*828. Навстречу моногамии

[Георгий Бовт]

http://www.gazeta.ru/comments/column/bovt/7815905.shtml
О том, способен ли постсоветский человек стать свободным

Политолог
12 октября 2015, 08:41

«Люди разочарованы в тех 20 годах, которые прошли после развала Советского Союза. Это мы, элита, хотели «перестройки», а народ молчал. А сейчас, когда Путин заговорил на их языке, оказалось, что вместо будущего люди выбирают прошлое. И это самое страшное открытие последних лет. Конечно, русское телевидение развращает... Но дело не только в этом, а в том, что народ хочет это слышать. Мы можем говорить сегодня о коллективном Путине, потому что Путин в каждом русском сидит... Красная империя ушла, а человек остался».

Или: «Мы имеем дело с русским человеком, который за последние 200 лет почти 150 лет воевал. И никогда не жил хорошо. Человеческая жизнь для него ничего не стоит, и понятие о великости не в том, что человек должен жить хорошо, а в том, что государство должно быть большое и нашпигованное ракетами».

Если упрощенно, то именно за это Светлане Алексиевич дали Нобелевскую премию по литературе.

Эта премия почти всегда имеет политический контекст. А когда речь о писателе русского мира, то таковой выходит на первый план. Так было со всеми нашими, кто получал Нобелевскую: присуждение ее всегда оказывалось в общественно-политическом смысле именно что своевременным. Так было с Буниным (1933), когда уже стало ясно, что «Окаянные дни» (книга была издана в 1925-м, хотя впервые на Нобелевскую Бунина выдвинули еще в 1922-м) станут для страны «окаянным веком». Так было с Пастернаком (1958). Словно чтобы показать всю ограниченность «хрущевской оттепели». И даже лауреат Шолохов (1965) с его довоенным «Тихим Доном» оказался своевременен — «оттепель» закончилась, а сам советский строй казался в то короткое историческое мгновение вполне здоровым и энергичным, как Григорий Мелехов накануне своих драматических метаний.

Лауреат Солженицын (1970) пришелся на время, когда ключевым словом, определявшим болезнь советского режима, становилось слово «несвобода». Летописец ГУЛАГа точно ухватил, откуда растут парализующие развитие страны корни. И наконец, Иосиф Бродский (1987) был удостоен премии уже в эмиграции, когда почудилось в воздухе, что эта несвобода советский режим и похоронит. Не свобода, заметим, а именно несвобода.

Алексиевич при всей несопоставимости, на мой взгляд, масштабов ее творчества, хотя и пронзительного, с предшественниками-лауреатами продолжает исследовать эту несвободу, характеризующую в большой степени homo postsoveticus, родного дитя-сироту homo soveticus.

Она бродит по руинам и помойкам сгинувшей империи, пристально рассматривая тлен и мусор, ковыряясь голыми руками и без респиратора в смердящей грязи человеческой, пытаясь ответить на вопрос, когда и почему человек перестает быть человеком.

Но экстраполировав череду запротоколированных ею людских драм и падений на уровень общества в целом, констатирует, собственно, то, что давно замечено социологами.

«Пришло возрождение компартии в каком-то варианте... Опять достали с антресолей то, что поношено». «Перестройку сделала маленькая часть общества. Это была революция сверху. Основная масса людей просто не ожидала и не понимала, что проснется в другой стране... И люди были к этому абсолютно не готовы... Все кричали о свободе — а свободного человека нигде не было... И никто не смог сделать «новый мир» не лозунгом, а процессом: медленным повседневным движением. Ведь свобода — черный труд изо дня в день».

А что тут, собственно, нового, если говорить о взглядах, присущих определенной части либерального спектра? Ну, разве что упаковка в удобную для потребления общеевропейским читателем форму.

Ну, оставим лауреата литературным критикам, либеральным поклонникам и патриотическим презрительным порицателям. Как быть с самими тезисами? А был ли иной-то путь?

При котором, скажем, Александр Солженицын, всколыхнувший было общество своими — нет, не апрельскими (в сентябре 1990 года брошюра беспрецедентно даже для тех времен многомиллионным тиражом была издана, вы будете удивлены, «Комсомольской правдой») — тезисами «Как нам обустроить Россию», стал бы нашим Вацлавом Гавелом. Но, проехавшись с триумфом по стране, бывший вермонтский отшельник не стал пытаться конвертировать свой философский авторитет в политический, а замер в восхищении перед практикующим знатоком человеческих душ homo soveticus по имени Путин. Да и не смог бы.

Почему то, что сработало для других стран, не сработало для нас, про которых говорили, что мы такие начитанные и духовные?

В восточноевропейских странах ведь именно интеллектуалы сыграли важную роль в постсоциалистическом транзите, притом что уровень конформизма их представителей при социализме был не меньше, чем советской интеллигенции.

Конечно, страна была не готова достойно распорядиться подаренной свободой. Притом подаренной нечаянно, по недосмотру — замшелой советской номенклатурой, запутавшейся в маразматических бреднях о «социализме с человеческим лицом», дремучих представлениях о мире и внутренних интригах.

А как ее, страну, надо было готовить? Какими силами? Читать лекции о рыночных реформах и электоральной демократии в университетах марксизма-ленинизма? Или же «подготовка» должна была состоять в том, чтобы весь советский строй рухнул и ввергся бы в пучину гражданской войны? И там что, родился бы новый свободный человек? Или единственным вариантом была бы некая форма «оккупации страны», скажем, под «План Маршалла 2.0»? Но мы слишком велики и сильны — вне зависимости от состояния экономики и даже армии в конкретный исторический момент — для таких экспериментов. Даже татаро-монголы в конце концов обломались, хотя и успели скорректировать наш общественно-генетический код.

Тут мы и подступаем к спору Солженицына и Шаламова. Первый считал, что лагерная жизнь очищает, делает человека лучше. Второй — что лагерь развращает и палача, и жертву: оба превращаются в носителей развращенного сознания. Я тоже думаю, что прав как раз Шаламов. И по-своему жаль, что носитель такого представления о «человеческом материале» так и не добрался до вершин нынешней власти, чтобы попытаться перековать такую «народную философию» в нечто более адекватное современности. Разве что некто Дубовицкий отвлекся на циничный политический конструктивизм в духе «Околоноля», но было уже поздно.

Это, может, раньше достоевщина могла сработать. Но только почему-то нигде практического подтверждения правоты воззрений Федора Михайловича увидеть не довелось. Может, и слава богу. А большевики, помнится, Достоевского не очень чтили. Нынешние же «эффективные менеджеры», думаю, вообще таким чтением не заморачиваются и по-своему правы — лишняя рефлексия нам сейчас ни к чему, и так все уже достаточно деградировало.

А может, путь к «свободе» лежит вовсе не через «подготовку» путем тщательного фильтрования ТВ-контент-базара, а через банальную пиночетовщину?

И тогда, вспоминая так не вовремя убиенного Столыпина, 20 лет покоя создали бы страну, которую не узнать. Но в этом случае даже критики нынешнего режима по части соблюдения свобод должны, признав его явную «недопиночетовщину» и «недофранкизм», вскричать, что надобно «больше порядка». И не толкать под руку. Потому как «20 лет покоя», может, только начинаются. Хотя далеко не факт: внешняя повестка в который раз в истории страны диктует внутреннюю. Первая не то чтобы навязана, чтобы «отвлечь от внутренних проблем», а существует объективно, помимо нашей воли. К тому же мы расположились далеко не в самом комфортном месте земного шара.

Лозунг свободы при этом сам по себе давно уже не принято почему-то подвергать сомнению. Свобода априори считается лучше, чем несвобода. Говорят, развивать современные технологии несвободный человек не может. А они ему нужны? Говорят, что в условиях несвободы падает качество госуправления, ибо всякая бесконтрольная власть наглеет.

Но мы так жили веками. И так нам по-своему покойнее. Меньше знаешь — крепче спишь.

А может, мы верим, что именно нам, homo postsoveticus, доверена историческая миссия открыть такие нормы взаимодействия общества и власти (то ли прогрессивный авторитаризм, то ли неототалитаризм), которые откроют возможности бесконфликтного (в смысле — без заморочек), в том числе с самими собою, существования, которые и не снились нашим «прогрессивным» соседям, живущим по канонам так называемой развитой демократии? Тем более что
неототалитаризм, положенный на новую технологическую основу (сами не изобретем, так купим), может оказаться во многом эффективнее демократии.

Надежнее, безопаснее и проще. Как палка.

Демократия ведь, как ни крути, находится в состоянии кризиса. Как в кризисе находится (и в этом плане присуждение Нобелевской премии писателю — фиксатору его тоже своевременно) и русский мир. Не как лозунг Новороссии, а как цивилизационное явление в тех формах, в каких оно прирастало государственностью (этой вечно кем-то осажденной крепостью), территорией (которая не стала фронтиром, а лишь отодвигались стены крепости) и культурой — на удивление, почему-то европейской — на протяжении последнего тысячелетия.

Возможно, очередной пишущий на русском нобелевский лауреат лет через 10–20 или 50 зафиксирует, найдет тот самый спасительный выход с руин и помойки сгинувшей империи в новое светлое процветание, нащупав спасительную внутреннюю гармонию, тот самый лад самих нас с собою.

То, что ведает нам про нас Алексиевич — что мы «совки убогие», — мы и сами в душе про себя знаем. Но дайте ж нам наконец очистительную мечту!

Куда теперь-то мчится — и куда должна бы — птица-тройка Русь? Не дает ведь никто ответа.

Но неужели будущему русскому лауреату «Нобеля» удастся при этом нарушить ту железную закономерность, согласно которой все великие, да и просто выдающиеся русские писатели творили свои произведения не в согласии с властью, а вопреки ей? Иногда даже находясь в остром с ней политическом конфликте.

Если все же не удастся (я вот не верю), значит, кодовое слово — «власть», а не «свобода»? Тогда с кем что не так — с нею или все же с нами?

Ответ «каждый народ заслуживает ту власть, которую имеет» банально правилен, но ввиду особой сложности нашего случая не может считаться исчерпывающим.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции

[Георгий Бовт]

http://www.gazeta.ru/comments/column/bovt/7881983.shtml
О том, как могут развиваться наши отношения с Западом после трагедии с А321

Политолог
09 ноября 2015, 08:48

Через неделю после авиакатастрофы над Синаем версия теракта стала основной и привела к решению прекратить авиасообщение с Египтом и эвакуации десятков тысяч наших туристов. Без багажа, как делают англичане. Хотя никакой теракт все равно не дезавуирует всего, что было написано в последние дни про состояние чартеров, старых лизинговых самолетов, мелких компаний и системы управления гражданской авиацией в целом. Последнее особенно актуально на фоне и продолжающегося подковерного скандала вокруг «Трансаэро» и в связи со спорным назначением Сердюкова. А версия теракта вновь актуализирует тему безопасности не только технической, но и контртеррористической.

Возникают подозрения, что никаких мер повышенной безопасности после начала бомбардировок в Сирии не приняли. Иначе как объяснить, что только теперь спецслужбы России и Египта договорились о таких совместных мерах в аэропортах, а наши специалисты отправились проводить аудит в египетских аэропортах на предмет работы систем безопасности. Отчасти нас, может, извиняет, что таких мер не приняли и другие европейские страны, чьи граждане — частые гости на египетских курортах. Но ведь и погиб-то наш самолет, а не их, а если бы погиб их, то аналогичные вопросы уже задавались бы правительствам соответствующих стран.

Подтверждение версии о теракте может иметь более масштабные последствия для внутренней и внешней политики России, нежели туристический «исход из Египта». К примеру, трагедия в Беслане в свое время «неожиданно» привела к отмене губернаторских выборов и «заморозкам» на ряде других направлений.

Нынешняя станет не только очередной вехой на пути нашего вползания в войну с терроризмом на Ближнем Востоке (и не только), но и будет стимулировать поиск таких форм взаимодействия с внешним миром, которые одних заставят говорить об изоляции страны по отношению к враждебному внешнему окружению, а других о том, что нынешнее состояние отношений России с Западом — это путь в тупик, притом опасный.

Между этими крайностями — изоляцией, напоминающей советскую, и сотрудничеством с Западом по жизненно важным проблемам (число которых в глобализирующемся мире лишь множится) — и предстоит найти баланс. Который отразится на внутренней жизни и экономике: либо дальнейшее сползание к «мобилизационной модели» при очевидной неспособности созданной системы госуправления такую модель менеджировать, либо раскрепощение сил экономического роста, требующих все же той или иной степени открытости, свобод, хотя мало кто верит в способность созданной системы госуправления к такой открытости в принципе.

Непростая, в общем, возникла задачка.

Трагедия с нашим самолетом еще раз заставила вспомнить об очевидном: борьба с международным терроризмом требует гораздо более тесного и, главное, искреннего сотрудничества между Россией и Западом.

Путин принял решение о прекращении авиасообщения с Египтом после разговора с британским премьером Кэмероном. Очевидно, тот привел аргументы, которые побудили действовать так же, как многие другие европейские страны. Видимо, Кэмерон в разговоре с Путиным сослался на данные перехвата телефонных и прочих коммуникаций: якобы террористы ИГИЛ (запрещенная в России организация) обсуждали детали теракта. Речь могла идти о результатах работы секретного центра слежения GCHQ (Government Communications Headquarters, британский аналог американского АНБ), расположенного в Маунт Трудос на Кипре. По свидетельству Эдварда Сноудена, перед GCHQ еще в 2009 году была поставлена задача (хотя официального разрешения на такого масштаба прослушки эта организация не получала) следить за «каждым видимым пользователем интернета», включая все посещаемые сайты и установление его «пользовательского профиля».

И уже в 2012 году таким образом обрабатывалось 50 млрд записей метаданных. В сутки! В нынешнем году объем должен возрасти до 100 млрд.

Вряд ли британские спецслужбы знали заранее о дате и цели теракта, чтобы вовремя упредить российских коллег. Однако нельзя отрицать, что сотрудничество российских и западных (прежде всего, американских и британских) спецслужб в борьбе с терроризмом и раньше оставляло желать лучшего, а теперь оно вовсе прекращено из-за событий на Украине.

Станет ли оно более конструктивным, в частности ради борьбы с ИГИЛ, или эпизод «ограниченной откровенности» в связи с катастрофой А321 так и останется мимолетным порывом бывшего партнера по «восьмерке»? Тот же вопрос можно задать и о контактах с американцами. Российские спецслужбы попросили ФБР помочь в расследовании авиакатастрофы для определения возможных взрывных устройств и вроде получили согласие.

Таким образом, российское военное вмешательство в Сирии, возможно, действительно ведет к формированию новой, «постукраинской» повестки отношений Москвы и Запада.

Хотя вряд ли мы имели в виду, что в ней окажутся столь трагические пункты, как крупнейшая авиакатастрофа в истории российской гражданской авиации.

Объективно антитерроризм, конечно, может стать основой для конструктивного взаимодействия. Хотя на дворе уже ситуация, напоминающая «холодную войну», история все равно не повторится в тех формах, к каким привыкли после Второй мировой. Никто не захочет пересматривать одно и то же «кино» дважды, когда Россия и Америка выступали косвенными противниками чуть ли во всех уголках земли. Да и расклад сил не тот.

Однако само по себе сотрудничество даже на почве очевидного антитерроризма не сложится вне контекста отношений по более широкому кругу проблем. Где, с одной стороны, Западу предстоит определиться, сколь «терпим» и почему для него режим Владимира Путина, а нам, с другой стороны, стоило бы отойти от заполошного антизападничества, сколь бы «морально неприемлемыми» нам ни казались их ценности. Очевидно, что обеим сторонам пройти даже свою часть пути навстречу друг другу будет весьма непросто. Однако без этого никакого «совместного антитерроризма» не получится.

Во внутренней российской жизни нарастание внешних угроз — так уж повелось исторически — никогда не проходило без серьезных перемен внутри страны.

Мотив «как страшно вокруг», ежедневно подогреваемый не только телевизором, но и реальными событиями, еще более усиливает предпосылки для окончательного размена внутренней свободы на если не саму безопасность, то на чувство безопасности (о нем нам тоже расскажут по телевизору). «Заграница» как явление предстает в глазах обывателя все более опасным и враждебным миром, от которого защитить — закрыть, да — может только Родина-мать, она же царь-батюшка-отец-родной.

В такой атмосфере (в том числе страха) могут пройти и будут приняты запуганным обывателем все новые ограничения. На общение с заграницей во всех формах. На неприятие чего-либо нового, априори опасного или вредного, поскольку позаимствованного извне. Мы и так в массе своей исходили из того, что любые инновации на русской почве в исполнении русского чиновничества — зло, а теперь и подавно, ведь они все есть порочное «заимствование оттуда». А нам такого не надобно — лишь бы не было войны, будем жить, как жили.

Еще более возрастет — и тотчас будет на это дан с готовностью ответ, как всегда, с перебором — запрос на дальнейшее огосударствление и укрупнение. Для начала тех же авиакомпаний под предлогом повышения безопасности. Импортозамещение от пустой кампанейщины перейдет в стадию паранойи, которую надо претворять в жизнь вне зависимости от цены вопроса.

Инакомыслие еще сильнее станет восприниматься обывательским большинством как проявление «предательства национальных интересов в трудное для страны время». А «открытость информации» будет приравнена к разглашению гостайны даже там, где тайн и в помине нет.

Упадет спрос — и предложение — на перемены: сейчас не время «заниматься опасными экспериментами», надо «продержаться», «выстоять».

Главный же парадокс наступающих времен будет состоять в том, что «продержаться и выстоять» (прежде всего, экономически и технологически) в условиях нарастания изоляционизма, который в российских условиях традиционно оборачивается антизападничеством, будет все сложнее без широкого взаимодействия с тем же Западом. И не только по темам терактов. Хотя бы по причинам нарастающего технологического отставания.

Как и когда будет найден новый баланс (он не будет тождественен тому, что существовал в годы первой «холодной войны»), сказать трудно. И будет ли он найден вообще. Однако время для его поиска стремительно уходит, и у Москвы пока нет на сей счет более конкретного ответа, чем еще большее повышение ставок в игре, начатой вокруг Сирии при сохранении напряженности и вокруг Украины.

Катастрофа А321, которую иные критики режима злорадно подают как «расплату за авантюру», на самом деле, скорее, увы, подтверждает правильность выбранного курса.

Хотя, подчеркнем, курса отчаянного. (К тому же террористы могли своими действиями стремиться нанести удар и по египетскому светскому военному режиму, обрушив туристическую отрасль.)

Во-первых, те тысячи россиян, что воюют в ИГИЛ, не оценили бы проявленной сдержанности, займи мы позицию осторожного (такие люди всегда воспринимают это как слабость) невмешательства. Они пришли бы к нам домой. Ровно такие же нравы и у государств — основных игроков в регионе, они тоже уважают силу. Подобный риск террористического ответа стоит перед всяким государством, проводящим активную внешнюю политику. И не только внешнюю. Ставить ее в безусловную зависимость от такого риска — сомнительная мотивация. Получится, что террористы могут «ветировать» действия государств и шантажировать их.

Скорее, надо говорить о безответственности и провале лиц, отвечающих за безопасность, за то, что в данных условиях не были приняты меры на упреждение угроз и минимизацию риска. Или были, но не сработали? Обычно такие вопросы задают в ходе парламентских расследований. Впрочем, о чем это я...

Во-вторых, у России, если трезво смотреть на вещи, менталитет российской власти и привычные ей методы действий, нет иных реальных путей выстраивания новых отношений с Западом иначе как в форме «военного кризис-менеджмента». Так что, если понадобится, ставки будут повышены вновь.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции

[Георгий Бовт]

http://www.gazeta.ru/comments/column/bovt/7909577.shtml

О том, как и когда к нам может прийти неототалитаризм
23.11.2015, 10:01

Художник Марцин Овчарек

Недавно в Калужской области 76-летний мужчина, как пишут в протоколах, после совместного распития спиртных напитков убил собутыльника, который заявил, что является «агентом США и работает на Обаму». Смею думать, что помнящий Смерш дедуля мог бы и так замочить уроженца «брежневского застоя» (тому было 47 лет). Но то, что в смерти товарища косвенно замешан президент США, свидетельствует, что дело далеко зашло. В мозгах у многих политически неспокойно.

На прошлой неделе состоялось эмоционально насыщенное совместное заседание двух палат нашего парламента, после которого неискушенные в политических ритуалах обыватели недоуменно спрашивали друга: «Что это было?» Невнимательно слушавшие Путина и его рупор Пескова почему-то заранее подумали, что палаты дадут добро на начало наземной операции в Сирии в качестве мести исламским террористам за уничтожение нашего пассажирского самолета. Но вместо этого состоялось нечто, напоминающее «пятиминутки ненависти» у северокорейских коммунистов — с осуждением мирового терроризма, призывами вернуть смертную казнь и развязать наконец руки нашим доблестным органам. А то они, послушать некоторых, связаны чуть ли не колючей проволокой.

Высокий эмоциональный тон выступлений депутатов и сенаторов, заранее расписанных, как партитура оперы, понятно где, призван был сыграть роль «артподготовки».

После чего, вот увидите, последуют законы, призванные привести нашу жизнь в большее соответствие с «военным временем», согласно представлениям высшего руководства.

Когда с трибун начинают апеллировать к голосу народа — мол, нам тут «пошли письма с мест, требующие...» — становится особенно тревожно. Это, согласно нашим политическим канонам, практически «си-бемоль» во второй октаве.

Я могу представить себе человека, пишущего письма президенту. Могу вообразить какого-то просителя, который «ищет правды» у «своего депутата» Думы, если его таки удастся идентифицировать в плотных рядах одинаковых с политического лица охотнорядцев. Представить себе человека, взявшегося за перо, дабы написать о чем-либо в Совет Федерации, кроме как попросить у Валентины Ивановны квартиру или отпустить сына из тюрьмы, мне решительно невозможно. Но уверен, что в нашей многообразной стране отыщутся и такие.

Думаю, что в таком письме почти наверняка присутствовали бы многие из нижеперечисленных тезисов, мыслей, словосочетаний и пр. Как нынче говорят, хештегов.

«Американские происки», «западные стратеги», «политика двойных стандартов», «пронизанные русофобией планы», «вынашивают свои злобные замыслы», «расчленить Россию, поставить ее на колени, завладеть ее богатствами и пр.», «мы, простые люди, представители...», «во имя наших отцов и дедов, которые сражались», «героическое прошлое», «национальные интересы России», «не позволим попирать, издеваться и глумиться», «предатели из пятой колонны», «пора положить конец, навести порядок и разобраться с...», «наше телевидение», «пропаганда вседозволенности», «проповедуют чуждые нам ценности», «разврат и насилие», «ограничить, запретить, оградить нас и наших детей от...», «простые люди не хотят / не намерены / не позволят...», «нам не нужно, неинтересно, не надо нам навязывать чуждые нам..», «во имя безопасности наших людей».

Вот во имя безопасности все и будет делаться.

Обычно у нас в данном контексте понимают какое-либо очередное чего-нибудь запрещение. Хотя, казалось бы, в последние года два уже так много всего назапрещали и наограничивали, что куда уж больше? На самом деле больше — всегда есть куда, не будем подсказывать.

Взять хотя бы интернет. По всем опросам выходит, что большинство россиян — назовем его «моральное большинство» — поддерживают не только идею фильтрации интернета и его цензуры (как по соображениям безопасности, так и по морально-этическим), но и блокировку в случаях «чрезвычайных ситуаций». Общество при этом не очень заморачивается сложными рассуждениями об обоснованности таких действий применительно к конкретным чрезвычайным ситуациям и тем более не привыкло требовать от государства развернутого отчета о таких действиях или прописанных четких процедур.

Речь в подобных случаях ограничений прав и свобод во имя «интересов безопасности страны» не идет, как принято часто думать, о размене «свободы в обмен на безопасность». Нет никакого осознанного «размена» и такой же осознанной готовности жертвовать какими-то воспринимаемыми как «неотъемлемые» правами. Есть некая покорность, смирение перед государством, как перед фатумом, стремление к нему прислониться, патриархальная тяга к нему, сильному, как к единственному спасителю / покровителю, на которого только и одна надежда в тяжелую годину.

И не только, когда война на дворе, а вообще, когда все трудно, непонятно и тяготит проблема выбора. Тут и без террора и войны, может, ну ее, эту свободу?

Разумеется, откручивания колеса истории совсем уж «back in the USSR» не будет, да и не получится. Новые информационно-технологические возможности могут и будут использованы для, скажем осторожно, упорядочивания контроля за обществом и поведением граждан. Нам в этом смысле не повезло: мы оказались не на том «перроне истории», сойдя с направлявшегося в светлое коммунистическое будущее советского паровоза.

Развязавшись (как казалось первое время, навсегда) с советским тоталитаризмом, мы не особо преуспели в строительстве новых институтов демократии и взаимодействия общества с государством если не на основе «контроля со стороны избирателей», то хотя бы эффективной обратной связи между ними.

И тут обнаружилось, что «модельная электоральная демократия» (так называлась та «станция», на которой мы сошли и начали пытаться обустраиваться как умеем, без чертежей и планов) сама испытывает проблемы. Оказавшись не в состоянии смотреть за горизонт дальше ближайшего избирательного цикла. Порождая не столько политиков-стратегов, сколько демагогов-популистов, будучи подчиненной не осознанным долгосрочным интересам нации, а телевизионной картинке. Все более пробуксовывая по части разрешения критических проблем мировой экономики — прежде всего, что касается растущего неравенства не только между Севером и Югом, но и внутри благополучных стран.

Свобода, равенство и братство, эта мечта всех религий, утопистов и политических фанатиков, обернулась чудовищной разлившейся по миру Несправедливостью.

Ответов на которую уже множество, и все несимпатичные — от роста антисистемных (против традиционного истеблишмента) движений на Западе до ИГ (повторим мантру — «запрещенной в России организации») на Востоке.

Среди общецивилизационных вызовов последнего времени самыми серьезными оказались исламистский терроризм и разбалансировка системы международных отношений после «холодной войны» в целом. Западные политики уверяют, что на вызов терроризма может быть дан ответ в рамках сложившихся демократических режимов.

Однако все сильнее подозрение, что такой ответ (и не только, кстати, на терроризм) может быть выработан, увы, уже в рамках неототалитаризма,

поставленного на новую информационно-технологическую платформу контроля за индивидами путем сбора про них того, что называется big data. Так что если наши спецслужбы прислушаются к «гласу народа», требующего запретить интернет во имя спасения (в том числе от грехов), это будет их величайшая глупость.

Технологически дело идет к тому (спасибо товарищу Сноудену за то, что раскрыл глаза многим), что на каждого гражданина будет от момента рождения до смерти создаваться и постоянно пополняться свой «профайл». В этом всеобъемлющем «личном деле» будет все и в конечном итоге про всех без исключения (стоимость хранения и обработки гигабайтов информации падает все стремительнее, а объемы памяти столь же стремительно растут).

Здоровье, образование, привычки, покупательские предпочтения, пороки и зависимости, черты характера, круг общения и семья, «лайки» в соцсетях и круг чтения вне их, способы проведения досуга и отдыха, способы зарабатывания денег (притом что все страны будут стремиться сворачивать наличный денежный оборот) и т.д. По мере развития «интернета вещей» (общения приборов и гаджетов между собой, минуя посредничество человека) в «профайл» буду включены и вещи, которые вас окружают.

Ну а от такого полного контроля до манипуляции — рукой подать.

Исходя из ретроградных представлений о «дивном новом мире», в который мы стремительно вползаем, рука, конечно, привычно, как при слове «культура» у некоторых диктаторов прошлого, «тянется к пистолету». В смысле — к рубильнику. Отключить, отрезать, запретить. Всякое новое видится, прежде всего, источником повышенной опасности, которое грозит неизвестностью нашей родимой сторонке, а не как нечто, сулящее новые возможности и открывающее новые перспективы. Ну их к лешему, эти перспективы, лучше отстаньте от нас.

Кроме того, все эти соцсети, мессенджеры (на которые уже давно косят глазом наши спецслужбы) рассматриваются лишь в контексте возможностей организовать с их помощью зловредную «цветную революцию». Однако, как показывают идущие по стране акции дальнобойщиков, протестующих против нового дорожного оброка, даже обрезав весь интернет, вы не можете обрушить сарафанное радио. А причины что «цветных революций», что протестных акций лучше искать не в заговорах посредством твиттера и Госдепа, а в системных ошибках и отсутствии обратной связи между обществом и властью, способной такие ошибки предотвратить или минимизировать ущерб от них.

Однако — вот же парадокс — обсуждение вставших перед страной и обществом качественно новых угроз и вызовов происходит в контексте в основном старого, доброго, привычного советского дискурса. За неимением внятного нового.

Тогда как даже неототалитаризм, если строить его с умом, объективно требует модернизации.

Оно бы, может, обошлись старыми дедовскими методами. Но дело в том, что мы в мире не одни, к великому сожалению, нужно быть конкурентоспособными. И конкурировать придется не только с террористами, противниками режима и смутьянами. Мир в этом смысле богаче, чем обычно кажется из «осажденной крепости».

[Георгий Бовт]

http://www.gazeta.ru/comments/column/bovt/7925741.shtml

О плюсах и минусах персоналистских режимов
30.11.2015, 08:45

«Большая беда нужна», — вывел формулу эффективности нашей госсистемы советско-одесский сатирик Жванецкий. Тогда мы собираемся и проявляем лучшие качества, дремлющие в условиях «разлагающегося мира» и рутины будней. «Большая беда», времена кризисов — чаще внешних, нежели внутренних, — звездный час любого персоналистского режима. Есть кому принимать судьбоносные решения, брать на себя ответственность и символизировать сплочение нации. Особенно перед лицом супостата, то есть противника очевидного в своей культурной и исторической инаковости.

Турция, конечно, более очевидный противник, нежели «братская» Украина.

Процесс принятия решений в условиях персоналистского режима прост, как палка: обсуждения в кабинете Начальника бывают, но как они влияют на решение Первого лица, предсказать трудно. Тут есть как положительные стороны, так и отрицательные. Применительно к кризисам или рутинным проблемам перевешивают либо те, либо другие.

Поведение российского руководства в первые часы и дни после того, как турки сбили Су-24, в этом смысле показательно. Какова будет в точности реакция и масштабы «ответного удара», никто не мог предугадать. Сначала шли заявления, что эмбарго не будет, никто не заикался об отмене безвизового режима, хотя многие по ассоциации с Египтом указали на возможность прекращения авиа- и туристического сообщения. Впрочем, это как раз нетрудно. Вполне уже нарисовался алгоритм реакции на подобные внешние вызовы. Ответом всякий раз становится новая степень самоизоляции и ограничения общения с внешним миром.

Закрыть выезд, ввести выездные визы и прекратить авиасообщение — это теперь первое, что приходит на ум соревнующимся в верноподданничестве депутатам и чиновникам,

особенно тем, которые сами под санкциями или борются (как глава эсеров Миронов) за политическое выживание в будущей Думе, а блеснуть иной программой или повесткой не в состоянии. Управление внутренней политики АП не велит.

Однако потом прошла, слава богу, и была чутко уловлена «эманация сверху». Мочить по полной! Общий объем санкций может потянуть миллиардов на 40–50 долларов и затронуть даже «наше национальное достояние» — поставки газа. В таком стиле принятия решения можно усмотреть эффективность или, лучше сказать, эффектность принятия решений в условиях персоналистского режима. Мы за ценой не постоим. Политика легко бьет экономику, даже если счет идет на десятки миллиардов.

Если сравнивать, скажем, с Америкой, где тоже сильная президентская власть, то там механизм выработки решений иной. По многим важным пунктам внешнеполитической повестки условный Госдеп соперничает с условным Пентагоном (возможно ли такое у нас?), а еще надо оглядываться на конгресс, особенно если там большинство у оппозиции. В условиях политической и экспертной конкуренции надо учитывать многие лоббистские интересы. Вырабатываемое решение надо стараться «продать» посредством СМИ избирателям, которые вовсе не на 89% готовы заранее поддерживать все что ни делает Первое лицо. И посему решение носит чаще более взвешенный, компромиссный характер. А когда речь идет о большом бизнесе и больших деньгах, то молниеносный вердикт в стиле «плюс-минус 50 миллиардов» почти невозможен. У режима персоналистского руки такими глупостями не связаны. С другой стороны, если посмотреть на ту же ближневосточную политику администрации Обамы, то в ней намешано столь много разных «сдержек», мотивированных разными интересами и игроками, силами и лоббистскими группами, что внятной ее точно не назовешь. Как и последовательной.

Если обратиться к Европе, то там «внешняя политика» — мучительный результат консенсусного решения 28 членов, большой упор делается на процедуре: санкции против даже «заведомого супостата» не только подробно проговаривают между собой, но и оговаривают сроки и условия их снятия. По формализованной процедуре идти легче. Зато ЕС почти неспособен выработать внятный внешнеполитический курс для всего Союза.

По сравнению с политикой США наши действия в Сирии являют собой менее замутненную и более последовательную, по-своему честную политику. Понятно, кто есть наши, а кого бомбить, даже если на публику чего-то недоговариваем.

Правда, тут русская «коса» быстро нашла на турецкий «камень» в лице другого персоналистского режима. И теперь договориться им будет очень трудно, если вообще возможно.

Тут нужна оговорка: если бы некая третья страна вдруг сбила американский самолет, имея на то столь же сомнительные основания, то и в американской «многоинституциональной среде» процесс принятия решения в духе решительного отпора тоже сильно бы упростился. Если только речь не шла бы о Китае. Тут все равно сто раз подумали бы и заранее «подстелились» бы.

Как будет раскручиваться спираль противостояния двух персоналистских режимов, всегда предсказать куда труднее, чем применительно к режимам плюралистичным, где процесс выработки решений распределен между разными структурами и поэтому более прогнозируем. Еще имеется система «сдержек и противовесов» в виде трех ветвей власти. Плюс относительно независимые СМИ (и гражданское общество), которые могут выступить последним предохранителем в случаях, когда у политиков откажут тормоза или они зайдут в тупик (как во Вьетнаме).

Режиму персоналистскому в этом смысле легче, но и труднее. Вся ответственность — нечеловеческих размеров — лежит на одном человеке. Реакция общества, СМИ и прочих квазиинститутов — заведомо восторженно-одобрительная. И может теоретически стать осуждающей, лишь когда будет уже поздно исправлять ошибки. Это никакие не сдержки и противовесы. А узость круга лиц, участвующих в обсуждении решений (и тоже воздерживающихся от критических оценок действий Начальника, скорее пытающихся предугадать его желания, чем повлиять на них), многократно увеличивает опасность ошибки.

Зато в противостоянии с другим персоналистским режимом, особенно равным или даже более сильным соперником (а Турция, имеющая вторую по размерам армию в НАТО, соперник неординарный), имеется больше возможностей для политики brinkmanship (повышение ставок на каждом витке противостояния, балансирование на грани войны, не ввергаясь в нее). То есть можно зайти совсем далеко, имея такой кредит доверия нации и сверхлояльность элиты.

Тем более в условиях, когда подавляющее большинство нации чувствует: мы с нашим лидером правы. Плохо в данном случае лишь то, что и нация оппонирующей страны чувствует себя ровно так же.

А вот когда речь идет о ситуациях менее острых, на первый план могут вылезать издержки персоналистского режима. Все смотрят Лидеру в рот, никто не торопится брать на себя малейшую инициативу или принимать какие-либо решения, даже если речь не идет о войне и мире, когда мнение Первого лица действительно критично. Подчас, правда, и возможностей система уже таких не предоставляет. Руки отбили «на местах», что называется.

Ситуация с энергообеспечением Крыма не казалась острой, как в блокадном Ленинграде. Тогда проблему энергоснабжения решили за два месяца. У нас не решили за полтора года. Начальник не приказал, каждый день в камеры наблюдения не присматривал и стружку не снимал. А ГУЛАГа, расстрелов за саботаж и прочих методов внеэкономического стимулирования нынче не применяют. Возможно, режим «плюралистичный», с более раскрепощенной экономикой, с той же задачей справился бы успешнее и быстрее с помощью налоговых и прочих чисто рыночных методов, пусть и не без коррупции (любопытно, как работает частно-государственное партнерство в Турции, но это другая тема).

Для сравнения: летом этого года закончено строительство энергомоста по дну Балтики между Литвой и Швецией. Обошлось в «смешные» €550 млн, длина кабеля — 453 км, более чем в 20 раз длиннее, чем нам тянуть до Крыма, при большей глубине прокладки на Балтике. Уложились в 4,5 года.

Другой пример методов принятия решений — введение системы платы с грузовиков «Платон». Главный ее изъян даже не в технических недоработках или непрозрачной процедуре назначения оператора. А в том, что, внедряя систему, чиновники вообще «не парились» согласованием условий и цен даже с основными участниками рынка. И вообще не думали о цене для кризисной экономики и о более тонких методах выведения из тени (а это одна из целей «Платона, о которой часто забывают) процентов сорок, а то и больше перевозчиков.

Но то, что с оговорками применимо к острым внешнеполитическим кризисам, есть проявление некомпетентности в тонких вопросах экономического регулирования.

А не привыкли потому что ничего ни с кем обсуждать.

Таков стиль общения не только с эрдоганами (что, повторим, по-своему объяснимо для внешних кризисов), но и с управляемым населением. Будь то «Платон», платные парковки в спальных районах и почему-то еще и в ночное время, плата за еще не сделанный капремонт, изъятие накопительной части пенсий или ползучее введение платной медицины по принципу «хочешь жить — заплатишь».

Отсюда с потолка взятые тарифы покилометровой оплаты, несусветные штрафы, приснившиеся чиновникам сообразно их доходам и системе ценовых координат, и нежелание заморачиваться ни с технической доводкой, ни с объяснением, что откуда берется. Интуитивно применяется метод «пригрози ядерной бомбой». Но едва встретив отпор в виде массовых протестных акций (а не встретили бы — «проканало» бы), чиновники легко и непринужденно отступают на заранее неподготовленные позиции.

Оказывается, штрафы можно снизить сразу в 90 раз, тарифы — в два с половиной, а с введением системы, предположительно, вообще подождать.

Если подумать страшное и примерить такую же тактику «нахрапа и блефа» применительно к внешней политике, то нас неминуемо ждет катастрофа.

Но думаю, все куда проще: в случае с «Платоном» просто не подумали, ибо не привыкли вырабатывать решения во взаимодействии с другими игроками. Это вовсе не значит, что с турками нужно отказаться от «штрафов» и играть на понижение ставок и что мы так и сделаем. Скорее наоборот. То, что плохо для «Платона», хорошо для Эрдогана. И наоборот. Как сработает такая формула — покажет уже ближайшее время.

[Георгий Бовт]

Время мыть руки не пришло
http://www.gazeta.ru/comments/column/bovt/7938995.shtml
07.12.2015, 08:48
О том, возможна ли в стране сегодня масштабная чистка элит

First National Pictures Inc.
Итальянская мафия
Кадр из фильма «Маленький Цезарь» (1931)

В нашей стране в правоприменительной практике и менталитете политиков напрочь отсутствует понятие конфликта интересов — на язык просторечия можно перевести его как «ну хоть какую-то совесть-то надо иметь». Слава богу, реставрация советских фантомов пока не дошла до маячившего на каждом углу лозунга «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи». Все же люди во власти не дураки и владеют реалиями. Не склонны они и к догматизму, «между строк» не говорят, не пишут и не читают.

Скажем, разве могло случиться в пору брежневского застоя, чтобы в отчетный доклад генерального секретаря ЦК КПСС вкралась цитата из Менделеева, где в том числе говорится о «благодушной семейственности» как основе нашего единства? И именно в тот момент, когда номенклатура с воодушевлением футбольных фанатов сплетничает насчет очередной театральной постановки режиссера Навального под названием «Чайка». Однако искать в этой цитате намеки — пустое занятие. Такое желание может проистекать только из неправильного прочтения особенностей текущего политического момента.

Казалось бы, после того что вывалено про генпрокурорских детей, ну хоть какая-то должна быть реакция сверху, кроме как «мы не успели посмотреть». Косвенным свидетельством, что кое-кто все же краем глаза глянул кино, можно считать включение в текст ежегодного послания пункта о том, что надо следить, чтобы родственники чиновников и депутатов не имели преимуществ при получении госконтрактов.

Первый канал в этот момент крупно показывал лицо генпрокурора, ведомству которого поручается присматривать за возведением борьбы с коррупцией на более высокую ступень.

Зато теперь на первый план тащат уже более политически уместный вопрос текущего момента: а кто заказал «навальнятам» столь дерзкое расследование, кто крышует непонятно как до сих пор остающегося на свободе обладателя двух условных приговоров? Геннадий Андреевич, будучи не в состоянии держать в себе, с искренностью заматеревшего и обуржуазившегося, но оставшегося родной нам «деревенщиной» (в хорошем смысле слова, то есть «народной косточкой») деда Щукаря, с ходу угадал правильный ответ.

ЦРУ заказало, ясен пень.

И вот уже в Думе нашлись подписанты обращения в духе «руки прочь от генерального прокурора!». Не создавать же комиссию по расследованию, в самом деле. Не время перед лицом внешней опасности, коварных заговоров врагов, предателей внутри и извне, иностранных агентов, их приспешников и двурушников рушить единство наших рядов. А с юридической точки зрения (мы же чтим букву закона) идти в суд против генпрокурора не с чем. Отец за сыновей не отвечает. Ну, или отвечает. Но другой отец. К примеру, за принятие сыном британского подданства. Не нам, холопам, решать.

Иные экзальтированные патриоты и недопатриоты было размечтались.

А не провести ли решительной рукой, укрепленной и направленной всемогущим рейтингом, операцию типа «Чистые руки»?

Как в Италии в 1992–1994 годах. Тогда была перекроена вся политическая элита страны, сросшаяся до неразличимости с мафией. Не было такой сферы, куда ни запустил бы щупальца Левиафан коррупции, а Сицилия практически отделилась и управлялась по-своему. Для старта кампании всего-то и надо было несколько решительных судейских и прокурорских идеалистов, наличие реальной оппозиции и свободной прессы (кроме Сицилии).

Первой жертвой миланского прокурора Антонио Ди Пьетро стал социалист-лоббист Марио Кьеза. Концы в воду в виде «выделения в отдельное делопроизводство» прятать не стали. В итоге под следствием оказалось более 20 тыс. представителей итальянской элиты, за два года только за взяточничество были осуждены более 4 тыс. (это в три раза больше, чем в России посадили за это с 2011 по 2014 год). Арестовали мэров шести крупнейших городов, глав ряда компаний — «национальных достояний», в том числе «Оливетти», нефтегазового концерна ЭНИ и т.д. Было распущено с переходом под прямое управление Рима более сотни коммун. Жертвами чистки стали экс-премьер социалист Бетино Кракси (он бежал и умер в изгнании в Тунисе) и многоразовый премьер от христианских демократов (ХДП) Джулио Андреотти, отправленный в тюрьму.

Из политики ушли более 80% действующих политиков, состав депутатов и сенаторов обновился полностью, а ХДП ушла в оппозицию.

И да, еще одно необходимое условие проведения такой кампании: общество должно быть убеждено, что стабильность под лозунгом «все воруют — такова жизнь» более нетерпима. В Италии на улицы выходили сотни тысяч людей, поддерживая борьбу против мафии. Не обошлось и без перегибов. Была на время отменена неприкосновенность депутатов: их допрашивали без согласия коллег. Прослушивание телефонных разговоров шло без решений суда. Конфискацию проводили зачастую просто по факту обвинения.

В бывших виллах взяточников и мафиози обустраивали детсады, школы, библиотеки, а то и казармы. Чтобы не сильно разыгралась фантазия отечественных сторонников конфискации, специально для них уточним: операция «Чистые руки» проводилась силовиками именно с чистыми руками, с безупречной репутацией, с риском для жизни, под контролем общества, притом что оно было не пассивно, а независимая пресса обладала реальным влиянием.

Италии начала 1990-х было откуда рекрутировать новую элиту. Многопартийная система служила в том числе кузницей политических кадров. Другой такой был бизнес.

У нас сейчас нет почти ничего из того, что требуется для операции масштаба «Чистых рук». Нет и запасной элиты.

Нормальных и талантливых людей полно, а лестницы им во власть все обрублены. Нет системного процесса воспитания и репродукции элиты, устройство своих сынков на «теплые места» таковым считать нельзя. Вялотекущий геноцид ХХ века, начиная с 1917 года, когда шел процесс редуцирования элит, зашел слишком далеко. Хотя и не так далеко, как на Украине, которая теперь нанимает аж министров из-за границы. И происходит это не потому, что «так велит Госдеп», а потому, что национальная элита полностью обанкротилась, что и продолжает подтверждать каждый день генерацией коррупции и глупостей.

Я допускаю, что в рядах отечественных силовиков и законников и теперь может найтись немало честных идеалистов. Пару десятков, даст бог, можно наскрести на высший управленческий уровень.

Но если допустить, что сейчас с самого верха вдруг раздастся команда к большой чистке, то звенящий вопрос: «С кем останетесь-то, Начальник?» — тревожно повиснет в кремлевском воздухе.

Допускаю, что и генпрокурора действительно могут снять через какое-то время. Все же как-то нужно разъяснить связи прокурорских с Цапками. Пятилетний срок самого Чайки истекает летом 2016 года. Выволочка может произойти и раньше, если вдруг выяснится, что заказ на постановку «Чайки» или крышевание пришли не из ЦРУ, а, скажем, из Следственного комитета, перед которым поставлена задача стать «русским ФБР».

Глава этого ведомства Гувер, фанатик своего дела, будучи сам человеком честным, сыграл большую роль в разгроме американской мафии в середине ХХ века. В средствах он не стеснялся. По американским меркам, конечно.

Но!

Внутриклановые публичные разборки у нас нетерпимы. Раскол элит — уж какие есть — видится самой опасной угрозой режиму, единственной реальной на фоне всех прочих внутренних угроз и многих внешних.

Такое тотчас карается. А если и возможно внедрение в политическую практику более жестких норм соблюдения приличий, то лишь постепенное и лишь с согласия, пусть неохотного, все той же несменяемой элиты.

Это классический кейс политологии. Речь идет о социальной опоре власти. Бить по ней — пилить сук, на котором сидишь. Эта опора — бюрократия, в том числе силовая. В условиях госкапитализма — прочно вошедшая в рынок. Особенно удачно вошли силовики.

Народные массы хороши лишь для олицетворения высокого рейтинга и участия в ритуале легитимации, называемом выборами. Но они аполитичны, неспособны почти ни к какой горизонтальной мобилизации. Многие пропитаны гнилым патернализмом и не испытывают непримиримости к коррупции как таковой (да-да, «рыбка» морали сгнила уже до хвоста).

Дорвались бы до власти, многие сами бы так и делали. К тому же коррупция — это смазка нашей экономики. Иначе все бы встало под давлением бездумных и подчас неграмотных законов и бредовых правил. Из такой массы не только управляемое (а нужно только такое) движение хунвейбинов не слепишь, но и электоральной мобилизации в пользу честной политики не добьешься.

Кстати, о выборах. Экс-глава Красногорского района Московской области Борис Рассказов, свидетель по делу об убийстве своего зама предпринимателем Амираном Георгадзе, говорят, возглавит теперь местный предвыборный штаб «Единой России».

Левиафан на местах воспроизводит все ту же модель, подсмотрев наверху.

Почему Сердюкова можно отправлять «курировать самолеты», а Рассказова выборы — нет?

Даже непонятно, зачем его с работы сняли. Зато сняли нежно. Потому как обидишь, неизвестно куда это потянется. И опять повиснет вопрос: «С кем останешься-то?» Если, конечно, сам усидишь.

Самый главный сигнал сверху уловлен: «раскачивание лодки», да еще под давлением каких-то «действующих по наущению «навальнят», опаснее, чем мифические «чистые руки».

Ну а «вишенкой на тортик» является сплочение всех думских фракций в обращении к администрации президента с просьбой вывести высшую номенклатуру из-под ограничений по покупке за счет бюджета предметов роскоши и «с избыточными потребительскими свойствами». Политически грамотное предложение: нельзя допускать ропот в номенклатуре. Тем более нельзя ее пугать чистками и «партмаксимумом». И вообще, не правительству его постановлениями диктовать, каким смартфоном, за 15 тыс. (как предписано в самом правительстве) или дороже, пользоваться депутатам.

У нас, если кто забыл, разделение властей. Каждая сидит на своей ветке и не чирикает. Время мыть руки еще не пришло.

[Георгий Бовт]

http://www.gazeta.ru/comments/column/bovt/7981865.shtml
21.12.2015, 08:38
О том, как развивается в России «демократия снизу» и что ей мешает

Недавно в славном городе Бердске случился «акт демократии снизу». По решению родительского комитета ребенку семьи, отказавшейся сдавать деньги на игрушки, запретили ими пользоваться в детсаду. Семью «жадин-говядин-турецкий-барабан» ославили на «доске позора». Справедливость по отношению к мальчику-лишенцу явилась в садик в облике местной прокуратуры (есть, есть от нее хоть что-то хорошее!). Она на месте устранила дискриминацию ребенка. Заведующей, надо полагать, надавали по голове. В переносном смысле. А родителям вообще запретили собирать деньги, чтоб неповадно было. Все? Нет, не все.

Родительские комитеты в последние годы получили кое-какие права в школах и детсадах. Это хорошо, хотя им по-прежнему далеко в возможностях, скажем, до американских школьных советов. Эти советы лишь одна из форм «низовой демократии» и благословленной властями гражданской активности. Таких у нас немного. Еще есть садоводческие товарищества, гаражные и иные кооперативы, ТСЖ. Можно добавить суд присяжных, подсудность которому власти урезали все последние годы. Теперь, правда, президент обещал ее вновь расширить, но при уменьшении численности коллегии присяжных. Есть муниципальное самоуправление — нечто выборное без реальных прав и финансов.

Какая-никакая, но все это школа демократии.

Люди могли бы там учиться принимать ответственные решения, следить за их выполнением и даже совершать «священный акт» самообложения на местные нужды.

Практика самообложения хотя и крайне редко, но уже встречается на муниципальном уровне. И повсеместно встречаются целевые сборы в разных ТСЖ и садоводческих товариществах. На ремонт подъезда или даже замену лифта, обустройство подъездных путей, на общее электричество, на водопровод общего пользования, на сторожей и т.д. Школьные родительские комитеты собирают деньги не только «на подарки учителям» и выпускной, но и на экскурсии, косметический ремонт, покупку дополнительных принадлежностей и т.д. Решают все эти структуры и другие вопросы, помимо денежных.

В детсаду Бердска 26 родителей решили собрать деньги на новые игрушки. А одна семья отказалась: мол, пусть кто хочет, тот и платит.

О! Вот он великий принцип нашего недоделанного гражданского самоуправления — «кто хочет, тот пусть и платит». При этом подразумевается, что пользоваться тем, за что заплатили «кто хочет», будут и те, кто не платит никогда.

В случае с игрушками, может, и черт с ними. Нельзя же за это превращать ребенка в изгоя. Нельзя. Но можно понять и бессильную досаду тех, кто сдавал деньги. Сейчас не сдадут на игрушки, потом на что-то более важное. Как заставить? Или явить христианское милосердие? Пусть, мол, пользуются на халяву. Проще, если речь идет о семье бедной, это стало бы актом благотворительности.

С другой стороны, можно представить, до какого мракобесия или ксенофобии может дойти простой человек (кстати, не только наш), если его не ставить в рамки правовых приличий. В конце ХVII века в Новой Англии 19 «салемских ведьм» повесили «за колдовство», а пару сотен отправили в тюрьму именно в порядке «народного волеизъявления». Можно представить, как у нас комитеты граждан стали бы фильтровать детей от «неместных» или по имущественному признаку и какие экзотические наказания придумывали бы для ослушников воли большинства.

Терпимость к иному мнению, гарантии прав меньшинства, а вовсе не «диктатура большинства» — главные скрепы демократии, о чем у нас забывают.

Они вырабатываются постепенно. Путем проб и чудовищных ошибок. Но государство наше предпочитает ошибаться само, нежели дать такую возможность гражданам.

У нас непонятно, что, скажем, делать с теми, кто не хочет сдавать деньги на ремонт ни подъезда («мне и так хорошо»), ни дорог в садоводческом товариществе («у нас машины нет, мы ими не пользуемся», зато по выходным на дворе по две машины стоят — «это детки приехали»). Когда у таких решением общего собрания перекопают подъезд к дому, они в той же прокуратуре докажут свою правоту: мол, невозможен подъезд экстренных служб, а это нарушение. Не сдававшим деньги на новый лифт, когда ждать городской очереди на замену нестерпимо долго (был случай в нашем доме), нельзя запретить им пользоваться. Как нельзя запретить не скинувшимся на ремонт подъезда или консьержку заходить в подъезд.

Все, как с мальчиком из Бердска. Оставить людей «без игрушек» нельзя.

Это не значит, что «низовая демократия» у нас вовсе не работает: многие проявляют сознательность — платят за дороги и общий свет, вносят прочие взносы. Сила общественного мнения — того самого большинства — работает. Однако органы «низовой демократии» не обладают должными правами принуждения к выполнению своих решений. Садоводческое товарищество еще может, к примеру, подать в суд на злостного должника и исключить его из членов. Но выполнить даже положительное решение суда будет непросто. Оштрафовать зарвавшихся саботажников оно не может.

Как же в других странах?

Если взять, к примеру, органы самоуправления типа «ассоциаций домовладельцев» в Америке или Европе, то там и целевых взносов и, что еще важнее, регламентаций куда больше, чем у нас. Вам могут запретить держать в доме собак и кошек, предпишут устраивать барбекю только в определенное время и в определенном месте, обяжут регулярно стричь газон, не иметь забора выше определенной высоты и не устраивать свалку перед фасадом дома. То же касается сжигания листвы на заднем дворе, оскорбляющего обоняние соседей.

Наш человек, почитав иные правила, возмутится тоталитаризму западной жизни. И ведь попробуй не выполни. Органы «низовой демократии» обладают правами штрафовать нарушителей. Скажем, застеклил балкон вопреки предписанию правления — изволь устранить нарушение вида общего фасада и уплатить штраф.

Одна знакомая столкнулась с предписанием убрать скромную плетеную загородку на балконе в своей испанской квартире.

В том же доме запрещено развешивать для сушки белье на балконе. Мол, вам тут не итальянский неореализм.

В разных штатах США по-разному регламентируют нормы понуждения выполнять предписания «ассоциаций домовладельцев». Где-то делают акцент на максимальной возможности достичь мировой без обращения в суд. Но везде такие структуры действуют на основе прописанных в уставных документах полномочий. Вступая в ассоциацию, новые члены обязуются правила соблюдать, включая уплату штрафов. В случае отказа брать на себя такие обязательства ассоциация вправе отказать в покупке жилья в кондоминиуме.

Вспомним в этой связи, как долго добивалась в свое время госпожа Батурина разрешения местного самоуправления на покупку недвижимости в одном живописном австрийском местечке. И добилась не с первого раза, взяв на себя дополнительное бремя по улучшению местной жизни. В Москве с нее никто такого требовать не мог. Кстати, формально права на согласование обмена квартир, улучшение жилищных условий в рамках кооператива (купли-продажи не было) имели жилищные кооперативы в советское время. Нельзя было иметь квартиру в таком доме и не быть членом ЖК. И никому и в голову не пришло бы отказаться выполнять решение общего собрания.

Во многих странах на ассоциациях домовладельцев лежат функции урегулирования споров между соседями. За властями остается функция надзора, чтобы такие организации не выходили за рамки собственных правил и национального законодательства. А в случае упорства в несоблюдении правил каким-либо членом ему грозит поход в судебное присутствие. Надзор за выполнением решения суда — уже за государством.

В случае с мальчиком из Бердска в идеале родительский комитет должен бы иметь некий принятый его членами документ, регулирующий его полномочия, включая сбор денег. И в случае отказа кого-то подчиниться общему решению должна быть возможность не заниматься самоуправством, а понудить выполнить такое решение в судебном порядке.

Однако наше правовое поле в этой части почти не пахано. И не пахано оно сознательно.

Власти не очень заботятся о правовом обеспечении работоспособности «низовой демократии». В частности, полномочия таких структур по отношению к нерадивым членам крайне ограниченны. Тут у нас вспоминают о «правах человека», вставая на защиту его от негосударственных структур. С государственными-то не забалуешь. О правах в общении таких структур с самим государством и говорить не приходится — полное бесправие и произвол.

Чиновникам кажется, что выгодно держать такие структуры под удушающим контролем и в бесправии (на деле это недальновидно, ибо убивает ткань гражданской жизни и государство в целом). А то мало ли куда вывезет кривая народного волеизъявления. Начнут еще решать хозяйственные (то есть денежные) вопросы, вмешиваться в деликатные темы городского управления (вроде межевания земли, согласования нового строительства, дорогостоящего благоустройства или получение доходов с домовой собственности и т.д.).

Этой опаской перед «непредсказуемым народонаселением» проникнута вся российская общественно-политическая система.

Кандидатов на выборы всех уровней тщательно просеивают через административное сито. Присяжных перебирают до тех пор, пока они не удовлетворят суд и обвинение. На НКО смотрят как на заведомо подозрительных агентов. Местное самоуправление держат в бесправии и безденежье.

Показателем последнего стал казус на недавней пресс-конференции Путина, когда президент, как оказалось, был не информирован (или дезинформирован?) о реальных возможностях (вернее, невозможностях) московских муниципальных депутатов вводить платную парковку в своих районах, регулировать ее тарифы и прочие условия, распоряжаться поступившими от нее средствами, не говоря о дорожных штрафах.

В отличие от муниципалов многих других стран, наши тут почти никакого слова не имеют.

Чиновники боятся доверить самоорганизующимся гражданам в руки даже игрушки — в буквальном смысле. Предпочитая выступать совокупным пастырем для разрозненного и неорганизованного «стада». Думая, что это стадо баранов. А это все же не так.

[Георгий Бовт]

http://www.gazeta.ru/comments/column/bovt/8008991.shtml
04.01.2016, 10:27
О том, почему в Германии разрешили печатать «Майн кампф»

Случилось, казалось, немыслимое: в Германии разрешили печатать «Майн кампф» Гитлера. Немцы больше не боятся, что сочинения фюрера их совратят? Они излечились от «комплекса вины» за Вторую мировую? Скорее, это не совсем правильные вопросы. Просто ни один запрет не может быть вечным. Проходит время, меняются общество, восприятие того или иного явления. И запрет становится неактуален. Почти любой запрет обречен на попрание. Сначала меньшинством, затем это становится общепринятой нормой.

История человечества — это история наложения и ниспровержения запретов.

Разумеется, не всех. До сих пор существуют древние запреты, составляющие костяк того, что можно считать человеческим прогрессом: благодаря им, к примеру, «не в моде» каннибализм, кровосмешение. Наконец, десять заповедей никто, слава богу, не отменял. Есть, получается, запреты разумные, «правильные». А есть — наоборот. Отличать одни от других люди учатся лишь на собственном опыте.

Конечно, в случае с Гитлером многие наши люди могут справедливо возмутиться: как так?! Это же апология нацизма, оскорбление памяти жертв войны. И одновременно — соблазнение молодежи зловредными идеями. Возмущающиеся будут правы. Но по-своему. Как по-своему, наверное (наверное — потому что не нам судить, хотя мы к такому и не привыкли), право и немецкое общество. Оно считает, что переросло тот запрет. И что как раз изучая, комментируя должным образом эту книгу, можно показать звериную сущность нацизма лучше, чем если бы молодежь искала «запретный плод» (и находила его там с легкостью) в интернете.

Для нашего общества гитлеризм и нацизм — это история, которую мы перевариваем по-своему. После падения советской власти запрет на распространение упомянутой книги в России был вроде бы снят, но теперь уже давно восстановлен. У нас свое мерило актуальности запретов. В особенности запретов, касающихся тех или иных форм выражения мыслей и идей — в книгах ли, в интернете, на площадях.

Мы любим множить всуе упреждения о запретах (скажем, напоминая, что ИГ именно запрещено в России). А в метро мы пишем на дверях «выхода нет» вместо указания на то, где он есть.

Иная культурная традиция. Отчасти — табуированного сознания. Уходящая корнями в том числе в религию. Как связаны петровский запрет тайны исповеди и огосударствление церкви со столь «трепетным» исторически отношением властей к «мыслепреступлениям»? А ведь связаны. Как и отличны особенности церковноприходской жизни после протестантского «Великого пробуждения» от нашего общинного уклада.

Критерии допустимости тех или иных общественных проявлений у нас непостоянны, как и во многих других обществах. Мы сейчас качнулись в сторону консерватизма, а в чем-то — архаики. Но большей части общества как раз комфортно пребывать в ситуации табуированного сознания.

Ограничение пространства свободы кажется в чем-то спасительным.

Эту «отсталую часть» можно, конечно, осуждать устами «прогрессивной общественности». Однако неизвестно, каково бы пришлось этой «прогрессивной общественности», если бы «отсталую часть» освободили от сдерживающих запретительных оков. Потому что если «возможна» «Майн кампф», то это подразумевает, что возможно очень многое другое. И вам, как говорится, это может не понравиться в нашем посконном, а не немецком исполнении.

Почти все существующие нынче в России запреты в свое время тоже падут, подтверждая закон о преходящем характере любых табу.

Так что «прогрессисты» могу успокоиться, пусть они до этого и не доживут. Правда, мы любим ходить по кругу, возвращаясь к уже падшим — а то и не раз — запретам. Так, император Павел запрещал французские книжки (как сеющие революционную заразу, аналог «иностранных агентов»), а дворянам — выезжать за границу. С выездом при большевиках стали проблемы у всех, сейчас вот снова (пока) — у «нового дворянства», силовиков. Кстати, для Павла, как мы помним, усердие по части запретов, казавшихся правящему классу немотивированными, кончилось плохо. Однако, напомним, «мотивированность» запретов определяет только само общество (вернее, наиболее деятельная его часть). Пока оно терпит, можно многое или почти все.

Зигмунд Фрейд в работе «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» приводит пример из ирландской истории: «Древние короли Ирландии были подчинены целому ряду чрезвычайно странных ограничений, от соблюдения которых ожидали всяких благ для страны, а от нарушения которых — всяких бедствий. Полный список этих табу помещен в «Book of Rights», самые старые рукописные экземпляры которых датируются 1390 и 1418 годами. Запрещения чрезвычайно детализированы, касаются различных родов деятельности в определенных местах в определенные времена: в таком-то городе король не должен пребывать в определенные дни недели, такую-то реку он не должен переходить в известный час, на такой-то равнине не должен останавливаться лагерем полных девять дней и т.п.».

В истории многих стран, считающихся сегодня ужасно прогрессивными, можно найти массу аналогичных примеров совершенно абсурдных запретов. Но таковыми они кажутся лишь сегодня. Эти общества от них вовремя избавились. Ирландия, кстати, прошла модернизацию много позже других западных стран.

А как узнать, когда тот или иной запрет становится тормозом развития общества? Это вопрос, прежде всего, к правящей и мыслящей элите. Ее ответственность состоит в том, чтобы понять, когда «еще рано» и когда, напротив, «уже слишком поздно». Ее ответственность и в том, чтобы в нужный момент пойти против настроений большинства.

А если уж запрет рушится под напором возмущенного большинства — это, как правило, уже «слишком поздно». Значит, «передовой отряд» — правящая элита — оказался арьергардом.

Или еще вот — тоже с 1 января — в Техасе разрешили открытое ношение огнестрельного оружия. Считается (это подтверждено статистикой), что владение гражданами огнестрельным оружием самообороны сдерживает преступников, а открытое ношение — тем более. Впрочем, как и скрытое, первое не отменяет второго. Но то, что хорошо для Техаса, немыслимо у нас. По сравнению, скажем, с 1914 годом, когда россияне на практике свободно владели огнестрельным оружием (в том числе короткоствольным), общество изменилось. И сегодня не только властям страшен вооруженный народ (как бы они ни аргументировали нежелание разрешать оружие самообороны), но и большинству самого народа он страшен сам себе. Пока число сторонников свободного владения оружием не набирает большинства по опросам, хотя их число растет. Рано или поздно, возможно, падет и этот запрет.

Запреты часто оправдывают моралью. А борьбу против них или их отмену — как проявление «падения нравов». Один из примеров — отношение к гомосексуальным союзам. Несколько десятилетий назад практически по всему Западу таких людей подвергали уголовному преследованию (как и в СССР). Но в последние 10–20 лет вдруг проходит волна «реабилитации» таких отношений (как мы помним, уже бывших совершенно законными в Древнем Риме или Древней Греции) и даже легализация однополых браков. Смягчение отношения произошло и в России, однако легализация таких союзов видится нашему обществу неприемлемой с моральной точки зрения. Значит ли это, что запрет на них будет в России вечен? Вдруг нет?

Сегодня в это поверить трудно. Но ведь вечных запретов не бывает? А если еще и абстрагироваться от сексуальных отношений двух однополых, скажем, одиноких людей (такое сожительство «без секса» ведь возможно и даже уже в таком случае и морально для большинства непредосудительно), то запрет на оформление между ними гражданских отношений для урегулирования, скажем, вопросов собственности и наследования становится странен. Просто не надо это называть словами «брак» и «семья». Ну а дальше провокационный вопрос: а традиционная форма современной семьи — это что, навсегда? Мало ли куда, как говорится, заведут человечество эволюция и главным образом биотехнологии. Вдруг оно все станет «однополым»?

У нас любят известную формулу насчет суровости наших законов (запретов), которая смягчается необязательностью их исполнения. Мы столь пренебрежительно относимся к множеству формальных запретов, что по этой части наше общество можно считать гораздо более свободным (точнее, вольным, ибо западная «свобода» не тождественна русскому понятию «воля») в бытовом плане, чем, скажем, американское, которое покажется многим нашим людям сущим тоталитаризмом. Впрочем, последнее суждение будет поверхностным: «тоталитарным» американское общество кажется многим нашим потому, что там регламентации, как правило, работают.

Обратной (вернее, лицевой) стороной этого является то, что власти и вводят только такие запреты, которые будут работать, а сами они чувствуют себя не только вправе, но и в силах эффективно администрировать ограничения.

Оборотной стороной нашей «вольности» является пресловутый правовой нигилизм: авось пронесет с нарушением. «Репрессивные» запреты администрируют у нас избирательно. Общество, что логично, ожидает такой же избирательности в соблюдении и всех остальных, вполне объективно оправданных запретов и ограничений. Когда в чьем-то конкретном случае ожидания не оправдываются, человек обнаруживает, что единой системы координат и ориентиров просто не существует. А система скреп морали и законов в их практическом правоприменении распадается на глазах.

Правящая элита, увлекшись нагромождением все новых запретительных мер не столько ради развития, сколько ради охранительства, уподобляется при этом то ли коллективному императору Павлу, то ли ирландским королям времен мрачного Средневековья.

Прогресс заменяют консервацией и архаикой. Критическое мышление становится априори подозрительным, а все сущее, словно по Гегелю, перелицованному бывшими усердными учениками научного коммунизма на свой лад, провозглашается «разумным».

Однако хочется надеяться, что изучение состояния такого общества, теряющего на ходу из виду горизонты будущего, все же не сведется окончательно лишь к психоанализу.

[Георгий Бовт]

http://www.gazeta.ru/comments/column/bovt/8027303.shtml
18.01.2016, 08:29
В защиту автомобилистов

Shutterstock

Раньше за неуплаченные долги сажали в долговую яму. Нынче не викторианские, а вегетарианские времена: у вас всего лишь отнимут водительские права. На днях сия новелла в способах изъятии денег заработала и у нас. Участь лишиться прав ждет не только тех, кто не уплатил начисления за нарушения ПДД, но и должников по другим административным правонарушениям, алиментщиков, неплательщиков компенсаций за причинение вреда здоровью. Относительная гуманность состоит в том, что сумма задолженности должна превысить 10 тыс. руб. Говорят, мера может затронуть 300 тыс. водителей по стране. На самом деле это капля в море. Тут интересно другое.

В ХХ веке Советский Союз служил для всего мира образцом того, как государство может защищать социальные права своих граждан. Под конец своего существования СССР уже не мог похвастаться тем, что делает это наилучшим образом, многие его обошли. Но инициатором становления социальных государств в тех или иных формах для западного мира, от Америки до скандинавских стран, был именно он.

Сегодня наследница СССР старается выступать примерным учеником в школе капитализма в части не только демонтажа советских социальных достижений, но и в части внедрения все новых способов фискальной дойки тех слоев общества, которые еще доятся. Автомобилисты — одна из таких «дойных коров».

Еще с советских времен (тут как раз полная преемственность) на владельцев самодвижущихся экипажей смотрят как на богатеньких Буратино, которых государству просто грех не обобрать.

А то, что это в совокупности наиболее экономически активная часть населения, более платежеспособная (то есть влияющая на состояние экономики), — об этом «мы нет, не слышали». Им уготовлены и платные парковки по самым зверским в мире правилам и едва ли не с самыми высокими тарифами (где еще вы найдете ночную платную парковку на улицах по тарифам часа пик?), и двойное налогообложение (транспортный налог, плюс акциз в цене бензина, плюс все чаще встречающиеся безальтернативные платные дороги, причем по тарифам выше, чем в Монте-Карло), и ОСАГО по несопоставимым что с Европой, что с Америкой, если брать уровень доходов населения, ценам. И даже отрицательная корреляция цены на бензин с ценой на нефть. Первая выросла на 30% за то время, пока его величество баррель подешевел в три раза.

Наш законодатель за годы постсоветского, становящегося все более диким капитализма, наловчился перенимать с треклятого Запада только то, что ложится в его представления, как надо закручивать гайки. В данном случае — по части поборов. Идея отбирать права за долги по штрафам (то есть не только дорожным), разумеется, не наша. Формально она претворена в жизнь в таких странах, как Казахстан, а также в Австралии, Великобритании, Израиле, Франции и еще некоторых других.

Не менее чем в восьми штатах США должники по штрафам, связанным не только с нарушениями ПДД, но и за просроченные долги, неуплаченные судебные издержки или уголовные штрафы, оставшиеся после тюремного заключения, могут быть лишены водительских прав на длительные сроки. Как правило, они могут вернуть права раньше, если оплатят штраф или согласуют с властями программу реструктуризации (рассрочки) выплаты задолженности.

Иногда в случае и неуплаты штрафа, но по истечении срока лишения (он разный в разных штатах) права все равно возвращают. Наши законодатели эту часть законодательства решили не заимствовать. Ну, разумеется!

Они стараются брать с Запада только все самое жесткое, а гуманное опускать.

Заметим, что в очень многих странах водительских прав вообще не лишают за правонарушения или долги по штрафам в иных сферах. Но эти страны тут нам не пример. Пригодятся тогда, когда там будет отыскана какая-нибудь другая жесткая законодательная норма. Для ссылки на «международный опыт».

По крайней мере в четырех из 50 штатов США водительские права могут изъять за неявку по повестке в суд по долговому иску. В Техасе лица, обвиненные в преступлениях, связанных с наркотиками, могут быть лишены прав на 180 дней, во Флориде — на год. В общенациональном масштабе в США лишь 40% временно лишаются прав за просроченные дорожные штрафы, остальные в основном за наркопреступления и невыполнение обязанностей по содержанию детей. По разделу «алиментщики» мы таки догнали Америку: лишение прав за невыполнение судебных предписаний, касающихся ухода за детьми, есть во всех 50 штатах, причем, как правило, бессрочно — до исполнения обязательств. В 22 штатах можно лишиться прав за неуплату студенческих кредитов на обучение (в части кредитов у нас пока «недоработочка»).

Это лишь одна сторона медали. Есть вторая. Любопытное и по-своему символичное масштабное исследование было проведено министерством юстиции США по следам известных событий — массовых беспорядков на расовой почве — в Фергюсоне (штат Миссури). Решили узнать, что же стояло за прогремевшим на весь мир взрывом насилия? Где тлело недовольство, для вспышки которого, как для канистры с бензином, хватило лишь повода — убийства белыми полицейскими негритянского подростка?

Главный вывод: массовое лишение прав должников часто способствовало еще большему их сползанию в бедность, в ту самую долговую яму.

И соответственно, усугублению социальных проблем и так в неблагополучном городе. Поскольку возможности зарабатывать резко сужались: все же в Америке без машины никуда, если только не живешь в крупном мегаполисе.

Происходит нарастание долгов, как снежного кома, начисляются новые пени, судебные издержки и т.д. И если, скажем, лишение прав за пьяное и опасное вождение считается безусловно эффективной и полезной мерой, то расширение оснований для такого лишения на некоторые другие сферы рассматривается многими юристами и социологами в США мерой сомнительной. Поэтому в некоторых штатах законодатели уже идут на попятную.

Так, в Сент-Поле (Миннесота) уже несколько лет работает специальная программа, помогающая незлостным «лишенцам» быстрее вернуть права. Им, если они стараются уплачивать долги, сразу выдают временные. В штате Вашингтон вообще отменили пару лет назад лишение водительских прав за нарушения, не связанные с ПДД (кроме алиментов). И даже в Калифорнии, одном из наиболее жестких по этой части штатов ($10 млрд просроченных штрафов, более 4 млн лишенных временно прав из более 24 млн водителей, в том числе за неявку в суд), разработана программа амнистии лишенных прав за долги и штрафы по судебным предписаниям, в том числе уголовные (не связанные с ПДД), для тех, кто согласится проходить программу реабилитации.

Справедливости ради заметим, что наше законодательство во многом пока еще мягче американского (отдельных штатов).

В некоторых штатах можно лишиться прав, если сильно упорствовать с неуплатой, даже за штраф $25 (10 тыс. руб. пока по обменному курсу — более высокий порог). Американские суды, как правило, не делают снисхождений для тех, у кого вождение автомобиля связано с основным заработком. У нас и тут имеется гуманный «рудимент» советского социального подхода: водители-профессионалы, в отличие от частников — владельцев машин, считались «социально близкой» советскому государству категорией. Они и сейчас более «близки», чем интеллигенты-белоленточники: со вторыми можно пожестче, с первыми, наоборот, поаккуратнее.

В связи с чем можно, кстати, сделать прогноз, что когда систему взимания покилометровой платы за проезд по дорогам «Платон» распространят уже не только на большегрузы, а на все категории автотранспорта (а так и будет), то «частнику-Буратино» не стоит рассчитывать на те уступки, на которые государство пошло дальнобойщикам. Тем более что у нас протестных солидарных событий по типу тех, что произошли в американском Фергюсоне, ждать не приходится. И вовсе не по причине отсутствия у нас «социально неблагополучных негров».

Другая специфика нашего закона о лишении прав за долги, в отличие от Америки, состоит еще и в том, что он касается не самой бедной части населения (там автомобилизация давно всеобщая). А также в том, что на практике фактически узаконено неравенство разных категорий граждан перед законом. Традиционно упор сделан все же на «кнут», нежели на «пряник».

Впрочем, последним можно считать другое новшество: возможность оплачивать отдельные дорожные штрафы с 50-процентной скидкой в 20-дневный срок. Если такие штрафы будут вовремя приходить.

Главное же отличие заключается в том, что, заимствуя ограничительные и штрафные меры, наши законодатели забывают (вернее, не хотят видеть в упор), что за такими «жестокостями» на Западе, в той же Америке или упомянутой выше Франции, стоит совершенно другое по качеству выполнения своих функций государство. Те же «угнетенные негры» из Фергюсона с изъятыми правами могут получать на сотни долларов в месяц продуктовых талонов. Про социальную или медицинскую систему во Франции и говорить не приходится.

Оборотной стороной высоких американских штрафов являются иначе работающая дорожная полиция и качественно другие дороги, в том числе платные.

В Америке (как и в другой демократической стране) немыслима та система «парковочной травли и ловушек» для автомобилистов, которую устроил в Москве департамент транспорта. Чтобы в Штатах нельзя было остановиться у школы, больницы или магазина? Чтобы не припарковаться у кинотеатра? Если сравнить даже саму процедуру получения и обмена водительских прав у нас и в Америке, боюсь, сравнение будет сильно не в нашу пользу. Хотя система регистрации автомобилей в последнее время у нас улучшилась. Лучше также не сравнивать и судебные системы. Но ведь это все в одном пакете. Перенимая одно (штрафы, поборы, санкции), отчего бы не перенять многое другое? Начиная, скажем, с минимальной ставки почасовой оплаты труда в $7,25 (или более $1,25 тыс. в месяц)?

А так — добро пожаловать в мир капитализма. Версия «хардкор». Спасибо, что не «диккенсовская». Впрочем, предполагаю, что мы по-прежнему лишь в начале пути.

[Георгий Бовт]

http://www.gazeta.ru/comments/column/bovt/8050697.shtml
01.02.2016, 08:42
О последствиях коррупционного скандала между Вашингтоном и Москвой


Барак Обама и Владимир Путин
Amanda Voisard/UN Photo/ТАСС

Прямые обвинения Владимира Путина в коррупции вызвали предсказуемое возмущение Кремля. Глава МИДа Сергей Лавров назвал их «беспардонными». Обвинения прозвучали в фильме «Би-би-си», посвященном «тайным богатствам Путина». Доказательная база слабовата, но тут главное — создать впечатление, а слово «коррупция» там произнес замминистра финансов США Адам Шубин, отвечающий за борьбу с «грязными» деньгами. Из Москвы потребовали разъяснений, и Белый дом официально поддержал своего чиновника: мол, мнение полностью разделяем.

Возмущение Москвы понятно. И не только потому, что еще, кажется, ни одного русского правителя так вот прямо в лоб в коррупции не обвиняли. В чем угодно обвиняли. Чаще всего в деспотизме. Обвиняли в коррумпированности режима в целом — скажем, ельцинского. Но лично лидера — нет.

Кроме того, такие манеры вообще не приняты в отношениях между крупными странами, имеющими дипотношения и ведущими конструктивные переговоры по ряду важных вопросов. Даже в условиях санкций. Кстати, далеко не самых жестких, если сравнить с Ираном, Кубой или КНДР.

Россия — это не «банановая республика» в северном исполнении.

От взаимодействия с Москвой зависит сирийское урегулирование, не говоря об украинском. В конце концов в мире полно стран, к которым можно предъявить претензии по части коррупции, при этом указав недвусмысленно на правительство. Однако Америка не разбрасывается такими же прямыми и официальными обвинениями. Не говоря о существовании режимов и лидеров, которых в Вашингтоне могут считать сущими «сукиными детьми», но «нашими».

Почему сейчас? Каковы будут последствия? Одно очевидно точно: отношения Москвы и Вашингтона выходят на новый, скандальный уровень.

Подобные оскорбительные обвинения первого лица прощать не принято.

Они могли прозвучать из уст американского чиновника и раньше, и позже. Вряд ли Шубин согласовывал формулировки интервью с Госдепартаментом и тем более с Обамой. Однако он исходил из того, что подобные речи в адрес Кремля сегодня в Вашингтоне непредосудительны и нечего, мол, деликатничать.

Еще подразумевается, что в свете таких обвинений против иностранного политика Америка, настаивающая на распространении своей юрисдикции чуть ли не на весь мир (в частности, в борьбе против «грязных» денег), непременно будет такого политика преследовать, едва с него спадет дипломатическая неприкосновенность. Не круто ли забирают? Не могут не отреагировать на это в России.

Представления о ситуации в России из Вашингтона укладываются в простецкую схему: падение нефтяных цен и давление санкций приносят результаты, Москва вынуждена будет пойти на уступки по всем направлениям — от Сирии до Украины. Она более не является ключевым партнером даже по тем переговорам, которые еще сохраняются: не захотят сотрудничать, справимся без русских. Тратить дополнительные усилия для прессинга режима Путина, скажем, провоцируя его масштабными поставками оружия на Украину, излишне. Достаточно американских инструкторов, тренирующих ВСУ, и вежливого сдерживания киевских политиков, поскольку большая война на Украине Америке просто не нужна. Там считается, что время на юго-востоке работает не на Москву.

Такая схема грешит сильными упрощениями, непониманием многих тонкостей российской политики (американцы вообще не любят разбираться в чужих тонкостях) и искажениями, проистекающими из дефицита в нынешней администрации США глубоких специалистов по России. «Русское направление», если сравнивать со временами «холодной войны», давно утратило приоритет. Его можно доверить чиновникам не первого ряда. Как ту же Украину, где ситуацию в свое время профукали, доверив кураторство «серым стратегам» из Брюсселя.

Влияние санкций на устойчивость режима в России в Америке, на мой взгляд, сильно преувеличивают, а инерцию системы и готовность людей приспосабливаться к трудностям, напротив, недооценивают.

На уровне политической элиты США отсутствует постановка вопроса о том, какой в будущем Америка хотела бы видеть Россию, чтобы вновь с ней подружиться, никто этим просто не заморачивается.

Тактика давления преобладает над стратегией долгосрочного просчета. Нет уверенности, что кто-то всерьез изучает в Вашингтоне и вариант возможного коллапса страны с полутора тысячами ядерных боеголовок, по сравнению с которым устроенные (в какой-то мере тоже по политическому недомыслию) ливийский, иракский и сирийский в виде того же запрещенного в России ИГ хаос и кошмар покажутся ерундой. Ведь если все же взят курс «на снос режима», то надо представлять, что настанет назавтра после утверждения на месте Империи зла Царства свободы. А если нынешняя политика по отношению к Москве — не политика «на снос», тогда зачем лидеру страны всячески дают понять, что дела с ним иметь больше не желают?

Возможно, в США, озадачившись имиджем Путина как «мачо», который смеет перечить «мягкотелому Обаме», решили отыграться на поле пиара, делая акцент на том, что «мачо», мол, клептократ. Такая игра с точки зрения политического прагматизма выглядит недальновидной, но, значит, «партнеры» не считают ее опасной.

«После Крыма» в США возобладала мысль о том, что теперь у Путина одна судьба — стать «изгоем».

Этот термин в моде. Считается, что с помощью санкций можно вызвать внутри страны процессы, которые рано или поздно такого «изгоя» изведут, — от «народных волнений» до раскола элит и дворцового переворота.

Возможно, за образец тут берут модель общения США с латиноамериканскими или африканскими режимами, где санкции давно стали отработанным механизмом. Так, с 1990 по 2007 год 80% американских санкций прямо декларировали требование изменения («демократизации») режима (William Walldorf. «Sanctions, Regime Type, and Democratization: Lessons from US — Central American Relations»). Обычно ставили при этом под удар цели, «чувствительные» для правящей элиты и авторитарного правителя. Для Сомосы, Дювалье, Трухильо или Батисты. Но такая тактика, как показывает опыт даже Латинской Америки, срабатывала худо-бедно лишь против режимов, отличавшихся «фракционностью» элит, — тех, где есть, скажем, самостоятельная военная каста. И наоборот, в режимах авторитарных элита чаще еще сильнее сплачивалась вокруг вождя. Такие режимы предпочитали «сражаться до конца», а издержки санкций перекладывали на население.

Сравнивать Россию с Латинской Америкой в целом неверно. Но заметим, что расчет на раскол российской правящей номенклатуры пока не оправдывается. Случаются «побеги» лишь отдельных проворовавшихся чиновников.

Открытой фронды не позволяют себе даже те, кто понес потери в «межвидовой борьбе» за сокращающиеся ресурсы. Власти, понимая, откуда исторически исходит в России главная угроза режиму, избегают серьезных покушений на интересы правящей номенклатуры. Даже вялая борьба за «суверенизацию», включая запрет выезда за границу некоторым «своим», видится (пока!) выверенным шагом: Запад теперь опаснее для высшей номенклатуры, нежели «родной» Следственный комитет, который не тронет, если ты «в обойме».

Как все это сочетается с намеками Джона Керри о возможности частичной отмены санкций против России уже в этом году, если будут выполнены минские договоренности? Да никак. Скорее всего, не будет никакой отмены санкций. Особенно косвенных, которые посильнее формализованных.

Во-первых, перспектива выполнения минских соглашений туманна. Москва, может, и хотела бы покончить с «проектом «Новороссия», но не ценой полной капитуляции. Киев же не спешит с выполнением своей части работы — и в силу специфики хаотичной и безответственной украинской политики, и потому, что давление Запада на него слабовато. Там не спешат «на помощь Путину».

Во-вторых, «размен Украины на Сирию» удался лишь частично. Диалог с США на тему судьбы Асада — это лучше препирательств на тему, кто больше виноват под Дебальцевом. Но все равно Сирия будет отдельно, Украина — отдельно, а перспективы отношений с Россией Путина — вообще третий вопрос. Видимо, в Вашингтоне исходят из того, что в Сирии при осознанной наконец угрозе ИГ можно не спешить, а Россия, выступая почти без союзников (Ирану после санкций большая война не нужна), долгого вмешательства не выдержит экономически.

На мой взгляд, американцы недооценивают нашу готовность бомбить, сколько понадобится. А мы за ценой в таких случаях обычно не стоим.

Вопрос о санкциях будет рассматриваться в ином контексте, чем на момент их введения. В свете, например, доклада по «делу Литвиненко», где в адрес российского руководства, включая президента, содержатся еще более «беспардонные» обвинения.

А впереди еще финальный доклад по делу малайзийского «Боинга». Трудно представить, как можно будет в такой атмосфере отменять санкции — вопреки конгрессу США или должным образом настроенному общественному мнению в Европе. При обилии относительно независимых игроков в политике на Западе, не считаться с которыми нельзя. Висит дамокловым мечом над российскими активами и приговор по делу ЮКОСа на $50 млрд.

Как все это прочитывается в Кремле? Скорее всего, как спланированная и, главное, скоординированная атака из ясно какого «штаба». Как теперь общаться с тем же Кэмероном, который, получив за два дня до публикации доклад судьи Оуэна, ничего не вымарал? У нас ведь исходят из того, что мог, но не захотел, оставив самые оскорбительные, притом довольно голословные (в суд с такими не пойдешь) обвинения. Как говорить теперь с Обамой? И если в Вашингтоне думают, что при невозможности более общения первых лиц Лавров с Керри смогут и дальше о чем-то успешно договариваться, то мне кажется это заблуждением.

Ситуация чревата непредсказуемостью. Более того, она взрывоопасна. Никто и не просчитывал ее до конца изначально. Все импровизируют на ходу.

[Георгий Бовт]

http://www.gazeta.ru/comments/column/bovt/8062511.shtml
08.02.2016, 08:07
О том, почему говорить об андроидах и стволовых клетках важнее, чем о Донбассе и цене на нефть

Якуб Розальски
Wikimedia Commons

Созданная на съезде «Единой России» (ЕР) программная комиссия напишет то, с чем партия пойдет на думские выборы. Насколько это будет резонировать с тем, что обсуждается в обществе? А что там вообще обсуждается сегодня, о чем дискурс?

Если посмотреть федеральные телеканалы, то внешняя повестка по-прежнему доминирует над внутренней. Украину сменила Сирия, Сирию дополнили ужасы миграционного нашествия на бедную Европу. Посмотрит обыватель на бесчинства «понаехавших» в Старый Свет — и должен облегченно вздохнуть: слава богу, у нас такого нет. Хотя еще сравнительно недавно миграционная тематика присутствовала и у нас, причем с известными обострениями. Но сейчас, судя по телеэкрану, рассосалась. А вот за немецких детей и женщин — страшно.

Непонятно, почему проблема сексуальных домогательств горячих парней с арабского Востока к женщинам в Кельне должна занимать внимание нашего обывателя больше, чем качество образования в местной школе или обострившиеся с нового года проблемы с импортными лекарствами, из-за того то чиновники опять что-то придумали с лицензированием, ограничениями и запретами. Впрочем, можно найти объяснение: про наши дороги, больницы и что чиновники воруют, мы и так знаем, лишний раз выслушивать чернуху неприятно. От ретрансляции этих банальностей ничего не меняется.

А создание впечатления, что где-то может быть еще хуже, как-то успокаивает.

В этом смысле наше телевидение и фильтруемый пропагандистами-политинформаторами новостной поток, по сути, организованы по тем же принципам, что какой-нибудь Facebook. Он показывает вам только те новости, которые вам нравится читать, и только тех «друзей», которых хочется видеть. Разные пользователи соцсетей живут в разных реальностях. Для одних правят бал милые котики, а для других — потерявшиеся собаки.

Там живут два разных Путина — великий для одних и ужасный для других.

Там либо «москали», либо «укропы» — и вместе им не сойтись. Либо «все ужасно и пора валить», либо «Путин опять всех переиграл».

Западные СМИ давно работают по той же модели. Пытаться объяснять читателю / зрителю, что «аннексия Крыма» имеет несколько иную нюансировку, чем якобы «нарушение норм международного права» (которые все равно что дышло), не только политически неблагодарная работа, но и в общем контексте подачи новостей о России — неэффективная. Массовый зритель ее, скорее всего, не поймет и не оценит. И не потому даже, что «оболванен» (наш «оболванен» не меньше), а потому, что также приучен к комфортному, непротиворечивому потреблению информации. Оно не должно утруждать не вписывающимся в привычную картину мира. И должно быть не сложнее покупки туалетной бумаги в супермаркете.

Мир, конечно, не стоит на месте. И новая «информационная повестка» рождается не на продавленном обрюзгшим телепотребителем сериалов и чипсов с пивом диване. Предвыборная политика во всех странах лишь одна из форм обратной связи между обывателем и политиками, в процессе которой вторые пытаются угадать, чем бы посильнее зацепить первого (варианты: одурачить, обмануть, увлечь).

Праймериз, придуманные в Америке, которые теперь, как уверяют, будет практиковать и ЕР, сама по себе форма для формирования программы действий неплохая. Особенно если хотя бы часть еще и выполнять, а не оставлять висеть в интернете, который все помнит, для насмешек над несбывшимися обещаниями молочных рек с кисельными берегами (попробуйте отыскать и перечитать программу той же ЕР начала 2000-х, это и в самом деле смешно).

Мир меняется быстрее, чем политики успевают инкорпорировать адекватную реакцию на перемены в свои программы. Им к тому же приходится угождать совершенно разным по интересам группам, у каждой из которых — собственный пестрый список «обеспокоенностей», от морально-этических (например, отношение к гомосексуальным бракам) до чисто материальных.

Скажем, большинство участников республиканских праймериз недавно в Айове (пришли, на минуточку, выбирать кандидата от партии 180 тыс. активистов из 3,1 млн населения штата, дай бог ЕР аналогичной явки в России) волновала судьба налоговых льгот для производителей биотоплива. Ведь Айова вся засажена кукурузой и соей.

На съезде ЕР у нас говорилось, в частности, о переходе на упрощенную схему налогообложения (типа патента) для самозанятого населения — вроде нянь и репетиторов. Всколыхнет ли это широкие народные массы, если добавить сюда еще десятка три таких же «приземленных» пунктов предвыборной платформы для других социальных групп? В идеале ведь должно было бы.

Но готова ли ЕР к характерным для всего мира процессам «балканизации политики», когда повестка вместо широких мазков обещаний всем всего и сразу распадается на конкретные требования конкретных социальных, гендерных, возрастных и региональных групп? И, с другой стороны, готов ли к этому российский массовый избиратель? Он ведь максимум привык лишь к такой предвыборной конкретике, как просьба к депутату (кандидату) построить дорогу, переселить из аварийного жилья, не допустить точечной застройки в данном районе и т.д.

В отечественном исполнении — чисто иждивенческий подход (пусть Путин велит вкрутить лампочку в подъезде), так как он не сопровождается, как правило, спросом с переизбранных представителей партии власти.

Лишь раздается привычное: мы им писали-писали, но все без толку.

У «балканизированной повестки» есть большой недостаток: за «деревьями» отдельных требований часто не видно «леса» национальной стратегии. А политики, как и генералы, любят готовиться к прошедшим войнам. Так, республиканский консерватор Тед Круз предлагает вообще разогнать налоговое ведомство США, а всех обложить плоским налогом: 10% — для физлиц, 16% — для корпораций. Мол, низкие налоги решают все. Но мало кто в политической элите США сумел адекватно отреагировать (на уровне предвыборной платформы), скажем, на тектонические перемены на рынке труда.

Экономика все больше переустраивается на основе децентрализации, так называемого пиринга (peer-to-peer). Так устроена сеть Skype и мессенджеры. Классический пример — такси Uber, с которым, как в свое время боролись луддиты с машинами на заре английской промышленной революции, пытаются бороться власти и профессиональные водители во многих странах.

Проиграют. По такому принципу в развитых странах уже работают тысячи подобных компаний в самых разных сферах. От аренды жилья до доставки товара из магазинов. От ремонта до бытовых услуг.

По данным Института трудовых инициатив будущего в Аспене, более 44% взрослых американцев так или иначе участвовали в таких экономических транзакциях, а 22% (45 млн человек) выступили их организаторами. Еще более увлекательная тема — «пиринговое» небанковское финансирование и кредитование, краудфандинг и прочие формы sharing economy (share — делить, разделять) и т.д.

В такой экономике по-новому будут строиться отношения между «нанимателем» (владельцем онлайн-платформы) и «работниками». Вторые сами планируют рабочее время, оставаясь в тени официальной занятости. Такие отношения в меньшей степени подвластны госрегуляторам, там нет привычной системы защиты интересов работника.

Непонятно, как должна строиться система социальной защиты, если половина активного населения становится фрилансерами. Кто им будет платить пенсии?

Планы референдума в Швейцарии о выплате всем поголовно 2,5 тыс. франков в месяц вызвали у многих реакцию аборигенов при виде самолета: от «прикольно» до «с жиру бесятся». На деле скоро во многих странах речь пойдет не только о пересмотре отношения людей к труду (такая самореализация становится потребностью, не о том ли мечтал Маркс?), но и о перестройке привычной социальной системы: дешевле уволить чиновников, отдать сэкономленное людям, и пусть они сами за все платят. А то ли еще будет, когда андроиды заменят людей (о чем много говорилось на форуме в Давосе) на многих работах. Чем люди станут заниматься, если прибавочную стоимость будут создавать автоматы?

Человечество еще не сталкивалось с такой проблемой свободного времени и относительного потребительского изобилия, даже самые бедные вроде уже имеют гаджеты, а голод отступает повсеместно.

Мы не так уж отстаем в становлении «пиринговой» экономики. И не только в виде «такси» как «попутной поездки».

Те минимум 20% трудоспособного населения (а то и раза в полтора больше), которых не видит правительство, чем-то таким уже заняты. Только вместо онлайн-платформ у них сарафанное радио.

Еще интереснее происходящее на передовых рубежах науки и технологий. Биотехнологии обещают победу над смертельными болезнями, включая рак. Борьба с раком становится пунктом предвыборных программ. Продление на десятилетия жизни людей будет подразумевать плановую замену (как в автомобиле) изношенных органов. Уход от углеводородного топлива будет сопровождаться массовым выездом на дороги автомобилей без водителей.

Заглядывание в будущее увлекательнее барахтанья в болоте традиционных проблем. Список вызовов множится быстрее, чем политики успевают формулировать ответы. Было бы здорово, если в программах российских партий появилось больше пунктов, обращенных в будущее, нежели пассивная реакция на происходящие помимо нашей воли процессы типа падения нефтяных цен. Тем более что подчас такая реакция дремуча в своей безграмотности и незнании того, как устроен современный мир. Не надо по нашему старинному обычаю стремиться сразу все запретить, как биткоины или дроны, и тем ограничиться. Не нужно и механическое вписывание в программы безответственных в нынешней технологической неосуществимости обещаний, как при КПСС: мол, в таком-то году 50% машин поедет без водителей.

Хотя можно было бы вписать внедрение банков хранения пуповинной крови для всех рождающихся в стране младенцев с такого-то года: стволовые клетки пригодятся им в будущей жизни.

Хочется, чтобы политики формировали образ будущего не только из ответов на бесконечные враждебные внешние происки. Будущее не сводится к тому, что станет с Донбассом, спасем ли мы режим Асада и отскочит ли цена на нефть.