*270. Перестройка отменяется

[Полит. ру]

http://polit.ru/article/2015/09/28/neototalitarianism/
28 сентября 2015, 19:00 Россия

Владимир Пастухов

Мы публикуем интервью с постоянным автором «Полит.ру» политологом, правоведом, публицистом, доктором политических наук, кандидатом юридических наук Владимиром Пастуховым, посвященное его видению современного состояния и перспектив развития российского общества и государства. Беседовала Наталья Галимова.

В своих статьях вы не раз называли нынешнее российское общество «неототалитарным». На чем основана такая оценка?

Тоталитаризм – это не ругательство, а обозначение определенного состояния общества. Неототалитаризм, как и тоталитаризм, с моей точки зрения, есть злокачественное перерождение авторитарного государства, происходящее при определенных условиях и в определенный исторический отрезок времени. Главное различие между тоталитарным и авторитарным государством состоит в характере «включенности» населения в «безобразия» -- государственный произвол. В авторитарном государстве «безобразия» творятся при молчаливом согласии, но пассивном неучастии населения, а в тоталитарном государстве «безобразия» творятся при активном и самом действенном участии масс.

Причина активной «включенности» масс в произвол при тоталитаризме коренится в особенностях воздействия тоталитарного государства на психику человека. В тоталитарном государстве власть активно манипулирует сознанием и волей, внедряется внутрь человека и превращает его в активного соучастника своих преступлений. Иными словами, в тоталитарном государстве человек оказывается зависим от власти также, как наркоман зависит от наркотика, непрерывно участвуя в произволе, заряжаясь его отрицательной энергией.

Но считается, что при тоталитарном строе обязательно должны существовать государственная идеология и правящая партия, которая фактически подменяет собой государственные институты. В России нет ни того, ни другого.

Я не думаю, что здесь есть противоречие. Все перечисленное вами в том или ином виде присутствует в современной России, но в непривычной для нас форме. Просто на смену «коммунистической партии» пришла «понятийная партия», на смену коммунизму пришло «черносотенство» и так далее.

В целом же я нахожу в России все известные мне из истории признаки тоталитарного перерождения авторитарного государства. И, конечно, прежде всего, я вижу уже упомянутую включенность людей в политический процесс, что резко отличает современную Россию от России «нулевых», когда всем все было все равно. Мы не можем отрицать, что «Крымнаш» -- это контрреволюционное пассионарное движение значительной части населения. И, конечно, не совсем правда, что у этого движения нет идеологии.

У нас просто перед глазами по-прежнему «высокие образцы» идеологии, мы ожидаем увидеть нечто глобальное и высокоинтеллектуальное, что-то вроде марксизма-ленинизма, но это не значит, что любая идеология должна выглядеть как марксизм. Встречаются и домотканые произведения вроде «чучхе». Вот такое «русское чучхе» и взял на вооружение «Крымнаш».

Невооруженным глазом видно манипулирование сознанием населения, развившуюся зависимость массового сознания от государства-манипулятора. Есть аффективное состояние общества, которое является необходимым признаком любого тоталитарного режима. И, конечно, есть тотальная милитаризация сознания и культ всеобщей мобилизации на борьбу с врагом – неважно с каким, будь он хоть партизан, хоть пармезан.

Другое дело, что все вышеперечисленные признаки тоталитаризма в современной России существуют в ослабленном виде. Так обычно болеет человек, которого неудачно провакцинировали. Человек все равно заболел, но болезнь протекает в вялой форме. По всей видимости, прививка от тоталитаризма, которая была сделана русскому обществу во время Перестройки, оказалась не очень эффективной, и оно снова заболело. Но симптомы не такие ярко выраженные как, если бы прививки вовсе не было. Поэтому я и говорю о неототалитаризме.

Путин, конечно, жесткий лидер, а с 2012 года, когда он вернулся в Кремль, авторитарные тенденции только усиливались. Однако в России по-прежнему есть, хоть и в малом количестве, независимые СМИ; граждане в частной жизни имеют большое пространство для свободы; политические преследования носят точечный, а не массовый характер. Это признаки авторитарного, но никак не тоталитарного правления.

Я вам отвечу иносказательно – анекдотом, который мне рассказал мой друг, многие годы прослуживший в Министерстве экономического развития. В больнице мужчина приходит в сознание и видит, что его на каталке везут куда-то санитары. Он спрашивает: «А вы куда меня везете?» Ему отвечают: «В морг». Он кричит: «Но ведь я еще не умер!» И слышит в ответ: «Так мы еще не доехали»…

То есть, это ваш ответ на мой вопрос?

Да, потому что Вы обозначили аргументы, которые я могу парировать одной фразой: «Мы еще не приехали». Мы находимся в самом начале пути, и поэтому обо всех процессах говорим приблизительно: пока еще есть некая частная свобода, пока еще есть некоторая свобода прессы... Тенденция, однако, состоит в том, что все эти зоны «частной свободы» будут закрываться. Если в России ничего принципиально не поменяется в ближайшее время, то события будут развиваться «от плохого к худшему». И тогда все те тенденции, которые сегодня только намечаются, дойдут в своем развитии до логического конца.

Что вы подразумеваете под «логическим концом»?

Под «логическим концом» я понимаю развитие тенденции до полного раскрытия всех заложенных в ней потенциалов. Как у Пушкина: «Полудурак, полуневежда, полуподлец, но есть надежда, что будет полный, наконец». Под «логическим концом» я понимаю создание вполне себе законченного тоталитарного государства со всеми его атрибутами, включая неотеррор и неоГУЛАГ.

Включая закрытые границы?

Конечно.

Это звучит как нечто из области фантастики. Вы хотите сказать, что не существует черты, которую Путин не переступит никогда?

У российской власти не существует внутренних пределов и ограничителей. Могут быть только внешние культурные сдерживающие факторы. Таких сдерживающих факторов в русской культуре пока либо не сложилось, либо они не успели себя проявить. Поэтому, с моей точки зрения, власть может зайти так далеко, как это будет необходимо, исходя из особенностей текущего политического момента. Надо быть внутренне готовым к тому, что все, что казалось немыслимым в России вчера, завтра может стать ее «вчерашним днем». Как отметил в свое время замечательный экономист Георгий Клейнер, Россия есть страна крайностей, где любая тенденция должна быть сначала развита до абсурда, и лишь потом вектор общественного развития меняется на прямо противоположный…

Все ограничители власти в России – не внутри, а снаружи, и они хорошо известны: табакерка и шарфик. К сожалению, ничего другого пока на ум не приходит…

И все-таки сложно представить, чтобы в ХХI веке страна полностью изолировалась от внешнего мира, закрывая границы.

Какая разница между XXI и XX веком? Почему вы считаете, что за последние, скажем, пятьдесят лет – буквально мгновение с точки зрения мировой истории – в ментальности людей произошли необратимые перемены, которые полностью исключают рецидив старых социальных и политических болезней? Вы всерьез полагаете, что современные русские «культурнее» немцев начала 30-х годов прошлого века? Что мы знаем такого, чего не знали они?

Эренбург в свое время сказал, что «мыслящий слой» человечества очень тонкий. А под ним обширные слои инстинктов и комплексов. Соскрести мыслящий слой легко, и тогда из подсознания вырвется такое, о существовании чего мы даже не подозревали. В общем и целом человечеству несколько миллионов лет, и эти несколько миллионов лет формировалось наше подсознание. А гуманизму в его изысканной форме от силы тысяча лет. И это несопоставимые по мощи силы. Цивилизации достаточно расслабиться на секунду, и она будет без остатка сметена никогда не дремлющим варварством.

Для того, чтобы продолжать политику ужесточения, необходимо, чтобы уровень поддержки Путина оставался на высоком уровне. Сможет ли власть сохранять высокий рейтинг, если общество начнет стремительно беднеть?

В России, в отличие от Запада, экономическое состояние оказывает минимальное воздействие на восприятие народом власти. Историк Юрий Пивоваров сделал замечательное исследование событий революции 1905-1917 годов. Эта работа содержала, в частности, материал о том, насколько действительно был глубок кризис перед февральской революцией. Согласно нашему общему обывательскому представлению, Россия к 1916 году находилась в жутком экономическом коллапсе. Но Пивоваров, изучая состояние крестьянских хозяйств нескольких областей Поволжья, где наблюдались самые большие восстания крестьян и где больше всего жгли поместья, то есть, где была самая большая революционная активность, выяснилось, что просели они в сравнении с более или менее приличными довоенными годами буквально на проценты. То есть, по большому счету, никакого особенного давления, голода, экономического апокалипсиса в России к февралю 1916 года не наблюдалось. И тем не менее, в обществе за эти годы накопился такой уровень нетерпимости и ненависти, что даже этих нескольких процентов хватило для того, чтобы снести власть.

Можно еще вспомнить коллективизацию и индустриализацию, которые привели на грань голодной смерти десятки миллионов крестьян, но политически не привели ни к чему.

Корреляции между экономически бедственным состоянием народа и революцией в России не было и не будет. Рискну сделать предположение: в России, если и произойдет смена власти путем революции, то как раз на достаточно приличном и сытом фоне. И, наоборот, допускаю, что даже, если страну доведут до состояния голодного вымирания, как в Северной Корее, никаких политических последствий это иметь само по себе не будет.

Политика Владимира Путина начала резко ужесточаться после его возвращения на президентский пост в 2012 году. Было ли ужесточение единственно возможным для Путина сценарием действий?

Мне кажется, причина и следствие здесь переставлены местами. Сначала у Путина и его окружения возникло понимание, что необходимо ужесточение политики, а уже потом созрело решение о возвращении Путина во власть. И поэтому правление Медведева, которое, я уверен, изначально мыслилось «двухсрочным», пришлось «укоротить». То есть, не приход Путина привел к ужесточению политики, а необходимость ужесточить политику и свернуть некие, как многим казалось, неудачные демократические начинания, привели Путина к третьему сроку.

А почему, по-вашему, Путин решил вернуться все-таки?

Он решил вернуться, поскольку эксперимент с либерализацией со всей очевидностью показал, что под угрозу ставится власть того слоя людей, который укрепился в Кремле к 2007-2008 годам, и который укрепился – что гораздо важнее – на экономических командных высотах. Оказалось, что либеральная политика Медведева несовместима с сохранением экономических командных высот в руках этих людей, что и потребовало поиска альтернативы политике либерализации. Такой альтернативой оказался возврат к более жесткому авторитаризму. Было совершенно понятно, что эту альтернативную политику Медведев реализовать не в состоянии. Поэтому потребовалась его замена.

Вы верите в демократическую Россию? Возможно ли это?

Я теоретически допускаю такую возможность в долгосрочной перспективе. Я думаю, что Россия способна стать демократическим государством «через шаг». Вряд ли это получится сделать одним рывком. Криминальный неототалитаризм – это такая пропасть, которую нельзя преодолеть в один прыжок. Полагаю, что демократизация в России – это длительный, пошаговый процесс, который предполагает много переходных периодов.

Безусловно, какие-то элементы демократии будут восстановлены раньше (например, абсолютный запрет на «рокировочки» во власти и превращения должности президентства в пожизненную и наследуемую), но чего-то придется ждать долго (полноценной судебной реформы, правового государства в полном объеме, настоящего федерализма). Настоящей либеральной демократией Россия станет очень не скоро. Потребуется длительный период «лечения» общества от последствий длительного криминального и тоталитарного влияния. Российское общество – это тяжело больной человек, и оно не может сразу «встать и пойти». Будет первый толчок, который прервет тоталитарную инерционность, после которого последует длительный реабилитационный период, в течение которого будет решаться миллион рутинных культурных, социально-экономических и политических задач. Потом последует какой-то второй толчок, который даст процессу демократизации новое ускорение.

Эпоха Путина будет преодолеваться диалектически, в два этапа, через «первое отрицание» и через «второе отрицание». И, если быть гегельянцем (а я, безусловно, являюсь гегельянцем), то можно предположить, что по законам первого отрицания (которое всегда является односторонним) лидер, который придет на смену Путину, будет, с моей точки зрения, чем-то внутренне неуловимо похож на Путина. То есть, он будет полной противоположностью Путина и одновременно будет его все время напоминать. Скорее всего, наследник Путина будет оставаться таким же «понятийным человеком», как и сам Путин, но при этом у него будут другие понятия…

Это будет «Путин Плюс» - своего рода Путин со знаком «плюс». И только потом, когда пройдет энное количество времени, случится «второе отрицание» и к власти в России придет лидер, которому будет «непонятийным», то есть которому будет чужда жизнь «по понятиям» как таковая. Только с этим этапом я связываю возможность создания в России полноценной демократии.

Что такое «непонятийный лидер»?

Человек, для которого верховенство закона и права в публичной сфере является безусловным приоритетом. Мы прекрасно понимаем, что Россия живет не по законам, а по понятиям. Законы действуют лишь в той мере, в которой они соответствуют понятиям. Должен прийти лидер, для которого «жизнь по закону» и является его главным «понятием».

[Владимир Пастухов]

http://polit.ru/article/2014/09/02/homo_crimeacus/
02 сентября 2014, 08:36 Россия

Как это ни парадоксально, но первый раз я всерьез пожалел о своей вынужденной эмиграции весной текущего года. Дело в том, что мне как человеку, постоянно думающему и пишущему о России, очень важно было не столько знать ее, сколько чувствовать «кончиками пальцев». До «русской весны» никаких особых проблем с этим не возникало. Человек «девяностых» и человек «нулевых» был мне более-менее понятен, и я легко мог позволить себе ощущать себя «как в Москве», находясь за две с половиной тысячи миль от нее.

Справедливости ради, надо сказать, что и в Москве я не отличался повышенной коммуникабельностью, большую часть времени проводя за книгами и перед монитором компьютера. Что же касается живого общения, то вскоре после переезда в Лондон выяснилось, что многие, кому годами было недосуг доехать до Мамонтовки, с большим энтузиазмом посещают туманный Альбион, так что встреч с соотечественниками у меня стало даже больше, чем раньше.

То же можно сказать и о «встречах с прекрасным» - доступность русского искусства в Лондоне (в том числе и с сугубо финансовой точки зрения) намного выше, чем в сегодняшней Москве. Конечно, есть несколько особенно близких друзей, которых хотелось бы видеть гораздо чаще, и несколько театров, которые пока обходят Лондон стороной, но это с лихвой компенсируется новыми встречами, которые Лондон, ставший отчасти русским городом, щедро предоставляет желающим.

Все изменилось с началом «крымской кампании». В России доминирующим стал новый культурный тип, который несколько лет назад, когда я покидал страну, казался раритетной экзотикой. Новоявленный Хомо Крымкус (лат. HomoCrimeacus) думал и чувствовал существенно иначе, чем все знакомые мне «посткоммунистические» русские типы, и это заставляло искать встреч с ним. Тут-то моя эмиграция и стала помехой. Но вскоре все встало на свои места: понаблюдав некоторое время за повадками новых (точнее – «новейших») русских, я с удивлением обнаружил, что хорошо знаком с ними, ибо в России всякий «новый человек» - это всегда «архивный сборник», изданный в новой суперобложке.

Самодовольный Хомо Крымкус пришел на смену слабому и тщедушному Хомо Критикус (лат. HomoCriticus), вечно недовольному язвительному существу, которое преобладало в публичной жизни России с середины «девяностых» до конца «нулевых», то есть от начала второго срока Ельцина до начала третьего срока Путина. Это был асоциальный дальтоник, который воспринимал «русский мир» исключительно в черном и сером цветах. Он в немереных дозах потреблял бандитские сериалы и антикоррупционные расследования, находя в них оправдание своему сплину. Подвергая все сущее русское скептическому анализу и осмеянию, он не оставил после себя ничего, кроме разочарования.

Энергичный Хомо Крымкус вытеснил из России вялого Хомо Критикуса так же стремительно, как кроманьонец вытеснил в свое время неандертальца (кое-где, как и в доисторические времена, не обошлось без скрещивания). Конечно, для этого были исторические предпосылки, и взятие Крыма здесь не более, чем триггер. Сыграла свою роль и многолетняя «сурковская пропаганда», по которой потом уже сверху катком прошелся «кремлевский агитпроп». Но их значение не надо переоценивать, ключевое влияние сыграли, как всегда, объективные факторы – главными «народными педагогами» стали грабительская приватизация, собственный бандитский беспредел и международный беспредел в рамках нового PaxAmericana, где России в лучшем случае было отведено место наблюдателя.

Хомо Крымкус оказался непритязательным существом, живущим в недрах и питающимся нефтяной и газовой рентой. Он всегда полон энтузиазма и страдает социальной и политической дальнозоркостью, в связи с чем замечает несправедливость и беззаконие только на большом расстоянии, обычно не ближе, чем за океаном. Зато, в отличие от Хомо Критикус, окружающую действительность воспринимает исключительно в розовом цвете, причем даже тогда, когда другие органы чувств подсказывают ему, что она вряд ли розовая. Своей врожденной криминальности он не стыдится, а, наоборот, гордится ею.

Этот тип отличается также изрядной агрессивностью и способен очень быстро занять любую свободную социальную и политическую нишу и даже выйти за пределы естественной среды обитания. Он - друг парадоксов, и у него не вызывает никаких сомнений то, что война – это мир. К его слабым сторонам можно отнести разве что то, что при недостатке корма он склонен к быстрым переменам настроения и может в панике съесть своих вожаков.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Хомо Крымкус — это несколько выморочный потомок хорошо изученного социальной наукой вида Хомо Советикус (лат. Homo Sovetiсus), населявшего территорию России и окрестностей с конца 50-х по конец 80-х годов прошлого столетия. Хомо Крымкус, как и его предшественник, обладает хорошо развитым мифологическим сознанием и не затрудняет себя критическим анализом тех парадигм, которые кладет в основу своих действий. Но есть одно весьма существенное различие – Хомо Крымкус вторичен.

Хомо Советикус как продукт длительной эволюции «советской цивилизации» был самодостаточен. Она сам себе был целью и кумиром, его взгляд был устремлен далеко в будущее. Хомо Крымкус, как и всякая копия, больше всего мечтает стать оригиналом. Его взгляд обращен в прошлое, он хочет стать Хомо Советикус. Те, кто жил в реальном СССР, мечтали о коммунизме. Для сегодняшних эпигонов «советского режима» СССР — и есть коммунизм. Впрочем, в одном Хомо Советикус и Хомо Крымкус схожи – их цели одинаково недостижимы: попасть в вымышленное будущее так же невозможно, как и в вымышленное прошлое.

Как и его исторический предтеча, Хомо Крымкус неоднороден и разделен на страты: пассивных и активных приверженцев имперской идеи. Большинство, пассивные имперцы — «ностальгисты», сродни рядовым коммунистам. Они включены в реальную повседневную жизнь общества, занимаются своими обычными делами, но при этом мыслят глобальными мифологическими категориями, ностальгируя об утраченном советском рае. Впрочем, они, как правило, не пытаются построить этот рай на земле, занимая выжидательную позицию. Меньшинство, активные имперцы – «реконструкторы», не просто тихо верят в свой идеал, но пытаются активно действовать, ставя перед собой конкретную цель – возрождение СССР под новой вывеской «Великой России».

Долгое время российская власть занимала выжидательную позицию. Пока она ждала, Хомо Крымкус прозябал. Постепенно внутри власти накапливалось число «ностальгистов», однако внешне это мало отражалось на жизни общества. И лишь когда сама власть твердо встала на позиции «реконструктивизма» и от слов перешла к делу, настал звездный час Хомо Крымкус.

Многим кажется, что это начало новой эпохи. Но, скорее, это ее конец. Посткоммунистические социальные поиски и историческое творчество завершены. Сомнения, терзания и дискуссии позади. Культура, почти по Шпенглеру, стала цивилизацией, а ее символом стал монументальный Хомо Крымкус. Теперь он будет стоять на русском пьедестале неколебимо до тех пор, пока талые воды истории не подточат шаткий фундамент новоявленной евроазиатской империи. Тогда Хомо Крымкус тоже станет историей и займет почетное место в пантеоне русских иллюзий рядом со своим знаменитым культурным прототипом. Это пройдет.

[Владимир Пастухов]

http://polit.ru/article/2015/12/11/autocracy/
11 декабря 2015, 09:10 Россия

"Полiт.ua"

Конспект лекции в Пушкинском доме. Лондон, Великобритания, 24 сентября 2015 года

Моя профессия – не факты, а их интерпретация. Я не открываю нового, я лишь объясняю старое. Хороший историк по определению объективен, хороший философ по определению субъективен. Все мои оценки носят сугубо персональный характер – я торгую логикой, а не истиной.

Любое объяснение содержит в скрытой форме ответ на какой-то потаенный вопрос, который собственно и заставляет искать объяснений. Мне кажется, что для моего поколения этот вопрос сформулировал поэт и автор текстов группы "Наутилус Помпилиус" Илья Кормильцев, трагически умерший в Лондоне в 2007 году, и звучит он так:

Неужели я мог залететь так высоко
и упасть так жестоко как падший ангел
прямо вниз
туда откуда мы вышли
в надежде на новую жизнь

Это и есть тот главный вопрос, на который я попытаюсь сегодня ответить – как случилось так, что мое поколение, взлетев в мечтах так высоко к свободе, конституции и правовому государству, могло упасть снова так низко туда, откуда оно вышло – в унылый авторитаризм, правовой нигилизм и войну?
Национальное государство – самый большой русский политический долгострой

Чтобы понять историческое событие, необходимо в первую очередь определиться с системой координат, внутри которой это историческое событие происходит, понять в какой исторический процесс оно вписано. Если попытаться быть кратким, то можно сказать, что русский локомотив находится сегодня на одном из самых тяжелых и рискованных исторических перегонов на пути от Империи к национальному государству. Загнав себя в эту колею, Россия продолжает по ней движение все еще как весьма странная Империя. Национальное государство существует еще только как интенция, как мечта некоторых пассажиров первого класса.

При этом важно подчеркнуть (потому что это часто выпускается из виду), что никакой русской нации в точном (европейском) смысле слова до сегодняшнего в России не было и нет даже сейчас. Есть русский народ, который вовлек по ходу исторического движения в свой государственный и цивилизационный проект множество других народов и народностей, образовав с ними причудливую и взрывоопасную культурную и этническую смесь. Задачу формирования русской нации, то есть сообщества людей, объединенных гражданственностью, а не только и не столько этнической близостью, еще только предстоит решить в ходе растянувшейся на полтора столетия и так и не завершившейся русской революции.

Подсознательно в России мало кто верит в то, что создание национального государства возможно, причем больше всего в это не верят именно те, кто на словах заявляет о европейском выборе России. История создания русского национального государства напоминает известный старый анекдот об автомате Калашникова – сколько бы раз работяги ни выносили с завода детали детских колясок, после сборки дома у них каждый раз выходил то ли пулемет, то ли автомат. Так и в случае с национальным государством – кто бы ни брался под разными соусами создавать русское национальное государство, в конечном счете, у него всегда выходила Империя, то ли советская, то ли либеральная, то ли нефтегазовая, то ли криминальная. Национальное государство – самый большой русский политический долгострой, его строительство продолжается, так или иначе, почти 400 лет. Легче верблюду пролезть через игольное ушко, чем России стать национальным государством.
Русское самодержавие как эволюционный ответ русской империи на исторический вызов.

На всех тех исторических перегонах, которые Россия преодолела на своем извилистом пути от Империи к национальному государству, ярко выраженной для нее была одна константа – самодержавность. Самодержавие всегда было открыто декларируемой сущностью российской Империи. Самодержавие стало скрытой сущностью советской Империи. И самодержавие, наконец, снова становится сегодня псевдосущностью посткоммунистической ельцинско-путинской Империи.

Нет ничего удивительного в том, что самодержавность названа сегодня большинством либеральных идеологов и публицистов главным бичом русской государственности, злым гением русской истории. Однако, прежде чем бичевать самодержавие надо разобраться с его природой. Это природа, с моей точки зрения, несмотря на тысячи сказанных по поводу самодержавия пафосных и гневных слов, так до конца и не понята. С либеральной точки зрения русское самодержавие – это сбой исторической программы, досадная мутация, которая сделала российскую государственность вечным инвалидом. Однако есть подозрение, что – это не сбой программы, а сама программа и есть. Самодержавие – это мутация, о пользе и вреде которой будут еще очень долго спорить историки России. Может быть, она и сделала Россию инвалидом, но, похоже, только благодаря ей она смогла выжить в качестве независимого и суверенного государства в течение нескольких веков.

Нельзя игнорировать тот факт, что Российская империя – это совершенно особая империя: по масштабу, по разнообразию условий на неразделенном мировым океаном пространстве, по глубине и интенсивности культурного взаимодействия населяющих ее этносов. Сравнение российской и британской империй с этой точки зрения было бы очень интересным делом, и я хотел бы когда-нибудь прочитать серьезное научное обозрение на эту тему (вполне допускаю, что оно давно существует и просто не попадалось мне). Очень поверхностно могу заметить только, что мне трудно представить себе британского премьер-министра, выступающего, например, в Дели и говорящего о индийцах как о братском народе. Главная особенность российской империи, как мне кажется, состоит в отсутствии четкой границы между метрополией и колониями и, как следствие, в уникальной ассимиляции русского народа с колонизованными народами (славяне, чудь, татары – все это теперь этническая основа русского народа).

Если британская Империя основана по принципу «взболтать, но не смешивать», то русская империя построена по принципу водки –сорок процентов спирта, разбавленные шестьюдесятью процентами воды, дают в сумме совсем другой напиток. Менделеев, можно сказать, воспроизвел в национальном напитке модель Империи. С некоторой точки зрения русская Империя (и шире – русская цивилизация) есть нечто невозможное или, выражаясь стихами Леонида Филатова – "то, чего не может быть". Государственность не может быть стабильной на столь обширных, неудобных в целом для проживания, окруженных враждебными и весьма агрессивными культурами пространствах. Но тем не менее она существует уже несколько столетий вопреки всему.

Благодаря великому британскому историку Арнольду Тойнби мы сегодня прочно заучили формулу – чем сильнее вызов, тем мощнее ответ. Русская империя – это империя, возникшая на благодаря, а вопреки. Она появилась на свет именно потому, что смогла дать свой собственный оригинальный эволюционный ответ на уникальный вызов – все вышеперечисленные препятствия роста. Выскажу гипотезу, что русским ответом на вызовы истории является сверхцентрализация власти, то есть сосредоточение принятия политических решений буквально в одной точке и превращение этой точки в сакральное воплощение русской государственности. Так что путинский режим, конечно, совершенно имманентен русской государственнической традиции.

Сверхцентрализация – это и есть самодержавие. Русское государство в том виде, точнее – в тех границах, в которых мы его застали, сформировалось и выжило благодаря самодержавию и в этом есть суровая и для многих западников нелицеприятная историческая правда. Однако, русское государство не может стать национальным государством, оставаясь самодержавным, и таким образом лишено исторической перспективы – в этом суровая правда для славянофилов.
Суть русского самодержавия в соединении светской и духовной власти в одних руках, точнее в одном лице.

В самодержавии, по большому счету, нет ничего мистического. Это поэтическое обозначение описанной выше сверхцентрализованной государственной модели, ставшей эволюционным ответом русской цивилизации на исторические вызовы. Отличие самодержавной системы от европейской системы состоит в первую очередь в отношении к разделению властей как фундаментальному принципу построения власти.

Фундаментальной парадигмой европейской истории является разделение светской и духовной власти, оно предшествует любому другому разделению властей (на законодательную, исполнительную и судебную, а позднее еще и на федеральную и местную). В России эволюция пошла прямо противоположным путем. Становление русской государственности началось с соединения светской и духовной власти. "Похищение патриаршества" из Византии русскими царями, а затем и "уничтожение патриаршества" ими же являются ключевыми пунктами для понимания русской истории.

Так живописно показанное Павлом Лунгиным в фильме "Царь" противостояние Иван Грозного и Федора Колычева (митрополита Филиппа II) является знаковым моментом становления российской государственности. Петр I, устранивший патриаршество и поставивший на его место "министерство по делам религий" (Синод) лишь действовал в рамках установившейся традиции. Ренессанс посткоммунистической империи был бы невозможен вне тех специфических отношений, которые возникли сегодня между властью и церковью, возглавляемой патриархом Кириллом.

Придание сакрального значения светской власти с целью оправдания сверхцентрализации – это и есть столбовая дорога русского самодержавия.
Русское самодержавие невозможно без опричнины – институционального разделения на внешнюю и внутреннюю власть.

Сверхцентрализованная власть выродилась бы за три поколения, если бы не выработала особый механизм своего осуществления – опричнину. Уничтожив все известные в Европе образцы разделения властей, русская власть создала свой собственный аналог этого разделения – опричнину, то есть разделение власти на внешнюю и внутреннюю под единым началом. Формирование русского самодержавного государства начинается с опричнины. Опричнина является ее сквозным свойством вплоть до сегодняшнего дня.

Иван Грозный явил опричнину в ее первичной, наивно-откровенной форме, разделив государство на две части чисто "физически", создав "государство в государстве" со своими собственными формальными границами. После его смерти опричнину отменили формально, но не сущностно. В Империи она продолжала существовать в скрытой, латентной форме. Император всероссийский всегда оставался и "царем всея Руси" и "главой дворянского ордена" одновременно. Советский режим пошел дальше в этом направлении и институализировал опричнину. Советская и партийная власти, существующие рядом, но не вместе, – это все та же опричнина, а номенклатура – это новое дворянство.

Уничтожение опричнины в формате "ликвидации КПСС" стало концом советского самодержавия, но одновременно чуть было не стало концом русской государственности вообще. Я полагаю, что устранение компартии из политического процесса, ее запоздалое реформирование стало самой трагической ошибкой Горбачева. Коммунистическая партия была стержнем советской власти. Эта ее роль была абсолютно не понята "прорабами перестройки", которые с легкостью, достойной лучшего применения вытащили стержень из политической системы. В результате, удалив компартию с политической сцены, молодая российская демократия отдала государство в руки криминала, который занял ее место. В конце концов, опричнина снова возродилась, но на этот раз в самой своей уродливой с момента появления на свет форме – криминальной.

Смысл политической революции (точнее – контрреволюции) Владимира Путина состоит в восстановлении самодержавия и опричнины из подручных исторических средств по принципу «я тебя слепила из того, что было».

Путин выстоял в сложной политической схватке со всеми своими внутренними и внешними врагами только потому, что вернул государственность на привычные для нее исторические рельсы. Первым актом он воссоздал единство светской и духовной власти, действуя теми методами, которые ему были доступны – то есть, поставив церковь под контроль ФСБ и с помощью агентов ФСБ. Главным и повседневным (и потому почти никем не замечаемым) нарушением Конституции Российской Федерации я полагаю сегодня нарушение принципа "светскости", отделения церкви от государства. Путинская Россия – это не светское, а латентно теократическое государство. А, может быть, уже и не латентное...

Вторым актом Путин воссоздал «внутреннее государство» – опричнину XXI века со своей структурой, своей номенклатурой и своим бюджетом (теневым). Место коммунистической партии в современной России заняла "понятийная партия" друзей Президента, а место коммунистической номенклатуры криминальная номенклатура. Можно сколько угодно выражать негодование по этому поводу, но механизм работает и российская государственность в сравнении с 90-ми укрепляется. У нового внутреннего государства есть своя номенклатура, свой теневой бюджет, своя элитная жандармерия (ФСБ России) и свой "понятийный" кодекс поведения.

Ключевое отличие путинской системы от коммунистической состоит в том, что для строительства нового внутреннего государства с самого начала был задействован криминальный, а не идеологический ресурс (сейчас этот недостаток власть стремиться срочно выправить, перекрасив "криминальный фасад" в патриотические цвета). Полагаю, что ни одна из политических акций режима не обошлась без глубокоэшелонированного взаимодействия спецслужб и авторитетов криминального мира. Ни Крым, ни Донбасс, ни Сирия не являются исключением из этого правила.

Перспективы созданного Путиным государства не так однозначны, как это кажется и его адептам, и его оппонентам. Исторически оно обречено, но мы сами об этом можем не узнать.

Режим Путина был бы вечным, если бы все составляющие его элементы не были фейковыми. Нет главных пока элементов – настоящей идеологии и настоящего массового террора. Поэтому посткоммунистическое самодержавие – это декоративное самодержавие.

Посткоммунистическая империя, скорее всего, временное явление, оно вписывается в параметры обычной "возвратной" послереволюционной реакции. У этой реакции есть свой исторический смысл – она существует для того, чтобы "выгорели" все элементы старого общества. В определенном смысле слова она, наверное, полезна. Но от этого не легче тем интеллектуалам, жизнь которых пришлась на эпоху реакции. Их удел – рассуждения о будущем. Срок жизни такого режима в большинстве случаев ограничен сроком жизни его создателя.

Но в рамках отведенного ему историей срока режим обладает относительной устойчивостью и ожидать его падения завтра вряд ли стоит. Сегодня временная стабилизация режима возможна, во-первых, через усиление внутреннего террора. Мы видим как исподволь готовится "удар по штабам", как перестают себя чувствовать уверенно те, кто еще вчера считал эту власть бесконечно своей. Политика "национализации элит" вполне может обернуться небольшим "37-ым годом" для новой криминальной номенклатуры.

Страх – огромный ресурс и его не стоит недооценивать. При этом ухудшение экономической ситуации само по себе (без масштабной войны) в России обычно не является поводом для политических перемен, скорее наоборот. Не стоит надеяться и на Запад, который предпочтет политику умиротворения России и невмешательство до поры до времени в дела умирающей империи.

Сегодня самую большую угрозу для режима представляет, пожалуй что, накопление элементов иррациональности и непредсказуемости в общественной жизни. Нельзя исключить того, что посткоммунистическая империя, победив всех врагов, умрет в расцвете лет от случайной инфекции. Но эта вовсе не означает, что вместе с ней навсегда исчезнет из русской жизни самодержавность, потому что те исторические вызовы, которые ее породили останутся и даже станут еще более грозными – территория почти та же, демография намного хуже, соседи злее и сильнее.

Для преодоления самодержавия необходимо дать альтернативный сверхцентрализации ответ на русские вызовы. Самодержавие может быть устранено только через глубокую федерализацию России.

Сохранение сверхцентрализованного государства будет постоянно возвращать Россию при любом режиме к самодержавной матрице как единственной естественной для нее форме выживания. Это будет происходить само собой благодаря инстинкту самосохранения общества, которое почувствовав угрозу анархии и распада будет склоняться к испытанному и надежному средству защиты.

Вырваться из этого замкнутого круга можно, только выстроив альтернативную сверхцентрализации модель управления Россией. Такой моделью может быть лишь концепция "многополярной России", в которой помимо Москвы имеется еще несколько (до двух десятков) мощных региональных центров силы, способных "держать удар", то есть удерживать политическую и экономическую ситуацию под контролем. В этом случае сакральность самодержавного правителя будет трансформирована в сакральность "союза земель". Политической формой для такой модели является федерация.

Федерализм – это то, о чем в России всегда много говорили, но чего в ней никогда не было. Советский федерализм был юридической фикцией, фиговым листком на теле партийного централизма. Федерация – это, что России надо создать, если она хочет сохранится как единое и суверенное государство в нынешних границах за пределами первой половины XXI века.

Выбор России достаточно прост: или самодержавие и исторический тупик с неминуемым распадом государственности в двух-трех следующих поколениях, либо действительная федерация, устранение самодержавности и создание новой русской цивилизации на старой платформе.

[Владимир Пастухов]

http://telegra.ph/Republic---V-ozhid...m-Putina-07-15
15, 2017

https://t.me/res_publica

10 июля 2017 г.

Опасаться следует не новой диктатуры. А собственной слабости.

Бунин не любил Маяковского. «Окаянные дни» пронизаны антипатией аристократа к этому грубому и хамскому «животному». После первого прочтения дневников Маяковский выглядит чуть ли не главным виновником всех бед России. Но после второго и третьего прочтений гораздо больше вопросов возникает не к Маяковскому, а к самому Бунину. Ведь Маяковский не принадлежал к «прослойке» (истеблишменту), не был академиком или хотя бы профессором, не вращался в верхних сферах, а Бунин был, принадлежал, вращался. С кого больший спрос?

Возникает желание поинтересоваться: где были все по-настоящему образованные, интеллигентные, изысканно воспитанные люди, когда страна катилась в пропасть? Что сделали (не сказали, а именно сделали) они для того, чтобы предотвратить катастрофу? Где были многочисленные академики, профессора, мастера слова и кисти, когда империя заживо гнила изнутри? Какой еще подвиг они совершили, кроме публицистического? Где и когда они были бескомпромиссны в отстаивании своих идеалов?

Похоже, что и Навальный не дает российской либеральной интеллигенции спать спокойно. Главный вопрос наших дней: Who is Mr. Navalny? С Путиным, слава богу, уже разобрались. Его «желтая уточка» дразнит похлеще, чем «желтая кофта» Маяковского. Навальный необходим для либеральной мысли как корм для аквариумных рыбок: если вовремя не подсыпать, то рыбки умрут от интеллектуального голода.

Либеральная интеллигенция ⁠активно пиарится на ⁠его фоне. Но дело ⁠это непростое. Рассуждать о Навальном с «либеральных» позиций не ⁠синекура, тут требуется особая изощренность: как одновременно примкнуть ⁠и отмежеваться, ⁠похвалить и изобличить, двигаться в одном направлении с «ненавистным ⁠режимом», но по своей особой либеральной траектории (чтобы не заклеймили как агента Кремля). Пройти между Сциллой политической целесообразности и Харибдой идеологических предубеждений удается не каждому.
Рожденный контрреволюцией

Кто заставляет либеральную интеллигенцию так много внимания уделять Навальному? Ответ лежит на поверхности: власть. Выбрав Навального в качестве «политической груши», режим целой серией неуклюжих и грубых действий воздвиг ему пьедестал дважды «героя революционного труда» (по количеству уголовных дел) и промаркировал его в качестве лидера оппозиции. Навальный как политический исполин вырос из пены русской контрреволюции, из ее истерического и навязчивого страха перед «русским майданом». Он – плод болезненного воображения кремлевских архиконсерваторов, которые искали демона революции и наконец нашли – потому что кто ищет, тот всегда что-то найдет.

Ни у кого нет однозначного ответа на вопрос, для чего это нужно было самой власти. Существует изощренная конспирологически мазохистская версия, что Навальный является тайным проектом (вариант – Големом, вышедшим из-под контроля) Кремля или части его элит. Но наряду с этой вычурной теорией существует и простое, лежащее на поверхности объяснение.

Навальный оказался единственным представителем оппозиции (как либеральной, так и националистической), который не стал заморачиваться сложными материями, будь то гимн свободе и демократии или ода во славу русского народа, а стал бить в одну-единственную больную точку – несправедливость распределения богатства, в первую очередь вследствие коррупции.

Не стоит недооценивать эффективность простых решений. Навальный не рассуждает об абстрактных сущностях, не интересующих обывателя, а просто тычет медведю бревном прямо в глаз. Это имеет двойной эффект. Во-первых, то, что говорит Навальный, вне зависимости от отношения к нему лично, разделяется всеми, за исключением небольшой кучки бенефициаров системы. Во-вторых, непосредственно у этой кучки его расследования-манифесты вызывают глубоко личную, персонифицированную реакцию, заставляющую отвечать иррационально и избыточно.

Эта незамысловатая тактика, помноженная на выдающийся публицистический дар Навального, подпертая его недюжинной жаждой власти, опирающаяся на жесткую волю, способна сама привести к выдающимся результатам. В условиях, когда власть презентует образцы неподражаемой жадности и тупости в одном флаконе, а оппозиция погрязла в мелких дрязгах и суетных спорах о безразличных населению ценностях, эта тактика превращается в настоящую стратегию победы.
Неприличное предложение

Самая большая конкуренция, как известно, происходит на паперти. Чем чаще упоминается Навальный в качестве лидера оппозиции, тем больше это оппозицию напрягает.

К тому же у Навального есть неожиданное конкурентное преимущество перед большинством других оппозиционных вождей: он человек без истории. За ним не тянется из 90-х никакого хвоста. Он может придумать себе любую историю, какую захочет, и именно поэтому до поры не спешит обозначать свои идеологические предпочтения: скажешь, что ты левый, а выяснится, что выгоднее быть правым, – зачем рисковать.

Либеральное сообщество, готовое терпеть только первых среди равных при условии, что все сразу являются первыми, было неприятно удивлено, обнаружив, что в их среде появился незваный король. Причем, как и положено, короля сыграла свита – вышедшая на улицу по призыву Навального молодежь. Для России 26 марта 2017 года событием не стало, а для Навального – стало. В этот день он ушел в отрыв от либерального пелотона и надел майку лидера. Собственно, дискуссия о Навальном, которую мы наблюдаем, есть лишь запоздалая рефлексия на это событие.

Рефлексия дается нелегко. С одной стороны, Навальный – это хоть и призрачная, но надежда на политическое бытие либеральной мечты в России. Поэтому редко кто из либералов рискнет обругать Навального прямо. С другой стороны, «одностороннее» лидерство Навального для большинства либеральных деятелей является непереносимым и даже оскорбительным. Размежевание пока приняло форму «сомнения в искренности либеральных намерений Навального». В нем угадывают, не без оснований, скрытый потенциал диктатора.

По сути, между Навальным и либеральной средой происходит сегодня то, что вчера происходило между этой же средой и Ходорковским (правда, от Ходорковского еще и ждали денег). Ходорковский был одним из любимых полотнищ либеральной богемы, пока сидел в тюрьме. Но, когда он вышел из тюрьмы и стал претендовать на роль политического лидера, любовь испарилась. Среда устроила Ходорковскому обструкцию. Она сопротивляется любому твердому материалу, в нее погруженному.

Проблема в том, что, будучи по природе своей политически импотентной (не умоляя ее высочайших интеллектуальных достоинств), либеральная оппозиция постоянно нуждается в политическом варяге: она сначала долго ищет его, потом сама отдается ему и сразу же заявляет об изнасиловании. Причины такого поведения – непреодолимая пропасть между амбициями и способностями, ожиданиями и реальностью.

Либеральная интеллигенция живет утопической мечтой о герое, который убьет дракона, отнимет у него власть и, преклонив колени, тут же отдаст ее выдающимся представителям русской интеллигенции (лучшим людям народа). Почувствовав инстинктивно, что Навальный, чего доброго, действительно может нечаянно пришибить дракона, интеллигенция заранее проявляет беспокойство по поводу судьбы власти. Она делает ему неприличное предложение, мягко намекая: властью надо делиться.
Последний большевик

Интеллигенция правильно волнуется: завоеванную власть никто просто так не отдаст, в том числе и Навальный. По своим взглядам он классический большевик. Его единственная цель – получение власти. Как и под каким предлогом он ее получит, его не интересует. Сегодня он делает все, что может помочь ему получить власть, а потом будет делать все, что поможет ему ее удержать. Но разве не это является конечной целью любой политики?

Обвинять Навального в стремлении к власти все равно что обвинять хищника в том, что он питается мясом. Такова его природа – он «политическое животное». Это не оскорбление, а комплимент, потому что другие люди в политике успеха не добиваются. Соревноваться с ним можно только одним способом – стать самому «политическим животным». Но для этого либеральная интеллигенция слишком принципиальна и слишком щепетильна. Она выше политики, она ею интересуется, но не занимается.

Рамки возможного в политике задаются не столько нравственными достоинствами лидеров, сколько сдерживающим потенциалом общества. Дело не в Навальном с его диктаторскими замашками, а в состоянии умов русского образованного класса с его рабскими замашками, с его политическим чистоплюйством, с его неспособностью объединиться в группу больше трех, с его нежеланием последовательно делать что-то ради достижения желаемой цели. Антидот против диктатуры в организованной силе гражданского общества, а не в кастрации вождя. Если интеллигенция так боится нового Путина, то его в первую очередь надо изживать в себе по-чеховски, выдавливая из себя Путина по капле.

Когда-то отвечая на вопрос, почему в Англии нет антисемитизма, Черчилль сказал: «Потому что мы не считаем себя глупее евреев». Навальный не страшен тем, кто не считает себя слабее его и кто понимает, что может организованно выступить против него, если что-то пойдет не так. А если общество чувствует себя слабым, то никакие письма-предупреждения не помогут. Какое бы ничтожество ни пришло к власти, оно сумеет стать диктатором. Мало ли у нас перед глазами примеров, даже из самого недавнего прошлого, когда именно посредственность без всяких видимых претензий становилась «чудовищем на троне»?
Нет, он не Путин, он другой

Вопрос не в том, плох или хорош Навальный, есть у него диктаторские замашки или нет, превратится ли он в другого Путина или не превратится, а в том, может ли в реальных условиях современной России прийти к власти рафинированный либерал-западник и может ли при нынешнем состоянии русской элиты, при ее полной неспособности к осмысленной кооперации не возникнуть соблазна узурпации власти этим лидером? Боюсь, что шансов нет.

Навальный в любом случае не может стать вторым Путиным. Путин был и остается порождением определенных исторических обстоятельств, которые являются неповторимыми. Навальный будет продуктом других исторических обстоятельств, тоже уникальных. Из Навального не выйдет Путина, потому что он вообще другой – по ментальности, по привычкам, по друзьям, в конце концов, потому что он пришел из другого времени и ему придется действовать в другой обстановке.

Может ли Навальный стать при этом диктатором? Будет ли этот диктатор лучше или хуже Путина? Все возможно. Но это уже в любом случае будет другая история. И кстати, в этой истории в любом случае практически нет места для счастливого либерально-демократического финала. То будущее, которое рисуют для России либеральные теоретики и немедленного воплощения которого в жизнь они требуют от Навального, – утопия, политическая маниловщина, которой не суждено сбыться никогда.

Диалектика, которую в большинстве случаев в России учили не по Гегелю, тем не менее существует и свидетельствует не в пользу либеральных критиков Навального. По ее законам, первое отрицание чего бы то ни было всегда является односторонним и, следовательно, неполным. Более того, оно в чем-то зеркалит отрицаемое им явление, воспроизводя в вожделенном «новом» знакомые очертания ненавистного «старого», но с другим знаком. И лишь намного позже, на стадии «отрицания отрицания» происходит наконец полное и окончательное прощание с прошлым (преодоление).

Кто бы ни пришел сразу вместо Путина к власти в России в будущем (не имея в виду, конечно, назначенного самим же Путиным зицпредседателя), будь то Навальный или другой неизвестный пока герой сопротивления, он просто обречен стать своего рода анти-Путиным, или Путиным шиворот-навыворот, который будет бесконечно далек от либерального идеала.

В стране, которая сегодня представляет собой большую «кущевку», которая застряла внутри криминальной матрицы, в которой нет ни суда, ни церкви, где произошел институциональный коллапс, либеральная демократия может быть лишь финалом очень большого и сложного пути, а не его стартовой точкой. Только на следующем витке истории на смену анти-Путину придет не-Путин, и это точно будет не Навальный.

Чтобы предотвратить или хотя бы смягчить практически неизбежную будущую «революционную» диктатуру, надо стать организованной силой, способной навязать свою политическую волю любому потенциальному диктатору. Если такая сила внутри общества сложится, то Навальный или любой другой победитель вынуждены будут с ней считаться. Если такой силы в обществе не окажется, то никакие либеральные заклинания и обращения не помогут.

Нынешняя дискуссия вокруг Навального в том виде, в котором она сейчас ведется, совершенно бесплодна, а большинство ее участников в лучшем случае преследуют конъюнктурные цели. В худшем случае это политическая провокация, ставящая демократическое движение перед ложной дилеммой: или Путин как терпимое и привычное зло, или Навальный как неизвестное и, может быть, еще худшее зло.

Такой дилеммы не существует. Сегодня Навальный ведет политическую борьбу за более справедливое будущее России, очищенное от скверны коррупции (и за свое место во власти, безусловно). Он проделывает работу, которую никто, кроме него, внутри России делать не умеет, да и не хочет. Да, он может, как и любой другой человек, «скурвиться» и даже стать диктатором. И тогда общество будет с ним бороться и противостоять его наполеоновским замашкам. Но об этом, как Скарлетт О'Хара, мы подумаем завтра.

[Владимир Пастухов]

Хорошо ли интеллигенту радоваться победам сборной России на ЧМ по футболу? О национальной гордости российской оппозиции

23:58 08 июля 2018

Доктор политических наук. University College of London

«Случай Антоновой»


Ирина Антонова. Фото: РИА Новости
Это текст не об Ирине Антоновой, но, если бы она не приехала недавно в Лондон, он бы не появился на свет. Мы живем на пределе возможностей эпохи, когда последние из поколения могикан, родившихся после революции, но успевших войти во вторую мировую войну в «возрасте рефлексии», ставших при этом свидетелями рождения и гибели «биполярного мира», покидают нас. Почти одновременно ушли Пайпс и Коржавин, казавшиеся бессмертными. Не то даже страшно, что они уходят, — никто не вечен, — а то, что их место остается не занятым. Уже по одной этой причине лекция Ирины Антоновой в британской Национальной галерее априори была для меня событием года в культурной жизни русского Лондона.

Я не был знаком с Ириной Антоновой, не особенно осведомлен о ее работе в качестве руководителя Музея имени Пушкина, не являюсь знатоком музейного дела в целом и даже не могу назвать себя компетентным в вопросах изобразительного искусства, — но все, что я слышал или читал о ней (конечно, включая ее интервью), всегда вызывало глубокий интерес и уважение к ней как к выдающейся личности с неординарной судьбой, поэтому я шел в этот раз в Национальную галерею не столько прослушать лекцию о современном искусстве, сколько встретиться с русской историей. Впрочем, полезным оказалось и то, и другое.


Владимир Путин с Ириной Антоновой. Фото: РИА Новости
Мне захотелось написать об этой лекции сразу, но множество важных, а еще больше — совсем не важных дел мешали этому желанию воплотиться в жизнь. Тем не менее, с лагом более чем в месяц, я взялся за текст, но не потому, что хочу выразить свое восхищение Антоновой, — ни она, ни читатели в моих восторгах не нуждаются, — а потому, что эта лекция в силу масштаба ее личности оказалась своего рода культурным «перфомансом», позволившим обнажить и выставить в гротескном виде скрытые комплексы, терзающие сегодня самосознание русского политического класса и не позволяющие ему стать органичной частью русского культурного (образованного) сообщества.

О том же самом можно было, как все, написать на примере футбола, но «случай Антоновой» позволяет до крайности заострить проблему —

если «интеллигентному человеку» нельзя радоваться победе футбольной сборной над Испанией, то нельзя также восхищаться Антоновой, ведь и то, и другое — на пользу Путину.

А попробуйте…

«Ненашизм» как зеркало русской несвободы
К моему удивлению, лекция Антоновой породила нездоровый ажиотаж у значительной части прописавшихся в Лондоне «профессиональных борцов с путинским режимом», и особенно у тех, чей собственный вклад в русскую культурную, да, в общем, и в политическую жизнь может быть установлен только с помощью взятых в аренду у «Роснано» специалистов по микроизмерениям. Малоизвестные люди развернули кампанию в сети по поводу того, что Антонову нужно изгнать из Лондона, потому что она является доверенным лицом Путина. К слову сказать, сразу по возвращении из Великобритании Антонова, словно издеваясь над ревнителями либеральной чистоты (которая сродни расовой), получила из рук Путина очередную государственную награду.

На самом деле, совсем неожиданной эту реакцию назвать нельзя, такого рода истории случаются в Лондоне регулярно, стоит кому-то из деятелей шоу-бизнеса, из не пренебрегающих просьбами Кремля поучаствовать в той или иной политической акции властей (почти все из сколько-нибудь известных и живущих в России), пожелать посетить Королевство. Перед их гастролями либеральствующая общественность осаждает офисы местных правительственных учреждений, требуя не допустить выступления лиц, скомпрометированных порочащими связями с режимом.

Помню, какой обструкции со стороны либеральных обывателей был подвергнут несколько лет назад только что освободившийся из десятилетнего заключения Ходорковский за то, что сфотографировался вместе с Пригожиным (не тем) и Валерией (той самой), которых случайно встретил в ресторане в центре города. К чести Ходорковского, надо сказать, что он проигнорировал весь этот «хайп» и демонстративно вывесил фото на своей странице в Интернете, но так бывает далеко не всегда.


Михаил Ходорковский (в центре) встретился с Алексеем Венедиктовым (второй слева), Валерией и Иосифом Пригожиным (третья и второй справа)
Случай Антоновой отличается от других аналогичных инцидентов только тем, что масштаб ее личности делает эти усилия откровенно карикатурными: разница культурных потенциалов «критикующих» и «критикуемой» оказалась столь значительной, что разом выявила всю плоскость и пошлость критики со стороны либеральных активистов, пытающихся бороться с «путинским режимом» зеркальными ему методами и зачастую не замечающих того, что они стали политической пародией на этот самый режим.

Мало кто усомнится в том, что получающая из рук Путина награду Антонова останется великой, несмотря на всю критику в ее адрес. И это реальность, с которой надо научиться жить всем тем, кто не любит Путина и желает смены режима в России, — можно не ругать и даже хвалить Путина и быть достойным человеком, а можно всю жизнь посвятить критике Путина и ничего из себя не представлять как личность. Вот такая сложная картина мира получается…

И, конечно, дело не только в Антоновой. Стала ли непревзойденная Тарасова менее великой от того, что ищет и находит общий язык с кремлевскими чиновниками и видит в современной России (на словах, по крайней мере) только то, что ей хочется увидеть? Перестала ли Навка быть великой фигуристкой, выйдя замуж за пресс-секретаря Путина? Являются ли сомнительные связи Кобзона и его «ура-патриотизм» причиной для того, чтобы перестать считать его великим певцом? Значит ли, что не следует ходить на концерты Гергиева, демонстративно подчеркивающего свою дружбу с Путиным? Можно ли и дальше слушать арии в исполнении Нетребко, получающей от Алиева награду прямо на сцене лондонского Альберт-Холла? Нужно ли выключать телевизор, когда в хоккей играют Ковальчук и Овечкин? В конце концов, нужно ли желать поражения хотя бы российской сборной по футболу (о ней чуть позже), пока нет под рукой подходящей войны?

Русская, на словах либеральная и демократическая, оппозиция все больше становится похожа на тоталитарную секту, для которой все, кто не разделяет ее «символа веры», являются непримиримыми врагами и еретиками.

Она не видит градаций зла, не различает причину и следствие, не отличает ведомых от ведущих, но ожидает ото всех соответствия максимально высокому этическому стандарту, хранителем которого она сама себя произвольно назначила. Не будучи сама святой, она требует от окружающих безупречной святости. Это обрекает ее на одиночество и изоляцию, которые делают все ее планы на политическую победу иллюзорными. Впрочем, никакая победа ей на самом деле и не нужна — смысл ее существования сегодня состоит в экзистенциальном переживании своей либеральной избранности.


Фото: РИА Новости
Вопрос об отношении к тем, кто, не являясь частью режима, поддерживает его, чаще словом, но иногда и делом, стал камнем преткновения для русской «либеральной» мысли. Лучшей иллюстрацией ее ступора стал прогремевший в свое время как пустое ведро, брошенное с лестницы, блог Аркадия Бабченко с проклятиями в адрес погибших в катастрофе над Черным морем артистов Ансамбля имени Александрова и Лизы Глинки. Кстати, тем же рейсом летела замечательная художница Ирина Гурар, картину которой я, возвращаясь с работы, случайно купил на вернисаже на Крымском валу лет 25 тому назад, когда о Гурар никто еще толком не знал. Она просто работала последние годы в каком-то выставочном центре Министерства обороны, летела в командировку. Ее «Сирень» висит у меня дома в Москве — я мечтаю перевезти ее в Лондон. Бог — не фраер, сегодня Аркадий может на собственном опыте оценить, что такое нравственный максимализм «общественности».

Похоже, что рожденному на волне путинской контрреволюции «нашизму» часть русской интеллигенции, как внутри страны, так и особенно в эмиграции, решила противопоставить

революционный «ненашизм» — весьма спорное интеллектуальное увлечение, состоящее в том, чтобы записывать во «враги демократии» всех, кто не встал открыто в оппозицию к режиму и тем более тех, кто продолжает с ним сотрудничать.

Хотя мотивы такого поведения понятны, а поводы зачастую являются вескими, в конечном счете, нравственно-политический максимализм ведет русскую оппозицию в тупик. Нельзя ставить знак равенства между властью, режимом и русским культурным классом, который традиционно выстраивается вокруг власти и предпочитает не вступать с нею в пререкания, что бы эта власть ни вытворяла. В русских условиях избыточная «принципиальность» может очень дорого стоить и закончится полной самоизоляцией русского политического класса.

Русская оппозиция между «трагедией» и «фарсом»
Когда этот текст был уже наполовину написан, в российском сегменте Сети развернулась напряженная дискуссия о том, должен ли истинный русский либерал и противник режима желать поражения российской сборной на чемпионате мира по футболу?

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

«Это был предел радости». Как россияне со всех уголков страны болели за своих в матче против Хорватии и были счастливы. Фотопроект
В наиболее выразительной форме позицию радикальной либеральной оппозиции в этом вопросе была озвучена искренне мною уважаемой и всегда читаемой Кариной Орловой:

«Как же интеллектуальное меньшинство может чувствовать гордость за страну, в которой сотни политзаключенных, в которой пытают в тюрьмах, в которой декриминализируют домашнее насилие, в которой цензура, отсутствие свободных выборов и сырный продукт, потому что импортозамещение?»
Это, конечно, не жесть, как у Бабченко, но тоже жестко: какая уж, действительно, гордость, если «отсутствие свободных выборов и сырный продукт»…

Остается только в очередной раз восхититься афористичной мудростью Гегеля, заметившего, что великие исторические события и личности повторяются дважды — один раз как трагедия, а другой раз как фарс. Чуть более века назад упершийся в ту же стену еще широко не известный политический эмигрант Ульянов (Ленин) смотрелся более монументально:

«Мы, великорусские рабочие, полные чувства национальной гордости, хотим во что бы то ни стало свободной и независимой, самостоятельной, демократической, республиканской, гордой Великороссии, строящей свои отношения к соседям на человеческом принципе равенства, а не на унижающем великую нацию крепостническом принципе привилегий. Именно потому, что мы хотим ее, мы говорим: нельзя в XX веке, в Европе (хотя бы и дальневосточной Европе), “защищать отечество” иначе, как борясь всеми революционными средствами против монархии, помещиков и капиталистов своего отечества, т.е.. худших врагов нашей родины; — нельзя великороссам “защищать отечество” иначе, как желая поражения во всякой войне царизму...»
В войне все-таки — не в футбольном матче…

В чем разница между Лениным и Орловой? Она есть, и существенная. Ленин осознает и подчеркивает свой «национализм», но противопоставляет его «национализму» режима. Поэтому, придя к власти, он вывернул все им же написанное наизнанку и превратил СССР в еще большую «тюрьму народов», чем Империя Романовых, оправдывая это прогрессивностью большевистского режима. Орлова и солидарные с ней либеральные публицисты не осознают и даже стыдятся своего «национализма», и поэтому мы никогда не узнаем, что будет, когда они придут к власти — потому что они никогда к ней не придут.

В то же время, в рамках формальной логики, и Ленин, и Орлова безупречны. Если последствия тех или иных действий способствуют укреплению режима, противником которого ты являешься, то, будучи последовательным в своих взглядах, ты обязан препятствовать наступлению этих последствий, в чем бы они ни заключались, будь то победа на поле брани или победа на футбольном поле. Оставаясь внутри этой логики, спорить с ними бесперспективно, потому что, в конечном счете, они всегда окажутся правы. Проблема в том, что реальная, а не бумажная жизнь протекает, сообразуясь не столько с формальной, сколько с диалектической логикой, и поэтому «живая» эмпирика без спроса вторгается в абстрактную дискуссию и разрывает в клочья формальную правоту.

Что делать в таком случае со Второй мировой войной? Сталинский режим был еще круче нынешнего. Означает ли это, что «интеллектуальному меньшинству» не пристало гордиться победой над фашизмом, потому что она объективно способствовала укреплению коммунистической диктатуры не только в России, но и в Восточной Европе? А что делать с освоением космоса, не говоря уже о создании советского «ядерного щита», ставшего сегодня непреодолимым препятствием для «революционного» разрешения «украинского вопроса»? Должны ли мы вычеркнуть Гагарина, Курчатова и даже Сахарова (который, кстати, никогда не каялся в том, что участвовал в разработке водородной бомбы для «империи зла») из пантеона «великих», потому что все они способствовали укреплению того режима, прямым наследником которого является нынешний?

В конце концов, что делать с Пушкиным, восславившим подавление польского восстания и отрицавшим право иностранцев критиковать свое Отечество?

Он вообще одним уже своим существованием объективно способствовал укреплению в России трех диктаторских режимов подряд, последовательно включавших его стихи в официальную школьную программу. Кто тогда вообще останется в этом пантеоне, кроме наследников Герцена и Чернышевского, чьи «либеральные» подвиги в XX веке так хорошо всем известны…

Это искусственно навязанные обществу вопросы, возникающие исключительно вследствие того, что все богатство реальной и полной внутренних противоречий жизни кто-то пытается втиснуть в прокрустово ложе формальной политической геометрии. Политическая геометрия Евклида позволяет легко и быстро находить ответ на первый главный русский вопрос — «Кто виноват?». К сожалению, она совершенно беспомощна в поиске ответа на другой, гораздо более важный русский вопрос — «Что делать?» Здесь необходима политическая геометрия Лобачевского, в которой, как известно, даже параллельные прямые сходятся. В этой геометрии русский политический и русский культурный классы, существующие сегодня в параллельных мирах, должны, наконец, сойтись.

Яндекс.Директ

Электронная цифровая подпись!
Бесплатная доставка по Москве! Бесплатная техническая поддержка! Звоните!
Узнать больше
ecp.garant-park.ru
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

«Пункты, почему мы считаем эту власть вредной. И список подписавшихся». Анна Наринская предложила сформулировать аналог «Хартии-77». Дискуссия
Как русский политический класс воюет с русским культурным классом
Здесь самое время вернуться к Ирине Антоновой, точнее, к ее лекции о современном искусстве в лондонской Национальной галерее. Антонова была демонстративно аполитична, не критиковала власть, не делала реверансов в сторону либеральной общественности (например, не требовала освободить Сенцова или прекратить уголовное дело Серебренникова), но это не значит, что у нее нет своей внутренней позиции. Сама лекция была выстроена как сравнительный анализ творческой эволюции изобразительного искусства в России и во Франции приблизительно за последние два столетия, причем культура России и культура Франции рассматривались как неразрывно связанные друг с другом части единой европейской «экосистемы».

В поле зрения Антоновой естественно находились все культовые художники этой переломной для изобразительного искусства эпохи, но их «подача» была весьма «авторской», не оставляющей сомнений в том, какие именно ценности находятся в центре ее внимания. Первой планшетник Антоновой (а она сама управляла проектором) выдал на экран картину Делакруа «Свобода, ведущая народ»… В дальнейшем русское искусство оказалось представленным картиной Николая Ге «Совесть. Иуда».


Николая Ге. «Совесть. Иуда»
Франция «ответила» замечательной литографией Домье «Этого можно отпустить. Он уже не опасен» (врач и полицейский в тюремной больнице у постели умирающего каторжанина). Валентин Серов был обозначен вовсе не как автор «Девочки с персиками», а как создатель гораздо менее известного полотна «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава…», в основе сюжета которой — разгон революционного митинга казаками.

Моей целью не является пересказать лекцию Антоновой, с ее помощью я лишь хотел проиллюстрировать, что базовые ценности «корневого» русского культурного класса, той образованной части общества, которая на протяжении последних четырехсот лет является становым хребтом русской цивилизации и государственности соответственно, были и остаются европейскими в своей основе, несмотря на то, что она большую часть этого времени сохраняла лояльность власти, насаждавшей в России совсем иные ценности. Хотя русский культурный класс не последователен в отстаивании своих принципов и не готов открыто бороться за свои идеалы, он, как и прежде, в основной своей массе сориентирован на индивидуальную свободу, в том числе и политическую, на толерантность и гуманизм, он чужд насилию и произволу и, конечно, имеет мало общего с той архаикой и обскурантизмом, которые являются сегодня доминирующим государственным трендом.

К сожалению, то же самое вряд ли можно сказать о русском политическом классе, в том числе и о той его очень активной фракции, которая сделала своим лозунгом борьбу «за европейский выбор России».

Российская оппозиция прорубает для России окно в Европу с поистине азиатской одержимостью, и в этом она, к сожалению, недалеко ушла от своего антагониста — русской власти.

И та, и другая проповедают «тотальный диктат», реализуя на практике принцип: кто не с нами, тот против нас. В итоге обе оказываются постепенно в культурной изоляции в собственной стране, но власти такая ситуация выгодна, потому что, выражаясь модным сегодня футбольным языком, ее устраивает ничья. А вот русскому оппозиционному политическому классу, наоборот, нужна только победа, которая будет для него недостижимой целью, пока он не прекратит бессмысленную и бесперспективную войну с русским культурным классом и не сделает последнего своим союзником.

Не надо много ума, чтобы козырять перед другими своей либеральной святостью. Гораздо больше его требуется, чтобы проявить выдержку и лояльность по отношению к тем, кто блуждает в темноте, часто демонстрирует непоследовательность и конформизм, а иногда и просто малодушие, но при этом является в России единственным носителем тех самых ценностей, за которые на словах вроде бы и идет борьба. Одной из главных проблем режима, которая в долгосрочной перспективе неизбежно приведет его к гибели, является то, что он находится в ситуации когнитивного диссонанса с достаточно мощным и обширным культурным классом России. Парадоксальным образом главный оппонент режима — либерально настроенный русский политический класс — столкнулся сегодня с зеркальной проблемой, что может иметь для него аналогичные последствия в будущем.

Перспектива реальной демократизации России появится лишь тогда, когда русских политический класс убедит русский культурный класс в том, что является его союзником, а не антагонистом.

Как победить политических дальтоников
Русской культуре свойственна «политическая микроцефалия». В отличие от других европейских народов, русский политический класс не совпадает по своим границам с образованным классом, а составляет его ничтожную часть — в России аполитичны даже те, для кого политика является повседневной работой: бюрократия, олигархи, топ-менеджеры госкорпораций. Поведение русского политического и русского культурного класса особенно в периоды кризисов рассинхронизированы. По мере углубления кризиса русский культурный класс становится демонстративно аполитичным, гротескно лояльным власти, температура его политической активности резко снижается, он замирает, как ящерица в предчувствии катастрофы. Русский политический класс, напротив, раскаляется добела, превращаясь в искрящую политическую плазму, изрыгающую из себя громы и молнии во всех направлениях.

Перегрев политического класса приводит к появлению синдрома черно-белого мышления. В мире русской оппозиции нет красок и полутонов, в нем существуют только карикатурные злодеи и былинные герои. К счастью, реальная жизнь и сложнее, и многообразней, и поэтому интересней. В ней демоны лишь «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», а ангелы сплошь и рядом оказываются падшими. Для того, чтобы стать реальной политической силой, русскому политическому классу нужно поступиться принципами, расширить свои границы и принять в свои ряды тех, кто застрял между небом и землей. А для этого ему надо перестать высчитывать, что хорошо или плохо для Путина, а сосредоточится на том, что хорошо или плохо для России.

Война на Украине и в Сирии — это плохо для России, и против этой войны надо бороться. Победа в матче над Испанией и достойная игра с хорватской сборной — это хорошо для России, и такой игрой можно гордиться. Строительство стадионов к чемпионату мира — это хорошо для России, а воровство и ненужное расточительство — это плохо. Поэтому с показухой и коррупцией надо бороться, а стадионам — радоваться.

Не все, что делает Путин, плохо для России, и сам Путин — личность для истории неоднозначная (а кто однозначен?), но это не повод, чтобы он правил Россией вечно,

и это не снимает с него ответственности за правовой беспредел и беспрецедентный в новейшей истории России фаворитизм. И, если Путин награждает Антонову, то это не повод записывать Антонову во враги свободы. Небо не упадет на землю от того, что кто-то разделит вместе с Путиным удовольствие от игры футбольной сборной. Пора уже нам всем научиться видеть мир цветным.

[Владимир Пастухов]

https://www.youtube.com/watch?v=KEQG93EL-Tc