4826. Концепция «друг — враг» Карла Шмитта

[Александр Филиппов]

https://postnauka.ru/video/58748
Социолог о политическом единстве, противостоянии врагов и понятии дружбы в немецкой классической социологии
04 февраля 2016

Все знают, кто такой Карл Шмитт. Несколько лет назад еще приходилось объяснять: знаменитый политолог, знаменитый юрист, политический мыслитель… Теперь это имя у всех на слуху. Самую знаменитую работу, которую он написал, знают все по названию — «Понятие политического». Даже те, кто не знает этого названия, точно знают, что есть введенное Шмиттом в политическую науку различение «друг — враг». Эта стойкая ассоциация (Шмитт — «Понятие политического» — «друг — враг») и есть то, о чем мы сегодня будем говорить.

Шмитт написал эту работу, большую статью, которая называлась «Понятие политического». Она вышла в 1927 году в журнале, который для русского слуха носил несколько неудобоваримое название, но очень привычное и хорошее, почтенное для немцев, — «Архив социальной науки и социальной политики». В этом журнале когда-то публиковался Макс Вебер. Можно сказать, это был веберовский журнал. Вебер, Зомбарт, лучшие имена немецкой социологической и правовой мысли связаны с этим журналом.

Статья поначалу не была задумана как нечто глубоко принципиальное. Это была одна из многих публикаций, которые выходили у Шмитта в это время. Но оказалось, что она привлекает к себе все больше внимания. Статья превратилась в брошюру, брошюра выходила несколькими изданиями. Последнее ее наиболее полное, с примечаниями и дополнениями издание вышло при жизни Шмитта в 1963 году. Я перевел ее сокращенный вариант на русский язык в 1992 году в журнале «Вопросы социологии». И в 2016 году выходит полное издание в составе большого сборника сочинений Шмитта.

«Друг — враг» — это действительно центральная пара понятий, о которой идет речь в этой статье. И поскольку можно очень легко либо недостаточно точно понять, что имеет в виду Шмитт, или, наоборот, можно чрезмерно довериться тому, что он сам о себе говорит, здесь необходимы небольшие пояснения, хотя писал он довольно внятно, даже более чем внятно, и в этом, собственно, самая большая проблема. Шмитт обладал невероятной способностью предлагать емкие и буквально «вирусные» формулы. Если ты один раз это услышал, ты потом не можешь от этого отцепиться. Это обладает удивительной силой. Непонятно, с чем это связано: это не то, что получается в результате дедукции, не то, что получается в результате какой-то доказательной цепочки рассуждений, когда тебе просто некуда деться от железной логики. Здесь вступают в дело какие-то другие способности.

Безусловно, блестящее образование, прекрасная способность к тому, чтобы приводить некоторую систему взглядов в доступный, понятный и очень хорошо оформленный вид. Это так на немецком языке, это сохраняется и в переводах. Поэтому ничего удивительно в том, что мы с такой легкостью вслед за Шмиттом говорим «друг — враг». Или же, необязательно соглашаясь со Шмиттом, запоминаем его формулу, что «суверен — это тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении». У него очень много таких «вирусных» формул, и именно по этой причине можно либо легко принять их без размышлений, либо, наоборот, постараться сбросить с себя это наваждение, сказать: «Что это такое? Где доказательства? Посмотрите, сколько противоположных свидетельств. Это просто приятно звучащая фраза, пустышка, больше ничего там нет». Это, конечно, не так. А для чего Шмитт эту формулу придумывает, мы выясним чуть позже.

Как он ее вводит? Шмитт начинает с того, что для немца его времени (подчеркиваю, именно для немца; это не было столь уж очевидно для людей, живших в других странах, принадлежавших к другим философским культурам) было привычно и понятно, что существуют отдельные сферы культуры. Мы сейчас, являясь в значительной степени наследниками немецкой классической социологии, которая во многом опиралась на неокантианство, даже не задумываемся о том, что все это имеет неокантианское происхождение. Шмитт прохладно и вскользь говорит о вещах, которые, конечно, его современникам были прекрасно известны. Неокантианство его совершенно не устраивало, но надо же с чего-то начинать. Он начинает с того, что было понятно современникам, что есть отдельные, самостоятельные сферы культуры (мы бы сейчас сказали «сферы социальной жизни», «социальные системы», «области социального»).

Любой человек, изучающий социологию, скажет, что есть политика как одна из областей социальной жизни, есть политика как социальная система. Это не так, Шмитт с этим бы совершенно не согласился, но нам это уже понятно. Если есть политика, значит, для нее должно быть что-то специфично. Есть специфические различения, которые присутствуют в отдельных областях. Например, в экономике это «выгодно — невыгодно». В искусстве — прекрасно или безобразно. В науке — истинно или неистинно. А в политике есть такое различение? Шмитт говорит, что это различение «друга» и «врага». На первый взгляд, это прекрасно работает, потому что, действительно, политика — это та сфера, где заключаются союзы, где идет противостояние, где часто идет война. Потом мы начинаем прикидывать: неужели все так просто? Ведь в политике, мы знаем, бывает подкуп, работают экономические методы и различения, бывает, что в политике оппоненты — это не враги, не те, кого надо обязательно убить. А враг, по словам Шмитта, — это тот, кого надо как раз убить, враг — это тот, кому мы экзистенциально противостоим. Что такое экзистенциальное противостояние? Это противостояние, которое касается вопросов жизни и смерти. То есть враг — это не тот, с кем, например, невыгодно иметь дело (очень может быть, что выгодно), не тот, кто безобразен (он может быть эстетически прекрасен), не тот, кто изрекает неистинные вещи (вполне возможно, что нашим врагом оказывается тот, кто в научном смысле говорит вполне истинные вещи). Враг — это именно чужой, иной, тот, кому необходимо противостоять.

Имеет ли это отношение к враждебности между людьми как таковой? Нет. Шмитт был не просто правоверный католик, он был в политической жизни сильно завязан на католические силы Германии. И Шмитт говорит: «Только не думайте, что вы сразу можете мне возразить, что Христос учил любить врагов наших». И в Евангелии и на греческом, и на латинском, и на немецком используются такие слова, которые касаются частного врага. То есть у тебя не должно быть врага: если он есть, ты должен его любить как человека, ты должен возлюбить его. Но это же не значит, что христианин, например, должен возлюбить врагов своего народа, что католическая Австро-Венгрия должна была сдать Европу туркам в свое время, не противостоять им, не сражаться с ними. Нет. С политическим врагом совершенно другие отношения.

Из этого следует, что такое противостояние имеет своим предельным выражением войну. Всегда ли противостояние врагов — это война? Нет, не всегда. Здесь Шмитт, чуть ли не наизусть знавший Гоббса, мог бы сказать (он этого не говорит, но я уверен, что он это имел в виду), что война как погода: когда погода плохая, это не значит, что все время идет дождь — он может пойти в любой момент. Противостояние врагов — это война, которая может начаться в любой момент, вооруженное противостояние не на жизнь, а на смерть, требующее, чтобы ты убивал или был готов убивать и был готов к тому, что тебя убьют. Это может произойти, но это необязательно будет происходить всякий раз. Это противостояние, это ориентация на то, что у тебя есть враги, но у тебя есть также и друзья. Друзья — это те, кто вместе с тобой сражается против врага — не против частного врага, а против публичного, то есть против врага твоего народа.

Мы подошли к критическому моменту в рассуждениях Шмитта. Понятно, что если у народа есть враги, то народ тогда должен представлять собой некоторое единство. А есть ли враги внутри народа, есть ли политическая жизнь внутри народа? Не внешняя политическая жизнь — с ней все понятно, там войны, а внутренняя. Как быть с этой современной политикой, которая является партийной политикой, политикой оппонирования, политикой конкурирования партий, выдвигающих свои программы, в результате часть партии получает большинство в парламенте? Оказывается, Шмитта это не устраивает, его не устраивает и современный парламентаризм, и вторичные политические различения. Подлинной политической жизни народа в этом он не видит. Подлинная политическая жизнь — это политическая жизнь представляющего собой политическое единство народа, противостоящего своим врагам на поле боя. Народ, если он суверенен, сам определяет, кто для него враг. Если народ говорит, что у него нет врага, значит, другой народ будет определять для этого народа, кто является его врагом. Если какой-то народ говорит, что он нейтрален, это не значит, что он на самом деле нейтрален, а это значит, что он кому-то другому передоверил возможность, право, ресурсы решать, кто для него является врагом. Это накладывает свою печать на представление о том, как воспринимается конкуренция внутри, в политической жизни.

На самом деле получается, что те, кто оказывается врагами внутри народа, врагами в политической жизни, — это те, кто подрывает единство народа, это те, кто оказывается опасными людьми, предателями, и это означает, что никакого либерально-парламентского представления о внутренней политической жизни такое утверждение о друге и враге не терпит. Разумеется, впоследствии Шмитт был вынужден свою точку зрения скорректировать, пересмотреть. Если бы этого не было, ему пришлось бы в 1963 году, когда он последний раз издавал свою книгу, выступать в качестве защитника монолитного единства народа, отрицающего всякого рода конкуренцию партий внутри себя. Этого не произошло, но это уже отдельный вопрос.