*254. Спарринг-партнер «Единой России»

[Григорий Голосов]

http://slon.ru/russia/besplanovaya_d...a-762742.xhtml

Часто говорят о том, что оппозиции сейчас нужно сформулировать некий план действий как последовательность шагов, ведущих к общей цели. Такую постановку вопроса я нахожу наивной и не отражающей специфику оппозиционной деятельности в современной России. У власти находится довольно сплоченная группа. Ее цель состоит в том, чтобы власть удержать. Внутренние расколы в этой группе только намечаются. Оппозиция, напротив, по определению разделена на несколько групп, у каждой из которых не только собственные программные приоритеты, но – и это важнее – собственные интересы в борьбе за власть. Преодолеть такую раздробленность оппозиции невозможно. Более того, не нужно к этому стремиться путем построения некоего плана, рассчитанного на всю оппозицию.

Общая цель ясна и состоит в демократизации, то есть в создании власти, ответственность которой перед народом обеспечивается свободными выборами. Но последовательности практических шагов, ведущих к этой цели, могут быть совершенно разными для разных групп оппозиции. У одних лучше получаются мирные массовые митинги, у других – более конфронтационные разовые акции, у третьих – переговоры с теми или иными представителями правящей группы, у четвертых – просветительская работа в СМИ, у пятых – создание новых партий в рамках куцей политреформы, а еще у кого-то – критика режима в стенах подконтрольного ему парламента. Нужно понимать, что ни одна из этих форм борьбы не отрицает других.

То же самое касается и целей. На мой взгляд, нет ничего особенно наивного в том, чтобы требовать ухода Путина. В любой автократической системе автократ является центральной фигурой, и борьба против него во многом идентична борьбе против системы. Точно так же, совершенно неправильно было бы отказываться от требования роспуска нелегитимной Думы и от иных требований, выдвинутых митингами. Но могут быть и другие цели, связанные с демонтажем периферийных элементов системы. Понятно, что уход Путина может стать предметом переговоров с Путиным только в ситуации, сильно отличающейся от нынешней. Но я совершенно не понимаю, почему сторонник демократизации – прямо сейчас – не мог бы провести с Путиным переговоров по поводу предполагаемого «фильтра» на губернаторских выборах.

Элементарный факт состоит в том, что если одни не будут требовать ухода Путина, то у других решительно ничего не получится со снятием «фильтра». А зачем, собственно, Путину его снимать? Чем выше ставки на одном столе, где играют по-крупному, тем больше можно выиграть по мелочи – но без большого риска – на другом.

Многообразие оппозиции, на которое сам Путин и его сторонники постоянно указывают как на недостаток – это, на самом деле, ее сила. Для того, чтобы эффективно использовать эту силу, вовсе не обязательно создавать единую систему координации действий. Скорее, нужно то, что в Латинской Америке иногда называли «концертацией»: совокупность разных по практическим механизмам и непосредственным целям усилий, каждое из которых подталкивает ситуацию в нужном направлении.

При каких условиях может состояться «концертация»? Они очень простые. Увы, выполнение именно таких условий в истории России почему-то всегда сталкивалось с колоссальными трудностями. Во-первых, разные группы оппозиции должны воздерживаться от критики друг друга. За такой критикой обычно стоит не желание поправить в чем-то ошибающегося партнера и даже не обличить потенциального предателя (хотя риторическая оболочка обычно именно такая), а примитивное стремление монополизировать оппозиционное поле и, тем самым, отхватить самый лохматый кусок от шкуры неубитого медведя. Так вот, не надо этого делать. Принцип должен быть один: воздержись от нападок на другого оппозиционера. Если он ошибается – лучше верить, что это добросовестное заблуждение, и мягко не соглашаться, чем сразу же приниматься за креативный троллинг, так хорошо усвоенный за годы прозябания в интернете. Оставьте это клиентуре Потупчик.

Во-вторых – и это вытекает из предыдущего – при всем своем разнообразии оппозиция должна иметь общую идентичность, иную, чем идентичность Путина и его группы. Демократическая оппозиция заканчивается как политический игрок ровно там, где для одних ее участников Путин лучше, чем Удальцов, для других – лучше, чем Навальный, для третьих – лучше, чем Немцов. Путин расставил эту ловушку давно и до сих пор использовал ее исключительно эффективно. Надо из этой ловушки выбираться: люби Путина меньше, чем оппозиционера, даже если собственная повестка дня этого оппозиционера тебе совершенно чужда. Если митинги что-то продемонстрировали с абсолютной наглядностью, так это то, что в борьбе за демократию можно пренебречь идеологическими различиями. Это не значит, что такие различия не важны. Это значит, что их можно и нужно оставить на потом.

И есть еще один принцип, который пока не слишком актуален, но в дальнейшем может приобрести ключевое значение. Если на пути к демократизации будут достигнуты хоть какие-то успехи, то в лагерь оппозиции начнут переходить фигуры, ныне предельно от нее далекие. Так вот, не отталкивай выходцев из правящего лагеря, даже если сомневаешься в их искренности. Психологически понятно негодование оппозиционера, который много лет терпел лишения в борьбе против режима, а теперь сталкивается с перспективой оказаться на одной площадке с персонажем, ранее отмеченным исключительно в сотрудничестве с этим самым режимом. Проявления весьма разнообразны – от обсасывания темы люстрации до освистывания «путинского министра» на митинге. Но если мы хотим демократии, то должны быть готовы не только стимулировать, но и принять раскол правящей группы.

Важно понимать: для Путина в России уже сейчас демократия. Причем именно такая, которая его полностью устраивает. У него нет даже слабых, моральных стимулов что-то менять. Зато у него есть очень сильные, вполне материальные стимулы оставить все на своих местах. Те «реформы», которые он может выдавить себя по доброй воле, будут неизбежно исчерпываться чем-то вроде возможности подать коллективную петицию по интернету. Практика показала, что на сколько-нибудь существенные изменения он может пойти только под давлением.

Чем шире фронт и разнообразнее формы этого давления, чем оно сильнее, чем более эффективно удастся сочетать радикальные и умеренные требования, тем лучше. Конечно, у каждого из участников движения должен быть свой план, связанный с его специфическими целями и интересами. Но демократизация по общему плану – это либо утопия, либо метафора для обозначения той финальной ее фазы, когда режим и оппозиция согласовывают «дорожную карту». В России до этой фазы еще не дошло. По большому счету, переход к демократии может состояться только как живой политический процесс, в котором ни одного игрока не ждет полный выигрыш. Зато они выиграют коллективно.

В сказанном здесь нет ничего нового. Принципы опробованы во многих странах, переходивших к демократии. Можно ли добиться изменений, если им не следовать? В принципе, можно, если очень повезет. Но результат может быть не очень хорошим. Смены режима, при которых в оппозиционных рядах преобладает взаимная нетерпимость, конфликты и мстительность, редко приводят к демократии.

[Григорий Голосов]

http://slon.ru/russia/kak_kovalas_po...a-761215.xhtml

Как ковалась победа Путина Фото: REUTERS/Ilya Naymushin

В телевизоре выл «Первый канал», торжествуя победу Кандидата номер один. Что-то блеяли поверженные оппозиционеры (особенно, конечно, отличился Миронов), а также персонажи, известные как социологи и политологи. Не пропустил я, конечно, и того момента, когда победитель прослезился перед толпой молодежи, свезенной для этой оказии со всей страны. «Мы победили! На честных выборах!» – кричал Путин сквозь слезы. Молодые люди, многие из которых в течение дня проголосовали за Путина по нескольку раз, отвечали невнятным, но в целом одобрительным гулом. Им еще завтра работать на митингах.

Так называемая «карусель», то есть многократное голосование по открепительным удостоверениям, стала чуть ли не символом выборов-2012. Были отмечены и вбросы бюллетеней, и контролируемое голосование на дому, и другие милые шалости, так хорошо знакомые нам по прошлым мероприятиям данного типа, начиная с 2007 г. Повлияло ли все это на результат? Несомненно, да. Сыграло ли решающую роль? Едва ли. Просто потому, что это трудоемкие и не слишком эффективные методики, на которые в наше рациональное время полагаются лишь подлинные энтузиасты. И хотя я совершенно не сомневаюсь, что всех этих прелестей было не меньше, чем в декабре, для ковки столь впечатляющего результата их было мало. Нужен по-настоящему эффективный метод – работа с протоколами. То есть, попросту говоря, их переписывание.

Поэтому, слушая вполуха «Первый канал» – больших интеллектуальных усилий для восприятия такой информации не требуется – я сосредоточился на том, что составляет суть метода, то есть на цифрах. Прежде всего, на официальных цифрах, которые публикует на своем сайте Центризбирком, и которые попадают туда прямиком из системы ГАС-Выборы. В пресс-центре ЦИК, как хорошо известно многим телезрителям, есть большие красивые экраны, на которые постоянно попадают какие-то данные. Увы, именно на таком экране в декабре высветилась цифра 146%, забыть которую мы, увы, не можем. Цена таким данным, стало быть, невелика, хотя именно они вызвали слезотечение у Кандидата номер один.

Но то, что попадает на сайт ЦИК, – совсем другое дело. Там все концы (то есть контрольные соотношения) сходятся, данные можно разбить по регионам и по отдельным избирательным комиссиям, анализировать. Надо сказать, что в декабре данные на сайте обновлялись довольно часто, и я надеялся – в особенности из-за обещания Чурова, что на этот раз все посчитают очень быстро – что и теперь дело пойдет в хорошем темпе. Не тут-то было. Первые цифры, действительно, вышли в свет, когда положено, примерно в 21:30. Тогда было посчитано 7,8 млн бюллетеней. Потом, около 22:50, вывалились результаты подсчета 12,3 млн. Вскоре после появления на сайте, около 23:00, эти данные вдруг исчезли и сменились более ранними, а потом вернулись в прежнем виде. Это было удивительное событие, судить о природе которого я не берусь, хотя по общей логике системы такого быть не должно. Третий релиз, с подсчетом 19,3 млн бюллетеней, появился примерно в 23:40, а четвертый (21,4 млн.) – уже 5 марта, около 1:25.

На протяжение всего этого времени результаты Путина менялись незначительно, чуть-чуть улучшаясь от раза к разу. По четырем релизам, динамика была такая: (1) 62,0, (2) 63,1, (3) 63,7, (4) 63,9. При этом объемы данных, поступавших из разных регионов, менялись, но цифры стояли как вкопанные. На момент четвертого релиза совершенно не поступили данные из Чечни. Однако и многие другие регионы внесли не очень большой вклад. Скажем, по Москве было посчитано порядка 40 000 голосов, а по Петербургу – чуть более 125 000. Таким образом, вклад двух столиц в путинские 64% был ничтожным.

Но зато в процентах не сплоховали. В Москве у Путина было почти 55%, а в Петербурге – общероссийские 64. Вообще, данные по регионам поражали равномерностью: менее 55% было лишь в 6 регионах, но и за 65% вырвались только 26 (к которым, конечно, потом добавится Чечня). Такое ощущение, что с декабря наша страна как-то унифицировалась, равномерно полюбив Путина. В Свердловской области его результат – как в Ивановской, в Волгоградской – как в Адыгее, в Ленинградской – как в Рязанской. Почти не наблюдалось и никакой динамики во времени: сколько у Путина было после подсчета 2% голосов, примерно столько же оставалось и с 45%.

По опыту анализа региональных выборов могу сказать, что такая картина довольно типична и свидетельствует о том, что перед региональными властями поставлены простые и ясные задания, сформулированные как своего рода вилки. Ниже 55% – плохо, до 60% – так себе (но сильно не заругаем), до 65% – нормально, от 65% – получи конфетку, но не переусердствуй: оскандалишься, будет хуже. Переписывая протоколы, в администрациях или территориальных избирательных комиссиях эту нехитрую цифирь принимают таким образом, чтобы после каждой подбивки данных по региону попадать в тот диапазон, который данному региональному лидеру кажется приемлемым. Действовать при этом можно по-разному: не только завышать явку (что довольно легко установить известными методами диагностики фальсификаций), но и просто перебрасывать бюллетени от одного кандидата к другому.

Понятно, что блокировать эти процедуры может только наблюдение за выборами. И не всякое наблюдение. Если старушка просидела на участке с утра до вечера, то это ничего не меняет. А вот если она взяла правильно оформленную копию протокола, то меняет, потому что это позволяет установить подлог. На нынешних выборах наблюдали не только старушки, но и масса спортивных молодых людей из «корпуса наблюдателей». Я думаю, они отрапортуют, о чем надо. Независимое наблюдение проводилось в довольно скромных масштабах, и не из-за того, что никто не хотел им заниматься, а по более прозаической причине: на некоторые участки независимых наблюдателей не пускали, а с других выгоняли как раз перед подсчетом голосов. Таких фактов отмечено много.

Тем не менее, некоторые выводы о голосовании 4 марта все же можно сделать по результатам проекта SMS-ЦИК, реализованного «Голосом», «Росвыборами» и рядом других организаций. Ресурсы, конечно, не сопоставимы с ресурсами ЦИК. На 2:00 5 марта участники проекта успели обсчитать, по полученным независимыми наблюдателями копиям протоколов, чуть более 1 200 000 бюллетеней. Но какие-то выводы все же по этим данным сделать можно, особенно если учесть, что местами они выглядят куда реалистичнее чуровских: 45,5% в Москве и 51,4% в Петербурге. Данные SMS-ЦИК я тоже отследил в динамике. И вот что интересно, динамика оказалась противоположной ЦИКовской: сначала у Путина было 55,5%, к полуночи 53,5%, а к 2:00 – уже меньше 52%. Конечно, проницательный критик сразу скажет: «Что ж тут удивительного, Чуров накидывает Путину, а эти отнимают». Но у меня другая теория.

Я думаю, что ни данные ЦИК, ни данные независимых наблюдателей не следует принимать за чистую монету. Произошло следующее. Сразу после подсчета голосов в ГАС-Выборы попали результаты двух видов. С одной стороны, это были данные с тех участков, где независимого наблюдения не было вообще, и избирательные комиссии были уже на уровне УИК написали нужные результаты. С другой стороны, это были данные с участков, где независимые наблюдатели (а также, возможно, электронные средства голосования) присутствовали, получили копии протоколов, и в дальнейшем эти протоколы не менялись, а значит – вскоре были учтены на сайте ЦИК. При этом в SMS-ЦИК пошли данные только второго вида, отсюда – вилка между 55 и 62%. В дальнейшем эта вилка стала увеличиваться, потому что в ГАС-Выборы постепенно стали поступать переписанные протоколы, а в SMS-ЦИК – данные от наблюдателей, которым не удалось достичь консенсуса с членами избиркома и пришлось бороться за протоколы. Это затянуло подсчет. Совершенно естественно, что со временем эта вилка будет увеличиваться.

К сожалению, из вышесказанного я не могу определенно заключить, получил ли Путин на этих выборах 50% плюс один голос, то есть выиграл ли он в первом туре по результату волеизъявления избирателей. Но охарактеризованная здесь картина подталкивает к выводу, что вряд ли.

[Svobodanews]

http://www.svobodanews.ru/content/article/24546341.html

Андрей Шарый

Опубликовано 12.04.2012 19:09
События в Астрахани привлекают повышенное внимание к партии "Справедливая Россия" и ее лидеру Сергею Миронову. Как противостояние Олега Шеина и "Единой России" может отразиться на положении "Справедливой России", переживающей сейчас кризис?

По просьбе Радио Свобода ситуацию анализирует петербургский политолог Григорий Голосов, директор проектного центра "Геликс":

– Эта история, в общем-то, является подарком судьбы для Сергея Миронова. Дело в том, что именно "Справедливая Россия" сталкивается, пожалуй, с наибольшим количеством вызовов в той партийной системе, которую мы унаследовали от эпохи Суркова. Ситуация в "Справедливой России" сложна по трем причинам. Во-первых, это партия с оппозиционной, но не определенно оппозиционной идентичностью, которую нужно укреплять. Во-вторых, это партия идеологически левая, но природа ее левизны не совсем понятна избирателю. В-третьих, это партия, в которой достаточно много региональных нотаблей – то есть видных фигур, которые рассчитывают на ее поддержку, но не всегда ее получают. Сейчас, выступая в защиту Олега Шеина, Сергей Миронов решает сразу три задачи. Во-первых, артикулирует оппозиционный имидж партии. Во-вторых, поскольку сам Шеин – левый, Миронов получает шанс артикулировать и ее левизну. Кроме того, он показывает региональным нотаблям, что в случае, если они вступят в конфликты с региональными властями, они не останутся без партийного прикрытия. Миронов только выигрывает от астраханской истории, если, конечно, она не повлечет за собой каких-то резких санкций со стороны Кремля в отношении партии.

– Сергей Миронов неоднократно пытался играть на двух площадках, сидеть на двух стульях. С одной стороны, говорил о своей личной дружбе с Владимиром Путиным, о его поддержке, о том, что он подставляет ему мужское плечо, а, с другой стороны, настаивал на некоей своей оппозиционности. Заявление Миронова о том, что дружба с Путиным в прошлом, означает, что Миронов определился?

– Если Миронов хочет выжить в новой российской политической реальности (а он, очевидно, хочет), то ему не нужно слишком распространяться о своей дружбе с Владимиром Путиным. Это не означает, что Миронов полностью утратил доверие Путина или что он не сможет в дальнейшем выполнять какие-то задачи, которые в принципе согласуются с задачами Путина. Но это значит, что в публичном пространстве он просто-напросто должен выступать как оппозиционный политик. Даже если его оппозиционность будет не вполне искренней, чего мы исключить не можем, в интересах Владимира Путина, чтобы он вел себя, как оппозиционный политик.

– Партия "Справедливая Россия" от некоторых других российских политических организаций отличается тем, что наряду с Сергеем Мироновым и, скажем так, аппаратчиком Николаем Левичевым, там есть несколько ярких самостоятельных личностей. Это и Галина Хованская, и Оксана Дмитриева, да и тот же Шеин. Что, с точки зрения политолога, стоит посоветовать Сергею Миронову: постараться нивелировать их влияние или использовать его для укрепления собственных позиций в партии?

– В свое время в "Справедливую Россию" были рекрутированы видные региональные политики. А все, кого вы перечислили, это именно региональные политики. Политологический совет в данном случае состоял бы в том, чтобы Миронов всеми силами старался удержать этих людей. Они не представляют существенной угрозы для его внутрипартийной власти, но они являются важным ресурсом для партии. Мне кажется, из истории с Астраханью следует, что Миронов в принципе это понимает, так что в моем совете он не очень нуждается.

– На ваш взгляд, "Справедливая Россия" остается кремлевским проектом?

– В той мере, в какой все так называемые партии и легальная оппозиция сейчас являются в каком-то смысле кремлевскими проектами. Однако надо сказать, что Кремль по отношению к ним начал вести более сложную игру, связанную с облегчением регистрации политических партий и возможным созданием новых лояльных проектов. И на эти новые вызовы нужно и отвечать более сложным образом.

[Григорий Голосов]

http://slon.ru/russia/detskaya_boyaz...y-789109.xhtml

Фото: Мудрац Александра/ITAR-TASS
Как наилучшим образом автоматизировать работу в небольшой или средней компании?
Нанять команду разработчиков, купить сервер и написать самую лучшую в мире систему, специально под вашу компанию.
Купить промышленное коробочное решение («корпоративный портал»), обратиться к внедренцам и доработать систему под свои потребности.
Воспользоваться уже существующим облачным сервисом, работающим через интернет.
Стоит только российским властям предержащим почувствовать хоть малейшую, хоть из пальца высосанную угрозу, как тут же из каких-то чуланов выползают публицисты разных степеней либерализма и охранительности, начинают гундеть примерно на такую тему: «Сейчас Путин уйдет, на свободных выборах победят левые, и тут такое начнется…» Какое такое начнется, объяснить становится со временем все трудней. В красную диктатуру, кажется, ныне верят только люди, окончательно застрявшие мозгами в конце 80-х. Но все же рисуется картинка: потомок большевиков и сам большевик Удальцов, грозно сверкая недобрым глазом, все отнимет и поделит, посадит нежных либеральных интеллектуалов на философский пароход и отправит куда-нибудь во Францию. И хорошо бы. Но там еще немного – и ГУЛАГ.

Высказываться на тему таких детских страшилок мне не хотелось бы за крайней узостью аудитории, к которым они апеллируют. Однако сам тезис о том, что демократизация в России обречена на то, чтобы сразу же привести к власти левых, заслуживает обсуждения. Этот тезис довольно давно отстаивает, например, Михаил Ходорковский. И неслучайно: в России действительно существует повестка дня, которая в первом приближении может показаться левой. Мой тезис состоит в том, что во втором и следующем приближениях эта повестка дня левой не является, и хотя социалисты могут входить в число политических сил, способных к ее реализации в случае прихода к власти, более успешно она может быть реализована правыми.

Вышеупомянутая повестка дня – не вымысел, а факт. И базируется она на двух вполне реальных характеристиках современной российской жизни. Первая из них – это чрезвычайно высокий уровень имущественного неравенства. В стране есть ничтожно маленький слой очень богатых; крохотный и медленно растущий средний класс; довольно большое число людей, которые в стране с современными потребительскими ориентирами считались бы бедными (хотя в России их чаще всего тоже записывают в средний класс); и масса бедных – по любым объективным показателям. Это проблема. Вторая проблема состоит в том, что само существование сверхбогатого слоя не поддается оправданию в глазах основной массы населения. Таково наследие безголовой и безответственной приватизации 90-х.

Любая власть, которой предстоит существовать в России в ближайшие десятилетия, должна будет решить эти проблемы. Вполне осознает их и нынешняя авторитарная власть. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить основные лозунги президентской кампании Путина и почитать его указы, изданные сразу после инаугурации. Там много смешного, но если отнестись всерьез, то указы – в значительной мере именно об этом. Разумеется, нынешняя власть не способна к реализации этой повестки дня как в силу своего классово-эгоистического, направленного на воспроизводство правящей бизнес-бюрократии, характера, так и в силу своей вопиющей неэффективности. Более подробно останавливаться на этом не стану, потому что сейчас у меня другая задача.

Я нахожу довольно бессмысленной популярную риторику о том, что-де само разделение политического мира на правых и левых устарело и не соответствует современным реалиям. Зависит от определений. Если использовать термины в предельно широких (и потому размытых) значениях, то правое с левым спутать несложно. Но если использовать традиционную узкую терминологию, то левые выступают за сокращение социального неравенства и за повышение роли государства – действующего в общественных интересах – в управлении экономикой. Ничего особенно устаревшего в таких позициях нет и, боюсь, не будет, покуда существует капитализм. Поэтому левизна – совершенно естественный элемент в политическом спектре либеральной, капиталистической демократии. Думаю, не раскрою секрета, если скажу, что без левых ни современной демократии, ни современного капитализма просто не было бы.

Теперь вернемся к российским делам. Можно ли сформулировать практическую программу, направленную на решение обозначенных проблем, в естественных для идеологической левизны терминах? Без труда. Проблема имущественного неравенства решается прогрессивным налогообложением – подчеркиваю, не ритуальным «налогом на роскошь», а именно систематическим прогрессивным налогообложением, способным реально наполнять бюджет. А если есть наполненный бюджет – есть и дополнительные социальные программы, направленные на сокращение неравенства. Проблема собственности решается национализацией. Раз приватизация 90-х была неправильной – давайте все национализируем и доверим управление основными отраслями экономики государству.

Является ли такая программа адекватной российским реалиям? Нет. Причина проста: российское государство не способно ни эффективно администрировать большие бюджетные расходы, ни эффективно управлять национализированной экономикой. Так оно звучит, если формулировать обтекаемо, с робким наукообразием. А если без экивоков – все разворуют. Потому что слово «эффективно» в обтекаемой формулировке неявно предполагает дополнение – «в общественных интересах». Но действовать в общественных интересах российское государство давно разучилось. Бюджеты всех уровней пилятся. О том, как работают подконтрольные государству секторы экономики, лучше всего свидетельствует опыт госкорпораций.

Реальным ключом к решению социально-экономических проблем современной России является создание государства, способного действовать в общественных интересах, то есть в интересах народа, и быть ему подотчетным. Нам нужно демократическое государство. Однако такая характеристика – необходимая, но не достаточная. Нужно уточнить, что нам нужны эффективные институты, и не только государственно-административные, но и экономические, гражданские, правовые. А элементарный факт, вытекающий из всей политической истории второй половины прошлого – начала нынешнего столетий, состоит в том, что со строительством таких институтов лучше справляются правые, чем левые.

Напомню, что именно правые – христианские демократы, консерваторы – сыграли центральную роль в становлении и консолидации «государства всеобщего благосостояния» в Германии, Франции, Великобритании. Именно правые структурные реформы стали основой прогрессивной политики 80-х–90-х годов во многих странах Латинской Америки. Интересно, что такую политику были вынуждены проводить и правительства, пришедшие к власти под левыми лозунгами. Даже в Бразилии – с ее исключительно острым социальным неравенством – социалистическую политику не стало проводить ни левоцентристское правительство Фернанду Кардозу, ни левое правительство Лулы да Силва. То же самое – в ЮАР, где у власти уже давно находится «Африканский национальный конгресс» с его левой идеологией и правой политикой.

Собственно говоря, такой возможности – что к власти придут левые, но станут проводить правую политику – я бы не исключил и для России после демократизации. Но, вообще-то, каждому лучше заниматься своим делом. Актуальной повесткой дня является строительство эффективных институтов, а ее ядром – борьба против коррупции. И это понимают не только высоколобые интеллектуалы. Стремительный рост популярности Алексея Навального был следствием того, что ему удалось нащупать повестку дня, доступную для понимания весьма широких слоев населения. Разумеется, надо понимать, что демократия – это конкуренция. Победа на выборах дается недешево, и российским правым надо уже сейчас думать о том, какую альтернативу они смогут предложить российскому народу. Важно, однако, видеть и другую сторону дела: покуда демократии нет, правые и левые – естественные союзники в борьбе за нее.

[Слон]

http://slon.ru/calendar/event/795913/
Григорий Голосов
Алёна Ковальская

Доктор политических наук, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Григорий Голосов рассказал Slon о своей новой книге.

Политико-философское вступление

Первая часть моей книги «Демократия в России. Инструкция по сборке» поднимает вопросы о том, зачем вообще нужна демократия. Не скажу, что она особенно оригинальна, основные идеи там позаимствованы из «Демократии и ее критики» Роберта Даля. Если пересказать вкратце, то я предлагаю критику так называемой теории Guardianship. Эта теория состоит в том, что существуют мудрые правители, которые знают, как править, которые в высокой степени компетентны, и поэтому им, естественно, должны принадлежать бразды правления. Тогда возникает вопрос: каким образом эти мудрые правители будут передавать власть? Можно ли оставить этот критически важный вопрос на обсуждение избирателей, которые, в сущности, совершенно не компетентны, не интересуются политикой и ничего не понимают в окружающем их мире? Естественно, что правитель должен править непрерывно и как можно дольше, а если он уже не может править или умер, то лучше всего, если он назначает себе преемника. Вот предельно популярное изложение теории Guardianship.

В книге я пишу, что эта теория строится на двух неправильных допущениях. Одно из них – это допущение об исходной благости человеческой природы: подразумевается, что человек всегда действует добросовестно, в том числе и тот, кто занимает самые властные позиции. Но, конечно, это вопрос веры. Можно верить в то, что человек хорош по природе, или в то, что он плох. Демократ верит в то, что человек по природе плох, считает, что любой человек грешен, подвержен многочисленным соблазнами. А если он еще и располагает властью, то будет использовать ее в собственных интересах. Второе ошибочное допущение – что существует достаточная техническая компетентность для политического управления. В действительности такой компетенции в политике нет и быть не может. Любая политическая проблема предполагает множественность решений, каждое из которых будет по-своему правильно, поскольку принимается в интересах определенного политического субъекта. Такова природа всех решений, касающихся распределения ограниченных ресурсов. А все политические решения относятся именно к таким. Отсюда вытекает, что человек, который принимает решение, кажущееся ему самому технически компетентным, тем не менее действует предвзято – в интересах того социального субъекта, который он представляет, находясь у власти.

Например, если человеку нужно решить проблему доступного и комфортного жилья, а его интересы так или иначе связаны с банковским сектором, то единственное решение, которое покажется ему разумным, – развитие ипотечного кредитования. Человек, связанный с другими социальными и политическими субъектами, возможно, принял бы другое правильное решение. Но в конечном счете истины здесь нет. И поэтому для того, чтобы определить приемлемый для общества характер компетентности, в решении таких вопросов нужен внешний субъект. Таковым субъектом по отношению к правящему классу является народ. Однако необходимость народа для функционирования политической системы объясняется и другим способом: народ нужен для того, чтобы правящий класс сохранял естественную модель воспроизводства. Неестественная модель состоит в том, что правящий класс формируется за счет воспроизводства самого себя и отсутствует механизм по привлечению других людей к власти. Если отсутствует внешний по отношению к правящему классу арбитр, то этот класс будет воспроизводить себя до бесконечности.

Чтобы пояснить эту мысль для народа, я прибегаю к такой метафоре, как футбол: что будет, если все без исключения матчи станут договорными. И кто от этого пострадает? Пострадает ли народ? Нет, он все равно будет смотреть футбол по телевизору, так как другого футбола у него не будет. От этого пострадает сам футбол. Потому что постепенно на футбольных полях будет оказываться все больше физически слабых людей, которые попали туда не потому, что они хорошо играют, а по каким-то других причинам. Потом окажется, что даже дети нынешних футболистов испытывают затруднение, чтобы попасть на футбольное поле, потому что у самого главного по футболу есть свои дети. И в конце концов механизм воспроизводства правящего класса постепенно разрушается. Это требует, повторяю, внешнего арбитра, которым является народ – не в силу своей компетентности, а в силу своего положения по отношению к правящему классу.

Как совершенно справедливо говорят сторонники Guardianship, народ не разбирается в политике. Эмпирические исследования доказывают, что в любом обществе, даже самом демократическом, количество людей, которые интересуются политикой и в ней разбираются, ничтожно мало. Классические исследования в США показали, что так называемые «идеологи среди избирателей», то есть люди, способные представлять свои предпочтения в идеологических терминах, составляют от 3 до 7% всего электората. Все остальные, с точки зрения американских исследований, руководствуются другими соображениями, которые кажутся примитивными.

В действительности, однако, они являются адекватными в той роли, которую народ играет в политической системе и демократии. Народ, например, выносит свое суждение о действующих политиках по тому, как функционирует экономика в период их правления. Народ может руководствоваться эстетическими соображениями по поводу того, как выглядят политики и что они говорят. В политической теории такие подходы избирателей часто интерпретировались как фундаментально не компетентные и не правильные. Однако это тот способ, с помощью которого народ играет свою чрезвычайно важную роль. Но для того, чтобы он был арбитром, нужно, чтобы правящий класс выполнял те правила игры, которые позволяют народу таковым быть. Основным механизмом этого арбитража являются выборы. Так вот, забота правящего класса – в его собственных интересах обеспечить честность выборов, потому что если этого нет, то вся система рушится. Тогда, если мы считаем нужным каким-то образом воздействовать на результаты выборов, немного их корректировать, мы естественным образом возвращаемся к модели Guardianship. На этом позвольте закончить политико-философскую часть.

В заключение хочу сказать, что меня глубоко удручает состояние политической теории в России. Люди, которые ей занимаются, говорят на чрезвычайно сложном языке, который непонятен даже большинству из коллег. На мой взгляд, в России существует фундаментальный запрос на политическую теорию. Люди, подвергаясь телевизионной пропаганде, чувствуют, что им вешают лапшу на уши, догадываются, что их обманывают. Причем обманывают не в фактах, а чем-то фундаментальном, и для того, чтобы объяснить в чем, нужны именно политические теоретики, которые могли бы это сделать. Почему я и решил написать первую часть в этой книге.

Снижение барьера численности партии – колоссальный шаг вперед

Теперь пробежимся по институциональной инженерии. Партии, как вы знаете, теперь регистрировать достаточно просто. И основное упрощение механизма регистрации партий произошло по параметру, который я считаю критическим, – снижение минимальной численности: с 50 тысяч до 500 человек. Часто указывают на то, что в действительности численность не была главным основанием для отказа в регистрации последние годы, и это, в общем, на самом деле так. Как правило, Минюст давало отказы в регистрации по другим основаниям. Но нужно видеть и то, что завышенная численность этих 50 тысяч служила колоссальным барьером: собрать для начала партии 50 тысяч человек – невозможно. Поэтому я считаю, что снижение барьера численности партии – колоссальный шаг вперед.

Конечно, этот шаг власти предприняли не только под давлением декабрьских митингов (хотя вы помните, что у митингов одним из главных требований было изменение порядка регистрации партий), но и из собственных интересов. Эти интересы никогда не проговаривались. Можно попытаться реконструировать: они состоят в том, чтобы создать на следующих думских выборах ситуацию высокой партийной фрагментации. Что в сочетании с нынешней избирательной системой, которая, насколько я понимаю, не будет существенно изменена к следующим выборам, создаст ситуацию, которую можно описать на таком примере: «Единая Россия» получает 35% голосов, 34% голосов получают другие партии, преодолевающие пятипроцентный барьер, все вместе взятые. Несложно посчитать, сколько должно пропасть голосов для того, чтобы у «Единой России» при такой избирательной системе было простое большинство. Если мы зарегистрируем сотню партий, все они выйдут на выборы, и каждая получит по долям процентов, то эта цель будет выполнена.

Может быть и другая стратегия, чтобы создать фрагментированное пропутинское большинство в следующей Думе. Тем не менее я считаю, что эта реформа – важная и положительная реформа, большое достижение. Однако ее можно было бы провести действительно разумно. Почему? Потому что, как я уже сказал, отказы в регистрации поступали часто по другим основаниям. И эти основания в действующем законе о политических партиях остались. Партию могут не зарегистрировать в том случае, если у нее в уставе и программе написано нечто такое, что, с точки зрения чиновника Минюста, не соответствует содержанию закона, а практика показала, что суждения на этот счет чиновники выносят достаточно произвольно. Партия может получить отказ, потому что некто пожаловался на то, что ее съезд, который сформировал руководящие органы, прошел с нарушениями уставного порядка. И можно найти еще много всего. Закон о политических партиях колоссальный и очень длинный.

Как надо регистрировать партии? Надо исключить возможность для регистрирующего органа отказывать партии в регистрации. Как это сделать? Для этого нужно установить простой петиционный порядок регистрации партии, с тем, чтобы человек, желающий создать партию, печатал на свои средства петиционную бумагу, раздавал ее своим сторонникам, и они ставили свои подписи и заверяли нотариально. Под ответственность нотариуса, а не регистрирующего органа. Потом этот человек собирает все подписанные бумаги, приносит их, заверенные, к человеку в Минюсте. Человек в Минюсте не имеет по закону права отказать, если нотариус заверил подписи. Все. Вот так можно было бы создать неманипулируемую партийную систему, потому что нынешний закон сохраняет обширные возможности для того, чтобы не регистрировать те партии, которые власти регистрировать не захотят. И регистрировать, наоборот, в огромном количестве и бесконтрольно те партии, которые власти по какой-то причине сочтут полезными. Ну, прежде всего, для того, чтобы создать этот, условно говоря, тридцатипроцентный навес. Еще я не упомянул, что этим партиям нужно будет регистрировать региональные отделения. То есть, это, объективно говоря, не очень легкая процедура, но если будет политическая задача для обеспечения определенных результатов выборов – много партий, то нынешний закон это позволяет. А предыдущая его версия не позволяла, что в перспективе могло создать для самого же Кремля сложности.

Кто фальсифицирует выборы? Губернаторы

Теперь о губернаторах. Что ни делай с партиями, но если результаты выборов фальсифицируются, то и не важно, сколько в них участвует партий. А кто фальсифицирует выборы? Губернаторы. Говорят, это делает Чуров. Нет, Чуров – пропагандист, который объясняет, почему результаты не фальсифицируются. Более того, сама система, допустим, региональных избирательных комиссий тоже играет довольно скромную роль в этом. Это делают губернаторы, потому что они контролируют ситуацию в УИКах непосредственно. Поэтому если мы хотим честных выборов в России, нам вообще-то нужно изменить конструкцию региональной власти, при которой губернаторы несут ответственность перед федеральным центром. Эта ситуация еще и антиконституционна, между прочим. Она фундаментально противоречит духу российской конституции как федеративного демократического государства. Если мы – федерация и демократия, то глава региона должен нести ответственность перед народом региона, а не перед федеральным центром.

Сейчас, вы знаете, восстановили выборность губернаторов, причем митинги этого особенно не требовали. Не скажу, тем не менее, что это не было шагом навстречу народному настроению. Потому что опросы общественного мнения давно уже систематически показывали, что почти все путинские реформы российский народ проглотил без проблем. Но именно этот вопрос зацепил. Люди именно по поводу губернаторских выборов чувствовали, что у них было право, которое отняли. Поэтому когда Путин огласил реформу, это можно было рассматривать как своего рода уступку.

Но с уступкой получилось плохо, потому что власти посмотрели и поняли, что сделать ничего нельзя – слишком рискованный участок. Поэтому сначала они долго экспериментировали с президентским фильтром, который был исходно предложен Путиным. Выяснилось, однако, что фильтр нельзя создать таким образом, чтобы он работал удовлетворительно для них. Потому что если он необязательный, то он работать не будет, а если обязательный, то Путин будет говорить: вот ты будешь участвовать, а ты – не будешь. Тогда вся ответственность за результаты выборов ложится на него, и ничего, в сущности, не меняется. И они, в конце концов, додумались до муниципального фильтра, который, однако, настолько крут, что о выборности губернатора, в принципе, говорить не приходится. Подходящая формулировка – голосование населения по предложенным властями кандидатурам.

Я никогда не был и сейчас не являюсь сторонником прямой выборности губернаторов. Я считаю, что уроки девяностых годов в данном случае необходимо принять во внимание. И уроки я интерпретирую не так, как пропагандисты режима, которые говорят о том, что если народу дать волю, то он начнет избирать сплошь сепаратистов и бандитов. Среди людей, которых в девяностых избирали в губернаторы, изредка попадались бандиты и очень редко – мошенники. Тем не менее, оказавшись в губернаторских креслах, эти люди работали, в общем, не хуже, чем другие губернаторы той эпохи, поэтому я не вижу большой трагедии в том, чтобы подобного рода публика становилась губернаторами. Трагедию я вижу в другом – в том, что практически все региональные режимы, созданные в результате прямой выборности губернаторов, в девяностых стремительно приобрели авторитарный характер. Почему это произошло? Потому что в регионах отсутствовала какая бы то ни была институциональная среда, которая могла бы противостоять этой тенденции. В условиях, когда губернатор получал сильный прямой мандат на правление, в регионах отсутствовали оппозиционные партии. Если где-то они и были, то после первых же прямых губернаторских выборов, как правило, уничтожались. Иногда даже физически. Люди, входившие в эти партии, уезжали из регионов. Я не имею в виду, что их убивали, хотя и это тоже было. И еще более важно то, что в регионах отсутствуют законодательные собрания, которые могли бы служить институциональным противовесом губернаторам. Это гораздо более фундаментальная проблема, и в рамках президентской формы правления, которая подразумевается как раз прямыми выборами губернаторов, эту проблему решить невозможно.

Поэтому я считаю, что плохо то, что Путин заменил выборность губернаторов на их назначаемость, но раз уж он отменил прямые выборы, то восстанавливать их не следует. И я предлагаю другую модель, которую в двух словах могу пересказать так: проходят выборы регионального законодательного собрания. В них участвуют партийные списки и независимые кандидаты, а во главе партийных списков стоят люди, каждый из которых претендует на то, чтобы стать губернатором. После выборов законодательное собрание формируется, и в этом собрании проводятся уже губернаторские выборы. В них участвуют лидеры списков, преодолевшие установленный барьер, и те самовыдвиженцы, которые захотят участвовать в этих выборах, которые победили на выборах в округах. Выборы проходят в два тура, и результатом их является избрание губернатора, который в течение первого года пользуется некоторой институциональной автономией от законодательного собрания. То есть в течение первого года после прихода к власти ему нельзя выносить вотум недоверия, а затем уже можно, и я полагаю, что после вынесения ему вотума должен вступать в дело механизм, предусматривающий некоторое участие федерального центра. Потому что именно в силу институциональной неразвитости регионов конфликтные ситуации после таких даже выборов вполне возможны, и федеральный центр может играть положительную роль своим арбитражем между конфликтующими региональными элитами.

Я полагаю, что если бы в первой половине двухтысячных годов при той системе, которая тогда существовала, Путин был институционально способен, ему ничего не стоило бы вмешаться в ситуацию в Алтайском крае, – и Евдокимов был бы жив, и население края было бы более счастливо. Таким образом, я считаю, федеральный центр должен сохранить некоторые функции в формировании региональной власти, не отменяя той фундаментальной вещи, что исходная политическая ответственность должна лежать на губернаторах перед народом региона. Кроме того, федеральный центр должен нести определенные санкции. В частности, если, допустим, федеральный центр увольняет губернатора, то исходом этого увольнения должны стать новые выборы, так что в конечном счете решение все равно остается за народом.

Нужно, чтобы в Думе заседали те люди, за которых голосуют

Теперь о думской избирательной системе. Это, наверное, самый сложный момент, потому что очень трудно объяснить, чем плоха та избирательная система, которая применялась с 2007 года и применяется ныне для выборов депутатов государственной думы. Люди понимают, что что-то не так, и чаще всего они относят это к тому, что выборы проводятся нечестно. Но в действительности у этой избирательной системы есть один существенный недостаток, который трудно объяснить даже в специализированных аудиториях. Я все же попытаюсь. Все депутаты Государственной думы в РФ избираются в едином общенациональном избирательном округе. Это очень редкая система. Из зрелых демократий выборы в единых общенациональных округах применяются лишь в двух сравнительно небольших и территориально гомогенных странах – Израиле и Нидерландах. В России единый округ был позаимствован из немецкой избирательной системы. Однако там он применяется в рамках смешанной избирательной системы, то есть сосуществует с округами, как оно было и в России, хотя несколько иным способом, до 2007 года. Теперь все 450 человек избираются в одном округе.

К чему это ведет? Прежде всего, к колоссально завышенному барьеру представительства. Для того, чтобы попасть в Думу, партия должна набрать несколько миллионов голосов. Партия, набирающая менее трех-четырех миллионов, не попадает в Думу почти с гарантией. Это неправильно. Причем в двух смыслах. Во-первых, это чревато недопредставленностью значительных сегментов населения. Во-вторых, это чревато крайне негативными последствиями для партийной системы, потому что партии развиваются на территориях. Если мы хотим иметь здоровую партийную систему, мы должны заботиться о том, чтобы у партий появлялись территориальные базы. При нынешней избирательной системе партиям невыгодно, совершенно ни к чему и невозможно создавать территориальные базы.

Затрону и тему партийных списков. Деление партийного списка на территориальные группы, как это делается в России, совершенно детская затея, которая никогда не работала. Когда она честно применялась в девяностых годах, она всегда давала парадоксальные результаты. А когда она стала применяться нечестно, как в двухтысячных годах, в особенности в течение последних пяти лет, то приобрела явно негативный характер. Одно из негативных последствий – когда люди, которые фигурируют в партийных списках на первых местах, в действительности не собираются заседать в Думе. Фактически избирателя обманывают, говоря, что у них партийный список во главе с Путиным. Путин не будет заседать в Думе. Нужно, чтобы в Думе заседали те люди, за которых голосуют. Если единый список без этого деления на территориальные части, то паровозы находятся вверху, а дальше идут всякие людишки, которые, наверное, и попадут в Думу. На региональных выборах, где отсутствовали территориальные группы, так оно, в общем, и было.

Ну и, наконец, невозможно разумно проголосовать за список из 450-500 человек. Невозможно его осмыслить. И территориальные группы тоже не помогают. Пропорциональную систему в России, как я полагаю, применять нужно. Я разбирал несколько альтернатив пропорциональной системе, в том числе и чисто мажоритарную, смешанную и несвязанную, которая применялась до 2007 года, и смешанную связанную, которая применяется в Германии. Все эти альтернативы по причинам, в которые я сейчас не стану вдаваться, я отвергаю. Полагаю, что, применяя пропорциональную систему, нужно применять ее нормально, как во всем мире. То есть создавать сравнительно небольшие избирательные округа, в которых выдвигали бы небольшие списки. Можно было бы привязать эти округа к субъектам федерации, тогда некоторые округа были бы одномандатными. Но ничего страшного в этом я не вижу – если, допустим, в Карачаево-Черкесии выборы будут проходить в одномандатном округе, то избирут они того же самого человека, который сейчас называется «единороссом», и никакой катастрофы в этом не будет. А в тех регионах, где действительно возможна соревновательная политика, а это большинство русских регионов, применялась бы пропорциональная система. Можно было бы укрупнять субъекты федерации для думских выборов.

Если бы округа были сравнительно небольшими, то совершенно отпала бы необходимость в общенациональном барьере представительства. Партии, которые пользуются поддержкой на территориях, попадали бы в Государственную думу. Например, если бы результаты выборов 2011 года были подведены по системе, в которой были бы округа средней и малой величины, то по меньшей мере от Москвы и Петербурга «Яблоко» прошло бы в думу, причем у него была бы довольно большая делегация, потому что это большие субъекты федерации. Кроме того, исчез бы такой совершенно дикий элемент нынешней избирательной системы, как премирование регионов с искусственно завышенной явкой избирателей. Сейчас представителей Чечни, скажем, в Думе непропорционально много. Почему? Потому что в Чечне сообщается о высокой явке. Там она, наверное, действительно высокая. Но это неправильно. Нельзя санкционировать людей за то, что они отказываются использовать свое право ходить на выборы.

Российские власти иногда делают совершенно феноменальные вещи. Допустим, когда Медведев объявил о своем пакете реформ, то он между прочим сказал, что в России будет биноминальная избирательная система. Он это сформулировал кратко, но двойного понимания тут не могло быть. Биноминальная система – мажоритарная система, которая применяется в Чили, где она и была изобретена при Пиночете, и у нее есть интересная особенность: если есть лидирующая партия и если следующая по величине партия отстает от нее довольно серьезно, то лидирующая партия получает колоссальный бонус. Допустим, если у нас лидирующая партия имеет 30% в электорате, а следующая за ней – 10%, то у лидирующей будет очень большой бонус. Я посчитал и выяснил, что если бы в 2007 году применялась биноминальная система, то «Единая Россия» получила бы 80% мест – на самом деле она получила тогда порядка 70%. А в 2011 году она получила бы 70% мест – на самом деле, после всех подсчетов, у нее сейчас порядка 53-55%. К счастью, этот проект биноминальной системы не пройдет. Насколько, я понимаю, у нас будет та же избирательная система, что применялась в 2011 году, если, конечно, она доживет, потому что избирательная система как раз меняется непосредственно перед думскими выборами.

В условиях демократии сверхпрезидентская система работать не может

И последнее, что я хотел из институциональных тем обозначить, – общеинституциональный дизайн как средство разграничения полномочий между президентом и парламентом. Нынешняя российская конституция относится к редкой категории так называемых президентско-парламентских систем. Потому что Дума имеет определенные полномочия по формированию и отставке правительства. Вы знаете, что она утверждает кандидатуру премьер-министра и вправе выразить правительству вотум недоверия. Дума почти никогда не пользовалась этими своими компетенциями, хотя был один исторический случай, когда было сформировано правительство, скорее отвечавшее предпочтениям Думы, чем президента, – и было это осенью 1998 года правительство Примакова. И у российской конституции 1993 года по этим параметрам есть еще одна широко известная особенность – концентрация колоссальных полномочий в руках президента. Президент в России располагает, особенно в государственной области, полномочиями, которые нехарактерны для президента в других президентских системах. Поэтому российскую систему иногда называют сверхпрезидентской. Это тоже справедливо.

То есть парадокс конституции 1993 года состоит в том, что она одновременно создает и чрезвычайно усиленную, и, с другой стороны, несколько ослабленную версию президентской системы. А в условиях демократии такая система работать не может. Почему? Потому что демократический институциональный дизайн, если он вообще предполагает фигуру президента, должен быть рассчитан на ситуацию, когда большинство в парламенте принадлежит партии, враждебной по отношению к президенту. Это абсолютный минимум институциональной инженерии. Дизайн должен минимизировать риски. Нынешняя российская конституция их не только не минимизирует, но, наоборот, увеличивает. Потому что, с одной стороны, она не предполагает абсолютно никакого решения этой ситуации, а с другой стороны, снабжает президента колоссальной властью, которую он, естественно, хочет использовать для того, чтобы как-то нивелировать последствия возможного конфликта. Нежелание властей присутствия оппозиции в Думе обусловлено этим, в общем-то, добросовестным соображением, состоящим в том, что если при нынешней конституции в Думе будет оппозиционное большинство, то все развалится к черту.

Но отменять эту конституцию власти не хотят, потому что они поняли: если применять ее недобросовестно, то она дает колоссальные возможности, которые неведомы другим институциональным дизайнам. И мы это видели на примере замечательной ротации Медведева–Путина. Ни один институциональный дизайн не позволил бы сделать такой финт ушами. Человек решает, что можно формально отдать власть другому человеку, фактически сохранив ее у себя. В нормальной президентской системе это не сработало бы. В парламентской системе такие ходы вообще невозможны. Но в той модели президентско-парламентской системы, которая существует в России, это не только позволено, но и, в общем, всем сошло с рук. Понятно, что они не хотят от этого отказываться.

Какая альтернатива? Одно решение состоит в том, чтобы просто-напросто ввести в России нормальную президентскую систему. Причем нормальная система предполагала бы снижение президентских полномочий. Президент лишился бы значительной части своих возможностей издавать указы, других административных полномочий. Но при этом исчезла бы фигура премьер-министра, президент фактически возглавлял бы правительство и нес за его деятельность полную ответственность. В ходе последней избирательной кампании был эпизод, когда Путин с некоторой симпатией отозвался о такой модели. Я считаю, что было бы неправильно создавать в России президентскую систему – именно потому, что даже при ослабленных президентских полномочиях она создает слишком серьезную угрозу для авторитарного перерождения.

Эмпирически доказано, что президенциализм гораздо больше угрожает демократии, чем парламентская система. Очевидная альтернатива президенциализму состоит в том, чтобы ввести парламентскую систему. Я, по правде сказать, не вижу почти никаких серьезных возражений против того, чтобы установить в России парламентскую систему, когда люди избирали бы парламент. Парламент, если там есть партия большинства, формировал бы правительство большинства, если нет, а в России это вероятно, формировал бы коалиционное правительство. Конечно, нельзя пройти мимо того, что часто говорят: в России такие слабые партии, будет хаос. Я бы сказал, что российская партийная система, когда она более-менее органично развивалась до середины двухтысячных годов, развивалась, тем не менее, медленно, и основным препятствием была именно президентская система. Эта система не способствует развитию партий. Почему? Потому что партии при президентской системе не являются ответственными политическими игроками. Однако президентская система без партий тоже работает плохо, как и парламентская. Поэтому, обсуждая этот аргумент, я бы привел высказывание Мао Цзэдуна: «Если хочешь научиться плавать – плавай». Если хочешь, чтобы у тебя была партийная система, используй парламентскую как можно в большей степени. Я думаю, что тут не было бы особенных проблем с точки зрения функционирования российского государства как механизма для его граждан.

Есть некоторая проблема с тем, что Россия, хочет она этого или нет, является сверхдержавой и будет ею оставаться. И это крупнейшая ядерная держава. Кроме того, Россия сталкивалась в обозримом прошлом и может сталкиваться в будущем с серьезными внешнеполитическими угрозами. Россия находится в климатическом поясе, который располагает к природным катаклизмам. Стало быть, в России периодически должны возникать ситуации, которые требуют оперативного реагирования и концентрации власти в одних руках. Я полагаю, что, исходя из этих соображений, президентскую должность в России можно было бы оставить, сохранив президента с достаточно большими полномочиями, но сделать их ограниченными весьма узким кругом тех сфер, которые я сейчас перечислил. Под ответственностью президента могли бы быть, как оно по действующей конституции и является, оборона, безопасность, внешняя политика. Кроме того, те функции в области региональной политики, которые я отметил, когда говорил о губернаторах. Можно было бы создать такой институциональный дизайн, который, в сущности, был бы ближе к парламентской системе. В политологии есть специальный термин – премьерская президентская система. Я не очень охотно употребляю этот термин, потому что он относится, прежде всего, к неудачному французскому институциональному дизайну Пятой республики, там слишком многое было сделано неправильно. Есть более удачные примеры – Польша, Румыния.

[Григорий Голосов]

http://slon.ru/russia/komu_nuzhna_id...a-798045.xhtml

Иллюстрация: Марко Эскобедо. "Идеология".

Трудно удержаться от мысли, что общественно-политические представления соотечественников затормозились где-то на уровне 60-х годов. Когда советским обществоведам и публицистам позволили рассказывать хоть что-то о западных теориях общественного развития, пусть даже в форме «критики буржуазных фальсификаторов», то не хватало ни знаний, ни доступа к литературе, ни даже языка. Пересказывали многократно пересказанное. Уже в начале 80-х «критика» была, как правило, с фигой в кармане, а во время перестройки стремительно трансформировалась в апологетику, но более актуальной от этого не стала. И так по сей день. Взять хотя бы «модернизацию», совсем недавно оказавшуюся в фокусе разных обсуждений, в том числе и с самых высоких трибун. И правда, на Западе теория модернизации пользовалась немалой популярностью. Началось это во второй половине 50-х и продолжалось лет десять.

В 1960 г. профессор социологии Колумбийского университета Дэниел Белл опубликовал книжку «Конец идеологии», в которой утверждал, что старые идеологии отжили свой век, и им на смену идет новое, неидеологическое сознание и поведение. В момент публикации эта книга привлекла внимание и обсуждалась до такой степени бурно, что не забыта по сей день как памятник эпохи. Но не более того. Всерьез ссылаться на сочинение Белла при построении научной аргументации или даже просто в общественной дискуссии сейчас никому не придет в голову.

Не стоило бы вдаваться в этот исторический экскурс, если бы идея о «конце идеологии» не всплывала в современных российских дискуссиях в качестве обоснования самых разных политических стратегий. И это тем более печально, что ложность теории Белла была подтверждена не только исследованиями, но и самой жизнью. В 50-х гг., когда Белл писал свою книгу, карта идеологических предпочтений в США, и правда, была довольно смазанной. Пожалуй, и тогда можно было сказать, что демократы левее республиканцев, но многие с этим не согласились бы. Ныне отрицать идеологический раскол между двумя основными американскими партиями невозможно: с абсолютной очевидностью республиканцы правее, демократы левее.

В Западной Европе в 50-х гг. произошел довольно массовый отказ социал-демократических партий от марксизма. Многим – в том числе и Беллу – тогда показалось, что в итоге разница между европейскими левыми и правыми исчезнет, и все станут примерно одинаковыми, приятно-чернявыми по Макару Нагульнову. Но и этого не произошло. Да, европейские социалисты больше не выступают за обобществление средств производства. Однако идеологической разницы между социал-демократами и христианскими демократами в Германии, социалистами и голлистами во Франции, лейбористами и консерваторами в Великобритании не заметит разве что убежденный ленинец, для которого все эти партии – одинаково буржуазные и неприятные.

Живучесть идеологии объясняется тем, что она нужна самому массовому потребителю демократической политики – избирателю. Люди, которые приходят на избирательные участки, в огромном большинстве не очень интересуются политикой. Это не потому, что они тупые и необразованные, а потому что у них есть дела поважнее (вроде заботы о собственном благосостоянии) и поинтереснее (вроде любви или искусства). Но они хотят сделать осмысленный выбор, иначе ведь и возиться с бюллетенем не стоит. Это значит, что им нужны устройства, которые облегчали бы выбор при голосовании. В принципе, таких устройств много. Можно, например, обратить внимание на внешность и поведение кандидатов. Увы, этот критерий не очень надежен, потому что даже самый наивный избиратель понимает, что бравый вид и уверенные манеры ничего не гарантируют.

Более надежным критерием оказывается идеология. У нас со времен торжества вечно живого учения повелось, что если идеология, то полн. собр. соч. в десятках томов и дурацкие экзамены в вузе. Но это специфика. Как универсальное явление идеология достаточно проста и удобна в повседневном использовании. В ее основе лежат элементарные ценности, присутствующие в сознании большинства избирателей. Эти ценности, попросту говоря, выражают свойственные разным людям представления о наилучшем устройстве мира. Для либералов главное – свобода и ответственность, для консерваторов – традиции и порядок, для тех и других – частная собственность. И те, и другие – правые. А есть еще левые, для которых частная собственность не ценность, даже если они ее признают, а важны справедливость и солидарность.

Разумеется, это не значит, что если ты консерватор, то тебе наплевать на свободу, а если либерал, то против справедливости. Идеологии – это иерархии ценностей, которые расходятся наверху, на уровне основных приоритетов, а в базе совпадают. Попадая в распоряжение партий, идеологии конкретизируются до программ и конкретных политических решений. Но программы интересуют преимущественно партийный актив. Массовый избиратель может себе позволить не обращать внимания на детали. Если он левый и доверяет свой партии, то примет и ее решение о денационализации. Так идеология укрепляет связь между избирателями и партиями, на которой строится современная демократия.

В России демократия установилась было, но плохонькая, а сейчас ее и вовсе нет, поэтому обычные для демократии механизмы так и не заработали. В частности, не сложилась идеологическая самоидентификация граждан. Часто говорят, например, что Россия – левая страна, и дай волю избирателям, так они – почти все – за левых и проголосуют. Я не уверен.

Если человек хочет, чтобы в стране был порядок, а государство было сильным и проявляло элементарную заботу о населении, то левым это его не делает, скорее консерватором. Но потуги «Единой России» изобразить из себя консервативную партию настолько неубедительны, что если кто-то за нее и голосует из доброго расположения, то объектом расположения оказывается Путин, а не достоинства самой «партии власти». Традиции у единороссов сомнительные, а об их приверженности порядку можно говорить только в том смысле, что они действительно хотят сохранить присвоенное и присваивать еще. И это ведь не потому, что сами единороссы такие, а потому, что таков – в значительной мере – правящий класс страны. Играть в консерватизм здесь трудно. Избиратель говорит: «Не верю!» – по Станиславскому.

На пути идеологической левизны в России тоже стоит колоссальное препятствие. Дело в том, что в России – на массовом уровне – нет базовых для левизны ценностей. Российское общество атомизировано, и солидарность в нем отсутствует начисто. Каждый за себя. И это не обязательно плохо. Массовый индивидуализм может быть мощным стимулом к развитию. Но к левизне он не располагает. Да и представления о справедливости в России довольно своеобразные. Богатых не любят, но каждый стремится оказаться на их месте, а вовсе не утвердить социальное равенство.

Однако особенно плачевно сложилась в России судьба либерализма. Казалось бы, в атомизированном обществе, в котором преобладает стремление к обогащению, ему самое место. Но нет. Дело в том, что за 20 лет российским либералам так и не удалось соотнести базовые ценности с жизненным опытом масс. Когда обычный житель России слышит о свободе, он понимает это как возможность произвола по отношения к нему со стороны сильных: чиновников, бизнесменов и бандитов (для многих, впрочем, это одно и то же) – а когда слышит об ответственности, то понимает так, что его обложат какими-то новыми податями и обязательствами. Это проблема, не решив которую, российский либерализм обречен на провал. А если решит, то у него, на мой взгляд, могут быть неплохие перспективы.

[Григорий Голосов]

http://slon.ru/russia/pochemu_goloso...o-983419.xhtml

Фото: ИТАР-ТАСС / Павел Смертин
Вялотекущая дискуссия по поводу предстоящих в Москве мэрских выборов приобрела, на мой взгляд, какое-то странное и парадоксальное направление. Слишком многие всерьез (или притворяясь, что всерьез) рассуждают на темы, которые к реальной ситуации не имеют вообще никакого отношения. Националист Навальный или нет? Есть у него фирма в Черногории или нет? Будет он новым Сталиным (Ельциным, Путиным и т.д. или нет)? Совсем немногие, самые рассудительные, задаются чуть более осмысленным вопросом о том, справится ли Навальный со сложным и непрозрачным московским городским хозяйством, если станет мэром.

Между тем единственный вопрос, которым стоило бы задаваться всерьез, совершенно другой: сможет ли Навальный в результате этих выборов стать мэром Москвы? Очевидный ответ состоит в том, что не сможет. Ни при каких условиях, покуда Владимир Путин контролирует политическую ситуацию в стране. А в том, что он ее в целом контролирует, могут усомниться, полагаю, лишь очень наивные или интеллектуально недобросовестные люди.

Москва слишком важна. Ее может возглавлять лишь член правящей группы, облеченный полным доверием ее лидера. Стоит постороннему хотя бы недельку оказаться за столом, за которым долгие годы – лучшие годы путинского режима – провел Юрий Лужков и совсем недолго (пусть очень эффективно) посидел Сергей Собянин, и из всех шкафов повалятся такие скелеты, что мало не покажется. Естественно, совсем уж не резон пускать за такой стол патентованного борца с коррупцией, каковым зарекомендовал себя Навальный. Ведь пусти козла в огород, тут и всей капусте конец.

Разумеется, все эти соображения легко обесцениваются аргументом, что «на самом деле» Навальный – проект Путина. Сам Путин, выступая на Селигере, этот аргумент опроверг. И хотя опровержение было дано для аудитории, состоявшей в основном из недоумков, я склонен верить. Совершенно не исключаю при этом, что кто-то в президентской администрации всерьез рассчитывает на то, что Навальному удастся найти полезное применение. Без этого предположения трудно объяснить, что он делает на московских выборах, да и вообще почему до сих пор на свободе. Разумеется, Навальный нужен властям для того, чтобы создать иллюзию конкурентных выборов там, где их нет и быть не может.

Но нужно осознать, какая бесконечная дистанция пролегает между этой скромной функцией и тем гигантским доверием, которым должен пользоваться мэр Москвы со стороны национального лидера. Путин по своей природе подозрителен – возможно, даже больше, чем нужно, но не мне судить. Факт состоит в том, что он доверяет немногим. Было бы полным безумием думать, что он согласится отдать третий (а может, и второй) по важности пост человеку, который не принадлежит к команде. Вспомним печальную историю Владислава Суркова, который любил Путина, да так и не стал главой президентской администрации, потому что… нет, не потому, что гордый был, а просто потому, что на заре туманной юности работал на Ходорковского. Не свой. А вспомнив об этом, оценим масштаб идиотизма рассуждений о «проекте Путина».

Таким образом, победа Навального исключена по определению, в силу элементарной логики. Победит Собянин. Не очень важно, за счет каких технических средств это будет достигнуто. Важно то, что других вариантов нет. Тогда, естественно, возникает вопрос о рациональной стратегии избирателей на московских выборах. Причем речь должна идти не о стратегии политически заинтересованных, оппозиционно настроенных граждан. Тут все более или менее ясно. Чем более успешную кампанию проведет Навальный и чем больше голосов он получит, тем вероятнее, что у российской оппозиции появится наконец признанный и обладающий собственной организационной базой лидер. Это пойдет на пользу общему делу в борьбе за демократию.

Однако масса московских избирателей не очень заинтересована в политике, а значит, подобные высокие соображения им чужды. В конце концов, если оппозиция не может определиться с собственной организационной структурой и базой, то избиратели могут внести лишь скромный и косвенный вклад в решение этих проблем. И если выборы фактически безальтернативны, то не лучше ли потратить воскресный день на более полезные или по крайней мере более приятные занятия?

Нет, не лучше. Дело вот в чем. Даже не заинтересованные в политике граждане должны признать, что от политики в нашей стране зависит многое. Люди живут лучше или хуже в зависимости от своего политического поведения. Да и не только в нашей стране, во всем мире одна из главных мотиваций поведения на выборах – экономическая. Люди голосуют не головой и даже не сердцем, а карманом. Посмотрим на положение дел в Москве с этой точки зрения.

Элементарный факт состоит в том, что люди в Москве живут лучше, чем в остальной России. А элементарный, совершенно очевидный из наблюдаемой экономической динамики прогноз состоит в том, что в обозримом будущем жизнь станет хуже. Общее ухудшение ситуации, в российской политической речи обычно сопрягаемое с понятием «непопулярные меры», совершенно неизбежно. Собственно говоря, и выборы-то в Москве понадобились до срока именно для того, чтобы Собянин мог проводить эти непопулярные меры решительнее, ссылаясь на мандат народа, а не только на волю пославшего его Путина. Жить будет хуже. Уже не так весело. Вопрос лишь в том, насколько.

Отвечая на этот вопрос, надо принять во внимание, что ухудшение жизни не будет равномерным. В некоторых местах станет чуть хуже, а в некоторых совсем невыносимо (во всяком случае, по сравнению с достигнутым). Кроме того, надо принять во внимание, что федеральные власти приложат все усилия к тому, чтобы контролировать этот процесс. Не вдаваясь в детали, скажу, что у них есть широкий набор возможностей такого контроля. Понятно, что при использовании этих возможностей федеральный центр будет исходить прежде всего из собственной оценки политических рисков, сопряженных с ухудшением ситуации в том или ином регионе.

Почему, например, федеральный центр, прошу прощения за это выражение, «кормит Кавказ»? Потому что если его не кормить, то там будут еще больше стрелять. Это политический риск. Положение в других регионах отличается тем, что применительно к ним политические риски можно и нужно оценивать по электоральной поддержке. Если в регионе сильны оппозиционные настроения, то высоковероятно, что при значительном ухудшении экономической ситуации эти настроения усилятся до такой степени, что на следующих федеральных выборах обеспечить нужный результат не удастся. А это уже серьезно.

Москва – самый важный в электоральном смысле регион России. Если оппозиционные настроения там сильны уже сейчас, то естественная для властей стратегия – не допустить сколько-нибудь существенного ухудшения московской ситуации. А если слабы, то можно включить «непопулярные меры» по полной программе. Уверяю, это будет не та программа, которая с точностью до копеек расписана у кандидата Собянина. Вот так и получится, что заплатить за лояльность москвичам придется из собственного кармана. Важность безальтернативных выборов именно в том, что только они способны дать властям окончательное, наиболее предметное доказательство наличия или отсутствия политических рисков. Поэтому более рациональной стратегии, чем голосование за Навального, на московских выборах просто нет.

[Григорий Голосов]

http://www.polit.ru/article/2013/09/18/afterword/
18 сентября 2013, 09:16

8 сентября в регионах России прошли выборы. В 8 регионах избирали губернаторов, в 16 – региональные законодательные собрания. Кроме того, почти во всех регионах состоялись муниципальные выборы, в числе которых было несколько довольно важных: выборы мэров и представительных собраний крупных городов. Таким образом, после длительного перерыва, продолжавшегося почти год, значительная часть граждан России получила возможность вновь явиться на избирательные участки. Однако важность сентябрьских выборов не исчерпывается этим обстоятельством. Дело в том, что они стали еще и экспериментальным полем для некоторых новых тенденций в российской политике, проявившихся после декабря 2011 г. Идеологи и пропагандисты Кремля утверждают, что в стране сложилась новая политическая система, отличающаяся от предыдущей системы большей открытостью и конкурентностью. Парадоксальным образом, в этом с ними сходятся и некоторые представители оппозиции, для которых выборы стали зримым свидетельством серьезного сдвига в политической жизни страны.

Я нахожу такие оценки преувеличенными. Говоря о самых важных – губернаторских – выборах, можно констатировать, что почти все они прошли по сценарию, определившемуся в октябре прошлого года. В подавляющем большинстве случаев, к участию в выборах не были допущены представители оппозиции. Оппонентами назначенных ранее губернаторов были заведомо непопулярные и не имеющие серьезных политических ресурсов кандидаты, выдвинутые официальными оппозиционными партиями – КПРФ, ЛДПР и «Справедливой Россией», которые не вели сколько-нибудь заметных избирательных кампаний и, очевидно, были готовы к поражению. В результате действующие губернаторы победили во всех без исключения регионах, причем в семи из них – с результатами, превосходившими 60% голосов. Исключение составили выборы мэра Москвы, который по своему конституционному статусу тоже является губернатором. На этих выборах нам еще предстоит остановиться.

Главной особенностью выборов региональных законодательных собраний – и, по сути дела, единственной особенностью, отличавшей их от предыдущих выборов такого рода – стало значительное увеличение числа участвовавших в них партий. Как правило, партийные списки выдвигали более 10 партий, а в нескольких регионах количество партий на выборах превысило 20. Такое увеличение количества партий стало следствием облегчения их регистрации в результате реформы партийного законодательства, предпринятой в 2012 году. Однако к сколько-нибудь серьезному изменению партийного ландшафта регионов это не привело. В подавляющем большинстве, новые партии оказались слабыми, не способными привлечь голоса избирателей, а многие из них с самого начала создавались как «спойлеры», целью которых является не успех на выборах, а раскол электората традиционных партий официальной оппозиции. Участие таких партий в выборах лишь повышало шансы на успех «Единой России».

Действительно, в 12 из 16 регионов, где списки «Единой России» получили от 40 до 60% голосов, средняя доля голосов, потерянных в результате голосования за партии, которые получили менее 5% голосов и поэтому не имеет права на депутатские мандаты, составила около 20 процентов. Это значит, что доля мест, выигранных «Единой Россией» по пропорциональной части избирательной системы, нигде не опустится ниже 50 процентов. Не подлежит сомнению, что «Единая Россия» выиграла подавляющее большинство мандатов в мажоритарных округах. Если же учесть, что в 4 регионах доля голосов за список «Единой России» превысила 60%, то можно констатировать, что новые правила игры никак не повлияли на политические итоги выборов. В среднем, «Единая Россия» сохранила более 70% мандатов в региональных законодательных собраниях.

Это не удивительно, если учесть, что на подавляющем большинстве выборов – как региональных, так и муниципальных – была полностью воспроизведена модель избирательной кампании, сложившаяся в 2007-2009 годах. Эта модель характеризуется отсутствием осмысленных предвыборных дебатов, крайней пассивностью всех участников и их нежеланием поднимать острые политические вопросы, административной мобилизацией избирателей и фальсификациями при подсчете голосов. Однако было и одно исключение. Это – кампания по выборам мэра Москвы, в ходе которой власти сознательно попытались отойти от этой модели.

Об исключительном, экспериментальном характере московских выборов свидетельствовало уже то, что действующий мэр Сергей Собянин не был выдвинут «Единой Россией» и выдвигался как независимый кандидат, а к участию в выборах были допущены не только представители традиционной оппозиции, но и радикальный критик современных российских властей, Алексей Навальный. Незадолго до выборов Навальный получил судебный приговор, обрекающий его на тюремное заключение в случае неудачного обжалования. Однако содержание под стражей до рассмотрения кассационной жалобы было отменено, что, собственно, и позволило Навальному участвовать в выборах.

Более того, власти были настолько заинтересованы в участии Навального, что оказали ему прямую поддержку при сборе подписей муниципальных депутатов. Без этого регистрация Навального была бы невозможной. Можно отметить несколько попыток помешать Навальному вести кампанию, но эти попытки были ограниченными и непоследовательными. Власти отказались от широкомасштабной административной мобилизации избирателей и, как правило, не препятствовали общественному контролю на избирательных участках, в результате чего уровень фальсификаций значительно снизился по сравнению с выборами 2011 года.

Разумеется, план властей состоял не в том, чтобы поспособствовать избранию Навального мэром Москвы. Совершенно очевидно, что главной целью московских выборов была демонстрация того, что поддержанный федеральными властями кандидат может победить в условиях честной политической конкуренции. В начале кампании ведущие социологические службы прогнозировали Навальному результат 10-15%, а Собянину – победу с колоссальным отрывом в первом туре.

Выяснилось, однако, что без административной мобилизации избирателей и/или массовых фальсификаций эти цели не были реалистическими. В то время как Навальный провел эффективную, достаточно хорошо организованную и продуманную кампанию по консолидации вокруг своей кандидатуры оппозиционно настроенных избирателей, кампания Собянина была такой же вялой и бессодержательной, как и все обычные для современной России кампании официальных кандидатов в губернаторы. Власти не смогли объяснить деполитизированной массовой публике, составляющей основную электоральную опору режима, зачем ей идти на выборы и поддерживать Собянина. В результате явка на московские выборы была необычно низкой (около трети избирателей), а значительную долю реального электората составили сторонники Навального, который получил более 27% голосов. Собянин набрал чуть более 50%, чудом избежав второго тура голосования.

Успех Навального на московских выборах в чем-то меняет политическую ситуацию в России. Прежде всего, Навальному удалось консолидировать свои позиции в качестве потенциального лидера российской оппозиции. Если власти, позволяя ему участвовать в выборах, рассчитывали на то, что 10-15% голосов полностью предотвратят такой исход, то эта стратегия закончилась полным провалом: позиции Навального сейчас сильны, как никогда. Совершенно логично, что, выступая на митинге по итогам выборов, Навальный объявил о намерении создать новую политическую партию, которая сможет покончить с монополией «Единой России». Надо признать, что московская избирательная кампания значительно приблизила Навального к достижению этой цели.

Но не нужно забывать, что Навальный по-прежнему находится под угрозой тюремного заключения. Некоторые замечания, сделанные Владимиром Путиным в ходе избирательной кампании, можно интерпретировать как свидетельство того, что результаты выборов не спасут Навального от тюрьмы. В таком случае можно будет констатировать, что российская оппозиция обрела лидера лишь для того, чтобы снова его потерять.

Разумеется, опыт многих стран (например, ЮАР) свидетельствует о том, что заключение лидера не всегда идет исключительно во вред оппозиции. Однако ключевым условием для минимизации ущерба служит существование сильной оппозиционной партии. В России это условие не выполняется. Навальный был выдвинут в мэры старейшей либеральной партией, Республиканской партией России – Партией народной свободы (РПР-ПАРНАС), однако эта партия слаба, и даже в ее руководстве не было единства по поводу поддержки Навального. Заметного участия в кампании Навального эта партия не принимала. Заявленная когда-то собственная партия Навального, «Народный альянс», так и не смогла по-настоящему сформироваться.

Правда, у Навального сложилась значительная группа сторонников в Москве, состоящая как из участников протестного движения, так и из волонтеров, мобилизованных в ходе избирательной кампании. Кроме того, выяснилось, что команда Навального – прежде всего, Леонид Волков – способна к ведению эффективной агитации и к организационной работе на выборах. Однако способность протестного актива к систематической партийной деятеьности вызывает большие сомнения, а неудача проекта с «Народным альянсом» свидетельствует о том, что нынешняя команда Навального не очень расположена к партийному строительству.

Понятно, однако, что без создания общероссийского организационного центра успех Навального на московских выборах будет локальным и преходящим явлением. Следует подчеркнуть, что это соображение будет в силе и в том случае, если Навальный останется на свободе. Будучи условно заключенным и подследственным по нескольким другим делам, он не сможет активно участвовать в создании собственной партии. Однако сколько-нибудь перспективной группы политиков, которая была бы способна взять на себя эту задачу, пока не просматривается.

Не очень перспективными выглядят и другие течения российской демократической оппозиции. Традиционная либеральная партия, «Яблоко», не демонстрирует никакого потенциала к тому, чтобы справиться с новыми вызовами. Партийные списки «Яблока», участвовавшие в 9 из 16 региональных выборов, в среднем получили 1.4% голосов. Унизительным поражением стали 3.5%, полученные кандидатом от партии и ее официальным лидером, Сергеем Митрохиным, на выборах в Москве. Список РПР-ПАРНАС смог набрать чуть более 5% на выборах законодательного собрания Ярославской области, в результате чего партия получит в этом собрании одно место. Причинами этого относительного успеха стали как близость области к Москве, так и солидарность, проявленная партией в ходе кампании с популярным бывшим мэром Ярославля, а ныне заключенным, Евгением Урлашовым. Понятно, однако, что эти факторы успеха носили ситуационный характер. В другой области, Ивановской, список РПР-ПАРНАС получил всего 0.3% голосов.

Некоторых успехов добилась на сентябрьских выборах возглавляемая Михаилом Прохоровым партия «Гражданская платформа». Выдвинутый этой партией Евгений Ройзман был избран мэром Екатеринбурга, что многие наблюдатели справедливо расценили как значительный успех оппозиции. Следует, однако, заметить, что полномочия мэра Екатеринбурга (в отличие от мэра Москвы) – весьма ограниченные, и реальные политические последствия этой победы не следует преувеличивать.

Несомненно, значительную роль в том, что Кремль не предпринял активных действий, которые предотвратили бы признание Ройзмана победителем, сыграла аффилиация этого политика с «Гражданской платформой». Судя по всему, Кремль готов включить ее в пул официальной оппозиции. Об этом свидетельствует то, что на выборах законодательных собраний «Гражданская платформа» выступила довольно успешно, преодолев семипроцентный барьер не только в Иркутской области (где это можно объяснить ситуационными факторами), но и в Калмыкии – одном из регионов, где парламентское представительство доступно лишь партиям, которые официально одобрены Кремлем.

Таким образом, если повышение конкуренции на выборах действительно было одним из приоритетов Кремля, то сентябрьские выборы не дали удовлетворительных результатов. Сработала старая модель, а там, где она не сработала – в Москве – политические последствия оказались нежелательными для властей. Однако и угрозы оказались не слишком значительными. Власти по-прежнему располагают всеми средствами для нейтрализации опасности, исходящей от Навального. Мобилизованный им в Москве оппозиционный электорат на предстоящих в 2014 году выборах городской думы может перейти к «Гражданской платформе», вернувшись, таким образом, в зону политического контроля властей. Вероятно, в этом и состоит основная причина благожелательно отношения властей к проекту Михаила Прохорова. Другие группы российской оппозиции серьезной угрозы для властей не представляют.

Поэтому я полагаю, что сентябрьские выборы не станут для властей сигналом к изменению избранной политической стратегии. Нужно учитывать, что в разработке этой стратегии участвовали политики и политические консультанты, которые остаются близкими к Кремлю, и им выгодно представить результаты выборов как близкие к запланированным. Однако некоторые уроки из сентябрьских выборов, и особенности из провала в Москве, властям все же придется извлечь. Прежде всего, это касается тактики избирательных кампаний.

Практика показала, что у властей нет эффективных средств привлечения деполитизированных избирателей на выборы, если не считать административных методов, прямого давления и подкупа. Но если линия на повышение конкурентности выборов и устранение их наиболее одиозных черт сохранится, то необходимо разработать новую модель. В частности, нужна идеология, которая позволила бы представить голосование за власть как акт волеизъявления, а не только лояльности. Такая идеология, представляющая собой смесь социально-консервативных, клерикальных и националистических установок, артикулируется в СМИ с начала прошлого года. Итоги сентябрьских выборов показывают, что совместить эту идеологию с электоральной политикой пока не удалось. Вероятно, теперь Кремлю предстоит сосредоточиться на этой задаче. Отсюда вытекает, что в обозримом будущем нас ожидает нагнетание соответствующих настроений в СМИ.

Другая проблема властей, которая вполне отчетливо проявилась в ходе избирательной кампании, состоит в том, что «Единая Россия» не готова стать организационным инструментом политики властей, направленной на мобилизацию лояльных избирателей. Трудно сказать, будут ли власти решать эту проблему путем переформатирования самой «Единой России», расширения роли «Народного фронта», или с помощью какой-то комбинации этих методов. Я бы предположил, что власти сохранят «Единую Россию» в качестве инструмента контроля над законодательными собраниями, в то время как основная электоральная нагрузка ляжет на «Народный фронт» и «независимых кандидатов», которые будут избираться по одномандатным округам.

[Григорий Голосов]

http://top.rbc.ru/politics/06/08/2014/941256.shtml
профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге

У каждого жанра свои законы, и знатокам фильмов ужасов – а именно сюда можно уже без риторических преувеличений отнести происходящее на юго-востоке Украины, – хорошо известен один закон, без которого сценарий просто не состоится. В начале персонаж должен совершить фатальную ошибку. Не входи в эту дверь – а он войдет. Не гуляй ночью по пустырю – а он гуляет. Более того, чтобы развитие событий приобрело действительно ужасающий характер, ошибки должны повторяться. Одна наслаивается на другую, и так до конца.

Историю российской политики по отношению к Украине можно начать описывать в этих категориях уже с 2004 года (а может быть, и с самых Беловежских соглашений). Однако по-настоящему фатальная ошибка, запустившая нынешний сюжет, была допущена недавно. Присоединение Крыма к России - в том виде, в каком оно было осуществлено, – строилось на целой серии заблуждений, вряд ли простительных даже студенту какого-нибудь провинциального факультета международных отношений.

Во-первых, наивным и совершенно ошибочным было представление о том, что присоединение части территории другого государства может избежать ярлыка «аннексия». Единственный прецедент за всю послевоенную историю - попытка Саддама Хусейна присоединить Кувейт, - вряд ли свидетельствует в пользу подобных стратегий. Что касается любимого пропагандистского примера, Косова, то Косово не стало частью Албании, подобно тому, как Северный Кипр не отошел к Турции, а Южная Осетия – к России. Международное сообщество мирится с существованием непризнанных государств и иногда их признает. Но не мирится с аннексиями, ибо они разрушают ту основу, на которой строится любая национальная государственность.

Во-вторых, российское вмешательство в Крыму не выглядело мотивированным. В отличие от того же Косова, в Крыму не было ни вооруженного конфликта, ни этнических чисток, ни даже сколько-нибудь успешного политического движения за присоединение к России. Да, обстоятельства смены власти в Киеве не были идеальными с точки зрения конституционного права. Но если бы от каждой страны, в которой происходит неконституционная смена власти, соседи пытались отхватить кусочек, наш мир был бы слишком опасным местом.

В-третьих, крайне наивной была вера в то, что крымский референдум можно предъявлять миру в качестве аргумента. Референдум – это демократическая процедура, но именно поэтому он должен быть безупречным в правовом отношении. Крымский референдум был проведен вопреки постановлению парламента Украины, под контролем иностранных войск, и этого уже достаточно, чтобы не рассматривать его всерьез. Но и с процедурной точки зрения референдум, проведенный через 10 дней после назначения и без серьезного представления позиций сторон, просто не заслуживает такого названия.

Голосование в Генассамблее ООН и первые санкции должны были оказать отрезвляющее действие. Но получилось иначе. Мягкость санкций была воспринята в России как свидетельство того, что Запад расколот и не способен к солидарным действиям. А если так, то дальнейшая дестабилизация украинского государства вынудит его к официальному отказу от Крыма, после чего международная общественность и вовсе успокоится.

В апреле начинаются захваты официальных зданий, создаются «народные республики». Вероятно, план состоял в том, чтобы вызвать жесткую реакцию Киева. С одной стороны, введение военного положения сорвало бы президентские выборы, в результате чего можно было бы продолжать делать вид, что украинского государства не существует. С другой стороны, в тот момент начало реальных военных действий могло послужить поводом для прямого военного вмешательства России. В совокупности это позволило бы создать «Новороссию», то есть гигантское непризнанное образование под фактическим контролем России, и навсегда закрыть крымский вопрос.

Эта стратегия была полностью ошибочной. Запад признал бы итоги украинских президентских выборов, в каких бы условиях они не состоялись. Уровень солидарности западных стран, пусть и не очень высокий, оказался достаточным, чтобы продемонстрировать России, с какими рисками она столкнется в случае прямого военного вмешательства. Украина была не настолько слабой в военном отношении, чтобы допустить проникновение вооруженных групп за пределы Донецкой и Луганской областей. Не захотели этого и правящие кланы большинства областей юго-востока, включая Днепропетровскую и Харьковскую. В итоге уже к концу апреля стало ясно, что с идеей «Новороссии» как гигантского Приднестровья придется расстаться.

В мае и июне цели российской политики были уже куда более скромными, но по-прежнему не вполне реалистическими. В Кремле тогда пришли к выводу, что коллаборационизм местных правящих групп и силовиков в сочетании с присутствием вооруженных формирований вынудит Киев к компромиссу. Формула компромисса строилась бы, во-первых, на официальном признании власти российских ставленников в двух областях, а во-вторых, на предоставлении им фактического права вето на внешнеполитические решения Киева («федерализация»). Второе условие было критическим, ибо позволяло добиться если не согласия Киева на отделение Крыма, то, по крайней мере, ухода этой проблемы на дальнюю периферию повестки дня.

Совершенно непонятно, однако, зачем Киеву было бы идти на такой компромисс. Надежда на то, что Порошенко навсегда похоронит свою репутацию украинского патриота, обменяв территориальную целостность на газ, была абсолютно несостоятельной. Ситуация усугубилась еще и тем, что когда Порошенко шел-таки на контакт, пророссийская сторона вела себя настолько неадекватно, что отказаться от дальнейших переговоров было для украинского президента проще простого.

Сейчас цели Кремля, вероятно, сводятся к тому, чтобы сохранить за вооруженными формированиями «республик» какую-то зону контроля, а тем самым – создать условия для возобновления переговоров с не совсем уж проигрышной для России стартовой точки. Цена этой стратегии – нарастающее кровопролитие, а вероятность ее успеха стремится к нулю, потому что без прямого вмешательства России «республики» обречены на военный крах. Но идее о возможной миротворческой миссии с участием России положила конец история с «Боингом».

Дело идет к тому, что Россия окончательно утратит всякие возможности влияния на украинские политические процессы. Именно такой исход приближают каждый «доброволец», каждая единица вооружения, которые пересекают российско-украинскую границу.

Политологи давно установили, что авторитарные режимы в целом не более агрессивны, чем демократии. Но установлено и то, что негативные последствия конфликтов, развязанных автократами, куда хуже, чем последствия других войн. Причина состоит в том, что в авторитарных режимах отсутствуют механизмы политического контроля, которые позволяли бы избегать особенно грубых, фатальных ошибок. Человеку свойственно заблуждаться. Но ошибки того, кто пользуется безраздельной властью, более грубы, потому что такая власть способствует отрыву от реальности, и более опасны, потому что слишком многим приходится расплачиваться за просчеты одного человека.

[Григорий Голосов]

http://slon.ru/russia/fortunato_putin-1146025.xhtml

Был в Аргентине такой президент – Леопольдо Фортунато Галтьери. Как многие могут догадаться, его второе имя означало «счастливчик». Но по злой иронии судьбы правление Галтьери сложилась совсем неудачно. Ему действительно удалось вызвать большой прилив народной любви и к военной хунте, которую он возглавлял, и к себе лично, когда в апреле 1982 года Аргентина захватила у Англии Фолклендские острова. Но Тэтчер ответила симметрично. Аргентинцам пришлось убраться, а вскоре после этого распрощался с президентским креслом и Галтьери. Потом сидел в тюрьме, был амнистирован. Но его имя и по сей день вычеркнуто из списка аргентинских президентов.

Случай Путина в чем-то напоминает случай Галтьери. Да, действительно, Крым наш, пускай никто в мире, кроме нас самих, этого не признает. Украина – не Англия. Но в остальном результаты вполне сопоставимы. Одним героическим ударом Россия полностью распрощалась со своим – прежде немалым – политическим влиянием на Украину. Это полностью похоронило давнюю, лелеемую еще Ельциным идею о том, что уж где-где, а на постсоветском пространстве Россия будет доминирующим игроком. Россию больше не признают – и никогда не будут признавать, покуда Крым наш, – серьезным участником мирового политического процесса. Никогда еще с XVII века, со времен Алексея Михайловича Тишайшего влияние и авторитет России не скатывались до такого низкого уровня. Впрочем, Тишайшему удавалось справляться хотя бы с украинскими делами.

Сейчас украинская авантюра Путина идет к закономерному финалу. Возможность посадить пророссийского президента в Киеве упущена навсегда. Гигантское Приднестровье от Луганска до Одессы тоже стало несбыточной мечтой. На России лежит гигантский груз моральной ответственности перед жителями Донбасса, которые надеялись – это все понимают – на крымский вариант, а вместо этого получили масштабное кровопролитие. Эту ответственность не искупить ни приемом беженцев (они вообще-то хотели получать российскую пенсию у себя дома, а не на Сахалине), ни забросом новых партий военной техники и «добровольцев», значительная часть которых сложит головы на востоке Украины. Безвестные, исторически бессмысленные жертвы.

И все же Путину прозвание Фортунато подходит гораздо больше, чем Галтьери. Потому что российскому правителю вся эта серия феерических провалов пойдет только на пользу. Внешняя политика проиграна вчистую, зато выиграна внутренняя.

Начну с малого. Конечно, любознательным россиянам захочется получить какое-то объяснение по поводу украинских дел. Такое объяснение уже заготовлено и предварительно обкатывается на телевидении. Сюда же относится нынешний всплеск активности на украинских фронтах. Люди, которые в ближайшие дни отдадут там свои жизни, сделают это напрасно только в широкой исторической ретроспективе, а с точки зрения текущих интересов Путина их смерть будет вполне осмысленной.

Дело в том, что чем кровопролитнее будут бои в Донецкой и Луганской областях, тем больше шансов, что Киев даст слабину и согласится-таки на то, чтобы власть в этих двух регионах отошла к каким-то доверенным лицам Путина. Тогда основные имеющиеся там бизнес-активы останутся у прежних хозяев, а чиновничий класс будет состоять из бывших людей Януковича. Вероятность такого решения остается достаточно высокой, и именно об этом, очевидно, Путин попытается договориться с Порошенко на предстоящей встрече. Шансы на достижение договоренности есть. В каком-то смысле она соответствовала бы долгосрочным интересам самого украинского президента.

Разумеется, компромисс такого рода положит немедленный и окончательный конец «народным республикам». Люди, отстаивающие их сейчас, будут отчасти эвакуированы (если повезет), а в основном убиты или (опять-таки, при известной доле везения) рассядутся по тюрьмам за мятеж и терроризм. Вернувшись к власти в Донецке и Луганске, бывшие регионалы Януковича начнут проявлять такие чудеса проевропейской ориентации и украинского патриотизма, что даже коллеги из более западных областей будут смотреть на них с недоумением и некоторой завистью. Но кто-кто, а восточноукраинские чиновники дадут сто очков любому по части умения выбрать настоящего хозяина и служить ему пусть не верой и правдой, но по балансу «затраты – выход». И уж совершенно точно, что к деятелям «народных республик» эти чиновники будут безжалостно жестоки. Ближайшие годы Донбасс проживет в вышиванке.

Но обо всем этом российскому телезрителю расскажут крайне скупо. Да и не сразу оно так устаканится. Зато сразу – и щедро – расскажут о том, что миротворческие усилия Путина увенчались-таки успехом, кровопролитие остановлено, гуманитарная катастрофа предотвращена. А Крым-то чей? Наш. К тому же западным интриганам не удалось втянуть Россию в пучину войны, что, конечно же, само по себе приятно, ибо при всей своей любви к территориальным приобретениям войны россияне боятся. Вопросы есть? Думаю, нет. После этого Украина останется в российском телевизоре только как повод в очередной раз поведать о том, до каких бед может довести благополучную в общем-то страну покушение на законную власть.

В России, к счастью для Путина, такой угрозы больше нет. К концу прошлого года уже было ясно, что экономика страны разваливается, не выдерживая груза коррупции и полного отсутствия стимулов к продуктивной экономической деятельности. Шансы на исполнение майских указов, с которыми Путин пришел к власти, неуклонно стремились к нулю. И, как назло, цены на нефть больше не росли. Рейтинг Путина пошел вниз. Тут и до новой Болотной недалеко.

Внешняя политика, пусть и провальная по своим объективным последствиям, позволила полностью нейтрализовать все вытекавшие отсюда риски. Ну да, жить не становится лучше. Но зато веселей, Крым-то наш. А что не лучше, так это ведь понятно: санкции. Не очень чувствуете? Ничего, сейчас почувствуете по полной программе, по полкам и ценникам в продуктовых магазинах. Почувствовали наконец? Ну так и сплотимся, товарищи, против внешней угрозы. Никого ведь не заботит, что продовольственное эмбарго Россия ввела сама против себя. Главное, что в огненном кольце фронтов.

В России больше нет оппозиции. Не то чтобы она была слабой или неэффективной, а просто нет, и все. Бывшая фиктивная оппозиция: Зюганов, Жириновский и Миронов – фиктивной быть не перестала, но вот качество оппозиция утратила полностью. Бывшая настоящая оппозиция настоящей быть не перестала, но по возможностям опустилась до такого уровня, что оппозицией ее уже не назовешь. Пожалуй, можно назвать диссидентами. Правящий класс запуган, связан с Путиным своими материальными интересами и потому склонен простить ему что угодно.

В России больше нет вообще никаких институтов или точек общественной самоорганизации, которые могли бы бросить вызов Путину. Единственное ограничение – физическое здоровье, о котором он, говорят, очень заботится. У него все получилось. Вот это мы и называем: Фортунато.