*305. Вторая мировая война-3

[Николай Герасимович Кузнецов]

Гитлеровцы не могли все время держать свой совершенно секретный план «Барбаросса» запертым в сейфах генерального штаба. План надо было осуществлять, давать конкретные директивы нижестоящим штабам. Немецкие генералы должны были торопиться. Время не ждало.

В соответствии с «Барбароссой» гитлеровцы готовили против СССР огромную армию и флот. Германия договаривалась о взаимодействии со своими союзниками. Как уже рассказывалось, еще в начале 1941 года немцы совершили ряд грубых нарушений нашего воздушного пространства на Балтике и в районе Мурманска. Немецкие самолеты «ошибались» все чаще и норовили летать над нашими базами, аэродромами и береговыми батареями. В конце января мне стало известно об интересном разговоре японского военно-морского атташе Ямагути с начальником отдела внешних сношений ВМФ. Ямагути перед тем только что вернулся из Берлина и настойчиво добивался приема в нашем наркомате. Прибыв в отдел внешних сношений, он как бы доверительно стал делиться своими берлинскими впечатлениями.

— Немцы очень недовольны Италией,— говорил он.— Один друг по «оси» осрамился.

Ямагути имел в виду поражения итальянской армии в войне против Греции. Муссолини развязал эту войну, рассчитывая легко захватить большую часть Балканского полуострова. Он спешил перебежать дорогу Гитлеру, который тоже зарился на Балканы. Но Муссолини переоценил свои силы. Маленькая Греция дала ему мужественный отпор и отбросила итальянские армии в глубь Албании. Там они и топтались не в состоянии изменить положение.

— А как Германия думает помочь Италии? — поинтересовался начальник отдела внешних сношений.

— Гитлер будет искать развязки в другом месте — на Востоке,— заявил Ямагути.

Тут же он пояснил, что имеется в виду движение на проливы — Босфор, Дарданеллы и дальше — на колониальные владения Англии. Японский атташе явно хотел отвести нам глаза. Дескать, не обращайте внимания на то, что немцы подбираются к Болгарии, это направление не против вас. Но тут же почему-то оговорился:

— Не исключено столкновение между Берлином и Москвой. 30 января мы официально донесли об этом любопытном разговоре заместителю Председателя Совнаркома К.Е.Ворошилову.

В то время я взял себе за правило собирать в отдельной папке все мелкие, но подозрительные факты поведения немцев, чтобы при случае докладывать лично Сталину. О более крупных фактах мы сразу же сообщали письменно.

В начале февраля одно за другим поступило несколько сообщений о том, что в болгарские порты Варну и Бургас прибывают немецкие военные специалисты, доставляются береговые орудия и зенитные пушки. 7 февраля я письменно сообщил об этом И.В.Сталину и Председателю Совнаркома В.М.Молотову.

Невольно приходилось сопоставлять новые факты с тем, что говорил японский атташе. Конечно, этот опытный разведчик не собирался предупреждать нас об опасности. Скорее всего, он хотел усыпить наше внимание: немцы, мол, целятся не на Москву, а на владения Великобритании. Но это выглядело слишком наивным. В самом деле! Если бы немцы обосновались только в Варне и Бургасе! Однако они проявляли не меньшую активность в Румынии, которая, как известно, ближе к нашим южным границам, чем к Турции. Они стали перебазировать свои войска в Финляндию, а ведь та не имела никакого отношения к походу на Грецию или, скажем, на Египет. Попросили разрешения у Швеции на транзит своих частей через ее территорию и, кстати, получили его.

Вести о передвижении немецких войск по Финляндии, Румынии и Болгарии все чаще появлялись в сводках Главного морского штаба. По твердо установившемуся порядку мы ежедневно посылали эти сводки в Генеральный штаб. Но то, что становилось известно морякам, относилось прежде всего к морям, портам и побережью. Генеральный штаб, видимо, знал и многое другое — из иных источников.

В конце января 1941 года из разговора с начальником Генерального штаба К.А.Мерецковым я понял, что в Наркомате обороны озабочены положением на границах. Готовилась очень важная директива, нацеливающая командование округов и флотов на Германию как на самого вероятного противника в будущей войне.

Директива вышла 23 февраля. Конечно, поздно — до войны оставалось около четырех месяцев. Однако и за такой срок можно было успеть сделать еще многое. В это время кроме общей директивы особенно требовались указания о повышении готовности. Но пока директива готовилась, произошла смена начальников Генерального штаба.

К.А.Мерецков, как говорили, после неудачной оперативной игры был освобожден, его место занял Г.К.Жуков.

Ни правительство, ни Генеральный штаб не установили строгого контроля за тем, как выполняется директива на местах, а там, чувствуя прохладное отношение наверху, тоже не спешили.

В конце февраля и начале марта немецкие самолеты снова несколько раз грубо нарушили советское воздушное пространство.

Они летали с поразительной дерзостью, уже не скрывая, что фотографируют наши военные объекты. Командующие флотами с беспокойством сообщали, что гитлеровцы просматривают их главные базы.

— Как быть? — спрашивали меня.

Я предложил Главному морскому штабу дать указание флотам открывать по нарушителям огонь без всякого предупреждения. Такая директива была передана 3 марта 1941 года. 17-18 марта немецкие самолеты были несколько раз обстреляны над Либавой. Что же делать, если агрессор наглеет? Уговорами его не приведешь в чувство.

В последние предвоенные недели, когда немецкие самолеты стали особенно нагло появляться не только над отдельными объектами, но и над главными базами — в частности над Полярным,— я снова распорядился открывать по ним огонь, приказав такие случаи особо выделять в оперсводках для Генерального штаба. Не припомню, докладывал ли я устно об этом И.В.Сталину или В.М.Молотову, но, перечитывая сейчас донесения с флотов, нахожу среди них доклады, и в частности от командующего Северным флотом А. Г.Головко, о том, что зенитные батареи открывают огонь по немецким самолетам, летающим над нашими базами. Кстати говоря, Сталин, узнав о моем распоряжении, ничего не возразил, так что фактически в эти дни на флотах уже шла война в воздухе: зенитчики отгоняли огнем немецкие самолеты, а наши летчики вступали с ними в схватки на своих устаревших «чайках». Формулу «Не позволять чужим самолетам летать над нашими базами и вместе с тем не поддаваться провокациям» они понимали правильно: глупо заниматься уговорами бандита, когда он лезет в твой дом.

После одного из таких случаев меня вызвали к Сталину. В кабинете кроме него сидел Берия, и я сразу понял, откуда дует ветер.

Меня спросили, на каком основании я отдал распоряжение открывать огонь по самолетам-нарушителям.

Я пробовал объяснить, но Сталин оборвал меня. Мне был сделан строгий выговор и приказано немедля отменить распоряжение. Пришлось подчиниться.

Главный морской штаб дал 29 марта директиву: «Огня не открывать, а высылать свои истребители для посадки самолетов противника на аэродромы».

Результаты нетрудно было предвидеть. Немцы, чувствуя, что мы осторожничаем, стали вести себя еще более вызывающе. 5 апреля очередной фашистский разведчик появился над Либавой. В воздух поднялись наши истребители. Они начали «приглашать» фашиста на посадку. Он, конечно, не подчинился. Наши самолеты дали, как требовало того предписание, двадцать предупредительных выстрелов. Разведчик ушел, а германское посольство в Москве заявило протест: дескать, обстреляли мирный самолет, летавший «для метеорологических наблюдений».

Выдавать шпионские полеты за «метеорологические» придумали давным-давно. Послевоенные нарушители границ в этом смысле неоригинальны.

Недружелюбные действия немцев, частые нарушения нашего воздушного пространства вызывали беспокойство среди краснофлотцев и командиров. В политдонесениях с флотов все чаще сообщалось, что люди с тревогой говорят о возможности войны.

В конце апреля или в самом начале мая ко мне зашел начальник Главного управления политпропаганды ВМФ И.В.Рогов.

— Как быть с разговорами о готовящемся нападении немцев на Советский Союз?

Иван Васильевич был человеком требовательным и строгим. Но тут он чувствовал себя неуверенно: знал, что происходит на морях и границах. Наедине мы не раз обменивались мнениями, и Рогов, как и я, высказывал свою озабоченность. Ему, конечно, были известны меры, которые принимал наш наркомат. А официальные сообщения в печати носили подчеркнуто успокоительный характер. Что же делать политработникам, как разговаривать с людьми?

Вопрос, поставленный Роговым, был весьма щекотливым. Посоветовавшись, мы решили: надо дать политорганам указание повышать готовность, разъяснять морякам, что фашистская Германия — самый вероятный наш противник. На кораблях, в соединениях эти указания восприняли без кривотолков.

На флотах в последние предвоенные дни мы изо всех сил стремились завершить работы по повышению боевой мощи. Чтобы быстрее ввести в строй береговые батареи, разрешали ставить их не на постоянные фундаменты из бетона, а на деревянные. Новые аэродромы включали в число действующих еще до полного окончания строительства взлетных полос. В ускоренном порядке соединенными усилиями моряков, артиллеристов и инженерной службы создавалась оборона военно-морских баз с суши, независимо от того, лежала ли ответственность за нее на флоте или на сухопутных войсках. Чтобы нас не застали врасплох, мы вели постоянную разведку самолетами и подводными лодками на подходах к базам с моря. Около баз выставляли усиленные дозоры. Флоты ускоряли перевод кораблей в первую линию, то есть повышали их боеспособность.

Обо всех этих мерах предосторожности я, как правило, докладывал, но не слышал ни одобрения, ни протеста. Обращаться же за письменным разрешением избегал, зная, как часто наши доклады остаются без ответа.

Все меры, предпринимаемые на флотах, мы излагали в оперативных сводках Главного морского штаба. Сводки ежедневно направляли в Генеральный штаб, что я и считал достаточным.

А обстановка все ухудшалась и ухудшалась. В мае участились не только нарушения воздушного пространства. Из различных источников мы узнавали о передвижениях немецких войск у наших

границ. Немецкие боевые корабли подтягивались в восточную часть Балтийского моря. Они подозрительно часто заходили в финские порты и задерживались там. Балтийский театр беспокоил нас больше всего: флот, недавно получивший новые базы, переживал период становления. Надо было укрепить эти базы с моря, усилить их тылы.

Опять возник вопрос о Либаве. Как я уже писал раньше, скученность кораблей в этой базе нас беспокоила и раньше. Но теперь, в обстановке надвигающейся военной грозы, требовалось предпринимать решительные меры. Необходимо было перевести часть кораблей оттуда, но мы знали, что И.В.Сталин смотрел на дело иначе. Решили обсудить вопрос официально на Главном военном совете ВМФ в присутствии А.А.Жданова.

Андрей Александрович приехал за полчаса до заседания. Войдя в мой кабинет, прежде всего спросил:

— Почему и кого вы собираетесь перебазировать из Либавы? Я развернул уже приготовленную подробную карту базирования кораблей.

— Тут их как селедок в бочке. Между тем близ Риги — прекрасное место для базирования. Оттуда корабли могут выйти в любом направлении.

— Послушаем, что скажут другие,— ответил Жданов. На совете разногласий не было. Все дружно высказались за перебазирование отряда легких сил и бригады подводных лодок в Рижский залив. Так и решили.

— Нужно доложить товарищу Сталину,— заметил А. А. Жданов, прощаясь.

А. А. Жданов, бесспорно, помогал флоту, но в то же время в решении некоторых вопросов ограничивал наши права.

— Я ведь не обычный член Главного совета,— заметил он однажды, когда я не известил его об одном из своих решений.

Этим он хотел подчеркнуть и свои контрольные функции в нашем наркомате. Выполняя эти функции, Жданов не всегда брался отстаивать нашу позицию, если она расходилась с мнением верхов. Так, он не поддержал меня, когда я возражал против посылки подводных лодок в глубь финских шхер к порту Або, не высказался в защиту точки зрения моряков, когда Сталин предложил базировать линкор в Либаве.

На этот раз я, кажется, убедил Андрея Александровича в том, что корабли целесообразно перебазировать в Усть-Двинск. Жданов предложил мне написать об этом Сталину, но не захотел говорить с ним сам. А дело-то было спешное.

Я сразу же направил письмо, но ответа не получил. Так случалось нередко. Поэтому, направляясь в Кремль, я постоянно держал при себе папку с копиями наших писем. В кабинете И. В. Сталина, улучив момент, раскрывал ее: «Вот такой-то важный документ залежался. Как быть?»

Часто тут же на копии накладывались резолюции. На этот раз я напомнил о своем письме и решении Главного военного совета ВМФ о перебазировании кораблей. Сталин, правда, резолюции писать не стал, но устно дал свое согласие.

Вернувшись к себе в наркомат, я первым делом позвонил командующему Балтфлотом: — Действуйте, разрешение получено...

Беспокоились мы и о Таллине — главной базе Балтийского флота. Расположенный в Финском заливе, Таллинский порт был плохо защищен от нападения с севера. К тому времени рейд еще не успели оборудовать хорошими бонами и сетями, а на нем ведь стояли два линкора. Посоветовавшись с начальником Главного морского штаба и командующим флотом, решили перебазировать линкоры в Кронштадт. Всего за несколько дней до войны из Таллина ушел «Марат», а второй линкор, «Октябрьская революция», перебазировался только в июле, когда уже шла война, с большим риском.

Июнь с первых же дней был необычайно тревожным, буквально не проходило суток, чтобы В.Ф.Трибуц не сообщал мне с Балтики о каких-либо зловещих новостях. Чаще всего они касались передвижения около наших границ немецких кораблей, сосредоточения их в финских портах и нарушений нашего воздушного пространства.

На Черном море было относительно спокойнее: дальше от Германии. Но и там нарастала угроза. Об этом свидетельствует, например, приказ комфлота контр-адмирала Ф.С.Октябрьского, отданный в развитие директивы Главного морского штаба:

«В связи с появлением у наших баз и побережья подводных лодок соседей и неизвестных самолетов, нарушающих наши границы, а также учитывая всевозрастающую напряженность международной обстановки, когда не исключена возможность всяких провокаций, приказываю:

1. При нахождении в море всем кораблям особо бдительно и надежно нести службу наблюдения, всегда иметь в немедленной готовности к отражению огня положенное оружие.

2. О всякой обнаруженной подводной лодке, надводном корабле и самолете немедленно доносить с грифом «Фактически».

Слова о возрастающей напряженности в международной обстановке появились в приказе, разумеется, не случайно. На флотах с тревогой следили за развитием событий и просили разрешения принимать практические меры для обеспечения безопасности.

— Как быть, если во время учений около наших кораблей будет обнаружена неизвестная лодка или на опасное расстояние приблизится немецкий самолет?

Такие вопросы комфлоты задавали мне неоднократно.

— Применяйте оружие,— отвечал им и при этом только требовал, чтобы они по ошибке не открыли огонь по своим.

В те дни, когда сведения о приготовлениях фашистской Германии к войне поступали из самых различных источников, я получил телеграмму военно-морского атташе в Берлине М.А.Воронцова. Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны. Среди множества аналогичных материалов такое донесение уже не являлось чем-то исключительным. Однако это был документ, присланный официальным и ответственным лицом. По существующему тогда порядку подобные донесения автоматически направлялись в несколько адресов. Я приказал проверить, получил ли телеграмму И.В.Сталин. Мне доложили: да, получил.

Признаться, в ту пору я, видимо, тоже брал под сомнение эту телеграмму, поэтому приказал вызвать Воронцова в Москву для личного доклада. Однако это не мешало проводить проверки готовности флотов работниками Главного морского штаба. Я еще раз обсудил с адмиралом И. С. Исаковым положение на флотах и решил принять дополнительные меры предосторожности.

[Николай Герасимович Кузнецов]

http://militera.lib.ru/memo/russian/kuznetsov-1/37.html

На июнь было запланировано учение на Черном море. Но международная обстановка так накалилась, что у меня возникло сомнение: не лучше ли отказаться от учения? Поскольку проводить его предполагалось совместно с войсками Одесского военного округа, мы запросили мнение Генерального штаба. Оттуда не сообщили ничего, что дало бы основание изменить наш план. В целях предосторожности мы дали флоту указание держать оружие в полной готовности. Руководить учением выехал начальник Главного морского штаба адмирал И. С. Исаков. Перед отъездом мы с ним договорились, что я немедленно поставлю его в известность, если обстановка примет чрезвычайный характер. Он на месте должен был дать указание командующему применять в случае необходимости оружие.

Выехала на Черное море и группа работников Главного управления политпропаганды во главе с бригадным комиссаром И.И.Азаровым. Он получил инструкцию говорить политработникам прямо: на случай нападения Германии приводится в готовность оружие.

Впоследствии И.И.Азаров расказывал мне, в каком сложном положении он оказался. Выступая перед личным составом крейсера «Красный Кавказ», он говорил о возможности конфликта с гитлеровской Германией и призывал людей быть бдительными. А через два дня на корабле приняли сообщение ТАСС от 14 июня, категорически отвергавшее слухи о возможности войны, объявлявшее их провокационными. К Азарову обратился командир «Красного Кавказа» А.М.Гущин с просьбой снова выступить перед людьми и разъяснить, чему же верить.

Азаров решил от своей позиции не отступать. Он ответил командирам и матросам, что сообщение ТАСС носит дипломатический характер и направлено к тому, чтобы оттянуть столкновение, выиграть время для подготовки. А наше дело — военных людей — быть всегда начеку. Команда корабля отнеслась к его заявлению понимающе и сочувственно. Это сообщение ТАСС от 14 июня звучит особенно нелогично теперь, когда мы знаем, как отреагировал на него Гитлер. 17 июня, то есть буквально через три дня, он отдал приказ начать осуществление плана «Барбаросса» на рассвете 22 июня 1941 года. Просматривая сводки с флотов, можно убедиться в повышенной активности немцев на море именно с этого рокового числа — 17 июня. Все мосты были уже сожжены. Непринятие чрезвычайных мер (возможно, вплоть до полной мобилизации) в эти последние тревожные дни было уже недопустимо. Но случилось именно так.

Что ни день, приходили новости, вызывавшие все большую настороженность. Ход событий, как всегда перед развязкой, решительно ускорился. В Главном морском штабе мы вели график, по которому ясно было видно, что немецкие суда все реже заходят в наши порты. Кривая, круто падавшая к нулю, наводила на мысль о плане, составленном заранее и осуществляемом с типично немецкой пунктуальностью. Даже в Таллинском порту, где еще совсем недавно было полно немецких «купцов», грузившихся очень нужным Германии сланцем, оставалось их всего два или три. Как нам стало известно, немецкий военно-морской атташе фон Баумбах обратился к своему начальству за разрешением выехать в командировку на родину. Все это нельзя было считать случайным стечением обстоятельств.

Я пригласил к себе контр-адмирала В.А.Алафузова — он замещал уехав шего на Черное море адмирала И.С.Исакова. Не прервать ли учение в районе Одессы? Но одно соображение удержало нас: флот, находящийся в море в полной фактической готовности, не будет застигнут событиями врасплох. Это было 16 или 17 июня. Уже ползли слухи о том, якобы Черчилль и Рузвельт прислали Сталину телеграммы, предупреждая его о готовящемся нападении немцев.

Я видел И.В.Сталина 13 или 14 июня. То была наша последняя встреча перед войной. Доложил ему свежие разведывательные данные, полученные с флотов, сказал о большом учении на Черном море, о том, что немцы фактически прекратили поставки для крейсера «Лютцов». Никаких вопросов о готовности флотов с его стороны не последовало. Очень хотелось доложить еще о том, что немецкие транспорты покидают наши порты, выяснить, не следует ли ограничить движение советских торговых судов в водах Германии, но мне показалось, что мое дальнейшее присутствие явно нежелательно.

Для меня бесспорно одно: И.В.Сталин не только не исключал возможности войны с гитлеровской Германией, напротив, он такую войну считал весьма вероятной и даже, рано или поздно, неизбежной. Договор 1939 года он рассматривал лишь как отсрочку, но отсрочка оказалась значительно короче, чем он ожидал.

У него, конечно, было вполне достаточно оснований считать, что Англия и Америка стремятся столкнуть нас с Германией лбами. Такая политика западных держав не являлась секретом, и на этой почве у Сталина росло недоверие и неприязнь к ним. Все сведения о действиях Гитлера, исходившие от англичан и американцев, он брал под сомнение или даже просто отбрасывал. Так относился он не только к сообщениям из случайных источников, но и к донесениям наших официальных представителей, находившихся в этих странах, к заявлениям государственных деятелей Англии и Америки.

«Если англичане заинтересованы в том, чтобы мы воевали с Германией, значит, все, что говорится о возможности близкой войны, сфабриковано ими» — таким приблизительно представляется мне ход рассуждений И.В.Сталина.

Он, конечно, понимал, что отрезвить агрессора можно только готовностью дать ему достойный ответ — ударом на удар. Агрессор поднимает кулак, значит, надо показать ему такой же кулак.

Кулаком Гитлера были дивизии, сосредоточенные на нашей границе. Значит, нашим кулаком могли стать советские дивизии. Но совершенно недостаточно только иметь дивизии, танки, самолеты, корабли. Необходима их высокая боевая готовность, полная готовность всего военного организма, всего народа, всей страны.

Убедившись в том, что его расчеты на более позднюю войну оказались ошибочными, что наши Вооруженные Силы и страна в целом к войне в ближайшие месяцы подготовлены недостаточно, И.В.Сталин старался сделать все возможное, что, по его мнению, могло оттянуть конфликт, и вести дело так, чтобы не дать Гитлеру никакого повода к нападению, чтобы не спровоцировать войну.

В те напряженные дни ко мне зашел заместитель начальника Генерального штаба Н.Ф.Ватутин. Он сказал, что внимательно читает наши оперативные сводки и докладывает их своему начальству. Ватутин обещал немедленно известить нас, если положение станет критическим.

Мы решили однако больше не ждать указаний, начали действовать сами. Балтийский флот 19 июня был переведен на оперативную готовность № 2. Это в какой-то мере оберегало его от всяких неожиданностей. На Северном флоте было спокойнее, чем на Балтике, но и его мы перевели на ту же готовность.

18 июня из района учений в Севастополь вернулся Черномоский флот и получил приказ остаться в готовности № 2. Большая часть матросов и командиров кораблей так и не сошла на берег. Многие из них потом еще долгие месяцы не видели своих близких.

За последний предвоенный год мы не раз в учебных целях переводили отдельные соединения или целые флоты на повышенную готовность. Теперь повышение готовности носило иной характер — оно было вызвано фактической обстановкой, и люди на флотах это поняли.

[Игорь Являнский]

https://iz.ru/news/492327

Ветеран СВР России, генерал-майор в отставке Лев Соцков

19 июня 2011, 13:52

ИНТЕРВЬЮ
"Сталин знал точную дату начала войны, но боялся обвинений в ее развязывании"
фото: пресс-служба СВР
Накануне 70-й годовщины начала Великой Отечественной войны Служба внешней разведки рассекретила документы, поступавшие в Кремль с 1938 года по 22 июня 1941-го. Разведданные позволяют сделать однозначный вывод — руководство страны знало о гитлеровском вторжении заранее. Почему не были приняты упреждающие меры? Об этом в интервью «Известиям» рассуждает историк разведки Лев Соцков.

Где вы были 22 июня 41-го?

Я хорошо помню этот день: мы с моими друзьями-подростками в Ульяновске гоняли в футбол, когда по громкоговорителю сообщили о гитлеровском наступлении.

Вы стали составителем сборника «Агрессия». Почему взялись за это трудное дело?

Да, собрать все материалы было сложно. Документы не были обобщены, хранились в оперативных делах агентуры. Оригиналы уничтожались – чтобы не допустить расшифровки. Остались только переводы на русском. Война – это особые годы в истории нашего народа, величайшая трагедия. Не скрою, что немаловажным было и то соображение, что сейчас мы довольно часто сталкиваемся с такими толкованиями, которые можно назвать откровенной фальсификацией.

Как выбирались временные рамки?

Решили, что вся военно-политическая составляющая, которая определила конфигурацию будущей войны, — это период с 1938 года по 22 июня 1941-го.

38-й начался по сценарию Мюнхенского соглашения. Заканчивается сборник информацией, которая поступала вплоть до 22 июня 41-го. Есть еще несколько английских документов, которые слегка выходят за эти рамки.



Какие документы представлены в сборнике?

Они в первую очередь вскрывают закулису европейской политики. Во-вторых, показывают, в какой мере политическое руководство нашей страны было информировано о планах фашистской Германии. В-третьих, показывает, выполняла ли разведка свою функцию по добыванию сведений. Сведения из резидентур публикуются полностью.

До сих пор идут спекуляции относительно того, что разведка докладывала дезинформацию о дате нападения.

Сейчас известно, что Гитлер несколько раз переносил срок наступления – начиная с конца мая 41-го. По каналам разведки действительно шла информация от "подставы" германских спецслужб. С этим источником работал резидент в Берлине Кобулов. После разгрома, который был учинен в 1937—1938 годы, оказалось, что в самый критический момент во главе точки в Берлине оказался брат заместителя Берии. Он пришел с рядовой бухгалтерской работы. Ничего не понимал в разведке. Ему-то и был подставлен немец, который пытался давать дезинформацию. Сообщения этого источника тоже есть в сборнике. Это были умозрительные, общего плана рассуждения, которые резко отличались от остальной информации.

А вот те корректные сведения, которые приходили от надежных источников в аппарате Геринга и Гиммлера (от агентов "Старшины" и "Корсиканца"), были полезными и достоверными. Наши люди сработали надежно.

17 июня начальник внешней разведки Фитин лично докладывал вопрос о предстоящем нападении Сталину. На прием он прибыл вместе с наркомом Меркуловым. Вы понимаете: когда начальник разведки докладывает информацию лично и ручается за ее достоверность, он отвечает за свои слова головой. Он, в частности, сообщил, что, по данным от нашего агента в штабе ВВС Германии, все приготовления к вторжению закончены и вермахт находится в режиме ожидания. Это может случиться завтра или через пару дней.

Но ведь была и абсолютно точная информация?

Да, наш источник из аппарата Гиммлера – "Брайтенбах" – назвал точную дату, 22 июня. Есть и такая весьма впечатляющая телеграмма из Рима (публикуется тоже впервые). Получена она была 19, а расшифрована и доложена 20 июня. Ее содержание: посол Италии в Берлине проинформировал Муссолини, что его пригласили к руководству вермахта и сообщили, что вторжение на советскую территорию произойдет в период с 20 по 25 июня.

Когда стали поступать конкретные сведения о нападении?

Информация по нарастающей шла с января 41-го. Сначала докладывалось о аэрофотосъемке наших военных и промышленных объектов, которую немцы производили с территории Польши, Финляндии, Норвегии. Использовалась техника высокого разрешения. Наш источник в главном штабе люфтваффе докладывал, что снимки великолепные и они преобразуются в материал для определения целей бомбардировок. Главными объектами были железнодорожные узлы. Если посчитать, то было получено около 30 весьма серьезных донесений. И все они в каком-то виде были доложены наверх. «Старшина», который прекрасно разбирался в применении бомбардировочной авиации, даже давал рекомендации, какие ответные меры следует предпринять. Например, какие германские объекты в первую очередь следует подвергнуть бомбардировке. Но когда писали бумаги в Кремль, то эти рекомендации ушли.

Откуда еще поступали заслуживающие внимания сведения?

Из НКГБ Украины и Белоруссии. Потому что основной удар немцы готовили по будущему Западному фронту. На самом деле это был серьезный просчет нашего военно-политического руководства. Ожидали, что главный удар будет направлен на Украину – там руда, уголь, нефть, хлеб. Но Гитлер решил иначе: основной удар группой армий «Центр» был нанесен по Белоруссии. Поэтому группировка развертывалась на территории генерал-губернаторства (бывшая Польша). Агентура в ближнем приграничье действовала. Докладывали: идет непрерывное пополнение частей живой силой, поступают средства для форсирования водных преград, оборудуются полевые аэродромы, создаются склады боеприпасов и горючего. Со второй половины июня боеприпасы стали просто выгружать на грунт.

Почему же тогда родился тезис о внезапном нападении?

Он был выдвинут руководством исключительно для того, чтобы объяснить те катастрофические неудачи, которые постигли нас на первом этапе войны. Вся информация докладывалась Сталину. Но он далеко не всеми сведениями делился с высокопоставленными военными. Есть такой факт. Нарком обороны Тимошенко и начальник генштаба Жуков вечером 21 июня убедили его направить ориентировку в войска о приведении их в боевую готовность. Считается, что, пока ее расшифровали, довели до низшего звена, время ушло. Первая фраза этого документа – «в ночь с 21 на 22 июня может произойти внезапное нападение». Значит, уже не внезапное, если об этом сообщается. И все же я полагаю, что внешняя и военная разведки свою миссию выполнили. Другой вопрос: что касается реальной конфигурации операции, плана сосредоточения сил, направления главного удара — то здесь были недоработки.

Почему Сталин так поступал?

Можем только гадать о мотивах поступков или бездействия Сталина. Он ведь никаких мемуаров не оставил. Но из воспоминаний тех, кто общался с вождем, можно сделать некоторые выводы. Он больше всего боялся обвинений в «первом шаге», в развязывании войны. Представьте себе, если были бы осуществлены какие-то упреждающие меры. Тогда мы стали бы агрессором. А предложения такие были. Но они были отклонены.

[Radio Prague International]

https://volnodum.livejournal.com/3357072.html

Sep. 29th, 2019 at 4:57 PM

29 сентября 1938 года. Эта дата вписана черным шрифтом в историю не только Чехословакии, которая более восьмидесяти лет назад взмахом пера лишилась 30 процентов своей территории. Подписанный за спиной у чехословацких властей договор между Германией, Великобританией, Францией и Италией – так называемое Мюнхенское соглашение - разрушило оборонную концепцию Европы и стало прелюдией к началу сокрушающего военного конфликта, который охватит весь континент. Неясной с точки зрения историков остается роль, какую в «Мюнхене» сыграл Советский Союз. Radio Prague International беседовало на эту тему с чешскими и российскими историками.
Фото: Эва Туречкова
«Советский Союз и Мюнхен 1938» стали темой международной конференции, организованной в текущем месяце Историческим институтом АН ЧР и Метрополитным университетом Прага. В здании университета также открылась выставка «Разрушение Чехословакии 1938 – 1939» на основе документов из российских архивов.

Фото: Эва Туречкова «Это и рассекреченные документы советских спецслужб, а именно ГРУ, это и такие дипломатические источники, как шифрованные телеграммы, доступ к которым в российском архиве внешней политики обычно ограничен. С этой точки зрения, выставку следует приветствовать, особенно ее полную электронную версию на сайте Росархива», - рассказал Radio Prague International соавтор экспозиции Ян Немечек из Исторического института АН ЧР.

Именно имеющиеся на руках историков документы и их верная интерпретация должны дать ответ на вопрос, который стал также лейтмотивом выступлений всех участников конференции: Был ли Советский Союз готов и заинтересован в помощи Чехословакии? При каких условиях? И если да, то почему этого не произошло?

«Чехословакия ни разу не запросила военной помощи у СССР. Ни разу. Если бы этот запрос был, мы не знаем, мы гадать сейчас можем, ушел ли СССР от оказания военной помощи, оказал бы СССР помощь, официальную или не официальную. Я привел уже пример Испании, которая отстоит от границ СССР того времени намного дальше, чем Чехословакия, но многие тысячи добровольцев из СССР воевали в Испании», - заявил в интервью Radio Prague Int. Алексей Громыко из Института Европы РАН.

Чешский историк, доцент Института современной истории Вит Сметана, видит ситуацию по-другому.

Фото: Эва Туречкова «Эдвард Бенеш попросил СССР о предоставлении военной помощи посредством двух обращений, датированных 19 сентября, пытаясь выяснить, поможет ли СССР в реакции на помощь Франции, и окажет ли Советский Союз помощь Чехословакии в качестве члена Лиги наций. На оба запроса он получил утвердительный ответ. В этой связи появляется другой вопрос, который изучался уже многими историками: не был ли второй вопрос представлен руководству СССР в искаженном виде, так как Эдвард Бенеш в своих мемуарах утверждает, что его вопрос звучал так: поможет ли СССР вне зависимости от действий Франции, а не в качестве члена Лиги наций».

Как далее объяснил Вит Сметана, ситуация в корне поменялась 21 сентября, когда Британия и Франция предъявили Бенешу ультиматум. В случае невыполнения условий британско-французского плана, Запад обещал умыть в отношении Чехословакии руки.

«В этот момент Бенеш начал интересоваться у полномочного посла (СССР в Чехословакии Сергея) Александровского, может ли быть чехословацко-советское соглашение модифицировано таким образом, чтобы помощь со стороны СССР не была обусловлена участием Франции, но ответа он уже не получил».

Фото: Барбора НемцоваРапорт советского посла от 19 -20 октября 1938 года, в котором он подытоживает события, предшествующие подписанию Мюнхенского соглашения, является одним из двух документов, которые были включены чешской стороной в набор 81 документа, представленного российскими историками на упомянутой выставке «Разрушение Чехословакии 1938 – 1939».

«Этот документ представляет особую ценность, так как Сергей Александровский предупреждает в нем о том, в насколько неудобном положении он оказался, когда в последние дни до подписания Мюнхенского соглашения он был не в состоянии ответить что-либо на повторные и настоятельные просьбы Бенеша о советской помощи, о перебросе в страну российских десантников. Александровскому нечего было ответить, так как он не получил никаких инструкций».

Рапорт советского посла Сергея Александровского от 19 - 20 октября 1938 года, фото: Барбора Немцова
Рапорт советского посла Сергея Александровского от 19 - 20 октября 1938 года, фото: Барбора Немцова
Aлексей Громыко так объяснил иновещанию «Чешского Радио», почему СССР тянул с ответом Бенешу до тех пор, пока не оказалось поздно:

Фото: Эва Туречкова«Ну, во-первых, я не осведомлен о том, насколько эти паузы были вызваны намеренно или нет. Это надо садиться и поминутно смотреть, что происходило. Во-вторых, прежде чем отвечать на послание Бенеша, надо всегда было понять, а какая будет ситуация с точки зрения других держав. Какова будет их реакция, если СССР дает тот или иной ответ Бенешу на вопросы, от которых зависело, будет ли СССР втянут в войну в одиночку, или другие страны в эту войну вступят тоже – эти вопросы, я предполагаю, были очень сложны для того, чтобы отвечать очень быстро».

Тем не менее, большинство чешских историков разделяют мнение, что хотя СССР и был готов присоединиться к общеевропейской войне, защита Чехословакии в одностороннем порядке им всерьез не рассматривалась.

Это косвенно подтверждает и Алексей Громыко.

«В сентябре, когда уже полностью были ясны намерения Франции и Великобритании, было понятно, что за Чехословакию никто воевать не будет. И СССР было ясно, что он в одиночку за Чехословакию воевать тоже вряд ли будет. Но я уверен в том, что если бы Франция выполнила свои союзнические обязательства, то СССР бы, с моей точки зрения, наверняка бы оказал военно-техническую поддержку Чехословакии».

Вит Сметана обращает внимание на то, что ни в полной подборке документов, которая легла в основу выставки, ни в той, которая вошла в пражскую экспозицию, не демонстрируются документы, свидетельствующие о том, до какой степени советская сторона была не заинтересована в сотрудничестве с Чехословакией.

Фото: Барбора Немцова «Еще в начале сентября (1938 г.) в Москву отправились некоторые высшие офицеры чехословацкой армии – генерал Ян Нетик, далее (командир ВВС Чехословакии) Ярослав Файфр, представители оборонных «Заводов Шкоды» и другие, чтобы договориться с советскими партнерами о конкретных шагах в случае объявления начала войны. В лучшем случае дело ограничилось тостами в честь Сталина, Бенеша, Чехословакии и СССР, а в худшем с ними обходились как с вражескими шпионами, проводился обыск их багажа, у одного из них была изъята крупная сумма западной валюты, так как путь из России должен был лежать еще в Амстердам. Существуют документы, свидетельствующие о том, что чехословацкий посол Зденек Филингер, кстати, отличающийся большими симпатиями по отношению к СССР, официально жаловался на такое отношение со стороны советского союзника».

«О многом свидетельствует и то, что советская сторона в эти ключевые дни пригрозила военной силой отнюдь не Германии, а только Польше, заявив 23 сентября, что аннулирует советско-польский пакт о ненападении. В сторону Германии никаких угроз не прозвучало. Это, конечно, связано также с территориальными спорами между СССР и Польшей, которые продолжались еще с конца советско-польской войны 1921 года. Тем не менее, СССР свои угрозы не выполнил даже тогда, когда Польша после Мюнхенского сговора оккупировала Тешинскую область Чехословакии. Наоборот, 8 октября было Польше передано, что СССР готов начать обсуждать условия нового сотрудничества. То есть, никаких карательных мер в адрес Польши не последовало. Они последовали годом позже, но уже в совсем другой ситуации, после подписания пакта Молотов-Риббентроп», - завершает доцент Института современной истории Вит Сметана.

Фото: Эва Туречкова
https://www.radio.cz/ru/rubrika/prog...sEJ49Dfcga1M0g

[Svobodanews]

https://volnodum.livejournal.com/3363216.html
Oct. 2nd, 2019 at 5:08 PM

Встреча советских и немецких офицеров. Польша, 1940 год

80-ю годовщину начала Второй мировой войны продолжают вспоминать и отмечать, но всяк – по своему. Официальный Кремль, по сути, вновь решил воспеть пакт Молотова – Риббентропа, уже не именуя его, как прежде, "вынужденным шагом", но чуть ли не открыто гордясь им. Между тем военная операция по захвату части Польши СССР сопровождалась еще одной операцией – чекистской, которая была едва ли не более постыдной и кровопролитной, чем захват территории.

Пугало со штыком
В августе этого года в Выставочном зале федеральных архивов в Москве открылась выставка, обозначенная как историко-документальная: "1939 год. Начало Второй мировой войны". Организатор – Федеральное архивное агентство (Росархив). Выставке предпослано специальное обращение президента Владимира Путина, утверждающее, что "в некоторых странах предпринимаются попытки пересмотреть причины и итоги Второй мировой. В угоду корыстным политическим и экономическим интересам искажаются исторические факты, навязываются откровенно лживые взгляды, выводы, построенные на домыслах и спекуляциях".

Собственно, свою задачу организаторы выставки так и обозначили: документы экспозиции, цитирую выставочный буклет, "позволяют понять причины неудачи создания широкой антигитлеровской коалиции с участием СССР, а также понять логику действий советского руководства в сложившейся международной обстановке". "Причины" также обрисованы без изыска: в документах, мол, "рассказывается об уклончивой позиции Великобритании и Франции в вопросе заключения с СССР равноправного военно-политического союза, а также категорическом неприятии Польшей советских предложений по противодействию германской экспансии". В переводе на нормальный язык, этакая незатейливая подводка к мысли, что именно Польша, расчлененная совместными усилиями Гитлера и Сталина, оказывается, как раз больше всех в этом и виновата! Да и вообще, "нож в спину" долго готовили для Москвы западные партнеры" – дословная цитата уже из предисловия, которым открывается интерактивная версия этой выставки на сайте Росархива. Но лучше всё увидеть своими глазами.

Выставка, притом архивных документов, жанр особый, специфический, в котором привлекательность должна достигаться не так, как, скажем, в музейной экспозиции. Казалось бы, все возможности для этого имелись, и богатейшие – в непосредственном ведении Росархива (если верить его официальному сайту) находятся 16 архивных заведений…

И что же мы – посетители – видим, войдя в зал экспозиции, какое первое впечатление, которое, как известно, самое запоминающееся? А первое, что бросается в глаза на документальной (особо подчеркну это!) выставке, – пугало-манекен, обряженное в форму красноармейца 1939 года: в каске, с трехлинейной винтовкой и примкнутым штыком! В соседней витрине – куртка уже немецкого танкиста, немецкие же шлем и винтовка. Хватает и других тряпок и "железок": какие-то наградные медали и кресты – германские и польские, манерки, котелки, подсумки, чехлы для пехотных лопаток – с арифмометром в придачу. Все это размещено с огрехами в оформлении этикетажа, да и вообще непонятно, зачем и к чему. Даже портянки, условно говоря, красноармейца Васи Пупкина, первым переступившего советско-польскую границу 17 сентября 1939 года (если бы таковой был известен, а его портянки должным образом атрибутированы и представлены вещевым фондом ЦМВС с корректной пояснительной записью), – и те выглядели бы более уместно, поскольку имели бы, пусть и курьезное, но реальное значение именно военно-исторического памятника.

Основные узлы экспозиции – ликвидация Чехословакии в марте 1938 года, англо-франко-советские переговоры в августе 1939 года в Москве, советско-германский пакт, секретные протоколы к нему. Что как бы и должно подвести к основному: собственно нападению Германии на Польшу, а затем и советскому вторжению в эту страну (скромно обозначенному как "Польский поход РККА"). Всё это уже было, и многократно, всё та же советская жвачка в старой же обертке: "мы за мир… мы против драки… мы старались… нехороший Запад…".

Это при том, что в экспозиции представлен действительно уникальный документ – оригинал советско-германского договора о ненападении и секретного дополнительного протокола о разграничении сфер интересов СССР и Германии. Логичнее и было бы устроить выставку одного документа – именно этого. Впрочем, фактически это и есть выставка одного документа.

Всё это при том, что в государственном архивном фонде Российской Федерации сохранилась практически вся документация, детально показывающая все явные и тайные аспекты выработки советской политики той эпохи – внешней, партийной, административной, военной, экономической, социальной, карательно-репрессивной. Там есть всё: подлинники директивных документов, фактически определившие вектор развития страны, дающие возможность рассмотреть истинную, реальную картину обстоятельств формирования международной политики сталинского руководства, действительно полный (а не избирательно и штучно надерганный) комплекс подлинных документов, показывающих неожиданный и крутой разворот кремлевского вождя – от конфронтации с нацистской Германией к фактическому союзу с Гитлером. Увидят ли посетители выставки эти документы? Увы, нет. А уж про "освободительный поход" – начавшееся 17 сентября 1939 года советское вторжение в Польшу и вовсе практически ничего, несмотря на кажущееся обилие экспонатов. Зато названием соответствующего раздела нарочито подчеркнуто: был "крах польского государства".

После чего уже совершенно не удивляет, что МИД России в своём твите на полном серьёзе превозносит советско-германский сговор за то, что благодаря ему "война началась на стратегически более выгодных для СССР рубежах, население этих территорий подверглось нацистскому террору на два года позже…"

Только при этом "забывает", что сначала население этих же самых территорий подверглось террору советских чекистов…

Вот и документы (разумеется, не представленные на выставке, хотя во множестве уже и опубликованные) наглядно свидетельствуют: советское руководство, готовя вторжение в Польшу, загодя готовилось и к противодействию "освобождаемого" населения, прекрасно понимая, что неизбежно придется столкнуться и с этим. Ведь населению Западной Украины и Западной Белоруссии предстояло принять "освободителей" вместе со всеми красами советского строя – в виде колхозов, райкомов и НКВД.

Масштабная карательно-полицейская операция по зачистке "освобожденной" территории проводилась параллельно армейской. В комплексе решалось сразу несколько задач, в их числе – уничтожение остатков польской государственности путем физической ликвидации носителей этой самой государственности…




Совместный парад Вермахта и Красной Армии в Бресте после раздела Польши, 22 сентября 1939 года
Совместный парад Вермахта и Красной Армии в Бресте после раздела Польши, 22 сентября 1939 года

Спецгруппы Берии
Приказом наркома внутренних дел СССР Лаврентия Берии все пограничные отряды на советско-польской границе приведены в боевую походную готовность 2 сентября 1939 года. Здесь не было никакой двусмысленности: речь шла именно о готовности выступить на сопредельную территорию. 6 сентября семь военных округов получили директиву наркома обороны СССР о проведении т.н. "Больших учебных сборов" (БУС) – это было шифрованным обозначением начала скрытой мобилизации. 8 сентября 1939 года Берия подписал свой приказ за №001064 "Об оперативных мероприятиях в связи с проводимыми учебными сборами". Из первой же фразы которого следовало, что это вовсе не первое распоряжение Берии относительно предстоящей спецоперации: "Для проведения оперативно-чекистской работы в соответствии с ранее данными указаниями (выделено мной. – В.В.) ПРИКАЗЫВАЮ…"

Приказ гласил: нарком внутренних дел Украинской ССР, комиссар госбезопасности 3-го ранга Иван Серов должен "выделить 50 человек оперативных работников НКВД Украины и 150 человек оперативно-политических работников погранвойск, стянув их в г. Киев к 22-м часам 9-го сентября". Наркому внутренних дел Белорусской ССР, старшему майору госбезопасности Лаврентию Цанаве тоже приказано "выделить 50 человек оперативных работников НКВД БССР и 150 человек оперативно-политических работников погранвойск, стянув их в г. Минск к 22-м часам 9-го сентября". Начальнику Управления НКВД Ленинградской области, комиссару госбезопасности 2-го ранга Сергею Гоглидзе приказали выделить 30 оперативных работников НКВД – для БССР, а 30 – откомандировать в Киев к 8–9 сентября. Заместителей наркома внутренних дел Сергея Круглова и Ивана Масленникова также обязали выделить "25 человек оперативных работников НКВД СССР и 9 сентября направить: 10 человек в г. Киев – в распоряжение НКВД УССР тов. СЕРОВА и 15 человек в г. Минск – в распоряжение НКВД БССР тов. ЦАНАВА".




Лаврентий Цанава
Лаврентий Цанава

Республиканским наркомам приказано организовать девять "оперативно-чекистских групп: 5 – в КОВО и 4 – в БОВО", в каждой группе утверждены начальники и по два их заместителя. Серову и Цанаве поручили "тщательно проинструктировать оперативно-чекистские группы в соответствии с полученными указаниями", после инструктажа личный состав групп надо было вооружить, подготовить к выдвижению и распределить "в соответствии с планом Наркомата Обороны по армейским группам", а каждой из этих девяти чекистских спецгрупп придавался пограничный батальон. Для контроля, "организации и проведения всех необходимых мероприятий, а также для соответствующего инструктажа" из Москвы к НКВД УССР откомандировали заместителя наркома внутренних дел СССР Меркулова, к НКВД БССР – начальника Особого отдела НКВД СССР Бочкова. 9 сентября 1939 года Серов и Цанава доложили Москве о готовности спецгрупп.




Иван Серов
Иван Серов

11 сентября 1939 года на базе войск Белорусского особого военного округа (БОВО) и Киевского особого военного округа (КОВО) сформированы и развернуты управления уже фронтов – Белорусского и Украинского. К исходу того же дня войска были уже скрытно сосредоточены и готовы, как гласили приказы, "к решительному наступлению с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника". День "Х", как следует из директив командования Красной армии, первоначально был запланирован в ночь с 12 на 13 сентября 1939 года. 12 сентября 1939 года Серов доложил Берии: район "учебных сборов" разбит на группы "в соответствии с планом движения войсковых соединений", каждой группе выделено для "работы" от трех до шести населенных пунктов, всего 16 групп. Разбивка территории на группы населенных пунктов, докладывал Серов, "согласована с ЦК КП(б) Украины т. Бурмистенко и соответственно с этим строится обслуживание по партийно-советской линии". Уже организован и "штаб центрального руководства чекистской работой", начальники чекистских спецгрупп "согласно вашего указания ориентированы в обстановке и подробно проинструктированы. На все поставленные ими вопросы даны исчерпывающие ответы", все "снабжены картами с соответствующими разметками", с Тимошенко (командующий войсками КОВО и Украинским фронтом) все согласовано. Но самый примечательный пункт этой служебной записки, пожалуй, за номером 11: "Заканчивается составление по материалам погранотрядов списков лиц, подлежащих изъятию, которых насчитывается в близлежащей полосе свыше 2000 чел. Списки по населенным пунктам будут вручены начальникам групп". Еще никто и никуда не выступил, но у сотрудников НКВД уже были списки тех, кого им надлежало немедленно "изъять" на польской территории.

Но затем Сталин перенес дату вторжения на 17 сентября. 15 сентября Берия направил Меркулову, Серову, Бочкову и Цанаве уже детальную директиву. Согласно которой, по мере продвижения частей Красной армии "и занятии тех или иных городов будут создаваться временные управления (временный орган власти), в состав которых войдут руководители опергруппы НКВД". Всю свою работу сотрудники НКВД "должны проводить в теснейшем контакте с военным командованием", и при "выполнении специальных задач по обеспечению порядка пресечению подрывной работы и подавлению контрреволюции опергруппы НКВД, по мере продвижения войсковых частей должны создавать на занятой территории во всех значительных городских пунктах аппарат НКВД", выделяя из основной группы небольшие, которые должны были стать "ядром будущих органов НКВД".

Задачи спецгруппам НКВД поставили обширные: занять все учреждения связи и все банки – государственные и частные, помещения всех "казначейств и всех хранилищ, государственных и общественных ценностей", взяв на учет все ценности, "немедленно занять все государственные архивы", а в первую очередь – "архив жандармерии и филиалов 2 Отдела Генштаба (экспозитуры, пляцувок – органов разведки)".

Были даны указания и о производстве массовых арестов: "В целях предотвращения заговорщической предательской работы – арестуйте и объявите заложниками крупнейших представителей из помещиков, князей, дворян и капиталистов". "Арестуйте наиболее реакционных представителей правительственных администраций, – приказывал Берия, – (руководителей местных полиций, жандармерии, пограничной охраны и филиалов 2 Отдела Генштаба), воевод и их ближайших помощников, руководителей к/р партий – ППС – польской партии социалистов, стронництво народове национальной партии (бывшей национал-демократической партии), стронництво праци, христианской демократической партии О.Н.Р."

Повторяю: О.Н.Г. национально-радикальный лагерь (организация польской националистической молодежи). УНДО – Украинского националистического демократического объединения, О.У.Н. – организация украинских националистов, У.С.Р.П. – украинская социалистическая радикальная партия, Ф.Н.Е. – фронт национального единства, БНСО – Белорусская национальная социалистическая организация, Б.Н.О. – Белорусского национального объединения (до 1934 г. именовалась Белорусской христианской демократией), Б.Р.П. – Белогвардейская эмигрантская монархическая организация, РОВС – Российский общевоинский союз (белогвардейская эмигрантская монархическая организация)". А вот аресты духовных лиц указано "пока не производить, особенно католиков".

Предстояло занять тюрьмы и после проверки "всех арестованных за революционную и проч. антиправительственную работу освободить", но – не просто так, а "использовав это мероприятие для вербовки агентуры (выделено мной. – В. В.)…". Но какой же социализм совсем без тюрем? Потому предстояло организовать новую тюремную администрацию "из надежных людей, во главе с одним из работников НКВД", да ещё и помимо этого организовать внутренние тюрьмы НКВД.




Немецкие и советские офицеры отдают салют флагу с нацистской свастикой во время парада в Брест-Литовске по случаю демаркации границы в Польше, 22 сентября 1939 года
Немецкие и советские офицеры отдают салют флагу с нацистской свастикой во время парада в Брест-Литовске по случаю демаркации границы в Польше, 22 сентября 1939 года

Директива обязывала немедленно развернуть и "следствие заключенных к/р организаций, с задачей вскрытия подпольных к/р организаций, групп и лиц, ставящих целью проведение диверсий, террора, повстанчества и к/р саботажа"; немедленно арестовывать "лиц, изобличенных следствием в организации политических эксцессов и открытых к/р выступлениях" и всех "агентов-провокаторов, жандармерии, политической полиции и филиалов 2 Отдела Генштаба".

"Приступите к созданию агентурно-осведомительной сети, – указывал Берия, – с расчетом охватить в первую очередь государственный аппарат, к/р буржуазные помещичьи круги и политические партии". Особое внимание предписано уделить "быстрой организации осведомительной сети в редакциях газет, в культурно-просветительных учреждениях, продскладах, в штабах, рабочих гвардиях и крестьянских комитетах". Затем предстояло "провести регистрацию и изъятие у всего гражданского населения огнестрельного оружия (нарезного), взрыввеществ и радио-передатчиков", а на каждой крупной станции организовать "агентурно-оперативную работу по борьбе с диверсиями, шпионажем и к/р саботажем".

Вербовки и голуби
Хотя до советского вторжения – ещё несколько дней и новая территория пока не захвачена, но сотрудникам НКВД уже предстояло "принять активное участие в подготовке и проведении временных Управлений народных собраний – украинского, белорусского и польского". Для обеспечения "усиленного проведения" которых надо было, прежде всего, организовать "необходимую агентурно-оперативную работу по выявлению и репрессированию к/р организаций, групп и лиц, противодействующих и срывающих организацию новой власти". То есть сначала массовые репрессии (с массовой же вербовкой агентуры), а уже затем – "народные собрания", с последующим "всенародным волеизъявлением"… Сотрудники спецгрупп НКВД также должны были "принять активное участие в организации временного управления рабочей гвардией и крестьянских комитетов", первым делом "обратив при этом серьезное внимание на предотвращение проникновения в их состав, во враждебных целях, к/р и провокаторских элементов". Чекистская составляющая вторжения спланирована и расписана до всех тех мелочей, из которых и состояло "освобождение": от захвата учреждений и создания агентурно-осведомительной сети до массовых арестов и расстрелов.

По этому плану дальше и развивались события. Из спецсообщения замнаркома внутренних дел СССР Меркулова и наркома внутренних дел УССР Серова от 19 сентября 1939 года: "18 сентября в 6 часов вечера приехали в Тарнополь (сейчас Тернополь. – В. В.) в 46 км от границы. […] Заняты важнейшие правительственные здания […] Пленных и арестованных насчитывается несколько тысяч человек. Идет учет, сортировка и допросы их. […] Арестовали ряд подозрительных лиц […] Продолжили вербовку. […] Примем решительные меры к подавлению возможных вспышек со стороны враждебных элементов. От имени коменданта города выпускаем соответствующее обращение к населению, в котором предупреждаем, что лица, задержанные с оружием, будут расстреливаться".




Владислав Лангнер
Владислав Лангнер

24 сентября 1939 года Серов направил в Москву обширную докладную записку об обстоятельствах занятия Львова, оборонявшегося польским корпусом под командованием бригадного генерала Владислава Лангнера. Среди условий сдачи города, предложенных Лангнеру советским командованием, значился и такой пункт: "Офицерскому составу предоставляется личная свобода и неприкосновенность движимого имущества. При желании переехать в другую страну вопрос решается дипломатическим путем". "Присутствуя при этом, – докладывал Серов, – я возразил против последнего пункта в части личной свободы, но на это комбриг КУРОЧКИН, представлявший Красное командование, ответил, что этот документ он может порвать в любой момент". Так и произошло: когда польские офицеры, согласно приказу Лангнера, сложили оружие и были готовы походным порядком выступить к румынской границе, их окружили советские солдаты с винтовками наперевес…

Хватало и других забот: "По предварительным неполным сведениям, опергруппой тов. ПЕТРОВА по данным на 24-е сентября с. г. арестовано 616 чел.", – рапортовали Меркулов и Серов. "Количество произведенных арестов по участкам и классификация арестованных характеризуется следующим образом: всего арестовано по оп[еративной] групп[е] № 1 923 человека, из них: офицеров польской армии – 126 человек, полицейских – 513 человек, жандармов – 28 человек, секретных агентов полиции – 31 человек, помещиков, крупной буржуазии – 44 [человека], – докладывал 27 сентября 1939 года своему наркому Меркулов. – Остальной контингент арестованных падает на активных членов и руководителей а[нти]сов[етских] полит[ических] партий: УНДО, ОУН, УПСР, УСДП и т.п. […] Одновременно с арестами оперативная группа проводит вербовку массового осведомления и агентуры для разработки действующего к[онтр]р[еволюционного] подполья.

Всего завербовано по оп[еративной] группе №1 94 с[екретных] с[отрудников]. По данным агентуры и осведомления производятся ежедневно аресты членов к[онтр]р[еволюционных] партий, бандитов и укрывающихся секретных агентов полиции". Не сидели без дела и другие группы: "Оперативно-чекистской группой т. Макарова проделана следующая оперативная работа. По всем участкам данной группы всего арестовано 553 человека, среди которых: бывший премьер-министр Козловский, бывший военный министр Малишевский и президент г. Львова Островский. К остальным категориям арестованных относятся чины полиции, видные деятели контрреволюционных партий и прокуратуры. Кроме того, задержано пленных офицеров и полицейских – 268 чел. На основе агентурных данных по г. Львову заведено 6 агентурных разработок на лидеров и актив контррев[олюционных] националистическо-фашистских партий". Арестов у Макарова меньше, чем у Петрова, зато он лидер по части вербовок: "Всего по участкам группы т. Макарова завербовано 130 агентов, в большинстве своем агентура является перспективной, внушающей доверие". Вот и практический результат уже налицо: "Организованной следственной группой в г. Львове закончено 10 сл[едственных] дел на видных политич[еских] деятелей и руководителей украинской националистической фашистской партии […] Работа следственной группы […] направлена на вскрытие организованных к[онтр]р[еволюционных] формирований. Налаживаем оперативный учет участников к[онтр]р[еволюционных] организаций и лиц, проходящих по материалам следствия".

28 сентября 1939 года Меркулов рапортует Берии: "По гор. Львову арестовано на 28 сентября всего 124 человека. Массовых арестов не предпринимаем. Арестовываем исключительно по материалам следствия и агентуры. Работа дает удовлетворительные результаты.

Выявлено и продолжают выявляться как руководящий, так и рядовой состав действовавших здесь политических партий.

Обысков по имеющимся сигналам проводим много – до 50 в день".

Не хуже обстояли дела и в других местах: "В гор. Бржезаны арестовано 303 человека, в том числе агентов тайной полиции – 6, участников вооруженных банд – 8, оперировавших в районе города.

Следствие по делу этой группы бандитов закончено, и они предаются суду военного трибунала в гор. Львове. […] По гор. Львову закончено 10 следственных дел, рассмотрено военным трибуналом 3, к расстрелу приговорено 2 человека". Все арестованные, разумеется, тут же спешат дать признательные показания: "Арестованные опергруппой № 1 руководители окружной организации ППС ХАЛЮК, бундовской организации – ГОЛЬДШТЕЙН, сионистской организации – ТАНАНБАУМ дали подробные показания о персональном составе руководства этих партий и рядовых членах".

Из докладной записки Меркулова и Серова от 3 октября 1939 года: в городе Самбор "проведенной агентурно-следственной работой выявлен состав местной организации ППС, насчитывающей свыше 30 чел. […] Арестован руководитель крестьянской партии ЗАЛУПКА […] Арестован пока руководитель местной организации УНДО БЕРЕЖНИЦКИЙ, бывший белогвардеец […] Арестовано 10 офицеров 26-го Уланского полка, которые участвовали в перестрелке с частями РККА в лесах Старого Самбора". Произведены аресты в городах Добромиль, Станиславов. Как водится, все арестованные незамедлительно и чистосердечно "сознались в проведении активной разведывательной работы", назвав сотни имен "агентов и провокаторов бывшей польской разведки, которые устанавливаются и подвергаются аресту". Арестованы руководители и всех украинских партий, и "руководитель сионистов – АКСТМЕЕР", "ведется работа по выявлению состава различного рода группировок и добровольных обществ и агентурная проверка их деятельности". Правда, население никак ещё не может уразуметь, что "органы не ошибаются", и жены арестованных полицейских подали "11 заявлений с просьбами об освобождении арестованных и с положительными характеристиками". Потому "среди жен арестованных для пресечения этого завербовано осведомление". Также "отмечены случаи антисоветских высказываний со стороны отдельных представителей местной интеллигенции: учителей, адвокатов" – все эти нехорошие элементы тоже взяты на учет и "проходящие по материалам лица разрабатываются".

Тем же днем, 3 октября 1939 года, Меркулов и Серов докладывают в Москву: "На Ваш телефонный запрос сообщаем, что общее количество арестованных оперативно-чекистскими группами по областям Западной Украины, по данным на 1-е октября включительно, составляет 3914 человек, в том числе бывших жандармов, полицейских, официальных и секретных агентов полиции и разведки – 2539 человек; помещиков, крупной буржуазии, бывших людей – 293 человека; офицеров польской армии и осадников – 381 человек; руководителей контрреволюционных партий УНДО, ОУН и других – 144 человека; петлюровцев, участников бандгруппировок – 74 человека; прочих – 483 человека. […] Во Львове массовых арестов не проводили". Особо примечательно употребление термина "бывшие люди": в Советском Союзе его не использовали – по причине полного их истребления, а вот в бывшей Польше бывшие люди пока ещё водились, но НКВД готово было исправить это… И за Львов взялись уже основательнее: "По гор. Львову, – рапортовали Меркулов с Серовым, – продолжает разворачиваться агентурно-следственная работа. Арестованных числится на 3-е октября 154 человека, агентуры имеется 241 чел., закончено 42 следственных дела на 49 чел.". А еще, докладывали они, получена информация о готовящемся восстании… "Эти сведения, – рапортовали Меркулов и Серов, – агентура получила, главным образом, из подслушанных разговоров на улицах". – Такой вот интересный "агентурный" источник. Правда, "принимаются меры к установлению первоисточников этих сведений. Проводятся дополнительные вербовки".

Кого именно вербуют, тоже обозначено: "Проведена работа с дворниками, которым предложено содействовать…". Именно дворники – главная опора НКВД и рабоче-крестьянской власти. Да и как без них, если собственно с рабочими, оказалось, не все гладко: вовсю развернута очистка "рабочей гвардии от неблагонадежного элемента, так как имеются сигналы о проникновении в ее ряды политически сомнительных и уголовных элементов". Да и в крестьянские комитеты, оказывается, "проникают члены антисоветских контрреволюционных партий, пытающихся захватить в свои руки руководство…"

Не менее примечателен и такой пассаж этой докладной записки: "Агентурным и следственным путем установлено, что в Черткове (ныне Чортков, Тернопольская область – В.В.) и Чертковском уезде активно действовали нижеследующие политпартии и организации: УНДО, УВО, ОУН, различные общества и союзы, как-то: "ЛУЧ", "СОКОЛ", "СПОРТИВНОЕ ОБЩЕСТВО ПРОСВИТЫ" и др. Польские организации: "ВОЙСКОВА ОРГАНИЗАЦИЯ СТРЕЛЬЦОВ", "СОЮЗ ОФИЦЕРОВ РЕЗЕРВИСТОВ", ОБЪЕДИНЕННАЯ ОБОРОНА НАРОДА" (ОЗН), ППС и др. Основные руководители перечисленных партий и организаций оперативной группой участка установлены и подвергаются аресту".




Польская зенитная артиллерия во Львове. 1939 год
Польская зенитная артиллерия во Львове. 1939 год

Но, судя по рапорту Меркулова и Серова от 7 октября 1939 года, самую большую неприятность чекистам тогда доставили …голуби. Оказывается, во Львове имелась польская военная окружная голубиная станция, размещавшаяся "в центре города, в так называемой Цитадели". Обслуживали её капрал и семь солдат. Солдаты после взятия Львова разбежались по домам, а капрал дисциплинированно сдал пост советским военным, отрапортовав, что за день до взятия Львова голуби были выданы на львовские заставы. И вот вечером 6 октября на станцию прилетел голубь из числа розданных, а "при голубе была записка, написанная чернилами на польском языке на клочке бумаги следующего содержания: "Цитадель в первом часу будет взорвана на воздух, примите это во внимание". Капрал исполнительно доложил о записке в штаб Украинского фронта, откуда его и направили в НКВД. Поскольку как раз в это время "в помещении бывшего воеводства под руководством тов. ХРУЩЕВА шло совещание работников партийно-советского аппарата", меры чекисты предприняли соответствующие: "На всякий случай нами еще раз были тщательно осмотрены подвальные помещения в воеводстве, в НКВД, в Штабе армии. Предупрежден начальник гарнизона, вызвана дежурная часть полка, усилен караул в воеводстве, в НКВД и в ряде других важных пунктов, а также по городу. Осмотрено помещение голубиной станции и цитадели". Но, увы, "ничего обнаружено не было" и после "тщательной проверки всех обстоятельств, связанных с получением этой записки, пришли к выводу, что это провокация. Приняты меры к выявлению автора записки и наведению порядка в цитадели и на голубиной станции".

Лагерей много не бывает
Одна из важнейших "забот" НКВД – пленные: предстояло захватить небывало огромное количество военнопленных, реализуя сталинскую установку на полное уничтожение польской армии – в том числе и путем массового пленения живой силы. Потому директивы командования РККА гласили: "Не допустить ни в коем случае ухода польских солдат и офицеров из Польши в Румынию". Ещё 17 сентября 1939 года Генштаб РККА просит открыть в БОВО и КОВО восемь приемных пунктов (восьми оказалось недостаточно, сразу же создали 10) и два лагеря-распределителя военнопленных – в Козельске и Путивле. И только по одному лишь Украинскому фронту на 2 октября 1939 года значилось (по советским же официальным данным) свыше 393 тысяч пленных. Белорусский фронт к 30 сентября 1939 года взял в плен меньше – 60 202 человека. К приему такой массы чекисты организационно не были готовы, но справились – за их плечами был богатый опыт ГУЛАГа.

Ещё 19 сентября 1939 года приказом Берии № 0308 создано Управления по военнопленным при НКВД СССР (с октября 1939 года – Управление НКВД СССР по делам военнопленных, а с июля 1940 года – Управление по делам военнопленных и интернированных). Тот же приказ предусматривал организацию восьми лагерей для содержания военнопленных (Осташковский – на озере Селигер, Юхновский, Козельский, Путивльский, Козельщанский, Старобельский, Южский, Оранский). Им же утверждены начальники и комиссары лагерей, штаты, оклады охранников, инструкция о работе и распорядок дня лагерей.




Польские военнопленные во временном лагере. Тереспольское укрепление Брестской крепости, сентябрь 1939 г.
Польские военнопленные во временном лагере. Тереспольское укрепление Брестской крепости, сентябрь 1939 г.

Тогда же на утверждение высшей инстанции представили и проект Положения о военнопленных – его тоже заготовили не впопыхах и не на коленке, а загодя. Тем же днем датирована и детальная инструкция НКВД, определившая порядок оперативного учета военнопленных, детально расписавшая, как оформлять документы и следственные дела на пленных, "ведущих антисоветскую работу, подозреваемых в шпионской деятельности, примыкавших к "ППС", пилсудчикам, национал-демократам, социал-демократам, анархистам и другим к[онтр]-р[еволюционным] партиям и организациям". Аналогичные дела-формуляры приказано завести "также и на весь офицерский состав".

Особо оговаривалось, как оформлять вербовку военнопленных: оказывается, на этот счет уже имелся соответствующий приказ НКВД – за № 00858 от 28 июня 1939 года. Получается, уже в июне 1939 года НКВД был готов и к приему военнопленных, и к массовым вербовкам среди них?

Польские пленные – тема отдельная и печальная. Можно лишь утверждать, что судьба их – по крайней мере офицеров – явно была определена изначально: для сталинского руководства это фактор осложняющий, докучный и потенциально опасный. Так, Сталину следовало учитывать настроения немецких союзников: придерживать невдалеке от вновь проведенных рубежей столь значительные контингенты кадровых военнослужащих только что потерпевшей поражение армии враждебного государства – это могло наводить на закономерные подозрения. Впрочем, и сам Сталин рассматривал офицерские кадры польской армии исключительно как классовых врагов, подлежащих физическому уничтожению, так что никаких мыслей об их возможном использовании даже и не возникало. Именно эту сталинскую установку уже 10 ноября 1939 года представил на совещании писателей "главный политрук" Красной армии Лев Мехлис: "Выпускать их [польских офицеров] нельзя, иначе это будут кадры легионов, формируемых на Западе. Поляки могут развернуть во Франции до 100 тысяч". А раз нельзя выпускать, то дальнейшая фаза операции "Освободительный поход" проводилась по сталинскому принципу: "Есть человек – есть проблема. Нет человека – нет и проблемы". Лишь затем пришло время для циничной лжи насчет "побега в Маньчжурию"… Которую ныне сменила не менее циничная ложь – про обретенные благодаря пакту Сталина – Гитлера мифические "стратегически выгодные рубежи" и даже "спасение сотни тысяч жизней…".

https://www.svoboda.org/a/30191906.html

[Len. Ru]

https://www.youtube.com/watch?v=3jmKEU5rhIg

[RTVi]

https://www.youtube.com/watch?v=FEBJcXE5-kM

[MegaShow TV]

https://www.youtube.com/watch?v=i1pRxouuU0c

[День TV]

https://www.youtube.com/watch?v=Z55CBDSkEVw

[Олег Айрапетов]

https://regnum.ru/news/polit/2736844.html
https://arctus.livejournal.com/1022447.html
2 октября 2019 |

Армия Германии не имела достаточного подготовленного запаса для военных действий – в 1937–1938 гг. её основная мощь – 32 пехотные, 4 моторизованные, 3 танковые дивизии могла быть максимум удвоена по численности и достичь только 1 млн чел. Этого было совершенно недостаточно для войны в изоляции против коалиции, но Берлину такая опасность не угрожала.

ОЛЕГ АЙРАПЕТОВ, 2 октября 2019, 23:48 — REGNUM 20 сентября 1938 г. «Правда» заявила — подготовлен план расчленения Чехословакии. Получив предложения Англии и Франции, президент Чехословакии Эдуард Бенеш, по его словам, был глубоко удивлен. Требования были неожиданны. Президент понял — союзная Франция, несмотря ни на какие договоры, не выполнит своих обязательств. По городам Чехословакии прокатилась волна патриотических демонстраций. 20 сентября в 19:30 Прага дала ответ на ультиматум 19 сентября. Чехословацкое правительство благодарило за внимание к своим проблемам, но при этом отмечало, что предложения его союзников, принятые без «выяснения мнения представителей Чехословакии», направлены против нее. Будучи принятыми, они подорвут экономику, транспорт страны, резко ухудшат её стратегическое положение и сделают подчинение её Германии вопросом времени. Для таких прогнозов были все основания. Англо-французские предложения предполагали потерю почти всего бурого угля ЧСР (до 16 млн тонн в 1936 году), который активно использовался на чехословацких железных дорогах, пять из шести железнодорожных линий, остававшихся у чехов, проходили бы через территории, которые планировалось передать Германии (и Польше).

Юзеф Бек мог быть спокоен. Международным интриганам не удалось поссорить Третий рейх и Польскую республику. 20 сентября рейхсканцлер принял польского посла после венгерского в Оберзальцберге. Он с удовлетворением выслушал новости из Варшавы, а также рассуждения Липского о том, что польско-венгерская граница после поглощения Венгрией Карпатской Руси создаст прочной барьер против коммунизма. Берлин мог не сомневаться в своих партнерах и продолжать действовать. Чемберлен тем временем вызвал Ренсимена для консультаций после своей встречи с Гитлером. Представитель Британии в Чехословакии по-прежнему считал необходимым передать Судетенланд Германии. О его позиции по судетскому вопросу можно судить по составленному им на имя премьер-министра 21 сентября меморандуму.

Для начала лорд Ренсимен считал необходимым «возможно скорее» вывести из немецких районов чешскую полицию. «Далее, — продолжал он, — для меня стало очевидным, что эти пограничные между Чехословакией и Германией районы, где судетское население составляет значительное большинство, должны получить немедленно полное право самоопределения. Если неизбежна некоторая передача территорий, — как я это считаю, — желательно, чтобы она была сделана быстро и без промедления. Существует реальная опасность, даже опасность гражданской войны в случае продолжения неопределенного положения. Вследствие этого имеются вполне реальные основания для политики немедленных и реальных действий». Программа, которая, по мнению Чемберлена и Ренсимена, должна была вывести из-под угрозы мир во имя интересов Чехословакии, состояла из восьми пунктов. Пункт 3 предполагал передачу Германии всех районов с немецким населением свыше 50%, пункт 6 — гарантии новых границ ЧСР. Пункт 8 превращал англо-французскую программу в жесткое требование: «Премьер-министр (Великобритании — А. О.) должен возобновить переговоры с г-ном Гитлером не позднее среды (т е. 21 сентября — А.О.), а если представится возможным, даже раньше. Поэтому мы полагаем, что нам надлежит просить вас дать ответ как можно раньше».


В Германии немедленно усилилась античешская пропаганда, у границ вновь стали концентрироваться войска. 19 сентября советский полпред в ЧСР С. С. Александровский передал в Москву информацию чехословацкого Генштаба. По их оценкам, у границ концентрировалось 17 первоочередных, 3 резервных и не менее 6 второразрядных немецких дивизий и не менее 20 эскадрилий. Возможной датой атаки считалось 23 сентября. 17 сентября Бенеш вызвал к себе лидера коммунистов Клемента Готвальда и заявил ему, что правительство в любом случае, даже без поддержки Англии и Франции, будет защищать страну. 19 сентября Варшава известила Париж и Лондон о претензиях на Тешинскую Силезию. В этот же день Бенеш вновь вызвал советского представителя и заявил ему, что получил совместное англо-французское предложение относительно решения судетонемецкого вопроса на основе коммюнике этих правительств. Посланник продолжал: «Предложение сопровождалось подчеркиванием, что уже простая задержка чехословацкого правительства с ответом может привести к роковым последствиям. Бенеш отмечает, что при этом не было сказано прямо, что в случае отказа Чехословакии принять такое решение Франция и Англия отказались бы помогать Чехословакии, однако Бенеш допускает и такую возможность. «В связи с этим президент обратился за помощью в Лигу Наций и обратился к Москве с вопросом, поможет ли она Праге, если Франция останется верной и тоже окажет помощь.

20 сентября чехословацкий посланник в Москве Зденек Фирлингер известил Прагу, что советское правительство дало ответ на возможность оказания помощи — она будет оказана и в случае выступления Франции, и без него, в качестве члена Лиги Наций. Париж был поставлен в известность об этом решении советской стороной. Союзники с другой стороны также не теряли времени. 20 сентября 1938 были проведены германо-венгерско-польские переговоры на высшем уровне (Польшу представлял посол в Германии Липский), в ходе которых стороны договорились координировать свои действия в Чехословакии. Польша и Венгрия приступили к сбору войск на своих чехословацких границах. 21 сентября 1938 года на площади Героев в Будапеште был собран огромный митинг — толпа требовала защиты венгров в Чехословакии. Одновременно митинги прошли по всей Венгрии.


21 сентября маршал Рыдз-Смиглы отдал приказ о формировании отдельной оперативной группы «Силезия». К 1 октября 1938 года она насчитывала 28 236 рядовых, 6208 младших командиров, 1522 офицера и имела в распоряжении 112 танков, 707 грузовых автомобилей, 8731 лошадь, 176 радиостанций, 459 мотоциклов. Польша не ограничилась имитацией угрозы. С сентября 1938 года костяк «Тешинского легиона» был подготовлен. Он составил около 120 чел., которые начали проникать на чехословацкую территорию и организовывать там склады с оружием и боеприпасами. По планам Варшавы, все должно было начаться с организованных взрывов на железных дорогах, нападений на административные здания и казармы, что вызвало бы репрессии и волнения, вслед за чем в Тешинскую Силезию должны были бы вторгнуться с двух сторон две польские пехотные дивизии — 21-я и 29-я и 10-я кавалерийская бригада, поддержанные территориальными частями. В этот момент Югославия и Румыния снова заявили о том, что их союзные обязательства распространяются исключительно на изолированное выступление Венгрии. Уже 21 сентября польские претензии на Тешин были встречены в Бухаресте и Белграде с пониманием, граничившим с одобрением. Что касается Польши, то румынское правительство ясно дало знать, что союз с Варшавой для него более важен, чем обязательства по Малой Антанте по отношению к Чехословакии. 23 сентября румынский посланник в Риме А. Замфиреску донес это мнение до министра иностранных дел Италии.

Одновременный конфликт с Германией, Венгрией и Польшей ЧСР, территория которой была вытянута с запада на восток почти на 1,5 тыс. км., не могла бы выдержать. Правительство республики подало в отставку, у здания проводившего заседания парламента собралась 10-тысячная демонстрация. Фракции социал-демократов, коммунистов и бенешевцев обратились к президенту с предложением созыва коалиционного правительства, в Прагу прибывали отряды горняков с требованием защиты неделимости страны. В тот же день, когда Будапешт и Варшава потребовали от Праги изменить границы, советский полпред во Франции Я.мЗ. Суриц обратился к Бонне за разъяснениями относительно позиции Парижа и получил исчерпывающий уклончивый ответ. Французский министр был уклончив, но ясно было одно — Франция не собирается предпринимать решительно ничего. Вывод советского дипломата вскоре подтвердился. 24 сентября второй отдел Генерального штаба Польши докладывал о том, что в Тешинской Силезии начались «повстанческие действия», в ответ чешские власти начали проводить обыски и аресты — как раз то, на что надеялись организаторы польской провокации. Количество добровольцев, вступивших в легион, достигло уже 1 тыс. чел., а плохо обученных новичков — около 1,5 тыс. чел.

Чехословакия просила пересмотреть решение Лондона и Парижа и передать спорный вопрос на арбитражное разбирательство. Нота правительства содержала ссылки на верность Праги взятым на себя обязательствам и заверениями в искренней любви и преданности: «Отношения Чехословакии к Франции всегда покоились на уважении и преданнейшей дружбе и союзе, которые никогда ни одно чехословацкое правительство и ни один чехословак не нарушат. Она жила и живет верой в великий французский народ, правительство которого так часто давало ей заверения в прочности своей дружбы. С Великобританией её связывают чувства преданности, традиционной дружбы и уважения, из которых Чехословакия всегда будет исходить в своем сотрудничестве между обеими странами, а также в общих усилиях, направленных к сохранению мира, каким бы ни было положение в Европе». Нота завершалась патетичной, но верной оценкой ситуации: «В этот решительный момент речь идет не только о судьбе Чехословакии, но также и о судьбе других стран и особенно Франции».

Трогательная любовь к союзникам не помогла. Английский и французский посланники были раздражены. Британец даже предупредил, что в случае отказа его правительство перестанет интересоваться судьбой Чехословакии. В том же духе был составлен последовавший уже 21 сентября ответ Лондона:

«По мнению правительства Его Величества, ответ чехословацкого правительства никак не соответствует тому критическому положению, которое стремились предотвратить англо-французские предложения. Если бы этот ответ был принят, то опубликование его привело бы, по мнению правительства Его Величества, к немедленному германскому вторжению. Поэтому правительство Его Величества предлагает чехословацкому правительству взять этот ответ обратно и безотлагательно найти иное решение, исходя из реальной обстановки».
Ночью 21 дипломат снова прибыл на встречу с Бенешем. Их визит, по часто повторяющейся легенде, поднял его с кровати. На деле все обстояло не так театрально-трагично. 20 сентября Лондон и Париж окончательно сформировали не только содержание, но и форму требований к Праге. Вечером 20 сентября правительства известили об этом своих представителей в Чехословакии. В 23:00 Бенеш был извещен о визите посланников, которые и посетили его в 03:45 21 сентября. Встреча продолжалась около двух часов в присутствии министра иностранных дел. Крофта и вел протокол беседы. К этому времени Прага уже имела точное изложение позиции не только Англии, но и Франции, представленное её посланником в этой стране. Было ясно и недвусмысленно сказано, что в войну Франция не вступит, а если Прага будет настаивать на своем, Чемберлен не поедет к Гитлеру на переговоры. В таком случае Англия и Франция снимают с себя ответственность за «все, что произойдет». Бенеш назвал предложения ультиматумом, на что последовал ответ: «Нет, это только советы».

При этом английский и французский дипломаты добавили, что если чехи объединятся с русскими, то «война может принять характер крестового похода против большевиков. Тогда правительствам Англии и Франции будет очень трудно остаться в стороне». Бенеш пытался заговорить о каких-либо гарантиях, в ответ он услышал, что посланникам нечего добавить сверх изложенных требований. Тогда президент (по чехословацкой версии протокола встречи) заявил:

«Я прошу заверить ваши правительства в том, что я всегда действовал с полным сознанием ответственности и никогда не допускал даже мысли о войне. Я никогда не собирался принуждать Англию и Францию вступить в войну и поэтому хочу объяснить свою позицию, так как подобные подозрения уже высказывались. Я никогда не придерживался доктринерских взглядов во время имевших место неприятных дискуссий и переговоров. Я не слушался советского правительства, от которого умышленно держался в стороне, не опирался на его поддержку и не считался с его пожеланиями во время своих переговоров».
Очевидно, если Франция была никудышным союзником для Чехословакии, то сама Чехословакия была весьма ненадежным союзником для желавшего защитить ее СССР. Позже Бенеш оправдывал свое поведение следующим образом:

«Сверх того, я учитывал позицию Советской России. Я получил от нее категорические заверения в том, что она окажет поддержку и что она готова выполнить условия своего договора с нами. Но что тогда сделала бы Польша г-на Бека и Венгрия г-на Хорти? Обе эти страны, я знал, были молча или открыто в соглашении с Гитлером и были готовы предпринять враждебные акции против Чехословакии вместе с нацистской Германией» .
Судьба первой ЧСР была решена, и в первую очередь её создателями. Впрочем, и они просчитались.

21 сентября Черчилль передал свое заявление прессе:

«Расчленение Чехословакии под нажимом Англии и Франции равносильно полной капитуляции западных демократий перед нацистской угрозой применения силы. Такой крах не принесет мира или безопасности ни Англии, ни Франции. Наоборот, он поставил эти страны в положение, которое будет становиться все слабее и опаснее».
21−22 сентября по Чехословакии прокатилась волна патриотических демонстраций. В Праге они собрали около 250 тыс. чел. Премьер-министр Милан Годжа вынужден был подать в отставку. 22 сентября Сыровы был назначен главой правительства и военным министром. Генерал имел репутацию решительного человека, которую он заслужил во время интервенции против Советской России в 1918 году. Он подтвердил ее почти сразу же. На чрезвычайном заседании правительства было сказано, что СССР поможет только в зависимости от позиции Франции или признания Германии агрессором Лигой Наций. Для этого требовалось единогласие, но Москву устроило бы даже простое большинство голосов, превышающее половину. Этот вариант, по мнению Бенеша, был маловероятен. Надежд на помощь Малой Антанты не было, а военные считали, что самостоятельно ЧСР не выстоит. Отсюда следовал вывод — необходимость уступок.

21 сентября последовала нота правительства ЧСР правительствам Англии и Франции. Прага принимала их предложения, «подчеркивая при этом принцип гарантий, сформулированный в ноте, и, принимая их, считает, что оба правительства не допустят немецкого вторжения на чехословацкую территорию…» 21 сентября в 07:00 глава правительства обратился по радио к согражданам, заявив, что республика оказалась в изоляции.

«Поэтому наши друзья посоветовали нам купить свободу и мир путем жертв, поскольку они сами не могли нам помочь».
Что касается Советского Союза, то попытка возложить на него ответственность за капитуляцию была основана на искажении позиции Москвы. Этот тезис сразу же продублировал министр пропаганды Гуго Вавречка.

Против него энергично протестовали коммунисты Чехословакии, которые призывали сограждан к сопротивлению и сообщали им об истинной позиции Советского Союза. Выступления членов правительства были прокомментированы следующим образом:

«Это сама подлейшая ложь, которая была выдумана в эти решающие минуты для того, чтобы вас ослабить и разложить» .
21 сентября на встрече с представителями печати Крофта, комментируя заявления некоторых чешских газет о позиции СССР, заявил:

«Это совершеннейшая неправда. Россия нас не покинула. Я не могу также утверждать, что Россия, возможно, выступила бы и без Лиги Наций, но этого в данных обстоятельствах никто не может требовать, так это означало бы, что на нас немедленно напала бы Польша, Румыния не вмешалась бы, и Венгрия… Это было бы безумием, если бы мы это сделали, и поэтому нет никакого смысла спорить о том, выступили бы Советы или нет. Но обвинять Советы в том, что они предали нас, мы не можем».
В тот же день, 21 сентября, на заседании пленума Лиги Наций Литвинов вновь заговорил о происходившем в мире, о том, что уничтожено уже два государства (Абиссиния и Австрия), что два других (Испания и Китай) уничтожаются войнами, и что настала очередь пятого (Чехословакии).

«Один из старейших, культурнейших, трудолюбивейших европейских народов, — говорил наркоминдел, — обретший после многовекового угнетения свою государственную самостоятельность, не сегодня завтра может оказаться вынужденным с оружием в руках отстаивать эту самостоятельность…»
Литвинов заявил, что безнаказанность фашистских агрессоров вынуждает малые государства все более ориентироваться на агрессоров, и подчеркнул, что СССР готов оказать помощь Чехословакии. Советский Союз вновь выступил с инициативой созыва международной конференции с целью выработки мер против агрессии. Но это уже не имело значения. Решение о капитуляции было принято и оглашено Прагой. На Париж и Лондон позиция СССР никоим образом не повлияла. Между тем противостояние, в случае, если бы намерения Франции и Англии были бы серьезными, вовсе не давало решающего превосходства.

22 сентября Чемберлен вновь отправился на встречу с Гитлером в Годесберге. На этот раз она состоялась в отеле «Дреезен» в Годесберге с замечательным видом на долину Рейна. Премьер-министр рассказал о том, что было сделано за время, прошедшее после предыдущей встречи. Признание права Судетской области на самоопределение, плебисцит, согласие Лондона, Парижа и даже Праги и т. п.

«После этого разъяснения, — вспоминал Шмидт, — Чемберлен откинулся на спинку стула с выражением удовлетворения на лице, как бы говоря: «Разве не великолепно я потрудился за эти пять дней?»
Его ждало разочарование. Гитлер ответил, что Германию больше не устраивают такие уступки, так как необходимо также учесть претензии Польши и Венгрии. Чемберлен был в шоке. Программа Берлина резко ужесточилась и в отношении судетского вопроса — теперь требовалось быстрое и более радикальное его решение. Фактически Гитлер настаивал на безоговорочной капитуляции Чехословакии. Поначалу Чемберлен отказался принять эту программу. Казалось, что переговоры находятся на грани срыва.

А Литвинов еще надеялся на возможность срыва германских планов. На переговорах в Женеве он вновь подтвердил готовность СССР выполнить свои союзные обязательства. Правда, выступления чехословацких политиков и действия их союзников явно не могли настроить на позитив. Поэтому 23 сентября 1938 года, вновь выступая в Лиге Наций, Литвинов отметил, что принятие Прагой англо-французского ультиматума означает отказ от советского-чехословацкого союзного договора, но тем не менее Москва готова выступить при условии, что это сделает, как раньше и настаивали сами чехи, Франция. Более того, он громогласно заявил об этом в штаб-квартире Лиги Наций. В личных беседах наркоминдел говорил проще — в случае с Чехословакией позиция Франции для Москвы не является определяющей, Польша советские войска не пропустит, но

«у нас есть сведения, что Румыния пропустит, особенно, если Лига Наций даже не единогласно, как требуется по уставу, а крупным большинством признает Чехословакию жертвой агрессии… Самое важное, как поведут себя чехи… Если они будут драться, мы поможем вооруженной рукой».
В случае с Польшей было все ясно.

Что касается Румынии, то ее позиция не имела такого значения, как позиция Польши. Большинство румынских железных дорог были одноколейными, и ни одна из них не связывала напрямую советскую железнодорожную сеть с чехословацкой. По подсчетам французской разведки (а ситуацию в Румынии она знала хорошо), прохождение массы войск маршрутом через это государство привело бы к тому, что первая пехотная дивизия прибыла бы в Чехословакию через через шесть дней после переправы через Днестр (далее по одной дивизии каждые семь дней), механизированная бригада — через 18 дней после переправы через Днестр (далее по три бригады в день), и кавалерийская дивизия — через 56 дней после переправы через Днестр (далее по две дивизии в день). При том, что более 80% всех перевозок в СССР приходилось на железные дороги, становилось ясно, что проход значительной группы войск в Чехословакию при таком ненадежном тыле и скверных коммуникационных линиях не может обеспечить правильного их снабжения в случае военных действий. Все могла поправить Польша, имевшая три линии двухколейных железных дорог от советской до чехословацкой границы (через Вильно, Брест и Белосток), но на них нельзя было рассчитывать.

22 сентября министр иностранных дел ЧСР передал в Москву просьбу. В связи с тем, что Польша сосредотачивала войска на всем протяжении границы с Чехословакией, Крофта просил обратить «внимание Варшавы на то, что советско-польский пакт о ненападении перестанет действовать в тот момент, когда Польша нападет на Чехословакию». В тот же день Будапешт потребовал от Праги дать венграм, словакам и русинам те же права самоопределения, которые получили судетские немцы. В Венгрии началась частичная мобилизация армии. Одновременно и Варшава потребовала уступить спорные с польской точки зрения территории. 21 сентября Генеральный штаб польской армии распорядился начать подрывную деятельность в Тешинской области. Первые действия легиона «Заользье» были малоуспешными — чехословацкие войска своевременно заняли границу. Легионеры сумели развязать теракты только 23 сентября. 22 сентября в столице Польши начались националистические демонстрации под античешскими и антисемитскими лозунгами, чехословацкое посольство начало уничтожать документы и готовить эвакуацию.

В 04:00 23 сентября советское правительство сделало предупреждение Варшаве — в случае польской агрессии против Чехословакии советское правительство без предупреждения денонсировало бы советско-польский договор о ненападении от 25 июля 1932 г. Приглашенный для ознакомления с этим документом поверенный в делах Польши был явно взволнован и убеждал, что никакие войска на границе с ЧСР не концентрируются и что всего лишь усилен пограничный контроль в связи с наплывом беженцев. Польский ответ пришел в тот же день — Варшава была удивлена тоном предупреждения, так как на советско-польской границе она не концентрировала войска. Впрочем, польское правительство заявило, что никому не собирается давать объяснения по вопросам о мерах, предпринимаемых для обороны Польши.

К 28 сентября в высокой степени готовности для отправки в Чехословакию на аэродромах Белорусского и Киевского военных округов имелось 246 СБ-2 и 302 И-16. Разумеется, одними самолетами вопрос о поддержке ЧСР не мог быть решен. Чехословаки имели в 1938 году 12 военных аэродромов. Разместить советскую авиацию они могли, но обслуживать — вряд ли. На вооружении армии ЧСР использовался патрон 7,92 мм, в РККА — 7,62 мм, советские самолеты использовали высокооктановый бензин, чешские — менее качественное топливо. Бомбы чешского производства также не годились для советских самолетов.

Тем не менее поддержка со стороны РККА была бы весьма существенна для армии ЧСР. На 1 апреля 1938 года в сухопутных войсках Германии насчитывалось 15 213 орудий и минометов. В танковых войсках к 1 октября было 2608 боевых машин (из них 1468 Т-I, 823 Т-II, 59 Т-III, 76 Т-IV и 182 командирских танка). Люфтваффе к 26 сентября располагало 3307 самолетами, а также 2444 полностью и 1064 частично готовыми к бою экипажами. Тем не менее армия Германии не имела достаточного подготовленного запаса для военных действий — в 1937—1938 гг. её основная мощь — 32 пехотные, 4 моторизованные, 3 танковые дивизии могла быть максимум удвоена по численности и достичь только 1 млн чел. Этого было совершенно недостаточно для войны в изоляции против коалиции, но Берлину такая опасность не угрожала.

23 сентября Прага начала мобилизацию. Она проходила в образцовом порядке, при полной поддержке населения.

«Мобилизация протекала исключительно организованно и четко, — докладывал в Москву советский военный атташе в Чехословакии полк. В. Н. Кашуба. — После объявления мобилизации по радио граждане, подлежащие явиться на свои призывные пункты, сразу потянулись с чемоданчиками в руках. На призывных пунктах, которыми являлись казармы частей пражского гарнизона, через 30−40 минут уже выходили первые партии пришедших уже обмундированных и вооруженных — готовых [к] отправке. Нужно отметить четкость работы аппарата, ибо первые обмундированные и вооруженные части уже через 45 мин. Грузились на автобусы, грузовики и отправлялись к границе».
К вечеру 23 сентября армия имела 37 пехотных и 4 моторизованных дивизии. 24 сентября их ряды пополнили 1,5 млн резервистов. «После проведения мобилизации, — известил 24 сентября посланников в Англии, Франции и СССР Крофта, — мы выдержим любое нападение, и очень долго».

23 сентября находившийся в Женеве Литвинов встретился с представителями британской делегации в Лиге Наций, поставившей его в известность о том, что в ближайшее время в результате переговоров с Гитлером Англия и Франция будут вынуждены «принять солидные меры». Дальнейший разговор сводился к интересу британцев — что предпримет Москва и какие формы примет возможная ее помощь Праге. Литвинов сделал из беседы абсолютно верный вывод: Лондон и Париж готовятся к капитуляции по чехословацкому вопросу и хотят возложить ответственность за свои действия на СССР. Уже 23 сентября Лондон и Париж известили правительство ЧСР, что они не могут нести ответственность за развитие ситуации на чехословацко-немецкой границе. Британский посланник от себя добавил, что в связи с готовящейся встречей Гитлера и Чемберлена «не исключает всех возможностей к соглашению в Годесберге, однако считает ситуацию крайне серьезной».

2 октября 2019


Подробности: https://regnum.ru/news/polit/2736844.html
Любое использование материалов допускается только при наличии гиперссылки на ИА REGNUM.