http://www.chaskor.ru/article/geroj_...a_kadrom_17176
18.11.2011, 22:15
Ярослав Леонтьев пятница, 18 ноября 2011 года, 09.00
425 лет назад, 8 (18) ноября 1586 родился предтеча Минина и Пожарского, князь Михаил Скопин-Шуйский
Памятник Скопина-Шуйского в Калязине // Фото: Сергей Козлов
Почему князь Скопин-Шуйский, освободитель Москвы и монастыря Сергия Радонежского, оставался да и сейчас остаётся на обочине историографии, в положении исторического «маргинала»? Этот вопрос относится к разряду политического «пиара».
По случаю 300-летия со дня кончины Кузьмы Минина в мае 1916 года состоялось многолюдное торжественное заседание Нижегородской городской думы с участием Его Императорского Высочества великого князя Георгия Михайловича, «посвящённое памяти великого нижегородца». За столом президиума рядом с августейшим гостем заняли места губернатор Гирс, городской голова Сироткин, председатель губернской учёной архивной комиссии Садовский (отец писателя-символиста) и архиепископ Нижегородский и Арзамасский Иоаким. Среди ораторов и гостей были член Государственной думы, известный зоолог и общественный деятель М.М. Новиков (дважды — в 1917-м и 1919 годах — избиравшийся ректором Московского университета), представлявший Всероссийский союз городов, профессор-историк, член ЦК партии кадетов А.А. Кизеветтер (высланный в 1922 году вместе с Новиковым на том самом «философском» пароходе), самый главный специалист по истории Смутного времени, будущий академик С.Ф. Платонов.
В ночь с 19 на 20 октября авангардные части армии Скопина-Шуйского тихо подступили к Александровской слободе и стремительно напали на гарнизон сапежинцев, потопив до 100 противников в реке Серой. Давнее знакомство с местностью позволило Жеребцову быстро организовать разведку, и как только Сапега и полковник Зборовский выступили из-под Троицы в сторону Александровской слободы, заранее отобранные части во главе с воеводой, легко смяв караулы, прорвались в осаждённый монастырь. Отряд «спецназа» насчитывал 600 «мужей избранных» (вероятно, особо опытных стрельцов) и 300 ратников — ополченцев из разных городов.
Из славного рода Бяконта
Шла война, и поэтому в зале было много военных во главе с командующим войсками Московского военного округа генералом от артиллерии Мрозовским. После речи Садовского-отца хор певчих исполнил гимн Минину и Пожарскому, написанный Борисом Садовским и положенный на музыку Богодурова.
Так отмечалась дата смерти гражданина Минина, за сто лет до этого в 1818 году увековеченного вкупе с Пожарским творением скульптора И.П. Мартоса на Красной площади в Первопрестольной. 3 мая 2010 года отмечали 400-летие со дня кончины предтечи Минина и Пожарского князя Скопина-Шуйского... Конечно, гораздо скромнее.
Историки давно уже пришли к выводу о том, что победа Нижегородско-Ярославского ополчения наряду с другими факторами была обусловлена накопленным опытом, сложившимся из успехов и неудач Рязанского (Ляпуновского) ополчения и Северного ополчения Скопина-Шуйского. Если Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин были Маршалами Победы, этакими Жуковым и Рокоссовским Смутного времени, то общую победу ковали и погибшие герои, имена которых, к сожалению, остаются забытыми или, по крайней мере, ещё не укоренились должным образом в массовом сознании.
Не дожившие до победы в других отечественных войнах Ватутин и Черняховский, Багратион и братья Тучковы попали в учебники. Предшественникам и соратникам Минина и Пожарского повезло куда меньше. Но как не было бы Берлинской операции без Сталинградской битвы и победы под Москвой, так и победное Ополчение 1612 года могло бы вообще не состояться, не будь вдохновенного примера блестяще проведённой кампании 1609—1611 годов. Наверно, не случайно Калязинский лагерь Скопина-Шуйского современный историк Смуты И.О. Тюменцев уподобил Тарутинскому лагерю М.И. Кутузова. В обоих случаях происходила важная оперативная перегруппировка войск с одновременным восстановлением армии для дальнейшего стратегического наступления. Кстати, и прославленный фельдмаршал ведь не дожил до «Битвы народов» под Лейпцигом и взятия Парижа.
И ещё: редкий случай, но у историков вообще-то никогда не было разногласий в оценках личности юного полководца М.В. Скопина-Шуйского, не проигравшего ни одного сражения. Тем удивительней, что вплоть до недавнего времени память о нём почти никак не была увековечена. Чуть ли не единственным исключением на протяжении многих десятилетий была бронзовая фигура Скопина-Шуйского в соседстве с другими выдающимися людьми отечества (теми же Мининым и Пожарским, Иваном Сусаниным, Ермаком Тимофеевичем и т.д.) в скульптурной композиции памятника Тысячелетия России в Великом Новгороде работы Михаила Микешина. Но то был личный выбор скульптора, предпочитавшего поместить на своём творении посадницу-сепаратистку Марфу Борецкую, а не царя-душегуба Ивана Грозного, залившего Новгород реками крови.
При этом до сих пор ни в одном городе, за освобождение которого сражался князь Скопин-Шуйский, нет ни улиц, ни площадей, носящих его имя. Взять, например, Тверь, освобождённую в ходе яростной битвы в июле 1609 года от войск польского полковника Зборовского и отряда русских «воров» князя Шаховского, прежде сражавшегося в армии Болотникова. Зато в Заволжском районе Твери имеется как раз улица Болотникова. Не удивительно, что губернские власти и лично губернатор Зеленин проспали 400-летие сражения за Тверь, в то время как о герое-ополченце Скопине-Шуйском вспоминали низовые — районные и городские — администрации Тверской области (в Торопце, Калязине, Кашине).
Не менее обидно, что никак не отметили 400-летие освобождения подмосковного Дмитрова. Несмотря на напоминания о предстоящем юбилее в местной печати и ходатайства из Москвы к главе района Гаврилову. А ведь в этом городе на одном из столпов, окружающих воздвигнутую по случаю присвоения статуса воинской славы стелу, имеется барельефный лик князя Михаила с указанием этой даты. Стела была воздвигнута на почётном месте около администрации, но похоже дмитровские власти не торопятся прочесть на каменной «шпаргалке» то, что они сами определили в качестве одной из ключевых дат в истории своего города. Да что там Тверь и Дмитров, если до сих пор память освободителя Москвы, дважды спасавшего её от Болотникова и Тушинского вора и погребённого по требованию москвичей в Архангельском соборе Московского Кремля, вообще никак не увековечена в стольном граде.
Кто-то уже отмечал, что самыми популярными фольклорными героями XVII века были Скопин-Шуйский и Степан Разин. Таков (в отличие от власти) был глас народа, от которого не отставали и историки. Вслед за Н.М. Карамзиным, называвшим его «героем-юношей», «мужем великим» и «гением отечества», явные симпатии к освободителю Троице-Сергиевой лавры питали Н.И. Костомаров и С.М. Соловьёв. Последний из них писал: «Замутнившееся, расшатавшееся в своих основах общество русское страдало от отсутствия человека, к которому можно было бы привязаться, около которого можно было бы сосредоточиться. Таким человеком явился, наконец, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский».
Лев Гумилёв именовал его «национальным героем России, спасителем Москвы». Писатель и историк Вадим Каргалов неизменно включал отличный очерк о нём в несколько раз переиздававшуюся книгу «Московские воеводы XVI—XVII веков». Историк Владимир Волков метко назвал его «вице-царём». Однако несколько небольших работ очеркового характера за сто с лишним лет не идут ни в какое сравнение с томами, написанными о других русских полководцах!
Писатели князя Михаила тоже вниманием не избаловали. Драма Нестора Кукольника, сочинения малоизвестной писательницы пушкинской поры Олимпиады Шишкиной «Князь Скопин-Шуйский, или Россия в начале XVII столетия» и современного исторического романиста Сергея Мосияша «Скопин-Шуйский. Похищение престола» — вот до недавнего времени почти и всё. Эпизодически мелькает князь в романе Александра Соколова «И поднялся народ» (1966), трагедии раннего А.С. Хомякова «Димитрий Самозванец», драматических хрониках А.Н. Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» и «Тушино» (1867), в современных исторических романах Владислава Бахревского («Василий Иванович Шуйский, всея Руси самодержец») и Бориса Тумасова (исторический роман «Лжедмитрий II»). С немалым пиететом упоминали князя-героя в своих произведениях известный польско-русский исторический писатель Казимир Валишевский и писавший в СССР «в стол» прекрасный писатель-популяризатор, до революции редактор журнала «Историческая летопись» Владимир Лебедев, рукописи которого сейчас издаёт и распространяет издательство «Отчий дом».
Но удельный вес перечисленных произведений ни в коей мере не сравним с художественной литературой о других прославленных полководцах. В советское время Скопина-Шуйского помнили главным образом благодаря знаменитой парсуне, хранившейся в Третьяковской галерее и нет-нет, да и воспроизводившейся в школьных учебниках.
Почему же освободитель Москвы и монастыря Сергия Радонежского, одержавший убедительные победы над гетманом Сапегой и другими полководцами Лжедмитрия II, оставался на обочине историографии? Несколько лет тому назад я уже писал в журнале «Родина», что вопрос о том, как и почему князь и его соратники по освободительному походу 1609—1610 годов (шурин Скопина-Шуйского стольник Семён Головин, героический смоленский воевода князь Яков Барятинский, посланный Скопиным-Шуйским через Вологду на спасение Ярославля Никита Вышеславцев-Буслаев, воевода сибирских стрельцов и, по сути дела, всего Северного ополчения при взятии Костромы и Ипатьевского монастыря Давыд Жеребцов) оказались в положении исторических «маргиналов», — относится к разряду политического «пиара». К разряду вопросов, почему, например, Героем Советского Союза стал именно Александр Матросов, а не другие солдаты, ложившиеся на амбразуру. Или почему в икону была превращена Зоя Космодемьянская, а не многие другие казнённые партизаны и партизанки…
Попробую детальней разобраться с историей забвения и не частыми попытками исторической реабилитации князя-героя. И думаю, что не ошибусь, если увяжу дважды возникавшее забвение Скопина-Шуйского со становлением Дома Романовых и сталинской историографии.
В среде «тушинской знати», переметнувшейся из осаждённой Москвы в лагерь второго Самозванца (Тушинского вора), как отмечал лучший знаток Смутного времени начала прошлого века С.Ф. Платонов, «первое место принадлежало Филарету Романову». Отец Михаила Романова (в миру Фёдор Никитич) не только был признан патриархом Лжедмитрием II, но и сам признал «царика» (как презрительно именовали его между собой «подданные»). Тем самым Филарет поспособствовал не только политическому, но и духовному двоевластию.
Бытует легенда, что доставленного из Ростова в Тушино Филарета принудили к патриаршеству. Это, по-видимому, не так. Он был «наречён» патриархом при воцарении Василия Шуйского, но через несколько дней низложен в митрополиты и отправлен в Ростов. С октября 1608 года Филарет находился в Тушине, возглавив отпавшее от патриарха Гермогена и пошедшее в услужение тушинскому режиму духовенство. Альтернативой подобному коллаборационизму был поступок тверского архиепископа Феоктиста, не пожелавшему присягать Лжедмитрию II и попытавшегося скрыться из Тушина, настигнутого и зарубленного «ворами». «Нет сомнения, что в подлинность этого царя Филарет не верил, — продолжает Платонов, — но и служить Шуйскому он не хотел. Он не последовал за Вором, когда тот из Тушина бежал в Калугу; но он не поехал и в Москву, когда мог бы это сделать, при распадении Тушина. Как сам Филарет, так и тушинская знать, которая вокруг него группировалась, предпочли вступить в сношения с королём Сигизмундом».
Патриарху Самозванца не удалось принести немедленную присягу королевичу Владиславу, поскольку по дороге в Смоленск в мае 1610 года он был взят под стражу посланными Шуйским на перехват и привезён в столицу. По мнению Платонова, в Москве Филарет имел «много способов распространить известие о договоре» с королём, подписанного «тушинцами» Михаилом Салтыковым, князьями Хворостининым и Масальским в королевском лагере под осаждённым Смоленском 4 февраля того же года.
Неблаговидная роль Филарета в Смутное время. Сохранение в правящей элите Московского государства позавчерашних «тушинцев» и вчерашних участников ненавистной Минину и Пожарскому Семибоярщины в царствование Михаила Фёдоровича. И то, и другое вкупе не могло способствовать возведению на официальный пьедестал разгромившего сторонников Лжедмитрия II Скопина-Шуйского. Если проводить аналогии с недавним прошлым, то, как всё это похоже на примирение сторон, стрелявших друг в друга и готовых вешать противников на фонарных столбах после думской амнистии участников событий 1991—1993 годов и возвращению во власть некоторых, казалось бы, непримиримых оппозиционеров… Ну а после возвращения из Речи Посполитой Филарета в 1619 году, нового возведения в патриархи и совмещения им высшего духовного сана с титулом великого государя лишнее напоминание о лаврах главного полководца Василия Шуйского выглядело бы непочтением к отцу и соправителю царя Михаила.
Реабилитация героя борьбы с «тушинцами», начатая Карамзиным и Хомяковым, продолженная драматическим произведением Нестора Кукольника «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский» и романом Олимпиады Шишкиной, вернула ему достойное место в историографии. Любимец Николая I Кукольник (император лично правил сценический вариант его предыдущей драмы «Рука Всевышнего отечество спасла»), поэт и драматург Павел Ободовский и романист Михаил Загоскин придали Скопину-Шуйскому ореол не только народного, но и официального героя.
Пройдёт без малого полсотни лет, и волгари увидят красавец-пароход «Скопин-Шуйский», построенный обществом «Самолёт». На нём в 1908 году совершат путешествие от Твери до Нижнего великий князь Константин Константинович (президент Академии наук и поэт «К.Р.») с детьми и сестрой — королевой Эллинов Ольгой Константиновной. А Николай II запишет 1 февраля 1913 года в преддверии 300-летия Дома Романовых (дни празднования которого происходили 21—22 февраля) в дневнике: «После обеда начал читать вслух «Кн. Скопин-Шуйский». О каком именно произведении идёт речь, не до конца ясно. С одной стороны, это могла быть драма Нестора Кукольника. (Что, казалось бы, резонней предположить, учитывая чтение «вслух»). Но, возможно, и другое предположение: что в руках у императора была книга писательницы пушкинской поры Олимпиады Петровны Шишкиной (1791—1854), фрейлины его прабабушки. Книга называлась «Князь Скопин-Шуйский, или Россия в начале XVII столетия». Будучи ранее фрейлиной Екатерины Павловны, Шишкина жила при ней в Твери и принимала участие в беседах великой княгини с Николаем Карамзиным. Первое издание книги вышло в Санкт-Петербурге в 1835 году, поэтому не исключено, что Николай II читал именно её. Новое издание сочинения Шишкиной «Князь Скопин-Шуйский...» в четырёх частях вышло в Петрограде (то есть уже после начала Первой мировой войны) в 1914 году в Государственной типографии. Экземпляр книги, хранящийся в Российской государственной библиотеке, по которому мне пришлось знакомиться с этим произведением, уникален. В книге имеется экслибрис с вензелем Николая II и текстом: «Собственная Его Величества библиотека: Зимний дворец». Учитывая это обстоятельство вдобавок с изданием в Государственной типографии, возникает закономерный вопрос: а не с подачи ли государя императора увидело свет новое издание «сочинения» Олимпиады Шишкиной?
Надо отметить большую историческую достоверность произведения сочинительницы и её обращение к различным источникам. Например, в главе о сражении под стенами Троицкого Калязина монастыря она использовала «Житие преподобного Макария Калязинского». Но «женский роман» не был бы таковым, если бы в нём отсутствовали роковая страсть и любовные интриги… Поэтому наряду с общеизвестными достоверными историческими лицами в книге появляется интрига в лице несостоявшейся супруги Скопина-Шуйского, посватанной ему Лжедмитрием I. Октавия Зборовская, дочь пана Ратомского, выйдя замуж за одного из главных сподвижников Лжедмитрия II полковника Александра Зборовского, продолжает испытывать сложные чувства по отношению к князю Михаилу — от мстительного желания увидеть его униженным поражением до всё ещё сильной влюблённости.
Спустя два года на заседании памяти Минина в Нижнем о Скопине-Шуйском тоже не забыли. Городской голова Д.В. Сироткин выразился о нём так: «Лучшие из бояр, верившие в будущее России Скопин-Шуйский и Ляпунов, были своими же собратьями изведены: первый отравлен, второй убит»1. Казалось, вот-вот и появятся памятники герою, а кадетским корпусам и армейским частям будут присваивать его имя… Но вышло иначе: сразу в нескольких городах, включая Москву, появились улицы разбитого им Болотникова (а в не имевшим никакого отношения к легендарному мятежнику Краснодаре аж две — улица и переулок). Появилась и первая «Повесть о Болотникове» Георгия Шторма (1930), известность которой принесла обронённая Сталиным фраза «хорошая книга».
В сталинском национал-коммунизме причудливым образом соединялись бунтарь Чапаев и охранитель Суворов, но в нём не нашлось места для Скопина-Шуйского. В беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом вождь как-то произнёс: «Мы, большевики, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачёв…» Этого оказалось достаточным для того, чтобы на имя князя было наложено негласное табу. А когда известному историку И.И. Смирнову за монографию «Восстание Болотникова» была присуждена Сталинская премия за 1949 год, истинный победитель в «Крестьянской войне» (как теперь надлежало характеризовать Смутное время) был записан в реакционеры. Не удивительно, что в яркой и, безусловно, талантливой книге Натальи Кончаловской «Наша древняя столица», написанной к 800-летию столицы, не нашлось ни строчки для четвероюродного племянника Василия Шуйского, тогда как «крестьянскому революционеру» Болотникову была отведена целая глава. Да и предвоенный фильм «Минин и Пожарский», с созданием Варшавского блока, правда, потерявший свою остроту, даже при всей нелюбви Сталина к полякам, почти исчез из кинопроката. И те несколько с симпатией к Скопину-Шуйскому слов, сказанных сценаристом Виктором Шкловским, вскоре напрочь были забыты… Наступило второе забвение князя.
Вторая реабилитация, хотя и очень не спешно, происходит на наших глазах. Порукой тому, что князь-герой теперь не будет забыт неблагодарными потомками, появление двух памятников Скопину-Шуйскому. Первый из них работы скульптора Владимира Суровцева был открыт в октябре 2007 года напротив западной монастырской стены в древнем Борисоглебском под Ростовом Великим. Второй, автором которого является известный тверской скульптор-священник Евгений Антонов, был торжественно отрыт в 400-летнюю годовщину самого значительного сражения Скопина-Шуйского в Калязине.
Возвращаясь к вопросу о том, как отмечаются юбилеи его подвигов, нельзя пройти мимо парадоксального факта. В апреле в городе-спутнике Иванова Кохме (некогда родовой вотчине отца Скопина-Шуйского, кстати, тоже героя из героев — он оборонял Псков от легендарного Стефана Батория) прошла Всероссийская научная конференция «Смутное время: итоги и уроки», приуроченная к 400-летию освобождения Москвы (именно так!) войсками Скопина-Шуйского. В работе конференции приняли участие историки из РАН и МГУ, Рязани, Ярославля, Владимира, Волгограда и т.д. Была произведена закладка ещё одного памятника князю Михаилу (спасибо главе Кохмы Андрею Мельникову и организатору чтений — члену Общественной палаты Ивановской области, историку Андрею Кабанову!).
Вот, пожалуй, и вся память, если не считать ещё полученного благословления патриарха Кирилла на проведение панихиды в Архангельском соборе. Но речь-то, напомню, идёт о национальном герое, погребённом в усыпальнице царей и великих князей. В Кракове, таким образом, если проводить аналогию, были упокоены Юзеф Пилсудский и Лех Качиньский.
Прав был В.О. Ключевский, утверждая, что Самозванец «был только испечён в польской печке, а заквашен в Москве». (Многие историки намекали или прямо заявляли, что не просто в абстрактно русской, а в конкретно «романовской» квашне). Начавшись с пролога в Угличе, Смутное время фактически завершилось казнью другого несчастного ребёнка, повешенного на Серпуховских вратах в Москве в июле 1614 года. Имя его сейчас мало кто вспомнит, но прозвище Тушинского ворёнка, сына Марины Мнишек от не установленного точно отца, ревнителям российской старины ведомо. Бывшие тушинские казаки поначалу даже было выставили кандидатуру Иоанна Дмитриевича на Земском соборе, но затем передумали, и в итоге в марте 1613 года участники собора объявили находившемуся в костромском Ипатьевском монастыре Михаилу Фёдоровичу об избрании на царство.
Трёхсотлетний цикл династии Романовых завершился, как известно, казнью сразу нескольких царских детей в доме екатеринбургского купца Ипатьева. И это вовсе не игра слов, а какой-то глубоко зашифрованный и, если угодно, метаисторический смысл, к постижению которого в стихотворении «Дмитрий император», кажется, наиболее приблизился Максимилиан Волошин: «И опять приду чрез триста лет…» Но в истории, как всегда, много разных циклов. История загадочной смерти Скопина-Шуйского (как полагают, отравленного дочерью Малюты Скуратова Екатериной Шуйской) чем-то напоминает не менее таинственную смерть другого Михаила — популярного полководца Скобелева. И «Белый генерал», и «боярин и ближний приятель» царя всея Руси (как официально именовался юный полководец) имели слишком много явных противников и тайных завистников. Оба могли двинуть историю России по иному пути, но произошло то, что произошло.
_____________
1 Торжественное заседание Нижегородской городской думы и учёной архивной комиссии, посвящённое памяти великого нижегородца Козьмы Минина по случаю 300-летия со дня кончины. 8 мая 1916 года. Нижний Новгород, 1917. С. 5.
393
*389. Князь Скопин-Шуйский. Герой, оставшийся за кадром
Линейный вид
