*4405. Всем стоять!

[Юлия Меламед]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../8170283.shtml
10.04.2016, 13:10
о том, когда правдолюбие превращается в пустой треп

Руже де Лиль исполняет «Марсельезу». 1792 год
Wikimedia Commons

Есть у социальных психологов такое понятие — «неконструктивное инакомыслие». Случайно наткнулась. Вот же про нас так про нас. Зеркало под нос сунули. Нигде, впрочем, в книге не сказано, что это буквально про оппозиционные СМИ, и фамилии не названы. Речь идет об адаптивных механизмах человека как социального существа.

«Неконструктивное инакомыслие» характеризует людей, которым достаточно выпустить пар, выразить несогласие — в таком случае отпадает необходимость проявлять неподчинение.

Оказывается, между несогласием и неподчинением принципиальная, качественная разница. В случае конфликта с властью неподчинение — революционный поступок, крайняя мера. А несогласие — мера крайне гибкая: и себя уважаешь, и начальству подчиняешься. И нашим, и вашим. И «Я здесь молчать не буду!» И «А чего я такого-то!» Я и смел. Я и безобиден. Истеричный, но покладистый. На двух стульях я. На двух суках. У двух хозяев слуга. О двух головах умник.

Несогласие — чаще всего психологическая защитная уловка, призванная ослабить напряжение морального конфликта. Несогласие не нарушает иерархических границ. Тот, кто не согласен, обычно не готов претворить свою позицию в неподчинение...

...Мы — животные социальные, и один тот факт, что мы родились, говорит о том, что наши предки проявили достаточно приспособляемости, чтобы не быть съеденными и оставить потомство. Как подумаю, чем занимались все эти сотни тысяч лет мои предки! Они занимались выживанием! Они были настолько хитры и изворотливы, что не погибли, они сберегли свое семя. Не для того, чтобы я шла сейчас против течения.

Мои предки были такими же конформистами, как и ваши, иначе бы не встретились мы сейчас на страницах «Газеты.Ru».

Герои, революционеры, мученики заканчивают на гильотине, а не в собственной мягкой постели, убеленные сединами, исполненные днями, окруженные симпатичным выводком внуков-приспособленцев.

Сколько людей стоят у меня за спиной! И укоризненно качают головами. Скольким предкам я обязана своей жизнью? Сколько вас, мои пра-пра-пра-пра? Если и есть что-то определенное, что я могу сказать о вас, так это то, что все вы были жизнелюбы и конформисты, и эти качества передали в потомство. Любая форма, которой не хватало способности к выживанию, вымерла. Природа быстро расправляется с инакомыслящими, а в особенности с инакодействующими, расправляется обычно до того, как они успевают отправить зловредное, безумное свое семя в будущее.

Приспособление! Оно не только в том, что голова покрыта волосами, а на кончиках пальцев ногти. Оно и в интеллекте, и в поведении. С точки зрения эволюционной теории даже наши «святые» родительские чувства, чувства умиления к нашим детям — приспособительный механизм.

Почему все детеныши всех особей такие мимимишные? А чтобы их не съели в голодный год. Голодные папа и мама.

Именно для этого детки выработали качество умилительности. Те, кто не успели выработать младенческую мимишность... ну, вы понимаете...

Каждый из нас — продукт такого кропотливого труда, такой тончайшей поднастройки под окружающую среду. Мы все хамелеоны. Мы дети, внуки и правнуки хамелеонов. Цеплявшихся за жизнь так крепко, сколько хватало цепкости. Я смотрю на себя в зеркало, и сам Дарвин смотрит на меня оттуда своим ироничным взглядом, а может, и не Дарвин, а эволюция собственной персоной и говорит: «Что ж ты, Юля, всё дразнишься, сиди тихо...»

«Смотри себе под ноги», — говорит эволюция голосом моей мамы. «Слушайся меня», — говорит эволюция, принимая облик моего отца. Вот!

Умение подчиняться — основной адаптивный механизм, заложенный в нас эволюционно.

Мы все подчиняемся старшему, авторитету, власти, и делать это заставляет нас инстинкт, шлифовавшийся тысячи лет.

...Помню, бегу я со всех ног, украв клубнику с поля, рядом со мной бегут другие ребята нашего пионеротряда, а за нами на лошадях скачут всадники с ружьями, охраняющие поле. И кричат эти всадники страшным голосом: «Стоять!». Я бегу быстро, кувыркаясь, спотыкаясь, но опять как-то оказываюсь на ногах. Я знаю, что попадаться никак нельзя.

Я слышу этот крик «Стоять», и больше всего на свете мне хочется выполнить приказ и встать, как и было велено.

Я до сих пор помню это странное чувство — желание выполнить немедленно все, что против моей воли и моих интересов, но что приказано повелительным тоном и в повелительной форме. Это был именно инстинкт: раз приказано — надо остановиться...

В любом обществе — и уж, конечно, не только российском — подчинение поощряется, а неповиновение наказывается. Чему бы мы ни учили ребенка — мы учим его подчиняться. Какой бы совет ему не давали, не произнесенной, но вполне слышимой, остается скрытая часть послания: «Слушайся меня!»

Почему именно конформность? Зачем нам умение подчиняться?

Люди действуют не сами по себе, а в рамках коллектива, построенного иерархически. Иерархически организованные группы лучше выживают. Они более эффективны. Они работают слаженно. Четкое определение статуса каждого члена снижает разногласия до минимума, смазывает рельсы до блеска. (И трудна судьба коллектива, в котором двуначалие).

Регулируют поведение человека как социального существа два механизма. Механизм совести и механизм подчинения. И главная драма человека начинается там и тогда, где и когда два механизма вступают в конфликт.

Первый регулятор — «совесть», саморегуляция, то есть нечто, что ограничивает мои аппетиты и мою агрессию, разрушительные для соседей. Если механизм совести не работает, вид погибает. Прямо лопают друга друга особи, без ножа и вилки.

Второй регулятор — контроль сверху, механизм подчинения.

Когда человек действует самостоятельно, совесть играет большую роль. Когда он действует в массе как часть общей группы — совесть молчит. Директивы, поступающие сверху, внутренней нравственной критике не подвергаются. Как сказал Фрейд, «индивид отказывается от своего идеала и заменяет его массовым идеалом, воплощающимся в вожде».

В случае если моя совесть и указания сверху конфликтуют, я могу:

а) подчиниться;
b) не подчиниться;
c) подчиниться и страдать.

Как только появляются страдание и дискомфорт, начинают действовать защитные механизмы, снижающие их силу: отрицание, уловки, обвинение жертвы, и наконец, оно, «неконструктивное инакомыслие», то есть, переводя на русский, пустой треп.

Часто отвергаются сами факты. Феномен отрицания Холокоста известен. Хотя в Европе преследуется по закону. Иногда «страдание» снимается другим способом: испытуемый осуждает жертву и перекладывает вину на нее. Сам напросился, сам виноват, был глуп, жаден, извращенец... Можно не страдать, если делаешь больно недостойному.

Несогласие, неконструктивное инакомыслие — второй самый известный способ «снять напряжение» внутреннего конфликта. Словесный спор почти никогда не оборачивается прямым неподчинением. Для испытуемого несогласие служит лишь источником психологического утешения в моральном конфликте, возможностью продолжать уважать себя, не делая резких движений. Испытуемый публично заявляет свой протест и сохраняет желаемое представление о себе самом. В то же время он не выходит из подчинения. Это такой выпуск пара, после которого уже можно ничего не делать. (Говорят, главные кремлевские обитатели большие поклонники стратегии «выпуска пара»...)

Мы не правдолюбы. Мы — неконструктивно инакомыслящие. Важно знать.

[Юлия Меламед]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../8219267.shtml
08.05.2016, 09:49
о загадочном поколении войны

Александр Рюмин/ТАСС

А ведь некоторые из них даже и до нынешнего дня живы, эти мастодонты, семейство вымерших, эти глыбы, эти девяностолетние деды, герои и боги того поколения, родившиеся с 1920 по 1925 год.

Я знаю пару таких дедов. Про одного из них снимала фильм.

Мы слово глупое, безответственное рядом с ним побаивались сказать — думали, щас пальнет.

Но так можно составить и неверное представление о военном поколении. Дожили-то боги бессмертные... Но боги-то не бессмертные полегли...

Не раз удивлялась редкой выносливости, жилистости этих дедов. И свободе, да. Такой они были природной крепкой закваски — ничто не брало.

Не раз слышала от ветеранов истории про то, что кругом трупы, а я один из всех живой. Почему? Да и родной мой дед, прошедший всю войну в пехоте, дважды раненный, но выживший, трофеев не принесший, но вернувшийся, говорил: «Смерть минует тех, кто ничего не боится». Так он объяснял для себя эту странность, с которой столкнулся на фронте.

Сталин боялся людей военного поколения, потому что у этих людей был потенциал самоорганизации: война научила.

Они даже с уголовниками могли самостоятельно разобраться. Это довольно точно показано в фильме «Холодное лето 53-го». И сам-то праздник 9 Мая при Сталине был под запретом. В общем-то, это было неформальное движение в те годы. Сталин людей военного поколения опасался. Ему нужно было полностью атомизированное общество, в котором даже внутри одной семьи друг другу не доверяют. Бесконечные общественные действа, демонстрации и прочая коллективная чушь — то была не солидарность! Это было переживание массы, в которой единица — ноль, единица — пшик. Масса как раз предполагает атомизацию. Солидарность требует высокой организации.

Грандиозное событие наших дедов, по сравнению с которым все остальное — мелочь, завершится в мае 1945 года, и все, ты никому не нужен, и запрут тебя в самой что ни на есть душной стране и велят быть всем довольным.

«Никому не нужен» — это очень нежно сказано. Дед вспоминал, как выглядела пивная рядом с «Аэропортом» в конце 1940-х: у пивной всегда были только безногие и безрукие ветераны, они спивались и умирали очень быстро. А кто не успевал умереть, тех высылали прочь из Москвы, чтоб не оскорбляли своим видом чувств победившей страны.

Был такой генерал Драгунский во время ВОВ. Честный и бесстрашный генерал, который берег солдат (большая редкость) и даже закрыл собой солдата, у него навсегда осталось страшное увечье после той истории. А после войны в мирной жизни оказался карьеристом. Возглавил антисионистский комитет, говорил с трибуны ложь. Долго думала, как объяснить «казус генерала Драгунского».

Как можно быть таким героем, когда на кону жизнь и смерть, и таким малодушным, когда на кону должность!

Но «казус Драгунского» нельзя объяснить иначе, а только тем, что сменилось время. Так перерождались герои прежней эпохи.

То, что случилось с военным поколением, кстати, уже было в истории. И даже это чувство удивления перед масштабом отцов и суетностью детей уже было. Они уже описаны однажды одним гением: богатыри — не вы, плохая им досталась доля и так далее... И ломал самодержец (что Николай Первый, что Сталин) судьбы своих солдат и маршалов после войны так же круто: хрусть — судьба.

Генерал Ермолов, «законсервированный в банку» (определение Тынянова) полководец наполеоновских войн, умирая, требовал от врача: «Да понимаешь ли ты, мой друг, что я жить хочу! Жить хочу!» И врач, сдавленный его рукой, упал в обморок. За битого — двух небитых дают! Жизнь Ермолова рифмуется с жизнью Жукова, тоже «законсервированного в банку» после войны. Но про Жукова — молчок! Столько про него знаем, что не в праздничный день будь помянуто.

Судьбы богатырей наполеоновских войн XIX века и богатырей гитлеровской войны века XX схожи, как ни странно. И те и другие были в Европе — при особых обстоятельствах, правда. Европа в обоих случаях была в неглиже. И при Наполеоне, и уж точно при Гитлере — ну, не в форме... А все же что-то свободное, что-то цивилизованное русские солдаты увидели... А Николай Первый хотя и был по сравнению со Сталиным версией лайт, но гайки умел закручивать фирменно... И военное поколение обоих столетий пострадало.

Им на войне было плохо, но хорошо. Было ужасно, но у них был смысл. У них была цель — как тут не позавидуешь.

Спросили, а Окуджава — военное поколение или поколение шестидесятников? Вот!

Военное поколение передало эстафету внутренней свободы. Военное поколение больше повлияло на оттепельное, чем сама оттепель.

Есть поколение шестидесятников, есть поколение эпохи хиппи, есть поколение битников, есть даже поколение студенческих волнений 1968 года. Время имеет разные творческие псевдонимы. И у каждого поколения свой портрет. Свой литератор, описавший его. Своя субкультура.

Про поколение шестидесятников мы знаем, что они такое. Что их сформировала оттепель, романтический туман революции. Аресты отцов. Несправедливость. Глухота паучья. Страх войны. Трофеи. Что-то европейское. Наконец, ХХ съезд партии и оттепель. Такой рецепт. И даже не оттепель. Их сформировал перепад температур. Со сталинских ледяных через полутеплые хрущевские до брежневских безтемпературных.

Их родители сели в 1930-х, ползком вращали землю на Запад в 1940-х, и вот на них, юных, повлияло хрущевское время, они захотели петь, свистеть, говорить, шалить, а было уже невозможно — обрушилась немота. И тогда они пошли жечь костры и петь под гитару о чем-то благодушном и душещипательном, выродившись в КСП. Мы о них многое знаем. Видимо, оттого, что у шестидесятников были свои поэты, изучатели и даже свой Станислав Рассадин (который и придумал термин)...

Поколение шестидесятников сподобилось быть описанным, осмысленным, получившим свое имя в истории. А военное поколение — почему-то нет. Мы не можем сформулировать, кто они, что они, за что они, каковы приметы поколения.

Говорят, нынешние двадцатилетние не понимают военные песни, не могут проникнуться. Не вдохновляют они их... Странно, да? Что, даже пусть ярость благородная, идет война народная? От которой все нутро переворачивается и хочется прям сейчас под ружье. Ее даже хеви-метал-исполнители из Macbeth перепевали — такой сумасшедшей энергетики песня. И даже в 1990-е годы, когда у всех чесались руки облить какой-нибудь бякой все, что ценилось в советское время, и пошла волна отрицания, и каждого советского автора объявили плагиатором, даже тогда авторство музыки Александрова не подвергалось сомнению.

И песни, и деды остались. Но остались в том времени…

Деды ничего не боятся. А чего бояться? Позади Война. Впереди Смерть. Перед этими двумя дамами, которых они вечные кавалеры, нельзя терять достоинство.

Наш дед, герой документального фильма, уникальный. Съемки переносил гораздо лучше нас. Ему 91 год. Широкого чувства и широкого жеста человек. Невесту чужую накануне ее свадьбы — отбить, потому что Единственная! Генерала-мародера — на месте расстрелять (хотя сам ты лейтенант)! Кто подло обозвал — того палкой! А фашистского офицера — лечить, как родного, хотя того через две недели расстреляют.

Мы задали два вопроса, два, которые я вместе с ответами в последний момент из фильма вырезала, потому что они характеризовали не его, а громадную пропасть между нами. Первый вопрос: «Как вы обходились без женщин? Ребята-то молодые...» Второй вопрос: «Что бы вы сказали, если бы ваш внук откосил от армии?»

Он никак не мог понять, о чем мы его спрашиваем. Никак. А когда понял... Если бы мы оставили в фильме его реакцию, то это был бы портрет нашего поколения, а не его. И зритель бы слишком крепко задумался об этой разнице.

[Юлия Меламед]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10523765.shtml
14.02.2017, 08:22
О том, нужен ли гению кнут

Репродукция картины художника Ильи Сергеевича Глазунова «Достоевский», 1962 год Павел Балабанов/РИА «Новости»

Великие люди делятся на две категории. На тех, кто удачно женился. И тех, кто женился неудачно. Скажете, ха-ха? Дескать, и простые смертные тоже женятся либо удачно, либо неудачно. А я скажу — нет. А я скажу, что Вселенной начхать, как женился простой человек. Но ей небезразлично, как женился гений.

Известна житейская максима, что правителя делает свита, герой силен своими сторонниками, а гениев делают жены.

А уж вдовы-то! Вдовы-то, боже ж мой, как их уделывают! Ты, гений, когда женишься, ты сперва подумай, как она свой вдовий долг будет исполнять. В будущее-то загляни. Что там тебя ждет? За дверью гроба?

Бродил анекдот по сети про Мишель Обаму, как пошла она с супругом в ресторан, пришли, сидят-едят-пьют. Приходит официант. И ведет себя, надо сказать, как-то странно. Улыбка какая-то двусмысленная на губах бродит. И сам — черный. Вскоре выясняется, что этот официант — бывший бойфренд Мишель. Обама это как узнал, решил над супругой пошутить и говорит, дескать, вышла бы за него замуж — была бы сейчас женой официанта.

Ну, вы уже догадались, что на это Мишель ответила?

Чмо ты, Обама. Вот что она ответила. Это всякий русский про тебя знает. На всех машинах наклеено. Если бы вышла я за него замуж, не я была бы женой официанта, а он был бы президентом США.

А еще говорят, будто за каждым успешным мужчиной стоит великая женщина. Которая в него верит. И все время пинками в величие его загоняет. Потому что каждый человек непризнан, мал и безутешен. И неуверен в себе. И рождается без пьедестала. А этот пьедестал камешек за камушком ему натаскивают другие люди. Вопрос — кто? Те, кто его любит и в него верит? Или те, кто его мучит и гнобит? Что ему полезнее?

Итого мы имеем картину, что великие мужи поделились на тех, кто удачно, как Барак. Как Сальвадор. Как Федор Михайлович. И тех, кто неудачно, как, скажем, Гайдн или Гейне.

Гайдн женился на Марии-Анне. И жена его не только что его не поддерживала, как обязана была спутница гения, не только что не верила в его талант — а вела себя как попало: использовала его партитуры на папильотки и подставки для паштета. И даже детей ему не родила. И композитор всю жизнь страдал из-за этого. Зачем она тогда вообще возле талантливого человека ошивалась? Ее задача была что? Вдохновить. Облегчить. А она что? Партитуры на папильотки! (Какой мем пропадает!) Может, поэтому Гайдн так себе гений? Без полета. По нему хорошо музыкальной технике учиться.

Жена Гейне отводила друзей на кухню и спрашивала тихо-тихо: а правда, что мой муж — хороший поэт? Не надо смеяться. Откуда ей было знать, хороший он или плохой, если она и читать-то не умела.

Интеллектуал взял в жены крестьянку, которая ни бельмеса в его творчестве — типичный немецкий сюжет.

Я не верю своим глазам, но у нас продолжают обсуждать, не на пользу ли творческим людям репрессии. Вон как репрессии выковали таких масштабных ребят, как Достоевский. В целом эти дискуссии так же обстоятельны и современны, как если бы мы сейчас всерьез обсуждали пользу женского обрезания и деформации ступни по форме ножки-лотуса. Дескать, таланту — если он незаслуженно (и незаконно) в тюрьме — полезно «пострадать». Дескать, так закалялась сталь.

Видимо, из этих соображений Прилепин и поехал воевать в ДНР. Чтобы уже окончательно вызреть в большого писателя...

Жена Блока, коренастая, с мощным затылком и тяжелой челюстью Любовь Дмитриевна, «была похожа на бегемота, вставшего на задние лапы» (вот же змея была Анна Андреевна; это ж ее характеристика). Любовь Менделеева-Блок, будучи кумиром таких великих поэтов, тончайших мистиков, визионеров, как Блок, Белый и Соловьев, любила повторять: «Только, пожалуйста, без мистики!» Нет, ну это надо! Как гений — так обязательно тянет на что-то бездуховное, коренастое, бегемотистое и обязательно чтоб без фантазии совсем.

Видимо, эта тяга сродни описанной Мандельштамом, что «хороша темная звериная душа», что «Я не хочу души своей излучин, И разума, и Музы не хочу». Да, Мандельштам это написал, а женился на одной из самых верных, тонких, умных, героических жен мировой литературы. Женился на той, которая наизусть выучила все стихи и всю прозу погибшего мужа и твердила их каждый день, чтобы не забыть (записать невозможно: каждый стишок — политическая статья). Так она запомнила все, что он написал, сохранила на своем внутреннем чердаке и сберегла для потомства. Только благодаря ей Мандельштам не забыт.

Была еще и такая прекрасная дама русской литературы, как Анна Григорьевна, про которую есть стихи, и лучше уж не скажешь: «Этой отваги и верности / Не привилось ремесло — / больше российской словесности / так никогда не везло...» Как мы выяснили, это не так. Российской словесности сильно повезло с Надеждой Яковлевной. Если б не она — то уж наша родина позаботилась о том, чтоб никаких гениев. У нас к гениям классовая вражда. Мы родовую аристократию повывели. И с духовной аристократией расправимся.

Сильно повезло европейской культуре, видимо, и с Гала Дали (русские жены гениев, ага).

Глупости это все, конечно. Гений — герметичен. Гению наплевать, в кандалы он обут или в Италии на побережье живет, стервозная у него жена, как Ксантиппа у Сократа, или хорошая и понимающая, как Анна Григорьевна у Достоевского. Пьет она ему кровь или помогает.

Гении и Сталина даже превозмогли. И при Сталине даже «Ивана Грозного» снимали. И при Брежневе «Иваново детство».

Если чему-то суждено родиться — родится. Гений он, несмотря на. Он — через асфальт. (Не благодаря асфальту, однако.) Ходили греки в VI веке до нашей эры и итальянцы в XVI веке по отличной погодке, жили в достатке, на каторгах не сидели. Гении ходили пачками, натыкались друг на друга, говорили друг другу «мискузо» и шли дальше.

Я лично очень люблю старое доброе советское «Талантам нужно помогать — бездарности пробьются сами».

В общем, терпенье, психопаты и кликуши! Современный гений проходит через современные испытания. Не надо для него реанимировать ужасы прошлого.

[Юлия Меламед]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10728971.shtml
20.06.2017, 08:13
О том, как манифесты свободы превращаются в кодексы запретов

Кейт Бланшетт в фильме «Манифесто» (2016)
Bayerischer Rundfunk (BR)

Про революцию до сих пор хорошо была известна только одна вещь. Задумывают романтики, осуществляют фанатики, пользуются ее плодами — негодяи.

С тех пор, как эта фраза была произнесена (ее автор — английский писатель Томас Карлайл — умер в 1881 году, то есть задолго до настоящих революций, настоящих фанатиков и настоящих негодяев) все точно так и случалось каждый раз.

Мы — дети детей детей русской революции 1917 года. Мы застали плоды революции в таком жалком бездыханном состоянии, что понять не могли, что руководило этими людьми много лет назад.

Видя Леонида Ильича Брежнева, сложно представить, какая сумасшедшая энергетика была у тех людей, у тех событий, у тех слов, у тех вихрей. Сколько талантливой энергии ушло тогда и на строительство, и на разрушение.

А чего вы хотите от эпохи, если ее символ — труп, выставленный в самом центре страны.

Представить, что тот (первый) Ильич был харизматиком, было сложно. А вот Надежда Мандельштам, умнейший публицист эпохи, когда писала о глухоте паучьей и немоте того времени, и покорности Сталину, объясняла это инерцией доверия к революции. Даже от самого слова «революция» у людей кружило голову. «Я все равно паду на той, на той единственной гражданской...», — пел Окуджава. Единственная, справедливая, эталонная.

Идея справедливости — такая мощная идея, что на ее бензине долго ездят негодяи всех мастей.

Как это теперь всё почувствовать? Что нам осталось от того времени? Как что? Да манифесты же!

Вчера сходила на фильм «Манифесто», где главная героиня в 13 разных ролях и ипостасях, в исполнении одной-единственной Кейт Бланшет, зачитывает главные манифесты прошлого века: Маркса, Малевича, Кандинского, Родченко. А потом уже и Годара, и Ларса фон Триера. Фильм недавно вышел в российский прокат.

Смотрела я его два раза. На первом разе беспробудно уснула. Это был мой ответный перформанс. В адову пасть всем революциям и разрушителям мира я бросила свой безмятежный сон. Беспробудно уснуть на чтении самых отъявленных интеллектуальных террористов — бесценно!

Уснула я, конечно, не от скуки, а от перенапряжения. Я знаю журналиста, который заснул сразу, как только его захватили в плен. Но что-то подсказывало мне, что имеет смысл сходить еще раз. И я пошла. И, ох, мне понравилось.

Надо понять, из какой бездны сна и невежества вырвал меня этот фильм.

Я шла на него, вообще не прочтя никаких аннотаций. Первое, что я увидела, была Кейт Бланшет с большой лохматой бородой и в многослойной бомжовой рванине. Это бодрило. Она брела по развалинам, волоча за собой всесезонный скарб. С одной из куч мусора на нее безучастно смотрела крупная обезьяна. О! Самое время и место для такого прекрасного текста с проклятиями современному загнившему омертвевшему буржуазному обществу!

Кейт Бланшет идет, запутавшись в облаках, и бормочет прекрасные проклятия. Я окончательно проснулась. Что за талантливый автор этого текста, удивилась я. Надо срочно узнать, кто он. Если в наше время существуют еще такие талантливые авторы, не всё еще пропало. Каково же было моё, так сказать, удивление, когда я узнала, что автор этого текста... Карл Маркс.

Далее шли манифесты Малевича, Кандинского, Родченко, Тцары, визуализированные очень остроумно. Главный пафос: уничтожить то, что было. Дадаисты из всех этих титанов мысли были наиболее последовательны. Они уничтожали и самих себя. Потому их манифест Кейт зачитывает как похоронную речь на кладбище, в нужном месте её голос дрожит.

Манифест дадаизма был опубликован в 1918 году: «Единственное слово, которое не теряет своего значения день ото дня, — это слово смерть». Ну, новое всегда рождается через смерть.

Если самые последовательные из отрицателей — дадаисты, то самый известный из отрицателей — Малевич.

Все гении русского авангарда двигались к беспредметности. Все двигались к бессмыслице. Потому что и предметность в искусстве, и цвет, и сюжет, и эмоция, и логика давно исчерпали себя и стояли у черного порога, за которым ничего нет. «Мы, подписавшие этот манифест, первыми подняли знамена революции искусства, беспощадного уничтожения законов академизма, подставляя голову свою под удары брани, свиста и насмешек печати и толпы» — писал Малевич. Эх, хорошо!

Умного человека брань и насмешки только бодрят. Если ты идешь по дороге, а брань и насмешки над тобой всё усиливаются — знай, ты на верном пути.

Искусство ведь только тем и занимается, что опровергает очевидное, разрушает омертвевшее, подвергает сомнению конвенциональное. Искусство — это по сути своей революция. Да, надо, надо было свернуть шею академическому искусству, оно уже не разговаривало ни с кем, как бы мастерски ни было сделано. Как оно могло выражать время, если даже объект изображения был строго регламентирован? Это еще какую революцию они совершили, когда Мане и Пикассо стали изображать проституток, или Серебрякова — грязные пятки русских мадонн! Ведь до этого социальные низы вообще не могли быть предметом изображения. Так чем плоха революция?

Такая революция нужна будет всегда. Ведь мы и сейчас на том же месте. Скажем, Чарльз Буковский подбирает с земли такой сор и поэтизирует его — а люди в недоумении, почему такая грязь стала предметом искусства? Так и не доказали, выходит, что объектом для искусства может быть абсолютно всё.

Или Высоцкий, которого не хотели признавать поэтом по той же причине, из-за той же пропасти, которая всегда отделяет «официальный» мир «высокого» искусства. Эта сегрегация как была, так и осталась.

Но почему-то всегда выходит так, что негодяи пользуются плодами, а негодяйство одерживает верх. И всякая революция заканчивается новой регламентацией.

Вот уже много лет — по крайней мере, с зимы 2004–2005 годов, когда массы людей в Киеве впервые вышли на майдан Незалежности —... →

Насколько же ироничен финальный эпизод фильма, где манифест великого Ларса фон Триера зачитывается училкой начальных классов в школе. Именно здесь она произносит тексты основ новой свободы: «Клянусь воздерживаться от создания «произведений». Поскольку мгновение ценнее вечности. Моя высшая цель — выжать правду из персонажей и обстоятельств!»

Как хорошо!

Авторства больше нет! Дело не в том, откуда вы что украдете, дело в том, куда вы это денете и как используете. Чем плоха такая революция? А тем, что они академическое искусство не только свергли, но тут же и запретили.

В «Манифесто» очень остроумно показано, что какие бы подходы к искусству не провозглашались, насколько бы революционны они ни были, какие бы основы не опровергали, — они тут же станут основанием новой несвободы.

Как только дети начинают творить, училка бьет им по рукам: того нельзя — сего нельзя.

Как же это трагично выглядит, когда либерализм становится новой идеологией!

Про революцию теперь известна и вторая вещь. Какие бы свободы она не декларировала, она тут же становится кодексом новых запретов.