*1031. Итоги года. Ушли в отрыв

[Федор Лукьянов]

http://www.gazeta.ru/comments/column...10118243.shtml
11.08.2016, 10:52
о том, почему эпоха либеральной глобализации подходит к концу

Banksy

Говорить о летнем политическом межсезонье в этом году язык не поворачивается. События не дают перевести дух ни на сутки, не знаешь, чего ждать завтра. Даже если отложить в сторону нервозность на грани истерики, которая сейчас, кажется, охватила всех, останется ощущение необратимой смены вех, ухода системы координат, которая долго считалась безальтернативной.

Двадцать пять лет назад августовский путч подвел черту под советской историей — четыре месяца, которые оставались до формального упразднения сверхдержавы, были агонией. Вместе с горбачевским Советским Союзом уходила идея «нового мирового порядка», построенного «на паях», как совместное предприятие прежних противников. Было ли это возможным, сохранись единая страна, мы никогда не узнаем (рискну предположить, что логика соперничества взяла бы верх на следующем политическом витке), однако после исчезновения Страны Советов ни о каком совместном дизайне нового мира речи уже не шло.

Во-первых, Россию рассматривали де-факто как побежденное государство, да по масштабу социально-экономического провала ее состояние и было сравнимо с тяжелым военным поражением. Во-вторых, сама Россия заявляла тогда о готовности влиться в западное сообщество, то есть принять его нормы, а не создавать совместно что-то новое. С этого момента доминирующее положение Запада стало бесспорным.

События рубежа восьмидесятых-девяностых годов прошлого века считаются коренным переломом. Однако спустя четверть века в такой оценке можно усомниться. Да, системное противостояние 1940–1980-х годов завершилось с исчезновением одной из сторон.

Но если декорации сменились, то институты претерпели куда меньшие изменения.

Ставку сделали на то, чтобы распространить на всю планету структуры, которые в период конфронтации обслуживали западное сообщество. Иными словами, модель управления миром, существовавшую в «холодную войну», пересматривать не собирались. Просто ее предполагалось осуществлять с опорой не на две уравновешивающие друг друга сверхдержавы, а на одну, способную благодаря превосходству по всем компонентам силы взять глобальную власть на себя. Однако шаг за шагом стало выясняться, что практика использования ветхих мехов для вливания в них нового вина не срабатывает.

Постепенно возникала проблема России. Несмотря на энтузиазм начального этапа, она не влилась органично в сообщество западных демократий — ни в период слабости 90-х, ни затем по мере восстановления возможностей. Правда, до второй половины 2000-х США и Европа Россию такой уж серьезной помехой не видели. Либо «перебесится» и встанет на рельсы «нормальной страны» (название нашумевшей статьи Андрея Шляйфера и Дэниела Трейзмана 2004 года), либо не сможет конкурировать и тихо угаснет в качестве существенного международного фактора.

Даже в период 2007–2014 годов, когда отношения последовательно ухудшались, считалось, что Россия способна создать головную боль, но не настоящие препятствия.

Схема начала давать сбои в других частях мира. Попытка превратить НАТО в глобального полицейского была довольно кратковременной — с конца 1990-х (Югославия) через Афганистан до войны в Ираке, на которой альянс уже раскололся. Но последствия оказались масштабными: стало понятно, что даже многократного силового преимущества недостаточно для эффективной реализации собственной программы.

Идея о продвижении демократии не только усугубила неразрешимую проблему переустройства Ближнего Востока и вызвала рост неприятия со стороны России и Китая («цветные революции»). Она поселила сомнения в самом западном сообществе. Именно нараставший кризис ядра «нового мирового порядка» и стал причиной катаклизмов.

Ни амбиции уязвленной России, ни экономический рост Китая, ни даже всплеск исламского терроризма сами по себе не привели бы к столь быстрому по историческим меркам сворачиванию либеральной глобализации, сменившей 25 лет назад двухполюсный баланс «холодной войны».

Лето 2016 года показывает, что эрозия добралась до сердцевины проекта. Затронуты два центральных института — НАТО и Европейский союз, а также государство-лидер — Соединенные Штаты.

О состоянии Североатлантического альянса свидетельствуют действия Турции — ключевого союзника и обладателя второй по величине армии. Президент Эрдоган ведет себя так, как будто НАТО вовсе не существует. В то время как блок разворачивается к восприятию России как противника, Анкара обсуждает расширение и углубление военно-технических связей и контактов в сфере безопасности с Москвой. Насколько правдивы утечки о том, что российские спецслужбы якобы предупреждали турецких коллег накануне попытки переворота, судить трудно. Но зато понятно, что американские оперативники этого не делали, хотя с Россией Турция еще полгода назад пребывала в состоянии острого конфликта, а с США с 1952 года состоит в одном альянсе.

Масла в огонь подливает и республиканский претендент на Белый дом Дональд Трамп. Рассуждения миллиардера о том, что защищать Америка будет только тех в НАТО, кто выполняет свои обязательства перед ней, всполошили стратегическое сообщество в Вашингтоне и европейских союзников. Между тем недовольство Соединенных Штатов пассивностью и скупостью партнеров в Европе высказывалось неоднократно и на самом разном уровне, просто Трамп придал претензиям резко заостренную форму. Да и вообще выразил сомнения в правильности расширения альянса, когда государства принимались не по принципу военной целесообразности, а исключительно из политических соображений. Этим он, конечно, замахнулся на священную корову. Но постановка вопроса о том, защитима ли в принципе, например, Эстония (в этом усомнился сторонник Трампа Ньют Гингрич), не лишена резона.

В общем, при внешней успешности НАТО и недавнем подтверждении блоковой солидарности на Варшавском саммите альянс находится в достаточно разобранном состоянии.

Американская кампания вообще впервые за четверть века содержит ощутимый изоляционистский элемент: Трамп интерпретирует исключительность США совсем не так, как это делали после «холодной войны». Это призыв к исключительности как к исключенности, отстраненности от того, что Америки напрямую не касается. Выиграет Трамп или нет, поднятая им тема наверняка получит развитие, поскольку отражает все распространенные общественные настроения.

Евросоюз тоже пережил потрясение. Решение британских избирателей покинуть ЕС, чем бы оно ни было вызвано, знаменует историческую веху. Впервые в истории объединения оно будет не расширяться, а сжиматься. Конфликт с Турцией, запутанные отношения с Россией, уход Великобритании — эти явления имеют разную природу и причины, но подчеркивают одно: Большая Европа с центром в Брюсселе (а в начале 1990-х ее видели прототипом всего «нового порядка») не состоялась.

25 лет между двумя провалившимися путчами — советским в августе 1991-го и турецким в июле 2016-го — время, когда была предпринята попытка перелицевать прошлый дизайн на новый лад. Привела она к закономерному результату — возобновлению подобия «холодной войны», логика сохранившейся конструкции победила. Но мир все же изменился, и новые институты, не созданные после 1991 года, теперь возникают уже сами — по инициативе Китая, России, региональных держав.

Новая эпоха, по-настоящему не начавшаяся тогда, теперь уже неизбежна.

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10391987.shtml
01.12.2016, 11:46
О том, как может выглядеть новая внешняя политика России

J. Scott Applewhite/AP

Подводить итоги года в международных делах вроде бы еще рано, хотя все уже случилось и главный результат понятен. Мировая система вступает в новый этап развития. Ни исход июньского референдума в Великобритании, ни победа Дональда Трампа на выборах в США в ноябре не являются причинами перемен, они их симптомы, впрочем, очень показательные.

Модель открытого и всеобъемлющего глобального устройства под предводительством Соединенных Штатов и их союзников остается в прошлом. Под давлением собственных граждан правящий класс ведущих стран вынужден смещаться в сторону «внутренних дел» (слишком много там всего накопилось), а во внешней экспансии, будь то политической, экономической или идеологической, наступает пауза. Едва ли она прекращается совсем, Запад никуда не девается, а тяга к распространению себя вовне испокон веку была одной из его основных характеристик. Но рывок к мировому доминированию, предпринятый после «холодной войны», был настолько мощным и быстрым по историческим меркам, что теперь пошла обратная волна.

Говоря рыночными терминами, требуется глубокая коррекция, инвентаризация и переваривание приобретенных активов. И следующие несколько лет, вероятнее всего, будут посвящены этому.

Для России это тоже означает начало новой стадии. Отечественную внешнюю политику после «холодной войны» в целом и ее отдельные фазы можно оценивать по-разному — это вопрос вкуса и идеологических предпочтений. Но один показатель оставался неизменным — с момента распада СССР точкой отсчета был Запад, необходимость тем или иным образом сформулировать отношение к западной модели мироустройства, найти свое место — в ней или вне ее. Приоритеты колебались. От непреодолимого желания встроиться почти любой ценой до претензий (никогда, правда, по-настоящему не сформулированных) составить альтернативу.

Однако через все этапы этих колебаний красной нитью проходило (когда-то откровенно, когда-то скрыто) желание «отбиться» от западного напора. Даже на самой ранней и наиболее искренней прозападной стадии Россия не была готова измениться в желательном для Запада направлении. Между тем внутренние изменения служили обязательным условием участия в том самом западном проекте.

Спор о том, что есть для России Европа (как наиболее близкое олицетворение Запада), ведутся у нас как минимум лет двести, и в этом смысле дискуссии конца ХХ – начала XXI века совершенно не уникальны. И всегда они носили смешанный (как сейчас модно говорить — гибридный) характер — «внутренне-внешний».

То есть Европа вне зависимости от текущих геополитических обстоятельств воспринималась в качестве важнейшего элемента внутреннего развития, точка притяжения (чаще) или отталкивания.

Время после «холодной войны» стало квинтэссенцией такого подхода. Речь зашла не просто о том, что России нужно ориентироваться на европейскую модель развития, но и о возможности/необходимости вхождения в западные политические институты. Ведь именно они стали на два с лишним десятилетия определяющими для всего международного устройства. Это и было главным стратегическим решением начала девяностых годов — «новый мировой порядок» будет строиться на основе существующих институтов Запада (то есть институтов «холодной войны»), а не путем создания новых структур, которые соответствовали бы эпохе после конфронтации.

Мучительная траектория России с 1991-го по середину 2010-х — отдельная тема. Спор о ней, скорее всего, как водится в нашей стране, будет бесконечным и бесплодным. Для кого-то это время — катастрофа бездарно утраченных возможностей стать «нормальной страной», для кого-то — фатальные иллюзии, едва не уничтожившие государство. Однако привела эта траектория ко вполне однозначному результату — со второй половины 2000-х годов усилия Москвы в нарастающей степени были направлены на то, чтобы дать отпор стремлению Запада продолжать распространение той модели, которую он считал правильной и необходимой.

К середине 2010-х это стало все больше напоминать полноценную «холодную войну», а к осени 2016-го она и вовсе приобрела мрачноватые черты возможного прямого столкновения. Тут на Западе и произошел поворот, описанный выше.

Складывается другая ситуация. Стремление «изменить» Россию или «исправить» какие-то другие страны остается уделом наиболее идеологизированной части американского и европейского истеблишмента, но приоритетом правительств или даже просто реальной задачей быть перестает.

В Вашингтоне, похоже, возвращается старая добрая логика сдерживания. Многие говорили о том, что идеал Дональда Трампа — то самое «величие, которое он хочет вернуть» Америке, — это 50-е годы, время экономического подъема, уверенности в себе после победоносной войны и отсутствия политкорректности как явления. Не стоит забывать, что это период очень нервного становления того самого сдерживания и принципов стратегической стабильности (правил ядерного противостояния), а заодно и эпоха маккартизма (свежая новость о создании в палате представителей комиссии по противодействию скрытому влиянию Москвы — хорошая иллюстрация того, что времена иногда возвращаются).

Европа в тяжелых раздумьях, вопрос об отношении к России способен стать в предстоящие месяцы серьезным фактором внутренней эволюции Старого Света.

Германия (как полушутя-полусерьезно заметил недавно один европейский дипломат — новый лидер «свободного мира») имеет шанс превратиться в главного апологета давления на Россию. Франция при любом исходе президентских выборов скорее двинется к собственной версии «восточной политики». Как бы то ни было, лейтмотив 1990-х и 2000-х о том, что Россия так или иначе должна стать интегральной частью «Большой Европы», более не продолжается.

Для российской внешней политики возникают новые условия. В минувшие годы она носила преимущественно реактивный характер — по понятным причинам. Западный активизм заставлял постоянно отвечать, и, надо отдать должное Кремлю и Смоленской площади, быстроту и точность реакции натренировали изрядно (реагирование могло быть превентивным, но сути это не меняет — ход игры диктовал Запад). Два обстоятельства придавали действиям Москвы стройность и служили источником успехов. Во-первых, настороженность, а то и страх многих незападных держав, что разудалая политика Соединенных Штатов докатится и до них, стимулировала консолидацию на антизападной основе. Во-вторых, Америка и Европа совершали слишком много глупостей и ошибок, в первую очередь по причинам идеологического характера, и Россия умело ими пользовалась.

Снижение активности Америки и внутренний кризис Европы открывают пространство для самостоятельных шагов, которые не были бы реакцией на поступающие с Запада импульсы.

Тот самый многополярный мир, о котором так мечтали, наступил, и теперь возникает вопрос, как он будет устроен. Можно, конечно, продолжать бороться с американской гегемонией и западным влиянием, полностью ни то, ни другое не исчезнет. Но содержание внешней политики должно стать другим.

Повсеместно будет расти спрос на идеи — как, собственно, может функционировать новый мир, в котором качественно меняются все параметры — социальные, технологические, геополитические. Со времени позднего СССР в Москве об этом почти не думали — не до того было, да и внешней потребности не было.

Теперь пора предлагать что-то свое, не просто нацеленное на то, чтобы отбиться от внешнего давления или отстоять свои интересы, а включающее в себя понимание «общего блага».

В пылу реалполитик мы (тут речь отнюдь не только о правящем классе, но и о российском обществе) давно забыли, что историю движут в конечном итоге те, кто оперирует такими понятиями. Они, кстати, обычно больше преуспевают и в защите собственных интересов.