*6950. Использование ресурсов: социализм

[Мюррей Ротбард]

http://antisocialist.ru/papers/rotba...sotsializm.htm

Социализм, или коллективизм, - это ситуация, когда государство владеет всеми средствами производства. При этом государство монополизирует всю сферу производства и накладывает запрет на частное предпринимательство. Таким образом, социализм - это распространение государственной монополии с отдельных предприятий на все народное хозяйство. Это насильственное упразднение рынка.

Для существования экономики необходимо существование производства, нацеленного на удовлетворение запросов потребителей. Как следует организовать процесс производства? Кому принимать решения о наделении факторами производства всех возможных пользователей, о доходе каждого из факторов в каждом из возможных направлений использования?

Существует только два метода организации экономики. Во-первых, есть рынок, на котором господствуют свобода и добровольный выбор. И, во-вторых, государство, использующее силу и диктат. Не знающим экономической теории может показаться, что только под руководством государства возможны настоящие организация и планирование, тогда как рынок ведет только к хаосу и неразберихе. Но на самом деле именно свободный рынок представляет собой изумительно гибкий инструмент удовлетворения потребностей всех членов общества, и этот инструмент действует куда с большей эффективностью, чем государство.

До этого момента мы говорили только об отдельных государственных предприятиях и отдельных актах государственного вмешательства в функционирование рынка. Теперь нам предстоит проанализировать социализм - систему абсолютного государственного диктата, являющуюся полной противоположностью свободному рынку.

Мы определили собственность как исключительный контроль над ресурсами. Отсюда ясно, что "планируемая [рыночная] экономика", когда номинальное право собственности остается в руках прежних владельцев, а действительный контроль над движением ресурсов оказывается в руках государства, - это столь же полный социализм, как и формальная национализация собственности. Нацизм в Германии и фашизм в Италии были столь же социалистическими, как и коммунистические режимы, осуществившие национализацию всех производственных ресурсов.

Многие отказываются признавать нацизм и фашизм "социалистическими" режимами, потому что привыкли отождествлять социализм только с марксизмом и различными социал-демократическими проектами. Но экономическая теория не интересуется цветом мундиров или тем, насколько хороши манеры диктаторов. Для нее не важно, какие группы или классы стоят у власти при различных политических режимах. С точки зрения экономической теории совершенно неважно, каким образом приходят к власти социалистические лидеры - в результате выборов или государственных переворотов. Экономическую теорию интересуют только отношения собственности или масштаб государственного контроля над экономикой. Любые формы централизованного планирования экономики представляют собой разновидности социализма, независимо от философских и эстетических пристрастий различных социалистических течений, как бы они ни назывались: "левые" или "правые". Социализм может быть монархическим или пролетарским. Он может проводить уравнение имущества либо усиливать неравенство. Но суть его всегда одна: полный государственный диктат над экономической жизнью.

Между этими двумя полюсами - совершенно свободным рынком, с одной стороны, и тотальным коллективизмом, с другой - располагается весь спектр "смешанных обществ", различных сочетаний свободы и гегемонизма. Любое расширение государственной собственности и государственного регулирования представляет собой шаг в сторону "социализма", или "коллективизма".

Масштабы коллективизма в ХХ в. одновременно и недооцениваются, и переоцениваются. С одной стороны, развитие этого явления в таких странах, как Соединенные Штаты, сильно недооценивается. Большинство наблюдателей, например, пренебрегают ролью расширения государственного кредитования. Ведь кредитор, независимо от его правового статуса, всегда является предпринимателем, а отчасти и собственником. Таким образом, государственные ссуды частным предприятиям или гарантии частных кредитов создают множество центров государственной собственности. Более того, государственные гарантии кредитов и ссуды не ведут к увеличению совокупного объема сбережений, но их особенная форма меняется. Свободный рынок в целом распределяет общественные сбережения между наиболее прибыльными и продуктивными направлениями их использования. Государственные ссуды и кредитные гарантии, напротив, отвлекают сбережения в пользу менее продуктивных направлений. Они также срывают успех самых эффективных предпринимателей и мешают вытеснению с рынка неэффективных (которым лучше трудиться по найму, а не быть предпринимателями). В обоих случаях государственные ссуды ведут к снижению общего уровня жизни, и это помимо ущерба, наносимого налогоплательщикам, на деньги которых и осуществляется это казенное предпринимательство.

С другой стороны, преувеличивается роль социализма в таких странах, как Советская Россия. Те, кто указывает на Россию как на пример "успешного" централизованного планирования, игнорируют тот факт (не говоря уже о постоянных трудностях самого планирования), что в Советской России и в других социалистических странах не могло быть полного социализма, потому что социализирована была только собственная торговля - внутренняя торговля и внешняя торговля собственных граждан. В остальном мире все еще действовал рынок. В силу этого социалистическое государство имело возможность покупать и продавать на мировом рынке, и учет мировых цен давал ему хотя бы приблизительное представление о действительной структуре цен на факторы производства. Даже в условиях такого частичного социализма централизованное планирование ведет к обнищанию населения. Трудно даже представить, какой хаос воцарился бы в случае возникновения мирового социалистического государства. Единый Большой Картель не может вести экономические расчеты, а потому и не может возникнуть на свободном рынке. Это тем более верно для социализма, когда государство силой устанавливает абсолютную монополию и когда ошибочные решения централизованного планирования ведут к тысячекратно более тяжким последствиям.

При анализе социалистических режимов не стоит упускать из виду деятельность "черного" рынка, который незаконным образом перенаправляет ресурсы в частные руки1. "Черный" рынок, как легко понять, плохо приспособлен для торговли крупногабаритными товарами. Для него куда лучше подходят такие вещи, которые легко спрятать, - сигареты, чулки, конфеты и пр. С другой стороны, фальсификация хозяйственной отчетности и взятки могут служить основой для своего рода ограниченного рынка. Есть основания полагать, что блат и "черный" рынок, т.е. извращение принципов социалистического планирования, являлись существенным фактором развития производства в Советском Союзе2.

1 Это совсем не то же самое, что искусственная "игра в рынок", к которой призывают ряд авторов для повышения точности плановых расчетов в условиях социализма. "Черный" рынок хотя и невелик, но это самый настоящий рынок.

2 О невозможности экономических расчетов при социализме см.: Мизес. Человеческая деятельность; Hayek F. A. Collectivist Economic Planning. N. Y.: A. M. Kelley, 1967; Hoff T. Economic Calculation in the Socialist Society. London: Wm. Hodge & Co., 1949.

Из книги "Власть и рынок: государство и экономика"

[Мюррей Ротбард]

http://antisocialist.ru/papers/rotba...sotsializm.htm

Может показаться, что и Восточная Европа, и Советский Союз стремятся к скорейшему демонтажу социализма, к введению свободных рынков и приватизации. Множатся планы, для консультаций о том, как подступиться к этим амбициозным задачам, привлекаются бесчисленные западные экономисты. Принято считать, что на пути перемен стоят бюрократы, однако в самом стане сторонников свободного рынка согласия нет. Дело только усугубляется тем, что сами привлекаемые западные экономисты, у которых бывший Восточный блок ищет мудрости, не сделали почти ничего для изучения, а тем более для решения этой проблемы в течение 60 лет после основания Сталиным социализма в Советском Союзе и 50 лет с тех пор, как Советы навязали этот строй странам Восточной Европы. Напротив, с середины 1930-х годов почти все западные экономисты в один голос утверждали, что при социализме не существует проблемы экономического расчета, и большинство из них присоединялось к вытекающему из этого выводу о том, что советская экономика преуспевает и растет и должна вот-вот обогнать американскую1.

1. Как не следует проводить демонтаж социализма

Ответ на вопрос о демонтаже социализма следовало бы прежде всего начать с рассмотрения различных весьма популярных способов, которые, тем не менее, не приводят к достижению поставленной и якобы общей цели.

То, как не следует подходить к проведению демонтажа социализма, хорошо иллюстрирует история моего знакомого, рассказавшего мне недавно о своем советском коллеге по отделу, коллеге, который прибыл в США, чтобы старательно изучить проблему создания фьючерсного рынка в Советском Союзе. Он был поставлен в тупик при попытке выяснить, какие законы должно принять советское государство, чтобы скопировать фьючерсный рынок США. В этом и кроется основная проблема: вы не можете запланировать рынок. Сама природа рынков требует, чтобы людям просто была дана свобода взаимодействовать и обмениваться, и тогда они сами будут развивать рынки. Точно так же в некоторых социалистических странах под влиянием представления о значимости рынков капитала на Западе делались попытки организации фондовых бирж, но без видимых успехов. Во-первых, опять-таки из-за невозможности планирования фондовых рынков, а во-вторых, как мы убедимся далее, рынки собственности на капитал невозможны при фактическом отсутствии частных собственников капитала.

Не пытайтесь действовать поэтапно

Принято считать, что свободные рынки должны образовываться стремительно, а поэтапное и медленное их внедрение только отдалит достижение цели на неопределенное время. Хорошо известно, что громоздкая социалистическая бюрократическая система поспешит ухватиться за такие задержки, чтобы полностью блокировать достижение цели. Есть и другие причины, не позволяющие медлить. Во-первых, свободные рынки представляют собой взаимосвязанные сети или структуры; они состоят из бесчисленных единиц, которые сложным образом увязаны в сети производителей и предпринимателей, обменивающихся правами собственности в своем стремлении к получению прибыли и минимизации затрат, при этом все расчеты определяются свободным установлением цены. Действуя постепенно, освобождая поочередно те или иные области хозяйства, можно вызвать диспропорциональное развитие, искажающее работу рынка и дискредитирующее его в глазах как уже испуганной, так и что-то подозревающей публики. Но есть и еще один важный аргумент: невозможность планировать рынки приводит также к невозможности постепенного их внедрения. Как бы ни заблуждались на этот счет правительства и их советники по экономическому развитию, они совсем не похожи на богов Олимпа, взирающих свысока на экономические просторы и дотошно планирующих выверенные пошаговые процедуры внедрения рынков, решая, что должно быть сделано в первую, что во вторую - и так далее - очередь. Экономисты и бюрократы не более преуспеют в планировании поэтапного внедрения рынка, чем в навязывании рынку каких-либо иных условий. Для достижения истинной свободы роль правительства и его советников должна сводиться к предоставлению гражданам свободы - как можно быстрее и как можно более полной, - чтобы совершенно освободить их от пут. После этого единственно рациональная роль государства и советников будет состоять в том, чтобы уйти с дороги и не пытаться мешать своим подданным.

Не пытайтесь бороться с черными рынками

Одним из способов достижения свободы, объявленных Президентом СССР М. Горбачевым, была борьба с преступным черным рынком. Это говорит о том, что менталитет представителей Восточного блока еще далек от понимания свободы, хотя и на Западе не так уж и много тех, кто действительно разбирается в этом вопросе. Черные рынки не являются преступными; если они иногда таковыми кажутся и работают используя преступные методы, то только потому, что их деятельность оказалась за рамками закона. "Черный рынок" - это всего лишь рынок, тот самый рынок, которого так жаждут Советы, но который стал "черным" как раз потому, что был объявлен нелегальным. Это искаженный и извращенный рынок, но именно там, среди осуждаемых "черных" рынков, и лежит самый прямой путь к установлению рынка как такового. Вместо борьбы с черными рынками правительствам следует немедленно освободить их деятельность.

Не пытайтесь отбирать у народа деньги

Советский Союз страдает от "рублевого навеса", то есть рублей слишком много, а товаров мало. Известно, что "навес" является результатом всеобщего фиксирования цен, с помощью которого правительство устанавливает цены значительно ниже рыночных. Много лет советское правительство лихорадочно печатало деньги для покрытия своих расходов, что увеличило денежную массу вкупе с постоянным сокращением массы товаров из-за провала социалистического планирования; в результате это привело к растущему дефициту и превышению денежной массы над товарной.

Известно также, что дефицит уменьшится и излишек денег ликвидируется, если освободить ценообразование. Однако правительство боится гнева недовольных потребителей. Можно прибегнуть, хотя это вряд ли решит проблему, к тому, что сделал Горбачев, а именно - последовать плачевному примеру "рыночного" президента Бразилии Коллора де Мелло, который весной 1990 года, в попытке повернуть вспять процесс гиперинфляции, произвольно заморозил на банковских счетах 80% всех сбережений. Горбачев пошел еще дальше, внезапно конфисковав все крупные денежные купюры и разрешив обменять лишь небольшую их часть на [новые] купюры меньшей номинации. Такое решение не приведет к исчезновению излишка рублевой массы; даже в лучшем случае лекарство окажется еще более пагубным, чем сама болезнь. Прежде всего удар был направлен против черного рынка, однако уничтожены были сбережения рядовых советских граждан, поскольку деятели черного рынка были достаточно прозорливыми, чтобы перевести свои средства в драгоценные металлы и иностранную валюту. Что еще существеннее, своими действиями правительство наносит двойной удар, поражая не только рядовых граждан, но и хозяйство. Первый удар был нанесен правительством, когда была инициирована инфляция, чтобы государство могло, как и прежде, раздувать свои расходы. Затем, когда все деньги были потрачены, а цены понеслись вверх - в открытой и скрытой формах, - правительство, не мудрствуя лукаво, начинает кричать об ужасах инфляции, винить во всем черный рынок, жадных потребителей, богачей и всех на свете и наносит следующий жестокий удар, конфискуя деньги, давно перешедшие в частную собственность. Как бы ни называли этот процесс - "свободным рынком" или как-то еще, он остается конфискационным, несправедливым, этатистским и накладывает двойное бремя скрытого гнета и бремени на хозяйство.

Не пытайтесь увеличивать налоги

К сожалению, одним из уроков, усвоенных восточноевропейцами от западных экономистов, являются якобы необходимые меры по резкому повышению налогов и введению прогрессивного налога. Налоги являются паразитической и этатистской мерой; они разрушают готовность работать, сберегать и производить. Налоги вторгаются в область частной собственности и нарушают ее права. Чем выше налоги, тем более социалистическим становится хозяйство; чем ниже налоги, тем ближе подходит хозяйство к свободе и подлинной приватизации, что означает создание системы абсолютных прав частной собственности. Попытка Тадеуша Мазовецкого осуществить приватизацию и запустить свободный рынок в Польше была в значительной мере затруднена введением гораздо более высокого и прогрессивного налога.

Следовательно, движение в сторону свободы и демонтажа социализма должно сопровождаться значительным снижением, а не увеличением налогов.

Создание государственных фирм, владеющих друг другом, не есть приватизация

Благодаря доктору Юрию Мальцеву я располагаю информацией о том, что знаменитый план С. Шаталина, который должен был за 500 дней привести к приватизации и установить рыночную систему в Советском Союзе, на деле никакой приватизации не подразумевал. По всей видимости, существующие правительственные фирмы в каждой отрасли хозяйства, вместо того, чтобы подвергнуться приватизации - то есть перейти в частную собственность, - должны были перейти в собственность (примерно на 80%) других фирм в той же отрасли. Это означало, что гигантские монопольные государственные фирмы остались бы в собственности государства и стали бы самовоспроизводящимися олигархиями, а не подлинно частными предприятиями. Приватизация должна означать появление частной собственности2.

2. Как следует проводить демонтаж социализма

Хотя приведенный ниже список мер по демонтажу социализма следует читать по порядку, это вовсе не значит, что их следует поэтапно проводить в жизнь: все эти пункты могут и должны быть реализованы одновременно и немедленно.

Легализация черного рынка

Первые две ступени очевидны из материала настоящей статьи. Первое - это легализация черного рынка, то есть объявление всех рынков свободными и законными. Это означает, что частная собственность всех участников таких рынков должна, наряду со всей прочей собственностью, быть гарантированно защищена от посягательств со стороны государства, гарантирована правом собственности. Это означает, что все товары и услуги, считавшиеся прежде незаконными, теперь становятся законными, независимо от того, считаются ли они законными на Западе, а все транcакции должны стать добровольными, то есть все цены должны устанавливаться обменивающимися сторонами произвольно. Таким образом, правительственный контроль над ценами будет немедленно устранен. Если такие реальные цены при реальных обменах окажутся выше, чем "псевдоцены", установленные правительством для несуществующих обменов, значит так оно и будет. Ворчание потребителей следует просто проигнорировать; те потребители, которые, несмотря ни на что, предпочитают прежний режим фиксированных цен на несуществующие товары, имеют полное право бойкотировать новые цены и искать более дешевые источники товара в других местах. Я предполагаю, однако, что потребители достаточно быстро приспособятся к этим единовременным переменам, особенно с учетом того, что на рынки сразу же хлынет небывалый поток потребительских товаров.

Под "узакониванием", кстати, я имею в виду всего лишь отмену прежнего статуса незаконности; и отнюдь не предлагаю семантических упражнений в попытке различить "узаконивание" и "декриминализацию".

Серьезное снижение налогов

Еще одним следствием нашего анализа является то, что налогообложение должно быть значительно сокращено. В материалах по вопросам налогообложения ведется слишком много споров о том, какие типы налогов следует вводить, кто должен платить эти налоги и почему, но при этом почти не обсуждается вопрос о величине или уровне взимаемых налогов. Если налоговая ставка достаточно низка, то форма или принципы распределения налоговых платежей почти не имеют значения. Строго говоря, если ставка налогов удерживается на уровне ниже одного процента, то экономически совершенно неважно, будет ли это налог на доход, на продажи, на собственность, на прибыли с капитала или это будут акцизы. Зато очень важно сосредоточиться на той доле общественного продукта, которая должна быть выделена на непродуктивное потребление правительства, и стараться как можно строже ограничить эту долю.

В то время как форма налогообложения не будет иметь экономического значения, она все же будет иметь значение политическое. Подоходный налог, например, каким бы низким он ни был, все же потребует содержания системы секретных служб, которые всегда готовы влезть в ваши доходы и расходы, а значит во всю вашу жизнь. Несмотря на мнение [некоторых] экономистов, не бывает налогов или системы налогообложения, нейтральных по отношению к рынку . Тем не менее, каким бы ни было налогообложение после проведения демонтажа социализма, оно должно стремиться к как можно большей нейтральности по отношению к рынку3. Это, помимо очень низких ставок и размеров налога, означало бы, что налогообложение максимально незаметно, безвредно и старается по возможности имитировать рыночные условия. Такая имитация может включать добровольную продажу товаров и услуг по определенным ценам или установление цены за участие в голосовании. Продажа товаров и услуг правительством будет, конечно, серьезно ограничена в нашей разгосударствленной системе из-за значительного уровня приватизации правительственной деятельности. О приватизации мы поговорим ниже.

Лишение правительства возможности печатать деньги

У правительства есть три основных способа получения доходов: налогообложение, производство новых денег и продажа товаров и услуг4. Коль скоро правительству будет позволено фальсифицировать деньги, то есть создавать новые деньги в бумажной форме или в виде банковских депозитов просто из воздуха, никакой подлинно свободный рынок или демонтаж социализма невозможен. Такое производство денег является формой скрытого и хитроумного налогообложения и экспроприации собственности и ресурсов производителей. Запрет на фальсификацию денег означает вывод правительства из денежной сферы, что, в свою очередь, означает отмену как бумажных денег, так и централизованных банков. Это также означает денационализацию национальной валюты, например рублей, форинтов, злотых и т. п., и ее возврат в частные рыночные руки. Денационализация валюты возможна только посредством переопределения бумажных валют в терминах единиц веса рыночного металла, предпочтительно золота. После ликвидации центральных банков их золотые запасы будут выброшены на поверхность, и они могут завершить свое земное существование выкупом своих бумажных банкнот по вновь определенной весовой цене в золотых монетах.

И хотя, при наличии стремления к демонтажу социализма, проведение денежной денационализации не так сложно, как представляется изначально, оно может потребовать больше времени, чем всего один день, необходимый для реализации других пунктов нашего плана5. Это можно осуществить с помощью нескольких переходных шагов длиной в несколько дней: например рубль или форинт должен получить возможность свободно колебаться и конвертироваться на рынке валют по свободному курсу в другие валюты. Не потеряет значимости и задача лишения национального правительства полномочий на создание денег; возможным способом решения этой задачи и вторым переходным шагом будет превращение рубля в валюту, конвертируемую в более твердые валюты, такие как доллар, по определенному фиксированному курсу. В ожидании возврата к золотому стандарту и ликвидации центрального банка существенным станет лишение правительства возможности создавать деньги - путем замораживания навеки всей деятельности центрального банка, включая открытые рыночные операции, займы и выпуск векселей. Стоит ли говорить, что сам закон или эдикт об ограничении или замораживании действия правительства не будет являться вмешательством в экономическую или общественную жизнь. Как раз наоборот.

Аналогично освобождению всех черных и частных рынков следует освободить все частные кредитные организации - в этом случае станет возможным свободное развитие системы кредитования с помощью накоплений или перенаправления накоплений.

Борьба с бюрократией

Читатель уже, возможно, задался вопросом: если налогообложение должно быть столь ощутимо снижено, а правительство лишено своих полномочий печатать или создавать деньги, как же тогда правительство будет финансировать свои расходы и деятельность? Ответ следующий: ему не нужно будет их финансирование, так как ему почти ничего не придется делать. (Мы объясним это ниже при обсуждении приватизации.) Социалистическое хозяйство - это хозяйство командное, укомплектованное и управляемое огромным бюрократическим аппаратом. Вся эта бюрократия будет немедленно уволена, а все входящие в нее получат наконец возможность найти себе продуктивное занятие или развивать свои способности производить что-либо в быстроразвивающемся и процветающем отныне частном секторе. Это подводит нас к увлекательной проблеме, которая, долгие годы оставаясь в умах и сердцах подавляемых подданных социализма, вдруг неожиданно выплыла наружу как реальная политическая проблема. Что делать с высшим политическим руководством коммунистической партии, с номенклатурой, с обширным аппаратом когда-то всемогущей тайной полиции? Следует ли наконец воздать им по справедливости и провести серию судебных процессов по обвинению в государственных преступлениях, сопровождаемых должным и заслуженным наказанием? Или не стоит поминать старое и лучше провозгласить всеобщую амнистию, а бывших кагэбэшников нанять в качестве частных охранников и детективов? Я, признаться, затрудняюсь решить эту проблему, требующую соизмерения требований справедливости и общественного спокойствия. К счастью, решение этого вопроса может быть оставлено на усмотрение народов бывшего Советского Союза и Восточной Европы. Вряд ли экономист, пусть даже и сторонник свободного рынка, сможет им в этом помочь.

Приватизация или отмена государственной деятельности

Это приводит нас к последней, но едва ли менее важной ступени нашей предполагаемой платформы демонтажа социализма: к приватизации государственной деятельности. Поскольку теоретически всё или, на практике, почти всё производство в социалистических странах находилось в руках государства, наиболее желаемым и существенным способом воплощения в жизнь общества частной собственности и свободного рынка будет приватизация правительственной деятельности.

Однако недостаточно говорить только о "приватизации". В первую очередь существует, особенно в социалистических странах, множество правительственных видов деятельности, которые мы хотели бы не приватизировать, а полностью ликвидировать. Например, будучи либертарианцами и сторонниками демонтажа социализма, мы не хотели бы приватизировать концентрационные лагеря, или ГУЛАГ, или КГБ. Не дай Бог нам когда-либо прийти к ситуации эффективного предложения "услуг" концентрационных лагерей или секретной полиции!

Здесь следует подчеркнуть один момент. Базовая предпосылка анализа национального дохода и ВНП состоит в том, что все государственные операции являются продуктивными, что эти расходы включены в общий национальный продукт и общественное благосостояние. Однако если мы действительно верим в свободу и частную собственность, мы не можем не прийти к выводу о том, что многие из этих операций вовсе не являются социальными "услугами", а представляют собой нечто противоположное в отношении хозяйства и общества - это не "благо", а "зло".

Это означает, что демонтаж социализма должен подразумевать отмену, а не приватизацию такой деятельности (не только концентрационных лагерей и органов секретной полиции), как и всех регуляторных комиссий центральных банков, налоговых инспекций и, конечно, всех агентств, управляющих функциями, подлежащими приватизации6.

Принципы приватизации

Подлинные товары и услуги, следовательно, подлежат приватизации. Как этого достигнуть? В первую очередь частная конкуренция с прежними государственными монополиями должна быть свободной и не подлежащей вмешательствам. Это приведет к легализации не только черного рынка, но и всей деятельности, конкурирующей с государственной. Но как же быть с массивными государственными фирмами и капитальными активами? Как можно их приватизировать?

Предлагалось несколько возможных вариантов, но все они могут быть сведены к трем основным типам. Первый заключается в эгалитарном распределении. Каждый советский или польский гражданин получает по почте виртуальную долю собственности в различных предприятиях, ранее принадлежавших государству. Так, если некий сталелитейный завод переводится в частную собственность, то при выпуске этой сталелитейной компанией трехсот миллионов акций и при трехстах миллионах жителей каждый гражданин получает одну акцию, которая тут же обретает способность свободно обмениваться и передаваться. Очевидно, что такая система будет совершенно неподъемной. Людей окажется слишком много, а акций слишком мало, чтобы каждому человеку досталось по акции, и эти акции будут слишком многочисленны и разнообразны, чтобы простой гражданин мог хоть как-то в них разобраться. Всего этого хаоса можно практически избежать, если последовать совету министра финансов Чехии Вацлава Клауса, предлагающего выдать каждому гражданину базовые сертификаты, которые можно будет обменять на определенное количество акций, на доли собственности в одной или разных рыночных компаниях.

И все же, даже если принять план Клауса, такое решение несет в себе серьезные философские проблемы. Это решение подразумевает принцип государственной раздачи, причем раздачи эгалитарной, порой недостойным такого подарка гражданам. Таким образом, этот печальный принцип сформирует основы совершенно новой системы либертарианских прав собственности.

Гораздо лучше прибегнуть к "почтенному" принципу гомстединга (homesteading), который можно положить в основу новой разгосударствленной системы собственности. Или возродить один из лозунгов Маркса: "Земля крестьянам, фабрики - рабочим!". Это привело бы к реализации основного принципа Дж. Локка, в соответствии с которым собственность на имущество должна приобретаться путем "смешения собственного труда с почвой" или иными не принадлежащими человеку ресурсами. Демонтаж социализма является процессом лишения правительства его существующего "права собственности", или контроля, и передачи этого права частным лицам. В каком-то смысле отмена государственной собственности на активы сразу же и закономерно придает им статус бесхозных, который прежние гомстедеры быстро превращают в статус частной собственности. Принцип гомстединга утверждает, что владение этими активами следует передавать не абстрактному обществу в целом, как это делается в соответствии с принципом раздачи, а тем, кто действительно работает с этими ресурсами: то есть рабочим предприятий, крестьянам и менеджерам. Конечно, эти права собственности должны быть подлинно частными; то есть земля принадлежит конкретному крестьянину, в то время как капитальные активы или заводы переходят к рабочим в форме частных, передаваемых долей. Собственность не может передаваться коллективам либо кооперативам рабочих или крестьян декларативно - это приведет только к возвращению всех изъянов социализма в децентрализованной и хаотичной синдикалистской форме.

Следует понимать, что эти доли собственности, чтобы стать подлинно частными, должны иметь статус передаваемых и обмениваемых по воле собственника. Во многих планах современных социалистических стран предусматривается наличие "долей", которые должны принадлежать рабочему или крестьянину в течение определенного срока и могут быть проданы им только самому государству. Это, конечно же, нарушает сам принцип демонтажа социализма. Выдвигаются также планы введения суровых ограничений на передачу прав собственности иностранным гражданам. Вновь повторим, что истинная приватизация требует абсолютно частной собственности, включая возможность ее продажи иностранцам. Более того, нет ничего дурного в "продаже страны" иностранцам. Фактически, чем больше "страны" купят иностранцы, тем лучше, поскольку это означает быстрое вливание иностранного капитала, а значит и скорейшее достижение процветания и экономического роста обедневших стран социалистического лагеря.

Выделение долей рабочим предприятий сразу же вызывает вопросы сродни вопросам о кадрах коммунистической бюрократии и КГБ: следует ли выделять коммунистической номенклатуре долю собственности? Выступая в Москве в начале 1990 года и давая рекомендации Советам, экономист Пол Крейг Робертс заметил, что советским людям остается либо исключить номенклатуру из жизни, либо включить ее в число владельцев собственности; ради общественного спокойствия и гладкого перехода к свободному хозяйству он рекомендовал второе. Как уже говорилось выше, я бы не стал с ходу отметать требования справедливости, однако хотел бы указать на еще один возможный, третий путь: не делать ни того ни другого и позволить номенклатуре найти себе производительную работу в частном секторе. Философская идея этого спора заключается в том, насколько продуктивна была, если вообще можно об этом говорить, деятельность менеджеров в советском хозяйстве и соответственно насколько они смогут участвовать в гомстединговых хозяйствах, а насколько их усилия были контрпродуктивны и пагубны и, значит, они не заслуживают ничего, кроме безоговорочного увольнения7.

Третий из предлагаемых вариантов проведения приватизации стоило бы отвергнуть сразу: он заключается в продаже правительством всех своих активов гражданам на аукционе, выигрывает тот, кто дает большую цену. Самый серьезный просчет этого подхода заключается в том, что, поскольку правительство виртуально владеет всеми активами, гражданам просто негде взять денег для их покупки, если только не купить их по самой низкой цене, что было бы равносильно свободной раздаче. Однако еще более серьезный просчет не получил достаточного освещения: что дает правительству право на присвоение выручки от продажи активов? В конце концов, одной из главных причин необходимости демонтажа социализма является тот факт, что правительство не заслуживает владения продуктивными активами страны. А если оно не заслуживает владения активами, как может оно заслуживать владения их денежным выражением? И мы еще не коснулись вопроса о том, что будет делать правительство с вырученными от продажи активов средствами8.

На четвертый принцип приватизации стоит обратить внимание, а возможно, отдать ему приоритет. К сожалению, по существу этот четвертый способ не может выступать в качестве общего принципа. Он заключается в том, что правительство возвращает всю украденную, конфискованную собственность ее изначальным владельцам или их наследникам. Если такое возможно в отношении многих участков земли, которые имеют фиксированное местоположение, или в отношении определенных драгоценностей, то в большинстве случаев, и это в первую очередь касается капитальных активов, не существует явных изначальных собственников, которым можно было бы вернуть собственность9. По существу, найти изначальных собственников земли легче в Восточной Европе, чем в Советском Союзе, поскольку с момента изъятия там прошло меньше времени. В случае с капитальными активами, построенными государством, собственников указать невозможно. Причина, по которой по возможности стоит прибегать к этому принципу, заключается в том, что право собственности подразумевает прежде всего возвращение украденной собственности прежним владельцам. Иными словами: актив в научном смысле переходит в статус бесхозяйного и, следовательно, могущего быть присвоенным гомстедерами только в том случае, когда его изначального собственника, если таковой вообще существовал, невозможно найти.

Существует еще одна актуальная проблема: насколько крупными должны быть новые частные фирмы? В социалистических странах каждая отрасль промышленности обычно представляла собой одну монополию, а значит если каждая из таких фирм будет приватизирована в той же форме, то размеры новых фирм окажутся куда больше, чем оптимальные размеры фирм на свободном рынке. Основополагающей проблемой здесь является, конечно, то, что в социалистическом хозяйстве никто не может вычислить, каковы будут оптимальные размеры, и определить количество фирм при свободном рынке. В каком-то смысле, разумеется, ошибки, допущенные в период перехода к свободе, имеют тенденцию корректироваться после установления свободного рынка, при этом реализуются тенденции к раздроблению или консолидации в смысле размеров и количества предприятий. В то же время не следует заблуждаться и полностью сбрасывать со счетов издержки или неэффективность процесса. Лучше подойти как можно ближе к оптимальным для рынка параметрам уже в начале приватизации. Возможно, каждый завод или группа предприятий в регионе могут сначала быть приватизированы как отдельная фирма. Разумеется, не вызывает сомнений, что важным аспектом свободного рынка и процесса оптимизации является предоставление рынку возможности полной свободы деятельности: то есть свободы слияний, комбинирования или расщепления фирм в зависимости от прибыльности.

Заключение

Итак, направления предлагаемого "Плана Ротбарда по демонтажу социализма" теперь полностью определены.

1. Значительное и резкое снижение налогов, занятости в госсекторе и государственных расходов.

2. Полная приватизация государственных активов: возвращение их, где это возможно, прежним ограбленным собственникам или их наследникам; при невозможности этого - передача активов производительным рабочим и крестьянам, использующим эти активы.

3. Соблюдение абсолютных и гарантированных прав собственности для всех владельцев частной собственности. Поскольку абсолютные права собственности подразумевают абсолютную свободу обменивать и передавать собственность, государство не должно вмешиваться в такие обмены.

4. Лишение государства права создавать деньги, предпочтительно с помощью основополагающей реформы, которая одновременно ликвидирует центральный банк и использует его золотой запас для выкупа и обмена бумажных денег и депозитов на новые денежные единицы в золотом весовом эквиваленте. Все это может и должно быть сделано в один день, хотя денежная реформа может проводиться ступенчато в течение нескольких дней.

Мы не уточнили еще один пункт: насколько низкими должны быть налоги, или правительственная занятость, или расходы и насколько полной должна быть приватизация? Лучший ответ на этот вопрос дал великий Жан-Батист Сэй, которому следовало бы отдать должное не только в связи с законом Сэя: "Наилучшей схемой [государственного] финансирования будет расходование наименьших средств; а наилучшим налогом будет самый необременительный"10. Иными словами, наилучшим является правительство, которое по минимуму тратит, облагает налогом и занимает работой и больше всего отдает в частные руки.

И последнее: мои коллеги-либертарианцы критиковали меня за подобные предложения, поскольку они предполагают действия со стороны правительства. Разве не будет непоследовательным и этатистским шагом со стороны либертарианца защищать какое бы то ни было действие правительства? Мне этот аргумент кажется вздорным. Если вор украл чью-то собственность, вряд ли мы сочтем усилия, направленные на возвращение вором награбленного добра владельцам, поддержкой грабителя. В социалистическом государстве правительство безосновательно присвоило себе практически всю собственность и власть в стране. Демонтаж социализма и движение в сторону свободного общества с необходимостью предполагают действия этого правительства по передаче собственности частным лицам и освобождение этих частных лиц от пут правительственного контроля. В глубоком смысле избавление от социалистического государства требует, чтобы правительство выполнило последний, быстрый и величественный акт самоуничтожения, после которого оно сошло бы со сцены. Этот акт, даже будучи правительственным декретом, заслуживает похвалы любого ценителя свободы.

1Rothbard M.N. Ludwig von Mises and the Collapse of Socialism. Delivered at the Annual Meeting of the Allied Social Science Association, at Washington DC, 1990 (опубликовано в: Rothbard M.N. The End of Socialism and the Calculation Debate Revisited // Review of Austrian Economics. 1991. Vol. 5. No 2. P. 51-76).

2Как пишет Ю. Мальцев [член команды советских экономистов - разработчиков реформ в 1 987-1989 годах; эмигрировал в Сша в 1989 г. - Прим. ред.]: "Когда в Советском Союзе говорят о приватизации, при этом имеется в виду нечто иное, чем здесь. План [С. Шаталина] передал бы 80% всех активов любого предприятия в собственность других предприятий в той же отрасли, а не в собственность граждан. Используя аналогию с США, это все равно что General Motors владели бы 80% акций Форда и наоборот, и иное считалось бы незаконным". Мальцев отмечает, что и Станислав Шаталин, и первый автор этого плана для Российской Федерации Григорий Явлинский являются "эконометриками, :проводящими свои дни в математизации выкладок марксизма-ленинизма. Оба они являются сторонниками долгосрочного центрального планирования, разочарованными в развитом социализме" (Maltsev Y.N. A 500-Day Failure? // The Free Market. 1990. No 8. P. 6).

3Rothbard M.N. The Myth of Neutral Taxation // Cato Journal. 1981. No 1. P. 551-554 (рус. пер.: Ротбард М. Миф о нейтральном налогообложении // Экономическая политика. 2009. № 5-6).

4Четвертая форма получения дохода, займы у населения, в значительной степени зависит от трех предыдущих источников.

5См.: Maltsev Y.N. A One Day Plan for the Soviet Union // Antithesis. 1991. No 2. P. 4; и более ранний вариант: Maltsev Y.N. The Maltsev One-Day Plan // The Free Market. 1990. Vol. 8. No 2. P. 7.

6Важно понимать, что если правительственная деятельность приносит скорее вред, чем пользу, то мы предпочтем, чтобы такая деятельность, коль скоро это правительство существует, была как можно менее результативной. Одной из наиболее ненавистных в период ранней истории современной Европы была должность сборщика налогов, эту должность откупали у короля как право собирать налоги в течение определенного периода. Стоит поразмыслить: хотим ли мы, чтобы деятельность по сбору подоходного налога была приватизирована и налоги собирались бы не налоговой службой, а компаниями IBM или McDonalds, вооруженными государственными полномочиями? Сторонник индустриализма Чарльз A. Кеттеринг однажды так подбодрил приятеля в больнице в ответ на его сетования по поводу все разрастающегося правительства: "Не беда, Джим, слава Богу, правительство не растет так, как могло бы, на те деньги, что мы ему платим".

7Юрий Мальцев рекомендует принять план гомстединга с использованием распределительной схемы Вацлава Клауса в тех случаях, где гомстединг неприменим (см.: Maltsev Y.N. A One Day Plan for the Soviet Union).

8Один из основных аргументов в пользу продажи государством активов состоит в том, что этот процесс окажет антиинфляционное воздействие и будет способствовать поглощению рублевой массы. Ошибка этого возмутительного аргумента заключается том, что если правительство затем не согласится пустить всю эту рублевую массу в костер, то никакого сокращения избыточной массы рубля достигнуть не удастся - правительство начнет тратить полученные рубли, и они останутся в обращении.

9Венгерская Партия мелких собственников была сформирована как раз с той целью, чтобы подчеркнуть приоритетность реституции при приватизации земли, экспроприированной у владельцев в южной Венгрии.

10Say J. - B. A Treatise on Political Economy. Philadelphia: Claxton, Remsen & Haffelfinger, 1880. P. 449. См. также: Rothbard M.N. The Myth of Neutral Taxation.

Мюррей Н. Ротбард. Ранний вариант статьи был представлен в виде выступления на круглом столе "Падение коммунизма" в ходе ежегодного заседания Юго-Западной ассоциации социологических исследований в Сан-Антонио (шт. Техас) в марте 1991 года

[Мюррей Ротбард]

http://antisocialist.ru/papers/rotba...ektivnosti.htm

Я очень рад тому, что доктор Марио Риццо в четвертой главе [работы "Время, неопределенность и неравновесие"] подвергает серьезному сомнению хваленое понятие "эффективности". Мне хотелось бы шире развернуть его критику.

Один из основных аргументов Риццо состоит в том, что понятие эффективности не имеет смысла вне контекста преследования специфических целей. Но он делает слишком большую уступку, утверждая, что "разумеется, оно [общее право] является эффективным" в отношении достижения определенных целей. На деле, на нескольких уровнях присутствуют серьезные противоречия, касающиеся самого понятия эффективности в приложении к социальным институтам или установкам: 1) вопрос не только в том, чтобы определить цели, но и в том, чтобы решить, чьи цели нужно преследовать; 2) частные цели непременно будут конфликтовать между собой, а потому любое аддитивное понятие социальной эффективности окажется бессмысленным; 3) даже действия каждого отдельного индивида не могут считаться "эффективными ", точнее они наверняка таковыми не будут. Следовательно, эффективность является ошибочным понятием даже в приложении к действиям каждого отдельного индивида, направленным на достижение его собственных целей; и еще бессмысленнее это понятие в том случае, если речь идет о более чем одном индивиде, тем паче - об обществе в целом.

Возьмем для примера какого-либо индивида. Поскольку его собственные цели четко поставлены и он направляет свои действия на их достижение, то наверняка как минимум его собственные действия можно считать эффективными. Но на деле так не получается, поскольку для того, чтобы индивид мог эффективно действовать, ему необходимо обладать совершенным знанием - совершенным знанием наилучшей технологии, предвидением предстоящих действий и реакций других людей и будущих природных явлений. А поскольку ни один человек не может располагать совершенными знаниями о будущем, ничьи действия не могут быть названы "эффективными ". Мы живем в мире неопределенности. А значит эффективность - не более чем химера.

Иными словами, действие - это процесс обучения. По мере того как индивид действует, преследуя свои цели, он учится и становится более знающим в отношении достижения этих целей. Но в таком случае, конечно, его действия никак не могли быть эффективными с самого начала - собственно, даже и в конце, - поскольку совершенное знание является недостижимым идеалом, всегда оставляя горизонт для познания нового.

Более того, цели индивида на самом деле не являются заданными, поскольку нет оснований полагать, что они конкретно поставлены раз и навсегда. По мере того как индивид узнает больше о мире, о природе и о других людях, его ценности и цели с неизбежностью меняются. Цели индивида будут меняться по мере того, как он учится у других людей, а также по чистой случайности и его прихоти. Но если цели меняются по ходу действия, то понятие эффективности - которое можно определить лишь как наилучшую комбинацию средств для достижения определенных целей, - вновь обессмысливается.

Если понятие эффективности оказывается бесполезным даже в приложении к действиям отдельных индивидов, оно a fortiori бесполезно, когда экономист применяет его аддитивно для всего общества. Риццо весьма мягко обращается с этим понятием, когда говорит, что оно сводится "не более чем к максимизации валового национального продукта" и "немедленно разрушается, едва только в систему вводятся внешние параметры". На самом деле проблема значительно глубже. Ведь эффективность имеет смысл только в отношении целей человека, а цели разных людей различаются, сталкиваются и конфликтуют друг с другом. И тогда основным вопросом политики становится следующий: чьи цели должны выйти на первый план?

Слепота экономической мысли в отношении реалий мира есть явление систематическое, продукт утилитаристской философии, доминировавшей в экономике полтора столетия. С точки зрения утилитаризма цели всех и каждого на самом деле одни и те же, а потому все социальные конфликты - вопрос технический и прагматический, который может быть разрешен, как только будут найдены и приняты подходящие средства для реализации общих целей. Именно миф об общей и единой цели позволяет экономистам верить в то, что они могут "научно" и якобы свободно от ценностей задать предписания для принятия политических решений. Принимая эту якобы общую и единую цель как несомненно данное, экономист позволяет себе впасть в заблуждение и поверить в то, что он не выступает как моралист, но действует как совершенно свободный от ценностей и технически ориентированный профессионал.

Принимаемая якобы общая цель состоит в достижении более высокого уровня жизни, или, как формулирует это Риццо, в максимизации валового национального продукта. Но предположим, что часть желанного для одного или нескольких индивидов "продукта" будет рассматривать ся другими людьми как явный ущерб. Рассмотрим два примера, которые было бы сложно отнести к мягко сформулированной категории "экстерналий ". Предположим, что некоторые индивиды преследуют в качестве высокозначимой и желанной цели достижение принудительного равенства или единообразия для всех людей, включая одинаковые жилищные условия и принудительное ношение одинаковых бесформенных синих роб. Однако те индивиды, которые не желают принудительного уравнивания или сходства со всеми остальными, столь желанную для всех эгалитаристов цель будут считать значительным ухудшением ситуации. Другой пример конфликта целей и столкновения значений, связываемых с понятием "продукта", - стремление индивида или группы людей к порабощению либо к уничтожению этнической или иной четко определенной социальной группы. Совершенно ясно, что достижение желанного продукта будущими угнетателями или убийцами будет рассматриваться как негативный результат или значительный ущерб со стороны потенциально угнетенной группы. Вероятно, данный пример можно втиснуть в рамки проблемы экстерналий, если рассматривать нежелательную социальную или этническую группу в качестве "визуальной помехи", негативной экстерналии для других групп и считать, что эти внешние "издержки " могут быть (должны быть?) интернализованы путем принуждения выбивающейся из общего ряда группы к уплате другим группам компенсации, достаточной, чтобы убедить их пощадить жизни изгоев. Однако возникает закономерный вопрос: насколько экономист желает минимизировать социальные издержки и будет ли это предлагаемое решение действительно "ценностно-нейтральным".

Более того, в подобных случаях конфликта целей "эффективность" одной группы оборачивается ущербом для другой. Сторонники программы действий - либо принудительного уравнивания, либо уничтожения определенной социальной группы - захотят наиболее эффективной реализации своих предложений, в то время как угнетаемая группа будет надеяться на возможно менее эффективное осуществление ненавистной ей цели. Эффективность, как указывает Риццо, может быть осмысленна только в отношении конкретной цели. Но если цели сталкиваются, оппозиционная группа будет выступать за наименьшую эффективность в достижении нежелательной для нее цели. Таким образом, эффективность никогда не сможет выступить утилитаристским критерием для оценки закона или государственной политики.

Наши примеры столкновения целей приводят нас далее к вопросу минимизации социальных издержек. Первым будет поднят вопрос о том, почему следует минимизировать социальные издержки? Или, иначе, почему следует интернализовать экстерналии? Ответы отнюдь не самоочевидны, и все же эти вопросы никогда всерьез не ставились, а тем более не получали ответа. И здесь возникает логически вытекающий из предыдущих вопрос: даже при наличии цели минимизации издержек (примем в интересах спора, что это так) должна ли эта цель считаться абсолютной или она должна быть подчиненной (и тогда - в какой мере) другим целям? И каковы аргументы в пользу возможных ответов?

Во-первых, утверждение необходимости минимизации социальных издержек, или необходимости интернализации внешних издержек, не свидетельствует о позиции технической или свободной от ценностей. Само использование слова необходимость, сам переход в позицию определения политики с неизбежностью превращают эту позицию в этическую, требующую, самое меньшее, этического обоснования.

И во-вторых, даже если (допустим в интересах спора, что это так) мы признаем такую цель, как минимизация социальных издержек, экономисту все же придется решать проблему, насколько абсолютной следует признать эту цель. Считать минимизацию издержек абсолютной или как минимум наиболее ценностно значимой целью означает скатиться на позицию, которую приверженные сопоставлению издержек и выгод экономисты презирают, когда ее занимают моралисты, а именно: рассматривать равенство или права, невзирая на издержки и выгоды. И каково же их оправдание для такого абсолютизма?

В-третьих, даже при игнорировании двух предыдущих проблем в самом понятии "социальных издержек", или издержек, относимых к более чем одному человеку, содержится серьезное противоречие. С одной стороны, когда цели сталкиваются и продукт для одного человека оборачивается ущербом для другого, издержки, понесенные этими двумя индивидами, нельзя складывать. А с другой стороны, что много важнее, издержки, как показывала в течение века австрийская школа экономики, являются вещью субъективной, зависимой от индивида, а потому неизмеримы количественно, и тем более не аддитивны и не сравнимы для различных индивидов. Однако если издержки, как и выгоды, субъективны, неаддитивны и несравнимы, то, очевидно, становится бессмысленным любое понятие социальных издержек. И третье: даже в отношении одного индивида издержки не объективны и не наблюдаемы извне. Ведь издержки для индивида являются величиной субъективной и эфемерной, они возникают только ex ante, непосредственно перед принятием индивидом решения. Издержки любого индивидуального выбора оцениваются им субъективно как наибольшая ценность, утрачиваемая при сделанном выборе. Ведь каждый индивид старается при каждом акте выбора достичь целей наиболее высокого ранга; при этом он отвергает или приносит в жертву другие, менее значимые из тех, что были бы возможны при имеющихся ресурсах. Издержки для него равняются второй по значению цели, то есть ценности той цели, которую он отверг ради достижения цели еще более высокого ранга. Издержки, которые он несет, принимая решение, появляются, таким образом, исключительно ex ante; как только решение принято и выбор сделан, а ресурсы распределены, издержки исчезают. Они превращаются в исторические издержки, навечно ушедшие. И поскольку извне невозможно исследовать после или даже во время события ментальные процессы актора, то внешний наблюдатель не сможет даже в общих чертах определить, каковы могут быть издержки каждого из решений.

Значительное место в главе 4 [работы "Время, неопределенность и неравновесие "] отведено великолепному анализу, демонстрирующему, что понятие объективных социальных издержек не имеет смысла вне идеи всеобщего равновесия и что такое равновесие невозможно, и в любом случае мы никогда не смогли бы определить его наличие. Риццо указывает, что, поскольку неустойчивость с необходимостью подразумевает расходящиеся и несогласующиеся ожидания, нельзя просто заявить, что эти разные цены дают приближенное равновесие, ведь существует серьезное различие в их природе и природе совместимых равновесных цен. Риццо также указывает, что нет точки отсчета, которая позволила бы нам судить, насколько существующие цены приближены к равновесию. Я просто подчеркну здесь его точку зрения и сделаю несколько комментариев. К его утверждению о том, что деликтное право окажется ненужным при общем равновесии, я бы добавил, что деликты сами по себе невозможны в такой ситуации. Поскольку одной из характеристик общего равновесия является определенность и совершенное знание будущего, то, вероятно, при таком совершенном знании любые случайности исключены. Даже преднамеренный деликт невозможен, поскольку совершенно предсказуемый деликт может быть легко предотвращен самой жертвой.

Этот комментарий имеет отношение к другому замечанию, которое я хочу сделать в отношении общего равновесия; такого равновесия не только никогда не существовало и оно не является рабочим понятием, но его и не может существовать, даже в вероятностном залоге. Ведь мы не можем действительно представить себе мир, в котором у каждого человека было бы совершенное предвидение и где никакие данные никогда не менялись бы; более того, состояние общего равновесия внутренне противоречиво, человек ведет денежные балансы из-за неопределенности будущего, и, стало быть, потребность в деньгах упадет до нуля в таком мире общего равновесия с совершенной определенностью. Таким образом, денежная экономика, наконец, не может существовать в условиях общего равновесия.

Я бы также присоединился к критическим замечаниям Риццо в отношении попыток использования теории объективной вероятности в качестве способа сведения реального мира неопределенности к эквивалентам определенности. В реальном мире человеческого действия практически все исторические события являются уникальными и гетерогенными в отношении всех других исторических событий, хотя часто и сходными с ними. Поскольку каждое событие уникально и невоспроизводимо, применение теории объективной вероятности недопустимо; ожидания и предвидение становятся делом субъективной оценки будущих событий, оценки, которая не может быть редуцирована до объективной, или "научной", формулы. Назвав два события одним именем, мы не сделаем их гомогенными. Таким образом, две президентские избирательные кампании могут называться одинаково - "выборы президента" - но они, тем не менее, будут очень разными, гетерогенными и непредсказуемыми событиями, каждое из которых происходит в иных исторических условиях. Не случайно социологи, которые отстаивают возможность использования вычисления объективной вероятности, почти неизменно приводят пример лотереи, поскольку лотерея является одной из немногих ситуаций в человеческом обществе, где результаты действительно гомогенны и воспроизводимы и, более того, где события являются случайными и ни одно из них никак не влияет на последующие события.

В таком случае не только "эффективность" является мифом, но к таковым относится и любое понятие социальных или аддитивных издержек и даже объективно определяемых издержек для каждого индивида. Но если издержки индивидуальны, эфемерны и исключительно субъективны, то никакие практические выводы, включая выводы о законе, не могут выводиться из такого понятия или использовать его. Невозможно проведение корректного или значимого анализа соотношения издержек и затрат в отношении политических или правовых решений учреждений.

Давайте теперь рассмотрим более внимательно обсуждение Риццо права и отношения права к эффективности и социальным издержкам. Его критику экономистов, пользующихся термином "эффективность", можно сделать еще более острой. Возьмем, к примеру, подход Риццо к дискуссии о добрых самаритянах. В его постановке проблемы предполагается, что Б может спасти А "при минимальных для себя издержках", из этого он заключает, что, с точки зрения теоретиков эффективности, Б можно осудить за нанесение ущерба А, если Б не спасает А. Однако эффективностный подход ставит еще больше вопросов. Прежде всего имеет место характерная путаница между монетарными и психическими издержками. Поскольку издержки Б в данном примере имеют исключительно психическое выражение, то как может в суде кто-либо, кроме самого Б, сказать, какие издержки навлек бы он на себя? Предположим в самом деле, что Б - хороший пловец и мог бы легко спасти А, но А, так случилось, оказался его заклятым врагом, поэтому психические издержки Б при спасении А окажутся очень велики. Смысл здесь в том, что любая оценка затрат Б может быть проведена только в терминах собственных ценностей Б и что ни один сторонний наблюдатель не может о них знать1. Более того, когда теоретики эффективности подкрепляют свои аргументы словами Риццо, "ясно, что :А согласен был бы заплатить Б сполна, чтобы компенсировать его затраты на свое спасение", то этот вывод далеко не столь очевиден. Поскольку откуда нам знать (или откуда суд может знать), были ли у А деньги, чтобы заплатить, и откуда об этом знать самому Б - особенно если мы осознаем, что никто, кроме самого Б, не знает, каковы могут быть его психические издержки?

Далее вопрос о причинной связи может быть поставлен куда более остро. Процитированные Риццо слова Мизеса о том, что бездействие также является формой "действия", праксиологически верны, но нерелевантны для закона. Поскольку закон пытается обнаружить, кто (если вообще кто-либо) в данной ситуации выступил против личности или собственности другого - иными словами, кто покушался на собственность другого и, следовательно, подлежит наказанию. Бездействие может считаться действием в праксиологическом смысле, но это не приводит к разворачиванию цепи позитивных следствий, а значит не может быть актом агрессии. Таким образом, мудрость общего права подчеркивает коренное различие между правонарушением и бездействием, между неправомерной агрессией против чьих-то прав и невмешательством в дела этого человека2. Дело Vincent v. Lake Erie Transport продемонстрировало великолепное решение, поскольку в этом случае суд сумел внимательно проанализировать действия случайного агента - в данном случае корабля, который явно врезался в док. В некотором смысле деликтное право может быть суммировано следующим образом: "Нет ответственности без вины, нет вины без ответственности". Исключительная значимость доктрины строгой ответственности Ричарда Эпштейна заключается в том, что она возвращает общее право к его изначальному строгому следованию принципу причинно-следственной связи, вины и ответственности, без современных обращений к идеям халатности и соображениям "псевдоэффективности".

В завершение я утверждаю, что мы не можем принимать решения в области государственной политики, деликтного законодательства, прав или ответственности, основываясь на идее эффективности или минимизации издержек. Но если не издержки и эффективность, то что же тогда? Ответ таков: критерием для принятия решений могут служить нам только этические принципы. Эффективность не может лежать в основании этики; напротив, этика должна быть мерилом и критерием всех соображений эффективности. Этика первична. В области закона и государственной политики, как мудро замечает Риццо, основным этическим соображением является понятие, которое "не смеет назваться своим именем", - понятие справедливости.

Одна группа людей неизбежно выступит против нашего вывода; конечно, речь идет об экономистах. Ведь в этой области экономисты издавна были вовлечены в то, что Джордж Стиглер в другом контексте назвал "интеллектуальным империализмом". Экономистам придется привыкать к мыслио том, что не вся наша жизнь полностью укладывается в рамки нашей собственной научной дисциплины. Урок, без сомнения, болезненный, но боль компенсируется пониманием того, что нашим душам было бы полезно осознать собственные пределы - и, возможно, им повезет узнать что-то об этике и справедливости.

1Franklin M. A. Injuries and Remedies Mineola. N. Y.: Foundation Press, 1971. P. 401.

2"Нет более глубоко укорененного в общем праве или более фундаментального различия, чем различие между правонарушением и бездействием, между активным преступлением, наносящим прямой вред другим, и пассивным бездействием, отказом предпринять позитивные шаги на пользу другим, или для защиты их от ущерба, не нанесенного каким-либо неправомерным действием обвиняемого" (Bohlen F. H. The Moral Duty to Aid Others as a Basis of Tort Liability // University of Pennsylvania Law Review. 1908. Vol. 56. No 4. P. 219-221, цит. по: Evers W. M. The Law of Omissions and Neglect of Children // Journal of Libertarian Studies. 1978. Vol. 2. No 1).

Мюррей Ротбард (Rotbard M. The Myth Of Efficiency // Time, Uncertainty, and Disequilibrium / M. Rizzo (ed.). Lexington, Mass: DC. Heath, 1979. P. 90-95.)

[Мюррей Ротбард]

http://antisocialist.ru/papers/rotba...tsvetaniya.htm

Смотрите на потребителя
Как трактовать пошлины и квоты
Отрицательная железная дорога
"Честная" торговля
"Демпинг"
"Молодые" отрасли
Старые отрасли
Несуществующая проблема платежного баланса

Протекционизм, нередко отвергавшийся и, казалось бы, уже преданный забвению, вернулся, чтобы вновь громко заявить о себе. Японцы, которые, оправившись от тяжелых потерь во Второй мировой войне, изумили весь мир производством передовых высококачественных товаров по низким ценам, служат сегодня весьма удобной мишенью для протекционистской пропаганды. Напоминания о мифах времен войны многим кружат головы, когда протекционисты предостерегают об этом новом "японском империализме", который даже "хуже, чем Перл-Харбор". На поверку же весь этот "империализм" заключается в продаже американцам великолепных телевизоров, автомобилей, микропроцессоров и т.д. по ценам более чем конкурентоспособным, если сравнивать с американскими фирмами.

Является ли это "наводнение" японских товаров подлинной угрозой, с которой правительство США должно бороться? Или же новая Япония является настоящим подарком судьбы для американских потребителей?

Определяя позицию по данному вопросу следует понимать, что любые действия государства означают насильственное вмешательство, так что призывать правительство США вмешаться - означает побуждать его применить силовые принудительные меры для ограничения мирной торговли. Хочется верить, что протекционисты не намерены следовать в своей логике силовых решений до крайностей в форме очередных Хиросимы или Нагасаки.
Смотрите на потребителя

Для распутывания хитросплетений протекционистской аргументации, необходимо особое внимание обращать на два существенных момента:

а) протекционизм предполагает применение силы для ограничения торговли;

б) суть дела определяется тем, что происходит с потребителем.

В результате, неизменно обнаруживается, что протекционисты делают все возможное для того, чтобы эксплуатировать, причинить вред и крупные убытки не только иностранным потребителям, но прежде всего американцам. Поскольку все мы без исключения являемся потребителями, это означает, что протекционизм стремится всеми силами обмануть нас в пользу пользующегося особыми привилегиями субсидируемого меньшинства, причем бездарного меньшинства: то есть людей, которые не способны добиться успеха на свободном и нестесненном рынке.

Возьмем, к примеру, так называемую японскую угрозу. Любая торговля является взаимовыгодной для обеих сторон - в данном случае для японских производителей и американских потребителей - иначе они не занимались бы обменом. Пытаясь остановить эту торговлю, протекционисты стремятся помешать американским потребителям приобщаться к высоким жизненным стандартам за счет приобретения дешевых и высококачественных японских товаров. Вместо этого государство должно заставить нас вернуться к малоэффективным и более дорогим изделиям, от которых мы уже отказались. Иными словами неумелые производители пытаются лишить всех нас тех изделий, которые мы предпочитаем, и заставить покупать продукцию непопулярных фирм. То есть американские потребители будут ограблены.
Как трактовать пошлины и квоты

При анализе пошлин или квот или любых иных протекционистских ограничений необходимо забыть про политические границы. Политические границы между странами могут быть весьма важны в иных отношениях, однако при этом они не имеют ни малейшего экономического значения. Допустим, к примеру, что каждый из американских штатов является отдельным государством. Тогда мы обязательно услышим многочисленные жалобы протекционистов о том, как же нам теперь несладко живется. Представьте себе стоны производителей дорогих тканей из штатов Нью-Йорк или Род-Айленд, жалующихся на "нечестную", "основанную на дешевой рабочей силе" конкуренцию со стороны различных низкопробных "иностранцев" из Теннеси или Северной Каролины, или наоборот.

К счастью, абсурдность беспокойства по поводу платежного баланса становится очевидной, если обратить пристальный взгляд на торговлю между штатами. Ведь никого не беспокоит платежный баланс между Нью-Йорком и Нью-Джерси или, раз уж на то пошло, между Манхэттеном и Бруклином, поскольку просто нет тех таможенных чиновников, которые вели бы отчеты о подобной торговле или составляли бы подобные балансы.

Если немного поразмышлять на эту тему, то становится очевидно, что требование нью-йоркских фирм о введении пошлин против Северной Каролины - это явный грабеж потребителей, живущих в штате Нью-Йорк (равно как и в Северной Каролине), неприкрытое стремление со стороны менее эффективных компаний заполучить особое преимущество. Будь все 50 штатов отдельными государствами, протекционисты получили бы возможность использовать внешние атрибуты патриотизма и недоверие к иностранцам, чтобы отвлечь внимание от грабежа потребителей собственного региона.

К счастью, пошлины между штатами противоречат Конституции США. Но и при наличии этого очевидного препятствия, даже не имея возможности рядиться в тогу национализма, протекционисты все же сумели установить тарифы между штатами в иной ипостаси. Кампания за дальнейшее повышение ставки минимальной заработной платы, регулируемой федеральным законодательством, в значительной степени была частью протекционистского плана против Северной Каролины и других южных штатов с более низкой заработной платой, более низкой стоимостью рабочей силы, реализуемого их конкурентами из штатов Новой Англии и Нью-Йорка.

В ходе проходивших в 1966 г. в Конгрессе дебатов по поводу повышения федеральной ставки минимальной заработной платы ныне покойный сенатор Джейкоб Джавитц (республиканец от штата Нью-Йорк) открыто признал, что одной из основных причин, по которой он поддерживал этот законопроект, было намерение нанести урон южным конкурентам нью-йоркских текстильных фирм. Так как на юге США ставки заработной платы в целом ниже, чем на севере, то при повышении ставки минимальной заработной платы в наибольшей степени пострадают компании из южных штатов (это же касается и рабочих, которые лишатся своих рабочих мест).

"Безопасность" - еще один модный предлог для введения ограничений торговли между штатами. Так, например, организованные государством молочные картели из штата Нью-Йорк остановили ввоз молока из соседнего штата Нью-Джерси на том явно надуманном основании, что перевозка по реке Гудзон сделает молоко из Нью-Джерси "небезопасным".

Если тарифы и ограничения являются благом для страны, то почему бы их не применить на уровне штата или региона? Принцип остается неизменным. Во времена первой в Америке великой депрессии, известной как Паника 1819 г., Детройт был крохотным приграничным городком с населением в несколько сотен человек. Тем не менее здесь зазвучали протекционистские призывы - к счастью, не претворенные в жизнь - запретить любой "импорт" товаров в Детройт, а его граждан уговаривали покупать только местные товары. Если бы этот абсурд реализован, то всеобщий голод и смерть разом затмили бы для детройтцев все прочие экономические проблемы.

Так почему бы не ограничить или не запретить полностью торговлю, т.е. "импорт" товаров в город, район или даже квартал, или не провести этот принцип последовательно до логического конца - до масштабов одной семьи? Почему бы какой-нибудь семье Джонсов не выпустить указ о том, что отныне ни один из членов семьи не имеет права покупать любые товары или услуги, созданные вне пределов семейного дома? Голод быстро положил бы конец этому нелепому стремлению к самодостаточности.

Следует понимать, что подобная абсурдность неотделима от логики протекционизма. Стандартный протекционизм не менее нелеп, однако риторика национализма и национальных границ позволяла скрыть этот определяющий факт.

Вывод же таков, что протекционизм это не просто абсурд, а абсурд опасный, пагубный для экономического процветания в целом. Мы не являемся, если вообще когда-либо являлись, обществом самодостаточных земледельцев. Рыночная экономика - это единый огромный каркас, охватывающий весь мир, где каждый человек, каждый регион, каждая страна производят то, что у них получается лучше всего, с наибольшей относительной эффективностью, и обменивают этот продукт на товары и услуги других. Без разделения труда и основанной на нем торговли, во всем мире разразился бы голод. Принудительные ограничения в отношении торговли - такие, как протекционизм, - сковывают, подавляют и уничтожают торговлю, этот источник жизни и процветания. Протекционизм - это всего лишь попытка убедить нас в том, что потребители, равно как и процветание общества в целом, должны пострадать, чтобы за счет более эффективных фирм или за счет потребителей наделить постоянными особыми привилегиями группы менее умелых производителей. Однако это исключительно разрушительный способ поддержки, поскольку под прикрытием патриотизма он сковывает торговлю.
Отрицательная железная дорога

Кроме того, специфическая разрушительность протекционизма также проявляется в том, что он ведет к принудительному и искусственному увеличению стоимости межрегиональных перевозок. Одно из величайших достижений Промышленной революции, которое, наряду с другими ее достижениями, обеспечило процветание голодающим народным массам, состояло в значительном снижении стоимости перевозок. Так, например, сооружение в начале XIX в. железных дорог означало, что впервые в истории человечества товары можно будет недорого перевозить по суше. До этого водные пути - реки и океаны - являлись единственным экономически жизнеспособным способом передвижения. Делая наземный транспорт доступным и недорогим, железные дороги позволили межрегиональной наземной транспортировке разрушить господство дорогих и неэффективных локальных монополий. Результатом явилось резкое повышение уровня жизни всех потребителей. Протекционисты же стремятся к тому, чтобы положить конец этому замечательному принципу прогресса.

Неудивительно, что Фредерик Бастиа, великий французский экономист середины XIX в. и сторонник свободной конкуренции, назвал тариф "отрицательной железной дорогой". Экономические последствия активности протекционистов столь же разрушительны, как если бы они буквально уничтожали железные дороги, самолеты или корабли, а также вынуждали бы нас вернуться к дорогим способам транспортировки прошлого - горным тропам, плотам или парусным судам.
"Честная" торговля

Обратимся теперь к некоторым из основных протекционистских аргументов. Возьмем, к примеру, стандартную жалобу о том, что хотя протекционист "приветствует конкуренцию", но эта конкуренция должна быть "честной". Всякий раз, когда кто-то начинает говорить о "честной конкуренции", а тем более о "честности" вообще, нужно внимательно приглядывать за своим бумажником, ибо его вот-вот собираются увести. Ведь по-настоящему "честными" являются просто-напросто добровольные условия обмена, о которых договорились между собой покупатель и продавец. Как смогли понять еще многие из средневековых схоластов, не существует иной "справедливой" (или "честной") цены, кроме цены рыночной.

Что же может быть "нечестного" в цене, установленной свободным рынком? Одно из обычных протекционистских обвинений состоит в том, что "нечестно" требовать от американской фирмы конкурировать, скажем, с фирмой тайваньской, которой требуется платить только половину от заработной платы, выплачиваемой американским конкурентом. Правительство США призывают вмешаться и "уравнять" ставки заработной платы путем введения для тайваньцев соответствующей пошлины. Но не означает ли это, что потребители никогда не должны отдавать предпочтение фирмам с недорогим товаром, поскольку это "нечестно" с их стороны нести меньшие затраты, нежели их неэффективные конкуренты? Именно такой аргумент должен быть использован нью-йоркской фирмой, стремящейся нанести урон своим конкурентам из Северной Каролины.

Однако протекционисты не дают себе труда объяснить, почему ставки заработной платы в США настолько выше, чем на Тайване. Они не установлены Провидением. Ставки заработной платы в США являются столь высокими, поскольку американские работодатели предлагают высокие ставки. Как и все остальные цены на рынке, ставки заработной платы определяются спросом и предложением, а увеличение спроса со стороны американских работодателей привело к их повышению. Чем определяется этот спрос? "Предельной производительностью" рабочей силы.

Спрос на любой фактор производства, включая рабочую силу, основывается на продуктивности этого фактора, на максимальной сумме выручки, которую рабочий, или же фунт цемента или акр земли, предположительно должен принести. Чем выше производительность фабрики, тем больше спрос со стороны работодателей и тем выше его цена, т.е. ставка заработной платы. Американская рабочая сила стоит дороже, чем тайваньская, поскольку она гораздо более продуктивна. Что делает ее более продуктивной? В определенной степени относительное качество труда, квалификация и образование. Но в первую очередь различие определяется не личными качествами самих рабочих, а тем фактом, что американский рабочий в целом обеспечен более разнообразным и качественным капитальным оборудованием, чем его тайваньские коллеги. Чем разнообразнее и качественнее капитальное оборудование, на котором работает рабочий, тем выше его производительность, и соответственно выше ставки заработной платы.

Иными словами, если ставка заработной платы американцев вдвое выше ставки тайваньцев, это вызвано тем, что американский рабочий значительно лучше обеспечен капиталом, пользуется более широким набором более качественных инструментов, и поэтому производит в среднем вдвое больше. В известном смысле, как я полагаю, со стороны американского рабочего "нечестно" производить больше тайваньца, причем не вследствие своих личных качеств, а потому что сберегатели и инвесторы снабдили его большим количеством инструментов. Однако ставка заработной платы обуславливается не только личными качествами, но и относительной редкостью, а в США недостаток рабочих рук в сравнении с капиталом гораздо выше, чем в Тайване.

Другими словами, тот факт, что ставка заработной платы американцев в среднем вдвое выше, чем у тайваньцев, еще не означает, что стоимость рабочей силы в США вдвое выше, чем в Тайване. Если рабочая сила в США вдвое более продуктивна, это означает, что двойная ставка заработной платы в США компенсируется двойной производительностью, так что издержки на рабочую силу на единицу продукции в США и Тайване являются в среднем примерно одинаковыми. Одним из основных заблуждений протекционистов является склонность путать цену рабочей силы (ставки заработной платы) с ее долей в издержках, которая также зависит от относительной производительности.

Таким образом, проблема, стоящая перед американскими работодателями, на самом деле связана не с "дешевой рабочей силой" в Тайване, поскольку "дорогая рабочая сила" в США является результатом именно предложением более высокой цены за дефицитную рабочую силу со сторону американских работодателей. Проблема, стоящая перед менее эффективными американскими текстильными или автомобильными компаниями, связана вовсе не с дешевизной рабочей силы на Тайване или в Японии, а прежде всего с тем обстоятельством, что другие американские отрасли настолько эффективны, что могут позволить себе предлагать американцам такую высокую заработную плату.

Итак, устанавливая протекционистские тарифы и квоты для того, чтобы спасти, поддержать и сохранить на былых позициях менее эффективные американские текстильные, автомобильные или микропроцессорные фирмы, протекционисты наносят ущерб не только американскому потребителю. Помимо всего прочего они ущемляют интересы эффективных американских фирм и отраслей, которые не имеют возможности задействовать те ресурсы, что "заперты" сейчас в неконкурентоспособных фирмах, и которые в противном случае получили бы возможность расширяться и продавать свою вполне востребованную продукцию дома и за рубежом.
"Демпинг"

Другое противоречивое направление протекционистских нападок на свободный рынок утверждает, что проблема не столько в низких издержках иностранных фирм, сколько в том, что они "нечестно" продают свою продукцию американским потребителям "ниже издержек", занимаясь пагубной и порочной практикой "демпинга". За счет демпинга они получают несправедливое преимущество перед американскими фирмами, которые, как подразумевается, никогда ничего подобного не практикуют и делают всe - для того, чтобы их цены постоянно были достаточно высоки, чтобы покрывать издержки. Но если продажа ниже издержек является столь мощным оружием, то почему же никто не пользуется им на внутреннем рынке?

Первое, что нужно сделать, столкнувшись с этим обвинением, вновь посмотреть на потребителей в целом и на американских потребителей в частности? Почему это должно быть предметом недовольства, если потребители извлекают столь очевидную выгоду? Предположим, например, что фирма "Sony" намерена ущемить американских конкурентов путем продажи своих телевизоров американцам по центу за штуку. Разве мы не должны порадоваться столь абсурдной политике крупных убытков за счет субсидирования нас, американских потребителей? И не должны ли мы сказать в ответ: "Давай, "Sony", субсидируй нас еще больше!" Если судить с точки зрения потребителей, то чем больше будут масштабы демпинга, тем лучше.

Но как же быть бедным американским фирмам, чьи продажи будут страдать до тех пор, пока "Sony" не прекратит фактически раздаривать свои телевизоры? Ну что ж, безусловно, наиболее разумной политикой со стороны RCA, "Zenith" и пр. явилась бы временная приостановка производства и сбыта до тех пор, пока "Sony" не доведет себя до банкротства. Но предположим, что случился наихудший вариант и RCA, "Zenith" и другие в результате развязанной "Sony" войны цен сами были доведены до банкротства? Что же, в этом случае мы, потребители, по-прежнему будем в выигрыше, так как заводы обанкротившихся фирм, которые никуда не исчезнут, будут выставлены за бесценок на аукционе, и американские покупатели этих активов получат возможность выйти на этот рынок и вытеснить "Sony", поскольку теперь они будут нести гораздо меньшие капитальные затраты.

На протяжении многих десятилетий противники свободного рынка утверждают, что многие фирмы добились своего могущественного положения на рынке с помощью того, что именуется "хищническим понижением цен", т.е. они разоряют своих менее крупных конкурентов путем продажи своих товаров ниже издержек, и затем пожинают плоды своих бесчестных методов, повышая цены и устанавливая "монопольные цены". Смысл утверждения заключается в том, что даже если поначалу потребители могут выиграть от ценовых войн, "демпинга" и продаж ниже издержек, то в конечном счете они обязательно пострадают от грядущей монополии. Однако, как мы уже видели, экономическая теория показывает, что это будет пустой номер, потеря денег для фирм, практикующих "демпинг", которым никогда не удастся добиться монопольной цены. И, разумеется, в исторической практике так и не обнаружилось ни единого случая, когда бы попытки проведения хищнической ценовой политики увенчались бы успехом, причем даже попыток как таковых наберется совсем немного.

Другой пункт обвинения гласит, что японские и другие иностранные фирмы могут позволить себе заниматься демпингом, так как их правительства готовы субсидировать их потери. Но опять же мы должны только приветствовать столь абсурдную политику. Если японское правительство действительно намерено растрачивать свои ограниченные ресурсы, субсидируя приобретение американцами продукции "Sony", то тем лучше! Их политика будет столь же саморазрушительной, как если бы эти потери были частными.

Однако существует еще одна проблема, связанная с обвинением в "демпинге", даже если оно звучит из уст экономистов или других так называемых "экспертов", заседающих в беспристрастных тарифных комиссиях и государственных комитетах. Дело в том, что не существует способа, с помощью которого внешние наблюдатели, будь то экономисты, бизнесмены или иные эксперты, могли бы решить, какими могут быть "издержки" любой другой фирмы. "Издержки" не являются объективной величиной, которую можно оценить или измерить. Издержки зависят от самого бизнесмена, и они постоянно варьируются в зависимости от временнoго горизонта бизнесмена, стадии производства или процесса сбыта, с которой ему случается иметь дело в тот или иной конкретный момент.

Допустим, к примеру, что торговец фруктами приобрел ящик груш за 20 долларов, что равняется 1 доллару за фунт. Он рассчитывает продать эти груши по 1,5 доллара за фунт. Но что-то случилось со спросом на груши и он вдруг выясняет, что не сможет продать большую часть своих груш даже по близкой цене. Фактически он обнаруживает, что должен продать груши по любой цене, которую сможет получить, прежде чем они испортятся. Допустим, он выясняет, что может продать свой запас груш только по 70 центов за фунт. Посторонний наблюдатель вполне мог бы сказать, что торговец фруктами "нечестно" продал свои груши по цене "ниже издержек", подсчитав, что издержки торговца составили 1 доллар за фунт.
"Младенческие" отрасли

Согласно еще одному протекционистскому заблуждению, государство должно вводить временную защитную пошлину для того, чтобы поддержать или сформировать "молодую" отрасль. Затем, когда эта отрасль окрепнет, государство может и должно отменить пошлину и пустить уже "созревшую" отрасль в самостоятельное плавание среди конкурентов.

Данная теория ошибочна и на практике подобная политика доказала свою несостоятельность. Ибо необходимость защищать новую, молодую отрасль от иностранной конкуренции для государства не больше, чем защищать ее от конкуренции внутренней. В ходе последних нескольких десятилетий такие "юные" отрасли как пластмассовая, телевизионная или компьютерная весьма успешно обошлись без подобной протекции. Любое государственное субсидирование новой отрасли привлечет в эту отрасль слишком много ресурсов, по сравнению с более старыми фирмами, а также положит начало искажениям, которые могут устояться и сделать фирму или отрасль постоянно неэффективной и уязвимой для конкуренции. В результате пошлины, введенные для "молодых" отраслей, имеют тенденцию сохраняться неопределенно долго, вне зависимости от уровня "зрелости" индустрии. Сторонники этих мер были введены в заблуждение биологической аналогией с "младенцами", нуждающимися в опеке взрослых. Однако деловое предприятие - не человек, молодой или старый.
Старые отрасли

Действительно, в последние годы старые отрасли, печально известные низкой эффективностью, использовали то, что можно было бы назвать аргументом "дряхлых отраслей" в пользу протекционизма. Сталелитейная, автомобильная и другие проигрывающие конкуренцию отрасли жаловались на то, что им "нужно перевести дух", чтобы провести модернизацию и составить конкуренцию иностранным соперникам, и что эту передышку можно обеспечить посредством введения на несколько лет пошлин или импортных квот. Этот довод трещит по швам точно так же, как и избитый аргумент относительно "младенческих" отраслей, с той лишь разницей, что здесь будет даже еще сложнее вычислить, когда же "престарелая" отрасль чудесным образом достигнет своего омоложения. По сути сталелитейная индустрия была неэффективной еще с момента своего возникновения, и ее хронологический возраст, судя по всему, не играет никакого значения. Первая протекционистская кампания в США была предпринята в 1820 г. по инициативе железоделательной (позднее сталелитейной) отрасли штата Пенсильвания, которая была искусственно взращена войной 1812 г. и уже к тому времени находилась в серьезной опасности, исходившей от гораздо более эффективных иностранных конкурентов.
Несуществующая проблема платежного баланса

Последний набор аргументов, или скорее сигналов тревоги, концентрируется вокруг тайн, связанных с платежным балансом. Протекционисты фокусируют внимание на ужасах ситуации, при которой импорт превышает экспорт, подразумевая тем самым, что если не сдерживать рыночные силы, то американцы могут дойти до того, что будет покупали все за рубежом, при этом не продавая ничего иностранцам, так что американские потребители насыщались бы вплоть до полного краха американских фирм. Однако если бы экспорт действительно упал практически до нуля, то где же тогда американцы находили бы деньги, чтобы покупать иностранную продукцию? Платежный баланс, как мы говорили выше, является псевдопроблемой, созданной благодаря существованию таможенной статистики.

В эпоху золотого стандарта дефицит платежного баланса страны действительно представлял собой проблему, но только лишь ввиду природы действия банковской системы с частичным резервированием. Если американские банки, побуждаемые Федеральным резервом или предыдущими формами центральных банков, расширяли денежную массу и кредит, то американская инфляция вызвала повышение цен в США, что отрицательно сказывалось на экспорте и положительно - на импорте. Образовавшийся дефицит требовалось каким-то образом оплачивать, а во времена золотого стандарта это подразумевало оплату в золоте, т.е. в международной валюте. В результате в связи расширением банковского кредита начинался отток золота из страны, который ставил банки, проводящие политику частичного резервирования, в еще более неустойчивое положение. Чтобы ликвидировать угрозу своей платежеспособности, вызванную утечкой золота, банки в конце концов были вынуждены сокращать кредитование, вызывая рецессию и ликвидируя дефицит платежного баланса, и тем самым направляли поток золота обратно в страну.

Однако сегодня в эпоху неразменных бумажных денег дефицит платежного баланса вообще не имеет никакого значения, ибо золото больше не является "статьей баланса". В сущности, никакого дефицита платежного баланса не существует. За последние несколько лет объем импорта действительно превышал экспорт примерно на 150 млрд долларов в год. Но при этом не было оттока золота из страны. "Утечки" долларов также не наблюдалось. Так называемый "дефицит" был оплачен иностранцами, инвестировавшими равноценные денежные суммы в американских долларах: в недвижимость, в капитальные товары, в американские ценные бумаги, а также в банковские счета.

По существу за последние два года иностранцы вкладывали достаточно собственных средств в долларах, чтобы поддержать высокий курс доллара, позволяя нам приобретать дешевые импортные товары. Вместо жалоб и беспокойства по поводу подобного развития события мы должны только порадоваться, что иностранные инвесторы готовы финансировать наш дешевый импорт. Единственная проблема в том, что этот "райский" период уже близится к завершению по мере того, как доллар становится все дешевле, а экспорт - все дороже.

В итоге мы делаем вывод, что весь набор протекционистких аргументов, довольно правдоподобных на первый взгляд, на деле является собранием вопиющих заблуждений. Они свидетельствуют о полном незнании самых базовых положений экономического анализа. Причем некоторые из аргументов являют собой почти ошеломляющие в своей точности отголоски наиболее нелепых утверждений меркантилистского учения образца XVII в.: так, почему-то весьма серьезной проблемой считается наличие у США дефицита торгового баланса, причем не общего, а только с одной конкретной страной, в данном случае с Японией.

Неужели нам нужно заново проходить опровержения более искушенных меркантилистов XVIII в., объяснивших, что балансы с отдельными странами аннулируют друг друга, и следовательно, нужно заботиться только об общем балансе? (Не говоря уже о том, что и общий баланс также не является проблемой.) Однако нет необходимости перечитывать экономическую литературу для того, чтобы осознать, что протекционистский импульс исходит не от абсурдных теорий, а от жажды особых привилегий и стремления к ограничению торговли в ущерб более успешным конкурентам и потребителям. Среди множества групп с особыми интересами, использующих политический процесс для того чтобы подавлять и грабить всех остальных, протекционисты имеют самую долгую историю. Нам давно уже пора раз и навсегда сбросить их со своей шеи и относится к ним с тем праведным негодованием, которого они вполне заслуживает.

[Murray Rothbard. Protectionism and the Destruction of Prosperity // Mises.org
Пер. с англ. А. В. Фильчука]