http://www.istpravda.ru/research/14727/
23 октября 2002 года чеченские боевики захватили Театральный центр на Дубровке, где зрители смотрели мюзикл «Норд-Ост». Через трое суток состоялся штурм: всех терористов убили, вместе с ними от действия нервно-паралитического газа погибли и 130 человек заложников. "Историческая правда" публикует свидетельства выживших в теракте.
Рисунок бывшей заложницы Елены Кадушной
Рассказывает заложница И. Хиаррелл:
Действие во втором акте «Норд-Оста» начиналось с чествования Сани Григорьева: сам Чкалов его заметил и сейчас будет здесь. Поэтому, когда на сцене появился невысокий человек в черной шапочке, с автоматом и крикнул другим актерам: «Пошли отсюда!» — никто еще не удивился. Мало ли как современные постановщики прочитывают «Двух капитанов», может, это охрана у героя такая, вот сейчас придет Чкалов, и все встанет на свои места. Только когда человек пальнул из автомата очередью в потолок, стало понятно — эта ситуация придумана совсем другим режиссером. В зале появились и другие люди в черном. Внесли, как показалось, огромную железную «чушку», фугас…. Никого убивать террористы не торопились. Объявили свои требования, «потренировали» — пару раз заставили лечь на пол, под кресла. Изъяли фотоаппараты. Занялись «процедурой» выявления иностранцев. Зачем — чтобы освободить или расстрелять? Несколько женщин так и не признались… Одна израильтянка каким-то образом разрезала ковролан и спрятала документы туда…
* * *
Рассказывает заложник А. Сталь:
В первые же минуты боевики отпустили всех кавказцев, сказав — «Вы нам братья, мы с вами не воюем». Причем это касалось даже православных грузин. Выпускали по документам, а тех, у кого их не было, «по лицу». Всего — человек тридцать. Несколько кавказцев осталось, так как они пришли вместе с русскими и не хотели их оставлять. Но таких было очень мало. Других иностранцев отсадили в партер, правда они и так почти все там сидели. Украинцев и белорусов, а также таджиков (которых все равно в зале не было) это не касалось. Правда, один украинец стал доказывать, что он иностранец, попросил у боевика сотовый, долго дозванивался до своего посольства, но так ничего и не добился.
Чуть позже на балкон пересадили детей — в основном — артистов мюзикла. На первый ряд бельэтажа посадили школьников — класс седьмой — восьмой. Очень запомнилась их учительница, долго спорившая с боевиками, настаивавшая на том, чтобы класс не рассаживали, а её оставили с детьми. Она держалась очень храбро.
[оцепление.jpg]
* * *
Рассказывает заложница Галина Можегова:
У меня был шок. Я думала, что у меня сердце вырвется из груди. Ноги отнялись. Хорошо, что я сидела между своими подругами, они меня поддержали. Женщина сзади дала мне таблетку — видимо, сильное успокоительное. Только минут через 10 я пришла в себя. И все равно не верила в происходящее… Террористы расстреляли девушку, которая зашла в зал и вела себя несколько вызывающе. На следующие сутки мы увидели через дверь в коридоре эту убитую девочку. Вот тогда, наверное, ко мне и пришло осознание, что это все серьезно…
Бараева я сначала путала — там еще один ходил без маски. Потом стала различать. Он такие занудные успокоительные речи говорил, но чуть что — от него тут же сыпались угрозы в наш адрес: расстреляем, перережем. Боевики говорили, что если одного из них убьют, десять заложников сразу расстреляют. Потом говорят, что расстреливать не будут, а первым десятерым отрежут головы и бросят на площадь — «вашему правительству»… Ужасно жутко было.
В зале было много молодоженов. Удивительно, какую заботу они проявляли, сколько было у них нежности друг к другу. Помогали все и всем — и пожилые, и совсем подростки. В этом горе, страхе, отчаянии я ощущала какое-то удивительное единение.
[бомба.jpg]
* * *
Рассказывает заложница С. Губарева:
Бараев после того, как сделал объявление о захвате, прошел около нашего края (конец ряда) и сел примерно в 19 ряду за нами, и те, кто сидел недалеко, имели возможность с ним говорить. Естественно, первый вопрос: почему нас? Он говорил, что война в Чечне длится уже много лет, каждый день там гибнут люди, что их требования — остановить войну в Чечне. Люди стали говорить, что они сочувствуют чеченцам, что тоже против войны, на это Бараев ответил: «Но вы же не выходите на митинги с требованием остановить войну! Вы ходите в театры здесь, а нас там убивают.» Женщины стали спрашивать: «А почему нас, слабых? Почему бы вам не захватить Думу?» На это Бараев сказал, что Дума себя хорошо охраняет, но они согласны поменять на каждого депутата десять заложников, если кто-нибудь изъявит желание. Через какое-то время после этого разговора женщина в партере поднялась и говорит: «Наше правительство не торопится нас спасать, мы должны делать это сами. Давайте звонить своим родственникам, знакомым. Пусть они выходят на Красную площадь на митинг с требованием остановить войну в Чечне!» Бараев ответил на это: «Звоните, если хотите» и велел своим подчиненным раздать мобильные телефоны.
[бараев.jpg]
Главарь террористов Мовсар Бараев записывает телеобращение.
* * *
Рассказывает драматург Марк Розовский, папа заложницы Александры Розовской:
…В пять утра раздался звонок… Трубку схватила Таня. Звонок был оттуда:
— Таня, это Саша. Ты, наверное, знаешь, что мы в заложниках. Передай папе, чтобы он собрал друзей и знакомых сегодня утром на Красной площади на митинг против войны в Чечне, иначе нас перебьют. А если митинг будет, нас после 2-х часов отпустят… может быть… Нас — это детей из “Норд-Оста”.
И гудки. Таня не успела ни о чем спросить. Но было ясно — по тону девочки, по скороговорке, — Саша говорит по их указке, не своим голосом и не своими словами… Представился автомат над головой моей дочки…
Впоследствии Саша расскажет:
— Все дети были на балконе. Спали на полу, между креслами… Со свободных кресел сняли сиденья, — они служили нам подушками… И вот мы спим, вдруг выстрел… Это он нас так разбудил сразу всех…
— Кто “он”?
— Ну, один… У них один такой красивый был… На Рикки Мартина похож.
— На кого??!
— На Рикки Мартина… Певец такой есть, папа, Рикки Мартин!..
— И зачем он вас разбудил посреди ночи?
— Там еще… тетя была. Их.
Я заметил: Саша после освобождения не называла “их” террористами, как мы. “Один”, “тетя”… Нет, это не “стокгольмский синдром”… Это чисто детское избегание “недетских” слов, интуитивное отторжение от политики, от жути жизни.
— И что эта “тетя”?
— Она сказала: вы сейчас должны позвонить домой и сказать то, что я вам сейчас скажу. И раздала несколько мобильников.
…“Ты, наверное, знаешь, что мы в заложниках” прозвучало совершенно неестественно, а вот “иначе нас перебьют” — слишком убедительно.
Что я должен был сделать? Не идти на митинг?.. Пренебречь ночным звонком оттуда, лечь спать и дожидаться, когда “профи” всех освободят, а “переговорщики” до чего-нибудь допереговорятся?..
Еле дождавшись утра, я бросился на Красную площадь. Я летел туда по зову дочери, находившейся на балконе, под которым была взрывчатка, и мне было глубоко наплевать, санкционирован этот митинг или не санкционирован. Мне казалось: раз есть хотя бы один шанс помочь детям, надо использовать этот шанс. “Главное — спасти заложников”? Так давайте спасать не словами, а делом! Митинг — так митинг. Да хоть бы что — лишь бы что-то. Тут любое действие — в помощь “главному”.
Поэтому я очень удивился, увидев “ментов”, перегородивших проход на Красную площадь со стороны Васильевского спуска.
— Будет санкция — пропустим. Не будет — останетесь здесь.
Вместе со мной у подножия Василия Блаженного оказались верные друзья и коллеги — Саша Гельман, Юра Ряшенцев, Миша Козаков, Володя Долинский, множество знакомых и незнакомых продолжали стекаться сюда, но было видно — народу недостаточно, чтобы акция выглядела весомой.
Масса журналистов, несколько телевизионных камер… Все крайне возбуждены…
Через живой эфир “Эха Москвы” я позвал москвичей прийти на этот митинг.
— Сейчас… сейчас прибудет автобус с Дубровки — там родственники заложников…
— В настоящий момент Ястржембский решает с московскими властями вопрос о санкционировании митинга. Подождите начинать. Минут через 15 будет известно решение.
Ждем. Хотя чего ждать-то… Народу уже собралось достаточно. Кто-то из молодых людей расстелил на асфальте ватманы, на которых оказались начертаны фломастерами импровизированные лозунги.
Наконец новость:
— Ястржембский сказал: для того чтобы получить официальную санкцию на митинг, необходимо собрать не меньше тысячи человек.
Кому сказал? И сказал ли именно так — за это не ручаюсь, но выяснять нет времени.
Плакаты подняты. Начинаю говорить первым:
— Проклятие войне!.. Проклятие террору!.. Не хочу, чтобы моя дочь умерла в 14 лет!..
[Митинг.jpg]
* * *
Рассказывает заложник Георгий Васильев, один из авторов и продюсеров мюзикла «Норд-Ост»:
Я был единственным человеком в зале, у которого была возможность с ними говорить. По той причине, что они во мне постоянно нуждались. Я пытался все время расширять сферу влияния. И уже следующий эпизод показал, что из них можно было вытягивать какие-то уступки. Начали дымится и гореть светофильтры. Световой компьютер завис в режиме ожидания, а фильтры не рассчитаны на такое долгое воздействие мощных ламп. Пошел запах горелого, люди перепугались. Террористы сначала храбрились, но я им описал, как это страшно, когда горит театр, и что они даже не успеют выдвинуть свои политические требования и погибнут бессмысленно вместе со всеми за несколько минут. Под таким прессингом удалось выбить из них рации, у меня появилась связь с нашими людьми внутри театра, я даже смог на некоторое время связаться с людьми, находившимися вне здания.
Авторы мюзикла "Норд-Ост" Георгий Васильев и Алексей Иващенко.
Был и другой момент, когда в зале начался пожар. Ведь самая большая проблема — туалеты. Террористов было слишком мало, чтобы они могли контролировать все входы и выходы из здания. Поэтому они старались держаться или внутри зала или как можно ближе к нему. В зале у них были орудия влияния: была мощная бомба посреди партера, которую они собирались взорвать в случае чего. В сущности, эта бомба была их единственной серьезной защитой. Они мало знали о здании: ни всех выходов из него, ни устройства подвалов, потолков, колосников, галерей. Поэтому они старались всех удерживать внутри зала. Человек 200–250 на балконе и человек 600 в партере. И если участь людей на балконе была легче — там поблизости были туалеты, то из партера они категорически никого не выпускали. Я очень быстро обнаружил, что сами террористы используют под туалеты служебные помещения. Было ясно, что для людей в партере эта проблема скоро станет неразрешимой. Я предложил использовать для этих целей внутренние служебные лестницы, но террористы опять-таки отказались, сослались на нехватку людей и невозможность все это контролировать: выходы на лестницы были слишком далеко от зала. И они стали настаивать, чтобы в качестве туалетов использовать оркестровую яму.
Дальнейшее вы можете себе представить. Через несколько часов там творилось что-то несусветное. Это были невероятные моральные и физические мучения. Потому что террористы и в яму пускали не всех и не всегда. Разворачивались душераздирающие сцены, когда сидела девочка и умоляющим взглядом смотрела на эту вонючую яму, потом косилась на чеченку, которая была неумолима: «Сиди, терпи, я же сижу!». А девочка умоляла: я двое суток не была в туалете, пустите меня… Все это было пыткой. Яма очень быстро превратилась в страшную клоаку, где кровь смешивалась с фекалиями. Не дай бог кому это пережить. И вот на второй день там загорелось. Дело в том, что мы не могли полностью выключить свет в яме — там было бы темно. И в качестве подсветки использовали лампы на оркестровых пультах. Удлинитель одного из пультов закоротило. Огонь перекинулся на провода, с проводов на листы нотной партитуры, начался пожар. Слава богу, там был наш золотой человек начальник осветительного цеха Саша Федякин, он притащил огнетушитель и обесточил яму, огонь удалось потушить. Таких ситуаций было довольно много.
…Я все время был в каком-то деле, в какой-то борьбе бесконечной, в какой-то многоходовой шахматной игре, которая лично мне очень помогла — я оказался как бы в привилегированном положении. Тяжелее было другим — они были фактически прикованы к креслам, им запрещалось вставать, звонить по сотовым, поворачивать голову, даже разговаривать,— им было, конечно, гораздо труднее. И физически и психически.
Я постоянно пробовал степень возможного влияния: можно ли сделать еще шажок, еще шажок… Они меня дергали буквально каждые сорок минут, у них все время возникали проблемы. В какой-то момент они захотели узнать, что там, за большой дверью на сцене. Это был вход в так называемый холодный карман. Они потребовали, чтобы я залез по стремянке к одной из вентиляционных решеток и показал, что там есть. А потом я обнаружил, что они играют в футбол нашим знаменитым арбузом: вы помните, в спектакле с ним ходит узбек. Я у них этот арбуз выхватил: «Вы что, это реквизит!». И положил арбуз в сторонке. Тут они ощетинились: «Ты кто такой, чтоб нам приказывать?!». Так шаг за шагом пробовал, где можно надавить, о чем-то попросить, как-то установить контакт, чтобы выбить хоть какие-нибудь уступки людям, сидящим в зале.
Были совершенно удивительные моменты самопожертвования. Рядом со мной сидели двое наших музыкантов из оркестра — жена Саша и муж Женя. У него украинский паспорт, у нее российский. Украинцев считали иностранцами и обещали отпустить. И Саша все время выталкивала мужа, чтобы он отдал свой паспорт, и все пыталась выкрикнуть: он иностранец! А он не двигался: молчи, я без тебя никуда не пойду. Я вспоминаю эту драму, которая разворачивалась рядышком со мной, с ужасом, потому что Женя в конечном итоге погиб…
[портреты погибших.jpg]
* * *
Рассказывает заложник Егор Легезе:
В какой-то момент стало понятно, что будут убивать. Боевик один схватил такого полного солидного мужчину, стал его за галстук таскать. Бумажник отнял, деньги разбросал в зал, а галстук отрезал. А Бараев сказал: «Будем расстреливать самых сочных в первую очередь...» Потом на моих глазах мужчина вскочил, побежал — не выдержали нервы, видать,— и тут по нему палить стали. Женщина-боевик рядом со мной из пистолета — шарах, шарах! Стреляют они плохо, промазали, только других заложников повалили: мужчине прямо в глаз попали, крови столько! Женщине — в грудь. А беглец невредимым ушел, да только недалеко: поймали его, вывели в фойе. И оттуда четыре выстрела раздались.
[На штурм.jpg]
* * *
Рассказывает заложник Владислав Пономарев:
Нервы не выдерживали не только у нас, но и у террористов. В последние часы они стали особенно жестокими. Когда за несколько часов до штурма мужчина с задних рядов вдруг резко вскочил и побежал в сторону террористов с бутылкой в руке, автоматная очередь прошила ряды заложников… Пули попали в мужчину и женщину, которые сидели сзади нас, и они залились кровью. Нам сначала не разрешали подойти к ним, но потом позволили их перевязать. Мужчине — я запомнил его имя — Петр Захаров — пуля попала в область глаза. А женщине — ее звали Наталья — в живот. Рядом с ней сидели муж и сын. Было ужасно видеть, как страдала Наталья и ее родные. Около часа мы держали раненых на руках. Примерно в 2 часа ночи нам разрешили позвонить «на волю» и сообщить о том, что нескольким заложникам нужна срочная медпомощь. Бандиты не разрешили нам донести раненых до выхода из ДК. Под дулами автомата мы вынесли их в вестибюль и передали прибывшим медикам.По-моему, они были из Красного Креста… А сами вернулись на свои места.
[погибшие.jpg]
* * *
Рассказывает заложник Олег Кленин, помощник режиссера:
В первый день было ясно: кто в зале иностранцы, а кто русские. Что делает иностранец, когда слышит выстрел? Иностранцев как ветром сдувало – они все сразу под сидение, и их не видно. А русский стоит и смотрит по сторонам: «Стреляют что ли?» Но ко второму дню выдрессировались и русские тоже, и уже не отличить было. Все мухой прятались под сидениями. Правда, места мало было, и вытянуться в полный рост не получалось, приходилось лежать на одном боку, потому что тут уже задняя часть другого человека, там уже голова того, кто от тебя слева сидел. Ложишься и думаешь, какую часть тела тебе не очень жалко наружу выставлять. И я лежал в этом состоянии, у меня нос в локте был, потому что газ мы этот видели и ощущали его. Его видно было. Я услышал мат и после этого я слышу, как кто-то говорит: «А чего здесь солдаты-то делают?» И на нас. Думаю: «Все, это точно наши». И я поднимаюсь… Я в сознании, но меня как-то вело. Я поднимаюсь. Они на меня смотрят — я в форме. Я сразу: «Я актер. В спектакле». Мне показывают какого-то парня в сером костюме, его так встряхивают и мне говорят: «Это боевик?» Я пытаюсь сфокусировать глаза и говорю: «Нет». И там кого-то еще спрашивают: «Это боевик?». Там говорят: «Нет». Ну и все. Его тогда тоже бережно взяли и повели. Вот судьба у мужика была у нас в руках, а то кто-нибудь сказал бы: «Да». Что бы было?
[врачи.jpg]
* * *
Рассказывает заложница Елена Зиновьева:
Когда бандиты взялись за взрыватели и сказали, что нажать на кнопку не составляет никаких проблем и они ждут только звонка Басаева, я поняла, что надо бежать. До этого, когда я ходила в туалет, я проверяла, какие окна открываются, а какие нет. В тот момент, когда бандиты держали руки на спусковых кнопках, а в зале женщины и девушки падали в обморок, я стала настойчиво проситься в туалет, и нам разрешили идти. Нас проводили до двери и проследили за тем, куда мы идем. Около туалета постоянно сидел боевик. Когда мы зашли туда, мы увидели, что в туалете кроме нас женщина с ребенком. Мы попросили ее прикрыть дверь, чтобы не было видно, что мы делаем. Сразу после этого я открыла окно — о том, что оно открывается, я узнала в одной из своих разведок. Подходя к окну, заметила под ним козырек второго этажа, так что с третьего этажа выпрыгнуть было достаточно просто. Я прыгнула первой, потому что была в ботинках. Света прыгала за мной, она прыгала босиком, потому что на ней были каблуки. Когда я спрыгнула, я осмотрелась, и мне стало понятно, что надо как можно скорее прятаться за угол. Благо это позволял сделать козырек, который шел по периметру стены и заканчивался за углом. Из окна в любой момент могли раздаться выстрелы. Я забежала за угол и знаками стала показывать Свете, что ей надо бежать ко мне. Света мне сказала, что она не может подняться. Я рванула к ней, схватила ее в охапку и затащила за угол. После этого я прыгнула на землю. Света смогла только свеситься с козырька. Я с силой рванула ее вниз, и так мы оказались на земле. Оттуда мы увидели, что какие-то люди машут нам руками и кричат: «Быстрее сюда, быстрее к нам!» Мы страшно испугались, потому что решили, что это боевики. Но это оказались бойцы группы «Альфа». Один из ребят схватил Свету на руки, и мы побежали, вслед раздались автоматные выстрелы. Было такое ощущение, что пули отскакивают от пяток. Пока мы бежали, того «альфовца», который нес Свету, ранило в плечо.
[ОМОН.jpg]
* * *
Рассказывает заложник А. Сталь:
Вскоре к нам на бельэтаж пересадили того «летчика» который был первым выкинут со сцены. Он держался очень хорошо. Не знаю как других, но меня почему — то очень ободрял вид человека в советской военной форме времен начала второй мировой, пусть даже и театральной. Он был без ремня, это проассоциировалось с нашими военнопленными в сорок первом, почему-то подумалось, что мы обязательно освободимся.
После того, как всех пересадили, боевики минут десять кричали на нас из прохода, что знают, что среди нас есть генералы и сотрудники ФСБ. Они требовали, чтобы те вышли, иначе будет обыск, и, если генерал будет найден, то его тотчас расстреляют, но к ним никто не вышел. Тогда они попросили мужчин, которым было на вид за сорок, передать по рядам документы. У некоторых документов не было, но боевики их не тронули. В ходе проверки документов террористы нашли адвоката и переводчика с английского. Аслан сказал, что они могут пригодиться. Он спросил, знает ли кто-нибудь турецкий, но таковых не нашлось. Бандиты требовали отдать все оружие, но, естественно, ни у кого с собой его не было. Потом боевики долго искали ключи от левой двери на бельэтаж, ближайшей к нам, но они куда-то пропали. Тогда они попытались забаррикадировать её стульями, и для этого стали отламывать от пола один ряд, но стулья были крепкими. Аслан спросил, хочет ли кто-нибудь им помочь. Один парень вызвался отламывать стулья, но Аслан сказал, что уже не надо, баррикадировать дверь не стали. Около неё села шахидка, к этому времени уже одевшая пояс с пластитом. К ней обращались Ир или Ира, но я не уверен, что это было имя, а не какое-нибудь прозвище. В отличие от других шахидок она сразу открыла свое лицо, поэтому мы прозвали её Гюльчатай. На вид — совсем молодая, обычная кавказская девушка, каких много торгует на рынке. Она постоянно хмурилась, но как-то неестественно. Было видно, что она очень, очень нервничает.
Кроме неё у двери находился еще один боевик внутри, и один — снаружи зала. Иногда к ним подходил Аслан, гулявший с маленьким радиоприемником по проходу. Примерно такая же картина была у всех дверей. Потом Аслан куда-то на время отошел, его место занял другой боевик, Рашид. Он маску не снимал, кроме того, на переносице маски у него висела белая брошь, жутко выглядевшая на черном фоне. Кажется, именно у него рука была с самого начала в крови — похоже, он разбил кулаком стекло при захвате. Его несколько раз перевязывали, но кровь шла все время. Удивляюсь, как он не свалился. Между делом он упомянул, что Аслан перед ним — никто, но сам никаких приказов не отдавал, только наблюдал. Через десять-пятнадцать минут после захвата боевики несколько раз дружно прокричали «Аллах Акбар!». Потом они кричали так каждые пять — шесть часов, но уже менее дружно.
Минут через двадцать после захвата один из боевиков, находящихся на сцене, огласил их требования — вывод войск из Чечни. Он сказал, что до тех пор, пока не будет штурма, нам ничего не угрожает, но если штурм начнется, то боевики взорвут весь театр. За каждого убитого боевика они также пригрозили убивать десять заложников. Кто-то из зала выкрикнул, что вывод войск — дело долгое, на что одна из шахидок ответила, что они не торопятся, и готовы просидеть в зале столько, сколько угодно. Потом на сцену вышел Аслан, у него в руках был радиоприемник. Он сказал — «слушайте, как врет ваше радио!» Но о чем говорили в эфире я не слышал. Потом Аслан поднялся к нам и сказал — «Передали, что сбежала раненая заложница, а это я сам отпустил беременную. Собаки!»
На сцену и в проход около нашей двери террористы перенесли, как они сами выразились, «трофеи» — еду из буфета. Причем если у нас бандиты таскали коробки сами, то на сцене воспользовались трудом заложников. Трофеи состояли из 2х литровых пакетов с соком, газированной воды, шоколада, жвачек, конфет и растаявшего мороженного. Сначала все это раздавали помногу, потом стали ограничивать. В общем, есть не хотелось, к тому же забивать пустой желудок шоколадом — не дело. В основном ели дети, но и то умеренно — 1–2 плитки шоколада в день. Пить хотелось почти постоянно. Боевикам очень нравилось кидать в зал шоколадки и воду и смотреть, как заложники их ловят. На бельэтаже, в отличие от партера, было жарко, к тому же запасы сока на сцене были несколько больше наших, поэтому у нас наверху вскоре начались перебои с водой. К счастью, девушкам разрешили приносить нам в пустых пакетах воду из туалета, и мы смешивали её с соком, но все равно пить хотелось почти всегда.
На сцену поставили два стула, к спинкам которых был привязан пластид, положили большую железную канистру. Долго мудрили с каким-то канатом, но потом его бросили. Один флаг — арабская вязь на черном фоне — повесили на сцене, второй, такой же — на бельэтаже, на перегородке, за которой размещалась звуковая аппаратура и компьютеры. Кстати, первые два часа эта аппаратура передавала на сцену и декорации световые эффекты — солнечные зайчики, узоры, ромашки… Один из боевиков залез туда и прикладом разбил часть мониторов, некоторые опрокинул, пару раз, кажется, выстрелил. После этого никаких ромашек на сцене не было…
Рисунок бывшего заложника Прокофьева Дмитрия.
* * *
Рассказывает заложница Галина Можегова:
Когда пошел газ, я не почувствовала запаха. Но почувствовала, что одурманивает. У меня отнялись конечности, но голова еще оставалась светлой. Смотрю, те, кто не спал, сразу стали укрываться. Я посмотрела — подруги мои заснули… Террористы повели себя в этот момент как-то удивительно спокойно. Может быть, потому, что уже до этого несколько раз что-то такое непонятное было — то странный запах пойдет, то еще какая-то гарь, то шум. Боевики при этом нервничали, но включали вентиляторы, и все проходило. Я думаю, наши спецслужбы специально так делали. Поэтому, когда пустили настоящий газ, никто ничего не заподозрил. Я тогда посмотрела на сцену и увидела одного боевика в камуфляже, который двигался очень медленно. Посмотрела на женщину-камикадзе рядом — она спит. В тот момент я отключилась и очнулась уже в реанимации.
Но несколько больше видела моя соседка по госпитальной палате. Она говорила, что у нее напрочь отсутствует обоняние. Вначале она уснула, но потом быстро проснулась и подняла голову. Как рассказала, такого ужаса она никогда не видела — море мертвых тел. Бледные застывшие лица людей, у многих были открытые стеклянные глаза, все лежали в неестественных позах. Тут открылась боковая дверь и входят три человека в камуфляже с закрытыми лицами. Она встала и спросила: «Что делать-то?» Человек в камуфляже ответил: «Иди сюда». Но она не поняла, и опять: «Что делать-то?» Ей опять: «Иди сюда». Она третий раз: «Что делать-то?» И тут, как она рассказала, понесся трехэтажный мат! Ей легче стало — сразу поняла, что это наши…
[в автобусе-2.png]
* * *
Рассказывает спасатель поисково-спасательного отряда № 6 управления ГО ЧС Западного округа Москвы Александр Теленков:
Когда я вбежал в зал, он был мертвым: в креслах сидели бездыханные люди с серыми лицами. Но дырок в них не было. В них не стреляли. Было ясно, что проводить реанимацию прямо в зале нельзя: чувствовался удушливый запах какого-то газа. Мы сразу начали работать по принципу «хватай-неси»: выносили пострадавших на крыльцо и передавали нашим медикам – врачам из бригад спасателей.
[выносят заложников.jpg]
* * *
Рассказывает врач Мурат Новрузбеков, хирург НИИ скорой помощи им. Н. В. Склифосовского:
Честно говоря, запомнился бардак. Очень серьезный беспорядок. Вроде бы мелочи, но грамотным специалистам они о многом сказали сразу же. К госпиталю было элементарно не пробраться: проезд оставили шириной в одну машину, и две встречные разъехаться уже не могли. Когда на машинах скорой помощи подъезжали, там просто было не протолкнуться. Собственно, так и получилось: когда пошел массовый поток, машины просто-напросто застревали.
Как только приехали, нам указывают: разгружаться здесь. Начинаем разгружаться – бегут какие-то военные: «Вы с ума сошли! Здесь стоять! Это же зона обстрела. Уезжайте отсюда!»
Информированы мы вообще были очень мало. Действительно, готовность была «номер один». Но готовились-то к потоку пострадавших с хирургической патологией – к минно-взрывной травме и огнестрельным ранениям. А на самом деле из нескольких сотен пострадавших оперировали только двоих, остальным потребовалась совсем другая помощь. Достаточно было заранее привезти комплекты дыхательной аппаратуры – и выжило бы гораздо больше людей. Когда началось массовое поступление людей с признаками гипоксии и асфиксии, мы делали все, что могли, причем голыми руками. Особо не различали, кто специалист, кто не специалист, кто реаниматолог, кто хирург, кто доктор наук, а кто чиновник – работали все.
А когда все закончилось, когда пошли данные, сколько погибло, – был шок. Особенно возмутили рапорты: операция прошла успешно. Согласен: если бы произошел взрыв, жертв было бы гораздо больше.
И еще сильно поразили отношения между сотрудниками спецслужб. Я, например, никакого взаимодействия между всеми этими спецслужбами не видел: они буквально грызлись друг с другом. И мат-перемат. В операционную привезли пациента с огнестрельным ранением. Во время операции пулю извлекли – ее положено передавать следователям. А там всех хватало: и эфэсбэшники, и эмвэдешники, и прокуратура! Так они между собой едва не подрались, кому пулю забирать. Эфэсбэшники ходили с задранным носом: вы, доктора… – и матом нас. Ребята молодые, просишь показать удостоверение – ведь это правило, записать, кому пулю отдал, – а они: «Пошел ты!» – и чуть ли не прикладом.
[в автобусах после газа.jpg]
Эвакуация спящих заложников
[шахидки.JPG]
Уничтоженные террористы
[справедливое возмездие.jpg]
[убитые террористы.jpg]
"Историческая правда" (редакция благодарит сайт nord-ost.org за предоставленные материалы)
*323. "Норд-Ост". Террор вместо мюзикла
Линейный вид
