*2683. Предфилософская традиция

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/greece-...rovskij-vopros
На нашем сайте вы можете познакомиться с биографией Гомера (одной из самых подробных в Рунете). Читайте также статьи Троянская война, Поэма Гомера «Одиссея» – краткое содержание, Древнегреческий эпос

Гомеровский эпос как литературный жанр восходит к устной традиции народных певцов Древней Греции. С ним тесно связан «гомеровский вопрос» – проблема авторства и происхождения «Илиады» и «Одиссеи».

В чём же суть гомеровского вопроса? Сказания о Троянской войне, происходившей, очевидно, в XIII–XII вв. до н. э., складывались в течение нескольких веков и облекались греческими певцами (аэдами) в художественную форму; исторические факты приобрели обобщенный и гиперболизированный характер; к ним были примешаны элементы мифологии. Так сложились две большие эпические поэмы: военно-героическая «Илиада» (песнь об Илионе-Трое) и сказочно-бытовая «Одиссея», повествующая о возвращении Одиссея, одного из участников войны, на родину. Их создание и, по существу, окончательную редакцию древние приписывали одному из аэдов, которого предание называет Гомером. Вопрос в том, существовал ли он на самом деле?

Исторически характерный образ странствующего певца Гомера переплетается в предании, сохраненном для нас античными авторами, со всякого рода фантастическими измышлениями. Гомеровский вопрос встал по причине отсутствия каких-либо достоверных сведений о Гомере уже в античное время. По свидетельству древних, семь городов спорили за честь называться родиной Гомера: Смирна, Хиос, Колофон, Саламин, Родос, Аргос и Афины. Иногда называли другие города, так как двустишие, в котором они перечислялись, имело несколько вариантов. Источники сходятся только в том, что умер поэт на острове Иос.

Гомер

Толкование имени Гомера занимало уже древних. Его считали нарицательным, означающим «слепец». Исследователи гомеровского вопроса толковали это имя по-разному: видели в нем и указание на тесно сплоченное сословие певцов, и обозначение певца, и просто собственное имя поэта.

Отсутствие каких-либо сведений о личности Гомера, а также наличие в поэмах противоречий, стилистического разнобоя и сюжетных неувязок породили «гомеровский вопрос» – совокупность проблем, связанных с изучением «Илиады» и «Одиссеи», и в первую очередь с авторством этих поэм. Уже в 1664 г. французский аббатд'Обиньяк высказал мысль о том, что «Илиада» составлена из отдельных эпических песен об осаде Трои и не является единым произведением одного автора (Гомера).

В XVIII в., когда на смену классицизму приходит романтическое направление в литературе, пробуждавшийся интерес к народной поэзии, к прошлому сделал гомеровский вопрос ещё насущнее. В «Илиаде» и «Одиссее» стали видеть произведения, созданные народом в глубокой древности, а в имени Гомера – некое собирательное имя автора греческого эпоса в целом. Эта трактовка гомеровского вопроса получила популярность, потому что она давала возможность объяснить художественное совершенство «Илиады» и «Одиссеи» народностью этих поэм, подтверждая тем самым взгляд романтиков на фольклор как единственный источник подлинно чистой поэзии. В конце XVIII в. этой проблемой занимался немецкий ученый Ф. А. Вольф; в его книге «Введение к Гомеру», опубликованной в 1795 г., мы находим научную постановку вопроса, положившую начало систематическому исследованию гомеровского эпоса. Ф. А. Вольф считал «Илиаду» и «Одиссею» сводом различных песен, сложенных в разное время многочисленными народными певцами, среди которых наибольшей известностью пользовался Гомер. Лишь впоследствии, по всей вероятности, во второй половине VI в. до н. э., при Писистрате, они были собраны и объединены в две большие поэмы. Ученый аргументировал свое мнение главным образом отсутствием в гомеровские времена письменности: когда приходится творить на память, создание таких больших поэм одним человеком невозможно. В книге говорилось, что свидетельством коллективного творчества являются также многочисленные противоречия в тексте поэм.


Фридрих Август Вольф, один из крупнейших исследователей гомеровского вопроса

Первый из приведённых для решения гомеровского вопроса аргументов не является до конца убедительным, потому что с VIII в. до н. э., как нам теперь известно из данных археологических раскопок, письменность постепенно входит в общее употребление, второй остается в силе по настоящее время. Действительно, в поэмах есть противоречия и композиционные неувязки.

Так, в V книге «Илиады» Диомед ранит Афродиту и Ареса, а в VI книге он говорит:

«Я никогда не дерзал с божествами Олимпа сражаться»
(Ил., кн. VI, ст. 129. Перевод Н. И. Гнедича)

В III книге «Одиссеи» рассказывается, как Телемах и Афина, сопровождавшая его в облике Ментора, приходят в Пилос и видят много народа, собравшегося на жертвоприношение. Вскоре), однако, оказывается, что перед ними просто семья Нестора.

Примерами композиционных неувязок поэм Гомера могут служить следующие.

В III книге «Илиады» Елена, виновница войны, находящаяся вместе с троянским царем Приамом на городской стене, показывает ему знаменитых ахейских героев, которые давно уже сражаются под Троей и несомненно известны Приаму с начала войны. Поединок Париса с Менелаем, воспетый в III книге «Илиады», должен был бы, очевидно, состояться в начале войны, а не в конце ее.

В VII книге рассказывается о сооружении ахейцами стены, которая должна была оградить их корабли от нападения. Очевидно, что греки должны были построить эту стену если не сразу по прибытии под стены Трои, то, во всяком случае, не на десятом году войны.

Таким образом, хотя в «Илиаде» рассказ ведется о событиях 10-го года войны, ряд описанных в ней эпизодов по логике должен был произойти раньше.

X песнь «Илиады» повествует о ночной вылазке Одиссея и Диомеда, проникших во вражеский стан. Эта сцена совершенно не связана с общим сюжетом; единство приписываемой Гомеру поэмы не только не пострадало бы, но, вероятно, выиграло бы, если бы этот эпизод был изъят из текста.

Такого рода хронологические неувязки, введение мотивов, без которых можно было бы обойтись, позволили думать, что «Илиада» не является произведением не только одного или двух поэтов, но и индивидуального творчества вообще.

В дискуссии по гомеровскому вопросу выделились две основные гипотезы: аналитическая, т. е. расчленяющая эпос на отдельные самостоятельные произведения, и унитарная, защищающая единство поэм. Ф. А. Вольф придерживался аналитической теории.

В противовес аналитикам сторонники унитарного взгляда на гомеровский вопрос выдвигают на первый план моменты единства и. художественной цельности, а частные противоречия поэм объясняют, с одной стороны, позднейшими вставками, искажениями первоначального текста, с другой – устным характером творчества поэта: исполняя песни «Илиады» и «Одиссеи» много раз, певцы, естественно, могли вносить в текст поэм Гомера свои дополнения, варьировать рассказ. Например, в эпизоде с посольством, прибывшим к Ахиллу от Агамемнона, употребляется не множественное, а двойственное число.

Это указывает на то, что в первоначальном варианте текста посланцев было двое, а третье лицо – старик Феникс – появилось позже: старик понадобился для того, чтобы внести в речи делегации элемент назидания – он рассказывает Ахиллу подобный случай, который произошел с героем Мелеагром и плохо для него кончился. Мелеагр тоже отказывался от участия в сражениях; потом ему все равно пришлось воевать, но он остался без вознаграждения. Мысль о внесении в текст речи Феникса могла прийти поэту во время очередного исполнения «Илиады».

Некоторые хронологические неувязки унитарная теория решения гомеровского вопроса объясняет художественными задачами поэта. Например, то, что Елена показывает Приаму героев ахеян, вызвано желанием поэта познакомить с ними свою аудиторию: ведь в поэме нет рассказа о начале войны, и автор вынужден рассказать о героях, описывая события 10-го года войны, т. е. в то время, когда Приам, несомненно, их знал.

Кроме аналитической и унитарной существовали и различные компромиссные теории гомеровского вопроса. Например, сторонники теории «основного ядра» предполагали, что первоначальный текст постепенно обрастал дополнениями, вставками, вносимыми разными поэтами; не один Гомер, а три-четыре поэта участвовали в составлении эпоса, отсюда первая, вторая, третья редакции и т. п. Представители другой теории видели в гомеровских поэмах объединение нескольких «малых эпосов». Например, известный исследователь гомеровского вопроса Адольф Кирхгофф считал, что в «Одиссее» четыре самостоятельных повествования: путешествие Одиссея до того, как он попал к Калипсо; путешествие от острова Калипсо до Итаки; путешествие Телемаха; возвращение Одиссея на родину (прибытие в образе нищего и расправа с женихами).

Существуют и другие трактовки гомеровского вопроса и мнения о происхождении «Илиады» и «Одиссеи», но все они так или иначе сводятся к вопросу о соотношении личного и коллективного творчества авторов гомеровского эпоса.

Большинство современных исследователей придерживаются унитарной теории. Тем не менее конкретная история формирования гомеровского эпоса – вопрос еще не решенный.

Независимо от того, принадлежит ли окончательная обработка обеих поэм одному автору (Гомеру?) или разным, исследования по гомеровскому вопросу подводят к выводу, что «Илиада» была сложена раньше «Одиссеи». Об этом свидетельствует картина материальной культуры и общественных отношений, изображенная в этих произведениях. На более позднее происхождение «Одиссеи» указывает расширение кругозора автора, интерес к чужим странам, характерные для общества, вступившего в фазу торговых отношений.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/philoso...osofiya-gomera
На нашем сайте вы можете ознакомиться с биографией Гомера (одной из самых подробных в Рунете). Подробнее об эпосе Гомера читайте в статье Поэмы «Илиада» и «Одиссея». Краткое содержание этих поэм излагается в статьях Троянская война и Одиссея – краткое содержание

В ранней древнегреческой истории можно выделить эпохи неолита и бронзы, а внутри бронзового века – Критское (первая половина II тысячелетия до н. э.), Микенское (вторая половина II тысячелетия до н. э.) и Гомеровское (начало I тысячелетия до н. э.) раннеклассовые общества азиатского типа. «Гомеровская Греция» – Эллада после дорийского завоевания – была шагом назад по сравнению с ахейской Микенской Грецией, частичным возвращением к первобытнообщинному строю периода его разложения. Поэтому сложившийся в это время гомеровский эпос – преломление аристократического микенского строя в более примитивном дорическом сознании. «Гомеровский вопрос» – вопрос об авторстве и происхождении «Илиады» и «Одиссеи», обычно связываемых с именем Гомера, – выходит за пределы нашего рассмотрения.

Гомер, автор «Илиады» и «Одиссеи»

Философия в гомеровском эпосе. Эпос Гомера – прекрасный пример социоантропоморфического мировоззрения, в котором художественный, мифологический, философский и религиозный элементы представлены в единстве. Но все-таки это скорее художественно-мифологическое, чем религиозно-мифологическое мировоззрение, потому что в центре эпоса люди или полубоги-герои, боги же находятся на периферии, они соучастники человеческой драмы, их интересы переплетены с интересами людей. Правда, собственно философские вопросы в гомеровском эпосе затрагиваются лишь походя. Выявление философских вкраплений в художественный текст – первая задача изучающего гомеровский эпос как одну из форм ранней античной философии.

Начала мира по Гомеру. Проблема начала мироздания во времени – одна из главных проблем мифологического мировоззрения. Для философской мифологии проблема начала – это вопрос о космическом родоначальнике или родоначальниках, сверхъестественной супружеской паре, олицетворяющей те или иные казавшиеся исходными явления природы. Такую пару Гомер находит в боге Океане и богине Тефиде. Океан – «предок богов» (Илиада. XIV, 201), именно от него «все происходит» (Илиада. XIV, 246). Этот Океан уже значительно демифологизирован и деантропоморфизирован. В эпосе Гомера больше говорится о его естественной, чем о его сверхъестественной ипостаси. Это опоясывающая землю пресноводная река. Она питает ключи, колодцы и другие реки. Одним из своих рукавов – Стиксом – Океан протекает через подземное царство.

Космология. Космология Гомера философски примитивна. Мироздание состоит из трех частей: неба, земли и подземелья.

Согласно Гомеру, небо и подземелье симметричны по отношению к земле: глубочайшая часть подземелья – Тартар – настолько же удалена от непосредственно расположенного под землей Аида, насколько вершина неба отстоит от поверхности земли. Земля – неподвижная круглая плоскость. Небосвод медный. В значительно меньшем числе случаев он определяется как железный (железо еще только входило в обиход). Пространство между небосводом и землей наполнено вверху эфиром, а внизу – воздухом. Небосвод поддерживается столбами. Их охраняет титан Атлант. Солнце – это бог Гелиос, Луна – богиня Селена, ее сестра Эре – богиня зари. Созвездия, погружаясь временами в Океан, омываются в нем и обновляют свой блеск. Подземелье состоит из Эреба, Аида и Тартара: Вход в Эреб находится за Океаном.

Социоантропоморфизм. В гомеровском эпосе почти все природное и многое из человеческого и социального имеет свою сверхъестественную антропоморфную ипостась. Сверхъестественные мифологические личности находятся между собой в отношениях кровного родства. Например, бог сна Гипнос – брат-близнец бога смерти Танатоса, бог ужаса Фобос – сын бога войны Ареса. Земля, вода и небо (воздух и эфир) олицетворяются братьями Аидом, Посейдоном и Зевсом. Медицина представлена богом Пеаном, безумие – Атой, мщение – Эриниями, раздор – Эридой и т. п. Все эти существа уже не полулюди-полузвери, как боги Древнего Египта. Они полностью антропоморфизированы, то есть имеют человеческий облик. Однако рудименты зооморфизма, звероподобия в мифологической философии Гомера всё же сохраняются: боги могут принимать образ птиц, Гера представляется «волоокой», в древнейшем пласте «Одиссеи» сохраняются образы фантастических существ, сочетающих черты человека и животного.

Человекоподобие богов Гомера касается и их нравственных качеств. Моральный уровень богов Древней Греции близок к человеческому. Боги телесны, их можно ранить, они испытывают боль. Однако боги отличаются от людей вечной молодостью и бессмертием. У них особая кровь. Они питаются нектаром и амброзией, передвигаются со скоростью мысли. В философском мировоззрении Гомера боги – не творцы мироздания ни в целом, ни в его частях. Они лишь сверхъестественные двойники естественных процессов и явлений.

Олимпийская религия. Это официальная религия древнегреческих полисов. Название происходит от горы Олимп (в Фессалии), на которой, по представлениям древних греков, обитали боги. Уходящая в облака снежная вершина Олимпа была древним грекам так же недоступна, как и небо. Главных олимпийских богов было двенадцать. Это 1) Зевс, 2) его брат Посейдон (Аид – как бог страшного царства мертвых на Олимпе не бывал), сестры Зевса: 3) богиня домашнего очага Гестия, 4) богиня земного плодородия Деметра, 5) сестра-жена Зевса Гера, дети Зевса: 6) Афина, 7) Афродита, 8) Аполлон, 9) Гефест, 10) Гермес, 11) Арес, 12) Геба.

"Зевс из Отриколи". Бюст IV в. до Р. Х.

Антропология. О происхождении людей в эпосе Гомера ничего не говорится. Люди изображаются в противопоставлении богам. Жизнь их коротка, полна скорбей и зависит от произвола богов. Обязанность людей – приносить богам жертвы, умилостивляя их и умоляя о помощи. Однако, по философии Гомера, боги свободны принять жертву или отклонить ее. При этом они руководствуются скорее своими страстями, чем разумом и нравственными соображениями.

Полианимизм. В человеке Гомером различаются тело и три вида духа. Один из них – псюхе. Это душа как таковая. Она подобна телу, это его двойник и образ (эйдолон), только лишенный плотности и непроницаемости. «Псюхе» – начало жизни и источник движения тела. Она покидает тело после его смерти и перемещается в Аид. Другой вид духа – «тюмос». Это аффективно-волевая часть духа. Третий вид – «ноос». Это ум. «Псюхе» разлита по всему телу, «тюмос» находится в груди, «ноос» – в диафрагме. Согласно философским взглядам Гомера, богам и людям присущи все три вида духовности, животным – только два первых.

Судьба – важнейший элемент эпоса Гомера и его философии. Судьба обозначается древнегреческими словами «мойра», «морос», «ананке» и «айса». Образ судьбы в значительной степени деантропоморфизирован. По Гомеру, судьба не поддается умилостивлению. Она могущественнее богов. Правда, взаимоотношения богов и судьбы представлены в эпосе неоднозначно. Но преобладает все же представление о зависимости от судьбы не только людей, но и богов.

Богоборчество. Гомеровский эпос – пример именно художественно-мифологического мировоззрения. В его центре – жизнь и история людей. Наряду с мыслью о зависимости людей от богов в эпосе имеются и богоборческие тенденции. Богоборец Диомед ранит Афродиту. Он готов сравняться с богами. Брешь между богами и людьми заполняют герои, полубоги-полулюди, у которых один из родителей бог или богиня. Например, Ахилл – сын царя Пелея и богини Фетиды. Герои Гомера смертны. Они живут среди людей и как люди, превосходя их, правда, своим героизмом.

Главные элементы философии в эпосе Гомера.Таким образом, элементы философии в гомеровском эпосе можно усмотреть в деантропоморфизации Океана и Судьбы, в подчинении богов безличной судьбе, в богоборческих мотивах и в прославлении разумности. Это одно из высших человеческих качеств. Загробная жизнь хуже земной. В Аиде «псюхе» ведет призрачное существование, там «только тени умерших людей, сознанья лишенные, реют» (Одиссея. XI, 475 – 476). Ахилл предпочитал бы быть батраком на земле, чем царем в подземелье.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/histori...ada-i-odisseya
Цицерон, Павзаний и другие античные авторы донесли до нас сведения о созданной афинским тираном Писистратом ученой комиссии, работавшей над творчеством Гомера и расположившей в нужном порядке разрозненные части «Илиады» и «Одиссеи». Это говорит о существовании записи гомеровских поэм в VI в. до н. э. и означает, что завершение поэм относится к VIII–VII вв. до н. э. Анализ отраженных в поэмах общественных отношений и материальной культуры приводит ученых к выводу о том, что вряд ли завершение произошло раньше.

Общество, изображенное в поэмах «Илиада» и «Одиссея» – это доклассовое общество, люди живут в племенных объединениях. Во главе племени стоят «цари»– родовые старейшины, которые являлись военачальниками, жрецами, судьями, но их власть была ограничена: уже в I книге «Илиады» рассказывается о том, что вопрос о выдаче Хрисеиды ее отцу решается народным собранием. И хотя Агамемнон не доволен его решением, все же приходится подчиниться ему.

Гомер, автор «Илиады» и «Одиссеи»

Образ жизни царей довольно демократичен, они ведут себя как обыкновенные люди, их не боятся критиковать. В XIX книге поэмы «Илиада» Одиссей говорит:

«Ты, Агамемнон могучий, вперед и к другому ахейцу
Сам справедливее будь: унижения нет властелину
С мужем искать примиренья, которого сам оскорбил он»
(Ил., кн. XIX, ст. 182–184).

О демократическом образе мыслей царей свидетельствуют слова самого Агамемнона:

«Нет, на род не взирай ты, хотя б и державнейший был он»
(Ил., кн. X, ст. 239).

Всё это указывает на родовой характер гомеровского общества, которое находится на грани разложения и перехода к рабовладельческому строю. В поэмах «Илиада» и «Одиссея» уже налицо имущественное и социальное неравенство, разделение на «лучших» и «худых»; уже существует рабство, которое, правда, сохраняет патриархальный характер: рабы – в основном пастухи и домашние слуги, среди которых есть привилегированные: такова Евриклея, няня Одиссея; таков пастух Евмей, который действует вполне самостоятельно, скорее, как друг Одиссея, чем как раб его.

Торговля в обществе «Илиады» и «Одиссеи» уже существует, хотя она еще мало занимает мысли автора.

Следовательно, создатель поэм (олицетворенный в личности легендарного Гомера) – представитель греческого общества VIII–VII вв. до н. э., находящегося на грани перехода от родоплеменного быта к государственному.

Материальная культура, описанная в «Илиаде» и «Одиссее», убеждает нас в том же: автор хорошо знаком с употреблением железа, хотя, стремясь к архаизации (особенно в «Илиаде»), указывает на бронзовое вооружение воинов.

Поэмы «Илиада» и «Одиссея» написаны в основном на ионийском диалекте, с примесью эолийских форм. Это означает, что местом создания их была Иония – острова Эгейского моря или Малая Азия. Отсутствие же в поэмах упоминаний о городах Малой Азии свидетельствует об архаизаторских стремлениях Гомера, воспевающего древнюю Трою.

Композиция «Илиады» и «Одиссеи»

В основу содержания «Илиады» и «Одиссеи» легли предания из цикла мифов о Троянской войне, действительно происходившей, очевидно, в XIII– XII вв. до н. э.

«Илиада», военно-героическая поэма, повествует о событиях 10-го года войны, вызванных ссорой храбрейшего из участников похода Ахилла, царя Фтии, с предводителем войска Агамемноном, который отобрал у Ахилла его пленницу Брисеиду. Оскорбленный Ахилл отказался участвовать в сражениях и вернулся к войску лишь после гибели его лучшего друга Патрокла. Мстя за смерть друга, он вступил в поединок с предводителем троянского войска Гектором, виновником смерти Патрокла, и убил его.

«Одиссея» – сказочно-бытовая поэма. В ней рассказывается о событиях, происшедших после окончания войны, о возвращении на родину одного из греческих военачальников Одиссея, царя Итаки, и о его многочисленных злоключениях.

В поэме «Илиада» рассказы о действиях людей на земле чередуются с изображением сцен на Олимпе, где боги, разделившиеся на две партии, решают судьбу отдельных сражений (так как конечный исход войны давно предрешен). При этом события, происходящие одновременно, излагаются как происходящие последовательно, одно за другим (так называемый закон хронологической несовместимости). Завязкой действия «Илиады» является гнев Ахилла; события, излагаемые в поэме, вызваны этим гневом, и весь сюжет представляет собой как бы последовательное изложение фаз гнева Ахилла, хотя встречаются отклонения от основной сюжетной линии, вставные эпизоды. Кульминационный момент «Илиады» Гомера – поединок Ахилла с Гектором; развязка – возвращение Ахиллом Приаму тела убитого им Гектора.

Композиция поэмы «Илиада» отличается некоторой симметричностью в соответствии с нравственными установками поэта. В начале действия старик Хрис обращается к Агамемнону с просьбой вернуть ему плененную дочь и получает надменный отказ, явно осуждаемый автором. Этот отказ по существу стал началом многих кровавых событий, разыгравшихся у стен Трои. В конце поэмы другой старик, Приам, приходит к Ахиллу с просьбой вернуть ему тело Гектора и не получает отказа – это поступок, достойный героя гуманного поэта.

В структуре «Одиссеи» Гомера самое замечательное – первый в мировой литературе прием транспозиции – изложение прошлых событий в виде рассказа Одиссея.

Заслуживает внимания та особенность поэмы, что рассказы о чудовищах и фантастических событиях сосредоточены в рассказе самого Одиссея; автор, стремящийся к рационализации мифа, как бы не участвует в этом искажении действительности.

Гуманизм «Илиады» и «Одиссеи»

Одна из причин бессмертия поэм «Илиада» и «Одиссея» – их гуманизм. Гомер прославлял прежде всего мужество человека, доблесть, любовь к родине, верность в дружбе, мудрость в советах, уважение к старости и т. п. Хотя все эти достоинства в различные времена, в неодинаковых социальных условиях понимаются несколько по-разному, но, получив обобщенную форму, они оказываются созвучными всем эпохам и всем народам.

Главный герой «Илиады» Ахилл самолюбив, страшен в своем гневе; личная обида заставила его пренебречь своим долгом и отказаться от участия в боях; тем не менее ему присущи нравственные понятия, которые в конце концов заставляют его искупить свою вину перед войском; гнев же его, составляющий стержень сюжета «Илиады», разрешается великодушием.

Согласно «Илиаде», Ахилл покинул соратников-ахейцев, несправедливо обиженный Агамемноном. Но вот ахейцы попадают в тяжелое положение, им нужна помощь Ахилла, и Агамемнон посылает к нему своих людей, с просьбой вернуться и обещанием искупить нанесенную ему обиду. Ахилл отказывается вернуться – это психологически точно: гордость, присущая Ахиллу, мешает ему сделать это. Но чувство долга, чувство патриотизма не позволяет ему примириться с поражением ахейцев, и он отдает доспехи своему другу Патроклу, чтобы тот отогнал троянское войско от греческих кораблей. Когда же Патрокл гибнет, Ахилл забывает о своем гневе: любовь к другу оказывается у него сильнее самолюбия. Он чувствует за собой двойную вину: нарушение долга перед войском и вину за смерть Патрокла. Теперь он не может не вернуться, как раньше он не мог вернуться. Он бросается в бой с удесятеренной силой, обращает в бегство троянцев, убивает троянского полководца Гектора и оскверняет его тело, мстя за смерть друга: жестокость его по-своему оправдана чувством гнева и горя.

Ахилл, главный герой «Илиады». Античный барельеф

Но когда в следующем действии поэмы «Илиада» к Ахиллу приходит старик Приам – несчастный отец, потерявший сына, и просит выдать ему тело Гектора для погребения, сердце Ахилла смягчается. Он тронут положением старца, его отвагой (ведь Приам пришел безоружным во вражеский лагерь), гнев его стихает, и герой проявляет великодушие. Это воспевание Гомером человечности героя – одно из наиболее ярких проявлений гуманизма «Илиады».

Автор «Одиссеи» стремится сделать своего многострадального героя не только мужественным, не только хитроумным человеком, умеющим найти выход из любого трудного положения, но и справедливым: вернувшись на родину, Одиссей внимательно наблюдает за поведением людей, чтобы воздать каждому по его заслугам. Единственного из женихов Пенелопы, который ласково приветствует хозяина, появившегося в облике нищего бродяги, он пытается удалить из толпы обреченных им на гибель женихов, но это ему не удается: случайность губит Амфинома. На этом примере Гомер показывает, как должен поступать достойный уважения герой.

Жизнеутверждающее настроение поэм «Илиада» и «Одиссея» омрачается иногда скорбными мыслями о краткости жизни. Думая о неизбежности смерти, гомеровские герои стремятся оставить о себе славную память. Ахилл говорит:

«Так же и я, коль назначена доля мне равная, лягу,
Где суждено; но сияющей славы я прежде добуду!»
(Ил., кн. XVIII, ст. 120–121).

В «Илиаде» прославляется воинская доблесть, но Гомер отнюдь не одобряет войну. Об этом свидетельствуют как отдельные реплики автора и его героев, так и явное сочувствие Гектору и другим защитникам Трои, которые не являются виновниками войны.

Вот что Зевс говорит в «Илиаде» своему сыну Аресу:

«Ты, ненавистнейший мне меж богов, населяющих небо!
Распря единая, брань и убийство тебе лишь приятны!»
(Ил., кн. V, ст. 890–891)

В X книге «Илиады» Нестор поучает Диомеда:

«Тот беззаконен, безроден, скиталец бездомный на свете,
Кто межусобную брань, человекам ужасную, любит!»
(Ил., кн. X. ст. 63, 64).

Одиссей, уговаривая воинов забыть о доме и продолжать войну, говорит о вынужденности этого решения, о войне, как о тяжком, но необходимом деле:

«Тягостна брань, и унылому радостно в дом возвратиться».
(Ил., кн. II. ст. 291).

Гомер сочувствует в поэме «Илиаде» воинам обеих враждующих сторон, но агрессивность и грабительские стремления греков вызывают у него осуждение. Во II книге «Илиады» поэт вкладывает в уста воина Терсита речи, клеймящие алчность военачальников. Хотя описание внешности Терсита указывает на стремление Гомера выразить свое осуждение его речам, однако речи эти весьма убедительны и по существу в поэме не опровергнуты, значит, мы можем предполагать, что они созвучны мыслям поэта. Это тем более вероятно, что упреки, брошенные Терситом Агамемнону, почти аналогичны тяжким обвинениям, которые предъявляет ему же Ахилл (ст. 121 сл.), а тот факт, что Гомер сочувствует словам Ахилла, сомнения не вызывает.

Осуждение в «Илиаде» войны, как мы видели, звучит не только в устах Терсита. Сам доблестный Ахилл, собираясь вернуться в войско, чтобы отомстить за Патрокла, говорит:

«О, да погибнет вражда от богов и от смертных, и с нею
Гнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит!»
(Ил., кн. XVIII, ст. 107–108).

Очевидно, что если бы прославление войны и мести было целью Гомера, то действие «Илиады» завершилось бы убиением Гектора, как это было в одной из «киклических» поэм. Но для Гомера важно не торжество победы Ахилла, а моральное разрешение его гнева.

Жизнь в представлении поэм «Илиада» и «Одиссея» настолько привлекательна, что Ахилл, встреченный Одиссеем в царстве мертвых, говорит, что он предпочел бы тяжелую жизнь поденщика царствованию над душами умерших в преисподней.

В то же время, когда нужно действовать во имя славы родины или ради близких людей, герои Гомера презирают смерть. Сознавая свою неправоту в том, что он уклонился от участия в боях, Ахилл говорит:

«Праздный, сижу пред судами, земли бесполезное бремя»
(Ил., кн. XVIII, ст. 104).

Гуманизм Гомера, сострадание человеческому горю, восхищение внутренними достоинствами человека, мужеством, верностью патриотическому долгу и взаимной привязанностью людей достигает ярчайшего выражения в сцене прощания Гектора с Андромахой (Ил., кн. VI, ст. 390–496).

Художественные особенности «Илиады» и «Одиссеи»

Образы гомеровских героев до некоторой степени статичны, т. е. характеры их освещены несколько односторонне и остаются неизменными от начала и до конца действия поэм «Илиада» и «Одиссея», хотя каждый персонаж имеет свое лицо, отличное от других: в Одиссее подчеркивается изворотливость ума, в Агамемноне – надменность и властолюбие, в Парисе – изнеженность, в Елене – красота, в Пенелопе – мудрость и постоянство жены, в Гекторе – мужество защитника своего города и настроение обреченности, так как должен погибнуть и он, и его отец, и его сын, и сама Троя.

Односторонность в изображении героев обусловлена тем, что большинство из них предстает перед нами только в одной обстановке – в бою, где не могут проявиться все черты их характеров. Некоторое исключение составляет Ахилл, так как он показан в отношениях с другом, и в битве с врагом, и в ссоре с Агамемноном, и в разговоре со старцем Приамом, и в других ситуациях.

Что касается развития характера, то оно еще недоступно «Илиаде» и «Одиссее» и вообще литературе доклассического периода Древней Греции. Попытки такого изображения мы находим лишь в конце V в. до н. э. в трагедиях Еврипида.

Что же касается изображения психологии героев «Илиады» и «Одиссеи», их внутренних импульсов, то о них мы узнаем из их поведения и из их слов; кроме того, для изображения движений души Гомер использует весьма своеобразный прием: вмешательство богов. Например, в I книге «Илиады», когда Ахилл, будучи не в силах стерпеть оскорбление, вынимает меч, чтобы напасть на Агамемнона, кто-то сзади вдруг хватает его за волосы. Оглянувшись, он видит Афину, покровительницу треков, которая не допускает убийства.

Другой пример. Афродита увела Париса с поля боя и приказала Елене, взошедшей на городскую стену, вернуться домой. Елена негодует на мужа, считая, что он сбежал с поля боя и отказывается вернуться к трусу. Но богиня любви угрожает ей, и Елена покоряется.

Менелай преследует Париса (эпизод «Илиады»). Слева - богиня Афродита, справа - Артемида

Этот прием характерен для поэм «Илиада» и «Одиссея» и, по-видимому, призван приподнять героев, так как боги руководят действиями только достойных.

Обычно Гомер прибегает к вмешательству богов, чтобы объяснить важную перемену в линии поведения, мотивировка сознательного решения, пришедшего на смену мгновенному порыву.

Отсутствие психологических характеристик героев «Илиады» и «Одиссеи» объясняется отчасти задачами жанра: эпос, в основе которого лежит народное творчество, повествует обычно о событиях, о делах какого-то коллектива, а отдельной личностью интересуется мало. Между тем психологический анализ – явление, связанное с интересом, прежде всего, к индивиду.

Боги Гомера антропоморфны: они обладают всеми человеческими слабостями, а иной раз даже пороками, не свойственными героям «Илиады», отличаясь от людей лишь бессмертием и могуществом (да и то относительным, так как герои в боях иногда ранят богов), – в основном гомеровский Олимп построен по образцу человеческого общества периода родового строя.

Стилистические средства, используемые в поэмах «Илиаде» и «Одиссее», свидетельствуют об органической связи гомеровского эпоса с его фольклорными истоками; по обилию эпитетов поэмы Гомера могут сравниться только с произведениями народного творчества, где большая часть существительных сопровождается определениями. Только Ахилл в «Илиаде» наделен 46 эпитетами. Среди эпитетов поэм «Илиады» и «Одиссеи» имеется большое число «постоянных», т. е. предназначенных для какого-либо одного героя или предмета. Это тоже – фольклорная черта. В русских былинах, например, море – всегда синее, руки – белые, молодец – добрый, девица – красная. У Гомера море – многошумное, Зевс – тучегонитель, Посейдон – колебатель земли, Аполлон – сребролукий, девы – тонколодыжные, Ахилл – чаще всего быстроногий, Одиссей – хитроумный, Гектор – шлемоблещущий.

Очевидно, эти эпитеты (почти всегда украшающие) сложились в поэтическом языке задолго до создания «Илиады» и «Одиссеи», и Гомер пользуется ими нередко как готовыми штампами, сообразуясь подчас не с сюжетной ситуацией, а со стихотворным размером. Вот почему Ахилл, например, называется быстроногим даже тогда, когда он сидит, а море многошумным, когда оно спокойно.

К художественному приему народного творчества восходит и обилие в поэмах «Илиаде» и «Одиссее» прямых речей: косвенная речь им не знакома. Иногда повествование в «Илиаде» и «Одиссее» все сплошь строится на длинных диалогах. По объему диалогические части намного превосходят повествовательные.

Часто герои Гомера произносят речи, которые легли в основу греческого ораторского искусства.

Подробность, детальность описаний, характерные для «Илиады» и «Одиссеи», особенно проявляются в таком часто употребляемом поэтическом приеме, как сравнение: гомеровские сравнения иногда настолько развернуты, что превращаются как бы в самостоятельные рассказы, оторванные от основного повествования. Материалом для сравнения в поэмах служат чаще всего природные явления: животный и растительный мир, ветер, дождь, снег и т. п.:

«Он устремился как лев горожитель, алкающий долго
Мяса и крови, который, душою отважной стремимый,
Хочет на гибель овец, в их загон огражденный ворваться;
И, хотя перед оградою пастырей сельских находит,
С бодрыми псами и копьями стадо свое стерегущих,
Он, не изведавши прежде, не мыслит бежать из ограды;
Прянув во двор, похищает овцу, либо сам под ударом
Падает первый, копьем прободенный из длани могучей.
Так устремляла душа Сарпедона, подобного богу»
(Ил., кн. XII, ст. 299–307).

Иногда эпические сравнения поэм «Илиады» и «Одиссеи» призваны создать эффект ретардации, т. е. замедления хода повествования путем художественного отступления и отвлечения внимания слушателей от основной темы.

«Илиаду» и «Одиссею» роднят с фольклором и гиперболы: в XII книге «Илиады» Гектор, атакуя ворота, швыряет в них такой камень, который и два сильнейших мужа с трудом приподняли бы рычагами. Голос Ахилла, бегущего вызволить тело Патрокла, звучит, как медная труба, и т. п.

О песенно-народном происхождении поэм Гомера свидетельствуют также так называемые эпические повторы: отдельные стихи повторяются полностью или с небольшими отклонениями, и таких стихов в «Илиаде» и «Одиссее» насчитывается 9253; таким образом, они составляют третью часть всего эпоса. Повторы широко применяются в устном народном творчестве потому, что они облегчают певцу импровизацию. В то же время повторы – моменты отдыха и ослабления внимания для слушателей. Повторы облегчают и восприятие слышимого. Например, стих из «Одиссеи»:

«Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос»
(пер. В. А. Жуковского).

переключал внимание аудитории рапсода на события следующего дня, означая, что наступило утро.

Часто повторяемая в «Илиаде» картина падения воина на поле битвы нередко выливается в формулу с трудом валимого дровосеками дерева:

«Пал он, как падает дуб или тополь серебрянолистный»
(пер. Н. Гнедича).

Иногда словесная формула призвана вызывать представление о громе, который возникает при падении облаченного в металлические доспехи тела:

«С шумом на землю он пал, и взгремели на мертвом доспехи»
(пер. Н. Гнедича).

Когда боги в поэмах Гомера спорят между собой, бывает, что один говорит другому:

«Что за слова у тебя из ограды зубов излетели!»
(пер. Н. Гнедича).

Повествование ведется в эпически бесстрастном тоне: в нем нет признаков личного интереса Гомера; благодаря этому создается впечатление объективности изложения событий.

Обилие в «Илиаде» и «Одиссее» бытовых деталей создает впечатление реалистичности описываемых картин, но это так называемый стихийный, примитивный реализм.

Приведенные выше цитаты из поэм «Илиада» и «Одиссея» могут дать представление о звучании гекзаметра – поэтического размера, придающего несколько приподнятый торжественный стиль эпическому повествованию.

Переводы «Илиады» и «Одиссеи» на русский язык

В России интерес к Гомеру начал понемногу проявляться одновременно с усвоением византийской культуры и особенно возрос в XVIII в., в эпоху русского классицизма.

Первые переводы «Илиады» и «Одиссеи» на русский язык появились во времена Екатерины II: это были либо прозаические переводы, либо стихотворные, но не гекзаметрические. В 1811 г. были опубликованы первые шесть книг «Илиады» в переводе Е. Кострова александрийским стихом, который считался обязательной формой эпоса в поэтике французского классицизма, господствовавшего в то время в русской литературе.

Полный перевод «Илиады» на русский язык размером подлинника был сделан Н. И. Гнедичем (1829), «Одиссеи» – В. А. Жуковским (1849).

Гнедичу удалось передать и героический характер повествования Гомера, и некоторый его юмор, но его перевод изобилует славянизмами, так что уже к концу XIX в. он стал казаться слишком архаичным. Поэтому опыты перевода «Илиады» возобновились; в 1896 г. вышел новый перевод этой поэмы, сделанный Н. И. Минским на основе более современного русского языка, а в 1949 г.– перевод В. В. Вересаева, еще более упрощенным языком.

Допущенные Жуковским неточности в переводе «Одиссеи» побудили П. А. Шуйского и В. В. Вересаева сделать новые переводы этой поэмы, первый появился в печати в 1948 г., второй – в 1953 г. Однако перевод «Одиссеи» Жуковским до сих пор считается лучшим в художественном отношении.

Подробное изложение истории опытов перевода поэм «Илиада» и «Одиссея» на русский язык и их анализ даны в книге А. Н. Егунова «Гомер в русских переводах XVIII–XIX вв.» (Л., 1964).

По материалам книги Г. Анпетковой-Шаровой и Е. Чекаловой «Античная литература»

[Реале Дж., Антисери Д.]

http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/...Antica/_01.php
Глава первая
1. ГЕНЕЗИС ГРЕЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ
1.1. Философия как создание эллинского гения

Философия, как некая целостность (и как термин, и как понятие), признается учеными порождением эллинского гения. Действительно, если остальным компонентам греческой культуры можно найти аналоги у других народов Востока, достигших высокого уровня цивилизации раньше греков (верования и религиозные культы, ремесла различной природы, технические возможности разнообразного применения, политические институты, военные организации и т.п.), то, касаясь философии, мы не находим ничего подобного или даже просто похожего.

Коль скоро это так, то превосходство греков над другими народами в этом специфическом пункте по своему характеру не количественное, но качественное, в том смысле, что через философию конституируется нечто абсолютно новое.

Если не отдавать себе в этом отчета, нельзя понять, как под влиянием греков западная цивилизация обрела направление совершенно отличное от восточного. В частности, нельзя понять, почему восточные народы, испытывая благотворное влияние западной науки и применяя ее результаты, должны были усвоить некоторые из категорий западной логики. Действительно, наука не есть нечто, что возможно в любой культуре. Существуют идеи, которые структурно делают невозможным возникновение и развитие определенных понятий, и, безусловно, идеи-табу на целостную науку во всей ее сложности, уж во всяком случае, на ту науку, которая нам знакома сегодня.

Итак, философия, функционирующая в виде рациональных категорий, сделала возможным рождение науки и даже, в определенном смысле, породила ее. Признать это означает признать за греками их поистине исключительный вклад в развитие цивилизации.
1.2. Невозможность доказать происхождение философии с Востока

Не иссякают попытки, в особенности, со стороны ориенталистов, показать происхождение философии с Востока, на основе преимущественно генетических аналогий, устанавливаемых между понятиями первых греческих философов и некоторыми идеями собственно восточного знания. Однако ни одна из них начиная с конца прошлого века не удалась, не выдержав критики.

а) В классическую эпоху никто из философов или историков-греков не указывал на восточное происхождение философии. (Первыми предложили этот тезис ученые Востока по мотивам национального престижа. Так, например, в эпоху Птолемеев египетские жрецы, познакомившись с греческой философией, утверждали, что она проистекает из египетской мудрости. В Александрии ближе к концу языческой эпохи и в начале христианской эры евреи, которые уже абсорбировали эллинскую культуру, пытались объяснить греческую философию из учения Моисея. Если же греческие философы в христианскую эпоху поддерживали тезис о происхождении философии от восточных мудрецов, божественно просветленных, то это еще не доказывает решительно ничего, поскольку эти философы уже утратили веру в философию, классическим образом исполненную, и противопоставляли свои тексты писаниям христиан, считавшихся также божественно вдохновленными).

б) Исторически доказано, что восточные народы, с которыми греки вступали в контакт, обладали высокой мудростью, образованной из религиозных убеждений, теологических и космогонических мифов, которые однако еще не были философской наукой, основанной на разуме ("логосе", по выражению греков). Они обладали формой знания, аналогичной той, которая была у греков до того, как ими была создана философия.

в) Мы не располагаем какими-либо знаниями ни об использовании греками восточных текстов, ни о наличии переводов. Ранее эпохи Александра вряд ли могли проникнуть в Грецию учения индусов или других народов Азии, как вряд ли во времена возникновения философии были греки, умевшие понять рассуждения египетского жреца или перевести египетские книги.

г) Даже гипотетическое доказательство того, что некоторые идеи греческих философов имеют точные антецеденты в восточной мудрости, не меняет сути нашей проблемы. В самом деле, с момента рождения философии в Греции возникает новый способ духовного выражения, который, вобрав в себя результаты других его форм, преобразовал их структурно и придал им строго логическую форму.

5
1.3. Научные познания египтян и халдеев и их греческие трансформации

Несомненно, греки получали с Востока некоторые научные познания. От египтян - математико-геометрические сведения, от вавилонян - астрономические. Но здесь уместно сделать уточнения, важные для понимания ментальности греческой, и западной, из нее возникшей.

Математика египтян заключалась преимущественно в овладении операциями арифметического счета, привязанными к практическим целям, как, например, измерение количества товаров или деление определенного числа вещей на данное число лиц. Аналогичным образом, геометрия имела практический характер. Она помогла разметить поля после периодических разливов Нила, проектировать и конструировать пирамиды.

Египтяне, продвигаясь в своих математических познаниях, развивали активность разума. Однако, в процессе переработки египетских учений, греки внесли в них нечто содержательно новое. Они, в особенности Пифагор и пифагорейцы, трансформировали эти знания в общую и систематическую теорию чисел и геометрических фигур, создав некую рационально-органическую конструкцию сверх тех практических целей, которыми египтяне себя ограничивали.

То же можно сказать и об астрономии. Вавилоняне преследовали сугубо практические цели, создавая гороскопы и делая предсказания; греки же имели в виду цель преимущественно познавательную. Теоретический дух, движимый любовью к чистому познанию, был тот самый дух, который, создавал и подпитывал философию. Но прежде чем определить, что сформировало философский дух греков, необходимо сделать некоторые предварительные замечания.

2. ФОРМЫ ГРЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ, ПОДГОТОВИВШИЕ РОЖДЕНИЕ ФИЛОСОФИИ
2.1. Поэмы Гомера и гномические поэты

Исследователи единодушны в том, что для понимания философии народа или цивилизации необходимо соотнести их с искусством, религией и социально-политическими условиями жизни. Высокое искусство пытается достичь в мистической и фантастической форме, т.е. через интуицию и воображение, тех же целей, что и философия. Аналогичным образом, религия, на путях веры достигает целей, которые философия ищет при помощи понятий и разума (искусство, религию и

6

философию Гегель сделает позже тремя категориями абсолютного духа). Однако не менее важны (и значимы, особенно сегодня) условия социально-экономического и политического порядка, определяющие рождение идей. В греческом мире по преимуществу благодаря им возникли первые формы институционализированной свободы и демократии, способствовавшие в свою очередь рождению философии и подпитывавших ее.

Начнем с первого пункта, т.е. с искусства.

До возникновения философии в деле воспитания и духовного формирования греков наиважнейшими были поэты, роль которых была куда более значимой, нежели у других народов. Греческий дух пестовался в гомеровских поэмах "Илиаде" и "Одиссее" (по-своему влиянию сопоставимых с Библией для евреев), поэмах Гесиода и гномических поэтов VII и VI вв. до н.э.

а) Ученые отмечают, что гомеровские поэмы, сколь бы они ни были богаты воображением, фантастическими событиями и ситуациями, не изобилуют, разве что изредка, описаниями чудовищного и деформированного (что, напротив, часто наблюдается в художественных образах примитивных народов). Это означает, что образный ряд гомеровского типа структурирован согласно чувству гармонии, пропорции и меры, т.е. теми самыми составляющими, которые философия потом поднимет до уровня онтологических принципов.

б) Более того, замечено, что у Гомера присутствует подлинное в своей устойчивости искусство мотивации. Поэт не ограничивается описанием серий фактов, он отыскивает и причины и мотивы (пусть на мифо-фантастическом уровне). Действие у Гомера "не растекается как вялая последовательность во времени, в каждом пункте важно для него найти принцип достаточного основания, каждое событие строго мотивируется" (W.Jaeger). Такой способ поэтического видения вещей подготовил ментальность, в согласии с которой философия будет искать причину, принцип, последнее "почему" всех вещей.

в) Другая особенность гомеровского эпоса состоит в стремлении представить реальность в ее полноте, хотя и в форме мифа: Боги и люди, небо и земля, война и мир, добро и зло, радость и страдание, универсальность ценностей, составляющих человеческую жизнь (щит Ахилла, к примеру, эмблематично представлял "все вещи"). W.Jaeger пишет: "реальность предстает в своей тотальности: философская мысль обнаруживает ее в рациональной форме, в то время как эпическая - в форме мифической. Какова роль человека в универсуме? - этот классический вопрос греческой философии, - присутствует уже у Гомера".

7

Не менее значим для греков и Гесиод с его "Теогонией", которая прокладывает дорогу пониманию синтеза всех предшествующих философских интуиций. Так как Боги соотносятся с частями универсума и явлениями космоса, теогония выступает и как космогония, а значит, как мифо-поэтическое и фантастическое объяснение генезиса универсума и космических феноменов из первоначального хаоса. Эта поэма проложила дорогу поздней философской космологии, которая, вместо фантазии, будет искать "первый принцип", от которого все произошло.

Тот же Гесиод в поэме "Творения и дни", и особенно последующие поэты внедрили в греческую ментальность некоторые принципы, важные для конструирования философской этики и оформления античной философской мысли в целом. Справедливость выступает в форме высшей ценности. "Приникни ухом к Справедливости и начисто забудешь о злоупотреблениях", - говорит Гесиод. "В Справедливости заключены все прочие добродетели", - говорит Фокилид. "Пустился я без мольбы дорогой прямой: понеже должен я мыслить лишь о праведном", - пишет Феогнид, и затем: "...то верно, и нет ничего лучше". Мысль о справедливости - в центре внимания Солона. Справедливость станет понятием онтологии, а не только этики и политики, для многих философов, особенно для Платона.

Лирические поэты зафиксировали другое понятие - границы, которое означает не слишком много и не слишком мало, понятие истинной меры, которое более специфично конституирует греческий дух. "Возрадуйся в веселии и опечалься в страдании, но не слишком", - говорит Архилох. "Не усердствуй чрезмерно: лучше быть посредине; оставаясь посредине, придешь к добродетели", - говорит Феогнид. "Ничего слишком", - говорит Солон; - "Мера - лучшая из вещей", - гласит одна из сентенций семи мудрецов, венчающая греческую мудрость, а также гномических (нравоучительных) поэтов. Понятие меры стоит в центре классической философской мысли.

Вспомним последнюю сентенцию, приписываемую одному из античных мудрецов и запечатленную на дельфийском храме-святилище Аполлона: "Познай самого себя". Девиз, ставший самым известным у греков, не только пробудил мысль Сократа, но и сыграл роль базового принципа греческой философии вплоть до последних неоплатоников.

2.2. Общественная религия и орфические мистерии

Второй компонент, без ссылки на который нельзя понять генезис греческой философии, это, как мы уже сказали, религия. Но, когда идет речь о греческой религии, необходимо различать публичную религию (модель, в которой представлены боги у Гомера) и религию мистерий. У этих двух форм религиозности существует множество общих элементов (на политеистической базе, особенно), но и немало важных отличий, в некоторых пунктах выступающих как настоящие антитезы (к примеру, в понятиях человека, смысла жизни, предназначения, судьбы).

8

Для рождения философии важны обе формы религиозности, но - в определенных аспектах - важнее вторая.

Проиллюстрируем некоторые черты первой. Для Гомера и Гесиода, оформляющих верования общественной религии, можно сказать: все, что ни есть, - божественно, поскольку все получает объяснение посредством вмешательства Богов. Природные явления ниспосланы божествами: громы и молнии - от Зевса, с вершины Олимпа, волнения на море - от трезубца Посейдона, солнце - от сияющей колесницы Аполлона, и т.п. Но и социальная жизнь людей, участь городов, война и мир представлялись связанными волей Богов, а значит, неслучайными, осмысленными.

Но кто же эти Боги? Как уже давно подмечено учеными, Боги эти суть природные силы, персонифицированные в человеческих идеализированных формах, или иначе, человеческие характеристики, сублимированные, гипостазированные, воплощенные в ярких антропоморфных образах. (Вспомним, что Зевс персонифицировал собой справедливость, Афина - мудрость, Афродита - любовь и т.д.). Стало быть, Боги эти - идеализированные и укрупненные люди, отличие которых от людей - в количестве, но не в качестве. В силу этого ученые квалифицируют публичные религиозные верования греков как форму натурализма, ибо человек, к которому эта религия обращена, призван следовать своей природе, а не менять ее, не выходить за ее пределы. Сделать нечто во славу Богов, - значит подтвердить свою природу. В той же мере, в какой религия греков была натуралистической, натуралистична и философия греков, и ссылка на природу есть константа греческой мысли в ее историческом развитии.

Но не всех греков удовлетворяла публичная форма религии, поэтому развивались специфические верования, "мистерии"* [226] (поначалу даже в рамках общей картины политеизма). Среди прочих необходимо кратко сказать об орфиках. Орфизм происходит от имени древнего поэта Орфея, его предполагаемого основателя, исторические черты которого целиком покрыты туманом мифа. Сегодня орфизм считается особенно важным, ибо исследователи признают в нем новую схему верований и новую интерпретацию человеческого существования. В самом деле, начиная с Гомера, традиционная концепция полагала человека смертным и именно со смертью связывала конец его существования. Орфизм провозглашает бессмертие души и осмысливает человека в соответствии с дуалистической схемой, противополагая душу и тело.

* Здесь и далее по тексту см. Лексический указатель основных понятий античной философии.

Ядро орфических верований можно представить следующим образом:

а) В человеке временно пребывает божественное начало, некий демон (душа), оказавшийся в теле по причине изначального греха.
б) Этот демон не только предсуществует телу, но и не погибает вместе с телом. Он осужден к реинкарнациям в последующих телах, и через серию рождений должен искупить изначальный грех.
в) "Орфическая жизнь" со своими путями и практиками есть жизнь уединенная и имеет целью положить конец циклу реинкарнаций и освободить душу от тела.
г) Для очистившегося (посвященного в орфические мистерии) в ином мире обещана награда, для непосвященных - наказание.

На некоторых табличках, найденных в захоронениях последователей орфических сект, среди прочего можно прочитать то, что составляет суть доктрины: "Возликуй, измученный страданием, ибо ты не страдал еще. Из человека ты возродился в Бога"; "Счастлив и блажен будешь Богом более, чем смертным"; "Из человека родится Бог, ибо произошел ты от божественного". Судьба человека, стало быть, в том, чтобы "быть возвращенным к Богам".

Идея загробных наград и наказаний родилась, видимо, в порядке элиминации абсурда, столь часто встречающегося на земле, где страждут добродетельные, а наслаждаются порочные люди. Идея реинкарнации (метемпсихоза), т.е. перехода души от тела к телу, возможно, возникла, полагает E.Dodds, как объяснение причины, по которой страдают невинные. В действительности, если каждая душа имеет жизнь предыдущую и запятнана первородными грехами, никто не невинен, все повинны с разной лишь степенью тяжести: "И вся эта сумма страданий в этом мире и ином есть только часть долгого воспитания душ, конец которого - в освобождении от цикла рождений и возвращении к своему истоку. Лишь здесь, по меркам космического времени, может быть реализована полная в архаическом понимании справедливость, согласно закону которой, тому, кто согрешил, да воздастся" (Е. Dodds).

По этой новой схеме верований человек впервые видел два контрастирующих принципа в их борьбе между собой: душа (демон) и тело (как могила или место очищения души). В таком натуралистическом свете человек оценивал некоторые тенденции, связанные с телом, и очищение божественного элемента от телесного становилось целью жизни.

Ясно, наконец, что без орфизма нельзя объяснить ни Пифагора, ни Гераклита, ни Эмпедокла, ни также существенной доли платоновской мысли, т.е. большую часть античной философии.

Последнее необходимое замечание. Греки не имели священных книг, плодов божественного откровения. Как следствие этого, они не имели догматики фиксированной и нерушимой. Поэты, как мы видели, были передатчиками, оформлявшими смутные религиозные переживания. Более того, в Греции не могло существовать (за отсутствием устойчивой догматики) касты жрецов, хранителей догмы (жрецы в Греции мало значили и еще менее имели власти, ибо, не имея прерогативы хранения догмы, они были лишены исключительности в культовом отношении, - в жертвоприношении, например).

10

Отсутствие догм и их хранителей оставляло философскую мысль свободной, не создавало ей препятствий того типа, что были в восточных странах, где догмы образовывали устойчивую, сопротивляющуюся и трудноодолимую силу. Именно поэтому ученые выделяют это благоприятное для рождения философии в Греции обстоятельство как не имеющее исторических параллелей.

2.3. Социо-политико-экономические условия, благоприятствовавшие расцвету философии

Политическая свобода греков (по сравнению с восточными народами), отмечалась исследователями как прошлого, так и настоящего столетия. Восточный человек должен был слепо повиноваться религиозной и политической власти. Какой свободой пользовался грек в отношении религии, об этом мы уже говорили. В политическом смысле ситуация была сложнее, и все же можно говорить о привилегированном положении греков, ибо впервые в истории они создали свободные политические институты.

В VII и VI вв. до н:э. Греция претерпела важную социально-экономическую трансформацию. Из страны по преимуществу аграрной она стала превращаться в центр ремесленной индустрии и коммерции. Поначалу такими центрами были ионийские колонии, в частности, Милет, позже и другие. Города превращались в цветущие оазисы, что сопровождалось заметным демографическим ростом. Новое сословие торговцев и ремесленников мало-помалу становится серьезной экономической, а затем и политической силой. Власть концентрируется в руках земельной знати. В борьбе греков за преобразование старых аристократических форм правления в новые республиканские, отмечает Е.Зеллер (Е. Zeller), "должны были пробудиться все силы; общественная жизнь сделала шаг в сторону науки, ощущение свободы подняло греческий дух, не остался в стороне и активизирующийся разум. Говоря о расцвете ремесел и науки у греков, нельзя не видеть связи между этими двумя феноменами, более того, - именно культура в целом - это то, что было у греков, и будет в здоровой жизни любого народа, она есть результат и одновременно условие свободы".

Однако есть важный факт, указывающий, что философия родилась не в метрополии, а в колонии (на востоке Малой Азии, в Милете), затем сразу же в западной части южной Италии, и лишь потом в Греции. Сначала в отдалении от центра процветающие колонии создавали свободные институты, достигшие позже небывалого роста в Афинах. Так столица греческой философии стала и столицей греческой свободы.

11

Наконец, последнее уточнение. С образованием полиса, т.е. города-государства, грек не чувствовал больше ограничений в реализации собственной свободы. Более того, сам человек соединялся с гражданином. Государство становилось и оставалось вплоть до эллинистической эпохи этическим горизонтом грека. Государственные цели ощущались как собственные цели, благо государства как собственное благо, свобода государства как собственная свобода.

После этих предварительных уточнений мы в состоянии определить греческое понятие философии.

3. ПОНЯТИЕ И ЦЕЛЬ АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ
3.1. Отличительные особенности античной философии

Традиция приписывает введение термина "философия" Пифагору: это если и не очевидно исторически, то, во всяком случае, правдоподобно. Термин определенно отмечен религиозным духом: лишь для Бога считалась возможной некая "софия", мудрость, т.е. обладание полной и определенной истиной, в то время как человеку оставалось лишь стремление к ней, непрерывное стремление, никогда не завершенное полностью, любовь к мудрости, как следует из самого понятия.

Но чего же добивались греки, возлюбившие и искавшие мудрость?

С момента своего рождения философия предстает как триединство связанных между собой моментов: а) содержания, б) метода, в) цели.

а) Что касается содержания, то философия хочет объяснить тотальность вещей, реальность во всех ее частях и моментах без изъятия. Выделяя частные науки, мы хотим подчеркнуть, что речь идет об объяснении частей, секторов реальности. Но уже вопрос первого из философов: что есть начало всех вещей? - полагает предметом бытие, реальность как целое. И мы увидим, что бытие как целое открывается через это первоначало, т.е. первое "почему" всех вещей.

б) Что касается метода, то философия стремится к рациональному объяснению всеобщего как объекта. Для нее значим лишь разумный аргумент, логическая мотивация, логос. Недостаточно констатировать, определить данные факта, опыта: философия должна идти дальше фактов и опыта, находить причины с помощью разума.

12

Именно в этом и заключается научный характер философии, в котором одновременно проясняется разница между философией, религией и искусством. Последние также имеют дело с реальностью как целым, но, если искусство описывает ее с помощью мифа и фантазии, религия - посредством веры, то философия ищет объяснений всего на уровне логоса.

в) Цель философии, в конечном счете, состоит в чистом созерцании истины, чистом желании достичь ее. Греческая философия в целом и есть эта бескорыстная любовь к правде. "Люди, - писал Аристотель, - философствуя, ищут знание ради самого знания, а не ради какой-то практической пользы." И, действительно, философия возникает лишь после того, как люди разрешают фундаментальные проблемы своего существования и освобождают себя таким образом от материальной нужды. "Очевидно, - по мнению Аристотеля, - что мы занимаемся философией не ради прибыли, вне ее находящейся, напротив, очевидно, что, как человека можно назвать свободным лишь тогда, когда он цель самого себя, точно так же лишь та из наук может быть названа свободной, которая имеет цель в самой себе". Цель в себе в том смысле, что ее интересует истина искомая, созерцаемая, самодовлеющая, т.е. как таковая. Это надо понимать так: "Все другие науки более необходимы, но лучше нет ни одной." (Аристотель). Вся греческая мысль подтвердила это.

Уточним, что созерцание, специфическое для греческой философии, не есть чистый вакуум. Оно - вне утилитарных целей, но обладает моральным и политическим содержанием. Очевидно, что при созерцании целого неизбежно меняются все повседневные перспективы, понимание смысла жизни, выстраивается новая иерархия ценностей. Истина созерцания несет огромную моральную энергию, и, как увидим, именно благодаря этой энергии, Платон строит свое идеальное государство.

Очевидна абсолютная оригинальность этого греческого творения. И восточные народы обладали такой формой мудрости, которая обнимала целое всех вещей и была свободна от прагматических целей, однако, бытовала она в смешении с фантастическими представлениями, которые влекли ее в сферу искусства, поэзии или религии. Ощутить в опыте целое как целое, используя только разум (логос) и рациональный метод, стало великим открытием греческой философии. Оно структурно определило развитие западной культуры.

13
3.2. Философия как потребность человеческого духа

Но отчего, спрашивается, приходит потребность в философствовании? Древние греки отвечали, что она укоренена в самой природе человека: "Все люди, - писал Аристотель, - по природе стремятся знать... Укрепляться в мудрости и познавать самих себя свойственно людям. Невозможно жить без этого". И люди стремятся к знанию, переполненные изумлением и восторгом. "Начало философствования в удивлении", - писали Платон и Аристотель, - от решения простых проблем мало-помалу люди переходили ко все более сложным, от феноменов, связанных с луной, к феноменам солнца и звезд, а затем к первопричине всего универсума.

Именно это удивление, ставящее человека перед целым, рождающее вопрос о его основании и месте в нем самого человека, и есть корень философии. А коль скоро неизживаемо это удивление перед лицом бытия, неистребима и потребность прояснять это удивление мыслью.

Для чего все существующее? Откуда оно произошло? Какова причина бытия? Почему есть бытие, а не ничто? Почему есть человек? Почему я существую?

Как следует из сказанного, речь идет о проблемах, которые не могут не ставиться человеком, и следовательно, в той мере, в какой они отвергнуты, унижен тот, кто их отвергает. Ясно также, что эти проблемы сохраняют свой точный смысл и после триумфа конкретных современных наук, ибо ни одна из этих проблем не получила своего "научного" разрешения. Мы имеем ответы на вопросы о частностях, но не о смысле целого.

Значит, вместе с Аристотелем мы можем повторить, что и сегодня, как встарь, как впредь, вопрос о целом сохраняет смысл, покуда человек имеет способность удивляться перед лицом бытия вещей и собственного бытия.

3.3. Фундаментальные проблемы античной философии

Изначально тотальность реального виделась как "физис" (природа) и как космос, почему философская проблема и выступала как космологическая. Первые философы-натуралисты, ставили вопрос так: как возник космос? Каковы фазы его развития? Каковы изначально действующие в нем силы?

Но у софистов - другая картина. Космология оставлена на второй план, внимание концентрируется на человеке и его специфических способностях. Так возникает моральная проблематика.

Вместе с грандиозными систематическими конструкциями VI века до новой эры философская проблематика обогатилась вопросами, которые на протяжении всей истории будут парадигматическими.

Платон продемонстрирует, что реальность и бытие не однородны, что помимо космоса чувственного есть реальность интеллигибельная, превосходящая чувственную, физическую, которая впоследствии получит название метафизической.

14

Проблемы моральные будут специфицированы: человек как индивид и как ассоциированный человек осознает различие между собственно этическими и политическими проблемами (впрочем, взаимно связанными для греков, но не для нас).

Платоном и Аристотелем были зафиксированы проблемы генезиса и природы познания, логического и методологического, с точки зрения метода рационального поиска. Какой дорогой следовать, чтобы достичь истины? Каков подлинный вклад чувств и что идет от разума? Что характеризует истинное и ложное? Каковы логические формы, посредством которых человек думает, судит, рассуждает? Каковы правила адекватного мышления? В соответствии с какими правилами мы можем квалифицировать то или иное суждение как научное?

В связи с логико-гносеологической проблематикой рождается проблема искусства и прекрасного, которая в художественном выражении обозначалась как проблема эстетики. Отсюда же и проблема риторики, искусства убеждать, столь важного в эпоху античности.

Протоаристотелевская философия может быть сгруппирована так: 1) физика (онтология-теология- физика-космология), 2) логика (гносеология) и 3) этика.

Последний период греческой философии времен христианства, в соответствии с духом этой эпохи, будет отмечен мистико-религиозными особенностями.

3.4. Фазы и периоды античной философии

Античная греческая и греко-римская философия имеют более чем тысячелетнюю историю, начиная с VI в. до н.э. и до 529 г. н.э., когда император Юстиниан закрыл языческие школы, разогнав их последователей.

Внутри этого периода можно различить следующие фазы:

1) Период натуралистический с его проблемами физиса и космоса, между VI и V вв. до н.э., где действуют ионийцы, пифагорейцы, элеаты, плюралисты и физики-эклектики.

2) Период так называемый гуманистический, герои которого - софисты, и в особенности, Сократ, впервые попытавшийся определить сущность человека.

3) Период большого синтеза Платона и Аристотеля, характеризующийся открытием сверхчувственного и органической формулировкой основных философских проблем.

15

4) Период эллинистических школ эпохи завоеваний Александра Македонского и до конца языческой эры - кинизма, эпикуреизма, стоицизма, скептицизма и, наконец, эклектицизма.

5) Религиозный период античной языческой мысли - возрождающегося неоплатонизма и его модификаций.

6) Христианская мысль в ее зарождении и попытке рационально сформулировать догму новой религии в свете категорий греческой философии.

Первой попыткой синтезировать Ветхий Завет с греческой философией была теория Филона Александрийского, не имевшая продолжения. Победа христиан была отмечена преодолением способа мышления древних греков. Она подготовила средневековую цивилизацию, первоначально антично-христианскую, а позднее европейское христианство.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/philoso...es/2090-orfiki
Учение орфиков

Античная предфилософская мифология существовала в трех разновидностях: гомеровской, гесиодовской и орфической. При этом третья разновидность - учение орфиков - существенно отличается от первой и второй. Если первая аристократична, а вторая демократична, то в третьей слышатся отзвуки рабского сознания.

Орфей. Возникновение учения орфиков связано с именем Орфея. Орфей – олицетворение могущества искусства. Отправившись (как некогда вавилонско-финикийская богиня Иштар за Таммузом) в преисподнюю за своей погибшей от змеиного укуса женой Эвридикой, Орфей укрощает своим пением под звуки кифары стража подземного царства мертвых трехголового пса Цербера, исторгает слезы у безжалостных богинь мщения Эриний и трогает сердце владычицы Аида Персефоны. Она отпускает Эвридику с условием, что Орфей до выхода из царства мертвых не оглянется на идущую за ним жену. Однако Орфей не выдержал и оглянулся. И навсегда потерял Эвридику.

Орфей и Эвридика. Картина работы Ф. Лейтона, 1864

Позднее Орфей был растерзан жрицами бога Диониса – менадами, или вакханками. Дионис – бог растительности, покровитель виноделия, сын Зевса и дочери фиванского царя Кадма Семелы. Мистерии в честь Диониса переходили в неистовые оргии, освобождавшие человека от обычных запретов. Эти оргии назывались вакханалиями (Вакх – прозвище Диониса). Во время одной из таких оргий-вакханалий чуждающийся женщин однолюб Орфей и был растерзан ревнивыми вакханками. Главный герой философии орфиков, Орфей, изобретатель музыки и стихосложения, тяготел к Аполлону. Аполлон и Дионис были антиподами. Аполлон – солнечный бог – бог аристократии. Дионис – бог демоса. Первый выражал меру. Второй – безмерность. Будучи приверженцем Аполлона, а по одной версии даже его сыном, Орфей стал жертвой Диониса, врага Аполлона.

Гибель Орфея. Древнегреческий сосуд, ок. 470 до Р. Х.

Орфическая литература. В Древней Греции имели хождение многие приписываемые Орфею сочинения, в том числе и «орфические гимны». Почти все это погибло еще в античности.

Орфики – последователи мифологического учения, основателем которого считался Орфей. Однако по иронии судьбы орфизм – культ Диониса, правда, не традиционного, а орфического. Как религия орфизм противостоял олимпийской религии и мистериям, в том числе мистериям в честь традиционного Диониса. Учение орфиков имело серьезное мировоззренческое обоснование в системе мифологического мировоззрения, в которой уже просвечивали элементы философии. Это особенно сказывается в орфическом представлении о первоначале, или о первоначалах. Поскольку орфическая литература погибла, об орфизме мы знаем лишь понаслышке. А в этих слухах об орфиках содержится много противоречий.

Начало мира. Уже сами древние расходились между собой в вопросе о том, что же орфики принимали за начало мира. Одни называли таким началом Ночь-Нюкту, другие – Воду, третьи – Землю, Небо и Море вместе взятые, четвертые – Время. Поздний античный философ Прокл (V век) усматривал превосходство Орфея в том, что если Гесиод принял за первоначало нечто возникшее во времени (Хаос), то Орфей нашел первоначало в самом Времени. Но это, по-видимому, модернизация орфизма в духе неоплатонизма, к которому принадлежал Прокл. Наиболее вероятно, что орфики принимали за исходное состояние мироздания Воду. Как это, так и другие возможные первоначала орфиков в значительной мере демифологизированы и дезантропоморфизированы.

Космотеогония. Теогония орфиков более космогонична, чем теогония Гесиода. У орфиков космогонические ступени перемежаются с теогоническими. В космотеогонии орфиков можно насчитать 12 ступеней. Это: 1) первовода; 2) некий дракон времени Геракл (не путать с героем Гераклом, сыном Зевса и Алкмены) и его спутница Адрастия; 3) Эфир, Эреб и Хаос; 4) «Яйцо»; 5) бог Фанес; 6) богиня Нюкта; 7) боги Уран, Гея и Понт; 8) Циклопы, гекатонхейры и титаны, в числе последних Крон и Рея; 9) Зевс; 10) Кора-Персефона; 11) Дионис – сын Зевса; 12) человек. Уже из этого перечисления видно, что мировоззрение орфиков – беспорядочное смешение теогонии с космогонией. Уже демифологизированное начало мироздания порождает некое чудовище по имени Геракл. Это двуполый крылатый дракон с головами быка и льва и ликом бога между этими двумя головами. Его сопровождает Адрастия – Неотвратимая. В целом Геракл с Адрастией – образ-символ нестареющего неотвратимого времени. Отсюда и возникла неоплатоническая версия орфизма, согласно которой орфики приняли за первоначало время. Но это все-таки, по-видимому, второе начало. Адрастия расходится по всему мирозданию и связывает его воедино.

Эту ступень можно считать полумифологизированной и полуантроморфизированной.

Зато полностью демифологизированы третья и четвертая ступени учения орфиков. От дракона происходят такие вполне естественные формы вещества, как влажный эфир, беспредельный хаос и туманный эреб (мрак). В хаосе как зиянии из вращающегося в нем эфира зарождается космическое «яйцо».

Но этим тенденция к демифологизации мировоззрения в идеях орфиков исчерпывается. Из «яйца» вылупляется Фанес «сияющий», – некий златокрылый, двуполый, самооплодотворяющийся, многоименный бог. Он содержит в себе зачатки всех миров, богов, существ и вещей. Прежде всего Фанес порождает свою противоположность – Нюкту-ночь, а от нее – Урана-небо, Гею-землю, Понт-море. Таковы пятая (Фанес), шестая (Нюкта) и седьмая (Уран, Гея и Понт) ступени орфической космотеогонии.

Восьмая и девятая ступени сотворения мира в учении орфиков сходны с соответствующими частями теогонии Гесиода. Уран и Гея рождают трех Циклопов, трех Гекатонхейров и (этого, правда, у Гесиода нет) трех мойр (у Гесиода мойры – дочери Фемиды). Стыдясь своих детей, Уран удерживает их в Гее-Земле. Титанов пока еще нет. Их Гея рождает в знак протеста против насилия Урана. Крон свергает своего отца Урана, пожирает своих детей. Рея спасает Зевса. Зевс вступает в брак с Герой. Все это у орфиков, как и у Гесиода. Но на этом сходство кончается. Далее Зевс вступает в связь со своей матерью Реей, отождествляемой орфиками с Деметрой, а затем со своей дочерью от своей матери. Эту дочь зовут Кора, она же Персефона. Кора-Персефона рождает Диониса-Загрея. Подстрекаемые ревнивой женой Зевса Герой титаны пожирают Диониса-Загрея. Загрей – эпитет Диониса «первого» как сына Зевса и Персефоны, растерзанного титанами сразу же после его рождения. Зевс испепеляет титанов. Афина приносит Зевсу подобранное ею сердце Диониса, которое титаны не успели пожрать. Поглотив сердце своего сына, Зевс снова производит Диониса от Семелы. Это второй Дионис. Из титанодионисийского пепла Зевс творит человека. Так теогония орфиков перерастает в антропогонию. Согласно взглядам орфиков, человек – не побочный продукт теогонии, а прямой ее результат, цель всего космического процесса.

Антропология орфиков. Человек двойствен. В нем два начала: низшее, телесное, титаническое, и высшее, духовное, дионисийское. В учении орфиков дионисийское начало испытывает влияние аполлоновского. Если в поэмах Гомера земная жизнь предпочтительнее загробной, то у орфиков наоборот: жизнь-страдание. Душа в теле неполноценна. Тело – гробница и темница души. Цель жизни – освобождение души от тела. Это нелегко, так как душа обречена переселяться из тела в тело – так называемый метемпсихоз.

Гибель Орфея. Древнегреческий сосуд, ок. 470 до Р. Х.

Такими телами, согласно учению орфиков, могут быть тела не только людей, но животных и даже насекомых и растений. Все это нам уже знакомо из мифологических поверий Древней Индии. Метемпсихоз – древнеиндийская сансара. Избавлению от проклятия бесконечных перерождений (в Индии это избавление называлось мокша, в Древней Греции соответствующего термина не было) служили очистительные обряды орфиков, сам их образ жизни в общине. Освободившись от колеса перерождений, метемпсихоза, душа благочестивого орфика достигает «острова блаженных», где она живет беззаботно и счастливо, не испытывая ни физических, ни душевных мук. Орфики не убивали живых существ. Они были вегетарианцами. Существует мнение, что через орфизм индийская мифология оказала значительное влияние на греческую. В мифе о Дионисе Дионис прошел из Эллады через Сирию в Индию и обратно через Фракию в Элладу. Прозвище Диониса – Вакх – необъяснимо из греческого языка. Место воспитания Диониса – Ниса – помещалось то в Египте, то в Индии. Название одежды Диониса – бассара – не греческого происхождения. Однако если такое влияние и было, то оно весьма древнее. Ведь имя Диониса прочитано на табличке из Пилоса, которая датируется вторым тысячелетием до н. э. Но существует и другое мнение, согласно которому прямого влияния индийской мифологии на греческую не было, а их некоторое сходство объясняется общими для них протоиндоевропейскими корнями.

Социальные корни орфизма. Английский ученый Дж. Томсон высказал гипотезу о проявлении в учении орфиков рабского сознания. Тело раба – собственность рабовладельца, источник мук и унижений для раба. Душа раба рабовладельца не интересует, да она им у раба и не признается. Ведь рабство основано на голом принуждении без всяких попыток убеждения. Поэтому раб невольно связывает своё «я» со своей душой. Это его единственное достояние – его непринятая миром человеческая сущность. Будучи бессильным освободиться реально, раб связывает свое освобождение с освобождением своей души от привязывающего его к рабовладельцу тела. Отсюда весь образ жизни орфиков, решение основного вопроса мировоззрения.

Элементы философии в орфизме. Это прежде всего нарастание элементов демифологизации в орфической генетической картине мира. В некоторых версиях учения орфиков Гея и Уран как земля и небо возникают непосредственно из космического первояйца. В орфизме зарождается монопантеизм (тогда как для мифологии как таковой характерен полипантеизм, в соответствии с которым те или иные боги отождествляются с теми или иными частями природы, мироздания). В учении орфиков Зевс объемлет все мироздание и вмещает его в себе. Отсюда, казалось бы, недалеко и до философии. Однако орфизм сам по себе в философию не превращается. Он продолжает существовать и после возникновения философии как элемент парафилософии. Он не идет далее монопантеизма.

Этот монопантеизм как единовластие Зевса отразился и в художественно-мифологическом мировоззрении как составной части античной парафилософии – в древнегреческих трагедиях. У Эсхила сказано: «Зевс есть эфир, и небо – Зевс, и Зевс – земля. Зевс – все на свете» («Гелиады»). Естественно предположить, что такое представление о тотальном распространении власти Зевса у Эсхила создано влиянием учения орфиков.

[А.Ф. Лосев]

http://www.sno.pro1.ru/lib/losev2/33.htm

Орфическая теогония и космогония содержит в себе массу сложнейших и запутаннейших филологических проблем. Поскольку мы не можем давать здесь самостоятельного исследования этой огромной области античной мифологии, необходимо только помочь ее освоению. С этой точки зрения, но не с какой иной, мы делим наши материалы на три категории: древнейшие тексты, «теогония Иеронима и Гелланика» и «рапсодическая» теогония.
1. ДРЕВНЕЙШИЕ ТЕКСТЫ

Орфизм — очень старое явление античной культуры. После всей работы, проделанной над ним в науке, можно с полной уверенностью сказать, что явление это никак не моложе Гомера, хотя, разумеется, оно имело свою длиннейшую историю;
708

и те обрывки знаний, которые мы находим в обычных исторических руководствах на тему об орфиках, большею частью весьма позднего происхождения.
Самый ранний текст — безусловно Аристофанов (§ 32): комедия «Птицы» была поставлена на афинской сцене впервые в 414 г. Далее идут Платон (§ 33 а, b, 34 а, с более поздними добавлениями в § 34 с), Аристотель (§ 35 а, b) и его ученик Евдем (§ 36 а), стоик Хрисипп (§ 36b, с более поздним добавлением в § 36 с), Аполлоний Родосский (§ 37 а, с ценными схолиями в § 37 b и вариантом из орфической «Аргонавтики» в § 37 с) и некоторые еще более поздние схолии (напр., § 38). Сюда не вошел — поскольку это не относится к теогонии и космогонии — ряд ценнейших орфических текстов о природе и судьбе душ и об их взаимоотношениях с телами (начало которых тоже ведем с Платона).
Что касается существа дела, то все эти древнейшие тексты (в основном, стало быть, IV—III вв. до н. э.) производят довольно сумбурное впечатление, что, кажется, может только указывать на еще более позднее время приведения всей этой концепции в систему. Можно отметить такие факты: выдвигается на первый план Ночь (это — почти везде); Яйцо позднейших орфиков фигурирует только у Аристофана (§ 32); не забываются Гомеровы Океан и Тефия (§ 33 а, b, хотя в этом последнем тексте они подчинены Урану и Гее); подчеркивается хаотичность и бесформенность первобытного состояния вещей (§ 37 а—с), и, наконец, очень интенсивно мыслится оформленное единство вещей (под именем Зевса в § 34 с), доходящее до учения об идеях (§ 35 b). В этих фактах трудно указать что-нибудь такое, чего раньше (до IV в.) не было в мифологии и в философии (Ночь мы встречали у Мусея в § 22 а, b и у Эпименида в § 23 а, b, а Яйцо — у Эпименида в § 23 а, что, впрочем, могло быть орфическим влиянием). Однако пристальное вдумывание и вчитывание в эти древнейшие орфические тексты, кажется, довольно явственно обнаруживают тенденцию к смысловому оформлению тео-космогонического мифа. Особенно об этом говорят схолии к Аполлонию Родосскому (§ 37 b), прямо связывающие орфизм с Эмпедоклом и Анаксагором, и очень четкие псевдо-Аристотелевы монистические тенденции (§ 34 с). Тут, по-видимому, было два плана космогонической мысли: и полная бесформенность вещей, и отчетливое их оформление. Миф старается не забыть ни того, ни другого, напирая то на одно, то на другое и еще не умея дать такую теогонию и космогонию, где обе эти тенденции были бы равномерно сохранены и породили из себя соответствующий миф в его смысловой структуре. Только один раз, а именно в теогонии Евдема (§ 36 а), мы находим некоторые намеки на триадическую структуру мифа (да и то не в отношении самих орфиков, но лишь в контексте рассуждения об орфиках). Отчет-
709

ливо чувствуется и метод эволюции от бесформенного к оформлению, применяемый здесь мифологической мыслью. Этой сильной, но скрытой и пока достаточно сумбурной тенденцией к эволюционно-смысловому оформлению теогонии, по-видимому, и отличаются данные древнейшие тексты от предыдущих форм теогонии.
32. Aristoph. Αν. 690—702
690 Нас услышьте, всему научитесь у нас, о природе
вещей поднебесных, О рождении птиц, о породе богов, о Хаосе, Эребе и Реках, Все, как было, узнайте — и Продику впредь ни на
грош, ни на каплю не верьте! Был вначале Хаос, Ночь, и черный Эреб, и бездонно
зияющий Тартар. Но земли еще не было, тверди небес еще не было.
В лоне широком 695 Понесла чернокрылая, грозная Ночь первородок,
яичко-болтушку. Из яичка в круженье летящих годов объявился
Эрот, — сладострастный. Золотыми крылами блистающий бог, дуновению
вихря подобный. Это он сочетался в тумане и тьме, в безднах
Тартара, с Хаосом-птицей И гнездо себе свил, и в начале всего наше
птичее высидел племя. 700 А богов еще не было. После уже твари
все сочетал он любовью. А из смеси всего, из скрещенья вещей появились
и небо, и море,
И земля, и блаженно живущих богов поколенье нетленное.
33. а) Plat. Crat. 402 b
...Как в свою очередь Гомер говорит [И. XIV 201] об «Океане, родителе богов, и матери Тефии»... думаю, что и Гесиод [Theog. 337]. Говорит где-то и Орфей:
Первым брак заключил Океан прекраснотекущий: Тефию взял за себя, сестру от матери общей.
b) Plat. Tim. 40 d — 41 а
Говорить затем о прочих демонах, [т. е. кроме звезд и земли], и знать их происхождение — это свыше наших сил; тут надобно верить прежним сказателям, которые сами, по их словам, произошли от богов и предков-то своих, вероятно, близко зналя. Невозможно не верить детям богов; и хотя их рассказы не опираются на правдоподобные и убедительные доказательства, но поскольку они повествуют, по словам их, о «своем», то, следуя
710

закону, надо им верить. Потому о происхождении этих богов пусть полагается и говорится у нас так, как они передали. Дети Геи и Урана были Океан и Тефия; а дети этих — Форкий, Кронос, Рея и другие за ними. А от Кроноса и Реи произошли Зевс, Гера и все, которых мы знаем под названием их братьев и от которых произошли еще иные.
34. а) Plat. Leg. IV 715 е —716 а
...Бог, по древнему сказанию, держит начало, конец и средину всего сущего. По прямому пути бог приводит все в исполнение, хотя, по природе своей, он вечно обращается в круговом движении. За ним всегда следует правосудие, мстящее отстающим от божественного закона. Кто хочет быть счастлив, должен держаться его и следовать за ним смиренно и в строгом порядке.
b) Schol. к этому (р. 451 Bekk.)
Под богом, ясно, он имеет в виду демиурга, под древним же сказанием — орфическое сказание, которое гласит:
Зевс — начало, Зевс — середина, от Зевса явилось Все. Зевс — для земли и звездного неба основа.
Именно началом является Зевс в качестве творческой причины, концом — в качестве конечной, серединой же — в качестве того, кто присущ всему в равной мере, хотя все участвует в нем по-разному.
c) Ps.-Arist. De mundo 7, 401 а, 25
...чтобы сказать «Все», небесный и подземный, будучи эпонимом всей природы и судьбы [Эпоним — герой рода, дающий ему имя], поскольку сам он является виновником всего. Поэтому и неплохо сказано в орфических сочинениях:
Первый Зевс, и он же последний, он — ярко-молнийный.
Зевс — голова, середина, от Зевса все совершилось.
Зевс — основанье земли и звездного неба основа.
Зевс — самец, и Зевс оказался женой новобрачной.
Зевс — дыханье всего, огня неустанного рвенье.
Зевс есть корень морей, луна он и солнце.
Зевс — царь. Зевс — владыка всего. Он — молнийный.
Всех скрывая в себе, он снова на свет многомилый
Из священного сердца вознес, свой подвиг свершая.
35. а) Arist. Met. XII 6, 1071 b 26 <1072а 5> Впрочем, если [дело обстоит так], как говорят богословы,
которые [всё] рождают из Ночи, или наподобие того, как физики утверждают общее смешение всех вещей, получается эта нерешимая задача. Как [вещь] придет в движение, если не будет существовать причины, реально существующей?
711

...Поэтому нельзя считать, что существовали бесконечное Время, Хаос и Ночь, но всегда бывают даны одни и те же вещи — либо в круговороте, либо иным путем, если только деятельность — раньше способности.
b) Arist. Met. XIV 4, 1091 b 4
Старинные поэты стоят на подобной же точке зрения, поскольку, по их словам, царствуют и управляют не первые [по времени] боги, например Ночь и Небо, или Хаос, или Океан, но власть принадлежит Зевсу. Однако у этих поэтов такие утверждения встречаются потому, что правители мира [у них] меняются: ибо те из них, у кого изложение носит смешанный характер, поскольку они не говорят обо всем в форме мифа, скажем — Ферекид и некоторые другие, видят в первой породившей причине то, что всего лучше; и сюда же принадлежат маги, а также [некоторые] из позднейших мудрецов, например Эмпедокл и Анаксагор, из которых один сделал элементом Любовь, другой вывел в качестве начала Ум.
c) Arist. Met. I 3, 983 b 27
Есть и такие, которые полагают, что и [мыслители] очень древние, жившие задолго до теперешнего поколения и впервые занявшиеся теологией, держались именно таких взглядов относительно природы: Океана и Тефию они сделали источником возникновения, и клятвою богов стала у них вода, а именно Стикс, как они ее называли; ибо почтеннее всего — самое старое, а клятва — это самое почтенное.
36. а) Eudem. ар. Damasc. De prim. princ. 124 (I 319—320 Rue.)
Богословие, имеющее у перипатетика Евдема название Орфеева, умолчало обо всем умопостигаемом как о том, что совершенно не выразимо и не познаваемо ни для каких приемов рассуждения и выражения. Начало же оно создало из Ηочи, из которой также и Гомер устанавливает принцип, хотя у него и не дано непрерывной генеалогии. Ведь нельзя согласиться с Евдемом, когда он говорит, что [у Гомера] начало происходит от Океана и Тефии. Видно, и он настолько принимал Ночь за величайшую богиню, что [у него] перед ней благоговеет даже Зевс. «Священную Ночь оскорбить он страшился» [Il. XIV 261]. Итак, допустим, что и Гомер начинает с Ночи. Гесиод же, повествуя о тем, что сначала произошел Хаос, как мне кажется, назвал Хаосом непостижимую и всесовершенно пребывающую в единстве природу умопостигаемого, а Землю он извел отсюда первой в качестве некоторого принципа всего племени богов, если только он не сделал Хаос вторым из этих принципов [и если не сделал] Землю, Тартар и Эрота—тройным умопостигаемым [вторым принципом], сделавши третьим — Эрота, при рассмотрении этого последнего с точки зрения
712

конверсии (таким же способом именует это и Орфей в рапсодиях), Землю же сделавши первой, поскольку она впервые установлена и в твердом и в сущностном (oysiodei) состоянии, и Тартара — средним, поскольку он уже пребывает в движении к различению.
b) Chrysipp. ар. Philod. De piet. 81, 18 (SVF II 636 Arn.) Он в I книге [«О природе»] первейшим богом считает Ночь.
(По Zeller, Phil. d. Gr. I 7 90, прим. 2, Хрисипп следует теогонии Евдема].
c) L. Lyd. De mens. II 8
И по Орфею, первыми произошли три принципа становления: Ночь, Земля и Небо — три поколения богов, находящихся в сфере становления,— небесный, земной и средний между ними.
37. а) Apoll. Rhod. I 494—511
Орфей же,
495 Левой рукой кифару держа, заиграл, подпевая.
Тут он пел, как небо, земля и море взаимно
Были скучены прежде непрерывною формой,
Как разделились вместе потом губящим Раздором,
Как нерушимый имеют предел постоянно в эфире
500 Звезды, луна и солнца пути, как горы вершиной
Вверх вознеслись и как возникли шумные реки,
Нимфы самые в них и все животные вместе.
Пел он о том, как в начале [всего] Офион с Евриномой
Океанидой имели власть над снежным Олимпом,
505 Как он Кроносу честь уступил в результате насилья,
Рее ж — она, и погибли они в волнах Океана.
Те до того возглавляли богов блаженных, Титанов,
Был пока ребенком еще и с детской душою
И в Диктейской пещере пока обитал он, еще же
510 Не укрепили Киклопы его, земли порожденье,
Громом, перуном и молнией, что ему славу дарует.
Ср. подражание этому у Ov. Met. Χ 145 и у Apollin. Sid. VI 7.
b) Schol. Laur. к этому
496. [Аполлоний] хочет воспеть первое смешение элементов, потому что каждая отдельная вещь причастна некоему соперничеству и от него получает свой порядок. Данным вещам и соответствует песнь, потому что борьбе подобает прекратиться и перейти к определенному устроению.— 498. Эмпедокл утверждает, что когда все было слито вместе, то сопровождающие это первичные Вражда и Любовь произвели определенное разделение, и вне этого ничто не может возникнуть. Как видно, ему
713

следует и Аполлоний. Фалес же установил в качестве начала всего воду, взявши это у поэта [Il. VII 99], который говорит: «Все вы, однако, станьте водой и землей». И Зенон [frg. 104 Arn. ср. 105] утверждает, что у Гесиода [Theog. 116] Хаос есть вода, с оседанием которой образуется ил, а с затвердением этого ила возникает и твердая земля. Третьим же, по Гесиоду [Theog. 120], возник Эрот, чтобы выставить огонь, так как Эрот есть наиболее огненная страсть. Анаксагор же [Diels 46 Α, frg. 72] говорит, что солнце есть глыба металла, откуда происходит все. Поэтому и знакомый с ним Еврипид [Orest. 983, ср. Diog. Laert. II 10] говорит, что солнце есть золотая глыба. Тот же Анаксагор [D. 46 Α frg. 77] утверждает, что луна есть плоское тело, откуда, по-видимому, упал Немейский лев.
с) Orph. Argon. 419—432 (Подражание вышеприведенным стихам Аполлония)
Я же, взявши после него звонкогласную лиру,
420 Медоточивую песнь восслал из уст своих [складно].
Прежде всего я гимн воспел о черном Хаосе, древнем,
Как он природы менял и как пришло небо к пределу,
Широкогрудой рожденье земли, основания моря
И Эрота со многим умом, старейшего и в совершенстве,
425 Как, что он произвел, взаимно пришло к разделенью.
Грозного Кроноса пел, и как к Зевсу-перунолюбцу
Царская власть пришла над блаженными всеми богами.
Происхожденье и спор я пел у младших блаженных,
Темные пел я дела Бримо, Диониса, Гигантов,
Многоплеменный род людей, не много могущих.
Так я пел. Раздавалася песнь по тесной пещере
С лирой моей, издававшей кругом медовые звуки.

38. Schol. Dan. in Verg. Buc. IV 10, р. 46, 3 Нигидий в IV книге «О богах»: «Некоторые расчленяют богов и их роды по времени [их появления] и возрастам. Среди них и Орфей считает первым царство Сатурна, затем — Юпитера, потом — Нептуна и далее — Плутона. Некоторые, как, например, маги, говорят также, что будет царство Аполлона (причем надо иметь в виду, что они говорят об этом вместо жара или того, что нужно назвать воспламенением)».
2. ТАК НАЗЫВАЕМАЯ «ТЕОГОНИЯ ИЕРОНИМА И ГЕЛЛАНИКА»

Кто такие эти Иероним и Гелланик, неизвестно. Были разные предположения, вроде того, что Гелланик — это логограф V в. (Брандис), а Иероним — тот автор финикийской археологии, о котором упоминает Иосиф Флавий (Шустер). Все эти гадания имеют мало значения, тем более что главный источник этой теогонии (§ 39) не исключает возможности того, что это —
714

одно и то же лицо. Важнее самая теогония. В ней, как и в последующей «рапсодической», прежде всего обращает на себя внимание триадическая структура. Эти триады явно предполагают весьма длительную работу диалектической мысли, стало быть, тут перед нами действительная и сознательная попытка разъяснить смысл древней теогонии. Основной образ развиваемых здесь (как и в неоплатонизме) триад есть триада «отца» (pater), «возможности» (dynamis) и «ума» (noys). В поздней античной философии эта основная триада содержала самую разнообразную терминологию. Но смысл ее выдвигается везде один и тот же. Первый, исходный момент определения — то, что мы назвали бы как раз не «отцом», но именно «возможностью», потенцией, заданностью смысла, это — «отец» (хотя в понятии отца содержится нечто даже более богатое — возможность смысловая и фактическая сразу). Этот первый момент начинает действовать и проявлять себя, переходить в реальную силу и потенцию; это — «возможность», «потенция» (или, может быть, лучше переводить — «сила»). И наконец, проявившая себя вовне сила проявляет себя именно настолько, насколько задано в «отце», так что мы вновь получаем «отца», но уже осуществленного на инобытийном материале. Это то, что в поздней античной философии называется «эйдосом», т. е. выраженным смыслом или «умом»; «умом» называется это и здесь. Таким образом, мы имеем здесь типичнейшую диалектическую триаду, в которой если есть что-нибудь оригинальное по сравнению, напр., хотя бы с Гегелевыми триадами, то только терминология (за которой кроется, разумеется, и своеобразный стиль этой философии).
Вот эта-то диалектическая структура и пронизывает собою те две орфические теогонии, которые нам предстоит рассмотреть. Что касается теогонии Иеронима и Гелланика, то, насколько можно судить по довольно трудным текстам (к тому же, по-видимому, нередко содержащим порчу), наиболее существенным для нее является базирование на физических стихиях, в отношении которых и применяется указанная диалектика. В самом деле: Дамаский (главный источник, § 39) прямо начинает с Воды и Земли; Климент Римский (§ 40 а) начинает с Яйца, но оно преображается у него как хаос стихий; то же и в прочих источниках. Из круговорота и взаимодействия стихий рождаются боги и космос.
39. Damasc. 123 bis (I 317, 15 Rue.) (Общая картина) Орфическое богословие, относимое к Иерониму и Гелла-нику (если только это не одно и то же лицо), имеет следующее содержание. Оно утверждает, что вначале была Вода и материя, из которой изошла Земля. Предполагая эти два начала первыми, Воду и Землю (одну — как по природе рассеиваемую, другую же — как обладающую способностью
715

сплачивать и объединять), оно опускает то единственное начало, которое предшествует указанным двум и является невыразимым. Уже тот факт, что о нем ничего не говорится, указывает на его невыразимую природу. В качестве же третьего начала после этих двух породился из них, т. е. из Воды и Земли, Дракон с сросшимися головами быка и льва, посредине же — с лицом бога; на плечах он имеет, кроме того, крылья; а называется он Хроносом Нестареющим, а также — Гераклом. Его сопровождает Ананка [Необходимость], той же природы, что и бестелесная [Gruppe: двухтелесная, Ruelle: прекрасноте-лесная] Адрастея [Неизбежность], распространенная по всему миру и охватывающая его границы. Я полагаю, что это третье начало высказывается с точки зрения устойчивой сущности независимо от того, что орфическое богословие предполагало его в виде муже-женского начала для выражения в нем всепорождающей причины.
И я предполагаю, что рапсодическое богословие, которое отбросило два первых начала вместе с тем одним, переданным после этих двух путем молчания, установило на основании этого третьего [после двух] начала такое начало, которое впервые обладает какой-то выразимостью и больше соответствует человеческому слуху. Таковым является многочтимый в нем нестареющий Хронос, отец Эфира и Хаоса. Кроме того, этот Хронос, Дракон, несомненно, порождает, согласно данному богословию, тройное порождение, а именно: влажный Эфир и беспредельный Хаос, третье за ними — туманный Эреб. Эту вторую триаду, выдвигаемую в соответствии с первой, оно предлагает как «динамическую», ту же — как «отчую». Поэтому и третьим членом этой триады является туманный Эреб, а отчим и высшим — Эфир, не просто, но — влажный; [Kroll: «умопостигаемый»]; посредине же — сам собою беспредельный Хаос. Однако среди этих начал, как утверждает сама традиция, создающая для Хроноса потомство, Хронос произвел Яйцо. Зарождается оно в них потому, что из этого происходит третья умопостигаемая триада. Что же это за триада? Это—1) Яйцо, 2) диада двух содержащихся в нем природ, мужского и женского, и множество находящихся в середине разнообразных сперм и 3) третий член после этих — бестелесный [Lobeck и Zeller: двухтелесный, Ruelle: прекраснотелесный] бог с золотыми крыльями на плечах, который имел головы быка, выросшие сбоку из ребер. На голове был огромный Дракон, представлявшийся в виде разнообразных форм диких животных. Его нужно считать умом триады; средние же роды — и как многие и как два [основных] — потенцией; само же Яйцо — как отчее начало третьей триады, как третьего бога.
716

Кроме того, это богословие воспевает его как Протогона и зовет Зевсом, распорядителем всего и целого мира, почему он называется также Паном. Вот что устанавливает об умопостигаемых началах и данная генеалогия 20.
40. а) Apion. ар. Clem. Rom. Homil. VI 3.4 (Migne PG II 198) (Данные Псевдо-Клементина)
Гесиод говорит в «Теогонии» (116): «Прежде всего произошел Хаос». Это «произошел» указывает, очевидно, на то, что он произошел в качестве порожденного, а не на то, что он всегда был нерожденным. И Орфей уподобляет Хаос Яйцу. Ведь в Яйце — слияние первых элементов. Гесиод предположительно называет Хаосом то, что Орфей называет порожденным Яйцом, выброшенным из безграничности материи. Произошло же оно так. При одушевленности четырех родов материи, когда некая универсальная беспредельная Бездна находилась в вечном течении, беспредельно носясь и разливая неисчислимые, бесцельные, везде разные смешения и в своем зиянии будучи неспособной оказаться связанной ради порождения живого существа, в это самое время случилось однажды, что она, с возникновением толчков от собственной природы в беспредельном море, потекла в стройном порядке естественным движением от одного места к тому же самому, как бы в процессе кружения и смешивания сущности. И таким образом возникло то наиболее живое из всего, что слышно, что наибольше подходило для порождения живого существа. Как бы в воронке посредине потекло Все, уходя в глубину под влиянием все несущего кружения, и привлекая к себе находящееся вокруг дуновение, и создавая раздельный состав, объединение состояния. Именно, как белый цинковый цветок любит возникать во влаге, так со всех сторон крепко собралась округлость. Затем, зачавшись в самом себе, возносимая от воспринятого боговидного дыхания, она родила на великий свет некое порождение, как бы одушевленное создание Демиурга, порожденное из универсальной беспредельной Бездны, уподобляясь по наружному очертанию яйцу и по быстроте — птичьему полету.
b) Ruf. Recogn. Χ 30 (Migne PG I 1436)
Все разговоры у греков, сочиненные относительно происхождения древности, имеют кроме многих других в особенности двух авторов: Орфея и Гесиода. Их сочинения разделяются в отношении двух способов понимания, а именно с точки зрения буквы и с точки зрения аллегории. При этом к тому, что понимается с точки зрения буквы, стекается толпа простого народа. Тому же, что известно с точки зрения аллегории, удивлялась всякая болтливость философов и ученых. Так, Орфей есть тот, кто утверждает, что вначале был Хаос, вечный, неизмеримый, нерожденный, из которого произошло все. Он сказал, что этот вот самый Хаос не есть ни тьма, ни свет, ни влажное,
717

ни сухое, ни теплое, ни холодное, но — все в одновременной смеси и что он всегда был единым, бесформенным. Однако по образу огромного яйца он некогда породил и вынес из себя наружу некий двойной вид, достигнутый им в течение огромного времени. Они называют его Андрогином, образом, сросшимся благодаря смешению противоположностей с таким именно способом различения. И, по его словам, это есть начало всего, [Андрогин], который произошел вначале от более чистой материи, который, происходя, создал различие четырех элементов и который из двух элементов, бывших первыми, создал небо, а из других — землю. Он утверждает, что из этих последних порождений уже родилось и произошло все путем взаимного участия друг в друге. Вот что говорит Орфей.
41. Ruf. Recogn. Χ 17 слл. (Migne PG I 1429)
Итак, более мудрые среди язычников утверждают, что прежде всего был Хаос. Уплотняя свои внешние части в течение долгого времени, он образовал для себя границы и некоторое основание, как бы наподобие стягивания формы огромного яйца. Тем не менее через значительный промежуток времени внутри его, как внутри яичной скорлупы, было высижено и оживотворено некоторое живое существо. И когда после того та огромная округлость разбилась, то появился некоторый образ двойного человеческого вида, который они назвали муже-женщиной. Ему дали имя также Фанета (от appareo — являюсь), потому что только с его появлением, говорят они, впервые воссиял свет. По их словам, из него родилась субстанция, разумение, движение, соитие. А из этого произошли Небо и Земля. От Неба родилось шесть мужчин, которых они называют также Титанами. Подобным образом и от Земли — шесть женщин, которых наименовали Титанидами. Имена родившихся от Неба: Океан, Кой, Крий, Гиперион, Иапет, Кронос (который у нас называется Сатурном). Также и имена родившихся от Земли следующие: Фейя, Рея, Фемида, Мнемосина, Тефия, Феба и т. д. [Дальнейшее повествование у Руфина, до § 20 включительно, повторяет гесиодовские мифы о Кроносе и Зевсе.]
42. а) Athenag. Suppl. 18, р. 20, 12 Schw.
Боги существовали не с самого начала, как говорят, но каждый из них произошел так, как происходим и мы. И в этом все они согласны. Так, Гомер [Il. XIV 201, 202] утверждает: «...Океана, отца богов, и мать Тефию». Орфей же, который впервые изобрел их имена, изложил происхождение и рассказал действия каждого и пользуется у них доверием в смысле самого истинного богословия; он, которому во многом следует и Гомер, а в особенности относительно богов, этот Орфей производит первое их рождение — из воды [Il. XIV 246]: «Океан, который является родителем [дословно: рожденный] для всех
718

богов». Согласно Орфею, началом для всего была Вода. Из Воды же образовался Ил. А из них обоих родилось живое существо Дракон с приросшей головою льва и с лицом бога посредине — между обеими головами — по имени Геракл или Хронос. Этот Геракл произвел превосходящее всякие размеры Яйцо, которое по наполнении от сильного давления родителя раскололось надвое. По его верхнему склону образовалось Небо, а внизу возникла Земля. Выступил и некий двухтелесный бог; Небо же, соединившись с Землей, порождает женщин Клофо, Лахесиду и Атропу и мужчин — Сторуких: Котта, Гиеса и Бриарея — и Киклопов: Бронта, Стеропа и Арга. Связавши их, он отправляет их в Тартар, ибо он узнал, что лишится власти через детей. Поэтому разгневанная Земля и произвела Титанов:
Уранионов-детей родила владычица Гея.
Им, как известно всем, дают прозванье Титанов.
Ведь отомстили (teisasten) они великому
звездному Небу.
Ср. Hes. Theog. 207—210 (§ 8 b).
b) Athenag. Suppl. 20, p. 22, 10 Schw.
Если бы невероятность богословия у них доходила только до утверждения, что боги произошли и получили свое происхождение из воды, то, показавши, что ничто не возникает из не могущего разрушиться, я бы перешел к прочим обвинениям. Однако ведь они, с одной стороны, разрисовывают их тела. Например, они утверждают, что Геракл есть бог, извивающийся Дракон, или говорят о Сторуких. Дочь Зевса, которую последний родил от матери Реи или Деметры... имеет, по их словам, не только два естественных глаза, но еще два на лбу и морду на задней части шеи, имеет и рога, почему испуганная Рея даже бежала от чудовищного детища, не давая ему груди. На этом основании она была названа таинственной Афиной, а вообще Персефоной и Корой (хотя она и не одно и то же с Афиной, называемой Корой — от «зрачка» [cores]). С другой стороны, они полагают, что они точнейшим образом изложили их деяния. Так, о Кроносе — что он отрезал срамные части у отца, сбросил его с колесницы, умертвил и пожрал своих детей мужского пола, а о Зевсе — что связал своего отца и низверг в Тартар, как и Уран своих сыновей, что воевал с Титанами из-за власти, что преследовал свою мать, Рею, которая отказывала ему в браке, и когда она стала драконшей, то и он сам превратился в дракона и смесился с нею, связавши ее при помощи так называемого Геркулесова узла (символом образа этого смешения является жезл Гермеса), затем — что он путем насилия смесился с дочерью Персефоной, и притом в образе дракона, откуда у него родился Дионис.

[А.Ф. Лосев]

719

По этому поводу необходимо сказать хотя бы следующее: что в подобном повествовании возвышенного или полезного, чтобы мы поверили в Кроноса, Зевса, Кору и пр. как в богов? Не телесные ли образы? Но кто же из людей разумных и [испорченное слово; читают разное: «приобретшие ум», «пользующиеся умом»] воспитанных в размышлении поверит, что Ехидна рождена богом? Орфей говорит:
Тут другое потомство родил ужасное Фанет: Из священной утробы Ехидна, страшная видом, Вышла, власы с головы распустив, и — прекрасная ликом Виделась, но в остальном от ужасного змея имела, С верхней шеи начав...
Ср. о Ехидне у Hes. Theog. 295—305.
Или кто допустит, что этот Фанет, будучи первородным богом (ибо он есть тот, кто вышел из Яйца), имел тело или фигуру дракона или был пожран Зевсом, чтобы самому Зевсу остаться неприступным? Ведь если они ни в чем не отличаются от самых ничтожных животных (а ясно, что божественное как-то должно отличаться от земляного и происходящего из материи), то они — не боги. Зачем же нам и обращаться к ним, если их рождение подобно скотам, а сами они имеют вид зверей и безобразны?
c) Athenag. Suppl. 32, р. 42, 18 Schw.
Нет ничего удивительного в том, что они приписывают нам то, что они сами говорят о своих богах. Ведь они их страсти показывают как мистерии. Но если бы они намеревались осуждать как ужасное свободные и безразличные совокупления, то они должны были бы возненавидеть или Зевса, имевшего детей от своей матери Реи и от дочери Коры, а сестрой воспользовавшегося как женой, или творца этих [мифов] Орфея за то, что он сделал Зевса еще нечестивее и постыднее Фиеста. Ведь этот смесился с сестрой по оракулу, желая остаться царем и отомстить за себя... Мы же...
d) Tatian. Adv. Gr. 8, р. 9, 10 Schw.
Зевс совокупляется с дочерью, и дочь от него зачинает. Свидетелями этого являются для меня Элевсин, мистический Дракон и Орфей, провозгласивший: «Закройте двери непосвященным!»

3. «РАПСОДИЧЕСКАЯ» ТЕОГОНИЯ

Этот большой эпос под названием «Hieroi logoi» («Священные глаголы» или «Священные сказания»), в 24 песнях, цитируемый бесчисленное количество раз неоплатониками, появился.
720

несомненно, намного раньше неоплатоников и содержит в себе даже следы древней поэзии. Знаменитый стих: «На шестом прекратите колене строение песни» — цитирует уже Plat. Phileb. 66 с (встречается он и у Procl. in R. Р. II 100, 23 и несколько раз у Damasc. 53, 199, 253, 278, 381). Наличие Орфеевой теогонии засвидетельствовано у Афинагора, Климента Александрийского, Иоанна Малалы, Фульгенция и др. Намекает на это же и Simpl. in Arist. De caelo I 3, 93, 11 Heib.: «Поэтому божественные мужи передали нам теогонии, объединяя множество богов в одно», а также и Macr. in Somn. Scip. I 2, 9. Часто и вообще мы находим ссылки на так наз. «богословов», под которыми надо понимать не какие-нибудь научные или наукообразные религиозные теории вообще, но почти исключительно только орфических мифологов. Об орфических Hieroi logoi знает еще Геродот (II 81): «В шерстяных одеждах грешно входить [в Египте] в храм или хоронить покойников. В этом отношение обычаи египтян согласуются с орфическими и вакхическими обрядами, в сущности египетскими и пифагорейскими: посвященному в эти таинства грешно быть погребенным в шерстяных одеждах. Об этом обычае, впрочем, существует Священное сказание (Hieros logos)». О различных Священных сказаниях сообщают Plat. Epist. VII 335 а: «Нужно на самом деле верить древним и Священным сказаниям...»; Philod. De piet. 51, 2—11: «...Клейдем считает Землю матерью богов, как некоторые вычитывают это и в Священных сказаниях». То же —у Plut. Quaest. conv. II 3, 1 636 d. Из всех этих и подобных текстов можно сделать только один вывод: «рапсодическая» мифология орфиков с ее Священными сказаниями представляет собою колоссально распространенную и чрезвычайно популярную вещь, восходящую — в некоторых по крайней мере своих моментах — к довольно глубокой старине, во всяком случае не позже чем VI—V вв. до н. э.
Что касается существа «рапсодической» теогонии, то она представляет собою наиболее зрелый продукт античного мифологического мышления вообще, где каждый древний миф уже получил свое смысловое осознание, насколько вообще античность могла адекватно осознать свою собственную мифологию. Поэтому если теогония Иеронима и Гелланика производит главным образом натуралистическое впечатление, то «рапсодическая» теогония, ввиду систематического вскрытия ею смыслового содержания мифов, представляет собою замечательное явление античного символизма 21.

Общая схема по Дамаскию

43. а) Damasc. 111 (I 255, 7 Rue.) (Триады) Так что же? Разве божественный Орфей не полагает множества богов от Хроноса до первородного Фанета? Да и сам
721

многочтимый у нас философ Платон не производит ли три свершения после единого сущего? Или, говоря то же самое, не передает ли он три божественных, взаимно различных, умопостигаемых чина? Значит, надо исследовать, как же боги и мужи, близкие по своему происхождению к богам, передали об этом свои размышления. Например, в каком виде боги передали теургам умопостигаемые триады?
b) Damasc. 123 (I 316, 18 Rue.) (Система) Таково, следовательно, в этих так называемых орфических рапсодиях богословие, в некотором роде относящееся к умопостигаемому. Философы интерпретируют это в том смысле, что вместо единого начала всего они полагают Хронос, вместо двух —Эфир и Хаос, устанавливая на месте просто сущего Яйцо. И эту триаду они делают первой. Для получения второй триады они вводят бога в виде Яйца зачинаемого и зачинающего, или в виде Белого хитона , или Облака23, потому что из этого выскакивает Фанет. Именно об этом среднем члене в разных местах философствуют по-разному. Этот член, какой бы он ни был, они понимают как «ум», как «отца» и как «потенцию», примышляя многое другое, что уже нисколько не подходит к Орфею. Третью же триаду они мыслят в виде Метиса в качестве ума, Эрикепая в качестве потенции и самого Фанета в качестве отца. Среднюю триаду, однако, не надо полагать как трехвидного бога, уже зачинаемого в Яйце. Ведь средний члем всегда представляет оба крайних члена, как и здесь одновременно — и Яйцо, и трехвидного бога. Именно, ты видишь, что, в то время как Яйцо есть то, что объединено, трехвидный млн по существу своему многовидный бог есть то в умопостигаемом, что пребывает в расчленении; средний же член с точки зрения Яйца находится в объединении, с точки же зрения бога — уже в расчленении, а в целом является [только еще] расчленяемым. Таково обычное орфическое богословие.

Хронос, Эфир и Яйцо

44. а) Procl. in Crat. 396 b, с (р. 59, 14 Pasqu.) (Хронос как абсолютная причина Всего)
Некоторые отождествляют Кроноса (Cronos) за его свойства неделимости, единичности, отцовства и благотворения в умозрительном с единой причиной Всего. Они это говорят неправильно. Ведь он только соответствует ей, [но не есть она сама], как и Орфей называет Время первой причиной Всего, почти созвучно с Кроносом. А богопреданные изречения [De or. Chald. 16 Kr.] характеризуют это божество словом «просто» [«сразу»], говоря «просто запредельно», ибо «просто» родственно со словом «одно».
722

b) Procl. in Crat. 396 с (р. 66, 28 Pasqu.)
Орфей многим воспользовался в области мифов, и все бывшее прежде Урана вплоть до первопричины он выразил при помощи имен, и само неизреченное, вышедшее из умопостигаемых единичностей, он нарек Временем, потому ли, что оно — причина, предсуществовавшая всякому возникновению, или потому, что он излагал становление действительно сущего, — чтобы указать его порядок и превосходство целого над частичным, чтобы соотношение по времени было тождественно с соотношением по причине, как бытие с упорядоченной эманацией.
Ср. in Parm. 141 а (VII р. 1224, 33) и in Tim. 28 b (I 280, 22), 30 а (I 385, 28).
c) Procl. Plat. Theol. I 28, р. 68, 2
Ибо у орфиков поэтому первопричиной и называется Время.
d) Syr. in Arist. Met. II 4, p. 1000 a 19 (43, 23 Kr.) (Первое) и Орфей называл Временем.
Но это, как уже доказанное многими из наших, я опускаю, упомянув только для того, чтобы показать, что и здесь Платон, в согласии с обольщением мифов, объявил, что мир есть бог, заимствовав это от Орфея.
e) Ibid. XVIII 7, р. 631, 25
Поэтому Платон хотя и говорит, что мир есть бог, заимствуя это у орфиков,— он называет его богом больше в мифическом смысле, следуя обыкновению поэтов.
f) Joann. Malal. Chronogr. IV 89 (р. 74 Dind.) (Эфир — изначальный свет)
То, что излагал Орфей, заключается в следующем. Сначала Временем был явлен Эфир, сотворенный богом, и по всем направлениям Эфира распространялся Хаос, и мрачная Ночь владела всем, покрывая то, что находится под Эфиром. Орфей обозначает этим то, что Ночь первенствует. Он сказал в своем изложении, что существует Некоторый, непостижимый, превысший всего и более ранний по происхождению, что он — демиург всего, и самого Эфира и Ночи, и всего находящегося под Эфиром и скрываемого здесь творения. Он высказал, что Земля невидима благодаря мраку. Выразил он и то, что свет, которым был прорезан Эфир, осветил Землю и все творение, сказавши, что тот свет, которым был прорезан Эфир, есть то вышеназванное, что превыше всего и имя чего тот же Орфей, услышавши его от оракула, выразил как Метис, Фанет, Эрикепай. На обычном языке это интерпретируется как «совет», «свет», «жизнеподатель». Эти три божественные потенции имен он в своем изложении назвал единой потенцией и силой единого бога, которого никто не видит и идею, или природу, каковой потенции никто не может познать. Из этой потен-
723

ции все произошло: и бестелесные начала, и солнце, и луна, и облака, и все звезды, и земля, и море, и все в них видимое и невидимое.
g) Procl. in R. Р. II 138, 8 Кг. (Надмирные бездны)
Что же это за диады? Прежде всего мне кажется, что Платон не случайно назвал две диады безднами (hasmata), но с сознанием того, что и богослов Орфей называет этим именем перводейственную в умопостигаемом мире причину всех движений и эманации. Пифагорейцы называли ее диадой умопостигаемой и неопределенной.
Этот бесстрастный Хронос, в намереньях вечный, Эфира Создал и бездну великую, страшную, здесь и повсюду.
И — немного позже. [Имеется в виду текст § 45 а.]
h) Simpl. in Phys. IV 1, р. 208 b 29 (I 528, 12 D.) (Эфир — предел, Хаос — беспредельность)
Кажется, в некотором роде именно такое господствовало тогда истолкование Гесиодовых произведений, меняющее Хаос на пространство. Ясно, однако, что это — не пространство, но беспредельная и изобильная причина богов, которую Орфей назвал «страшной бездной». Именно, после единого начала Всего, которое Орфей воспевает как Хронос (поскольку он — мерило мифического происхождения богов), выступили, говорит он, Эфир и «страшная бездна», первый — в качестве причины эманации богов, содержащей в себе предел, и второй — эманации, содержащей беспредельность. И он говорит о нем:
Тут отсутствовал всякий предел, седалище и основанье. Ср. Procl. in Parm. 137 d (VI р. 1120, 28 Cous.).
i) Procl. in Tim. 30 a (I 385, 29 D.) (Непрерывный мрак и беспредельность, «место формы»)
«Бездна» здесь понимается как пространство и место видов [eidon], форм, и ни «предел», ни «основанье», ни «седалище» не существуют в отношении ее, поскольку она непостоянна, беспредельна и неопределенна. Ее и самое можно назвать непрерывным мраком, как получившую в удел безвидную природу. Поэтому, соответственно с данным рассуждением, и Орфей выводит материю из первичной субстанции умопостигаемого. Именно там существует непрерывный мрак и беспредельность; и это гораздо сильнее последующего, в то время как в материи неосвещенность и беспредельность — в результате нужды, не по превосходству в силе, но по убыли.
j) Procl. in Tim. 30 c, d (I 428, 4 D.) (Мировое яйцо) To Яйцо было порождением Эфира и Хаоса, из которых первый водружен в умопостигаемом с точки зрения
724

предела, а второй — с точки зрения беспредельности. Один есть корень всего, у второго же нет никакого предела.
Ср. Hes. Theog. 386 и Empedocl., frg. 6, 1.
k) Procl. in Parm. 139 b (VII, p. 1175, 7 Cous.) ...Когда все народилось в безразличном состоянии в виде мрачного тумана, как говорит богослов...
1) Damasc. De prim. princ. 55 (I 111, 7 Rue.) (Яйцо) В самом деле, и Орфей говорит:
Далее создало Время великое в дивном Эфире С блеском сребристым Яйцо.
Выражение «создало» указывает на нечто искусственное, а не рожденное. Искусственное же, а не рожденное составлено по крайней мере из двух элементов — материи и вида или из аналогичных им.
m) Procl. in Tim. 33 b (II 70, 3 D.) (О сферичности Яйца) Творцу, как все в себе умозрительно содержащему, родственно сферическое, а первообраз — потому, что он первоначально происходит от него. Стало быть, это — прародительская форма мира, явленная в самом тайном устройстве его [Kroll. De or. Chald. 18, 2], ибо изречение:
То, что не знало предела, по кругу Неустанно носилось —
сказано соответственно этому порядку. Яснее же это стало видимо во всесовершенном живом существе, ибо изречение:
Вдоль по кругу задвигалось невыразимое —
сказано богословом об этом божестве. Вернее, оно находит«я в числе умозрительных богов.
n) Plut. Qu. conv. II 3, 1, р. 635 e
...В орфических или пифагорейских учениях... яйцо, как некоторые — сердце и мозг, считает священным в качестве начала бытия.
Фанет, Метис и прочие божества

45. а) Procl. in R. Р. II 138, 18 Kr. (Фанет, сын Эфира) В утреннем проблеске бездны Эфир спокойный разверзся при появленье Фанета.
b) Lad. Inst. div. I 5, 4—6, р. 13, 13 Brandt (То же) Орфей, древнейший из поэтов и сверстник самих богов (так как существует предание, что он путешествовал среди арго-
725

навтов вместе с Тиндаридами и Геркулесом), истинного и великого бога называет Протогоном [Первородным], потому что раньше его ничего не было и все им рождено. Его же он именует также Фанетом, потому что, когда еще ничего не было, он первый появился из беспредельности и стал существовать. Не будучи в состоянии понять умом его происхождение и природу, Орфей сказал, что он родился из неизмеримого воздуха:
Фаэтон Первородный, Эфира пространного чадо,— ибо он не мог сказать ничего более.
c) Procl. in Tim. 31 а (I 433, 31 D.)
Поэтому и у Орфея в соответствии с этим чином умозрительно выражается, что ввиду предсуществования красоты уже в умопостигаемом первичном Фанет в целях фиксации в нем единства и непрерывности именуется
Эфира прекрасного чадом
и нежным Эротом, поскольку этот первичный бог, как известно, полон тайной я неизреченной красоты.
d) Etym. Μ. р. 787, 29 слл.
Phanes. Его, очевидно, называют Фанетом потому, что он первый в эфире стал видим (phantos). Так говорит [грамматик] Ор в статье об Орфее.
e) Orph. Argon. 15 сл.
Ночи вечноживущей отца знаменитого; «Фанет» Прозван смертных потомками он, потому что первый
явился.
Ср. «Система», § 9 d.
f) Herm. in Phaedr. 246 e (p. 138, 11 Couvr.) (Четверица Эфира, Хаоса, Яйца и Фанета)
Так как число «двенадцать» произошло через соединение совершенного числа «три» с производящим возникновение числом «четыре», содержа весь божественный распорядок богов, а принципы трех и четырех суть единица и двоица, то монада будет Эфир, диада — Хаос, а триада — Яйцо, ибо оно совершенно, Фанет же есть тетрада, как говорит и Орфей:
Четырьмя глазами туда и сюда озираясь...
g) Ibid., 244 а (р. 91, 5 Couvr.)
Богословие говорит, что все число равно десяти, и называет его вообще четвероглазым и четвероликим.
h) Procl. in R. Р. II 169, 28 Kr.
Четверична божественность Диониса, так как орфическое
726

богословие бесчисленное число раз воспевает бога четвероглазого [Фанета] и четверорогого. [По Rhode, Psyche II 6 108, — За грея].
i) Herm. in Phaedr. 246e (p. 142, 13 Couvr.) (Внешний вид Фанета)
Ему [Фанету] перввму богословие предоставляет коней, как первому вышедшему из [самозамкнуто] собственных начал, потому что и брак совершился первично в нем. И очевидно, кому оно уделяет энергию, того наделяет и конями. Ему первому, владыке Фанету, оно придает и крылья:
Крылья златые несут его всюду, куда только можно 24.
Ср. аналогичный текст Симплиция — § 44 i.
j) Procl. in Tim. 30 с, d (I 427, 20 D.) Это о нем говорит и Орфей в своем богословствовании о Фанете. Итак, у него первый бог имеет много звериных голов:
Гневный рев быка и свирепого льва издающий —
и происходит из первородного Яйца, в котором заключено в виде зародыша живое существо. Созерцая его, Платон назвал этого величайшего бога живым-в-себе. В самом деле, какая разница: назвать ли тайную причину яйцом или явившееся из него — живым существом? Именно, что из всего существующего возникло из яйца, как не живое существо? Это яйцо было рождено Эфиром и Хаосом, из которых первый установлен в соответствии с пределом, свойственным умопостигаемому, а второй — в соответствии с беспредельным. Первый есть корень всего, а у второго нет никакого предела. [Kroll. De or Chald. 18].
k) Nonn. Abb. ad Gregorii Orat. in Julian. I 141 (Migne, 36, 1028)
В орфических поэмах эти два имени [Фанет и Эрикепай] внесены с многими другими. Фанет представляется имеющим детородный член назади, около задницы. Его называют зачинателем жизнеродительной потенции. Равным образом Эрикепая называют зачинателем другой потенции. В выражении «поглощающий всех богов» он, [т. е. Григорий Назианзин], говорит не об Эрикепае, но о Кроносе. В самом деле, утверждают, что он, родивши сыновей, снова поглощал их и извергал уже после их поглощения им. Говорят, что он проглотил камень вместо Зевса и, когда камень спустился вниз, извергнул всех.
Ср. Suid. Phanes.
1) Procl. in Tim. 30 с, d (I 429, 26 D.)
Поэтому наицелостное живое существо богослов представляет, придав ему головы барана, быка, льва и дракона. И в нем первом — мужское и женское начала, как в первом живом существе.
727

Эрикепай — бог сильный, мужчина и женщина вместе, — говорит богослов. У него же и крылья прежде всего. Да и к чему много говорить? Если он имел эманацию из первородного Яйца, то этот миф показывает, что он — первое живое существо, если следует сохранить аналогию. В самом деле, как Яйцо предвосхитило зародышевое начало живого существа, так и тайный распорядок единовидно облегает все умопостигаемое, и, как живое существо имеет раздельно то, что было в зародышевом виде в Яйце, так и этот бог, очевидно, выставляет на вид неизреченное и непостижимое из первых причин.
m) Procl. in Tim. 31 а (I 450, 24 D.)
[Фанет прославляется] как Женщина и Мужчина.
n) Lact. Inst, divin. IV 8, 4, р. 296, 2 Brandt
...Разве только мы не представим, что бог, как полагал
Орфей, и мужчина и женщина вместе, потому что иначе он не
мог бы родить, если бы не имел потенции обоих полов, [т. е.
так], как будто он сам с собой совокуплялся или [совсем] не мог
родить без совокупления.
46. Procl. in Tim. 28 с (I 312, 5 D.) (Метис)
Качество отца выше качества творца. Поэтому в средних [чинах], хотя они и оба по обеим сторонам, но отец больше является первым, ибо он — предел отцовской бездны и источник умозрительного. Творец является больше вторым, ибо он — монада всей демиургии. Отсюда, по моему мнению, первый называется Советом (Metis), а второй — Промыслителем (Metietes); первый зрится, а второй зрит; первый поглощается, а второй пользуется потенцией первого; и чем первый является в умопостигаемом, тем второй — в умозрительном, ибо первый есть предел умопостигаемых, а второй — предел умозрительных богов. И о первом Орфей:
Это отец сотворил в пространстве воздушной пещеры...
47. а) Procl. in Tim. 28 с (I 306, 10 D.) (Прочие божества—Фанет, Уран, Кронос)
Итак, эти три ума и демиурга предполагаются [Амелием] и три царя, по Платону (Tim. 40 е), и эти трое, что у Орфея, — Фанет, Уран и Кронос, и преимущественно демиургом у него является Фанет.
b) Procl. in Tim. 30 а (I 390, 6 D.)
А Платон, следуя Орфею, говорит, что прежде всего в демиурге имеется порядок и целое, предшествующее частям.
c) Alex. Aphr. in Arist. Met. XIV 1091 b 4 (821, 5 Hayd.)
Сказавши, что некоторые из теперешних богословов определенно провозглашают, что высшее благо — после природы сущего, он прибавляет, что сходно с ними относительно высшего
728

блага высказываются и древние поэты. Аристотель намекает на Орфея, ибо тот говорит, что высшее благо позже другого. Так как царствование и владычество есть высшее благо из всех в природе, а Зевс царствует и владычествует, то, стало быть, высшее благо есть Зевс. И так как, согласно Орфею, прежде всего произошел Хаос, затем — Океан, третьего — Ночь, четвертым — Уран, наконец, царь бессмертных богов Зевс, то ясно, что он считает Зевса, тождественного с высшим благом, более поздним, чем Хаос, Океан, Ночь и Уран, т. е. чем мир. Но эти поэты, говорит он, вследствие перемен и выставления то одного, то другого владыками сущего, ибо прежде всех царствовал славный Эрикепай, говорит поэзия, после него — Ночь, имевшая в руках славный скипетр Эрикепая, после нее — Уран, который первый из богов после матери Ночи начал царствовать, — итак, эти поэты, [говорит он), через перемены владык высшее благо делают поздним.
d) Syr. in Met. XIV 1091 b 4 (182, 9 Kr.) (Подражание предыдущему)
И это не по правде повествуется о богословах. Ибо они говорят, что царствовали Ночь и Уран, а раньше их — величайший их отец: «Тогда, взяв его, он распределил между богами и смертными мир, над которым первым начал царствовать славный Эрикепай». После него — Ночь, имеющая в руках славный скипетр Эрикепая; после нее — Уран, который первый из богов начал царствовать после матери Ночи. Хаос выше состояния царствующего. Зевса же не первым, но пятым царем именуют прорицания, данные ему Ночью: «Пятым царем бессмертных богов ты будешь». Итак, первичное начало и у них — единство и благо, после него — сильная диада царствования, Эфир же и Хаос, [согласно Орфею или богословам], Протей же и Хаос, [согласно Пифагору]. Затем — первичные и тайные поколения богов; в числе их первый появившийся отец и царь всего, которого поэтому они нарекли Фанетом. Итак, ни лучшие из философов не отличаются от богословов, ни богословы не говорят, что вторичное сильнее и лучше первоначального, но одна истина у всех них.
e) Procl. in Tim. prooem. Ε (III 168, 15—169, 9 D.)
Итак, каковы орфические учения, к которым, как мы полагаем, следует возвести учение Тимея о богах? Царей этих богов Орфей передал нам в их предсуществовании согласно совершенному числу всего: Фанет, Ночь, Уран, Кронос, Зевс, Дионис. В самом деле, первый — Фанет изготовляет скипетр: «Первым царствовал славный Эрикепай». Второй была Ночь, восприявшая [царство] от отца. Третьим — Уран, [восприявший власть] от Ночи. Четвертым — Кронос, одолевший, как говорят, своего отца путем насилия. Пятым — Зевс, осиливший отца. И после него шестым — Дионис. Следовательно, все эти цари, начавши
729

свыше, от умопостигаемых и умозрительных богов, переходят через посредство средних чинов в мир, чтобы привести в порядок земные дела. Ибо Фанет — не только в умопостигаемом, но и в умозрительном, и в чине демиурга, и в сверхмирных и мировых [областях]. Одинаково с ними Ночь и Уран. Ведь их особенности выступают через все средние [чины]. Да и сам величайший Кронос разве не упрочился и до Зевса, и после царствования Зевса вместе с другими Титанами, разделяя дионисийскую демиургию, являясь одним на небе и другим в подлунном мире, одним в неподвижной [звезде], другим в планетах, — а одинаково с ним и Зевс и Дионис? Итак, вот что определенно сказано у древних.
f) Schol. in Procl. Tim. 28c = 1 314, 28 (I 474 D.) Первый царь — Фанет, поскольку вечность и первая триада
выше чина царя. Второй царствовала Ночь, первая триада из умопостигаемых и вместе умозрительных триад. Третий царь — Уран, вторая триада из умопостигаемых и вместе умозрительных триад. Четвертый — Эфир, третья триада из них. Пятый — Зевс.
g) Procl. in Crat. 396 b, с (р. 59, 11 Pasqu.)
И первым существует [— неподвижно —] Фанет; второй, движущийся и неподвижный, Уран; только движущийся — Кронос.
h) Procl. in Tim. 28 c (I 306, 10 D.)
Итак, эти три ума и этих трех демиургов предполагает он [Амелий] и трех упоминаемых у Платона [Tim. 40 е] царей и трех у Орфея — Фанета, Урана и Кроноса, а преимущественно демиургом у него является Фанет.
i) Olymp, in Phaed. 61 с (р. 3, 9 Norv.) (Порядок следования богов — не во времени, но по смыслу)
Как Эмпедокл говорил, что умопостигаемый и чувственный миры являются не в определенном порядке, не так, чтобы появлялся то чувственный, то умопостигаемый (ибо они вечны), но потому, что наша душа живет то сообразно умопостигаемому, — и тогда говорят, что возникает умопостигаемый мир, то сообразно чувственному, — и тогда говорят, что возникает чувственный мир, — так и у Орфея эти четыре царства не то чтобы то были, то не были, но они существуют вечно и намекают на различные ступени добродетелей, сообразно которым действует наша душа, имея [в них] символы всех добродетелей, созерцательных, очистительных, политических и нравственных. В самом деле, она действует или сообразно созерцательным добродетелям, чему первообраз — царство Урана, чтобы начать сверху (потому он и именуется Ураном, что он зрит [horan] вышнее), или она живет очистительно, чему первообраз — царство Кроноса (потому он и именуется Кроносом, как бы буду-
730

чи coronoys, через взирание на самого себя; поэтому и говорят, что он поглощал собственные порождения, поскольку он обращен на самого себя), или сообразно политическим, символ коих — царство Зевса (почему Зевс и демиург, как действующий во вторичном), или сообразно нравственным и физическим добродетелям, символ коих — царство Диониса; потому он и растерзывается, что добродетели не следуют друг за другом, и тело его пожирают Титаны, причем это пожирание указывает на большую дробность, потому что он — охранитель земных дел, где больше разделение между «моим» и «твоим», и он растерзывается Титанами, причем это указывает на нечто делимое. Растерзывается вообще вид (eidos), в становлении, а Дионис — монада Титанов. Говорится, что он растерзывается [самым] своим возникновением, причем виновниками его слыли... по замыслу Геры, потому что эта богиня наблюдает за движением и эманацией.
j) Herm. in Phaedr. 247 с (р. 152, 15 Couvr.)
Итак, мы заметим эти четыре: единое — первопринцип; Фанета, который есть предел умопостигаемых богов и изолированный принцип умозрительных богов (ибо Ночи суть принципы, с которыми как бы сообразуется основной принцип); Зевса, который есть царь сверхмирных [богов], предел в собственном смысле умозрительных богов; Солнце, которое есть царь чувственного... Далее, Зевс возжигает умозрительный свет для сверхмирных [богов]; Фанет опять воссиявает умопостигаемый свет для умозрительных богов; а принцип Всего наполняет божественным светом и умопостигаемых [богов], и все от них происходящее.
48. а) Syr. in Arist. Met. XIV 4, 1091 b 4 (189, 2 Kr.) (Некоторые детали)
Это несправедливо рассказывается о богословах, ибо они говорят, что царствовали Ночь и Уран, а раньше их — величайший отец их:
Меж богами и смертными, взяв его, распределил он Мир, где первым царил Эрикепай знаменитый.
Ср. то же в § 47 d.
b) Simpl. in Phys. IV (I 641, 28 D.)
Ведь умопостигаемые чины определили своим жребием различные приятия умопостигаемого мира в качестве различных [пространственных] мест. Поэто<...> делает Зевс, а Гера развертывает сообразно различным изменениям явленного.
е) Jamb. De myst. VIII 3 (263, 6 Parth.)
За этим предустановлены другие вожди демиургии видимого. Ибо демиургический ум и предстатель мудрости и истины, приходящий к рождению и выводящий на свет незримую потенцию сокровенных словес, на египетском языке называется Амун.

[Александр Мень]

http://www.alexandrmen.ru/books/tom4/4_gl_05.html
Глава пятая

Афины, ок. VI в.

И Зевс, и Аид, и Солнце, и Дионис — едины.

Изречение орфиков

Первые христиане любили изображать на стенах катакомб прекрасного юношу, укрощающего диких зверей игрой на арфе. То был Орфей — легендарный провидец и музыкант, олицетворявший гармонию божественного Духа, перед которой стихает мятеж темных сил. К этому певцу возводили орфики начало своего движения. Орфей — поклонник Аполлона, «водителя муз», и учение его явилось как результат облагораживающего влияния на дионисизм Аполлоновой религии.

Легенды утверждают, что пророк был выходцем из Фракии (откуда пришел и Дионис) и жил в ахейскую эпоху. Его связывали также с Элевсином и культом страшной ночной богини Гекаты. Говорили, что Орфей прославился волшебным даром, который получил от своей матери, музы Каллиопы. Его игра и пенье покоряли стихии; когда он путешествовал с аргонавтами, волны и ветер смирялись, зачарованные дивной музыкой.

Об Орфее рассказывали, что, пытаясь вернуть на землю свою невесту Эвридику, погибшую от укуса змеи, он спускался в Преисподнюю. И даже там его лира творила чудеса: чудовища закрывали свои пасти, успокаивались злобные эринии, сам властитель Аида был покорен Орфеем. Он согласился отдать ему Эвридику, но с тем условием, чтобы певец шел впереди, не оглядываясь на нее. Но Орфей не мог преодолеть наплыва чувств и обернулся: Эвридика была увлечена в бездну, на этот раз навсегда.

Безутешный, скитался певец по земле, не находя покоя. Но вскоре и его самого настигла гибель. Во Фракии он встретил толпу безумствующих вакханок, которые в припадке исступления растерзали Орфея. Каллиопа со слезами собрала окровавленные клочья тела и погребла на вершине горы Пангея. Лишь голова певца вместе с его неразлучной лирой упала в море, и волны вынесли ее на остров Лесбос. Там она была помещена в расселине скал и изрекала пророчества (1).

Все эти сказания напоминают уже знакомые нам мифы: здесь и вавилонский мотив схождения в Преисподнюю, и образ скорбящей богини; Каллиопа играет в легенде роль Исиды, собиравшей клочья тела Осириса. Поэтому обычно считается, что история Орфея — лишь отражение тех дум о жизни и смерти, которые волновали греков в эпоху возникновения орфизма (2).

Тем не менее, как мы уже знаем, историческим ядром мифов не следует слишком пренебрегать. Не казались ли еще недавно война с Илионом или Одиссеева страна лотофагов лишь сказкой?

Зарождение нового религиозного учения, как правило, связано с личностью основателя, и нет ничего невозможного в том, что человек по имени Орфей положил начало доктрине, связанной с его именем. На источник его идей указывает сам миф: он изображается почитателем и Аполлона, и Диониса. Умиротворяющий дар и гибель от рук вакханок, возможно, служат указанием на то, что Орфей, подобно Мелампу, пытался реформировать Дионисов культ (3).

Кроме мифов, источником для знакомства с доктриной орфиков являются теогонические поэмы и так называемые «Орфические гимны». Последние, разумеется, не сложены самим певцом. Полагают, что первые их записи относятся к V в. до н. э., а в нынешней форме они не старше II в. до н. э. Однако, вероятнее всего, письменной форме предшествовала давняя устная традиция (4).

* * *

Древние называли Орфея «богословом», но к его учению более применим термин «теософия», ибо в основе орфизма лежит эклектическое сочетание различных мифов и поверий, оккультизма и мистики. Греки были уверены, что Орфей научился тайной мудрости в Египте (5). Но и без этого, как мы увидим, близость орфизма к восточным идеям очевидна.

Он исходил из древнего общечеловеческого дуализма, противостояния света и тьмы, порядка и хаоса, который имеет у орфиков множество оттенков. Прежде всего это Аполлон и Дионис. Один из них олицетворяет единство и стройность, другой — многообразие и раздробленность. Точно так же диаду составляют женское, материнское естество и оплодотворяющая сила Диониса:

Два начала в мире
Суть главные. Одно — Деметра-мать
(она же Земля как хочешь называй) ...
Ее дары дополнил сын Семелы (6).

Но в то же время в орфизме сквозит и идея верховного Единства, хотя она носит еще вполне языческий характер. Это обожествленная стихия, предвечное мировое Лоно. В некоторых текстах оно именуется Хроносом, Временем (7). Хронос породил светлый Эфир неба и клокочущий Хаос. Из них родилось космическое яйцо, которое содержало в себе все зародыши Вселенной: богов, титанов и людей. Этот образ также характерен для древнего политеизма. О космическом яйце говорят Риг-Веда и Упанищады, Книга Мертвых и китайские мифы. Все они утверждают одно: мир не Творится, а рождается как бы сам собой, подобно птице, выходящей из яйца. (Эта мысль о «рождении» мира из вечной стихии явилась не чем иным, как языческой предшественницей материалистической мифологии.)

Когда гигантское яйцо раскололось, продолжает орфическое сказание, из него вышел сияющий Протогонос, т. е. Первородный — бог, объемлющий собой все природное многообразие.

Шестой орфический гимн обращается к нему в таких торжественных выражениях:

Могучий Первородный, зов услышь,
Двойной, яйцерожденный, ты сквозь воздух
Блуждающий, могучий ревом бык,
На золотых крылах своих пресветлый,
Живой родник племен богов и смертных.
Неизреченный, скрытый, славный, власть,
Цвет всех сияний, всех цветов и блесков.
Движенье, сущность, длительность и самость,
Ты ото тьмы освобождаешь взор;
Протогонос, могучий, Первородный,
Всемирный свет, небесно-осиянный,
Ты, вея, чрез Вселенную летишь (8).

Первородный стал отцом Ночи, которая образовала небо и землю. Поэтому Ночь есть «богиня, даровавшая жизнь».

Далее орфическая теогония следует поэме Гесиода: из земли вышло племя титанов; их вождь Крон оскопил своего отца и поглощал детей. Так же, как у Гесиода, дети восстают на отца и побеждают его под водительством Зевса. Но на этом кончается сходство орфического и Гесиодова мифов. Тяготение к Единству получает у орфиков своеобразное выражение. Они учат, что Зевс, поглотив Первородного, становится тождественным ему. Отныне он — единственное мировое Божество, являющееся во многих ликах:

Зевс — первый, Зевс же и последний, громовержец.
Зевс — глава, Зевс — середина, из Зевса же все создано...
Зевс — основание земли и звездного неба...
Зевс — корень моря, он — солнце и вместе луна.
Зевс — владыка, Зевс сам — всему первородец,
Единая есть Сила, единое Божество, всему великое Начало (9).

Но и этим апофеозом Зевса история богов не заканчивается. Громовержец вступает в союз с Преисподней и от ее царицы Персефоны (Коры) рождает сына — Диониса-Загрея (10). Появление этого божества не означает отказа от веры в единую Силу, пронизывающую космос. Дионис-Загрей для орфиков лишь как бы ипостась Зевса, он его мощь, его «одождяющая сила». Таким образом, Дионис есть Зевс, а Зевс — не кто иной, как Первородный.

Отсюда формула, столь разительно напоминающая изречения фиванских, халдейских и индийских жрецов: «И Зевс, и Аид, и Солнце, и Дионис — едины» (11).

Сочетав в себе традиции Элевсина, Дельф и дионисизма, орфики как бы собрали воедино разные уровни Вселенной и таким образом пришли к идее о едином пантеистическом божестве. В нем сходится многое из того, что знала старая мифология: оно и рогатый Вакх-Минотавр, и «Отец всего» — Небесный свод, и владыка Преисподней, и созидающая сила любви — Эрос. Вселенское Сверхсущество раскинуло свои крылья от одного полюса мироздания до другого. Но в его недрах не утихает борьба враждующих начал.

Следствием этой борьбы и явился на земле человек.

* * *

Учение о человеке — наиболее оригинальная часть орфической доктрины. Миф повествует, что однажды титаны ополчились против Диониса, который пытался ускользнуть от них, принимая различные облики. Когда он обернулся быком, враги настигли его, растерзали и пожрали. Нетронутым осталось лишь сердце — носитель Дионисовой сущности. Принятое в лоно Зевса, оно возродилось в новом Дионисе, а небесные громы спалили мятежников.

Из оставшегося пепла, в котором божеская природа была перемешана с титанической, возник человеческий род (12). Это означает, что человек искони был существом двойственным.

Здесь, несомненно, отразился опыт религии Диониса. В момент священного безумия человека подстерегало дремавшее в нем «титаново» начало. Именно оно приводило людей к озверению, и оно же безжалостно ввергало их в темницу тела. Трагическая дисгармония есть «многострадальных людей начало и первоисточник» (13). Блаженство человека — в крылатом парении духа, его несчастье — в подчиненности плоти.

Так в греческом сознании совершается переворот, и взгляд на природу человека приближается к индийским воззрениям. Если в гомеровские времена важнейшим считалось тело, а душу мыслили чем-то ущербным, нетвердым и слабым, то теперь именно она провозглашается высшим началом в людях, причастных Дионису (14).

А тело? «Сома — сема», тело — это гробница,— отвечали орфики. Душа подавлена им и влачит в его тесных границах жалкое существование. Даже и в смерти не освобождается она от тисков титановой природы. Эта низменная природа заставляет душу вновь возвращаться на землю, и нет конца страданиям духа — дионисовой искры.

Перед нами редчайшая среди мировых религий параллель индийской «сансаре». В орфическом метемпсихозе, учении о переселении душ, есть даже нечто сходное с концепцией Кармы (15). Говорили, что перевоплощениями людей руководит Дике, высшая Справедливость. Философ Эмпедокл, живший в V в. и испытавший на себе влияние орфизма, называл даже сроки, в течение которых душа несет то или иное наказание, странствуя из тела в тело. Сам о себе он писал:

Был уже некогда отроком я, был и девой когда-то,
Был и кустом, был и птицей, я рыбой морской бессловесной (16).

Таков «тяжкий горестный круг», о котором учили орфики. Он предопределен Судьбой, ибо без нее ничего не может совершиться в мире.

Но орфизм никогда не приобрел бы стольких приверженцев, если бы он ограничился лишь этой констатацией безысходного положения человека. В чаянии обрести спасительную пристань орфики обращались к Дионису. Пусть злая титаническая воля сковала человека, обрекла его тщетным борениям, но ведь люди причастны самому Вакху. Капли божественной крови тянутся к своему первоисточнику. Тоска души по высшей жизни — это голос божества в человеке.

При создании смертных Дионис оказался жертвой, но жертва эта будет полной, когда бог вырвет земнородных из «колеса бывания и Рока», из «круга Необходимости» и приведет их в светлый небесный мир.

Обращаясь к Дионису, орфики пели:

Смертные будут тебе заколать по весне гекатомбы,
Оргии править, моля разрешение древней обиды
Предков законопреступник; и, Сильный, их же восхощешь
Ты разрешить от трудов и от ярости вечного жала (17).

Здесь обнаруживается глубокая внутренняя противоречивость натуралистической теософии орфиков. Ведь Дионис как природный бог сам был подвластен Судьбе и Необходимости. Хотя гибель его от рук титанов была мнимая, но и воскресение его не являлось окончательным, ибо природа и Рок не выходят за пределы вечного возвращения.

Тем не менее, подобно прочим мифам о страждущем божестве, орфизм заключал в себе одно из великих прозрений дохристианского мира. Если в одном плане миф о смерти и воскресении бога есть проекция на религию природных циклов, то в более глубоком смысле он содержит смутную догадку о том, что мир, удалившийся от Бога, не оставлен Им на пути страдания, что Божество состраждет творению, снисходит к нему, чтобы принять его муки и вывести к истинной жизни.

* * *

Орфики учили, что человек сам должен идти навстречу Дионису-спасителю. Для этого они установили свои мистерии, участвуя в которых посвященные развивали в себе Дионисово начало. Как и в Элевсине, мистерии Орфея содержались в строжайшей тайне, и поэтому о них почти ничего не известно. Но и повседневная жизнь посвященных, которая была более открытой, отличалась особыми правилами.

Прежде всего от вступающего на путь посвящения требовалось блюсти заветы добра. Орфик обязан был вести неустанную войну с титанизмом в своем сердце. И мысли, и дела его должны были быть чистыми. Гимны прямо называют истинного орфика «добродетельным», или «святым» (18).

Орфею приписывали запрет употреблять в пищу животных (опять индийская черта!). Это считалось как бы внешним механическим заслоном против человеческой животности, «плоти». Разумеется, были отвергнуты и кровавые жертвы; на орфических алтарях курили миррой, шафраном и другими ароматами (19).

Для освобождения души из телесной тюрьмы и «цикла рождений» у орфиков рекомендовались особые принципы аскезы — так называемая «орфическая жизнь». Она основывалась на строгом разделении души и тела, причем все телесное и материальное считалось нечистым. Это тот радикальный спиритуализм, огромное воздействие которого на греческую философию старые историки недооценивали.

* * *

Таково в самых общих чертах было учение, появившееся в Греции в эпоху кризиса ее гражданской религии. Орфизм, казалось, был способен вытеснить старые культы и стать мировоззрением всей Эллады. Но этого не произошло. Первой причиной был синкретизм самой орфической теософии, которая впитала всевозможные мифы, культы и поверья. Это лишало ее цельности и способности противостоять традиционному язычеству. Второй причиной являлся общий характер религиозности греков. Даже критикуя своих богов, они не желали расставаться ни с одним из них, как с неотъемлемой частью национальной жизни. Следование одному культу не исключало другого, и поэтому орфизм, как и Элевсинские мистерии, не смог завоевать себе исключительного положения.

Правда, в последние десятилетия VI в., в правление Писистрата, орфизм стал чем-то вроде государственной религии Афин. Но с падением тирана и окончательным водворением демократии орфики утратили свое значение. Вскоре и сам орфизм стал вырождаться. Он исповедовался в маленьких замкнутых кружках, в которых воцарился дух суеверий и магической обрядности. Члены этих общин носили с собой всевозможные реликвии и предметы культа. Лишенное сколько-нибудь выдающихся учителей, пущенное на самотек, движение сходило на нет. Однако за пределами Греции нашелся человек, который не дал ему угаснуть окончательно и по-своему истолковал учение Орфея. Он развил содержащееся в нем понятие о Едином, которое в то время начинало глубоко волновать религиозную мысль Греции.

ПРИМЕЧАНИЯ

Глава пятая

ОРФИЧЕСКАЯ ТЕОСОФИЯ

1. Павсаний. Описание Эллады, IX, 30; Овидий. Метаморфозы, Х—XI; Диодор, I, 96. Суммарное изложение легенд об Орфее см.: Р. Grimal. Grеесе: Myth and Logic, р. 172.

2. С. Рейнак, например, считал Орфея «древним тотемистическим божеством Северной Греции» (см.: С.Рейнак. Орфей. Париж, 1910, с. 101). О сходстве Орфеева мифа с мифами первобытных народов см.: М. Еliadе. Images and Symbols. N. Y., 1961, р. 164—165.

3. См.: Ф. Зелинский. Древнегреческая религия. Пг., 1918, с. 110; Вяч. Иванов. Дионис и прадионисийство, с. 164. Первые упоминания об Орфее принадлежат уже авторам, жившим в VI в. до н. э., и это есть указание на то, что время его жизни не могло относиться к указанному столетию (см.: С. Глаголев. Греческая религия. Сергиев Посад, 1909, т. I, с. 220).

4. См.: Н. Новосадский. Орфические гимны. Варшава, 1900, с. 230. Основные издания первоисточников по орфизму: Е. Аbеl. Orphica, 1885; J. Наrrisоп. Рrolegomena to the Study of Greek Religion,1903; О. Кеrп. Оrphycorum Fragmenta. Berlin, 1922.

5. Геродот, II, 81; Диодор, IV, 4.

6. Еврипид. Вакханки, 275.

7. У орфиков существовало несколько вариантов космогонии и теогоний (см.: И.Корсунский. Судьбы идеи о Боге в истории религиозно-философского миросозерцания древней Греции. Харьков, 1890, с. 79), но они могут быть сведены к единому целому. См. их изложение: С. Глаголев. Греческая религия, с. 227; М. Нилссон. А History of Greek Religion, р. 215.

8. Гимны Орфея, VI. Переложение К. Бальмонта.

9. Цит. по пер. Н. Арсеньева «Пессимизм и мистика в древней Греции» («Путь», Париж, 1925, № 5, с. 78).

10. Диодор, III, 66.

11. Цит. по: С. Трубецкой. История древней философии, т. I, с. 52. Примечательно, что в раннехристианских сочинениях, приписываемых св. Иустину, «О единовластительстве» (2) и «Увещании к эллинам» (15) об Орфее говорится как о человеке, пришедшем к мысли о едином Боге (см.: И. Корсунский. Судьбы идеи о Боге..., с. 93).

12. Павсаний, VIII, 37; Orphycorum Fragmenta, 220.

13. Гимны Орфея, XXXVII, 4.

14. Ранние представления греков о душе и теле рассмотрены у С. Лурье («Разговор тела с духом» в греческой литературе.— Сб. «Древний мир», М., 1962, с. 587).

15. См. П. Милославский/ Древнее языческое учение о странствиях и переселениях душ. Казань, 1873, с. 166 cл.

16. Эмпедокл. О природе, 117. Пер А. Маковельского. О воззрениях Эмпедокла в целом см.: D. О. Вriеп. Еmpedoclе's Соsmiс Сircle. Cambridge, 1969.

17. Orphycorum Fragmenta, 208.

18. Нymn., IV, 30; XII, 10. Пер. Вяч. Иванова.

19. Нymn.,XXXI; Orphycorum Fragmenta, 270.

далее

[Википедия]

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9E...B8%D0%B7%D0%BC
Материал из Википедии — свободной энциклопедии

Орфи́зм — мистическое учение в Древней Греции и Фракии, связанное с именем мифического поэта и певца Орфея. Возникло ориентировочно в VI веке до н. э. — к этому времени относятся первые орфические гимны. По утверждению А. Ф. Лосева, орфизм "никак не моложе Гомера"[1]. Учение носило подчёркнуто эзотерический характер, что сближает его с пифагорейством и элевсинскими мистериями. По некоторому мнению, орфизм стал прообразом более поздних монотеистических религий, в частности, христианства, поскольку ознаменовал собой переход от многобожия к поклонению единому богу.

Орфики верили в воздаяние после смерти (также есть элементы метемпсихоза), бессмертие души («заточённой» в «темницу» тела), раздвоенность человеческой природы на доброе (естество Загрея-Диониса) и злое (естество растерзавших его титанов) начала. Джованни Реале и Д. Антисери выделяют следующее в ядро орфических верований:

а) В человеке временно пребывает божественное начало, некий демон (душа), оказавшийся в теле по причине изначального греха.
б) Этот демон не только предсуществует телу, но и не погибает вместе с телом. Он осуждён к реинкарнациям в последующих телах, и через серию рождений должен искупить изначальный грех.
в) «Орфическая жизнь» со своими путями и практиками есть жизнь уединённая и имеет целью положить конец циклу реинкарнаций и освободить душу от тела.
г) Для очистившегося (посвящённого в орфические мистерии) в ином мире обещана награда, для непосвящённых – наказание[2].

Первоначально орфизм воспринимался как сугубо низовой народный культ и осмеивался различными философскими школами, впоследствии его элементы использовались неоплатонизмом для создания собственной систематизированной космологии. Учение орфиков пришло в упадок ещё в античности, оставив после себя очень малое количество свидетельств.

Содержание

1 Примечания
2 Литература
2.1 Орфические тексты
2.1.1 Ранние тексты
2.1.2 Орфические гимны
2.1.3 Орфическая аргонавтика
2.1.4 Поэма о камнях
2.2 Исследования
3 Ссылки

Примечания

↑ А.Ф. Лосев. Теогония и Космогония : ОРФИКИ
↑ Учение орфиков, орфизм, орфические верования: Vikent.RU

Литература
Орфические тексты
Ранние тексты

Издание: Bernabé, Alberto. Poetae Epici Graeci. Pars II. Fasc. 1. Orphicorum et Orphicis similium testimonia et fragmenta. München & Leipzig: Saur, 2004. LXXXV, 394 p. ISBN 3-598-71707-5 (рецензия)
Издание «Дервенийского папируса»
Орфей. / Пер. А. В. Лебедева. // Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. М.: Наука, 1989. С. 36-65. (включая «Дервенийскую теогонию» на с. 46-47)

Орфические гимны

Орфические гимны. / Пер. О. В. Смыки. // Античные гимны. / Сост. и общ. ред. А. А. Тахо-Годи. (Серия «Университетская библиотека»). М.: Издательство МГУ. 1988. 368 стр. С. 177-267 и комм. А. А. Тахо-Годи на с. 328-347.
Книга Орфея. М.: Сфера, 2001. 240 стр.
Орфические гимны в англ. пер. Тейлора (1792)

Орфическая аргонавтика

Издания:

Orphica. Lipsiae, 1885.

Материалы:

Pompella, Giuseppe. Index in Orphei Argonautica. Hildesheim: Olms-Weidmann, 1979 (Alpha-Omega Reihe A, Band 39). 155 pp.
Fajen, Fritz & Manfred Wacht. Concordantiae Orphei Argonauticorum. Konkordanz zu den orphischen Argonautica (ed. F. Vian). Hildesheim: Olms, 2004 (Alpha-Omega A241). 320 pp.

Переводы:

Немецкий перевод Фосса (1806)
Ottino, E. Apollonio Rodio, Gli Argonauti. Poema Orfico. Prolegomena, traduzione e note. Torino: Paravia, 1874.
В серии «Collection Budé»: Vian, Francis. Les Argonautiques orphiques. Texte établi et traduit par F. Vian. Paris: Les Belles Lettres, 1987 (Collection des universités de France). 318 pp. 2e tirage 2002. ISBN 978-2-251-00389-4 (partly w. duplicate pagination). Reviews: L. Vecchio, PP 47, 1992, 153–7
Отрывки в русском переводе: Памятники поздней античной поэзии и прозы. / Отв. ред. М. Е. Грабарь-Пассек. М.: Наука, 1964. С. 85-92.

Поэма о камнях

Издание в серии «Collection Budé»: Lapidaire orphique. Kerygmes. Lapidaires d'Orphée. Socrate et Denys. Lapidaire nautique. Damigéron. Evax. Texte établi et traduit par J. Schamp et R. Halleux. 2e terage 2003. XXXIV, 486 p. 978-2-251-00357-3

Исследования

Веселовский И. Н. Астрономия орфиков // Вопросы истории естествознания и техники. — М., 1982. — № 2. — С. 120—124.
Новосадский Н. И. Орфические гимны. Варшава, 1900. 242 стр.
Житомирский С. В. Античная астрономия и орфизм. — М.: Янус-К, 2001.
Жмудь Л. Я. Орфический папирус из Дервени // Вестник древней истории. 1983. № 2.
Орфизм / А. В. Лебедев // Новая философская энциклопедия : в 4 т. / пред. науч.-ред. совета В. С. Стёпин. — 2-е изд., испр. и доп. — М. : Мысль, 2010.
Макаров И. А. Орфизм и греческое общество в VI—IV вв. до н. э. // Вестник древней истории. 1999. №.1.
Зайцев А. И. Орфики и древнейший греческий календарь // ΣYΣΣITIA. Памяти Ю. В. Андреева / Отв. ред. В. Ю. Зуев. — СПб., 2000. — С. 108-110.
Обидина Ю. С. Влияние орфических представлений о бессмертии души на философскую мысль античности // Философские науки, 2004. № 7.
Шичалин Ю. А. Статус науки в орфико-пифагорейских кругах // Философско-религиозные истоки науки. М., 1997. С.12-44.
Venzke, Helmut. Die orphischen Argonautika in ihrem Verhältnis zu Apollonios Rhodios. Berlin: Junker & Dünnhaupt, 1941. 112 pp.

Ссылки

Библиография орфических поэм
Античная астрономия и орфизм (недоступная ссылка)

[Новая философская энциклопедия]

ОРФИЗМ – древнегреческое религиозное движение, возникшее в 6 в. до н.э. в результате реформы культа Диониса: центральный ритуал дионисийских оргий – омофагия («поедание сырого мяса» растерзанной в вакхическом исступлении животной жертвы) – был переосмыслен как первородный грех титанов, растерзавших ребенка-Диониса и вкусивших его мяса. Искупить наследственный грех (лежащий на всем человечестве) мог только «чистый» – посвященный в мистерии и ведущий «орфический образ жизни», отличительной чертой которого для грека 5 в. до н.э. было вегетарианство. «Священное сказание» о грехе титанов требовало создания своей теокосмогонии, вера в бессмертие души и загробное воздаяние – разработанной эсхатологии, которые и были зафиксированы в гексаметрических поэмах. Учредителем очистительных обрядов и автором этих поэм создатели новой религии провозгласили мифического певца Орфея – героя сказания об аргонавтах (живших до Троянской войны): его учение было древнее и «ближе к богам», а следовательно, авторитетнее теологии Гомера и Гесиода. В современной литературе называют «орфиками» авторов «поэм Орфея» (Ономакрит – Афины, 2-я пол. 6 в. до н.э., и др.), а также всех, исповедовавших религию Орфея. Поэмы под именем Орфея создавались в течение 1000 лет, отражая различные стадии греческой религии и влияние различных философских школ.

От огромной орфической литературы до нас дошли только два поздних памятника: сборник 87 «Гимнов Орфея» (ок. 200 в Малой Азии), составитель которого находился под влиянием стоицизма, Филона Александрийского и Платона, и «Орфические аргонавтики» (5 в.). От остальных сочинений сохранились только фрагменты, из которых наибольшее философское значение имеют фрагменты теогоний. Из фрагментов т.н. «Рапсодической теогонии» реконструируется грандиозная картина эволюции мироздания из «Нестареющего Времени», представленная как смена шести поколений богов. «Нестареющее Время» рождает эфир (воздух) и бездонную «зияющую бездну» (хаос), окутанные первобытным мраком (Kern, fr. 66). В эфире или из него Хронос-Время «сотворил серебристое яйцо», из которого выходит специфически орфический бог-демиург Фанес («Сияющий») – 1-й царь богов; он творит небо и землю, а также «другую землю» – луну. Изложение истории Урана (3-й царь), Кроноса (4-й царь), Зевса (5-й царь) примыкает к «Теогонии» Гесиода. Зевс проглатывает Фанеса и тем самым вбирает в себя все мироздание и всех богов. При этом ставится проблема единого и многого: «Как мне сделать, чтобы все вещи были и едины, и раздельны?» (вопрос Зевса к Ночи, Kern, fr. 165). Следовавший затем величественный гимн к Зевсу-Вселенной как к началу, середине и концу всех вещей (Kern, fr. 168) был известен уже Платону. Титанов, растерзавших сына Зевса Диониса, Зевс испепелил молнией, а из праха создал 3-й, нынешний, род людей (1-й, золотой, – при Фанесе, 2-й, серебряный, – при Кроносе), в которых «злая титаническая природа» (Платон. Законы 701b) соединена с божественным дионисийским началом. Очень рано этот орфический дуализм «титанического» и «дионисийского» начал в человеке слился с пифагорейским дуализмом тела и души. Важным источником орфической эсхатологии считают поэму «Нисхождение Орфея в Аид» (Kern, fr. 293–296).

Тексты:

1. Orpheus Hymni, ed. Guil. Quandt. Berolini, 1955;

2. Les Argonautiques dʼOrphée, texte établi et trad. par G.Dottin. P., 1930;

3. Kern О. Orphicorum fragmenta. Berolini, 1963, 2nd ed. 1982;

4. Der Orphische Papyrus von Derveni (Derveni Papyrus). – «Zeitschrift für Papyrologie und Epigraphik» 47, 1982, appendix 1–12.

Литература:

1. Русяева А.С. Орфизм и культ Диониса в Ольвии. – «Вестник древней истории», 1978, № 1;

2. Guthrie W.К.С. Orpheus and Greek religion. N. Y., 1966;

3. Boehme R. Orpheus. Der Sänger und seine Zeit. Bern, 1970;

4. Graf F. Eleusis und die orfische Dichtung Athens in vorhellenischer Zeit. B. – N. Y., 1974;

5. West M.L. The orphic poems. Oxf., 1983;

6. Borgeaud Ph. (ed.). Orphisme et Orphée. Gen., 1991;

7. Pugliese Carratelli G. (ed.). Le lamine dʼoro ʻOrficheʼ. Mil,, 1993;

8. Riedweg C. (ed.). Jüdischhellenistische Imitation eines orphischen Hieros Logos. Tüb., 1993;

9. Brisson L. Orphée et lʼOrphisme dans lʼAntiquité Gréco-Romaine. Aldershot, 1995;

10. Most G.W., Laks A. (eds.). Studies on the Derveni Papyrus. Oxf., 1997.

А.В.Лебедев