*2881. Этические основания современного либертарианства

[Либертарианская партия]

http://libertarianparty.ru/2012/03/e...bertarianstva/
Автор Редакция Libertarians.RU. Категория: Теория и история

Несмотря на то, что история классической либеральной философии, ставящей во главу угла личную свободу, насчитывает несколько веков, зарождение ее современного американского варианта, известного как «либертарианство», может быть датировано 1960-ми гг. Возникновение этого течения неоднократно становилось предметом обсуждений(Tuccille, 1971), однако с моей точки зрения, история либертарианства как современного интеллектуального движения начинается с разрыва между Айн Рэнд и Мюрреем Ротбардом. Рэнд впервые популяризировала идею свободы, определяемую правами собственности и основанную на аристотелевской трактовке естественного права [natural law]. Ротбард, будучи экономистом, развил все эти элементы либертарианства, при этом подчеркивая значение австрийской экономики для понимания того, как работают свобода и свободный рынок. Примечательно, что и в отношении монополии правительства Ротбард встал на позиции анархизма. Несмотря на то, что теория Ротбарда не является абсолютно оригинальной, справедливости ради надо отметить, что последовательное соединение австрийской экономики, аристотелевской этики естественного права [natural law], локковской теории естественных прав [natural rights], неинтервенционизма во внешней политике и индивидуалистического анархизма придавало этой теории уникальные черты, которые и захватили умы когорты молодых интеллектуалов 1960–70 гг., приобретшей влияние в 1980–90 гг.

Ротбард разделял еще одну, менее симпатичную черту Рэнд, впоследствии сыгравшую свою роль в истории, а именно: требование предельной идеологической чистоты. Большинство из тех, с кем он пересекался в 1970-х, были независимыми мыслителями; в противном случае им не удалось бы преодолеть навязываемую образованием этатистскую ортодоксию. И все же, именно эта независимость и привела их в конце концов к отторжению ортодоксии ротбардовских взглядов. Практически каждый из интеллектуалов, втянутых в орбиту идей Ротбарда, в какой-то момент отбрасывал их или эволюционировал в направлении того или иного отклонения от основной теории. По этой причине круг единомышленников, сплоченных идеями Ротбарда, никогда не был широк, и его интеллектуальное наследие в итоге оказалось усеченным и размытым.

Сходство было и в том, что Ротбард всегда крайне ревниво относился к конкурентам в борьбе за души и умы либертарианцев. В этой связи гнев Ротбарда, разделяемый отчасти и его единомышленниками, обернулся в основном против Милтона Фридмана и Фридриха Хайека. Фридман не только занимал престижную академическую должность в Чикагском университете, разительно отличавшуюся от скромного положения самого Ротбарда в Бруклинском политехническом университете, но и добился общенациональной известности благодаря своей еженедельной колонке в журнале «Ньюсуик». Сторонники Ротбарда сурово критиковали «утилитаризм», присущий фридмановской точке зрения на свободу. Не устраивало их и его согласие на различные государственные программы, такие как программы школьных ваучеров или негативного подоходного налога, напомнившее скорее компромисс, чем открытую борьбу с этатизмом. Столь же суровую критику вызывало и использование Фридманом теорий «неоклассической» экономики, а не лишь австрийского подхода.

Хайек, будучи пионером австрийской экономики, явно придерживался более твердых методологических оснований, чем Фридман, отвергая в то же время строгую праксеологическую методологию Людвига фон Мизеса, которого и он, и Ротбард считали своим учителем, и чей подход основывался на дедуктивном выводе из аксиоматических первых принципов. [См. (Mises, 1949). О развитии этой методологии Ротбардом см. в издании (Rotbard, 1962).] Более того, большую часть своей научной карьеры Хайек был гораздо менее привержен либертарианской идеологии в своих политических взглядах, чем даже Фридман. Хайек, к тому же, никогда не одобрял идеи естественных прав [natural rights], которая для него была связана с «французским» рационализмом. Учитывая профессиональную неустроенность Ротбарда в академическом сообществе, работа Хайека в Лондонской школе экономики, а затем должность профессора кафедры социальных наук и морали Чикагского университета также говорили не в его пользу. Разумеется, и сам фон Мизес не был сторонником идеи естественных прав, равно как и радикальным либертарианцем, но он, по крайней мере, работал в полной безвестности как ученый, будучи всего лишь преподавателем школы бизнеса, страшная несправедливость, с которой Ротбард, его протеже, был также знаком не понаслышке.

Все это говорится не для того, чтобы бросить тень на память Мюррея Ротбарда. Он был одним из немногих мыслителей, оказавших значительное влияние на мое собственное интеллектуальное развитие. Все началось еще в колледже, когда я познакомился с его работами, особенно с книгой «К новой свободе» (cм. [Rotbard, 1973]. Переработанное издание было выпущено в мягкой обложке издательством Colliers в 1978 г.), и продолжилось личным знакомством на юридическом факультете. Я впитал мыслительную парадигму Ротбарда и в значительной степени работаю в ней до сих пор. (Более подробно о становлении своего интереса к либертарианству я рассуждаю в работе: [Barnett, 1978 : vii-x].) Так или иначе, но все интеллектуальные лидеры нового поколения современного либертарианского движения происходят из ротбардианского лагеря.

И все же мой рассказ не напрасен, поскольку он помогает объяснить одну из черт современного либертарианства, которая пошла на убыль с ослаблением влияния Ротбарда уже при его жизни, а тем более после смерти, а именно: утверждение абсолютного разрыва между правами и последствиями [действий]. В соответствии с идеями Ротбарда, права следовало защищать по исключительно «моральным» основаниям используя идеи Аристотеля в трактовке Рэнд (Rothbard, 1982). То, что соблюдение должным образом определенных моральных прав приводило к наилучшим социальным последствиям, объявлялось всего лишь счастливым совпадением, которое, однако, занимало центральное место почти во всех дискуссиях о либертарианстве в государственной политике. Любой мыслитель с «утилитарными» взглядами, типа Фридмана или Хайека, вне зависимости от того, насколько либертарианскими были его выводы, заслуживал скептического отношения. Компромиссы с этатизмом, на которые шли Фридман и Хайек в своих теориях, лишний раз подтверждали ненадежность либертарианских взглядов приверженцев утилитаризма.

Еще до кончины Ротбарда в 1995 г. требование им от своих сторонников полного согласия и его стремление избежать любых отклонений от генеральной линии привели к постепенному разрушению непримиримого различия между его подходом и подходом консеквенциалистов. По мере того, как наиболее яркие приверженцы Ротбарда один за другим покидали сообщество, они неизбежно приходили к пониманию связи между правами и последствиями, которая давно была очевидной для классических теоретиков естественных прав[natural rights], существовавшей до современного разделения философов на приверженцев кантианской морали и утилитаристов. Очень быстро отколовшиеся последователи Ротбарда начинали включать в свои теории идеи Хайека и ценить либертарианский подход Фридмана, хотя, разумеется, следует учесть, что и тот, и другой сами становились с возрастом гораздо более радикальными либертарианцами, и, следовательно, все более приемлемыми для радикальных либертарианцев.

Вполне возможно, что самую важную роль в постепенном соединении радикального либертарианства Ротбарда с теорией консеквенциальной этики сыграл бывший стойкий приверженец Ротбарда по имени Джордж Г. Смит. И хотя Смит был автором всего лишь нескольких работ по политической теории наиболее значительные из его работ посвящены атеизму, еще одному аспекту ротбардианской теории, который остался невостребованным (Smith, 1980), в нескольких эссе, многочисленных лекциях и устных выступлениях он вновь раскрыл связи современного либертарианства с классическими либеральными корнями. После углубленного изучения классических теоретиков естественных прав [natural rights] Смит разработал и в лекционных выступлениях передал своим слушателям новое понимание соединения принципа моральных прав и консеквенциализма в классической либеральной теории.

Вполне возможно, что именно благодаря идеям Смита либертарианцы более не спорят, как бывало в 1970-х гг., о том, должно ли либертарианство основываться на морально-правовой концепции или консеквенциальной концепции. Либертарианцы перестали действовать так, словно им необходимо выбирать между этими двумя теориями морали, и в следующей главе я постараюсь объяснить, почему этот выбор перестал быть актуальным.

Выход за пределы прав и последствий

Либертарианцам нет необходимости выбирать между морально-правовой и консеквенциальной концепциями потому, что их теория является не этической, а политической, а значит, совместимой с различными теориями морали. Это, как мы убедимся далее, одна из главных притягательных черт либертарианства. Этические теории, основанные либо на концепции моральных прав, либо на консеквенциальной этике, стремятся быть всеобъемлющими, решая все вопросы морали в одном ключе и отказывая в праве на существование любой другой этической теории. Но хотя принятие одной из этических теорий требует отказа от всех остальных, философы либертарианской теории морального права, такие как, с одной стороны, Эрик Мак, Лорен Ломаски, Тибор Мейкан, Дуглас Расмуссен и Дуглас Ден Юйль, и утилитаристы, такие как Дэвид Фридман, с другой стороны, могут быть в равной степени горячими приверженцами либертарианской политической теории. Возможно ли это?

Как вновь открыл Джордж Смит, до появления Бентама и Канта либералы классического толка — сторонники теории естественных прав [natural rights], — настаивая на необходимости политической защиты определенных естественных прав [natural rights], прибегали как к морально-правовым, так и к консеквенциалистским аргументам. В рамках современной либертарианской политической теории, как моральные права, так и консеквенциализм допустимы в качестве методов исследования того, как должно вести себя человеческим существам. Так как использование любого метода анализа, включая моральные теории, не защищено от ошибок, теоретики политического либертарианства должны точно понимать, где морально-правовой и консеквенциальный анализ приводят к одинаковым результатам, а где их результаты расходятся.

Прежде всего, если оба метода приводят к сходным результатам различными путями, значит, каждый из них может быть использован для аналитической проверки результатов другого. Поскольку любой из наших методов анализа может оказаться ошибочным или предвзятым, мы можем использовать один из методов для подтверждения результатов, полученных другим методом. Сходным образом, мы иногда считаем сумму, складывая поочередно все числа в колонке сверху вниз, а затем, для проверки, снизу вверх или с помощью калькулятора. Аналогично тому, как мы возлагаем надежды на то, что соперничество между ветвями власти сможет защитить граждан от ошибок и обманов, мы можем положиться и на «концептуальное соперничество» в методах нормативного исследования. Одним из способов функционального совмещения двух видов анализа (морально-правового и консеквенциального) в одной политической теории будет создание концептуального механизма сдержек и противовесов, который позволит обнаружить и устранить ошибки в нормативном анализе.

Во-вторых, только используя несколько видов анализа, можно оценить степень надежности вывода, рекомендуемого любым из них. Зная, что ни один из методов оценки не свободен от ошибок, можно быть уверенным, что чем больше надежных методов указывают в одном направлении, тем больше оснований считать, что это направление и является верным. С другой стороны, расхождение результатов, полученных двумя разными надежными методами, указывает на наличие проблем либо в способе применения метода, либо в самой его сути. Расхождение результатов, полученных конкурирующими методами, не только предостерегает нас от радикальных шагов, но и рекомендует тщательный пересмотр как самих методов, так и способа их применения, с тем, чтобы по возможности докопаться до источника расхождения. И таким образом, вторая причина, по которой два метода исследования морально-правовой и консеквенциальный могут быть функционально совместимы, заключается в том, что при опоре на два конкурирующих метода анализа «совпадение результатов порождает уверенность, а их расхождение ведет к новым открытиям» (Barnett, 1990 : 153–68). Это тем более верно, если несколько методов, каждый сам по себе, фиксируют какую-то черту реальности, которую большинство считает наиболее достойной внимания.

Специфика исследований, основанных на теории
моральных прав и на принципах консеквенциальной этики

Специфика анализа моральных прав, под каковыми я разумею права, выведенные на основе телеологических, либо деонтологических методов, заключается в том, что он самым серьезным образом учитывает индивида. Должным образом определенные моральные права защищают главную ценность сферу «частного». Иными словами, анализ моральных прав рассматривает действия индивидов (и тех ассоциаций, в которые они по согласию входят) с точки зрения индивида. Специфические оценочные техники анализа, которые использует этот метод, способствуют разработке именно такого индивидуалистического подхода. Так как все мы являемся индивидами, теория моральных прав весьма притягательна. Мы естественным образом заинтересованы в защите наших прав, а в силу эмпатии склонны беспокоиться и о защите прав других индивидов.

В противоположность этому, для консеквенциального анализа характерно внимание к далеко идущим и весьма разрозненным последствиям действий индивидов и их сообществ. Можно сказать, что этот анализ защищает сферу «общего». И хотя консеквенциальный анализ часто представляется взглядом «общества» на последствия действий индивидов, этой антропоморфной метафоры можно избежать, определив такой анализ как рассматривающий все действия индивидов с точки зрения других индивидов, живущих в том же обществе. Так как действия других людей оказывают влияние на всех нас, этот метод анализа тоже выглядит весьма притягательным. Нас всех волнуют последствия действий других людей для нас самих, а значит, в силу эмпатии, мы также не можем не задумываться о последствиях таких действий для других людей.

Иными словами, как моральные права, так и консеквенциальная этика не только лежат в основании теорий морали, но и эвристически полезны в составе политической теории: помогают рассуждать и решать задачи быстро, эффективно и извлекая максимум из достигнутого уровня знаний. И все же, в какой-то момент оба метода теряют свою уместность. Анализ, основанный на концепции моральных прав, перестает быть привлекательным, как только он начинает требовать защиты моральных прав, «хотя бы даже небеса обрушились». Большинство людей волнует защита нашего права действовать по своему усмотрению, но их волнует и то, чтобы небеса не обрушились. Консеквенциальный анализ теряет свою притягательность, как только он жертвует ради совершенно обезличенных ценностных принципов «пользы», максимизации богатства и т. п. — нашим правом самим распоряжаться своими действиями. Большинство из нас не хочет жертвовать своей свободой действий, даже с существенной пользой для других.

Продуктивное противоречие между морально-правовым и консеквенциальным анализом отражает основное противоречие самого классически-либерального ядра современного либертарианского проекта. С одной стороны, в отличие от более элитарных подходов, либеральная теория стремится защитить достоинство обычного человека, каждого индивида как человеческого существа. С другой стороны, либерализм всегда признавал необходимость пресечения действий индивидов, наносящих ущерб интересам других людей. Либерализм, оставаясь на стороне индивидуализма, никогда не отрицал и роли сообщества, в котором эти индивиды сосуществуют. Либерализм всегда занимает промежуточную позицию по отношению к этим двум вопросам, что дало повод многим его критикам сетовать на его внутреннюю диалектичность, присущие ему внутренние конфликты или фундаментальные противоречия.

Было бы ошибкой полагать, что это очевидное противоречие между индивидом и обществом, между собой и другими, является противоречием в логическом смысле. Аристотель, который был не чужд логике (пусть и аристотелевской), полагал природу добродетели в поиске середины между двумя крайностями. Это не означает, что нужно встать на полпути. Либерализм, как и этика добродетели Аристотеля, пытается создать концептуальную и институциональную структуру, которая соблюдала бы баланс между индивидом и другими.

Те типы политических действий, которые считаются приемлемыми и с морально-правовой, и с консеквенциальной точек зрения (или отвергаются обеими теориями), считаются «простыми случаями», где мы можем быть уверенными в справедливости оценки. Но типы политических действий, относительно которых морально-правовая и консеквенциальная точки зрения не совпадают, считаются «сложными случаями», и требуют пересмотра результатов анализа или уточнения его техники. До тех пор, пока конфликтующие результаты, полученные с помощью разных способов анализа, не удастся примирить, действовать следует с величайшей осторожностью; да и знание о необходимости осторожных действий само по себе является неплохим результатом.

Вместе с тем, вынужденность политических действий в условиях конфликтующих видов анализа или эвристик, указывает на то, что мое описание «совместимости» двух подходов является неполным. Что же позволяет нам, тем не менее, действовать, а не ждать, пока конфликты между морально-правовой и консеквенциальной перспективами будут окончательно разрешены? Существует еще один механизм выбора, функционирующий параллельно правовому и консеквенциальному анализу. Этот механизм недооценивается многими либертарианцами, будь то ротбардианцы или утилитаристы в духе Фридмана; его значимость раскрывается с позиций эволюционного подхода Хайека.

Недостающее звено: юридическая эволюция и верховенство закона

Слушая риторические заявления философов и экономистов, можно вообразить, что всеобъемлющее исследование моральных прав или столь же всеобъемлющее исследование последствий позволит в конце концов выявить тот исчерпывающий набор норм, на которые и должен опираться закон. Однако, ни один из способов анализа на это не способен. Вместо этого как теоретики прав, так и консеквенциалисты начинают свои рассуждения с обычной практики. В англо-американской юридической традиции общепринятые нормы практики формировались в ходе спонтанного процесса, известного как обычное право. Вот как об этом пишет Лон Фуллер:

Можно сказать, что право является одной из старейших и наиболее разработанных отраслей общественных наук. … Экономисты, исчерпав все ресурсы своей собственной науки, прибегают к изучению права, чтобы найти в нем истоки организационных принципов, существенных для свободной экономики. Философы находят в праве дисциплину, порой недостающую их собственным, часто беспорядочным, исследованиям дисциплину, исходящую из принятия ответственности за вынесение решений, которые становятся руководящим принципом жизни людей. [См. [Fuller, 1968 : 84–108] (автор описывает десять отличительных особенностей обычного права).]

Такой философский и экономический анализ, обычно применяемый для критики общепринятых правовых принципов, имеет важное методологическое значение. Эта критика предполагает, что даже совместно морально-правовой и консеквенциальный анализ не в состоянии дать объяснение установлению правовых норм, которые удовлетворяли бы их критическим требованиям. Более того, она предполагает, что морально-правовой и консеквенциальный анализ являются лишь частью [процесса] установления правовых норм. Необходимо что-то еще.
И хотя такое отношение к собственным наукам не свойственно самим философам и экономистам, моральные права и консеквенциализм могут выступить в роли весьма полезного инструмента оценки унаследованного, традиционного или общепринятого знания. Судьям приходится вершить суд даже в отсутствии однозначного морально-правового или консеквенциального анализа. Более того, на протяжении большей части истории нашего права не существовало практически никакого сколько-нибудь систематического рационального инструмента анализа. И все же, каким-то образом, обычно-правовой процесс сумел выработать доктрины, которые удовлетворяют как морально-правовому, так и консеквенциальному анализу. Как это стало возможным?

В отличие от современной философии и экономики, в праве решения часто основаны на казуистике. [Подробное объяснение дифференцированного, или казуистического, способа рассуждения дается в работе [Jonsen and Toulmin, 1988].] Необходимость выносить решения по многочисленным реальным спорам и делам с присущими им отличительными чертами, вот что является движущей силой эволюции права. Эта движущая сила приводит к формированию корпуса записей исходов бесчисленных дел, в каждом из которых противоборствующие стороны одновременно претендовали на права на какой-либо ресурс (включая те, что используются для возмещения материального ущерба) и предлагали основания, приводившиеся судьями в пользу того или иного решения (а также на расходящиеся [dissenting] и совпадающие [concurring] с большинством суда мнения судей). Из всего этого разнообразного корпуса дел, образующих прецедентное право, возникают преобладающие обычаи иногда называемые «принципом большинства» и соперничающие обычаи, который можно назвать «принципом меньшинства».

Когда эти постепенно сформировавшиеся обычные нормы, которыми руководствуются стороны при предъявлении своих прав, становятся частью правовой системы, они могут быть подвергнуты критическому переосмыслению, сочетающему морально-правовой и консеквенциальный анализ. И все же, чтобы традиционные обычаи, происходящие из судебной практики, служили не просто случайной отправной точкой для критического морально-правового или консеквенциального анализа, одного лишь вынесения решения по делам недостаточно. Могут ли результаты правового процесса вырасти в продуктивные общепринятые стандарты правового поведения, которые затем подвергаются и, по большей части, выдерживают испытание критическим нормативным морально-правовым или консеквенциальным анализом, зависит от способа, которым разрешаются спорные притязания. Только в том случае, если существует определенный способ решения споров в правовых процессах, он может стать основанием принятия таких решений в качестве формы знания. Точно так же, способ правоприменения в законодательной системе либо укрепляет нас в мнении, что это законодательство является в достаточной степени обоснованным, либо заставляет усомниться в этом.

Форма ведения и разрешения споров, дающая основания для вынесения «решений», достаточно обоснованных, чтобы выдержать проверку критическим анализом при морально-правовом или консеквенциальном подходе, точнее всего определяется как «принцип верховенства закона». В одной из работ я обсуждаю более подробно процессуальные элементы, которые позволяют обрести уверенность в том, что вынесенные решения пройдут испытание морально-правовой и консеквенциальной критикой (Barnett, 1978 : 84–131). Наиболее полный свод этих формальных требований дает Лон Фуллер [cм. [Fuller, 1969 : 38–39] (в работе приводится восемь формальных характеристик легитимности); [Fuller, 1978 : 353] (в работе обсуждаются формальные требования к судебному решению)], которые он назвал «внутренней моралью права» и понимал в качестве

В этом смысле то, что я назвал внутренней моралью права, является процессуальной версией естественного права, хотя во избежание недоразумений слову «процессуальная» следует принять особый, более широкий смысл, включающий, к примеру, материальное соответствие между официальным действием и действующим правом. Однако термин «процессуальная» в целом является вполне подходящим, так как указывает на то, что нас интересуют не материальные цели юридических норм, а способы, посредством которых должна разрабатываться и проводиться в жизнь система норм для управления человеческим поведением, чтобы она при том была действенной и в то же время оставалась такой, какой была задумана. [Fuller, 1969 : 96–97].

Решения, принимаемые в соответствии с формальными нормами, установленными верховенством права, могут в итоге привести к созданию подробного свода решений, содержащих результаты (факты и принятые по делу решения) и подробные мотивировки. Когда достаточно развитый свод решений (включая мотивировочную часть) сложится, этот практический свод можно будет подвергнуть систематической рациональной экспертизе, включая экспертизу, основанную на том, что Фуллер назвал «внешней моральностью права» (Ibid. : 96.).

Здесь может возникнуть возражение: если морально-правовой и консеквенциальный анализ являются действенными способами усовершенствования принятых практик прошлого, являющихся частью и появившихся в ходе процесса, основанного на верховенстве права, что в таком случае служит критерием или критериями, которые позволяют считать что-либо «усовершенствованием»? Если мы не знаем, как измерить степень усовершенствования, что даст нам основания утверждать, что тот или иной метод анализа ведет к усовершенствованию принятых практик? Если не знать конечных целей данной правовой системы, как мы можем знать, достигаются ли они? К тому же, для определения целей необходимо выбрать между нормами справедливости, основанными на моральных правах, и утилитарными нормами, основанными на максимизации положительных последствий. При осуществлении такого выбора никак не удастся обойти сущностное противоречие между правовой и консеквенциальной этическими теориями. В конце концов, один из подходов окажется либо подчинен другому, либо подчинит себе другой.

Хотя для оценки роли моральных прав, консеквенциального анализа и верховенства права действительно необходимо некоторое представление о том, что считать усовершенствованием, само понятие усовершенствования вовсе не должно основываться исключительно на каком-либо одном из этих трех подходов. Все три подхода могут быть переосмыслены внутри политической теории как инструменты принятия решений, вместо того, чтобы выступать в качестве всеобъемлющих оценочных теорий. В таком ракурсе каждый из трех методов анализа окажется средством достижения цели, а не самой целью. Для того, чтобы сформулировать искомую идею усовершенствования, нам нужно будет определить не столько абсолютную норму ценности, сколько окончательную проблему, которая требует решения путем правоприменения. Только тогда станет понятно, каким образом и постепенно оформившийся процесс принятия решений в общем праве, и способы критического анализа, например, те что предлагают морально-правовой и консеквенциальный методы, вносят совместный вклад в решение данной проблемы. Более того, могут также оказаться полезными другие процедуры и методы рационального анализа, такие как анализ рационального торга или теория игр.