*3020. Молоко с отечественной репутацией

[Алена Солнцева]

http://www.gazeta.ru/comments/2014/0..._6177481.shtml
O том, почему коровы в России стали экзотикой


Фотография: Фото автора
16.08.2014, 15:36 |

Как перемены в стране прошлись по жителям одной из деревень Костромской области, долгие годы наблюдает журналист Алена Солнцева. В минувшие выходные рассказом о Коле Тугарине, который хотел стать фермером, но так и не смог, мы открыли ее цикл «Деревенские жители». Сегодня о том, сможет ли деревня обеспечить россиян молоком, автор размышляет вместе с молочником Сергеем.

Корову в деревне Марково, где, по официальным данным, проживают 134 человека, держат только в двух дворах. Еще пять лет назад коров было семь.

Сергей завел корову недавно. Купил у соседей хорошую, с репутацией, черно-белую, ярославской породы, дает литров сорок молока в сутки. Сергей первый из местных владельцев коров, который по окрестным деревенькам развозит молоко сам. На старых синих «Жигулях» подъезжает к крыльцу и ставит банку с молоком в сени. Расплачиваться можно потом, сразу за все лето.

Поставщик он, правда, нерегулярный, иной раз привезет раньше срока, а порой и вообще пропустит — корова доится неравномерно, в жару молока меньше. Когда дачников нет, молоко отправляется в магазин.

Заниматься коровой Сергей стал не от хорошей жизни. Ему 55 лет, до пенсии еще далеко. Приехал в эти края в конце восьмидесятых, когда еще был колхоз. Колхозы в нашей местности жили на дотациях, рассказывали даже про то, что выгоднее было лен посеять, застраховать, да и поджечь. Страховка покрывала расходы на посевную, еще оставалась прибыль. При этом посевные площади расширяли, стадо увеличивали.

Людей не хватало. И вот появился молодой председатель, взял кредит на строительство, завел производство, чтобы привлекать в село людей. Тогда и был построен десяток домов, на две семьи каждый, с водопроводом, большими окнами и калориферным отоплением, для молодых семей и специалистов. Начали строить свою школу и детский сад. А реально зарабатывали на изготовлении декоративных панелей из дерева, лес же вокруг. Вот этими панелями Сергей тогда и занимался.

Когда колхоз прекратил свое существование, артель некоторое время продолжала работать, но сбывать продукцию стало трудно. Сергей с товарищами поехали было в Мордовию или Чувашию, куда раньше панели продавали, но там ему сказали, что денег нет, могут заплатить по бартеру, мебелью.

Мебель взяли, повезли в Москву, но не повезло, облапошили ушлые москвичи, так бизнес и прогорел.

Сергей стал челночить. Ездил по стране, продавал, покупал, получал невеликий доход и большой опыт. Но дети выросли и уехали, а жена заболела. И пришлось Сергею оставаться в деревне, за женой присматривать, больше некому. Пошел работать в котельную соседнего пансионата, зарплата 6 тыс. руб. Жена, правда, получила инвалидность – это, конечно, удача, но все равно на жизнь мало остается. И тогда Сергей завел корову.

Казалось бы, как это правильно: живешь в деревне, пьешь свое молоко. Кстати, многие местные жители вообще перестали пить молоко, когда отказались от коровы: чужое или покупное не хотят, не привыкли, кто его знает, какое оно. Но вот в чем проблема.

Когда коровы становятся редкостью, держать скотину труднее.

В этом году Сергею, например, удалось уговорить ветеринара сделать искусственное осеменение: чтобы корова доилась, нужно, чтобы она рожала. А найти быка на случку уже трудно, нет быков в округе, вывелись, невыгодно их кормить.

Прокормить корову тоже непросто, ест она много, до 70 кг в сутки, и не только сено. Надо покупать комбикорм, а нынче это недешево. Это раньше, при колхозах, когда хлеб стоил копейки, помню, как в местном магазине покупали мешками ржаные буханки.

К тому же и пасти корову одному трудно: нет хороших пастбищ, поля зарастают дурной травой – полынью, репейником, – да и опасно оставлять корову одну, может забрести далеко, потом ищи ее. Раньше, когда коров было много, в складчину оплачивали пастуха, потом, когда коров стало меньше, договаривались и пасли сами – по очереди. Теперь оставляют на привязи на лугу, пока все вокруг не съест.

Одна женщина мне рассказывала, как они с мужем, чтобы как-то подбодрить свою корову, носили ей на луг тазы с яблоками: очень она яблоки любила. Потом все же решили с коровой расстаться, но еще несколько лет, когда осенью подходило время отправлять животное на забой, хозяйка так рыдала, что корову оставляли еще на год. Потом все же забили. Сейчас уже привыкли жить без коровы и больше заводить ее не хотят.

Сергей пока не собирается сдаваться. Более того, думает о второй корове. Летом очень хорошо продается молоко, а осенью можно и сыр делать.

Я его спрашиваю, а не хотел бы он начать какой-нибудь бизнес, мужик же работящий, толковый, мобильный, считать умеет, кредиты берет – в коммерческих банках, потому что в государственных очень много хлопот, а льгот ему все равно не положено.

Казалось бы, можно развернуться, тем более что соседнюю фабрику, где работало человек сто пятьдесят из окрестных сел, недавно закрыли, рабочих рук много, можно, к примеру, свою молочную ферму завести. Но Сергей отвечает, что работать тут не с кем: вот он просил мужиков навоз перекидать, деньги предлагал, так никто не пошел. «Я сам за два часа справился, – говорит Сергей. – Дело нетрудное, ребята-то хоть бы на водку себе заработали, но нет, не хотят. Так что рассчитывать можно только на себя».

В давние советские времена, о которых сейчас с нежностью вспоминает Сергей, я разговаривала с тем самым молодым и энергичным председателем колхоза, который приехал хозяйство поднимать. Он и тогда мне жаловался, что мужики работать не хотят даже за деньги. Привел пример: надо было что-то перевозить на машинах, он предложил за первую ездку платить 3 руб., а за вторую – 5 руб., чтобы стимулировать мотивацию. К его удивлению, все съездили по разу, получили свои трешки и пошли водку пить: на нее как раз хватило. В этом смысле за 30 лет мало что изменилось.

А последнюю неделю поставки молока прекратились. Раз-другой не найдя в привычные сроки банку молока в сенях, звоню Сергею. Думаю, может, в связи с санкциями и у него что-то в хозяйстве изменилось. Оказывается, корову укусила змея. Вымя воспалилось, молока нет, вызывали ветеринара, теперь делают уколы, обещают, что постепенно все восстановится.

Так что пока покупаем молоко в пакетах, как горожане.

Очередной рассказ из цикла «Деревенские жители» читайте в следующие выходные.

[Алена Солнцева]

http://www.gazeta.ru/comments/2014/0..._6184777.shtml
О буднях сельского фельдшера

Фельдшер Оля летом ездит на работу на скутере Фельдшер Оля летом ездит на работу на скутере

Фотография: из архива автора
22.08.2014, 13:58 | Алена Солнцева

Сегодня начальники страны обещают вновь повернуться лицом к деревне, точнее к тому, что от нее осталось. Как перемены в стране прошлись по сельским жителям Костромской области, долгие годы наблюдает журналист Алена Солнцева. Сегодня рассказом о фельдшере Оле мы продолжаем ее цикл «Деревенские жители».

Фельдшер Оля летом ездит на работу на скутере. Потому что живет она в деревне Марково, а медпункт (официально он называется ФАП – фельдшерско-акушерский пункт) расположен в деревне Василево, между ними километров пять.

Летом на скутере ездить хорошо, а зимой – невозможно. Зимой ей приходится добираться на работу на автобусе, который везет в школу детей. Плохо, что выезжать приходится в семь утра, но иначе придется идти пешком, а это темно и страшно.

Спрашиваю, чего она боится. Отвечает: зверей. Каких таких зверей, не сразу соображаю я. «Кабанов, волков, – говорит Оля. – Дорога-то заросла, все лесом — мало ли... Однажды вижу – поросячьи следы прямо у деревни, я и рванула, за пятнадцать минут добежала до дома. Хорошо, не догнала: оказывается, кабан-то прямо передо мной шел. Потом охотники его уже в Горках настигли все-таки, застрелили. Ну и съели».

Звери теперь все чаще подходят к жилью: окрестные поля заросли лесом. При колхозе везде работали тракторы, комбайны, потом, при перестройке – лесопилки, шла заготовка дров. Теперь, когда из лесов все дельное выбрано, а техника стоит на приколе, стало тихо и дремуче. Вот и страшно Оле ходить затемно по большаку.

Оля закончила медучилище в Ярославле, вернулась в родную деревню, вышла замуж за своего одноклассника, родила сына.

Зарплата у нее 10 тыс. руб., за эти деньги она делает прививки, проводит профилактику, оказывает неотложную помощь в пяти деревнях.

Если сама не может помочь, вызывает «скорую». «Скорая» из района, за 28 км, так просто не приедет — только после звонка от Оли.

Недавно дорогу из райцентра сделали новую, поэтому и ездит «скорая». А раньше, когда дорога была разбита в хлам, больных везли ей навстречу – чтобы быстрей. На тех машинах, что были в наличии. Поэтому фельдшеру многое приходилось делать самой, в том числе и при серьезных травмах: кому-то пилой палец или ухо отхватит, или под трактор, был случай, затянуло, или с мотоцикла кто навернется. Но, в общем, жизнь в этих местах довольно спокойная. Не то что при колхозе, вспоминает Оля, когда «только успевали вязать с белой горячкой».

В чем причина уменьшения случаев «белочки», не установлено. Скорее всего, просто молодых пьющих мужиков в деревне сейчас мало.

Оля сама семидесятого года рождения, ее ровесников в округе немного осталось, а вот следующие поколения уехали подчистую.

Сама Оля уезжать не хочет. Во-первых, она здесь выросла, все знакомое вокруг. Во-вторых, тут ей кажется безопасней для сына: кругом свои, а в городе опасно и тревожно. Эта недоверчивость к чужим и незнакомым сидит очень глубоко. Обсуждаем с Олей вопрос закатывания на зиму овощей, в чем она большой мастер, и я спрашиваю, а зачем они это делают. И первым делом она называет не соображения экономии (своё дешевле) или гурманства (своё вкуснее), а то, что «своё надежнее, в своем уверена».

Оля – отличная хозяйка, она и корову держала, и кур, и коз, а поросенок у них до сих пор. Маленькой она застала еще времена, когда в погреб снег с весны забивали и там держали и мясо, и огурцы соленые, и грибы в кадушках. Теперь уже все в банки закрывают. И многие старые рецепты перестали использовать. Вот серые щи, например, в их деревне едва ли не одна Оля теперь и заготавливает. Делаются они из зеленых, грубых, не завитых в кочан листьев капусты, которые рубят сечкой, солят и заквашивают. И варят потом со свининой. Вкусно и полезно.

Когда разговариваешь с Олей про быт и огород, то таким покоем веет от ее жизни, что поневоле умилишься, подумаешь, какая-то пастораль, а не будни сельского фельдшера.

Но, если спросить о больных, картина меняется. Так же спокойно и невозмутимо, как про засолы, Оля рассказывает, как несколько дней ходила делать уколы ветерану войны, упавшему с инсультом посредине избы. Жил он с дочкой, уже немолодой женщиной, у нее шизофрения, поэтому она за ним не ухаживала, света в избе у них не было, печь, правда, топила.

Перенести больного на кровать сил не было: несмотря на возраст, ветеран был мужчина крупный. И Оля колола старика прямо на полу, где его и прихватило. Потом в районной больнице нашли социальную койку, и Оля вместе с главой района тащили полупарализованного старика через сугробы к машине. Он все же умер, на местном кладбище над его могилой стоит деревянный крест и табличка – такой-то, ветеран войны. Ни даты смерти, ни даты рождения.

Сейчас у Оли есть пациентка, ей всего 66 лет, но она болеет, ходить уже не может. Живет вдвоем с сыном-алкашом, который за ней не ухаживает, поэтому она, как выражается Оля, лежит в своем же дерьме. Оля вместе с завклубом, которая ей добровольно помогает, потому что «вот такой она человек хороший», ходила больную мыть и жалуется, что запах в комнате стоит тошнотворный: «Одна моет, другая блюет»...

Сын не хочет отдавать мать в приют: на ее пенсию в 6 тыс. руб. ему в местном магазине открыт кредит на еду. Выпивку не дают, но кормиться хватает.

Мне показалось, что и мать, и сын немного того... Ну, говорит Оля, как сказать: они всегда такие были. Психических отклонений на такое количество людей в этой местности вообще довольно много. Возможно, потому, что многие из тех, кто посмелей и поумней, все-таки уезжают. Остаются старые и больные. На Олино попечение. В соседнем селе когда-то была больничка – ее закрыли: есть распоряжение укрупнять социальные учреждения для оптимизации.

Вот и в районной больнице прежде было четыре отделения, 119 коек, теперь осталось всего четырнадцать. Как объяснил мне бывший главврач, в области решили, что областная больница всего в семидесяти километрах, там все специалисты есть — довезёте. И ближайший интернат для престарелых закрыли: он помещался в старом деревянном доме, а после нескольких пожаров вышло распоряжение, чтобы социальные учреждения были в каменных зданиях. Подопечных перевели куда-то в другое место, а персонал из местных жителей остался без работы.

Так что все дальше от дома надо уезжать тем, кому нужна помощь. Есть на Олином участке и социальный работник, но не в деревенских правилах пользоваться его услугами: некоторые не хотят пускать в дом посторонних, опасаются или стесняются.

Если старый и одинокий человек заболел, что же делать? Ходят к нему соседи по очереди, делают только самое необходимое. На наш городской взгляд, отношение к старикам тут довольно суровое. Фельдшер со «скорой», которую я второй раз в течение недели вызывала к моей сильно заболевшей маме, выходя из машины, спросила доброжелательно: «Что, парализовало все-таки бабку?»

Если что случилось с ребенком, то, конечно, все всполошатся, а старики – ну на то и старость. В сущности, дело личное – либо дети к себе в город берут, либо сам как-нибудь выживай. Чужую заботу на себя постоянно брать невозможно, сил не хватит.

Надо сказать, что и к себе тут относятся проще и безжалостней. И это не индивидуальная черта, а общая: жизнь привычно тяжела, к этому притерпелись, закалились, невзгоды не удивляют. Да и смерть тут воспринимается более естественно, что ли. Жил человек, жил — и умер.

Вот зимой встречала в лесу старика Касаткина, он со своей старухой жил на отшибе, в дальней деревне, где зимой, кроме них, никого и не было. Пожаловался, что ноги болят. А жена уже и не встает – так плохо ей, думал, что все уже, отходит. Весной узнала, что жену в марте забрали в больницу, а старик через месяц помер – вышел на двор ульи открыть, там и упал. Нашли его на третий день. Похоронили. Хоронят сейчас часто. Фельдшер Оля вспоминала, что, когда она начала работать, на ее участке проживало 540 человек, теперь только 410.

«Хорошо поработала», – вдруг заключает Оля. И мы смеемся.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции