; казалось бы, это особое право женщины, но фактически речь шла об ограничении в правах, что было нормально для римского законодателя. В «Вестготской правде» виден как раз отход от такого образа мышления. Мы знаем замечания Исидора Севильского, где он поясняет, что «у женщины тоже есть душа». Какие-то положения христианской догматики воплощаются в правовые доктрины, а те – в действующем законодательстве.
АМ: Хосе Орландис, один из величайших испанских историков права XX века (он умер в 2010 году), назвал одну из норм «Книги приговоров» вестготским «Habeas Corpus Act» (акт, принятый в Великобритании в 1679 г., согласно которому никто не может быть задержан без предъявления ему обвинения или обвинен заочно. – прим. ред.).
ОА: Этой нормой была новелла Эрвигия, которая отменяла соответствующий закон короля Вамбы (672 – 680). Она была проведена как часть соборного законодательства и запрещала аресты и конфискации имущества без суда. Здесь появляются зачатки того, из чего впоследствии вырастет современная концепция прав человека.
Какое влияние оказало на позднейшее законотворчество «Вестготская правда»?
ОА: Это влияние сложно переоценить. Скажем, как источник испанского права она время от времени проявляет себя вплоть до Карла III (1759 – 1788), до 70-х годов XVIII века.
При Фернандо III Святом (1214 – 1252), в 40-х годах XIII века, она переводится на кастильский язык и становится одной из первых действующих норм законодательства не на латыни, а на разговорном языке. Как модель, она в определенной степени предопределяет «Партиды» Альфонсо Х, а «Партиды» – это первый европейский кодекс, принципиально новый, составленный в эпоху рецепции римского права на разговорном языке.
АМ: Происходит активная рецепция не только в действующее право, но и в правовые учения. Её отголоски фиксируются историками права и видны даже в трудах испанских либералов начала XIX века.
Расскажите немного как, собственно, проходила работа над переводом и над изданием книги.
ОА: Прямо скажем, эта работа началась с получения гранта РГНФ. Если бы не помощь государства, этот проект не был бы осуществлен. Пусть государство и не было щедро настолько, насколько нам хотелось бы, но все же за три года работы мы получили приличные деньги – приблизительно 30 000 долларов в тогдашнем рублевом эквиваленте. Это позволило нам, осуществить достаточно большой перевод и вступительное исследование, отправиться в несколько командировок в Испанию, учесть достаточно новую литературу (наши библиотеки с начала 90-х годов новинки приобретают лишь спорадически).
Нам хотелось после десятилетий замкнутости нашей науки сделать проект, который был бы частью науки европейской. Ведь другого полного перевода, кроме русского, удовлетворяющего современным критериям, нет.
«Вестготская правда» никогда не переводилась на другие языки?
АМ: Кроме нашего перевода, есть еще один полный – на английский. Сделал его американский историк права по фамилии Скотт; этот человек – исключительной работоспособности – в одиночку перевел всю «Вестготскую правду», со старокастильского перевел все «Семь Партид», с латыни он перевел весь – подчеркиваю, весь! – свод императора Юстиниана: и Дигесты, и Кодекс, и Новеллы, и Институции. Правда, переводил он все это, следуя замечательному принципу: «если я что-то не понимаю, то я это либо просто перескажу, либо пропущу и пойду дальше».
Надо сказать, что подъем англоязычных вестготских исследований в последние 25-30 лет в известной степени объясняет то, что перевод Скотта так и не переиздавали.
ОА: Обычно медиевистов, занимающихся западной историей, принято рассматривать как каких-то безродных космополитов. Про себя и про свой коллектив я хочу сказать: мы чувствовали огромную ответственность и огромную гордость, когда иностранцы с уважением смотрели на нас как на представителей России, занимающихся такими технически сложными сюжетами. И мы очень гордились тем, что мы своей работой вносим свой вклад в позитивный образ России за рубежом (испортить который, там, прямо скажем, есть кому). Для меня было самой большой наградой, когда итальянские коллеги в частной беседе с нами (касавшейся и нашего перевода «Вестготской правды»), среди прочего, обмолвились: «Нет, понятно, конечно, что русские – это европейский народ и у вас приблизительно такая же культура, как у нас…» Это было сказано походя, и вот ради этого «походя» мы работали и будем работать.
Коллектив, работавший над переводом «Вестготской правды», выражает благодарность правительству РФ в лице Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), поддержавшего проект финансово, а также всем тем российским и испанским коллегам, без содействия и помощи которых эта работа никогда не была бы доведена до конца. Отдельно мы должны поблагодарить Российский фонд содействия образованию и науке, а также издательство «Университет Дмитрия Пожарского» и лично его руководителя Андрея Анатольевича Горева, помощь которых позволила не только опубликовать нашу книгу, но и сделать это на очень высоком техническом уровне.
*6666. Автограф | «Вестготская правда»
Линейный вид
