*3245. Публикации Владислава Иноземцева

[Владислав Иноземцев]

Все идут по плану

http://www.mk.ru/politics/2016/02/19...-po-planu.html
Россияне верят в то, что государство придет к ним на помощь, — отсюда позитивное отношение к «распределительной» идеологии
Сегодня в 15:55,

фото: Алексей Меринов

Несколько дней назад в топ российских новостей вышло сообщение о том, что большинство россиян (если быть точным, 52%, по данным Левада-центра) поддерживают ту систему экономики, которая «основана на государственном планировании и распределении», в то время как за ту, «в основе которой лежат частная собственность и рыночные отношения», высказалось в два раза меньше (26%) респондентов (причем этот показатель достигал 36% четыре года назад).

Часть аналитиков поспешили заявить, что эти цифры укладываются в общий тренд «советизации» российского общества и формирования «государственнических» и «патриотических» настроений; другие сочли, что большинство опрошенных просто не в состоянии оценить риски и негативные последствия, которые могут сопровождать возвращение плановой экономики и о которых многие просто успели забыть за ту четверть века, что прошла с момента распада Советского Союза.

На мой взгляд, на приведенных цифрах нельзя основывать никакие серьезные рассуждения и прогнозы — по крайней мере, по трем причинам.

Во-первых, как ни печально, сам по себе ответ свидетельствует о неспособности значительного числа россиян адекватно оценивать ситуацию в экономике страны. Если посмотреть на то, что и как потребляют сегодня наши сограждане, окажется, что рост их благосостояния и качества жизни в неизмеримо большей степени зависит от частного бизнеса, чем от государственных благодеяний. Построило ли, например, государство в России хоть один новый завод? Мы ездим на автомобилях, выпущенных в России иностранцами (то есть частными компаниями, работающими на рыночных условиях). Мы живем в новых квартирах, ни одна из которых не построена «государством». Мы ходим в частные кафе и рестораны, а не в государственный общепит. Но самое важное даже не в этом — взгляните на цены и тарифы. Сравните, например, тарифы ЖКХ и цены на газ и бензин (которые остаются в стране практически тотально государственным образом регулируемыми, но выросли за 10 лет в 6–12 раз) и, скажем, стоимость мобильной связи и интернет-трафика, которые предоставляются частными компаниями и за тот же период, несмотря на все девальвации и кризисы, подешевели в 2–3,5 раза! Но это не приходит людям в голову. Они, что характерно, даже не понимают, что в отличие от советского времени налоги, из которых платится зарплата госслужащим и тем, кто так или иначе зависит от государства и рад его успехам, перечисляются в бюджет в основном частными фирмами (сейчас, когда цены на нефть упали, а с ними сократятся платежи в бюджет «Газпрома» и «Роснефти», это станет особенно заметно). Поэтому лично для меня главное, на что указывает проведенный опрос, — то, что граждане России не являются рационально мыслящими людьми (по крайней мере, их половина).

Во-вторых, и этот пункт продолжает первый, россияне остаются в большинстве своих оценок крайне эмоциональными. Говоря о том, что плановая экономика лучше рыночной, большинство респондентов не вдаются в детали относительно того, какой она может быть (да и может ли существовать в современном глобализированном мире); в их создании слово «план» резонирует как нечто естественное и положительное (каждый планирует свою жизнь и свои финансы, все строят те или иные планы — так как же можно в масштабах страны обходиться без плана?). Люди не понимают, что нормальное общество — это структура, развитие которой задается индивидуальными планами массы людей, но которая не обязательно имеет общий план.

В этом, собственно, и есть залог развития современного типа. То же самое и с собственностью. Частная собственность в сознании россиянина противопоставлена личной собственности — и, выступая против частной собственности(под которой понимаются заводы и компании, дворцы и прочая роскошь), люди забывают, что если государство начнет реквизировать эту собственность, то рано или поздно оно дойдет и до квартир, земельных участков и всего того, что составляет основу благосостояния подавляющего большинства наших граждан. История показывает, что в России власть почти всегда идет «до конца», до такого экстремального результата, при котором общественное развитие заходит в тупик. Но люди не думают об этом, они «ловятся» на позитивную коннотацию слова «планирование» и на якобы существующие отличия частной собственности от личной — и по сути готовы загнать себя и всех в очередную западню по чисто эмоциональным причинам (надо тут сказать, что и власть сегодня у нас все чаще руководствуется эмоциями, а не расчетом — и тут, как говорили в относительно недавние еще времена, «народ и партия — едины»).

Наконец, в-третьих, результаты подобного рода опросов не должны никого особо ни впечатлять, ни волновать по той простой причине, что они ни на что не влияют. В России невозможно провести референдум (по крайней мере, этого не удавалось сделать ни одной политической силе ни по одному вопросу с тех пор, как были приняты поправки к соответствующему закону), выборы остаются уделом специально отобранных для участия в них кандидатов и партий, влияние коллективных акций на принимаемые властью решения минимально, гражданское общество практически отсутствует. Поэтому «наверху» могут радоваться, что пропаганда «советскости» в целом приносит свои плоды — однако на этой базе не сложится никакой общественной мобилизации, которая поспособствовала бы восстановлению плановой экономики. Равным образом не возникает и уверенности в том, что скептическое отношение граждан к частной собственности не вызовет реакции на ее возможную национализацию или перераспределение. Поэтому сама же власть вряд ли обратит внимание на результаты опроса — и будет в этом права.

Ключевым словом в данном опросе и в реакции граждан представляется мне не «планирование», а «государственное распределение». Россияне верят в то, что государство в трудный момент может прийти к ним на помощь, и эта вера подпитывает позитивное отношение к «распределительной» идеологии, которую в ближайшее время не удастся изжить. Парадокс тут, однако, заключен в том, что в России имеет место одно из самых высоких в мире отношений косвенных налогов к прямым (да и последние уплачиваются не гражданами, а работодателями). Соответственно, люди опять-таки в большинстве случаев не понимают, что ждут «распределения» того, что государство само уже у них изъяло и значительную часть чего потратило на себя, любимое.

В общем, даже беглые размышления по поводу данных недавнего опроса говорят прежде всего об одном: перед нами — не способное рефлексировать общество; люди, готовые делать свой выбор «сердцем», а не головой; массы, до последнего надеющиеся на государство, скептически относящиеся к бизнесу и верящие, что средства первого возникают не из обложения налогами последнего. Такое общество — находка для власти. Причем любой — и этот момент означает, что направление развития России как было, так и остается малопредсказуемым…

[Владислав Иноземцев]

http://www.gazeta.ru/column/vladisla.../8113583.shtml
09.03.2016, 08:30
О том, почему власти не торопятся реагировать на падение экономики
Фрагмент репродукции картины Петрова-Водкина «1919 год. Тревога»

Несмотря на углубляющийся экономический кризис, российские власти, кажется, не слишком торопятся не только с разработкой антикризисной программы, но и с простым реагированием на происходящее. По мнению многих экспертов, налицо пренебрежение властей угрожающим ростом социального недовольства и полное игнорирование снижающегося уровня жизни подавляющего большинства населения.

Все больше авторов сегодня ищут причины подобного положения дел, объясняя его несогласованностью действий бюрократического аппарата, ошибками в оценке глубины проблем и даже тем, что правительство настолько уверено в неизбежности войны или иных схожих потрясений, что опасается тратить резервы и готово и дальше наблюдать снижение доходов граждан, считая его наименьшей из существующих угроз.

В отличие от этих политологов, я не вижу в политике властей тех ошибок, которые кажутся им столь очевидными.

Действительно, сегодня много говорится о том, что правительство не хочет тратить резервы, повышая пенсии и социальные пособия, поддерживая банки и промышленные предприятия, но это не значит, что на самом деле оно их не тратит. Как ни крути, принятый прошлой осенью с расчетом на цену нефти $50 за баррель бюджет на 2016 год имеет дефицит более чем 2,4 трлн руб. — и его придется покрыть из резервных фондов, так как, судя по всему, ни «большая приватизация», ни внешние заимствования денег в казну не принесут.

Поэтому рассуждения о «сбережении резервов» как минимум не очень точны. Что же касается трат на поддержку банковской системы или промышленности, то первые продолжаются (вместе с совершенно разумной «зачисткой» несостоятельных банков, а вторые никогда не были эффективными (сколько ни поддерживай «АвтоВАЗ», его результаты потребуют лишь еще большей поддержки). Наконец,

пресловутое повышение пенсий и зарплат госслужащих сегодня также не выглядит первоочередной задачей — пока ни пенсионеры, ни чиновники бунтовать не собираются.

Оценивая политику властей, я бы пока назвал ее довольно реалистической. Кремль четко выделил определенные группы населения и некоторые направления, которые он считает приоритетными. Это, прежде всего, оборонная промышленность — буквально на днях появились сообщения о том, что предполагавшийся бюджетный секвестр ее не коснется, — внутренняя безопасность, поддержка отдельных регионов и, что крайне важно, сохранение финансовой стабильности и недопущение резких скачков цен.

То, что российское руководство готовится к большой войне и ради этого «сохраняет резервы», представляется мне в высшей мере иррациональным.

Даже такие талантливые руководители, которые собрались сейчас вокруг Путина, не могут не понимать, что война со странами, в которых размещены твои резервные фонды, немедленно их обнулит. Достаточно вспомнить, что в рамках крайне жестких международных санкций против Ирана — даже не войны — в иностранных банках (причем не только западных, но и китайских) было заблокировано $101,6 млрд. Поэтому готовиться к войне и потому не тратить резервы — самая странная тактика, которую только можно избрать.

Реалистичность проводимого ныне курса дополняется, разумеется, явно присущей Путину и его окружению нерешительностью, которая проявляется практически всякий раз, когда дело касается экономических проблем. Однако в нынешней ситуации такая нерешительность также вряд ли может быть объектом жесткой критики — просто потому, что ситуация зависит от слишком большого числа внешних факторов, над которыми российские руководители не имеют контроля.

Убеждая самих себя на протяжении многих месяцев, что цена на нефть не может упасть до $20 за баррель и ниже, кремлевские стратеги вряд ли начнут предпринимать какие-то решительные шаги во внутренней экономической политике в тот момент, когда котировки демонстрируют признаки восстановления.

Доказывая всем и каждому, что экономика «достигла дна», они вряд ли будут пытаться расширять антикризисную программу в тот момент, когда падение впервые несколько приостановилось.

На мой взгляд, правительство в наши дни — и в этом их существенное отличие от 2008–2009 годов — исходит из нескольких допущений.

Во-первых, сам факт отказа от масштабного стимулирования промышленности и населения указывает на понимание властями долгого характера кризиса — и это правильный исходный пункт (даже если нефть отскочит до $50–60 за баррель, это не выведет российскую экономику на траекторию устойчивого роста).

Во-вторых, приняв это допущение, власти пытаются понять, какими окажутся в новой реальности хозяйственные пропорции, сколь значительным станет в ближайшие месяцы сжатие совокупного спроса, увеличится ли безработица, сумеют ли крупные частные компании продолжить свою деятельность в прежнем режиме.

Сегодня в экономике нет недостатка денег как таковых — есть оцепенение экономических агентов, воздерживающихся от инвестиций.

Чтобы процесс возобновился, предприниматели должны убедиться в том, что улучшение в экономике является не фиктивным, вызванным мимолетной государственной поддержкой части отраслей, а долговременным.

В-третьих, власти не ожидают общественных протестов, о которых говорят сегодня оппозиционеры, они видят, что недовольство имеет сейчас точечный характер, и принимают адекватные меры в ответ (например, увольняя губернатора Забайкальского края, чьи действия возмущали учителей и врачей в регионе).

Самое главное, что позволяет считать это допущение верным, — это то, что в ходе нынешнего кризиса никто не отнимает у незащищенных групп каких-то льгот (как было во время «монетизации»), а инфляция, повышение курса доллара и даже рост цен на услуги ЖКХ касаются большинства граждан практически в равной степени.

Основываясь на том, что высокая поддержка президента (его переизбрания на очередной срок, согласно опросу ВЦИОМа, желают 74% россиян), а кризис будет долгим, правительство, на мой взгляд, вырабатывает сегодня тактику «предельно малого вмешательства» в экономику. Некоторое повышение цен на нефть, видимо, остановит начавшуюся было дискуссию о повышении налогов на добывающие сектора экономики; правительство, вероятно, воздержится от наиболее одиозных мер, планировавшихся на конец года (повышение акцизов с 1 апреля может оказаться последним в этом ряду). Банк России в условиях некоторой стабилизации рубля сумеет серьезно сократить инфляцию. Проблема, однако, заключается в том, что все эти меры не прекратят спада — они лишь сделают его более управляемым и, что самое важное, привычным.

Если говорить предельно прямо, то власти проводят сегодня курс, который направлен на воспитание у населения ощущения рутинизации кризиса.

Не будучи в силах противостоять негативным явлениям, они предпочитают в нынешней ситуации плыть по течению, тем более что порогов и стремнин на пути следования пока не видно. Именно это, а не перспектива войны или нечто подобное и должно, на мой взгляд, тревожить российских либералов, так как наиболее опасно для продвигаемой ими повестки дня.

На протяжении ближайших 12 месяцев мы увидим реальное отношение населения к кризису, тем более что на этот период приходятся выборы в новую Государственную думу.

Власти надеются — и небезосновательно — что граждане интерпретируют нисходящую экономическую динамику как обусловленную внешними обстоятельствами (падением цен на нефть, западными санкциями, враждебностью некоторых иностранных государств и т.д.). Если они получат мандат доверия (в чем лично у меня мало сомнений), то смогут продолжать свою политику «невмешательства в экономику» еще некоторое время — как минимум до президентских выборов 2018 года, приближать которые было бы демонстрацией собственной слабости.

И, думается мне, только в том случае, если к лету 2018 года цены на нефть останутся в диапазоне $40–50 за баррель, экономика России будет пребывать в слабой рецессии, а отношения с внешним миром не нормализируются, власти задумаются об изменениях в экономической политике.

При таком сценарии остается лишь один вопрос: к лету 2018-го кризис будет продолжаться уже четыре года, а общее нестабильное состояние экономики России (премьер-министр Медведев был прав, когда констатировал, что страна вошла в кризис 2015 года, даже не выйдя из кризиса 2008–2009 годов) — почти десять лет, не значит ли это, что Россия привыкнет жить в состоянии скольжения по наклонной плоскости вниз?

Этот сценарий представляется мне очень вероятным — и именно ощущение нормальности стагнации и кажется самым опасным последствием сегодняшнего курса властей. Привыкание к спаду способно на неопределенно долгий срок сохранить у власти элиту, но ведет страну в тупик, разлагает общество, выталкивает за рубеж наиболее талантливых и перспективных сограждан.

Нынешний курс я бы назвал оптимальным с точки зрения сохранения политического режима, но катастрофическим для страны, однако не советовал бы надеяться на его изменения до тех пор, пока большинство населения искренне считает, что «Россия — это Путин, а Путин — это Россия».

[Владислав Иноземцев]

Статья опубликована в № 4057 от 18.04.2016 под заголовком: Стратегия: Как оценить эффективность санкций

Экономист считает, что пересматривать режим санкций в отношении России рано
17.04.1622:29

Роль России в разрешении многих конфликтов может быть огромной, но заслуг пока особых нет. На фото: «нормандская четверка» в Минске, февраль 2015 г.
MAXIM MALINOVSKY / AFP

Несмотря на то что ситуация в российской экономике пока не обнаруживает заметных признаков улучшения, внешнеполитический климат вокруг нашей страны, похоже, начинает меняться. Лично у меня, однако, это вызывает лишь глубокое и искреннее недоумение.

Самым примечательным является вопрос о санкциях. На протяжении вот уже нескольких месяцев в Европе звучат голоса о том, что их режим следует пересмотреть. Только на протяжении последнего месяца с таким мнением выступили премьер земли Бавария Хорст Зеехофер, вице-канцлер Австрии Райнхольд Миттерленер, премьер-министры Венгрии и Словакии Виктор Орбан и Роберт Фицо, не говоря уже о десятках министров и депутатов. В основе таких настроений лежит тезис, что санкции были элементом поддержки Украины, но она все глубже увязает в коррупционном болоте, а разрыв связей с Москвой наносит Европе экономический ущерб, не меняя при этом политики Кремля.

Здесь, однако, возникают два вопроса.

Первый – о действенности санкций. Можно сколько угодно повторять, что они не приносят результата, что Россия не Иран и что с ней невозможно разговаривать «санкционным языком». Но кто-нибудь сравнивал список санкций в отношении этих двух стран? В случае Ирана были применены заморозка зарубежных активов, полное прекращение финансовых транзакций, эмбарго на продажу нефти и масса торговых ограничений, включавших даже запрет на обслуживание пассажирских самолетов американского и европейского производства. А кто помнит набор санкций в отношении режима Слободана Милошевича в 1998–1999 гг.? Или список ныне действующих ограничений в отношении КНДР? Я могу ошибаться, но, если бы к России были применены те же санкции, что и к Ирану, Крым давно был бы снова украинским. Ввести же крайне мягкие санкции и потом рассуждать об их неэффективности – ну, это сложно описать в рамках дипломатичной лексики.

Второй вопрос намного важнее – о минусах разрыва хозяйственных связей с Москвой. Создается впечатление, что в Париже, Риме и некоторых других европейских столицах считают, будто отмена санкций вернет экономические отношения между ЕС и Российской Федерацией в 2013 год. Не вернет. С одной стороны, изменились общие экономические условия. Пересмотр, например, запрета на поставки оборудования для добычи газа и нефти на шельфе и в Арктике ничего не изменит, так как при цене в $40/барр. никто и не подумает заниматься такими проектами и, соответственно, покупать для них технологии. Облегчение кредитования также не поможет: сегодня у российских банков нет хороших проектов, а несколько раз сниженные кредитные рейтинги России удержат европейских финансистов от выдачи новых ссуд.

С другой стороны, российская торговля сокращается вовсе не от санкций, а от сокращения внутреннего спроса. Если в июне 2014 г. Россия ввезла товаров на $27,4 млрд, то в январе 2016-го – всего на $9 млрд. В 2015 г. импорт России из ЕС сократился на 40,8%, но импорт из Казахстана упал на 35,5%, из еще дружественной на протяжении большей части прошлого года Турции – на 39,4%, а из Южной Кореи – на 49,4%. Ответные санкции тоже не слишком вредят Европе (сельскохозяйственный экспорт из Литвы в 2015 г. упал на 41%, из Финляндии, Эстонии и Польши – на 18–20%, в общей сложности по Восточной Европе – на 2,5 млрд евро, но Германия и Франция нарастили экспорт соответственно на 5,6% до 23,6 млрд евро и на 6,3% до 15,7 млрд; вырос сельскохозяйственный экспорт и из ЕС в целом). Но главное в том, что отмена санкций не вернет европейским продуктам их прежней доли на рынке: она занята конкурентами, да и платежеспособный спрос экономящего на всем населения уже не тот. При отмене санкций можно ожидать роста экспорта из ЕС в Россию на 4–6 млрд евро в год, т. е. на 0,3–0,4% общего экспорта ЕС. И даже если отвлечься от того, важна Украина для Запада или нет, это достойная цена за европейские принципы?

Соответственно, даже у меня, никогда не замеченного в интересе к теориям заговора, возникает вопрос: в какой мере изменение отношения европейцев к России является следствием распространения иллюзий и в какой – продуктом прямой материальной заинтересованности (исходящей от российских партнеров или отдельных европейских бизнесов, связанных с Москвой)? Потому что если это банальная глупость, то где ей пределы?

Однако экономикой тема не исчерпывается. В геополитическом пасьянсе роль России, кажется, начинает расти. И вот германский министр иностранных дел заявляет, что он «хотел бы, чтоб формат «большой семерки» не был долговременным и мы бы создали условия для возвращения к «большой восьмерке». Причина для этого сформулирована крайне изящно: «Представляется, что ни один из крупных международных конфликтов не может быть разрешен без участия России». Хотелось бы спросить уважаемого министра, что именно он имеет в виду? Входят ли в этот список, если его составить, конфликты в Грузии или Молдавии, где Россия на протяжении десятилетий поддерживает сепаратистские регионы (про Украину я не говорю)? Считает ли политик, что конфликт в Сирии оказался при участии Москвы «разрешен», или все же скорее мы видим лишь создание условий для того, чтобы он в той или иной форме продолжался еще десятилетия? И конечно, хотелось бы узнать, как оценивает уважаемый министр главный успех российской дипломатии последних десятилетий – создание «прочных условий для мира в Нагорном Карабахе»? Россия – сопредседатель Минской группы ОБСЕ, но под прикрытием миротворчества именно она за последние годы продала Баку оружия на $4 млрд, а Еревану – почти на $1,5 млрд. Стоит ли надеяться, что сейчас Москва сумеет примирить «разморозившиеся» стороны в этом противостоянии?

Да, роль России в разрешении многих конфликтов может быть огромной. Однако при этом не следует забывать, что значительное число таких конфликтов она создала сама (я не говорю о том, что корни всех противостояний на постсоветской территории уходят в советскую национальную/территориальную политику) – как своей поддержкой диктаторских режимов, как в Сирии, так и своими постимперскими амбициями, как в Грузии и на Украине. И следует иметь в виду, что ни один конфликт Россия пока так и не разрешила (за исключением разве что таджикского, который, правда, постоянно грозит вспыхнуть снова). Поэтому большую роль, о которой говорят сегодня в мире, не следует смешивать с большими заслугами – которых, увы, нет и не было. И снова заниматься «умиротворением» Москвы за счет соседей России – значит потворствовать Владимиру Путину и всем консервативным силам в стране и подготавливать почву для возникновения новых проблем, которые не дадут спокойно спать Европе и миру.

Россия сегодня – это великая держава, очевидно клонящаяся к упадку. Использовав минутный успех, который был обусловлен удачной сырьевой конъюнктурой, для иллюзорного наращивания военной мощи и провоцирования конфликтов, она тщится доказать Западу свою геополитическую и экономическую состоятельность. Но нужно быть совершенно наивным (если не сказать большего), чтобы сравнивать российскую операцию в Сирии, например, с американским присутствием в Ираке или предполагать, что открытие отдельных сегментов российского рынка может изменить экономическую динамику в Европе. Случайный «геополитический момент» России скоро станет достоянием истории, как и ее недолговечное финансовое процветание, и европейским политикам придется пожалеть о своей беспринципной позиции. Если, конечно, она не была глупостью или если за ней не стояла забота не только о национальных, но и о личных интересах.

Автор – директор Центра исследований постиндустриального общества

[Владислав Иноземцев]

http://www.mk.ru/economics/2016/04/1...procvetat.html
«Панамский скандал» вовсе не означает, что они уйдут в прошлое
Вчера в 15:56,

фото: Алексей Меринов

Обнародование так называемого «панамского досье» вызвало огромный резонанс в разных странах и спровоцировало размышления о том, смогут ли офшоры вообще сохраниться как инструмент ведения финансовых операций и можно ли их собственникам надеяться, что информация о принадлежащих им активах не станет достоянием гласности в самый неподходящий момент.

На мой взгляд, хотя последнее становится все более вероятным (о чем подробнее немного ниже), сомневаться в перспективах офшорных финансовых центров не приходится.

Фундаментальных причин две: с одной стороны, это сам феномен суверенитета, с другой — стремление большинства государств жестко регулировать банковскую и финансовую сферы. Первое обстоятельство делает возможным сверхнизкие налоги и либеральные финансовые нормы в отдельных странах, а второе — порождает спрос на услуги зарегистрированных там компаний.

Очень часто при этом офшорный бизнес не предполагает никакого криминала. Классический пример — взаимные фонды (mutual funds), которые размещают средства клиентов в высокорисковые активы (например, во фьючерсы или опционы). После кризиса 2008 года эта сфера в большинстве стран жестко зарегулирована, тогда как на Каймановых или Бермудских островах деятельность таких институтов не ограничена почти никакими требованиями.

Неудивительно, что фонды, зарегистрированные на Кайманах, управляют средствами в $1,25 трлн, а на Бермудах — более чем в $900 млрд. Ничего противозаконного или нарушающего государственные интересы в этом нет, тем более что острова дают только регистрацию, а деньги по-прежнему «крутятся» в западных банках.

Естественной выглядит и регистрация офшорных фирм для операций с крупной недвижимостью: в условиях, когда разного рода сборы при покупке или продаже домов в Европе или США составляют от 4 до 12%, проще переписать с одного владельца на другого акции офшора и избежать лишних трат. Собственно, в основном так офшоры и используются в развитых странах (хотя, разумеется, они часто создаются и частными лицами, чтобы разместить на банковских счетах от их имени пусть и легальные доходы, но такого масштаба, что владельцам не хочется платить налоги).

Настоящие проблемы начинаются там, где в игру вступают «развивающиеся страны», которые во всем мире часто становятся территорией беззакония и коррупции. В этой ситуации основными мотивами для создания офшорных компаний становятся два: гарантирование собственности и легализация доходов, полученных от сомнительной деятельности.

Первое применяется для того, чтобы не быть зависимым от национальной судебной системы — лучше отстаивать свои интересы в международных арбитражах — и иметь хотя бы некоторую степень защиты от рейдерства и национализации. В этом случае организуются фиктивные финансовые потоки, «генерится» прибыль, а на нее покупаются контрольные пакеты фирм, которые и так принадлежат их новым хозяевам.

Свидетельством таких схем является огромный поток «инвестиций» в страну из офшорных юрисдикций. В России, к примеру, почти 60% всех «иностранных» инвестиций в виде «участия в капитале» приходилось в начале 2014 г. на четыре страны: Кипр, Багамы, Бермуды и Британские Виргинские острова. По мере «национализации элит» эти инвестиции менее чем за два года сократились вдвое, в абсолютном выражении — на $123,5 млрд.

И Россия не одинока: почти 64% иностранных инвестиций в Бразилию пришло из офшорных центров, а в Индии почти 45% их приходится на… один только Маврикий.

И опять-таки, здесь тоже вряд ли есть проблема. Кому бы ни принадлежала крупная корпорация, она создает стоимость в вашей стране и здесь же платит все налоги. Единственная проблема — налог на дивиденды (в России он до 1 января 2015 г. был установлен на уровне 9%, а затем поднят до 13%). Но устанавливать его — прерогатива законодателей, и сами по себе офшоры тут ни при чем. Поэтому если у компании в той или иной стране находится офшорный владелец, никакой проблемы это властям не создает (только если они специально не потворствуют олигархам, занижая налог на выводимые за рубеж дивиденды). В любой стране можно создать такие налоговую и судебную системы, которые в итоге сделают использование офшоров добропорядочными предпринимателями бессмысленным.

Второе — самая главная проблема. Создав офшорную фирму на подставное лицо, футболист может заключить с ней рекламный контракт, изобретатель — зарегистрировать на нее патент, а чиновник — попросить перечислить ей ту сумму, в которую он оценивает свои услуги. Наличные деньги могут становиться безналичными, а взятки — превращаться в «чистые» инвестиции. Может приобретаться имущество в разных странах мира, которое не будет связано с именем его собственника. Можно даже снять эту недвижимость у самого себя, как это сделал, как утверждает ФБК, И.Шувалов с лондонской квартирой в 483 кв. м. Такая «игра в прятки» идет во всем мире, и во всем мире игроков пытались и будут пытаться разоблачать.

Разница в том, что в «нормальных» странах «уведенные» деньги будут искать правоохранительные органы (в 2010 г., например, минфин Германии купил за Є2,5 млн данные о более чем 2000 граждан этой страны, скрывавших от властей средства, хранившиеся в цюрихском Credit Suisse), а в таких, как Россия, — только журналисты. Но сколь частыми ни оказывались бы разоблачения, желающих «не делиться» с государством будет хватать всегда и везде. И потому офшоры никуда не денутся.

Следует, однако, сделать еще одно важное замечание. Офшоры не исчезнут и еще по одной, даже более важной причине. Офшорная экономика появилась в 1970-е годы, после распада Бреттон-Вудской системы и создания условий для свободной конвертации валют и перевода денег по всему миру. С первых ее шагов она обеспечивала выгоды развитым странам за счет развивающихся. Ведь именно из последних вороватые чиновники и не уверенные в своем будущем бизнесмены уводили деньги в Европу и США и именно в первых богатели на данном процессе банкиры и юристы, биржевые брокеры и владельцы недвижимости.

С каждым годом процесс набирал обороты, и в последние годы из развивающихся стран в развитые перекачивается до $1 триллиона в год, что почти равно ВВП России в 2016 г. Индустрия отмывания средств дает работу сотням тысяч человек в Европе и Америке — непыльную и высокооплачиваемую. Поэтому часто оказывается, что люди, очевидно виновные в финансовых злоупотреблениях, радостно встречаются в странах, тщащихся представить себя образцом прозрачности.

Совершенно прав А.Лебедев, упоминающий всем известных фигурантов уголовных дел, типа А.Бородина, С.Пугачёва и Г.Беджамова, которые успешно живут и владеют немалыми активами в Европе, несмотря на их преследования в России. Таких людей много во многих странах, как и офшоров, через которые они управляют своими деньгами. И это поддерживает европейские рынки недвижимости, европейские банки или юридические службы. Такова основная причина, по которой о будущем офшорного бизнеса можно не беспокоиться: сколько бы схем ни было раскрыто, «лучшие умы» современного финансового мира будут неустанно трудиться над созданием новых, все более совершенных и защищенных…

Читайте материал по теме «Непобедимые офшоры: «панамский скандал» вскрыл странности мировой экономики»

[Владислав Иноземцев]

http://www.gazeta.ru/column/vladisla.../8210003.shtml
04.05.2016, 08:06
о том, кому выгодно возвращение Алексея Кудрина в большую экономику

ТАСС

29 апреля Алексей Кудрин, бывший министр финансов, а в последние годы – известный общественный деятель и просветитель, был назначен главой совета Центра стратегических разработок, а на следующий день, 30-го – заместителем председателя Экономического совета при президенте России.

В преддверии этих кадровых решений многие либеральные экономисты приветствовали потенциальное возвращение Алексея Леонидовича «во власть» или даже присутствие его рядом с теми местами, где принимаются стратегические решения. Герман Греф в середине апреля отмечал, что «его любое назначение на любые публичные позиции – это большое благо, поскольку это приведет к большей ясности и четкости в формулировании экономической политики».

Эксперты высказывали и более осторожные ожидания: Алексей Леонидович, по их мнению, хотел бы предложить разумную и грамотную концепцию реформ, но кто же даст ему ее реализовать – ведь власть давно находится в руках неисправимых силовиков. Отмечали, что и ЦСР, и Экономический совет при президенте – не самые значимые институции; что маневр с назначением скорее выглядит отвлекающим, ну и так далее.

В общем, если суммировать, все разговоры сводятся к двум тезисам – шаг «правильный», но «недостаточный».

Мне, однако, хотелось бы привлечь внимание к несколько иным аспектам темы.

Я не буду акцентировать внимание на биографии Алексея Кудрина, хорошо известной большинству читателей. Давний личный друг Владимира Путина, Алексей Леонидович, на мой взгляд, не будет на любом посту, на который он может быть назначен, делать что-либо, что может нанести ущерб власти и авторитету своего друга и единомышленника.

Бывший министр финансов практически наверняка не в восторге от многих шагов, предпринимаемых в последнее время, – но лично мне сложно отделаться от впечатления, что его недовольство порождено прежде всего тем, что эти меры во многом дискредитируют сложившуюся в России экономическую и политическую систему, а не его несогласием с ее основными элементами.

Сегодня сплошь и рядом говорится о том, что Алексей Кудрин – последовательный либерал. Приверженность либеральной экономической модели вытекает из многих его заявлений – но я бы не сказал, что она проявлялась в его поступках на посту министра финансов.

За годы работы Алексея Кудрина в правительстве в бюджетной системе России произошли радикальные изменения.

Во-первых, они коснулись распределения финансовых потоков между федеральным центром и регионами. Если в 2000 году на федеральный бюджет приходилось 51,5% всех доходов, а на региональные и местные бюджеты – 48,5%, то далее эта пропорция устойчиво менялась в сторону федерального бюджета, и в 2012-м достигла 62,2%/37,8%. При этом значительная часть доходов местных бюджетов формировалась из трансфертов из центра – если учитывать ее, то соотношение станет еще более диспропорциональным: 69,5%/30,5%. Соответственно самостоятельность региональных руководителей сокращалась, создавая основу для непротивления отмене сначала губернаторских, а потом и (зачастую) мэрских выборов.
ADVERTISING
inRead invented by Teads

Во-вторых, именно при Кудрине бюджет стал «таможенным» и «нефтегазовым»: если в 2000 году в федеральный бюджет от внешнеэкономической деятельности поступало 3,3% доходов, то в 2012-м – 38,6%. Именно при нем в начале 2000-х годов оформилась современная система взимания экспортных пошлин на нефть и газ – и именно она так погрузила власти «в атмосферу нефти и газа», позволив в полной мере насладиться последствиями повышения сырьевых цен, что поставила крест на структурных реформах в экономике, результаты чего мы наблюдаем до сих пор.

В-третьих, в рамках той же налоговой реформы начала 2000-х был введен НДПИ, который стал важнейшим инструментом радикального изъятия доходов у производителей энергоресурсов (98,6% этого налога приходится на нефте- и газодобычу). Если в 2000 году сборы от платежей за пользование недрами составляли 1,7% доходов федеральный казны, то в 2012-м – уже 19%. Соответственно, основные нефтедобывающие компании либо «оказались» государственными, либо перестали представлять сколь-либо значимую независимую группу интересов, какими они были в начале 2000-х.

«Раздевание» регионов и «реквизирование» нефтедолларов – вот суть работы Министерства финансов при Алексее Леонидовиче.

Если это подтверждает либерализм министра, то я, вероятнее всего, не вполне понимаю современное значение этого слова.

Алексею Кудрину приписывают еще одно важное достижение – создание Стабилизационного фонда, который помог «стерилизовать» денежную массу, способствовал обузданию инфляции и (что самое существенное) удержал экономику от коллапса в 2009 году и в период текущего кризиса.

Я не собираюсь уподобляться Сергею Глазьеву и его коллегам, которые считают, что тем самым Алексей Кудрин помог Соединенным Штатам, которые без российских вложений в их ценные бумаги давно бы обанкротились, – но налицо очевидный факт: резервные фонды стали критически важным элементом обеспечения устойчивости той экономической системы, которая зависела не от степени модернизированности российской экономики, а исключительно от конъюнктуры сырьевых рынков. Эта система могла бы если не рухнуть, то заметно дискредитировать себя уже несколько раз, открывая путь либеральным реформам, но возможность использовать резервы всякий раз позволяла властям «отделаться легким испугом» – то есть

детище Кудрина способствовало пресловутой «стабильности» больше, чем все силовые ведомства и любая правительственная пропаганда, вместе взятые.

Более того; после разделения Стабилизационного фонда на Резервный фонд и Фонд национального благосостояния ФНБ стал прекрасной «кормушкой» для малоэффективных государственных корпораций и для докапитализации банков, «профукавших» свои средства в больших, но бессмысленных стройках времен «зрелого путинизма». В этом контексте мне кажется странным считать оппозиционером того, кто не только привел Владимира Путина к власти, но и дал ему в руки самый мощный инструмент ее удержания.

Какие шаги предлагает предпринять Алексей Кудрин в последние годы? Самым известным его предложением уже долгое время выступает идея повышения пенсионного возраста. Может быть, ее и можно принять за воплощение либерализма, если бы не одно обстоятельство.

Повышение пенсионного возраста – самый примитивный ответ на дефицит рабочей силы. Столь же простой, как введение экспортных пошлин – на повышение цены нефти в условиях несказанной жадности государства.

В нормальной либеральной экономике ее дефицит вызвал бы резкое повышение эффективности и создал спрос на новые технологии – ведь любой ресурс, доступ к которому ограничен (в данном случае труд), должен использоваться максимально рачительно. Но в России пошли по другому пути – сначала максимально открыли двери для гастарбайтеров (каковые сами по себе выступают мощнейшим тормозом технологической модернизации), а когда по экономическим причинам их приток сменился убылью, на щит поднимается предложение о повышении пенсионного возраста.

Но действительно ли у нас недостаток трудовых ресурсов, или властям просто категорически не хочется перемен? Напомню, что, например, в РЖД (активном, кстати, получателе средств из ФНБ) работают сейчас 1,05 млн человек, тогда как в эксплуатирующих всего лишь вдвое меньшие по протяженности пути Канадских железных дорогах… – 65 тыс. Но вместо того, чтобы повышать производительность труда, «лучший министр финансов» предлагает добавить рабочих рук. Как обычно – для того, чтобы у национального лидера и его соратников было как можно меньше проблем (типа модернизации), отвлекающих их от решения важных (геополитических, например) вопросов.

Я, как и многие российские эксперты, искренне и упорно стремлюсь найти в Алексее Кудрине черты либерала (пусть хотя бы только применительно к экономике) – но у меня это не очень получается…

Можно также спросить: разве деятельность Алексея Леонидовича после отставки – Комитет гражданских инициатив, Школа гражданских лидеров и т.д. – не указывают на его склонность к оппозиционности? В этом, на мой взгляд, также имеются основания сомневаться, так как таковая была и остается исключительно дозированной, и, видимо, в подавляющем большинстве случаев согласованной с первым лицом.

А если возникали «спонтанные» инициативы, то они отдавали сервильностью куда больше, чем заявления многих официальных лиц: вспомним хотя бы предложение о более раннем сроке проведения президентских выборов.

Опытный финансист в момент самого резкого скачка вниз нефтяных цен осознал, что у системы может не хватить запаса прочности до 2018 года, и рекомендовал не рисковать «нашим всем». С точки зрения придворного советника это более чем разумное предложение – но с имиджем оппозиционера оно вяжется менее всего.

Иначе говоря, я бы не советовал тем, кто искренне придерживается ценностей демократии, федерализма и экономических свобод, приветствовать возвращение Алексея Кудрина во власть или его приближение к ней. Мне кажется это неуместным просто потому, что

один умный и грамотный апологет системы способен продлить ее существование намного дольше, чем дюжина сумасшедших, собравшихся у трона и не способных ни на что, кроме восхваления вождя и возведения хулы на его оппонентов в стране или за ее пределами.

И я не удивлюсь, если новые статусы бывшего министра финансов в конечном счете укажут на вектор развития страны, совершенно противоположный тому, который так хочется видеть сегодня многим очарованным комментаторам…

[Владислав Иноземцев]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...-za-lukashenko
Статья опубликована в № 3898 от 19.08.2015 под заголовком: Стратегия: Вслед за Лукашенко

Экономист о том, как Путин заимствует у Лукашенко
19.08.1500:09

Очевидно, что российский лидер является учеником и последователем белорусского, а не наоборот
Д. Абрамов / Ведомости

Разобрав в недавней статье политическое и экономическое развитие Казахстана («Новый Сингапур по соседству», «Ведомости» от 16.07.2015), мы не могли не признать, что эта страна указывает России на многое из того, что нужно было бы сделать, но что практически не имеет шансов быть исполненным. Тут же приходит на ум и обратный пример: страна, которая за последние годы сделала много сомнительных и странных шагов, но для которой Россия стала верным и последовательным учеником, – Белоруссия.

Белоруссия, одна из самых промышленно развитых республик Советского Союза, серьезно пострадала от распада СССР (экономический спад за 1990–1994 гг. превысил 35%, а среднегодовая инфляция в первые три года независимости превышала 1500%), и это было использовано (как впоследствии в России) молодым популистом Александром Лукашенко, пришедшим к власти в 1994 г. под лозунгами «восстановления порядка» и «запуска заводов». К моменту его избрания (замечу, во втором туре выборов, после того как в первом он получил 44,8% голосов) Белоруссия была относительно демократической страной, в ней насчитывалось более 40 партий, существовала легальная радикальная оппозиция, кандидат которой Зенон Позняк в первом туре заручился поддержкой 12,8% избирателей. В стране зарождались институты рыночной экономики. Избрание нового президента стало воистину поворотным пунктом в ее истории.

Чуть менее чем через год после победы на выборах, в мае 1995 г., Лукашенко в символической манере через общенародный референдум восстановил флаг и герб советской Белоруссии в качестве государственных символов (11 месяцев потребовалось и Владимиру Путину, чтобы восстановить квазисоветский гимн на музыку Александрова в качестве нового гимна России). Вслед за советской символикой стартовало восстановление и советских порядков.

С 1995 г. началось ужесточение условий для политической деятельности. Число партий сократилось к 2014 г. с 43 до 15 (из которых только 7 могут считаться оппозиционными). Начались гонения на наиболее активных политиков, критиковавших курс властей. Республику в итоге покинули Позняк, Семен Шарецкий, Сергей Наумчик, Андрей Санников, Алесь Михалевич и ряд других; экс-кандидат в президенты Николай Статкевич до сих пор находится в тюрьме, а несколько оппонентов президента (в их числе Юрий Захаренко и Виктор Гончар) бесследно исчезли. В 1996 г. была предпринята реформа местного самоуправления; в результате сейчас на местах существуют выборные «представительные государственные органы» в виде Советов, но вся вертикаль исполнительной власти подчиняется непосредственно президенту страны и все назначения региональных руководителей лишь формально одобряются депутатами местных Советов. Изменился и характер выборов в парламент – в 1996 г. Верховный Совет был заменен Национальным собранием, все депутаты нижней палаты которого, избранные в 2004 г., были фигурантами так называемого списка Лукашенко, а депутаты верхней на 7/8 назначались местными заксобраниями, а на 1/8 – непосредственно президентом (в России последнее было отчасти скопировано в 2005 г. при создании Общественной палаты). Параллельно были приняты законы, урезавшие права СМИ (январь 1995 г.) и закрепившие разрешительный характер митингов и манифестаций (декабрь 1997 г.); получение финансовой помощи общественными организациями у иностранных доноров стало с 2011 г. уголовно наказуемым. В России подобные меры были реализованы на 3–7 лет позже. Разумеется, имеются и такие новаторские шаги, которые Москве еще только предстоит освоить: от закона о наказании за тунеядство (апрель 2015 г.) до запрета хранения в домах и квартирах более чем 5 л безакцизного алкоголя и 15 л спиртосодержащих напитков (май 2015 г.).

Естественно, политическое «упорядочивание» было предпринято прежде всего с прицелом на сохранение президента у власти бесконечно. 24 ноября 1996 г. был проведен референдум, существенно расширивший полномочия исполнительной власти и «продливший» срок полномочий главы государства, а в 2004 г. – еще один, отменивший ограничение на число последовательных президентских сроков, несмотря на то что согласно действовавшему на тот момент Избирательному кодексу вопрос о порядке избрания президента не мог выноситься на республиканский референдум. Так или иначе, в 2006 г. Лукашенко был избран на третий срок, в 2010-м – на четвертый, а сейчас готовится к своим пятым выборам. При этом в декабре 2010 г. его, по официальным данным, поддержали 79,65% избирателей (поддержка Путина на выборах 2012 г. была такой же либо выше лишь в Татарстане, Мордовии, Дагестане, Ингушетии, Карачаево-Черкесии и Чечне – так что России в целом еще есть куда совершенствоваться).

Естественно, «централизованная» политика не предполагает свободной рыночной экономики. В Белоруссии иностранные инвестиции (за исключением российских) практически прекратили рост с середины 2000-х и к началу глобального финансового кризиса составляли $878 на человека (в России – $1800 на человека). Огосударствление экономики было для Минска более простым делом, чем для Москвы, – приватизацию крупных активов в Белоруссии провести попросту не успели, и максимальная доля частного сектора в экономике быстро опустилась до менее чем 20% (в России сейчас – около 60%). Несмотря на то что Белоруссия никогда не отличалась богатством недр, она в 2000-е гг. развивалась во многом на такой же «рентной» основе, как и Россия. Создав в 1996 г. Союзное государство с Москвой, Минск получил возможность импорта нефти и газа по внутрироссийским ценам, их переработки и перепродажи (согласно расчетам некоторых специалистов, за последние 20 лет это принесло республике до $70 млрд, или шесть ее годовых бюджетов). Важными источниками рентных доходов стала добыча калийных удобрений (значение этого фактора было подтверждено «калийной войной» с Россией в 2013 г.) и получение оплаты за транзит российских нефти и газа по существующим с советских времен трубопроводам (при этом за продажу «Газпрому» «Белтрансгаза» Минск в 2007–2011 гг. выручил $5 млрд). Без этой ресурсной подпитки Белоруссия была бы так же нежизнеспособна, как и Россия без нефти и газа.

Белоруссия оказалась пионером в таких актуальных сегодня в России темах, как импортозамещение и методы «повышения» благосостояния населения. Практически ни одно крупное промышленное предприятие не было закрыто, для чего использовались и используются как государственные дотации (на которые приходится до 35% бюджетных расходов), так и инструменты классической плановой экономики – множественность валютных курсов, занижение стоимости бюджетных кредитов и национализация долгов. Аналогом российской бюджетной поддержки являются льготные кредиты под 3–7% при рыночной ставке около 40% (хотя даже с их применением многие предприятия в Белоруссии работали по 2–3 дня в неделю задолго до того, как подобная практика вместе с кризисом пришла в Россию). Белорусские товарищи опережают российских в введении де-факто регионального протекционизма и ограничении внутренней конкуренции, резком повышении в 2014 г. ставок налога на землю и имущество. Куда раньше, чем в России, в Белоруссии была создана схема, позволяющая государственным чиновникам и «семье» президента собирать «дань» с крупного бизнеса через сложные схемы владения, а силовикам – крышевать и обирать мелких и средних предпринимателей.

При этом конкурентоспособность промышленности обеспечивается прежде всего «управляемой» девальвацией. Хотя инфляция в Белоруссии всегда была высокой (с 2001 по 2010 г. она составляла в среднем 21,2% в год), в последнее время добавился и новый инструмент. По мере нарастания проблем местный рубль радикально девальвировался (в январе 2009 г. – на 20,5%, в мае 2011 г. – более чем на 50%). Эти скачки позволяли сначала формально доводить среднюю зарплату по республике до вожделенных $500, потом ронять ее, а затем вновь достигать той же цели. В результате сейчас средняя зарплата составляет в пересчете по рыночному курсу $404, или на 3% меньше, чем в конце 2010 г. Что занимательно, Россия после своих двух девальваций уже обгоняет «учителя» (сейчас средняя зарплата составляет при пересчете по рыночному курсу около $570 против $694 в 2008 г.), но, думаю, уже этой зимой Минск снова обновит зарплатные минимумы собственных граждан: экономика стагнирует, надежды на Россию выглядят не всегда оправданными.

Конечно, особенно разительными являются параллели во внешней политике в целом и в отношении к Западу, в частности. Социалистические и авторитарные режимы были в чести у Лукашенко уже тогда, когда в Москве стыдились активно с ними заигрывать. Визиты в Ливию и на Кубу (2000 г.) президент нанес на 8 и 14 лет раньше, чем глава российского государства. И, конечно, в попадании под санкции (которым в российской политической элите принято гордиться) минские товарищи тоже опередили московских (в первом случае чашу терпения Европы переполнили выборы декабря 2010 г.). Сегодня невъездными в ЕС числится 151 белорусский чиновник против 84 российских – так что (особенно в пересчете на душу населения) Россия выглядит безнадежно отставшей по интенсивности отторжения ее «загнивающим» западным миром.

Формально, разумеется, Белоруссия выглядит очень привлекательно для тех, кто выступает за «опору на собственные силы»: в республике нет «помыкающих государством» олигархов; экономика в ее постсоветском виде в общем и целом сохранилась (по сравнению с 1990 г. по большинству отраслей промышленности валовые показатели снизились на 25–40% против падения в разы в России); царит социальный мир; дороги, городское хозяйство и ЖКХ находятся в весьма удовлетворительном состоянии; чиновничество не нуворишествует так, как в России. Однако, с одной стороны, это благополучие, как и у нас, основано на в основном незаработанных доходах и, с другой стороны, система все активнее уничтожает любые ростки экономической и политической конкуренции, подавляя инициативу граждан и создавая иллюзию полной безальтернативности нынешней власти. Неудивительно, что Белоруссия опережает Россию не только по темпам принятия репрессивных законов, но и по масштабам бегства граждан за рубеж: сейчас за пределами республики занято до 1,3 млн человек – не менее четверти ее трудового потенциала. «Последняя диктатура Европы» может сохраняться в законсервированном виде еще очень долго, но перспектив у нее нет.

Российская политическая верхушка с этим, разумеется, не согласна – и мы видим, насколько скрупулезно Москва следует по пути, проложенному ранее Минском. Президент Лукашенко может завидовать президенту Путину, масштабам его власти и богатствам России – но очевидно, что российский лидер является его учеником и последователем, а не наоборот. И, что бы там ни говорили о провале проекта Новороссии, наша страна все быстрее превращается в своего рода Белороссию, перенимая у ближайшего соседа и самого дружеского России народа то, что вряд ли следовало бы копировать.

Автор – директор Центра исследований постиндустриального общества

[Владислав Иноземцев]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...i-tretego-puti
Статья опубликована в № 4089 от 06.06.2016 под заголовком: Стратегия: Пройти посередине

Экономист предлагает компромиссный вариант новой модели роста
05.06.1623:13

Государству следовало бы отказаться от всех налогов на фермеров и переработчиков отечественного продовольственного сырья
Д. Абрамов / Ведомости

В ходе проведенного в Кремле 25 мая заседания Экономического совета президент Владимир Путин отметил необходимость поиска новых источников хозяйственного развития, указав, что «сам по себе экономический рост не возобновится». Первого июня первый зампред Банка России Ксения Юдаева развила эту мысль, признав «необходимость найти новую модель роста в условиях изменившихся цен на нефть», которая (судя по контексту ее высказываний) не обязательно должна основываться на полярных точках зрения, представленных в кремлевской дискуссии; их можно условно назвать «стратегией Кудрина» и «стратегией Глазьева». Даже при поверхностной оценке состояния современных экономических дебатов в стране можно согласиться с тем, что попытка найти некий срединный путь – единственно верное на сегодняшний день решение.

Экономическое совещание не принесло заметных результатов (обещание разработать принципы борьбы с кризисом во второй половине 2017 г. результатом считаться не может) не только потому, что «стратегия Кудрина» и «стратегия Глазьева» полярно противоположны, но и потому, что каждая из них в случае ее одобрения требует от властей довольно радикальных решений и действий. В первом случае речь идет об оживлении предпринимательства и ограничении власти чиновников; судебной реформе; пересмотре внешнеполитической линии на автаркию и «самость», допуске иностранных инвесторов в стратегические отрасли. Во втором – о весьма вероятном скачке инфляции и провале курса рубля; о необходимости еще более жесткого «ручного управления», чем сейчас; о существенном ограничении действий рыночных механизмов и о почти полном оттеснении «либералов» от принятия решений. Иначе говоря, президенту на совещании в Кремле предложили четкий выбор, который, как известно, дается ему с трудом – и который в очередной раз сделан не был.

Я исхожу из того, что этот выбор не будет сделан ни сейчас, ни в 2017-м, ни, вероятно, в 2018 г. – и потому вопрос о поиске компромиссного пути (не предполагающего при этом топтания на месте и ничегонеделания, как это практикует Минэкономразвития) сегодня действительно обретает исключительно важное значение.

На мой взгляд, сложившаяся экономическая (в целом приемлемые цены на нефть, наличие резервов, временная стабилизация курса рубля) и политическая (высокий уровень поддержки президента и четко действующая вертикаль власти) ситуация подталкивают именно к частным решениям, а не к резкой смене курса. Предложение начать медленные и частичные реформы, которые бы позволили экономике выйти из рецессии, отложив самые существенные и сложные решения на потом, выглядит рациональным.

Не претендуя на изложение целостной стратегии, я позволю себе отметить пять шагов, которые можно было бы предпринять в ближайшее время и которые не угрожали бы никаким фундаментальным основам сложившейся в России экономической и политической системы.

Во-первых, необходимо резко снизить налоги на малый и средний бизнес, параллельно сократив оказываемое на него административное давление. Следовало бы начать относиться к этому типу бизнеса не как к налогоплательщику, а как к создателю рабочих мест, платежеспособного спроса и источнику социальных и пенсионных накоплений. Налог на прибыль в сфере услуг для предприятий с определенным объемом выручки можно было бы отменить, а для торговых компаний – существенно снизить (отмечу – речь не идет о крупных сетях, а лишь о мелком бизнесе, который обеспечивает наличие конкуренции в данных сферах). Лицензирование, как и бесконечные проверки, могли бы быть заменены системой страхования, возмещающей ущерб потребителям, сталкивающимся с некачественными услугами. При этом любые попытки ограничить конкуренцию под лозунгом «унификации правил» или «облагораживания городского пространства» должны жестко и решительно пресекаться. Стимулирование малого предпринимательства (не через создание комиссий, а посредством снижения налогов и масштаба регулирования) могло бы прибавить к ВВП 0,5–0,7% в год – ведь в сфере торговли и услуг в стране создается, напомню, 41,4% ВВП, тогда как в добыче полезных ископаемых – всего 9,5%.

Во-вторых, в стране нужно создать отрасли и сферы, в порядке эксперимента полностью свободные от налогообложения (кроме страховых платежей) и излишнего бюрократического контроля. Самым очевидным выбором является сельское хозяйство и в целом все, что связано с землей. С одной стороны, государству следовало бы отказаться от всех налогов на фермеров и переработчиков отечественного продовольственного сырья (вклад этих секторов не превышает 1,5% доходов консолидированного бюджета), что спровоцировало бы резкий рост инвестиций в сектор, критически важный для «продовольственной независимости». С другой стороны, не используемые по назначению сельскохозяйственные земли, а также часть земель обороны и лесного фонда в центральных регионах страны можно оперативно перевести в земли поселений или разрешить на них индивидуальное строительство, реализовав участки с голландских аукционов конечным покупателям. Купив участок земли (а в оборот можно было бы ввести не менее 2 млн га) по неожиданно доступной цене, люди начали бы строиться – что вызвало бы бум на рынке стройматериалов и оживило частное предпринимательство в строительном секторе. Обе меры могли бы добавить к ВВП 0,8–1,2% в год.

В-третьих, снижение налогов для малого бизнеса можно дополнить реформой НДС, затрагивающей большинство отраслей обрабатывающей промышленности. В 2012 году, достаточно благополучном с точки зрения экспорта, общие сборы НДС были лишь на треть больше сумм, возмещенных по этому виду налога экспортерам (1,89 трлн против 1,34 трлн руб.). Отказ от практики возврата экспортного НДС снизит прибыли крупных нефтегазовых и металлургических компаний (что сегодня не страшно – ведь нужно скорее сокращать, чем наращивать производство сырья, если мы стремимся к стабилизации мировых цен на него) – но зато в обрабатывающих отраслях и сфере услуг можно будет снизить НДС до 6–8%, что вызовет активный приток инвестиций в отрасли, создающие рабочие места и работающие на потребительский рынок. Можно сразу указать, что такая практика является антикризисной мерой и вводится, например, на 6–10 лет до того времени, когда экономика страны станет более диверсифицированной и возврата НДС будут требовать не только компании, занятые в добыче сырья и его первичной переработке. Приток инвестиций и спровоцированный им рост перерабатывающих отраслей сможет добавить к ВВП еще около 1% в год.

В-четвертых, правительство может прибегнуть к жесткому регулированию тарифов на услуги естественных монополий. Это сократит прибыли госкомпаний – но опять-таки в условиях кризиса инвестиции в мегапроекты (от труб «Газпрома» до больших нефтеперерабатывающих заводов «Роснефти» и новых железных дорог) обеспечивают наименьшие возможные мультипликаторы, тогда как сокращение издержек из-за замораживания тарифов не только оживит многие отрасли и создаст сотни тысяч новых рабочих мест, но и станет важным фактором в снижении инфляции (которая сегодня имеет в большей мере регулятивный, чем монетарный характер). Вместо того чтобы пытаться изъять в виде дивидендов прибыль госкомпаний в бюджет, правительство смогло бы получать налоги от эффективного бизнеса и при этом сокращать свои обязательства перед бюджетниками и пенсионерами, так как более низкая инфляция требовала бы более ограниченной индексации пенсий и пособий. Такой «тарифный маневр» также обеспечил бы заметную прибавку к ВВП.

Наконец, в-пятых, дискуссию о пенсионной реформе также можно повернуть иначе. Проблема, на мой взгляд, состоит не столько в повышении пенсионного возраста как таковом, сколько в необходимости сокращения объема средств, которые бюджету приходится выделять для покрытия дефицита Пенсионного фонда. В качестве адекватной меры я предложил бы отказ от практики выплаты пенсий работающим пенсионерам (сегодня их более трети от общего числа) – например, всей пенсии в первые три года после достижения пенсионного возраста, половины – с трех до пяти лет и 25% – в течение всего остального срока. В этом случае формально сохранится право выхода на пенсию в нынешние сроки, но, если человек готов работать и дальше, он может реализовать свое право, только ограничивая свой пенсионный доход. Такая мера имела бы схожий с повышением пенсионного возраста эффект, но не была бы столь же неизбежной и унифицирующей правила для всех граждан.

В чем, на мой взгляд, выгоды данной «промежуточной» стратегии?

С одной стороны, в том, что она обеспечивает толчок развитию предпринимательства, не создавая никаких угроз политическим основам режима. По сути, предлагается наконец пойти по китайскому пути, которым на словах столь восхищаются в России, и дать свободу среднему и малому бизнесу наряду с созданием сфер, в которые государство почти не вмешивается, сохраняя при этом контроль за командными высотами в экономике. Доходы нужно получать не от продажи крупных компаний, а от работы появляющихся в результате предпринимательской активности мелких – без этого Россия не станет нормальной экономикой, и сейчас для начала этих реформ самое время. Что касается госкомпаний и сырьевиков, которые лишатся части средств из-за тарифной и налоговой реформы, то сейчас вряд ли стоит наращивать объем добываемых природных ресурсов, и далее обрушивая цены на них.

С другой стороны, все предлагаемые меры обеспечат, как это ни странно, намного более благоприятные условия для совершения в будущем поистине судьбоносного выбора между двумя ныне конфликтующими концепциями. Изменив пенсионную систему, создав более активный средний бизнес, обуздав низовую административную коррупцию, государство сформирует условия для менее болезненной имплементации «стратегии Кудрина», если в 2020 или 2024 гг. президент остановит выбор на ней. В то же время замораживание тарифов и сопутствующее подавление инфляции вместе с развитием конкурентной среды и ростом предложения товаров и услуг создадут условия для расширения кредитования экономики, средства от которого не обязательно выйдут на валютный рынок и спровоцируют финансовые проблемы, если выбор первого лица в государстве будет сделан в пользу «стратегии Глазьева».

Иначе говоря, если сейчас власти не готовы решиться на что-то серьезное, нужно как можно скорее заняться разработкой программы, реализация которой двигала бы экономику вперед, не устраняя в будущем возможность снова вернуться к альтернативе, которая стоит сегодня перед страной. Потому что любая стоящая перед нами альтернатива не должна порождать буриданову остановку в развитии страны.

Автор – директор Центра исследований постиндустриального общества

[Владислав Иноземцев]

http://www.gazeta.ru/column/vladisla...10177625.shtml
07.09.2016, 08:24
Владислав Иноземцев о том, почему сегодня экономика уже не зависит ни от численности, ни от возраста населения

Александр Куров/ТАСС

На прошлой неделе, выступая на Восточном экономическом форуме, президент поставил перед правительством задачу «в ближайшие три года выйти на устойчивый прирост численности населения на Дальнем Востоке».

В те же дни специалисты Росстата обнародовали цифры, свидетельствующие, что доля экономически активного населения страны достигла максимума с 1992 года — сегодня в России работают 70,1% трудоспособных граждан в возрасте от 15 до 72 лет. Значит ли это, что страна испытывает усугубляющиеся демографические проблемы, требующие повышения пенсионного возраста, более активного вовлечения в производственную деятельность трудовых резервов, плановой работы по стимулированию переезда в депрессивные регионы, и, наконец, поощрения иммиграции? Лично я в этом не уверен.

Большинство расхожих суждений на демографические темы восходят еще к временам, когда численность жителей была основным показателем мощи и успешности государства. Это было понятно в эпоху аграрного и чуть менее, но все же индустриального общества, когда производство росло пропорционально числу занятых, правителям нужны были массовые армии, а количество детей определяло саму возможность выживания старшего поколения в условиях отсутствия социального обеспечения.

Однако те времена прошли, и подходы следовало бы поменять.

Начать можно с общей численности населения. Сегодня не похоже, чтобы этот показатель существенно влиял на экономическую мощь страны или на уровень жизни. 36-миллионная Канада превышает по своему ВВП (рассчитанному по паритету покупательной способности валют, про номинальные показатели я не говорю) индустриальную Турцию и богатый нефтью Иран — две страны с 79-миллионным населением, а 17-миллионная Голландия — 100-миллионные Филиппины.

Не существует как таковой и оптимальной плотности населения: если сравнить формально успешные и быстро наращивающие число своих жителей США с Италией, чье население стагнирует в последние тридцать лет, окажется, что в Америке на 1 кв. км приходится 35 человек, тогда как в Италии — 202 человека.

До недавних пор значимым показателем считался средний возраст граждан страны: существенное увеличение числа пенсионеров и лиц старшего возраста представлялось угрозой для экономической активности, так как поддержание баланса пенсионной системы требовало увеличения налогов. Но даже это перестает быть проблемой, по мере того как, с одной стороны, увеличение продолжительности активной жизни позволяет пересматривать порог пенсионного возраста и, с другой стороны, медицина и personal care становятся одной из важнейших отраслей современной экономики.

Экономически старение населения еще не «завело в тупик» ни одну страну.

А исходящие от него угрозы, на мой взгляд, напоминают примитивные «ужастики» 1970-х годов: исчерпание ископаемых ресурсов, неспособность человечества себя прокормить, рассказы об автоматизации и роботизации, которые сделают безработными бóльшую часть населения любой развитой страны.

Я убежден: в XXI веке успешным может быть государство с любой численностью и любой плотностью населения, безотносительно к его медианному возрасту и уровню рождаемости. В той же мере справедливо и утверждение, что государство, чье население имеет самые «благоприятные» характеристики, может идти от одного провала к другому.

Все вопросы, так или иначе касающиеся населения, имеют в нашем мире не демографическую, а экономическую природу. Если обратиться к России, то у нас в данной сфере существуют очевидные проблемы, не касающиеся ни численности населения, ни его территориального распределения, а порожденные исключительно примитивизмом и убогостью нашего государственного управления.

Перед Россией не стоит вызова, обусловленного численностью ее граждан.

Страна вполне способна прокормить и дать работу и 200 млн, и 300 млн человек, но в то же время она может быть куда более обжитой и ухоженной, даже если ее население сократится и в полтора, и в два раза.

Перед Россией не стоит вызова, связанного со старением населения. Более трети пенсионеров (14,2 млн из 35,5 млн человек, по состоянию на 1 января 2016 года) продолжают работать, и пенсионную систему нужно, с одной стороны, привести в соответствие с изменившимися экономическими и социальными реалиями, о чем я уже писал, а с другой — перестать изымать из нее накопительный компонент, затыкая ими дыры, появляющиеся в бюджете из-за безумных финансовых аппетитов силовиков.

Перед Россией не стоит и вызова территориального размещения населения: в мире хорошо известны случаи, когда малонаселенные и не приспособленные для проживания территории вносят значительный вклад в благосостояние страны, а уровень жизни в них существенно превосходит средние показатели.

На мой взгляд, российскому руководству и народу следует осознать несколько важных обстоятельств.

Во-первых, то, что занятость занятости рознь. Хотя, казалось бы, все работники получают зарплату, тратят средства на покупку товаров и услуг и тем самым умножают ВВП страны, ситуация не столь проста.

Значительная часть «экономически активных» людей выполняют бессмысленные и даже вредные функции, сдерживая экономический рост.

При этом в России их число в последние десятилетия выросло до неимоверных величин. Я имею в виду полицейских (более 1 млн человек), охранников (около 900 тыс.), представителей разного рода контролирующих и проверяющих органов (около 700 тыс.), а также водителей и низшего обслуживающего персонала государственных и окологосударственных контор.

Вместе с военными и представителями органов безопасности эти категории граждан насчитывают до 7 млн человек, или около 10% экономически активного населения.

Эти люди в большинстве своем либо дублируют функции, по сути, с ними не справляясь (в нормальном обществе численность полицейских и охранников не может расти одновременно), либо создают искусственные препоны на пути экономического роста. Здесь — если Россия станет в будущем нормальнее — скрыт самый большой резерв пополнения числа производительных работников и преодоления «демографических» проблем.

Во-вторых, нужно осознать, что стремление сэкономить на оплате труда — глубоко порочная с экономической точки зрения практика. Прежде всего, в данном случае искусственно сдерживается потребительский спрос (в России сейчас зарплаты составляют менее 40% ВВП, тогда как в США — почти 70%) в конкурентных секторах, что поддерживает огосударствление экономики и сохранение ее устаревшей структуры.

Кроме того, низкие зарплаты препятствуют технологической модернизации (если у вас есть практически дармовая рабочая сила, зачем вкладываться к новые машины и оборудование), и в России это видно как мало где еще.

Наконец, низкие зарплаты порождают в ряде секторов искусственный дефицит работников, что стимулирует миграцию, еще более давящую зарплаты вниз и воспроизводящую этот порочный круг.

Иначе говоря, необходимо существенное повышение уровня минимальной зарплаты, это поможет как сократить излишнюю занятость, так и запустить процессы технологического обновления.

Превышение минимальной зарплаты прожиточного минимума трудоспособного гражданина хотя бы в 1,5 раза (что логично, учитывая необходимость содержать детей и лиц старшего поколения) быстро покажет отсутствие какого-либо дефицита кадров на российском рынке труда.

В-третьих, не следует, воскрешая советские мифы, удерживать население в регионах, непригодных для жизни.

С Курил и других отдаленных территорий уезжают не потому, что там мало платят, а потому что там нечего делать.

Вопреки расхожим представлениям, российский Дальний Восток изрядно перенаселен. Средняя плотность населения в Дальневосточном федеральном округе — 1,05 человека на 1 кв. км, тогда как на Аляске — 0,48 человека, а в Канадских Северных территориях — 0,07 человека. При этом региональный валовый продукт той же Аляски превышает ВРП Дальневосточного округа на 15%, а средние доходы населения в этом американском штате выше в 11 раз. И такая ситуация не делает экономику Аляски менее конкурентоспособной. Для сведения: главный ее экспортный продукт вовсе не нефть, а переработанные рыба и другие морские биоресурсы.

Мораль: если в регионе нечего делать, не нужно свозить туда людей и создавать города на вечной мерзлоте ради «освоения пространства», гораздо разумнее добывать полезные ископаемые вахтовым методом, развивать крупные населенные пункты и рассчитывать на то, что потенциального противника с юга сдержит не местное ополчение, а ответственная и рациональная внешняя политика или, на худой конец, самый крупный в мире ядерный арсенал.

Наконец, в-четвертых, государству следует проводить разумную политику в сфере образования и профессиональной подготовки. Сегодня в России формируется всеобщее высшее образование, в котором, учитывая состояние нашей экономики, нет необходимости. Однако, учась в вузе, молодежь теряет от четырех до шести лет потенциально производительного возраста — в условиях, когда работать по полученной «специальности» удается менее чем 35% выпускников.

Сокращение продолжительности избыточного образования, совершенствование системы выбора и продвижения талантливой молодежи и отсечение тех, кто вряд ли сможет воспользоваться преимуществами учебы, — еще один важный ресурс, из которого экономика может «черпать» необходимые ей кадры.

Все зависит не от того, сколько людей живет в том или ином обществе, а от того, живут они в нем или работают, а если работают, то насколько эффективно.

Список можно продолжать, но общий смысл ясен: эпоха, когда численность населения что-либо решала, прошла. Сегодня определяющим фактором экономического роста является качество рабочей силы, а не ее количество.

В «экономике знаний» сотня средненьких программистов не сделает того, чего добьется один талантливый специалист.

Работу, которую раньше делал целый колхоз, могут с помощью качественной техники выполнить три-четыре фермера. Современный мир — это цивилизация, которая давно уже вступила в период, когда среднеквалифицированная рабочая сила является ресурсом, предлагающимся в наибольшем избытке.

А если страна ощущает все больший ее дефицит, проблема не в низкой рождаемости, а в несовременности мышления ее элиты.

[Владислав Иноземцев]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...a-nenormalnost
Статья опубликована в № 4188 от 24.10.2016 под заголовком: Стратегия: Новая ненормальность

Экономист о том, как бизнесу пережить новую экономическую реальность
23 октября 22:34

Консолидация политической власти и финансовых потоков радикально изменила суть российской экономики
Евгений Разумный / Ведомости

Придя в Кремль в 2000 г. как человек, стремящийся вырвать Россию из ужаса 1990-х гг., президент Владимир Путин четко определил в качестве главной своей задачи восстановление доминирующей роли государства в обществе и, соответственно, упразднение тех групп влияния, которые определяли облик российской политики в годы правления Бориса Ельцина. Вначале многим казалось, что речь идет именно о «зачистке» бизнесменов, не скрывавших своего намерения влиять на общество и политику. Собственники масс-медиа попали под удар первыми: Владимир Гусинский и Борис Березовский вынуждены были покинуть страну уже в 2000–2001 гг. С теми, кто имел более амбициозные цели, церемонились еще меньше: Михаил Ходорковский был изолирован от общества на долгие 10 лет. Однако вскоре оказалось, что замысел не ограничивается контролем за политической сферой и утверждением всевластия чиновничества. Бизнес тоже начал реорганизовываться в вертикаль через создание государственных конгломератов и расстановку во главе них «назначенных апостолов» – людей, отличавшихся не предпринимательскими талантами и опытом, а в первую очередь личной преданностью и исполнительностью.

Желаемый результат – максимальное укрепление государства за счет ограничения свобод личности – был достигнут в общих чертах уже к середине 2000-х, а в нынешнем десятилетии оказался зацементирован настолько, что граждане и бизнес перестали даже задумываться о том, чтобы оказывать на власть хоть какое-то влияние. Как следствие, в стране сформировалась система, в которой политика и деньги слились воедино и где державные и коммерческие задачи в деятельности государственных корпораций и банков различимы все меньше. Доля государства в экономике, по подсчетам ФАС, удвоилась с 35% в 2005 г. до 70% сегодня. Государственный капитализм стал реальностью новой России.

С одной стороны, государство действительно восстановило свои позиции и в политике, и в экономике. Олигархов – т. е. людей, представляющих частный бизнес, но критически влияющих на политическую власть, – в стране не осталось. Предприниматели, занимающие верхние строчки списка Forbes, подчеркнуто лояльны к власти, а их бизнес зависит от бюрократии (в части налогов, лицензий, признания прав собственности, режима таможенного регулирования и т. д.). Наиболее высокооплачиваемыми менеджерами являются главы государственных компаний и банков. Даже формально считающиеся частными компании рассматриваются властью как инструменты, подчиненные ее воле и обязанные действовать в строгих рамках установленных правил. Представители Министерства внутренних дел, служб безопасности, прокуратуры, следственных и проверяющих органов (объединенные в емкое понятие «силовики») превратились в главных экономических ньюсмейкеров.

Как наказать монополиста

С другой стороны, такая консолидация политической власти и финансовых потоков радикально изменила саму суть современной российской экономики и обусловила ее новое состояние, ставшее очевидным с начала 2010-х гг. (когда, по тонкому выражению премьер-министра, «включились механизмы торможения, заложенные внутри самой российской модели роста» (Дмитрий Медведев. «Социально-экономическое развитие России: обретение новой динамики». Вопросы экономики, 2016, № 10, с. 9). Это состояние, если говорить кратко, характеризуется практически полным отрицанием всех тех принципов и целей, которыми обладает современная рыночная экономика: конкуренции, эффективности, открытости, развития, технологического обновления. В отличие от Алексея Улюкаева, называющего состояние, наступившее после краха нефтяных цен и маргинализации России в мире, «новой нормальностью», я бы квалифицировал его как новую ненормальность, которая в перспективе не несет стране ничего позитивного.

Стремясь преодолеть диктат крупного частного капитала, власть так качнула маятник, что он ушел далеко в другую сторону. Сформировавшаяся в угаре борьбы с олигархами иррациональная экономика пришла всерьез и надолго, в ближайшие 10 лет наивно ждать перемен. Пора задуматься о формулировании новой модели поведения предпринимателей, учитывающей сложившуюся реальность, – стратегию не столько развития, сколько выживания.

Прежде всего нужно принять как факт, что конкуренция в экономике если и не ушла, то уходит в прошлое. Сломать ее оказалось легко по двум причинам. С одной стороны, доля крупнейших компаний в России сегодня существенно выше (они обеспечивают 77% ВВП), чем в Америке (62%) или Германии (56%). По сути даже не первые 500, а первые 100 компаний, часть из которых являются государственными, а часть – частными, определяют экономику страны; все они включены в единый государственный замысел, целью которого является обеспечение стабильного функционирования системы, или, как обычно говорят, ее «безопасности». С другой стороны, все эти компании не были созданы их нынешними собственниками и менеджерами и поэтому формально или неформально национализировать их не составило большого труда. В России же ренационализация была делом несложным и прошла без особых проблем.

Сегодня крупнейшие предприятия страны удовлетворяют потребности системы в самых разных товарах и услугах, уплачивают львиную долю налогов и иных сборов – и потому бóльшая их часть почти что неприкасаема, по крайней мере в том смысле, что на рынок не будет допущен ни один новый игрок, который может пошатнуть их позиции. Статус и роль подобных корпораций позволяют их менеджерам или собственникам (сами эти статусы становятся всё менее различимыми) относительно тесно общаться с первыми лицами государства. Главной ценностью выступает контроль за экономикой, а не ее развитие – и потому конкурентные стратегии стремительно вымываются. Бизнесу следует учитывать этот фактор и осознавать, что через некоторое время попытки конкурировать будут считаться покушением на святое; важнейшим элементом оптимальной стратегии в такой ситуации станет выявление ниш, выстраивание связей с чиновниками и максимальная включенность в реализацию заявляемой властями повестки. Всё это применимо не только к компаниям федерального значения, но и к более мелким бизнесам, так как система полностью реплицируется на региональном уровне.

Следует начать привыкать к тому, что окажутся полностью обесцененными и самые значимые индикаторы корпоративной успешности – прежде всего показатели прибыли и капитализации. Перестраиваемая на советский лад экономика работает от «освоения» средств, а не от создания новой стоимости. С одной стороны, прибыль в конкурентном частном секторе не является значимым источником налоговых поступлений; с другой стороны, вся бюрократия рассчитывает свои доходы от финансовых потоков, а не от инвестиционного результата. Поэтому прибыль разумнее выводить, чем инвестировать (тем более это и не нужно в условиях вялой конкуренции). Наращивать капитализацию компаний также бессмысленно – причем и государственным, и частным корпорациям (государство не собирается ничего продавать, кроме как самому себе; частным же компаниям бессмысленно надеяться на то, что к ним проявят интерес иностранные или российские частные предприниматели, в то время как внимание со стороны бюрократии приведет скорее не к покупке бизнеса, а к его банальному отъему). Государство, задающее ныне тон, никак не озабочено ни семикратным (в долларах) сокращением капитализации «Газпрома» с 2008 г., ни тем, что «Роснефть», купившая ТНК-ВР, сейчас стóит практически столько же, сколько было потрачено на покупку конкурента, – так что прибыль и рыночная оценка не являются целями, к которым стоит стремиться.

Не стоит проходить и мимо того факта, что экономика стремительно замыкается в себе (оборот внешней торговли с 2013 г. сократился в полтора раза) и на это накладывается насаждаемая идеология самодостаточности. Соответственно, не только офшоризация бизнеса, но и его зависимость от иностранных поставщиков и технологий, а, возможно, даже его ориентированность на западные рынки будет в ближайшей перспективе рассматриваться как существенный минус, способный сделать компанию изгоем. И даже если предприниматели и не считают импортозамещение самым оптимальным из методов обеспечения экономического роста, они должны привыкать к тому, что у власти сегодня совершенно противоположный взгляд на эту проблему и он не изменится в ближайшем будущем, поскольку вектор на обострение отношений с остальным миром выглядит сегодня важнейшим инструментом политического самосохранения режима. Поэтому для выживания независимым предпринимателям следует максимально ограничивать сферу своей деятельности Россией (в особо экстремальных случаях – странами ЕАЭС) и не пытаться вообразить, что они живут в глобализированном мире 1990-х гг.

Суммируя, можно сказать следующее. Оптимальная стратегия для частного бизнеса в современной России складывается из нескольких пунктов. Во-первых, из тотального отказа от любой политизации и, вероятно, из умеренной поддержки провластных инициатив и сбалансированной социальной ответственности. Во-вторых, из встраивания в цепочки, выводящие на системно значимые корпорации федерального или регионального уровня и установления возможно более тесных отношений с представителями правящей бюрократии. В-третьих, из максимального (в рамках легальных схем) снижения прибыли и ограничения инвестиций, ведущих к росту капитализации, – сегодня разумнее создать подушки безопасности вне российской юрисдикции, которые могут быть использованы собственником для своих нужд или поддержки компании в особо сложной ситуации. В-четвертых, из отказа от приобретения новых активов ввиду их возможной «токсичности» и перехода к стратегии органического роста. Наконец, в-пятых, из попыток выстраивания профильных (и даже новых для того или иного предпринимателя) бизнесов в других странах без всяких связей с основной компанией в России.

История показывает, что колебания маятника, раскачивающегося между либерализацией и огосударствлением, происходят постоянно и чем сильнее он отклоняется в одну сторону, тем более мощным может оказаться обратный ход. И хотя установившийся в России порядок имеет все шансы задержаться на долгие годы, он тем не менее не будет вечным, и поэтому главная задача современного отечественного частного бизнеса – пережить эпоху «новой ненормальности». Это очень важно для будущего страны потому, что основной причиной безумств молодого российского капитализма 1990-х гг. было полное отсутствие какого-либо опыта предпринимательства. Сохранить тех, кто сумел выплыть из его водоворотов, – важнейшая задача ближайшего десятилетия, в случае успешной реализации которой всем россиянам можно будет смотреть в будущее с умеренным оптимизмом.

Автор – директор Центра исследований постиндустриального общества

[Владислав Иноземцев]

https://www.gazeta.ru/column/vladisl...10812860.shtml
01.08.2017, 10:11
Об упущенном времени для российской экономики

Shutterstock

В последнее время основное внимание экспертов и экономистов привлекает новый пакет американских санкций против России и явно нерешительные ответы на него Кремля, свидетельствующие о том, что Москва исчерпала возможности ответных шагов, однако сегодня хотелось бы обратить внимание на несколько иной тренд, подчеркивающий состояние российской и американской экономик.

Большая часть путинской эпохи ознаменовывалась риторикой о том, что «тектонические сдвиги» в глобальной экономике возвращают к жизни базовые отрасли; что роль сырья и стратегических ресурсов растет; что ставку стоит делать не на «постиндустриальные» экономики с их виртуальной реальностью, а на страны, следующие традиционным хозяйственным парадигмам. Причины для этого были: коллапс рынка Nasdaq в 2000 году; рост цен на сырье, стартовавший в 2001–2003 годах; резкий экономический подъем Китая — всё, казалось бы, свидетельствовало именно об этом.

Однако на наших глазах сейчас набирает силу — а точнее, становится совершенно очевидным — обратный тренд.

Время «сырьевиков» стремительно заканчивается, что подчеркивается не столько смелыми заявлениями тех же американских политиков, сколько динамикой котировок на американских биржах.

Накануне кризиса 2008 года, согласно списку Financial Times 500, среди десяти самых высоко оцениваемых рынком корпораций мира пять представляли энергетический сектор: PetroChina, ExxonMobil, «Газпром», RoyalDutchShell и Sinopec. Капитализация «Газпрома», приближавшаяся к $340 млрд, в феврале-марте 2008 года заметно превышала текущую стоимость компании Microsoft. Из десяти мировых лидеров по выручке, согласно рейтингу Fortune Global 500, четыре компании также представляли энергетический сектор. Сегодня списки выглядят совершенно иначе.

По состоянию на середину текущего года крупнейшая нефтегазовая компания в мире ExxonMobil находится на 10-й строчке среди наиболее оцениваемых рынком и, судя по всему, скоро покинет десятку, так как еще полгода тому назад уверенно занимала 5-е место. Окончательно выпали из первой десятки финансовые институты и банки (на протяжении практически всех 2000-х годов они уверенно занимали две-три строчки среди первой десятки). Список по состоянию на начало 2017 года фактически отсылает нас к концу 1990-х годов: впервые с тех времен в первой десятке присутствуют исключительно американские корпорации и впервые технологические гиганты обладают полным доминированием (причем если в 2000 году акцент всё же делался на hardware — лидерами были General Electriс, Cisco и Intel, cейчас фаворитами определенно выступают компании, оперирующие в сфере производства программного продукта, информационных технологий и сетевой торговли, — Alphabet, Microsoft, Amazon и Facebook).

Ворвавшиеся в топ-10 в прошлом месяце китайские Alibaba и Tencent довели преимущество интернет-экономики над традиционной до 6:4.
Чем может ответить Россия на новые санкции США

За те годы, когда Россия погружалась в беспробудное счастье сначала от свалившегося на нее нефтяного богатства, а затем от неожиданно обретенного Крыма, на Западе поднялась очередная технологическая волна. Как на рубеже 1990-х и 2000-х годов первая группа высокотехнологичных компаний — IBM, Intel, Сisco — была оттеснена с лидерских позиций тем же Microsoft, что ознаменовало доминирование software над hardware, так и сейчас эта вторая группа оттесняется третьей — теми, кто применяет этот software для организации интернет-торговли, социальных сетей, информационных гигантов. Это подтверждается и тем, что на прошлой неделе — пусть и всего на несколько часов — самым богатым человеком в мире стал Джеф Безос, основатель Amazon, а состояние Марка Цукерберга, основателя и президента Facebook, только за первую половину текущего года выросло на сумму, превышающую оценку совокупных активов самого богатого россиянина Леонида Михельсона.

Капитализация того же Amazon за последние 12 месяцев приросла на величину бóльшую, чем текущая стоимость «Газпрома», который только в несбывшихся мечтах его руководителей должен был оцениваться в $1 трлн как раз где-то в 2015–2016 годах, а на деле стоит в 7,5 раза меньше, чем десять лет тому назад.

Сегодня Alphabet (Google), Amazon и Facebook по своей совокупной стоимости превышают ВВП Российской Федерации, рассчитанный по текущему валютному курсу, — и это, на мой взгляд, один из самых впечатляющих итогов посткризисного десятилетия.

И, судя по всему, на этот раз взлет интернет-гигантов имеет совершенно иную природу, чем на рубеже тысячелетий: в то время их выручка была небольшой, большинство dot.com'ов оперировали в убыток, вливая в бизнес средства, привлекаемые с фондового рынка через разрекламированные публичные размещения, — сейчас же они прочно стоят на ногах, имеют многомиллиардный денежный поток и постоянно наращивают присутствие в самых «лакомых» сегментах реальной экономики, скупая относительно недорогие активы в ритейле или производстве того же hardware.

На заре новой технологической эры, в 1991 году, 37-летний американский экономист Пол Зейн Пильцер, к тому времени успевший поработать в Сити-банке и группе экономических советников при президенте Рейгане, а также попреподавать в Нью-Йорском университете, издал книгу «Безграничное богатство: теория и практика экономической алхимии», в которой предсказал, что творческие способности человека и готовность создавать условия для их реализации станут залогом успеха современных корпораций.

В новом мире, утверждал автор, основная ценность окажется сосредоточена не в природных богатствах или в промышленных товарах, а в технологических кодах и символических стоимостях, которые могут продаваться бесконечное число раз, не переставая быть собственностью их владельца.

Сколько бы копий Windows ни продал бы Microsoft, только он способен создать более высокую версию этой программы, и на нее все равно перейдут все те, кто привык работать в данной операционной системе. Многие корпорации типа того же Facebook или Alphabet вообще предлагают свои продукты — социальную сеть, поиск или карты — бесплатно и первыми в мире получают прибыль за счет того, что реализуют вторичные блага, прежде всего рекламу или обработку баз данных. Традиционные формы конкуренции им не страшны, и их доминирование в глобальной экономике будет только усиливаться. Тем странам, которые могут предложить своим партнерам только нефть, газ и уголь, им нечего противопоставить — и именно поэтому Google стоит сегодня в 15 раз дороже, а Facebook — в 6 раз дороже «Роснефти», и отрыв первых от вторых будет только расти.

Стоит также обратить внимание еще на два обстоятельства.

С одной стороны, большинство наиболее успешных компаний сегодня развиваются за счет своего органического роста, увеличения клиентской базы, совершенствования набора предоставляемых услуг и продуктов и, что особенно важно, повышения интенсивности бизнеса и производительности персонала. В России, судя по всему, крупные корпорации решили окончательно от этого отказаться. Многие компании растут за счет скупки — причем далеко не всегда на рыночных условиях — собственных конкурентов. Дополнительные доходы стремятся извлекать не из внедрения новых технологий, а из взыскания миллиардов долларов по судебным искам к корпорациям, которым принадлежали когда-то купленные активы. «Газпром» в 2016 году показал выручку в $58,7 млрд против $237 млрд у ExxonMobil — однако в «Газпроме» работают 467,4 тыс. человек, тогда как в ExxonMobil заняты всего 74,8 тыс. сотрудников, что соответствует разрыву в выручке на одного занятого в… 25 раз.

Отечественные крупные компании ориентированы не на наращивание капитализации, от которой зависят доходы и состояние западных менеджеров и предпринимателей, а на завышение издержек, в которых «зашиты» коррупционные доходы российских управленцев, и в этом состоит, на мой взгляд, то различие, которое и дальше будет «разводить» территории безграничного и «скукоживающегося» богатства.

С другой стороны, не менее важным уроком выглядит и пространственная ориентация традиционных и инновационных корпораций. Практически все компании, которые составляют сегодня элиту мирового бизнеса — и даже те, которые зарегистрированы в самых крупных экономиках, в США и Китае, получают со своих национальных рынков менее половины доходов, ориентируясь на весь мир как зону своих интересов. У 8 из 10 из них больше половины списочного персонала работает за пределами национальных границ.

В России в последние годы четко взят курс в противоположном направлении — на большую замкнутость, ориентированность на собственный рынок, «импортозамещение» и даже на создание условий для отключения отечественных информационных ресурсов от глобальных сетей. Всё это, на мой взгляд, делает успешное экономическое развитие намного менее вероятным, чем коррупция и бюрократия, традиционно считающиеся «бичом» российской экономики, но на деле вполне сопоставимые с теми, которые встречаются в успешно развивающихся «новых индустриальных странах».

Идеология, которой столь увлечена российская политическая элита, в эпоху информационных технологий накладывает даже бóльшую печать на наше экономическое развитие, чем банальное стремление чиновничества к максимальному обогащению.

Президент Путин часто повторяет, что его политика ориентирована на то, чтобы исключить повторение в России ситуации 1990-х годов, которые он считает периодом экономического хаоса и национального унижения. С ним можно не соглашаться, но нельзя не принимать во внимание тот факт, что развал ранее существовавшей системы не мог не оставить в его памяти огромный негативный след. В той же мере значительный позитивный след сохранился от 2000-х годов, которые стали для России крайне удачным временем — эпохой практически того же «неограниченного богатства», к которому Запад впервые прикоснулся в 1990-е.

Именно поэтому сегодня мы не столько не можем забыть о 1990-х, сколько не способны переосмыслить опыт 2000-х — и понять, что тогдашнее процветание было скорее случайным и обусловленным в том числе «болезнями роста» глобальной высокотехнологичной экономики. Сегодня последние выглядят в значительной степени преодоленными — и поэтому та часть мира, которая потратила последние десятилетия на приспособление к новым реалиям, сможет стать конкурентом западной цивилизации, а та, что использовала это время для упражнений в собственной «особости», рискует остаться на обочине.

Вне зависимости от того, будет ли первая вводить против второй какие-то ограничительные меры или нет.