*1096. «Запад начинает спираль понижения своей доли в мировом пироге»

[Леонид Вальдман]

http://odnakoj.ru/archive/20100419/y...irovom_piroge/

крупный экономист, бизнесмен и финансовый аналитик, ныне проживающий в Бостоне (США), — в феврале 2006-го и в феврале 2008-го выступил в Москве с лекциями о состоянии американской экономики, опубликованными затем на polit.ru. Именно от анализа предкризисной американской политики, содержавшегося в этих лекциях, мы и отталкивались в данном раз*говоре. «Однако» публикует полный текст интервью Леонида ВАЛЬДМАНА, которое он дал Михаилу Леонтьеву в рамках подготовки проекта Первого канала «Большая американская дырка-2» в феврале 2009-го.

— Помнится, в своей московской лекции пару лет назад, ты говорил, что монетарная политика Бернанке настолько авантюрна, что единственное, что его может спасти, — если все рухнет. Его надежды оправдались?

— Когда заканчивается фаза роста в обычном экономическом цикле, экономика идет в разгон и угроза инфляции быстро нарастает. И обычно Федеральная резервная система в это время начинает энергично поднимать процентную ставку, чтобы предупредить рост инфляции. Но в периоде, о котором мы говорим, была выраженная особенность. Финансовый кризис разразился до того, как разразился кризис в реальной экономике. И поэтому центральный банкир США должен был снижать процентную ставку в то время, когда вокруг инфляция нарастала.vВот это как раз и выглядело очень необычно. И очень авантюрно. Я тогда как раз по этому поводу и говорил, что Бернанке можно только молиться, чтобы этот спад, который в Америке происходит через финансовый кризис, перешел в реальную экономику и стал глобальным. И тогда он обрушил бы всю инфляцию, потому что если этого не произойдет, то политика Федерального резерва просто абсурдна.

— Получается, что он был прав?

— Получается, что да. Действительно, этот кризис разразился в полной мере, инфляцию подавил во всем мире. Мы даже видим с большим лагом, как в России Центральный банк снижал существенно позже процентные ставки именно потому, что инфляция утихала. Что происходило дальше? Федеральный резерв понизил процентную ставку до уровня пола. И сейчас она так и застыла на уровне от нуля до четверти процента. А поскольку дальше понижать нельзя, он применил метод, которым Бернанке грозился еще лет пять назад, во время предыдущего кризиса. Тогда тоже раздавались утверждения, что, мол, Федеральный резерв, понизив процентную ставку до 1%, «истратил последний патрон». Что больше он уже ничего не может сделать. Но Бернанке возразил тогда, что у нас есть такая штука, называется печатный станок. Мы сейчас его как запустим... И вот теперь он его и вправду запустил.

— Помнишь, еще Гринспен говорил: «Нет предела пополнения ликвидности».

— Да, да. И вот эта программа, которая по-английски называется quantitative easing, то есть количественное смягчение, снижение, была крупномасштабно применена. Сейчас она уже постепенно сокращается. Ну по крайней мере пока. И Федеральный резерв готовится к тому, чтобы свой раздутый баланс сокращать. Вопрос изъятия этой лишней массы денег из экономики обычными методами решить будет нельзя. Поэтому методы сокращения денежной массы будут новыми. И вообще следует отметить, что Федеральный резерв при Бернанке показывает очень большую изобретательность по части всяких новых способов воздействия на денежную массу, на операции Федерального резерва. Очень много инноваций. Мне не нравится политика Федерального резерва в принципе, а по технике реализации она производит впечатление.

— И что тебе не нравится в принципах, которыми руководствуется Федеральный резерв?

— Ну давай посмотрим на сегодняшнее положение вещей. Финансовый кризис существенно ослабел, банки зарабатывают хорошие деньги. Они уже почти прекратили списание плохих активов. И все выглядит не в пример лучше, чем год-полтора назад. А что изменилось из того, что привело к этому кризису? Казалось бы, изначальный старт этому кризису дала недвижимость, причем в секторе низко обеспеченных заемщиков — subprime. И дальше он перекинулся на все остальные сектора недвижимости. И сейчас вовсю полыхает в коммерческой недвижимости, которая представляет собой огромный кусок — магазины, молы, офисные здания, гостиницы и т.д. Можно ли сказать, что ситуация урегулировалась? Можно ли сказать, что политика Федерального резерва позволила ликвидировать те причины, которые привели к финансовому кризису? Нет. Не только не позволила, но, наоборот, загнала проблему еще глубже. Федеральный резерв осуществляет ярко выраженную контрциклическую политику. Это означает, что, когда в экономике разворачивается кризис, Федеральный резерв пытается его смягчить. Но, смягчая кризис, ты тем самым его растягиваешь. Или же не даешь ему состояться. То есть не даешь состояться очистке экономики. И она остается «заминированной». Более того, она даже еще более заминирована, потому что теперь, в результате этого кризиса, скажем, федеральный бюджет выглядит намного хуже, чем он был до того, как этот кризис начался. Баланс Федерального резерва выглядит намного хуже, чем был до того, как это началось. Поэтому Федеральный резерв пытается «анестезировать боль», переживаемую экономикой и людьми, но не лечить болезнь.

— Не кажется ли тебе, что Бернанке в чем-то прав? Если больной неизлечим, то задача доктора продлить его существование, по возможности, комфортное. Пока больной жив, есть надежда. Может, инопланетяне прилетят и спасут...

— Ну вот, хороший вопрос. Логика оптимистов в таких случаях состоит в том, что, мол, давайте закончим с кризисом, и экономика сама начнет расти. И она вырастет настолько сильно, что эти наши долги уменьшатся в пропорциональном отношении по отношению к валовому национальному продукту и станут безопасными. Недавно появился целый ряд статей, а потом и книга Кармен Рейнхард и Кеннета Рогоффа, которые проанализировали финансовые кризисы, все, какие в мире происходили за восемь столетий, но прежде всего за последние два, и описали больше 250 кризисов. И обработали всю статистику, с которой можно было работать. Их работа показывает, что никогда не удавалось при таких масштабах кризиса вырасти из него каким-то естественным образом. Когда накапливаются такого объема долги, впереди стагнация, впереди обязательно падение темпов роста валового национального продукта. И в сущности, единственная цель, к которой государство должно стремиться, — это обесценить долги. Но сделать это, оказывается, не так легко. Бернанке до сих пор не удалось это сделать. При том что он «напрудил» безумное количество денег. Баланс Федерального резерва — это сейчас больше 2 триллионов долларов, притом что полтора года назад это было 800 миллиардов. Даже при этом ему не удалось раздуть инфляцию.

Я видел разные оценки. Есть такое понятие output gap. Оно означает следующее. Скажем, экономика производит такое-то количество валового национального продукта, а если бы все было хорошо, она могла бы производить такое-то количество. Это ее потенциал. Вот разница между потенциалом и реальным выпуском называется output gap — разрыв выпуска. Так вот, output gap в Америке сейчас от минус 5,5% до минус 6,5%. Это означает, что, для того чтобы процентная ставка была нейтральной, то есть не слишком высокой, не слишком низкой, она должна быть output gap плюс 3%. В действительности формула расчета сложнее, но при грубом приближении можно считать так. Таким образом, она должна быть минус 3,5 или минус 2,5. Но процентная ставка не может быть отрицательной. Значит, разница между нулем и вот этими -2,5 или -3,5% покрывается эмиссией денег, не обеспеченных уже ничем. И вот этой эмиссией и занимался Федеральный резерв все время этого финансового кризиса. Но на что он тратил эти эмитированные деньги? Он тратил их прежде всего на покупку финансовых активов, на финансирование полугосударственных агентств Fannie Mae и Freddy Mac, чьи облигации он скупал, а они этими деньгами соответственно могли скупать на рынке закладные бумаги. По состоянию на сейчас этот рынок стал почти полностью государственным. Более 90% финансирования жилищной недвижимости в Америке сейчас обеспечивается полугосударственными Fannie Mae, Freddy Mac и еще одной полностью государственной организацией — Ginnie Mae. Можно сказать, что национализация рынка кредитования жилой недвижимости уже состоялась. Был ли у Бернанке какой-то выход? Ну, в рамках той концепции, в которой он оперирует, никакого другого выхода у него не было.

— Если оценить нынешний пузырь, он огромен, на порядок больше, чем, например, в 1929 году. Если его обнулить, рухнет не только экономика, но и социальная система, естественно, и политическая?..

— Мое ощущение, что на самом деле все равно к этому придет. Федеральный резерв и правительство могут тормозить разворачивание кризиса, они могут смягчать его протекание, тем самым его продлевая. Но они не могут остановить неизбежного. Они не могут остановить процесс восстановления макроэкономических пропорций. Это произойдет раньше или позже. Чем позже, тем тяжелее. Когда этот процесс восстановления макроэкономических пропорций закончится, Запад не очень будет напоминать то, чем он представляется сегодня. Это будет территория с довольно искореженной социальной инфраструктурой. Деградация социальной инфраструктуры является продуктом ослабления экономического потенциала, при котором современные западные экономики будут не в состоянии позволить себе такую пенсионную систему и такую систему здравоохранения, как сейчас. Будет трудно себе позволить нынешние уровни расходов на оборону, еще труднее поддерживать сложившийся культурный ландшафт. Социальная инфраструктура должна быть проще, площе. Все то, что является общественным благом, создается по мере нарастания богатства той или иной страны и деградирует, когда процесс идет вспять. На самом деле это уже происходит. Скажем, то, что происходит в Европе, наглядно демонстрирует этот процесс. Даже если говорить не о Греции, а, например, об Испании. Я видел информацию о том, что испанское правительство подало в Европейскую комиссию свои предложения по нормализации бюджета в январе этого года. Среди прочего там проскочила одна мера, которая выглядела на поверхности очень невинно. Они предлагали изменить расчет расходов испанской пенсионной системы. Предлагалось рассчитывать, что пенсия в среднем будет выплачиваться в течение не 15 лет, а 25. Ну просто потому, что продолжительность жизни за последние десятилетия значительно возросла. Что это означает? В расчете на одного человека, скажем, приходится некая сумма. Ему говорят, мы теперь будем тебе давать на год не одну пятнадцатую, а одну двадцать пятую. Это означает, что пенсия сокращается сразу на 40%. В Испании только начал нарастать шум по этому поводу, как правительство тут же изъяло эту меру из своих предложений. Может быть, она вернется в измененном виде, но она обязательно вернется. Почему я в этом так уверен? Да потому что, если какое-либо правительство всерьез будет искать реальные пути приведения бюджетной системы в порядок в долгосрочном плане, оно прежде всего будет смотреть на социальные фонды — на пенсии, на здравоохранение, образование, культуру и прочее. Вот это будет сокращаться. Неизбежно ли это? На мой взгляд, неизбежно. То, чему мы являемся свидетелями, есть завершение большого цикла, который начался лет 30—40 назад и который позволил Западу резко улучшить свое материальное положение за счет других, разумеется. И вот ресурсы этого цикла сейчас подходят к концу. Теперь другие страны становятся бенефициарами. Это развивающиеся страны в Азии, в Латинской Америке, где будет интенсивный рост. Мы видим,что если, скажем, китайский рабочий в состоянии делать ту же самую работу по уровню сложности, качества и эффективности, что и американский рабочий, то почему американский рабочий должен получать 15,5 доллара в час, а китайский рабочий в 30 раз меньше? (Пять-шесть лет назад средняя ставка часовой оплаты труда промышленного рабочего в Китае была 57 центов. Сейчас она немного подросла и приблизилась аж к 70 центам.) И они еще долго будут продолжать сближаться. При этом уровень жизни в США будет постепенно снижаться, а в Китае возрастать, что в конечном счете и определяет будущую экономическую динамику.

— Конечно, китайцев очень много, и пока они стоят недорого. Но если они действительно начнут накачивать внутренний спрос?

— Ну это вначале ты можешь брать дешевизной рабочей силы. Дальше, если она уже не такая дешевая, то должна превосходить конкурентов по качеству. Здесь уже вступают в силу тренды, связанные с народным образованием. В Америке оно ужасное и становится хуже. А в Азии лучше. И конкурентоспособность тамошней рабочей силы будет возрастать. Чем выше уровень образования, тем более сложную, техноемкую работу может этот рабочий класс выполнять. И тогда уже он способен брать за свой более высокий уровень труда более высокую ставку оплаты. И если Запад не сможет развернуть этот тренд, то будет деградировать. Поэтому то, что мы видим сейчас, может быть лишь началом развития этой фазы.

— А насколько можно доверять китайским данным? Есть разные расчеты на эту тему...

— Понимаешь, можно не верить китайской статистике, но есть статистика, к которой ты можешь относиться с большим доверием, которая некитайского производства. Ну, скажем, у Китая возрастают валютные резервы? Они же ведь находятся на счете Китайской Народной Республики в Федеральном банке Нью-Йорка. И там точно известно, сколько этих денег. Тут их не фальсифицируешь. Ими расплачиваются. Туда деньги поступают и оттуда уходят. Есть масса другой доступной статистики по двусторонней торговле с разными странами. И когда люди пытаются верифицировать китайскую статистику, они используют во многом внешние источники.

— Насколько вообще стабильна экономическая ситуация в Кита*е?

— Что касается Китая и его стабильности, у меня очень большие опасения. Сейчас все Китай хвалят за то, как он прошел этот кризис. Ну, на мой взгляд, и впрямь есть за что хвалить, но не надо уж так петь дифирамбы. Что сделал Китай? В условиях обвального падения американского спроса на китайские товары, вызвавшего лавину закрытий китайских экспортных предприятий, оставивших без работы порядка 20 миллионов человек, ему нужно было решать проблему очень быстро. Если решать быстро в командной или полукомандной экономике, это означает, что создавать рабочие места нужно в государственном секторе. Желательно сразу много. А такие вещи, как развитие потребительского рынка, — долгая работа. Тебе нужно сразу получить результат в течение квартала-двух. Поэтому Китай хоть и делал некоторые программы развития потребительского спроса, но львиная доля его ресурсов ушла на строительство промышленных предприятий и инфраструктуры. Какая-то инфраструктура очень полезна. Китайцы, например, запустили довольно крупный проект строительства скоростных железных дорог. Эта программа первоначально была рассчитана до 2020 года. Они сейчас ее сжали, она должна быть закончена в 2012 году. Понятно, что когда ты так компрессируешь инвестиции, у тебя получается огромное количество единоразово созданных рабочих мест. Прибыль такая дорога сразу дать не может, у нее прибыль вообще не является расчетной категорией. Может быть, когда-то там через восемь лет она выйдет на прибыль, а может, никогда не выйдет. Но понятно, что такие программы создают совершенно новые возможности для развития страны, которые раньше отсутствовали, и поэтому если и считать их экономическую эффективность, то не прямым способом. Как когда-то это было в Америке, когда прокладывали здесь железные дороги, связали страну. Вот на такого рода вещи, а также на строительство промышленных предприятий ушла основная часть китайских инвестиций. Люди думают с ужасом: где рынки для вновь созданных китайских предприятий? Их нет. Эти предприятия в значительной степени удваивают и утраивают конкуренцию там, где она и так уже депрессирует цены. Hормы прибыли там и так уже очень тонкие. Поэтому у Китая возникают еще большие потребности в экспортных рынках. А для всего остального мира эти вновь созданные китайские производственные мощности являются угрозой дополнительной дефляции, потому что это то, что будет давить цены вниз. Что касается собственно потребительского рынка, я уже говорил, это действительно долгая работа. Чтобы развить потребительский рынок Китая нужно изменить отношение населения к сбережениям. Нормы сбережений в Китае огромные. И это понятно, если у людей слабая социальная инфраструктура. Они не могут рассчитывать, что государство о них позаботится, что будет платить им нормальные пенсии, что их будут обеспечивать здравоохранением и так далее. Люди откладывают на все сами. Сделки по недвижимости в Китае требуют огромных наличных сумм даже при том, что в основном вводится недвижимость для богатых, пока в основном удовлетворяют спрос этого нового китайского среднего класса. Кредитование недвижимости есть, но начальный взнос наличными не меньше 40—50%, а нередко и 100%. Поэтому понятно, что люди должны иметь большие сбережения для того, чтобы купить себе жилье. А для того чтобы создать потребительский рынок, все это нужно изменить, чтобы люди могли охотно брать кредит, чтобы они не так много откладывали, чтобы они больше уверены были в своем завтрашнем дне, чтобы они могли изменить свое представление об уровне собственного спроса. Это культурный процесс. Мало того, что это создание финансовой инфраструктуры, социальной инженерии, но это еще и изменение национальной психологии, культуры. Понятно, что такие процессы не могут быть реализованы в одночасье.

— Вот Fannie Mae и Freddy Mac туда бы перенести...

—...Так вот, Китай решил проблему, как перекрутиться в течение квартала-двух-трех. Но он не нашел способ, как жить без того экспортного потенциала, с которым он так замечательно рос все двухтысячные годы. Пока это не заработает по-прежнему, а Китаю нужно, чтобы не по-прежнему, а еще больше, Китай будет продолжать испытывать значительные трудности. Пока Китай не нашел новую модель роста. Еще не нашел.

— Ее ведь никто не нашел на самом деле.

— Нет.

— Ее нет?

— Не то что ее нет... На мой взгляд, мы просто торопимся. Новая модель роста будет найдена, просто это занимает больше времени. Это кризис происходит быстро, потому что все тлеет, как торф под поверхностью земли, а потом вдруг все полыхает. Поэтому кризис разрастается быстро, а вот перестройка мировой экономики в условиях того, что Запад начинает спираль понижения своей доли в мировом пироге, это длинный, растянутый во времени процесс. Он трудный, и он с ошибками, но он будет проходить через свои локальные кризисы. Это период длинный. Поэтому пока, я думаю, мы просто закончили ту модель жизни, которая была до этого кризиса, новая еще не началась. Мы находимся в переходном периоде.

— То, что ты говоришь, в общем, описывается как стагнация.

— Ну стагнация, по идее, должна быть периодом, когда все прекратило падать, но еще не начало устойчиво расти, и происходит довольно большая работа по выявлению новой нормы, поскольку прежнее понятие нормы, каким оно сложилось перед кризисом, представляется уже недостижимым.

— Вот у меня такое ощущение, что мы не заработали еще стагнацию. Я имею в виду под «мы» глобальную экономику. Ты же сам говоришь, что падение, мягко говоря, не закончено.

— Это процесс ступенчатый. Мы упали, мы поднялись, и у нас следующее плечо вниз.

— Ты видишь какие-нибудь критические точки, какие-то процессы, которые могут вызвать следующее «плечо» вниз? И каков у них временной горизонт?

— Да, конечно. С временным горизонтом немножко труднее, а логика процесса понятна. Вот посмотри, собственно, когда произошло прекращение падения рынка, когда он начал расти? Это начало марта прошлого года. Администрация Обамы хоть как-то сложилась наконец. Вот эта экономическая команда как-то собрала мозги в кучку и до чего-то договорилась. И они объявили: «Все, больше мы никому пропасть не дадим». Это был критический момент, так как рынок предполагал почти неминуемое банкротство Ситигрупп, Бэнк оф Америка. И это заявление, подкрепленное последующими действиями властей, переломило ситуацию. Администрация Обамы объявила, что, мол, мы сделаем все, что от нас требуется для того, чтобы банкротства не произошло. По-английски whatever it takes... Вот сколько надо, столько и выложим денег для того, чтобы ничего страшного не произошло. В сущности, это заявление о том, что государство ставит подпорку под финансовый сектор. Можно было бы сказать по-другому. Все ваши несчастья мы забираем на себя, теперь у вас только светлое будущее, а мы как-нибудь с этим несчастьем разберемся. Рынок моментально обрадовался — отлично, теперь долги национализируются, прибыль приватизируется, и все пошло вверх. Вслед за рынком (а рынок действительно на многое влияет) постепенно стала прекращаться паника и в реальной экономике. И летом уже начался сезонный рост стоимости недвижимости, начало прекращаться падение промышленного производства, появились какие-то заказы. Процесс начал стабилизироваться и пошел вверх. Для меня это означало, что теперь мы должны узнать, где пределы дерзости Федерального резерва и федерального правительства. Что означает их обещание неограниченной поддержки? А где границы у этой неограниченной поддержки? Они правда не ограничены? Или что-то их все-таки ограничивает? И я думаю, что следующее плечо вниз начнется тогда, когда мы увидим, где границы этой неограниченной поддержки. Вот Греция их уже нашла. Испания их находит, Ирландия нашла. А где границы у Америки?

И вот на этом интересном месте мы прерываемся и обещаем вам продолжение в следующем

[Леонид Вальдман]

http://www.odnakoj.ru/magazine/yekon..._zakonchilosq/
экономист, бизнесмен и финансовый аналитик, ныне проживающий в Бостоне (США).

Мы остановились на вопросе: где предел той неограниченной поддержки, которую власти США обещали финансовому сектору.

— Давай посмотрим. Федеральный бюджет сведен с рекордным дефицитом и на следующий год запланирован еще больший дефицит. В прежние времена, скажем, благословенные двухтысячные, деньги для финансирования дефицита находились очень легко. Ты отправляешь рабочие места в Китай, Китай привязал юань к доллару, поэтому он скупает все избыточные доллары, которые не нужны для производства, скупает и отправляет их обратно в обмен на облигации американского правительства. Ну потому что что же еще может покупать Центральный банк Китая? Он должен покупать какие-то солидные бумаги. Как и все другие центральные банки, он держит в резервах облигации федерального правительства США. Соответственно, федеральное правительство США может выпускать еще больше облигаций на рынок и финансировать свой возрастающий дефицит, пару войн, налоговые льготы, программы льгот по лекарствам для пенсионеров и так далее, за счет вот этого возрастающего дефицита. Китайцы деньги пришлют. Когда кризис разразился, эта картинка поменялась. Во-первых, американцы стали гораздо меньше покупать в Китае, и торговый дефицит, который все время возрастал, начал довольно быстро сокращаться. Сокращение торгового дефицита означает, что меньше долларов попадает в Китай, которые Китай посылал раньше в Америку на покупку облигаций. Сейчас последние два квартала, поскольку кризис ослабился, торговый дефицит начал опять немного возрастать, но уже не так сильно, как это было до кризиса. Поэтому в этой части ресурсы, которые могли быть направлены на покупку облигаций американского правительства, сократились. Кроме того, Китай потратил огромное количество денег из своих валютных резервов на стимулирование собственной экономики. И соответственно еще меньшая сумма осталась для финансирования американского бюджетного дефицита.

— Однако китайские резервы растут, пока?

— До этого мы дойдем... И кроме того, китайцы были первыми, кто протестовал против заявлений в марте прошлого года федеральных властей США: «Вот мы так и знали, что вы, если и будете искать решение своих проблем, то за счет обесценивания накопленных нами долларов. Вот вы сейчас их напрудите и тем самым обесцените наши сбережения. Поэтому больше накапливать доллары мы не собираемся. Мы сейчас лучше нефти накупим, и поскольку ее некуда девать, то мы сейчас объявим еще программу строительства нефтехранилищ для того, чтобы купить еще больше нефти и залить ее туда в стратегический запас. А также закупим еще всяких полезных ископаемых. Их вы не напечатаете». Но прошло немного времени и через пару кварталов оказалось, что у Китая еще больше долларов, чем было до этого момента. Почему? Торговый дефицит начал опять подрастать. С другой стороны, всем понятно, что на самом деле в недалеком будущем, а скорее всего, в этом году, юань вырастет по отношению к доллару. Китай отпустит юань еще насколько-то. И всеми правдами и неправдами значительная часть сбережений пытается попасть в Китай, несмотря на большие ограничения по движению капитала, для того чтобы как-то превратиться в счета в китайской национальной валюте, в юанях. Потому что, поскольку, по мнению многих, юань будет дорожать, соответственно просто обменять доллары на юани, даже без сколько-нибудь значимого процента по вкладу, выгодно, так как через какое-то время ты можешь поменять их на большее количество долларов. Подобные операции особенно активно производит многочисленное китайское сообщество за границей.

Я не говорю о том, что это единственный источник. Есть еще другой. Вот Федеральный резерв в результате своего печатания денег профинансировал финансовый сектор США. Куда эти деньги пошли? В американскую экономику? Нет. Даже и сейчас обзоры банков показывают, что кредитование экономики сокращается. Деньги, напечатанные Федеральным резервом, это неабсорбируемая экономикой денежная масса. Поэтому она ищет выхода. Куда она отправляется? Прежде всего на внешние рынки. И мы видели, каким активным был рост рынка и в России, и в Китае, и в Латинской Америке, по всему миру. Раньше низкие процентные ставки в Японии были причиной того, что все мировые спекулянты одалживали деньги в иенах, переводили их в доллары или во что-то еще и инвестировали по всему свету в поисках доходности, превосходящей их низкопроцентные обязательства в иенах. А теперь при низкой процентной ставке в Америке уже доллар стал такой фондирующей валютой всех международных спекуляций. И все почувствовали эти хлынувшие из Америки доллары, появившиеся и в Китае, и в других странах. И что делает Китай, когда эти деньги попадают к ним? Он должен их стерилизовать точно так же, как он делает это со всеми остальными долларами. Таким образом, он скупает эти доллары с рынка по фиксированному курсу и выпускает против них национальную валюту. Денежная масса юаней возрастает. Соответственно, инфляционное давление в Китае увеличивается. А эти скупленные на рынке доллары он должен куда-то утилизировать. Он их отправляет обратно в Америку, покупая облигации правительства США. В итоге долларовая масса китайских резервов возрастает, даже притом что экспорт упал. В сущности, что это означает? Если бы Федеральный резерв просто напечатал доллары и купил на них облигации федерального правительства, то это была бы монетизация долга. По этому поводу поднялся бы жуткий крик. А Бернанке делает в сущности то же самое, но выглядит это куда невиннее. Он это отдает финансовому сектору, покупает у них плохие долги или дает им кредиты, они с этим бегут в Китай, инвестируют. Китай присылает эти деньги обратно и покупает облигации. Выглядит эта схема немного сложнее, поэтому никто не говорит, что Федеральный резерв содержит федеральное правительство. Но через третьи и четвертые руки — да, содержит.

— Это же не может продолжаться бесконечно? То есть это, по сути, и есть ответ на вопрос: когда следующее «плечо» кризиса?

— Мне кажется, мы должны дойти до ситуации, когда федеральный резерв будет вынужден впрямую в возрастающих масштабах покупать американские правительственные облигации. Просто потому, что не найдется больше никаких других достаточных источников финансирования растущего дефицита. Вот тогда кто-то дрогнет. Ну, собственно, в цене золота уже видно, как растет недоверие к доллару. И мне кажется, что тогда мы и узнаем, где эти пределы, где ограничения на неограниченную поддержку. Вероятно, тогда и откроется новое плечо спада. И хотя теоретически Федеральный резерв может скупать сколько угодно облигаций федерального правительства, но в сущности это приводит к коллапсу системы, потому что ты не знаешь, где остановиться. Федеральный бюджет тогда не имеет ограничения сверху. Ему даже налоги собирать незачем. Только скорость печатного станка.

— Тем более что сейчас деньги и печатать не надо. Они электронным образом произво*дятся...

— Конечно. Поэтому понятно, что сколько бы ни хорохорилось федеральное правительство или Федеральный резерв, говоря о том, что дефолт Америке не грозит, что в крайнем случае Федеральный резерв профинансирует, я думаю, они сами в это не верят. Они должны, может быть, так успокаивать публику, но сами они в это не верят. Другое дело, что прежде чем это наступит, мы увидим другие суверенные дефолты, раньше, чем американский. И другие суверенные дефолты, и то, что будет при этом происходить, может быть, подтолкнут ситуацию к тому, чтобы прекратить этот курс еще до того, как дефолт наступит в Америке. Так Америка ищет вот эти самые пределы собственной дерзости.

— В связи с этим: как ты относишься к идее возвращения золотого стандарта?

— Я думаю, что к нему никто никогда не вернется. Это очень соблазнительная идея для тех, кто смотрит на состояние финансовых систем сейчас. Но те, кто жил в эпоху золотого стандарта, отказались от него не просто так. Мы, кстати, и не очень хорошо изучаем их трудности. В сущности, экономике навязывается некоторое внешнее заданное ограничение на рост, которое вызвано в общем-то наличием некоторого физического металла. Да, это запрещает федеральному резерву вести себя, как сейчас. Но я думаю, что ситуация разрешится даже без перехода к золотому стандарту. Должен состояться бюджетный кризис с разрешением и какая-то санация бюджетов. Может быть, медленная, растянутая во времени. Равновесие будет найдено, даже если ты не приведешь золото в качестве альтернативы сегодняшнему бэнкингу.

И надо принять во внимание еще одно обстоятельство. Азиатский кризис 1997 года стал следствием непропорциональности развития экспортных секторов азиатских экономик и их финансовых систем. Развитие финансовых систем стран Юго-Восточной Азии не поспевало за слишком быстрым ростом их экономик. Слабыми оказались банки, государственные финансовые институты, валюты тоже оказались слишком слабыми. И после этого кризиса азиатские страны стали в огромных количествах накапливать доллары и показывать всем, что у них теперь не то что в 1997 году. У них теперь надежные резервы, позволяющие выдержать разные стрессовые ситуации. Для Америки это было замечательно, потому что именно этот тренд — увеличение валютных резервов центральных банков по всему миру — был подложкой под рост дефицита бюджета США. Если полно желающих накапливать доллары и вкладывать их в низкопроцентные бумаги, почему не воспользоваться? Но вот сейчас, когда и евро, и доллар показали свои структурные слабости, я думаю, что само понятие резервной валюты может подвергаться эрозии. Когда ты кладешь в центральный банк доллары, которые вызывают доверие во всем мире, являются глобальным средством платежа, залога и чего угодно — это одно дело. А когда это фантики, которых можно напечатать сколько угодно, почему их нужно накапливать? Почему их нахождение на балансе центрального банка, скажем, Малайзии должно кого-то успокаивать? Само понятие резервной валюты претерпит изменения. Какие резервные валюты находятся на балансе Федерального резерва? Доллар. А какие валютные резервы у Европейского центрального банка? Евро. И больше никаких.

Какие внешние условия могут заставить Европейский банк или Федеральный резерв прекратить портить собственную валюту? Мне кажется, вот это эрозия положения доллара и евро в мировой финансовой системе. Если центральные банки других стран их перестанут накапливать, тогда стороны должны найти какой-то другой способ обмениваться в двусторонней торговле, в финансовых соглашениях.

— И какой же способ?

— Наверное, они будут платить национальными валютами. Я не думаю, что они будут возить золото и депонировать его где-то в обеспечение своих займов и расчетов. Будет более сложная система. Но, например, юань, думаю, будут брать охотнее, чем какие-то другие валюты.

— Но это может быть не юань, а то же золото, например?

— Золото, конечно же, более серьезная основа для валюты. И соответственно более жесткая. Вот такую контрциклическую политику, как сейчас, никакой Федеральный резерв проводить не может, если у него нет какого-то дополнительного золота. А поэтому мне кажется, что весь инструментарий бэнкинга должен измениться. Вся парадигма должна измениться. Монетаризм должен показать, что его время просто закончилось. И я не говорю, что монетаризм — плохая теория. Просто каждой теории кажется, что она вечная, а на самом деле она имеет свои границы применения. Монетаризм в своем практическом применении был очень успешной теорией, начиная с Рейгана и Тэтчер... Но подошло его время. Монетаризм — не просто теория, а и способ экономического мышления целого поколения экономистов. Так вот нет сейчас никаких других людей, обладающих каким-то другим инструментарием, которые бы могли осуществлять центральный бэнкинг, ни в Европе, ни в Америке. Для них золото точно не является никаким иным способом оперирования. У них мозги устроены иначе, они не знают, как они могли бы работать, как они бы могли решать те проблемы, которые они сегодня решают, базируя валюту на золоте. Должна произойти смена парадигмы. На мой взгляд, это еще одна составляющая кризиса, который мы переживаем, — сама парадигма, лежащая в основе глобального финансового регулирования, должна смениться чем-то другим. Пока еще не готов к этому никто. Бернанке переназначили, и правильно сделали. А кого назначать вместо него? Вооруженного чем? Делающего что?.. Делать то, что делает Бернанке, он, может быть, делает лучше всех. На мой взгляд то, что он делает, разрушительно, опасно, плохо. Но до тех пор, пока не сменилась эта парадигма, он лучший в своем бизнесе.

— Согласились. А про парадигму мы поговорим?

— У меня претензия не лично к Бернанке, а к этой парадигме. Практически до последнего момента, когда уже все горело, Бернанке кризиса не видел. Или притворялся, что не видит? Я сейчас готов думать, что он и впрямь не видел. Если центральным банкиром руководит теория, которая не позволяет ему рассмотреть, что у него на глазах разворачивается такой кризис... Он же не просто чуть-чуть перекосил процентную ставку, что вызвало некоторый рост инфляции, или, наоборот, сдавило рост экономики. Нет, у него на глазах происходит разрушение финансовой системы, системный кризис, разрушающий все, рассыпающееся домино. И он этого не видел до последнего момента! Что еще говорить про теорию, через которую он смотрит на экономику. Она, очевидно, нехороша, если она не позволяет это видеть. Она, очевидно, не содержит никаких сигналов не то что раннего, а даже позднего оповещения. Более того, буквально две-три недели назад закончился процесс его переназначения, который был трудным и мучительным. Никто из его предшественников не получал таких плохих голосований на пост председателя Федерального резерва, как Бернанке. Но все-таки переназначили. В процессе дебатов Бернанке выступил со своим объяснением происходившего, и стало ясно, что он и сейчас ничего не понимает. Он и сейчас не видит причин, которые привели к этому кризису. То, как у него выглядит картинка процесса, ничего не объясняет. В рамках той парадигмы, которой он руководствуется, он умеет теперь уже даже очень изощренными способами вбрасывать в экономику огромное количество денег. Соответственно создавать пузыри и наращивать долги. Приводить ее в макроэкономически порядочное состояние он не умеет. Он про это ничего не знает. И в этом смысле перспективы ни у него, ни у теории, которой он руководствуется, нет.

Мир так устроен, что он вернется в равновесное состояние. Как бы тяжело это ни было, он вернется. Но только уже без этой теории и без Бернанке. Когда это случится? Думаю, что не так долго ждать, потому что процесс-то очень сильный.

На самом деле жить во всем этом довольно страшно. Но это в общем неизбежно. Я не хочу сказать, что экономика обязательно придет в прекрасное состояние, она никогда не приходит в такое состояние. Но она должна существенно понизить меру накопившегося безобразия.

Более того, проектировки бюджета, которые сейчас сделала администрация Обамы, показывают, что даже при том, что острота кризиса прошла и мера участия государства в стимулировании экономики сокращается, дефицит нарастает. Иными словами, проблема стала хронической. Дефицит торговли с Китаем так и сохранился, даже несмотря на вроде бы острый кризис. Он сильно сократился, но не ликвидировался. Значит, он встроен. Это опять-таки неустойчивость, которая в экономике сидит. Или возьмем ситуацию с безработицей. Может быть, проблема будет немного смягчаться. Но она настолько велика, а создаваемые рабочие места будут, мне кажется, хуже, чем те, которые люди потеряли, что в результате подушка доходов будет меньше, чем раньше. А это означает, что если у тебя есть определенная пропорция между доходами населения и стоимостью недвижимости, ты не можешь ожидать никакой нормализации на рынке недвижимости, пока у тебя такая ситуация с доходами населения.

Вернемся к бюджету администрации Обамы на следующий год. Когда составляют бюджет, то показывают расчеты не только на следующий год, а сразу на десять лет вперед, чтобы видеть перспективу. И вот бюджет Обамы показывает, что во все следующие годы американская экономика будет расти с темпом 6% в год. Почему? Ну, потому что иначе никак бюджетные проектировки нельзя сделать сколько-нибудь приличными, потому что дефицит там хронический и расходы бюджета становятся хронически высокими. Они очень сильно выходят за пределы исторических для США норм. В Америке, если ты посмотришь бюджет, скажем, по расходам и доходам на длинный период, ну, лет на 50, то выглядит это так: расходы составляют порядка 21% от валового национального продукта, а доходы — 18—19%. Получается дефицит 2—3%, что для Америки уже хроническая картина. Но 2—3% — это еще ничего. Не то что 9—10%, как сейчас. Был, правда, короткий период в конце правления Клинтона, когда эта пропорция изменилась. Клинтон добился большого сюрплюса, и доходы бюджета стали аж, по-моему, 23%, а расходы упали до 19%. Совсем неплохой профицит федерального бюджета. Редкое явление в Америке. Но пришел Буш и все быстро исправил, сделав за пару лет рекордный дефицит. Так вот Обама создает сейчас в проектировках дефицит, который выше практически всех предыдущих периодов. То есть расходы бюджета закладываются на весь период десяти лет выше, чем ее средние нормы.

— Но именно при Клинтоне выро*с огромный фондовый пузы*рь?

— Конечно. Кстати сказать, так тогда и говорили: «Вот вы думаете, почему случился интернет-бум и потом крах? Это Клинтон виноват. Потому что он начал погашать федеральный долг, уменьшил количество заимствований федерального правительства, а это огромный рынок. Соответственно образовались свободные деньги, которые туда уже больше не идут. Куда им деваться? Они пошли на рынок акций. И там они вздули все». И вот эта аномалия достаточно быстро закончилась. Но сейчас дефицит выглядит структурно, как рекордный, а если еще Америка не будет расти обещанными темпами в 6%, что практически недостижимо, то дефицит будет выглядеть намного хуже. На самом деле никуда не деться. Процесс восстановления пропорций, санации федерального бюджета не очень далек от нас во времени. И поэтому смена парадигмы довольно скоро встанет в повестку дня.

И есть еще один фактор, который будет это форсировать. Это уже начавшийся процесс выхода послевоенного поколения на пенсию.

— Давай поговорим поподробнее о пенсионных фондах. Есть расчеты, что разрыв между обязательствами и возможностями пенсионной системы больше 50 трлн долларов?

фотограф: Наталья ЧЕТВЕРИКОВА—

Я много видел всяких бумаг по частным пенсионным фондам. Они мухлюют довольно сильно. У них реально, даже по их проектировкам, не хватает четверти фондов по сравнению с их обязательствами. К примеру, долгосрочные обязательства составляют 4 трлн долларов, а активов только на 3. То есть на самом деле в будущем платить нечем. Но в действительности разрыв еще больше. Они закладывают норму дохода на свой капитал, то есть капитал пенсионного фонда, в среднем порядка 8% годовых. А реально они делают 2,5—3,5% в год. А зарабатывая 2,5—3,5%, будущие поступления будут реально гораздо меньше, и, со*от*ветственно, нехватка средств для выплаты пенсионерам еще больше.

Таково положение с частными пенсионными фондами. А теперь поговорим о том, на что люди могут рассчитывать по линии государственных пенсий.
Все актуарные расчеты делаются на очень длительный период, лет на 50, 60, 70 даже. И уже в обамовском бюджете видно, что в течение десяти лет расходы по системе социального страхования будут превышать поступления в нее. А еще через 10—20 лет закончатся деньги, которые в системе социального страхования были накоплены к сегодняшнему дню. И очевидно, например, что Америка, как и другие западные страны, не в состоянии поддерживать в будущем тот уровень благосостояния людей на пенсии, как сейчас. Поэтому люди нашего поколения будут жить хуже, чем то поколение, которое сейчас на пенсии. И более того, этот процесс может еще более интенсифицироваться демографическими особенностями нашего послевоенного поколения. На сайте системы социального страхования в разделе актуарных расчетов можно найти, например, базовую информацию о том, сколько людей уходит на пенсию и когда. И там показано, что если выстроить в одну таблицу количество всех рожденных в 1945 году, в 46-м, в 47-м, в 48-м и так далее, то легко увидеть, что, начиная с окончания Второй мировой войны, резко подскакивает рождаемость. И дальше каждый следующий год дает такую картину: рожденных в 1947 году больше, чем рожденных в 1946-м. Рожденных в 1948-м больше, чем рожденных в 1947-м, и так дальше 18 лет подряд! 18 лет подряд возрастает количество людей, уходящих на пенсию. И только на 19-м году эта группа меньше, чем в предыдущем году.

Это колоссальная перегрузка для федерального бюджета. Потому что происходят одновременно две вещи. Пока это многочисленное послевоенное поколение работало, из их зарплаты деньги отчислялись в социальное страхование. Сейчас эти люди по очереди начинают переходить в другую группу. Они теперь становятся к «окошечку», чтобы получать деньги из этой системы. Этих людей много. Они перестают вносить, и соответственно бюджет недополучает эти поступления, но зато увеличиваются теперь расходы бюджета, ибо он должен им теперь платить. И бюджет получает двойной удар. Расчеты показывают, что он его не выдержит задолго до того, как кончатся эти 18 лет. Поэтому государство вынуждено будет просто сократить свои обязательства перед пенсионерами.

Далее, примерно половина нынешних расходов на медицину приходится на последний год жизни человека, когда у него ничего не работает. Когда у него искусственные почки, вентиляция легких и безумное количество операций, которые все равно ему жизнь сильно не продлят. Но поскольку это все не за свой личный счет, то родственники, естественно, говорят: «Делайте, ставьте, сохраните жизнь» и так далее. Система здравоохранения этого долго выдержать не сможет. И в какой-то момент скажет: «Мы будем помогать, но только 50% расходов ваши». Это такие деньги, что люди должны будут сделать выбор: либо вся семья остается без средств к существованию, либо старики... Представь состояние людей, вынужденных произнести: «Отключайте из розетки». Но реально это то, что должно произойти, чтобы санировать расходы. Я понимаю, что никто не знает, какой год его жизни последний. И поэтому вопрос о том, когда, собственно, «отключать ток», столь мучителен. Но реально система должна будет освободиться от обязательств, которые она все равно не в состоянии выполнить. И это будет выглядеть ужасно.

Сейчас, скажем, идет тяжелейший кризис бюджетов штатов, они все в долгах. Тем более что не имеют права, за исключением штата Вермонт, иметь большой дефицит. Какой-то небольшой дефицит они имеют право иметь, как, например, сезонный кассовый разрыв, но не более того. И либо они получат деньги от правительства США, либо они должны поднимать налоги, либо они должны сокращать расходы. В ситуации более тяжелой, чем Греция, находится штат Калифорния, который в общем-то, взятый отдельно, представляет собой пятую по величине экономику в мире. И я вижу сообщения о том, что там стали увольнять учителей. Как?! И это в школе, которая плохо учит?! Это с учителями, которых не хватает?! Да! Не хватает денег! Не хватает денег и не будет хватать на то, чтобы обеспечивать услуги населению. В медицинских программах для стариков штаты участвуют пополам с федеральным правительством. Если штат недоплачивает в медицинские программы, то федеральное правительство будет платить столько же. Как они с этим будут справляться? Сокращение расходов, санация бюджетов всех уровней будет выглядеть ужасно. Но это будет происходить. Экономика бессмертна, смертны люди.

— Пока дойдет до Калифорнии... Что делать с Грецией?

— Раньше говорили: в Греции все есть. Вот теперь — там все хорошо с долгами. Можно ли с Грецией обращаться, как с корпорацией, пришедшей к банкротству? Нельзя. В Греции будут продолжать жить люди, она останется суверенным государством. Ну, можно, конечно, потихонечку распродавать острова Эгейского архипелага богатым...

— Но на подходе еще Испания, Португалия и Италия...

— Еще Ирландия, а там дальше в отдалении еще есть Бельгия.

— Поэтому, если спасти Грецию, то возможности спасти Португалию будет меньше. Если спасти Португалию и Испанию, то с Италией придется расстаться.

— Знаешь, я на весь европейский проект смотрю с большой симпатией. Все, кто изучал историю, знают, какой кровью полита эта часть мира! Сколько веков! И европейский проект представляет собой первую попытку создать какое-то такое социальное устройство, которое бы исключало войны. Но создать из этой лоскутной Европы единое государство (о чем еще Владимир Ильич Ленин писал, помнишь, «О лозунге Соединенных Штатов Европы») исключительно трудно, и проект поэтому очень растянут во времени. Но именно потому, что никто никого не принуждает входить в какое-то единое государство, оно развивается поэтапно. Поэтапно — это означает всегда несистемно. Это означает, что все время проект стоит враскоряку. Вот создали единую европейскую валюту, это большой шаг вперед. Но оставили национальные правительства, национальные бюджеты, национальные налоги, законодательства и так далее. И вот сейчас немцы недоумевают, почему они подняли у себя пенсионный возраст до 67 лет, и должны теперь помогать грекам, которые не хотят поднять его до 63.

— Но немцы же для себя это создавали, ровно для себя. Единая Европа — это вообще немецкая идея?

— Им непонятно, почему они теперь должны за это платить. Почему они должны платить за страну, у которой государственная экономика составляет больше 50%. У которой теневая экономика составляет 30%. Они не понимают. Не для того объединялись. Очень легко понять все аргументы против того, чтобы спасать Грецию или всех остальных. Но нужно представлять все последствия, а последствия — это постепенное сворачивание европейского проекта. Реален ли он, мы не знаем. Это попытка.

Но, с другой стороны, мы можем смотреть на это как на полигон. Потому что одно дело, когда кризис происходит где-то в Аргентине или в Пакистане. Он не затрагивает так глубоко мировую финансовую систему, как ее может затронуть кризис Европейского союза. Поскольку Европейский союз — это становой хребет, точнее, один из двух-трех хребтов устройства этого мира.

— Как тебе представляется судьба евро? Доллар хоть и стал таким слабым, но выглядит гораздо лучше, чем евро.

— Доллар на самом деле позволяет себе быть настолько слабым, насколько ему позволяет быть слабым евро. Они в этом смысле друг друга стерегут. Реалией этого мира стала конкурентная девальвация. Все стараются удешевить свою валюту для того, чтобы отвоевать рынок у другого. В отношениях между Европой и Америкой это проявилось особенно ярко, потому что Европа и Америка очень друг на друга похожи по устройству их экономик.

Если одна валюта, как, скажем, евро сейчас, по каким-то причинам слабеет, для американской валюты появляется простор для дополнительной эмиссии без связанного с этим ослабления. Она может себе позволить напечатать дополнительное количество пустых долларов и не быть наказанной за это, потому что евро выглядит еще хуже. Или наоборот.

— Евро будет всегда выглядеть хуже, потому что все-таки основной регулятор находится в США. Здесь находится эмиссионный центр «первой руки».

— Правильно. До тех пор, пока сохраняется доверие к доллару. Я посмотрел статистику министерства финансов для поиска ответа на вопрос, а собственно, количество долларов в мире уменьшается или увеличивается? Дедолларизация идет или нет? Выясняется, что пока не идет. Это означает, на мой взгляд, что мы не находимся в конце этого кризиса. Этот процесс займет еще много времени. Более того, мы видели очень яркий эпизод, когда доллар сильно взлетел, когда в конце 2008 года разразился этот финансовый кризис. Почему? Потому что на самом деле все мировые расчеты были построены на долларах, все кредитование было построено через доллар, и когда идет бегство инвесторов со всего мира, то идет огромное количество требований к доллару. Федеральному резерву пришлось открыть линии валютных свопов со многими странами для того, чтобы они могли обслужить этот рост спроса на доллар. Являлось ли это свидетельством силы доллара? Нет. Если мировая экономика построена на долларах, то в период финансового кризиса спрос на доллары должен возрастать. Это говорит не о силе доллара, а об архитектуре финансовой системы.

— Если невозможно договориться о золотом стандарте или хотя бы о единой валюте, не кажется тебе, что следовало бы в таких обстоятельствах вернуться к валютному регулированию?

— На мой взгляд, для того чтобы на этот вопрос ответить, нужно посмотреть на ситуацию с глобализацией. Глобализация — такой растянутый во времени процесс, проходящий много фаз, и сейчас, во время этого кризиса, есть ощущение, что как минимум этот процесс несколько забежал вперед. Что на самом деле мир не готов к тому уровню открытости и к тому уровню взаимодействия по линии движения капиталов, рабочей силы, информации и так далее, так как у него для этого не обеспечена инфраструктура. И поэтому сейчас, во время кризиса, очень хорошо видно, что, в сущности, все, предавая протекционизм анафеме, тем не менее стали практиковать протекционизм. Говорю без осуждения. Это очень естественная защитная реакция. Почему? Да потому, что в глобальной экономике, по идее, должны быть и глобальные средства регулирования этой экономики. То есть должны быть какие-то инструменты и институты глобального регулирования, какое-то всеми признанное международное законодательство, какие-то стандарты, которые достаточны для того, чтобы управлять этим глобальным процессом. Когда грянул кризис, все пришли к пониманию, что надо договариваться. Создали «двадцатку», провели несколько встреч, но не договорились, в сущности, ни о чем. А почему? Да потому, что на самом деле договориться исключительно трудно. У стран очень разное положение, очень разные интересы, очень разные фазы роста. Одно интересно Европе или Америке, и совсем другое интересно Южной Африке, Бразилии, Китаю или России. И поскольку у них несовпадающие интересы, то область компромисса исключительно маленькая. И добиться какой-то координации, скажем, ввести международное финансовое регулирование — никаких признаков, что это где-либо близко. А если невозможно достичь гло***баль*ного регулирования эко*но*ми*ки, значит, она должна вер*нуться больше к национальным границам и, соответственно, замкнуться в национальном регулировании. Здесь даже не то чтобы был какой-то осознанный выбор. Просто «спасайся кто как может!». Каждая страна стала спасать собственную финансовую систему и вкачивать свои деньги в свои финансовые институты. Это реальность, с которой пришлось столкнуться. Валютный контроль выглядит как следующий шаг в логике протекционизма, защищающей от этой стихии глобальной экономики, в которой международные спекулянты могут гонять в течение суток капиталы по всему миру как им угодно, вздувая пузыри, сдувая пузыри и извлекая разницу. Если раньше «горячий» капитал составлял проценты от совокупного капитала, сейчас в основном весь капитал и есть «горячий». Поэтому и валютный контроль выглядит для многих как мера разумная, если хоронится глобализация или, по крайней мере, замораживается на время, и разные другие ограничения по движению капитала тоже.

— А что по поводу валютного контроля? Например, что касается России?

— Ну, во-первых, валютное регулирование вводят для того, чтобы избежать каких-то нежелательных переходов из национальной валюты в некоторую иностранную. Предположитель*но, это происходит тогда, когда иностранная валюта по каким-то соображениям много интереснее, чем национальная. Если у тебя есть сильный доллар и слабый рубль, ты создаешь валютное регулирование для того, чтобы предотвратить бегство капитала, который имеет сильное притяжение в зону доллара...

— Ты говорил о денежной накачке, которую осуществили китайцы. У нас тоже были резервы, вполне сопоставимые с китайскими. Если учесть масштабы экономики. А тем более численность населения. У нас все рычаги были. Не было одного в отличие от китайцев — валютного контроля. В ходе «мягкой девальвации» все до последней старушки сообразили, что надо «бежать» в доллар. Вся экономическая вообще жизнь остановилась, кроме перевода рублей в доллары.

— Ну как это прекратить? Достаточно просто испортить доллар настолько, чтобы это стало неинтересным.

Автор: Михаил ЛЕОНТЬЕВ, главный редактор
269