*4248. Артур Шопенгауэр

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/philoso...uer-biografiya
Шопенгауэр – биография
Шопенгауэр, как человек и писатель

I

Жизнь, привычки, беседы Шопенгауэра известны нам во всех подробностях. Книга его душеприказчика Гвиннера может удовлетворить в этом отношения самым строгим требованиям. В издании, названном «Von ihm, über ihn», Линднер и Фрауенштедт опубликовали его переписку и собрание разговоров. Из французов Фуше де Карейль и Шалльмель-Лакур, посетившие Шопенгауэра, рассказали о своем свидании с ним. Мы не можем здесь подробно говорить о Шопенгауэре, как о человеке; притом мы лишены преимущества судить о нем по личным впечатлениям и не желаем навлечь на себя упрек, обращенный им к лицам, останавливающимся на биографии философа. Он сравнивал их с людьми, которые, находясь перед картиною, главным образом, занимаются рамой и позолотой. А потому отсылаем интересующихся подробностями к названным авторам и скажем здесь о человеке лишь то, что необходимо для понимания философа.

Артур Шопенгауэр родился 22 февраля 1788 года в Данциге. Его отец, человек богатый и патрицианского происхождения, был одним из главных негоциантов этого города. Это был человек энергичного характера, упрямый, деятельный и с большими коммерческими способностями. Отличаясь в обыденной жизни юмористическою веселостью, он жил на широкую ногу, много расходуя на картины, драгоценности, книги и особенно на путешествия. Тридцати восьми лет он женился на восемнадцатилетней дочери ратсгера Трозинера. Знавший ее позднее А. Фейербах высказывает о ней такое суждение: «Она много и хорошо болтает; умна, без души и сердца». Это был брак по рассудку; чувства не было ни с той, ни с другой стороны, Сын, родившийся от этого брака, получил имя Артура, – имя, которое оставаясь неизменным на всех языках, очень удобно, как говорил его отец, для обозначения торговой фирмы. Юный Артур прожил в своем родном городе пять лет. В 1793 году Данциг перестал быть вольным городом, и семья Шопенгауэра, девизом которой было: «нет чести без свободы», переселилась в Гамбург. Она оставалась там двенадцать лет. За это время Шопенгауэр много путешествовал. На девятом году отец отвез его в Гавр и оставил там на два года у своего друга, негоцианта. В Гамбург он возвратился для того, чтобы снова отправиться в продолжительное путешествие (1803 – 1804) по Швейцарии, Бельгии, Франции и Англии. (С 1799 по 1803 г. Шопенгауэр обучался в институте Рунге в Гамбурге, приготовляясь к коммерческой деятельности. Прим.переводчика.) В течение шести месяцев он оставался в одном из лондонских пансионов и получил там отвращение к английскому ханжеству, которое, – как впоследствии он выразился, – «низвело самую интеллигентную и, может быть, первую нацию в Европе до того, что было бы в пору послать против их преподобий, в Англии миссионеров Разума, с сочинениями Штрауса в одной руке и с Критикой Канта – в другой».

Помещенный в торговый дом сенатора Иениша, в Гамбурге, молодой Шопенгауэр не обнаружил склонности ни к чему, кроме ученья. За своей конторкой он читал Френологию Галля. Торговля была ему противна. На его взгляд, в большом маскараде, который представляет собою наш цивилизованный мир, только одни купцы играют без маски и открыто являются спекулянтами: но эта откровенность ему не нравилась.

Между тем умер его отец. Кажется, что, вследствие преувеличенного опасения банкротства, он покончил с собой самоубийством. Если бы этот факт был вполне установлен, – а он, по-видимому, имел место, – то это печальное обстоятельство бросало бы некоторый свет на мрачный характер его сына. (См.об этом превосходные замечания профессора Мейера. «Шопенгауэр как человек и мыслитель». Berlin, 1872, p. II.)

Шопенгауэр попал под власть своей матери, Иоганны, женщины остроумной (bel-esprit), окружавшей себя литераторами, художниками и светскими людьми. Её гамбургский дом посещали Клопшток, живописец Тишбейн, Реймарус и довольно много политических деятелей. После смерти мужа, она поселилась в Веймаре, познакомилась с Гете и вращалась в одном с ним свете. Она выпустила нисколько критических трудов об искусстве и большое число романов. Эта женщина была так расположена видеть, мир в радужном свете, что должна была немало удивляться тому, что она дала жизнь неисправимому пессимисту.

С этого времени начинается недовольство её сына. Своими жалобами он достиг того, что был освобожден от торговли и отправлен сначала в Готу, в гимназию, а затем, в 1809 году, в геттингенский университет, где с особенным усердием изучал медицину, естественные науки и историю. Лекции последователя Канта, Шульце, автора «Энесидема», внушили ему любовь к философии. Его учитель дал ему совет заняться исключительно Платоном и Кантом и, прежде чем овладеет ими, не приступать ни к какому другому философу, особенно же к Аристотелю и Спинозе, – «совет, последовав которому Шопенгауэр никогда не раскаялся».

В 1811 году он отправился в Берлин, в надежде услышать там великого, истинного философа, Иоганна Фихте. «Но его априорное преклонение, – говорит Фрауэнштедт, – скоро уступило место презрению и насмешке».

В 1813 году он готовился защищать докторскую диссертацию в «берлинском университете; война помешала этому, и он получил докторскую степень в Иенеза диссертацию под заглавием: «О четверояком корне закона достаточного основания». Этот закон, по Шопенгауэру, имеет четыре вида: 1) закон достаточного основания бывания (ratio fiendi), управлявший всеми: изменениями и обыкновенно называемый законом причинности; 2) закон достаточного основания познания (ratio cognoscendi); это по преимуществу логический вид, управляющей абстрактными понятиями, и в частности суждением; 3) закон достаточного основания бытия (ratio essendi), которому подчинён формальный мир, априорные интуиции времени и пространства и вытекающие отсюда математические истины; 4) закон достаточного основания деятельности (ratio agendi), который он называет также законом мотивации и который прилагается к причинности внутренних явлений. – Известно, что Лейбниц свел все эти законы к двум: к достаточному основанию и тождеству; в последнем анализе они, быть может, сводятся к одному. Такое обобщение, конечно, имеет более философский характер, чем разделение Шопенгауэра, потому что, по справедливому замечанию Л. Дюмона, «четыре вида достаточного основания легко можно свести ж одному закону причинности, так как все факты, даже факты логические, в конце концов сводятся к изменениям», а все абстрактные условия отношений между нашими идеями нужно выводить из самой действительности иуправляющих ею законов.

Получив 2 октября 1813 года ученую степень, Шопенгауэр отправился в Веймар, где и провел следующую зиму. Здесь он бывал у Гете и сблизился с ним, насколько это допускала тридцатидевятилетняя разница их возраста. Здесь же он познакомился с ориенталистом Фридрихом Майером, посвятившим его в изучении Индии, её религии и философии: важное событие в жизни Шопенгауэра, который, в практической части своей философии, является случайно попавшим на Запад буддистом.

С 1814 по 1818 гг. он жил в Дрездене, посещая библиотеку и музей, изучая – не понаслышке или по книгам – произведения искусства и женщин. Всецело находясь еще под влиянием Гете, он издал (1816) свою «Теорию зрения и цветов», сочинение, латинский перевод которого был опубликован поздние (1830) в сборнике Радиуса «Scriptores ophtalmologici minores». Его теория, «рассматривая, – как он говорит, – цвета, только как таковые, т. е. как специфическое ощущение, переданное глазом, делает возможным выбор между теориями Ньютона и Гете относительно объективности цветов, т. е. внешних причин, производящих в глазе соответствующее ощущение». Найдут, что в этой теории все говорит в пользу Гете и против Ньютона, потому что Гете, – замечает он в другом месте, – изучал природу объективно, доверяя ей; Ньютон же был чистый математик, постоянно занятый вычислениями и измерениями, но не проникавший дальше внешности явлений.

Шопенгауэр в возрасте 27-30 лет. Портрет работы Л. С. Руля

Физиологическое значение этого сочинения было оценено Чермаком, который указал на поразительное сходство между доктриною Шопенгауэра и теориею цветов Юнга и Гельмгольца. Почему же столь важное сочинение могло оставаться совершенно неизвестным до наших дней! Потому, – справедливо говорит Чермак, – что хотя Шопенгауэр имел свою собственную теорию, но его вражда к Ньютону и пристрастие к Гёте повредили ему у физиков и физиологов, относившихся притом подозрительно к его метафизическим тенденциям.

Это был только эпизод из большого сочинения, которым он занимался и которое должно было сделаться его главным произведением. Оно вышло в 1819 году под заглавием: «Мир, как воля и представление» («Die Welt als Wille und Vorstellung»), в одном томе, разделенном на четыре книги. Прежде всего здесь рассматривается интеллект, в его подчинении закону достаточного основания; как таковой, он производить мир явлений (книга 1-я). Затем он изучается вне зависимости от этого закона, как причина эстетического творчества (книга 3-я). Воля исследуется также с двух сторон: как последнее основание, к которому все сводится (книга 2-я), и как основа своеобразной морали, – возобновленной морали буддизма (книга 4-я). – К этому первому тому, двадцать пять лет спустя (1844), Шопенгауэр прибавил второй, в котором он возвращается к разным положениям, затронутым в первом томе, и развивает их, ничего, однако, не изменяя. В самом деле, Шопенгауэр весь выразился в произведении 1819 года, которое одно в состоянии дать точное понятие о его философии. А потому в дальнейшем изложении мы будем строго держаться принятого автором порядка, заимствуя все необходимый пояснения из других его изданий.

Эта книга совершенно не имела успеха. Отдав свою рукопись издателю, Шопенгауэр немедленно (осенью 1818 г.) уехал, с целью побывать в Риме и Неаполе. Почти два года оставался он в Италии, изучая произведения искусства, посещая музеи, театры, храмы, не пренебрегая и удовольствиями, которые однако, осуждал.

В 1820 году он возвратился в Берлин и в течение одного семестра читал лекции, в качестве приват-доцента. Но успех Гегеля и Шлейермахера, преподававших в том же университете, оставил его в тени; с этого времени получает начало его ненависть к официальному преподаванию и к профессорам философии. – Весною 1822 года он опять отправился в Италию и оставался там до 1825 года, пополняя свои эстетические изучения и моральные наблюдения. Вновь возвратившись в Берлин, он имел, кажется, намерение еще раз попытаться преподавать философию. «Его имя значилось в программе курса, – говорит один из его биографов, – но он не читал лекций». Он жил в этом городе уединенно, почти забытый, пока ужасы холеры не заставали его удалиться во Франкфурт-на-Майне. Он остался в этом «столь удобном для отшельника» городе и провел там всю свою остальную жизнь – двадцать девять лет.

Не нужно забывать, что Шопенгауэр был еще совершенно неизвестен. Во время франкфуртского уединения его дурное настроение, его негодование «против шарлатанов и духовных калибанов», которым он приписывал свои неудачи, продолжалось и возрастало с каждым днем. В 1836 году он выпустил новое произведение, под заглавием: «О воле в природе» («Ueber den Willen иn der Natur»). Подобно другим, и это его сочинение было встречено молчанием и казалось мертворожденным. Шопенгауэр развил в нем свою теорию воли, в приложении её к разным вопросам физики и естественных наук. Он рассматривает здесь физиологию, патологию, сравнительную анатомию, физиологию растений, физическую астрономию, животный магнетизм, магию и лингвистику, стараясь всюду показать роль, которую играет в этих явлениях воля. В заключение он сильно нападает на университетскую философию, «эту ancillam theologiae [служанку богословия], – эту дурную замену схоластики, для которой высшим критерием философской истины служит катехизис страны».

В 1839 году имя Шопенгауэра сделалось, наконец, известно публике совершенно неожиданным образом. Королевское Норвежское научное общество назначило конкурс по вопросу о свободе; трактат Шопенгауэра «О свободе воли» был удостоен премии, и автора избрали членом этой академии. В следующем году он представил Королевскому научному обществу в Копенгагене другой трактат – «Об основании морали», которое он полагает в симпатии. Этот трактат не был премирован. Академия была неприятно поражена бранью, которой Шопенгауэр не щадил по адресу Фихте и Гегеля; кроме того, она упрекала его в том, quod scriptor in sympathia fundamentum ethices constituere conatus est, neque ipsa disserendi forma nobis satisfecit, neque satis hoc fundamentum sufficere evicit (автор сделал попытку указать основание морали в симпатии, но не удовлетворил нас формою изложения и не убедил в должной степени в том, что это основание достаточно). Впоследствии Шопенгауэр издал оба эти трактата под общим заглавием: «Две основные проблемы этики» («Die beiden Grundprobleme der Ethik»).

Это был скромный успех, но с него началась его популярность. Его хвалили, критиковали, разбирали. Его первые произведения, после более чем двадцатилетнего ожидания, были вновь изданы. Он имел, наконец, несколько преданных учеников, каковы: Фрауэнштедт и Линднер. «Он постоянно возбуждает их рвение, ободряет и ласкает их, называя одного своим дорогим апостолом, другого своим архиевангелистом, третьего – doctor indefatigabilis. Но если им случается ошибаться, если они хоть немного погрешают против точности его учения, он их тотчас сурово порицает. Малейшее упоминание его имени в какой-нибудь книге, согласие с ним какого-нибудь неизвестного лица, самая незначительная статья – это события, которые обсуждаются им в подробностях».

Философия Гегеля падала с каждым днем. Могущественная в момент смерти своего основателя (1832) и стоявшая в связи со всеми политическими, религиозными, социальными и эстетическими вопросами, эта доктрина ослаблялась внутренними несогласиями. С 1840 года она распалась на центр, правую и левую. Крайняя левая, которая образовалась позднее и главными представителями которой были Фейербах, Бруно Бауэр, Макс Штирнер, получила большое значение в 1848 году. Она провозгласила самые радикальные мнения в философии и в политики и поддерживала их во франкфуртском парламенте. Известно, чем кончилось это национальное движение и какая последовала затем реакция. Социальное значение гегельянства вдруг упало, и освободилось место для другой метафизики. Этим воспользовался Шопенгауэр.

Но он много терпел от политических волнений, театром которых в 1848 и1849 годах был Франкфурт: сторонник порядка во что бы то ни стало, занятый главным образом, тем, чтобы ничто не препятствовало его мирным размышлениям, он приветствовал кровавые репрессалии, особенно 17 сентября 1848 года; все свое состояние он завещал «в пользу учрежденного в Берлине фонда для вспомоществования защитникам порядка в 1848 и 1849 годах и их сиротам».

По прекращении бури, он издал свое последнее произведение «Parerga und Paralipomena» – собрание отрывков, набросков и опытов, из которых иные имеют лишь косвенное отношение к философии. Эта книга любопытна в качестве пояснения общей доктрины Шопенгауэра, но ничего не прибавляет к её сущности. Ее, однако, необходимо прочесть, чтобы узнать в Шопенгауэре моралиста и писателя. Он находил, что после этой книги ему уже нечего писать, а остается только пересматривать и исправлять то, что было написано им раньше.

Теперь начинается его слава. В журнале «Westminster Review», за апрель 1853 года, была помещена о нем серьезная статья, которую Линднер перевел на немецкий язык и напечатал в «Фоссовой Газете». В следующем году Фрауэнштедт издал полное изложение его доктрины, в небольшой, ясно написанной книге, которой недостает лишь несколько порядка, чтобы быть хорошим руководством. Наконец, в 1855 году лейпцигский университет назначил премию за сочинение о его философии. Его популярность, число его читателей, учеников и критиков постоянно возрастали и, прежде чем умереть, он познал славу. Он надеялся, что его образ жизни позволит ему прожить до ста лет, но умер 21 сентября 1860 года от паралича легких, 72 лет от роду.

II

Он жил мизантропом, вечно всем и всеми недовольный. Фихте называет его «ипохондриком», но это преувеличение. Угрюмость и раздражительность, по-видимому, перешли к нему от отца, но у сына они усилились. По теории наследственности, которую Шопенгауэр подробно изложил в своем главном» сочинении (том II, глава 43) и из которой он вывел несколько практических последствий, воля – способность существенная и первоначальная – передается отцом; интеллект же – способность вторичная и производная – переходит от матери. Подтверждение этого он видел в себе самом и производил от первого свой характер, от второй – ум. Нет ничего гипотетичнее этой теории. Это – метафизическая, т. е. простая, абсолютная и мало согласованная с фактами теория. Шопенгауэр выводит ее из своей философской доктрины, т. е. из гипотезы, и фактов, которые бы ее подтверждали, так мало, что они не могут иметь решающего значения. [В качестве примеров передачи интеллекта от матери к сыну, он ссылается на Кардано, Ж. Ж. Руссо, д'Аламбера, Бюффона, Юма, Канта, Бюргера, Вальтер Скотта, Бэкона, Галлера, Бергаве. – Вот примеры передали характера от отца к сыну: Деции, род Фабиев, род Фабрициев, род Клавдиев (Тиберий, Калигула, Нерон) и проч.] Кажется даже, что из этой доктрины можно логически придти к совершенно противоположному заключению и утверждать, что воля должна наследоваться от матери, а ум от отца. Действительно, под волей, как мы увидим далее, Шопенгауэр разумеет страсти, стремления, сердце, словом – моральную жизнь, которая, очевидно, преобладает у женщины, тогда как ум имеет преимущество у мужчины, и было бы, кажется, логично заключить, что каждый передает то, чем он обладает в высшей степени, т. е. женщина – сердце, а мужчина – ум. Но в данном случае требуется опыт, а не логика; впрочем, здесь не место останавливаться на этом вопросе. Несомненно то, что, спорная вообще, теория Шопенгауэра верна в частном случае, в приложении к нему самому.

Характер его матери оказал, кажется, влияние и на суждения его о женщинах. Умная и образованная, но крайне беспорядочная, она потеряла часть своего состояния и нередко запутывала дела. Шопенгауэр, очень дороживший своей независимостью, а, следовательно, и богатством, не прощал ей её расточительности и беспечности. Крайне прозаичная любовь Гёте в Веймаре, имевшая последствием рождение сына, которого Виланд назвал der Sohn der Magd; женщины легкого поведения, которых он знал в Дрездене и в Италии (потому что – как оказывается – он не всегда презирал их, по крайней мере, практически), – все это, в соединение со странной теорией, ставившей целью прекращение человеческого рода путем абсолютного целомудрия, – сделало из Шопенгауэра одного из самых страстных противников, каких только когда-либо имела женщина, как орудие любви (comme instrument de l'amour). Он грубо прилагал к ним иллирийскую пословицу: «У женщины волос долог, а ум короток».

Кроме женщин, этот богатый ненавистью человек всегда ненавидел евреев и, особенно, профессоров философии. Он – идеалист и пессимиста; евреи же для него – настоящее воплощение реализма и оптимизма. Их мнение, что мир прекрасен, πάντα καλά λιαν, постоянно вызывает насмешки Шопенгауэра. Ему, индусу-созерцателю, заблудившемуся на западе буддисту, ясный и положительный семитический ум представляется оскорблением и вызовом.

Еще более искрення его ненависть к профессорам философии. Мы видели, что он делал попытку преподавать философию. Почему он отказался от этого? Естественно думать, что из чистой любви к независимости. «Если бы я родился бедняком, – говорил он Фрауэнштедту, – и должен был бы жить на счет философии, приноравливая свое учение кофициальным предписаниям, то я предпочел бы пустить себе пулю в лоб». Но в Гегеле и его сторонниках Шопенгауэр видел виновников того, что он был одинок и забыт. Если мы обратим внимание на то обстоятельство, что Фихте, Шеллинг, Гегель и знаменитые ученики, группировавшиеся вокруг этих трех имен, почти все были профессорами, – что, благодаря блеску своего преподавания и отчасти вследствие интриг, они сделались силою в государстве, то поймем гнев непризнанного диссидента, каким был Шопенгауэр. Он сравнивает себя с Железной Маской, а его ученик, советник магдебургского суда, Доргут, называет его в своих сочинениях «Каспаром Гаузером профессоров философии, – человеком, которому они отказывали в воздухе и свете», Он применяет к себе изречение Шамфора: «При виде союза глупцов против умных людей можно подумать, что это заговор слуг для низвержения господ». Поэтому лишь только подвертывается под его перо имя «троих софистов», пред нами раскрывается неисчерпаемый ругательный словарь немецкого языка. «В Германии тысячи годов испорчены и навсегда извращены жалким гегельянством, этою школой плоскости, этим обществом нелепости и глупости, этою поддельною мудростью, пригодною для того, чтобы потерять голову; но его (гегельянство) начинают ценить по достоинству и оно скоро упадет и во мнении Датской академии, для которой грубый шарлатан – summus philosophus (величайший философ).

Car ils suivront la créance et étude
De l'ignorante et sotte multitude
Dont le plus lourd sera reçu pour juge (Рабле).

(т. е. они будут держаться верования и учения невежественной и глупой толпы, из которой самый тупой будет признан за знатока.

В памфлете «Об университетской философии» он подробно изложил свои обвинения против официального преподавания. Особенно он упрекает его в том, что оно лавирует между двух подводных камней, между двух ревнивых властей: церковью и государством, и больше заботится о них, чем об истине. Он восклицает с Вольтером: «Писатели, оказавшие наибольшая услуги небольшому числу мыслящих существ, рассеянных в мире, – это одинокие люди науки, истинные ученые, ведущие кабинетную жизнь, которые не аргументируют с университетских кафедр, не излагают дела наполовину в академиях; они почти всегда подвергались преследованиям». Можно охотно допустить это утверждение, но вместе с тем следует ответить Шопенгауэру, что роль университетов – не столько разрабатывать науку, сколько обучать, что философию, как и все другое, нужно преподавать, – что передача её, даже в несовершенной форме, лучше, чем ничего, и что лучшее средство достигнуть её процветания – не упускать никакого случая для обучения ей. Он более прав, когда, под именем узкой и ограниченной метафизики, осмеивает – как мы увидим – гегельянство, которое все знает, все объясняет так хорошо, что после него человечеству, за неимением неразрешенных проблем, остается только скучать.

Было бы преувеличением считать в числе предметов его ненависти – Германию и немцев. Но он их не очень любил. Патриотизм он называл «глупейшею из страстей и страстью глупцов». При этом он хвалился тем, что сам не был немцем, и причислял себя к голландской расе; это, кажется, достаточно оправдывается его фамилией. Он упрекал своих соотечественников в том, что они ищут в облаках то, что находится у них под ногами. «Когда, – говорил он, – произносят пред ними слово «идея», смысл которого ясен и точен для француза или англичанина, им представляется человек, намеревающийся подняться на воздушном шаре». «Будучи введен в его библиотеку, – говорит один из его посетителей, – я увидел до трех тысяч томов, которые он, в отличие от наших современных любителей, почти все прочел; здесь было мало немецких книг, много английских, несколько итальянских, но больше всего французских. В доказательство этого я назову только драгоценное издание Шамфора; он мне признался, что, после Канта, Гельвеций и Кабанис сделали эпоху в его жизни. Отметим, между прочим, редкую в Германии книгу – Рабле, и книгу, которую там только и можно найти, – Ars crepitandi».

Хотя, по Шопенгауэру, единственный, ведущий к спасению путь, – это аскетизм, но сам он жал очень комфортабельно, прекрасно распоряжаясь остатками своего большого состояния. Несколько друзей, служанка и собака Атма составляли все его общество. Эта собака была особой, и хозяин не забыл её в своём завещании. В ней и в её породе Шопенгауэр видел эмблему верности. Поэтому он горячо восставал против злоупотребления вивисекцией, от которой так страдают собаки. «Когда я учился в Гёттингене, Блюменбах, в курсе физиологии, серьезно говорил нам о жестокости вивисекций и выяснял, какая это жестокая и варварская вещь; следовательно, прибегать к ней нужно в крайних случаях, только для очень важных исследований и в виду непосредственной пользы; а делать это нужно не иначе, как в присутствие многочисленной публики, пригласив всех медиков, чтобы это варварское жертвоприношение на алтаре науки принесло как можно больше пользы. В настоящее же время всякий шарлатан считает себя вправе пытать и мучить животных самым варварским образом, с целью решить вопросы, которые уже давно решены в книгах... Нужно быть совершенно слепым или вполне захлороформированным «иудейским зловонием», чтобы не видеть, что в сущности животное то же самое, что и мы, и отличается от нас только случайными признаками».

Малодоступный для своих соотечественников, Шопенгауэр охотно сходился е иностранцами, англичанами и французами и восхищал их своим оживлением и умом. «Когда я впервые увидел его в 1859 году за столом в отеле «Англия», во Франкфурте, – говорить Фуше де Карейль – это был уже старик; синие живые и ясные глаза, тонкие и слегка саркастические губы, вокруг которых блуждала тонкая улыбка, широкий лоб, окаймленный с боков двумя пучками белых волос, – все это налагало печать благородства и изящества на его светившееся умом и злостью лицо. Его платье, кружевное жабо, белый галстук напоминали старика конца царствования Людовика XV; по манерам это был человек хорошего общества. Обыкновенно сдержанный и от природы осторожный до недоверчивости, он сходился только с близкими людьми, или с проезжавшими через Франкфурт иностранцами. Его движения были живы и делались необыкновенно быстрыми во время разговора; он избегал споров и пустых словопрений, но лишь для того, чтобы лучше пользоваться прелестью интимного разговора. Он владел четырьмя языками и говорил с одинаковыми совершенством по-французски, по-английски, по-немецки, по-итальянски и сносно по-испански. Когда он говорил, то, по старческой прихоти, вышивал по грубоватой немецкой канве блестящие латинские, греческие, французские, английские и итальянские арабески. Живость его речи, обилие острот, богатство цитат, точность деталей, – все это делало время незаметным; небольшой кружок близких людей иногда слушал его до полуночи; на его лице не замечалось ни малейшего утомления, и огонь его взгляда не потухал, ни на мгновение. Его ясное и отчетливое слово овладевало аудиторией, оно рисовало и анализировало все вместе; тонкая чувствительность усиливала его жар; чего бы оно ни касалось, оно было точно и определенно. Немец, много путешествовавший по Абиссинии, был совершенно поражен, услышав, как однажды Шопенгауэр сообщал о разных видах крокодилов и их свойствах настолько точные подробности, что ему показалось, будто пред ним старый товарищ по путешествию».

Артур Шопенгауэр в старости

«Это был современник Вольтера и Дидро, Гельвеция и Шамфора; его всегда живые мысли о женщинах, о передаче матерями интеллектуальных свойств детям, всегда оригинальный и глубокие теории об отношениях воли и интеллекта, об искусстве и природе, о смерти и жизни рода, суждения о неопределённом, чопорном и скучном стиле тех, кто пишет, чтобы ничего не сказать, надевает маску и думает чужими идеями, едкие замечания насчет анонимов и псевдонимов и об учреждении грамматической и литературной цензуры для журналов, употребляющих неологизмы, солецизмы и барбаризмы, остроумные гипотезы для объяснения магнетических явлений, сновидений и сомнамбулизма, ненависть ко всяким крайностями, любовь к порядку и отвращение к обскурантизму, «который, если и не составляет греха против Духа Святого, то является грехом против духа (esprit) человеческого», – всё это сообщает ему физиономию человека не нашего века».

Некоторое отражение этого разговора находим в Memorabilien, из которых видим также, что Шопенгауэр очень свободно высказывался о людях и вещах, о текущих вопросах, о теологии, политике, о животном происхождении людей. Так, он задается вопросом: «чем был бы человек, если бы природа, делая последний к нему шаг, взяла за точку отправления собаку или слона? И отвечает: – он был бы мыслящею собакой или мыслящим слоном, вместо того, чтобы быть мыслящею обезьяной» *). В этих беседах очень часто встречается теология, о которой он отзывается недостаточно уважительно. «Теология и философия – это как бы две чашки весов. Насколько одна поднимается, настолько другая опускается». Шлейермахер где-то утверждает, что нельзя быть философом, не будучи человеком религиозным. Шопенгауэр возражает на это: – «Ни один религиозный человек не сделается философом: он не имеет в этом нужды. И ни один истинный философ не религиозен; он ходить без помочей, – не без опасности, но свободно». «Всякая положительная религия есть, собственно, похитительница престола, который принадлежит философии». «С 1800 года теология надела на разум намордник». Хотя католицизм, с его предписаниями в пользу аскетизма и безбрачия, ему нравится, но он находит, что «католическая религия учит выпрашивать у неба то, что было бы очень неудобно заслужить, и что патеры являются посредниками при этом вымаливании».

Его буддийская мораль приводит к абсолютному отрицанию всякой политической жизни. Шопенгауэр не имел собственных теоретических мнений о конституционном государстве, о дворянстве, рабстве, свободе печати, свободе личности, суде и проч. Он относится к ним, как беспристрастный наблюдатель, только как созерцатель; мы не хотим этим сказать, что он не знает фактов, или не обращает на них внимания. От правительств он требует прежде всего порядка и мира – первых благ для мыслителя. «Современных демагогов» он упрекает не столько за их агитации, сколько за оптимизм. «Из ненависти к христианству они пришли к предположению, что цель мира в нем самом, что он – место, созданное для блаженства, что громадные вопиющие бедствия, которые здесь случаются, обязаны своим происхождением правительствам, и, не будь последних, на земле было бы небо». В другом месте: «Вопрос о верховной власти народа сводится в сущности к тому, имеет ли кто-нибудь право управлять народом против его воли; я не вижу оснований допустить это. Таким образом, абсолютно народ самодержавен; но это вечно несовершеннолетний самодержец, который должен постоянно оставаться в опеке и никогда не может воспользоваться своими правами, не подвергаясь наибольшей опасности: потому что, как все несовершеннолетние, он легко делается игрушкою хитрых пройдох, которые поэтому называются демагогами» (Parerga und Paralipomen», tom. II, § 126.). Нельзя думать, чтобы отсюда можно было вывести определенную политику; но что можно же этого заключить, так то, что здесь «мало энтузиазма» и «циничный и брюзжащий тон» (cynischer polternder Ton), в чем Гуцков и другие упрекали Шопенгауэра.

Таков он, как человек, в грубом очертании. Только его сочинения и чтение его биографов могут дать о нем надлежащее понятие. В нем совмещаются свойства, которые, по-видимому, исключают друг друга, и которые, действительно, довольно плохо примиряются. Кроме его собственного характера, я вижу в нем индуса, англичанина и француза. Его пессимистическая концепция мира, созерцательные привычки, отвращение к действию, суть свойства ученика Будды. Но вместе с тем он имел склонность к точному факту, к строгому исследованию; во многих отношениях он эмпирик, как Локк и Гартли; мы знаем, что он очень восхищался Англией и, как природный англичанин, регулярно, каждое утро, читал «Times». Он воспитался на французских моралистах: Ларошфуко, Лабрюйере, Вовенарге и, особенно, на Шамфоре, которых постоянно цитирует. Подобно им, он обладаешь правильною фразой и искусным оборотом. Его манера писать живо и ясно – гораздо менее немецкая, чем французская. Вообще, по своему характеру и по своим парадоксам он представляет одну из самых оригинальных фигур, встречающихся в истории философии.

Статья представляет собой первую главу из известной книги французского психолога Т. Рибо «Философия Шопенгауэра»

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/philoso...ngauera-kratko
Артур Шопенгауэр – знаменитый немецкий философ (1788–1860). В юности он вместе с родителями объехал Германию, Австрию, Швейцарию, Францию и Англию (1803–1805). Вернувшись из путешествия, Шопенгауэр по желанию отца поступил (1805) в ученье к одному крупному коммерсанту, но когда отец вскоре умер, решил посвятить себя ученому поприщу. В 1809 он поступил на факультет медицины в гёттингенском университете, затем занимался философией в Берлине и Иене. По окончании своего главного труда «Мир как воля и представление» (издан в Лейпциге, 1819) Шопенгауэр отправился в Испанию. По возвращении оттуда он безуспешно добивался кафедры в берлинском университете, а в 1831 уехал во Франкфурт-на-Майне, который считал самым здоровым городом в Германии и предался исключительно философским занятиям. В 1895 ему был поставлен во Франкфурте памятник.

Шопенгауэр в возрасте 27-30 лет. Портрет работы Л. С. Руля

Труды Шопенгауэра – кратко

Сочинение «Мир как воля и представление» при втором издании (1844) увеличилось вторым томом. В числе других известных трудов Шопенгауэра: «О четверном корне закона достаточного основания» (содержит его логику), «О Воле в природе», (натурфилософия), «Две основных проблемы этики» (два сочинения: первое провозглашает основой этики сострадание, а второе излагает весьма близкий к Канту взгляд на свободу воли), «О зрении и цветах». Широко известны также «Раrerga und Parolipomena» Шопенгауэра – собрание мелких статей, из которых особенно знамениты статьи о профессорах философии, о духовидении и популярные афоризмы о мудрости жизни.

Философия воли Шопенгауэра – кратко

Философия Шопенгауэра примыкает к критике разума Канта и прежде всего, как и философия Фихте, к её идеалистической стороне. Шопенгауэр, как и Кант, объявляет данные нам в пространстве и времени вещи простыми явлениями, а сами пространство и время – субъективными, априорными формами сознания. Нашему интеллекту суть объективных вещей остаётся неизвестной, ибо мир, созерцаемый посредством субъективных форм восприятия (времени и пространства), нельзя отождествлять с реальным. Мир, данный нам в разумном сознании, – лишь «мир как представление», фикция интеллекта или (по выражению самого Шопенгауэра) пустой «мозговой призрак». (Подробнее об этом - см. в статьях Шопенгауэр и Кант, Шопенгауэр о метафизической потребности человека)

Но всё это касается только деятельности разума. Оценивая её, Шопенгауэр (как и Фихте) идет в идеалистическом субъективизме гораздо дальше Канта. Однако, за другой психической функцией *– волей ***– он, напротив, категорически признает полную объективность и достоверность. У Канта единственным органом познания является интеллект. Шопенгауэр же подчёркивает огромную роль в данных нам восприятиях ещё и человеческой воли, которая, по его мнению, постигает данные своего опыта не только отчетливо, но и «непосредственно». «Воля» и образует нашу главную и истинную душевную сущность. То, что Кант в своей философии почти не обратил внимания на эту важнейшую сторону нашей личности, является крупной ошибкой. Словом «воля» философия Шопенгауэра обозначает не только сознательное желание, но также бессознательный инстинкт и действующую в неорганическом мире силу. Реальный «мир как воля» отличается от воображаемого «мира как представления». Если «мир как представление» в качестве «мозгового феномена» существует только в интеллекте, «сознании», то «мир как воля» действует без интеллекта и сознания – как «бессмысленная», «слепая», не знающая усталости «воля к жизни».

Пессимизм и иррационализм Шопенгауэра

Согласно философии Шопенгауэра, эта воля бессмысленна. Поэтому наш мир является не «лучшим из возможных миров» (как провозглашает теодицея Лейбница), а «худшим из возможных». Человеческая жизнь не имеет ценности: сумма вызываемых ею страданий гораздо значительнее, чем доставляемые ею наслаждения. Шопенгауэр противопоставляет оптимизму самый решительный пессимизм – и это полностью соответствовало его личному душевному складу. Воля иррациональна, слепа и инстинктивна, ибо при развитии органических форм свет мысли загорается впервые лишь на высшей и конечной ступени развития воли – в человеческом мозгу, носителе сознания. Но с пробуждением сознания появляется и средство «преодолеть бессмыслие» воли. Придя к пессимистическому выводу, что непрерывная, иррациональная воля к жизни вызывает невыносимое состояние преобладающего страдания, интеллект вместе с тем убеждается, что избавление от него может быть достигнуто (по буддийскому образцу) путем бегства от жизни, отрицания воли к жизни. Однако Шопенгауэр подчёркивает, что это отрицание, «квиетизм воли», сравнимый с переходом в буддийскую нирвану, в свободную от страданий тишину небытия, никоим образом не должно отождествляться с самоубийством (к которому позже стал призывать испытавший его влияние философ Эдуард Гартман).

Между волей и отдельными вещами стоят еще, по Шопенгауэру идеи *– ступени объективации воли, которые отражаются не во времени и пространстве, а в бесчисленных отдельных вещах. Мы можем возвышаться до познания этих идей, когда перестаём рассматривать отдельные вещи во времени, пространстве и причинной связи, а постигаем их не путем абстракции, а путем созерцания. В моменты, когда мы это делаем, мы освобождаемся от муки жизни и становимся субъектами познания, для которых уже нет ни времени, ни страдания. Идеи составляют содержание искусства, которое обращено к неизменным в вечной смене явлений сущностям.

Значение Шопенгауэра в истории философии

Своим успехом (хотя и поздним) Шопенгауэр был обязан как оригинальности и смелости своей системы, так и рядом других качеств: красноречивой защите пессимистического мировоззрения, своей горячей ненависти к «школьной философии», своему дару изложения, свободному (особенно в мелких сочинениях) от всякой искусственности. Благодаря этому, он (как и высоко ценимые им популярные английские и французские мыслители) сделался преимущественно философом «светских людей». Он имел много приверженцев невысокого ранга, но очень мало способных продолжателей своей системы. «Школы Шопенгауэра» не возникло, однако он всё же сильно повлиял на целый ряд оригинальных мыслителей, развивших собственные теории. Из философов, опиравшихся на Шопенгауэра, особенно знамениты Гартман и ранний Ницше. К ним же относится большинство представителей позднейшей «философии жизни», чьим истинным основателем Шопенгауэр имеет полное право считаться.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/philoso...engauer-i-kant
Шопенгауэр – ученик Канта, что он всегда открыто признавал. Но если Фихте, Шеллинг и Гегель в его глазах, являются побочными потомками этого философа, себя самого он производит от Канта по прямой линии, и эта претензия не лишена основания. «Действие, производимое изучением Канта, – говорит Шопенгауэр, – подобно действию снятия катаракты у слепого. Оно вызывает в нас интеллектуальное возрождение; с Канта начался новый способ философствовать». Этот энтузиазм был плодом продолжительного изучения, Шопенгауэр всесторонне изучил и разобрал кантовскую критику. Он испытал на себе ту метаморфозу, которую неизбежно вызывает Кант, когда проникаются его философией, а не говорят о нем на основании поверхностного знакомства или анализа из вторых рук.

Восхищение Шопенгауэра Кантом не было, однако, безусловно. Шопенгауэр издал специальное сочинение под заглавием: «Критика Кантовской философии» (Kritik der Kantischen Philosophie), в качестве приложения к первому тому своего главного сочинения. (См. также Parerga und Paralipomena, том 1, § 13.) Не ограничиваясь критикою подробностей, он обращается к Канту с серьезным упреком, а именно:

В 1781 году Кант выпустил первое издание «Критики чистого разума», а в 1787 году – второе. Это второе издание, кроме других существенных изменений, содержит опровержение идеализма Беркли, который, по Шопенгауэру, сделался жертвою предрассудка и здравого смысла. Согласно Шопенгауэру, никто не должен считать, что хорошо и точно знает Канта, если будет держаться этого второго издания.

Шопенгауэр полагает: Кант был чистым идеалистом в первом издании, а во втором перешёл к «реализму». Сначала Канта признал в абсолютной и неограниченной форме принцип: нет объекта без субъекта. Затем, как бы испугавшись своей смелости, он допустил, что независимо от мыслящего духа существует некоторая внешняя реальность, которая, несомненно, может быть познаваема только в границах мысли, но не ей обязана своим существованием. «Материал созерцания, – говорит Кант, – дан извне». Но как и почему? Кант этого не говорит, а когда он пытается доказать существование этого объекта, то делает это путем логической ошибки, которую Шопенгауэр определяет следующим образом: – Закон причинности, как доказано Кантом, имеет только субъективное значение; он имеет значение лишь для субъекта, как феномен его ума и регулирующий принцип. Почему же Кант основывается на законе причинности чтобы доказать существование объекта! Он основывает свою гипотезу вещи в себе на том, что ощущение, вызываемое у нас, должно иметь внешнюю причину. Но закон причинности, как он прекрасно показал, – априорен; это функция нашего интеллекта, а потому он совершенно субъективен; он не может иметь объективного значения и неприложим к нуменам.

Эту совершенно неосновательную гипотезу о чем-то существующем вне нас, – опирающуюся на неправильном применении закона причинности, – Шопенгауэр называет «ахиллесовой пятой» философии Канта; этот слабый пункт был указан уже кантианцем Шульце, в его «Энесидеме». Иными словами, Шопенгауэр ставит Канту такую дилемму: или наши ощущения чисто субъективны – как же в таком случае допустить независимую от них «вещь в себе»? – Или надо признать вещь в себе, что можно сделать, опираясь на принцип причинности (вещь в себе – это предполагаемая причина наших ощущений), но почему же в таком случае не признавать за законом причинности объективного значения? Кантовский полуидеализм не выдерживает критики.

Но действительно ли Кант противоречит себе? Перешел ли он от чистого идеализма к проблематическому реализму? Мишле (в Берлине), Куно Фишер, Розенкранц разделяли мнение Шопенгауэра; Ибервег же держался противоположного взгляда. Кажется, что вся беда в неопределенном смысле, приданною Кантом слову «объект», которое у него обозначает то чистую пустоту, чистое, совершенно недоступное для мысли ничто, то реальное бытие. Очень важно отметить вышеуказанное положение Шопенгауэра в отношение к его учителю и решительный шаг, сделанный им к абсолютному идеализму.

Было бы бесполезно излагать здесь его критику кантовской философии, наполненную техническими замечаниями и подробностями. Отметим лишь несколько пунктов.

«Величайшую заслугу Канта составляет указанное им различие между феноменом и вещью в себе, между тем, что кажется, и тем, чтоесть. Кант показал, что между вещью и нами постоянно находится интеллект, а потому она никогда не может быть познана нами в том виде, как существует». «Кант пришёл к вещи в себе не прямым путем, но благодаря непоследовательности. Он не признал прямо, что вещь в себе – это воля, но сделал определенный шаг к этому, показав, что моральное поведение человека не зависит от законов, управляющих феноменами». (Шопенгауэр. Критика кантовской философии.)

Шопенгауэр признает превосходной теорию Канта об идеальности времени и пространства, которые тот поместил в нас, в нашем мозгу, вместо того, чтобы приписать их – как то обыкновенно делают – самим вещам. Но, – говорит он, – лишь только Кант переходит от интуиций (перцепций) к мысли, т. е. к суждению, – какое злоупотребление симметрией, каким логическим пыткам подвергается человеческое познание, сколько повторений, сколько различных терминов для обозначения одной и той же вещи! «Философия Канта нисколько не напоминает греческой архитектуры, которая проста, величественна и охватывается одним взглядом; она скорее похожа на готическое искусство: это разнообразие в симметрии, разделения и подразделения, повторяющиеся, как в средневековом храме».

Известно, что Кант сводит идеи разума к трем трансцендентальным безусловным: к душе, миру и Богу. Шопенгауэр справедливо замечает, что это тоже «злоупотребление симметрией», и что два из этих безусловных обусловлены третьим, а именно: душа и мир – Богом, их первоначальной причиной. Оставляя в стороне это возражение, мы находим, что три безусловные, составляющие, по Канту, существенное в нашем разуме, на деле – результат влияния христианства на философию от схоластики до Вольфа. Философам кажется таким простым и естественным приписать эти идеи разуму, а между тем никем не доказано, чтобы они явились как следствие его развития, как нечто ему свойственное. Чтобы доказать это, нужно было бы прибегнуть в историческим изысканиям и исследовать, пришли ли к этим идеям древние народы Востока, в частности индусы и древнейшие из греческих философов, – не приписываем ли мы им этих идей слишком простодушно, подобно грекам, всюду видевшим своих богов, или подобно тому, как неправильно переводим мы словом «Бог», Брахму индусов и «Тиен» китайцев, – не встречается – ли теизм в собственном смысле, только в иудействе и в двух происшедших из него религиях, последователи которых называют язычниками приверженцев всех других религий мира.

Шопенгауэр ненавидит теизм (равнозначный у него «объективизму») и потому главным результатом «войны на смерть», которую объявил естественной теологии Кант и которою он восхищается, считает «открытие той поразительной истины, что философия должна быть совершенно отлична от иудейской мифологии». (Parerga und Paralipomena, том 1.)

Вообще, Шопенгауэр принимает все конечные выводы «Критики» Канта: необходимость анализа человеческого разума для определения его пределов, невозможность переступить за границы субъективного опыта, необходимость априорных форм для упорядочения последнего. Но принимая все сделанное его учителем, Шопенгауэр рассчитывает идти дальше его. Кант определил, при каких условиях и в каких пределах возможна метафизика. Шопенгауэр предпринял её построение.

По материалам работы Т. Рибо «Философия Шопенгауэра»

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/philoso...osti-cheloveka
В своих сочинениях Артур Шопенгауэр исходит из того, что метафизика не простая забава нескольких праздных людей, как это часто утверждают, а действительная потребность человека. Можно сожалеть об этом факте, но его нельзя оспаривать. Всякая религия, в своей сущности, является метафизикой; а так как религии всегда имели определяющее значение для человеческого поведения, то нужно признать, что метафизические учения – справедливо или нет – представляют первостепенный интерес.

«Человек – единственное существо, которое удивляется своему собственному существованию, – пишет Шопенгауэр в сочинении «Мир как воля и представление» (том II, гл. 17). – Животное проводит жизнь спокойно, ничему не удивляясь. Природа, пройдя два бессознательных царства – минералов и растений, и длинный ряд животных, достигает, наконец, в человеке разума и сознания; и вот она удивляется своему произведению и спрашивает, что это такое. Это удивление, имеющее место особенно пред лицом смерти, при виде разрушения и исчезновения всех существ, служит источником наших метафизических потребностей; благодаря ему, человек – животное метафизическое. Если бы наша жизнь была бесконечна и протекала без страданий, то, быть может, никто не задавался бы вопросом: зачем существует мир и какова его природа? Все это казалось бы само собою понятным. Но мы видим, что все религиозные и философские системы имеют целью ответить на вопрос: что будет после смерти? Хотя главным предметом религий, по-видимому, является существование их богов, но этот догмат имеет значение для человека лишь настолько, насколько он находятся в связи с догматом о бессмертии и кажется неотделимым от него. Этим объясняется также и то, почему строго материалистические или абсолютно скептические системы никогда не могли приобрести широкого и продолжительного влияния.

Храмы и церкви, пагоды и мечети во всех странах и во все времена свидетельствуют о метафизической потребности человека. Иногда он может удовлетворяться грубыми баснями, нелепыми сказками; если они запечатлены в нем достаточно рано, то могут дать смысл его существованию и служить опорой для его нравственности. Возьмем, например, Коран. Этой плохой книги было достаточно для основания одной из главных религий мира, для удовлетворения в течение 1200 лет метафизической потребности бесчисленных миллионов людей, – для того, чтобы сделаться основою их морали, чтобы научить их презрению к смерти, внушить им энтузиазм к кровопролитным войнам и к обширнейшим завоеваниям. Мы находим здесь самую низменную и самую убогую форму теизма. В переводах, быть может, много теряется, но я не нашел в ней ни одной ценной мысли. Это показывает только, что метафизическая способность не всегда идет об руку с метафизическою потребностью. Но вначале более близкий к природе человек лучше понимал её смысл. Вот почему праотцы брахманов – Риши – дошли до сверхчеловеческих концепций, которые позднее были записаны в Упанишадах.

Никогда не было недостатка в людях, которые живут на счет этой метафизической потребности человека. У первобытных народов жрецы присвоили себе монополию средств к её удовлетворению. И теперь еще они имеют громадное преимущество – возможность вдалбливать человеку метафизические догматы с самого раннего детства, пока еще не пробудилось в нем суждение, и раз внушенные, эти догматы, как бы нелепы они ни были, остаются навсегда. Если бы они должны были ждать момента, пока разовьется суждение, их привилегии не могли бы иметь места.

Второй класс людей, живущих на счётметафизической потребности человека, – это люди, получающие средства к жизни от философии. У греков они назывались софистами; в наше время это профессора философии. Но редко случается, чтобы люди, живущие от философии, жили для философии. Некоторые из них, как Кант, представляют, однако, исключение».

Каким же образом, по мнению Шопенгауэра, человек удовлетворяет свою метафизическую потребность?

«Под метафизикой, – пишет Шопенгауэр, – я разумею такой вид знания, который идет дальше возможного опыта, природы, данных явлений, – чтобы объяснить то, чем всё, в том или другом смысле, обусловлено, или – в более ясных словах, – чтобы объяснить, то, что существует позади природы и что делает ее возможной».

Шопенгауэр полагает: у цивилизованных народов метафизика является в двух видах, в зависимости от того, где она ищет своих доказательств – в себе самой или вне себя. Философские системы принадлежат к первой категории: их доказательства имеют своим источником размышление, изощренное на досуге суждение; поэтому они доступны весьма незначительному числу людей и притом лишь на высокой ступени цивилизации. – Системы второго рода называются религиями; их доказательство, как мы сказали, – внешнего характера; это – откровение, подтверждаемое знамениями и чудесами. Они удовлетворяют бесчисленное множество людей, более расположенных склоняться пред авторитетом и верить, чем размышлять. – Между этими двумя видами доктрин, предлагаемых для удовлетворения метафизических потребностей человечества, существует вечный – то скрытый, то явный – антагонизм. Но между тем как доктрины первого рода только терпимы, доктрины второй категории господствуют. В самом деле, что за нужда для теологии в одобрении со стороны философии? На её стороне все: откровение, древность, чудеса, пророчества, покровительство государства, высокое общественное положение, подобающее истине, всеобщее почтение и уважение, множество храмов, где она преподается и осуществляется, легионы присяжных служителей и, что всего важнее, – бесценная привилегия, дающая возможность внушать свое учение с самого нежного возраста детям, для которых оно делается врожденной идеей. – В борьбе против столь могущественного противника философия имеет, однако, и союзников; это – положительные науки, которые, во всей их совокупности, не объявляя открытой войны религиозным системами, тем не менее, бросают в их сторону неожиданные тени.

Согласно Шопенгауэру, религиозные системы – это народная метафизика, причем слово «народ» нужно понимать в интеллектуальном смысле, вне отношения к социальному положению или к состоянию, обозначая им всех неспособных к самостоятельному исследованию и мышлению. «Они – единственное средство открыть и сделать понятным высокое значение жизни неразвитому смыслу, неповоротливому уму погруженной в низменные занятия и грубый труд толпы, так как первоначально человек вообще имеет только одно желание – удовлетворение своих нужд и потребности в физических наслаждениях. Основатели тех и других метафизических систем приходят в мир, чтобы извлечь его из этого оцепенения и указать ему высший смысл существования: одни – для немногих наиболее развитых людей, другие – для массы грубого человечества, так как, по прекрасному выражению Платона, "толпа не может быть философом". Теологические системы – это народная метафизика. Существует народная поэзия, народная мудрость, выраженная в пословицах; нужно, чтобы была также и народная метафизика, так как люди, безусловно, нуждаются в объяснении жизни; оно должно отвечать силе их ума. Отсюда аллегорическое одеяние, которым прикрывается истина. Различные теологические системы – не что иное, как различные аллегории, под которыми народ представляет себе и старается постигнуть истину, не будучи в состоянии обнять ее» (Шопенгауэр, Parerga und Paralipomena, § 175).

«Доказательством аллегорической природы этих систем служит то, что в каждой из них имеются мистерии, т. е.догмы, которые не могут быть ясно выражены. Отсюда происходит то, что они не нуждаются – подобно системам второго рода – в доказательствах. Но в то же время они никогда не признают своей аллегорической природы и утверждают, что их нужно принимать за истину в буквальном смысле. В сущности же в них нет другого откровения, кроме мыслей мудрецов, приведенных в гармонию с потребностями человечества.

Эти системы необходимы народу и являются для него неоцененным благодеянием. Даже когда они противодействуют процессу человечества в познании истины, то и в таком случае их нужно оставить лишь в стороне со всевозможным почтением. Но требовать, чтобы великий ум – Гете, Шекспир – принимал bona fide et sensu proprio положения подобной системы, значит – желать, чтобы гигант надел башмаки карлика».

Шопенгауэр оригинально классифицирует религии. По нему, основное различие между ними состоит не в том, что они – монотеистические, политеистическая или пантеистические, но в том, оптимистические они или пессимистические, – говорят ли они, что жизнь хороша, или, – что она дурна. Остроумна и менее оспорима мысль, что всякую религию при известном умении можно выразить в форме соответствующей философии, и для всякой философии найдется соответствующая религия. Таким образом, говорит Шопенгауэр, – если бы кто-нибудь вздумал придать моей философии религиозную форму, то наиболее полное выражение её он нашел бы в буддизме.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/philoso...oe-soderzhanie
Артур Шопенгауэр, сын данцигского банкира и весьма известной в Германии писательницы Иоганны Шопенгауэр, родился в 1788 г., воспитывался на философских факультетах Геттинтена (1809 – 1811) и Берлина (1811 – 1813), состоял в этой столице в качестве приват-доцента с 1820 по 1831 год. С этого года отказался от всяких попыток преподавательской деятельности и провел остальную жизнь во Франкфурте-на-Майне, где и умер в 1860 году. Сочинения, принесшие известность Шопенгауэру: 1) Его докторская диссертация, O четверояком корне начала достаточного основания, 2) «Мир как воля и представление», 3) «О воле в природе», 4) «Две основные проблемы этики». Как слушатель в Геттингене профессора Шульце (скептика-кантианца, автора сочинения об античном скептическом философе Энесидеме) и Фихте в Берлине, он предавался преимущественно изучению Канта, Платона и того, что возникающий ориентализм открыл Европе относительно Будды Шакьямуни и буддизма. Основным своим положением, что воля есть абсолютное, Шопенгауэр обязан Канту и Фихте, теорией идей или ступенями волевого феномена – Платону, своим пессимистическим направлением и учением об отрицании воли (nirvana) – буддизму.

Главное сочинение Шопенгауэра «Мир как воля и представление» начинает с воздаяния заслуг кантовскому критицизму. Утверждая вместе с Кантом, что мир есть мое представление (die Welt ist meine Vorstellung), он, однако, не отрицает реальности мира, но различает мир в себе, независимый от моих чувств и разума, и мир, каким я его вижу и познаю, т. е. мир феноменальный.

Мир феноменальный, пишет Шопенагауэр, есть мое представление, моя идея, продукт моей умственной организации, так что если бы я был иначе организован, мир был бы иным, или, по крайней мере, казался бы мне иным, состоял бы (для меня) из других феноменов. Как реальность, он существует независимо от меня, но как объект чувств и разума, одним словом, как феномен, он зависит от субъекта, его воспринимающего и определяющего соответственно своей организации. Он есть вещь совершенно относительная, которую устанавливает Я, мысль и её априорные условия.

Но, с другой стороны, отмечает Шопенгауэр, сознание громко провозглашает, что за этим феноменальным миром, продуктом нашей организации, находится высшая реальность, независимая от нас, абсолютное, вещь в себе. Кант признает и допускает вещь в себе, но, давая нам ее одной рукой, он ее отнимает другой, отрицая за разумом право, применить к этой вещи какую-либо из своих категорий, признавая разум неспособным ее познать, ограничивая область познаваемого одним лишь миром феноменальным, то есть, в конце концов, мыслящим субъектом; ибо феномен есть моя мысль, и только моя мысль. Конечно, субъект не может выйти из самого себя, отождествиться с тем, что отлично от него, воспринять вещи, такими, каковы они в себе самих. Но не менее верно и то, что существование мира налагается на наше сознание непреодолимым образом. Верно, далее, то, что представление, которое; мы имеем о себе самом, дает вам, по, крайней мере, образ того, что такое вещи, отличные от нас самих. Конечно, я не мог бы ничего знать о существе объектов, если бы я был исключительно, субъектом, но в акте самосознания я одновременно выступаю и субъектом, и объектом моей мысли, подобно тому, как я представляю объект мысли других. Я сознаю себя объектом в числе прочих объектов. Таким способом отчасти заполняется пропасть, вырытая критицизмом между мыслящим субъектом и самими вещами. Предложение: «Я (субъект) есмь объект» – можно обратить следующим образом: весьма вероятно (Шопенгауэр, ученик скептика Шульце, не претендует на абсолютное знание), что объект (все объекты, весь объективный мир) есть то же, что и я: сущность его аналогична с моей сущностью.

Эту аналогию всех существ, которую утверждал догматизм в учении Лейбница, мы должны признать даже с точки зрения кантовского критицизма. Даже оставаясь кантианцами, мы имеем право судить о вещах по тому, что мынаходим в себе. По мнению, которое выражает Шопенгауэр в «Мире как воля и представление», нужно только, верно определить то, что, в нас действительно существенное, первоначальное, основное. По мнению Декарта, Спинозы, Лейбница, Гегеля и всех рационалистов, это существенное – мысль, интеллект. Лейбниц отсюда заключил, в виду аналогии всего существующего, что все существа до известной степени воспринимают и мыслят, но опыт не подтверждает этой гипотезы. Точно так же, Гегель делает, мысль, всеобщим типом-феноменом. Но существенное и основное в нас, есть воля, тогда как мысль есть только производный и второстепенный феномен, акцидент (одно из случайных свойств) воли. Но мы имеем полное право, думать, а опыт притом блистательно это доказывает, что то, что в нас существенное и основное, есть также сущность и основание природы других существ. Мы – воля по своему существу и весь мир, рассматриваемый в своей сущности, есть воля, которая объективируется, принимает телесную оболочку, реальное существование.

Во-первых, продолжает Шопенгауэр, мое тело, есть продукт воли, это моя воля, ставшая феноменом, осязаемым представлением, мое желание бытия, ставшее видимым. А каково мое тело, таковы и объекты, которые я посредством него воспринимаю: все они – феномены, проявления, продукты воли, аналогичной с моей. Воля, начало всего существующего, является с одной стороны чистой, т. е. не связанной с интеллектом. В этом случае она сливается с возбудимостью, таинственной силой, определяющей циркуляцию крови, пищеварение, выделения. С другой стороны, она связана с интеллектуальным феноменом, она сознательна; и в таком случае она есть то, что обыкновенно и называют волей и свободой воли. В этом обыденном и специальном значении воля есть возбудимость, действующая разумно и в силу мотивов; как, например, когда я поднимаю руку. Иногда также наши акты являются фактами и возбудимости, и мотивированной воли. Зрачок сокращается под влиянием сильного света – это есть следствие возбудимости, но он сокращается и произвольно, когда мы хотим рассмотреть очень маленький предмет. Могущество сознательной воли громадно. Говорят, что негры лишали себя жизни, задерживал дыхание. Но бессознательная или сознательная, как возбудимость или свободная деятельность, воля, как бы ни были разнообразны её проявления, всегда едина в себе; проявления же её в пространстве и времени бесчисленны. Сознательная или бессознательная, воля действует в нас непрерывно. Тело и дух утомляются и нуждаются в покое, а воля неутомима. Она действует даже во время сна и служит причиной сновидений. По убеждению Шопенгауэра, воля действует в теле не только тогда, когда оно уже образовано – она предсуществует телу, она образует и организует его сообразно своим потребностям. Так, например, воля видоизменяет в зародыше часть мозговой субстанции в ретину, чтобы усвоить оптические феномены. Слизистая оболочка грудного канала становится легкими, потому что тело, благодаря проявляющейся в нём воле, хочет получать кислород из воздуха. Капиллярная система образует детородные органы, потому что образующийся индивидуум хочет продолжать род.

Взгляните на организацию животных, и вы увидите, говорит Шопенгауэр, что она всегда соответствует их образу жизни. На первый взгляд, правда, кажется, что их образ жизни, их привычки зависят от их организации. В самом деле, в хронологическом порядке, организация предшествует образу жизни. Кажется, будто птица потому летает, что имеет крылья, что бык бодается, потому что имеет рога. Но осмысленное наблюдение доказывает обратное. Мы видим у многих животных проявление желания воспользоваться органами, которых они еще не имеют. Молодые козлы и быки машут головой ещё прежде, чем у них вырастают рога. Молодой кабан набрасывается на врага частью морды, где позже будут ещё не выросшие у него клыки, а не употребляет для этой цели уже существующих у него зубов. Итак, утверждает Шопенгауэр, воля есть организационное начало, центр, из которого исходит творческое развитие всего мира. Плотоядные, которые хотят растерзывать, жить добычей и кровью, обладают страшными зубами и когтями, могучими мускулами, зоркими глазами (орёл, кондор). Те животные, которые, напротив, по инстинкту, не желают борьбы, а хотят искать спасения в бегстве, имеют вместо этих орудий, стройные и проворные ноги, тонкий слух (олень, дикая коза, газель). Болотная птица, желающая питаться пресмыкающимися, обладает особенно развитыми ногами, шеей, клювом (аист, пеликан). Сова, желающая видеть в темноте, имеет огромный зрачок, мягкий и. шелковистый пух, чтобы не разбудить спящих животных, которых она хочет сделать своей добычей. Дикобраз, еж, черепаха покрываются броней, потому что не хотят бежать. Сепия скрывается при помощи темноватой жидкости; тихоход (ай), чтобы скрыться от взора неприятеля, принимает вид древесного ствола, покрытого мохом. Вообще, а в пустыне в частности, животное придаёт себе окраску, которая бы менее всего отличала его от окружающей среды, потому что оно хочет избежать преследования охотника. Во всех этих случаях, утверждает Шопенгауэр, главным двигателем является воля, или, правильнее, воля к жизни.

Когда всех этих средств недостаточно, воля дает себе еще более действенную охрану, охрану, наиболее действенную из всех – разум, который в человеке замещает все другие средства обороны. Разум есть орудие тем более совершенное, что он может скрывать волю под ложной внешностью, тогда как у животного намерение всегда очевидно и всегда отличается определённым характером.

Шопенгауэр полагает, что воля играет ту же, хотя и не столь очевидную роль, и в растительном мире. Там также все представляет стремление, желание, бессознательное вожделение. Верхушка дерева, желающая света, стремится постоянно расти в вертикальном направлении, если только не находит его в ином. Корень, желающий влажности, находит ее часто путем самых длинных обходов. Семя, брошенное в землю для произрастания, всегда пустит стебель вверх, а корень вниз, какое бы мы ни дали ему положение. Грибы творят поразительные вещи, настоящие чудеса: образуют щели в стенах и трещины в камнях, чтобы только достигнуть света. Съедобный клубень Пармантье, произрастая в погребе, неизменно направляет свой ствол к свету. Ползучие растения ищут опоры и делают видимые усилия, чтобы её достигнуть и к ней прислониться. Итак, подытоживает Шопенгауэр, здесь, как и в животном мире, все сводится к воле, к той элементарной воле, которая называется возбудимостью. Между возбудимостью и способностью определяться сознательными мотивами нет существенной разницы, ибо мотив точно так же вызывает возбуждение, которое заставляет волю действовать. Растение ищет солнца вследствие возбуждения, животное точно так же. Только животное, одаренное зачатками понимания, знает, какое действие на его тело окажет солнце.

По мнению Шопенгауэра, рассматриваемая в своих проявлениях, воля отличается той особенностью, что ее труднее всего признать на обеих оконечностях творения, т. е. с одной стороны в человеке, с другой в минеральном царстве. Каждое растение, каждое животное отличается своим определенным характером, так что мы заранее знаем, как нам держаться относительно него. Имея дело с собакой, кошкой, лисицей, мы наперед знаем, что собака будет верной, кошка фальшивой, лисица хитрой. Мы с достоверностью предвидим, что кактус будет желать сухой почвы, незабудка – почвы влажной. Мы знаем, в какое время то или иное растение пускает листки, когда оно цветет и дает плоды. Но в человеке и в минерале, на вершине и в основании творения, характер покрыт таинственностью. Мы, отмечает Шопенгауэр в «Мире как воле и представлении», не можем его открыть путем прямого наблюдения, и чтобы его познать, мы должны употребить продолжительный опыт. Исследование это особенно трудно в случае с человеком, который умеет скрывать свой характер, представлять в ложном свете направление своей воли. Тем не менее, и в человеке есть ясно выраженные черты, наклонности, направления, и в минеральном царстве тоже существуют постоянные наклонности. Магнитная стрелка неизменно направляется к северу. Тело падает всегда в вертикальном направлении, и мы называем это законом тяготения. Жидкая материя повинуется тому же закону, стекая по наклонной плоскости. Одно вещество правильно расширяется под влиянием теплоты и сжимается под влиянием холода, другое кристаллизируется под влиянием других веществ, с которыми оно находится в соприкосновении. Преимущественно в химии можно наблюдать эти постоянные воли, эти симпатии и антипатии, проявляющиеся поразительным образом. Возражают, замечает Шопенгауэр, что это значит одушевлять природу, но если природа произвела человека, то разве она создала его не посвоему образу? Поэтому-то наш язык инстинктивно и сохранил в целом ряде характерных выражении ту истину, что воля лежит в основании всех вещей. Мы говорим: вода кипит (форма активная); огонь не хочет гореть; скрученная верёвка стремится раскрутиться; углерод жаден к кислороду. Это вовсе не образы, метафоры. Это – выражения, которые нужно понимать буквально.

Итак то, что элеаты называют παί πάν, Спиноза – субстанцией, Шеллинг – абсолютным, Шопенгауэр называет волей. Но, подобно пантеистам, он отрицает, что это начало личное. Для него воля есть только сила, создающая определенные существа, живущие в пространстве и времени. Воля есть те, что, ещё не быв, стремится к существованию, становится бытием, объективируется в индивидуальныхсуществованиях. Воля сама по себе не подчинена законам пространства и времени, и не может быть познана. Но проявления её находятся во времении пространстве, которые вместе образуют principium individuationis. По крайней мере, интеллект воспринимает эти явления, как находящиеся друг подле друга и следующие одно за другим.

Шопенгауэр утверждает, что последовательность феноменов всеобщей воли во времени происходит по неизменным законам и сообразно тем неизменным типам, которые Платон назвал Идеями. Эти Идеи или постоянные формы, в которых объективируется мировая воля в одном и том же роде, образуют постепенную лестницу от самого элементарного существа до существа самого совершенного. Они независимы от времени и пространства, вечны и неизменны, как сама воля, тогда как индивидуумы становятся, но никогда не бывают (т. е. не существуют вечно и неизменно). Низшие идеи или элементарные ступени проявления воли – это тяжесть, непроницаемость, твердость, жидкость, эластичность, электричество, магнетизм, химическое сродство. Высшие ступени проявляются в мире органическом, и серия их заканчивается в человеке. Каждая ступень волевого феномена борется с другой из-за материи, пространства и времени. Отсюда, по Шопенгауэру, и возникает та борьба за существование, которая характеризует природу. Каждый организм представляет Идею, копией которой он является, но только после вычета количества силы, потраченной на то, чтобы осилить низшие Идеи, оспаривавшие у него материю и жизнь. Смотря по тому, насколько организму удается подчинить силы природы, составляющие низшие ступени жизни, он представляет более или менее совершенное выражение той Идеи, которую он отражает и более или менее приближается к тому, что в роде называется красотой.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/philoso...a-shopengauera
Этика Шопенгауэра основывается на положении о том, что в борьбе мировых сил должно явственно ощущаться стремление первоосновы всего бытия – воли – возвратиться к своему истинному, бессознательному бытию. Оно выражается на фоне скорби, боли и страданий, господствующих в жизни. По мнению Шопенгауэра, истинное содержание жизни – постоянная борьба воли, в которой она, томясь, стремится к покою своего бессознательного бытия. Мир, как арена этой борьбы, в противоположность мнению Лейбница, – не лучший, а худший из всех миров. Влечение воли возвратиться к своему общему бытию более всего обнаруживается, согласно Шопенгауэру, в двух явлениях: в процессе размножения, в котором индивид стремится воспроизвести общее, род; и в сострадании, источнике всякой морали, где индивид в подобных ему тварях сознает себя родом. Чем более человек отрешается от своей индивидуальности и возвышается ко всеобщему, тем более он освобождается от житейских страданий – вот основной пункт этики Шопенгауэра.

Он говорит, что это освобождение может совершаться двум путями. Первый путь представляет собой возвышение над страданием через искусство, которое, будучи символическим изображением общего объективирования воли, в погружении духа в бытие и чистом беспристрастном его созерцании дает возможность забыть житейские невзгоды. Второй – освобождение от страдания через отрицание воли к жизни. Относительно оно осуществляется в аскетизме, а совершенно – в добровольном отречении от жизни, в самоубийстве.

Воля есть беспрерывное хотение бытия, и из этого-то хотения непрерывно рождается мир явлений. Пока будет существовать воля, будет существовать и вселенная. Индивидуумы рождаются и умирают, говорит Шопенгауэр, но воля, хотение, их порождающее, вечна подобно Идеям, по образу которых она их создаёт. Рождение и смерть касаются не самой воли, а только её проявлений. Сущность нас самих, воля не умирает. Религия индусов, греков и римлян, по-видимому, выражает эту мысль в тех веселых сюжетах – празднествах, танцах, браках, которыми она украшает саркофаги. Смерть, по взгляду Шопенгауэра, не есть факт печальный; напротив. Подобно рождению, она есть следствие всеобщего порядка. Но если тот факт, что мы заключаем в себе частицу общей воли, неумирающее начало, с одной стороны, утешителен, так как гарантирует нам до известной степени бессмертие, то с другой он крайне прискорбен для тех, кто хотел бы освободиться от бедствий существования с помощью самоубийства. Так как смерть уничтожает один лишь феномен, то есть тело, а вовсе не самую душу, т. е., всеобщую волю, то самоубийство освобождает меня только от моего «существования в явлении», а вовсе не от меня самого.

Воля есть неиссякаемый источник всякой жизни, но также и мать всех бедствий. Страдания наши происходят не столько из действительного положения вещей, сколько из этического идеала, к которому воля стремится, никогда его не достигая. Вследствие этого происходит то, что человек, способный воспринимать идеалы, страдает бесконечно сильнее, нежели животное, которое к этому неспособно. Воля к жизни (эгоизм) пользуется для своего удовлетворения убийством, кражей, ложью, но также и трудом, экономией. Поэтому труд, упорное прилежание, бережливость – все это только утонченный эгоизм, плод воли к жизни. Это тоже утверждения эгоизма, но только более утонченные. Положительной добродетели нет, ибо в основании всего того, что обычно называется добродетелью и этикой, мы находим эгоизм, волю к жизни и к наслаждению.

Единственный путь, ведущий к истинной этике, согласно Шопенгауэру, состоит в том, чтобы воля, убежденная разумом в бесплодности жизни и её удовольствий, обратилась на самое себя, отринула себя, отказалась от желания бытия, жизни, наслаждений. Учение об утверждении и отрицании воли составляет сущность христианства, буддизма и всякой подлинной морали. По учению христианства, как и по учению Будды, человек вступает в жизнь грешным (первородный грех). Он представляет собой плод двух слепых страстей, ибо брак, как это прямо утверждает апостол Павел, есть только уступка для тех, чья воля недостаточно сильна, чтобы сломить самое себя. Продолжение рода есть зло – это доказывает чувство стыда, сопровождающее эту сферу, – и не родиться было бы лучше, чем вступить в этот мир вожделений и страданий: таков, по Шопенгауэру, смысл догмата о первородном грехе и о сверхъестественном, воплощении Спасителя. Сознание посредством разума, что все наши желания одна лишь суета, вот что христианство называет действием благодати. Отсюда и проистекает всё, что составляет истинную этику, – наша любовь к справедливости, милосердие к ближним, отречение от самих себя и от своих желаний и, наконец, абсолютное отрицание всякого хотения (возрождение, обращение, освящение). Иисус есть тип человека, понимающего свою участь. Провозглашая на основе этого понимая настоящий этический идеал, он добровольно жертвует своим телом, которое является утверждением его воли, он заглушает в себе волю к жизни, чтобы Святой Дух, т. е. дух отречения и жертвы вошёл в мир.

В безбрачии, обетах, постах, милостыне и прочих цепях, налагаемых религиозной этикой на волю, католицизм, по мнению Шопенгауэра, остался более, чем протестантизм, верным духу Евангелия. Христианство истинно во всех этических учениях, которые оно заимствует у арийского востока, особенно в учении о принесении в жертву собственной воли – учении, составляющем истинную и бессмертную сущность религии Иисуса и Будды. Христианство ложно во всем, что есть в его этике иудейского.

Антипатия Шопенгауэра к евреям и иудаизму равняется только его ненависти к Гегелю и «профессорам философии». Она, впрочем, согласна с его буддистским началом «отречения от существования», как сущностью этики». Если человек тем более нравственен, чем более он отрекается от самого себя и от своей воли, то нет расы безнравственнее израильской: изо всех наций она самая живучая.

[CALEND.RU]

http://www.calend.ru/person/1481/
Артур Шопенгауэр
немецкий философ
22 февраля 1788
229 лет назад
— 21 сентября 1860
157 лет назад

Артур Шопенгауэр
«Не будь на свете книг, я давно пришел бы в отчаяние…», – сказал он как-то. Любимым занятием Шопенгауэра было чтение. Его библиотека насчитывала 1375 книг. Артур Шопенгауэр (нем. Arthur Schopenhauer) родился 22 февраля 1788 года в Данциге (ныне Гданьск). В 1799 году он поступил в частную гимназию Рунге, где обучались сыновья самых знатных граждан, готовясь к занятиям коммерцией, а через четыре года продолжил свое обучение в Уимблдоне (Великобритания). В 1805 году Артур начинает работать в конторе торговой компании в Гамбурге. На этом его образование не закончилось. Два года он посвящает подготовке и в 1809 году поступает на медицинский факультет Геттингенского университета, а несколько позже переходит на философский факультет. Артур в совершенстве владел английским, французским, итальянским и испанским языками.
В 1811 году Артур переезжает в Берлин, там посещает лекции Фихте и Шляйермахера. А в 1812 году Йенский университет заочно удостаивает его звания доктора философии. Свой основной труд «Мир как воля и представление» Артур Шопенгауэр завершает в 1819 году, и вскоре он получает звание доцента. Начинается его преподавательская карьера в Берлинском университете. В 1839 году Шопенгауэр получил премию Королевского норвежского научного общества за конкурсную работу «О свободе человеческой воли». В 1844 году вышло второе издание его работы «Мир как воля и представление», некоторые главы которой стали очень известными. С 1851 года, после издания «Афоризмов житейской мудрости», он получил публичное признание. В последнее десятилетие жизни Артур Шопенгауэр стал известным, и у него появилось много учеников. В 1859 году было издано продолжение «Мира как воли и представления», а в 1860 – «Двух основных идей этики». Артур Шопенгауэр умер от пневмонии 21 сентября 1860 года во Франкфурт-на-Майне.

© Calend.ru

[Great_philosophers]

http://great_philosophers.academic.r...82%D1%83%D1%80
Шопеигауэр Артур
(1788-1860) немецкий философ, один из первых представителей иррационализма.

Родился в Данциге. В 1793 г. семья переехала в Гамбург, где Шопенгауэр должен был готовиться стать коммерсантом, пойдя по стопам своего отца. Вначале он действительно вел коммерческие дела, но после смерти отца отказался от этой работы и стал заниматься интеллектуальной деятельностью. В Геттингенском университете изучал медицину, но потом его привлекла философия. Свою докторскую диссертацию «О четверояком корне закона достаточного основания» он закончил в 1813 г. Его главная работа «Мир как воля и представление» была опубликована в 1818 г.

Шопенгауэр испытал воздействие Платона, Шеллинга и особенно Калта, которого очень высоко ценил. Философия Шопенгауэра - своего рода реакция на философию Гегеля.

По мнению Шопенгауэра, сущность личности составляет воля, независимая от разума. Эта воля есть слепое хотение, неотделимое от телесного существа, а именно человека. Она представляет собой проявление некой космической силы, мировой воли, составляющей истинное содержание всего сущего.

Учение Шопенгауэра можно характеризовать как волюнтаризм. Шопенгауэр следует Канту в различении «вещи-в-себе» и явления. Для него вещь в себе познаваема, она и представляет собой волю. «Воля» - это начало любого бытия, она порождает явления, или «представления». Одновременно порождаются и «объект», и субъект, которые не могут существовать друг без друга.

Завершение развития высших форм органической жизни - человек. Человеческое познание возникает как вспомогательное орудие действия. «Мир как представление» возникает вместе с сознанием. Ему присущи все формы: субъект и объект, пространство и время, множество отдельных вещей, причинная связь.

Воля, представляя собой «вещь в себе», открывается субъекту познания, но условием этого выступает наше тело как проявление воли, в силу чего человек и имеет индивидуальность. В то же время Шопенгауэр отвергал солипсизм как философию сумасшедших.

Познание существует, согласно Шопенгауэру, в двух формах: непосредственное, интуитивное (познание рассудка) и отвлеченное, рефлексивное (познание разума). Интуитивное познание Шопенгауэр считал главным, на нем покоится рефлексивное познание.

Наука для Шопенгауэра представляет собой деятельность, которая служит воле. Интересы воли - это практические интересы, в удовлетворении этих интересов и состоит цель науки. Лишь созерцание выступает совершенным познанием, которое свободно от интересов воли и не имеет отношения к практике.

Областью созерцания является не наука, а различные виды искусства, опирающегося на интуицию. Интуиции мир открывается как «воля», как неустанное стремление, в котором происходят борьба и раздвоение. Истинное познание, как интуиция, как искусство, доступно только гению. Искусство основывается на незаинтересованном созерцании. Высшее из искусств - это музыка, которая направлена не на отражение идеи, а на непосредственное выражение самой воли.

Все высказанное позволяет Шопенгауэру сформулировать учение о свободе и необходимости. Воля, будучи «вещью-в-себе», свободна, в то время как мир явлений обусловлен необходимостью и подчиняется закону достаточного основания. Человек как одно из явлений тоже подчиняется закономерностям эмпирического мира. Поэтому характер человека должен реагировать на мотивы, побуждающие его к действиям, человек - это раб своего характера. Однако Шопенгауэр отвергает фаталистические выводы из этих рассуждений, так как событие предопределено не само по себе, а цепью причин, которые предшествуют данному явлению.

Жизнь человека Шопенгауэр рассматривает в категориях желания и удовлетворения. По своей природе желание - это страдание, и так как удовлетворение желания скоро насыщает человека, то он уже не стремится удовлетворить свое желание и, если достигает его, то это не дает ему возможности насладиться достижением своей цели. Таким образом, удовлетворение потребности приводит к пресыщению и скуке, возникает отчаяние. Счастье это не блаженное состояние, а только избавление от страдания, но это избавление сопровождается новым страданием, скукой.

Страдание - это постоянная форма проявления жизни, человек может избавляться от страдания лишь в конкретном его выражении. Таким образом, в мире господствует неискоренимое зло, счастье иллюзорно, а страдание неотвратимо, оно коренится в самой «воле к жизни».

Поэтому для Шопенгауэра оптимизм - это просто насмешка над страданиями человека. В свое время Лейбниц называл существующий мир наилучшим из возможных миров, сформулировав теорию оптимизма. Шопенгауэр наоборот называл существующий мир «наихудшим из возможных».

Путь избавления от зла Шопенгауэр видит в аскетизме, который наступает, когда человек приходит к тому, что наряду с жизнью уничтожается и мировая воля, так как тело является проявлением воли. Раз уничтожается воля, то уничтожается и весь остальной мир, так как субъекта без объекта не существует.

Шопенгауэр был сторонником полицейского государства, применяющего насилие. Он полагал, что государственные акции направлены против вредных следствий, которые проистекают из многих эгоистических действий людей.

Пессимистическая философия Шопенгауэра при его жизни не пользовалась успехом. Когда Шопенгауэр назначил свою лекцию одновременно с Гегелем, к нему никто не пришел. Воззрения Шопенгауэра получили распространение только во второй половине XIX в., послужив источником формирования философии жизни. В это время своего рода философской модой становятся пессимизм и скептицизм. И Шопенгауэр превращается во властителя дум.

Шопенгауэр оказал влияние на Р. Вагнера, Э. Гартмана, Ф. Ницше и др. Он стал предшественником иррационализма, интуитивизма и прагматизма. Но и в настоящее время его сочинения пользуются успехом, особенно «Афоризмы житейской мудрости».

Великие философы: учебный словарь-справочник. — М.: Логос. Л. В. Блинников. 1999.

[Открытая реальность]

http://www.openreality.ru/school/phi...81%D0%B5%D1%80
Артур Шопенгауэр (1788-1860) - немецкий философ. Основное его сочинение - "Мир как воля и представление" (1819-44). Преодоление эгоистических импульсов осуществляется, по Шопенгауэру, в сфере искусства и морали. Высшее из искусств - музыка. Иррационалистическая и пессимистическая философия Шопенгауэра, не пользовавшаяся популярностью при его жизни, получила распространение со второй половины XIX века, явившись одним из источников философии жизни и других концепций. В 1911 году во Франкфурте-на-Майне основано Шопенгауэровское общество.

Для Артура Шопенгауэра, который наряду с Кьеркегором является основоположником иррационализма XIX века, Гегель также был живым и едва ли не главным врагом. Система Шопенгауэра изложена в 4 книгах его основного труда "Мир как воля и представление". У Шопенгауэра основой и животворящим началом всего является не познавательная способность и активность человека, а воля как слепая, бессознательная жизненная сила.

Тем самым в "человеке разумном", в homo sapiens, разум перестал считаться его родовой сущностью; ею становилась неразумная воля, а разум начинал играть второстепенную, служебную роль. Жизнь, жизненная сила, волевое напряжение - вот что вышло на авансцену, оттеснив интеллект, рацио на задний план.

А. Шопенгауэр выражает неклассические идеи с классической ясностью: философия не может быть наукой, ибо подлинная реальность не схватывается мышлением и не выражается в понятиях. Для разума она, как правильно утверждал Кант, – “вещь в себе”. Разум и наука познают одни лишь обработанные интеллектом явления, но не ту подлинную реальность, которая скрыта за ними. Эта реальность, однако, вопреки Канту, познаваема, но иным путём – интуитивно. Реальность не дана и не может быть познана как какой-то объект, но она открывает себя в нас самих, “изнутри”, ибо мы сами и есть реальность, но в подлинных, алогических глубинах своего бытия.

Это подлинное в человеке обнаруживается в искусстве в большей мере, чем в науке. Шопенгауэр говорит, что "обыкновенный человек, этот фабричный товар природы" не способен на незаинтересованное созерцание так же, как и ученый, и только гений способен на это. Искусство есть создание гения, и гений возможен только в искусстве. Искусство воспроизводит постигнутые чистым созерцанием вечные идеи. Согласно Шопенгауэру, высшее из искусств - это МУЗЫКА, имеющая своей целью уже не воспроизведение идей, а непосредственное отражение самой воли.

Наука, по мнению Шопенгауэра, – принципиально заинтересованное, “корыстное”, субъективное знание, которое любую реальность хочет превратить в “объект”, т.е. сделать предметом деятельности субъекта, использовать его в интересах субъекта, для удовлетворения его потребностей. Иначе говоря, – сделать орудием воли. Поэтому суть науки (интеллекта вообще) – техника, расчёт, манипуляции. Именно поэтому она и познаёт одни лишь “явления” (природу), т.е. “объективации воли”. Отсюда следует, далее, что всякого рода методами науки могут быть познаны также лишь явления, а подлинная реальность никаким рациональным методам недоступна.

Это – суть философии Шопенгауэра, его основной тезис. Подлинная реальность, скрытая за всеми явлениями природы и данная в интуиции, в непосредственном знании – воля. Воля и есть “вещь в себе”, “мир в себе”, как он есть. Человек “в себе”, как он есть, также – ничем не обусловленная, слепая и бессмысленная воля, жаждущая удовлетворения, но никогда его не находящая.

Функция интеллекта (науки, разума) состоит в том, чтобы, удовлетворяя бессмысленное влечение воли, закрывать истину, рисовать красивые иллюзии (порядок, целесообразность, мораль, прогресс, справедливость, закон, логика и т. д.). Шопенгауэр – классик философского пессимизма: жизнь, как она есть поистине, ужасна, потому что слепа, неразумна, бессмысленна, абсурдна, наполнена неутолимыми желаниями и страданием. Шопенгауэр проповедует квиетизм, идеал недеяния, безразличия, нирваны, ибо всё бессмысленно: не к чему стремиться, не за что бороться.

От Шопенгауэра перешли в XX в. и стали в нём популярными многие идеи: дуализма науки и философии; расширения понятия опыта при помощи интуиции; примата воли, жизни над интеллектом, над понятием, примата бессознательного, слепого начала в человеке над сознанием; трагизма, абсурдности, бессмысленности, иррациональности жизни; необходимости синтеза Запада (формы) и Востока (полноты мистических интуиций) и др.

Шопенгауэр является прямым предшественником философии жизни, основными представителями которого являются Ницше, Дильтей, Зиммель, Шпенглер, Бергсон и др.

[Артур Шопенгауэр]

https://ru.citaty.net/avtory/artur-shopengauer/

„Кто не любит одиночества, не любит и свободы.“